Истинное достоинство человека

Вся слава дщери царевы внутрь. Пс. 44:14

Сквозь ряд веков, по особенному озарению от Духа Божия, прозрел в отдалении времени, один из могущественнейших и славнейших царей избранного народа Божия живую отрасль своего рода – чудную деву, – и вот она представляется ему без всякой наружной пышности, без всякого царского величия, в самой скромной доле, какую суждено нести самому простому и совсем не замечательному в обществе людей человеку; но в то же время он видит ее сияющей особенным блеском души, украшенной всеми добродетелями, которые заменяли для неё порфиру, золото и драгоценные камни: почему и сказал, о ней: вся слава дщери царевы внутрь.

Нам, христианам, известно это таинственное лицо, удостоившееся задолго до времени своего явления на света, быть показанной самим Духом Божиим, как лицо необыкновенное в ряду других людей; мы знаем, кто эта дщерь царева, слава и величие которой внутрь её. Это та, лучше и превосходнее которой не нашлось пред взором Божиим во всем множестве дщерей человеческих; – это та которая избрана в судьбах Божиих к вышеестественной чести быть матерью Господа – это преблагословенная Дева Mapия. Она есть дщерь царева по своей особенной, недомыслимой близости к Богу – Царю небесному; она есть дщерь царева по своему происхождению от царственного племени Давидова. Ей, по преимуществу перед всеми людьми, принадлежит внутренняя слава добродетелей, за что она удостоилась величайшего избрания Божия, возвысилась паче всякой твари, сделалась царицей земли и неба.

Внутренняя слава дщери царевой доставила ей несравненное величие. Как же стяжала она сию чудную, внутреннюю славу? Внутренней, сокровенной жизнью. Отринув все видимое – земное, предавшись всецело невидимому – небесному, она этим, сокровенным, незримым для смертного взора путем, востекла на высоту, неудобозримую и ангельскими очима! Первою ступенью её к этой высоте было вступление в храм Господень, куда представлена она была родителями своими после трехлетнего её возраста для воспитания, и где всецело она посвятила себя на служение Богу. С этой-то ранней поры, исполняя священный обет своих родителей, она оставляете общество людей, уединяется от мира, забывает дом родительский, по предсказанию о ней пророка царя: слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает Царь доброты твоя ³⁶⁵. Оставив, забыв всех, она водворяется в дому Божием и начинает здесь свою таинственную жизнь для Господа, в священной тишине которой развивается чудная красота её души, привлекшей к себе всю полноту любви Божией.

Если и каждому из нас прирождено стремление к величию и славе, если и мы желаем украшаться какими-нибудь истинными, а не мнимыми, достоинствами, и иметь прямое значение человеческое не пред людьми только, но и пред Богом, то и нам возможен не иной какой-либо путь к достижению такого своего желания, как путь внутренней и сокровенной жизни, обращенной к Богу, с которой соединяются все достолюбезные качества души, привлекающие внимание и возбуждающие удивление всех. Чтобы расположить свое сердце к вступлению на путь сей, остановимся своим вниманием и мыслью на превосходстве внутренней и сокровенной жизни для Бога пред жизнью внешней мира.

Жизнь людей имеет два направления: одно в наружность – для мира, другое внутрь – в глубину своего духа для Бога. Есть люди, которые желали бы свои совершенства открыть миру, представить их напоказ, дабы от всех собрать дань удивления и прославления. Если они лишены совершенств по своей природе, то стараются придать себе совершенства отвне, не принадлежащие к их природе и зависящие от одного искусства – от одного изобретения человеческого. Если они и этого не могут сделать по недостатку средств и способов, то по крайней мере занимают себя сладкими мыслями, воображая себя тем, чем они быть желали бы на самом деле. Жизнь таких людей вся обращена к миру – в наружность. Есть и другой род людей, которые хотят быть незамеченными между другими – хотят оставаться в неизвестности для мира; они стараются скрывать свои совершенства от взоров и внимания мира. Если же их совершенства как-нибудь просиявают сквозь покров неизвестности и являются свету сами собой, подобно лучам солнца, то они всячески стараются уклониться от удивления и похвал человеческих. Кому из этого двоякого рода людей надобно отдать предпочтение? Кто из них возвышеннее и достойнее?

Нельзя думать, чтобы кто-нибудь, удерживая здравый смысл и уважая голос истины, осмелился явно говорить о превосходстве жизни внешней пред внутренней и стал бы восхвалять блага видимые и временные пред невидимыми и вечными, земные перед небесными. Поэтому, кажется, и нет необходимости защищать сии последние пред первыми. Но останавливаясь вниманием на внутреннейшем расположении людей, вникая в самое стремление их духа и направление жизни, нельзя не видеть, что большая часть из них отдает предпочтение благам внешним – мирским, перед внутренними и духовными. Кто из нас может сказать о себе, чтобы он был совершенно свободен от влечения к миру и его красотам? Кто из нас не останавливается своим сердцем на этой видимости мира и не занят ей более, или менее? Иной до того поработился внешностью мирской, что в ней вращаются все его мысли и желания, ей определяются все его удовольствия и радости, от неё зависят все его скорби и печали. Что же это показывает? То, что у многих из нас недостает внутреннейшего убеждения в превосходстве жизни сокровенной пред наружной, недостает ясного воззрения на красоты и совершенства духа, превосходящие всякую красоту наружную. Отсюда можно видеть не только всю важность избранного нами предмета, но и всю трудность в раскрытии его. Ибо что значит раскрыть тайну жизни духовной, представить пред взоры всех несравненную её славу, заставить возлюбить ее так, чтобы к ней направлены были умы и сердца людей? Это значит поколебать в своем основании жизнь мира, потрясти его обычаи и правила, упразднить удовольствия и радости, произвести всеобщий перелом в занятиях и деятельности людей настоящего века. Возможно ли это дело? Видим все могущество повелителя, против которого направляется наше слово, знаем неотразимое его влияние на всех и каждого и не удерживаемся от своего намерения говорить против его обладания. Чем более владычествует мир над сердцами людей, тем большая настоит нужда обличать его насилие; чем более утопающих в волнах пристрастий мира, тем сильнейшая чувствуется жалость о несчастных жертвах его потопления, тем горячайшее рождается желание оказывать погибающим помощь – помощь, если не всегда и не для всех решительную, верную и полезную, то по крайней мере иногда для кого-нибудь очень благовременную и благопотребную.

Сильно и неотразимо действует на нас мир, глубоко и неудержимо к нему наше влечение, однако мы не можем не сознавать всю тщету такого направления своего духа, не можем не ублажать разумом тех, которые столько возымели разума и мудрости, что отвергли эту блистательную и шумную видимость мира и посвятили себя тишине и безмолвию жизни духовной, от всех сокровенной. Жизнь сокровенная, обращенная внутрь себя, превосходит наружную тем, что в ней есть высокое достоинство, и она ведет человека к истинному величию. Истинное величие нашей природы не в наружности, а в духе; наружность имеет свою цену постольку, поскольку проявляется в ней глубина духа. Без этого внешность, хотя бы была самая блистательная и величественная, есть не более, как одна заманчивая пустота, которая скоро теряет свой блеск и занимательность пред взором нашим, скоро перестает удивлять нас собой; ибо только дух имеет в себе всегдашнюю, никогда не истощимую привлекательность для нашего сознания и чувства. Истинное величие нашего духа имеет цель само в себе; почему оно не имеет нужды являться на показ, вовсе не ищет внимания других, ибо само в себе заключаете блаженство великое. То достоинство, которое обращено на вид и внимание других и поддерживается мнением людей, удивлением света, есть ложное и пустое, ибо само в себе ничто и существуете только для взоров посторонних. Истинное величие всегда окружает себя сокровенностью, которая потому встречается даже и в мире видимом, ибо и здесь все великое и чудное таится под покровом непроницаемости. Мы, например, видим в природе жизнь, её разнообразные явления, чудные красоты и необъятное богатство даров; но самое исходище всего этого и хранилище утаено от нас. Не видим, где сосредоточены эти силы, в какой уединенной храмине они совершают свои чудные работы, не постигаем, откуда выходят поражающие нас чудеса природы, которыми окружены мы со всех сторон? Посмотрите, не в глубоком ли для нас уединении приготовляется то, что пленяет наш взор и радует чувство весной и летом? Юная, исполненная всех красот весенняя природа, является нам в своем великолепии и убранстве из таинственного зимнего уединения, и увеселяя днем собой взор наш, не перестает однако же в обычную ей пору скрываться от нас в ночном уединении. Как бы недовольная взорам любителей её красот, устремленными на нее при сиянии солнечного света, она спешит после своего дневного торжества, предаться таинственному безмолвию ночи, из которого потом возвращается в лучшем и привлекательнейшем виде. Если и совершенства мира внешнего покрываются и оберегаются таинственностью, то что сказать о совершенствах мира духовного. Сокровенность есть главный их закон. Дух, обращенный во внешность, уже отпал от своего величия; он не приобретает, а только расточает свои совершенства и дары, опустевает и истощается. И на это представляет нам живой пример природа. Посмотрите, что бывает с ней, когда она все свое богатство износить из своего таинственного лона, когда она разоблачается пред всеми в своих совершенствах и являет на вид то, что прежде в себе скрывала? Она лишается своего богатства; красота её отпадает и теряется. Почему она опять должна сойти в свое зимнее уединение. чтобы вновь приготовить для себя красоту и богатство. Не то ли это означает, что дух наш, хотя бы имел в себе высокие качества и великие совершенства, как скоро он являет их на вид другим, то уже лишается своего достояния, утрачивает свое богатство, расточив которое вне себя, он опять должен углубиться в самого себя, чтобы приобрести какое-нибудь сокровище. Истинное величие само в себе всегда таинственно и открывается в наружности по необходимости, поскольку не вмещается в пределах сокровенности; слава необходимо следует за ним, но оно вовсе не ищет славы. Следовательно те, которые потеряли направление внутрь своего духа, а между тем хотят казаться чем-то великим и славным отвне, не тоже ли делают, как если бы кто, ничего не посеяв на поле, захотел бы пожинать обильные плоды? Нужно прежде насадить величие в тайне своего духа, тогда возрастет и созреет плод cлaвы вовне. Потому-то прославляемые нами святые Божии, отвергнув все внешнее, вели жизнь таинственную, от всех сокровенную. Этим путем пришли они к истинному величию.

Жизнь сокровенная, обращенная внутрь себя, лучше и предпочтительнее той, которая направлена во внешность, ибо в ней тайна нашего освящения, источник чистоты и святости. Что такое чистота и святость в человеке? Мы усвояем чистоту какой-нибудь вещи тогда, когда она сохраняет всю целость своей природы, когда к ней не примешивается что-нибудь чуждое и несродное её свойствам; в противном случае природа вещи лишается своей чистоты и представляет собой некоторое смешение. И чистота человека состоит в сохранении его духа от всякой примеси чуждой и несродной его природе. Природа нашего духа может смешиваться с вещами земными через привязанность к ним. Дух человека влекущийся долу, как бы и сам оземленяется, грубеет и помрачается, имея постоянно в своих мыслях образы мира. Напротив, кто возвысился над этим миром, отверг его прельщения и возлюбил красоту внутреннюю, тот пребывает в чистоте духа. Чистота приводит дух наш к другому высшему совершенству – святости. Святость есть не только отрицание всего мирского и земного, но и воспринятие небесного и божественного. Возвышаясь над земным, мы влечемся к небесному, соединяемся со святейшим Богом, воспринимаем Его качества, освящающие наше существо. Таково достояние людей, отклонившихся от видимого и чувственного к невидимому и духовному? В них воображаются свойства Существа вечного, напечатлевается великий Его образ, к ним снисходит и в них вселяется Его Дух, сообщающий им свою жизнь. По какому образу развивает себя душа человека, занятого видимостью мира, и в чем состоит его жизнь? В нем теснятся нечистые образы земные, в нем живет и царствует грех со всеми своими обольщениями и приманками. Как велико это несчастье для нашего духа чувствует наша совесть, постигает наше сознание. Возымев привязанность к чему-либо земному, мы очень ясно понимаем свое нравственное унижение, когда стараемся скрыть от других тайну своего увлечения, не смеем объявить кому-либо то, что возобладало нами, и всегда хотим казаться свободными. Есть, конечно, и такие, которые, потеряв чувство нравственной чистоты и совершенства, смотрят на свои пристрастия, как на что-то естественное и законное. Рассуждение таких людей в этом случае, самое, по-видимому, основательное и верное, особенно когда они хотят показаться благоприличными в своих мыслях и не выступают из границ людей благонамеренных. Что говорят они в защиту своих влечений и привязанностей к мирским предметам? Мир есть прекрасное произведение Божие, отражающее в себе великие свойства совершеннейшего своего художника. «Можно ли не любить его, и какое в этом зло?» Но в таком рассуждении людей недостает различия между миром Божиим и не Божиим. Мир суеты, лести и душевного растления, царствующий над людьми, не должно смешивать с миром Божиим, носящим на себе совершенства своего творца. Мир, как дело рук Божиих, не отвлекает нашего сердца от Бога, а возвышает нас к Нему. Мир, влекущий нас долу и удерживающий наше стремление в высоту, не Божий; ибо, если бы он был Божий, то как он мог бы отвлекать нас от Бога и вооружать против Него? Слышим, что говорит св. апостол: любы миpa сего вражды Богу есть: иже бо восхощет друг быти миpy, враг Божий бывает ³⁶⁶. И точно, связавшийся пристрастием к миру сделался уже врагом Богу, ибо он не может мыслить о божественном и неспособен к восприятию его; все святое и небесное тяготит его душу, он не хотел бы и слышать об этом? Мир Божий не приводит человека к такому враждебному чувству против Бога. Нет, чтобы ни говорили поклонники мира в защиту своих пристрастий к нему, но мир, восхваляемый ими и увлекший дух их в свою область, лишен святой печати совершенств божественных, на нем лежит другая печать – греха и душевного растления. Если бы они вошли в самих себя и беспристрастнее взглянули на то основание, на котором держится их любовь к миру, то увидали бы непременно, что это ocнование есть или удовольствие плоти, ласкаемое чувственным наслаждением, или приятность взоров, увеселяемых заманчивыми видениями, или угождение своему самолюбию, стремящемуся к превозношению над другими и обладанию ими; т. е. это основание определено божественным словом св. апостола Иоанна, который сказал: не любите миpa, ни яже в миpе; яко все, еже в мире, похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская ³⁶⁷. Все в мире похоть, нечистота, грех! Как Бог есть неизмеримое море чистоты и святости, так мир есть неисследимая пучина зла и омрачения. Потому-то теперь чем удаленнее человек от мира, тем он чище и светлее духом. Наклонность являться на вид других, и заниматься тем, что подлежит зрению и удивлению их есть уже признак душевного повреждения и порчи сердца, жаждущего греховной сладости.

Жизнь сокровенная, совершающаяся в тайне духа, выше и превосходнее наружной обращенной к миру, ибо она к себе привлекает и на ней почивает благоволительный взор Божий. Не призирает Бог ни на что внешнее, Он смотрит на одно внутреннее. Если бы кто для своего украшения собрал все светлости и драгоценности мира, – если бы кто взошел на самый верх земного величия, так что в целом мире казался бы как один над всеми; если бы кто постиг всякую внешнюю премудрость так, что не оставалось бы для него ни одной тайны во всей подсолнечной; если бы кто обладал таким могуществом, что мог бы повелевать морями и переставлять горы с места на место, то и все это было бы ничто пред Богом! Он смотрит с высоты своего величия на тех, которые ищут Его всем сердцем своим, не увлекаются ничем земным, хранят в чистоте своего духа сокровище небесное, т. е. ту истину, в которой Он открыл людям свою мысль о них и волю. И не трудно понять, почему Бог отличает этих людей от всех прочих, живущих на земли, и останавливается на них взором своей любви и благоволения. Причина этого заключается в несравненной высоте небесного пред земным, к чему стремится и чего вожделеет для себя душа человека, обращая это в цель своей жизни. Непонятным здесь представляется самый образ жизни людей, посвятивших себя Богу и заключившихся в глубине своего духа от всего внешнего. Как возможно жить в мире и оставаться среди его, как среди уединенной пустыни? Человек не создан быть одиноким, он предназначен для общества, почему жизнь его не полна сама по себе, её ценность и сладость поддерживается единением и общением другими; отчуждение ничего не представляет нам собою, кроме пустоты тягостной и невыносимой для сердца. Как может держать себя человек в таком отчуждении духа от всего, и чем питается его сердце в этой страшной пустыне? Тяжесть, чувствуемая нами в отвержении мира и удалении от всех его прельщений, проистекает от привязанности нашего сердца к миру. Кто не нажил ее и свободен от неё, тот может и не чувствовать скуки в разлучении с тем, что вовсе не пленяет его и не мило ему. Чтобы приблизить к своему уразумению глубокую тайну сердец, не желающих являться миру и делиться с ним своим чувством, вообразим себе какого-нибудь путника, проходящего дикие и отдаленные страны. Станет ли он являть на вид диких обитателей этих стран то, что имеет у себя? Будет ли искать внимания чужеземцев? Увлечется ли взорами тех, с которыми он постоянно встречается и разлучается, совершая путь свой? Что такое этот видимый нами мир, как не дикая страна нашего земного путешествия? Что такое люди, живущие с нами, как не загадочные лица, представляющиеся нашим очам на жизненном пути? Не знаем, кто эти лица, которых мы видим пред собой; знаем только то, что все они грешны и виновны пред Богом, которым потому неизбежно предстоит смерть, суд и безвестность будущего воздаяния. Что значит внимание, похвала и удивление этих людей? Но эти представления ещё не сильны удержать наше влечение к миру и уничтожить скорбь нашего сердца о лишении его утешений. Источник, изливающий из себя обильную и сладкую струю в душу, отклонившуюся от мира, есть сам Бог. Он дает любящим своим ощущать свою к ним близость, соприкасается их сердцу; отчего они наполняются небесным восторгом. И этот недомысленный восторг есть только предчувствие тех радостей, которые ожидают их в будущем веке; душа их полна беспредельности небесного упования, почему она не только не скорбит о своем уклонении от всего земного, но чудится своему благодатному состоянию, недоумевает, откуда и как приняла она такую благодать, что расторгла все свои связи с миром и живет в единении с Богом? В людях, предавшихся Богу, возможна скорбь и сожаление разве о тех, которые увлечены обольщениями мира, не знают сладости жить для Господа; они оплакивают иногда от всей глубины души бедственную участь таких людей, ибо видят их отпавшими от радостей чистейших и высших, видят их связанными земными пристрастиями, скрывающими в себе глубокую бездну величайших для них страданий. Такая-то скорбь и такой-то плач объемлет иногда сердца, предавшиеся Господу! Но эта скорбь блаженнее всех радостей земных, эти слезы вожделеннее всякого мирского увеселения.

Жизнь, обращенная в сокровенность духа, выше и превосходнее той, которая направлена во внешность: ибо с ней соединятся в свое время все выгоды и преимущества внешние. Внутренняя слава человека просияет некогда в наружности и придет в явность; она преобразит и самое тело нашего смирения, сделав его нетленным, крепким, чистым и светоносным. Всегда ли пребудут с человеком наружные его преимущества, которыми теперь занято все его сердце? Нет; они часто изменяют нам и при жизни, но непременно оставят нас по смерти, потому что не составляют существенного достояния нашего и являются как одна внешняя принадлежность, которая может отходить от нас и отниматься. В древние времена угрожал Господь своему народу, уклонившемуся от чистоты духа к благолепию наружному, отнятием всей его славы и оставлением его при одном своем безобразии и омрачении. Так сказал Господь устами своего пророка: «поскольку вознеслись дщери Сиона, и ходят с поднятой вверх головой, и помавая своими очами, ступают великоважно и делают себе всякого рода украшения, то поэтому поразит Господь дщерей Сиона и откроет их стыд. В то время отнимет Господь все убранства и прикрасы, узорчатые издeлия и всякий блеск, тонкие ткани, золотые цепи и привески, головные уборы с покрывалами, занавесы и все утонченные изысканности, кольца и ожерелья, и весь прибор изящных одежд, и зеркала и блестящие покровы, и обвития и тончайшие изобретения. И будет вместо благовония смрад, и вместо препоясания – раздрание, вместо драгоценных нарядов нагота; вместо блестящего убора – рубище, вместо красоты–исчезновение» ³⁶⁸. Такие угрозы божественного негодования часто совершаются в глазах наших над счастливцами земли. Если счастье некоторых остается с ними на всю жизнь, то верно примет оно свой конец в могиле. Нужно только поставить себя на том невеликом и уединенном пространстве земли, которое служит последним приютом для бедных странников жизни настоящей, окончивших свое временное течение, чтобы видеть во всей поразительности, что такое земные преимущества наши и какой их конец? Иной, при жизни, удивлял других красотой, пленял живостью своих очей, приятностью речи, увлекательностью движений; но вот он истлел и скрылся во прахе, в котором нет никакого различия между красотой и безобразием. Иной отличался силой и мужеством; но вот бездушный прах его лежит неподвижно наравне с теми, которые, при жизни своей, считались слабыми и немощными. Иной возвышался над другими достоинствами и со властью повелевал ими; но вот рассыпавшаяся плоть его смешалась с перстью тех, над которыми он возвышался. Иной украшался светлыми одеждами, владел великими сокровищами; но вот он в земной утробе ничего не имеет лишнего и особенно пред теми, у которых едва доставало рубища для покровения своего тела. Иной ласкал свою плоть вкусными снедями и не знал меры своему пресыщению; но вот его рассыпавшиеся кости так же голы и сухи, как и последнего страдальца, истаевавшего от голода. В могиле конец всем преимуществам земным; – здесь гаснет и теряется все величие мира! Потому-то блистающие одной славой внешней подобны тем обманчивым звездам, которые сияют пред глазами в высоте, но вдруг падают и исчезают во мраке.

Так мала и ничтожна жизнь наружная для мира пред жизнью внутренней для Бога. Ничтожна при всех выгодах и благах, какие только могут быть соединены с ней. А что сказать о тех жалких поклонниках мира, которые служат ему всеми силами своего духа и за такое служение свое не получают желаемого воздаяния? Ибо разве нет таких, которые, предавшись всецело земным видам, не достигают цели своих желаний, остаются при одной тщете и бедности? Что бедственнее и плачевнее жребия этих людей? По благодати и милосердию Господа, мы все призваны к жизни внутренней духа, требуемой от нас нашей святейшею верой. С какой радостью сердца, с каким благодарением Богу мы должны вступить на спасительную стезю жизни Божией! С какой готовностью должны отвергнуться всего, что есть драгоценнейшего для нас в мире и обратиться всем существом своим к тайнам мира духовного! По отношению к миру внешнему мы должны вести себя так, как бы вовсе его для нас не было. Почему, по заповеди апостола, и имущия жены должны быть аки не имущии; и плачущиися, якоже не плачущии; и радующиися, яко не радующеся; и купующии, яко не содержаще и требующии миpa сего, якоже не требующе ³⁶⁹. Никто ничем земным не должен связывать своего сердца, глубина которого должна быть посвящена Господу. Поскольку не все имеют такое расположение духа, поскольку многие самой глубиной своей души привязаны к миру и соединены с ним теснейшим союзом, то здесь скрывается тайна нашего порабощения мирской внешности. Мир потому владычествует над нами, что у нас есть свои тайные с ним связи – есть свой внутренний завет сердца. Следовательно, чтобы свергнуть с себя постыдное рабство миру, нужно расторгнуть с ним единение в самой глубине своей души, отвергнуть всякое желание быть чем-нибудь между другими и иметь какое-нибудь значение в кругу их, т. е. нужно умереть для сообщества с светом, мертвым для жизни духовной; тогда разом рушатся все наши бесчисленные попечения житейские и нaшa жизнь примет совсем иное направление.

«Не могу, говоришь ты, сделать себе такого принуждения; я не в силах отстать от сообщества с светом, к которому влекусь своей душой». Не можешь отстать от света; можешь войти здравым разумом в рассуждение о своих влечениях к нему, дабы видеть, что такое они в нашем сердце и к чему ведут нас? Вникни в самого себя и рассмотри, что влечет тебя в этот заманчивый свет? Желание или себя утешить светом, или свет утешить собою. И то и другое есть ложь – обольщение!

1. Ложно мы думаем найти свое утешение в шумном свете. Свет действительно много представляет собой увеселительных развлечений для нашего чувства; но эти развлечения для нас суть то же, что чуждые нам пришельцы, которые были и пошли; а мы все же должны остаться с собой – со своей скукой и бедностью сердца. Чтобы не встречаться с тайными крушениями своего духа, можно отдать всю жизнь в жертву развлечений мира, но это значит погубить без пользы время жизни и прийти к вечной бедности духа; ибо рано, или поздно нужно же будет расстаться со всеми прелестями земными и остаться при своем покинутом нами и забытом внутреннем мире. Вообрази себя на последнем пределе своей земной жизни представь себе: число дней твоих исполнилось, уже наступил для тебя последний час прейти отселе; что тогда восчувствуешь в своем сердце? Будешь ли жалеть о минувших радостях своих? Нет; тогда восскорбишь всей своею душой о жизни, убитой на пустые радости, возжелаешь иметь несколько драгоценного времени, которое мог бы употребить на что-нибудь полезное и благое для души своей. Тогда с удовольствием откажешься от всех утех и забав света, чтобы остаться с собой и подумать о том, что существенно принадлежит нам.

2. Ложны наши мысли, влекущие нас в свет ради удовольствия других, которое можем доставить им собой. Есть такие счастливцы, которыми утешаются другие, и которые служат как бы одушевлением общества; но это не более, как один приятный обман. Мир еще не имел такого любимца, которого он не мог бы забыть, или без которого не мог бы обойтись. Кажется, что нами утешаются другие и мы для них как будто необходимы, но это лесть, играющая нами, как детскими забавами. Придет время, когда нас не будет, свет о нас забудет; на сцене его явятся новые любимцы – иные действующие лица, а наш прах будут попирать без внимания; над нашими могилами будут сыпаться цветы веселостей для обольщения новых жертв суеты, которых ожидает тот же конец. Итак помысли, что уже нет тебя на свете, ты давно зарыт в землю и забыт в памяти людей, одно дикое растение возвышается над твоим прахом, оставленным всеми; и ты почувствуешь охлаждение к этому ложному свету, ощутишь в душе своей всю необходимость жить для одного Господа. Точно, если мы живем, то благодарение Богу; – это великий дар Его любви к нам. Но наша жизнь могла бы пресечься за несколько лет прежде, и теперь мы действительно были бы забытыми для света. Потому-то, когда повлечет тебя в свой вихрь свет, то представь себя давно сошедшим в земную утробу, из которой уже не выходят и не являются на сцену света, и имей жизнь в сокровенности своего духа для Господа.

«Но что же тогда было бы со светом, спросит кто-либо, если бы все приняли такое направление и стали бы жить для одного духа? Неужели этот мир должен превратиться в пустыню, а все живущее в нем в отшельников?» – Оставь свое попечение о свете, и не спрашивай, что будет с ним, когда ты его оставишь; подумай лучше о том, что будет с тобой, когда ты его не оставишь, когда пребудешь в рабственном ему служении? Видишь, какому подвергаешься ты злу через свое пристрастие к миру; ты отпадаешь от своего истинного величия, помрачаешь красоту своей души греховною нечистотою, делаешься недостойным любви Божией, и незаметным образом приближаешься к последнему пределу, за которым отлетят от тебя и самые ложные призраки, увеселяющее теперь твою душу; – вот о чем должно помыслить нам. Что было бы тогда со светом, когда все изменили бы свой образ жизни – земной и чувственный на небесный и духовный? Тогда открылось бы на земле царство Божие, мы увидели бы новый, преестественный мир людей, мир любви, единодушия, боголюбезной чистоты и святости; тогда исчезли бы с лица земли все соблазны, мы не поставляли бы один другому преткновений и сетей на пути к жизни вечной, а созидали бы друг друга в вере и благочестии; содействовали один другому в достижении совершенств духа; тогда не было бы и надобности отделяться от такого общества, ибо все были бы единомысленны, единожелательны и единодейственны, все составляли бы одну родственную семью, основанную на любви Божией, которая каждого из своих членов одуховляла бы, укрепляла и воскрыляла в таинственную область существ вечно блаженных и святых. Жизнь наша вовсе не предполагает какой-нибудь необходимости подчиняться требованиям и влиянию века настоящего; потому что образ действий, основанный на правилах этого века и управляемый его духом, ничем не может быть оправдан.

«Но что же мне делать, – говорит человек, поставляющий свое оправдание не в правде Божией, а в лукавстве этого века; – что мне делать, когда нахожусь в этом мире зла? Хорошо бы жить в обществе святом, боголюбезном, но чем же я виноват, что связан с этим ложным светом, который имеет свои правила, законы, обычаи, нравы, требования, жизнь, дух, влияние, необходимость? Как возможно находиться среди его, и не подчиняться ему, жить в нем, и не относиться к нему? Куда убежать, чтобы не разделять зла мира, сохранить свою верность Богу?» Оставайся среди этого самого мира, но не живи для него, никуда не убегай от него, но и не примешивайся к нему. Что бы ты ни делал, что бы ни предпринимал, имей всегда в виду Бога, Его святую волю, свою блаженную вечность, – этого и довольно для тебя, чтобы жить в мире и не принадлежать ему! Неужели и это трудно для тебя? Бедные и жалкие мы существа! Тогда как одни от рода нашего, подобные нам люди, носящие на себе всю тяжесть этой плоти и составляющие малую часть сынов Божиих, со всей неутомимостью, со всем рвением своего благоговейного духа, устремляются к Отцу светов, ocияваются Его лучами и восходят от славы в славу, от совершенства к совершенству, мы еще колеблемся, или даже и не колеблемся в том, чтобы вступить на путь Божий, выйти из своей темной и нечистой области, с которой жаль нам расстаться! Мы остаемся еще в пределах богопротивного мира, и одного шага к жизни вечной! Что же? Неужели мы обрекли себя на вечное лишение её? Неужели вступили в завет со смертью и адом? Неужели отказываемся от славы и блаженства принадлежать Богу или надеемся быть Божиими, оставаясь в сообществе врагов Божиих? Горе нам! Не исцельна болезнь наша! Связавшись духом с этим миром, уязвив им смертельно свое сердце, мы даже не знаем как отстать от него, чтобы единственно принадлежать Богу! Мы не дошли до крайнего нечестия, не восстаем прямо и открыто против Бога и Его требований, мы еще помним свои обязанности молиться Отцу небесному и просить Его милосердие о прощении нам согрешений наших. Но если мы внутренне погружены в нечистую любовь к миру, если мы тайно привязаны к нему своим сердцем, то что значат при этом все наши молитвенные вопли и обращения к Отцу небесному? О чем будем молить Его? Что вопиеши, глаголет Господь; неисцельна болезнь твоя? ³⁷⁰ О чем вопиять к Богу тому, кто не хочет отстать от земного, кто не согрет любовью к небесному? Станем по крайней мере вопиять к Богу о том, чтобы получить силу и мужество отстать от всего, что видим в этом веке, дабы потом в чистоте духа, в мире и спокойствии исцеленного сердца стремиться к совершенствам и красотам духа; – ибо для Господа легко и удобно исцелить нас от всех наших язв и недугов, когда будем искать этого исцеления: яко обяжу язву твою и от ран твоих уврачаю тя рече Господь ³⁷¹.

Высоко стоят и великое дело совершают те, которые заживо предали себя погребению для мира отречением от него и отвержением суетных его удовольствий! Эти люди в тайне своего духа, созревая и благоукрашаясь для Господа, уподобляются сокровенно невесте, которая в потаенной храмине приготовляется на брак со своим женихом. Мы ожидаем великого в мире события, когда явится на земле сам Господь со всем множеством небесных сил, когда восстанут и соберутся вкупе все, от века почившие люди. Тогда откроется торжество всемирное, необъятное; тогда потребуется слава и достоинство от каждого, чтобы не посрамиться пред лицом земли и неба; многие восчувствуют тогда всю необходимость светлого одеяния и должны будут остаться при всем ужасе наготы своей!