Книга III. Из истории Церкви

Господь наш Иисус Христос, придя на землю ради спасения человеческого рода (Ин.3:17) и совершив его (Гал.1:4), для того, чтобы каждый мог усвоить себе плоды спасения, основал на земле св. Церковь (Еф.5:26–27). Как общество людей, соединенных «верой, законом Божиим, священноначалием и таинствами»¹³⁶ , Церковь должна была занять то или иное место в Римском государстве, где она прежде иных краев распространялась и утверждалась.

Чтобы лучше понять, как отнеслись к Церкви римские правители, необходимо сразу же вспомнить, что в Римской империи неотъемлемой частью ее жизни была языческая религия. Все государственные дела были тесно с ней связаны и переплетены. При таком значении языческой религии казалось, что всякое изменение ее неизбежно повлечет за собой падение великой империи. Поэтому каждый римлянин считал своей лучшей гражданской доблестью сохранение древней языческой религии. Поэтому и законы Римского государства были направлены против всяких новых исповеданий, разрешая свободное отправление культов только тем религиозным верованиям, которые восходили своим началом к глубокой древности. Христианство же и явилось в мир именно новшеством, несшим с собою коренное изменение основных идей «всемирной империи», и прежде всего – полное уничтожение языческих культов. Следовательно, оно должно было встретить самую грозную оппозицию Римского государства. Но в первые годы так не случилось. Это потому, что христианство пускало свои первые ростки среди иудейской дозволенной религии, с которой в отдельных сторонах веры была близка. Например: иудеи поклонялись единому истинному Богу, о Нем же учили и христиане; иудеи чуждались языческих богов, храмов, всего идоложертвенного, христиане – тоже. Не вникая в сущность новоявленной религии, римские правители увидели в лице христиан не больше как одну из сект различных направлений иудейской дозволенной религии, почему вначале и не принимали никаких репрессивных мер.

От царствования первых двух императоров Тиверия (14–37) и Кая Калигулы (37–41) история сохранила мало свидетельств об их отношении к Христовой Церкви. Так церковный историк IV столетия ЕвсевийПамфил (†340) повествует, что после донесения Пилата императору Тиверию «о воскресении из мертвых Спасителя нашего Иисуса Христа ... и о других Его чудесах», император Тиверий был настолько поражен Божественным Ликом Спасителя, что пожелал причислить Его к римским богам (а это вело к признанию христианства дозволенным). Хотя сенат и отверг его предложение, император остался при своем «мнении и не умышлял никакого зла против учения Христова»¹³⁷.

Первым гонителем Христовой Церкви был император Клавдий (41–54). При нем христиане подверглись преследованию совместно и в смешении с иудеями. Гонение это состояло в том, что император, в целях установления общественного порядка, в 41 г. запретил иудеям религиозные собрания в Риме, а в 44 г. по поводу их ожесточенного спора с христианами «по почину Хреста, выгнал из Рима»¹³⁸. В обоих случаях дело коснулось и христиан.

Приведенные факты ясно показывают, что правительство в данную пору не отличало христиан от иудеев и относилось к ним как к дозволенной иудейской религии, преследуя не за религиозные убеждения, а за нарушение спокойствия.

В обвинениях, направленных иудеями против первых проповедников Евангелия, правительство видело только касающиеся их закона споры и рассуждения, до которых нет никакого дела гражданской власти, и не видело в лице проповедников никакой вины, достойной смерти или оков (Деян.24, 25:18–19, 26:31). «Иудеи! – говорит проконсул Галлион обвинителям св. ап. Павла, – если бы какая-нибудь была обида или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас; но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьею в этом. И прогнал их от судилища» (Деян.18:14–16). «Нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков», – пишет в своем письме по делу ап. Павла иерусалимский тысяченачальник Клавдий Лисий правителю Феликсу (Деян. 23:25–30).

Не находя никакой вины в первых проповедниках св. Христовой Церкви, правительство с едва скрываемым неудовольствием принимало даже самые жалобы иудеев на них. Поскольку же они были, то правительство требовало от доносчиков доказательств (Деян.25:7), а обвиняемым давало право защиты против обвинения и в результате, как правило, старалось предоставить проповедникам свободу. Так, после защитительной речи ап. Павла пред царем Агриппой, читаем в книге Деяний святых Апостолов, «царь и правитель, Береника и сидевшие с ними встали и, отошедши в сторону, говорили между собою ... можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря» (Деян.26:30–31). Из этого свидетельства видно, что Апостол был оправдан, а причиной его неосвобождения и отправления в Рим на суд императора была его собственная вина, именно апелляция к суду кесаря. В Риме ап. Павел, хотя и жил под надзором воина, но «учил о Господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно» (Деян.28:30–31). После двух лет, по свидетельству предания, приведенного историком Евсевием, он был окончательно освобожден и снова отправился благовествовать Царствие Божие¹³⁹.

Указанные места книги Деяний свидетельствуют не только о том,что правительство не брало на себя инициативы к преследованию христиан, но до некоторой степени, при столкновениях их с иудейством, склонялось скорее к тому, чтобы защитить преследуемое меньшинство от посягательств иудеев. Более ясно эго можно видеть из 21 гл. книги Деяний, где рассказывается о попытке иудеев убить св. ап. Павла и об избавлении его иерусалимским тысяченачальником (ст.27–36). Свет на высказанное положение проливает и историк Евсевий. Во II книге 23 гл. своей Церковной Истории он рассказывает об осуждении на смерть ап. Иакова, брата Господня, и некоторых других христиан первосвященником Ананом, за что царь Агриппа лишил его первосвященства¹⁴⁰.

Таким образом, в первой половине первого века и начале второй половины Римское правительство не только не преследовало Христову Церковь, но даже принимало ее сторону, не зная о том, что оно стоит перед новой, недозволенной религией.

В то время как правительство не отличало христиан от иудеев, последние хорошо поняли и увидели в лице христиан своих внутренних врагов, угрожавших самому их существованию. Поэтому они со злобой и упорством старались, прежде всего, обнаружить отличительные признаки нарождавшегося христианства как религии, стоявшей за границами дозволенного иудейства; затем, старались найти основания, которые могли бы вооружить против христиан римские власти. Ближайшими из них были обвинения проповедников христианства пред судом в нарушении законов империи и признании иного Царя, кроме цезаря (Деян.17:7). Дальше, иудеи начали распространять среди общества дурные слухи о христианах, обвиняя их в преступлениях самых безнравственных.

При отсутствии близкого знакомства с христианством, доверие общества к таким слухам вызывала сама жизнь христиан – их обособленность; разделения, которые нередко возникали в семействах в результате обращений ко Христу отдельных членов; любовь и братское отношение к рабам, особенно же ночные Богослужения, под которыми готовы были видеть тайные собрания заговорщиков, преследующих противогосударственные цели и ведущих порочную жизнь. К этому нужно добавить, что христиан, как не почитающих ни одного из языческих богов и гнушающихся их храмов, идоложертв, богослужений, считали за безбожников, а с безбожием непременно соединяли тогда всевозможные пороки.

Опираясь на эти основания, иудеи, хотя и сами не пользовались уважением у правительства, своей злобно-клеветнической ловкостью сумели утвердить в римском обществе неправильное представление о христианах. Это представление о христианах вскоре выросло у язычников в такую ненависть, что достаточно было одного слепого случая или нерасположения к ним императора, чтобы гонения на христиан вспыхнули. То и другое скоро представилось.

В правление императора Нерона (54–68) в ночь с 18 на 19 июля 64 года произошел пожар, бушевавший около 10 дней и испепеливший две трети Рима. В поджоге обвиняли самого Нерона, который яко бы пожелал насладиться величественным зрелищем, напоминавшим его грубой фантазии пожар Трои; или же пожелал на пепелище воздвигнуть новый город и назвать его своим именем. Хотя рука Нерона и его приближенных была заметна в этом бедствии, приведшем Рим в большое смущение, но Нерон воспользовался неблагоприятным настроением общественного мнения о христианах и сложил на них подозрения. «Чтобы заглушить эту молву, – рассказывает Тацит, – Нерон выставил виновниками людей, которых народ и без того ненавидел за их пороки и называл христианами»¹⁴¹.

Если обратиться к самой личности Нерона, то очевидность его лжи в обвинении христиан станет вполне понятной. Это был правитель, запятнавший руки кровью всех членов своего семейства и готовый броситься на новые жертвы. Ему оставалось только заслужить еще «почесть» гонителя Христовой Церкви.

Таким образом, поджог был только внешним поводом к гонению христиан, а причиной – предвзятый неверный взгляд на них языческого общества и лукавство императора.

Возможно, что действия императора в его отношениях к христианам послужили плохим примером подражания и для правителей других городов, где гонения могли принять уже вполне религиозный оттенок, т.к. там внешнего повода не было.

После смерти Нерона Церковь Христова пользовалась сравнительно продолжительным промежутком мира. Прежде всего в Римском государстве наступили дни анархии, смут и переворотов. Армии провозглашали своих императоров. Италия разделилась на партии и сделалась полем сражений соперников, воевод. Градоначальники и правители, в страхе и сомнении, не знали, на какую сторону становиться. Естественно, что в такое время правительство не было в состоянии следить за религиозными движениями.

С восшествием на престол Веспасиана (70–79) в империи настал период спокойствия и правильного управления. Анархия прекратилась. Но гонений и при нем не было. Веспасиан был императором военного склада, умным, справедливым, почему к Христовой Церкви относился благосклонно.

Но его сын (преемник после Тита) Домициан (81–96) не был продолжателем терпеливой политики отца. Это был преемник Неронова богоборства. Домициан относится к самым подозрительным и корыстолюбивым императорам, которых только знает Римский престол. Его беспокойные взоры везде видели заговоры. Немало римских сановников и знаменитых мужей пало от его меча. На христиан, проповедавших Мессию, Царя Иудейского и Потомка Давида, он смотрел, как на самую опасную в политическом отношении иудейскую секту. Домициан с ужасом взирал на увеличивающееся число этой «зловредной» и «опасной» секты, тем более, что в нее вливались не только из слоев униженных, но и из самых знатных домов, из сенаторских и консульских семейств. И вот, чтобы, как ему казалось, укрепить свой императорский престол, он подверг и христиан той же участи, причем с жестокостью Нерона, какой подвергались им все подозрительные лица.

О чрезвычайно-подозрительном отношении Домициана к Церкви Христовой, без понимания сущности ее учения, красноречиво говорит факт вызова к себе родственников Христа Спасителя, как потомков Давида. Когда же они к нему были приведены и он узнал, что имущество их состоит из небольшого участка земли, который они обрабатывают своими собственными руками, увидел мозоли на их руках, а также узнал о Христе и Его Царствии, – каково оно будет, когда и где откроется, – Домициан понял, что подобные претенденты не опасны и не только даровал им свободу, но и прекратил гонение¹⁴².

Взгляд на отношения Домициана к Христовой Церкви показывает, что преследования при нем были результатом чрезмерной его подозрительности и религиозного характера не имели. Правительство по-прежнему считало христиан не более, как иудейской сектой. И только лишь после того, как христиане отказались платить иудейский фиск, наложенный Домицианом на иудеев с обрезания, и «было выяснено, что многие из христиан были не семитического происхождения»¹⁴³, их начали преследовать, как особое от иудейства общество. Это случилось в последние дни Домицианова царствования. Возможно, что в эти дни его правления, а скорее всего в первые годы (последние первого века) царствования Траяна (98–117) против христиан уже велись особые судопроизводства. К такому заключению может привести следующее обстоятельство. Когда в 99 г. император Траян издал указ против тайных обществ (христиан он не имел в виду)¹⁴⁴, и ревностный исполнитель императорских повелений Вифинский проконсул Плиний Младший стал приводить его в действие, перед проконсулом предстало великое множество христиан, обвиненных в нарушении указа. Не зная как применить к ним эдикт, Плиний, за разрешением своих недоумений, письменно обратился к Траяну. В своем письме он писал (что для нас и важно): «Я никогда не был при дознаниях и производстве дел о христианах, поэтому не знаю, что и в какой мере подлежит наказанию или следствию... Казнить ли за одно имя, хотя бы оно не было соединено с преступлениями или за преступления, оказывающиеся в связи с именем?»¹⁴⁵.

Из приведенного отрывка письма Плиния можно видеть, что судебные процессы против христиан уже были раньше, о которых он слышал, но о действиях их не знал, почему и просит не новых распоряжений для руководства, а только осведомления о ходе процессов этого рода.

Последним императором первого века был престарелый сенатор Нерва (96–98). Это был человек благочестивый и старался сколько возможно загладить следы несправедливостей своего предшественника Домициана. По словам проф. И. Чельцова, «он первым эдиктом своим возвратил из заточения всех, сосланных Домицианом по обвинению в христианстве»¹⁴⁶.

Церковь на время воспользовалась тишиной и широко раскинула ветви свои по вселенной.

Смертью Нервы заканчивается тот период церковной истории, который обыкновенно называется «периодом Апостольским» и который был предметом данного предельно краткого обзора.

Итак, для правительства Римской империи I века христианство было явлением, возникшим на почве иудейской, и ограниченным этой почвой. В большинстве случаев государство отличалось не только терпимостью к Христовой Церкви, но и некоторым покровительством ей, за исключением правления Нерона и Домициана. Если же и были при указанных императорах гонения, то они имели не столько характер религиозного преследования, сколько объяснялись личными интересами этих правителей. На заре своей истории Христова Церковь стояла вне преследований государственной власти. Такого отношения со стороны государства она, как единая истинная и спасительная, по праву должна была ожидать при своем рождении и во все последующие времена. К сожалению, Римское государство в течение многих десятилетий преследовало ее, попирая в ее лице те самые интересы, какие впоследствии отстаивало и которым предоставило значение государственное.

5 Н.Муравьев; 5 – Чит. Прот. К.Ружицкий.

Источники и литература:

Книга Деяний св. Апостолов.

1. Пространный христианский катехизис Православной кафолической Восточной Церкви. М., 1915.

2. Церковная История Евсевия Памфила. Т.І. С.-Петербург, 1858.

3. Проф. В.В. Болотов. Лекции по истории древней Церкви. Т.П. С.-Петербург, 1910.

4. И. Чельцов. История Христианской Церкви. С.-Петербург, 1861.

5. Поль Аллар. Христианство и Римская империя от Нерона до Феодосия. С.-Петербург, 1898.

6. П. Лашкарев. Отношение Римского государства к религии вообще и к христианству в особенности до Константина Вел.включительно. Киев, 1876.

7. «Православное обозрение». Т. II. М., 1880. Из истории гонений христианской церкви в I и II веках. – I. Гонение Нерона. – 2. Гонение Домициана.

8. А.П. Лебедев. Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Вел. М., 1897.

9. Филипп Терновский и Сергей Терновский. Три первые века христианства. Киев, 1878.

1952 г.

Константинопольский Патриарх Михаил Керулларий известен в истории своими мероприятиями против надменного Ватикана, которые ровно 900 лет тому назад привели к окончательному разрыву между Восточной и Западной Церквами. Это один из виднейших святителей Константинопольской Церкви, выступивший с ревностью, вполне достойной пастырей православных, на защиту прав своей Церкви от властолюбивых притязаний Рима.

Правда, существует мнение, которое принижает этого церковного деятеля, стараясь возложить на него, а в лице его и на всю Греко-Восточную Церковь, главную вину в печальном событии XI в. В Патриархе оно видит не больше, как только властолюбивую личность, желающую «соединить в своих руках sacerdotiumetimpeгium». Церковный же разрыв считает «одним из этапов, ведущих к достижению конечной цели»¹⁴⁷.

Чтобы правильно понять конфликт Керуллария с папой, необходимо, хотя в кратком виде, представить предшествующие этому событию взаимоотношения Запада с Востоком. Такой метод наглядно покажет настоящего виновника горестного явления в жизни Христовой Церкви.

Господь наш Иисус Христос, придя на землю для спасения человеческого рода, основал Св. Церковь на началах равенства ее членов, братства и единения. Господь не допускал даже и мысли о каком-либо честолюбивом возвышении одного члена над другим. Он говорил: «Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф.20:26–27). Но великие и святые заветы Спасителя были скоро забыты владыками Римской Церкви. Уже в первые века христианства на Западе зарождается идея папства с его притязанием на всемирное главенство в Церкви. Этому стремлению пап способствовали политические обстоятельства, в первую очередь – положение их, как епископов всемирной столицы.

Перенесение в 330 г. столицы в Константинополь еще более содействовало осуществлению теократических замыслов пап. Это событие развязало руки папе от оков светской власти¹⁴⁸, иго которой восточная Церковь испытывала многие века. Римский предстоятель теперь пытается сам заменить императора со всеми прерогативами всемирного монарха.

Разделение империи на Восточную и Западную (395 г.) и падение последней (476 г.) способствовало дальнейшему развитию папской идеи. С падением империи рухнули все традиции Западного мира. Остается неприкосновенным лишь папа с его авторитетом. В этот период – период раздробленности – папа, с уцелевшей столицей Римом, играет на Западе роль объединяющего лица и центра. Вместе с тем он зорко следит за ходом дел Восточных Церквей и всячески старается вмешаться в их внутреннюю жизнь.

С этого именно времени «началась порожденная папской гордыней вражда Рима к Константинополю, переходившая иногда в открытый разрыв отношений между Церквами»¹⁴⁹.

Восток же во весь период взаимоотношений, вплоть до Фотия, не старается проникнуть во внутреннюю жизнь Западной Церкви, а ограничивается только вялой защитой своих прав и жизненных интересов.

По заключению проф. Болотова, «церковная жизнь Запада, ее животрепещущие интересы были terraincognita на востоке»¹⁵⁰. Нельзя указать, – говорит он, – ни одного церковного вопроса, который был бы разрешен на Западе под влиянием Церквей Восточных (хотя для этого были возможности со стороны Востока). Но «сколько раз папы заявляли себя по одним только спорам о главнейших кафедрах на Востоке. Напротив, хотя в самом Риме не раз выборы были спорны, эти волнения улаживались своими, местными средствами, без какого бы то ни было вмешательства иерархов Востока»¹⁵¹.

На Востоке не обращали внимания, какие представления постепенно входят в сознание Запада, какой вид получают там своеобразные установления, какой характер принимает церковная дисциплина¹⁵².

Между тем, папство неуклонно шло к намеченной цели – всемирной теократии.

В VIII в. Римский епископ получает светскую власть в Средней Италии. Отсюда «начинается новый период в истории папства, когда Римский епископ стремится присвоить себе не только духовное, но и светское главенство над христианским миром»¹⁵³. В Риме назревает мысль об окончательном отделении Италии от Константинопольского императора и Патриарха¹⁵⁴.

Для обоснования своих притязаний на всевластие папы сначала создают теорию о наследстве Римскими епископами мнимого приматства ап. Петра, а затем фабрикуют и ряд ложных документов («Константинов дар» и «Лже-Исидоровы декреталии»), в которых приводят древнейшие авторитеты, якобы признававшие их высшую власть.

Яркое выражение римских притязаний нашло в папе Николае I (858–867 гг.). Но на пути его стремлений преградой стал Константинополь – «столица Восточного Православия»¹⁵⁵ со знаменитым Патриархом Фотием. Дело окончилось временным разрывом: Фотий отлучил Римского папу Николая I от Церкви и провозгласил его еретиком, а папа Николай то же сделал в отношении Фотия¹⁵⁶.

В последующие века до Керуллария не видим особых столкновений между Римом и Константинополем (исключением служит конфликт по поводу разрешения папой четвертого брака Льву Философу). Такой сравнительный мир объясняется с одной стороны тем, что в это время оживились торговые сношения между Западом и Востоком¹⁵⁷; с другой – вторая половина IX в., весь X и первая половина XI в. составляют позорнейшие страницы в истории «непогрешимых» Римских наместников Христа. В течение этого времени св. Престол обуреваем был «всеми ужасами безначалия»¹⁵⁸ и «одичалого разврата»¹⁵⁹. Преемники св. Петра сделались жалкой игрушкой в руках феодалов и распутных женщин¹⁶⁰. Понятно, что при таком положении вещей о примате папства «трудно было и думать»¹⁶¹. Теократические идеи в это время, как говорит Ланфре, «были оставлены и забыты»¹⁶².

Казалось, что падение папства неизбежно. Но ближайшее будущее показало еще раз его жизненность¹⁶³. В XI в. Рим нашел себе крепкую опору в новом религиозном движении – Клюнийском монашестве, которое поставило своей задачей реставрацию папства в смысле укрепления его духовного и светского главенства. На папский престол был возведен ревностный сторонник клюнийцев Лев IX. «Это был человек строгих нравов, – как характеризует его проф. К. Скабаланович, – благочестивый, преданный Церкви и готовый на жертвы ради блага Церкви, вместе с тем это был человек мягкий, податливый, которым легко было руководить, и он с первых же шагов своего нового поприща подпадает влиянию реформаторов и все время поступает по их указаниям»¹⁶⁴.

В это время и благоугодно было Господу явить на Константинопольской кафедре Патриарха Михаила Керуллария.

Михаил Керулларий принадлежал к сословию аристократов. Отец его был государственным сановником и занимал при дворе важную финансовую должность. С юных лет Керулларий отличался серьезностью и самоуглубленностью. В 1040 г. он вместе со своим старшим братом участвует в заговоре о свержении императора Михаила Пафлагона и устранении от управления его родни, угнетавшей государство. Кандидатом на престол был сам Михаил Керулларий. Но заговор был раскрыт. Имущество братьев Керуллариев было конфисковано; сами же они были сосланы в разные места и содержались под стражей. Старший Керулларий, любивший изящество и блеск, не смог перенесть такого исхода задуманного предприятия и вскоре умер. Младший же – Михаил, постриженный по приказанию Пафлагона в монахи, нашел себе утешение в Богомыслии и подвигах благочестия.

Новый император Михаил Калафат вместе с другими возвратил Керуллария из ссылки (конец 1041 или начало 1042 г.). Преемник же Калафата – Константин Мономах приблизил Керуллария к себе, и когда освободилась Константинопольская кафедра, облек его достоинством Патриарха.

В лице Михаила Керуллария Константинопольская Церковь имела одного из выдающихся иерархов. Отличительной особенностью его нравственного облика было преобладание над всем рассудка. Вместе с тем это был «человек твердый и непоколебимый, ... честолюбив, но честолюбие его не шло вразрез со справедливостью»¹⁶⁵. Никакие жертвы, ни слезы не могли остановить проведения в жизнь тех положений, которые он теоретически считал правильными. Не понимавшие этой его черты характера считали его жестоким и мстительным.

Михаил Керулларий обладал обширными богословскими познаниями. Особенно же был компетентен в каноническом праве, почему и легко решал спорные вопросы церковной практики¹⁶⁶.

В своей частной жизни он представлял собою идеал аскета. Но как только оставлял свою келью, он переставал быть подвижником. Тут он становился Патриархом во всем величии и недосягаемости. Свое патриаршее достоинство Керулларий считал выше даже царского¹⁶⁷.

Понятно, что такая личность при столкновении с Римом не могла пойти на какие-либо уступки, и тем более подчиниться его абсолютизму, «добровольно сделаться папским подручником»¹⁶⁸.

А между тем, как сказано выше, на Римскую кафедру теперь возведен был типичный выразитель вековых папских стремлений к всевластию – Лев IX. Этот «наследник» ап. Петра посвящает всю свою жизнь делу возвышения Церкви в материальном и духовном отношении. Естественно было такому человеку вспомнить о патримониях в Апулии, Калабрии и Сицилии, «которые папству были даны Константиновым даром и продолжали оставаться во власти восточного императора»¹⁶⁹.

Политические обстоятельства обнадеживали успех папы в этом плане.

На востоке Византии появился грозный враг – турки. В поисках помощи императорский двор обратил свои взоры к папе. Союз с папой был важен в двух отношениях: 1) для совместной борьбы с норманнами и 2) для успешного заключения мира с Генрихом Германским. На первое папа пошел легко, ибо норманны нападали не только на греческие области в Италии, но и часто беспокоили владения папы. На свое же посредничество в деле заключения союза Византии с Германией смотрел как на сверхдолжное, за что можно требовать награды. Здесь, как никогда, встречались политические интересы Византии и церковные Рима¹⁷⁰.

С надеждою получить желаемое в 1051 г. из Византии приезжает в Сицилию единомышленник папы полководец Аргир¹⁷¹. Папа безусловно ждет больших услуг¹⁷². Но в 1053 г. (при Чивителле) Аргир потерпел поражение от норманнов. Сам папа был взят ими в плен. Печальный исход битвы послужил поводом к посольству Аргиром Иоанна, еп. Транийского, в Константинополь для извещения о случившемся и получения новых инструкций¹⁷³.

Керулларий, несмотря на то, что был довереннейшим лицом у императора, о проектирующемся союзе не знал. Некоторые историки, с целью обвинить Патриарха в событиях 1054 г., отрицают этот факт и говорят, что Керулларий наступление на Рим продумал очень рано¹⁷⁴. Но это не так. От Керуллария скрывались планы союза, потому что руководящей в правительстве была партия, враждебная Патриарху, которая знала, что он не уступит Риму греческих областей в Италии.

Случайно узнав от «несдержанного на язык»¹⁷⁵ Транийского еп. Иоанна о сношениях правительства с папой и обещаниях данных папе, Патриарх понял опасность, угрожающую Константинопольской Церкви. Прежний исторический опыт показал, что успех Римской кафедры в получении малого мог воспламенить «притязания папы вообще на власть и на подчинение Востока»¹⁷⁶. Такого положения тем более нужно было остерегаться, что в данное время, – по замечанию протопресвитера Г. Костельника, – «в Риме уже созревала мысль» о необходимости распространить свое господство на всю Восточную Церковь какими бы то ни было средствами – «при первом удобном случае»¹⁷⁷. Поэтому Константинопольский Первосвятитель, будучи ревностным защитником Православия, счел себя обязанным пресечь опасность в начале, сделать первым шаг к борьбе с Римским первосвященником¹⁷⁸.

Но поскольку Керулларий узнал неофициально о сношениях правительства с папой, то и начал действовать косвенным путем. Вместе с Охридским архиеп. Львом, но от имени последнего, он в 1053 г. пишет Иоанну Транийскому пространное послание¹⁷⁹.

Главное содержание послания – это обличение папства за опресноки. Однако отсюда нельзя заключить, как некоторые делают, что Патриарх Михаил действительно придавал большое значение этому Римскому нововведению, не отличая его от догмата¹⁸⁰. «Керулларий хорошо знал, – говорит проф.И. Скабаланович, – что спасение не в опресноках и не в квасном хлебе»¹⁸¹. Как видно из самих обстоятельств выступления Керуллария, послание должно было послужить протестом «против намерений Византийского правительства и признаний за Римским престолом преимуществ власти сравнительно с Константинопольским Патриаршим престолом»¹⁸². Опресноки явились только ширмой этого протеста¹⁸³.

С той же целью Патриарх написал сходное по содержанию послание и к Доминику Градскому. Кроме того сделал административное распоряжение о проживающих в Константинополе азимитах: повелел закрыть их церкви и отнять у них монастыри.

Письмо Льва Охридского получило на Западе быстрое распространение и скоро сделалось известным папе Льву IX, который в это время находился в почетном плену у норманнов в Беневенто¹⁸⁴. «Римская гордость, – как говорит Янышев, – была оскорблена в высшей степени»¹⁸⁵. Папа привык считать себя блюстителем веры, неподсудным владыкой, и вдруг о нем говорят, как способном заблуждаться и призывают к исправлению. Особенно же было чувствительным папе то, «что Патриарх, не назначая этого послания самому ему, однако ж требовал от еп. Иоанна Транийского, чтобы в видах исправления Западных погрешностей он сделал известным послание Западным Церквам и папе»¹⁸⁶.

В ответ на послание Керуллария Лев IX с своей стороны отправил прямо ему послание, исполненное «вместе с желанием согласия духовного, странных порывов властолюбия»¹⁸⁷.

Он не столько касается спорных религиозных вопросов, сколько того, что читалось между строк. Папа совершенно правильно понял послание Керуллария, как протест против Римского абсолютизма¹⁸⁸, почему и старается доказать главенство Римского престола и осыпать Греческую Церковь резкими упреками.

Патриарха он обличает за «невероятную дерзость нападения на Апостольскую и Латинскую Церковь»¹⁸⁹, которую «судить нельзя никому из смертных»¹⁹⁰.

Чтобы доказать верховную свою духовную и светскую власть пала прибегает к ложному истолкованию текстов Свящ. Писания; ссылается на известный подложный документ «DonatioConstantini»; утверждает, что Константинополь своим возвышением обязан только св. Престолу. Римская же Церковь, по его мнению, «занимает исключительное положение и нападать на ее права – это значит нападать на всю Церковь, коей она есть Божественный центр»¹⁹¹.

– Вот краткое содержание письма Льва IX к Константинопольскому Патриарху. «В нем, – как говорит проф. А. Лебедев, – отобразились почти все самые странные и причудливые притязания средневекового папства»¹⁹².

Ответ папы Льва IX дал понять Византийскому правительству, что без участия Константинопольского Патриарха религиозно-политический союз с папой не состоится. Поэтому решено было действовать совместно с ним. Керулларий, несомненно, желавший единения с Римом, но с условием, если это единение не пойдет в разрез с достоинством и правами обеих кафедр, охотно пошел на предложение правительства¹⁹³. Немедленно к папе было отправлено два письма: от императора и Патриарха. Император утешает папу по случаю его неудачи с норманнами скорым возмездием им, уверяет в силе обещанного и предлагает папе со своей стороны быть твердым в обещаниях. Патриарх тоже любезно призывает папу к согласию и миру. Вместе с тем он дает понять, что единение возможно только на равных началах Церквей¹⁹⁴.

Для дальнейших переговоров император и Патриарх просили папу прислать своих уполномоченных.

И вот в июне 1054 г. в Константинополь прибыли папские легаты во главе с кардиналом Гумбертом – «человеком в высшей степени страстным, охотником до распрей, и притом истым поборником преимуществ Римской кафедры»¹⁹⁵. С собой они принесли от Льва два письма: одно императору, другое Патриарху. «Письма эти, – говорит доц. А. Иванов, – еще раз засвидетельствовали непомерную гордость и самомнение Римского епископа, забывшего великие заветы Христа о мире, любви и братстве»¹⁹⁶.

В письме к императору папа, надеясь склонить его на свою сторону в борьбе с Керулларием, восхваляет его, называет вторым Константином Великим и делает заверение в своем содействии для успешного заключения союза императора с Генрихом. На Керуллария же горько жалуется и категорически заявляет, что если он окажется упорным, т.е. не подчинится папской воле, то мира не получит¹⁹⁷.

В письме к Керулларию Римский первосвященник явно выражает свою зависть и подозрительность к возможному возвышению Константинопольского Патриарха над Восточной Церковью, где господином, по его мнению, должен быть папа. Лев с запальчивостью восстает против уравнения Керулларием Константинопольской Церкви с Римской и объявляет свое безусловное главенство. «Что за нелепость хочешь ты сказать, брат возлюбленный? – пишет папа. – Как же это Римская Церковь, будучи главою и матерью всех Церквей, однако ж не имеет членов и дщерей. Какая она после этого глава и матерь?»¹⁹⁸. Далее папа внушает мысль, что всякая Церковь бывает только тогда законной, когда она во всем согласна с Римской. В противном случае, «это будет уже какое-то сборище еретиков, собрание схизматиков, синагога сатаны»¹⁹⁹.

После утверждения такого абсолютизма нет ничего удивительного, что папа смотрит на Патриарха как на лицо, чрезвычайно заблуждающееся, и призывает к исправлению.

Понятно, как мало тон папских писем соответствовал достоинству Константинопольской Церкви. Сочувственно отнестись к ним на востоке не могли. Однако письма одни не подвигнули Керуллария на решительные действия против Рима. Но чего не сделали письма, то сделали легаты своим дерзким поведением, «вытекавшим из глубочайшего убеждения в своей безусловной правоте»²⁰⁰.

С первых же шагов они показали, что пришли в Царьград не с братской любовью и уважением, не как равные с Константинопольским Престолом, а как вершители всех важнейших церковных дел, как уполномоченные от Рима, которому Константинопольский Патриарх обязан быть вполне послушен²⁰¹.

При встрече в Синоде с Патриархом они ожидали высших почестей. Они хотели видеть Керуллария у своих ног как подсудимого, кающегося в своих оскорблениях Апостольского престола и смиренно слушающего их наставления, даже долг вежливости был забыт этими римскими гордецами. Когда же, вопреки их ожиданиям, Патриарх не отказался от прав, принадлежавших Константинопольской Церкви, и указал им место по сану – в ряду епископов, а не председательское кресло, легаты высокомерно вручили ему папское письмо и, не сказав ни слова, удалились в свой дворец Пиги²⁰².

Гордое поведение легатов должно было вооружить против них Керуллария, имевшего возвышенное представление о своем патриаршем достоинстве. И однако ж Святитель не позволил себе никакого оскорбительного с ними поступка²⁰³.

После аудиенции Патриарха легаты повели себя еще более безответственно. Огражденные покровительством светской власти, всячески стремившейся снискать папское благоволение, они добиваются сожжения антилатинского сочинения Никиты Стифата: «Об опресноках, субботе и браке священников». Уничтожив сочинение защитника греческих обрядов, легаты позаботились о переводе на греческий язык своих сочинений («Диалог Гумберта» и «Ответ или возражение против книги Никиты Стифата»), в которых клеветнически с потоком ругательств обвинялась во всевозможных ересях Константинопольская Церковь и оправдывалась Римская.

Своими действиями в это время они настолько успели, «что, – как замечает И. Янышев, – императорская партия уже провозгласила Римскую Церковь первопрестольною и неукоризненно-православною»²⁰⁴.

Проводя такую политику, легаты ожидали, что Патриарх осознает свою вину и покорится Риму. Но ожидания их были бесплодными. Керулларий твердо решил ничем не жертвовать из своих священных прав в пользу Рима. Он знал, что уступки со стороны своей Церкви папству «были бы равносильны признанию верховенства Римского первосвященника в мире христианском»²⁰⁵. Поэтому Патриарх решил не иметь с легатами никакого дела и даже не показываться им на глаза вплоть до созыва Вселенского Собора²⁰⁶.

Раздраженные твердостью Святителя, легаты без всякого суда, без сношения с каким-нибудь Патриархом, без полномочий даже самого папы²⁰⁷, совершают поступок, «который служит и доныне позором для Церкви Западной»²⁰⁸.

16 июля 1054 г., в девять часов утра, они являются в храм св. Софии, полный молящегося народа, и, после произнесения перед народом обвинительной речи на Патриарха, кладут на св. престоле грамоту, содержащую в себе приговор об отлучении от Церкви Керуллария с его единомышленниками (следовательно, со всей Греческой Церковью) вместе «со всеми еретиками, купно же с диаволом и аггелами его»²⁰⁹.

Останавливаться на подробном рассмотрении содержания этой грамоты нам нет надобности, ибо ее невежественность и грубая ложь явна всякому православному христианину и даже «сознается самой Римской Церковью»²¹⁰.

Выходя из храма, легаты отрясли прах от ног своих с восклицанием: «VideatDeusetjudicet»; затем получили прощальную аудиенцию у императора, где еще словесно произнесли анафему на всех противников Римского престола, и с подарками от Мономаха²¹¹ 18 июля оставили Константинополь.

Наступил момент, когда Керулларий должен был выбрать одно из двух: или продолжать общение с Западной Церковью и подвергнуть опасности чистоту православия на Востоке, или же для сохранения этой чистоты Восточной Церкви прекратить общение с Западом. И Патриарх выбрал последнее.

До сих пор он в политических интересах Византии молчал, надеясь этим заставить легатов уехать в Рим ни с чем без излишнего раздражения. Но теперь, когда легаты позволили себе так унизить Греческую Церковь, когда молчать было преступно, бездействовать – опасно, Святитель забыл политические интересы и решительно выступил на защиту православия: выдвигает вопрос о Filioque, с помощью знатоков латинского языка переводит на греческий язык акт отлучения, и едва прошел день после отъезда легатов, как он обращается с просьбой к императору об их возвращении. Император, думая, что Патриарх готов уступить требованиям легатов, послал им письмо. С этими же мыслями возвратились и они. Но Керулларий пригласил их явиться в Софию для объяснения своей дерзости. Легаты, устрашившись возмущения константинопольского плебса, отказались. Тогда Патриарх потребовал от императора их ареста. Правительство, опасаясь, с одной стороны, политического разрыва с Западом, с другой – негодования столичного населения, предложило гостям Апостольской кафедры как можно поскорее уехать, что они беспрекословно исполнили. Козлами отпущения стали переводчики их сочинений.

Михаилу Керулларию оставалось только предать анафеме зачинщиков церковного разрыва и их причастников. По этому поводу 20 июля того же года и в том же Софийском храме он созвал Церковный Собор, который и выполнил свою задачу²¹².

Решение Константинопольского Собора было принято всеми Восточными Патриархами.

В эти-то горестные минуты совершилось окончательное отделение Западной Церкви от Восточного Православия. Удалилась из-под крова единой истинной и Вселенской Церкви когда-то славная, запечатленная кровью бесчисленных мучеников, целая Поместная Церковь. «Горделивые папы, – пишет протопресвитер Костельник, – не могли далее терпеть независимости Греческой Церкви, которая всегда обуздывала их в стремлении к созданию «римско-папо-католической» Церкви»²¹³.

Правда, и после формального отпадения христианского Запада от Православного Востока чувство единства не иссякло в некоторых представителях Церквей. Непосредственными выразителями его были: на Западе Доминик Градский, а на востоке Антиохийский Патриарх Петр. Последний в ответном послании на письмо Керуллария, в котором латиняне обвинялись во многих заблуждениях, признает важным Filioque. К остальным же отступлениям латинян Петр призывает быть, в интересах мира и любви, более снисходительными, «ибо и латиняне, – пишет он, – суть братия наши, хотя часто грешат по грубости и невежеству»²¹⁴.

В последующее время тоже были попытки восстановить единение и общение между Восточной и Западной Церквами, но все они оканчивались или ничем, или еще большим отчуждением, ибо ни папы не отказывались от своих идеалов, ни Константинопольские Патриархи не жертвовали правами своей Церкви и не оставляли первоначального учения. Кроме того, мотивами к таким попыткам служили не только церковные интересы, но и политические, и потому они мало отличались от сношений, приведших к самому разделению²¹⁵.

Особенно содействовали закреплению раскола между христианскими Церквами крестовые походы, «в которых наиболее ярко проявились агрессивные намерения папского Рима в отношении Востока»²¹⁶. Греки стали смотреть на римлян, как на варваров, которые суть христиане только по имени. В свою очередь папство старалось внушить на Западе идею, что греки схизматики и опасные враги Церкви. Поэтому-то голоса отдельных представителей Церквей, призывавших к взаимному миру и любви членов Великого Христового Организма, и в это время «оказались слишком слабыми, чтобы устранить нерасположение и восстановить церковное единство»²¹⁷.

Возможно ли, спрашивается, в данное время воссоединение Православной Церкви с Римско-Католической? Да, при условии, если Римская Церковь отнесется к Православной, как сестра к сестре. А это, – скажем словами протопресвитера Г. Костельника, – немыслимо, ибо «нынешний «непогрешимый» Ватикан не имеет меньших претензий к Православной Церкви, нежели те папы, которые анафематствовали Фотия и Михаила Керуллария»²¹⁸.

К печальному событию привела борьба Патриарха Михаила Керуллария с болезненными притязаниями Рима. Но нельзя не восхвалять этого великого восточного Святителя, с такой ревностью и непоколебимостью стоявшего за Православие. Отсекши окончательно больной член от Церкви Христовой, Святитель тем самым спас все тело от скорбных последствий. Его-то услуга сделала то, что вскоре начавшаяся при Григории VII ужасная борьба с «новым» духом во имя «идола старины», уже не страшна была для Православия. Восточные Патриархи теперь мужественно стали против безмерной папской гордыни; бесстрашно перенесли потрясающие бедствия от папских крестовых походов; дали решительный отпор греческим императорам, часто готовым пожертвовать Риму Православной Церковью рада спасения своей короны. А избавившись от «дымного надмения» «непогрешимых» западных владык, Церковь Восточная спаслась и от всех тех извращений Евангельских Заветов Спасителя, которые быстро утвердились на Западе и которые поныне служат позором для мнимых наместников Христовых²¹⁹.

Автор проявил большое трудолюбие. Прочитана большая литература по вопросу. Тема освещена с похвальной полнотой. Изложение довольно грамотное, хотя и не везде одинаково гладкое. 5– А. Иванов 5– Прот. К.Ружицкий 5. Н. Доктусов 5. Н.Муравьев

1. Доц. Н. Скабаланович. Византийское государство и Церковь в XI в. С.-Петербург, 1884.

2. Его же. Разделение церквей при патриархе Михаиле Керулларий. «Хр. Чт.», 1884, ч. II. С. 726–756; «Хр. Чт.», 1885, ч. I. С. 95–145.

3. Проф. А. П. Лебедев. История разделения церквей в IX,Хи XI веках. Изд. Второе. С.-Петербург, 1905.

4. И. Л. Янышев. Исторический взгляд на постепенное отделение Западной Церкви от Православной Восточной. «Хр. Чт.», 1854, ч. II. С. 14, 209.

5. Муравьев. Правда Вселенской Церкви о Римской и прочих Патриарших кафедрах. СПб., 1849.

6. Доц. А. Иванов. Великий грех папской гордыни. «ЖМП»,1954, № 1. С. 51–56.

7. Его же. Значение крестовых походов в развитии взаимоотношений между Православным Востоком и Католическим Западом. «ЖМП», 1954, №2. С. 39–46.

8. Его же. Лекции по Византологии для III к. МДА.

9. А. И. Иванов. История средних веков. Ч. II, вып. 7. Ростов-Дон, 1941.

10. Проф. Н. Суворов. Византийский папа. М., 1902.

11. Доктор-Протопресвитер Г. Ф. Костельник. Римская Церковь и единство Христовой Церкви. Изд. Моск. Патриархии, 1948.

12. Его же. Ватикан и Православная Церковь. Изд. Моск. Патриархии. М., 1948.

13. И. Добротворский. Борьба и разделение церквей в половине XI в. «Хр. Чт.», 1868, №12. С. 698–732, 871–899.

14. N.N. Папство как причина разделения Церквей, или Рим в своих сношениях с Восточною Церковью. «Вера и Разум», 1894, ч. II. С. 508–534.

15. М. С. Корелин. Важнейшие моменты в истории средневекового папства. С.-Петербург, 1901.

16. Проф. С. Г. Лозинский. История папства. Т. I. М., 1934.

17. Проф. В. В. Болотов. Лекции по истории древней Церкви.Т. III. Посмертное издание под редакцией проф. А. Бриллиантова. С.-Петербург, 1913.

18. Джемс С. Робертсон. История Христианской Церкви от Апостольского века до наших дней. Перевод с VI английского изд. А. П. Лопухина. Т. I. С.-Петербург, 1890.

19. А. Вязигин. Очерки из истории папства в XI веке. С.-Петербург, 1898.

20. Ланфре. Политическая история пап. СПб., 1870.

21. Ш. Диль. Основные проблемы Византийской истории. 1947, М.

22. М. В. Левченко. История Византии. М., 1940, Ленинград.

23. Свящ. П. Соколовский. Причины отделения Западной Церкви от Вселенской (курсовое сочинение). 1954 г.

Живи и давай жить другим – всегда было лозунгом славянства²²⁰

В 1960 г. в Москве на Конференции советской общественности за разоружение Предстоятель Русской Православной Церкви Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий так охарактеризовал роль нашей Святой Церкви в отечественной истории. «Это есть, – свидетельствовал Его Святейшество, – та самая Церковь, которая на заре русской государственности содействовала устроению гражданского порядка на Руси, укрепляла христианским назиданием правовые основы семьи, утверждала гражданскую правоспособность женщины, осуждала ростовщичество и рабовладение, воспитывала в людях чувство ответственности и долга и своим законодательством нередко восполняла пробелы государственного закона. Это та самая Церковь, которая создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне являющиеся национальной гордостью нашего народа. Это та самая Церковь, которая в период удельного раздробления русской земли помогала объединению Руси в одно целое, отстаивая значение Москвы, как единственного церковного и гражданского средоточия русской земли. Это та самая Церковь, которая в тяжкие времена татарского ига умиротворяла ордынских ханов, ограждая русский народ от новых набегов и разорений. Это она, наша Церковь, укрепляла тогда дух народа верой в грядущее избавление, поддерживая в нем чувство национального достоинства и нравственной бодрости. Это она служила опорой русскому государству в борьбе против иноземных захватчиков в годы Смутного времени и в Отечественную войну 1812 года. И она же оставалась вместе с народом во время последней мировой войны, всеми мерами способствуя нашей победе и достижению мира»²²¹.

Глубокую патриотическую мысль, выраженную в приведенных замечательных словах, хочется сегодня продолжить: это та самая Русская Православная Церковь, которая на протяжении тысячи лет верой и правдой служила своему Отечеству. Служа ему, вместе с ним, иногда даже предваряя решения правительства и оказывая на него влияние или вдохновляя его своим примером, с истинно христианской любовью и братством спешила на помощь и к другим народам – единоверным, единоплеменным, страждущим, лишенным свободы, чести, достоинства. Со всей силой любовь и братство проявились в поддержке национально-освободительного движения народов Балкан от ига Османской империи.

На протяжении ХІV–ХV вв. свободолюбивые балканские народы один за другим были завоеваны Османской империей. Наступили тяжелые годы, столетия средневекового мусульманского фанатизма. В церквах замолкали колокола, верующих насильно заставляли принимать ислам, школы сокращались, народности подавлялись. Вот как писал о юго-западных славянах в 70-х годах XIX столетия славянофил Викентий Васильевич Макушев (1837–1883): «В сербских областях, находящихся под властью падишаха, народ погружен в невежество и скован тяжкими узами рабства: только в более значительных городах, да при монастырях существуют кое-какие школы, далеко не соответствующие нуждам народа»²²².

О том, в каком тяжелом положении находились балканские народы во время господства осман, убедительно свидетельствует потомственный болгарский священник Стефан Киранов, передающий слышанные им самим рассказы своих предков священников. По свидетельству о. Стефана, прадед его – священник Кирилл – был схвачен турками, подвергнут пыткам, во время которых лишился руки. Спасся от неминуемой смерти лишь бегством. Дед – свящ. Митрофан – за отказ обвенчать четырехбрачного вдовца на пятибрачной вдове получил по приказанию местного турецкого начальника более 400 палочных ударов, от которых вскоре умер. Отец рассказчика – свящ. Михаил – большую часть жизни в Османской империи провел на лошади в скрытых от погони местах. А о своем тесте – священнике С. Груеве (†1871) – о. Стефан заявляет: «Бедствия и угнетения, какие он терпел от турок, так многочисленны и многообразны, что я не берусь их описывать». Сам он, будучи пятилетним мальчиком, вместе с матерью и родившимся во время бегства братом, спасался от свирепости преследователей в лесу. «Могу сказать, – завершает свое скорбное свидетельство о. Стефан, – что изложенные мной бедствия, постигшие моих предков, родственников и родителей, живших в Турции, в селах Имоклары и Дрянове, есть не что иное, как капля в море в сравнении со всеми несчастьями и страданьями православных христиан в Турции»²²³.

Поработители применяли всевозможные меры, чтобы навсегда убить жизненные силы балканских народов, но Промысл Божий судил иначе. Ни скорбь, ни теснота, ни гонение, ни голод, ни сама смерть – ничто не отлучало их от любви Божией (Рим.8:35–39), а вместе с ней и крепкой надежды на лучшее будущее – на освобождение. Когда в XIX столетии спросили одного из путешественников, посетившего ряд христианских народов: где он нашел совершенное проявление христианского духа, тот не задумываясь ответил: «У южных славян, особенно у болгар, их нравы и обычаи напоминают многое из жизни первых веков»²²⁴.

Росту национально-освободительного движения народов Балкан содействовали войны, которые вела Россия против Турции в XVIII и особенно XIX вв. (1806–1812, 1828–1829, 1853–1856) и в которых принимали участие и они сами. «Торжество русского оружия, заметное ослабление самой Турции, благодаря победам русских, крайние неурядицы в самом строе турецкой администрации – все это должно было повлиять на турецких славян и пробудить мысль об освобождении. Трудно было бы думать, что христиане не воспользуются начинающими благоприятно складываться для них обстоятельствами и не попытаются свергнуть ненавистное для них иго»²²⁵. «На могущественную Россию теперь, – писал «Церковный Вестник» в самом начале 1876 г., – обращены взоры всех народов Балканского полуострова: сербов, греков, болгар и румын, в надежде, что Россия не обманет их ожиданий и не отдаст их своим врагам. Скажи одно слово Россия – и не только весь Балканский полуостров, от берегов Эллады, но и все славянские народы и румыны Австро-Венгрии восстанут с оружием в руках против притеснителей»²²⁶. Эти строки не только говорят об освободительных настроениях на Балканах, но и свидетельствуют о том, что Русская Православная Церковь поддерживала эти настроения.

Находились среди православных русских людей и такие, которые прямо призывали народы к восстанию. Так, известный богослов – писатель славянофил А. С. Хомяков (1804–1860) звал славянские народы стряхнуть вековое иго, завоевать свободу, с честью занять свое место среди прочих народов:

Вставайте, славянские братья,

Болгарин, и серб, и хорват!

Скорее друг к другу в объятья,

Скорей за отцовский булат.

Скажите: «Нам в старые годы

В наследство Господь даровал

И степи, и быстрые воды,

И лес, и ущелия скал».

Скажите: «Мы люди свободны, –

Да будет свободна земля,

И горы, и глуби подводны,

И долы, и лес, и поля!

Мы вольны, мы к битве готовы,

И подвиг наш честен и свят:

Нам Бог разрывает оковы,

Нам Бог закаляет булат!»²²⁷.

Первыми из народов Балканского полуострова, свергнувшими османское иго и достигшими политической и церковной самостоятельности, явились греки. И первой страной, которая «взяла под свое покровительство священную борьбу греков за свою свободу», была православная Россия. «Ни одна сколько-нибудь успешная борьба ее с Турцией со времен Петра Великого не кончалась без включения в мирный трактат условий, направленных к облегчению участи ее единоверцев в Турции»²²⁸.

Воодушевленные надеждой свободы, греки часто брались за оружие против притеснителей. Но в ХV-ХVII вв. добиться чего-либо для своей независимости не смогли. Более благоприятными были для них следующие столетия – XVIII и XIX. Турция в это время клонилась к государственному бессилию, а единоверная грекам Россия заявляла себя мощной державой. В то же время и греки собирали силы для открытой борьбы с притеснителями. Отчасти под предлогом торговли, частично же якобы для охранения торговых судов от морских пиратов, они стали заводить вооруженные корабли, из которых можно было на первый случай составить довольно значительный флот. Вместе с тем они старались воспитать свое поколение на началах древней национальной культуры, раскрыть пред ним счастливое прошлое свободной Греции, помочь ему сравнить с прошлым униженное положение Эллады под игом и таким образом оживить стремление к национальной свободе. Принятые меры принесли желаемый плод. Как только в 1768 г. началась война России с Турцией и в Средиземном море появился русский флот, греки приняли это за сигнал, зовущий к свободе, восстали и присоединились к русским морякам. Хотя турки, после ухода русских войск, жестоко отомстили восставшим грекам, но последние не теряли надежды на завоевание независимости, тем более что, по заключенным между Россией и Турцией после этой войны в Кучук-Кай-нарджи (1774 г.), а после второй – в Яссах (1791 г.) мирным договорам, Россия дважды получила право покровительствовать православным христианам в Османской империи.

Первые десятилетия XIX в. явились временем настойчивых усилий греков свергнуть османское иго – и русский православный народ стоял всецело на их стороне. В Одессе была предоставлена грекам возможность учредить одну из крупнейших организаций «Филики этерия» (дружественная этерия), поставившую перед собой целью освобождение Эллады. Руководителем ее стал греческий эмигрант Александр Ипсиланти (1792–1828), участник Отечественной войны 1812 г., генерал-майор русской армии. В 1821 г. он во главе отряда вооруженных греков вторгся в Дунайские княжества и произвел там восстание, послужившее началом решающих событий в истории национально-освободительного движения Греции. Хотя это восстание турки смогли подавить и Ипсиланти вынужден был удалиться в Австрию (там был схвачен и заключен в тюрьму), но вслед за этим, спустя всего несколько дней, митрополит Патрский Герман водрузил в Калаврите знамя нового восстания. «Героические сыны геройских отцов! – взывал он к народу. – Пусть препояшется каждый мечом своим, потому что лучше пасть с мечом в руках, нежели видеть бедствия отечества и оскверненные святыни! Ну же! Разорвите оковы, сокрушите иго, которое возложили на вас, потому что мы наследники Божии и сонаследники Христовы! Дело, которое вы призываетесь защитить, есть дело самого Бога»²²⁹. Произошло поголовное восстание (в том же году) в Морее и на Архипелаге... Последовала упорная и кровопролитная борьба... Турки стремились смирить греков самыми жестокими мерами. Европейские правительства долгое время смотрели на происходящее в Морее как на внутренние нестроения Османской империи, почему и предоставили греков собственной участи. Но не так отнеслись к законной борьбе единоверцев русские православные люди. По настоянию России бездействие европейской политики прекратилось²³⁰. Россия, Англия и Франция, заключив между собой договор, потребовали от Махмуда II прекратить бесчеловечную резню греков. Когда же он отказался выполнить это, союзники поддержали свое требование оружием. В 1827 г. произошел Наваринский бой, в котором весь турецко-египетский флот в несколько часов был истреблен союзным флотом России, Англии и Франции. Принимая Россию за главную виновницу поражения Турции, султан издал против нее оскорбительную прокламацию, ответом на которую со стороны России было объявление войны. Война (1827–1829 гг.) окончилась для России победоносно. В 1829 г. Турция вынуждена подписать мирный договор в Адрианополе, по которому, в частности, обязалась признать независимость Греции. Окончательно этот вопрос был решен в 1830 г. Восставшие греческие провинции были признаны самостоятельным государством, которому усвоили название Греческого или Эллинского. В состав нового государства вошли Морея, Средняя Греция и некоторые острова. Первым президентом Греции был избран Иоаннис Каподистрия (1776–1831), находившийся с 1809 г. на русской дипломатической службе. Избрание И.Каподистрии явилось наглядным свидетельством глубоких взаимных симпатий двух единоверных народов. К сожалению, он вскоре пал жертвой заговора (в 1831 г.), инспирированном Англией и Францией²³¹.

Правильную оценку событиям 20-х годов XIX в. дал английский дипломат Форсайт в газете «Times», что Святейшим Синодом Русской Православной Церкви было потом изложено на страницах своего официального органа – «Церковного Вестника». По его заключению, тогда европейские кабинеты во главе с Англией решились примкнуть к России во время ее солидарности с Грецией «единственно для того, чтобы не допустить России до одиночного вмешательства, не дать ей действовать одной, чтобы иметь возможность контролировать ее действия, препятствовать, мешать ей, чтобы она одна не присвоила себе заслуги освобождения греков... Россия честно приняла это содействие и, чистосердечно отказавшись от одиночного вмешательства, соединила свои силы с войсками других держав. Роль России состояла тогда в том, чтобы будить инерцию Европы». И дальше, когда во время переговоров Порта проявила «упрямое сопротивление», Россия в конце концов «приняла исключительно на одну себя труд призвать Турцию к порядку силой оружия»²³².

Однако независимость и свободу получила лишь часть, притом меньшая, греческого народа. Другая же часть продолжала по-прежнему оставаться под игом осман. Пределы, рамки новосозданного государства были слишком тесны, не давали возможности более широко развернуться народной энергии. Естественно, что такое положение не удовлетворяло эллинов и привело их к так называемой великой эллинской идее. В задачу этой идеи вошло освобождение от осман остальных греков и расширение государственных границ королевства за счет присоединения к нему древних греческих провинций, в частности Фессалии и Эпира.

Одним из главных представителей и двигателей «великой эллинской идеи» была Греческая Церковь. А рядом с ней рука об руку шел православный русский народ, Русская Православная Церковь. Последняя помогала Элладе уладить свои отношения с Константинопольской Патриархией в связи со стремлением балканских греков к церковной автокефалии и этим объединяла духовные силы православных, снабжала утварью и облачениями храмы Эллады, поддерживала она и «эллинскую идею». «Церковный Вестник» Святейшего Синода по данному вопросу высказывается самым решительным образом: «Одна она (т. е. православная Россия. – К. С.) искренно (курсив автора. – К. С.) сочувствовала «великой эллинской идее», и продолжает: «Греки очень хорошо знали это, вследствие этого их благодарность России и надежды на нее не знали границ... Церковную утварь и облачения встречали крестным ходом... Самыми горячими пропагандистами любви, доверия, надежды на Россию для достижения национальной цели были епископы и священники»²³³.

В 1866 г. восстали за свободу и национальную независимость жители о. Крит. Россия, постоянно принимавшая «великодушные или настойчивые усилия расширить территорию Эллинского королевства»²³⁴, сохраняла теперь нейтралитет, сама переживая последствия Севастопольской войны²³⁵. На помощь критянам пришла Русская Православная Церковь. Вся православная Россия прочла и услышала следующее воззвание знаменитого Московского митрополита Филарета (Дроздова): «Часть народа, нам россиянам единоверного, передавшего предкам нашим, а чрез них и нам, бесценное сокровище православной веры, претерпевает в настоящее время тяжкие бедствия: лишения достояния, от угрожающей смерти бегство из земли обитания, недостаток ежедневных жизненных потребностей. В таком состоянии находятся обители древнего Крита (по-нынешнему Кандии), и из них особенно женский пол, дети и старцы; и это потому, что крепкие из них истощают свои силы и средства в вооруженной борьбе». И далее митрополит Филарет призывает «вспомоществовать бедствующим, присным в вере»²³⁶. По его призыву дружно потекли жертвы со всей православной России. Монашество и белое духовенство, рабочие и крестьяне, купцы, чиновники – все несли или пересылали свои посильные даяния жителям Крита. Для организованной и быстрой пересылки пожертвований митрополит Филарет учредил в Чудовом монастыре комитет. «Все мы помним критское восстание, – сообщалось одиннадцать лет спустя в церковной печати, – помним то глубокое сочувствие, какое оказывала вся Россия делу критских христиан, и обильные пожертвования, которые по почину покойного митрополита Московского отосланы были в пользу семейств единоверных критян»²³⁷.

Иначе отнеслись к восстанию критян на Западе. В 1877 г. боснийские и герцеговинские христиане, выражая перед английским народом свое глубокое сожаление о том, что «свободолюбивые англичане» не только не поддержали их в борьбе за жизнь, за честь, но даже помогали туркам крепче стянуть на ногах славян «кандалы рабства и позора», в то же время заявили: «Мы до сих пор еще с сердечным сокрушением вспоминаем о том, как английские корабельные капитаны отвернулись от взывавших к их помощи кандиоток и их детей на том лишь основании, что им было предписано предоставить кандиотов их собственной судьбе. Отговорка эта до сих пор болезненно звучит в наших ушах»²³⁸.

С пониманием и христианским участием Русская Православная Церковь отнеслась и к вспыхнувшему восстанию греческих провинций Фессалии и Эпира, находившихся также под османским игом. Она незамедлительно донесла до сведения своих чад воззвание фессалийских героев к братиям под игом, к эллинам свободной Греции и рассеянным по всему миру. 19 января 1878 г. было составлено воззвание, а 4 марта того же года Святейший Синод уже опубликовал его в своем органе²³⁹. Тем временем русская дипломатия настаивала на скорейшем покорении Порты решениям Берлинского конгресса. В противном случае Россия готова была «решительно защищать дело Греции»²⁴⁰. Ив 1881 г. Фессалия и часть Эпира (Арта) были присоединены к Греции. На Западе опять-таки и сейчас отнеслись «к греческим интересам вяло и равнодушно»²⁴¹.

С целью подъема духовных сил греков и укрепления нравственного единения с нами и вообще славянами русская церковная общественность выступила в печати с предложением обратить Новороссийский университет в рассадник образования для греков и славян. А так как для преуспеяния Православия важно, чтобы духовные лица были богословски образованными, то предлагалось открыть при упомянутом университете богословский факультет с приглашением для занятия отдельных богословских кафедр лучших богословов не только России, но и Греции. Одесса считалась самым удобным местом для данного мероприятия как ближайший пункт и узел к выходу на Балканы. Не закрывался притом и доступ в духовные академии для желающих получить в них образование, но считалось, что богословский факультет более эффективен для сближения греков и славян, так как в нем – в одном центре – легче было собрать значительно большее число учащейся молодежи. Обучение же в других учебных заведениях дробило массу на части и лишало возможности расширить круг дружбы²⁴².

Западные политические деятели недовольны были братским участием России в судьбах греков и растущей с этим участием дружбой. И поэтому с настойчивостью, достойной иного применения, изыскивали способы к разобщению греков со славянами. Желаемое для них они подчас выдавали за действительное. «Эллинизм и славизм не могут ужиться в мире, – заявляли они. – Настанет минута, когда жадные соперники столкнутся»²⁴³. Неудачный для России исход Крымской войны, поколебавший в глазах греков обаяние России, был ловко использован недоброжелателями. В течение более двадцати лет они твердили о бессилии (!) России на востоке и всемогуществе Европы, а посему о выгодности для Греции променять сомнительное покровительство России на несомненное покровительство Европы, и даже выступить против первой за интересы второй. С началом Освободительной войны 1877–1878 годов удвоились старания поссорить Россию со всеми народами, которые так или иначе могли быть вовлечены в сферу русского влияния, и особенно с единоверными нам греками. Тем для инсинуаций затрагивалось немало. Главным из них были: пугало панславизма, будто бы угрожающего всей Европе, и прежде всех маленькой Греции, и фантастическое честолюбие с ненасытной жадностью России. Так называемые «дружеские советники» рекомендовали грекам помнить, что все отнятое Россией у Турции будет навсегда потеряно для Греции, что даже турецкое господство для них лучше русских таможенных застав, ибо Турция более слабое (!) государство, а за слабостью стоит надежда на свободу выхода. Значит, заключали они, благоразумие подсказывает грекам обратить свой взор на Европу, интересы которой состоят «в том, чтобы в случае разрушения Турецкой империи греческие провинции Турции достались Греции, а не России»²⁴⁴.

Еще в те годы, когда на Россию возводилась подобная клевета, чада Русской Православной Церкви категорично заявили: «Разбирать и оценивать перед отечественными читателями эту сколько лживую в своей основе и подробностях, столько же и зловредную для нас пропаганду, конечно, излишне. Они, без сомнения, отнесутся к ней с тем негодованием и презрением, которых она заслуживает»²⁴⁵. Но если соотечественникам ясна была вся ложь пропаганды, то за пределами нашего Отечества она подчас приносила горькие плоды. Поэтому русская церковная печать разоблачала клевету и обращала внимание балканских народов на искренность заботы о них русских. Орган Святейшего Синода Русской Православной Церкви свидетельствовал: «Ни наше общество, ни правительство, не говоря уже о народе, который до последнего времени только и знал на востоке одних православных греков, никогда в своих симпатиях не отделяли славян от греков, и словом и делом всегда одинаково ободряли и поддерживали тех и других, стараясь постоянно соглашать их интересы и предотвращать и улаживать возникавшие между ними пререкания и раздоры»²⁴⁶. «Народные массы в Греции, – говорил тот же орган в другом месте, – и по своим верованиям, и по привычкам, и по историческим преданиям безмерно родственнее славянским народным массам, чем латино-германским, так как свою духовную пищу почерпают из того же источника, из которого и славянские. А если так, то очевидно все помыслы и заботы вожаков этих масс должны быть обращены не на разъединение их родственной связи, а на ее поддержание и скрепление, так как в ней главный источник их силы и устойчивости и вместе и порознь»²⁴⁷. Обретая в греко-славянской взаимности силу, гарантирующую достижение и сохранение независимости, русская церковная общественность призывала употребить все добрые средства к тому, чтобы эту взаимность превратить в неразрывный союз. Указывались и эти средства, как-то: прямой и широкий обмен литературой, изданиями по вопросам общего интереса, привлечения большего количества греческой молодежи в наши университеты и другие учебные заведения. Но лучшим путем к ограждению Греции от западных влияний считался церковный, идя по которому, можно было надеяться на большой успех²⁴⁸.

Общий взгляд на отношение православных русских людей к борьбе греков за национальную независимость правильно выражен самими греками. «Разве хоть один русский опозорил себя когда-либо наймом в службу к туркам, как это делали во время греческой борьбы разные офицеры и чиновники при Ибрагиме паше, английский адмирал Гобарт и многие другие апостаты?» – ставит вопрос перед своими соотечественниками греческий историк второй половины XIX в. Гудас²⁴⁹. «Мы, – заявляют греки свободной Эллады, – не должны забывать того, что когда Эллада, полвека тому назад, вела борьбу за свою свободу, она не была предоставлена своей собственной участи, а, напротив, со всех сторон фактически высказывались ей самые горячие симпатии, и благороднейшие сердца века не только молились за нее, но и несли свою кровь и деньги, чтобы обеспечить благоприятный исход этой кровопролитной борьбы»²⁵⁰. «В наш век, – звучал трезвый голос греческой публицистики в XIX столетии, – одни лишь Франция и Россия посылали в битву французов и русских, не имея своего собственного непосредственного интереса, лишь ради других»²⁵¹.

В 1878 г. на Берлинском конгрессе министр иностранных дел России князь Александр Михайлович Горчаков (1798–1883), выступая с речью по бессарабскому вопросу, подробно перечислил исторические факты, свидетельствующие о жертвах России, принесенных ею в течение ста лет для освобождения Молдавии и Валахии, недвусмысленно заявил, «что основание и освобождение нынешней Румынии является делом России исключительно»²⁵². И никто из присутствовавших на конгрессе не мог возразить русскому дипломату, а ведь конгресс был созван для пересмотра условий Сан-Стефанского мира 1878 года по инициативе Англии и Австро-Венгрии, стремившихся ослабить позиции России на Балканах. Факт этот знаменателен, ибо служит наглядным подтверждением признания заслуг православной России перед балканскими народами и со стороны ее тогдашних недоброжелателей.

Еще в 1876 г. в печати Англии – страны, соперничавшей с Россией, дана была верная оценка вклада России в освободительное движение христианских народов Османской империи. «Россия, – читаем в «Daily News», – может указать на действительные услуги, оказанные ею христианам империи (Турецкой)... Пусть они (турецкие христиане) вспомнят лишь о том, что улучшения, последовавшие в течение настоящего столетия в участи христиан, добыты усилиями России... Всякое движение, направленное на приобретение независимости и возникшее за последние годы среди христиан, было более или менее связано с именем России... Русский консул был единственным лицом, к которому притесненные христиане прибегали с жалобами... Политика Англии так же резко обозначена в пользу турок, как политика России в пользу христиан». И наконец: «Образование Румынии состоялось благодаря содействию и помощи России»²⁵³.

В начале XVIII в. (1711 г.) император Петр Великий в союзе с молдавским и валахским господарями предпринял Прутский поход. Поход носил священный характер войны православного царя в защиту православных румын от иноверных турок. Начался он с торжественного богослужения в московском Успенском соборе в присутствии императора. Возле храма на площади были выстроены гвардейские полки. На развевавшемся над ними знамени крупными буквами значилось: «Во имя Спасителя и христианства», а выше надписи крест, окаймленный словами: «In Нос vinces». Румыны увидели в этом походе исполнение своих давних чаяний. Когда Петр I приблизился к г. Яссы, власти города, народ, священнослужители во главе с митрополитом Гедеоном устроили ему торжественную встречу, с великой радостью поклонились ему как освободителю-христианину от османского ига. В самом городе звонили во все колокола. Но радость оказалась преждевременной – поход окончился неудачно. Оказавшись победителями, османы начали проводить над беззащитной райей чисто азиатскую средневековую расправу, задавшись целью подавить румын как нацию. Однако цель не была достигнута – на помощь пришла окрепшая православная Россия, взявшая на себя всю тяжесть разрешения так называемого Восточного вопроса.

Начавшиеся в 1768 г. русско-турецкие войны, ареной которых обыкновенно были Молдавия и Валахия, оказывали большое влияние на эти княжества в смысле пробуждения у них светлой надежды на доброе будущее. Каждый поход русских, шедших против осман снова во имя Спасителя, Его Божественной религии, во имя свободы, вызывал общую радость румын, и они бесстрашно присоединялись к победоносным полкам православной России. Уже первая русско-турецкая война во время Екатерины II закончилась весьма благоприятным для румын Кучук-Кайнарджийским договором. Согласно этому договору все румыны, выступившие во время войны против Порты, получили амнистию: господарям Молдавии и Валахии разрешалось иметь в Константинополе своих поверенных православного исповедания; всем христианам Турецкой империи предоставлялась свободавероисповедания; конфискованные ранее земли возвращались владельцам. Кроме того, Россия оговорила право покровительствовать княжествам в случае их столкновений с турецкими властями. Последовавшая вскоре вторая освободительная война России с Турцией закончилась Ясским договором 1791 года, подтвердившим в отношении Дунайских княжеств условия прежнего договора и, кроме того, предоставившим румынам двухлетнюю льготу на подати. Но, естественно, румыны стремились к полному освобождению от османского ига. Осуществление своих чаяний они видели тогда в присоединении к России.

Последовательным выразителем этих стремлений явился замечательнейший митрополит Молдовы начала XIX в. Вениамин Костаки. Будучи румыном по национальности и истинным патриотом, митрополит Вениамин всегда выражал глубинные стремления румын в их отношениях к России. Когда в начале XIX в. вспыхнула новая русско-турецкая война и русские войска вскоре вошли в Молдавию, то императору Александру I был подан следующий адрес от 27 июня 1807 г., подписанный самим митрополитом и знатнейшими боярами: «Истреби несносное правление (турецкое), дышащее угнетением бедному сему народу (молдаванам). Соедини правление земли сей с богохранимой державой твоей... Да будет одно стадо и один пастырь, и тогда да наименуем: «Сей есть златый век состояния нашего». Сие есть от всея души общее народа сего моление»²⁵⁴.

Во время пребывания в Молдавии и Валахии в 1808–1812 гг. русских войск Святейший Синод Русской Православной Церкви позаботился и об улучшении церковных дел в данных княжествах. В марте 1808 г. было определено находившемуся на покое бывшему Киевскому митрополиту Гавриилу (Банулеску-Бадони) именоваться экзархом в Молдавии, Валахии и Бессарабии. Румын по национальности, умный и энергичный митрополит Гавриил в новом звании проделал большую полезную работу: привел храмы в такое состояние, в каком они находились в России; от лиц, стремящихся к священству, потребовал определенного образовательного ценза, а для этого преобразовал духовную семинарию в монастыре Сокол по образцу русских семинарий; улучшил материальное положение духовенства, поднял авторитет его.

В дальнейшем участие православного русского народа в борьбе румын за свободу проявлялось следующим образом.

После Морейского восстания греков султан в 1822 г. удовлетворил просьбу молдавских и валашских бояр о восстановлении права избрания национальных господарей. Несогласия России с Турцией вызвали в 1826 г. Аккерманскую конвенцию, по которой как назначение, так и смещение господарей могло производиться Портой лишь с согласия России. Вскоре, однако, возникла война России с Турцией (1828–1829), закончившаяся Адрианопольским миром. По этому миру еще более ограничивалось влияние Порты на княжества Молдавию и Валахию. Правление князей становилось теперь пожизненным, а Россия была официально признана покровительницей княжеств²⁵⁵. С этого времени начинается новая эра для Румынии. Ее политическая зависимость от Турции начинает слабеть, так как она избирает себе князей из своей национальности и на нужный срок. Румынский народ воспрянул духом. Началось активное просветительное движение в национальном направлении. Стремление к самобытности в конце 20-х и начале 30-х годов было поддержано русской администрацией во главе с П. Д. Киселевым (1788–1872). По предложению Киселева был принят в 1831 г. Органический регламент, составленный в смысле сохранения румынской народности. Открыты были новые народные школы, основан румынский театр, стали издаваться газеты, журналы и т. д. «Все эти успехи, – читаем в Истории Христианской Церкви XIX в., – стояли в зависимости от забот русского правительства, влияние которого в форме политического протектората, с уменьшением влияния Порты на дела княжеств, было громадно в последних»²⁵⁶.

На пути к политическому суверенитету румын не последнее место занимал вопрос церковный. И здесь Русская Православная Церковь внесла свой вклад.

В 1865 г. при поддержке Александра Кузы – первого князя объединенных в 1859 г. княжеств Молдовы и Валахии в одно государство Румынию, – была провозглашена автокефалия Румынской Церкви без согласия на то Константинопольского Патриарха, от которого зависела. Управление Церковью было вверено «Генеральному Национальному Синоду», в состав которого вошли не только румынские епископы, но и депутаты от мирян из каждой епархии. Константинопольский Патриарх Софроний выступил с резкими протестами против новоявленной автокефалии. Одно за другим он направил послания-протесты князю Александру Кузе, митрополиту Валашскому и местоблюстителю Молдовской митрополии²⁵⁷. Было направлено специальное послание и к Святейшему Синоду Русской Православной Церкви с призывом оказать духовную помощь «к прекращению опасного положения дел, влекущего в бездну погибели оный (православный румынский. – К. С) христианский народ, кровь которого взыщется от рук наших»²⁵⁸.

Святейший Синод Русской Церкви, прежде чем ответить Константинополю, поручил Филарету, митрополиту Московскому, разобрать означенное послание и представить на него свой отзыв. Московский иерарх, подвергнув его обстоятельному разбору, пришел к выводу, что желание румынского правительства сделать автокефальной свою Церковь законно и естественно, но что заявлено было это желание далеко не законным способом. С другой стороны, и Константинопольский Патриарх, выступивший с протестом против совершенного румынами, повел дело, по мнению митрополита Филарета, не тактично: вместо слов мира и совета рассмотреть дело объявления автокефалии вместе с другими Поместными Церквами, он прибег в своем послании к резким выражениям, способным не успокоить, а еще более раздражить недовольных²⁵⁹.

В официальном ответе Святейшего Синода Русской Православной Церкви Патриарху Константинопольскому было заявлено, что учреждение «генерального» румынского Синода «превышает меру светской власти и требует рассуждения и утверждения высшего в Церкви Собора, и в особенности Патриарха, к области которого принадлежит Церковь, учреждающая новый Синод». Положение, что «в Синоде председательствует во имя господаря Румынский митрополит», признается антиканоническим и антиевангельским (Лк.10:16); (Мф.18:20). «Митрополит и прочие члены Синода присутствуют в нем во имя Христа и апостолов». Назначение епископов одной светской властью, без избрания церковного, признается также антиканоническим. «Принявшие такое назначение должны поставить себя пред тридесятым правилом святых апостолов и со страхом помыслить: истинное ли освящение они получат и на паству простирать будут». В конце послания говорилось, что для прекращения возникших несогласий лучшим средством может послужить слово любви и мира, обращенное к румынам. «Не найдется ли еще средство, – предлагал Святейший Синод, – словом сей любви и убеждения твердых в церковной правде ободрить, колеблющихся утвердить, возвести дело на путь мирных совещаний, и неизменность существенного охранить некоторым снисхождением к допустимому»²⁶⁰. Однако в Константинополе не спешили. Дело подвинулось вперед лишь после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., когда Румыния получила полную политическую независимость от султана.

Из последних событий, накануне получения Румынией полной независимости, характерна торжественная встреча в 1877 г. в румынских городах императора Александра II, свидетельствовавшая о благодарности православному русскому народу за утверждение на Балканах знамени свободы. Как более ста пятидесяти лет тому назад с большим радушием встречали в Яссах императора Петра I, так и теперь Александр II был встречен хлебом-солью. Духовенство г. Ясс запело: «Благословен грядый во имя Господне», а Ясский митрополит приветствовал словом, сущность которого заключалась в том, «что единоверная России земля румынская, испытавшая на себе многовековое иго турок, ныне почитает себя счастливой, встречая русского монарха, идущего во главе своих войск освобождать из-под этого ига христианские народы Востока». «Когда мы видим, – говорилось в адресе жителей г. Плоешты, – что на победоносных ваших знаменах красуется надпись: «За свободу народов Востока», когда мы видим ваше бесконечное великодушие и милосердие, мы усердно молим Бога, да поможет Он сломить общего врага, во славу России и ради свободы народов Востока»²⁶¹.

Румыны были тем единоверным православной России народом, который не только с большим радушием и благодарностью встречал русские войска во время Освободительной войны 1877–1878 гг., но с самого начала войны принимал в ней деятельное участие, разделял с ними и лишения, труды боевой жизни, и славу побед. И тогда православный русский человек говорил: «Хвала ему и честь за это!»²⁶².

Летом 1875 г. газеты сообщили, что на Балканах в одной из славянских провинций Оттоманской империи – Герцеговине – произошло восстание. Сначала малозаметное через окна иных стран, оно настойчиво разрасталось и ширилось, охватив вскоре Боснию и подвинув в июне 1876 г. на войну с Турцией Сербию и Черногорию. «Нынешняя борьба для нас, – писал в Россию предстоятель Сербской Православной Церкви митрополит Михаил, – жизненный вопрос – быть или не быть славянам на юге, сохранив свою православную веру и свою славянскую жизнь. Потому и ожидаем от братского единоверного народа русского всякой помощи, тем более что другие народы Европы, из своих корыстных видов, не терпят, чтобы мы оставались славянами и сохранили православную веру вместе и одинаково с русскими или потому, что вовсе не знают, или же неверно и превратно знают основы жизни славянства и Православия»²⁶³.

* * *

Османскому игу подпали юго-западные славянские области после поражения сербско-боснийского войска в битве 1389 г. на Косовом поле. Иго это было слишком тягостным для сербов. Особенно невыносимым оно стало с первых годов XIX столетия, и сербы одно за другим поднимали восстания против поработителей. В начале 1804 г. восстание небольшого числа гайдуков под предводительством Карагеоргия (1768–1817) быстро охватило многие районы. Но предоставленное самому себе, оно было разгромлено. Тем не менее в глубинах народного духа сохранились силы, способные вызвать к жизни новое восстание – и в 1815 г. оно явилось под руководством Милоша Обреновича (1780–1860), участника прежнего восстания. Однако только после Адрианопольского мира (1829) сербам была предоставлена свобода вероисповедания и при дальнейшей поддержке России в 1830–1833 гг. был введен статус автономного княжества.

Поводом к герцеговинско-боснийскому восстанию 1875 г. было не только общее тягостное состояние юго-западных славян, не только потому, что постоянно «их жизнь, семейство, религия – все [было] в опасности», а и происшедшие дополнительные события, до крайности доведшие страдания беззащитной «райи» и переполнившие меру ее терпения. Это начавшиеся в Герцеговине очередные притеснения христиан со стороны главным образом мусульманских землевладельцев заставили целые общины переселиться в соседнюю с Герцеговиной Черногорию. Но любовь к родине, чувство привязанности к домашнему очагу, сокрушение об участи оставленных родных понуждали их к возвращению. Магометанские землевладельцы при потворстве османских властей стали жестоко мстить беглецам, особенно зажиточным и наиболее влиятельным. Последнее и явилось той каплей, которая переполнила чашу – около двух тысяч христиан взялись за оружие, подняли знамя восстания, явившееся одним из важнейших звеньев в цепи национально-освободительного движения на Балканах²⁶⁴. «Горсть самоотверженных храбрецов, – говорил в те времена в храме сербского подворья г. Москвы прот. А. Иванцов-Платонов, – не имевших почти никаких средств для успешной войны – ни правильно организованного войска, ни денег, ни хорошего оружия, ни даже достаточного пропитания, подняла отчаянную борьбу на жизнь и на смерть с врагом, целые века душившим жизнь и свободу христианства и южного славянства, – с врагом, которого имя когда-то было страшно для всей Европы»²⁶⁵.

Началось жестокое затянувшееся кровопролитие. Мужи и юноши уходили в горы, чтобы оттуда вести неравный бой; старики, женщины и дети, спасаясь от насилий, искали убежища в соседних странах – в Черногории и Австрии. Один из путешественников во время проезда на пароходе под нейтральным флагом по реке Саве, разделявшей турецкие владения от австрийских, был свидетелем бегства жителей, пострадавших от восстания, о чем рассказал русским людям. По его сообщению, бегство совершалось в разных видах: вплавь, на лошадях, в лодках под пулями осман. Лодки переполнялись, сталкивались, шли ко дну. Трупов было такое количество, что заражался воздух²⁶⁶. А вот что докладывала депутация босняков и старо-сербов, прибывшая в Петербург: «Наша жизнь от колыбели до могилы есть ряд пыток и мук. Ко сну мы отходим в страхе, что следующий день прожить не придется. Тирания, насилие и грубость уже перешли границы. По приказу Дервиш-паши ... были сожжены, ограблены и уничтожены 300 селений и более 2000 или убиты, или уведены в неволю. В храмах наших нет колоколов, ибо турки не дозволяют нам свободно молиться Богу... Нас хотят сделать турками. Мы не хотим, мы не можем согласиться на это, мы не можем изменить вере своих отцов, изменить нашей национальности... Мы скорее погибнем, чем будем долее подчиняться тирании»²⁶⁷. Во всей суровой и открытой правде изображены глумления осман над восставшими боснийцами и герцеговинцами в манифесте последних к английскому народу, где они не просят у англичан «ни хлеба, ни оружия, ни денег», а только одного – справедливости, не поддерживать осман, дать полную свободу покончить с пятисотлетним рабством. Поступки осман, описанные в этом документе восставшими, настолько омерзительны, что не подымается перо, чтобы их передать. Хочется бежать от этой леденящей душу картины и уверить себя, что это не горькая действительность, а просто мучительный сон²⁶⁸.

Вначале Европа не придала особого значения Герцеговинско-Боснийскому восстанию. Видимо, она считала его заурядным явлением в истории народов. Между тем оно приняло упорное течение. Несмотря на трудности борьбы с врагом, значительно превосходящим по силам, восставшие мужественно держались, укрепляемые надеждой на скорую помощь со стороны Сербии, Черногории и, конечно, России. «Наши надежды на Россию всегда были непоколебимы и велики, теперь им нет предела», – писал в Россию вскоре после восстания митрополит Черногорский²⁶⁹. «Родные нам братья и сестры! – взывал к православным русским людям председатель Международного комитета попечения о бедствующих христианах в Боснии, Герцеговине и Старой Сербии митрополит Сербский Михаил. – Воспряните духом и услышите призывающий вас голос, полный мольбы, бедной, гибнущей райи, или во имя славянской национальности, во имя Единой Святой Православной Церкви, наконец, во имя гуманности, братья русские!»²⁷⁰. И братья русские отозвались с подлинным христианским участием. Над всей широкой святой Русью поднялся «величавый патриотический гул»²⁷¹.

Вслед за воззванием митрополита Сербского «Церковный Вестник» Святейшего Синода Русской Православной Церкви на следующей же странице обратился с призывом к русскому духовенству: «Пастыри Русской Церкви – городские и сельские! Дружно откликнитесь на призыв православного Сербского митрополита. Помогите и сами, сколько можете, и употребите все ваше влияние на прихожан, чтобы и они помогли несчастным православным семействам герцеговинцев и босняков. Собранные вами пожертвования высылайте, как можно поспешнее, или на имя редакции «Церковного Вестника», или же прямо в славянский благотворительный комитет в С.-Петербурге». И еще и еще взывал тот же орган: «Русь православная, помоги Христа ради убогой твоей православной братии, забитой и обнищавшей райи турецкой. Райя в тебя верит, и дай Бог, чтобы она в тебе не изверилась и в тебя веру не потеряла, а тебе бы вовек верила»²⁷². «Необходима быстрая и скорая помощь... Каков бы ни был политический результат борьбы, подобная борьба уже сама ведет к опустошению края. Вопрос политический подлежит решению правительства. Дело общества – выразить свое сочувствие в области ему доступной... Пособить братьям, пострадавшим за защиту своей славянской народности и Христовой веры, – это для русского общества не только долг кровного родства и единства в вере, не только долг христианского милосердия и человеколюбия – это долг нашей народной чести»²⁷³.

Святейший Синод вынес и специальное определение о сборе пожертвований в пользу жертв восстания в Боснии и Герцеговине, уполномочив духовенство призывать к пожертвованиям и собирать жертвы²⁷⁴. А первоприсутствующий член Святейшего Синода митрополит Петербургский Исидор благословил открыть для пострадавших особый тарелочный сбор в храмах столицы. Примеру центра последовали епархии и даже самые отдаленные приходы. Архиепископ Казанский Антоний поручил пастырям своей епархии пользоваться всяким удобным случаем – и в храме и вне его, чтобы донести до прихожан то, в каком плачевном состоянии находятся наши братья по вере – славяне²⁷⁵. Другой Преосвященный – епископ Кишиневский Павел – призвал всех нести кто что может «на алтарь любви братской: деньги, белье, корпию», вручать все это пастырям или другим доверенным лицам для доставления по назначению²⁷⁶. А сколько было сказано замечательных поучений и в кафедральных соборах, и в сельских храмах! Сколько в этих поучениях выражено глубокой любви, братского сострадания и участия!²⁷⁷ Поистине духовенство нашей Святой Церкви стало во главе почина в историческом подвиге служения братьям.

Жертвы братьям славянам, как отмечала церковная печать, «хлынули с необыкновенной силой»²⁷⁸. Как только русский православный человек услышал стоны единоверных – сразу понес свою лепту и все необходимое для жизни. Характерно в этом отношении письмо одного священника в редакцию «Церковного Вестника» вместе с присланными им пожертвованиями. Священник писал, что он прочитал своим прихожанам воззвание Сербского митрополита Михаила, разъяснил им, кто это герцеговинцы, босняки и сербы по отношению к нам по вере и роду, напомнил им тяжелые времена татарского ига на Руси, когда наши предки испытывали подобные несчастья, и предложил всем принести жертву. Сердца присутствующих дрогнули, и каждый вносил в нарочито поставленную корвану «с одинаковым чувством любви и радости». «Русский человек, – заключает священник, – так же братолюбив, милостив и богобоязлив, каким был и прежде». Он «не может быть бессердечен и глух к целому народу, мучимому за Христа. Дайте только ему вовремя знать о такой нужде»²⁷⁹.

Продолжать здесь разговор о жертвах русского народа нет нужды²⁸⁰, так как об этом будет еще сказано в следующем разделе данного сообщения, где будет рассмотрено отношение православного русского народа к апрельскому восстанию болгар в 1876 г., когда пожертвования «учетверились»²⁸¹. Здесь можно отметить лишь отклик юго-западных славян на помощь православной России.

Спустя всего месяц после восстания в Герцеговине и Боснии сербы свидетельствовали, что из отдаленнейших пределов соплеменной России посылалась им щедрая помощь²⁸². О большом сочувствии русских людей к страждущему под османским игом сербскому народу говорил настоятель Сербского подворья в Москве архимандрит Савва. На его обращение, напечатанное в русских газетах, откликнулись многие города России во главе с первопрестольным и прислали пожертвования для пострадавших. «Русское общество, – заявил архимандрит Савва, – осталось тем же, как было и прежде»²⁸³. «Хвала благородным чувствам великого и поистине братского нам народа русского, который не перестает присылать нам обильную помощь! – восхвалял доброе участие русских в судьбах славян председатель Цетинского комитета вспомоществования страждущим герцеговинцам митрополит Черногорский Иларион. – Благодаря всем этим жертвам, мы можем сказать с полным убеждением, что до сих пор с успехом исполняли свою великую и человеколюбивую задачу»²⁸⁴. «Хвала и слава русской братии, – благодарил весь сербский народ, – что помогают нам выдержать неравную борьбу за оскорбленное человечество, за оскверненную святыню и за обесчещенные семьи»²⁸⁵. Хорошо зная о помощи славянам русского народа, Черногорский князь Николай не находил нужным прямо обращаться к нему с просьбой. Он считал достаточным лишь информировать его о своих бедствиях²⁸⁶. Ту же мысль выразили и его подданные. Посетившего в 1876 г. Черногорию деятельного участника С.-Петербургского славянского комитета Веселитского-Божидаровича черногорцы просили только об одном: «Расскажите братьям русским о наших нуждах, ничего к этому не прибавляя»²⁸⁷.

Русская Православная Церковь не только заботилась о своевременных и постоянных пожертвованиях страждущим славянам, но и благословила русских добровольцев идти на ратный подвиг – бороться вместе с восставшими братьями по вере и крови.

Вслед за первым русским добровольцем генералом М. Г. Черняевым систематично, два-три раза в неделю, отправлялись в Сербию бескорыстные и честные русские герои. Здесь и отставные офицеры²⁸⁸, и бывшие солдаты, здесь и молодые отцы семейств, провожаемые женами со слезами, но и с сознанием необходимости и ответственности. Когда однажды священник, увидев рыдающую женщину, подошел к ней и спросил: «Как же ты рассталась с мужем? Тебе, как я вижу, жаль его». «Что делать, батюшка, – ответила она, – но ведь он пошел на доброе дело, а сиротам-то Господь покровитель»²⁸⁹. Среди добровольцев были и духовные лица, побуждаемые ехать в Сербию тем же сочувствием, какое охватывало весь русский народ. «Тебе, отец протоиерей, – напутствовал отъезжающего оставшийся священник, – предстоят трудности в твоем военно-пастырском служении, и не легкие. Тебе придется, кроме совершения бескровной жертвы, днем и ночью предавать земле тела христиан, убитых турецкой пулей. Может быть, тебе придется с святым крестом в руках воодушевлять сербское воинство на битву»²⁹⁰.

При отправлении добровольцев совершались напутственные молебны, чтобы Господь благословил их путь, послал им, как некогда Товии, мирна Ангела, сохраняющего, заступающего и невредимо соблюдающего их от всяких злых обстояний. Добровольцев осеняли святым крестом, окропляли святой водой, вручали им святые иконы, имена их записывали для ежедневного поминовения на проскомидии и у Престола Божия. В конце молебнов произносились многолетия светским и духовным властям, князьям Сербскому Милану и Черногорскому Николаю, воинствам, российскому и славянскому, и, наконец, отъезжающим, как говорили в народе, на «братскую защиту». Все присутствовавшие за молебном прямо из храма отправлялись на вокзал Варшавской железной дороги, чтобы еще раз взглянуть на «спасителей славян». И здесь много было трогательного. Мужчины стояли без головных уборов, женщины плакали, подносили детей под благословение отъезжающих, сами благословляли их, обнимали их, пожимали им руки, махали платками, высказывали самые добрые и сердечные пожелания. Расходились молчаливо, задумчиво, под свежим впечатлением провожания отдающих свою жизнь во имя святого дела. «Благословение Господне на вас, братолюбиво и добровольно отправляющиеся на поле брани – на берега славянских рек: Моравы, Дрины, Наренты и Нишавы, – призывал помощь Божию священник Русской Православной Церкви на идущих за славян. – Там, на берегах и в долинах этих рек, ручьями льется невинная христианская кровь наших братьев по вере, по духу, по плоти и по крови – славян. Жестокие враги и притеснители решились истребить их, по-видимому, до последнего человека. Они лишают их всего имущества, подвергают всевозможным истязаниям и мучениям и жестоким образом убивают их. Десятки и сотни селений и деревень безжалостно предаются огню. И все это за то, что они – эти наши братья – христиане! За кого же идете вы сражаться? – Вы идете сражаться за христиан, и притом за православных христиан, за наших братьев славян... Вы идете на брань за веру православную, за Христа и Крест Его. Священная брань! Будьте же мужественны! Бейте врага вооруженного, но щадите врага безоружного»²⁹¹.

В таком же религиозно-патриотическом духе вступали русские добровольцы и на сербскую землю. От места прибытия шли они рядами, впереди них солдат нес напутственную икону. Волонтеры крестились, становились на колени и говорили: «Умрем за святую православно-славянскую землю, за братьев своих сербов и болгар, умрем или же освободим их от варваров азиатских, гнетущих их свободу и веру православную»²⁹².

В пользу раненых и больных воинов Святейший Синод учредил при храмах специальные кружки с красным крестом для сбора подаяний и распорядился о своевременной высылке сбора по назначению²⁹³. Указом от 1 декабря 1876 г. Святейший Синод пригласил все женские монастыри и общины позаботиться о срочной подготовке лиц для ухода за ранеными; образовать отряды «сердобольных сестер» и направить их в военные лазареты; заняться изготовлением в обителях корпии, бинтов и других госпитальных принадлежностей²⁹⁴. Немного позднее и мужские монастыри были приглашены для той же цели – образовать «сердобольных братьев» из иноков и послушников²⁹⁵.

Русская Православная Церковь благословляла также тех, кто шел в южнославянские районы оказывать помощь раненым. «Идите обвязывать раны и язвы их и врачевать от нашедших на них болезней! – говорил священнослужитель санитарному отряду, отправляющемуся в Черногорию. – Стремитесь предупредить при помощи Божией преждевременную для них смерть известными вам благоприятными для жизни условиями!.. Теците с миром во едином духе на предлежащий вам подвиг, взирающе на Начальника веры и любви, Совершителя Иисуса Христа!»²⁹⁶. «Грядите же, возлюбленные, – обращались с пастырским словом к другому врачебному отряду, направлявшемуся в Сербию, – под знаменем Христа и животворящего креста Его бодро и смело на предстоящий вам великий подвиг любви христианской!»²⁹⁷.

Ежедневно молящаяся о всех путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и ежедневно приносящая бескровные жертвы за весь мир Русская Православная Церковь устами своих пастырей возносила свои теплые молитвы к Престолу Бога милосердия и о даровании победы православным, о скорейшем возвращении русских волонтеров здравыми по выполнении священного долга. На специально устраиваемые молебствия о ниспослании победы стекалось множество верующих. Во время одного из таких молебствий в Москве в Сербском подворье, когда хор громогласно запел: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверным государям и князьям: Милану и Николаю на сопротивныя даруя», все, присутствовавшие в храме и вокруг него, словно по чьему-либо знаку, стали на колени²⁹⁸.

При большом стечении народа и с таким же молитвенным усердием совершались и панихиды об упокоении «всех православных, иже в Старой Сербии, Герцеговине и Боснии христолюбиво и братолюбиво пострадаша». Даже кафедральные соборы не вмещали желавших помолиться за убиенных на сербских полях воинов, и многие вынуждены были находиться на прилегающих площадях²⁹⁹. Молились на коленях и почти все со слезами. Но это не были слезы отчаяния. Православный русский человек утешался тем, что проливалась кровь не зря, а за братьев, свидетельствуя перед всем миром о соблюдении русским народом союза христианской любви не на слове или языке, а на деле и истине (1Ин.З:18)³⁰⁰.

Как бы обобщая отношение чад Русской Православной Церкви к Герцеговинско-Боснийскому восстанию, епископ Кишиневский Павел утверждает, что православные русские люди не ограничивали «своего участия в борьбе и страданиям своих собратий одним состраданием к ним и одними благожеланиями» – все стремились «сами делом заявить свое сочувствие к страдальцам. Одни возлюбили своих собратий наибольшей любовью – решились положить и некоторые положили души свои за други своя. Другие взяли на себя великое дело любви – уход за ранеными и врачевание их»; иные приносили «на пользу раненых, на пользу ограбленных неприятелем семейств разнообразные вещественные пожертвования»³⁰¹. И совершались эти дела без официального участия со стороны государственных властей. Русская Православная Церковь – эта могучая духовная сила православных славян – раскрыла перед своими чадами нужды славян – членов единой Церкви, единого таинственного Тела Христа Спасителя – и призвала к помощи. И православная Русь почувствовала боль страданий одного из членов единого Тела (1Кор.12:25–27). «Кто ободрил герцеговинцев нравственно и помог их борьбе вещественно, обеспечив семейства доблестных борцов? – спрашивал И. С. Аксаков (1823–1886) и отвечал: – Русский народ, не только образованные классы, но весь русский народ с простонародьем включительно. Такое отношение к славянскому делу, такое положение было благодушно предоставлено русскому обществу самим правительством... Нам недоступны высшие соображения, руководившие действиями нашей дипломатии, но мы не можем не чувствовать искренней признательности к правительству за то, что оно не стесняло общество в выражениях сочувствия»³⁰².

Пределы борьбы за национальную независимость балканских народов расширились – еще продолжалась борьба юго-западных славян, а в апреле 1876 г. произошло восстание болгар, вслед же за этим расширилось и участие в судьбах балканских народов православных русских людей.

1876 год, как справедливо отмечает в одном своем историческом исследовании В. Теплов, «огненными буквами занесен в летописи болгарского народа»³⁰³.

Национальное движение болгар прошло ряд этапов. Из них важным считается появление «Истории славяно-болгарской о народах, и о царях, и о святых болгарских», написанной в 1762 г. преподобным Паисием (1722–1798) – иноком Хилендарской обители на Афоне. Именно этой книгой преподобный Паисий хотел пробудить национальное самосознание болгар, напомнить им, какое достойное место принадлежало их родине в былые времена, и одновременно укрепить веру народа в светлое будущее, поднять его на борьбу. «О неразумный и юродивый, – обращается он к читателю, – чего ради стыдишься называться болгарином и не читаешь на своем языке и не думаешь. Разве болгары не имели своего царства и власти? В течение стольких лет они царствовали и были знаменитыми и известными по всей земле и неоднократно взимали дань и с могучих римлян, и с мудрых греков... Почему же ты, глупый человек, стыдишься своего рода и тянешься к чуждому тебе народу»³⁰⁴.

Славное дело преподобного Паисия продолжил его ученик епископ Врачанский Софроний (1739–1814), издавший на новоболгарском языке «Собрание поучений, переведенных со старославянского и греческого языка». В течение 20 лет Преосвященный Софроний «был наставником взрослых и учителем детей. Борясь против темноты и невежества, стремясь к просвещению родного народа, он пытался в меру своих сил содействовать и его политическому освобождению. Софроний был выдающимся деятелем раннего периода национального движения болгарского народа»³⁰⁵.

В 30-х годах XIX в. национальное движение болгар выразилось в форме борьбы за создание своей школы. Вехами этой борьбы явились издание в 1824 г. первого болгарского учебника и основание в 1835 г. в Габрове первого в Болгарии светского училища. В 40-х годах начали выходить и первые болгарские периодические издания: «Любословие», «Български орел», «Цариградский вестник» и др.³⁰⁶

Стремясь к религиозной и национальной свободе, болгары организовали в 1833–1835 гг. массовый заговор, известный в истории под именем «Велчовой заверы» (назван по имени организатора «заверы» Велчо Джамджията). С большой надеждой на русскую помощь в готовившемся восстании около 10 тысяч болгар приняли участие в «Велчовой завере». «Вы зовете к себе Москву на подмогу!» – обвиняли болгар турки³⁰⁷. После разгрома «Велчовой заверы» и казни ее руководителей «турки начали презрительно называть тырновских людей «Московгяур» (московские рабы), а болгары радовались, что благодаря «Велчовой завере» получили такое прозвище»³⁰⁸.

Вслед за «Велчовой заверой» произошел ряд восстаний в Северо-Западной Болгарии в 1836–1837 гг. Только в Берковском крае в 1836 г. поднялось на борьбу около 4 тысяч крестьян. К середине XIX в. крестьянское движение в Болгарии достигало уже значительных размеров. Рост этого движения заставил султана удовлетворить некоторые требования крестьян – провести земельную реформу в районах борьбы. «Турецкое правительство боялось, что стихийное сопротивление перерастет в организованную всенародную борьбу и господству турок на Балканах придет конец»³⁰⁹. Опасения турок вскоре оправдались. В начале 60-х годов выдающийся болгарский революционер Георгий Раковский (1821–1867) выступил организатором вооруженной борьбы народа.

С 40-х годов развертывается движение за восстановление независимости национальной Церкви, что было также важным этапом на пути к освобождению политическому³¹⁰. «Церковный вопрос, – заявляет известный болгарский писатель и политический деятель Захарий Стоянов (1850–1889), – был первым фактором, побудившим болгарский народ сделать шаг вперед на пути к гражданскому и политическому самосознанию... Церковный вопрос первым послужил к объединению болгарского народа в одно целое; он заложил прочнейшие основы нашего национального самосознания»³¹¹.

Важную роль в объединении болгар играли на протяжении многовековой истории Болгарии православные монастыри, являвшиеся хранилищем народных традиций, священных книг, старинных рукописей, свидетельствовавших о славном прошлом. В монастырских кельях велись оживленные беседы об истории и достоинстве болгарского народа. Через монастыри сознание национальных чувств поддерживалось и в народе. «Многократно отмечали участие монастырей в нашем возрождении, – писал проф. И. Д. Шишмаков, – и давали этому справедливую оценку. В монастырях, центрах христианского подвижничества, благочестия и просвещения, хранилось много исторических традиций благодаря наличию в монастырских библиотеках книжных памятников, документов (хрисовулы), житий святых (св. Наума Охридского, св. Климента, св. Ивана Рыльского и пр.). В монастырях, как на больших ярмарках, встречались люди со всех концов Болгарии, здесь они учились чувствовать себя единым народом, отличным от других»³¹².

О патриотической роли всей Болгарской Православной Церкви хорошо сказал член Исполнительного и Центрального Комитета Всемирного Совета Церквей проф. Тодор Събев. «С IX в. и до наших дней, – говорил он, – Церковь играла огромную роль в жизни нашего народа и нашей страны. Именно Церковь основала, развила и руководила центрами школьного обучения, литературой и культурой; объединяла народ и защищала его от внутренних и внешних врагов; сохраняла национальный дух, культурные и духовные ценности во время тяжкого турецкого ига, длившегося 5 столетий; принимала активное участие в национальном обновлении, в борьбе за религиозную и политическую независимость. Эти заслуги нашей Церкви признаны всеми. Она неразлучна с народом и с родиной»³¹³.

Последним в освободительном движении этапом, предшествовавшим Апрельскому восстанию, стало Старозагорское восстание 1875 года. Планы восстания были широки, но подготовка к их осуществлению велась очень слабо. Плохо подготовленное восстание окончилось полным поражением. Беспорядочно и разрозненно двигавшиеся отряды легко подавлялись турками. Но остановить освободительное движение было невозможно. Возмущение болгарского народа росло и в 1876 г. вылилось в крупное Апрельское восстание против турецкого гнета.

Нет нужды описывать в данном очерке весь ход событий Апрельского восстания, так как имеется подробнейший рассказ о них в «Записках о болгарских восстаниях» – этой поэме народного героизма, «Илиаде» болгарского народа – уже упоминавшегося выше Захария Стоянова³¹⁴. Вспомним лишь отдельные факты, которые необходимы для раскрытия темы.

Потерпев поражение в Старозагорском округе, часть восставших эмигрировала в Румынию, где в г. Джурджу был сформирован новый Революционный Комитет. На заседаниях Комитета решено было подготовить новое восстание к весне 1876 г. Предположительной датой, остававшейся в тайне, намечалось 1 мая. Только 25 апреля всех должны были окончательно известить об этом. Предполагалось прервать телеграфную и железнодорожную связь, овладеть некоторыми городами и захватить находившиеся там склады оружия, необходимого для повстанцев.

Однако отчетливый план с перечнем нужных организаторских и организационных мероприятий выработать не успели. «Необходимо признать, – заявляет исследователь данного вопроса С. А. Никитин, – что в военном отношении восстание оказалось неподготовленным. В округах не было военных руководителей... Плохо обстояло дело с вооружением... Отсутствие точной договоренности о дате начала восстания при фактической децентрализации его подготовки в округах неизбежно должно было привести к разнобою и военной неслаженности в действиях отдельных групп повстанцев»³¹⁵. Обстоятельства еще более осложнились тем, что один из участников окружного собрания, состоявшегося в середине апреля 1876 г., оказался предателем и донес турецким властям о подготовке восстания. Ввиду этого были вынуждены начать восстание немедленно – 20 апреля, т. е. раньше намеченного срока. Перед лицом стягиваемых крупных сил предупрежденного противника, развернуть широких действий повстанцам не удалось. 30 апреля г. Панагюриште, куда сошлась наибольшая масса восставших крестьян во главе с Панаётом Воловым и его помощником Георгием Бенковским, пал залитый кровью. Вслед за этим был разгромлен турками г. Копривштица и вырезано окрестное население. Но особенно жестока была расправа над восставшими селами Перуштицей и Батаком, ставшими «вотчиной одичавших собак и хищных птиц»³¹⁶.

Восстание было жестоко подавлено. Но оно не прошло и не могло пройти бесследно. «Неудача Апрельского восстания, – говорит современный историк болгарского возрождения Жак Натан, – не остановила борьбы народа за освобождение. Она подготовила условия к вмешательству великого братского русского народа»³¹⁷. «Я уже достиг своей цели! – воскликнул Бенковский, указывая пальцем на горящий город Панагюриште. – Сердцу деспота нанесена такая рана, что не зажить ей во веки. Теперь дело за Россией!»³¹⁸. Именно к России болгары обратили свой полный надежды взор, свое усердное моление. «Братья! – взывали деятели Болгарского центрального благотворительного общества в Бухаресте к русскому народу. – Мучения, претерпеваемые болгарами на Балканском полуострове, так велики, что нет возможности их описать. Как Русь некогда опустошали монголы, так, и даже несравненно больше, опустошают нашу страну турки и башибузуки... Братья наши! Вы никогда не оставляли бедствующих и угнетенных южных славян и всегда спешили подать им руку помощи, руку спасения. Теперь настало время, быть может, в последний раз помочь младшим братьям вашим – болгарам, обедневшим до крайности от турецких грабежей, пожаров и немилосердных опустошений. Болгарский народ восстал и борется отчаянно, но в то же время, когда бойцы дерутся, раненые остаются без помощи и бедные семейства умирают с голоду и от балканского холода. Они ждут помощи... Нужны средства, нужна подпора... Услышьте, братья, голос беззащитного, забытого народа и помогите ему воскреснуть и обмыть воспаленные раны в его душе и теле. Помогите нам – кто как может и чем может»³¹⁹. «Если когда нужна была помощь России для несчастных болгар, то теперь она крайне необходима, – писал 15 мая 1876 г. из Константинополя в Москву Федор Стоянов-Бурмов, болгарский государственный деятель и публицист. – Человеколюбие, честь покровительницы и матери славян, интересы славянства – все взывает о немедленной и энергичной помощи. Пособите ради Бога, ради единоверия и единоплеменности, ради обыкновенного, наконец, человеколюбия... Несчастное население взывает к своим единоверцам и единоплеменникам... о возможно скором приостановлении окончательного избиения, в чем сомневаться невозможно... Сделайте, что можете в пользу погибающего населения, только возможно скорее. Взывайте, просите и умоляйте, хотя бы только для того, чтобы исполнить долг»³²⁰. «Во имя Бога, во имя Спасителя и Честного Креста, мы, угнетенные, – снова и снова взывали болгары к русским людям, – умоляем вас, единоплеменные братья, протянуть нам руку помощи. Никто из других христиан не поймет наших страданий, не разделит нашего горя, как вы, единоплеменные и православные! На вас наша надежда!»³²¹.

Смелым защитником своего народа и решительным выразителем его интересов выступал в эти суровые дни и Блаженнейший Экзарх Болгарской Православной Церкви Анфим. Как добрый пастырь, готовый положить душу свою за паству, он подал представителям иностранных держав меморандум о жестоких расправах турок с восставшими болгарами. На весь мир прозвучали и слова Экзарха Анфима, сказанные в ответ на просьбы близких к нему людей действовать менее открыто, чтобы не подвергнуться участи Константинопольского Патриарха Григория V. Дай Бог, – говорил Экзарх, – чтобы так именно было, ибо «когда повесили греческого Патриарха Григория, создалось свободное греческое королевство, и когда повесят меня, быть может создастся свободное болгарское царство»³²². Он решительно отказался поставить свою подпись под предложенной ему великим визирем декларацией от имени болгарского народа о том, что народ якобы доволен своим положением под властью турок и вовсе нет нужды вмешиваться другим государствам, главным образом России. Мало того, Блаженнейший Экзарх обратился к Первоиерарху Русской Православной Церкви митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Исидору с письмом, в котором умолял митрополита оказать помощь страдающим. «Если Его Величество император Всероссийский, – писал Экзарх, – не обратит внимания на положение болгар, не защитит их теперь, то лучше пусть вычеркнет их из списков славян и православных, потому что отчаяние овладело всеми»³²³. В заключение Экзарх просил прочитать это письмо императору.

Подобными печальниками о православном болгарском народе явились и прочие священнослужители Болгарской Церкви³²⁴.

* * *

В истории народов бывают моменты, когда живущая в глубине народного ума и сердца великая идея гуманности вдруг, словно мановением Высшей Силы, ярко выступает наружу и проявляется в самоотверженном подвиге во имя братства и любви. Такой священный момент пережил русский народ ввиду событий на Балканском полуострове. Весь русский народ, без различия общественных, сословных, бытовых разделений, принял близко к сердцу страдания единоверных и единоплеменных болгар.

Рассматривая мотивы русского народного и, в частности, церковного движения за свободу славянства, «Церковный Вестник» свидетельствовал в 1876 и 1877 годах: «Многое говорили и говорят о причинах настоящего движения: указывают на влияние печати, на деятельность славянских комитетов, на силу племенной связи и исторических традиций русского народа, который некогда не менее теперешних славян страдал от неверных и т. д. Все эти причины действительно влияли ... на пробуждение русского сочувствия к делу славян, но основные мотивы народного движения ... скрывались в самом народе»³²⁵. «По нашему разумению, – заявлялось в другом номере «Церковного Вестника», – современное общественно-народное возбуждение проистекает: 1) из единства веры и вероисповедания; 2) из родства племенного и 3) из общих психических свойств славянской натуры вообще и русской в особенности»³²⁶.

Голоса сочувствия раздавались и в некоторых западноевропейских странах. Но правительства их не выступили в защиту болгарского народа³²⁷. Целая вереница конференций и дипломатических переговоров 1876–1877 годов – Рейхштадтские переговоры, Константинопольская и Будапештская конференции, «Лондонский протокол» – лишний раз показали, что только Россия деятельно стремится освободить славянские народы Балканского полуострова и создать независимые балканские государства. «Одна только Русь православная сердечно откликнулась на стоны терзаемых»³²⁸. «Ужели мы останемся глухи к их воплям? – спрашивала на страницах «Православного Обозрения» русская церковная общественность в ответ на «моление болгар о помощи». – Посылали же мы наши лепты пострадавшим в Боснии и Герцеговине. Откажем ли в христианском подаянии жертвам гнуснейшего варварства в несчастной Болгарии»³²⁹. Дело болгар стало делом русских людей, русского православного народа.

Первый клич за свободу славян и за веру был брошен в печати. Здесь возвестили о геройском восстании болгар, выразили и продолжали выражать симпатии их борьбе за правое дело, обращали внимание всех слоев общества на события Балканского полуострова. Упоминавшийся выше официальный орган церковной печати «Церковный Вестник» на своих страницах, под специальными рубриками «Зверства турок», «Религиозный фанатизм турок», «Страдания Болгарии», с глубокой скорбью и с сочувствием начал систематически сообщать о терзаниях порабощенных болгар после подавления турками Апрельского восстания³³⁰. Вскоре после Апрельского восстания болгар, в июле, редакция «Церковного Вестника» с благословения Первоиерарха Русской Православной Церкви митрополита Исидора поместила на страницах журнала обращение к православному русскому духовенству. В обращении говорилось: «Архипастыри и пастыри Русской Церкви! Станьте опять (как недавно к боснийцам и герцеговинцам. – К. С.) руководителями всероссийско-христианского благотворительного порыва: собственным примером и словом зажгите и поддержите святой огонь любви к народам, родным нам по крови и вере, на огромных пространствах России. Вы ближе к народу и ваши живые голоса услышаны будут... Организуйте это дело сообразно с местными условиями и высылайте собранные пожертвования на имя редакции «Церковного Вестника»... Поспешите помочь несчастным!»³³¹. Целый ряд иерархов Русской Православной Церкви, священников и церковных учреждений немедленно выступили с воззваниями к духовенству и пастве протянуть руку спасения болгарам³³². В своих обращениях они не только свидетельствовали о страданиях болгар, не только выражали им свое искреннее сочувствие, но и призывали оказать им необходимую действенную, ощутимую помощь. «Теперь восстание не ограничивается уже Боснией и Герцеговиной, но открылось и в Болгарии, – говорил после окончания Божественной литургии молящимся архиепископ Донской и Новочеркасский Платон. – Кто же окажет необходимую помощь бедным славянам в помянутых областях? – Такую помощь должны оказать им мы, русские – братья их по вере и крови... Апостолы говорят нам: Служите каждый друг другу тем даром, какой получили от Бога и, доколе есть время, старайтесь делать добро всем, а наипаче своим по вере (1Пет.4:10); (Гал 6:10). Из этого видно, что мы, русские – православные, действительно имеем особенный, Богом назначенный нам, долг пещись о соплеменниках и единоверных братиях наших, страждущих ныне в турецких областях, и поэтому обязаны без отлагательства оказать им необходимую помощь»³³³.

Движимый чувством глубокого христианского сострадания к бедственному положению болгар, епископ Орловский и Севский Макарий пригласил в июне 1876 г. в архиерейский дом представителей общественности Орла для обсуждения конкретных мер оказания помощи страждущим. После речи епископа, соответствующей цели собрания, было определено: отпечатать достаточное число подписных листов и разослать их во все уголки Орловской епархии для сбора пожертвований в пользу болгар; устроить в городском саду гулянье, с тем чтобы полученные за вход деньги направить болгарам; открыть при редакции «Орловского Вестника» прием пожертвований, которые через посредство епископа направлять в Болгарию. Для начала этого доброго дела присутствовавшими было здесь же собрано 704 рубля³³⁴.

Специальный циркуляр был направлен к московскому купечеству. Изображая ужасы страданий болгар, он отмечал: «Настало время нам, русским православным людям, показать не на словах, а на деле нашим единоплеменникам и единоверцам, что мы слышим их вопли и стоны, что мы живо чувствуем их страдания, что они близки нашему русскому сердцу, что мы им и они нам не чужие»³³⁵.

Все русское общество призывалось встать на защиту славян. Во многих тогдашних газетах и журналах печатались пламенные статьи, дышащие высокой христианской любовью к страждущим братьям. Некоторые из этих статей помещались в «Церковном Вестнике» и в «Православном Обозрении» в знак, с одной стороны, полного разделения их мыслей церковными кругами, с другой – для использования их содержания в воззваниях пастырей Русской Церкви к своим прихожанам³³⁶.

В них, как и в обращениях церковных деятелей, призывались русские люди к неотложной и действенной помощи – не ограничиваться одним благословением или сочувствием. «Благословение, – говорится в одной статье, – может дать один Бог. Его всемогущая десница посылает победу и покоряет врагов. Что сделает наше благословение, никем неслышимое и всегда бессильное, если оно останется без дел?.. К вам, прежде всего, идет это обращение, к вам, в ком жива нравственная личность человека, в ком зрелище народа, восставшего за свою свободу и веру, заставляет сильнее биться сердце; к вам, кто помнит еще горестные дни Крымской войны, великодушно начатой за тех же славян; к вам, кто плакал радостными слезами в великий день освобождения крестьян, восстановления человеческой личности в двадцати миллионах крепостного населения... Покажите себя достойными потомками героев, безропотно умиравших в Севастополе, под Карсом, за Дунаем!»³³⁷.

Те же мысли выражались и многими другими православными русскими людьми.

Большую организационную работу в оказании помощи восставшим и пострадавшим от турок болгарам проводило славянское благотворительное общество, возникшее в Москве в 1858 г., – Московский славянский комитет³³⁸. Кроме воззваний к совести русской общественности, напоминавших по своему содержанию обращения духовенства³³⁹, Славянский комитет собирал пожертвования и по преимуществу ВЫПОЛНЯЛ роль посредника в направлении их к месту назначения, требуемому «состоянием дела в известную минуту»³⁴⁰.

Если в печати, как церковной, так и светской, времени Апрельского восстания болгар встречается много воззваний, обращенных к русскому народу оказать помощь страждущим братьям славянам, то это вовсе не значит, что русский народ был глух и нуждался в этих многократных призывах. Обращения вызывались сердечной потребностью самих обращавшихся. Для русского народа, как уже отмечалось выше, достаточно было лишь узнать, что страдают и нуждаются в помощи его братья славяне.

И. С. Аксаков в речи от 24 октября 1876 г. говорил, что турецкие неистовства в Болгарии произвели такое впечатление на русское общество, что не потребовалось особых усилий для возбуждения сочувствия и сострадания к болгарам³⁴¹. Из многочисленных писем, поступавших в Славянский комитет вместе с пожертвованиями, можно видеть, что страшная эпопея резни, грабежей и насилий, совершавшихся на Балканском полуострове, глубоко поразила русское народное чувство³⁴².

Все слои русского общества спешили оказать действенную помощь братьям болгарам.

В придворных кругах образовалась особая «партия действия», во главе которой стоял наследник престола будущий император Александр III. К этой «партии» принадлежал граф Н. Н. Игнатьев – русский посол в Константинополе. Участники этого объединения считали необходимым для оказания помощи балканским славянам вступление России в войну с Турцией.

Представители интеллигенции не замедлили выразить свое отношение к событиям на Балканах. «Болгарские безобразия, – писал в ноябре 1876 г. И. С. Тургенев в письме к княгине Е. А. Черкасской, – оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне – и коли этому нельзя помочь иначе как войною – ну, так война!»³⁴³. Сказали свое слово и выдающиеся писатели, такие, как Ф. М. Достоевский (1821–1881), Л. Н. Толстой (1828–1910), В. М. Гаршин (1855–1888). Художник К. Е. Маковский (1839–1915) отразил страдания болгар в глубоко впечатляющей картине «Болгарские мученицы».

Верным и усердным помощником болгар явилось русское духовенство, своим ревностным ходатайством об их нуждах на широком пространстве родной земли красноречиво доказавшее, что вместе с христианским милосердием и любовью оно неизменно хранит в себе живое и верное разумение русского долга. «Подобные эпохи всенародного энтузиазма, – свидетельствовал «Церковный Вестник» в передовой статье, – обыкновенно выдвигали в России на первый план Православную Церковь и духовенство. Так случилось и теперь. И Славянский комитет, и общество попечения о раненых одинаково обращаются к посредству духовенства для сбора пожертвований»³⁴⁴.

Но главным жертвователем выступил народ, воспринимавший славянскую идею сквозь призму Православия. Крестясь и творя молитву, он приносил свою лепту страждущему и нуждающемуся брату-христианину³⁴⁵. Данные архивного фонда Васильчиковых свидетельствуют, что большая часть пожертвований текла именно от «простого народа»³⁴⁶. Эту же мысль еще более определенно выразил Московский славянский благотворительный комитет, заявив, что не менее двух третей всей милостыни составилось «из подаяний простого народа, при содействии приходского духовенства»³⁴⁷. «Кто же выдвигается главным, передовым деятелем, историческим фактором со стороны России? – спрашивал И. С. Аксаков на заседании Славянского комитета 14 июля 1876 г. в г. Москве. – Откуда исходит клик сочувствия к восставшим славянам, вопль негодования ко врагам Христа и славянской свободы?» – Ответ для всех был ясен: от русского народа. «В самом деле, – продолжал оратор, – пред нами совершается явление необычайное. В прежние времена, когда вспыхивал так называемый Восточный вопрос, и то или другое из угнетенных в Турции славянских племен домогалось свободы, Россия выступала на историческую арену всегда прямой защитницей славянства, но всегда одной своей официальной стороной, то есть как государство, посредством дипломатии или вооруженной силы: народ оставался, по-видимому, в стороне; до его слуха и ведения немногое и доходило о положении и страдании его братьев славянских... В настоящее время мы видим совершенно иное»³⁴⁸.

Заговорило русское братское чувство любви к угнетенным славянам. Стало всеобщим сознание христианского долга помочь им – и «полились рекой»³⁴⁹ со всех концов широкой матушки России щедрые дары, для исчисления которых (хотя бы общего) понадобилась бы специальная работа³⁵⁰… Жертвовали деньги, вещи, перевязочные средства, медикаменты и т. п. Все слилось в России в одно христианское чувство, в одну добродетель помощи. Вся Россия готова была покрыться сетью подобия отделов Славянского комитета. И действительно, во многих местах образовались местные центры, которые собирали пожертвования и, минуя Славянский комитет, прямо от себя пересылали их по назначению. Вот что писал о всероссийских пожертвованиях один из тогдашних корреспондентов: «Проехав недавно несколько тысяч верст с юга на север и обратно, я воочию убедился во всеобщем сочувствии народа к славянскому делу. Везде только и слышно о сборах в пользу славян, о волонтерах, едущих в Сербию. Что городские, более интеллигентные жители сочувствуют этому делу и высказываются – это неудивительно, но невольно изумляешься, когда и в глухих степных селах, без всякой интеллигенции, без газет, почт и правильных сообщений, куда заносятся сведения только приходящими, где все погружены в собственные дела о насущном хлебе, когда и в такой глуши проявляется сочувствие славянскому делу и каждый несет, что может, копейкой и материалом на помощь единоверцам в борьбе их с турками»³⁵¹. Упоминавшийся выше Ф. Стоянов-Бурмов, совсем недавно взывавший к России о помощи, 5 октября 1876 г. уже писал из Константинополя: «Мы все здесь в восторге от того, что ныне делается во всей России. В первый раз, кажется, в истории человечества выражаются в такой силе чувства сострадания благоденствующего и сильного народа к судьбе бедствующих его единоплеменников. Видно, к таким чувствам способен из современных народов лишь один русский народ. Мы читаем здесь русские газеты всегда со слезами на глазах»³⁵². «В самом деле, – отмечал И. С. Аксаков в речи на заседании Московского Славянского благотворительного комитета 24 октября 1876 г., – то, что творилось в России в эти последние месяцы – неслыханно и невиданно не только в русской, но и в ничьей истории... Такова природа этого всенародного движения, что оно не только не могло быть сочинено Комитетом, не только не способно было втесниться в какие-либо комитетские рамки, но перешло далеко за его края и почти подавило собою нашу скромную организацию. Здесь уже дело не Славянского комитета, а всей Русской земли, и величайшая честь для Комитета – умалиться до значения простого орудия народной мысли и воли»³⁵³.

Многое сделали православные русские люди в оказании помощи борющимся и страждущим болгарам; велико было их усердие и глубока любовь к братьям по вере и крови!³⁵⁴

Высшим и ближайшим проявлением глубинных братских чувств русского народа к единоверным и единоплеменным болгарам явилась русско-турецкая война 1877–1878 гг., принесшая болгарскому народу, как и другим народам Балкан, долгожданное освобождение от османского гнета.

12 апреля 1877 г., в день подписания императором Александром II манифеста, объявлявшего войну Турции, Болгарский центральный комитет обнародовал воззвание к болгарам, в котором, в частности, говорилось:

«Изнывая под вековым варварским игом, мы не однажды в тяжелые минувшие годы подымали знамя свободы, и еще в прошлом году отчаянной борьбой мы протестовали против векового рабства. Но зверские турецкие полчища в крови потопили наш протест и каннибальски отпраздновали свою победу теми неслыханными и ничем не оправдываемыми свирепыми насилиями и жестокостями, от которых содрогнулся весь мир. Наши села выжжены, наши матери, жены и дети обесчещены, и невинные жертвы, плавая в крови, покрыли своими трупами наши поля и нивы. Целый год несли мы этот крест мученика, но в этой юдоли горя и неволи одна светила нам надежда, которая нас укрепляла в наших страданиях. Эта надежда нас ни на минуту не оставляла, эта надежда была в великой православной России... Мы не вотще верили в эту могучую помощь... Наступил час... Русские ополчились бескорыстно за наше освобождение, как и прежде ополчились они за свободу сербов, румын и греков»³⁵⁵.

Свидетель и деятельный участник в тогдашних событиях Иван Сергеевич Аксаков живыми красками рисует те необычайные настроения и энтузиазм, которые были присущи всей православной России в продолжение всей Освободительной войны 1877–1878 гг. «Какая главная возвещенная задача войны? – спрашивает он и отвечает: – Вырвать болгарское племя из-под турецкого ига. Никогда никакая война не возбудила такого всеобщего на Руси сочувствия и одушевления, не вызвала столько жертвоприношений любви, не заслужила в такой полной мере названия «народной», как именно эта война, благодаря именно этой священной задаче»³⁵⁶. «Эта война, – говорил тот же оратор, – за веру Христову, эта война за освобождение порабощенных и угнетенных славянских братий; эта война праведная, эта война подвиг, святой, великий, которого сподобляет Господь Святую Русь. И вот она выходит, ликуя, на кровавый пир, громко и смело исповедуя имя Божие, к удивлению мудрецов века... Никогда дух народный не являл такой высоты подъема, свободной в то же время от надменности и от восторженного самохвальства. В том-то и сила, что настоящая война дело не только чести, но, что всего важнее, и совести народной»³⁵⁷. «Народ, наш простой, смиренномудрый народ, не одержимый ни властолюбием, ни жаждой боевой славы, принял войну как нравственный долг, естественный и непроизвольный, как непреложный, священный подвиг, сужденный ему Провидением»³⁵⁸. «Никогда еще не выступало мужество наших воинов в таком озарении святости. Это поистине христианское войско»³⁵⁹.

Приведенные слова председателя Московского славянского благотворительного комитета И. С. Аксакова раскрывают весь характер Освободительной войны – поистине священной.

* * *

Великий подвижник Русской Православной Церкви и глубокий богослов святитель Феофан (Говоров, 1815–1894), размышляя по Восточному вопросу, считал, что лучше было бы все уладить без войны. «Войны для войны нечего желать, – писал он в январе 1877 г., – но если без нее нельзя поставить на ноги наших, а только кое-что им доставить, то лучше уж война»³⁶⁰. Так относилась к Восточному вопросу и русская дипломатия. Вначале она пыталась было путем мирных переговоров склонить Порту к преобразованиям, направленным к улучшению в ее пределах положения славян-христиан. Когда же Порта не вняла мирным призывам, 12 апреля 1877 г. император Александр II подписал манифест, объявлявший войну Турции. Словно благовест пронеслись по России слова манифеста. Русь приветствовала их «будто в праздник, бодро, радостно и молитвенно, осеняя себя крестом»³⁶¹. В заседании Московской Думы манифест был выслушан собранием стоя. После окончания чтения зал огласился криками: «Ура!»³⁶².

На следующий день после подписания манифеста Святейший Синод в полном составе совершил в Исаакиевском соборе Петербурга молебствие об успехе русского оружия в начавшейся войне. Перед молебствием протоиерей И. Янышев сказал глубоко прочувствованную речь, в которой выразил общее мнение присутствовавших. «Вся Россия, – русское же христолюбивое воинство впереди всех, – говорил он, – призываются ныне к великому и святому делу: улучшить быт христианского населения Турции... Мы – русские – прежде и больше других христианских народов должны помочь страдающим христианам на Востоке... Для нас, и как русских и как христиан, бездействие означало бы то же, что измена своему народу и христианскому призванию... Мы не могли бы оставаться ни русскими, ни христианами, если бы оказались равнодушными к своим братьям по крови и по вере... Меч, – продолжал отец протоиерей, – поднимается не из-за дикой страсти к войне, которая так несвойственна миролюбивому характеру всего русского народа, а для защиты невинно страдающих от этой страсти, и не затем, чтобы увеличивать свои земли, которых у русского народа более, чем он может обработать их, а затем, чтобы возвратить отнятое у наших ближних, обеспечить им то, что им искони принадлежало и дать им возможность мирного существования и преуспеяния... Жить, так жить вместе, а умирать, так и умирать всем вместе – вот голос, достойный истинно славянского, а тем более христианского братства!»³⁶³.

В тот же день под гул колоколов подобное молебствие было совершено и в Москве.

Трогательно проходило обнародование манифеста в Кишиневе – месте его подписания. Вблизи города на поле были построены войска, куда прибыл и император с главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем. Епископ Кишиневский Павел вскрыл врученный ему пакет с манифестом. Войска обнажили головы. То же сделала и собравшаяся масса народа. Слова манифеста были выслушаны в благоговейном молчании, после чего соборно совершили молебен. Торжественно пропели «Христос воскресе из мертвых», «С нами Бог! Разумейте язы́цы и покаряйтеся, яко с нами Бог!». Когда же в конце молебна возгласили: «Преклоньше колена помолимся», войска склонились к земле; одни лишь знамена развивались над ними. При пении «Спаси, Господи, люди Твоя» епископ окропил войска святой водой. Преосвященный сказал напутственное слово, в котором призвал войска дерзновенно идти на предлежащий подвиг, и благословил их святыми иконами. Со всех сторон понеслось мощное: «Ура! За братий! За святое дело! За веру Христову! За свободу славян!..». Изложить все бывшее, по слову «Церковного Вестника», «… невозможно. Такие минуты народных порывов, во всем их объеме, во всей их силе не поддаются никакому описанию. Они только глубоко чувствуются и никогда потом не забываются. Они всецело становятся достоянием всемирной истории»³⁶⁴.

В этом превосходящем всякое описание восторге не было и тени кичливости православных русских людей. Не в кичливости воспитывала их наша Святая Церковь или торжестве еще несдержанных побед, а в сознании своей правоты с покорностью воле Божией. Они радовались свершению судеб, призывающих их на священный подвиг. Дух, который собрал Святую Русь в одно чувство, был духом св. Евангелия, св. Православия, любви, милосердия, сострадания.

Святая Церковь благословила на бранный подвиг, ибо ее чада шли, как заявлялось в приказе главнокомандующего Дунайской армией, «не для завоеваний, а на защиту поруганных и угнетенных братьев наших и на защиту веры Христовой»³⁶⁵, за свободу и безопасность подвластных османам христианских народов. Их влекли не корысть, не виды властолюбия, а кровавые слезы измученных братий, поруганная святая вера, оскверненные святыни, пепел мирных городов и селений³⁶⁶. Для них предстоявшая брань была поистине священной. «Война многотрудна, – размышлял в те дни святитель Феофан (Говоров), – но судя по тому, что войной можно взять больше, чем предначертывается без войны, – и столько больше, что можно в силу ее целый народ поставить на ноги; ... судя по общему нашему воодушевлению... – судя по всему этому, я никак не удерживаюсь от желания войны, хоть и от войны мороз по коже подирает ... Божий покров сильнее всех человеческих средств. Но и Бог чрез людей же действует. Если в Божиих есть намерениях теперь же дать льготу братьям нашим, то конечно Он не оставляет дать о том свидетельство среди людей же. Охватившее нас воодушевление не есть ли Божие в нас действие? И сознавая это, не должны ли вместе сознать, что этим движением Бог говорит нам: вам поручаю освободить этих страждущих! Можем отказаться! Бог никого не нудит. Но будем ли мы безвинны, не вняв Божиим мановениям? Бог найдет и без нас исполнителей Его воли. А нам стыд... Все такие мысли прямо ведут к решению: хочешь не хочешь, а ступай воевать, мать Русь православная»³⁶⁷.

Хотя в изложенном уже можно видеть, что, кроме стремления вырвать братьев славян из под османского ига, Русская Православная Церковь имела весьма важные и специально-церковные интересы, но к последнему нужно добавить несколько слов. Все Поместные Православные Церкви составляют Тело Христа Спасителя, одно органически связанное целое. Прямой интерес и долг каждой Церкви – охранять это целое в полноте. И Святая Церковь как мощная защитница Православия не отступила от своего долга. Иначе она изменила бы любви Христовой, нанесла бы раны на Теле Богочеловека, все члены Которого должны пребывать в единстве духа (Еф.4:3), нести во имя святого Христова братства тяготы других и быть готовыми пожертвовать во имя этого братства и самой жизнью (Ин.15:13). Выполняя же этот святой долг и стремясь к достижению общецерковных интересов, наша Церковь внесла достойный вклад в освобождение Балкан. Сам Глава Церкви Господь наш Иисус Христос, – говорил архиепископ Волынский и Житомирский Димитрий воинам при их выступлении в поход, – «призывает вас вступиться и споборать Ему за святое имя Его ... за Святую Церковь Его ... за Святой Крест и Гроб Его... Какой подвиг славнее сего подвига? Какая брань священнее сей брани?»³⁶⁸.

Как в XIV столетии Святая Церковь благословила в Троице-Сергиевой Лавре Димитрия Донского идти на защиту прав своих чад, так и теперь благословение Божие было призвано на императора Александра и его спутников в той же св. Лавре. «Молитвы и благословение Преподобного Сергия да сопутствуют тебе, – говорил, обращаясь в Лавре к императору, святой митрополит Московский Иннокентий, – во всех входех и исходех твоих отныне и до века!»³⁶⁹. В Троицком соборе у св. мощей Преподобного Сергия был совершен молебен святителем Иннокентием в сослужении епископа Можайского Игнатия, ректора Московской Духовной Академии архим. Михаила, инспектора Вифанской Духовной Семинарии архим. Кирилла и старшей братии Лавры. В конце молебна прочитали коленопреклоненно две молитвы: по случаю объявления войны и преподобному Сергию. Митрополит благословил древней иконой «Видения Богоматери преподобному Сергию» и вручил ее императору. Эта святая икона-складень, написанная на доске от гроба Преподобного, как благословение от обители, находилась в стане русских воинов в 1654 г. во время Польской войны, в 1702 г. во время Шведской войны³⁷⁰, в Отечественную войну 1812 г. и в Крымскую 1855 г. Кроме складня с него были сняты две копии и направлены армии. Помещенная на обратной стороне их надпись гласила: «Во благословение христолюбивому воинству действующей армии с молитвой о победе над врагами приносит Сергиевская Лавра. 1877 года, апреля 24 дня». Немногим раньше Лавра молитвенно напутствовала главнокомандующего армией перед его отбытием в Кишинев к месту сосредоточения русских войск накануне их вступления в бои. Маститый наместник Лавры архим. Антоний благословил его иконой Преподобного Сергия. В Кишиневе, встречая главнокомандующего в кафедральном соборе, правящий епископ Павел засвидетельствовал: «Св. Церковь и Небесный Покровитель русской земли Преподобный Сергий излил на главу твою благословения свои. С теми же благожеланиями и благословениями сретаем и мы тебя здесь; и с нами сретают тебя здесь святые печальники о земле Русской: благоверный великий князь Александр Невский и святитель Митрофан, епископ Воронежский, которых сегодня память. О том, чего они просят для тебя у Господа на небе, мы можем гадать по делам их на земле»³⁷¹.

С первых же дней военных действий Русская Православная Церковь горячо молилась о торжестве русского оружия, о том, чтобы Податель жизни и Победитель смерти укрепил христолюбивое воинство, даровал ему силу совершить начатое во славу Божию и во благо балканских народов, и совершив великое дело вернуться домой.

На страницах своей печати она систематически сообщала о ходе военных действий на Балканах³⁷².

Во время смущений в русском обществе от наших неудач под Плевной Русская Православная Церковь незамедлительно выступила с ободрительным словом – она обратила внимание соотечественников на то, что эти неудачи имеют частное значение и потому не составляют сущности дела или общего положения. А в этом плане нет оснований для тревожных опасений и уныния. За время течения войны это первые большие наши жертвы, между тем как враги понесли целый ряд утрат. Русские войска только развертываются к решительной битве, а османские доведены до крайнего напряжения. Подвиг русского воина свят, потому он и труден, цель его священна, потому она и будет достигнута. Каковы бы ни были жертвы, каковы бы ни случились неудачи, «в конце концов освобождение христиан из-под турецкого ига будет достигнуто», – оптимистично и прямо заявляла церковная печать³⁷³. «Христианский Восток должен быть освобожден от турок во что бы то ни стало ... Чем тяжелее наши жертвы, тем обширнее должны быть их результаты... Вопрос восточный – вопрос о судьбе балканских христиан – должен исчезнуть, наконец, с политического горизонта Европы»³⁷⁴. «За нами – Бог и невинная, вопиющая на небо, кровь христианских мучеников; в нас же должна быть прежде всего твердая, непреклонная решимость – послужить до конца святому делу. Колебание, смущение наше не только были бы лучшим оружием против нас для врагов наших, но, что всего хуже, показывали бы в нас нравственную неустойчивость, непостоянство в добрых стремлениях и намерениях с нашей стороны, а это в свою очередь в корне подтачивало бы успех всего дела нашего»³⁷⁵. Эти слова утешения и ободрения веры, несомненно, приносили добрый плод. Свидетельством их действенности и ценности могут служить следующие строки английской газеты «Таймс», отражавшей на своих страницах окружавшие ее настроения и здравые суждения. «Причины русских поражений, – пишет газета, – теперь известны. Они могли быть злополучны для России в том случае, если бы русский народ мог быть легко обескуражен. Но дело в том, что все военные неудачи в Армении и страшные жертвы под Плевной были перенесены русским народом спокойно и твердо»³⁷⁶.

С целью сохранения и поднятия боевого духа армии церковная печать рассказывала о храбрости русских солдат и офицеров, целых полков и лично генералов, подчеркивая их нравственную силу, позволявшую бессмертному Суворову (1729–1800) называть их «чудо-богатырями»³⁷⁷. Так об одном кавалеристе крестьянине Тамбовской губернии сообщалось следующее. Окруженный османами, желавшими взять его живым, крестьянин расстрелял все патроны, сломал саблю и, наконец, выхватив у врага направленное против него ружье, чтобы снять его с лошади, стал им наносить удары по сомкнутой вокруг него роте. И даже тогда, когда враги, потеряв многих убитыми и оставив свое намерение взять его живым, подняли его на штыках, отважный герой продолжал отбиваться, пока окончательно не потерял силы³⁷⁸. «Солдат, к какой бы он ни принадлежал нации, в случае получения раны, отступает на третью линию, чтобы перевязать свою рану ... Не так поступает русский. Несмотря ни на какие раны, он продолжает драться, пока не истечет кровью»³⁷⁹. Образцы мужества являли сами генералы. Гурко (1828–1901) и Скобелев (1843–1882) продолжали хладнокровно совещаться о выборе места для возведения новых укреплений под Плевной, в то время как по ним вели огонь из орудий прямой наводкой. Когда возле них упал третий снаряд и не разорвался, оба генерала побледнели, но сохранили прежние позы и не прервали беседы³⁸⁰. А генерал Драгомиров (1830–1905), будучи ранен в колено, спокойно сел, сам перевязал рану платком, а когда засуетились было хирурги – заявил им, что будет ожидать вместе с солдатами очереди для перевязки³⁸¹.

Когда на Западе попытались было оклеветать русского воина за его якобы «варварские» поступки и этим самым подорвать к нему доверие, Русская Православная Церковь раскрывала перед мировой общественностью высокие духовные качества нашего солдата, и прежде всего его глубокую веру в Бога, а как следствие ее – высокое христианское человеколюбие к побежденному врагу, взятому в плен, раненому. Один лютеранский пастор, прибывший на место военных действий вместе с лазаретом из Петербурга, вот как излагал свои впечатления от встреч с русскими солдатами: «В Унгении я заметил часового, караулившего двух турецких пленных. У меня были пироги с говядиной и я предложил один часовому. Думая, что у меня только один пирог, он отказался и предложил мне дать его турку, который, по его мнению, был голоднее, чем он. Когда турок, получив пирог, начал молиться, то часовой, обратясь к другим своим товарищам, шепотом проговорил: «Тише, молчите, турка молится». Все замолчали»³⁸². Каждый русский конвойный считал себя не только стражем, а и помощником и ходатаем за порученных ему пленных. И это было не просто выражением его гуманности, а подлинно христианского отношения³⁸³. «Только к башибузукам, – по свидетельству священника 48-го пехотного Одесского полка М. Георгиевского, – и то захваченным на месте преступления, за поджогом, например, болгарской хаты, или за любимой ими операцией отрезывания голов, ушей, носов и прочих членов у наших раненых, солдаты относились с явным отвращением»³⁸⁴. В Кишиневе, например, наши раненые солдаты, видевшие сами варварства врагов, попросили сестер милосердия удалить из их палаты турок. Они сказали сестрам, что не могут видеть рядом «злодеев». Тем не менее, когда последние жестами показывали, что хотят пить, русские солдаты давали им не только воду, но и молоко, арбузы. Корреспондент «С.-Петербургских Ведомостей» был свидетелем того, как в одном лазарете Общества Красного Креста русский солдат кормил с ложки соседа турка, ранившего его и в свою очередь раненного им и взятого в плен. «Поешь, сердечный, кашки-то, покушай, – говорил солдат турку. – Что делать, грех случился, зацепил я тебя маленько, на то война – воля Божия, да государева!.. А ты прости меня, не сердись!.. Полегчает тебе... Ох, все-то мы люди, человеки, все – дети одного Отца Небесного»³⁸⁵.

Для большей убедительности в высоком нравственном облике русского солдата наша Святая Церковь приводила и объективные свидетельства иностранной печати, в которой говорилось, что еще никогда ни одна армия, находясь на чужой земле, не вела себя лучше, чем русская. Враждебные России корреспонденты с пристрастием следили за движением и действием каждого русского полка. «Но ни на полях битв, ни в лагерях они не могли указать ни одного факта, ни одного случая, за который русский солдат мог бы устыдиться»³⁸⁶. Они обнаруживали иное – в самой высокой степени благородство русского воина, неотразимым показателем чего была самая ценная жертва – жизнь «для защиты прав христианства»³⁸⁷. «Какая прелесть наш русский солдат! – восклицал “Церковный Вестник”. – Как добродушен, ласков и учтив в обращении даже с посторонними! Как доволен малым и благодарен за малейшую услугу или сделанный ему подарок! Он всегда готов услужить; на постое у жителей он добровольно колет дрова, носит воду, возится с детьми хозяина³⁸⁸... На поле битвы он ведет себя героем, смело идя на явную смерть, но всегда готов миловать и оказывать помощь своим раненым врагам»³⁸⁹. Да и мог ли быть он другим?! Ведь его воспитывала мать Церковь только в добре!.. Невольно вспоминается здесь наставление архиепископа Волынского Димитрия воинам при их выступлении в поход. «Как воины православные, – напоминал архиепископ, – вы прежде и паче всего укрепите себя верой Божией – живой и животворной, которая одна есть победа, побеждающая мир; воодушевите себя святой любовью к Господу Иисусу Христу и ко всем братьям вашим во Христе, которая одна не страшится полагать душу свою за братью свою... Будьте послушны гласу начальников ваших... В этом послушании – безусловном, искреннем, вседушевном – залог победы и торжества... Будьте милосердны и человеколюбивы и к своим врагам, обезоруженным вами, тем паче к безоружным жителям градов и весей земли вражеской... Как воины благочестивые, и сами себя охраняйте от всякой скверны греховной, от всякого преступного и беззаконного дела»³⁹⁰.

Духовно укрепляя русского солдата в его ратном подвиге и поддерживая его воинскую славу, наша Св. Церковь скорбела во время неудач сражений и матерински радовалась победному освобождению балканских народов, приветствовала победы и звала к новым свершениям. Как великие праздники она отмечала переход русских войск через Дунай и освобождение плененных городов. Особенно выявилась радость Русской Церкви по случаю взятия Плевны. Как только весть о сдаче Османа-паши с армией дошла до Петербурга, у часовни Гостиного двора поздно ночью был совершен благодарственный молебен при необыкновенном религиозном одушевлении. На следующий день молебствие было совершено в Исаакиевском соборе. Несмотря на свои огромные размеры, собор не смог вместить всех молящихся. С таким же числом верующих была вознесена благодарственная молитва и в Москве святителем Иннокентием. «Ликуй же и веселись, Святая Русь! – призывала Св. Церковь. – Отри слезы печали и украсься победным лавровым венцом, который тебе и твоему святому делу сплели твои дорогие сыны!.. Дай Бог, чтобы скорее завершилось великое освободительное дело России, после чего наступил бы желанный мир, и Россия встретила бы своих сынов, торжественно воспевая хвалебную песнь: «Слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение!"»³⁹¹.

Но война продолжалась, и пока Русская Православная Церковь вместе с народами России встречала лишь тех, кого пуля врага выводила из боевого строя.

В христианском служении раненым отличилось иночество.

Св. обители земли Русской с первых дней своего бытия не переставали быть охранителями и проводниками тех начал св. Православия, которые воспитывали народ в любви и преданности Церкви и Отечеству. В их стенах не только облегчалась совесть и подавались добрые, сердечные советы к правильному восприятию радостей жизни и печалей, а и обновлялся гражданский дух народа. Они не оставались безучастными в делах общественных, относящихся к народной жизни. Даже те иноки, которые уходили от мира в затворы, в критические моменты оставляли свои уединения и возвращались на время снова в мир, чтобы помочь утверждению согласия и любви между враждующими сторонами или своим христианским словом ослабить, обезвредить зло. Внесли свой посильный вклад иноки и во время Освободительной войны. В отношении раненых воинов этот вклад проявился в том, что монастыри открыли в своих стенах помещения для них и приняли на себя уход за ними³⁹². Встречали в монастырях раненых трезвоном, подносили им для прикладывания святыни, окропляли св. водой, совершали в их присутствии молебны о победе русского оружия, пели и Вечную память всем на брани убиенным. А иноки Троице-Сергиевой Лавры пришли встречать раненых на железнодорожный вокзал. С собой они принесли Св. Крест, панагию с частицей мощей Преподобного Сергия и икону Преподобного. Короткое время спустя раненые уже были в госпиталях обители, окруженные попечением монастырских врачей, фельдшеров и санитаров³⁹³.

В октябре 1877 г. Святейший Синод вынес специальное определение, предписывавшее всем епархиальным епископам и настоятелям ставропигиальных монастырей передать в распоряжение Общества Красного Креста все свободные или могущие освободиться монастырские помещения (особенно в монастырях возле железных дорог) для устройства в них госпиталей для раненых³⁹⁴. Кроме того, в самом начале войны Святейший Синод пожертвовал на санитарные нужды действующей армии большую сумму денег и указал всему духовенству поступать подобным образом³⁹⁵. В пользу раненых он благословил тарелочный сбор при каждом богослужении³⁹⁶, а церковно-приходские попечительства, которых насчитывалось в России более 10 тысяч, привлек к оказанию пособия семействам воинов³⁹⁷. Чтобы данные распоряжения были неукоснительно и незамедлительно проведены в жизнь, Святейший Синод затребовал от всех епархий и всех церковных учреждений доставлять ему сведения об их выполнении³⁹⁸.

Вовлеченность Русской Православной Церкви в судьбы балканских народов была настолько велика, что ее служители выступали с советами, как вести бой, причем выступали даже те, которые, казалось бы, далеки от тревог мира сего. Так, Вышенский подвижник-затворник святитель Феофан писал: «Война! – Благослови Господи! – Зачем это наши, переходя за Дунай, всегда возятся с крепостями?! Мне думается, что перешедши за Дунай надобно около крепостей устроить только сильную блокаду, чтобы турки не могли оттуда носа показать; действующей же армией идти далее без остановки, – через Балканы к Константинополю. Пусть около крепостей останется тысяч сто, и столько же идет далее. Первая будет покоящаяся армия и стерегущая, а вторая – действующая. Дело первой будет иметь в своих руках все дороги чрез Дунай и не выпускать турецкого войска из крепостей; а дело второй – бить или добивать остальную армию турецкую. Конечно, при таком порядке потребуется более войска, но зато оно будет сохраннее. Войско около крепостей все будет цело, ибо турки побоятся делать нападение. Надо только устроить, чтобы оно в здоровых местах расположено было и продовольствие получало достаточное ... Войска побольше пустит в дело, – и оно будет целее, и дело сделается и скорее, и успешнее»³⁹⁹.

Со страниц церковной печати православные люди услышали и мудрые слова о правилах боя опытнейшего генерала Гурко, командовавшего отрядом гвардии под Плевной, с 70-тысячным отрядом совершившего переход через Балканы, занявшего Софию и разбившего турок под Филиппополем. «Бой, – говорил генерал, – при правильном обучении не представляет ничего особенного, это то же учение с боевыми патронами, только требует еще большего спокойствия, еще большего порядка... Турки, братцы, стреляют издалека и стреляют много, это их дело; а вы, братцы, стреляйте, как вас учили – умной пулей, редко, но метко»⁴⁰⁰.

С целью поддержания в русском обществе стремления к скорейшему освобождению балканских народов Русская Православная Церковь на страницах своего официального органа еженедельно, под специальными рубриками «Что делается в Турции с христианами» и «Скорбная летопись христианского востока», свидетельствовала о страданиях единоверных. Этим свидетельством восстанавливались все новые и новые силы для борьбы с угнетателями⁴⁰¹.

Хотя внимание православной Руси было обращено на нужды своей армии, на инвалидов и сирот погибших, но она и в эти минуты слышала голос страждущих за линией фронта, в частности в Черногории. В разгар войны в церковной печати появились призывы помочь бедствующим, доходившим до полного обнищания в результате постоянных сражений с турками, постоянных отвлечений от всяких домашних и хозяйственных занятий⁴⁰².

О пожертвованиях православного русского народа при подобных обстоятельствах уже говорилось выше. Теперь же они достигли вершины. И если для описания жертв, бывших до начала Освободительной войны, требуется специальная работа, то тем более это следует иметь в виду сейчас⁴⁰³.

Над всем возвышался изумительный подвиг «русского солдата – с его добродушием и простотой, с несокрушимой мощью верующего, смиренного духа ... воинской твердостью и человеческим сердечным незлобием»⁴⁰⁴.

Один из русских свидетелей тогдашних событий вот как писал о них в своих «Воспоминаниях»: «Настроение фронта находилось в полном соответствии с настроением тыла. В начале войны я наблюдал это настроение в Москве, потом в деревне в Московской губернии, потом в Калуге, где вследствие переезда моей семьи я поступил в гимназию с осени 1877 года... Я помню энтузиазм в начале войны, когда в городах и деревнях жадно ловили известия, восторженно приветствуя всякий геройский подвиг и устраивая триумфальные встречи поездам с ранеными. Потом я вспоминаю минуты тяжкой скорби и мучительной тревоги во время плевненских неудач и шипкинских дней, когда, казалось, русская армия находится на волоске от гибели. Одни молились, другие приходили в ярость, говоря о преступном легкомыслии властей, третьи безмолвно и тихо страдали. И все, кто мог, жертвовали и помогали устройству санитарной помощи»⁴⁰⁵.

19 февраля (3 марта) 1878 г. в Сан-Стефано – под стенами Константинополя – был подписан мирный договор, статьи которого провозгласили «истину и свободу там, где до того времени царили ложь и рабство»⁴⁰⁶. Согласно «Сан-Стефанскому договору на Балканском полуострове создавалось большое славянское государство, охватившее всю Болгарию и Македонию». Этот договор принес свободу не только Болгарии, но также провозгласил независимость Сербии, Черногории и Румынии. И хотя недоброжелатели на Берлинском конгрессе уменьшили добытое, но путь к доброму будущему балканских народов остался расчищен и открыт⁴⁰⁷.

* * *

Бросая общий взгляд на 70-е годы прошлого столетия, живо представляешь геройские подвиги, большие жертвы, трудности, лишения, славные результаты. Во всем этом участвовал весь русский народ: власти, воинство, Церковь, общественные учреждения и частные лица. Величие подвигов русских воинов возвышало не только русскую армию, но и весь русский народ, из которого они вышли и который хранил в себе неистощимые запасы нравственной силы, энергии, мужества. Эти подвиги не в меньшей мере поднимали в глазах всего мира и значение нашей Святой Православной Русской Церкви. «Если бы не ее вдохновенные призывы к русским правителям и русским людям, – говорил в 1948 г. в Москве на Совещании глав и представителей автокефальных Православных Церквей Блаженнейший Экзарх Болгарский Стефан, – может быть, и доныне румыны, греки, сербы и болгары страдали бы под турецким игом»⁴⁰⁸. Кто, как не она, пробуждала горячее сочувствие к единоверным, где бы они ни находились! Вызывала к жизни в нашем народе высокие чувства любви к добру и правде! Утверждала в непоколебимой преданности и безграничном доверии к благим начинаниям! Воспитывала готовность к самопожертвованию за святое дело освобождения без вины угнетенных и страждущих! «Что подняло народ наш на эту нравственную высоту, что соединило всех в одной мысли, в одном чувстве, в одном подвиге самоотвержения? – спрашивает епископ Можайский Амвросий и отвечает: – Святая вера Православия»⁴⁰⁹. «Выше и дороже всего для русского человека, – заявлял тогда же «Церковный Вестник», – святость и неприкосновенность религиозных убеждений»⁴¹⁰. Эту религиозность русского человека как характерную его черту отмечали в XIX столетии и зарубежные наблюдатели. «Русские, – писал английский корреспондент, – умерли, конечно, не за ту или другую статью мнимого политического завещания Петра Великого, не в видах проложения Россией пути в Индию. Они взялись за оружие потому, что сочли дело христиан своим собственным делом и дали полное доказательство своего убеждения»⁴¹¹.

«В исторических событиях 1877–1878 гг.» – хочется закончить данный раздел словами митрополита Ростовского и Новочеркасского Владимира, Патриаршего Экзарха Западной Европы, – Русская Церковь явила себя Церковью великого народа-освободителя, путем страданий и смерти совершившего дело воскрешения славянских братьев»⁴¹².

И в близкое к нам время – в суровые годы второй мировой войны Русская Православная Церковь выступила в неразрывном единстве со своим великим Отечеством, не только изгнавшим врага со своей территории, но и принесшим вторично свободу балканским народам.

Стремясь к мировому господству, гитлеровская Германия в 1939–1940 гг. оккупировала ряд европейских стран (в сентябре 1939 года Польшу, в апреле – мае 1940 года Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды, Люксембург, в июне Францию), а в 1941 году протянула свою руку и на Балканы – в марте 1941 года она ввела свои войска в Болгарию, в апреле захватила территорию Греции и Югославии. 22 июня 1941 года она напала на Советский Союз – началась Великая Отечественная война, поставившая «перед нашей Родиной возвышенные, благородные цели – изгнать захватчиков с территории нашей страны и содействовать освобождению от гитлеровского ига всех порабощенных им братских народов»⁴¹³.

В первый же день войны Русская Православная Церковь устами своего предстоятеля Патриаршего Местоблюстителя митрополита Московского и Коломенского Сергия решительно заявила: «Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг ... благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины»⁴¹⁴.

Во всех храмах стали возноситься горячие молитвы о даровании нашему Отечеству победы. Архипастыри и пастыри Русской Церкви во имя православной веры ободряли малодушных, утешали огорченных, напоминали о долге колеблющимся – всех неустанно призывали на общий подвиг. За каждым богослужением, как это было и в 70-х годах прошлого столетия, производились сборы пожертвований, складывавшиеся в немалые суммы⁴¹⁵, на оборону и вообще на нужды, вызываемые войной. На фронте успешно действовали созданные средствами Русской Церкви танковая колонна им. Димитрия Донского и воздушная эскадрилья им. Александра Невского...

Митрополит Сергий обращался от лица Русской Православной Церкви со специальными посланиями ко всем христианам оккупированных стран и особенно к православным Балкан – Югославии, Греции, Румынии, к румынским солдатам. Одних он с братской любовью и сердечным сочувствием к переносимым страданиям от фашистов поддерживал в героической борьбе против насильников-оккупантов⁴¹⁶, других убеждал в необходимости отречься от подневольного союза с Гитлером и призывал прекратить проливать братскую кровь единоверного русского народа⁴¹⁷. Патриарший Местоблюститель обращал внимание на то, что фашисты – злейшие враги человечества; что они грабили оккупированные страны, увозили из них в Германию хлеб, нефть, обрекая людей на голод. Всюду, где ступала нога гитлеровского солдата, приходили смерть и опустошение. «Православные христиане-румыны, – писали в декабре 1942 г. румынским пастырям и пастве русские архипастыри, – не должны и не могут забыть того, как в первое время войны гитлеровцы бомбили румынские города, как они разрушали православные храмы в Кишиневе, Вельске и других городах, убивая при этом сотни и тысячи верующих стариков, старух и детей»⁴¹⁸.

Продолжая вызывать законный гнев у балканских народов против фашистов, русские церковные деятели сообщали об удалении Митрополита Афинского Хрисанфа, Патриарха Сербского Гавриила, выступившего с призывом протестовать против присоединения Югославии к «новому порядку» в Европе, о наложении опалы на Митрополита Софийского Стефана, дерзнувшего назвать войну «величайшим грехопадением» и обвинившего тех, кто ее начал. В Журнале Московской Патриархии было напечатано обращение сербских священников к сербскому народу, в котором приводились факты уничтожения сотен тысяч сербов, хорватов, македонцев, черногорцев, народных патриотов-бойцов и членов их семей. «Фашизм, – говорились в обращении, – это извечный враг сербского народа. Немецкие фашисты пришли в Югославию не только для того, чтобы поработить, но и для того, чтобы нас уничтожить, совершенно стереть нашу родину с карты Европы»⁴¹⁹. В Словении и Словакии фашисты ополчились по преимуществу на православное духовенство, так как оно явилось стойким выразителем и поборником народного национального духа. Духовенство Словакии отказывалось произносить в проповедях обязательные фразы: «Гитлер – сын Божий, Гитлер – отец христианства». А когда Министерство внутренних дел Словакии потребовало от священнослужителей представлять ему тексты проповедей для разрешения к произношению, приказ этот вызвал негодование у духовенства. «Негодование пастырей порабощенных Гитлером стран полностью разделяем мы, – заявили тогда же русские православные священники. – Высокий дух веры объединяет всех православных христиан и придает им силы бороться с ненавистным врагом до победного конца»⁴²⁰.

Вывод ясен: у православных людей, оказавшихся на оккупированных территориях, не должно было быть ничего общего с «фашистскими грабителями и насильниками», с теми, кто возрождал «культ почитания языческого бога Вотана»⁴²¹. «А мы, русские, – свидетельствовал перед балканскими народами Патриарший Местоблюститель Митрополит Сергий, – братья с вами по вере, братья по мирному соседству, в котором мы целые века жили, не мешая друг другу»⁴²².

Достаточно вспомнить сейчас хотя бы отдельные высказывания митрополитов Сергия и Николая, призывы церковной печати, чтобы убедиться в том, что Русская Православная Церковь не только твердо стояла на стороне борьбы за освобождение балканских народов от фашистских оккупантов, но и вносила в эту борьбу свою лепту. «Неужели сербы, не один раз за веру и отечество всенародно полагавшие свою жизнь, когда-нибудь успокоятся под фашистским сапогом? Неужели замолкнет когда-нибудь их орлиный клич: «Пусть Душан знает, что сербы живы, сербы свободны!?» – говорилось в пасхальном послании от 23 апреля 1943 г. Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Московского Сергия ко всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и прочих странах, к православным народам, пребывающим в фашистских застенках. – Неужели православный греческий народ может остаться на фашистской цепи? В прошлом он, несомненно, был призван идти впереди человечества (по крайней мере европейского) в области духовной культуры... Вообразить себе греческий народ на фашистской цепи – это значило бы повторить картину из далекой старины, когда знаменитые ученые врачи в цепях, как рабы, осматривали своих пациентов – варваров-владетелей»⁴²³. «Весь христианский мир следит за поведением румынских пастырей, – обращались 9 декабря 1942 г. от лица Русской Православной Церкви митрополит Московский Сергий и митрополит Киевский Николай к румынским пастырям и пастве. – Как скоро румынские православные христиане обратят свой гнев против поработителей Западной Европы, и в том числе их страны, – гитлеровских разбойников?»⁴²⁴. «Призываем всех честных сербов-патриотов вступать в ряды народно-освободительной армии, которая ведет священную борьбу за свободу отечества! – читаем на страницах Журнала Московской Патриархии. – Все честные сербы, идите в народный фронт свободы!.. Все вперед, вместе с братскими славянскими народами Советского Союза, за славную победу над немецким фашизмом»⁴²⁵. «Народ наш, – как бы продолжая это воззвание, пишет сербам Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, – всем сердцем и мыслию с вами. Он готов и на деле участвовать в вашем подвиге, и проливать кровь вместе с вами за веру и вашу свободу. Вспомним, с каким восторгом в 70-х годах снаряжал наш народ добровольцев в Сербию»⁴²⁶.

Русская Православная Церковь восхваляла героическую борьбу югославских и греческих партизан против оккупантов⁴²⁷ и подчеркивала участие в этой борьбе священников. Оккупанты пытались было оклеветать священников-партизан Югославии, стараясь представить их изменниками веры и народа. Но священников-партизан эта ложь не смутила: они действовали так, как учила их Святосавская Церковь и как им подсказывал дух предков – они были с народом в дни мира, с ним же они остались и в дни войны. Таким действием священники-партизаны Югославии рассеяли клевету врагов и возвеличили Святую Православную Церковь и свой народ⁴²⁸.

Вместе с тем Русская Православная Церковь напоминала, что балканским народам требуются новые усилия, чтобы свергнуть фашистское рабство и рассыпать военную германскую машину⁴²⁹. Впереди предстояли еще решающие бои, и Русская Православная Церковь взывала, чтобы среди славян не было ни одного равнодушного, не содействующего всеми своими возможностями разгрому врага⁴³⁰. Особое слово обратила наша Святая Церковь к православным румынским женщинам: «Дорожа верой отцов наших, удерживайте своих отцов, мужей и сыновей от несмываемого пред Господом и человечеством греха – соучастия в этой богоборческой, сатанинской, направленной на истребление человечества и святого Православия войне»⁴³¹. Рабочих и служащих Святая Церковь увещевала всеми мерами уклоняться от немецкой работы. А если нельзя совсем уклониться, то работать так, чтобы от этой работы врагу больше было бы вреда, чем пользы. «Рабочий, умирающий от рук фашистов за вредительство в работе, – не менее герой, не менее мученик за веру, чем и воин, павший в бою»⁴³². Всех православных Балканского полуострова наша Святая Церковь призывала или вовсе не вступать в союз с гитлеровцами, или отречься от этого союза и «едиными устами умолять Господа нашего вернуть странам нашим мир и процветание, а изверга рода человеческого Гитлера да покарает рука Всевышнего»⁴³³. «Пусть еще ярче разгорится у вас светильник Православия, – говорила Русская Церковь пребывавшим в фашистском плену славянам и грекам, – еще пламеннее будет ваша любовь к родине и ее свободе, еще непримиримее ваше отвращение ко всяким попыткам смягчить, если не сломить, ваше противление врагу и его жалким слугам»⁴³⁴.

Как только трудящиеся Румынии, в обстановке разгрома Советской Армией фашистских войск в Яссо-Кишиневской операции 1944 г. и начавшегося освобождения Румынии, свергли военно-фашистскую диктатуру, и новое румынское правительство в августе того же года выступило против фашистской Германии, Русская Православная Церковь вместе со всем народом своего Отечества с большим душевным удовлетворением приняла эту добрую весть. Наша Св. Церковь горячо приветствовала и благословила это решение единоверного народа и призвала румынское духовенство и паству всеми силами помогать его выполнению. «Со всею твердостью станьте же вы, пастыри и паства румынские, на страже благих намерений вашего народа», – призывал ставший после кончины Святейшего Патриарха Сергия Местоблюстителем Московского Патриаршего Престола митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий⁴³⁵.

Так же, когда болгарский народ после вступления советских войск на территорию Болгарии сверг фашистский режим (9 сентября 1944 года) и Первосвятитель Болгарской Церкви митрополит Софийский Стефан призвал благословение Божие на новое подлинно народное болгарское правительство, Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Алексий обратился к митрополиту Стефану со специальным письмом-приветствием. «С чувством братской о Христе любви, – говорилось в письме, – шлю я Вам, а через Вас и всему клиру и верующим болгарского народа от своего лица и от лица Священного Синода Православной Русской Церкви сердечный привет и выражение нашей общей радости по случаю вступления и Вашего народа в ряды народов – борцов за правду против сатанинских сил германского фашизма... Болгарский народ близок русскому народу не только по единству племенного происхождения и по языку, на котором, в древнейшем его виде, наша Церковь доныне предлагает народу Священное Писание и совершает Божественную службу, но и по единству православной веры. И, таким образом, естественное братство возвышено братством духовным». Митрополит Алексий выразил надежду, что родственная любовь, «связующая наши народы, будет совершенствоваться ... любовью христианской и ... наши народы будут неизменно пребывать в живом единении»⁴³⁶.

* * *

Помогая своему Отечеству изгнать врага из его пределов и пределов захваченных им других стран, наша Святая Церковь действовала не в надежде на свою собственную выгоду, не в лукавом расчете, что победит наша страна, а во исполнение лежащего на ней священного – православного долга – материнского долга, а мать видит смысл своей жизни в спасении детей. «Православие есть истинное выражение национального духа русского народа и наших братьев славян», – говорилось в выпущенной в разгар войны Московской Патриархией книге «Правда о религии в России»⁴³⁷. «И пусть никто не подумает ни на мгновенье, – говорил в то же суровое время 2 июля 1941 г. на грандиозном народном собрании в Мэдисон Сквер Гардене Экзарх Московской Патриархии в Америке митрополит Вениамин, – что наша Патриаршая Церковь только лицемерно, по страху была лояльной Советской власти! Нет и нет! Церковь всегда была совершенно искренно лояльна к власти. Лояльна по причинам религиозным. А теперь она вдвойне будет верна! Мы это знаем! Мы это и по себе чувствуем здесь и понимаем. И линия наша ясна и чиста! Божий путь не гнется! Церковь не была и не имеет права быть лицемерной! Лик ее ясен и теперь!»⁴³⁸.

И еще хочется в завершение сказать об одном факте.

В мае – июне 1946 г., во время празднования в Болгарии 1000-летия со дня кончины преподобного Иоанна Рыльского, Болгарскую Церковь посетил Патриарх Алексий. «Это важное событие – чествование 1000-летия Иоанна Рыльского, – говорил тогда Георгий Димитров, – имеет большое, особое значение в связи с тем фактом, что между нами находится Всероссийский Патриарх Алексий. Кто из вас, чаши синодальные старцы и церковные деятели, никогда не интересовался Русской Православной Церковью?.. Дорогие церковные деятели, будьте способны поучаться великому русскому опыту, следуйте примеру великой Русской Церкви, и тогда будет единство между Болгарской Церковью и болгарским народом, соединенным в Отечественном фронте»⁴³⁹.

26 февраля 1878 года, ровно через неделю после подписания Сан-Стефанского мирного договора, в Успенском соборе Москвы епископом Можайским Амвросием было произнесено слово, в котором кратко, но точно дана оценка всенародного подвига России для блага балканских народов, что можно принять как своеобразный итог всему вышесказанному: «Да будет благословенно наше победоносное воинство – краса и слава нашего Отечества, его полководцы, его храбрые витязи-предводители и все эти ряды дивных воинов в битвах бесстрашных, в трудах неутомимых, в лишениях терпеливых, в ранах и страданиях безропотных, в смерти сияющих мучеников, – говорил еп. Амвросий. – Да будет благословенна память тех из них, которые сложили кости свои на землях освобожденных ими братий в залог вечного духовного единения нашего с ними и любви их к нам... Да будут благословенны русские жены и девы ... и в богатых палатах, и в бедных хижинах, и в душных лазаретах, и на полях битв неустанно работавшие и трудившиеся для воинов... Они открыли новую нравственную силу в народе нашем, они сумели дать великое подкрепление нашему несравненному воинству... Да будут благословенны врачи и их сотрудники, бесстрашно и с самоотвержением трудившиеся в исполнении своей тяжелой обязанности... Да будут благословенны все добрые сыны и дщери Русской земли, – от края и до края ее, – принимавшие участие в великом подвиге трудами, пожертвованиями, молитвами, умной мыслью, честным и правдивым словом... Благодарение Богу, все принесли, что могли, на великое дело. И надолго этот подвиг, совершенный нашим отечеством, будет источником его нравственного освящения, одушевления, силы и могущества»⁴⁴⁰.

Вклад Русской Православной Церкви в национально-освободительное движение балканских народов огромен и непреходящ. Наша Святая Церковь не только постоянно возносила свои горячие молитвы к Престолу Божию за единоверных и единоплеменных православных христиан Балканского полуострова, но и содействовала укреплению их национального самосознания, поддерживала их в борьбе за независимость, собирала для них бесчисленные жертвы и отправляла им материальную помощь, призывала своих сынов самим выступить с оружием в руках на их защиту... И это содействие ширилось, росло и развивалось. Можно с уверенностью говорить, что успехи Освободительной войны 1877–1878 гг., принесшей свободу балканским народам, в значительной степени достигнуты благодаря нашей Святой Церкви. Именно она, рассказывая о страданиях православных братьев, утверждала в своей пастве чувства сострадания и любви к ним, объединяла всю Русь в единый добрый порыв – вырвать страждущих из османского ига.

И в последнюю мировую войну Русская Православная Церковь внесла свою лепту в дело победы.

Признательность балканских народов за совершенные подвиги столь же велика, как велики жертвы для них Русской Православной Церкви, всей России. «Мы нигде и никогда не таили и не стыдились своих сердечных сочувствий и благодарности России, которая всегда хранила нас и помогала нам, – заявлял Предстоятель Сербской Православной Церкви Митрополит Михаил. – Счастливые в своем могущественном отечестве геройские братья наши русские поспешили к нам на помощь, чтобы охранить братьев наших и освободить землю святых Неманичей от невыносимого ига... Поэтому будет же вечная благодарность благородным, добродушным и геройским братьям нашим!»⁴⁴¹. «Мы, – писали сербы, – обязаны им вечной признательностью, которую завещаем нашим детям. И если даже в нашей среде явятся эгоисты, которые дерзнут возвысить свой голос против братьев русских, они будут сочтены ренегатами, и мы первые поспешим признать их непринадлежащими к нашей народности»⁴⁴². А вот как свидетельствовал уже в наши дни Предстоятель Болгарской Православной Церкви Митрополит Стефан: «Болгарская Православная Церковь и православный болгарский народ будут вечно благодарны и признательны Русской Православной Церкви и великому братскому русскому народу за спасительную защиту и поддержку, которые те оказали нам, болгарам, для сохранения не только нашей славяно-болгарской народности, но и нашей святой православной веры. Особенно сильно была проявлена и чувствовалась эта защита во время тяжкого пятивекового рабства болгарского народа, конец которому положил братолюбивый и христолюбивый русский народ. Величайшие блага нашего народа – его святая православная вера, его славяно-болгарская народность и его народная держава – могли сохраниться главным образом при помощи Русской Православной Церкви и братского русского народа. Поэтому благодарность им и преданность нашего народа будут сердечны и глубоки, неизменны и вечны»⁴⁴³. Другой великий болгарин и вождь болгарского народа Георгий Димитров 15 марта 1948 г. по прибытии болгарской правительственной делегации в СССР для заключения договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Советским Союзом и Народной Республикой Болгарией говорил: «Вступая на дорогую московскую землю, первым нашим словом мы хотим выразить глубочайшую признательность и безграничную благодарность народам Советского Союза и, прежде всего, великому русскому народу за то, что они два раза освободили Болгарию от чужеземного ига. В первый раз – от пятивекового рабства, во второй раз – от немецко-фашистской кабалы»⁴⁴⁴.

Сердце православного русского христианина, как и всякого советского человека, радуется, что народы Балкан свято хранят память о жертвенной любви народов нашей страны. Благодарная память – это лучшая черта народа, она «служит доказательством его нравственной доблести, его духовной внутренней крепости». Вместе с тем она является крепкой основой для дальнейшей теснейшей и сердечнейшей дружбы⁴⁴⁵.

Верим, что русско-балканское церковно-народное братство и дружба, скрепленные многими факторами, в том числе и ратным подвигом, будут жить вовеки!

Да будет и впредь славно служение Русской Православной Церкви своей великой Родине и дружественным народам!.. Сегодня на стыке двух тысячелетий со дня Крещения Руси мы призываемся к неослабному духовному подвигу, к усердному и примерному труду. Так пусть же каждый православный христианин нашей Святой Церкви выйдет, по слову Псалмопевца, на дело свое и на делание свое до вечера (Пс 103:23).

Адрес сербскому митрополиту Михаилу от международного комитета пособия герцеговинцам // ЦБ. 1875. № 37, сент.

Аксаков И. С. Полное собрание сочинений Т. 1. Славянский вопрос. М., 1886.

Алексий, митр. Ленинградский и Новгородский, Патриарший Местоблюститель. Протоиерею Евстафию Караматиевичу, члену Президиума Антифашистского веча народного освобождения Югославии // ЖМП. 1944. № 9.

Амвросий, еп. Можайский. Слово... // ПО. 1878, Т. 1–2.

Анастасий, архим. Дух восточного Православия, западной цивилизации и папизма, проявившийся при борьбе славян с турками // ЦБ. 1876. № 42, окт.

Англичанин о русском сочувствии сербам... // ЦБ. 1876. № 45, нояб.

Априлското въстание и Българската Православна Църква (Сборник, изданный Болгарской Православной Церковью к 100-летию со дня Апрельского восстания). София, 1977.

Б. Е. Источник общественного возбуждения // ЦБ. 1876. № 37, сент.

Бедствия Черногории... Воззвание митрополита Черногорского Илариона // ПО. 1877, Т. 3.

Благодарность сербского народа русскому // ЦБ. 1876. № 35, сент.

Благочинный свящ. Александр Успенский. Пастырям церквей – священникам 2-го благочиннического округа Ефремовского уезда // ЦБ. 1876. № 32, авг.

Борьба греков за независимость // ЦБ. 1878. № 9, март.

Вазов И. Събр. съч. Т. 1. София, 1942.

Варварство Османа-паши // ЦВ. 1878. № 4, янв.; ЦВ. 1877. № 51, дек.

Великодушие русского солдата // ЦВ. 1877. № 31, авг.

Владимир, архиеп. Дмитровский (ныне митрополит). Как относилась к болгарскому вопросу церковная общественность России во время Освободительной войны (1877–1878) // Църквата и съпротивата на българския народ срешу османского иго. Юбилеен сборник по случай 100 години от освобождението. София, Синодально изд-во, 1981.

Воздвиженский М., свящ. Современное обозрение. Славянский вопрос // ПО. 1877, Т. 1.

Воззвание архиеп. Платона // ПО. 1876, Т. 2; ЦВ. 1876. № 30, 33, 35.

Воззвание Болгарского центрального благотворительного общества в Бухаресте к русскому народу // ЦВ. 1876. № 32, авг.

Воззвание боснийских и герцеговинских христиан к английскому народу // ЦВ. 1876. № 31, авг.

Воззвание боснийских и герцеговинских христиан к английскому народу // ЦВ. 1877. №31, авг.

Воззвание за славян к русскому обществу // ЦВ. 1876. № 30, июль.

Воззвание к болгарскому народу // ЦВ. 1877. № 18, май.

Воззвание к духовенству и пастве Кишиневской епархии // ЦВ. 1876. № 33, авг.

Воззвание к московскому купечеству // ЦВ. 1876. № 29, июль.

Воззвание о пожертвованиях южным славянам // ЦВ. 1876. № 31, авг.

Воззвание о помощи христианам в Болгарии // ПО. 1876, Т. 2.

Воззвание покойного митрополита Московского Филарета // ЦВ. 1876. № 29, июль.

Воззвание Преосвященного Тихона, еп. Саратовского, от 21 июля 1876 г. к настоятелям и помощникам настоятелей приходов, монастырей и женских общин Саратовской епархии о сборе пожертвований в пользу бедствующих славян // ЦВ. 1876. № 33, авг.

Воззвание С.-Петербургского отдела славянского благотворительного комитета// ЦВ. 1876. №29.

Воззвание Сербского митрополита Михаила // ЦВ. 1875. № 38, сент.

Воззвания греческих газет о помощи славянским борцам и их результаты // ЦВ. 1876. № 36, сент.

Воробьев Л. Предисловие к книге Захария Стоянова «Записки о болгарских восстаниях».М., 1963.

Восточная Церковь в Греции, Румынии и Сербии в прошлом году // ЦВ. 1875. № 2, янв.

Восточный вопрос в его настоящем состоянии // ЦВ. 1878. № 12, март.

Всем христианам в Югославии, Чехословакии, Элладе и прочих странах, к православным народам, пребывающим в плену фашистских застенков // Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. Московская Патриархия, 1943.

Всенародное одушевление и пожертвования // ЦВ. 1877. № 16,18–19,21–27,29–30.

Встреча государя императора в Румынии // ЦВ. 1877. № 22, июнь.

Встреча раненых в монастыре // ЦВ. 1877. № 32, авг.

Геноцид армян в Османской империи / Под ред. М. Г. Нерсисяна. Ереван, 1982.

Госпитали при московских монастырях // ЦВ. 1877. № 44, нояб.

Греки и западная печать // ЦВ. 1876. № 42, окт.; № 43.

Гудас. Прошедшее, настоящее и будущее востока // ЦВ. 1877. № 16, апр.

Действие наших побед на Англию // ЦВ. 1877. № 42, окт.

Дело далеко еще не кончено // ЦВ. 1878. № 4, янв.

Державина Н. С. Сборник статей и исследований в области славянской филологии. М.; Л., 1941.

Деяния Совещания глав и представителей автокефальных Православных Церквей в связи с празднованием 500-летия автокефалии Русской Православной Церкви. Т. 1. М., 1949.

Диаконов Г., свящ. Речь в день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня – о пожертвованиях // ЦВ. 1876. № 43, окт.

Димитрий, архиеп. Волынский и Житомирский. Речи // ПО. 1877. Т. 1.

Димитров, Г. Ролята и задачите на Българската Църкви. Съчинения. Т. 12. София, 1954.

Доброе слово в Англии о России и русских воинах // ЦВ. 1877. № 43, окт.

Дух восточного православия, западной цивилизации и папизма, проявившийся при борьбе славян с турками // ЦВ. 1876. № 42, окт.

Единодушие России // ЦВ. 1876. № 36.

Заключение мира // ЦВ. 1878. № 8, фев.

Замечательный образец непоколебимого мужества русских генералов // ЦВ. 1877. № 50, дек.

Заринский П., прот. Речь // ЦВ. 1878. № 9, март.

Заседание Славянского комитета 14 июля в Москве // ЦВ. 1876. № 29, июль.

Заслуги Свято-Троицкой Сергиевой Лавры // ЦВ. 1878. № 10, март.

Зверства турок // ЦВ. 1876. № 32, авг.. № 34, авг.

Иванцов-Платонов А., прот. Слово при обновлении храма на подворье Сербской митрополии в Москве 5 ноября 1878 г. // ПО. 1878, нояб.

Из Выборга (отправка добровольцев и напутственная речь пастыря) // ЦВ. 1876. № 36, сент.

Из герцеговинской летописи // ЦВ. 1875. № 39–41, окт.; 1876. № 1–2, янв.

Иностранец о самоотвержении наших воинов – освободителей восточных христиан во время семидневной борьбы на Шипке // ЦВ. 1877. № 34, авг.

Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре // Записки старого московского жителя. Избранная проза. М., Моск, рабочий, 1986.

История Болгарии. М.: Издательство Академии наук СССР, 1954.

История как орудие к возбуждению племенной вражды между греками и славянами // ЦВ. 1876. № 46, нояб.

История Христианской Церкви в XIX веке. Издание А. П. Лопухина. Т. 2. СПб., 1904.

К греко-славянской взаимности // ЦВ. 1876. № 43, окт.

К румынским пастырям и пастве... К солдатам румынской армии // Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. Московская Патриархия, 1943.

К русскому обществу за славян // ПО. 1876, сент.

Кирилл (Христов), архим. Участие Русской Православной Церкви в церковно-патриотическом деле болгарского народа в XIX веке. (Курс. соч.). Загорск, 1984. Машинопись.

Козьменко И. Русское общество и Апрельское болгарское восстание 1876 г. // Вопросы истории. 1947. № 5.

Колокольцев В. Устройство управления Румынской Православной Церкви (со времени ее автокефальности). Историко-каноническое исследование. Казань, 1897.

Конобеев В. Д. Материалы об освободительном движении в Болгарии // Освобождение Болгарии от турецкого ига. Сборник статей. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1953.

Константинопольская Патриархия и Восточный вопрос // ЦВ. 1877. № 25, июнь.

Константинопольская Патриархия, греки и славянская борьба // ЦВ. 1876. № 32, авг.

Корсунский И., проф. Свтятитель Филарет, митрополит Московский. Его жизнь и деятельность на московской кафедре по его проповедям, в связи с событиями и обстоятельствами того времени (1821–1867). Харьков, 1894.

Курганов Ф. Устройство управления в Церкви королевства Греческого. Казань, 1871.

Лебедев А. П. История Греко-Восточной Церкви под властью турок. От падения Константинополя (в 1453 г.) до настоящего времени. СПб., 1903.

Летопись всероссийских пожертвований // ЦВ. 1876. № 32, авг.; № 33, авг.; № 35, сент.; № 36, сент.; № 38, сент.; № 41, окт.; № 42, окт.

Летопись освобождения восточных христиан // ЦВ. 1877. № 15,17–51; 1878. № 1–5.

Летопись. Из герцеговинской летописи // ЦВ. 1875. № 39, окт.; № 44, нояб.; № 45, нояб.; 1876. № 1, янв.

Летопись. От славянского благотворительного комитета // ЦВ. 1876. № 30, июль.

Летопись. Положение славянских семейств, бежавших из Боснии и Герцеговины // ЦВ. 1876. № 8, фев.

Летопись. Последние известия по Восточному вопросу // ЦВ. 1878. № 24, июнь.

Летопись. Результаты Константинопольской конференции // ЦВ. 1877. № 3, янв.

Липранди И. П. Болгария. Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете. Кн. 1. М., 1837.

Можно ли нам не любить братьев славян? // ЦВ. 1876. № 34.

Молебствие в Измайловском Троицком соборе и проводы отъезжающих в Сербию русских // ЦВ. 1876. № 30, июль.

Мухин А., свящ. Поучение о помощи страждущим на юге славянам, сказанное прихожанам пред озимым посевом // ЦВ. 1876. № 48, дек.

Натан Ж. Болгарское возрождение. Пер. с болгар. М., 1949.

Начало летописи освобождения христиан Востока // ЦВ. 1877. № 16, апр.

Нестор (Крыстев), архим. Велчова завера. Троице-Сергиева Лавра, 1964.

Никитин С. А. Революционная борьба в Болгарии в 1875–1876 гг. и Апрельское восстание // Освобождение Болгарии от турецкого ига. Сборник статей. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1953.

Новые документы Константинопольской Патриархии // ЦВ. 1877. № 27, июль.

Нравственные силы русского воина // ЦВ. 1877. № 44, нояб.

Нужды восставших славян // ЦВ. 1876. № 41, окт.

О пожертвованиях в пользу герцеговинских и боснийских семейств: ЦВ. 1875. № 39–50; 1876. № 1–8, 10, 13, 15, 18, 21.

Обнародование манифеста в Кишиневе // ЦВ. 1877. № 16, апр.; ЦВ. 1877. № 15, апр.; ПО. 1877, Т. 1.

Обращение Местоблюстителя Патриаршего Престола Русской Православной Церкви митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия к духовенству и верующим румынского народа // ЖМП. 1944. № 9.

Обращение священников Ябланицы и Топлицы к сербскому народу // ЖМП. 1944. № 11.

Одно из верных средств к нравственному единению греков с нами и со славянами // ЦВ. 1876. № 47, нояб.

Одушевление народа // ЦВ. 1877. № 15, апр.

От Московского славянского благотворительного комитета // ПО. 1876, Т. 2.

От Петербургского отдела славянского благотворительного комитета // ЦВ. 1876. № 27, июль.

Отзыв английского церковного журнала в восточном вопросе // ПО. 1878, Т. 1.

Отзыв иностранной – английской – газеты о добрых качествах русской армии // ЦВ. 1877. № 47, нояб.

Отправка 2-го врачебного отряда в Сербию и речь священника // ЦВ. 1876. № 31, авг.

Павел, еп. Кишиневский и Хотинский. Речь Его Императорскому Высочеству... // ЦВ. 1876. № 49, дек.

Памятник Патриарху Григорию V // ЦВ. 1877. № 18, май.

Панихида по Н. А. Кирееве // ЦВ. 1876. № 28, июль.

Панславизм // ЦВ. 1876. № 51, дек.

Патриарх Алексий. Слова, речи, послания, обращения, доклады, статьи (1941–1948). М., 1948.

Патриарх Кирилл. Экзарх Анфим (1816–1888). София, 1956.

П-в А. Молитвы русского народного движения за свободу славянства // ЦВ. 1877. №2, янв.

Первомученик за свободу греков // ЦВ. 1877. № 20, май.

Переход русских через Балканы и новые победы // ЦВ. 1877. № 27.

Петров Л. Война России с Турцией 1806–1812 гг. Т. 1.

Письмо воспитанников Новочеркасской гимназии генералу Чернову и ответ его // ЦВ. 1876. №44, нояб.

Письмо грека в защиту русских // ЦВ. 1877. № 20, июль.

Письмо и пожертвования митрополиту Сербскому от одного русского настоятеля // ЦВ. 1876. № 33, авг.

Письмо князя Черногорского // ЦВ. 1876. № 42, окт.

Письмо священника в редакцию с пожертвованиями герцеговинцам // ЦВ. 1875. №41, окт.

Письмо Сербского митрополита // ЦВ. 1876. № 29, июль.

Политическая пропаганда против России на востоке // ЦВ. 1877. № 32, авг.

Политическое усложнение // ЦВ. 1878. № 5, фев.

Положение дел в югославянских православных Церквах // ЦВ. 1875. № 31, авг.

Поместные Православные Церкви (Грузинская, Сербская, Румынская, Болгарская, Кипрская, Элладская, Албанская, Польская, Чехословацкая и Православная Церковь в Америке). Док. дисс. Т.2. МДА, 1977. Машинопись.

Послание Софийского митрополита Стефана к русскому народу // ЖМП. 1945. № 5.

Последние известия по восточному вопросу // ЦВ. 1878. № 13, 15–43,25.

Последние известия по восточному вопросу // ЦВ. 1878

Правда о религии в России. Московская Патриархия, 1942.

Православный Восток в минувшем году // ЦВ. 1877. № 3, янв.; 1878. № 2, янв.

Предложение Его Высокопреосвященства Антония, архиеп. Казанского, Казанской Духовной консистории // ЦВ. 1876. № 35, сент.

Прибытие русских добровольцев в Сербию // ЦВ. 1876. № 41, окт.

Приезд делегации Болгарской Православной Церкви в СССР // ЖМП. 1945. №9.

Прием раненых в больнице Николо-Угрешского монастыря. Прибытие раненых в Сергиев Посад // ПО. 1877, Т. 3.

Призыв Орловского архипастыря к пожертвованиям в пользу болгар // ПО. 1876, Т. 2.

Призыв ратников на службу и настоящее положение дел // ЦВ. 1877. № 30, июль.

Проводы из Сербии в Россию тела полковника Николая Раевского // ЦВ. 1876. № 37, сент.

Протоиерей и жена его – добровольцы // ЦВ. 1876. № 36, сент.

Путешествие греческого министра по европейским столицам // ЦВ. 1878. № 34, сент.

Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 4. М., 1949.

Рамушевский. Цели и стремления турков. Деревенские письма // ЦВ. 1877. № 27, июль.

Распоряжения епархиальных начальств о пожертвованиях на славян // ЦВ. 1876; № 40, окт.

Рассказ бессарабского священника о страданиях под турецким игом православных болгар // ЦВ. 1875. № 46, нояб.

Результаты войн России с Турцией // ЦВ. 1878. № 28, июль.

Религиозная сторона восточного вопроса // ЦВ. 1876. № 44, нояб.

Религиозность и крепкая вера – основание боевых доблестей нашего солдата // ЦВ. 1877. № 48, дек.

Религиозность русского воина // ЦВ. 1877. № 37, сент.

Речь Московского митрополита в Троицкой Лавре // ЦВ. 1877. № 18, май.

Речь полковника Е. В. Богдановича // ЦВ. 1876. № 36, сент.

Россия, Греция и Западная Европа во время Крымской войны // ЦВ. 1876. № 45, нояб.

Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. Московская Патриархия, 1943.

Русские и сербы // ЦВ. 1877. № 4, янв.

Русский солдат после боя // ЦВ. 1878. № 2, янв.

Савинский С., проф. Пятнадцать дней в Югославии // ЖМП. 1945. № 6.

Сергий, митрополит Московский и Коломенский, Патриарший Местоблюститель. Пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви 22 июня 1941 г. // Правда о религии в России. Московская Патриархия, 1942.

Скорбная летопись христианского востока // ЦВ. 1877. № 15, апр.

Слова генерала Гурко гвардейцам // ЦВ. № 44, нояб.

Слово архиеп. Донского Платона // ЦВ. 1875. № 44, нояб.

Слово митрополита Вениамина, Экзарха Московской Патриархии в Америке // Правда о религии в России. Московская Патриархия, 1942.

Слово преосвященного Феодосия, еп. Екатерннославского и Таганрогского // ПО. 1876, сент.

Советская историческая энциклопедия. Т. 2. М., 1962.

Стойкость русских солдат (из газеты «Морнинг Пост») // ЦВ. 1877. № 28, июль.

Стоянов 3. Записки о болгарских восстаниях. Пер. с болгарского. М., 1963.

Страдания Болгарии // ЦВ. 1876. № 28, июль; № 30–32; 41–43; 45.

Теплов В. Греко-болгарский церковный вопрос по неизданным источникам.

Историческое исследование. СПб., 1889.

Торжество по случаю взятия Плевны // ЦВ. 1878. № 48, дек.

Торжество славянской идеи и русское духовенство // ЦВ. 1876. № 30, июль.

Три письма Преосвященного Феофана по Восточному вопросу // ПО. 1877.

Т. 1.

Трубецкой Е. Воспоминания. София, 1921.

Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Т. 3, М., 1954.

Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. М.; Л., 1966;

Т. 11,13.

Утешения и ободрения веры // ЦВ. 1877. № 35, сент.

Филарет Московский, свт. Проект послания от Святейшего Синода Вселенскому Патриарху, Архиеп. Софронию, составленный митрополитом Филаретом. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам. Т. 5. Ч. 2. М., 1888.

Фонд Васильчиковых // Центральный государственный исторический архив. Ленинградское отделение. Ед. хр. 823. Л. 2.

Фортунатов П. К. Боевой русско-болгарский союз в войне 1877–1878 гг. // Освобождение Болгарии от турецкого ига. Сборник статей. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1953.

Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969.

ЦВ. 1876. № 4,14,27,29, 31,41,48; 1877. № 2, 5, 10–11, 13–15,18–20,24,31,36, 39,45, 50–51; 1878. № 4,6,28.

Цветков П., прот. Они не одиноки // Правда о религии в России. Московская Патриархия, 1942.

Цветков Д. П., прот. Слово Югославской воинской части на территории СССР перед отправлением ее на фронт 27 июля 1944 г. // ЖМП. 1944. № 10.

Цель войны // ЦВ. 1877. № 41, окт.

Церковь в Герцеговине // ЦВ. 1876. № 26, июль.

Чениговский С., свящ. Письмо // ЦВ. 1875. № 41, окт.

Червенков В. Выступление на XIX съезде КПСС // Правда. 1952,10 окт.

Червенков В. Под знаком нерушимой дружбы с великим Советским Союзом // Правда. 1952,8 сент.

Червенков В. Понемчените юроди нас и Паисий. «Говори радиостанция Христо Ботев». Т. 1. София, 1950.

Черногорцы в войне с турками // ЦВ. 1876. № 46, нояб.

Что подумывают греки? // ЦВ. 1878. № 17, май.

Шипкинские страстотерпцы // ЦВ. 1877. № 33, авг.

Шишмаков И., проф. Увод в историята на българското възраждане. България 1900 години. София, 1930.

Яковлев Н. Н. Русское добровольческое движение на Балканы в 1876 г. // Ученые записки. Вып. 15. Куйбышев, 1955.

Янышев И., прот. Речь, сказанная в Исаакиевском соборе И ЦВ. 1877. № 15.

«Возлюби ближнего твоего, как самого себя», – отвечал Господь на вопрос о том, какая наибольшая заповедь в Законе Божием. Подчеркивая всю важность и величие этого веления, Спаситель поставил его в неразрывную связь с заповедью о любви к Богу: первая заповедь – любовь к Богу, вторая подобная ей – любовь к ближнему. «На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф.22:36–40). Раскрывая эти мысли Божественного Наставника ближайший Его ученик святой апостол и евангелист Иоанн Богослов прямо и ясно свидетельствовал: «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1Ин.4:20).

Естественно, что Церковь Христова глубоко усвоила эти наставления, повторяет их во всех догматических, нравоучительных системах и, что не менее важно, осуществляет их в своем ежедневном практическом служении Богу и людям.

Так поступают все христианские Церкви – все христиане. Так служила и служит и наша Святая Православная Русская Церковь.

Нет нужды, да и возможности, в данном небольшом сообщении прослеживать диаконическую функцию нашей Святой Церкви во всей её широте и притом на протяжении всей истории её бытия, подражая русским летописцам, старавшимся – в отличие от византийских «хронистов» – не опустить ни одного года в смене времен. Для раскрытия сущности основ диаконии достаточно взглянуть на служение Церкви в века её становления и утверждения в Древней Руси, опираясь, по преимуществу, на русские церковные памятники литературы того же времени – эти добрые, можно сказать, неоспоримые показатели и свидетели, причем того, что входит в состав жизни Церкви как нечто важнейшее и нужнейшее. Конечно, формы выражения диаконии Церкви могут меняться в зависимости от земных условий бытия, но сущность ее остается вечной, ибо «любовь никогда не перестает» (1Кор.13:8).

* * *

В чем, прежде всего, проявляется диакония Церкви?⁴⁴⁶ – В создании подлинно христианской семьи. От её формирования, развития, воспитания зависит дальнейший рост любви к ближним и дальним, служение им вплоть до самопожертвования. – И Русская Православная Церковь создавала христианскую семью.

Идеалом благословенного Богом супружества представляла Церковь святых Петра и Февронию Муромских. Жили они, – говорится в «Повести» о них, – «благочестиво, ни в чем не преступая Божии заповеди». Когда же бояре потребовали от Февронии отказаться от княжества из-за её более низкого происхождения, обещая ей за это предоставить сколько угодно богатства, святая сказала им: «Ничего иного не прошу, только супруга моего». Верен остался ей и супруг – «пренебрег княжением своим, чтобы заповеди Божьей не нарушить». По их молитве Господь сподобил их умереть в один день – 25 июня – и быть похороненными, «как повелели они сами – в едином гробе», хотя были оба уже в иноческом чине (10:639,641,645. Ср. 14:118,119,122)⁴⁴⁷.

Примером благочестия супруги и матери изображается праведная Юлиания (Иулиания) Лазаревская (Муромская, †1604) с сыном ее Каллистратом (по прозванию Дружиной Осорьиным). С юных лет блаженная возлюбила Спасителя, Его Пречистую Матерь, была смиренна, послушна, молчалива, прилежала молитве и посту. «Еще в девственном возрасте все заповеди справила и, как бисер многоценный, светилась среди тины» (19:267). Будучи благочестивой, св. Юлиания отличалась теплотой чувства, преданностью долгу супруги и матери. С женской нежностью у нее соединялась и твердость воли, мужество, самоотверженное служение нуждающимся, больным. «По мале же, – читаем в житии, – мор бысть на люди силен, и мнозиумираху пострелом (язвой), и оттого мнози в домехзапирахуся и уязвенных пострелом в дом не пускаху, и ризам не прикасахуся. Она же отай свекра и свекрови, язвенных многих своими руками в бани омывая, целяше, и о исцелении Бога моляше. И аще кто умираше, она же многи сироты своимирукамаомываше и погребальная возлагаше, погребатинаймая, и сорокоуст даяше» (13:545). Св. Юлиания учила благочестию и своего мужа, в частности понуждала его чаще молиться. А когда муж по делам царской службы надолго отлучался в Астрахань, «она же вта времена по вся нощи без сна пребываша, в молбах и в рукоделии» (13:543).

Русская Церковь последовательно и настойчиво раскрывала христианские обязанности родителей по отношению к детям и детей к родителям. Родителям внушается учить детей страху Божию, вежливости, порядку, дочерей – рукоделию, сыновей – мастерству, «кто в чем способен, какие кому Бог возможности дает»; любить детей, беречь, «но и страхом спасать»; блюсти их телесную чистоту и беречь от всякого греха «как зеницу ока и как свою душу» (11:85). В одном из наставлений отца сыну говорится: «Сын мой, если хочешь достичь многого в глазах Бога и людей, то будь ко всем почтителен и добр ко всякому человеку, и за глаза, и в глаза. Если над кем-нибудь смеются, то похвали его и полюби, и от Бога получишь вознаграждение, и от людей похвалу, и от защищенного тобой – почитание» (8:497). Если же родители будут поступать иначе – не будут учить детей и дети будут грешить «по отцовскому или материнскому небрежению, о таких грехах им и ответ держать в день Страшного Суда» (11:85). Они «лютее разбойника осудятся» (3:125).

Дети обязуются именем Божиим почитать родителей, любить их, беречь, повиноваться им в Боге, утешать их во всем, носить на себе их немощь «и всякую скорбь от всей души» (11:89). Если же они в старости «оскудеют разумом» – не бесчестить их, не укорять, не забывать их труда, забот и печалей о детях (11:89). «Не глаголи того, – обращается к детям церковный учитель, – яко много има (им) добра сотворихпищею и одеждами, но неси от них свободен: не можеши их родити, яко же они тебе» (3:127 ). Другими словами говоря, родители дали детям самое ценное – жизнь, и как бы хорошо дети ни относились к ним – тем не менее останутся в постоянном долгу перед ними. Образно и потому легко запоминаемо сказано о почитании родителей в византийском сборнике XI в. «Пчела», переведенном на Руси в конце XII в. и до XVIII в., с рядом дополнений, изменений, пользовавшимся большой популярностью. «Кто думает позаботиться о родителях, – читаем в «Пчеле», – пусть взглянет на аистов. Они ведь, видя родителя своего от старости ослабевшим, вокруг него стоя, охраняют своими крыльями и пищу щедро подают, и, когда тот захочет лететь, помогают ему, понемножку облегчая крылами своими». И дальше: «Таким будь для родителей своих, какими хотел бы видеть детей своих» (7:505).

Добрым детям, как исполняющим заповедь Божию к родителям, напоминается, что Господь благословит их жизнь «в благости», услышит их молитву, «в день печали избавит», простит грехи, помилует, пошлет долголетие – до «старости маститой», а после кончины – вечную жизнь (11:89). Иное ждет детей плохих. Тот, кто оскорбляет своих родителей, осуждает, ругает, «кто биет отца или матерь, от Церкви да отлучится и лютою смертию да умрет. Писано бо есть (Сир.3:9): отча клятва иссушит, а материна искоренит; сын бо, рече, непослушлив отцу, в пагубу будет и не поживет, а иже прогневает отца или досажает матери и мнится таковый не согрешая к Богу ( – ложь есть), и есть таковым горее поганого и обещник (общник) есть нечестивым, о них же Исаия пророк рече: возьмутся нечестивые, да не видят славы Господня (Ис.26:10). Сих бо нечестивыми именова, иже бесчествуют родителя своя. И паки: досаждающего отцу и укоряющего старость матерню, да исклюют его вранове, и да съедят орли» (3:126).

Взаимные обязанности родителей и детей в обобщенной форме выражены в предсмертном завещании благоверного князя Дмитрия Донского, жизненный подвиг которого особенно изучается ныне историками и богословами нашей Церкви, т.к. ставится вопрос о возможности его канонизации. В последние минуты жизни, как правило, говорят кратко, но самое главное, необходимое. То же сказал и великий князь. «И призва к себе княгиню свою Евдокею, и сыны своя, – свидетельствует летописец, – и рече: «Послушайте мене вси. Се аз отхожу света сего. Ты же, драгая моя княгиня Евдокея, буди чадом своим отец и мати, наказующе их и укрепляюще все по заповедем Господним, послушливым и покорливымбыти, и Бога боятися, и родителя своя чтити». И речесыновом своим: «Плод чрева моего, Бога бойтеся и чтите родителя своя, мир и любовь имейте межю собою... Бог же мира да будет с вами» (17:317).

С созданием правильной, крепкой семьи соединялась забота Церкви об улучшении положения паствы, о том, чтобы поставить в правильные, справедливые взаимоотношения всех людей православной Руси – членов большой семьи.

Касаясь социального вопроса, Церковь и с кафедр своих храмов и через свою литературу стремилась облегчить и смягчить, в конечном счете совсем изжить тяжелые формы неравенства и провести в общество начала христианского правосудия и нелицеприятия.

Ко времени Крещения Руси и в последующие века существования Русской Православной Церкви в обществе господствовало частное право, право сильного, когда со стремлением к приобретению имущества шло и порабощение свободных людей. Богатые, сильные, по слову известного учителя XIII в. епископа Владимирского Серапиона, «акы зверье» «жадали» всех погубить «ненасытьством именья порабощали», не миловали сирот, «не знали человеческого естества» (22:195,196); «друзии же, имения не насыщешася и свободные сироты порабощают и продают» (23:481–482). Холопов можно было безнаказанно продать, заложить как вещь и даже убить. Они были лишены права иска на господина «Русской Правдой». И вот в их защиту раздался утешительный и спасительный голос Церкви. Правда, иногда упрекают Русскую Церковь в том, что она сама владела крестьянами. Но факты свидетельствуют, что земли с крестьянами Церковь получала или от князей для материального обеспечения, или от зажиточных людей по духовным завещаниям, или от вступавших в монастыри самих владельцев. Важно, что на монастырских землях было жить лучше, вольготнее, почему на эти земли народ шел охотнее. Когда Церковь говорила (и на деле осуществляла) устами своих пастырей: «Если имеешь доброго раба, то имей его не только как брата, а как сына» (25:191), – всякому крестьянину становилось ясно, в чьей зависимости пребывать легче.

В отношении к униженным, закабаленным и вообще несправедливо презренным Церковь стояла на высоте своего служения обществу. «Из Церкви, – писал в прошлом веке один исследователь древнерусской жизни, – с кафедры храма, из монастыря, из келлии подвижника, в беседах с рабовладельцами, в посланиях к князьям и боярам, неумолчно раздавался пастырский голос в защиту людей несвободных, голос, требовавший или освобождения их, или по крайней мере улучшения их материального и нравственного быта» (А.П.Щапов, 26:5). И церковные каноны, и пастырские послания запрещали священнослужителям принимать в Божии храмы даже дары от злого господина, который «челядь свою ранами муча и гладом моря, наготою же томя» налагает на нее работу не по силам (25:195.См. и «Слово о том, какоимети челядь», 3:127–129).

Исходя из учения о христианском милосердии, церковные проповедники раскрывали наставления Спасителя, неоднократно обращаясь к Его притче о богатом и Лазаре, ярко выделяя те черты, которые были подмечены в тогдашнем обществе. В Прологе на 15 октября в видении св. Андрея юродивого изображена картина смерти подобного евангельскому богачу жестокого господина, который был лют к своей челяди. И вот он умер, хоронят его, – сатанинские легионы со всевозможными мерзостями сопровождают его тело до могилы. А в сказании о хождении св. Феодоры по мытарствам (Пролог на 30 декабря), весьма распространенном в среде русского народа, жестокосердие (немилосердие) отнесено к последнему – 20 мытарству, т.е. к тому, которое непосредственно отделяет душу от врат Неба. «Нет пользы, – учит русский проповедник, – если будем поститься и от жестокого сердца не воздержимся. Кто не ест мяса, воздерживается от пития, а убогих не милует, тот хуже скота. Кто на голой земле лягает всю ночь, не спя молится, а убогих не милует, и тот не лучше скота... Милостыня выше приноса в церковь. Не утворяй церкви, видя скорбящего брата: живой храм выше, истовее церкви» (2:ХІVII). И богатые и бедные равны перед Богом – для одних и других одинаковы требования закона христианской любви. Само по себе богатство не является злом (как и бедность добром). Оно становится преступным и навлекает на себя гнев Божий, когда владеющие им для себя «богатеют», отвергая или нарушая закон милосердия. В одном поучении Пролога (на 26 ноября), изъясняющем слова Господа в день Страшного Суда, говорится: «Не осуждаю богатыя, но не милостивые, и бесчеловечество их препираю» (2:ХІ).

Церковь строго осуждала не только притеснения разного рода или жестокость, но и все виды нарушения любви к ближнему: гордость, высокомерие, надменность, гнев, злопамятство, вражду, ссоры, зависть, клевету, ложь и пр. Своим строгим и справедливым словом она обличает всех виновных – и сильных – славных в земном мире, и слабых – неизвестных или малоизвестных. «Любовь имейте со всяким человеком, – учит епископ Новгородский Лука Жидята (нач.ХІ в.). – Не рой ямы пред братом, да не ввергнет тебя Бог еще в большую... Будь правдив... Прощайте брат брату и всякому человеку, а не воздавайте злом за зло... Не осуди брата даже мыслию... Помните и милуйте странных и убогих и заключенных в темницах, и будьте милостивы» (24:88).

Очевидно, Русская Православная Церковь учила верующих как семейному, личному, так и общественному благоустройству, опираясь на Евангельскую заповедь о любви к ближнему в ее различных жизненных проявлениях.

По отношению к гражданским властям требовалось повиновение как условие порядка и благополучия. «Темже и князьям покоряйтесь и должную им честь воздавайте, – заповедует «Домострой», – ибо князь послан Богом карать злодеев» (11:77.Ср. 3:109,345). Служение земному «царю с правдой» сопоставлялось с служением Богу – Небесному Царю (11:77. Ср. 3:4). Пренебрежение властями считалось ведет к нерадению и о Боге – «иже на власти земней видимого владыки не бояйся, какоубоиться его же не видит» (3:4, §20).

Предержащим властям также напоминались их обязанности и более того, настойчиво отмечались качества, необходимые правителю.

Правитель должен «отечески заботиться» о своих подданных («сущая о тебе... почитай и бреги» – преп. Максим Грек, 20:132,179), «непослушных и зловредных грешников понуждать к согласию с добрыми людьми» силой закона и справедливости, «а добрых подданных беречь своим жалованьем и положенной им милостью и побуждать к добродетелям и добрым делам» (10:543); не презирать малых, «которые под ним: ведь малые уже и не малые, когда полезны великим» (10:159). Правителю недостойно слушать клеветника, «сладко глаголюща» (3:119). Восхваляя князя Бориса, Кизикский митрополит Митрофан воскликнул: «Как нареку тебя, христолюбивый великий князь! Воистину ты друг правды, вместилище мудрости, гнездо милосердия» (9:275). Справедливость князя представлялась настолько высокой, что от нее ставилась в зависимость судьба страны. «Если князья справедливы в стране, – размышляет преподобный Нестор Летописец, – то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь глава земли... Горе городу тому, в котором князь юн, любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает» (18:72).

– Справедливость, мудрость, доброта трезвенность – это те добродетели, которые выдвигаются Церковью не только как ценности в моральном плане, но и как гражданские достоинства. Само слово «самодержец» понималось как умение держать себя. «Отсюда самодержавие, – по заключению преподобного Максима Грека, – получает два смысла: во-первых, им обозначается соответствие царя нравственному идеалу вообще; а во-вторых, оно указывает, что царь подчиняется началу законности и проводит его в своем управлении государством» (20:11).

С правителя, как сильного «мира сего, больше спросится на том свете», а поэтому ему «надо особенно стремиться иметь страх Господень, и смирение, и любовь и милость» (8:14). В своем послании к князю Дмитрию Борисовичу Яков-черноризец советует князю быть всегда добрым, блюстись от пьянства, гордости, беззаконных связей, – «ибо похоть свирепа, как дикое зелье, само по себе возникает на непаханной ниве», – иметь терпение, возлюбить Христа. «Нет ничего важнее, – завершает он свое послание, – как знать Господа и повиноваться деснице Его и шуйце Его, и творить волю Его, и соблюдать заповеди Его» (7:457,459,461,463). Обладающий подобными качествами и добродетелями правитель, по слову преподобного Максима Грека, «есть православен, образ одушевлен Царя Небесного» (20:11).

Примечательно, что Церковь не преминула отметить и такой факт строгой зависимости морального состояния начальников от духовного облика князя, чем лишний раз подчеркивалась важность, необходимость христианских, человеческих качеств для князя. Когда Полоцкий князь Константин спросил у Тверского епископа Семена, где будет на том свете тиун, епископ ответил: «Где и князь!... Если князь хороший, Богобоязненный, людей бережет, правду любит, то выбирает тиуном или иным начальником человека доброго и Богобоязненного, исполненного страха Божия, разумного, праведного, творящего все по законам Божиим и судить умеющего. Тогда князь – в рай, и тиун – в рай». В ином случае – и участь обоих иная (7:465.Ср. 13:377).

Чтобы представить наглядно образ доброго князя указывались примеры. Характерна в этом отношении «Похвала роду Рязанских князей», в которой восхваляется их вера, благочестие и, как естественные следствия их христианского устроения, их гражданское мужество, ревностное служение Отечеству. «Государи из рода Владимира Святославича, – говорится в «Похвале», – воспитаны были в благочестии и во всяком наставлении духовном. От самых пеленок Бога возлюбили. О церквах Божиих усердно пеклись», с умилением слушали Божественное Писание, прилежали к молитвам, соблюдали посты, причащались святых Христовых Таин «и кресты на груди своей носили»; пребывали «в правде-истине», соблюдали душевную и телесную чистоту, «а в браке целомудренно жили, помышляя о своем спасении». По отношению к подданным были братолюбивы, легки сердцем, ласковы, «к приезжим приветливы», «злонравных людей отвращались, с добрыми только беседовали». С таким духовным устроением они крепко держали «государев сан», имели «мужественный ум», были «сверх меры храбры», «в сражениях страшны» для врагов, бились с ними «за святые Церкви и православную веру», побеждали «многих супостатов, поднимавшихся на них», и прославили свои имена «во всех странах», «а отчину свою от врагов безленостно оберегали» – «с чистой совестью, и крепостью, и разумом держали свое земное царство, и к небесному приближаясь» (7:201, 203). В «Житии» св. Александра Невского свидетельствуется: «И дал ему Бог премудрость Соломона, а храбрость царя римского Веспасиана... Везде побеждая, (он) был непобедим» (14:78). «И приумножились дни жизни его в великой славе, так как князь Александр любил иереев, и монахов, и нищих, митрополита же и епископов чтил и слушался их, как самого Христа» (13:341. См. и о царе Феодоре Ивановиче 15:146, а также 9:281).

Стремясь прекратить вероломства отдельных русских князей и сохранить русскую землю от кровопролития братской крови, от междоусобной брани, ведущей к ослаблению и распаду русского народа, Церковь настойчиво звала к миру, подкрепляя свое слово решительными и смелыми действиями.

Священнослужители Русской Православной Церкви, а тем более ее предстоятели, смотрели на свое служение в условиях раздробленности Руси как на призвание Божие удерживать князей от распрей, а потому с усердием посредничали в их сложных взаимоотношениях. «Княже! – писал в 1195 г. митрополит Никифор великому князю Рюрику Ростиславичу, – мы есмы приставлены в Русской земле от Бога востягивати вас от кровопролития ажьсяпрольяти крови крестьяньской в Русской земле» (21: стб. 684).

В 1128–1129 гг. игумен Андреевского монастыря Григорий отвратил столкновение великого князя Мстислава с тмутороканским князем Всеволодом Ольговичем (21: стб.291).

В 1136 г. митрополит Михаил примирил черниговских князей с киевским великим князем Ярополком. Летописец свидетельствует, что митрополит ходил с крестом в руках между противостоящими и склонил их к целованию креста (21:стб.299–300). А через три года – в 1139 г. – тот же митрополит предотвратил конфликт в самом Киеве, уговорив князя Вячеслава (брат и преемник Ярополка) отказаться от Киева в пользу более сильного Всеволода Ольговича (21: стб.302–303), и т.д.

Церковь обращала внимание на то, что жизнь в согласии и любви призывала Божие благословение. «Новгородцы по наставлению Ионы (своего архиепископа в годы 1468–1471, – К.С.) жили в любви между собой, никогда не затевали междоусобных распрей друг с другом. А земля плодоносила больше, чем в другие годы, и во всех новгородских и псковских пределах было изобилие всяких плодов» (9:371,373). С другой стороны отмечалось то, что ссора князей непременно приведет к потере независимости (7:113). «Молимся, княже, тобе и братоматвоима, – обращался митрополит Николай к Владимиру Мономаху и черниговским князьям, предохраняя их от междоусобной войны с киевским великим князем, – не мозетепогубитиРусьской земле; аще бовозметь рать межю собою, поганииимутьрадоватися, и возмуть землю нашю, южебеша стяжали ваши деды и отцы ваши... а вы хощетепогубитиРусьскую землю» (21: стб. 237–238). Считалось, что заповедь Господню исполнил тот князь, который «ни с кем никогда не враждовал» (18:239).

«Одумайтесь, князья, – еще и еще взывали церковные проповедники, – вы, что старшей братии своей противитесь, рать воздвигаете и поганых на братью свою призываете, – пока не обличил вас Бог на Страшном Своем Суде!... Познайте, князья, свое величество и честь свою. Князя деда имеете святого Владимира, который к Богу привел тысячи тысяч и тьмы тем душ праведных! Вспомните и о том, каких братьев имеете – великих чудотворцев Бориса и Глеба! Им подражайте и последуйте, их примером научитесь! Когда сатана посеет вражду между вами, помяните этих святых, – как предпочли они лучше смерть принять, чем удержать в себе вражду против брата. Кто из вас обиду стерпит и первый мира будет искать, тот равную с ними награду от Бога получит» (18:237,238. Ср.6:339 – неделя 18 по Всех Святых).

Особенно усугублялась диакония Церкви во времена лихолетий нашей Родины: при нашествии на Русь монголо-татар и монгольском иге, в смутные годы XVII века, в Отечественные войны XIX и текущего столетий. «В период феодальной раздробленности Церковь выступала за единство, против междоусобиц», а в смутное время «она вдохновляла на борьбу с иноземными захватчиками» (Д.С.Лихачев, 27:2). Описание бедствий, скорбь по погибшим и плененным, необходимость подвига до самопожертвования во имя свободы, благословение на подвиг, ободрение в борьбе, молитва к Богу о помощи и надежды на помощь Божию, восхваление воинского героизма, мужества, описание встреч русских воинов после сражений и побед, благодарение Бога за помощь, содействие гражданским властям в установлении порядка после изгнания врагов – все это носило должное отражение в диаконии Русской Церкви.

В годы борьбы с захватчиками появился целый ряд замечательных церковных творений, которые или целиком были посвящены патриотической теме (напр. «Послание на Угру» архиепископа Ростовского Вассиана Рыло. 9:523–537) или уделяли ей немало внимания. Из последних творений необходимо упомянуть «Житие преподобного и Богоносного отца нашего игумена Сергия Чудотворца» (8;256–429). Характеризуя этот памятник, Д.С. Лихачев пишет: «Сквозь драгоценную узорчатость «плетения словес» с тем большим контрастом выступает перед читателем личная скромность Сергия и его тяжелая жизнь труженика и радетеля о Русской земле» (8:12). Последние слова следует повторить – «труженика и радетеля о Русской земле», ибо преподобный Сергий, Лавра которого торжественно отпраздновала в июле 1987 г. свой 650-летний юбилей, стал образом, примером служения Родине для всех тружеников Русской Православной Церкви.

Важным в подъеме патриотического чувства явилось описание постигших Русь бедствий во время захвата ее территории (и после) степным народом, выражение скорби по погибшим и уведенным в плен. В этом плане замечательны проповеди Владимирского епископа Серапиона – эти, по слову современного исследователя литературы Древней Руси, «живые свидетельства единства русской литературы на всем пространстве Русской земли от Киева на юге, Галицко-Волынской Руси на юго-западе и Владимиро-Суздальской Руси на северо-востоке... Его проповеди свидетельствуют об общем всей русской литературе отношении к страшным событиям иноземного нашествия и ига» (7:22). Слова Владимирского Святителя представляют собой как бы единый цикл, передающий боль сердца, от бедствий вражеского нашествия. «Разрушены Божьи церкви, – говорит он, – осквернены сосуды священные, честные кресты и святые книги, затоптаны священные места, святители стали пищей меча, тела преподобных мучеников птицам брошены на съедение, кровь отцов и братьев наших, будто вода в изобилье, насытила землю; сила наших князей и воевод исчезла, воины наши, страха исполняясь, бежали, множество братий и чад наших в плен увели; многие города опустели, поля наши сорной травой поросли, и величие наше унизилось, великолепие наше сгинуло, богатство наше стало добычей врага, труд наш неверным достался в наследство, земля наша попала во власть иноземцам» (7:447,443).

В появившемся в конце XIII – начале XIV в. «Житии» св. Михаила Черниговского рассказывалось, с одной стороны, о жестокостях поработителей, с другой – о непреклонной верности русского князя и сопровождавшего его боярина Феодора своей Земле и Церкви. Рассказ о мужественной кончине в Орде за православную веру двух лучших русских людей имел огромный патриотический смысл: это был протест против насилий и призыв не примиряться с угнетателями.

Вывод из описаний бедствий становился ясным и убедительным: необходимо любой ценой, вплоть до самопожертвования, стряхнуть чужеземное иго. «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть, – утверждали православные русские люди и взывали: за святые Божьи Церкви и за веру христианскую, за отчину» (14:70). «За веру правую, – говорилось в «Стихах покаянных», распеваемых вначале в монастырях во время иноческих трапез, а в XVI в. вышедших за пределы обителей, – пострадаем купно за веру православную, и за святые обители, и за благоверного царя нашего, и за народ православный. Воспротивимся же нашим гонителям, не посрамим своего лица, да не уклонимся, овоины, пойдем на враждебных и безбожных агарян, попирающих православную веру» (12:561).

Церковь благословляла на ратный подвиг во имя спасения Отчизны и в решительные, трудные минуты ободряла воинов, вселяя в них мужество и надежду на помощь Божию.

В «Житии» преподобного Сергия свидетельствуется, что Радонежский Подвижник благословил перед Куликовской битвой великого князя Дмитрия Ивановича и, вооружив его молитвой, сказал: «Иди против безбожных, и если Бог поможет тебе, ты победишь и невредимым в свое отечество с великой честью вернешься» (8:387.Ср.16:196). Для постоянного напоминания о данном благословении и участия в бое Преподобный передал «в руки великого князя» двух иноков со словами: «Вот тебе мои воины, а твои избранники, ... твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами». «И осенил Христовым знамением все войско великого князя» (8:147). Когда же Дмитрий Иванович, тем не менее, увидев многочисленное татарское войско, усумнился и заколебался, что же делать, внезапно явился от святого гонец с посланием, гласившим: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску мир и благословение» (8:173). «Без всякого сомнения, господин, смело вступай в бой со свирепостью их, нисколько не устрашаясь, – обязательно поможет тебе Бог» (8:387). Посланец вручил еще князю от преподобного старца «хлебец Пречистой Богородицы» (8:173). Благословение Троице-Сергиевой обители было прислано и царю Ивану IV, когда он стоял под стенами Казани. Прибывшие два инока передали от монастыря святую икону (на которой были изображены Живоначальная Троица и Пресвятая Богородица с двумя Апостолами – видение Преподобного Сергия), просфору и св. воду (11:495). Благословил на бранный подвиг царя Ивана IV и митрополит Макарий вместе с другими епископами и священниками, вручил ему «невидимое оружие» – крест Христов и уверил: «Всемогущий Бог молитвами Пречистой Своей Матери подаст помощь и окончательное одоление супостатов... И получили благословение от святителей все воины от мала до велика» (11:457,459).

В исторический, весьма важный момент событий на Угре в 1480 г., положивших конец почти трехсотлетнему ордынскому игу, когда великий князь Иван III, как ровно сто лет тому назад и Дмитрий Донской, заколебался было перед войском хана, на Угру прислал ему «смиренное благословение» архиепископ Ростовский Вассиан Рыло (1468–1481) с призывом к решительным действиям. «Мужайся и крепись, духовный сын мой, – писал архиепископ Вассиан, – как добрый воин Христов... Отложи весь страх... Господь Бог укрепит тебя и поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству... Выходи же скорее навстречу, призвав Бога на помощь и Пречистую Богородицу, нам, христианам, Помощницу и Заступницу, и всех святых Его. Последуй примеру прежде бывших прародителей твоих, великих князей... Я имею в виду Игоря, и Святослава, и Владимира... А достойный похвал великий князь Дмитрий, прадед твой, какое мужество и храбрость показал за Доном над теми же окаянными сыроядцами – сам он впереди бился и не пощадил жизни своей ради избавления христиан... За его отвагу всемилостивый Бог... быстро послал Свою помощь... Так и теперь, если последуешь примеру прародителя твоего, великого и достойного похвал Димитрия, ... то Господь, увидев твое дерзновение, также поможет тебе... За православную веру христианскую и за Божии Церкви...» (9:525,527,529,531. См. и 20:121).

И кто знает, как развивались бы события и на Куликовом поле и на Угре без этих глубоко патриотических призывов!

Действия благословения Церкви были огромными. Лучше всяких рассуждений об этом свидетельствует и церковная, и светская литература Древней Руси. Приняли, – говорится в «Повести о разорении Рязани Батыем», – «благословение от епископа и от всех священнослужителей. И пошли походом против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно... Один рязанец бился с тысячью, а два с 10 тысячами» (14:70). «Князь же великий, – читаем в «Сказании о Мамаевом побоище» и в «Житии» преподобного Сергия, – прослушав писание преподобного старца (отмечалось выше – К.С.) и расцеловав посланца с любовью, тем письмом укрепился точно какими-нибудь твердыми бронями... Князь великий Дмитрий и все войско его от этого послания великой решимости исполнившись, пошли против поганых... Так началось сражение, и многие пали, но помог Бог великому победоносному Дмитрию, и побеждены были поганые татары, и полному разгрому подверглись: ведь видели окаянные против себя посланный Богом гнев и Божье негодование» (8:173, 387). «Царь же великий князь (Иван IV. – К.С.), – повествуется в «Казанской истории», – принимает святительское благословение (митрополита Макария. – К.С.), как от десницы небесного Вседержителя, а вместе с ним – храбрость и мужество Александра, царя Македонского» (11:453. Ср. 13:331).

Постоянным предстательством пред Богом за Русь, постоянной сопутствующей русским воинам духовной силой была молитва о них св. Церкви и молитва их самих.

Митрополит Макарий говорил Ивану IV: «Мы, смиренные, непрестанно должны Бога молить и Пречистую Богородицу, и всех святых о твоем Богом хранимом царстве» (11:457). А «Домострой» заповедует: «В некоторые праздники призывайте священников в дом свой, сколько сможете, и совершайте службы со всякими мольбами, и молитесь за царя и великого князя, ... за все христолюбивое воинство, и о победе над врагами, и об освобождении плененных» (11:79).

Перед лицом опасности от Тамерлана («Железный Хромец»), покорившего многие области и двигавшегося к Москве, по указанию великого князя Василия Дмитриевича, и святого митрополита Киприана чтимая икона Божией Матери «Владимирская» была в 1395 г. перенесена из Владимира в Москву (Церковная память 28 августа). Перед ней молились все, восклицая: «О Всесвятая Владычица Богородица! избави нас и город наш Москву от нашествия поганого Темир Аксака-царя, и каждый («всяк») город христианский и страну нашу защити, и князей и людей от всякого зла оборони» (8:237).

Архиепископ Ростовский Вассиан, укрепляя перед битвой великого князя Ивана III, уверяет, что весь Боголюбивый собор, все христиане будут непрестанно творить молитву, совершать во всех храмах св. службу о нем, о том, чтобы Господь даровал «победу над сопротивными врагами» (9:525).

Повествуя о событиях в истории Троице-Сергиевой обители 1584–1618 гг., ее келарь (в 1608–1619) Авраамий Палицын свидетельствует, что осажденные с особым усердием молились в ответственные и опасные моменты (13:500).

С подобным усердием молились перед битвой св. Александр Невский (2:55; 14:79), Дмитрий Донской (8:115,173,177; 13:393), Иван III (9:385), Иван IV (11:455,457) и т.д. Эти молитвы были проникнуты глубокой слезной верой, чувством близости Божией, теплотой и сознанием величайшей ответственности за судьбы отечества. «О Пресвятая Госпожа Богородица, – молились у стен Казани православные люди, – помогай нам теперь, грешным Твоим рабам, и моли Владыку Христа, Бога нашего, чтоб послал Он нам победу над врагами. И ты, преподобный отец Сергий, великий Христов угодник, поспеши теперь к нам на помощь и помогай молитвами, как когда-то прадеду нашему на Дону против поганого Мамая» (11:435. Ср. 9:331).

И помощь Божия приходила. /См. документы: «Сказание о благоверном князе Довмонте и его храбрости», 8:53,55; «Повесть о Темир Аксаке», 8:239; «Из Хронографа 1512 года», 10:403; «Казанская история», 11:397, 495,501; «Сказание Авраамия Палицына», 13:501,508; «Повесть о жизни и о храбрости благоверного и великого князя Александра Невского», 13:337; «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков» в 1637 г., 14:337. См. также: «Повесть о царице Динаре», 10:39–47; «Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков», 12:401–477, и др./.

Неразрывно с Русью была Церковь и в дни торжеств после одержанных христолюбивым воинством побед. Так, когда св. князь Александр Невский подошел к Пскову после славной победы на Чудском озере, вышли встретить его перед городом игумены, священники в облачениях, с крестами в руках, и весь народ, «воздавая хвалу Богу и славу господину князю» (13:337). Также поступил и митрополит Филипп, выйдя «с крестами» и «со всем освященным собором» навстречу великому князю Ивану III, возвращавшемуся в 1471 г. в Москву после покорения новгородцев, нежелавших признавать над собой власть Москвы (9:399).

Более подробно описываются церковные торжества после взятия Казани. При въезде царя в город Казань впереди него несли крест и хоругви с образами Спасителя и Божией Матери. Приехав на «большую площадь», царь сошел с коня, упал на землю и благодарил Бога, «слезы точя». Вместе с ним возносили благодарственные молитвы и все присутствовавшие. Священнослужители освятили воду и с крестным ходом в сопровождении воинов обошли город вокруг. «И много воспевающи, и много благодарственные гласы воспущаху, и, яко велицыи громи, до небес слышахуся гласи их» (11:534). Когда же благая весть дошла до Москвы, митрополит Макарий с собором епископов, находившихся в Москве в ожидании царя, быстро пошел в храм Пресвятой Богородицы, велел звонить во все колокола по всему граду Москве и петь целую неделю благодарственные молебны. «И начашамолебнаясовершати преосвященный митрополит со епископы, и у всех реки слез от очию на брады и на перси проливахуся и на землю течаху» (11:542). Возвращавшегося царя встретили епископы, архимандриты, игумены в двенадцати верстах от Москвы, а по колокольному звону навстречу царю вышел «на поле за посад» «весь великий град» (11:547). У городских ворот встретил царя преосвященный Макарий, с духовенством и множеством народа, неся «честныя кресты и святыячюдотворныя иконы, с кадилы и со благовонными фимияны, и со свещами горящими» (11:543). В соборном храме Пресвятой Богородицы была совершена Божественная Литургия, во время которой царь со слезами молился, благодарил Бога и прикладывался к св. мощам святителей Петра и Ионы (11:549,551).

После Литургии митрополит Макарий дал самодержцу святую просфору и сказал слово, которое еще раз показало, что Православная Церковь вместе с Русью не только после скорби радуется о наступлении мирных дней, но и заботится о благополучии людей в эти дни. «О господин, духовный сын мой, державный царь, – говорил митрополит, – радуйся и веселись, прославляя Бога, подавшего тебе спасение и победу над врагами! И пусть всегда будет над нами великая Божья благодать, как теперь над тобой; ибо просил ты с верою – и получил, искал – и нашел, ударил – и открыли тебе. Ты же помогай страдающим и нищим и подавай пищу алчущим, а нагим – одежду, бояр же и вельмож своих содержи в чести и обогащай их, дабы ни в чем они не нуждались, и всем слугам своим, малым и большим, оказывай тихую любовь и подавай им необходимое по Апостольскому слову, дабы служили они тебе, радуясь, а не вздыхая; виновных же не спеши осуждать, но сначала хорошо узнай, заслужили ли они за дела свои принять казнь, но и тогда будь милостив и снисходителен и прощай до двух и до трех раз, дабы раскаялись они и перестали совершать злые свои дела» (11:551). – И историк отмечает, что «царь-самодержец» «до земли» поклонился «митрополиту за духовное его поучение с большим смирением и страхом, словно принял наказ из самых Божьих уст, и пообещал ему во всем поступать так, как учил его отец митрополит» (11:551). (См. также: 11:539; 16:168,297).

* * *

Обзор диаконии Русской Православной Церкви в период ее становления и утверждения дает основание заключить, что наша Святая Церковь служила своему народу верой и правдой: стремилась построить правильную семью и укрепить ее, установить справедливые, христианские отношения в обществе, воспитать не только паству, но и правителей, князей, призвать их к миру, сплоченному единству, а в беде поддержать, ободрить и словом и делом – и молитвой и жертвенным служением, в радости же – возблагодарить Бога и быть достойными Его милостей. И это служение было не эпизодичным и, тем более, не случайным. Оно вытекало из природы самой Святой Православной Русской Церкви. Вспоминаются замечательные слова ее предстоятеля последнего времени – Святейшего Патриарха Сергия (†1944) – в ответ на попытки бросить на него тень, что он мол выступает со своими патриотическими посланиями по принуждению. «Лично для меня, – писал он, – достаточно и одной любви к Родине и моему народу, чтобы и без чьих-либо просьб и тем паче принуждений всячески противиться фашизму и порабощению им нашей страны» (28:34). Этого, – хочется продолжить и закончить, – достаточно и для всей Русской Православной Церкви в ее диаконии в прошлом и в настоящем.

* (к сноскам)

1. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Выпуск первый, содержащий поучения: Луки Жидяты, митроп. Илариона, Феодосия Печерского и Кирилла Туровского. Издание журнала «Странник», под редакцией проф. А.И. Пономарева. СПб., 1894. – V+200 с.

2. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Выпуск второй: Славяно-русский пролог. Часть первая. Сентябрь – декабрь. Издание журнала «Странник», под редакцией проф. А.И. Пономарева. СПб., 1896. – ХVI+224 с.

3. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Выпуск третий: 1. Поучения о разных истинах веры, жизни и благочестия. 2. Слова на св. Четыредесятницу. 3. Поучения против язычества и народных суеверий. Издание журнала «Странник», под редакцией проф. Л.И. Пономарева. СПб., 1897. – ХVIII+330 с.

4. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Выпуск четвертый. Славяно-русский пролог. Часть вторая. Январь – апрель. Издание под редакцией проф. А.И. Пономарева. СПб. ,1898. – VII+228 с.

5. Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI – начало XII века. /Выпуск I/. М., «Худож. лит.», 1978. – 413 с.

6. Памятники литературы Древней Руси. XII век. /Выпуск 2/. М., «Худож. лит.», 1978. – 764 с.

7. Памятники литературы Древней Руси. XIII век. /Выпуск 3/. М., «Худож. лит.», 1981. – 616 с.

8. Памятники литературы Древней Руси. XIV – середина XV века. /Выпуск 4/. М., «Худож. лит.», 1981. – 606 с.

9. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. /Выпуск 5/. М., «Худож. лит.», 1982. – 688 с.

10. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV – первая половина XVI века. /Выпуск 6/. М., «Худож. лит.», 1984. – 768 с.

11. Памятники литературы Древней Руси. Середина. XVI века. /Выпуск 7/. М., «Худож. лит.», 1985. – 638 с.

12. Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. /Выпуск 8/. М., «Худож. лит.», 1986. – 640 с.

13. «Изборник» /Сборник произведений литературы Древней Руси/. М., «Худож. лит.», 1969. – 800 с.

14. Хрестоматия по древнерусской литературе. Составители М.Е. Феодорова и Т.А. Сумникова. М., «Высшая школа», 1985. – 256 с.

15. Сокровища древнерусской литературы. Русское историческое повествование ХVI-ХVII веков. Составление, предисловие, подготовка древнерусских текстов, перевод и примечания Ю.А. Лабынцева. М., «Советская Россия», 1984. – 352 с.

16. История русской литературы ХI-ХVII веков. Под редакцией Д.С. Лихачева. М., «Просвещение», 1985. – 432 с.

17. Памятники русской литературы Х-XVII вв. «Труды отдела древнерусской литературы». Том XXV. М.-Л., «Наука», 1970. – 360 с.

18. Художественная проза Киевской Руси XI-XII веков. Составление, переводы и примечания И.П. Еремина и Д.С. Лихачева. М., «Худож. лит.», 1957. – ХІІ+370 с.

19. Древнерусская литература в исследованиях. Хрестоматия. Составитель В.В. Кусков. М., «Высшая школа», 1986. 336 с.

20. М.Н. Громов. Максим Грек. М., «Мысль», 1983. – 200 с.

21. Полное собрание русских летописей. Том II. Ипатьевская летопись. СПб., 1908. – ХVI+938+87+IV с.

22. Святой преподобный Серапион. Слова. «Прибавления к творениям святых Отцев», 1843, ч.П. С. 193–205.

23. Новые поучения Серапиона, епископа Владимирского (XIII века). Слово о кончине мира. Слово о мятежи жития сего. «Православный Собеседник», 1858, ч.II. С.472–484.

24. Макарий, епископ Винницкий. История Русской Церкви. Том I. СПб., 1857. – ХХІІ+292+IV с.

25. Попечение отечественной Церкви о внутреннем благоустройстве русского гражданского общества в XIII, XIV и XV веках. «Православный Собеседник», 1861, янв. С.77–99; февр. С.173–196.

26. А.П. Щапов. Голос Древней Русской Церкви об улучшении быта несвободных людей. Сочинения. Том I. СПб., 1906. С.1–15

27. Д.С. Лихачев. От покаяния к действию. «Литературная газета», 9 сентября 1987 г., №37 (5155). 16 с.

28. Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов. Издание Московской Патриархии. 1943. – 100 с. Октябрь 1987 г.

«Православный Восток ... возлагал, и не напрасно, надежды и упования свои на Русскую Церковь во всех нуждах … Все православные народы стали смотреть на Русскую Церковь как представительницу, охранительницу и защитницу всего Вселенского Восточного Православия» (архимандрит, ныне митрополит Антиохийской Православной Церкви Василий Самаха. 5:39,36⁴⁴⁸)

«Мы все русские сыны Церкви имеем сих Вселенских Патриархов Востока, яко столпы благочестия, аще и в области поганых суть» (из деяний Московского собора 1586 г., 5:36)

Русская Православная Церковь, получившая начало своего устроения с Востока, постоянно держала с ним единство в вере, благочинии, христианской жизни. С первых дней ее бытия установились с Православными Восточными Церквами взаимные свидетельства братских чувств и утешений. Из православной Руси шли на Восток одни за другими паломники, чтобы поклониться ее великим святыням, а подчас и с целью ознакомиться с церковным строем, сопоставить его со своими обычаями, привезти духовную литературу, обогатиться вековыми традициями Востока. В свою очередь также один за другим с постепенным нарастанием количества шли и с Востока на Русь представители Православных Церквей. Цели их путешествия были разные – одной из постоянных было получение лепты из рук православных людей Руси.

Сыны Русской Православной Церкви после падения Константинополя (с 1453 г.) щедрыми братскими дарами как бы возвращали долг страждущему Православному Востоку. По неисповедимому Промыслу Божию народ Руси сверг более чем двухвековое татаро-монгольское иго в то время, когда Восток подпал под османское господство. И если раньше в годину испытаний нашего Отечества Православный Восток духовно подкреплял Русскую Церковь, то теперь эту священную обязанность взяли на себя и с примерной – подлинно христианской – любовью исполнили православные Руси – самоотверженно понесли тяготы своих единоверных (Гал.6:2).

После падения Византийской империи весь Православный Восток стал справедливо смотреть на Русскую Православную Церковь как на свою и всего Православия мощную защитницу. В бедственном положении и нужде оказались все Православные Поместные Церкви на Востоке, но особые трудности обрушились на православных Константинополя – столицы павшей империи. Очевидец разорения града св. Константина с великою горечью и душевной болью свидетельствует: «Здесь священные сосуды, переломанные, валялись повсюду; там образа, украшенные золотом, серебром и драгоценными камнями, были попираемы ногами; ... священные ризы служили попонами лошадей … Везде плач и страдания, ... грабежи, плен, оскорбления… Христе Царю! – взывает очевидец. – Спаси от подобного бедствия всякую страну и всякий город...» (5:37). По своей боли это описание напоминает свидетельство Никиты Хониата – современника бывшего разгрома Константинополя крестоносцами четвертого похода в 1204 г. (см. 31:1, 16).

Бедствия православных Востока умножались во время войн Порты. С целью возмещения понесенных расходов Порта облагала новой тяжелой данью всех христиан, доводя их до нищеты. «Никакой народ, – говорят историки, – не был так угнетен завоевателями, как христиане в Турции; никакой народ не терпел столь тяжкого деспотизма» (5:38).

Естественно было угнетенным и до предела униженным искать утешения и помощи у Церкви Русской Церкви – мощной, богатой, а главное, глубоко сочувствующей Православному Востоку и хорошо понимающей его нужды.

Приезды православных христиан с Востока на Русь за материальной помощью начались рано, о чем свидетельствуют древние русские летописцы. С падением же Константинополя они сразу возросли. Свойственные православному русскому народу доброта, отзывчивость, милосердие были обнадеживающим фактором в удовлетворении просьб. «Брате, – писал в 1670 г. Патриарх великого града Александрии Паисий Московскому Патриарху, – подобает возвестить тебе и открыть благоутробию щедрот Твоих величайшие потери и бесчисленные долги, в коих нашли мы опустошенный наш престол... Ты, Величайший Архиерею, как братолюбец и страннолюбец, ... исполни заповедь Господню... Удели нам, сущим в величайшей скорби и нужде, от неистощимых сокровищ твоих… Явися благ и милостив, простирая руку помощи. Прими ласково, … как отец чадолюбивый и кротчайший и истинный Патриарх, наших людей и духовных сынов, … которых мы посылаем» (29:198, 199. См. там же и с. 161–170 и др.).

Как правило, просители с Востока добирались разными путями до пограничного города Путивля, где они должны были представиться местному воеводе. Получив здесь казенные повозки и содержание, они в сопровождении пристава отправлялись в Москву. Пристав служил для них и проводником, и охранителем. В Москве они первое время размещались в сербском Хилендарском подворье (возле Богоявленского монастыря, подарено Иваном Грозным), а с середины XVII в., – главным образом, в Никольском греческом монастыре (отпущен афонскому Иверскому монастырю). Со своими просьбами они обращались, по преимуществу, к епископам, властям, знатным и богатым людям, которым со своей стороны подносили св. мощи и другие святыни. Ходили они также по монастырям, ездили молиться в Троице-Сергиеву Лавру, в монастыри преподобного Саввы Звенигородского и Воскресенский. Там их с любовью встречали и наделяли дарами. Понятно, что преподносимые дары были разными – зависели от иерархической степени получающего. Самые ценные давались Патриархам. Вручался личный дар на нужды Церкви, епархии, монастырей, а также одарялись и все члены свиты. Но приезды Патриархов в Москву были редки. Обыкновенно они посылали нарочитых лиц или же помощь оказывалась православному Востоку через русских константинопольских послов. Другие же просители обязаны были сами ехать в Москву или в Путивль. Патриархам (напр. в XVII в. Константинопольскому Кириллу Лукарису, Александрийскому Иоанникию, Иерусалимскому Феофану) посылались не только деньги, но и ценные предметы, обложенные серебром иконы, митры из золота и драгоценных камней, святительские облачения, панагии, посохи... В 1632 г. в благодарственной грамоте Патриарх Кирилл Лукарис писал: «Те святые иконы с благоговением и со страхом поставили есми во святой великой церкви в патриаршестве в Константине граде» (15:128).

Специальными посылками на Восток служили так называемые «заздравные» и «заупокойные», получившие широкое развитие в период Московского Патриаршества. Эти «посылки» были крепким звеном во взаимоотношениях православных народов Руси и Востока, ибо выражали и утверждали веру в действенность и необходимость молитв друг за друга. Русским людям было отрадно сознавать, что за них самих и за их родных, ушедших в мир иной, возносились молитвы у Гроба Господня, в других местах Святой Земли.

Обильны фактами сношений Московского Патриархата с Православным Востоком годы царствования первых двух государей из дома Романовых и, главным образом, Алексея Михайловича (1645–1676). При нем посетили Русь все четыре Восточных Патриарха, много архиереев не только греческих, но и сербских, молдаво-влахийских и др. Вызывались они на соборы Русской Церкви по просьбе Патриарха Никона для поддержания его мероприятий или его недоброжелателей против него. И никто из них не уходил из Руси с пустыми руками. Множество храмов, монастырей было построено на русские лепты в Турции, Египте, Сирии.

Православные люди Руси, следуя благословению своего Первоиерарха, в течение XVI и XVII веков благоволили Востоку без каких бы то ни было счетов – столько, сколько требовали обстоятельства. По заключению проф. Н Каптерева, – исследователя характера отношений России к Православному Востоку в упомянутый период, – «до самого конца XVII столетия мы не встречаем ни одной попытки со стороны правительства определить, сколько приблизительно израсходовано на просителей за какой-либо год или за несколько лет... Мысль о контроле над употреблением жертвуемых на милостыню сумм всегда казалась большей части русских как бы греховной, как бы унижающей саму милостыню, которая уже спасительна сама по себе» (15:144). Православный русский человек был уверен, что его материальная помощь спасает от опасности гибели Православие на Востоке и в этой уверенности черпал новые силы для пожертвований.

Лишь с воцарением Феодора Алексеевича (1676–1682), настроенного антигречески, запрещено было грекам въезжать в Москву, а находящимся в Москве приказано было вернуться в свои края. Но нарушение связей с Православным Востоком продолжалось недолго. Сношения восстановились заботами Патриарха Московского Иоакима (1674–1690).

А это было накануне нового периода в истории Русской Церкви – Синодального, о котором речь впереди.

Приезжали в Москву с Православного Востока не только с целью получения материальной помощи, но подчас и с намерением остаться здесь под покровительством Патриарха Руси. Побуждением как к первому, так особенно к последнему служили трудности жизни под властью иноверных и желание найти тихое «по обуревании» пристанище. Такие приезды участились с XVII века. Между желавшими остаться встречались не только духовные лица разного ранга, но и миряне разных сословий. Сам Константинопольский Патриарх Иеремия, участвовавший в учреждении Патриаршества в России, не прочь был здесь же и остаться в качестве Предстоятеля Церкви. В первой половине XVII века приехали в Москву для вечного поселения митрополиты Веррийский Аверкий, Селунский Паисий, Севастийский Иосиф, Газский Паисий, архиепископы Арсений Элассонский, Нектарий Погоянинский... А в 1630 г. с тем же намерением приехали сразу три архиерея: Синадский Мелетий, Имбирский Афанасий, Зихновский Неофит в сопровождении архимандритов, келарей, старцев. Из мирян переселялись служилые люди, торговцы, ремесленники, переводчики. Но не все оставались подолгу в России. Сдерживающими факторами были, с одной стороны, отказ светских властей отдельным лицам в приеме, а с другой – весьма строгий уклад тогдашней религиозной жизни в Москве, не допускавший каких-либо уклонений или нарушений, строгие посты, длительные уставные богослужения. Архидиакон Павел Алеппский (XVII в.), проживший вместе со своим дядей Патриархом Антиохийским Макарием почти два года в Москве, рассказывает в своих воспоминаниях, что им приходилось «ходить подобно святым и соблюдать относительно себя большую осторожность, так как обо всем, что замечали» за ними, немедленно доносилось «императору или Патриарху» (1:VII, 67). Особенно тяжело воспринимался пост. «Мы, – продолжает архидиакон, – в течение этого поста (Великого) претерпевали такое крайнее изнурение по недостатку пищи, как будто нас считали каменными» (1:VII,81). «Друзья наши, хорошо знакомые с характером и постановлениями здешних жителей, наперед предупреждали нас: кому, – говорили они, – хочется сократить свою жизнь на 5 ли на 10 лет, тот пусть едет в страну Московскую ... Москвитяне строго следят за епископами, игуменами и за всеми, кто живет в монастыре» (1:VІІІ, 345,346). «Боже! – восклицает он. – Освободи нас от этих строгостей и возврати нам нашу свободу!» (1:11, 67; ср. 3: III, 121–122; 167–169).

Русские радушно открывали свое сердце для ищущих приюта, но считали своей священной обязанностью охранять свои сложившиеся церковные устои и требовать от всех усвоения их. Митрополит Веррийский Аверкий, оставшийся в 1628 г. в Москве, показывал: «Великий государь святейший Патриарх приказал ему (Аверкию) русские обычаи указать Севастийскому митрополиту Иосифу, потому что он (Иосиф) человек молодой, а приехал внове, и он (Аверкий) ему, что знал, то указывал» (115:158). Непривычный образ Московской жизни и приводил к отъезду иностранцев.

Отдельные поселенцы приобретали немалое влияние при Московском дворе, особенно в сношениях России с Востоком. Таким был старец Иоанникий, который стал называться в Москве Новоспасским келарем. Оставленный у нас Патриархом Иерусалимским Феофаном, он снискал расположение и царя, и Патриарха Филарета (1619–1634). У Иоанникия просили содействия, когда обращались с востока за помощью к Православной Руси. «Мы слышим, – писал ему в 1627 г. архимандрит св. Гроба Господня Гавриил, – что помощь чинишь всем монастырем и архиереем, которые ездят (в Москву), и много радуемся, яко твои слова доходят к царю нашему и великому князю Михаилу Феодоровичу всея России и к пресвятейшему Патриарху Филарету Никитичу Московскому и всея России» (15:170). Даже русские вельможи иногда прибегали к ходатайству поселившихся у нас архиереев Востока (см., напр., 15:171). Особенно большого влияния при Московском дворе достиг приехавший в Москву 12 февраля 1662 г. Паисий Лигарид, назвавшийся митрополитом Газским.

Изложенное характеризует отношение к Востоку всей Православной Руси – от Предстоятеля ее Церкви до рядового верующего – как отношение действенной любви и подлинного братства.

В свою очередь Православный Восток живо откликался на нужды Московского Патриархата и его тревоги. Замечательно в этом плане свидетельство А. Муравьева – кропотливого исследователя сношений России с Востоком по церковным делам. «Современники, – говорит он, – записали в своих благочестивых сказаниях, что когда Восточные Патриархи услышали о тяжких испытаниях, постигших единоверную им Россию, в печальную годину самозванцев и нашествия ляхов, они собрались для совещания между собой во Святой град, над Св. Гробом, и от сего основного камня нашего спасения послали в Россию Патриарха Иерусалимского Феофана для утверждения колеблющегося у нас православия. Свято исполнил он возложенную на него обязанность, утвердив не только Патриаршую кафедру Великой России, но и митрополию Малой России, совершенно лишенную святителей»(24: Х–ХІ).

Со времени утверждения Московского Патриаршества в России поднималось немало церковных вопросов, в разрешении которых восточные иерархи или непосредственно участвовали, или присылали по ним свои мнения. Для православного христианина Русской Церкви это участие было весьма дорогим, действенным, потому что на представителей Православного Востока он смотрел, по преимуществу, как на выразителей и охранителей святой веры, как посланников Святой Земли, несущих благословение от Гроба Господня, и поэтому склонялся перед их духовным авторитетом, прислушивался к их голосу.

Необходимость учреждения Московского Патриаршества выросла органически из предшествующей истории Русской Митрополии, как крепкого духовного тела. К середине XVII столетия нужен был только внешний повод, чтобы накопившиеся силы вырвались наружу для прямой и решительной постановки вопроса о переходе к Патриаршему управлению. Такой повод был дан в 1585 г. приездом в Москву за материальным содействием Антиохийского Патриарха Иоакима. Этот приезд был одним из замечательнейших событий в истории взаимоотношений Русской Церкви с Православным Востоком, т.к. явился первым примером личного посещения России Патриархом. Естественно, что вопрос о Патриаршестве вспыхнул в Москве сразу, как только Патриарх Иоаким появился на границе Руси. Решено было незамедлительно начать переговоры об учреждении Патриаршества. Патриарху Иоакиму было оказано всяческое внимание. Его встречали на дороге почетные послы, а в Москве принял Феодор Иоаннович (1584–1598) во всем царском величии. Патриарх Иоаким тут же передал царю рекомендательное письмо Патриархов Константинопольского Феолипта и Александрийского Сильвествра с просьбой о помощи. «Приимите того пресвятейшего Патриарха благосердно, – говорилось в письме, – и в его скорбях помощь учините, дабы он тот великий долг (8.000 золотых) свел с Апостольской Церкви и с себя, и был на своей власти»(24:175–176). Не прошло и недели после приема в «Золотой палате», как начались переговоры царской власти с Патриархом Иоакимом. Последний признал устроение в Российском царстстве Патриаршества делом «приличным», обещал посоветоваться с другими Восточными Патриархами и со всем освященным Собором», потому что «то дело великое, всего собора», а ему одному «учинить того невозможно»(24:178). Патриарх посетил знаменитые московские монастыри (Чудов, Троице-Сергиеву Лавру); на прощанье был снова принят во дворце и, получив дары, оставил столицу. В приезде Антиохийского Святителя православный народ Руси имел добрый случай проявить всю свою любовь к Православному Востоку.

Спустя год томительных ожиданий вестей с Востока, летом 1587 года явился в Москву грек Николай с грамотами от Патриархов Константинопольского и Антиохийского о милостыне и наказом устно передать: «Оба они, соборовав между собою, послали по Александрийского и Иерусалимского, и велели им быть в Царьграде, чтобы с ними соборовать. С Собора же Патриархи хотят послать в Москву и наставить, как соборно поставить Патриарха на Руси» (24:184)

Неизвестно, сколько тянулись бы ожидания, но дело ускорилось происшедшей переменой в жизни Константинопольской Церкви – на Патриаршем престоле был восстановлен Иеремия II. Патриархию он застал в крайнем запустении, до которого ее довел бывший Патриарх Феолипт – «человек недостойный, матерьялист и интриган» (А. Карташев, 16:16). И Патриарх Иеремия – первый из Константинопольских Патриархов – решается ехать на Русь в надежде на помощь. Летом 1588 года он прибыл в Москву в сопровождении митрополита Монемвасийского Иерофея и архиепископа Элассонского Арсения (остался в Москве). Гостей встретили радушно, но когда узнали, что Патриарх не привез какого-либо решения Восточных Святителей о Московском Патриаршестве и что цель его приезда довольно прозаическая, весьма разочаровались. Видя, что Иеремия собирается в обратный путь, ему дипломатично предложили остаться Патриархом в Москве по той причине, что в Турции приходиться испытывать немалые притеснения. Иеремия согласился. Это согласие и нужно было для русской дипломатии, как своего рода отправной момент для продолжения разговора. Теперь внимание Патриарха обратили на то, что на Московский престол недавно возведен митрополит Иов и что поэтому Патриарху можно быть в древнем «первопрестольном Владимире». На это Иеремия вполне справедливо заметил: «Мне во Владимире стать невозможно, ибо Патриарх всегда бывает при царе, а что за Патриаршество, когда жить вдали от своего государя?» (24:201).

Дальнейшие рассуждения Иеремии еще более удовлетворили русских. «Да и ко мне, – говорил Патриарх, – пишут епископы и пресвитеры и вся братия Константинопольской Церкви, чтобы к ним возвратиться» (24:201). Теперь оставалось только обратиться к Патриарху Иеремии с готовой уже раньше просьбой: возвести в Патриарший сан митрополита Московского Иова. Состоявшийся немедленно собор Русской Церкви, на котором присутствовал Патриарх Иеремия со своими спутниками, избрал Московским Патриархом предложенного кандидата, а 29 января 1589 г. произошла интронизация. «Благодать Пресвятого Духа нашим смирением, – говорил в день интронизации Патриарх Иеремия, – имеет тя Патриархом богоспасаемого и царствующего града Москвы и всея великой России» (16:30–31. См. также № 27).

С окончанием торжеств интронизации Патриарха Иова и наступлением Великого Поста Патриарх Иеремия стал просить отпустить его домой. Но теперь в Москве не спешили удовлетворить просьбу. Причина отсрочки была ясной: необходимо было получить от Патриарха Иеремии письменный документ, подтверждающий совершившееся в Москве. Без такой грамоты учрежденное в Москве Патриаршество не имело бы юридического значения. К маю 1589 года грамота появилась. Написана она была славянским языком на пергамине и украшена золотыми начальными буквами с заставкой. В грамоте выражается радость Патриарха Иеремии по случаю устройства Московского Патриаршества и высказываются слова, подобные тем, какие говорил старец Филофей в послании к великому князю Василию Иоанновичу (1505–1533): «Ветхий Рим падеся аполлинариевой ересью, вторый же Рим, иже есть Константинополь, агарянскими внуцы, от безбожных турок обладаем... Великое Российское царство, третий Рим, благочестием всех превзыде... и по Божию Промыслу и Пречистые Богородицы милости … сие превеликое дело испольнитца» (33:11,97). Дальше говорится о возведении Иова в Патриархи, предоставлении права Русской Церкви самой решать свои внутренние вопросы. В заключение объявляется непреложным на века уложение о Русском Патриаршестве (полный текст грамоты см. в источнике под № 33:11,95–103).

Обращают на себя внимание в грамоте два положения. Первое: не соответствующее факту утверждение о том, что Русское Патриаршество учреждено с уже полученного согласия всего Востока: самого Иеремии, прочих Вселенских Патриархов Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского и всего собора греческого» (33:11,97). На самом деле согласие было получено несколькими годами позднее. В грамоте не определялось точно место Московского Патриарха в иерархическом диптихе. Это и послужило к разному пониманию диптиха Московским Патриархом и Православным Востоком.

На прощанье Константинопольскому Патриарху и его свите поднесены были ценные дары, и греков с почетом отправили домой.

О том, в какие отношения вступил Патриарх Иов (1589–1605) с Православным Востоком, свидетельствует его пространное послание, написанное к Восточным Святителям вскоре после интронизации. В данном послании он просит поминать его или того, кто по нем «будет в царствующем граде Москве Патриархом … и иметь бы … со всеми … единый совет, единую волю, единое хотение и единое согласие во святой нашей … православной вере … и единое тщание о святых Божиих Церквах, и единое моление воссылать, как бы едиными устами и единым сердцем славить Святую Единосущную и Нераздельную Троицу … и преданные нам уставы и правила ... держать крепко… Все сие утвердить на веки неподвижно» (24:257).

Первая «жалованная грамота» Патриарха Иова была выдана в апреле 1591 г. Хилендарскому архимандриту Григорию с братией, разрешающая им «собирать во всякое лето милостыню в России». «Если Бог повелит в будущее лето тому архимандриту Григорию, или по нем другому архимандриту приходить, или старцев посылать к благочестивому царю и ко всем православным христианам милостыни просить, то вы бы, – обращается Патриарх к пастве Руси, – им впредь, по сей грамоте, милостыню, Бога ради, по силе давали» (24:229.231).

Между тем Патриарх Иеремия, вернувшись в Константинополь, составил в стольном граде в 1590 г. собор, в котором, кроме него, присутствовали еще два Патриарха – Антиохийский Иоаким и Иерусалимский Софроний. Александрийская кафедра вдовствовала. К тому же управлявший ее делами митрополит Мелетий Пигас расходился во мнениях с Патриархом Иеремией. Из составленной на соборе грамоты видно, что Иеремия дал отчет перед Святителями о своих действиях в Москве и испросил у них согласие новоучрежденному Патриаршеству. Собор единогласно одобрил сделанное, но, вопреки расчетам русских, определил Московскому Патриаршеству только пятое место – «и будет чин ему в молитвах после Иерусалимского» (24:237). Вызывает удивление, что и Патриарх Иеремия в своем отчете Собору сообщает, что он, поставив на «Москве Патриарха», дал ему хрисовуллу и произволил да он, Архиепископ Московский, властвует как пятый Патриарх» (24:236). Но ведь речь в Москве шла в другом ключе, да и в «хрисовулле» (уложенной грамоте) о «чине» Московского Патриарха в иерархии Востока говорилось лишь в общих выражениях.

Доставить грамоту в Москву было поручено митрополиту Тырновскому Дионисию, иерарху, пользовавшемуся на Востоке большим уважением. В частной грамоте к Патриарху Иову Патриарх Иеремия просил принять направляемого митрополита «с благословением и тихомирием, пострадать об нем пред царской светлостью, … да сотворит пригожую помощь, … ибо другой надежды ни на кого не имеют, кроме как на Бога» (24:240–241).

В Москве были недовольны определением собора 1590 г. и потому посланника Востока встретили с холодком. По мнению русских, положение Московского Патриарха должно было вполне соответствовать действительному величию Русской Церкви и государства. За норму для возвышения по чести своего Патриарха в среде других они принимали современное состояние своей Церкви, отодвигая на второй план существовавшие соборные решения относительно других Патриархатов. Примечательно, что и отдельные греки, видя цветущее состояние Русской Церкви, иногда признавали, что Московский Патриарх должен занять даже первое место по чести. Так митрополит Газский Паисий Лигарид в выступлении по делу Патриарха Никона (1652–1658–1667) заявил: «Поскольку Римский отделился от прочих Патриархов, надлежало кому-либо заменить его, дабы исполнилось полное число пяти глав, почему и введен был прилично Патриарх Российский, сохраняющий таким же образом букву «Р»». Но митрополит почувствовал, что зашел далеко и исправился: «Российский называется пятым не потому, будто бы он занимает место Римского, как прежде сказали мы вскоре, впопыхах, ибо на основании соборов никому не следует переменять положенные отцами нашими пределы. Достойно Патриарху Московскому быть главою русских, автокефальным, подобно прочим Восточным Патриархам, – и ничего больше» (15:54). Да и сам Патриарх Иеремия не находил стремления русских неприличными и готов был остаться на московском престоле.

Понятно, насколько в Москве были разочарованы деянием Константинопольского собора и много благодарить Восточных Патриархов не могли, равно как и принимать митрополита Дионисия «с благословением и тихомирием». Холодность к посланцу была первым выражением недовольства. Дав ему почувствовать, что в Москве не восторгаются привезенными известиями, русские решают добиваться исправления решения собора 1590 г. – третьего места и подписи под актом определения уже избранного Александрийского Патриарха Мелетия Пигаса. Русские не преминули вспомнить, что сам Иеремия в подписанной им в Москве «Уложенной грамоте» признал величие третьего царства, а это почти равно признанию третьей степени для русского Патриарха.

В таком духе были составлены грамоты от Патриарха Иова, царя Бориса Годунова к Восточным Патриархам и вручены для передачи митрополиту Тырновскому Дионисию. «А о том, великий государь со мною, богомольцем своим, – писал Патриарх Иов Константинопольскому Предстоятелю, – и со всем освященным Собором, уложил и утвердил на веки, чтобы и в великой, Соборной и Апостольской Церкви царствующего града Москвы, и во всем великом государстве Российском, на божественных службах, поминать, во-первых, тебя, великого господина, Святейшего Иеремию, Архиепископа Константинополя, Нового Рима и Вселенского Патриарха, во Святом Духе старейшего нашего брата, потом Александрийского Патриарха, потом его великого государя Российского Царства, царствующего града Москвы и всея Руси Патриарха, меня смиренного Иова или кто по нас в Москве Патриарх будет, потом Антиохийского Патриарха и Иерусалимского» (24:255–256). В письме к Патриарху Мелетию Пигасу Феодор Иоаннович просил его быть в согласии со Вселенским Патриархом. Царские просьбы, по обычаю, подкреплялись ценными подарками.

В Москве, таким образом, предпринимаются меры к тому, чтобы Восточные Патриархи взглянули на дело с точки зрения русских. Но на Востоке думали иначе.

В феврале 1593 г. состоялся в Константинополе новый собор, на котором был представлен весь Православный Восток. Присутствовал на нем и посланник русского царя дьяк Григорий Нащокин. Во всех деяниях собора выделялся Александрийский Патриарх Мелетий Пигас, представлявший и Антиохийский престол из-за кончины Патриарха Иоакима. Он определял ход собора и писал его постановления, как папа и «судия Вселенной». Опираясь на 28 правило Халкидонского собора, Патриарх Мелетий заявил, что возведение Московского Митрополита в Патриарший сан законно, ибо «царствующий град», православнейший, должен быть «и в церковных делах возвеличен». Он принимает Московского Патриарха равным всем другим Патриархам, но в силу 6 правила Никейского собора и 36 Трульского, устанавливающих «преимущество чести», не может согласиться на предоставление ему третьего места в иерархической последовательности. «Я, – заявил Мелетий Пигас, – признаю справедливым и приглашаю сей святый и великий собор присудить: престолу благочестивейшего и православного града Москвы быть и называться престолом Патриаршим, ... и всей России и северным странам подчиняться сему Патриаршему престолу, а Патриарху Москвы и всей России и северных стран занимать место после всесвятейшего Иерусалимского, как в священных диптихах, так и в церковных собраниях» (8:243). Речь Патриарха Мелетия отвечала настроению собора и была одобрена. Собор сказал: «Поскольку сие дело обсуждено по священным правилам, то все мы того же желаем»(8:244). Постановления собора были отправлены в Россию с дьяком. Ему же Мелетий Пигас вручил свои письма Патриарху Иову, Феодору Иоанновичу и Борису Годунову. Вместе с дьяком Мелетий Пигас направил и своих посланцев: архимандрита Неофита и чтеца Иоанна. В своих письмах он извещал о соборном утверждении Московского Патриаршества, выражал адресатам искренние благожелания и просил не забывать о нуждах Восточной Церкви, «которая крайне страдает и бедствует среди всякой тесноты»(22:ІІ,6–7).

Но в Москве продолжали ожидать других вестей. Здесь не сомневались, что согласное решение Патриарха Иова и царя о третьем месте Предстоятеля Русской Церкви будет принято на Востоке новым собором. И когда от собора и Патриарха Мелетия прибыли в Москву поручители, то теперь их встретили не просто с холодком, а заключили за неумелое исполнение поручений. Москва не примирялась. Сам письменный акт деяний собора 1593 г. был отложен в сторону. Не обращая никакого внимания на указанный акт, православные Руси продолжали смотреть на своего Патриарха как на высшего Святителя. В XVII веке получило широкое распространение в русских хронографах следующее понимание места Патриарха Руси в пятерице Патриархов: «Восточные Патриархи грамотами своими укрепиша и вси согласно утвердиша, да будет Московский Патриарх вместо ветхоримского пятый Патриарх и да имеет достоинство и честь равную с прочими православными Патриархи на вся веки. Се же по смотрению Божию бысть, да по Христе – Главе Церкви – изобразуется аки пять чувств содержимые наипаче во главе пять Патириархов, имже проображает древнейшего языка греческого слово, знаменующее главу «карай», в нем же «к» сказует Константинопольского, «а» – Александрийского, «р» – Российского вместо Римского, «а» – Антиохийского, «и» – Иерусалимского Патриархов» (26:155). Подобный взгляд русских на высокое достинство своего Патриарха нашел выражение и в официальном документе XVII века: «Известии о начале Патриаршества в России и возведении на Патриарший престол Ростовского Митрополита Филарета Никитича и чин поставления его». В этом сказании утверждается, что побуждением к утверждению Патриаршества на Руси было то, что Восточные Патриархи под игом осман весьма ограничены в своей власти, а Московский обладает всей ее полнотой. Как бы то ни было, а неприятный акт собора лежал под сукном. Когда Патриарх Никон узнал о нем – велел Епифанию Славинецкому перевести его. На соборе 1654 г. он его зачитал и напечатал в «Скрижали». Видимо, в эти годы и стало входить в жизнь решение собора 1593 г.

Таким образом, в период учреждения Московского Патриаршества и отстаивания места в иерархическом диптихе Московский Патриарх, как и другие православные русские люди, опирался на цветущее состояние своей Церкви и крепость своей страны, а Православный Восток – на традицию, историю. Хотя обе стороны смотрели на дело с разных точек зрения и имели для своих взглядов разные опоры, тем не менее, эта разность не привела к их разобщению, ибо их укрепляла единая православная вера и согревала все побеждающая братская христианская любовь.

В наступившее в начале XVII столетия «Смутное время» нашего Отечества связи Московского Патриархата с Православным Востоком нарушились, но ненадолго. Православный Восток следил за событиями на Руси, хотя и не смог сразу разобраться в происходящем на далеком Севере. О последнем свидетельствует присланная в Смутное время – в 1605 г. – грамота лже-Дмитрию от Иерусалимского Патриарха Софрония. Патриарх, как поначалу и отдельные даже русские люди, не подозревал, какой опасный враг Церкви и Руси скрывался под личиной мнимого царевича.

Как только на царский престол взошел Михаил Феодорович (1613–1645), он сразу сообщил об этом Восточным Святителям. Необходимо было раскрыть перед ними печальную повесть внутренней междоусобицы, в течение нескольких лет раздиравшей Россию, чтобы они знали истинного государя и не повторяли, по неведению, ошибок. Грамота датирована июнем месяцем 1613 г. Хотя она имеет в виду Константинопольского Патриарха, но не подписана ни на чье имя. Объясняется это тем, что Константинопольская кафедра в этот год вдовствовала. Когда же два года спустя состоялось избрание Вселенского Патриарха Тимофея, царь написал и к нему такую же грамоту.

Важным звеном в истории взаимоотношений Московского Патриархата с Православным Востоком был приезд в Москву в 1619 г. Иерусалимского Патриарха Феофана. Этому приезду придавалось такое большое значение, что некоторые были готовы смотреть на него как на дело Божественного Промысла, подвигнувшего Восточных Патриархов позаботиться об устроении церковных дел Руси, только что пережившей тяжелое «смутное время». В одном из хронографов об этом говориться так: «В то время Промыслом всем дающего живот излияся боготочная благодать Святого Духа в сердцах благочестивых четверочисленных Вселенских Патриархов, что великая, Соборная и Апостольская Церковь Божия … Русская вдовстует немалое время, не имея пастыря, т.е. Патриарха. Подвигшися от Св. Духа четверочисленный лик Вселенских Патриархов совещася, ... чтобы им от своего четверочисленного и благочестивого лика послати единого в царстующий град Москву ко благочестивому царю Михаилу Феодоровичу всея Руси, чтобы по их прошению не умедлил избрать мужа честна и преподобна и во всех делах совершенна и возвел бы на Патриарший великий престол, чтобы Божия Церковь Русская не вдовствовала... Избраша же он, четверочисленный и богоносный лик, своего сверстника, мужа честна, преподобна, Иерусалимского Патриарха Феофана» (14:27–28).

Нет нужды высказывать по этому вопросу какие-либо иные мнения, ибо если христианин верит, что и волос с головы не упадет без воли Божией, то такое важное событие как приезд Восточного Святителя в нужный исторический момент жизни нашей Церкви не может быть только случайным.

Проезжая через Киево-Литовскую Русь, Патриарх Феофан совершил чрезвычайно важное дело – восстановил там православную иерархию, упраздненную польским правительством. В Москве же он возглавил торжества интронизации Патриарха Филарета. Сам Иерусалимский Предстоятель совершил посвящение и подписал ставленную грамоту, в которой, как и в грамоте Патриарха Иеремии II, сначала утверждается положение о даровании русским епископам права самим ставить для своей Церкви Патриарха. Затем, обращаясь к пастве Русской Церкви, Патриарх Феофан увещает ее принять всей душой нового Патриарха, почитать его как отца, признавать как пастыря, следовать за ним как за вождем, «ведущим ко спасению». За это он обещает «доброе от Бога». Патриарху же он дает такие указания: «Должен Святейший сей престол архиерейски пасти, ... всегда делая и говоря то, что относится к славе Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и ко спасению христоименитых людей... Совершать патриарший чин, ... но творить с надлежащим преподобием и правдой, удаляясь от всякого симонического злоупотребления... Подобает хранить предания св.отец верно и ненарушимо (24:345–346).

Новопоставленный Патриарх Филарет братски известил, как это делали и другие Патриархи, о своем восшествии на Московский престол всех Предстоятелей Восточной Церкви.

Участие Иерусалимского Патриарха в интронизации Московского оказало большое влияние на развитие их обоюдных связей и вообще связей с Востоком. Патриарх Филарет всегда относился к Патриарху Феофану с особенной теплотой, предупредительно удовлетворяя потребности Церкви Св. Града. Между двумя Святителями установились близкие отношения, продолженные и их преемниками. Немало духовных лиц с Православного Востока было принято Московским Патриархом и немало милостыни послано в пределы всех четырех Патриархатов. Ряд сохранившихся грамот убедительно свидетельствуют о взаимной подлинно христианской любви. Среди них примечательна грамота Александрийского Патриарха Кирилла Лукариса (1602–1621), данная им иеромонаху Иосифу при посылке на Русь. Грамота показывает ревность Патриарха о Православии. Кирилл наказывает, чтобы «Иосиф братию нашу христианской вере поучал, дабы от нее не отставали, и грамоту преподавал, чтобы наша братия пребывала в добре и утверждалась вера христианская» (24: II, 6). Перемещенный впоследствии на кафедру Константинопольскую, – и пять раз возводимый на нее и изгоняемый (1621–1623; 1624–1632; 1632–1633, 1633–1634 и 1637–1638), – тот же Патриарх более всех прочих Предстоятелей написал в Россию грамот с различными сообщениями и просьбами. Благодаря этим грамотам и устным рассказам Московский Патриархат хорошо знал о положении дел Православного Востока и своевременно откликался на его нужды. Ни одна просьба или ходатайство Восточных Святителей не оставлялась в Москве без внимания.

К началу XVII столетия в жизни Московского Патриархата назрело немало церковных вопросов, которые необходимо было решать. Среди них одно из первых мест заняло дело о приведении в соответствие с Востоком богослужебных книг и обрядов Русской Православной Церкви, а это повело к оживлению сношений (см. напр., 20: XI, 167–173). Уже Патриарх Иерусалимский Феофан, как говорится в житии преподобного Дионисия, «исполняя» в России «всех мира и любве», призывал «единомудрствовати о еже держатися старых законов греческого Православия и древних уставов четырех Патриаршеств не отлучатися» (17:74). В чем именно он убеждал русских «единомудрствовати» и что подмечал несоответствующим «древним уставам» Востока, могут в некоторой мере свидетельствовать следующие случаи.

Еще на пути в Москву в храмах южной Руси Патриарх Феофан увидел вот какой неправый обычай: «В причащении Пресвятых и Животворящих Таин трикратное податие с отделением имен Божиих: Отец, Сын и Св. Дух числением» (14:35). То же он обнаружил и в Москве, поэтому предложил Патриарху Филарету и государю заменить трикратное подаяние св. Даров единократным, как это делается у всех Патриархов. Настояния были выполнены.

Другое свидетельство: незадолго до приезда Патриарха Феофана в Троице-Сергиевой обители был исправлен Требник архимандритом монастыря Дионисием, старцем Арсением Глухим и клементьевским священником Иваном Наседкой. Справщики вычеркнули в молитве на освящение воды в день Богоявления слово «и огнем» («освяти воду сию Духом Святым и огнем») как незаконный прилог. За это их не только обвинили в преднамеренной порче книг, но и в ереси (не исповедуют, мол, что Дух Святый есть огнь). Как «еретики» они поверглись наказанию, а преподобный Дионисий и заключению. Иерусалимский Святитель добился освобождения св.Дионисия, а после интронизации Патриарха Филарета – оправдания сделанных им книжных исправлений и упразднения ненужной приставки.

Здесь следует отметить, что Патриарх Филарет подходил к исправлению богослужебных книг с рассудительной осторожностью. Хотя голос Патриарха св. Града и был авторитетен, тем не менее он не решился сразу вычеркнуть добавку в чине и велел печатать без перемен до соборного решения по сему вопросу. Перед отъездом Патриарха Феофана в 1620 г. Патриарх Филарет просил его прислать ряд выписок из древних Требников за подписями всех Патриархов. Через пять лет – в 1625 г. – должные справки были присланы, вслед за чем, по приказанию Московского Патриарха Филарета, во всех требниках вычеркнули прилог «и огнем», а на полях поместили разъяснительное примечание. «Ваше Святительство писал к нам, – сообщал в своей грамоте от 1625 г. Патриарх Филарет Иерусалимскому Предстоятелю, – и прислал переводы с греческих древних Потребников об освящении Богоявленския воды о прилоге огня и иных духовных делех, о которых мы, по совету сына нашего великого государя и великого князя Михаила Феодоровича всея Руси самодержца, советовали с тобою, как еси был у нас на Москве, и мы то приняли вашего Святительства любительно и о прилоге исправили и утвердили по вашему совету во веки неподвижно» (14:39). Данные слова грамоты примечательны еще свидетельством о том, что Патриарх Феофан обращал внимание Патриарха Филарета не только на прилог «и огнем», но и на другие церковные особенности («и о иных духовных делех ... советовали с тобою»), настаивая на приведение их в соответствие греческим чинам. Патриарх Филарет и советовался с Иерусалимским Предстоятелем, и прислушивался к тому, чтобы «древних уставов четырех Патриаршеств не отлучатися» (17:74).

Двумя годами раньше – в 1623 г. – Александрийский Патриарх Герасим, узнав от Иерусалимского Предстоятеля о запросе Патриарха Филарета по поводу исправления Требника, писал в Москву, что не следует прилагать на освящении воды слово «и огнем», «как несходное с преданиями отеческими и не обретающееся в древних рукописных книгах» (29:159). А ровно через десять лет он же прислал в Москву своего протосингелла архимандрита Иосифа, дабы он переводил на славянский язык греческие книги «о старинных ересях» и учил «малых ребят греческому языку и грамоте на учительском дворе» (29:161).

Решительно был усвоен принцип греческой правки при Московском Патриархе Иосифе (1642–1652). В своей деятельности Патриарх Иосиф считал необходимым по церковным недоумениям обращаться к Востоку. В изданной при нем Кирилловой книге говорится: «Четыре Вселенские Патриархи даже и до днесь, каждого лета соборне, тако же и по единому, писаньми своими право и неизменно веру данную им от святых Апостол и их учеников, и седьми Вселенских Соборов, и Поместных Соборов, ни в чем не разрушающе, ни прикладая, ни отлагая преповедали и проповедуют, держали и держат, и славят Пресвятую Троицу, Отца и Сына и Св.Духа» (11:36). В другой книге, о Вере, составленной по его же благословению, замечается: «Слушати Восточныя Церкви ... творит нам пользу» (11:38). Заявляя о своем единении с Востоком, Патриарх Иосиф подтверждал это и на деле, о чем свидетельствует его особая грамота к Константинопольскому Патриарху по некоторым обрядовым и каноническим вопросам (можно ли совершать Литургию на двух потирах; подобает ли в службе единогласие; можно ли рукополагать во священники, женившихся на вдовах или вступивших во второй брак и проч.). Патриарх Константинопольский Парфений II в 1650 ответил на поставленные вопросы особой грамотой. «Архиереи, ... священники, – отвечал Вселенский Святитель, – совокупляются Святым Духом заедино и совершают Божественную Литургию о Святем Дусе единым потирем... Подобает в службе по мирским церквам и по монастырем честь единогласно... Кто женится на вдове ... или на блуднице ... не подобает ему священствовати, но токмо быти ему мирянину, а священником же вторым браком не быти и епископом быти ему невозможно» (25:261,263).

Особенно укрепилось «греческое» направление дела с приездом в Москву в 1649 г. Иерусалимского Патриарха Паисия за материальной помощью. Ознакомившись с постановкой дела исправления, Паисий стал упрекать русских в их разнице с греческой практикой и потому в ошибочности. Выход он видел в одном: исправлять все по образцам Востока. В этом направлении и действовали книжные справщики Московского Патриарха Иосифа под покровом авторитета преподобного Максима Грека, заявляя, что исправлять книги должны люди образованные, хорошо знающие греческий и славянский языки. Заявления эти привели к тому, что в 1649 г. из Киева были вызваны для труда знатоки языков греческого и латинского Епифаний Славеницкий и Арсений Сатановский, а в следующем году – Дамаскин Птицкий. В послесловии Кормчей Патриарха Иосифа акцентируется: «Многие переводы сея святыя книги Кормчий ... собрани быша, ... наипаче же свидетельствова ту книгу греческая Кормчая» (11:48). Таким образом, при Патриархе Иосифе был точно выработан метод исправления церковно-богослужебных книг и в определении этого метода не последнюю роль сыграл Иерусалимский Патриарх Паисий.

Во время пребывания в Москве Патриарха Паисия произошло сближение его с Никоном, тогда Новоспасским архимандритом. Паисия привлекали близость к царю Никона и личные достоинства энергичного архимандрита, а последнего привлекало в беседах с Восточным Патриархом желание лучше ознакомиться с церковными традициями Востока для исправления порядков и в России. Памятниками этого сближения служат письма Паисия Алексею Михайловичу, в одном из которых он говорит: «Еще пребываючи аз при вашей милости в прошлые дни говорил есмь с преподобным архимандритом Спасским Никоном, и полюбилася мне беседа его, и он есть муж благоговейный» (25:256).

В 1652 г. архимандрит Никон стал Московским Патриархом.

В апреле 1653 г. в Москву прибыл бывший Константинопольский Патриарх Афанасий. Он также, как и Иерусалимский Паисий, по словам Патриарха Никона, «зазирал и поносил много в неисправлении Божественного Писания и прочих церковных винах» (25:741). Эти «зазирарания» еще более подвигли Никона к исправлениям. По его просьбе Патриархом Афанасием был написан чин архиерейского совершения Литургии на Востоке. Никон нашел его отвечающим высоте чести патриаршей.

В конце года Афанасий уехал из Москвы, но опасаясь неприятностей на Востоке, остановился в Лубенском монастыре на Украине, где в 1656 г. и скончался. Русская Православная Церковь прославляет Лувенского чудотворца 2 мая вместе со Святителем Александрийской Церкви св. Афанасием Великим.

Движимый тем же побуждением усвоения греческого обряда Патриарх Никон, в то время, когда в Москве находился бывший Патриарх Константинопольский, обратился к правящему в Константинополе Патриарху Паисию с просьбой прислать «Скрижаль», о которой он слышал, как о содержащей изъяснения Литургии и других церковных служб. Получив «Скрижаль», «юже вскоре и перевести повелех с греческа на славянский» (125:743), Патриарх Никон после Московского собора 1654 г. направил Патриарху Паисию от имени собора грамоту, в которой поставил 28 вопросов, с просьбой дать на них также соборный ответ. Никон выражал готовность положиться на суд Востока. Патриарх Паисий удовлетворил просьбу – в 1655 г. ответил от лица Константинопольского собора обширной грамотой. Это было первое официальное письменное выражение участия Константинопольской Церкви в заботах Московского Первосвятителя;

Патриарх Паисий, возблагодарив Бога за то, что Патриарх Никон имеет пламенную ревность «к предметам православной веры и к порядкам Церкви», соединенную с рассудительностью и благоразумием, продолжает: «Ты жалуешься сильно на несогласие в кое-каких порядках... и думаешь, не вредят ли эти различия нашей вере. (В ответ) на это мы хвалим мысль... Что касается еретиков, то мы действительно имеем повеление от Апостола избегать их после первого и второго вразумления, ... равно как и раскольников... Но если случится, что какая-нибудь Церковь будет отличаться от другой какими-либо порядками не существенными для веры, ... например временем совершения Литургии», перстами для иерейского благословения и др., «то это не должно производить никакого разделения, если только сохраняется неизменно одна и та же вера», ибо чины составлялись постепенно. «А для того, чтобы знали какие важные и существенные члены нашей веры ... наш Синод составил книгу: Православное исповедание веры Кафолической и Апостольской Церкви Восточной». Далее Патриарх Паисий излагает чин Литургии, принятый на Востоке, советует русским согласовать с ним свой чин и отвечает на последующие вопросы. «На двадцать четвертый (вопрос. – К.С.), в котором спрашиваете, как подобает христианину изображать свой крест, т.е. какими перстами, отвечаем, – пишет он, – что мы все имеем древнее обыкновение поклоняться, имея три перста соединенными вместе в образ Св. Троицы... Относительно же двадцать пятого, где спрашиваете: какими перстами следует архиерею или иерею начертывать благословение, преподаваемое ими (верующим), отвечаем: ... Церковь благословляет всех, изображая иерейской рукой имя Иисуса Христа... А какими перстами кто начертывает эти четыре буквы (И, С, X, С), это безразлично» (6:314, 316–317, 319, 566, 567, 568 и др.).

Таким образом, по утверждению Патриарха Паисия, единство Церквей не должно нарушиться различиями в обрядах, оно разрушается ересью и упорством в расколе. Для сохранения единства необходимо согласие с Кафолической Церковью лишь в важном, главном – в вере, в Православном исповедании. Константинопольский Святитель стремился направить ревность Патриарха Никона в правильное русло, внушая ему взглянуть на обряд с точки зрения выражаемого содержания. Если бы Патриарх Никон прислушался к этому трезвому голосу, то Русская Церковь избежала бы целого ряда нежелательных последствий, вызванных исправлениями обрядов. Но возле Патриарха Никона ко времени получения грамоты из Константинополя находился в Москве Патриарх Антиохйский Макарий, который, как будет видно ниже, полностью поддерживал Никона и этим подогревал его неумеренность и крутость.

Немного раньше (в 1653 г.) Константинопольский Предстоятель прислал в Москву Влахернскую икону Божией Матери Одигитрии и главу св. Григория Бргослова. Эти святыни были 17 октября 1653 г. встречены на Лобном месте крестным ходом, во главе с Патриархом Никоном, а на следующий день в Успенском соборе Кремля было торжественно отпраздновано принесение святынь. В последующие годы (1654–1655) Патриарх Паисий прислал еще часть Животворящего Древа, крест императора св.Константина Великого, устроенный по образу виденного им креста на небе, главу св.Иоанна Златоуста, и часть св. мощей священномученика Игнатия Богоносца. Крест и глава св.Иоанна по распоряжению царя сразу же отправили в польский поход. Святыни эти бережно хранились Московским Патриархатом. В 1988 г. глава святителя Иоанна, наряду с другими благословенными частицами мощей, была возвращена Русской Православной Церкви из Оружейной палаты Кремля, где она находилась в последние десятилетия.

Летом в 1654 г. в Москву прибыл Сербский Патриарх Гавриил, а в начале 1655 г. Антиохийский Патриарх Макарий – святитель греческой церковной ревности.

В приеме Антиохийского Святителя снова и еще показательно проявилась братская любовь к Православному Востоку всего православного населения Руси во главе с Патриархом. По свидетельству архидиакона Павла Алеппского – спутника Патриарха Макария, – встречать Антиохйского Предстоятеля выходило за город духовенство в священных облачениях, с крестами и хоругвями. Когда он проходил по улицам, народ становился на колени, крестился, ждал благословения. Сам Алексей Михайлович, чтобы получить у него благословение, приехал из похода. У дверей своей палаты Антиохийского Патриарха встретил Московский в вышитой драгоценными камнями мантии. Оба Патриарха поклонились друг другу. С таким глубоким уважением и почетом встречали повсюду на Руси Антиохийского Предстоятеля (3: II, 16–98; III, 22–23 и др.).

Патриарх Никон не замедлил использовать присутствие двух Патриархов, чтобы заручиться их участием в своем деле – их авторитетом оправдать свои распоряжения. Павел Алеппский свидетельствует, что Патриарх Никон просил Макария замечать разности в русском церковном чине и указывать на них, чтобы исправить, и Антиохийский Предстоятель охотно делал это.

Месяц спустя после прибытия Макария в Москву Патриарх Никон пригласил в Неделю Православия обоих Патриархов на богослужение в Успенский собор. В своей проповеди Никон выступил, главным образом, с критикой употребления новых икон франкского (западного) письма и двуперстия для крестного знамения. Заранее отнятые у верующих подобные иконы Никон показывал пастве, затем ссылался на Макария, что тот осуждает неправославную иконопись, и разбивал их об пол. Осколки велел сжигать. Этот чрезвычайный поступок смутил даже царя Алексея Михайловича. Критикуя двуперстие, Никон, опять-таки ссылаясь на Макария, утверждал, что так не следует креститься. В свою очередь Патриарх Макарий заявил народу: «В Антиохии, а не в ином месте, верующие во Христа (впервые) были наименованы христианами. Оттуда распространились обряды. Ни в Александрии, ни в Константинополе, ни в Иерусалиме, ни на Синае, ни на Афоне ... никто так не крестится, но всеми тремя пальцами вместе» (3: III, 137).

Критика и заявление были приняты молчаливо. Паства была смущена, а не убеждена. Но Патриарх Никон продолжал доводить дело до конца. На пятой неделе поста 1655 г. он составил собор с участием тех же Патриархов, на котором был принят заново переведенный с греческого языка служебник и приняты были к исполнению все замечания Макария. В частности, Антиохийский Патриарх указывал Никону, что на Руси Литургия совершается на антиминсе без св. мощей; прикладываются к иконам только один-два раза в году; не раздают антидор и др. Павел Алеппский примечает, что Никон подчеркивал: «Я русский и сын русского, но мои убеждения и моя вера – греческие» (16:157).

Почти год спустя, по свидетельству «Скрижали» («Слово отвещательное» Патр. Никона, 25:759 в примеч.), Патриарх Никон совместно с Патриархом Макарием повторил демонстрацию троеперстия. 12 февраля 1656 г. в день памяти св. отца IV века Мелетия Антиохийского во время богослужения в Чудовом монастыре в присутствии царской семьи и множества паствы Патриарх Никон, прочитав неясное и потому спорное «О Мелетии Патриархе Антиохийстем слово (проложное поучение. – К. С.), яко егда показа той Мелетий три персты и не бысть знамения, егда же два сложив и един к ним пригнув, тогда яко огонь от руки его изыде», обратился к Макарию – новейшему преемнику св. Мелетия Антиохийского – с просьбой разъяснить, какие три персты показал св. Мелетий. Макарий разъяснил спорное место в смысле истинности троеперстия. «Мужие всего православия, слышите, – говорил Антиохийский Предстоятель. – Сей св. Мелетий три первые персты разлучены показа друг от друга. От них же и знамения не бысть. Таже паки три соедини, ими же и знамение показа» (16:158).

Подобное повторилось через 12 дней и опять-таки, как год тому назад, в Неделю Православия в Успенском соборе. По просьбе Патриарха Никона Патриарх Макарий, став перед народов, показал троеперстие и заявил: «Сими тремя перстами всякому православному христианину подобает изображати на лице своем крестное знамение. Кто же крестится по Феодоритому писанию, да будет проклят» (16:159). Патриарх Никон попросил Восточных святителей подписать заявление – «творити знамение честнаго креста тремя первыми персты десныя руки... Кто от христиан православных не творит крест тако ... есть еретик» (16:159), что и напечатал в новоизданной «Скрижали». Это заявление без должного разъяснения вызывало опять-таки недоумение, ибо смешивалось понятие обряда и догмата, т.е. то, что стало преимущественным отличием отделившихся от Русской Православной Церкви. Однако, вера в правоту и надежда на силу авторитета двигала Патриарха Никона дальше и дальше. В апреле 1658 г. он созвал собор архиереев Русской Церкви, на котором выступил с обширной речью об исправлении обрядов. Собор утвердил троеперстие. Определения его также внесли в «Скрижаль». Но и это решение, как не получившее обстоятельного догматического разъяснения, не убедило немалую часть православных русских людей.

При возвращении домой Патриарх Антиохийский Макарий с дороги прислал Патриарху Никону две грамоты. В первой грамоте он, наряду с другими темами, пишет об интригах близкого к Никону грека Арсения и отношениях последнего к себе и другим грекам, остававшимся в Москве. Во второй – подтверждает свое мнение, высказанное на соборе в бытность в Москве, о необходимости крещения протестантов и неперекрещивании католиков: «О кальвинех и лютерех, якож суть госпоственне еретици и священство ниже имут, ниж похотевают прияти е яко тайну ... и отвращаются его, покрещаваем, яко крещение их несть правильно, ниже священно... Еликож о латинях, понеже и священство имут и всех седмь тайн приемлют, последуеть и крещение их в еже быти цело и добро» (25:772).

Патриарху Никону пришлось еще раз встретиться с Антиохийским Патриархом Макарием – последний, недавно активно поддерживавший Никона, принял активное участие и в суде над ним.

Патриарх Никон продолжал проводить исправление богослужебных книг и обрядов, начатое до него, но стал проводить его иначе: решительно, властно, а подчас и резко, чем восстановил против себя ревнителей нерушимости каждой буквы, хотя она и стояла не на должном месте. Начиная с 1657 г. переменились и отношения Патриарха с царем, принявшие скоро напряженный характер. В 1658 г. Никон заявив о том, что он не желает быть больше Патриархом, покинул Москву и отправился в Воскресенский монастырь. Чтобы найти выход из создавшегося положения, был созван в 1660 г. собор из русских архипастырей, на который были приглашены и греческие иерархи, прибывшие в Москву по делам милостыни. Царь предложил избрать нового Патриарха. Русские епископы готовы были выполнить это предложение, т.к. не находили его противоречащим канонам. Но иначе отнеслись к делу греки. Осуждая Никона за тактику и признавая его заслуживающим канонического прещения, они, тем не менее, выступили в его защиту. «Явлено есть всем, – говорили они, – яко от всех бывших Патриархов прежде на Москве, ин не возлюби нас – греков, яко же святейший господин Никон Патриарх. И чину Восточныя Церкве не последова ин, якоде сам он. И еще и есть друг наш зело» (16:201). Алексея Михайловича они призывали преодолеть создавшийся конфликт, и если он и собор найдут нужным, то вернуть Никона на Патриарший Престол, «зане аще господин Никон в прочих внешних вещех и во отречении своем погреши, яко человек, но в догматах благочестивые и православные веры бе благочестивейший и прав, ибо апостольских и отеческих преданий Восточные Церкве бе зело ревнитель» (16:201). А архимандрит Полоцкого монастыря Игнатий еще тверже заявил, что дело о Патриархе нельзя решать без Вселенского Патриарха.

Когда дело о Никоне начало запутываться, в самое горячее время в Москву прибыл (1662 г.) Паисий Лигарид, которого историк Русской Православной Церкви проф. А. В. Карташев наделяет весьма нелестными эпитетами: «проходимец», «лже-митрополит Газский», «выученик римской Коллегии св. Афанасия», «платный миссионер униатства» ... (16:202). Правительство, находясь в затруднительном положении, нуждалось в советчике. Лигарид, как человек нравственно гибкий, сразу понял что от него требуется, оценил обстановку и в двух спорящих сторонах присоединился к сильнейшей – боярской партии, врагам Никона. Скоро вкрадчивостью и лестью он полностью овладел расположением царя, уставшего от продолжительного расхождения с неуступчивым Никоном. Лигарид употребил все свои знания и ловкость, чтобы оправдать действия царя, а Никона обвинить – выставить его причиной всех церковных нестроений. Лигариду и отданы были на отзыв деяния собора 1660 г. Естественно, что он раскритиковал их, найдя в них якобы антицарскую направленность. Царю он откровенно льстит и заявляет, что царь может сам без Патриарха созывать соборы, потому что он «есть первородный сын св. Восточныя Церкви и защититель благочестивыя веры» (16:203). Но Паисий, видимо, чувствовал, что все-таки, злоупотребляя доверием, нельзя доходить до крайности и посоветовал пригласить в Москву для суда над Никоном всех Восточных Патриархов. Другую цель в приглашении Восточных Патриархов Лигарид видел в надежде утвердить свой авторитет авторитетом Восточных Святителей, в чем многого и достиг.

Немедленно царем были направлены пригласительные грамоты Патриархам Востока: Константинопольскому Дионисию, Александрийскому Паисию, Антиохийскому Макарию и Иерусалимскому Нектарию. Никон также, видя неизбежность суда, направил со своей стороны Восточным Патриархам грамоты, в которых показал правоту своего дела.

Доставить грамоту поручили другу Лигарида греку диакону Мелетию. Ему же предписали устно доложить о Никоне в отрицательном духе. Но Православный Восток знал Патриарха Никона как друга, что уже показал недавно бывший собор (в 1660 г.). Поэтому Патриархи отказались ехать на суд, тем более из-за несогласий во внешней – обрядовой – стороне религии. Выразителем их отношений стал Иерусалимский Святитель, не видевший серьезных оснований для суда. В 1664 г. он направил даже протест против осуждения Никона. Также и Константинопольский Предстоятель советовал царю вернуть Никона. А архидиакон Иерусалимского Патриарха Нектария, а затем и его преемник, Досифей написал Лигариду специальное письмо, в котором укорял его за интриги. На защиту Патриарха Никона стали и многие греки, оказавшиеся в то время в Москве. Среди них особенно выделились посланец Иерусалимского Патриарха Нектария Савва Дмитриев, которого власти постарались изолировать от Никона, и Иконийский митрополит Афанасий. Последний лично докладывал царю, что Константинопольский Патриарх Дионисий увещает его помириться с Никоном. Самого Никона митрополит ободрял надеждой. «Мене, – говорил он Никону, – послал брат твой, Константинграда Патриарх, ради миру с боярами. Указал им, что он мне приказал. Грамоты приносят гречане ложные, только бы добыть деньги. Тако тем верят бояре и того любят, паче правды. А блаженству твоему, учащу слово евангельское, не внимают... Блаженство твое будет Патриарх Московский» (16:205). В другой раз он же сообщает Никону: «Нечестивого Лигарида ложь совершилася ... (Константинопольский Патриарх) прислал писания и отлучил его и проклял его папежника и злого человека», а иеродиакона Мелетия прогнал от себя (16:206). С помощью тех же преданных и верных истине православных «Гречан» Патриарх Никон узнал прошлое Лигарида и написал против него изобличающую книгу, в которой явил свою начитанность и резко выразил свои мысли, охарактеризованные Лигаридом, как «бесчинствующие и источающие великие кривды мерзские», а особенно, что он, Лигарид, есть «еретик и волхв» (15:194). В своей книге Никон подчеркнул, что Лигарид лишен сана Иерусалимским Патриархом. Действительно, немного позднее в июле 1668 г. царь получил от Иерусалимского Патриарха Нектария грамоту, в которой Нектарий сообщал, что Лигарид был отлучен от Церкви еще его предшественником Патриархом Паисием. Но Лигариду удалось своевременно – в 1663 г. – через подобных ему людей добыть подложную грамоту от Вселенского Патриарха, якобы признающего его экзаршие полномочия. Москва поверила и приняла Лигарида за судью Никона. Однако митрополит Иконийский Афанасий не давал ей успокоиться. Во весь голос он продолжал доказывать ложность миссии Лигарида, будто бы порученной ему Константинопольским Патриархом Дионисием. Царь был этим смущен, но чтобы не обнаружить своего состояния перед другими, тайком послал в Константинополь келаря Чудова монастыря Савву узнать правду. Разузнавание подтвердило справедливость слов Иконийского митрополита. К сожалению, прибывшие в Москву по делу Патриарха Никона Патриархи Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий (которых Константинопольский Патриарх Парфений – преемник Дионисия – грозил самих предать суду за их поездку судить Никона) знакомились с делом обвиняемого через Лигарида. Последний обвинял Никона в том, «что он дерзнул поставить свой трон выше других»: именуется «Папой и Патриархом», нарушая почтение к Папе Александрийскому (спрашивается, откуда это взял Лигарид?); называет «себя Патриархом Нового Иерусалима» (только потому, что жил в основанной им и любимой обители Ново-Иерусалимской); стремится «подчинить себе и Антиохийский престол» (не подчинить, а отстоять третье место для Московского Патриаршества). Вспомнил Лигарид и Константинопольский престол – и в отношении его по слову обвиняющего, Никон преступник, ибо захватил Киев (16:208). В отношении последнего дела следует отметить, что Киевская митрополия искусственно отделенная от Московской еще в XV веке, воссоединилась с Московским Патриаршеством лишь в 1686 г. при третьем преемнике Патриарха Никона (об этом ниже). Другие обвинения были еще более непонятны, например, что Патриарх Никон «стал терзать, подобно ехидне, родную мать – Церковь» (16:208).

Чтобы на предстоявшем соборе избегнуть возможных неожиданностей, которые бы воспрепятствовали осуждению Никона, были проведены предсоборные мероприятия, в результате которых Патриархи, епископы и другие влиятельные лица объявили Никона виновным и заслуживающим лишения патриаршества. После этого, естественно, соборный суд стал обычной формальностью. В определении говорилось, что отныне Никону именоваться простым монахом, «а не Патриархом Московским». Местом же его пребывания до конца жизни назначили монастырь, «чтобы он там мог в совершенном безмолвии оплакивать грехи свои» (20: ХII, 743). Решение суда было прочитано Никону в церкви Чудова монастыря сначала по-гречески, а потом по-русски.

Определяя мотивы действий Патриархов Александрийского и Антиохийского в суде над Никоном, профессор Варшавского университета М. В. Зызыкин утверждает: «Патриархи в глубине своей совести понимали, что положение Никона – плод ненависти могущественных его врагов, но они не решались высказать свои думы. Их собственные несчастные условия принуждали их быть настороже... Им нужен был доступ к царю ради милостей» (9: III, 107). А профессор Московской Духовной Академии Н. Ф. Каптерев говорит по той же теме еще более определенно: «Решаясь на такой рискованный для них шаг – самовольную поездку в Москву, Патриархи руководились особыми и очень важными побуждениями ... – получить для себя от русских возможно богатую и обильную милостыню, которую, конечно, обещал им грек иеродиакон Мелетий, уговоривший их ехать в Москву. Патриархи достигли своей цели ... – получили у нас от разных лиц, начиная с государя, всевозможных подарков на очень крупную сумму» (12: II, 489–490).

Примечательно, что Великий Московский собор 1666–1667 годов, осудив Патриарха Никона, одобрил совершенные доселе церковные исправления. Постановления его при участии Восточных Патриархов были скреплены клятвами против тех, которые их не примут. Не вдаваясь в анализ этих клятв, отменённых Поместным Собором Русской Православной Церкви 1971 г., можно привести высказывание мудрого Московского Митрополита Платона (1775–1812), учредившего «единоверие». «Ежели вера о Св.Троице есть непорочна, – говорил он, – то какими бы пальцами ее ни изображать, нет беды спасению, ... что как бы ни ходить – по солнцу или против солнца, в том великой силы не находим... Хорошо ходить и по солнцу, только бы быть в соединении с Церковью» (28:437,445).

Патриарх Никон в декабре 1666 г. был привезен в Ферапонтов монастырь. Через некоторое время, когда царь улучшил условия пребывания здесь, недоброжелатели Никона вместе с новым Патриархом Иоасафом II (1667–1672) и двумя Восточными, продолжавшими еще жить в Москве, попытались было переселить Никона дальше на север, но царь и его сестра Татьяна – почитательница Никона – помешали этому намерению. С восшествием на Московский Патриарший пресгол Иоакима (с 1674) положение Никона ухудшилось. Иоаким постарался составить дополнительный список мнимых преступлений Никона, и узник был перемещен в Кириллов монастырь, где содержался в дымной келье, откуда разрешался выход только в церковь. Так продолжалось до кончины Алексея Михайловича (1676), который перед смертью попросил у изгнанника прощения. Сын и преемник царя Феодор Алексеевич, вопреки всем недоброжелателям Никона, решил добиться ему разрешения у Восточных Патриархов. В июле 1681 г. в Константинополь были отправлены послы для переговоров о заключении мира с турками. Послам и поручили получить разрешение Православного Востока для Никона. В своей грамоте царь писал: «Воспоминати того (запрещения Никона. – К. С.) любве ради Христовы не благоволисте» (5:78) Рассчитывали, что ходатайство русских будет поддержано Иерусалимским Патриархом Досифеем – открытым сторонником Никона. Действительно, Досифей энергично содействовал успеху доброго дела.

Но пока ждали с Востока результатов – из Кириллова монастыря пришла весть о тревожном состоянии здоровья Никона. По приказу царя его повезли по Волге в Воскресенский монастырь. Никон доехал лишь до Ярославля, где против Толгского монастыря скончался (17 авг. 1681 г.). Отпет был Никон велением царя как Патриарх.

В следующем 1682 г. Москва получила от Восточных Патриархов разрешительную грамоту. В ней Никон назывался «столпом благочестия непоколебаемым», «священных канонов сберегателем искуснейшим», «отеческих преданий неизреченным ревнителем» и повелевалось поминать его Патриархом (9: III, 352). А Иерусалимский Патриарх Досифей в своей грамоте от того же года (1682), заявляя о прощении Никона, говорит и о единомыслии, как надежном пути внутреннего церковного действия на Руси, и должном характере взаимоотношений Москвы и Востока. «Молимся с совершеннейшим духовным дерзновением, – пишет он, – яко и впредь всякое дело церковное недействовати кроме мысли Церкви: аще будет малое дело, действовати соборною мыслию тамошния Церкви, аще же великое, мыслию великих архиереев восточных действовати» (14:246–247).

В 1683 г. также направил свое послание в Москву Патриарх Алекандрийский Парфений. Оно было ответом на письма Феодора Алексеевича, в которых царь выражал свою любовь к Александрийскому Предстоятелю и просил прощения Патриарху Никону, но получили это послание уже Иоанн и Петр Алексеевичи (см. послание в 29:211–214) (см. о Патриархе Никоне в № 18).

Не последнее место во взаимоотношениях Московского Патриархата с Православным Востоком занимают заботы о духовном просвещении. Но по данной теме можно ограничиться немногим, т.к. вопрос этот достаточно освещен в позднейших изданиях Русской Церкви, особенно что касается создания Славяно-Греко-Латинской Академии и ее истории (см. 23:60–64, 73 и след.; также № 19).

После падения Византийской империи (1453 г.), повлекшего за собой ослабление греческой науки, разорение сокровищниц древней мудрости, Церкви Востока оказались в трудном положении. Между тем на Севере возрастало и крепло независимое православное государство – Святая Русь. Естественно, что сюда – к опоре и защите Вселенской Истины – и устремились взоры христиан Востока. Еще до учреждения Московского Патриаршества Александрийский Патриарх Сильвестр в 1585 г. убеждал Феодора Иоанновича: «Составь училища и поставь наказателя, чтобы в нем учились греческой грамоте и были бы научены от многих божественных книг всей мудрости Божией православной веры» (7:185). Его преемник Мелетий Пигас еще убедительнее просил русского царя о том же: «Устрой у себя, царь, греческое училище, как живую искру священной мудрости, потому что у нас источник мудрости грозит иссякнуть до основания» (22: II, 10). И позднее – в 1664 г. – писал Алексею Михайловичу Иерусалимский Патриарх Нектарий: «В настоящем положении, когда наша Церковь находится под игом рабства, а мы уподобляемся кораблям, потопляемым непрестанными бурями, в одной вашей Русской Церкви видим мы как бы Ноев ковчег для спасения от потопа» (17:113).

Особенная забота о распространении и утверждении духовного просвещения на Руси проявилась в годы патриаршества Иосифа (с 1642 г.). В это время настойчиво стали заявлять о необходимости постановки правильного научного образования в Москве, для чего привлечь и ученых из Киева и православных с Востока. И когда в 1649 г. появился в Москве Иерусалимский Патриарх Паисий, к нему сразу же обратились с просьбой, чтобы он по возвращении домой прислал на Русь благонадежного православного учителя. К сожалению, просьба эта была удовлетворена лишь в 1653 г., когда уже на Московском Патшриаршем престоле был Никон (с 1652 г.).

В Москву прибыл в качестве учителя митрополит Арты Гавриил, о котором Патриарх Паисий писал царю, что он побудет столько, покаместа ученики от него отойдут» (11:99 в прим.). О нем же писал и Константинопольский Патриарх Иоанникий: «Богослов и православный в роде нашем» (11:100 в примеч.). Следует отметить, что в Москве уже знали митрополита Гавриила по его письмам и сочинениям. Но пробыл он в Москве недолго – вскоре его отослали назад. Видимо, Патриарха Никона интересовало не столько устройство школы, сколько перевод книг и исправления, для каковой цели он привлек ученых православных греков и киевлян, оставленных в Москве еще Патриархом Иосифом.

В начале восьмидесятых годов XVII в. проявляется деятельная забота открыть в Москве высшую духовную школу, которая бы послужила распространению образования по всей Руси. Бывший в это время Иерусалимским Патриархом Досифей начал действовать энергично, чтобы эта школа была устроена не по латинскому образцу, а по греческому, чтобы латинский язык даже не преподавался в ней. В 1682 г. он писал царю: «Благодарим Господа Бога, яко во дни святого вашего царствия благоволи быти в царствующем вашем граде еллинской школе: еллинским языком писано Евангелие и Апостол, еллини бяше святии отцы, еллински написашеся Деяние святых соборов и святых отцев списание и все святыя Церкви книги. И сие есть божественное дело, еже учити Христианом еллинский язык, во еже разумети книги православныя веры, яко же писани суть, и познавати толкование их удобно и наипаче: дабы отдалени были от латинских, иже исполнени суть лукавства и прелести, ереси и безбожества» (14:248).

Чтобы утвердить в Москве «греческое учение», Патриарх Досифей по просьбе царя, прислал в Москву братьев Лихудов – иеромонахов Иоанникия и Софрония. Немедленно после их приезда приступили к учению в кельях Богоявленского монастыря, а с 1687 г. по отстройке зданий академии в Заиконоспасском монастыре, началось чтение полных курсов. До 1692 г. Патриарх Досифей оказывал Лихудам всяческую поддержку, но после прибытия в Москву его посланца и племянника архимандрита Хрисанфа изменил свое отношение. Архимандрит Хрисанф обвинил Лихудов в том, что они недружелюбно встретили его в Москве и что они «перегрузились» латинской мудростью. В 1693 г. Досифей в посланиях Патриарху Адриану (1690–1700), царю и Лихудам решительно потребовал изгнания латыни из академического курса, а самих Лихудов – из Москвы. Требование было исполнено (в 1694 г.), но исполнение его отразилось на состоянии молодой Московской школы: на время латынь была совершенно изгнана, но вскоре – при местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Рязанском Стефане Яворском (с 1700 г.) – прежнее еллино-славянское образование было заменено латинским. Последнее преобладало до времени митрополита Московского Платона (до 1775 г.).

Академия называлась Латинской или Славяно-Латинской, а с 1775 г. до перемещения ее в Троице-Сергиеву Лавру (1814 г.) – Славяно-Греко-Латинской.

Несколько слов о взаимоотношениях Московского Патриархата с Православным Востоком и по вопросу о присоединении к Московскому Патриархату Киевской митрополии.

Еще Патриарх Иерусалимский Паисий на пути в Москву, проезжая в декабре 1648 г. через Малороссию, встречался в Киеве с Богданом Хмельницким. Патриарх благословил гетмана на решительную борьбу с Польшей и убеждал его вступить в теснейший союз с Москвой. Хмельницкий согласился, и Паисий прибыл в Москву уже как представитель его и казачества с просьбой к московскому правительству принять их под свое покровительство. Этой же линии придерживались и другие представители Православного Востока. Они старались играть роль посредников между Хмельницким и русским царем: первого они убеждали принять подданство Москвы и поддерживали в нем уверенность в готовности царя оказать помощь, второго – обратить внимание на необходимость присоединения к Москве единоверных казаков и образования из Малороссии и Москвы единого сильного православного царства, способного стать орудием освобождения от иноверных и Востока.

В 1654 г. в Переяславле на Днепре состоялось подписание декларации о присоединении Украины к Московскому царству. Но надежды Православного Востока на то, что после воссоединения Украины с Россией Москва сразу же двинется на его освобождение, не оправдались. Мало того, Патриарх Никон, вслед за политическим подчинением Малороссии, недвусмысленно заявил и о следующем акте – выходе Киевской митрополии из юрисдикции Константинополя и возвращении ее в единство с Московской Церковью, в котором она пребывала с самого начала до середины XV столетия. Но Киевский митрополит Сильвестр, чувствуя, что от близкого территориально Московского Предстоятели зависимость станет более ощутимой, чем от далекого – за морем – Константинопольского, обратился в Москву с ходатайством не менять юрисдикцию Киева. Православные греки также поддержали желание Митрополита. А Иерусалимский Патриарх Досифей в стремлении Московского Патриарха подчинить Киевскую митрополию увидел даже «несытость славы и желание чуждих» (22:259). Видя подобное настроение, Москва не прибегала к насилию, могшему расстроить отношения с Православным Востоком, а пошла по пути интенсивных переговоров с Константинопольским Патриархом. В 1685 г. решением собора русских иерархов Киевским митрополитом был поставлен Гедеон, из князей Четвертинских, а в 1686 г. Константинопольский Патриарх Дионисий подписал грамоту, которой утвердил новый порядок – Киевская митрополия и Московский Патриархат стали единой Русской Церковью. «Вкупе с нами Архиерейским собором, – писал в 1686 г. Патриарх Дионисий Московскому Патриарху Иоакиму, – повелеваем: да святейшая епархия Киевская будет подлежащая Святейшему Патриаршему престолу великого и Богоспасаемого града Москвы... Когда же совершает митрополит сей Киевский в сей епархии Божественную и священную бескровную жертву, да поминает впервых пречестное имя Вселенского Патриарха, яко сущу источнику, ... потом Патриарха Московского, якоже старейшего своего, никому в том противящуся или прекословящу ни в чесом» (33: IV, 518). Одновременно от того же Святителя и собора архиереев подобная грамота была направлена и русским правителям Иоанну Алексеевич, Петру Алексеевичу и Софии Алексеевне. «Ради спасения обретающихся во оной (Киевской. – К. С.) епархии христиан, – отмечалось в грамоте, вручили есмы предстательству митрополию сию блаженнейшему Патриарху Московскому, да имеет волю совершити невозбранно ... и да будет послушен митрополит тогож Патриарха Московского» (33: IV, 515). В следующем – 1687 г. – особыми грамотами из Москвы сообщили о сем Киевскому Митрополиту Гедеону и гетману войска запорожского Ивану Самойловичу (33: IV,534–536).

Это замечательное событие – воссоединение киевской митрополии с Московским Патриархатом – совершилось незадолго до наступления нового периода в истории Русской Церкви – Синодального, длившегося два столетия (до 1917 г).

Весь Синодальный период во взаимоотношениях Русской Церкви с православным Востоком характеризуется непрекращающейся материальной помощью, а также духовной поддержкой Православной России.

Можно сказать, Синодальный период открывается в отношении Константинопольской Церкви грамотой императора Петра Великого (1689–1725) от 3 января 1718 г., жалованной Патриарху Константинопольскому Иеремии. III. В ответ на донесение (соединенное с просьбой) Патриарха о том, что Церковь Божия в Константинополе пришла от тяжких налогов турок в «великое оскудение» и впала в неоплатные долги», Петр I писал в «жалованной грамоте»: «Усмотря благочестивыя кафолическия веры Церквей утеснение … определяем повсягодное воспоможение великие Константинопольские Церкви, к нему святейшему Патриарху Иеремие и будущим по нем Святейшим Вселенским Константинопольским Патриархом из нашей царской казны посылать на каждый год на три тысячи рублей соболей … и в пути не токмо в государство наше едущим и назад возвращающимся свободной пропуск, но и в даче подвод и в других нуждах надлежащее воспоможение показано будет». Выражается надежда, что за эту помощь Святейшая Константинопольская Церковь будет возносить молитву за православных русских людей – живых и усопших – «завсегда творити и всякого добра нам и государству нашему желати» (15:37–39 в прилож.).

С XVIII столетия, когда православная Россия почувствовала себя политически могущественной державой, с постоянной материальной помощью соединяется дипломатическое ходатайство за православных,проживающих в Османской империи, и вооруженная защита их. Уже Петр I поставил прямо вопрос об освобождении православных от турецкого ига. Готовясь к Прутскому походу (1711 г.), он вошел в сношения с подвластными Турции православными, призывая их встать на совместную борьбу против угнетателей.

Хотя поход окончился неудачно, он имел ту положительную сторону, что стал фактически первым братанием восточных христиан с русскими на поле брани. Решительная попытка Петра I встать на защиту угнетенных православных Турции неоднократно повторялась – и повторялась успешно – в истории отношений православных России к братьям по вере. Достаточно хотя бы вспомнить мирный договор 1774 г., согласно которому Россия получила право покровительства православным христианам, подданным Турции. Это право было подтверждено и договорами: Ясским в 1791 г. и Бухарестским в 1812 г., заключенным после войн России с Турцией.

Существенным явлением в отношении к Церкви Константинопольской было определение при императрице Анне Иоанновне (1730–1740) выдавать Патриарху ежегодно большую денежную сумму. Примечательна оговорка о том, что выдавать ему следует только в том случае, если он занял престол законно, о чем должно быть свидетельство русского резидента в Константинополе. Такая оговорка была вызвана тем, что в указанное время и в последующее из-за интриг, устраиваемых по преимуществу Портой, происходили частые произвольные низложения Патриархов (например, с 1797 до 1901 гг. было 35 патриарших избраний – некоторые избирались по два-три раза).

Что касается непосредственного участия Святейшего Синода в судьбах Константинопольской Церкви, то надо отметить: Святейший Синод, помимо единовременных субсидий (ставших систематическими) Константинопольскому престолу, со времени основания «Богословской школы Великой Христовой Церкви» на острове Халки (с 1844 г) ежегодно переводил на ее содержание две тысячи рублей золотом. Высылал также Святейший Синод в Константинополь необходимые священные облачения, священные сосуды...

Сносились также Церковь-Мать и Церковь-Дочь по вопросам вероучительным, каноническим, административным. В продолжение древней традиции Константинопольские Патриархи после своей интронизации направляли Святейшему Синоду известительные грамоты. Святейший Синод в ответных посланиях приветствовал новоизбранного Патриарха и в свою очередь сообщал ему об изменениях в своем составе избрании нового Первоприсутствующего.

Начало XX столетия – 1902–1905 гг. – ознаменовалось двукратным обменом посланиями между Патриархом Константинопольским Иоакимом и Святейшим Синодом Русской Православной Церкви по вопросам межцерковных сношений, отношения к инославию и реформе календаря. Поставленные Патриархом Иоакимом вопросы направлены были к более тесному единению Поместных Православных Церквей. Святейший Синод, анализируя церковную обстановку, признал поставленные вопросы своевременными, но отметил, что лучшим способом к достижению единения в христианском мире могут являться нарочитые собрания православных епископов, особенно предстоятелей Церквей, и их «усты к устом» совещания. Ответное послание Святейшего Синода Русской Православной Церкви, как и других Поместных Церквей, было рассмотрено в Константинополе специальной Комиссией, во главе которой стоял известный ученый митрополит Никомидийский Филофей Вриенний. На основании изучений Комиссии было составлено мнение Константинопольской Церкви, послужившее направлению к Церквам второго послания. В последнем, в частности, говорилось, что необходимо бодрствовать над охранением своей паствы и одновременно принимать всевозможные меры к проложению пути боголюбезного соединения. Отвечая и на это послание, Святейший Синод указал, что Русской Православной Церковью уже проведены практические мероприятия, направленные по отношению к христианам старо-католического и англиканского исповеданий – учреждена особая Комиссия из ученых богословов, которая должна дать ответы на вопросы, поставленные представителями этих исповеданий. Святейший Синод также заявил, что он всецело присоединяется к предложению о периодических собраниях (один раз в три года) представителей Поместных Церквей для обсуждения назревших в православном мире вопросов.

Продолжался в Синодальный период обмен церковной литературой, обучение в школах Русской Православной Церкви посланцев из Поместных Православных Церквей и, прежде всего, из древних Восточных Патриархатов. В начале XX века богословские предметы преподавали в Халкинской духовной школе, как правило, выпускники русских духовных школ.

Дружбу двух Церквей скрепляли и поездки на Православный Восток русских людей. В частности, в 1905 г. Патриарх Иоаким с большой сердечностью и теплотой принимал в Константинополе группу профессоров и студентов Московской Духовной Академии во главе с ее ректором епископом Волоколамским Евдокимом.

Серьезным вопросом, потребовавшим участия в его решении обеих Церквей, было возникшее среди афонского иночества движение так называемых «имяславцев», считавших, что имя Божие есть Сам Бог. Богословы Халкинской школы осудили это движение. Осудили его и Константинопольские Патриархи Иоаким III и Герман V. Их мнение разделил и Святейший Синод нашей Церкви.

В разгар первой мировой войны Святейший Константинопольский престол обратился к Святейшему Синоду Русской Церкви с горячим призывом неусыпно пещись об избавлении от бед войны, на что последний ответил, что Русская Церковь непрестанно возносила и возносит молитвы о мире во всем мире.

В Синодальный период «отношения Русской Православной Церкви к Константинопольскому престолу характеризовались полнейшей доброжелательностью, постоянной братской поддержкой и в случае нужды покровительством, при неизменном уважении к кафедре св. Иоанна Златоуста. Взаимно, Константинопольская Церковь в лице лучших своих представителей всегда отдавала должное младшей, но более сильной Сестре – Церкви Российской. Повседневные тесные братские отношения двух Церквей не испытывали никаких серьезных трений» (4:45).

Теми же добрыми чертами характеризуются взаимоотношения Русской Православной Церкви с Александрийской.

Бедственное положение Церкви св. ап. Марка понуждало всех Патриархов Александрии в рассматриваемый период обращаться к православной России за помощью. Обычно они обращались одновременно к императору России и Святейшему Синоду, хотя и с отдельными грамотами.

Как в отношениях Русской Церкви с Константинопольской открывается Синодальный период грамотой императора Петра I, так и в отношениях с Александрийской Церковью, можно сказать, тот же период открывается грамотой от 1717 г. к Петру I Патриарха Александрийского Самуила со скорбным молением о помощи. Отметив каноничность своего избрания на Патриарший престол, дальше говорит он о том, что кафедра св. ап. Марка обуревается «многими обстоятельствами и бедствиями», отягощается «величайшим и многочисленным долгом», обеднела, лишилась драгоценных – «досточудных сосудов», «находится в опасности конечного оскудения». В этой «полной бедности» Патриарх обращается «в твердой надежде» к «сострадательному благосердию «императора. «К кому другому мы, – заявляет он, – имеем прибежище, если не к сострадательному и царскому благоутробию христианнейшей державы ... и кто, прибегая к заступлению и защите христолюбивой царской державы, уходит посрамленным? И прося милости не получает богато дара к уврачеванию и утолению потребности?... Просим убо тебя, – заключает свое моление Патриарх к императору, – и после Бога прибегаем к тебе, общему престоятелю и защитнику!.. Восстань и нам в помощь, ... склонись к нам молящим, простри руку, ... защити нас! «(29:234–235; 239–242; 245).

Те же скорби представляет Патриарх и местоблюстителю Московского Патриаршего престола митрополиту Стефану Яворскому в направленной к нему в том же 1717 г. грамоте и также взывает к его милосердию, «чтобы получить помощь». Митрополита Стефана Патриарх горячо просит благосклонно принять Патриарших посланцев за сбором средств, «рекомендовать их скиптроносцам, могущим – после Бога – все сделать, а равно русским князьям и боярам, высшим чинам столицы, русским иерархам и архимандритам монастырей – столичным и иным, дабы все они доказали богоугодное свое сострадание к древнейшему, находящемуся в бедственном состоянии Александрийскому Патриаршему престолу, ради Господа нашего Иисуса Христа» (2: IV–V).

Так было в начале Синодального управления, так было и потом (см., например, грамоты Патриарха Иерофея II императору Николаю Павловичу – от 1850 г. и Святейшему Синоду от того же года. 2:265–268).

Как откликались на нужды православных братьев православные русские люди – свидетельствуют сами Александрийские Патриархи. В 1858 г. Патриарх Иерофей II писал в своих грамотах: «С древних пор и почти незапамятных Александрийская Церковь прибегала к милости блаженной памяти приснопоминаемых царей Всероссийских … и всегда сподоблялась их царственных щедрот». Содействием Святейшего Синода «соорудили здесь священный храм и окрест его патриархию, учредили и отроческое училище, в котором преподаются науки на елллинском и арабском языках, … и в Александрии мы завели училища отроческие и девичье, и одну больницу» (69:265, 267). Патриарх Калинник в 1859 г. сообщал Святейшему Синоду, что русский консул в Египте вручил ему одиннадцать векселей на 48.520 рублей. «Воздавши мысленно всем вам братское во Христе лобзание, – писал Патриарх, – мы благословили обеими руками всех благочестивых православных и милостынелюбивых чад православной России, подавших щедрое пособие нашему святейшему престолу, и из глубины души вознесли за них молитвы» (29:276).

Знаменательным событием XIX века было открытие в 1855 г. в Москве Александрийского Подворья, вследствие ходатайства митрополита Московского и Коломенского Филарета (1821–1867) «по уважению к бедствиям Церкви Александрийской и тамошних единоверных христиан» (29:273). Отныне жертвы православных русских людей потекли беспрерывно для Александрийского престола.

Общались также Церкви и по другим церковным вопросам, о которых уже было упомянуто при рассмотрении взаимоотношений Церквей Русской и Константинопольской. Отношения эти были, согласно заявлению Святейшего Синода Русской Православной Церкви, «единодушные и единомудренные» (2:27).

В 1953 г. настоятель Подворья Антиохийской Православной Церкви в Москве архимандрит (ныне митрополит) Василий (Самаха), исследуя взаимоотношения Антиохийского Патриархата с Русской Православной Церковью после падения Византии, писал: «Испытывая нужду, Антиохийская Церковь и другие Восточные Церкви обращались к своим собратьям за помощью и, в частности, к Русской Церкви... Православный Восток и особенно Антиохийская Церковь возлагали, и не напрасно, надежды и упования свои на Русскую Церковь во всех нуждах, ожидая от нее пожертвований на содержание духовенства, уплату долгов и т.д… Русская Церковь не могла не принять участия в смягчении тяжести положения антиохийского народа и Антиохийской Церкви... Выступая на великое дело защиты и охраны вселенского Православия, Русская Церковь прежде всего старалась доставить христианскому Православному Востоку материальные средства, необходимые для поддержания Православия» (5:33, 39, 36).

Из множества фактов братского общения выделяются такие: учреждение Антиохийского Подворья в Москве, содействие признанию Предстоятелем Антиохийской Церкви Мелетия, избранного в Патриархи из арабов, и приезд в 1913 г. в Россию Патриарха Антиохийского Григория IV.

Антиохийское Подворье было открыто в 1848 г. благодаря, так же как и Александрийское, заботам митрополита Московсксгого и Коломенского Филарета, который исходатайствовал у Святейшего Синода Русской Православной Церкви дозволение передать в ведомство Антиохийской Церкви храм Вознесения Господня с приделом во имя священномученика Ипатия. Этот храм и служил местопребыванием Антиохийского Подворья вплоть до 1929 г. Основание Подворья в Москве явилось началом к более тесным взаимоотношениям двух Церквей, так как осуществлялась постоянная связь, а с ней и постоянная помощь православных русских людей Антиохийскому Патриархату.

Деятельность митрополита Филарета выразилась и в других добрых актах по отношению Антиохийского Патриархата. Так, с его помощью были изготовлены в Москве антиминсы для этой Церкви Востока. Эти антиминсы бережно хранятся до сего дня с надписями на них по-русски и по-арабски: «Помяни, Господи, митрополита Филарета». О деятельной любви митрополита Филарета к Востоку свидетельствует его труд «Собрание мнений и отзывов по делам Православной Церкви на Востоке».

В 1899 г. на Антиохийский престол был избран, после долгого перерыва, Патриарх арабского происхождения Мелетий. До сих пор долгое время избирались в Патриархи только греки. Русская Православная Церковь признала избрание Патриарха Мелетия и, таким образом, содействовала утверждению нового порядка, более отвечающего нуждам Антиохийской Церкви, состоящей, по преимуществу, из арабской паствы.

Поддержал это избрание и русский генеральный консул, прибыв в кафедральный собор Дамаска на интронизацию. Православные арабы называют избрание Патриарха-араба победой и с благодарностью вспоминают православный русский народ. «Этой победой, которая открыла новую более славную страницу в истории Антиохийской Церкви, – утверждает архим. Василий Самаха, – Антиохийский Патриархат обязан Русской Православной Церкви и русскому народу» (5:98).

Сам Патриарх Мелетий относился с большой любовью к православному русскому народу, искал покровительства России и верил в грядущее укрепление братства России и Сирии.

Недолго управлял Церковью Патриарх Мелетий. В 1906 г. после его кончины Патриархом Антиохийским был избран Григорий IV. Русская Православная Церковь первой признала нового Патриарха. Вслед за ней признали законность избрания Григория IV и другие Церкви. Право арабской православной паствы иметь своего национального Патриарха вошло в жизнь.

В 1913 г. Патриарх Григорий IV посетил Россию, чтобы укрепить связи двух Церквей, а также принять участие в юбилейных торжествах трехсотлетия дома Романовых. Патриарх совершал богослужения в величественных соборах Петербурга: Троицком, Казанском, Исаакиевском, Петропавловском и в других местах. В единоверческой Никольской церкви Петербурга Патриарх Григорий совершил Божественную литургию в сослужении архиепископа Волынского Антония и Гдовского Вениамина, в присутствии множества единоверцев. Особенность богослужения состояла в том, что оно было совершено по тем обычаям, как совершалось оно до Собора 1667 г., запретившего употребление старых обрядов из-за раздора некоторых держателей его.

При посещении Петербургской Духовной Академии Патриарх Григорий поблагодарил Академию за подготовку пастырей-богословов для Антиохийской Церкви. Свою речь он закончил словами: «Я нахожусь в положении человека, который вышел на смотр войскам. И вот я вижу, как здесь люди приготовляют себя на борьбу с невежеством. Великое это дело. Пусть процветает наука. Но нужно хранить мир, ибо наш есть Бог мира и любви». От имени учащихся приветствовал Патриарха студент Борис Ярушевич (впоследствии митрополит Крутицкий и Коломенский Николай, †13 дек. 1961 г.). «Не нахожу слов, – говорил он, – для выражения тех чувств, которые мы, студенты, переживаем видя у себя наследника престола апостолов Петра и Павла. Из Ваших уст мы приняли добрый завет, который постараемся хранить вечно (30:412).

Посещение Патриархом Григорием России было весьма важно и для Антиохийской Церкви, и для Русской. 28 апреля 1913 г. в Новгородском Софийском соборе совершилось событие, ставшее впоследсвии символом благодатного единения двух Церквей. В этот день Патриарх Григорий возглавил совершение епископской хиротонии ректора Новгородской духовной семинарии архимандрита Алексия (Симанского), впоследствии Патриарха Московского и всея Руси (†17 апр. 1970 г.) Святейший Патриарх Алексий неоднократно вспоминал потом с особенной теплотой это событие.

11–12 мая 1913 г. в истории Русской Православной Церквж произошло еще одно знаменательное событие – прославление великого поборника Православия, патриота и священномученика, Патриарха Всероссийского Гермогена (1606–1612). Торжества эти впервые в истории нашей Церкви возглавил один из Восточных Патриархов Григорий IV. Он же впервые возжег у раки Святителя Гермогена лампаду и первый поклонился его святым мощам. Эти торжества, совпавшие с оживлением в России вопросов церковной реформы, стимулировали мысль в самых широких кругах церковного общества о необходимости восстановления патриаршества, упраздненного Петром I.

По просьбе Патриарха Григория Святейший Синод отпустил для нужд Антиохийской Церкви св. миро, а также большое количество антиминсов, на которых до сих пор, как и на антиминсах, изготовленных заботами митрополита Московского Филарета, совершаются в Антиохийской Церкви Божественные литургии.

«Визит Блаженнейшего Григория IV в Россию, – свидетельствовал один из позднейших настоятелей Антиохийского Подворья в Москве архимандрит Макарий (Тайяр), – открыл блестящую страницу в истории братских отношений между Русской Церковью и Антиохийской Церковью, укрепил и утвердил Православие на Востоке» (21:301).

К Церкви Святого Града Иерусалимской – отношения Русской Православной Церкви были как и прежде, так и в Синодальный период, самые теплые и братские, обуславливаемые теми великими общехристианскими святынями, которые, по преимуществу, находятся в ее хранении.

Вступивший на Патриарший Иерусалимский престол Хрисанф в 1707 г. прислал в Россию известительную грамоту о своем избрании и вместе с ней частицу святых мощей св.Иакова Персиянина и другие святыни. Вслед за установлением Синодального управления в Русской Православной Церкви тот же Предстоятель Иерусалимской Церкви в 1728 г. направил в Святейший Синод просительную грамоту о помощи бедствующему Святому Гробу. В своей грамоте он подчеркивал «углубление» своей Церкви «в тягчайшие и несносные долги» и призывал показать «благоутробие помощи на облегчение и свободу долга». Подробности бедствий Патриархии он не сообщает в надежде, что они будут изложены устно посланцем-архимандритом. «Более не пишем вам, – завершает он, – обаче приказали мы сему архимандриту, да будет живое послание наше в прочих нуждах». В посланной через два года (в 1730 г.) новой грамоте Святейшему Синоду Патриарх Хрисанф снова напоминает, что святые места «обретаются в великой нужде от тяжких долгов» и снова просит «помощи ко облегчению сих» – показать братскую любовь (14:414–416).

Так продолжалось и при преемниках Патриарха Хрисанфа: в присылаемых Синоду грамотах постоянно указывается громадная задолженность Патриархии и содержатся просьбы и ходатайства о пожертвованиях (см. грамоты от 1732 г. Патриарха Мелетия, от 1776 г. Патриарха Авраамия и др.). «Если не будет содействия и помощи отовсюду благогочестивых и православных христиан, – писали они, – то мы не устоим против наступательных и насильственных требований многих и различных заимодавцев, и вообще оное поклонение погибнет и в языческие впадет руки» (из грамоты от 1827 г. Патриарха Иерусалимского Афанасия) (13:580–581).

Со своей стороны Святейший Синод всегда выражал полную готовность оказать такую помощь и щедро ее оказывал.

В 1735 г. были составлены так называемые «Палестинские штаты», которыми назначалась просителям Православного Востока ежегодная пятитысячная сумма. Иерусалимским Патриархам дополнительно назначалась еще ежегодная милостыня в сто рублей, за которой они присылали в Россию через каждые пять лет доверенных лиц.

В 1814 г. в Таганроге за Иерусалимским престолом был утвержден Александровский монастырь, дававший значительный доход, большая часть из которого отправлялась Святому Гробу.

С целью установления постоянного общения двух Церквей, а также для распространения среди православных русских сведений о святых местах и расширения взаимопомощи было основано в Москве Иерусалимское подворье, за которым Святейший Синод утвердил церковь св.апостола Филиппа у Арбатских ворот вместе с приписанной к ней землей. Святейший Синод неукоснительно следил за его устройством, а потом и совершенствованием, прилагая усилия к тому, чтобы через него оказывалась существенная помощь Церкви Святого Града.

Кроме того, Святейший Синод позволил посланцам Иерусалимских Патриархов производить сбор пожертвований по всей России. Епархиальным архиереям было предписано оказывать сборщикам всякое содействие. «По известности о затруднительных обстоятельствах, в коих находится иерусалимский храм Воскресения Господня, – говорилось в постановлении Синода от 1832 г., – и приемля в уважение заботливость Иерусалимского Патриарха к поддержанию прав Греко-Восточной Церкви на сие святое место, Святейший Синод согласен, со своей стороны, допустить в России сбор доброхотных пожертвований в пользу сего храма» (13:590).

О том, чтобы судить, в каких размерах текла на Восток помощь из православной России, следует обратиться к сообщениям, печатавшимся в официальном органе Святейшего Синода «Церковном Вестнике». Например, за 1876 г. «Церковный Вестник» (№ 11) приводит следующие данные о пожертвованиях: «В пользу Церкви Св.Гроба Господня в Иерусалиме 3.000 руб. и в пользу православного духовенства при этом храме 130 руб., на содержание прокаженных в Палестине 1.409 руб… На школы в Палестине 654 руб… В пользу церквей, обуреваемых магометанами, 3.602 руб… Сверх того, собрано в учрежденные при церквах кружки и отправлено Святейшим Синодом на Восток в пользу Церкви Св.Гроба Господня в Иерусалиме 10.000 руб. и на улучшение быта православных паломников в Палестине 33.089 руб. Всего же вообще более 70.000 руб.».

Важным событием во взаимоотношениях обеих Церквей было учреждение в 1847 г. Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Духовная Миссия стала непрерывно действующим органом, направленным к попечению о благоустройстве русских паломников, а также к поддержанию Иерусалимского Патриархата перед лицом инославия и к его внутреннему обновлению – воспитанию паствы, просвещению, упорядочению церковно-экономической жизни.

Подобным учреждением, имеющим культурно-просветительное значение, явилось основанное в 1882 г. Русское Православное Палестинское общество. Оно занималось собиранием, разработкой и распространением в России сведений о святых местах Востока, учреждало школы, больницы, странноприимные дома, оказывало материальное пособие местным жителям, церквам, монастырям, духовенству, заботилось о православных паломниках, прибывающих в Палестину. Заслуживает особого внимания издательская деятельность Общества. Среди множества изданий необходимо упомянуть восьмитомное сочинение Начальника Русской Духовной Миссии епископа Порфирия (Успенского) «Книга бытия моего», имеющее непреходящую ценность для изучения Ближнего Востока в XIX веке. К сотрудничеству в рядах Общества привлекались многие выдающиеся представители Русской Православной Церкви, видные государственные деятели, русские византологи, палеографы, библиографы... Своего размаха в многополезной деятельности Общество достигло при Патриархе Дамиане (1897–1931) – свидетеле завершения Синодального периода в истории Русской Церкви и начала периода восстановления патриаршества⁴⁴⁹.

Промыслу Божию угодно было, чтобы Русская Православная Церковь имела в Святой Земле своих постоянных молитвенников – тружеников Духовной Миссии и подвижниц женского Горненского монастыря. Пребывание постоянных русских молитвенников – это и нить, прочно связывающая две Православные Церкви, это и выражение общения Поместных Православных Церквей, это и добрый символ единства Русской Церкви с древними Восточными Патриархатами.

Единство Русской Православной Церкви соблюдалось и с другими Поместными Православными Церквами, издревле существовавшими, получившими или восстановившими свое автокефальное бытие в ХIХ–ХХ. Но речь об этом может быть особой (см. о сем № 32).

* * *

Святая Православная Церковь есть одно духовное тело, имеет одну Главу – Христа Спасителя, одушевляется одним Духом Божиим. Будучи единым духовным телом, она изначала являет себя в семье равноправных Поместных Православных Церквей. Все автокефальные и автономные Православные Церкви связаны между собой одним исповеданием веры, единством Таинств, канонов, общностью принципов Духовной жизни, находятся в молитвенно-каноническом общении и братской любви.

Свои отношения с Поместными Православными Церквами Русская Церковь строит на апостольской заповеди «сохранять единство духа в союзе мира» (Еф.4:3) и вытекающей отсюда обязанности братской взаимопомощи и взаимодействия в различных областях церковной жизни. На этой основе Русская Церковь строила свои отношения на протяжении веков, из нее же она исходит и сегодня.

1. Аболенский Ив. Московское государство при царе Алексее Михайловиче и Патриархе Никоне по запискам Павла Алеппского. «ТКДА», 1876, №4, с.143–165;№7, с.67–140; №8, с.309–356;№12, с.644–702.

2. «Александрина энграфа» /Александрийский сборник/.LXIV + 96 с.

3. Алеппский Павел, архид. Путешествие Антиохийского Патриарха Макария в Россию в половине XVII века. Пер. с арабского Г. Муркоса. Вып. 1 /От Алеппо до земли казаков/. М., 1896. X + 156 с. Вып. 2. /От Днестра до Москвы/, М., 1897. VI + 202 с. Вып. 3 /Москва/. М., 1898. IV + 208 с. Вып. 4. /Москва, Новгород и путь от Москвы до Днестра/. М., 1898. X + 195 с.

4. Буевский Алексей. Православный Восток и Русская Православная церковь в 1-й половине XX столетия. М., 1951. II + 130 с. /Кандидатская диссертация. Машинопись/.

5. Василий /Самаха/, архим. Антиохийский Патриархат и его взаимоотношения с Русской Православной Церковью после падения Византии. М., 1953.189 с. /Кандидатская диссертация. Машинопись/.

6. Грамота Константинопольского Патриарха Паисия I к Московскому Патриарху Никону. – «Хр. Чт.», 1881, март–апр., с. 303–353; май–июнь, с.539–595.

7. Демков М. И. История русской педагогики. Часть 1. Древнерусская педагогия /Х-XVII вв./. М., 1913. XV + 302 с.

8.Деяние Константинопольского собора 1593 года, которым утверждено Патриаршество в России. /Переведено с греческого архим. Порфирием Успенским в 1850 г./. «ТКДА», 1865, окт., с. 237–248.

9. Зызыкин М. В., проф. Патриарх Никон. Его государственные и канонические идеи. Ч. 1. Историческая почва и источники Никоновских идей. Варшава, 1931. 327 с. Ч. II. Учение Патриарха Никона о природе власти государственной и церковной в их взаимоотношении. Варшава, 1934. 384 с. Ч. III. Падение Никона и крушение его идей в Петровском законодательстве. Отзывы о Никоне. Варшава, 1938. 365 + VI с.

10. Каптерев Н. Ф. Иерусалимский патриарх Досифей в его сношениях с русским правительством /1669–1707 гг./. «Чт. Общ. Ист. и Древн. Российских» 1891, с. 1–XIV+1–91.

11. Каптерев Н. Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. Вып. 1. Время патриаршества Иосифа. М., 1887. IV + 175 с.

Оправдание на несправедливые обвинения. 80 с. /Отт. из №№8 и 9 «Прав. Обозр.» за 1888 г./.

12. Каптерев Н. Ф., проф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. I. Сергиев Посад, 1912. V + 524 с. Т. II. Сергиев Посад, 1912. VIII + 547 +LX с.

13. Каптерев Н. Сношения Иерусалимских Патриархов с русским правительством в текущем столетии /1815–1844 гг./. «Православный Палестинский сборник», т.ХV, вып. 1. СПб., 1898. 503–831 с.

14. Каптерев Н. Сношения Иерусалимских Патриархов с Русским правительством с половины XVI до конца XVIII столетия. СПб., 1895. 1 + 508 + 1 с.

15. Каптерев Н. Характер отношений России к Православному Востоку в XVI–XVII столетиях. М., 1885. 517+51 + XIII + II с.

16. Карташев А. В., проф. Очерки по истории Русской Церкви. Т. II. Патриарший и Синодальный периоды. Париж, 1959. 570 с.

17. Кравченко А., прот., ректор Одесской Духовной Семинарии. История взаимоотношений Русской и Иерусалимской Православных Церквей. Тт. 1–2. Одесса, 1982. 2 + 733 с. /Магистерская диссертация. Машинопись/.

18. Лебедев Л., прот. Патриарх Никон. Очерк жизни и деятельности. «Богословские труды», сб. 23. М., 1982, с. 154–199; сб. 24. М., 1983, с.139–170.

19. Ленинградская Духовная Академия. 1809–1984. «Богословские труды». Юбилейный сборник, посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. М., 1986. 350 с.

20. Макарий, митр. Московский. История Русской Церкви. Т. X. Патриаршество России. Кн. 1. СПб., 1881. XV + 500 с. Т. XI. Патриаршество в России. Кн. 2. СПб., 1882. XV + 628 с. Т. XII. Патриаршество в России. Кн. 3 СПб., 1883 г.ХХVI + 792 с.

21. Макарий /Тайяр/, архим. История Антиохийской Православной Церкви от ее основания до начала XX века. Т. III. /С 1453 г. до начала XX в./. М.,1978. IX + 411 с. /Магистерская диссертация. Машинопись/.

22. Малышевский Ив. Александрийский Патриарх Мелетий Пигас и его участие в делах Русской Церкви. Т. 1. Киев, 1872. XVI + 685 + VIII с. Т. 2. Киев, 1872. 163+133+9 с.

23. Московская Духовная Академия. 300 лет /1685–1985/. «Богословские труды», юбилейный сборник. М., 1986. 336 с.

24. Муравьев А. Сношения России с Востоком по делам Церковным. Часть 1. СПб., 1858. XI + 355 с. Часть 2. СПб., IV + 362 с.

25. Николаевский П., свящ. Из истории сношений России с Востоком в половине XVII столетия. «Хр.Чт.», 1882, ч. 1, с. 245–267; 723–775.

26. Николаевский П., свящ. Сношения русских с востоком об иерархической степени Московского Патриарха. «Хр. Чт.», 1880, ч. 1, с. 128–158.

27. Николаевский П. Ф., доц.свящ. Учреждение патриаршества в России. «Хр.Чт.», 1879, ч. II /июль–авг./, с. 3–40.

28. Платон, митрополит Московский. От Православно-Кафолическия Восточныя Церкве Христовы увещание своим чадам ныне недугом раскола немощствующим. /История о поправлении книг, о новоисправленных книгах, о сложении перстов, о седъми просфорах, о хождении посолонь, о старых русских обычаях, о самоубийственном самосожигательстве/. Полное собрание сочинения. Том. II. Изд-во П. П. Сойкина, с. 419–464.

29. Порфирий /Успенский/, архим. Александрийская Патриархия. Сборник материалов, исследований и записок, относящихся до истории Александрийской Патриархии. Т. 1. СПб.,1898. СХХVII + 415 + 32 с.

30. Прибытие и пребывание в С.-Петербурге Блаженнейшего Патриарха Антиохийского Григория IV. «Прибавления к Церковным ведомостям», 1913, №9, с.403–413.

31. Скурат К. Е., проф. Поместные Православные Церкви /Исторический очерк, устройство, деятельность, современное положение/. В трех частях.

Часть I. Аспирантура при МДА, 1986. 269 с. /Машинопись/.

32. Скурат К. Е., проф. Поместные Православные Церкви /Грузинская, Сербская, Румынская, Болгарская, Кипрская, Элладская, Албанская, Польская, Чехословацкая и Православная Церковь в Америке/. Тт. 1–4 /Приложение. Тт. 5–8/. Московская Духовная Академия, 1977. XXXI + 1022 + 609 с. /Докторская дисссертация. /Машинопись./.

33. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел. Часть II. М., 1819, XXVIII + 612 с. Грамота уложенная: об учреждении в России Патриаршего престола, четырех митрополитов, шести архиепископов и осми епископов; о посвящении, бывшим в России, Константинопольским Патриархом Иеремиею, первого Российского Патриарха Иова, и о поставлениии впредь Патриархов в Москве с соизволения царского, по избранию всего священного Российского Собора. – Писана 1589, в мае /с. 95–103/. Часть IV. М., 1828. XX + 656 + 6 + 164 с. /Палеографические таблицы почерков с XIII века по XVIII. Указание к I–IV частям Собрания государ.грамот с договоров/.

1989 г.