Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни

Содержание

Глава I. К. Н. Леонтьев как религиозная личность 1. Первый период в жизни К. Н. Леонтьева – от рождения до выступления на общественную службу (1831–1851 гг.) 2. Жизнь и духовное развитие К. Н. Леонтьева со времени окончания Московского Университета до религиозного переворота (1851–1870 гг.) 3. Религиозный переворот К. Н. Леонтьева, приведший его к монашеству (1870–1871 гг.) 4. Жизнь К. Н. Леонтьева – тайного монаха православной Церкви. (1873–1893 г. 12 ноября) Глава II. Религиозное мировоззрение К. Н. Леонтьева (система) 1. Абсолютный пессимизм в отношении земли 2. Оптимизм в отношении к небу 3. Земная жизнь есть время приобретения небесного блаженства под исключительным руководством Церкви – (трансцендентный эгоизм) А. Учение К. Н. Леонтьева о Церкви Б. Основное начало взаимного отношения Бога и человека с одной стороны, людей между собою с другой – правда, а не любовь В. Земная жизнь не только в своем духе, но и в формах, обусловливается желанием купить райское блаженство и избежать мук ада («трансцендентный эгоизм») Глава III. Богословская оценка раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства 1. Богословская оценка раскрытого К. Н. Леонтьевым учения о Церкви 2.Богословская оценка раскрытого К. Н. Леонтьевым христианского учения о взаимном отношении неба и земли – «Оптимистического пессимизма» 3.Богословская оценка раскрытого К. Н. Леонтьевым христианского учения о значении земной жизни человека (трансцендентный эгоизм). Заключение  

 

Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства

Введение

Общее понятие о христианской религии. Место и значение проблемы – христианство и земная жизнь. Избранный путь для уяснения вопроса – критическое изучение и богословская оценка раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. – Общая характеристика К. Н. Леонтьева со стороны его значения для решения означенной религиозной проблемы. – План и метод работы. Источники и литература .

Религия есть связь человека с Богом – реальным средоточием абсолютных ценностей.

В таком своем, хотя и общем, но бесспорном значении религия есть, прежде всего, жизнь человека, а затем совокупность определенных, разумом осознанных истин: если где, то здесь имеет свое место известный афоризм: «primum vivere, deinde philosophare». Будучи по самой своей природе отражением Бога, человек инстинктивно стремится к Нему, как цветок стихийно повертывает свою головку к солнцу, в котором для него и свет, и жизнь. Одаренный разумом, самосознанием отграниченный ото всего органического и животного мира, человек прежде всего фактически стоит в известных отношениях к своему Первообразу, а затем в результате методического размышления над основными требованиями своей природы и фактами религиозной жизни строит ту или другую систему религиозных истин.

В данном нами общечеловеческом определении религии заключены три основных вопроса: Бог, человек и взаимное отношение между ними. В жизненном разрешении и теоретическом формулировании означенных вопросов и состоит религия человека.

Правда о Боге, правда о человеке, правда об их взаимных отношениях несет в себе и проблему об отношении религии к земной жизни человека. Неразрывная часть земного мирового бытия – человек не может относиться к Богу вне своей природной неотъемлемой формы. Вопрос другой, считать ли земную жизнь злом, от которого необходимо возможно скорее освободиться, как от оков духа, или добром, которое налагает на человека известные положительные обязанности, но религиозной жизни нельзя представить без этой проблемы, быть может, самой существенной. История всех религий служит фактическим подтверждением тому.

Сказанное нами о религии естественной в полной мере применимо и к религии положительной – сверхъестественной.

Христианская религия есть союз Бога и человека, реально осуществленный в Лице Господа нашего Иисуса Христа и тем самым установленный для всех людей в качестве главнейшей и необходимой задачи жизни.

Основоположность Иисуса Христа для нашей веры заключается прежде всего и более всего в том, что Он в Своей земной жизни самым подлинным образом осуществил обще-религиозный идеал богоподобия, к которому должен стремиться человек, если он не хочет без следа раствориться в низшем тварном бытии. Богочеловеческая Личность Христа в цельности ее обнаружений в течение земной жизни – вот Спаситель и Учитель мира! Бесконечно превосходя Своих предшественников-пророков именно этою стороною, а не только или даже не столько Своими словами, Христос Один только мог к Себе лично обращать взоры Своих «друзей». «Я есмь путь и истина и жизнь“ (Иоан. 14:6), «Я свет миру, Я дверь овцам“ (Иоан. 10:7), говорит Он нам. «Сияние Славы Отчей и Образ Ипостаси Его“ (Евр. 1:3), Христос в Своем Лице принес на землю истину о Боге в существенно новой степени. До Христа Бог ведом был человеку со стороны Своих безграничных свойств, и, как таковой, был далек и чужд ему. Идея Бога в Его, выражаясь принятой философской терминологией, онтологических свойствах, во Христе получает свою плоть и кровь, делается близкой и понятной по своим идеальным определениям: «Я открыл имя Твое человекам, говорил Спаситель пред Своею смертью (Иоан. 17:4, 6).

Будучи человеком во всем подобным нам, кроме греха, Иисус Христос Своим Лицом принес на землю истину о человеке. Боровшийся со злом в единстве Своего божественного и человеческого естества и в этой борьбе неизменно подчинявшийся голосу Отца (Мф. 26:39; Марк. 14:36; Лук. 22:42), Иисус Христос в Своем Лице явил нам образ взаимного отношения Бога и человека.

При толковании христианства – особенно когда подходят к нему с предвзятым намерением увидать в нем «естественную» религию – к сожалению, не обращают должного внимания на Самый Образ Христа, чуть не исключительно останавливаясь на Его словах, по самому своему существу всегда определяющих истину с одной лишь стороны и потому не покрывающих ее: «там, где истинно верующий видит стройный высокохудожественный храм, предвзятая критика смотрит лишь на отдельные части его“ (Вл. Соловьев). А сколько бы отпало ненужных споров о взаимном противоречии тех или иных слов Спасителя, мелочных придирок к ним, если бы христианство судили прежде всего и более всего Цельною Личностью его Основателя!..

Жизнь Христа по общему закону человеческой природы нашла и свое внешнее словесное выражение, свою теоретическую формулу – источник христианской догматики. И здесь мы видим недоступную для простого человеческого ума в отношении творчества цельную систему религиозного ведения о Боге, человеке и их взаимном отношении.

Принесенная на землю Христом религиозная правда о Боге и человеке конкретно является истиной об отношении христианина к земной жизни и ее благоустроению.

Вот уже скоро два тысячелетия существует Христова вера, а споры о существе ее не только не утихают, но, кажется, еще более усиливаются. И это не только, – более того: не столько в среде его врагов, сколько среди его последователей... И если бы хотели указать самый жгучий вопрос, который разделял последователей Христа на два враждебных лагеря – порой до зловещего пламени инквизиционных костров, то этим разделяющим пунктом было различное отношение к земле и ее благам. Небо и земля – вот основная антиномия христианства, преломляемая в воле и сознании человека в антиномию духа и плоти!

Есть ли место в настоящий момент новым научным работам в сфере проблемы – христианство и мир?

Думаем, есть и всегда будет.

Человеческий дух безграничен в своем развитии. Каждый даже небольшой период времени открывает в нем новые запросы, новые чаяния... И в каждую отдельную эпоху люди по своему подходят и к учению Христа...

С другой стороны, нет ни одного вопроса в современном утонченном и изощренном человеческом уме, который был бы неизвестен христианству, и на который оно не давало бы своего ответа: возможностью быть одновременно «ручьем, в котором свободно купается слон, и который также легко проходит младенец“, больше всего свидетельствуется Его божественное происхождение...

Проблема «христианство и мир» в переживаемое время ставится иначе, чем, скажем, двадцать или даже десять лет раньше, – сегодня иначе, чем вчера. Это первое.

Русская богословская наука последнего времени дала немало трудов, замечательных по широте захвата, глубоких по вникновению в суть дела. Но и здесь в известной мере применимы слова одного из новейших философов; «У каждой души есть свой мир; для каждой души другая душа – мир по ту сторону»... И глубокое чувство уважения, с которым относится автор этих строк к работам людей подлинной науки, не освобождает его от неотложной обязанности и со своей стороны если не решить, то поставить по своему несколько вопросов, связанных с поставленной проблемой, и тем самым ввести и свою скромную долю в общий труд на ниве уяснения Христова учения...

Двумя путями можно идти в решении данной проблемы. Первый – путь больших талантов и огромных, увы! не всякому доступных знаний, – путь систематического уяснения и раскрытия всех главных и частных вопросов, входящих в проблему «христианство и мир». Таковы системы Вл. С. Соловьева, профессоров Тареева, Несмелова, о. Светлова. Второй более скромный путь – уяснение означенных вопросов богословскою проверкой выдающихся гениев религии и мысли. Последний путь избран нами. И тем лицом, через мысли которого хотим мы подойти к уяснению христианского учения о ценности земной жизни, служит забытый, но не менее оттого великий, религиозный мыслитель Константин Николаевич Леонтьев.

Кому и что говорит имя Константина Леонтьева?

«Бывают писатели с невыразимо печальной судьбой, неузнанные, непонятые, никому не пригодившиеся, умирающие в духовном одиночестве, хотя по дарованиям, по уму, по оригинальности они стоят многими головами выше признанных величин. Таков был Константин Леонтьев, самый крупный, единственный крупный мыслитель из консервативного лагеря, да и вообще один из самых блестящих и своеобразных умов в русской литературе... Бедный Константин Леонтьев: его хуже, чем не знают, самые образованные люди смешивают его со скучным классиком Леонтьевым, соредактором Каткова по «Русскому Вестнику»... К. Леонтьев – страшный писатель, страшный для всего исторического христианства, страшный и соблазнительный для многих романтиков и мистиков. Этот одинокий, почти никому неизвестный русский человек во многом предвосхитил Ницше», такими словами начинает свою статью о Леонтьеве И. А. Бердяев... «Человеческое достоинство мы должны оценивать не по судьбе, а по залогам души. И по такой оценке достоинство Леонтьева – чрезмерно, удивительно. Прошел великий муж по Руси – и лег в могилу. Ни звука при нем о нем; карканьем ворон он встречен, и провожен. И лег и умер в отчаянии, с талантами необыкновенными», такими словами заканчивает другой писатель (В. В. Розанов) свое предисловие к изданным им письмам Леонтьева... Вл. С. Соловьев ставил Леонтьева «много выше Каткова, И, С. Аксакова». Н. Н. Страхов, С. А. Рачинский, так легко нашедшие свою дорогу в жизни, преклонялись пред необыкновенными талантами Леонтьева и, ненавидя его, боялись... Так говорит В. В. Розанов. Однако он не совсем точен. О Леонтьеве нам известно до 80-ти более или менее обстоятельных статей, о которых мы будем говорить ниже. И ни один отзыв, включая сюда поверхностные статьи некоторых газет, ни один, говорю, отзыв не мог отрицать удивительной умственной и художественной силы Леонтьева: так ярко и для плохо зрячих блестел этот русский самородок!..

И при всем том неузнанный, непонятый, в духовном одиночестве сошел он в могилу.

Перечитывая удивительные письма Леонтьева, его предсмертные «заметки» на двух объемистых тетрадях по поводу различных статей, как-то невольно проникаешься его мыслью и глубоким убеждением в том, что над ним тяготел особый рок, «fatum», как он любил выражаться, «Десница», «Провидение».

Первоклассный мастер в области литературы, художественный талант которого так высоко ставил И. С. Тургенев, не говоря о других, – философ, социолог, эстетик, до поразительности напоминающий собою Ницше не только по мыслям, но даже и по отдельным афоризмам, по справедливому слову В. В. Розанова plus Nitzsche, que Niеtzsche même, – на почве своей историко-социальной теории едва ли не самый сильный и опасный критик славянофильства золотой его поры, что впрочем не мешало его самого отводить за одну скобку с Кириевским и Аксаковым, – религиозный мыслитель, как никто из светских людей вникавший в сущность православия с его жизненным выражением – монашеством (Леонтьев во вторую половину своей жизни сам был тайным монахом), – наконец, церковный публицист, за много лет, вопреки общему мнению, включая сюда Каткова, предусматривавший в точности исход современных ему балканских событий (особенно в отношении греко-болгарской церковной распри), – Константин Леонтьев систематически замалчивался всеми – и врагами, и друзьями. Его идеи, высказанные другими, высказанные хуже и бесталаннее, открывали дорогу авторам их к сердцам людей. А Леонтьев каким-то роком отброшен в семью писателей для полок библиотек с их скучным, тусклым, печальным бытием!

Остановимся на несколько минут здесь, раньше полной биографии Леонтьева, на одном весьма важном для оценки этой личности душевном тяжелом переживании его. «При моей вере в мистические начала, писал Леонтьев В. В. Розанову, вам, конечно, не покажется странным, что я придаю большое значение моему заочному знакомству с вами именно тогда, когда во мне случился особого рода внутренний перелом¹: до прошлого года я считал тот день потерянным, в который я не писал. Несмотря на то своего «влияния», при всем желании утешить себя иллюзией, я нигде открыть не могу. Конечно, я говорю о влиянии серьезном, вроде влияния Каткова, Л. Толстого, Достоевского, Добролюбова и Писарева в свое время, а не о каком-нибудь success d’estime, вроде Страхова и т. п. Таким то и я давно пользуюсь. Но ведь это для усталых чувств и угасающих мыслей – возбуждение слабое!»

«Какая урожденная потребность писать и почти полувековое абсолютное невнимание общества к писателю, почти полная его нечитаемость!» – делает к этому месту примечание В.В.Розанов, – «миф о муках Тантала, я думаю, никогда еще не имел для себя такой иллюстрации, как в этом своеобразном писателе с своеобразной, поразительной судьбою».

Помянутые нами выше, к сожалению, пока еще не опубликованные в печати тетради пестрят замечаниями Леонтьева о фатальном стечении крупных и мелких обстоятельств мешавших ему дойти до сердца того народа, которому он так жаждал отдать свою душу со всеми ее чаяниями, и со всеми страхами.

Известный писатель Вс. Крестовский делает восторженный отзыв в «Русск. Вестнике» о восточных повестях Леонтьева, называя их «прелестнейшей эпопеей из эллинского быта». В отдельном издании Крестовского этого эпизода не оказалось. «Почему, спрашивает Леонтьев в своем NB, он это выбросил? По какому второстепенному соображению я никогда не хотел у него спросить. Все я думаю тоже – мой fatum в литературе. Чтобы несколькими человеками знающими меня было меньше». К отзыву О. А. Новиковой – в высшей степени хвалебному – о сочинениях Леонтьева в одной французской статье, печатавшейся в «Nouvelle Revue» 1882, 15, Леонтьев делает такую приписку: «И. С. Аксаков и не раз и мне самому восторженно отзывался о моих сочинениях... И. С. Аксаков был так нерасположен ко мне (вероятно, за неожиданные для него резкие выводы из старого славянофильства), что, по уверению О. А. Новиковой, она должна была потребовать, от него, чтобы он не вычеркивал из ее статьи об Эмерсоне² его же собственного мнения, которое он на словах обнаруживал, а в печати утаивал. Она сделала ему уступку все-таки хоть тем, что не назвала его! Это был один из благороднейших наших деятелей! Твердый, смелый, независимый. Как же это объяснить? Тем более это странно, что в повестях то ничего нет против юго-славян».

В «Современных Известиях» (1882, 26) напечатан очень хороший отзыв о брошюре Леонтьева «Как надо понимать сближение с народом“. Леонтьев пишет свое NB: «Брошюра эта была создана мною в 1881 году. Никто не обратил на нее внимания, кроме Петра Евгеньевича Астафьева, который, встретивши меня у двоюродного брата в его Боборыкине, воскликнул: «Решаюсь Вам сказать, что это почти гениальная вещь». Через год или даже два (1883) О. А. Новикова, приехавши из-за границы, познакомилась с некоторыми из моих сочинений, изумилась, почему их замалчивают, и обратилась с настояниями напечатать хотя бы и очень поздний отзыв к Федору Александровичу Гилярову (племяннику редактора «Соврем. Известий» Никиты Петровича Гилярова-Платонова и сотруднику его). Этот весьма умный, тонкий и весьма образованный человек и консерватор несколько даже национального оттенка долго отнекивался и, отдавая (по словам Новиковой) мне справедливость, прибавил: «да уж он слишком православен». (Тоже самое «Вы слишком православны» сказал мне в беседе с глазу на глаз в 1887 году в Петербурге и Страхов). Наконец, уступил женской энергии и написал эту уж конечно весьма лестную заметку... Итак, что-нибудь одно: или он писал тут то, что думал, и тогда зачем было ждать дамского заступничества; или он в угоду О. Ал. Новиковой напечатал похвалы, внутренне порицая. И в том и в другом случае – где же и литературная и гражданская совесть? А человек с душой! Опять fatum!“ Катков дипломатично отклоняет хвалебную статью о Леонтьеве, сам высоко стявя его... «Да что же вся эта совокупность предательств значит? И опять скажешь себе: есть во всем этом какая-то по крайней мере до меня лично касающаяся высшая телеология! Десница! Это утешает и примиряет».

Еще одна выдержка.

В 1887 году в комитете министров прошло дело о назначении пенсии «поэту-художнику и мыслителю Леонтьеву К. Н. и прошло согласно с желанием г. Министра Внутренних Дел». Т. И. Филиппов без своей подписи пишет хвалебный отзыв в «Гражданине“ о трудах Леонтьева. NВ 1891 г. Леонтьева: «Этот внешний толчок заставил Филиппова высказать, наконец (хотя бы и без подписи) печатно те мнения обо мне, которые он несколько лет подряд высказывал и в письмах ко мне, и изустно, и стольким другим. Опять тот же и все тот же вопрос. Почему нужен был даже и ему этот внешний толчок. Он человек очень смелый, независимый, очень умный и ученый. Познакомился со мной в 1877 году – лично, но знакомый с сочинениями моими еще гораздо прежде, он был с тех пор истинным мне другом... И в то время, не будучи на министерской должности, был гораздо свободнее... Почему же он давно не напечатал того же гораздо подробнее и доказательнее? Он, который так искренно желал мне добра? И всячески делал его. Если служба требовала этого, он точно также мог это публиковать без подписи имени... Почему? Один ответ: непостижимо, необъяснимо. Одно решение: fatum! Мистика! Десница!» и т. д. и т. д., – десятки NB NB того же рода по поводу Страхова, частью Вл. Соловьева, Ю. Говорухи-Отрока (преданного ученика Леонтьева) и др. ...

Если принять во внимание, что все лица, на молчание которых идейно печалуется Леонтьев, действительно были очень высокого мнения о его трудах: в тетрадях Леонтьева находится подлинное огромной важности письмо И. С. Аксакова об очерке «Пасха на Афоне“ с общей чрезвычайно высокой оценкой автора, адресованное к другому лицу, Вл. Соловьеву принадлежит обширная статья в словаре Брокгауза-Эфрона, служащая прекрасным введением к изучению Леонтьева, и т. д., – то «fatum“ нашего писателя, увы! продолжающийся до сего дня, требует своего объяснения. «Точно над ним стоит ангел смерти и мешает ему ожить“ (Розанов).

Но прежде: что так страстно влекло Леонтьева к большой известности? Мучительный червь литературного тщеславия?

Предсмертные дни Леонтьева помогут нам ответить определенно, а не только гадательно, на этот вопрос.

В последний год заочно познакомился с ним В. В. Розанов. Прочитав два тома его «Восток, Россия и Славянство», он поражен был глубиною мысли их наряду с обширностью самых жизненных тем. Завязалась переписка, которая показала Леонтьеву, что он едва ли не впервые «понят именно так, как хотел бы быть понятым“. В. В. Розанов решил писать о Леонтьеве большую статью. Первая часть статьи была готова при жизни Леонтьева, но по семейным обстоятельствам, а частью за недосугом времени, не могла еще быть напечатана... Леонтьев знал точно, что он не долгий жилец на этом свете. Почти умирающий переселяется он из Оптиной Пустыни в Сергиев Посад. И посмотрите: его больше всего заботит, как бы не отложил навсегда своей статьи В.В. Розанов, так хорошо и точно излагавший основные взгляды его. «По существу я не только не могу почти ничего на вашу статью» (первая часть, по настоятельному желанию Леонтьева, была переслана ему в рукописи) «возразить, но не умею и даже... как-то... боюсь вам выразить... до чего я изумлен и обрадован вашими обо мне суждениями!.. С самого 1873 года, когда я в первый раз напечатал у Каткова политическую статью («Панславизм и греки»), и до этой весны 1891 года я ничего подобного не испытывал! Нечто успокоительное и грустное в то же время! Если бы статья ваша была окончена и напечатана, то я мог бы сказать: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!.. Теперь еще, пока статья ваша не окончена и не напечатана, я, конечно, не могу этого воскликнуть; но я все-таки могу сказать: Наконец-то после 20-летнего почти ожидания я нашел человека, который понимает мои сочинения именно так, как я хотел, чтобы их понимали»... И какой испуг испытал бедный Леонтьев, когда В. В. Розанов написал ему в одном письме, что «печатание оскверняет чистоту нашего внутреннего мира!“ «Вот тебе раз! подумал я, – пишет Леонтьев, – а ну, как он и статью обо мне тоже сочтет осквернением! Вот утешит-то!.. Избави меня, Боже, от вашего литературного «целомудрия». Это тоже fatum будет ловкий!“

Увы! статья В. В. Розанова «Эстетическое понимание истории“, представляющая собою, действительно, и по сравнению с другими статьями, и безотносительно редко глубокий анализ взглядов Леонтьева на исторический процесс (религии Леонтьева и в то время В. В. как-то чуждался, а позже более) появилась после смерти его... Опять fatum!

Понятно литературное тщеславие, которым так болеют и великие таланты, и посредственности... Но какое же тщеславие у человека, заведомо умирающего, больного 60-ти летнего старика, которому – медицинское образование слишком ясно говорило об этом – осталось жить год, много два?! какое тщеславие у человека, порвавшего все связи с миром и укрывшегося от него в одиночную келью монаха Оптиной пустыни?!

Нет, дело здесь и глубже, и неизмеримо святее.

Леонтьев был – употреблю истасканное выражение – цельной личностью. Литература была для него служением, подвигом. И от каждого своего написанного слова он ждал дела... У самого у него в жизни каждая мысль переходила в дело. Убеждается он в исключительной истине аскетического православия, православия афонского,– и бросает дипломатическую карьеру, и идет в монахи. Леонтьеву непонятно разделение теории и жизни. И. С. Аксаков в письме, напр., отдает должное идее монашества, но сам... остается русским барином в миру. Леонтьев не таков. Прямолинейный до последней степени, в отношении к себе до фанатизма («люблю фанатиков» есть у него одно NВ), он горел желанием реальных плодов от своих слов если не в мировой истории, то у себя на родине, горел и верил в них.

«Когда человек оказывает сопротивление всему своему времени, преграждает ему путь и требует у него отчета, это должно оказать влияние. Безразлично, хочет или не хочет он этого, важно то, что он это может», говорил Ницше, и эта вера была у Леонтьева... Удивителен дух прозелитизма в Леонтьеве! «Поверьте: только одни монастыри и хороши!», временно и безвременно, кстати и не кстати твердит он в письмах к ныне здравствующему своему другу К. А. Губастову, тогда уже стоявшему на пути к министерскому посту. «Бросьте вы все и идите в монастырь!» так и слышится призыв в его восхвалениях монастыря. И этот прозелитизм – требование его необыкновенно цельной натуры. Убежденный до ослепляющей очевидности в гибельности европейского прогресса для России, он хотел бы всеми мерами остановить его, хотя бы для этого нужно было употребить самые радикальные меры. Нам часто претит от ужасающего цинизма этого оптинского Торквемады, но нужно понять источник этой последовательности... В этом общем духовном складе Леонтьева коренится и жажда известности, пожиравшая его и на смертном одре... А в характере тех взглядов, которые провозглашал Леонтьев с такою прямолинейностью, находит свое объяснение тот рок неизвестности, который тяготел над ним.

Как бы ни относиться к тем идеям, которые вошли в общее понятие либерализма, но нельзя не согласиться в известной степени с тою характеристикой общего типа проповедников его у нас, какую делает тот же В. В. Розанов, ныне, думаю, значительно бы смягчивший ее.

Я не употреблю его термина «тупоголовый» в применении к ходячему русскому либералу, но, действительно, поразительна эта черта узости при видимой свободе, неуменья смотреть «далее своей колокольни» при показной широте, странной нетерпимости при горячих нападках на нее. Леонтьев – писатель хотя и с большим талантом, но он идет против прогресса, стоит за монашеское православие, за самое строгое самодержавие, не позволяя даже над городовым смеяться. Леонтьев выступает защитником таких личностей, как Митрофания, которая «все-таки была монахиня, а не либералка», – противником освобождения Болгарии от турецких зверств. «Либералам докладчикам и в голову не приходило, что публицист в куколе есть самое свободомыслящее явление, может быть, за все существование русской литературы; что безбрежность его скептицизма и сердечной и идейной свободы оставляет позади себя свободу Вл. Соловьева, Герцена, Радищева, Новикова» (Розанов). Либералы не могли понять, что ужасный консерватизм Леонтьева, прикрепленный им к религии, является «уздой могучего господина, которую возлюбит могучий конь“...

И на Леонтьева «сильными в русском мире» наложен запрет. Больно читать, напр., статьи «Вестника Европы» – солидного журнала о «мракобесе» Леонтьеве (разумею, нужно оговориться, не статью кн. С. Н. Трубецкого): так они легки. А что сказать о подголосках его?!.³

Отношение к Леонтьеву идейно враждебных ему либералов еще можно, так или иначе, понять. Но замалчивание его людьми консервативного лагеря?

«На запятках за толпою долго не проедешь со славою; надо скорее стать самому возницей по духу» – этот совет, даваемый Леонтьевым всем писателям, сам он выполнял в полной мере: он никогда не ехал на запятках за толпой – положение всегда и неизменно неблагодарное. Консерватизм эмпирический в интересах своего влияния непременно должен быть в той или иной степени демагогичным, то есть заключать в себе большую долю приспособляемости и компромиссов. Леонтьев по самой своей натуре быть таким консерватором не мог. «Дорогое кружево прекрасная вещь, но нельзя подавать людям это кружево, когда им нужен простой тулуп, чтобы не замерзнуть», – слова Леонтьева. И когда Катковы, политики текущего момента, кроили, как им казалось, единственно нужные современному им обществу тулупы, с большою досадою гнали они от себя Леонтьева, мешавшего им со своими кружевами.

Леонтьев не только мешал консерваторам эмпирикам. Он для них опасен.

«У некоторых птиц, по словам зоологов, – говорил Леонтьев, – глаза так устроены, что они по воле могут становиться и близорукими, когда им нужно рассматривать что-нибудь подробно на земле, и дальнозоркими, когда они поднимаются очень высоко». Птицам дальнозоркость не вредит... Но когда Леонтьев при своей необыкновенной последовательности доводил до законных выводов политику консерваторов, – они сами «отскакивали» от него в ужасе, а иногда и негодовании. «Леонтьев слишком православен» эту невольную фразу Гилярова-Платонова и Страхова можно повторить и в отношении других сторон в миросозерцании Леонтьева...

Та же цельность натуры оттолкнула от Леонтьева и консервативные круги.

Леонтьев, как религиозный тип, точнее как выразитель определенного понимания христианства – такова тема предлагаемой работы. Что же в его духовном облике дает право останавливаться на нем?

«Мы, люди нашего склада должны задуматься над Леонтьевым, над печальной судьбой его», пишет Н. А. Бердяев... И не только люди такого апокалипсического склада, как этот один из наиболее глубоких представителей т. н. «нового религиозного сознания“, должны задуматься над Леонтьевым. Леонтьев огромный и тяжелый вопрос для всякого христианина и, особенно для сына Православной Церкви.

Трудно оправдать эти слова до изложения мировоззрения Леонтьева. Но вот несколько штрихов из него: надеемся, они с убедительностью покажут, чем важен и чем страшен и соблазнителен этот религиозный мыслитель.

«Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы – самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех религий». «Прогрессивные идеи грубы, просты и всякому доступны. Идеи эти казались умными и глубокими, пока были достоянием немногих избранных умов. Люди высокого ума облагораживали их своими блестящими дарованиями; сами же идеи по сущности своей не только ошибочны, они, говорю я, грубы и противны. Благоденствие земное вздор и невозможность; царство равномерной и всеобщей человеческой правды на земле – вздор и даже обидная неправда, обида лучшим“... «Стыдно было бы за человечество, если бы этот подлый идеал всеобщей пользы, мелочного труда и позорной прозы восторжествовал бы навеки“... Как видит читатель – мы уже в сфере идей Ницше с его «пафосом расстояния“... «Для того, кто не считает блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, нет ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить целые века под давлением трех атмосфер – чиновничьей, помещичьей и церковной, хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать Онегина и Годунова, чтобы построили Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов могли одержать свои национальные победы. Ибо слава... ибо военная слава... да, военная слава царства и народа, его искусство и поэзия – факты... Это реальные явления действительной природы: это цели достижимые и вместе высокие. А то безбожно-праведное и плоско-блаженное человечество, к которому вы исподоволь и с разными современными ужимками хотите стремиться, такое человечество было бы гадко, если бы оно было возможно». Ницше неминуемо должен был быть аморалистом. Уничтожает мораль и Леонтьев, стоявший на общей с Ницше почве. «Европейская мысль поклоняется человеку потому только, что он человек. Поклоняться она хочет не за то, что он герой или пророк, царь или гений. Нет, она поклоняется не такому особому и высокому развитию личности, а просто индивидуальности всякого человека и всякую личность желает сделать счастливой, равноправной, покойной, надменно честной и свободной в пределах известной морали. Это-то исполнение всечеловеческой равноправности и всечеловеческой правды, исходящей не от положительного вероисповедания, а от того, что философы зовут личной автономной нравственностью, это-то и есть яд, самый тонкий и самый могучий из всех столь разнородных зараз, разлагающий постепенным действием своим все европейские общества»... «Не должен зоолог уверять, что нет уже на свете ни золотых фазанов, ни орлов, ни пантер и красивых полосатых зебров, оттого, что он срисовать их не умеет, или считать их неизящными и в самом деле ненужными потому только, что временные заблуждения утилитаризма признали полезными для человечества только мирных и грубоватых скотов: лошадей, коров, ослов, овец и свиней»...

Какое же отношение этого plus Nitzsche, que Niеtzsche même к христианству и православию – спросят, может быть, читая приведенные нами выдержки?

Христианство и особенно дополненное и потому усовершенствованное в православии не есть религия любви и радостной вести, а религия страха и насилия – убежденно и настойчиво говорит Леонтьев. Нет, по-видимому, более противоположных фактов – как прогресс и христианство. По учению православия «страдания утраты, разочарования, несправедливости должны быть; они даже полезны нам для покаяния нашего и для спасения нашей души за гробом“... «Перед христианским учением добровольное унижение о Господе лучше и вернее для спасения души, чем эта гордая и невозможная претензия ежечасного незлобия и ежеминутной елейности. Многие праведники предпочитали удаление в пустыню деятельной любви; там они молились Богу сперва за свою душу, а потом за других людей; многие из них это делали потому, что очень правильно не надеялись на себя и находили, что покаяние и молитва, т. е. страх и своего рода унижение вернее, чем претензия мирского незлобия и чем самоуверенность деятельной любви в многолюдном обществе. Даже в монашеских общежитиях опытные старцы не очень-то позволяют увлекаться деятельной и горячей любовью, а прежде всего, учат послушанию, принижению, пассивному прощению обид»...

И когда перед такими взглядами останавливались в недоумении, Леонтьев с особенной силой подчеркивал, что всему этому он «научился от православной церкви», от монастырей, в которых одних истина (курс. наш).

История человеческой мысли знает знаменательный факт. Маркс ненавидел христианство, как религию сильных и богатых, мешающую всеобщему уравнению людей. Ницше ненавидит христианство по диаметрально-противоположным мотивам: христианство, по нему, своим учением о достоинстве личности уничтожает столь законный «пафос расстояния» между людьми. Леонтьев идет своей дорогой между этими гениями человечества. Зло все в уравнении людей, благо в их неравенстве. Христианство тем именно и хорошо, что оно хоронит все, чем живет современная мысль: Маркс и Ницше причудливым образом объединились в оптинском монахе.

Говорить ли о том, насколько – не скажу: плодотворно, а – необходимо изучать Леонтьева тому, кто считает христианство истинное, т. е. православную веру, высшим своим благом?!.

Несколько слов о плане и методе предлагаемой работы.

Первые две главы являются изложением раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. Третья глава заключает в себе богословскую оценку его. При выполнении первой задачи вполне сознательно личность Леонтьева рассматривается в полном объеме ее: первая глава содержит в себе цельную душевную биографию его в последовательных стадиях развития ее; вторая глава – изложение его религиозной системы. Мы не ожидаем укора в произвольном, а тем самым и логически непозволительном, расширении объема темы: уяснение места религии в общей системе мировоззрения необходимо для понимания, вдвойне необходимо для оценки ее.

По-видимому, можно было бы избрать путь значительно более короткий, изложить, то есть, одну религиозную систему и затем произвести оценку ее. Считаем при вышеизложенном понимании религии такой путь малоплодотворным и в отношении лица, мировоззрение которого излагаем, и в отношении положительных выводов для нашей проблемы. Система религиозного мировоззрения, взятая вне душевных переживаний ее творца, во всяком случае, не вполне характерна для него. Верно это в качестве общего положения, а в применении к Леонтьеву особенно... Для общих выводов по вопросу об отношении христианства к благоустроению земной жизни важны, конечно, формулы религиозной системы, но в высокой степени важно также видеть, как переживаются они и как в этом переживании согласуются с другими сторонами общемирского душевного настроения.

Некто сказал негде: мысль, облеченная в слово, неизбежно ложь. Если это положение несправедливо в своей абсолютной формулировке, то оно бесспорно в лежащем в нем требовании – стараться проникнуть в самую душу и добытыми данными дополнять и корригировать слово...

Леонтьев – мыслитель и писатель большой трудности. Нужно несколько раз перечитать его в полном объеме его произведений, чтобы уловить основной пункт его мировоззрения. Сам он себя называл человеком «нестерпимо сложных потребностей». И действительно, к нему нельзя подходить просто. Либеральные круги потому и впали в оценке его в несправедливую ошибку, что не хотели присмотреться к необыкновенной сложности его душевных переживаний. Легко и соблазнительно для суждения о Леонтьеве перечислить явно ложные пункты его системы и еще больше указать массу противоречивых положений. «Но зачем тратить время на это?» скажет Леонтьев устами одного из современных русских ницшеанцев (Шестов). Попробуйте таким методом оценить двойника Леонтьева Ницше, и вам ясно будет все несоответствие затраченного труда и его результатов. Нет. Не в том задача «критического изучения», чтобы обратить внимание на легко устранимые противоречия, а в том, чтобы продлить самому линии автора, если они остались неоконченными у него, и останавливаться на противоречиях, лишь имеющих фатальный характер: только таким путем анализ системы может привести к синтезу цельного воззрения в плоскости поставленной проблемы.

Считаем нужным поделиться здесь в помощь будущим биографам К. Н. Леонтьева точным хронологическим списком произведений его, большая половина которых рассеяна по периодическим изданиям, и главнейшей литературы о нем. Нам этот список облегчит цитацию текста. На страницах «Русского Обозрения» (1894, VIII) напечатана автобиографическая заметка самого Леонтьева: «Где разыскать мои сочинения после моей смерти?» В том же году и там же был помещен частью дополненный, частью исправленный новый список его сочинений известного библиографа г. Языкова. Желающему сличение покажет, что наш список отличается большей полнотой.

Для облегчения возможности следить за постепенным развитием Леонтьева мы будем перечислять его статьи по годам. А в конце укажем отдельные издания его произведений.

I.Сочинения К. В. Леонтьева

1853 год

1) Благодарность. Повесть. (Московск. Ведомости)

1855 год

2) Лето на хуторе. Повесть. (Отеч. Зап., кн. 5)

1857 год

3) Ночь на пчельнике. Очерк. (Москов. Вед.)

1858 год

4) Сутки в ауле Блок-Дортэ. (Отеч. Зап., кн. 8)

1860 год

5) Письмо провинциала к Тургеневу, по поводу повести Тургенева «Накануне». (Отеч. Зап., кн. 5)

6) Второй брак. Повесть. (Библ. для чт., кн. 4).

1861 год

7) О сочинениях Марко-Вовчка. (Отеч. Зап., кн. 3)

8) Подлипки. Роман. (Отеч. Зап., кн. 9–11)

1864 год

9) В своем краю. Роман. (Отеч. Зап., кн. 5–7)

1867 год

10) Ай-Бурун. Повесть. (Отеч. Зап., кн. 7)

1868 год

11) Хризо. Рассказ. (Русск. Вестн., кн. 7)

1869 год

12) Пембе. Рассказ. (Русск. Вестн., кн. 9)

13) Хамид и Маноли. Рассказ. (Заря, кн. 11)

1870 год

14) Поликар-Костаки. Рассказ. (Русск. Вестн., кн. 9)

15) Грамотность и народность. Беглые заметки. (Заря, кн. 11–12)

1871 год

16) Аспазия Ламприди. Повесть. (Русск. Вестн., кн. 6–9)

1873 год

17) Панславизм и греки. (Русск. Вестн., кн. 2)

18) Панславизм на Афоне. (Русск. Вестн.)

1875 год

19) Воспоминания Одиссея Полихрониадеса,загорского грека. (Рус. Вестн., кн. 6–8; 1876 г. кн. 1–3)

20) Византизм и Славянство. (Чт. в Общ. истор. и древн. Рос., кн. 3)

1876 год

21) Дитя души. Повесть. (Русск. Вестн., кн. 6–7)

1877 год

22) Сфакиот. Рассказ. (Рус. Вестн., кн. 1–3)

23) Камень Сизифа. Повесть. (Рус. Вестн., кн. 3, 10–12; 1878 г. кн. 7–10)

24) О памятнике в Филях. (Моск. Вед.)

1878 год

25) Русские, греки и юго-славяне. (Рус. Вест., кн. 2)

26) Храм и Церковь. (Гражд. 1878 г.)

1879 год

27) Письма отшельника. (Восток, 1879 г.)

28) Мои воспоминания о Фракии. (Рус. Вестн., кн. 3, 5, 8)

29) Новый драматический писатель. (О Н. Я. Соловьеве). (Рус. Вестн.)

30) Отец Климент Зедергольм. (Рус. Вестн., кн. 11–12)

1880 год

31) Из студенческих воспоминаний. (Рус. Арх. кн. 1)

32) О всемирной любви. (Речь Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике). (Варшавский Дневник)

33) Ряд больших статей (передовых, литературно-критических) и заметок. (Варшавский Дневник)

1881 год

34) Рассказ Смоленского диакона о 1812 г. (Русск. Архив, кн. 6)

35) Египетский голубь. Рассказ. (Рус. Вестн., кн. 8–10; 1882 г. кн. 1)

1882 год

36) Православие и католицизм в Польше. (Гражд. 1882 г.)

37) Письма о восточных делах. (Гражд. 1882–83 г.)

38) Я купец. Из воспоминаний загорского грека. (Рус. Вестн., кн. 8)

39) «Раззоренное гнездо». Рассказ для детей А. Сливицкого. Критико-библиогр. заметка (Москов. Ведом.)

40) «Перелом“ В. М. Маркевича. Критико-библиогр. заметка. (Москов. Ведом.)

41) «Современные церковные вопросы». Т. И. Филиппова. Критико-библиогр. зам.(Совр. Изв.)

1883 год

42) Записки Ф. П. Леонтьевой (Рус. Вестн., кн. 10 и 12; 1884 г. кн., 2)

43) Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л. Н. Толстого «Чем люди живы». (Гражданин)

44) Письмо к П. Е. Астафьеву. По поводу его книги «Психический мир женщины». (Гражданин)

45) Т. И. Филлипов и От. Склобовский (Письмо в ред. Гражданина)

46) Пасха на Афонской горе. (Русь).

47) Два представителя индустрии. (Гражданин)

1884 год

48) Консульские рассказы. (СПБ. Ведомости № 325)

49) Разбойник Сотири. Рассказ. (Нива, №№ 19–21)

1885 год

50) Ядес. Рассказ. (Нива, 26)

51) Священник-убийца. Рассказ. (Голос Москвы, 122)

52) Поединок. Из воспоминаний русского. (Нива, 41)

53) Арестованный. Рассказ. (Нива, 49)

1887 год

54) Записки отшельника. Невольное пробуждение старых мыслей и чувств. Сочувствие и содействие. Мой исторический фатализм. Судьба Бисмарка и недомолвки Каткова. Моя мать об Императрице Марии Феодоровне. (Гражданин. №№ 33, 41, 44, 45, 47, 53, 54, 60, 61, 64, 67; прилож. 6–7)

1888 год

55) Тургенев в Москве (1851–1861 гг.). Из моих воспоминаний. (Русск. Вестн., кн. 2–3)

56) Записки отшельника. Два графа. «Анна Каренина» и «Война и Мир“. Владимир Соловьев против Данилевского. Национальная политика как орудие всемирной революции. Плоды национальных движений на православном Востоке. (Гражданин. №№ 15, 19, 24, 28, 33, 37, 40, 99, 102, 105, 107, 112, 115, 120, 128, 137, 140, 147, 152, 256, 258, 261, 262, 265, 269, 272, 275, 279, 306, 311, 315, 327, 331, 334, 338, 342, 349, 353, 354, 363)

57) Осада Керчи. (Совр. Изв.)

58) Две избранницы. Роман. (Россия)

1889 год

59) Плоды национальных движений на православном Востоке. (Гражд., 7, 13, 41, 45)

60) Кстати и не кстати. (Письмо А. А. Фету по поводу его юбилея). (Гражд., 80, 81, 83)

61) Воспоминания об Архимандрите Макарии, игумене русского монастыря св. Пантелеймона на горе Афонской. (Гражд. 191, 192, 196, 207, 211, 243, 246)

1890 год

62) Добрые вести. (Гражд., 81, 83, 87, 95)

63) Ошибка Г. Астафьева. (Гражд. 144, 147)

64) Анализ, стиль и веяние. Крит. этюд о романах гр. Л. Н. Толстого. (Рус. Вестн., кн. 6–8)

65) По поводу моих статей «Анализ, стиль и веяние». (Гражд. 157, 158)

66) Какой Успенский – Глеб или Николай. (Гражд. 190)

1891 год

67) Рассказ моей матери об Импер. Марии Феодоровне. (Рус. Вестн., кн. 4–5)

68) Над могилой Пазухина. (Гражд. 64–67)

69) Славянофильство теории и славянофильство жизни. (Гражд. 99, 100)

70) Достоевский о русском дворянстве. (Гражд. 204, 205, 206)

71) Оптинский старец Амвросий. (Гражд. 305, 313)

72) Из воспоминаний консула. Рассказ. (Рус. Вестн., кн. 11)

73) Письма Леонтьева

а) К С. Васильеву. (Рус. Обозр. 1893 г.. кн. 1)

б) К А. А. Фету. (Рус. Об. 1895 г., кн. 4)

в) К К. А. Губастову. (Рус. Об. 1894 г., кн. 9, 11)

г) О старчестве. (Рус. Об. 1894 г., кн. 10)

д) К А. А. Александрову. (Новое Время 1900 г. от 7 Ав., в ст. Ал-ва: «Памяти В. С. Соловьева»)

е) К о. И. И. Фуделю. (Рус. Об. 1895 г., в ст. о. Фуделя)

ж) К В. В. Розанову. (Рус. Вестн. 1903 г., кн. 4, 5, 6).

Отдельные издания сочинений Леонтьева

1) Восток, Россия и Славянство. Сборн. ст., т. 1-й, Москва 1885 г. (Сюда вошли по нашему списку 17, 18, 20, 25, 20, 27, 28, 37)

2) Восток, Россия и Славянство. Сборн. ст., т. 2-й, Москва 1886 г.(Сюда вошли №№ 15, 33, 36, 44, 39, 40, 41, 45, 43, 32, 34, 40, 49, 47)

3) Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни. 2 изд. Москва 1882 г.

4) Национальная политика, как орудие всемирной революции

5) Наши новые христиане Ф. М. Достоевский и гр. Лев Толстой. Продается в пользу слепых гор. Москвы. М. 1882. (Сюда вошли №№ 32 и 43 со специально написанным для этого издания предисловием; эти же статьи перепечатаны, как видно из предыдущего, и во 2-м томе «Востока»)

Примечание. Не поименовываем тех отдельных изданий («Как надо понимать сближение с народом“, «Повести из жизни христиан на востоке» 3 тома), которых в данное время найти в продаже нельзя.

II. Главнейшая литература о Леонтьеве

1) Русские идеалы и К. Н. Леонтьев. Л. Тихомирова. (Русское Обозрение 1894 г., кн. X)

2) Культурный идеал К. Н. Леонтьева. Свящ. И. Фуделя, (Русское Обозрение 1895 г.)

3) К. Н. Леонтьев. А. Александрова. (Русск. Вестн. 1892 г. кн. IV)

4) Эстетическое понимание истории. В. В. Розанова. (Русск. Вестн. 1892 г. кн. 1, 2, 3. Начиная со 2 кн. статья носит другое загл.: «Теория история, прогресса и упадка»)

5) Разочарованный славянофил. Кн. С. Н. Трубецкого. (Русск. Мысль 1892 г. кн. X).

6) Противоречия нашей культуры. Кн. С. Н. Трубецкого (Вест. Евр. 1894, кн. VIII)

Обе статьи также в полном собр. сочин. кн. Трубецк., т. I.

7) Леонтьев. Влад. С. Соловьева. Энциклоп. словарь Брокгауза и Ефрона, а также Собр. соч. Соловьева, т. IX

8) К. Леонтьев – философ реакционной романтики. Н. А. Бердяева. «Вопросы жизни» 1904 г. июль; а также в сборн. статей Бердяева «sub specie aeternitatis“. СПБ. 1907 г.

9) Саморазложение славянофильства. П. Н. Милюкова. «Вопросы философии и психологии» 1893 г., Май, а также в сборнике его статей и этюдов под заглавием «Из истории русск. интеллигенции». (Спб. 1902).

10) К. Леонтьев и гр. Л. Толстой. Н. Апокрифа. «Русь» вып. I. М. 1903.

Из более ранних статей о Леонтьеве в журналах и газетах – числом около 70 – все существенное по содержанию можно найти в перечисленных статьях, почему мы и не указываем их особо.

В руках автора был еще очень важный источник – две объемистых тетради с вырезанными из газет заметками о Леонтьеве. По поводу каждой заметки Леонтьевым делались свои NBNB. Так как этот источник не является общим достоянием, то мы будем пользоваться им только как подтверждением выводов, добытых из общедоступных источников. Цитироваться тетради будут по NN заметок в такой форме: «тетрадь I или II, такой-то №». По опубликовании данного источника для всякого желающего будет легкая возможность проверить ссылки, делаемые в этой работе.

Прим. 1. Леонтьев очень любит, особенно в письмах, оттенять слова, иногда даже слоги. Курсив его везде сохранен (подчеркнутое раз – обычным курс., подчеркн. два раза – жирным шрифт.). Наши курсивы везде оговорены.

2. Цитация в виду точного перечня сочинений Леонтьева и главнейшей литер. о нем принята сокращенная: не называя журнала, в каком помещено то или другое произведение Леонтьева, обозначаем лишь римск. цифр. № журнала (буде статья печаталась в нескольких №№), а арабскими – страницы.