Заключение

1. В отношении к изучаемому автору К. Н. Леонтьеву.

а) Как религиозная личность К. Н. Леонтьев являет собою тип искренно и глубоко религиозного человека, – вместе с тем глубоко-драматичного по своим душевным переживаниям;

б) Как автор своей религиозной системы – К. Н. Леонтьев не вышел за пределы естественного, и только частью ветхозаветного, религиозного мировоззрения и остался чуждым христианству.

1. Пред нами К. Н. Леонтьев в своих религиозных переживаниях и в своей религиозной системе.

Что же являет собою К. Н. Леонтьев, как религиозная личность?

Религия для Леонтьева – только средство для тех или иных государственных целей: она хорошая узда «для сдерживания людских масс железной рукавицей»; она хорошая подпора самодержавного политического строя – и в этом своем значении – primum vivens, ultimum moriens нации³⁹⁰. Леонтьев был, таким образом, типичным в религиозном отношении государственником.

Таков общепринятый взгляд на нашего мыслителя...

Мы привыкли к скорым суждениям наших широких литературных кругов там, где дело касается религии... Кто помнит статьи, посвященные Вл. С. Соловьеву в наших «толстых» журналах после его смерти, тот знает, настолько оказались они беспомощными в оценке этой – в последние годы своей жизни известной личности. Вл. С. Соловьев был для них только талантливый критик славянофильства, автор «Национального вопроса в России»...

В применении к Леонтьеву дело обстоит еще хуже. Господствующее в обществе мнение о нем разделяется и такими тонкими ценителями его души, как В. В. Розанов. «Религия явно для него или член политической системы, или упрямый предрассудок старика, который решился «отравить час» современникам-безбожникам». Говорит он – положим, в 1893 году, когда в самом В. В. Р. произошла уже резкая перемена в отношении к христианству...

Религия, как средство для чего бы то ни было, а не как самоцель, по нашему убеждению есть явление отвратительное: оно заключает в себе самое худшее – заведомую ложь, как утверждения бытия того, что в действительности признается несуществующим. И будь религиозная психология Леонтьева такова, то он для нас имел бы исключительно отрицательное значение, какое имеют многие явления жизни, исходящие по своей природе от «отца лжи»...

Но, по глубокому нашему убеждению, Леонтьев был не таков. И пусть откровенно говорил он вышеприведенные слова о религии, как хорошей узде для народа: оценивать-то их нужно в общей связи душевных переживаний.

Основной чертой государственного отношения к религии служит отрицание за содержанием ее объективного значения: здесь пугают детей вымыслами фантазии, нужными по тому самому только на время. Отношение Леонтьева к религии существенно иное. Мы видели, как он вырывал одно верование за другим из своей души, когда требовала того честность мысли. И, в конце концов, единственною ценностью абсолютного значения осталась для него религиозная вера. И если дрогнула в нем «простая» вера в правду и непогрешимость внешних форм русской церковной жизни, то, выражаясь его словами, метафизическая сторона религии осталась непоколебимым его убеждением. Вера Леонтьева для современного позитивного настроения русского общества – слишком реалистична (ад, будущие мучения грешников в прямом смысле физических страданий и т. д.), но, не могу удержаться от напрашивающейся аналогии: реальный мистицизм Вл. С. Соловьева (вера в личное злое начало) обычно ставился и ставится на счет его болезни даже людьми религиозного склада... И если, религиозная психология оценивается прежде всего напряженностью ее, – если позволительно так выразиться, гносеологической материализацией веры в смысле низведения ее на степень точного знания, то Леонтьев в этом отношении является глубоко религиозным человеком: в конце концов он подлинно достиг веры «монахов и мужиков, просвирен и прежних набожных дворян»³⁹¹ при своем при том глубоком уме и обширном образовании... Вот уж действительно вера Леонтьева была – «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых»...

Вопрос другой – широта значения веры Леонтьева в общей связи его переживаний, ее влияние на другие стороны его души. «Современная религия – справедливо писал Вл.С. Соловьев³⁹² – вещь очень жалкая... Стремлением организовать человечество вне безусловной религиозной сферы, утвердиться и устроиться в области временных конечных интересов, этим стремлением характеризуется вся современная цивилизация“. В этом отношении Леонтьев был сыном своего времени. И не то еще важно здесь, что он в качестве социолога конструировал все развитие человечества вне религиозной санкции – вопрос не такой простой, как это может казаться... Гораздо значительнее то, что лично для себя он оставил большую область переживаний, которую не только не пытался органически объединить с религиозной верой, но противопоставил первую последней: в нем эстетизм с его мерилом – красотою был в постоянной вражде с религией с ее неразрывным элементом – моральным чувством. Но и здесь – пусть путем ужасного душевного надрыва, напоминающим собою, как мы упоминали выше, душевную драму Гоголя! – стихийный эстетик склонился в конце концов пред авторитетом «простого“, как он любил выражаться, монаха-старца... Не возвышение эстетизма на степень высшего религиозного начала явилось в итоге душевной борьбы Леонтьева, а в известном смысле слова свое сожжение «Мертвых душ“...

В указанном душевном разрыве К. Н. Леонтьева состояла глубокая драма его. Он сам не скрывал ни от себя, ни от других тяжести своих переживаний... И именно по религиозным основаниям мы должны здесь ограничиться одним лишь констатированием факта, скрывая дальнейшее в словах самого К. Н. Леонтьева, сказанных им по другому, хотя и аналогичному поводу: «как Бог будет судить людей такого душевного уклада, как изучаемая нами личность, мы не знаем... думаю, что помилует“... Нам в согласии с собственным религиозным убеждением лишь хотелось бы усилить заключающуюся в последних словах мысль...

Не таково отношение наше к религиозной системе К. Н. Леонтьева. Здесь перед нами не субъективные переживания автора, а религиозная доктрина, претендующая на исключительно – правильное понимание христианства, и как таковая, подлежащая определенной оценке.

Читателю известен наш суд: К. Н. Леонтьев своей системой подводит к кругу христианских идей, но не вводит в него; самое центральное в нашей религии – Богочеловек Иисус Христос, объединивший в Своем Лице Бога и человека и тем искупивший его от вечной смерти, остался неведом нашему религиозному мыслителю.

Ограниченность религиозного миропонимания у К. Н. Леонтьева делается прямым религиозным преступлением, когда он свою религиозную доктрину настойчиво до фанатизма выдает за подлинное христианство, самым резким образом осуждая иные понимания его.

«Не столько атеисты – враги Христа, сколько такие лица, как Вы, которые неправильным толкованием Его слов, компрометируют христианство», сказала жена И. С Аксакова К. Н. Леонтьеву, впервые встретившись с ним после прочтения брошюры «Наши новые христиане»... Но пусть эти слова, переданные нам одною свидетельницей встречи, не точны. Мы имеем другой факт из русской жизни, наводящий на ту же самую мысль. «Усердно молю Бога, писал К. Н. Леонтьев В. В. Розанову из Оптиной пустыни, чтобы вы поскорее переросли Достоевского с его «гармониями“, которых никогда не будет, да и не нужно. Его монашество сочиненное. И уч. от. Зосимы – ложное и весь стиль его бесед фальшивый. Помоги вам Господь милосердый поскорее вникнуть в дух реально – существующего монашества и проникнуться им». В 1903 году В. В. Розанов на эту молитву пишет свой ответ. «Вся Россия, говорит он, удивлялась и умилялась благости Зосимы. «Не наш он, не наш он!», восклицает Леонтьев от имени православного монастыря. «И правда не ваш», отвечаю и беру 3осиму в охапку и выношу его, а с ним и все его богатство, – за стены тихих обителей“³⁹³. Все теперешнее, – не антицерковность даже, анти-христианство В. В.. Розанова прошло чрез К. Н. Леонтьева, и первый не может быть понят без второго в своей литературной деятельности последнего десятилетия... И конечно, если прав К. Н. Леонтьев в своем понимании христианства, то понятен и В. В. Розанов в своих упреках той религии, от которой, по его выражению, «мир прогорк“...

К. Н. Леонтьев своей религиозной системой – ясное предостережение для всех, кто учит о Христе в его понимании. И не говорите, что К. Н. Леонтьев одинок в своем религиозном заблуждении. Нет, к сожалению, он слишком типичен. И пусть исповедующие его веру знают, что они служат чему хотите: ветхозаветной религии или простому эстетизму формы, но только не Господу Иисусу Христу!..

Изучаемый мыслитель – в трагическом противоречии своих религиозных переживаний и своей доктрины – внятный урок для христиан нашего времени. Стоящий в своих переживаниях в значительной степени выше и глубже своей системы – сколь высокое явление представлял бы он собою, если бы знал подлинного Христа!

Нам религиозно дорог эстетизм К. Н. Леонтьева, но только подлежащий религиозному возвышению. Если учение о полном тождестве добра, истины и красоты и есть некоторое преувеличение греческой этики, то большая доля религиозной правды в нем есть. «Разум является высшим условием добра, красота же служит его наиболее достойною и, в известном смысле постоянно ему присущею формою. Поэтому, даже допуская, что не все, отмеченное печатью разума и красоты, бывает неизбежно добрым, нужно признать, что доброе всегда разумно и прекрасно“³⁹⁴...

К. Н. Леонтьев не знал Того, Кто есть и Истина, и Добро, и красота, и для него эстетизм сделался, перефразируя известные слова Гете, гремучей змеей, которая погубила его.

Нам дорог К. Н. Леонтьев в борьбе против социал-демократизма, который своим уничтожением человека в хозяйственных отношениях, угашением духа его в эвдемонизме подлинно ведет историю к самому пошлому мещанству, к самой «пошлой прозе“. И трудно более сильно, чем это сделал наш мыслитель, отстаивать высокое достоинство человека, глубину и богатство его душевных сокровищ! Но отдавший всего себя на защиту человека К. Н. Леонтьев в религиозной системе бесповоротно и в беспримерной степени отверг его. Он не знал Христа с Его главной истиной – безмерной ценностью человеческого лица, образом и подобием Божиим, и – при своей аскетической любви к индивидуальности – остался чуждым религиозной истине сверхмирового значения ее... К. Н. Леонтьев не знал Христа. И неустанно и горячо боровшийся против эвдемонизма социал-демократии роковым образом совпал с тем же пошлым понятием счастья при своем чисто позитивном преклонении пред полнотою и разнообразием жизни: – в своем месте (1гл. § 2) видели мы – исход мысли фатальный и потому типичный при отрешенности эстетического начала от религии – своего законного корня.

2. В отношении к религиозной проблеме – христианство и земная жизнь человека.

Изучение К. Н. Леонтьева в цельности его душевных переживаний и религиозной системы указывает направление для решения вопросов:

а) Христианское учение о значения начала красоты;

б) Христианское учение о природе человека;

в) Христианское учение о прогрессе

2. Критическое изучение К. Н. Леонтьева, как религиозной личности, и раскрытого им понимания христианства указывает то направление, по которому разрешается существенная религиозная проблема – христианство и земная жизнь человека.

На какие же главные положения принципиального характера уполномочивает нас весь пройденный путь?

А. Эстетизм, как отвлеченное начало, является, безусловно, враждебным религиозному вообще, христианскому в особенности, миропониманию. И если в христианстве, и только в нем одном, абсолютная истина, то и частичная правда в противоположном ему отвлеченном эстетизме при последовательном проведении его (эстетизма) неминуемо вырождается в ложь. Так, в эстетизме К. Н Леонтьева была видимая, – при объективном рассмотрении и действительная, – правда – борьба против социал-демократического растворения человека в среде и понижения его потребностей, но, в конечном счете, сам он не только не вышел за пределы, но утверждал, наоборот, эстетически и отрицание человека, и тот же единственный критерий эвдемонизма. В истории человеческой мысли пример не единичный: двойник К. Н. Леонтьева Ницше при своем эстетизме, как отвлеченном начале, также оставался в границах «великого презрения» к самому несовершенному из созданий человеку и эвдемонистического отношения к жизни.

«Христианство не может сделать ни малейшей уступки в сторону эстетической религии, в сторону эстетизма. Ницшеанство в философии и декаденство, или эстетизм в искусстве, диаметрально противоположно христианству» – такими словами проф. Тареева³⁹⁵ формулируем мы первый наш вывод.

Б. Нам приходилось не раз говорить, насколько для всякой религиозной системы определяющим моментом служит такое или иное понятие о человеке.

История человеческой мысли знает здесь два крайние, а потому и взаимоисключающие направления. По одним, человеческая природа в ее естественном состоянии являет собою добро. По другим человек по своему природному состоянию есть зло. Первое направление своим обожествлением факта, выражаясь словами Ницше, любовью к факту, уничтожает самое понятие греха, считая «все вещи одинаково крещенными в водах вечности». Второе направление отрицает какую либо возможность добра в здешнем мире, где царит один только грех.

Бог есть Абсолютная святость. И там, где отрицанием греха отрицается святость, мы имеем дело с откровенным атеизмом. Но и второе направление, разобщающее небесное и земное, ведет к тому же: «если божественным отрицается земное, то и мирским исключается небесное, для которого нет места в естественно человеческой жизни. А это – тот же атеизм»³⁹⁶.

Другое крайнее направление, названное нами абсолютным пессимизмом, по-видимому, не стоит в открытом враждебном отношении к христианству; более того: оно находило и находит место среди считающих себя христианами... Но в действительности, как мы сказали, оно таково.

Христианская религия есть восстановление нарушенного грехом завета Бога с человеком. Не выходя за пределы этого элементарного, но бесспорного положения, можно сделать столь же элементарный, но также бесспорный вывод: восстановление, возрождение предполагает задатки – пусть слабые, но все же задатки жизни... И мы видим, насколько, поэтому, высокое понятие о человеке заключается в Слове Божием. Нам приходилось уже говорить³⁹⁷, в чем заключается сущность религиозного представления о человеке. Человек – образ и подобие Божие – краеугольный камень христианского мировоззрения. И нисколько не соблазнительными, но совершенно понятными, становятся для нас известные слова Спасителя иудеям: «Иудеи сказали Иисусу: не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство, за то, что Ты, будучи человек делаешь Себя Богом. Иисус отвечал им: не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги? Если Он назвал богами тех, к которым было слово Божье, и не может нарушиться писание; Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, питому что Я сказал: Я Сын Божий“ (Иоан. 10:33–36)³⁹⁸. Объединение неба и земли, а тем самым высочайшее религиозное утверждение мира и человека, – по святоотеческому пониманию христианства, главнейшее благо искупительных заслуг Христа.

Если в самом сердце христианства заключено признание человека, то, обратно, полное отрицание последнего ведет к отрицанию первого: абсолютный пессимизм безусловно враждебен христианству.

Выше мы говорили о крупном религиозном мыслителе В. В. Розанове, пришедшем чрез религиозную систему К. Н. Леонтьева к отрицанию во всяком случае православия.

Здесь, в плоскости более общих положений, можно указать на аналогичный факт мирового значения: Л. Фейербах пришел к отрицанию христианства, прошедши чрез понимание христианства, как религии, безусловно отрицающей мир. И скажем здесь то же самое: если христианство таково, каким понимает его Л. Фейербах, то понятен он в своем отношении к нему³⁹⁹.

В. Утверждение мира и человека, заключающееся в недрах христианства, содержит в себе и положительное отношение к прогрессу в его главнейших элементах, – более того: только христианское учение истинно прогрессивно, как и наоборот, нет истинного прогресса без религии.

По христианскому учению человеческая история есть процесс самосозидания и созревания человеческого духа, – само человечество, по выражению Вл. С. Соловьева, есть становящееся абсолютное, которое осуществляет идею Абсолютного Существа, как свой первообраз. История с этой точки зрения получает вечный и глубокий смысл, становится не эволюцией, а действительным прогрессом. И участие христианина в историческом созидании становится абсолютной для него обязанностью. И пусть стоит он на почве пессимизма в отношении будущего состояния общества, как стоит автор этих строк (III гл. § 2), – при религиозном миропонимании, определяющем волю человека не столько фактичною результатностью его поступков, сколько идеей вечного долга, – это не снимает с него указанной обязанности.

Христианское понимание прогресса утверждает его трансцендентность в предельных перспективах и этим становится по ту сторону и эвдемонистического оптимизма и пессимизма. Вне этой религиозной точки зрения прогресс, будет ли он стоять на материалистически позитивной точке зрения (безрелигиозный гуманизм и социал-демократизм), или на почве культа сильных (К. Н. Леонтьев и Ф. Ницше), – неминуемо вырождается в пошлую прозу мещанского благополучия.

1909 год