М. В. Ломоносов

Биографические сведения о Ломоносове. Воспитание и образование в России и за границей. Вся жизнь Михаила Васильевича Ломоносова, от начала до последних дней, представляет в высшей степени оригинальную и поучительную для русского человека историю²¹⁷. Достигший высших степеней в ученом и литературном мире, он вышел из самой ​низшей​ и ​простой​ среды народа: он был сын крестьянина рыбака Василия ​Дорофеева​, жившего в Двинском уезде Архангельской губернии, в деревне ​Денисовке​ (Болото), лежащей на острове, ​недалеко​ от ​Холмогор​; мать же его была дочь дьякона из села ​Матигор​, в соседней области. Первым учителем Ломоносова был его односелец крестьянин Иван Шубной, или ​Шубин. Выучившись грамоте, Ломоносов начал читать в церкви и здесь познакомился с церковно-славянским языком и церковными книгами, которые развили в нем глубокое религиозное чувство, послужившее для него источником утешения в тяжелых​ обстоятельствах жизни. До 16-​летнего​ возраста Ломоносов с ​отцом​ своим занимался рыбным промыслом, ездил в Белое и Северное море, на ​морские​ ​соловарни​, в Соловецкий монастырь, в Колу и далее, бывал в Архангельске и Пусто​зерске​. Суровая природа Севера, трудные занятия рыбака и опасные плавания по морю должны были развить в нем ту необыкновенную смелость и силу воли, которые составляли отличительную черту его характера; а постоянные сношения с жителями Поморья познакомили его с их бытом, нравами и языком и доставили ему много таких сведений о природе и народной жизни, которые в последствии послужили материалом для его разных планов и ​проектов​. Но Ломоносова сильно тяготило убожество домашнего его быта и невежество непосредственно окружавшей его среды. Вот как он сам охарактеризовал этот первый период своей жизни в одном письме к Шувалову: «Я ​имеючи​ (имел) отца, хотя по натуре доброго человека, однако в крайнем невежестве воспитанного, и злую и завистливую ​матчи​​ху​, которая всячески старалась произвести гнев в отце поем, представляя, что я всегда сижу по пустому за книгами. Для того я многократно принужден был читать и учиться, чему возможно было, в уединенных и пустых местах, пока я ​ушол​ в ​Спасския​ школы»²¹⁸. Но сила воли помогла ему преодолеть все препятствия. Стремление к учению увлекло, было, его в раскол беспоповщинской секты; но, пробыв в нем два года, оп увидел заблуждения раскольников и отстал от них. У крестьянина своей деревни, Христофора ​Дудина​, он нашел славянскую грамматику ​Мелотия​ Смотрицкого. арифметику ​Магнитского​ и стихотворную ​псалтирь​ ​Симеона​ Полоцкого и не только прочитал, но и выучил их наизусть. Эти книги, которые он в последствии называл «вратами своей учености», пробудили в нем такую жажду учиться, что он, на 17 году жизни, тайно от отца и родных, которые в это время уже собирались женить его, решился без всяких средств пробраться для ученья в Москву. Тот же крестьянин Шубин​, который первый научил его грамоте и который, может быть, и посоветовал ему бежать в Москву, дал ему на дорогу китайчатое ​полукафтанье​ и три рубля денег. По дороге в Москву, Ломоносов прожил несколько времени в ​Сийском​ монастыре, где читал и пел па клиросе. Из ​Сийского​ ​мопастыря​ пешком, с обозом рыбы, он добрался до Москвы в январе в 1731 и первую ночь здесь провел в рыбном ряду в санях, и первыми предметами, поразившими его, были звон колоколов и главы и кресты соборов, на которые он усердно молился, прося Бога ​призреть​ его в неизвестном городе. По рассказам ​Штелина, один московский ​приказчик​, Пятухин, покупая в обозе рыбу и узнав в Ломоносове земляка, который желает учиться, но не имеет к это​му​ средств, взял его к себе и вскоре представил одному своему знакомому иеромонаху Заиконоспасского ​мопастыря​. Монах сумел оценить необыкновенного мальчика и поместил его сначала в первую навигационную школу на ​Сухаревой​ башне, а потом в Московскую академию. Сохранилось предание, впрочем ​оспариваемое​ некоторыми писателями²¹⁹, что Ломоносов для того, чтобы попасть в эту академию, в которую принимали только детей дворян и духовных, назвал себя сыном священника, но потом, испугавшись, признался в своем обмане ​архиеп​. Новгородскому, Феофану ​Прокоповичу​. ​Прокопович​ успокоил его, ​сказавши​: «Не бойся ничего; хотя бы со звоном в большой соборный колокол стали тебя публиковать самозванцем, я твой защитник». Подобно домашнему учению, и образование в московской академии сопровождалось для Ломоносова также величайшими трудностями. «Обучаясь в Спасских школах, говорит он в другом письме к Шувалову, имел я со всех сторон ​отвращающие​ от наук ​пресильные​ стремления, которые в ​тогдашние​ лета почти ​непреодоленную​ силу имели. С одной стороны, отец, никогда детей кроме меня не имея, говорил, что я, будучи один, его оставил, оставил все довольство (по тамошнему состоянию), которое он для меня кровавым потом нажил, и которое после его смерти чужие ​расхитят​. С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день ​жа​лованья​, нельзя было иметь на пропитание в день больше как за денежку хлеба и на денежку квасу, ​прочее​ на бумагу, на обувь и ​другие​ нужды. Таким образом жил я пять лет, и наук не оставил. С одной стороны пишут, что зная моего отца ​достатки​, хорошие тамошние люди дочерей своих за меня выдадут, которые и в мою бытность предлагали; с другой стороны, школьники малые ребята кричат и перстами указывают: смотри-де какой болван лет в двадцать ​пришол​ ​латине​ учиться»²²⁰. Но, несмотря на все трудности, Ломоносов, при своих гениальных способностях, скоро превзошел в успехах всех своих товарищей. Московская академия дала образованию Ломоносова классическую основу. Кроме разных наук, он здесь основательно изучил латинский язык, который тогда был общим языком всей европейской науки, и латинскую литературу, которая также считалась в это время образцовой. В 1734 г. для изучения философии и естественных наук он отправился в киевскую академию, но оставался там недолго и возвратился в Москву. В это время хотели посвятить его во священники и послать в ​Карелу​; но вдруг из Петербургской академии наук пришло в московскую академию требование прислать 12 лучших учеников для помещения в академическую гимназию; в это число попал и Ломоносов, который учился тогда в философском классе. Таким образом, судьба Ломоносова неожиданно изменилась; он вышел на новый путь, который должен был дать ему обширнейшее образование и привести к обширнейшей деятельности. В академической гимназии ему привелось учиться недолго. Бывший тогда президент Академии наук, барон Корф вздумал послать несколько молодых русских людей за границу, для изучения горного дела. Выбор пал на Ломоносова, Виноградова, сына рязанского священника, и немца Райзера, которые сначала должны были отправиться в Марбург к профессору Вольфу, с тем, чтобы, по выслушании здесь​ университетского курса, перейти во Фрейберг и изучить металлургию у профессора Генкеля, и наконец сделать путешествие по Франции, Англии и Голландии. К Вольфу Академия наук обратилась потому, что он сначала её основания состоял её членом, получал от русского правительства ежегодный пансион в 300 талеров, и находился в постоянных сношениях с Академией. В Марбург Ломоносов с товарищами отправился 8-го сентября 1736 г. и пробыл здесь до 28 июля 1739. В Марбурге Ломоносов получил обширное и основательное образование. У ​Вольфа​ он слушал философию, физику и логику, от него он усвоил и тот взгляд на науку вообще и в частности на науку о природе, какой выражается в его сочинениях. Ломоносов уважал ​Вольфа​, как человека и как знаменитого ученого, называл его своим учителем и благодетелем, перевел его экспериментальную физику и долго переписывался с ним из России. В свою очередь ​Вольф​ в своих письмах к Академии делал самые похвальные отзывы о Ломоносове, о его талантах и занятиях, постоянно отличал его от товарищей, выражая надежду, что он будет знаменитым ученым. Но если Ломоносов был обязан Марбургу своим умственным развитием и своими обширными сведениями в науках, то здесь же преимущественно развились и слабые стороны его характера и особенно наклонность к вину, которая была причиною многих несчастных историй в его жизни и преждевременно свела его в могилу. Студенческая молодежь в ​Марбургском​ университете в эту эпоху еще не умела находить отдыха от ученых занятий в каких-либо благородных развлечениях, а тратила свободное время и избыток молодых сил на чувственные удовольствия и грубые подвиги физических сил; картежная игра, пьянство и буйство были в её кругу самыми ​обыкновенными​ явлениями. Попав в этот кружок, русские студенты совершенно увлеклись свободною и веселою студенческою ​жизнью​, неудержимо предались разгулу и, не имея достаточно денежных средств, впали в большие долги. Испуганный таким поведением студентов, а еще более их долгами, ​Вольф​ начал советовать Петербургской академии отозвать их в Россию, «так как они, писал он, не умеют пользоваться академическою свободою, и кроме того выполнили все, зачем были присланы в Марбург». В следствие этого, Академия поскорее отправила Ломоносова с его товарищами во Фрейберг (в ​Саксо​​нии​), К профессору ​Генкелю​, для изучения металлургии. При этом она нашла нужным предупредить ​Генкеля​ о поведении студентов и просила держать их строже и объявить в городе, чтобы никто не верил им в долг. Исполняя эту просьбу, ​Генкель​ начал во всем ​учитывать​ студентов, и так как Академия не аккуратно высылала ему сумму, назначенную за учение студентов, то он стал удерживать за собою те деньги, которые присылались на их содержание. Результатом этого были частые ссоры между Ломоносовым и ​Генкелем​, которые обвиняли друг друга и жаловались Петербургской академии. ​Генкель​ жаловался на поведение Ломоносова; Ломоносов жаловался, что ​Генкель​ учит их небрежно, что многого им не показывает и «самые обыкновенные процессы, находящиеся во всех химических соединениях, держит в секрете и сообщает с большой неохотой, как что-то таинственное». «Я не променяю, писал он, на его ученость свои, хотя ​небольшие​, но основательные, знания, и не вижу никакого побуждения считать его своею путеводною звездою». При таких отношениях к ​Генкелю​, Ломоносову, разумеется, нельзя было оставаться во Фрейберге, и он выехал отсюда в Марбург в половине мая 1740 года. По свидетельству ​Штелина​, Ломоносов посещал еще рудники в ​Гарце​ и познакомился с знаменитым тогда ученым по химии и металлургии, ​Крамером​. Ко времени жизни Ломоносова в ​Марбурге​ и Фрейберге (1738–1740) относится начало его занятий поэзией и первые его ​поэтические​ произведения. По инструкции, данной студентам, при отправлении их за границу, они обязаны были, кроме наук, изучать языки – латинский, французский и немецкий, и делать упражнения в русском языке. Согласно с этой инструкцией, Ломоносов, как опыт своего знакомства с французским языком и упражнения в русском, в 1738 г. представил в Академию наук перевод оды ​Фенелона​ «На уединение», сделанный четырехстопными ​хореями​. За этим первым переводным стихотворным опытом последовал подражательный стихотворный опыт. В 1739 г. Ломоносов написал оду «На взятие ​Хотина​», по подражанию оде немецкого поэта ​Гюнтера​ (1695–1723), который тогда был любимым поэтом студенческой молодежи в Германии. Посылая эту оду в Петербург, Ломоносов писал, что она «не что иное, как только ​превеликие​ радости оные плод, которую непобедимейшия вашей ​монархини​ (​импер​. Анны ​Иоанновны) ​преславная​ над ​неприятелями​ победа в верном его сердце возбудила». В оде изображалась победа ​Миниха​ при ​Ставуча​​нах​ (18 августа 1739 г.) и последовавшее за нею взятие ​Хотина​. Форма этой оды снята с оды упомянутого ​Гюнтера​, ​написанной в прославление принца Евгения, после мира, заключенного между Австрией и Турцией в Пассаровице в 1718 г. К оде Ломоносов приложил «Письмо о правилах российского стихотворства». Академия передала оду ​на рассмотрение​ Ададурову​ и ​Штелину​, а письмо «в Российское собрание». Ода была одобрена, письмо же вызвало возражения и ответное письмо со стороны Тредьяковского. Но письму Тредьяковского, как «​испол​ненному​ учеными ссорами», не было дано никакого движения ²²¹. Имя Ломоносова сделалось известным в Петербурге, как имя нового русского поэта. Между тем, сам новый поэт в это время находился в самом бедственном положении. По возвращении из Фрейберга в Марбург, Ломоносов женился (6 июля 1740 г,) на Елизавете Христине Цильх​, дочери портного, хозяина квартиры, на которой он жил в Марбурге, бывшего члена городской думы и церковного старосты. Новые потребности семейной жизни, скудное содержание и несвоевременная высылка денег​ Академией заставили Ломоносова войти в долги, за которые хотели посадить его в тюрьму. В этом положении он вздумал бежать из Марбурга. Сначала он обращался за помощью к русскому посланнику при Саксонском дворе, графу Кайзерлингу​, а потом в Голландию к графу ​Головкину​, но совершенно безуспешно. Во время этого странствования, ​близ​ Дюссельдорфа, он встретился с прусскими вербовщиками, которые, напоив его, записали в рекруты и отвели в крепость ​Везель​, откуда он принужден был спасаться бегством. Возвратившись в Марбург, он обратился уже в Петербург с просьбою о позволении возвратиться в Россию, и, получив это позволение и 100 рублей на дорогу и на уплату долгов, отправился в Россию и прибыл в Петербург 8 июня 1741 г. Жену и дочь он оставил в Марбурге и вызвал их к себе только уже чрез два года.

Профессорская и административная деятельность Ломоносова в Академии наук. Испытав столько лишений и трудностей при образовании и принеся столько тяжелых жертв для науки, Ломоносов, по возвращении из за границы, поставил для себя священною ​обязанностью​ приложить добытые сведения к потребностям России, усвоить ей приобретенную им европейскую науку, но па пути к достижению этой цели он встретил сильные препятствия со стороны администрации в Академии на- у к, или академической канцелярии, в которой тогда сосредоточивалось управление Академией. Затруднениями сопровождалось уже самое вступление его в Академию. При отправлении за границу, Академия обещала Ломоносову, как и его товарищам, в случае его успехов, сделать его, по возвращении, профессором. Но академической администрации не захотелось так скоро выполнить это обещание. Ломоносову сначала поручили привести в порядок минералогический кабинет при Академии. Исполнив это поручение, Ломоносов несколько раз просил Академию о должности профессора, указывая на представленные ей сочинения , но она не обращала внимания на его просьбы, так что Ломоносов сам должен был подать на Высочайшее имя прошение, в котором по пунктам объяснил следующее: «Во оных городах (Марбурге и Фрейберге) будучи, я чрез полпята года не токмо указанные мне науки принял, но в физике, химии и натуральной ​гистории​ горных дел так произошел, что оным других учить и к тому принадлежащия полезныя книги с новыми инвенциями писать могу, в чем Акадеии наук специмины своего сочинения и притом от тамошних профессоров свидительства в июле месяце прошедшаго 1741 г. с докладом подал»²²². В следствие этого прошения, Ломоносов 8 ​янв​ 1742г. ​сделан​ был адъюнктом по физике. Состоя в этой должности, он «преподавал в академической гимназии физическую географию, по немецкому учебнику ​Крафта​, давал наставления в химии и истории натуральной и обучал воспитанников стихотворству и стилю российского языка». В тоже время в академической конференции он читал ученые диссертации по химии и физике, рассматривал, по поручению Академии, разные соли, руды и минералы и проч. В 1745 г., по отъезде профессора ​Гмелина​ за границу, Ломоносов утвержден был профессором химии и в этой должности оставался до конца ​жизни. С этого времени его деятельность приняла еще более широкие размеры. В письме к Шувалову в 1753 г. он сам охарактеризовал ее следующим образом: «Ежели кто, по своей профессии и должности, читает лекции, делает опыты новые, говорит публичные речи и диссертации, и вне оной сочиняет​ разные стихи и ​проекты​ к торжественным изъявлениям радости, составляет правила к красноречию на своем языке, и историю своего отечества, и должен еще на срок поставить, от того я ничего более требовать не имею и готов бы с охотою иметь терпение, когда бы только что путное родилось»²²³. В 1757 г. он сделался членом академической канцелярии и получил участие в управлении академическими делами. В 1759 г. ему было поручено управление академической гимназией и университетом и географическим департаментом. Но как достижение этого положения, так и деятельность во всех указанных должностях сопровождались для Ломоносова непрерывною борьбою с академическою канцелярией и вообще с преобладанием немецкой партии в Академии, или, как он выражался, «с ​неприятелями​ наук российских, которые не давали возрастать свободно насаждению Петра В.» В этой борьбе, во время которой Ломоносов, при своей горячей натуре, нередко вдавался в крайности и доходил до несправедливости, высказался со всею полнотою и весь характер Ломоносова с его непомерным трудолюбием, глубокою любовью к науке, пламенным патриотизмом и непреклонною твердостью воли, при достижении своих целей.

Средоточием деятельности Академии наук была академическая канцелярия. Она заведовала не только экономическими, по и учеными и учебными делами. Ни отдельный член Академии, ни вся конференция не могли печатать сочинений без ведома и разрешения канцелярии. Конференция доносила ей о своих завитиях и выписками из протоколов заседаний и особыми рапортами каждого члена по третям года (пред выдачей жалованья). Каждое ученое предприятие, кроме конференции, обсуживалось и в канцелярии и здесь решалось. Поэтому в сенатских бумагах ее называли «Академической командой». Во главе канцелярии, при Ломоносове стояли сначала один, а потом два немца, ​Шумахер​ и ​Тауберт, тесть и зять, люди не ознаменовавшие себя никакими трудами и в науках, по выражению Ломоносова, скудные, но практическою сметливостью​ и изворотливостью умевшие привлечь на свою сторону людей влиятельных и случайных. Они мало обращали внимания на интересы русского образования и русской науки, а заботились главным образом о соблюдении порядка и внешней формы, чтобы, выставив на вид приличный декорум, удобнее было соблюдать свои личные выгоды. «С самого начала Академии, говорит Ломоносов, науки претерпевали нужду, будучи главное дело, а деньги исходили на перестройки, починки, ненужные покупки» и проч.²²⁴ Тауберт распоряжался казенным добром и денежными суммами самовластно и не хотел давать отчета по своему управлению. «Захвативши деньги от книжной лавки, говорит Ломоносов, он кому хочет, тому и дает жалованье.... Заняв в академическом доме сам лучшие покои, на кошт академической великолепно украшенные, раздал другие по своему усмотрению квартиры. И переплетчик Розенберг имеет столько простору, что можно бы уместить хорошего профессора, который терпит нужду, переезжая по наемным дорогим квартирам». В особенности Ломоносов упрекал Тауберта в недобросовестности при подрядах по перестройкам академических зданий, часто излишним, жаловался на то, что Тауберт, вместо обогащения библиотеки необходимыми книгами, заботился об устройстве обсерватории и шкафов в библиотеке и кунсткамере, употребляя на это деньги из сумм книжной лавки, которые не на то назначены, но на покупку книг. Библиотека, замечал по этому случаю Ломоносов, не состоит в золотых шкафах, но в книгах, коими наша библиотека весьма недостаточна²²⁵. В следствие дурного управления академической канцелярии и особенно деспотизма и самоуправства Шумахера, некоторые даже иностранные члены Академии оставили ее²²⁶. Очень понятно, что Ломоносов, глубоко преданный науке и ревностно заботившийся о её успехах в России, восстал против такого, вредного для науки, преобладания академической канцелярии. Сохранилась его «Краткая история о поведении академической канцелярии в рассуждении ученых людей и дел»²²⁷. Она написана Ломоносовым в конце жизни, в 1764 г.; но содержание её еще раньше было изложено в обширной Записке о необходимости преобразования Академии вообще, написанной в 1755 г. В этой Истории Ломоносов выставляет все препятствия наукам от академической канцелярии и представителей её, ​Шумахера​ и ​Тауберта​, и требует преобразования управления Академии, настаивая на том, чтобы ученая и учебная часть в Академии была совершенно отделена от канцелярии. На сколько важным и необходимым для успеха наук Ломоносов ​считал​ это преобразование, видно из следующих слов, которыми он оканчивает свою историю академической канцелярии: «Едино упование состоит ныне, по Бозе, во всемилостивейшей государыне нашей, которая от истинного ​любления​ к наукам и от усердия к пользе отечества, может быть, рассмотрит и отвратит сие несчастие​. Ежели ж оного не воспоследует, то верить должно, что нет божеского благоволения, чтобы науки ​возрасли​ и ​распространились​ в России»²²⁸. ​По​ проекту Петра В., гимназия и университет при Академии наук должны были служить рассадниками для воспитания будущих ученых академиков и профессоров из русских; между тем академическая канцелярия весьма мало заботилась об этих учреждениях. «Сначала Академии наук, от 1725 г. по 1733 г., говорит Ломоносов в Записке о необходимости преобразования Академии наук, ни единого российского студента при ней не было, который бы лекции у профессоров слушал.... В гимназии каково расположение было, из того видно, что ни един школьник в студенты из ней не выпущен, кроме одного, или двух, которые прежде в других школах доброе положили основание»²²⁹. «​Шумахеру​, замечает Ломоносов в той же Записке, опасно было происхождение в науках и произвождение в ​профессоры​ природных россиян, от которых он уменьшения своей силы больше опасался. Того ради учение и содержание российских студентов было в таком небрежении, по которому ясно оказывалось, что не было у него намерения их допустить к совершенству учения.... Шумахер​ неоднократно так отзывался: Я-де великую ​прошибку​ в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в ​профессоры​. И недавно зять его (​Тауберт​) отозвался в разговоре о произведении российских студентов: разве-де нам десять ​Ломоносовых​ надобно. И ​однy-де нам в тягость»²³⁰. Между тем, сам Ломоносов в том факте, что из академической гимназии и университета мало выходило студентов, видел поношение для всего русского народа. «Иностранные, говорит он, видя сие и не зная выше объявленного, приписывать должны его тупому и непонятному разуму, или великой лености и нерадению. Каково читать и слышать истинным сынам отечества, когда иностранные в ведомостях и сочинениях пишут о россиянах, что де Петр В. для своих людей о науках напрасно старался, и ныне-де дочь его ​Елизавета​ без пользы употребляет ​натож​ великое иждивение»²³¹. Поэтому Ломоносов, желая дать гимназии и университету надлежащее значение, сочинил для них новые «штаты и регламенты»; но это мало помогало делу, потому что управление ими зависело от академической канцелярии, которая давала деньги на их содержание «с великим затруднением». ​Тауберт​, по поводу новых штатов, говорил Ломоносову: «что куда-де столько студентов и гимназистов? куда их девать и употреблять будет, и хотя ​ответствовано​, замечает Ломоносов, что у нас ​нет​ природных россиян ни аптекарей, да и лекарей мало, также механиков искусных, горных людей, адвокатов и других ученых и ниже самих профессоров в самой академии и других местах. Но, не внимая сего, всегда твердил и другим внушал ​Тауберт​: куда со студентами»²³². Все это заставило Ломоносова просить президента Академии, графа Разумовского, чтобы университет и гимназия «отданы были ему в единственное смотрение и чтобы сумму по новому ​стату​ на оба сии учреждения отделять особливо»...²³³.

Но вредное для русского образования и русской науки ​пре​обладание немецкой партии Ломоносов видел не в одной только академической канцелярии, по и во всей Академии, которая почти вся состояла из иностранцев. «Ученые, приглашенные в Петербургскую Академию наук ​Вольфом​, говорит Пекарский, как напр. Герман, Николай и Даниил Бернулли, Бильфингер, с самых же первых годов её существования, успели упрочить за нею положение, поставившее наше ученое общество на ряду с подобными учреждениями в Европе. Первые академики, прибывшие в Петербург, были проникнуты тем же сознанием важности назначения Академии, каким руководился ​Вольф, при избрании их в члены её.... К сожалению, несколько лет спустя, при выборе в члены Академии, стали руководствоваться не тем взглядом.... но другими, посторонними для науки, соображениями»²³⁴. В следствие этого, вместе с хорошими людьми стали являться и люди посредственные и недостойные, которые однакож как иноземцы​ «пользовались равными льготами и преимуществами, в ущерб природным русским, выказывали при всяком удобном случае презрение к русским и давали везде и всюду чувствовать свое превосходство, иногда основанное лишь на том, что они не туземного происхождения». Такое положение дел, конечно, не могло не оскорблять патриотического чувства Ломоносова, и он, как только сделался членом академической конференции, начал стремиться к преобразованию всей Академии. В 1755 г., по поводу пересмотра академического регламента, он приготовил «Всенижайшее мнение о исправлении Санкт-петербургской Академии наук». Это «Мнение» он внес потом в упомянутую выше обширную Записку о необходимости преобразования Академии, представленную им в том же году Шувалову²³⁵. Записка состоит из трех частей. В 1-й части Ломоносов говорит о печальном состоянии Академии; здесь, между прочим, изложены те мысли, которые вошли в упомянутую выше краткую историю академической канцелярии; во 2-й излагает причины падения Академии; в 3-й предлагает способы к исправлению и приведению её в цветущее состояние. Существенный недостаток Академии, по мнению Ломоносова, заключается в том, что прежний её регламент препятствует произведению и размножению ученых людей в России; главные причины её жалкого положения – управление Академией людьми неучеными и «​недоброхотство​ к учащимся россиянам в наставлении, содержании и произведении». Разбирая академический Регламент 1747 г. он вредными и поносительными для русского народа называет узаконения «быть многим иностранным в профессорах и других должностях». «Что иное подумать можно, говорит он, читая о ​выписании​ высшего математика, и других профессоров, и о даче им большего жалованья, о бытии адъюнктов переводчиками у иностранных профессоров, о переводе книг профессорских, о контрактах с иностранными профессорами, о иностранных канцеляристах и провизоре типографском, как сие, что ​Санкт-петербургская​ Академия наук ныне и впредь должна состоять по большой части из иностранных т. е. что природные россияне к тому не .способны»²³⁶. «​Другие​ ​европейские​ государства, прибавляет он в той же записке, наполнены людьми учеными всякого звания, однако ни единому человеку не запрещено в университетах учиться, кто бы он ни был, и в университете тот студент почтеннее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нужды. Здесь в российском государстве ученых людей мало; дворянам, для беспорядку рангов, нет ободрения; в подушный оклад положенным запрещено в Академии учиться. Может быть, сочинитель думал, что государству великая тягость, ежели оно 40 алтын в год потеряет для получения ученого россиянина. Да пускай хотя бы и 40 алтын жаль было, а не жалеть бы 1800 ​рублев​, чтобы иноземца выписать; однако чем те виноваты, которые, состоя в подушном окладе, имеют такой достаток, что на своем ​коште​ детей своих в науку отдать могут»²³⁷. Любя и ​почитая​ науку вообще, Ломоносов всегда ставил ученую деятельность, направленную к интересам ​национальным​, выше общей учености; уважая ученых вообще, ​он​ требовал, чтобы ученые, сделавшиеся известными своими трудами в своих государствах, но ничего не сделавшие для России, не пред-почитались русским ученым, которые приносят ​пользу​ своему отечеству. Поэтому, в проекте нового регламента Академии наук, представленном графу Разумовскому в 1764 г.²³⁸, он положил, что президент Академии должен быть «природный россиянин», вице-президент «из ординарных академиков, служивших в Академии не малое время, и показавших свое в науках отменное знание изданными в свет сочинениями», что и вообще академики постепенно должны набираться ​из русских. Приготовлять же академиков из русских он предлагал чрез посылку за границу студентов академического университета. 2-го июня 1764 г. он ​сделал​ представление в ​ака​демическую​ канцелярию «об отправлении студентов в чужие край», в котором, между прочим, писал: «чрез многие опыты ​изведано​, сколько трудов и хлопот стоит Академии выписывание иностранных членов, также и отпуск оных не всегда без ​досад​ и нарекания бывает. Сверх же того, много времени миновать еще должно, пока Академия своими природными профессорами наполнится, как то пример минувшего времени показывает». Указав затем на семь человек из студентов, окончивших курс в академическом университете, он говорит: «Представляю, чтобы помянутых студентов послать для научения разных наук и чтобы видеть в разных землях академии и знатных ученых людей... А где и чему учиться и как должно в чужих краях, о том дать им указ с инструкциею. А в ​сочиняющемся​ новом ​стате​ и регламенте положить, чтобы на академической сумме всегда содержать природных российских студентов за морем не меньше десяти человек. И так сие мое представление ​обще​ туда ​представляется, чтобы о выписывании вновь и о приеме иностранных профессоров беспрочное​ почти старание вовсе оставить, но крайнее положить попечение о научении и произведении собственных природных и домашних, которые бы служили, ​назад​ не ​огля​дываясь​ и не угрожая контрактом и взятием ​абшита. А паче всего служили бы к чести отечеству, которой от иностранных нашему народу приписывать невозможно»²³⁹.

В основе всей этой реформаторской деятельности ​Ломоносова, всех этих стремлений, требований, планов и ​проектов​ лежала пламенная любовь к науке и глубокое патриотическое чувство, побуждавшее его ратовать за утверждение наук в России. Известно, какое горячее письмо он написал к Шувалову по случаю смерти профессора физики ​Рихмана​, которого убило громом во время производства опытов над электричеством. Страшно пораженный внезапною ​смертию​ ​Рихмана​, он всего больше боится того, чтобы его смерть в непросвещенном русском обществе не была ​перетолкована​ ко вреду науки в России. Поэтому сказав, что ​Рихман​ умер прекрасною ​смертию​, исполняя по своей профессии должность, он просит ​Шувалова​ обеспечить вдову его в содержании, чтобы она сына своего, маленького ​Рихмана​, могла воспитать, «чтобы и он такой же был любитель наук, как его отец»²⁴⁰. Когда Шувалову пришла мысль основать в Москве университет, он приветствовал ее с восторгом, предложил свои услуги при составлении плана, просил назначить в плане, сколько возможно, больше профессоров и студентов, советовал немедленно основать при университете гимназию, представляя, что «университет без гимназии, как пашня без семян». После основания московского университета, ​он начал хлопотать об основании такого же университета в Петербурге, составил проект его устава и план его открытия. Представляя этот план Шувалову для поднесения его ​импер​ ​Елизавете​ на утверждение, вместе с новым уставом для Академии наук, и с просьбою о назначении его самого вице-президентом Академии, он писал Шувалову: «Едва принимаю смелость послать Вам сии строки. И ​ноньче​ бы не послал, если бы меня общая польза отечества к тому не побуждала. Мое единственное желание состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение университет, от​куду​ могут произойти бесчисленные ​Ломоносовы​.... По окончании сего хочу только искать способа и места, где бы, чем реже, тем лучше, видеть было персон высокородных, которые мне низкою моею природою попрекают, видя меня как бельмо на глазе»²⁴¹. К сожалению, по причине болезни и смерти императрицы, проект и план Ломоносова остались ​неутвержденными​. Опираясь на чистоту своих намерений и искренность своих убеждений, Ломоносов стремился к достижению своих целей с необыкновенною ​смелостью​ и ​твердостью​, не отступая ни пред какими препятствиями, и не стесняясь никакими отношениями к лицам. «Ежели ж, Ваше ​Высокографское​ сиятельство, – писал он к графу Разумовскому, жалуясь на ​Тауберта​ и разные непорядки в Академии, не соблаговолите сей важной моей долговременной жалобы ​уважить​ и привести в действие в скором времени, то принужден буду принять законную ​смелость​ непременно поступить по ​высокоупомянутому​ монаршему ​указу​, для избавления восходящих наук в нашем отечестве от наглого утеснения » т. е. обратиться с жалобой к самой императрице²⁴². С особенною ​ясностию​ твердость характера Ломоносова выразилась в письме его к ​Теплову​, где он упрекает ​Теплова​ за его покровительство Миллеру​ и ​Тауберту​, представляя последних «​недоброхотами​ российским ученым». «Поверьте, ​Ваше​ Высокородие, я пишу не из запальчивости; но принуждает меня из многих лет изведанное слезными опытами академическое ​несчастиё​. Я спрашивал и испытал свою совесть, она мне ни в чем не ​зазрит​ сказать вам ныне всю истинную правду. Я бы охотно молчал и жил в покое; да боюсь наказания от правосудия и всемогущего промысла, который не лишил меня дарования и прилежания в учении и ныне дозволил случай, дал терпение и благородную ​упрямку​ и смелость к преодолению всех препятствий к распространению наук в отечестве, что мне всего в жизни моей дороже.... Еще уповаю, что Вы не будете больше одобрять ​недоброхотов​ российским ученым. Бог совести моей свидетель, что я сам ничего иного не ищу, как только, чтобы закоренелое ​несчастие​ Академии пресеклось. Буде ж еще так все останется и мои праведные представления уничтожены от вас будут; то я забуду вовсе, что вы мне некоторые одолжения делали. За них готов я вам благодарить приватно по моей возможности. За общую пользу, а особливо за утверждение наук в отечестве и против отца своего родного восстать за грех не ставлю.... Не употребляйте божьего дела для своих пристрастий, дайте возрастать свободно насаждению Петра В. Тем заслужите не только в прежнем прощение, но и не малую похвалу, что вы могли себя принудить к полезному наукам постоянству. ​Чтож до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с ​неприятелями​ наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял за них с ​молоду, на старость не покину»²⁴³. С такою прямотою и ​твердостью​ Ломоносов относился ко всем лицам, не исключая и тех знатных особ, которые были его покровителями, ​напр​, к ​Воронцовым​, Разумовским и ​Шуваловым. Без покровительства ​Шувалова​ Ломоносов пи как не мог бы действовать так свободно и на половину не достиг бы своих целей; ​Шувалов​ постоянно защищал его от всех его врагов, поддерживал все его планы, поощрял его труды. Сознавая это, Ломоносов любил и уважал ​Шувалова​, по в тоже время держал себя по отношении к нему с таким достоинством и ​независимостью​, что в угоду ему не хотел не только поступиться какими-нибудь убеждениями, но и просто смягчить ​напр​. свои враждебные отношения к Сумарокову. Известно его резкое письмо к Шувалову, по поводу попытки ​Шувалова​ помирить его с ​Сумароковым​. «Никто в жизни меня больше не изобидил​, как Ваше Высокопревосходительство. Призвали Вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям.... Вдруг слышу: помирись с ​Сумароковым! т. е. сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, от коего все бегают, и Вы сами не рады. Ваше Высокопревосходительство, имея ныне случай служить отечеству ​спомоществованием в науках, можете ​лучшие дела производить, нежели меня мирить с Сумароковым... Не только у стола знатных господ, или у ​каких​ земных владетелей, дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет»²⁴⁴. В этом отношении ​Ломо​носов представляет собою тип, совершенно противоположный тем поэтам, которые, унижаясь пред знатными особами, унижали и ​искусство​, которому служили. Ломоносов, напротив, значение пауки и литературы хотел основать на значении в обществе самих ученых и писателей, и потому старался упрочить свое положение в обществе. А так как в то время особенное значение и вес в обществе придавали чины, то он требовал награждения своих заслуг чинами, наравне с другими, и горячо протестовал, когда замечал, что его хотят обойти, заботился об увеличении средств к жизни, высоко ценил избрание в члены какого-нибудь ученого заграничного общества и даже хлопотал об этом, справедливо думая, что если правительство хочет возвысить в России науку и образование, то должно обеспечить материальные средства людей, занимающихся наукой, и возвысить их положение в обществе.

Но, при своем раздражительном и страстном характере, Ломоносов во время борьбы с немецкой партией увлекался в крайности и доходил иногда до явных несправедливостей и грубых поступков В официальных документах Академии ​сохранилось​ несколько дел о так называемых «​продерзостях» Ломоносова​. Из них особенно резко выдаются поступки Ломоносова в академической конференции и географическом департаменте, относящиеся к первым годам его службы в Академии наук, а из позднейшего времени обращают на себя внимание его враждебные столкновения с двумя знаменитыми современными историками, ​Миллером​ и Шлецером​. В 1742 г. 17 ноября и 31 декабря из конференции Академии паук были поданы в следственную ​коммиссию​ две жалобы на Ломоносова, что Ломоносов, с некоторыми другими чиновниками «с непозволительным бесстыдством входил неоднократно в палату профессорского собрания и мешал профессорам в отправлении их дела и ​такия​ учинил своевольства, которые чести ​всея​ ​императорския Академии противны». Комиссия​ начала расследование жалоб, а между тем академическая конференция за указанные «​продерзости​» исключила (21 февраля 1743 г) Ломоносова из своих заседаний. Раздраженный этим, Ломоносов произвел новую «​продерзость​», которая в свою очередь еще более раздражила немецких членов Академии и заставила их подать новую жалобу на него. Жалоба эта состояла в том, что Ломоносов 26 апреля 1743 г. «в противность всем честным и разумным поступкам, с крайнею ​наглостью​ и бесстыдством» приходил в ​конференционную​ залу и географический департамент, и, встретив здесь профессора Винсгейма, ​занимавшегося​ в архиве, начал «поносить Винсгейма и всех профессоров многими бранными и ругательными словами, называя их плутами и другими скверными словами бесчестя, чего и писать стыдно». Донося об этом, академики требовали за обиду «знатной сатисфакции», без чего отказывались продолжать свои занятия, указывая в тоже время на ​опасность​, что «без такой сатисфакции никто из иностранных государств впредь на ​убылые​ места приехать не захочет». Рассмотрев указанные ​продерзости​ Ломоносова, ​Комиссия​ приговорила его «к лишению живота или по крайней мере к наказанию на теле и лишению состояния». Этот приговор Комиссии, разумеется, обрадовал всю немецкую партию, которая таким образом надеялась освободиться на всегда от беспокоившего ее русского человека; но её надеждам не было суждено сбыться. С одной стороны, великие дарования и ученая и литературная слава Ломоносова, а с другой то, что нападения его на Академию имели основание в действительном неустройстве Академии, в разных академических беспорядках, что учиненные им продерзости, как ни грубыми они представлялись, не были при тогдашних нравах каким-нибудь небывалым и исключительным явлением в ученой среде, все это спасло Ломоносова от строгого и уничтожающего приговора комиссии. По указу императрицы он был освобожден от телесного наказания «ради довольного его обучения»; положено было только просить ему у профессоров прощения, а за учиненные непристойности в конференции, яко судебном месте, приказано давать ему жалованья в год против положенного оклада только половину. На половинном окладе Ломоносов пробыл полгода. Одним из главных деятелей и участников в этих жалобах на Ломоносова был профессор ​Миллер​, который в то время только что возвратился из сибирской экспедиции²⁴⁵. Очень понятно, что с этого времени Ломоносов стал смотреть на ​Миллера​, как на личного своего врага и врага всех русских ученых. С этого времени начались у Ломоносова и с некоторыми промежутками продолжались до его смерти враждебные отношения к Миллеру. Такие​ отношения, впрочем, были ​поддерживаемы​ и поведением самого Миллера​, который, по отзывам современников, не отличался мягкостью характера и ​гуманностью​ в обращении с русскими​ людьми²⁴⁶. Но так как самые важные столкновения ​Ло​моносова​ с ​Миллером​ и ​Шлецером происходили из за русской истории, то всего уместнее будет сказать о них при рассмотрении трудов Ломоносова по русской истории.

Напряженная, ученая и литературная, деятельность, ​продолжительная борьба с враждебной партией и в тоже время частые увлечения в крайности забвения горя и неприятностей в разгуле, преждевременно расстроили здоровье Ломоносова. Узнав о его болезни, 7 июня 1764 г. импер. Екатерина, с княгиней ​Дашковой​ и некоторыми придворными, посетила его на дому и старалась ободрить и вызвать его к прежней деятельности; но это ободрение, оживив Ломоносова на время, не могло восстановить уже совершенно упавших его физических и нравственных сил. 4 ​апр​. 1765 г. он скончался.

Значение Ломоносова в русской науке и литературе. Еще при жизни Ломоносова, к портрету при его сочинениях, изданных по распоряжению Шувалова в 1757 г., были приложены следующие стихи Поповского²⁴⁷:

«Московский здесь Париасс изобразил витию,

Что чистый слог стихов и прозы ввел в Россию.

Что в Риме Цицерон и что Виргилий был,

То он один в своем понятии вместил,

Открыт натуры храм богатым еговом Россов,

Пример их остроты в науках Ломоносов».

А Сумароков, в эпистоле о стихотворстве, сказал о нем:

«Он наших стран Мальгерб,

Он Пиндару подобен».

В этих громких стихах высказался взгляд современников на Ломоносова: он представляется великим русским поэтом и оратором, подобным древним греческим и римским поэтам и ораторам, но почти ничего не говорится об ученых его заслугах. Точно также односторонне долго смотрели на Ломоносова и писатели и критики последующего времени до Пушкина, продолжая видеть в нем идеал поэта и оратора, и называя его то «российским ​Пиндаром​», то «российским орлом, ширяющимся в облаках». Но со времени Пушкина взгляд на Ломоносова совершенно изменился. «Ломоносов, сказал Пушкин, был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет! он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом. Но в сем университете профессор элоквенции и поэзии не что ​иное​, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, и не оратор, мощно увлекающий. Однообразные и стеснительные формы, в которые он отливал свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжелый. Оды его, написанные по образцу тогдашних немецких стихотворцев, давно уже забытых в самой Германии, утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается.... Ломоносов сам не дорожил своею поэзиею и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах. С каким презрением говорит он о Сумарокове, страстном к своему ​искусству​ . За то с каким жаром говорит он о науках, о просвещении» (следуют указания на ученые труды Ломоносова)²⁴⁸. «Соединяя необыкновенную силу воли с ​необыкно​​венною​ силою понятия, говорит он в другом месте, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. Жажда науки была сильнейшею ​страстию​ сей души, исполненной страстей. Историк, ​ритор​, механик, химик, минералог, художник и стихотворец, он все испытал и все проник»²⁴⁹. После этого отзыва начали столько же унижать ​значение​ Ломоносова в истории русской литературы, сколько прежде его преувеличивали, обращая при этом внимание на его оды и похвальные слова, которые так строго осудил Пушкин, но по-прежнему совершенно забывая то высокое значение Ломоносова в русской науке, на которое указал Пушкин. Только уже в наше время, после столетнего юбилея в 1865 г. стал выясняться настоящий образ Ломоносова, как знаменитого ревнителя и поборника русского просвещения, и признано было, что на Ломоносова нельзя смотреть отдельно только как на поэта, или как на ученого, что в истории русского просвещения одинаково важное значение имеет и ученая и литературная его деятельность.

Ученая деятельность Ломоносова. Главным предметом Ломоносова были естественные пауки, особенно химия и физика, металлургия и ​физическая​ география. Этими пауками он преимущественно занимался в течение первых десяти лет своей службы; с 1749 г., со времени знакомства с ​Шуваловым​, в нем усиливается наклонность к ​занятиям​ словесными науками-историей и словесностью. Но и в это время, до конца жизни, он не оставлял своих занятий по химии и физике. «Что же до других моих в физике и химии упражнений касается, писал он к Шувалову в 1755 г., чтобы их вовсе покинуть; то ​нет​ в том ​ни​ нужды, ни возможности. Всяк человек требует себе от трудов успокоения; для того, оставив настоящее дело, ищет себе препровождения времени картами, шашками, и другими забавами, а иные и табачным дымом... Итак, уповаю, что ​мне​ на успокоение от трудов, которые я на собирание и на сочинение российской истории и на украшение российского слова полагаю, позволено будет в день несколько часов времени, чтобы их вместо бильярду употребить на физические опыты».

Воспитанник ​Вольфа​, Ломоносов вполне усвоил его взгляд на значение науки вообще и в частности науки о природе. Все исследования научные в то время обыкновенно и в Европе начинались вопросами с одной стороны об отношении науки к религии, с другой–о практическом применении науки к жизни. Тем более ​значения​ имели эти вопросы у нас в России, где наука только что начинала появляться и где всякое исследование могло считаться ненужною ​новостью​ или даже опасною ересью. Поэтому необходимость и польза наук и согласие знания с верою были, как указано выше, почти постоянными темами Феофана ​Прокоповича​, ​Кантемира​ и Татищева. ​Эти​ же предметы прежде всего объяснял в своих сочинениях и Ломоносов​. Так, в похвальном слове ​импер​. ​Елизавете​ он указывает па пользу астрономии, физики, географии, истории, философии, медицины, химии и механики²⁵⁰. В программе публичных лекций по физике он говорит: «Кто, разобрав часы, усмотрел изрядные и приятные фигуры частей, пристойное их расположение, взаимный союз и причину ​движения​: не больше ли веселится их красотою, не надежнее ли чает в них постоянного движения, не безопаснее ли полагается на их показание времени, не вящше ли удивляется хитрому художеству и хвалит самого мастера, нежели тот, кто смотрит только на внешний вид сея машины, внутреннего строения не зная? Равным образом, кто знает свойства и смешение малейших частей, составляющих чувствительные​ тела, исследовал расположение органов и движения законы, натуру видит как некоторую художницу, упражняющуюся пред ним без закрытия в своем ​искусстве​»²⁵¹... Начиная лекции по химии, он сказал «Слово о пользе химии», в котором провел параллель между человеком ученым и человеком, ничего не знающим. «Представьте, говорил он, что один человек ​немногие​ нужнейшие​ в жизни вещи, всегда пред ним ​обращающиеся​, только назвать умеет; другой не токмо всего, что земля, воздух и воды ​рождают​, не токмо всего, что ​искусство​ произвело чрез многие веки, имена, свойства и достоинства языком ​изъясняет​, но и чувствам нашим ​отнюд​ не подверженные понятия ясно и живо словом изображает.... Один, думая, что за лесом, в котором он родился, небо с землею его соединилось, страшного зверя, или большое дерево за божество толь малого своего мира почитает; другой, представляя себе великое пространство, хитрое строение и красоту ​всея​ твари, с некоторым священным ужасом и благоговейною ​любовию​ почитает ​Создателеву​ бесконечную премудрость и силу»²⁵². Разъясняя при всяком случае пользу всякой пауки и всякого знания, Ломоносов особенно настаивал на необходимости изучения природы. Основную идею об этом изучении он выразил в «Слове о ​происхождений​ света» в следующем положении: «Испытание природы трудно, однако приятно, полезно и свято. Чем больше таинства её разум постигает, тем ​вящее​ увеселение чувствует сердце. Чем далее ​рачение​ наше в ​оной​ простирается, тем обильнее собирает плоды для потребностей житейских. Чем глубже до самых причин толь чудных дел проницает рассуждение, тем яснее показывается непостижимый всего бытия Строитель. Его всемогущества, величества и премудрости видимый сей мир есть первый общий, ​неложный​ и неумолчный проповедник»²⁵³. Так как многие находили исследования природы опасными для веры, то Ломоносов должен был доказывать, что естествознание согласно с религиею» и вообще объяснить, в каком отношении находятся вера и знание, наука и религия. В Прибавлении к рассуждению: «Явление Венеры, на солнце наблюденное», он говорит: «Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю придти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрования на них вражду ​всклеплет​. А ​благоразумные​ и добрые люди должны рассматривать, нет ли какова способа к объяснению мнимого между ними междоусобия». Указав затем на ​Шестоднев​ Василия В. и Богословие Иоанна ​Дамаскина​, в которых находится много рассуждений о разных явлениях природы, он продолжает: «Так сии великие светильники познание натуры с верою ​содружить​ старались, соединяя его ​снискание​ с ​богодухновенными​ размышлениями в ​однех​ книгах, по мере тогдашнего знания в астрономии. О, если бы тогда были изобретены нынешние ​астрономические​ орудия, и были бы учинены многочисленные наблюдения от мужей, древних астрономов, знанием небесных тел несравненно превосходящих; если бы тогда открыты были ​тысящи​ новых звезд с новыми явлениями; каким бы духовным парением, соединенным с превосходным их красноречием, ​проповедали​ оные святые ​риторы​ величество, премудрость и могущество Божие.... Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой-свою волю. Первая видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря па огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга священное Писание. В ней показано ​Создателево​ благоволение в нашему спасению. В сих пророческих и апостольских ​богодухновенных​ книгах ​истолкователи​ и ​изъяснители​ суть великие церковные учители. А в оной книге сложения видимого мира сего физики, математики, астрономы и прочие ​изъяснители​ божественных, в натуру ​влиянных​ действий, суть таковы, каковы в оной книге пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божескую волю ​вымерять​ ​циркулом​. Таков яге и богословии учитель, если он думает, что на Псалтыри научиться можно астрономии и химии. ​Толкователи​ и проповедники свящ. Писания показывают путь к добродетели​... и благополучие жития, с волею ​Божиею​ согласного. Астрономы открывают храм Божеской силы и великолепия, ​изыскивают​ способы и ко временному нашему блаженству, соединенному​ с благоговением и благодарением ко Всевышнему. Обои ​обще​ удостоверяют нас не токмо о Бытии ​Божием​, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех ​всевать​ между ними плевелы и раздоры»²⁵⁴. Главные сочинения Ломоносова по естествознанию ​следующие​: 1) Слово о пользе химии; 2) Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих; 3) Слово о происхождении света; 4) Слово о рождении металлов от трясения земли; 5) Рассуждение о большей точности морского пути; 6) Явление Венеры, на солнце наблюденное 26 мая 1761г.; 7) Первые основания металлургии и 8) Два прибавления к ним: а) о вольном движении воздуха, в рудниках ​примечаемом​ и б) о слоях земли. Сочинения, написанные на латинском языке: 1) Размышления о причинах теплоты и стужи; 2) Опыт теории о упругости воздуха; 3) Рассуждение о действии химических растворяющих средств вообще; 4) О анемометре, орудии, показующем величайшую скорость какого-либо ветра и купно перемены его направлений. Кроме цельных исследований сохранилось множество планов, проектов, небольших записок и заметок, свидетельствующих о неутомимых разнообразных ​занятиях​ Ломоносова. В делах Академии наук постоянно упоминается об изобретенных Ломоносовым ​машинах​ и снарядах; о заказах, делаемых по его требованию то механику, то столяру, то оптику. Он касался всех вопросов, которые тогда возникали в области естествознания, и решал их самостоятельно и оригинально. Конечно, не все его гипотезы были приняты наукой; его теории волнообразного течения света и образования цветов посредством совмещения частиц не ​оправдались; за то сколько глубоких идей и светлых мыслей ​заклю​чают его исследования о происхождении электричества в воздухе, о молнии и зарнице, о развитии тепла посредством вращательного движения частиц, о происхождении гор от подъема земли силою огня, об образовании месторождений металлов от землетрясений, о возможности определять законы изменения по-, годы, о происхождении северного сияния от электричества. Когда, после определения Ломоносова в ​профессоры​, Академия наук, послала его диссертации в Берлин к знаменитому математику Эйлеру. Эйлер написал Академии: «Все записки Ломоносова по части химии и физики не только хороши, но превосходны, ибо он с такою ​основательностию​ излагает любопытнейшие, совершенно ​неисследованные​ и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в верности его объяснений. При этом случае я готов отдать г. Ломоносову справедливость, что он обладает счастливейшим гением для открытий физических и химических феноменов; и желательно было бы, чтобы все прочие академики были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил Ломоносов . Особенно замечательны были исследования Ломоносова об электричестве, в которых он самостоятельно пришел к тем же выводам, до которых в это время дошел знаменитый Франклин. В 1753 г. было напечатано «Слово Ломоносова о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих». По этому поводу Эйлер писал к ​Шумахеру​: «Сочинение г. Ломоносова об этом предмете я прочел с величайшим удовольствием. Объяснения, данные им относительно столь внезапного возникновения стужи и происхождения последней от верхних слоев воздуха в атмосфере, я считаю совершенно основательными. Недавно я сделал подобные же выводы из учения о равновесии атмосферы. ​Прочие​ догадки столько же остроумны, сколько и ​вероподобны и высказывают в г. авторе счастливое дарование к распространению истинного познания естествоведения, чему образцы, впрочем, и прежде он представил в своих сочинениях.... В 1754 г. тот же Эйлер писал президенту Академий, Разумовскому: «Позвольте мне приложить на Ваше же имя ответ г. Ломоносову по одному весьма трудному предмету физики. Я никого не знаю, кто бы в состоянии был так хорошо разъяснить так запутанный вопрос, как этот даровитый человек, который своими познаниями приносит столько же чести Академии, сколько и всей нации»²⁵⁵. Но не один Эйлер так смотрел на Ломоносова; есть подобные о нем отзывы и других известных ученых того времени: ​Вольфа​, ​Кандамина​, Гейнзиуса, ​Крафта​ и др. Всесторонняя оценка ученых заслуг Ломоносова в области естествознания русскими учеными сделана в нынешнем столетии и особенно по случаю столетнего юбилея Ломоносова в 1865 г. Указывая на разные недостатки в сочинениях Ломоносова, объясняющиеся современным ему состоянием естествознания, они признали в них много глубоких и светлых идей, много таких воззрений, которые в то время были совершенно новыми открытиями и которые не потеряли ​значения​ и в настоящее время. Профессор физики, г. ​Любимов​, в своей статье: «Ломоносов, как физик», говорит: «Ломоносов жадно следил за движением науки, и вскоре после того; как узнал об открытии Франклина, решился сам повторить его опыты и составил целую теорию воздушных электрических явлений, которая во многих пунктах сходится с теориею Франклина, а во многих превышает ее. Замечательно, что Ломоносов составил ​свои​ теоретические взгляды на атмосферные ​электрические​ явления, еще не читая классических «Писем Франклина», которые попались ему под руку, когда уже большая часть «Слова об электричестве» была готова. Со свойственною ему ​восприимчивостью, Ломоносов угадал, в чем состоят главные вопросы в области этого предмета и составил теорию, которая, может быть, превышает все современные ему понятия о воздушном электричестве.... Ломоносов относит северное сияние к числу электрических явлений атмосферы. Он объясняет это явление электричеством, возбуждаемым в воздухе полярных стран от погружения верхнего холодного воздуха в нижний и ​окропляющимся​ в самых высших слоях атмосферы, где оно светится как в пространстве, в котором разрежен воздух. Ломоносов хотел найти связь между явлением грозы и северным сиянием, и пришел к заключению, что в начале осени и в конце лета, обильного грозами, чаще бывают северные сияния, нежели в другое время. Упомянем еще, что, по мнению Ломоносова, зарница принадлежит к одному роду явлений с северным сиянием. Теория северного сияния составлена. Ломоносовым независимо от подобной же теории Франклина, которая им кратко выражена «в Письмах»²⁵⁶. Г. Щуровский в своей речи: «Ломоносов, как минералог и геолог», рассматривая Слово Ломоносова «о рождении металлов от трясения земли» и прибавление к металлургии «О слоях земных», говорит: «Счастливая мысль о происхождении каменного угля из торфяников обыкновенно приписывалась нашему времени, но собственно она принадлежит Ломоносову. Он первый высказался, что каменный уголь образовался из торфа. Мысль эта казалась ему столь естественной, что по-видимому, даже не имела в его глазах особенной важности. Уже спустя несколько лет после Ломоносова, та же мысль была ​защищаема​ ​Вернером, и еще ​позднее известными​ французскими геологами. ​Броньяром​ и Эли де-Бомоном​, пока, наконец, сделалась общим убеждением. Но Ломоносов предупредил нынешнюю теорию образования угля еще в другом отношении: превращение торфяников в каменный уголь, по мнению Ломоносова, должно было происходить при участии подземного огня, след. того же могучего деятеля, который и по нынешней теории почитается самым главным в образовании каменного угля. Мнение Ломоносова относительно янтаря так общеизвестно итак естественно, что никому не приходит на мысль, чтобы можно было думать об этом иначе, нежели как думал Ломоносов. Но в то время, когда жил Ломоносов, на ​многие​ вещи смотрели совсем другими глазами. Большая часть тогдашних ученых принимали янтарь за минерал, либо приписывали ему другое какое-либо происхождение, а не растительное. Ломоносов, напротив, признал янтарь за смолу, истекавшую некогда из растений. Поднятие и обрушение земных пластов Ломоносов объяснял расширительным действием воздуха и серных паров, скоплявшихся в глубоких подземных хлябях и, от времени до времени вырывавшихся оттуда наружу.... Теории Ломоносова, по сравнении с нынешнею, не доставало только одного предположения, именно предположения об огневом происхождении нашей планеты, о том, что земля наша сначала была ​огнежидкою массою и только в течении времени остыла на своей поверхности и покрылась твердою корой; этой теории недоставало только предположения о том, что внутри земли, вместо воспламеняющейся серы, до сих пор находятся огненножидкия и упругие вещества, которые непрестанно стремятся наружу и составляют причину поднятия и разрушения земной коры»²⁵⁷. Академик Д. М. ​Перевощиков​, говоря о наблюдениях Ломоносова и Румовского над «прохождением Венеры чрез солнце 26 мая 1761 г.» замечает: «Оба наблюдателя видели одни и ​теже​ ​физические​ явления; но ​Румовский ни слова не сказал о их причине, а Ломоносов весьма основательно объяснил существованием атмосферы около Венеры. Спустя тридцать лет, после небольшой полемики между ​Шретером​ и В. ​Гершелем​, эти знаменитые астрономы согласились в существовании атмосферы около Венеры, что еще поэме подтвердил ​Араго​. Итак Ломоносову принадлежит честь первого открытия атмосферы около Венеры. По существованию атмосферы около всякой планеты, можно заключить, что она способна для жилища органических существ, и потому Ломоносов объявляет себя последователем Фонтенеля, и текстами из ​отцов​ церкви, Василия В. и Иоанна ​Дамаскина​ доказывает, что учение о множестве миров нимало не противоречит св. Писанию²⁵⁸. «О первых основаниях металлургии Ломоносова» г. ​Борисяк​ сделал такой отзыв. «В воззрениях на ​минералы​ Ломоносов отличается стремлением к самостоятельности, и несмотря на некоторые неверные взгляды – плод тогдашнего состояния науки – он старается отрешиться от господствовавших в ней схоластических предположительных начал.... Взгляд Ломоносова на кристаллы соответствует тому, какой установился в нашем столетии. Подметив сходство кристаллов с кристаллами солей, Ломоносов за долго до знаменитого врача первой французской революции ​Леблана​ высказал верную идею о способе их происхождения и как бы указывает на метод наблюдения над их образованием. Сочинение Ломоносова о металлургии вполне доступно, популярно; номенклатура в нем русская. Появление подобного сочинения в то время, когда у нас существовали горные училища, а не было руководств нельзя считать иначе, как важною общественною заслугою Ломоносова»²⁵⁹. О сочинениях Ломоносова по предмету геологии г. Леваковский в речи своей говорит: «В геологии Ломоносов не был самостоятельным исследователем, передовым двигателем науки.... к чести Ломоносова нужно сказать, что он по взглядам и убеждениям стоял ни сколько не ниже, и во многих случаях и выше своих современников.... Ломоносов первый в России изложил в систематическом виде учение геологии; он перенес ​лучшие​ по тогдашнему времени сведения на русскую почву и дал возможность своим соотечественникам сразу стать в этом отношении​ в уровень с западной Европой»²⁶⁰. Наконец г. ​Ляековский​, оценивая Ломоносова, как химика, и указывая на тогдашнее слабое состояние химии, говорит: «химический читатель трактатов Ломоносова с тем большим удовольствием узнает в нем не только изобретательного экспериментатора и ​обладавшего обширною ученостью руководителя в области химии, но и необыкновенно проницательного толкователя химических явлений. Чтобы прийти к такому заключению, уже достаточно прочитать напр. его Meditationes de caloris et frigoris causa (размышления о причине теплоты и холода) и Dissertatio de actione menatruo- rum chymicorum in genere (раз суждение о химически растворяющих жидкостях вообще). Эти трактаты, между прочим, доказывают, что Ломоносов был естествоиспытатель, пользовавшийся для решения химических вопросов всеми пособиями точных исследований, и геометрическою демонстрациею, и определением объема и веса, и микроскопом, и воздушным насосом. Тут же можно убедиться в большой начитанности Ломоносова и в том, что, не смотря на распространенные тогда понятия о флогистоне, об элементарном огне, его светлый ум верно оценивал те химические факты, которые противоречили этим понятиям»²⁶¹.

В последние годы своей жизни Ломоносов с увлечением занимался мозаикой, на которую он смотрел, как на практическое применение химии. Он хотел мозаикой заменить живопись и видел в ней орудие для украшения монументальных созданий зодчества вековечными изображениями великих людей России. С другой стороны, введением этого ​искусства​ Ломоносов хотел вызвать в России новую отрасль промышленности и торговли, новый важный источник государственных доходов. Сохранились еще проекты Ломоносова» о российской иконографии»... для собрания российской иконологии бывших в России государей обоего пола и всякого возраста; «об экономическом лексиконе», в котором должны быть указаны ​экономические​ богатства России; ​проект​ «академических Ведомостей» на русском языке, которые бы знакомили общество и с трудами русских академиков и с тем, что делалось по науке в Европе; «​проект​ внутренних российских ведомостей», в которых сообщались бы сведения о внутреннем состоянии государства, на основании известий из городов и губерний.

Литературная деятельность Ломоносова. Как ученый по призванию, считавший главным своим делом науку, Ломоносов сначала занимался литературой только в свободное время, писал стихотворения и ​ораторские​ сочинения только по каким-нибудь особенным случаям; серьезно же стал заниматься вообще «словесными науками» уже во вторую половину своей жизни; ​но​, как человек гениальный и при страстной своей натуре любивший ​влагать​ в каждое занятие всю свою душу, он и на сочинения в области литературы положил такую печать силы​ и оригинальности, что ежи производили ​более​ сильное влияние на современников, принесли больше плодов и вообще полумили гораздо большее значение в последствии, чем его специальные ученые сочинения, и поставили имя его во главе новой русской литературы, как её творца, или преобразователя. Наука признала существенною заслугою Ломоносова в области русской литературы то, что он усовершенствовал русский литературный, прозаический и стихотворный язык, написал грамматику русского языка и первую ​риторику​ на русском языке и дал образцы красноречия и поэзии в разных родах и формах.

Сочинения Ломоносова по языку и словесности. До Петра В. книжным языком был язык славянский, или вернее славяно-русский, потому что с самого же начала славянской письменности, в славянский язык, образцами которого были священные и богослужебные книги, входили постоянно ​русские​ слова и формы речи, как это показывают не только летописные и ​исторические​ сочинения светской литературы, но и ​такие​ духовные сочинения XVI–XVII в. как ​Стоглав​, Домострой и ​Четь​-​минеи​ св. Дмитрия Ростовского, а сочинения литературы светской, как напр. повести, писались разговорным русским языком. С Петра В. литературным языком сделался уже русский язык, во вместе с славянским языком, так что книжная речь представляла в себе чрезвычайно странную пеструю смесь слов и оборотов славянских, русских и иностранных, вошедших с реформою из разных европейских языков. Ломоносов в сочинении «О пользе книг церковных в российском языке» (Сочин. 1, 527–535) определил надлежащее место славянского языка и значение его для русского, указал, в каких сочинениях должно употреблять славянский и в каких ​русский​ язык и на различном их употреблении основал, следуя теории Аристотеля и Квинтилиана​, различие трех стилей в литературе-«высокого, среднего и низкого​». «Церковно-славянский язык, говорят он в указанном сочинении, весьма много обогатился чрез перевод книг священных, богослужебных и отеческих с богатого греческого языка, на котором явилось столько превосходных сочинений духовного и светского красноречия. Поэтому из церковно-славянского языка мы можем умножать довольство российского языка. Обогатившись от церковных книг, русский язык имеет «разные степени»-высокой, посредственной (средний), и низкой, ​происходящие​ от трех родов речений». К первому роду относятся те слова, которые у древних славян и ныне у русских употребляются, каковы ​напр​. «Бог, слава, рука, почитаю; во второму роду принадлежат те церковно-​славянские​ слова, которая хота мало употребляются в разговорах, однако всем понятны, напр. «​отверзаю​, Господень, насажденный ; к третьему роду относятся русские слова, которых нет в церковных книгах, напр. «ручей, говорю, который, пока, лишь». От этих трех родов слов происходят в русском ​языке​ «три стиля – высокий, посредственный (средний) и низкий». Первый стиль образуется из речений славено-российских, употребляемых в обоих наречиях –славянском и русском. Этим стилем должно писать поэмы, оды, ​прозаические​ речи о важных материях; этим стилем русский язык преимуществует пред многими нынешними европейскими языками. «Средний стиль» должен состоять из речений русского языка, хотя в нем можно с ​осторожностью​ употреблять и ​славянские​ слова, только чтобы слог не казался надутым. Этим стилем должно писать все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово (впрочем. в тех местах, где нужно изобразить геройство и высокие мысли, может быть употребляем и первый стиль), стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги, элегии; в прозе этим стилем составляют «описания достопамятных дел и учений благородных». «Низкий стиль» образуется из речений третьего рода; этот стиль употребляется в комедиях, увеселительных эпиграммах и песнях, в ​прозе​-в дружеских письмах и описаниях обыкновенных дел; в этом стиле могут быть ​употребляемы​ и простонародные слова. Но, кроме того, что из церковно-славянского языка мы заимствуем множество слон для изображения высоких и важных идей, чрез этот язык мы соединяемся со всеми ​славянскими​ народами, которые, хотя разделены от нас иноплеменными языками, но употребляют одни и те же церковные книги. Благодаря также церковным книгам, мы до сих пор можем разуметь язык старых книг, дошедших до нас от времен Владимира. Указав на такую пользу церковно-славянского ​языка​, Ломоносов советует прилежно читать ​церковные​ книги. Старательным и искусным употреблением церковно-славянского языка, вместе с русским, можно «отвратить те ​дивия​ и странные слова, которые входят к нам из чужих ​языков​ и искажают красоту нашего языка». Но последователи Ломоносова, как справедливо замечает при этом академик Грот, усвоив себе его уважение к ​церковнославянским​ книгам, но не обладая его ​сдержанностию​ в обращении с языком, обезобразили письменную речь злоупотреблением ​славянизмов​²⁶².

Определив отношение pyccкого ​языка​ к славянскому, ​Ломоносов​ позаботился установить основные формы русского языка в своей «Российской грамматике». После грамматики Ададурова «весьма не ​совершенной» это​ была первая настоящая грамматика русского языка. Изданная в 1755 г., она в течение полувека была единственною русскою грамматикою, до издания грамматики Академией наук в 1802 г. В посвящении своей грамматики Павлу Петровичу, Ломоносов, изображая достоинства русского языка, замечает: «Карл пятый, римский император, говорил, что ишнанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с ​неприятелями​, итальянским с женским полом говорить прилично. Но, если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со ​всеми​ оными говорить пристойно. Ибо ​нашел бы в нем великолепие испанского, ​живость​ французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка» (Сочин. 3, 250). Далее, объясняя необходимость научения грамматики, он прибавляет: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, не основательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики. И хотя она от общего употребления языка происходит; однако правилами показывает путь самому употреблению». (Там же, стр. 250–251). Вся грамматика Ломоносова состоит из 6-​ти​ наставлений. Первое наставление имеет значение общего введения в грамматику. Грамматика, по учению Ломоносова разделяется «на общую и особливую». «Общая» грамматика есть философское понятие всего человеческого слова, а «особливая», какова российская, есть знание, как говорить и писать чисто российским языком, по лучшему рассудительному его употреблению». В первом наставлении кратко изложены некоторые понятия из общей грамматики о значении и происхождении частей речи, которые разделяются на главные и служебные. В следующих затем пяти наставлениях изложены законы и формы изменения частей речи²⁶³. «Надобно согласиться, говорит Грот, что этот план чрезвычайно прост и разумен. Главным источником понятий о живей речи и вообще языке послужили Ломоносову древние писатели, Аристотель, ​Квинтилиан​, ​Донат,​Присциан​, а может быть еще и другие... Нет сомнения, что Ломоносов был знаком с ​пиитикою​ Аристотеля, след. ​многие​ понятия о языке мог почерпнуть непосредственно из этого источника; ​другие​ мог заимствовать из латинских ​грамматиков​, или и из писателей нового времени, которые, разумеется, сами также более ​или менее пользовались древними... Не смотря, ​однакож​, на некоторые черты сходства, ​указывающие​ на заимствования в грамматике Ломоносова... труд его есть вполне самостоятельный и зрело обдуманный плод внимательного изучения. Грамматика Ломоносова ​оригинальна​ и по своему расположению и по самой разработке законов языка... Русские в праве гордиться появлением у себя в средине XVIII столетия такой грамматики, которая не только выдерживает сравнение с однородными трудами за тоже время у других наг родов, давно опередивших Россию на поприще науки, но я обнаруживает в авторе удивительное понимание начал языковедения»²⁶⁴. Но еще прежде русской грамматики, издание которой было остановлено другими занятиями, Ломоносов издал «Риторику», под заглавием: «Краткое руководство к красноречию, книга первая, в которой содержится Риторика, ​показующая​ ​общие​ правила обоего красноречия т. е. оратории и поэзии». Руководство это должно было состоять из трех частей: «Общей риторики», излагающей ​общие​ правила красноречия, ​или​ словесности т. е. прозы и поэзии; «Оратории», в которой излагаются правила составления ораторских речей и других форм ​прозаи​ческих​ сочинений и «​Пиитики​», в которой содержатся правила стихотворства и составления разных форм ​поэтических​ сочинений. Ломоносов успел издать только первую часть т. е. «Общую риторику, в которой говорится: 1) об источниках риторического изобретения, 2) об украшении риторического содержания, или изобретенных идей посредством ​тропов​ и фигур, и 3) о ​расположении​ риторического содержания по формам ​хрий​, силлогизмов в разговорах, описаниях, повествованиях и речах. Риторика Ломоносова составлена по образцу классических ​риторик​ ​Кауссина​, ​Помея​ и ​Годшеда, употреблявшихся в то ​время​ во всех европейских школах, и сама по себе не заключала ничего оригинального; важное её значение состояло в том, что она написана была на русском языке (​прежние​ риторики писались на латинском языке, иногда с славянским переводом) к что каждое её правило и каждая форма речи, прозаической к стихотворной, были объяснены примерами на русском языке из разных образцовых сочинений древних и новых писателей, духовных и светских, ​Гомера​, ​Виргилия​, ​Димосфена​, ​Цицерона​, Плиния младшего, ​Сенеки, Марциала​, Василия В., Григория Богослова, Иоанна ​Златоустого​, Камоэнса (из ​Лузиады), Мосгейма, Эразма​ Роттердамского и др. «Замечательно, говорит Пекарский, в этой риторике и то, что переводчиков и авторов всех возможных примеров и образцов совмещало в себе одно лице-Ломоносов»²⁶⁵.

Ломоносов не ограничивался одной теорий. Утверждая формы русского языка и русского красноречия правилами грамматики и риторики, он в тоже время давал образцы литературного языка и красноречия. К ним, кроме указанных примеров в риторике, относятся разные рассуждения и особенно похвальные слова и речи Ломоносова. Во всех ​историках​ лучшими образцами красноречия всегда представлялись два похвальных слова ​импер​. ​Елизавете​ Петровне и Петру В. Похвальное слово ​Елизавете​ Петровне было сказано Ломоносовым сначала в торжественном собрании Академии наук в день тезоименитства императрицы 6 сентября 1749 г. За это слово императрица подарила Ломоносову дачу Коровалдай на финском берегу. Ломоносов принял этот подарок, как знак покровительства императрицы в лице его наукам; он повторил похвальное слово в день восшествия императрицы на престол 26 ноября 1749 г., присоединив к нему похвалу наукам, которым покровительствует императрица. Подобно всем ораторским речам, Слово состоит из приступа, разделения, изложения и заключения. В приступе изображается радость всей России, празднующей восшествие императрицы на престол. «Если бы в сей пресветлый праздник, слушатели, в которой, под благословенною державою всемилостивейшия государыни нашей​ покоющиеся​ многочисленные народы торжествуют и веселятся о преславном её на всероссийский престол воссшествии​, возможно было нам, радостью восхищенным, вознестись до высоты толикой, с которой бы могли обозреть обширность пространного её владычества, и слышать от восходящего до заходящего солнца беспрерывно ​простирающиеся восклицания и воздух наполняющие​ именованием ​Елизаветы​; коль красное, коль великолепное, коль радостное позорище нам бы открылось»²⁶⁶. В разделении перечислены те добродетели императрицы, которые автор намерен изобразит в Слове; в изложении, составляющем главную часть и содержание Слова, рассматривается отдельно каждая добродетель: благочестие, мужество, великодушие, мудрость, человеколюбие, милосердие и щедрость. Прославляя покровительство императрицы наукам, Ломоносов изображает пользу наук, и за тем представляет саму императрицу говорящею учащемуся юношеству: «Обучайтесь прилежно: Я видеть Российскую академию, из сынов российских состоящую, желаю; поспешайте достигнуть совершенства в науках. Сего польза и слава отечества, сего намерение моих родителей, сего мое произволение требует. Не описаны еще дела моих предков, и не воспета по достоинству ​Петрова​ великая слава. ​Простирайтесь​ в обогащении разума и в украшении российского слова. В пространной моей державе ​неоцененные​ сокровища, которые натура обильно произносит, лежат потаенны и только искусных рук ожидают: прилагайте крайнее ​старание​ к естественных вещей познанию, и ревностно старайтесь заслужить мою милость»²⁶⁷. В заключении Слова Ломоносов делает обращение к императрице с желанием, чтобы она всегда украшалась своими добродетелями.-Похвальное слово Петру В. сказано Ломоносовым 26 апреля 1755 г. В этом Слове Ломоносов прославляет дела Петра В. и с похвалою ему соединяет похвалу и его дочери, ​импер​. ​Елизавете​ Петровне, которая явилась подражательницею его делам. Кроме приступа и заключения, Слово состоит из 3-х частей. В 1-й части изображаются дела Петра В.: распространение наук в России, устройство войска и флота, воинские подвиги и ​гражданские​ учреждения; во 2-й части-трудности, ​какие​ испытал Петр при совершении этих дел: опасности во время путешествий по Европе, ​стрелецкияе возмущения, предательство ближних, коварство внешних врагов; в 3-й части – добродетели Петра: благочестие, мудрость, великодушие, мужество, правосудие, снисходительность, трудолюбие. При этом, изображая разнообразную деятельность Петра, Ломоносов говорит: «Я в поле меж огнем; я в судных заседаниях меж трудными рассуждениями; я в разных художествах между многоразличными махинами; я при строении городов, пристаней, каналов, между бесчисленным народа множеством; я меж стенанием валов Белого, Черного, Балтийского, Каспийского моря и самого Океана духом обращаюсь; везде Петра В. вижу в поте, в пыли, в дыму, в пламени; и не могу сам себя уверить, что один везде Петр, но не многие, и не краткая жизнь, но лет тысяча. С кем сравню великого государя? Кому уподоблю нашего героя?... Часто размышлял я: каков Тот, который ​всесиль​ным​ мановением управляет небо, землю и море; ​дхнет​ дух Его, и потекут воды; прикоснется горам, и вовдымятся. Но мыслям человеческим предел предписан! Божества постигнуть не могут! Обыкновенно представляют Его в человеческом виде. Итак, ежели человека, Богу подобнаго, по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра В. не обретаю»²⁶⁸. Образцом при составлении этого Слова служил для Ломоносова Панегирик Траяну Плиния младшаго, который в нем возвел Траяна в божество; из этого панегирика Ломоносов заимствовал некоторые места и между прочим приведенное сейчас языческое, совсем не свойственное христианскому поэту, сравнение Петра с божеством.

В этих похвальных словах, как и в других ораторских произведениях, Ломоносов следовал теории классического красноречия, по которой ​ораторские​ речи должны были составляться высоким слогом, и в строении речи подражал латинским и немецким образцам; отсюда в них длинные периоды с глаголами на конце и со множеством вводных, придаточных и дополнительных предложений; отсюда в них вообще тот утомительный и тяжелый ход речи, на который указал Пушкин. Но совершенно другой характер имеют строй речи и язык Ломоносова в разных его ученых сочинениях, в его письмах, записках, в равных проектах и ​планах​, в которых он не считал нужным следовать теории и утвердившимся образцам, а писал по требованиям своего гения. В этих сочинениях, которые собственно и нужно считать образцами языка и слога Ломоносова, русская речь отличается ​краткостью​, простотою, ​естественностью​ и ​близостью​ к речи разговорной. Язык в них богат сильными, меткими и оригинальными словами и оборотами. Видно, что Ломоносов обладал глубоким знанием и русского народного, и церковно-славянского и книжного литературного языка. Язык в этих сочинениях и составляет одну из существенных заслуг Ломоносова в русской литературе.

В области поэзии главная ​заслуга​ Ломоносова состоит также в усовершенствовании поэтического, или стихотворного ​языка​. «В Письме о правилах российского стихотворства», приложенном к Оде на взятие ​Хотина​, он указал, что «российские стихи надлежит сочинять ​по​ Природному ​нашего​ языка свойству; а того, что ему весьма не свойственно, из других языков не вносить; что силлабическое стихосложение, наблюдающее только то, чтобы стих состоял из ​одинакого​ количества слогов, не обращая внимания на то, какие будут эти слоги, долгие или короткие, противно русскому языку, что природа русского Языка требует размера тонического, ​основывающегося​ на различии и равномерном употреблении слогов долгих и коротких; что долгими в русском языке следует называть только те слоги, над которыми стоит «сила» т. е. ударение; что в русском языке мы имеем неисчерпаемое богатство долгих и кратких речений, и потому можем употреблять в своем стихосложении все двухсложные и трехсложные стопы и все роды стихов, употребляемых у греков, римлян и немцев: ямбический, анапестический, смешанный из анапестов и ямбов, хореический, дактилический, смешанный из хореев и дактилей; что русскому стихосложению свойственны не одни женские рифмы, которые до сих пор употреблялись в нем, по образцу силлабического польского стихосложения, но и мужеские и тригласные; что для большей красоты и разнообразия мужские, женские и тригласные рифмы могут быть перемешиваемы между собою.

Поэтические сочинения Ломоносова. Но указать правила стихосложения еще не много значило; почти ​те же​ самые правила указывал и Тредьяковский. Важно было то, что Ломоносов подтвердил и объяснил эти правила своими собственными стихотворениями, в которых он представил образцы равных форм поэзии. Он написал 11-​ть​ од духовных, 8-​мь​ из них составляют переложения псалмов; содержание 9-й взято из книги ​Иова​; 10-я утреннее размышление о ​Божием​ величестве; 11-я- вечернее размышление о ​Божием​ величестве, по случаю северного сияния; 19-​ть​ од похвальных; Ода на ​счастье​, перевод оды ​Руссо​; 50-т похвальных надписей, написанных по равным торжественным случаям; 13-​ть​ мелких стихотворений, заключающих в себе ​экспромты​, послания к ​импер​. ​Елизавете​ и Екатерине и вельможам; две песни эпической поэмы «Петр В.»; две трагедии «Тапира и Селим» и «​Демофонт​» в послание к Шувалову о пользе стекла.

Таким ​обраэом​ Ломоносов писал во всех родах поэзии; но всего более удалась ему ода, которая была более ​сродна​ его лирическому таланту и более сообразна с обстоятельствами того времени. Он считался представителем русской классической оды, как ​Херасков​-представителем эпической поэмы, а ​Сумароков​- классической трагедии. На одах Ломоносова вполне отразились ваг вообще указанные выше свойства ложноклассического направления, так и в частности черты ложно-классической оды. ​Образцом​ оды для Ломоносова были оды ​Пиндара​ и Горация и французских и немецких писателей, подражавших этим поэтам. Первым его стихотворным опытом, как выше указано, был перевод оды ​Фенелона​ «На уединение»; первая подражательная ода «На взятие ​Хотина​** написана по подражанию современному немецкому поэту, ​Гюнтеру​. Чувство религиозное и патриотическое, любовь к природе и науке были источниками поэтического одушевления Ломоносова В тяжелых обстоятельствах своей жизни, исполненной борьбы и всякого рода лишений и страданий, физических и нравственных, Ломоносов любил обращаться за утешением к вере и искал облегчения в песнопениях Давида, в страдальческой жизни ​Иова​; он переложил несколько псалмов в стихи и написал оду из книги ​Иова. Некоторые его псалмы, как то: ​Псал​. XIV: Господи, кто обитает в светлом доме, выше звезд.. и ​Псал​. CXLV: Хвалу Всевышнему Владыке ​потщися​, дух мой, ​воссылать​... приобрели особенную популярность, были переложены на ноты и долго распевались даже в нынешнем столетии.

Вот несколько стихов из последнего псалма:

«Хвалу Всевышнему Владыке

Потщиса, дух мой, воссылать:

Я буду петь в гремащем лике

О Нем, пока могу вздыхать.

Никто не уповай во веки

На тщетну власть Кназей земных,

Их теж родили человеки,

И нет спасение от них.

. . . . .

. . . . .

Блажен тот, кто себя вручает

Всевышнему во всех делах,

И токмо в помощь призывает

Живущего на небесах».

В Оде из книги Иова (глав ХХХVIII–ХLI) содержится свободное, с некоторыми пропусками, переложение речи Божией к Иову, в которой изображается с одной стороны Божественное всемогущество, а с другой – бессилие и ничтожество человека. В начале оды прибавлено Ломоносовым обращение к человеку, ропщущему в несчастий на Бога:

«О ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек!

Внимай, коль в ревности ужасно

Он к Иову из тучи рок!

Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град блистая

И гласом громы прерывая,

Словами небо колебал,

И так его на распрю звал:

«Сбери свои все силы ныне,

Мужайся, стой и дай ответ.

Где был ты, как я в стройном чине

Прекрасный сей устроил свет;

Когда я твердь земли поставить,

И сонм небесных сил прославил

Величество и власть мою?

Яви премудрость ты свою!

Где был ты, как передо мною

Безчисленны тьмы новых звезд,

Моей возженных вдруг рукою,

В обширности безмерных мест,

Мое Величество вещали;

Когда от солнца воссияли

Повсюду новые лучи,

Когда взошла луна в ночи?

Кто море удержал брегами

И бездне положил предел,

И ей свирепыми волнами

Стремиться дале не велел?

Покрытую пучину мглою

Не я ли сильною рукою

Открыл и разогнал туман,

И с суши сдвинул океан?

Возмог ли ты хотя однажды

Велеть ранее утру быть,

И нивы в день томящей жажды

Дождем прохладным напоить,

Пловцу способный ветр направить,

Чтоб в пристани его поставить».

А в конце оды присоединено наставление переносить несчастия с терпением и надеждою на Бога:

«Сие, о смертный, рассуждая,

Представь Зиждителеву власть,

Святую волю почитая,

Имей свою в терпеньи часть!

Он все на пользу нашу строит,

Казнит кого, или покоит.

В надежд тяготу сноси,

И без роптания проси!»

Как в молодых годах наблюдение над явлениями природы, так и впоследствии ученое их исследование возбуждали в Ломоносове глубокое чувство благоговения и удивления к величию и премудрости Божией. Это чувство ​он выразил в двух одах: «Утреннее размышление о ​Божием​ величестве» и «Вечернее размышление о ​Божием​ величестве, по случаю северного сияния», которые справедливо считаются лучшими его Поэтическими произведениями. Они проникнуты неподдельным религиозным чувствам, исполнены прекрасными картинами природы и написаны легкими, гармоническими ​ямбами​. Вот в какой картине изображены ​восход​ солнца и озарение им всей природы в «Утреннем размышлении о ​Божием​ величестве»:

«Уже прекрасное светило

Простерло блеск свой по земли,

И Божия дела открыло:

Мой дух, с веселием внемли!

Чудяся ясным толь лучам,

Представь, каков Зиждитель самъ!

Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бревно наше око

Могло приблпжившись воззреть;

Тогда б со всех открылся стран

Горящий вечно океан.

Там огненны валы стремятся

И не находят берегов,

Там вихри пламенны крутятся,

Борющись множество веков;

Там камни, как вода, кипят,

Горящи там дожди шумятъ.

Сия ужасная громада

Как искра пред тобой одна.

О коль пресветлая лампада,

Тобою, Боже, возжена,

Для нашцх повседневных дел,

Что ты творить вам повелел»

Особенно замечательно «Вечернее размышление о Божием величестве» по великолепному изображению северного сияния, которое Ломоносов еще в детстве наблюдал на Северном океане, и которое потом, как ученый, объяснял в «Слове о воздушных явлениях, от электрической силы происходящих».

«Лицо свое скрывает день;

Поля покрыла мрачна ночь,

Взошла на горы черна тень;

Лучи от нас склонились прочь.

Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.

Песчинка как в морских волнах,

Как мала искра в вечном льде,

Как в сильном вихре тонкий прах,

В свирепом как перо огне,

Так я в сей бездне углублен

Теряюсь, мысльми утомлен!

. . . . .

Но где ж, натура, твой закон?

С полночных стран встает заря!

Не солнце ль ставит там свой трон?

Не льдисты ль мещут огнь моря?

Се хладный пламень нас покрыл!

Се в нощь на землю день вступил!

О вы, которых быстрой зрак

Пронзает в книгу вечных прав,

Которым малый вещи знак

Являет естества устав!

Вам путь известен всех планет;

Скажите, что нас так мятет?

Что зыблет ясный нощью луч?

Что тонкий пламень в тверд разит?

Как молния без грозных туч

Стремится от земли в зенит?

Как может быть, чтоб мерзлый пар

Среди зимы раждал пожар?

. . . . .

Сомнений полон ваш ответ

О том, что окрест ближних мест:

Скажите ж, коль пространен свет?

И что малейших дал звезд?

Не сведом тварей вам конец:

Скажите ж, коль велик Творец!»²⁶⁹

Другим источником поэтического одушевления Ломоносова было чувство патриотическое. Это чувство его в первый раз выразилось в «Оде на взятие Хотина в 1739 г», потом в «Оде на восшествие на престол императрицы Елизаветы Петровны и выражалась в продолжение всего ее царствования в похвальных словах и одах, которые и дали Ломоносову имя певца Елизаветы. Вот начало оды на взятие Хотина:

«Восторг внезапный ум пленил.

Ведет на верх горы высокой,

Где ветр в горах шуметь забыл,

В долине тишина глубокой.

Внимав нечто ключ молчит,

Которой завсегда журчит,

И с шумом вниз с холмов стремится;

Лавровы вьются там венцы,

Там слух спешит во все концы;

Далече дым в полях курится.

. . . . .

Не Пиид ли под ногами зрю?

Я слышу чистых сестр Музыку;

Пермесским жаром я горю,

Теку поспешно к оных лику.

Врачебной дали мне воды:

Испей и все забудь труды;

Умой росой Кастальской очи,

Чрез степь и горы взор простри,

И дух свой к тем странам впери,

Где всходит день по темной ночи».

После непомерно тяжкого положения во время гнета ​Бирона​ и господства немецкой партии вообще при Анне ​Иоанновне​, кроткое царствование ​Елизаветы​, восстановившей в России просвещение, начатое Петром В., и покровительствовавшей всем русским людям, трудившимся на пользу России, казалось современникам чуть не золотым веком. Мы видели, что в похвальном слове ​Елизавете​ Ломоносов представляет ее наследницею и продолжательницею славных дел Петра, покровительницею русской науки и русского просвещения. Это же выражается и в похвальных его одах. Лучшею из этих од в художественном отношении считается ода на восшествие на престол императрицы, написанная в 1747 г. Ода начинается прославлением тишины, или мира, который Елизавета своим мудрым и кротким правлением доставила России. Этот мир служит источником благоденствия народного вообще и в частности причиною процветания наук.

«Царей и царств земных отрада,

Возлюбленная тишина,

Блаженство сел, градов ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют

И класы на полях желтеют;

Сокровищ полны корабли

Дерзают в море за тобою;

Ты сыплет щедрою рукою

Свое богатство по земли.

Великое светило миру,

Блистая с вечной высоты

На бисер, злато и порфиру,

На все земные красоты,

Во все страны свой взор возводит;

Но краше в свете не находит

Елизаветы и тебя».

Изображая пользу наук, Ломоносов и здесь, также как в Похвальном Слове Елизавете, обращается к учащемуся русскому юношеству:

«О вы, которых ожидает

Отечество от недр своих,

И видеть таковых желает,

Каких зовет от стран чужих,

О ваши дни благословенны!

Дерзайте ныне ободренны

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля раждать».

Оканчивается ода известными стихами в похвалу наук, составляющими перевод одного места из речи Цицерона pro Archia pofita:

«Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В нещастной случай берегут;

В домашних трудностях утеха,

И в дальних странствах не помеха.

Науки пользуют везде*.

Среди народов и в пустыне,

В градском шуму и наедине,

В покое сладки и труде».

Но и в этой лучшей похвальной оде Ломоносова отразилось, как в построении ее по образцу од Пиндара и Горация, так особенно в употреблении мифологических образов, греческих муз, богов и богинь, то ложноклассическое направление, которому он следовал в своих стихотворениях.

В полях кровавых Марс страшился,

Свой меч в Петровых зря руках,

И с трепетом Нептун чудился,

Взирая па российский флаг.

. . . .

Верхи парнасски восстенали,

И музы воплем провождали

В иебесну дверь пресветлый дух...

. . . .

И се Минерва ударяет

В верхи рифейски копием,

Сребро и злаго истекает

Во всем наследии твоем.

Плутон в разселинах мятется,

Что Россам в руки предается

Драгой его металл из гор.

Любовь к науке, заметил Пушкин, была главною ​страстью​ страстной души Ломоносова. Чувство любви к ней, выражавшееся во всей его жизни и во всех его сочинениях, с особенною силою обнаруживалось тогда, когда он видел неуважение к науке, или нападение па нее. С таким чувством написано его послание о пользе стекла. По характеру своему, оно принадлежит к так называемым дидактическим произведениям, в которых поэты XVIII в. любили излагать стихами иногда совсем не поэтические предметы. Но Ломоносов, с увлечением занимавшийся в это время мозаикой, на которую другие нападали, как на бесполезное искусство, написал свое послание о стекле с истинно поэтическим одушевлением. Ближайшим поводом к нему был следующий случай. На обеде у ​Шувалова​, на котором Ломоносов был в кафтане с стеклянными пуговицами, кто-то заметил ему, что стеклянные пуговицы ныне уже не в моде. Ломоносов отвечал, что носит ​такие​ пуговицы не по моде, а из уважения к стеклу, и с одушевлением начал ему объяснять пользу стекла в домашнем быту, в ремеслах, художествах и науках. Эти объяснения так понравились Шувалову, что он посоветовал Ломоносову изложить их в стихах. На этот случай и указывает начало «Послания», заключающее обращение к Шувалову:

«Не право о вещах те думают, Шувалов,

Которые стекло чтут ниже минералов,

Приманчивым лучом блистающих в глаза:

Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.

Не редко я для той с Парнасских гор спускаюсь;

И ныне от нее на верх их возвращаюсь,

Пою перед тобой в восторге похвалу

Не камням дорогим, ни злату, но стеклу.

И как я оное хваля воспоминаю,

Не ломкость лживого я счастья представляю.

Не должно тленности примером тое быть,

Чего и сильный огнь не может разрушить,

Других вещей конечный разделитель;

Стекло им рождено; огонь его родитель».

Затем Ломоносов указывает на те предметы, которые приготовляются из стекла – на разные сосуды, употребляемые в разных случаях, на стекла, зеркала, бисер, очки, зрительные трубы, микроскоп, барометр, электрические машины и проч.

«Когда неистовой свирепствуя Борей

Стесняет мразом нас в упругости свой;

Великой не терпя и строгой перемены,

Скрывает человек себя в толстыя стены.

Он был бы принужден без свету в них сидеть,

Или с дрожанием несносный хлад терпеть.

Не солнечны лучи он сквозь стекло впускает

И лютость Холода чрез тоже отвращает.

–

По долговременном теченьи наших дней,

Тупеет врение ослабленных очей.

Померкшее того не представляет чувство,

Что кажет в тонкостях натура и искуство.

Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг:

Скучнее вечной тьмы, тяжелее вериг!

Тогда противен день, веселие досада!

Одно лишь нам стекло в сей бедности отрада.

Оно способствием искусные руки

Подать нам зрение умеет чрез очки.

Хоть острым взором нас природа одарила,

Но близок онаго конец имеет сила.

Кроме, что вдалеке не кажет нам вещей

И собранных трубой он требует лучей,

Коль многих тварей он еще не досягает,

Которых малый рост пред нами сокрывает!

Но в нынешних веках нам микроскоп открыл,

Что Бог невидимых животных сотворил.

Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы,

И нервы, что хранят в себе животны силы.

Не меньше, нежели в пучине тяжкий кит,

Нас малый червь частей сложением дивит.

Велик Создатель наш в огромности небесной!

Велик в строении червей, скудели тесной!

Стеклом познали мы толики чудеса,

Чем Он наполнил понт и воздух и леса.

Прибавил рост вещей, оно, коль нам потребно,

Являет трав разбор – и знание врачебно.

Коль много микроскоп нам тайностей открыл,

Невидимых частиц и тонких в теле жил!

–

Но что еще? Уже в стекле нам барометры

Хотят предвозвещать, коль скоро будут ветры;

Коль скоро дождь густой на нивах зашумит,

Иль, облаки прогнал, их солнце осушил.

Надежда наша в том обманами не льстится:

Стекло поможет нам, и дело совершится.

Открылись точно им движения светил:

Чрез тож откроется в погодах разность сил.

Коль могут счастливы селяне быть оттоле

Когда не будет зной, ни дождь опасен в поле!

Какой способности ждать должно кораблям,

Узнал, когда шуметь или молчать волнам,

И плавать по морю безбедно и спокойно!

Велико дело в сем и гор златых достойно»²⁷⁰.

Таким образом Ломоносов проникался высоким ​поэти​ческим​ одушевлением, когда приводилось ему писать о предметах, близких его сердцу, хотя бы эти предметы для других и не казались важными и поэтическими; но там, где не было таких предметов, его совершенно покидало вдохновение. Пушкин, мы видели, назвал оды Ломоносова «утомительными и надутыми»; действительно, во многих его торжественных одах поэтическое одушевление нередко смешивается с риторством и отзывается напряжением; рядом с истинным чувством мы встречаем в них и растянутые мысли, преувеличенные ​образы​, неестественные сравнения. Но особенно такими недостатками наполнены его 50 похвальных надписей, которые были написаны большею ​частью​ по заказу, на разные торжественные случаи. Тоже должно сказать и об эпических и драматических его опытах. По подражанию древним эпическим ​поэмам​, Ломоносов хотел написать героическую ​поэму​ «Петр В.»; но написал только две песни. В первой песни изображается плавание Петра В. по Белому морю, во время шведской войны, буря и спасение от неё в ​Унской​ губе, посещение Соловецкого монастыря и разговор Петра с настоятелем этого монастыря о расколе и ​стрелецких​ бунтах. Во второй песни описывается осада и взятие Шлиссельбурга. По желанию ​импер​. ​Елизаветы​, Ломоносов написал две трагедии: «​Тамира​ и Селим» и «Де​мофонт​». Действие ​первой​ трагедии происходит в Крыму. ​Тамира​ – крымская царевна, дочь ​Мумета​, царя крымского; Селим – багдадский царевич. Действие другой трагедии «Демоф​онт​» происходит во ​Фракии. ​Демофонт​ – сын ​Тезея​, царя Афинского. Но эти опыты вышли неудачны; в них нет ни характеров, ни верного изображения страстей. Сохранилось еще несколько сатирических сочинений, указывающих на ​сатирический​ талант Ломоносова. Таковы: гимн бороде и сатиры на Тредьяковского и Сумарокова.²⁷¹

Но, при всех указанных недостатках, стихотворения ​Ло​моносова​ в тоже время заключают в себе столько достоинств, что они сделались образцами подражания для современных и последующих поэтов, дали начало новой школе и установили направление литературы на целый период, продолжавшийся до ​Карамзина​. Конечно, это направление было ложноклассическое, долго вредившее самостоятельному развитию русской литературы; но мы не имеем права обвинять за ​него​ Ломоносова, который не сам создал это направление, а вместе с образцовыми произведениями заимствовал из европейских ​литератур​, в которых оно в это время было господствующим направлением. Современников Ломоносова всего более увлекал его сильный, звучный и гармонический стих; создание такого стиха и составляет существенную его заслугу в области русской поэзии.

Труды Ломоносова по русской истории. Столкновения его с Миллером и Шлецером. Рядом с литературой у Ломоносова шли занятия по русской истории. Русской историей Ломоносов начал заниматься по убеждению ​Шувалова​ и самой ​импер​. ​Елизаветы​, которая выразила желание «видеть российскую историю, его штилем ​написанную​». Но, начав заниматься по возбуждению других, он так увлекся историей, что стал смотреть на нее, как на любимое свое дело, и занимался с такою ​ревностью​, что стремился устранить от вея даже настоящих историков, ​Миллера​ и ​Шлецера​. В 1758 г. он паписал первую часть «Древней российской истории» (от начала российского народа до кончины Ярослава), которая в печати явилась уже после его смерти, в 1766 г.; при жизни же своей он успел издать в 1760 г. только небольшое руководство, под названием «Краткий российский летописец», заключающее в себе перечень великих князей и царей русских, от ​Рюрика​ до Петра В. включительно, и «Родословие российских государей», доведенное до последнего времени. В исторической науке того времени, как и в классической ​поэзии​, господствовало подражательное направление. Как в эпосе образцами для поэтов служили ​Гомер​ и ​Вергилий​, так в истории образцами для историков были ​Геродот​ и ​Тит​ ​Ливий​. Как ​в​ классической поэзии главным элементом считался элемент дидактический, так и на историю смотрели, как на собрание поучительных примеров. «Она дает, говорит Ломоносов, государям примеры правления подданным повиновения, воинам мужества, ​судьям​ правосудия, младым старых разум, престарелым сугубую твердость в в советах... Когда вымышленные (поэтические​) повествования производят движения в сердцах человеческих, то правдивая ​ли​ ​история​ побуждать к похвальным делам не имеет силы, особливо ж та, которая изображает дела ​праотцов​». Не только в стиле и приемах и вообще в форме изложения истории историки старались подражать греческим и римским историкам, во и в ходе и характере самих событий исторических отыскивали сходство с греческой и римской историей, и особенно любили начало своего государства и образованности производить от греческих и римских героев или вообще от знаменитых лиц древности. Начало французского народа и государства приписывалось Франку, потомку ​Гектора​ Троянского; начало английского государства приписывали также троянцу ​Бруту​ и историю Англии вели от времен Трои чрез ​многие​ столетия. История Славян в книге Мавра ​Урбини​ начинается с сына ​Ноева​, ​Иафета​. В Синопсисе ​Гизеля​ помещены разные сказания о древности русского ​народа​ и известия о князе ​Росском​, ​Мосохе​, который был внук Ноя. ​Крекшин​, как выше замечено, в своей истории предками славян также считает ​кня​зей​ ​Росса​ и ​Мосоха​. Подобно тому, и Ломоносов в свой ​исто​​рии​ старался открыть «древность и величество славянского ​народа​» и говорил, что первый русский князь, ​Рюрик​, ​происхо​дит от римского императора, Августа. Самую историю русскую он сравнивал с римской историей и находил между ними большое сходство. «Владение первых римских царей, говорит он, соответствует числом лет и государей самодержавству русских князей; гражданское (т. е. республиканское) правление в Риме подобно разделению России на удельные княжества; единодержавие римских цезарей соответствует самодержавству московских государей. Одно примечаю несходство, прибавляет он при этом, что римское государство гражданским владением возвысилось, а самодержавством пришло в упадок. Напротив, ​разномысленною​ ​вольностью​ Россия едва не дошла до крайняго разрушения, а самодержавством как сначала усилилась, так и после несчастливых времен умножилась, укрепилась и прославилась »²⁷². Весьма понятно, что при таком взгляде на ​ис​торию, как на собрание примеров для прославления предков и назидания потомков, Ломоносов враждебно отнесся к речи ​Миллера​: «О происхождении народа и имени ​Руссов​», в которой первые русские князья, а вместе с ними я начало русского государственного устройства производились от Скандинавов. Мнение о скандинавском происхождении русских князей в первый раз было высказано академиком ​Байером​; но высказанное на латинском языке, в академических Комментариях, оно не распространилось и не обратило на себя особенного внимания. Совсем другая судьба постигла речь ​Миллера​. Речь эта была приготовлена ​Миллером​ ко дню торжественного собрания Академии наук в день тезоименитства ​импер​. ​Елизаветы​ 5 сентября 1749 г.; но собрание было отложено до дня восшествия на престол 25 ноября, а между тем, ​Крекшин​, недовольный ​Миллером​ за то, что он не одобрил его исторических сочинений, распустил слух, что в речи ​Миллера​ находится много такого, что служит к уменьшению чести русского народа. В следствие этого, для рассмотрения речи, была составлена ​комиссия из Ломоносова, Тредьяковского, ​Попова​ и Крашенинникова. Тредьяковский подал о речи такой отзыв, что «сочинитель её по своей системе с нарочитою ​вероятностью​ доказывает свое мнение.... Я не вижу, говорил он, чтобы но всем ​авторовом​ доказательстве было какое ​предосуждение​ России; разве токмо сие одно может быть предосудительно, что в России о России по российски пред Россиянами говорить будет чужестранец и научит их так, как будто они ничего того по ныне не знали; но о сем рассуждать не мое дело». Но Ломоносову, с его патриотической точки ​зрения​, речь ​Миллера​ представилась в другом совершенно виде; он нашел, что она «весьма недостойна и российским слушателям и смешна и ​досадительна​». Ломоносов обвивал ​Миллера​ прежде всего за то, что он опровергает мнение о происхождении россиян от Росса​, Москвы от ​Мосоха​, и весьма мало упоминает о скифах, которых почитать должно за первоначальных жителей в наших ​нынешних селениях, и тем опускает самый лучший случай в похвале славянского народа; ибо нам известно, говорил он, что скифы ​Дария​, персидского царя, Филиппа и Александра, царей македонских, и самих римлян не устрашались, но великие им ​отпоры​ чинили и победы над ними одерживали, посему легко заключить можно, что народ словенский был весьма храбрый, который преодолел мужественных скифов..,. Правда, что г. ​Миллер​ говорит: прадеды ваши от славных дел назывались славянами, но сему во всей своей диссертации противное показывать старается, ибо на всякой почти странице русских бьют, грабят, благополучно скандинавы побеждают; гунны Кия берут с собою на войну в неволю. Сие так чудно, что если бы г. ​Миллер​ умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал столь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя представлен не был». Далее Ломоносов опровергал мнение ​Миллера​, что ​Аскольд​, ​Дир​ и Ольга-имена ​скандинавские​. «О св. Несторе летописце, замечал он, ​Миллер​ говорит весьма ​продерзостно​ и ​хулительно​, так: «ошибся Нестор» и сие неоднократно». Одним словом, Ломоносов представлял, что ​Миллер​ своею речью сознательно и намеренно оскорбил русский народ. После такого отзыва Ломоносова речь ​Миллера​ была еще рассмотрена в общем собрании Академической конференции и также признана «предосудительною России». С этого времени Ломоносов постоянно смотрел подозрительно на сочинения ​Миллера​. В Сибирской истории ​Миллера​ он находил много вещей, печати недостойных, и между прочим не одобрял того, что ​Миллер​ ​Ермака​, покорителя Сибири, называл разбойником; Ломоносову не нравилось также, что ​Миллер​ занимался исследованиями о смутных временах ​Годунова​ и самозванцев – самой мрачной части российской истории, ив чего иностранные народы худые будут выводить следствия о нашей славе. «Или нет, говорил он, других известий и дел российских, где бы по последней мере и добро с худом в равновесии видеть можно было»? «​Миллер​ больше всего высматривает пятна на одежде российского тела, проходя ​многие​ истинные её украшения»²⁷³. Так же враждебно относился Ломоносов и к другому знаменитому историку, ​Шлецеру​, и так же подозрительно смотрел на его занятия по русской истории. Прослужив в Академии наук четыре года адъюнктом, ​Шлецер​ начал требовать себе должности профессора, указывая на то, что ему предлагают кафедру в Геттингенском университете; при этом в доказательство своих занятий представил в Академию два плана: один «Мысли о способе разработки древней русской истории», предлагая написать историю по собраниям и сочинениям Ломоносова, ​Миллера​ и Татищева; другой план-составить популярные руководства по истории, географии и статистике. Но эти планы не ​понравились​ ни ​Миллеру​, которому не хотелось, чтобы ​Шлецер​ остался в Академии и занимался русской историей особенно по русским источникам, им самим издаваемым, ни Ломоносову. Ломоносов доносил Академии, что ​Шлецер​ не имеет надлежащих сведений в русской истории,– «свидетельства иностранных профессоров о знании г. ​Шлецера​ в российских древностях почитать должно не действительными затем, что они сами оных не знают»,-что для ​Шлецера​ в Академии нет места профессора по этой кафедре, что он сам пишет русскую историю²⁷⁴. Узнав, что ​Шлецер​ собирается ехать из России, он сделал донесение в Сенат, что у ​Шлецера​ есть ​русские​ рукописи, издание которых за границею предосудительно для России. Началось дело и продолжалось до воссшествия на престол Екатерины II, которая, по ходатайству защитников Шлецера, Теплова и Тауберта, указом своим определила Шлецера профессором русской истории и в тоже время разрешила ему доступ ко всем рукописям во всех библиотеках.

К занятиям Ломоносова по истории примыкают его планы, ​проекты​ и записки по политической экономии. ​Вышедши​ из народа и хорошо ​понимая​ его нужды и страдания, он стремился по возможности к улучшению его быта. Этому стремлению обязала своим происхождением его Записка Шувалову, в которой назначены для рассмотрения следующие предметы: 1) о сохрании​ и размножении народа; 2) об истреблении праздности; 3) о исправлении нравов и просвещении; 4) о умножении внутреннего изобилия; 5) о купечестве, особливо со внешними народами; 6) о ремесленных делах и художествах; 7) о сохранении военного ​искусства​ и храбрости во время долговременного мира и проч. Эти предметы напоминают ​проекты​ ​Посошкова​ в его сочинении «О скудости и богатстве народном». К сожалению​, в сохранившейся до нас Записке говорится только о первом предмете: «О размножении и сохранении российского народа. Здесь, как на главные причины умаления народонаселения в России, Ломоносов указывает: на браки крестьян в слишком молодые годы и без взаимного согласия, па пострижение слишком молодых вдовых священников в монахи, на разные обычаи, происходящие от суеверия, па слишком крутые переходы от постной пищи к скоромной и на оборот, на недостаток медиков в народе и войске, на общую беспечность русского народа, на побеги людей помещичьих и раскольников в Польшу и ​другие​ места. Средством к умножению народонаселения Ломоносов считает: учреждение богаделенных домов для подкидываемых младенцев, издание и продажу при всех церквах книжек с наставлениями о народном здравии и проч. В письме в Шувалову, при котором посланы были эти соображения​, Ломоносов говорит, что он предлагает их в надежде, что «найдется в них что-нибудь​ к действительному поправлению российского света». Действительно, некоторые ив указанных мер вскоре были употреблены правительством при Екатерине II²⁷⁵. Сохранилась еще Записка об обязанностях духовенства²⁷⁶; но где находятся записки о других, указанных выше предметах, неизвестно.