А.П. Сумароков

Биографические сведения о Сумарокове²⁷⁷. Александр Петрович ​Сумароков​ (род. 1718, ум. 1777 г.) происходил из старой, боярской фамилии. Образование он получил в Кадетском​ корпусе, куда поступил 14 лет в 1732 г. У воспитанников корпуса было обыкновение в свободное от учебных занятий время делать литературные собрания и читать в них свои сочинения. В этих собраниях первоначально и развился в Сумарокове вкус к литературе. Воспитанники писали также поздравительные стихи ​импер​. Анне ​Иоанновне​ на день восшествия её на престол или в новый год. С этих стихов и началась литературная деятельность Сумарокова; первыми его стихами были две поздравительные оды на день нового 1740 года. В Кадетском же корпусе ​Сумароков​ начал писать песни из коих ​многие​ приобрели такую популярность, что, по его словам, были переложены на ноты и распевались «знатными дамами и господами». Но самым важным обстоятельством, которое всего более возбудило его к литературной деятельности и определило самый род и направление этой деятельности, были театральные представления при дворе Анны ​Иоанновны​. Представления эти давались труппою итальянских актеров; но к участию в интерлюдиях, представлявшихся раз в неделю, приглашались и кадеты. Представления так сильно подействовали на Сумарокова, что он сам написал трагедию «​Хорев​», которая была представлена кадетами в присутствии императрицы. Одобрение, какое встретила эта трагедия, определило судьбу Сумарокова; он решился сделаться драматическим писателем. В 1740 г. он окончил курс в Кадетском корпусе и поступил в военную службу, в которой дослужился до бригадирского​ чина. Но значение у современников ​Сумароков​ приобрел не службою, а своею неутомимою литературною ​деятельностью​, как первый драматический писатель и первый директор первого русского театра, как первый литератор, писавший для публики и издававший первый литературный журнал.

Начало русского театра. Сумароков, как первый драматический писатель и первый директор русского театра. Русская драма, как и новоевропейская драма вообще, началась мистериями, или духовными представлениями, еще до времен Петра В. Мистерии эти, появившиеся сначала в Киеве, и перенесенные отсюда в Москву, представлялись и при Петре В., а в духовных школах существовали в течение всего XVIII в., хотя, подвергшись влиянию реформы и нового образования, они утратили свой первоначальный, исключительно религиозный, характер. Царевны, Софья и Наталья Алексеевны, писали трагедии и комедии, заимствуя содержание для них ​из церковной истории и ​житий​ святых. Феофан ​Прокопович​ написал ​трагедокомедию «Владимир», изображающую введение в Россию христианства. При Петре В. представлялись и чисто ​светские​ переводные ​пьесы​. Таковы были: «Доктор принужденный » (Le medicin malgre lui) ​Мольера​, «Сципион Африканский» (с немецкого), «Принц ​Пикель​ ​Гяринг​, или ​Жоделет​», «​Дафнис», «Дорогие​ ​смеянные​» (Les precieuses ridicules) ​Мольера​, «Дон-​Жуан​». Из оригинальных пьес​ к этому времени относятся, как выше указано, «интерлюдии». – При вступлении на престол Анны ​Иоанновны​ при дворе давала представления труппа итальянских актеров, присланная в Петербург, на время коронации, из Дрездена польским королем, Августом. Эти представления так понравились императрице, что в 1735 г. была выписана целая труппа актеров и актрис, между которыми были певцы и певицы, дававшие современные оперы на придворном театре. Во время коронации ​Елизаветы​ Петровны, французская труппа, приглашенная из ​Касселя​, давала оперу ​Метастазио​: «Милосердие ​Тита​»; она и после этого давала трагедии и комедии. В 1757 г. прибыла в Петербург итальянская труппа ​Локателли​ для балета и оперы. ​Елизавета​ любила театр. Она требовала, чтобы все придворные и служащие посещали его. Должностные лица обязывались подпискою быть на всех представлениях, и однажды, когда на французскую комедию явилось мало зрителей, в тот же вечер были разосланы ездовые к более значительным людям с запросом, почему ​они​ не были, и с уведомлением, что впредь за неприезд полиция будет каждый раз взыскивать по 50 рублей штрафу²⁷⁸. Но до 1756 г. в столице не было отдельного театра для русских представлений; представления давались при Кадетском корпусе, на придворном театре, в комнатах самого дворца, и первый отдельный театр явился не в столице, а в провинции–в Ярославле. Сын костромского купца, Волков, разыгрывавший сначала духовные драмы в Московской академии, видевший потом в Петербурге итальянскую оперу и представления трагедий Сумарокова кадетами, составил в Ярославле труппу из своих братьев и детей купцов и подьячих и в кожевенном сарае своего вотчима представил драму «Эсфнрь». Представление так понравилось тогдашнему ярославскому воеводе, ​Мусину​-Пушкину, и помещику ​Майкову​, что они убедили ярославских купцов и дворян построить в Ярославле театр. Театр был построен в широких размерах, так что мог вмещать в себе до 1000 зрителей. Когда узнали об этом в Петербурге, то вытребовали сюда ​Волкова​ с его труппой и заставили сыграть при дворе «​Хорева​* Сумарокова, в присутствии императрицы. Игра ярославских актеров понравилась; но, так как они не имели надлежащего образования, то лучших из них, Волкова, Дмитревского, Шумского и Попова, поместили в Кадетский корпус, для обучения иностранным языкам и словесности. Между тем, в 1756 г. открыт был в Петербурге постоянный русский театр. Первым директором его был назначен ​Сумароков​, а первыми актерами два брата ​Волковы​ – Федор и Григорий, трагик ​Дмитревский​ и комик​ ​Шумский​. Сумароков​, еще до открытия театра, с 1750 г. управлял театральными представлениями в кадетском корпусе и при дворе; в это время, после ​Хорева​, он написал четыре трагедии: «​Гамлет​», «​Сикав​ и Трувор», «​Артистона​» и «​Семира​». После назначения директором, он должен был усилить драматическую деятельность; должность директора театра в первое время состояла не в том только, чтобы управлять театром, но и в том, чтобы поставлять на сцене ​пьесы​ своего сочинения. ​Сумароков​ написал еще четыре трагедии: «​Ярополк​ и ​Димиза​», «​Вышеслав​», «Димитрий Самозванец» и «Мстислав». Всех комедий он написал 12: «Опекун», Лихоимец», «Три брата ​совместника​», «Ядовитый», «Нарцисс», «Приданое обманом», «​Чудовищи​», «Трессотиниус», «Пустая ссора», «Рогоносец по воображению», «Мать, совместница​ дочери», «​Вдорщица​». Директором театра ​Сумароков​ состоял по 1761 г., когда он был уволен в следствие неприятных столкновений с графом ​Сиверсом​, который исправлял должность прокурора при русском театре. Спустя несколько времени после увольнения от должности директора, ​Сумароков​ переселился в Москву и здесь до конца жизни продолжал заниматься литературой. Последние годы своей жизни он провел самым несчастным образом. Рассорившись со всеми своими друзьями и знакомыми и даже с своими домашними, он умер всеми оставленный, в самом бедственном положении.

Трагедии Сумарокова. Лучшими трагедиями Сумарокова у современников считались: «​Хорев​», «​Сикав​ и ​Трувор​», «Семира», «Димитрий Самозванец» и «Мстислав». Сюжет «​Хорева​» взят из баснословных времен Киева. Русский князь Кий разбил киевского князя, ​Завлоха​, овладел Киевом и ваял в плен дочь ​Завлоха​, Оснельду. Но спустя 16 лет, побежденный ​Завлох​, собрав войско, подступил к Киеву и требует выдачи Оснельды. Кий согласен выдать ему Оснельду; но Оснельда полюбила брата Кия, ​Хорева​, который также любит ее взаимно. Мамка А страда говорит ​Оснельде​:

«Княжна! сей день тебе свободу обещает,

В последние тебя здесь солнце освещает.

Завлох, родитель твой пришел ко граду днесь,

И вооружаются ко обороне здесь.

Уж носится молва по здешнему народу,

Что Кий, страшася бедств дает тебе свободу».

На это Оснельда отвечает Астраде:

«О день, когда то так, день радости и слез!

Щедрота поздная разгневанных небес,

Смешенна с казнию и лютою напастью!

Чрез пущую беду отверзся путь ко щастью,

Астрада, мне уже свободы не видать,

Я здесь осуждена под стражею страдать».

Оснельда объявляет ей, что она любит Хорева:

«В печальной сей стране,

О том ли помышлять Оснельде надлежало?

Но ах, вошло во грудь сие змеино жало!

Ты сказывала мне отцово житие,

И многажды при том плачевно бытие,

Как смерть голодная народы пожирала,

И слава многих лет в одну минуту пала.

Благополучный Кий победу одержал,

Родитель мой тогда в пустыни убежал.

А я, в пленение сие низвергшись году,

Не помню ни отца, ни матери, ни роду;

Однако кровь во мне во все шестьнадцать лет,

Как помнить я могу, отмщенье вопиет.

Я сказанное мне плачевно время вижу,

И рода моего убийцу ненавижу.

Но ах! Хорев в те дни хотя младенец был,

Он Кию брат, увы... а мне, Астрада, мил».

О любви Хорева доносит Кию боярин Стальверх, возбуждая в Кие подозрение на счет верности Хорева. Кий призывает Хорева и говорит ему:

«Примай оружие, се долг тебя зовет,

И слава на полях тебя с победой ждет,

Котора много раз венцы тебе сплетала,

Когда твоя рука в народы смерть метала.

Вели в трубы гласить, и на врагов возстань,

Кинь в ветры знамена и исходи на брань.

Ступай и победи и возвратися славно,

Как с Скифские войны под лаврами недавно».

Но Хорев старается отклонить Кия от сражения, указывая на те страшные бедствия, какие производит война:

«Науке бранной ты Хорева сам учил,

Я имя славное тобою получил.

И ты пять лет мне сам свидетель был вседневно,

Страшился ль я когда врагов во время гневно.

Как стал ты немощен, я твой наместник стал,

И воинством уже я сам повелевал.

В трудах и подвигах возрос и укрепился,

И безпокойствовать безскучно научился.

Но сколько воинов смерть алчна пожрала?

Возбудит ли вдовам супругов их хвала,

Что в мужестве своем с мечьми в руках заснули,

И трупы их в крови противничей тонули?

Колико в снедь зверям отцов, супругов, чад

Повержено мечем? колико душ взял ад?

Когда на жертву нас злой смерти долг приносит,

Помрем; но жертвы сей теперь она не просит.

Когда народ спасти не можно без нея,

Мы в пропасть снидем все, и первый сниду я;

Но ныне страху нет народу и короне,

А меч дается нам лишь только к обороне».

Но Кий не верит Хореву и говорит ему:

Нет князь, нейти на брань не ту вину имеет,

Что ты о воинстве печешься и жалеет.

Твою я вижу мысль и чту в уме твоем,

О чем ты сетует в смятении своем:

Ты хочешь, чтоб княжна свободу восприяла».

Кий заставляет ​Хорева​ сражаться с ​Завлохом​, а ​Оснель​​ду​ заключает в оковы. Но, когда ​Хорев​ и наперсник его, ​Велькар​, взяли в плен ​Завлоха, то Кий, убедившись в невинности ​Хорева​, приказал освободить Оснельду; но посланные нашли ее уже умершею; ​Хорев​, узнав о её смерти, ​закалывается​; ​Стальверх​ также оканчивает свою жизнь ​самоубий​ством​²⁷⁹. В «​Синаве​ и ​Труворе​» изображено соперничество в любви двух братьев. Новгородский боярин, Гостомысл обещал выдать замуж дочь свою, ​Ильмену​, за князя ​Синава; но ​Ильмена​ уже любит брата его, ​Трувора​, и сама им любима. ​Трувор​ объявляет ​Синаву​ о своей любви к Ильмене; ​Синав​ и сам сознает нерасположение к себе ​Ильмены​, но не может победить своей страсти. Во время объяснения братья с мечами бросаются друг на друга; но ​Ильмена​ разнимает их. Гостомысл убеждает ​Ильмену​ преодолеть свою страсть и выйти за ​Синава​; она согласилась, но ​Трувор​ не мог пережить своего горя и заколол себя мечем. Когда ​Ильмена​ узнала об этом, то и сама закололась. ​Синав​, считая себя виновником их смерти, хочет также умертвить себя. Он говорит:

«Уже ты все теперь, судьбина, совершила,

Ты все свирепости явил, о рок, на мне:

Представил ты меня тираном сей стране

И злейшей «урией, изверженной из ада:

Я брату недруг стал, изгнал ево из града,

Смутил его весь ум, низверг его во гроб:

И к умножению творимых мною злоб,

Каких и дикие в лесах не знают звери,

Лишил при старости отца любезной дщери,

Героя, коим град сей бедства окончат,

И кто Синава здесь короною венчал:

Без пользы мучил дух красавицы дражайшей,

Горчайшу сделать жизнь из жизни ей сладчайшей,

И от приятнейших Ильмениных очей

На веки отлучил свет солнечных лучей...

Покоясь, учинив конец своей судьбине,

О коль пресчастливы любовники вы ныне!

Вас весь жалеет град, оплакивая вас,

А я стал мерзостью народною в сей час;

Злодейски жалобы с раскаяньем безплодным.

Без жалости уже текут к сердцам народным.

О жесточайше часть! о солнце! небеса!

Какова дождался, о боги, я часа!»

Синав вынимает шпагу и хочет заколоть себя; но Гостомысл и воины вырывают шпагу из рук его. Падая в кресла, Синав говорит:

«О продожители злой горести моей!

Вы отняли мой меч: в нем вся моя отрада.

Жить больше не хочу, отстав любезна взгляда.

Туман от глаз моих скрывает солнца свет,

Уж нет ни Трувора, ни, ах, Ильмеиы нетъ!

Моя кипяща кровь на сердце замерзает,

Или в сей страшный час вселенна изчезаетъ!

О солнце, для чево еще ты мною зримо

Разлей свои валы, о Волхов, на брега,

Где Трувор поражен от брата и врага,

И шумным стоном вод вещай вину

Синава, Которой навсегда его затмилась слава!

Чертоги, где лила свою Ильмена кровь,

Падите на меня, отмстите злу любовь!

Карай мя небо, я погибель в дар приемлю,

Рази, губи, греми, бросай огонь на землк».²⁸⁰

Содержание «Семиры» заимствовано из времен Олега. Уже несколько лет прошло, как Олег взял Киев; но, прежний киевский князь, Оскольд никак не хочет ему покориться, и пользуясь тем, что Олег ему и всем пленным воинам дал свободу, вздумал восстать против Олега и возвратить себе Киевский престол. Он говорит своим воинам:

«Настал нам день искать иль смерти, иль свободы:

Умрем, иль победим, о храбрые народы!

Надежда есть, когда остался в нас живот,

Бессильным мужество дает победы плод.

Не страшно все тому, кто смерти не боится,

Пускай хотя на нас природа ополчится;

Что может больше нам несчастье приключить,

Как только в храбрости нас с жизнью разлучить?

О град родительский, отечество драгое,

Где взрос я в пышности, в веселии, в покое!

Могу ли я забыть, что я в тебе рожден!

О верные раби, отвержен плена бремя!

Настало то судьбой назначенное время,

В которо должны мы вселенной показать,

Что нам не сродственно под игом пребывать²⁸¹.

Планам Оскольда вполне сочувствует его сестра, Семира, не смотря на то, что она страстно любит сына Олега, Ростислава, который хочет жениться на ней. Свою любовь она с полною готовностью приносит в жертву отечеству:

«От знатной крови на свет изведена;

Должна ль а тако быть страстьми побеждена;

Чтоб делали они премены те в Семире,

Какие свойственны другим девицам в мире.

Где жизни хвальные примеры находить,

Коль в княжеских сердцах пороки будут жить?

Иль преимущество имеем пред другими

Одними титлами лишь только мы своими?

Хоть кровь моя горит; но бодрствует мой ум

И проявляется отраве нежных дум.

Безсильствует любовь: ей сердце покоренно:

Но сил лишилося своих не совершенно:

И столько я еще во оном сил брегу,

Что я противиться любви легко могу.²⁸².

Но заговор был открыт Олегу родственником ​Оскольда, Возведом​, которому Оскольд поручил устроить задуманное восстание. Олег заключил ​Оскольда в темницу и приговорил его ​к смерти, если он не покорится. ​Семира просит Ростислава, из любви к ней, спасти ​Оскольда, дав ему возможность бежать из темницы; но Ростислав не может изменить своему отечеству. Тогда Семира, выхватив у него меч, хочет заколоться; Ростислав соглашается исполнить её просьбу и освобождает ​Оскольда. Когда Олег узнал о бегстве Оскольда, то потребовал от ​Семиры​, чтобы она открыла ему, кто освободил Оскольда, угрожая ей ​смертью​; но ​Семира не боится смерти и говорит:

«Не мниш ли, что наш пол к геройству не способен,

И духу мужеску дух женский не подобен,

Что устремляешься мя к трепету привлечь?

Нет робости во мне; твоя бессильна речь»²⁸³.

Желая спасти Семиру, Ростислав сам сознается, что освободил Оскольда. Пораженный этим открытием, Олег впадает в сильнейшую скорбь, и, не смотря на всю свою любовь к сыну, осуждает его на смерть, как изменника. Семира обращается к Олегу с просьбою пощадить сына, указывая на то, что она виновата в его измене:

«Будь правый судиа, но будь и человек!

Представь себе ты, чей отъемлеш ныне век.

Кого даешь на смерть! Сей смерти я достойна:

И мною толь твоя днесь участь безпокойна

Когда бы Ростислав очей моих не знал,

По сей бы день невинен пребывал:

От них отъемли свет! прости любезна сына!

Прости, о государь! вины сей я причина»²⁸⁴.

Трагедия оканчивается рассказом о сражении между Олегом и ​Оскольдом​, во время которого ​Оскольд​ был ранен смертельно. Умирая, он просит Олега простить ​Семиру​ и Ростислава и соединить их брачными узами. Содержание «Мстислава» взято также из русской истории: Тмутороканский князь, Мстислав ищет руки псковской княжны Ольги; между тем Ольга тоскует по киевском князе Ярославе, который считается погибшим па войне. В тоже время первый боярин Мстислава, ​Бурновей​ стремится занять киевский престол и убеждает Ольгу выйти за него замуж. Но вдруг является считавшийся погибшим киевский князь Ярослав. Между Мстиславом и Ярославом происходит спор и борьба за Ольгу. Мстислав угрожает Ярославу пленом, если он не откажется от Ольги. Ольга, желая спасти Ярослава, соглашается выйти за Мстислава, но после брака намерена лишить себя жизни. В это время является наперсник Мстислава, Осад со скипетром в одной руке и с цепями в другой, и предлагает их Ярославу на выбор; Ярослав выбирает цепи. Между тем разнесся слух, что против Мстислава восстали все его подданные; думая, что восстание произведено Ярославом, Мстислав велел казнить его. Но когда открылось, что восстание произведено ​Бурновеем​, который, ищет также руки Ольги и стремится занять киевский престол, то Мстислав отказывается от Ольги и возвращает Ярославу свободу и киевский престол.

В драматическом словаре 1787 г. о Сумарокове сказано: «​Сумароков​ много успел в разных своих сочинениях в рассуждении умягчения нравов и вкус к театру, конечно, от его пера исправлен. До него представления почитались только одними театральными ​игрищами​; а он показал нежность в трагедии, дал почувствовать посмеяние страстей в комедии г. ​Молиера​ и ​протчих​, подражая оным». Современники называли Сумарокова «Российским ​Расином​». Да и сам ​Сумароков​ говорил, что «он явил ​Россам Расинов​ театр, что славу ​Расина​ и ​Вольтера​, ​пиша​ на малоизвестном, хотя и ​пре​красном языке, он оставляет своему праху». Действительно, все трагедии Сумарокова составлены по образцу ложно-классических трагедий ​Корнеля, Расина​ и ​Вольтера​. Трагедии этих трагиков, согласно с господствовавшей в то время ложно-классической теорией драмы, отличаются одним общим характером. В них мы находим постоянно пять действий, подразделенных на множество явлений; строгое соблюдение правил единства времена, места и действия, которые были выведены французской теорией из неправильно понятого характера древне-греческой трагедии, и соблюдением которых хотели придать театральным представлениям более вероятности и близости к действительности; преобладание эпического и лирического элементов над элементом собственно драматическим т. е. длинные рассказы вестников о событиях, происходящих вне сцены, и разговоры наперсников и наперсниц, заменившие собою хоры древней трагедии; заимствование драматических лиц и событий из древних эпох и навязывание древним лицам современных воззрений и вообще несоблюдение исторической верности в изображении исторических лиц и событий; вместо изображения в драматических лицах полного характера или настоящего человека-олицетворение одного какого-нибудь чувства или страсти (главное место между ними занимает любовь), какой-нибудь добродетели, или порока; резонерство героев и героинь, обнаруживающееся в том, что они своя чувства и страсти высказывают в длинных речах и рассуждениях и высоким слогом. Эти же самые черты мы находим и во всех трагедиях Сумарокова; только недостатки образцов в них отразились резче и преувеличеннее. Действующие лица в трагедиях Сумарокова, как во французских трагедиях, заимствованы большею частью из древних времен: ​Хорев​, Кий, ​Оскольд​ из баснословных времен Киева; ​Синав​ и ​Трувор​, Ярослав и Мстислав, ​Ярополк​ и Димитрий Самозванец из древней русской истории; но в этих лицах нет никаких отличительных качеств, свойственных древним временам; они говорят и действуют, как современники Сумарокова. Примером того, до какой степени произвольно обращался ​Сумароков​ с заимствованными откуда-нибудь драматическими сюжетами, может служить, между прочим, его трагедия «Гамлет», о которой он сам же замечает: «Гамлет​ мой, говорит критик, переведен с французской прозы английской Шекспировой трагедии, в чем он очень ошибся. ​Гамлет​ мой, кроме монолога в окончании третьего действия и ​Клавдиева​ на колени падения, на Шекспирову трагедию едва, едва походит»²⁸⁵.​ Драматические​ лица в трагедиях Сумарокова – не характеры и не живые лица, а олицетворения какого-нибудь чувства, пли страсти, любви, ненависти, дружбы и т. п. Эти чувства или страсти до того овладевают действующими лицами, что в них уже не остается места ни каким другим стремлением человеческой природы; Димитрий Самозванец напр. представлен таким не естественным злодеем, что наяву и во сне говорит и думает только о злодеяниях. В 5-м явлении 4-го действия он говорит:

«Блаженная душа идет в объятья Бога;

А мне показана с престола в ад дорога.

Сия последня ночь, ночь вечна будет мне:

Увижу на яву, что страшно и во сне».

Тоже самое он говорит в 1-м явлении 5-го действия:

«Во преисподнюю ступай, душа моя!

Правитель естества! и там рука Твоя!

Исторгнешь мя на суд из адския утробы:

Суди и осуждай за все творимы злобы;

И человечества я враг и Божества;

Против я шел тебя, против и естества.

Весь воздух возшумел: враги вооруженны,

У стен моих палат ярятся приближенны.

А я бессильствую, их наглости внемля.

Все все против меня: и небо и земля.

О град, которым я уж больше не владею,

Достанься ты по мне такому же злодею»

А в конце трагедии, ударяя себя в грудь кинжалом, восклицает:

«Ступай, душа, во ад и буди вечно пленна!

Ах, есть ли бы со мной погибла вся вселенна²⁸⁶.

Русская публика не могла сознавать всех этих недостатков в трагедиях Сумарокова. Она видела в них те же приемы и формы, как и во французских трагедиях: ​Хорев​, ​Синав​ и ​Трувор​, Оснельда и Ксения (в Димитрии Самозванце) напоминали ​Британника​, ​Эдипа​, Заиру и ​Роксану​; ​Ильмена​ походила на ​Альзиру​ ​Вольтера​; рассказ вестника о смерти ​Трувора​ составлен по примеру рассказа ​Терамена​ о смерти Ипполита в ​Федре​ Неудивительно, что русская публика подумала, будто ​Сумароков​ дал ей такую же трагедию, какая была у французов, а в нем самом увидела русского ​Расина​ и ​Воль​тера​. С другой стороны, при указанных недостатках, в трагедиях Сумарокова были и ​хорошие​ качества. В них много живых и горячих сцен; монологи и рассказы действующих лиц часто проникнуты возвышенными чувствами; в их уста ​Сумароков​ ​влагал​ не редко те же ​гуманные​ идеи о свободе, веротерпимости, воспитании и образовании, о власти и управлении государством, ​какие​ тогда проводились в лучших сочинениях европейских ​литератур​. Наперсник Димитрия Самозванца, Пармен​ о папской власти рассуждает:

«Мне мнится, человек себе подобным братъ

И лжеучители рассеяли разврат;

Дабы лжесвятости их черни возвещались

И ко прибытку им их басни освящались.

Сложила Англия, Голландия то бремя

И полгермании; наступит скоро время,

Что и Европа вся откинет прежний страх,

И с трона свержется прегордый сей монах,

Который толь себя от смертных отличает,

И чернь которого как Бога величает»²⁸⁷.

Князь Галицкий, Георгий о фанатизме папистов в Америке говорит:

«Постраждег так Москва, как страждет новый свет.

Там кровью землю всю паписты обагрили,

Побили жителей, вставших разорили;

Средь их отечества стремясь невинных жечь,

В руке имея крест, в другой кровавый меч.

Что с ними делалось внезапной их судьбине,

От паны будет то тебе, Россия, ныне».

Мстислав в разговоре с Осадом развивает мысль Монтескье, что честь должна служить основой славы и всех геройских подвигов:

«Мне честь моя велит покорствовать судьбе;

Но сердце одному покорствует себе.

О, честь единственный источник нашей славы,

На коей истины основаны уставы,

Геройска действия и общей пользы мать!

Сильна едина ты сан царский воздымать.

Коль нет тебя с царем, он Божий гнев народу,

И скиптр его есть меч, возъятый на свободу»²⁸⁸.

В Хореве князь Кий представляет такой идеал князя правителя:

«Хочу равно и лож в истину внимать,

И слепо никого не буду осуждать.

Мятусь, и лютого злодея видя в горе.

Князь кормщик корабля, власть княжеская море,

Где ветры, камни, мель препятствуют судам

Желающих пристать к покойным берегам.

Но часто кажутся и облаки горами,

Летая вдалеке по небу над водами,

Которых кормщику не должно обегать;

Но горы ль то иль нет, искуством разбирать.

Хоть все б вещали мне, там горы, мели тамо,

Когда не вижу сам, плыву без страха прямо»²⁸⁹.

Сам Хорев говорит:

«Те люди, коими законы сотворенны,

Закону своему и сами покоренны»²⁹⁰.

Ксения в Димитрии Самозванце считает «блаженным на свете того порфироноснаго мужа,

Который не теснит свободы наших душ,

Кто пользой общества себя превозвышает,

И снисхождением сан царский украшает,

Даруя подданным благополучны дни:

Страшатся коего злодеи лишь одни»²⁹¹.

Князь Мстислав, выражая намерение сделаться добрым внязем и благодетельным правителем своего народа, говорит:

А я перестаю быть горестей содетель.

Цвети под скипетром Мстислава добродетель!

Я должности одной хочу себя предать,

И без утех любви народом управлять.

Предписывать ему полезные уставы.

Ликуйте подданны во дни моей державы!

Я буду вам отец, вы будьте чада мне,

Свободны, веселы живуще в сей стране.

Никто не трепещи под областью моею!

Я милости к одних злодеям не имею»²⁹².

В трагедии «Сикав и Трувор», Гостомысл поучает:

«Где должность говорит, или любовь к народу,

Там нет любовника, там нет отца, ни роду.

Кто должности своей хранение являет,

Храня ее в бедах, свой дух успокояет;

Страдая за нее, когда он помнит то,

За что он мучится, вся мука та ничто.

Коль чистая душа не хочет быть превратна,

За добродетели и мука ей приятна»²⁹³.

Комедии Сумарокова. О комедиях Сумарокова в драматическом словаре сказано, что «он дал почувствовать посмеяние страстей в комедиях г. ​Молиера​ и ​протчих​». Действительно, и в комедиях ​Сумароков​ также подражал французским комикам и в особенности ​Мольеру​. Лучшими комедиями Сумарокова считаются «Опекун» и «Лихоимец»; но главное лице в Опекуне – Чужехват списано с ​Тартюфа​, а ​Кащей​ в Лихоимце – с ​Гарпагона​ ​Мольера​. И ​другие​ комедии составляют большею ​частью​ переделку комедий ​Мольера​. Комедия «Приданое обманом» переделана из комедии ​Мольера​ «La malade imaginaire»; комедия «Рогоносец по воображению» есть подражание комедии «​Ье​ соси imaginaire»; в комедиях «Пустая ссора» и «​Вдорщица​» есть черты ​Мольеровых​ комедий Les precienses ridicules, Les facheux и др. Но в заимствованные сюжеты и формы, ​Сумароков​, подобно ​Кантемиру​, вставлял картины из русской жизни, осмеивал пороки и недостатки, глупости и предрассудки русского общества, с целью исправить или очистить русские нравы. В комедии «​Чудовищи​» ​напр​. изображается ​петиметр​ того времени, под именем «​Дюлижа​». ​Дюлиж​ презирает все не французское. Когда ​Бармас​, не имеющий понятия об иностранных языках, думает, что фразы, которые ​Дюлиж впле​тает в свою речь, ​немецкие​, то ​Дюлиж​ страшно оскорбляется: «Что? вы думаете, что я говорю по немецки? Quelle pens6e! quelle impertinence! чтоб я этим языком говорить стал*! Услышав об Уложении, он спрашивает: «​Уложенье​! Что это за зверь?... я не только не хочу знать ​русския​ права, я бы русского и языка знать не хотел. Скаредный язык!... Для чего я родился русским? о натура! не ​стыдно​ ль тебе, что ты, произведя меня прямым человеком, произвела меня от русского отца»! О своих достоинствах ​Дюлиж​ говорит так: «Научиться этому, как одеться, как надеть шляпу, как табакерку открыть, как табак нюхать, стоит целого веку, а я этому формально учился, чтоб мог я тем отечеству своему делать услуги; однако неблагодарное мое отечество все то презирает, что выше ​здеш​нява​ превосходит рассуждения». О своем сопернике, Валере, который выставлен, в комедии в противоположность ему, ​Дю​​лиж​ отзывается: «Это будто человек! Кошелек носит такой большой как заслон; на голове ​пуклей​ с двадцать, ​тростку​ носит коротенькую, платье делает ему ​немчин​, муфты у него и от роду не бывало, манжеты носит ​короткия​, да он же еще и по немецки умеет». ​Арликин​ произносит такой приговор ​Дюлижу​: «Этакое безобразие, стыд роду человеческому! Конечно это обезьяна, да нездешняя» (*). Правда, как эта, так и ​многие​ ​другие​ картины, в комедиях Сумарокова, нарисованы аляповато, а иногда довольно грубо, и комизм в них очень не высокой пробы; но они приходились по вкусу современникам и согласны были с господствовавшей тогда теорией комедии, по которой ​целью​ комедии полагалось: «издевкой править нрав, смешить прямой её устав». К сожалению, ​Сумароков​ часто вдавался в ​такие​ преувеличения, которые ​едва ли​ могли способствовать исправлению нравов; он часто изображал разные пороки и глупости в таких неестественных и совершенно невозможных чертах, что комедия превращается в фарс, а ​комические лица становятся пародиями и каррикатурами. Такими пародиями-каррикатурами надобно назвать комедии: «Нарцисс», «Рогоносец по воображению» и «Трессотиниус». В «Нарциссе» представлен человек, влюбленный в самого себя, который только и говорит о своей красоте и своей любви к самому себе: «Я сам стражду собою и часто целые насквозь ночи без сна ​провождаю​, вздыхая, что я сею моею красотою ​толико​ пленен»... (’). Комедия «Трессотиниус» есть настоящий фарс, в котором осмеивается Тредьяковский, выведенный под именем Трессотиниуса. В начале комедии ​Клариса​, за которую сватается Трессотиниус, говорит своему отцу: «Нет, батюшка, воля ваша, лучше мне век быть в девках, нежели за ​Трессотиниусом​. С чего вы вздумали, что он учен? Никто этого об нем не говорит, кроме его самого, и хотя он и клянется, что он человек ученый, однако в этом никто ему не верит». Трессотиниус является к ​Кларисе​ с таким приветствием: «Прекрасная красота, приятная приятность, по премногу кланяюсь вам!» Клариса: «И я вам но премногу откланиваюсь, преученое учение!» Трессотиниус: «Эта бумажка ясняе вам скажет, какую язву в сердце моем приятство ваше т. е. красота ваша мне учинило т. е. сделало». На бумажке была написана песня, сочиненная Трессотиниусом:

Красоту на вашу смотря, распалился я ей ей!

Изволь меня избавить ты от страсти тем моей!

Бровь твоя меня пронзила, голос кровь зажог,

Мучишь ты меня, Климена, и стрелою сшибла с ног».

Затем является другой педант, Бомбембиус, и начинает с Трессотиниусом спор о литере «твердо», «которое твердо ​правильняе​, о трех ли ногах (ли), или ​ободной​ ноге (т)». ​Трессотиниус говорит: ,Я содержу, что твердо ​ободной​ ноге ​правильняе​, ибо у греков, от которых мы литеры получили, оно ​ободной​ ноге, а ​треножное​ твердо есть ​некакой урод». Бомбембиус утверждает: «Мое твердо о трех ногах и для того стоит твердо, а твое твердо нетвердое. Твое твердо слабое, ненадежное, а потому презрительное, гнусное, позорное, скаредное». В спор вмешивается слуга ​Кимар​, который самый предмет спора представляет в ​карикатурном​ виде: «Твердо ​треножное​ ​тверду одноножному​ предпочитаю; у этого, если нога подломится, так ​ево​ и брось, а у тово​, хотя и две ноги переломятся, так еще третья остается». «А я, говорит Трессотиниус, до последней капли чернил свое твердо защищать буду»²⁹⁴. ​Такие​ уродливые сцены хотя и могут смешить необразованных людей, но едва ли могут достигать указанной цели комедии: «издевкой править нрав», потому что из ложных и неестественных изображений нельзя вывести никаких полезных наставлений. Главное достоинство комедий Сумарокова заключается в их бойком, живом и разнообразном языке.

Кроме трагедий и комедий, ​Сумароков​ написал еще ​лирическую​ драму «​Цефал​ и ​Прокрис​», балет «Прибежище добродетели​» и драму «Пустынник». Считая главным своим призванием драматическое поприще, он стремился в тоже время проявить свою деятельность и в других родах литературы. Идеалом писателя в европейских литературах того времени был ​Вольтер​, который писал во всех родах и видах поэзии и прозы и был писателем универсальным. Таким же ​универсальным писателем хотел быть и ​Сумароков​. К этому побуждало его также и соперничество с Ломоносовым, который в то время один ​только​ мог оспаривать у него первенство в русской литературе. Чтобы затмить литературную деятельность Ломоносова, ​Сумароков​ старался отличиться во всех тех родах литературы, за которые брался Ломоносов, и каждому роду его сочинений старался противопоставить собственные сочинения. Торжественным и похвальным одам Ломоносова он противопоставил свои оды, которых он написал около 80; его переложениям псалмов свои переложения псалмов; его похвальным​ словам Петру В. и ​Елизавете Петровне свои похвальные слова – одно Петру В. и три Екатерине II, краткому российскому летописцу Ломоносова свою краткую московскую летопись и историю первого и второго ​стрелецкого​ бунта; его исследованиям и рассуждениям по русскому языку-свои статьи по языку: «о правописании», «о коренных словах русского языка», «истолкование личных местоимений», замечательное, по словам Вяземского, тем, что в нем можно видеть идею «Придворной грамматики» Фон-​Визина​. Кроме того, ​Сумароков написал множество идиллий и эклог, по подражанию европейской, пастушеской поэзии, множество стансов, сонетов, мадригалов, эпиграмм, эпитафий и разных мелких стихотворений; но все эти сочинения не имеют никакого художественного значения и нисколько не интересны. Настоящий талант у Сумарокова был сатирический, и потому лучше многих других сочинений являются его сатиры и некоторые басни и притчи. Эти сочинения, как прямо и непосредственно ​отражающие​ и личный характер самого Сумарокова и характер нравов современного русского общества, вышли и сами ​характернее​ и содержательнее многих других сочинений Сумарокова.

Сатиры Сумарокова. По форме сатиры Сумарокова, как и сатиры ​Кантемира​, составляют подражание французской сатире ​Буало, но они самостоятельнее сатир ​Кантемира​. Хотя в них изображаются большею ​частью​ те же пороки и недостатки русского общества, как и в ​сатирах​ ​Кантемира​, но изображение этих недостатков вышло у Сумарокова гораздо полнее, живее и разнообразнее, чем у ​Кантемира​. Вообще сатиры Сумарокова содержат в себе множество ярких красок современной жизни. Лучшими ​сатирами​ надобно признать ​следующие: «Хор к превратному свету», «Кривой толк», «О благородстве», «Наставление сыну», сатиры на ​подъячих​ и на подражание иностранцам. ​Хор​ к превратному свету» представляет сатиру на современное русское общество чрез противоположение его такому обществу, каким оно должно быть по идее.

«Прилетала на берег синица,

Из за полночнова моря,

Из за холодна океана.

Спрашивали гостейку приезжу,

За морем какие обряды.

Гостья приезжа отвечала:

Все там превратно на свете.

За морем Сократы добронравны,

Каковых в здесь мы видаем:

Никогда не суеверят,

Не ханжат, не лицемерят.

Воеводы за морем правдивы;

Дьяк там цугами не ездит,

Дьячихи алмазов не носят,

Дьячата гостйнцов не просят,

За нос там писцы судей не водят.

Со крестьян там кожи не сдирают,

Деревень на карты там не ставят;

За морем людьми не торгуют.

Сильные бессильных там не давят,

Пред больших бояр лампад не ставят.

Вс дворянски дети там во школах:

Их отцы и сами учились:

Учатся за морем и девки;

За морем тово не болтают:

Девушке-де разума не надо,

Надобно ей личико да юбка,

Надобны румяны да белилы.

Там язык отцовский не в презреньи;

Только в презреньи т невежи,

Кои свой язык уничтожают,

Кои долго странствуя по свету,

Чужестранным воздухом не кстати

Головы пустыя набивая,

Пузыри надутые вывозят.

Вздору там ораторы не мелют;

Стихотворцы вирши не кропают;

Мысли у писателей там ясны,

Речи у слагателей согласны:

За морем невежа не пишет,

Критика злобой не дышет»²⁹⁵.

«Наставление сыну» – сатира на порочную жизнь светского общества. В ней отец дает сыну следующие правила, которые нужно выполнять для того, чтобы иметь успех в свете:

«Богатых почитай, чтоб с них имети дань,

Случайных похвалят, их выси, не устань!

Великим господам ты, ползая, покорствуй!

Со всеми ты людьми будь скромен и притворствуй!

Коль сильный господин бранит ково,

И ты, с боярином, брани ево!

Хвали ты тех, кого бояря похваляют,

И умаляй, они которых умаляют.

И помни, свет каков:

В нем мало мудрости и много дураков.

Довольствуй их всегда пустыми ты местами;

Чти сердцем ты себя, других ты чти устами!

Давай и взятки сам, и сам опять бери.

Коль нет свидетелей, воруй, плутуй, сколь можно,

А при свидетелях бездельствуй осторожно.

Добро других людей во худо претвори

И ни о ком добра другом не говори»²⁹⁶.

В сатире «Кривой толк», заимствованной из одной сатиры Буало, представлены типы льстеца, глупца и невежды. О льстеце сказано:

«Коль нужда в комар, зовет его слоном,

Когда к боярину придет с поклоном в дом,

Сертит пред мухою боярской без препоны,

И от жены своей ей делает поклоны.

Невежда говорит: я помню, чей я внук;

По дедовски живу, не надобно наук;

Пускай убытчатся, уча рабаток, моты,

Мой мальчик не учен, а в теж пойдет вороты.

На приклад: о звездах потребны ль вести мне,

Иль знать, Ерусалим в которой стороне,

Иль с кем Темираксак имел войны кровавы?

На что мне, чтобы знать чужих народов правы,

Или вперятися в чужия языки?

Как будто без тово уж мы и дураки.

       Как может быть известно,

Живущим на земли, строение небесно?

Кто может то сказать, что на небе бывал?

До солнца и сокол еще не долеталъ»²⁹⁷.

Сатира «О благородстве» по содержанию своему сходна со 2-й сатирой Кантемира. Она направлена против тех дворян, которые своими делами не оправдывают своего дворянского происхождения, что и выражено в самом начале сатиры:

«Сию сатиру вам, дворяне, приношу!

Ко членам первым и отечества пишу.

Дворник без меня свой долг довольно знают;

Но многие одно дворянство вспоминают,

Не помня, что от баб рожденным и от дам,

Без исключения всем праотец Адам.

На то ль дворяне мы, чтоб люди работали,

А мы бы их труды по знатности глотали?

Какое барина различье с мужиком,

И тот, и тот земли одушевленный ком.

И есть-ли не ясней ум барский мужикова,

Так я различия не вижу иикакова.

Мужик и пьет и ест, родился и умрет,

Господский также сын, хотя и слаще жрет,

И благородие свое не редко славит,

Что целый полк людей на карту он поставит.

Ах! Должно ли людьми скотине обладать?

Затем указывается, как древние и новые знаменитые люди заботились об образовании.

«Перикл, Алкивиад наукой не гнушались,

Начальники их войск наукой украшались.

Великий Александр и ею был велик,

Науку храбрый чтит венчанный Фридерик.

Петром она у нас Петрополь услаждает,

Екатерина вновь науку насаждает»²⁹⁸.

Особенно сильно и часто, или лучше сказать постоянно, Сумароков​ нападал на взяточничество и подьячих. ​Лучшие​ сатиры на них: «Жалоба утесненной Истины Юпитеру», «Письмо о некоторой заразительной болезни», где говорится о происхождении акциденции, или взяток; «О ​копистах​», «О почтении к приказному роду» и «О худых судьях». В первой сатире «Жалоба утесненной Истины Юпитеру» рассказывается, что «Утесненная​ Истина пришла однажды в Юпитеру, и жалуясь на подьячих, которые берут взятки, просила истребить их. Юпитер сначала не соглашался, указывая на то, сколько, после истребления подьячих, останется вдов и сирот, сколько прибудет нищих, ходящих по миру, но, уступая неотступным просьбам Истины, наконец согласился только однажды ударить громом на ​подъячих​ и сказал ей, что, избегая нарекания, он в другой раз этого не сделает: «беззаконники за строгость тебя и меня поносят, и ежели по большинству голосов нас обвинять станут, так мы от поношения не убежим. Почтенна ты на свете; но политика тебя еще почтеннее; без тебя на свете ​обойтися​ удобно, а без неё никак не возможно». Ударил громом Юпитер-​повалилися​ подьячие и запели жены их обыкновенную ​пригробную​ песню. Народное ​рукоплескание​ громче ​Юпитерова​ удара было. ​Обрадовалася​ Истина; по в какое смятение пришла она, когда увидела, что самые главные злодеи из приказных служителей ​осталися​ целы. Что ты сделал, о Юпитер! главных ты пощадил грабителей, вскричала она. И когда она на них указывала, Юпитер извинялся неведением и говорил ей: кто мог подумать, что это подьячие: я сих богатых и великолепных людей почел из знатнейших людьми родов. Ах, говорила она, отцы сих богатых и великолепных людей ходили в чириках (в котах), деды в лаптях, а прадеды босиком»²⁹⁹. В сатире «О худых судьях» Сумароков представляет взяточников бесчетнее и виновнее всех воров и бездельников.

«О взятках так иной стремится бредни плесть:

Присягу рушу ль я, когда дают за честь?

За честь! и подлинно ты дал ее в продажу,

Я взяткам предпочту бездельникову кражу:

Ему не вверило отечество суда,

И честных он людей не судит никогда.

Вор краденых коней в телегу не впряжет;

Поймают и ево и лошадь, коль заржет.

А ты и в те места на краже приезжаешь,

Где множество судя людей распоряжаешъ.

Легко ли видети ине хищных сих зверей,

С приданым краденым, богатых дочерей,

А те, которые бездельство их поносят,

У них же ластятся и милостивы просят»³⁰⁰.

Средствами для ​искоренения​ взяточничества, ябеды и всякого рода обид и несправедливостей в судах, ​Сумароков​ считал образование приказных и издание полного по возможности со​брания​ законов. «Невежество, говорит он в Слове Екатерине II, есть источник неправды; ​бездельство​ полагает основание храма его; безумство созидает оный; непросвещенная сила, а иногда и ​смесившаяся​ со пристрастием, укрепляет оный. ​Разруши​, государыня, ​разруши​ стены храма сего, повергни столпы его и разори основание! ​Созижди​ великолепный храм ​ненарушаемого​ правосудия; но прежде того, поведи ​собирати​ потребные ко знанию вещи и ​основати​ училища готовящимся ​исправити​ и ​наблюдати​ ​предприятые​ ​премудростию​ твоею законы! Повели пред писцами ​разогнути​ книгу естественные грамматики, начало нашего пред прочими животными преимущества, которые многие наши писцы и по имени не знают! Повели им научиться изображали дела ясно, мыслить обстоятельно и порядочно, дабы знало общество, что написано; ибо без того и те могут противу- законствовать, которые ​монаршу​ волю всею силою ​исполняти​ устремляются, не понимая того, чего сами писцы путайся, хромая и на всякой строке спотыкался, по ​многословесном​ ​коло​​бродстве​ своем не понимали, ​читав​ сочинения свои пред ​судиями​ тем образом, которым дьячки пред Богом псалтырь читают, во скороспешном беге целыя речи проглатывая.... Вот от чего иногда грешат и честные в судиях люди, подьячие надежно грабят, невинные страждут, а бездельники торжествуют.... Я как сын и член отечества не того по рассудку моему желаю, чтобы древние законы испровержены, а новые установлены были, но чтобы они при случаях исправляемы были. На что нет закона, или не обстоятелен закон, или не ясен, на то бы закон сочинился, исправился и изъяснился. Подался случай к решению дела, и ежели нет обиженному по закону совершеннаго удовольствия, да удовольствуется обиженный и да исправится закон»³⁰¹.

Будучи поклонником французской литературы, ​Сумароков​ в тоже время был патриотом, заботился о русском образовании и сильно восставал против неразумного подражания всему иностранному. В записках ​Порошина​ о нем замечено: «Еще примолвил А. П. есть-де некто г. ​Тауберт​; он смеется ​Бецкому​, что ​робят​ воспитывает на французском языке. ​Бецкий​ смеется ​Тауберту​, что он ​робят​ в училище, которое заведено недавно в Академии, воспитывает на языке немецком. А мне кажется, продолжал А. II., и ​Бецкий​ и ​Тауберт​ оба дураки; детей в России должно воспитывать на российском языке». На тоже неразумное пристрастие к французскому языку и ко всему иностранному ​Сумароков​ нападает в сатире «О французском языке».

«Взрощеи дитя твое и стал уже детина:

Учился, научен, учился, стал скотива.

К чему, что твой сынок чужой язык постиг,

Когда себе плода не собрал он со книг?

Болтать и попугай, сорока, дрозд умеют,

Но больше ничево они не разумеютъ.

И есть родители, желающи тово,

По русски б дети их не энали ничево.

Французски авторы почтенье заслужили,

Честь веку принеся, они в котором жили.

Язык их вычищен; но всяк ли Молиер

Между Французами, и всяк ли в них Вольтер?

Во всех землях умы великие родятся,

А глупости всегда ж и более плодятся,

И мода стран чужих России не закон:

Мне мнится, все равно, присядка и поклон.

Об этом инако Екатерина мыслит:

Обряд хороший нам она хорошим числит;

Стремится нас она наукой озарить,

А не в Французов нас не кстати претворить.

Не в Форме истинна на свете состоит;

Нас красит вещество, а не по моде вид:

По моде ткут тафты, парчи, обои, штофы;

Однако люди те – ткачи, не философы:

А истинна нигде еще не знала мод:

Им слепо следует безумный лишь народ....

Языки чужды нам потребны для тово,

Чтоб мы читали в них, на русском нет чево»³⁰².

К тому же роду сочинений относится две статьи Сумарокова, под заглавием: «Сон». В них выражается жалоба на притеснения, делаемые иностранцами русским писателям и русской​ литературе. «Вторично, говорится во второй ив этих статей, прнгрезилася мне Мельпомена, и объявила мне, что она челобитную на иноплеменников, утесняющих российских муз, подала». В этой челобитной было изображено следующее. «Великая и премудрая богиня! Бьет тебе челом российская Мельпомена и все с нею ​российския​ ​музы​, о чем мое прошение, тому следуют пункты: 1) Призваны мы на российской ​Парнасс​ ​отцем​ твоим, великим Юпитером, ради просвещения сынов российских и от того времени просвещаем мы россиян по крайней нашей возможности. 2) Прекрасный и всех европейских языков ко исполнению нашей должности способнейший язык российский, от иноплеменнических наречий и от иноплеменнического склада, час от часу в худшее приходит состояние, а они о том только пекутся, чтоб мы, ​российския​ музы, в нашем ​искустве​ никакого не имели успеха, чтоб они учеными, а сыны российские невежами почитались. 3) Властвуя они здешним ​Парнассом​, помоществуемы иноплеменниками, ​хамова​ колена, храм мой оскверняют, и весь ​Парнасс​ российский в крайнее приводят замешательство, и, оставив ​парнасския​ дела, пишут только справки и выписки, в которых на Пар​нассе​ ни ​малейшия​ нет нужды, и что парнасскому уставу совсем противно... 4) Российским авторам делают иноплеменники всякое препятствие: да и работы своей авторам ​издавати​ едва возможно; ибо печатание книг по предложению и по основанию (?) недоброжелательных иноплеменников, несносно дорого​. А учинено оное ради того, чтобы в России авторов было меньше, и чтобы россияне​ в ​чужия​ ​вперялись​ языки, а свой бы ​позабывали​, и не зная красоты оного, им бы гвушалися, как им от ненависти они гнушаются, что отчасти некоторые безмозглые головы уже и делают. 5) О заведении ученого во словесных науках собрания, в котором бы ​старалися​ искусные писатели о чистоте российского языка и о ​возрощении​ российского красноречия, иноплеменники, наблюдая собственное ​при​быточество​ и вражду к российскому ​Парнассу​, никогда и ​недумывали​, хотя ​такия​ собрания ​необходпмо​ нужны; ибо без того науки ни в котором государстве совершенного процветания не имели и иметь не могут. Да и под игом иноплеменников науки успехов ​имети​ не могут. И нигде посреди своего отечества писатели от иноплеменников не зависят, не только от иноплеменников невежд; также и храмы муз состоят под надзиранием сынов отечества. 6) Властвование иноплеменников и храмом моим и всем российским ​Парнассом​, к неудобоносному нашему утеснению и к непомерному нашему стыду, приводит нас во крайнее отчаяние. И дабы ​повелено​ было сие мое прошение принять и нас от ига иноплеменников освободить.... Ноября 14 дня, 1760 года. К ​поданию​ надлежит российской Палладе»³⁰³. Чтобы объяснить происхождение и самый характер этой «Челобитной» Сумарокова, надобно иметь в виду его постоянные неприязненные столкновения с графом Сиверсом​ и его канцелярией по управлению театром, и с Академией наук, или вернее с академической типографией, где печатались сочинения Сумарокова. В сохранившихся до нас письмах Сумарокова к Шувалову также часто встречаются его жалобы и на чиновников графа ​Сиверса​ и на академическую типографию, что она задерживает печатание его сочинений, да и берет за печатание очень дорого.

Кроме таких произведений, которые имеют форму сатиры, есть у Сумарокова много равных статей, в которых также выражается его сатирический взгляд на жизнь, или так называемая критика нравов. Так в статье «О домостроительстве» он изображает дурных помещиков, которые, заботясь только о своих выгодах, разоряют своих крестьян и жестоко обходятся с ними. «Домостроительство, говорит он, состоит в приумножении изобилия.... дабы тем ​обогащалося​ государство.... Почему ж называют..тех жадных помещиков ​экономами​, которые или на свое великолепие, или на заточение злата и ​сребра​ в сундуки, ​здирают​ со крестьян своих кожи, и коих ​манифактуры​ и ​протчие​ вымыслы крестьян отягощают и все время у них на себя ​отъемлют​, учиняя их невинными каторжниками, кормя и ​поя​ как водовозных лошадей, противу права и морального и политического, единственно ради своего излишнего изобилия, раздражая и Божество и человечество.... Помещик, обогащающийся непомерными трудами своих подданных, суетно возносится почтенным именем домостроителя и должен он назван быть доморазорителем. Такой изверг природы- невежа во естественной истории и во всех науках, тварь безграмотная, заставляющий поститься крестьян своих ради наполнения сундуков своих, разрушающий блаженство вверенных ему людей, стократно ​вредняе​ разбойника отечеству. Увеееляюся ли я тогда, имея доброе сердце и чистую совесть, когда мне такой изверг показывает сады свои, оранжереи, лошадей, ​ско​тину, птиц, рыбные ловли, рукоделия и проч? но я с такими домостроителями не ​схожуся​ и пищи, орошенные слезами, не вкушаю. Много оставит он детям своим; но и у крестьян ​ево​ есть дети... Блаженство деревни не во едином изобилии помещика состоит, но в общем. Ежели помещик почитает себя головою своих подданных, так сохраняя голову, сохранит и мизинец; ибо голова тела и мизинцу состраждет. Но таковые гнусные домостроители не почитают себя головою своей деревни и не отличают крестьян от лошадей: на лошади такой человек ездя, питает ее ради того только, чтобы она ​ево​ возила; людей он содержит на корме, единственно только ради работы, не памятуя того, что и крестьянин не ради единого помещика от Бога создан»³⁰⁴. В тесной связи с этой статьей, по главной мысли, находится статья «О безбожии и бесчеловечии». «Человек, не ​познавающий​ Бога, говорит ​Сумароков​ , не ​познавает​ истины и не может ни ​малейшия​ в сердце своем ​имети​ добродетели и презрения достоин. Человек ​познавающий​ Бога и противу совести изгоняющий добродетель из сердца своего, достоин еще большего презрения. Безбожие гадко, а бесчеловечие еще гаже. То происходит от ослепленного разума, а сие от ожесточенного сердца. Тот некоторого достоин сожаления, а сей ни малейшего. Безбожные ​вредоносны​ роду человеческому, а бесчеловечные пагубоносны ему»³⁰⁵. Но всего ближе к сатирическим и нравоописательным ​сочи​​нениям​ подходят 6 книг басен и притчей Сумарокова. ​Многие​ басни не имеют ничего общего с настоящими баснями ни по форме, ни по содержанию, а скорее представляют ​легкие​ насмешки, или ​маленькие​ сатиры на те же пороки и недостатки, как и в указанных выше настоящих ​сатирах​. Рассказ в этих баснях и притчах не отличается замысловатостью, но за то проводимые в них идеи и нравственные правила выражены с такою силою и ​меткостью​, что ​многие​ из них перешли в жизнь и стали употребляться как пословицы. К сожалению, Сумарокову недоставало самообладания и спокойного тона, каким должен отличаться истинный сатирик; его сатира часто походит на памфлет.

Сумароков, как издатель литературного журнала И как первый критик. До 1759 г. ​Сумароков​ помещал свои ​сочинения​ большею ​частью​ в Ежемесячных сочинениях ​Миллера​; в этом же году оп начал издавать свой ежемесячный литературный журнал «Трудолюбивую Пчелу». Образцом​ при издании этого журнала служили для Сумарокова английские нравоучительные журналы Стиля и Адиссопа. Ив этих журналов иногда и переводились или переделывались и статьи для Трудолюбивой Пчелы. Но сотрудников при издании у Сумарокова было не много-​Козицкий​, ​Мотонис​, ​Полетика​, ​Тредья​​ковский​; да и они помогали плохо, так что ​Сумароков​ часто один был и издателем и писателем. В майской книжке «Трудолюбивой Пчелы» было приложено такое примечание: «Весь сей месяц сочинения Александра Сумарокова». С другой сто​роны​, у Сумарокова не было достаточно и денежных средств на издание журнала. Поэтому Трудолюбивая Пчела издавалась только один год.

С журнальною деятельностию Сумарокова соединяется его критическая деятельность. Сумарокова обыкновенно считают первым по времени критиком в новой русской литературе. Согласно с этим и самая критика его представляет самую первоначальную ступень в этой области; она имеет еще чисто внешний, стилистический характер т. е. направлена против недостатков правописания, языка и слога сочинений. Руководством при критике для Сумарокова, как и для других писателей того времени, служили поэмы Горация и ​Буало​. Подражая им, ​Сумароков​ и сам написал «Эпистолу о русском языке» и «Эпистолу о стихотворстве», в которых изложил правила литературного языка и слога. Вот правила, изложенные в Эпистоле о русском языке:

«Для общих благ мы то перед скотом имеем,

Что лучше, как они, друг друга разумеем,

И помощию слов пространна языка,

Все можем изъяснить, как мысль ни глубока...

Довольно наш язык в себе имеет слов,

Но нет довольного числа на нем писцов.

Одинъ³⁰⁶, последуя несвойственному складу,

Влечет в Германию российскую Палладу,

И мня, что тем он ей приятства придает,

Природну красоту с лица ея берет.

Другой³⁰⁷, не выучась так грамоте, как должно,

По-русски, думает, всего сказать не можно,

И взяв пригоршни слов чужих, сплетает речь,

Языком собственным, достойну только сжечь;

Иль слово в слово он в слог русский переводит,

Которо на себя в обнове не походит.

Кто пишет, должен мысль прочистить наперед

И прежде самому себе подать в том свет.

Нет тайны никакой безумствеино писать.

Искуство, чтоб свой слог исправно предлагать,

Чтоб мнение творца воображалось ясно,

И речи бы текли свободно и согласно.

Письмо, что грамоткой простой народ зовет,

С отсутствующими обычну речь ведет,

Быть должно без затей и кратко сочиненно,

Как просто говорим, так просто изъясненно.

Но кто не научен исправно говорить,

Тому не без труда и грамотку сложить,

Слова, которые пред обществом бывают,

Хоть их пером, хотя языком предлагают,

Гораздо должны быть пышняе сложены,

И риторски б красы в них были включены,

Которые в простых словах хоть не обычны,

Но к важности речей потребны и приличны,

Для изъяснения разсудка и страстей,

Чтоб тем входить в сердца и привлекать людей.

Посем скажу, какой похвален перевод.

Имеет в слоге всяк различие народ:

Что очень хорошо на языке Французском,

То может в точности быть скаредно на русском.

Не мни, переводя, что склад в творце готов:

Творец дарует мысль, но не дарует слов.

В спряжение речей его ты не вдавайся

И свойственно себе словами украшайся»³⁰⁸.

В Эпистоле о стихотворстве Сумароков говорит:

«Нельзя, чтоб тот себя письмом своим прославил,

Кто грамматических не знает свойств и правил,

И правильно письма не смысля сочинить,

Захочет вдруг творцем и стихотворцем быть.

Он только лишь слова на рифму прибирает,

Но соплетенный вздор стихами называет.

Стихи слагать не так легко, как многим мнится,

Незнающий одной и рифмой утомится.

Не должно, чтоб она в плен нашу мысль брала,

Но чтобы вашею невольницей была.

Не надобно за ней без памяти гоняться;

Она должна сама нам в разуме встречаться,

И кстати приходив, ложиться, где велят;

Невольные стихи чтеца не веселят,

Но оное не плод единыя охоты,

Но прилежания и тяжкия работы.

Однако тщетно все, когда искуства нет,

Хотя творец, трудясь, струями пот прольет.

Когда искуства нет, иль ты не тем рожден,

Не строен будет глас, и слог твой принужден.

А если естество тебя тем одарило,

Старайся, чтоб сей дар искуство украсило;

Знай в стихотворстве ты различие родов,

И что начнет, ищи к тому приличных слов,

Не раздражая Муз худым своим успехом:

Слезами Талию, а Мельпомену смехом».

Далее указываются свойства, какими должны отличаться разные поэтические произведения. В частности интересны замечания о комедии и сатире.

«Свойство комедии-издевкой править прав:

Смешить и пользовать – прямой ея устав.

Представь бездушнова подьячева в приказе,

Судью, что не поймет, что писано в указе,

Представь мне щеголя, что тем вздымает нос,

Что целый мыслит век о красоте волос....

Представь латынщика на диспуте ево,

Который не соврет без Ergo ничево.

Представь мне гордова, раздута как лягушку,

Скупова, что готов в удавку за полушку....

В сатирах должпы мы пороки осуждать,

Безумство пышное в смешное превращать,

Страстям и дуростям, играючи ругаться,

Чтоб та игра могла на мысли оставаться,

И чтобы в страстныя сердца она втекла:

Сие нам зеркало сто раз нужней стекла»³⁰⁹

Эти правила литературного языка и слога ​Сумароков​ приложил​ преимущественно к критике сочинений Тредьяковского и Ломоносова в своих статьях; «О правописании» и «О ​стопосло​​жении​». Виновниками всех ​неправильностей​ в русском правописании ​Сумароков считал преимущественно Тредьяковского и Ломоносова. «Г. Тредьяковский и Ломоносов и ​многие​ и ​другие​, говорит он, отходя от древнего употребления, довольно и склад наш и правописание портили: и ныне ​ежедневно​ портят, не меньше, как безграмотные приказные писцы: сии от незнания, те от умствования, не имея о складах языков разумного понятия». Грамматика Ломоносова, по мнению Сумарокова, только портит наш язык. «Грамматика г. Ломоносова никаким ученым собранием не утверждена, и по причине, что он московское наречие в ​колмогорское​ превратил, вошло в нее ​множе​​ство​ ​порчи​ языка». «Ежели я не опорочу грамматики Ломоносова; так я о нечистоте нашего стопосложения и ничего истолковать не могу; ибо главные пороки оного от того и произошли, чего г. Ломоносов сам не знал, не будучи ни ​граматистом​, ни знающим чистоту московского произношения, и от того наше стопосложение стало столь безобразно». Вся слава стихотворения г. Ломоносова в одних его одах состоит, а ​протчия​ ​ево​ стихотворные сочинения и посредственного в нем пиита не показывают. Подражайте авторы красоте сего почтенного мужа в красоте его ляричества, и, презирая ​протчия​ ​пиитическия​ ​ево​ сочинения, не ​повинуйтеся​ его грамматике, ища оные во естестве ​языка​, и помните, что стихи ​без​ чистого стопосложения есть труд легкий и самая скаредная проза»³¹⁰. Таков общий критический ​отзыв​ Сумарокова о Ломоносове, как писателе. Разбирая же его сочинения в частности и указывая в них ​недо​статки​, он упрекает Ломоносова зато, что он «возненавидел литеру i и часто ее переменял в литеру е, напр. вместо «до​стоин​-достоен​», вместо «бывший–бывшей«​ И​ проч., чему, прибавляет​ он, ныне ​многие​ без размышления и без разбора ​сле​дуют». «Равномерно ввел г. Ломоносов и в других некоторых словах провинциальное произношение, как напр. вместо «лета-лета», вместо «​градов​-​градов​»... что г. Ломоносову, яко провинциальному уроженцу простительно, как рожденному еще и не в городе, и от поселян; но ​протчим​, которые рождены не в провинциях и не от поселян, сие извинено быть не может»... ​Сумароков​ осуждает русских писателей за то, что они ввели слова и выражения: «обнародовать, преследовать, предмет, поборник, слышу запах, тесная дружба». «Слово «поборник», говорит он, не то знаменует, каково оно, но совсем противное; поборник мой по естеству своему тот, который меня ​поборает​, а по употреблению тот, который за меня ​другова​ ​поборает​. Сим образом вошло сие: «слышу запах», хотя запах обонянию, а не слуху свойствен... «Обнародовать» значит населить; «преследовать»-исследованное дело вновь исследовать, или ​огнать​ ​ково​, а не гнать; а «предметом» могла бы назваться «цель», а не вид моих стремлений, если бы такое слово и существовало. Вошло, было, в моду слово «тесная дружба» вместо «великая дружба»; но в нашем языке тесная дружба знаменует принужденную дружбу, да и то ​неупотребительно​». «​Щот​ и мера степеней не имеют, но многие пишут: первейший, ​последнейший​, главнейший, ​краснейший​ и проч.; так по сему можно говорить и писать «камень трехпуднейший», «сукно шириною трехаршиннейшее» и проч.. Т вместо Д и Д вместо Т часто становятся ​без​ разбора: «​вотка​, лотка» вместо «водка, лодка»... Какое правило приказало нам ​писати​ прилагательные во множественном Е и Я? Е в мужеском выдумали также ​подъячия​.... хотя ​многия​ и мучатся над различием родов, мешаются и гадят язык еще более.... Ломоносов и Тредьяковский теряли корень наречия, ​пиша​: «ребята» вместо «​рабята​» от слова «раб и работа»; «​рафзорять​», писали, а не «разорять», «​блиско​» вместо «близко» и множество таких слов». В статье «О стопосложении» ​Сумароков​ разбирает недостатки стихотворного языка Ломоносова и старается доказать, что Ломоносов, вместо исправления русского стопосложения, «​ево​ более и более портил; и став порчи сея ​образцем​, не хуля того и в других, чем он сам был наполнен, открыл легкий путь к стихотворению, но путь сей на парнасскую гору не возводит» ... У г. Ломоносова, говорит ​Сумароков​, во строфах его много еще достойного остаюсь, хотя что, или лучше сказать, хотя и все недостаточно: а у преемников его иногда и запаха стихотворного не видно. Что г. Ломоносов был неисправный и непроворный ​стопослагатель​, это я не пустыми словами, но ​неопровергаемыми​ доводами покажу»... Разделив строфы в одах Ломоносова на ​прекраснейшие​, прекрасные, весьма ​хорошие​, строфы изрядные, строфы, ​требующие​ ​большого​ исправления, и строфы, о которых, прибавляет он, я ничего не говорю, ​Сумароков​ указывает недостатки в его стихотворениях – в размере, рифмах и отдельных словах. Напр. он говорит: «Шуми и веди» не знаю почему рифма; «чудится и вместиться* не знаю ж почему? «Зевса» претворил г. Ломоносов в «​Зе​веса»... «Из чистого стекла мы пьем вино и пиво»... не одно чисто стекло, ибо серебро чисто, а стекло прозрачно. «И чиста совесть рвет ​притворств​ гнилых завесу»... здесь нет, хотя стопы и исправны, и складу, ни ладу; «в печальнейшей ​нощи​*... что это за печальнейшая ночь; иное бы дело было: «в ​темнейшей​».... Такие недостатки указаны в послании Ломоносова к Шувалову о пользе стекла. Подобным же образом ​Сумароков​ разбирает оду Ломоносова на восшествие на престол ​Елизаветы​. «Возлюбленная тишина, блаженство сел, ​градов​ ограда»... «​Градов​ ограда» сказать не можно. Можно молвить: «селения ограда, а не ограда града»; град от того и имя свое имеет, что он огражден. Я не знаю сверх того, что за ограда града тишина? Я думаю, что ограда града войско и оружие, а не тишина... «На бисер, злато и порфиру»: с бисером ​и златом​ порфира весьма малое согласие имеет... «Летит корма меж водных недр».... летит меж водных недр не одна корма, но весь корабль... «Молчите пламенные звуки»... Пламенных звуков нет, а есть звуки, которые с пламенем бывают.. «И грому труб её мешает плачевный побежденных стон»: трубный глас не гремит, гремят барабаны; а ежели позволено сказать вместо трубного гласа трубный гром, так можно сказать и гром ​скрипицы​, и гром флейты. «Сравнившись морю широтой надобно по грамматическим правилам сказать: «сравнившись с морем широтой»³¹¹. В этой критике, хотя мелочной и чисто внешней, конечно, есть и справедливые замечания, но в ней неприятно поражает читателя её нетерпимость и резкость, доходящая до неприличия. Еще ​резче​ отзывался ​Сумароков​ о других современных стихотворцах. «Мы довольные опыты имеем на то, говорит он в статье о ​правопи​сании​, что можно ​сочиняти​ стихи во всех родах, и ни малейшего не имея о грамматике понятия, хотя и кажется, что стихотворство и риторство более других наук нужды во грамоте имеют, и что они самый сильнейший дух оные: однако нет ни ​портнова​, ни сапожника, кто бы тому не учился; а стихотворцев довольно, которые не только правил оного, но и грамматики не знают; ибо ​колико​ автор ни ​несмыслен​ и ​колико​ сочинение ево ни глупо, но сыщутся и читатели и похвалители онаго из людей, которыя еще ево не смыслянняе; безумцы от начала мира не переводилися, и никогда не переведутся»³¹². От «Собрания российской словесности», учрежденного для усовершенствования русского языка, он кроме вреда ничего не ожидал: «Сие намерение, замечает он, произошло от усердия; но сие усердие языку в пагубу превратится, ибо сие общество состоит ​частью​ из ученых, но не из ученых во словесности, а ​частью​ ив неученых; так ни медик, ни господин пользы языку принести не может; хотя бы медик тысячи людей освободил от чахотки; юрист от разорения невинного ответчика; физик ​настиг​ бы первоначальные частицы вещества, математик описал бы ​отстояние​ дальнейших неподвижных нашему зрению звезд; но по словесности ​потребен​ ​Овидий​, ​Виргилий​, Гораций, а не Локк​, ​Невтон​ и ​Бургавен​. ​Частью​ же сие общество из дворян состоит, мало сведущих о словесных науках; а в экипажах их ​Парнассу​ нет нужды, ибо на сию гору в карете никто не въезжал, а Пегас и в одноколку никогда еще впрягаем не бывал. Опасно сие Собрание словесности российской нашего века, а особливо ради того, что худо ​видящие​ писцы, опирался на целое общество, в совсем ​ослепятся​ и в ​неисходную​ упадут бездну. И можно ли, почти не имея еще авторов, и не авторам ​сочиняти​ уже к ужасной погибели ​языка​ лексикон »³¹³. ​Сумароков​ касался в своих сочинениях и произведений французской литературы; но его отзывы об этих произведениях имеют также чисто внешний характер. Как строфы в одах Ломоносова он разделяет на ​прекраснейшие​, прекрасные, изрядные, так и трагедиям ​Расина​ и ​Вольтера​ он изрекает ​такие​ же ​общие​ и голословные похвалы. В статье: «Мнение во сновидении о французских трагедиях» он говорит о ​Меропе​ ​Вольтера​: «Первое явление изобразило уже совершенно ​Софокла​ Франции; второе прекрасно; третье несравненно. Последнее явление есть некоторым образом прологырагедии и весьма искусно ​вмещено​ в конце действия. Первое явление второго действия прекрасно; второе явление всякую похвалу превосходит». Такие же голословные отзывы он делает здесь об Ифигфнии ​Расина​: «Начало трагедии прекрасно. Стихи великого вкуса. Пролог весь есть дело, ​дойстойное​ ​Расина​. Второе явление прекрасно. ​Третье​ прекрасно. Пятое явление достойно своего автора. Второго действия первое явление меня не трогало... Второе явление хорошо, но все сие действие почти не трогало моего сердца... Четвертого действия первое явление не стоит моего примечания» ​и т​.д. О ​Федре​ ​Расина​ ​Сумароков​ говорит: «В первом явлении уже явился великий и ​преславный​ стихотворец. Второе явление очистило искуснейшим ​образом​ ​Федре​ театр. В третьем явлении, подражая ​Еврипиду​, превзошел он ​Еврипида​» и проч.³¹⁴

В слоге выражается характер писателя; в сочинениях Сумарокова выразился его характер. Поэтому, чтобы правильно судить о сочинениях Сумарокова, надобно иметь в виду его характер. Основными чертами в характере Сумарокова были непомерное самолюбие и тщеславие. Они были причиною как его славы в литературе и возвышения в обществе, так и тех несчастий и страданий, которые ему привелось испытать в жизни. Самолюбие побуждало его искать славы первоклассного писателя и заботиться об успехах в литературе; но самолюбие же и тщеславие постоянно вводили его в самые тяжелые столкновения с разными людьми, приобретали ему множество врагов и довели его до озлобления. Избалованный общим вниманием на первых порах литературной деятельности, он так высоко начал ценить свой талант и свои заслуги в литературе, что не хотел признавать никого выше себя, и, встретив соперника себе в Ломоносове, старался унизить его своими ​критиче​скими разборами его сочинений. Оправдываясь от обвинения, будто он в своих сочинениях пишет пасквили, он говорит: «Шествуя по стопам Горация, ​Ювенала​, ​Депрео​ (​Буало​) и ​Вольтера​, имел ли я нужду в пасквилях? Сатира и комедия лучше бы мне праведное учинили отмщение к пользе публики, нежели пасквиль. Может ли человек, снабдеввый оружием, ухватиться, во время защиты, за заржавленное шило, а знатный стихотворец, вместо сатиры и комедии, за пасквиль»? О своем значении в русской литературе он замечает: «Если бы Ломоносов не ​расстраивался​ со мною, не в таком бы состоянии видели мы российское красноречие, увядающее день от дня и грозящее ​увянути​ на долго Нему еще подпора». Выше указано, как придирчиво ​Сумароков​ разбирал​ сочинения Ломоносова; чтобы доказать наконец вполне свое превосходство над ним в одах, он издал некоторые места из своих од и од Ломоносова, под заглавием: «Некоторые строфы двух авторов», с предисловием, в котором жалуется, что ему наскучило слышать ​всегдашния​ о себе и о Ломоносове рассуждения, и рекомендуя свои строфы, замечает, что он ​распоряжал​ их, как ​распоряжали​ Мальгерб, ​Руссо​ и все нынешние лирики, а Ломоносов этого не делал»³¹⁵. В 1755 г. во французском журнале Mercure de France (за месяц апрель) был напечатан подробный разбор трагедии «​Сикав​ и ​Трувор​» и сделан весьма лестный отзыв о Сумарокове, оканчивавшийся следующими словами: «Автор не упоминает ничего, откуда он взял сию материю, для того и нам не можно знать, есть ли в истории какие следы приключений, изображенных им в его трагедии, или содержание её совсем вымышленное. Обнадеживают нас, что сия господина Сумарокова драма в отечестве его великий успех имела, а мы не сомневаемся, что и на других театрах не сделает опа ни малейшего ущерба чести авторовой​, по крайней мере отечеству стихотворца славу принесет, как произведшему на свет такого стихотворца, который живым примером показывает о успехах наук, введенных Петром В. и процветающих под покровительством августейшей его дщери». Сумароков перевел этот разбор на русский язык и напечатал. Признавая Вольтера идеалом драматического писателя, он посылал к нему некоторые трагедии и получил от него одобрение с просьбою продолжать столь полезную литературную деятельность. Эти отзывы так подействовали на Сумарокова, что он, считая себя первоклассным писателем, начал ставить себя наравне с ​Расином​ и ​Вольтером​ и стремился к совершенной монополии в русской драме, желая, чтобы только по его одобрению ​пьесы​ и давались в театре. Вот каким негодованием он разразился, когда один, как он выражается, подьячий Николай ​Пушников​ перевел слезную комедию ​Бомарше​ «Евгению , и эта комедия была представлена на московском театре: «Ввелся новый и пакостный род слезных комедий, ввелся там (во Франции); по там не исторгнутся семена вкуса ​Расинова​ и ​Молиерова​, а у нас по ​теятру​ почти еще и начала нет; так такой скаредной вкус, а особливо веку ​великия​ Екатерины не принадлежит. А дабы не впустить оного, писал я о таковых драмах к г. ​Вольтеру​; но они в сие краткое время ​вползли​ уже в Москву, не смея появиться в Петербурге, нашли всенародную похвалу и рукоплескания, как скаредно ни переведена «Евгения», и как нагло актриса, под именем Евгении, ​бакханту​ ни изображала; а сие ​рукоплескание​ переводчик оные драмы какой-то подьячий до небес возносит, ​соплетая​ зрителям похвалу и утверждая вкус их. Подьячий стал судьею ​Парнасса​ и ​утвердителем​ вкуса московской публики!... конечно, скоро преставление света будет! Но неужели Москва более поверит подьячему, нежели г. ​Вольтеру​ и мне»³¹⁶. Особенно резко самолюбие Сумарокова высказалось в том, что он говорит о своих заслугах театру. «Мои упражнения, писал он в одном письме к Шувалову, ни с придворными, ни со штатскими ни малейшего сходства не имеют; и ради того я ни у кого не стою на дороге, и труды мои ничьих не меньше, и некоторую пользу приносят, ежели словесные науки на свете пользою называются». Сравнивая свое жалованье с тем, какое получали в тоже время бывшие в Петербурге иностранные артисты, он замечает: «Я России по театру больше сделал услуги, нежели французские актеры и итальянские танцовщики, и меньше их получаю»³¹⁷. «Что только видели Афины и видит Париж, говорит он в статье: «О ​копистах​», то ныне Россия стараниями моими увидела; в то самое время, в которое возник, приведен и в совершенство в России театр твой, Мельпомена; все я преодолел трудности, все преодолел препятствия. Наконец видите вы, любезные сограждане, что ни сочинения мои, ​ни​ актеры вам стыда не приносят, и до чего в Германии многими стихотворцами не достигли, до того я один, и в такое еще время, в которое у ​нас​ науки словесные только начинаются и наш язык едва чиститься начал, одним своим пером достигнуть мог. Лейпциг и Париж, вы тому свидетели, сколько единой моей трагедии скорый перевод чести мне сделал. Лейпцигское ученое Собрание удостоило меня своим членом, а в Париже вознесли мое имя в чужестранном журнале, коливо возможно, а я дале еще драматическими моими сочинениями хотел вознестися, но скажу словами апостола Павла: дадеся ми пакостник ангел сатанин, который мне пакости делает, да не ​превозношуся​. Озлобленный мною род подьяческий, которым вся Россия озлоблена, изверг на меня самого безграмотного из себя подьячего и самого скаредного крючкотворца»³¹⁸. В 1764 г. ​Сумароков​ представил ​проект​ своего путешествия для осмотра заграничных театров в продолжении двух лет и четырех месяцев, с жалованьем по семи тысяч рублей, сверх получаемой им пенсии. «Я опишу, говорил он в этом проекте, одну Италию и, проехав оттоле в Париж, опишу Париж, места на пути до Италии, и оттоле до Парижа, а из Парижа чрез Голландию до Петербурга... Каково мое перо, о том и по худым переводам все ​ученейшие​ в Европе знают и ту мне похвалу ​соплетают​, которая превосходит желание авторов и тех народов, в которых науки созрели и ​утвердилися​... Если бы таковым пером, каково мое, описана была вся Европа, не дорого бы стояло России, ежели бы она и триста тысяч ​Рублев​ на это безвозвратно употребила». По увольнении от должности директора театра, ​Сумароков​ переселился в Москву и отсюда писал ​импер​. Екатерине: «Быть адвокатом Мельпомены и Талии не только в одной России, но и во всей Европе пристойнее всех ​Вольтеру​ и мне... Москва от Петербурга далее, нежели ​Версалия​ от Парижа. Там ​Расины, ​Вольтеры​ и ​Молиеры​, а у нас писатели очень безграмотны, переводы скаредны, подлинники еще хуже, актеров надобно созидать, ибо один ​Сумароков​ и один ​Дмитревский​ к совершенству театра еще недостаточны». В другом письме о Москве ​Сумароков​ говорит, что в ней все улицы невежеством вымощены аршина на три; ста ​Мольеров​ требует Москва». В Москве также, как в Петербурге, ​Сумароков​ вошел в неприятные столкновения с разными лицами и между прочим с московским генерал-губернатором, графом П. С. ​Салтыковым​, на которого он подавал жалобу ампер. Екатерине за то, что ​Салтыков​ без его ведома приказал представить на московском театре «​Синава​ и ​Трувора​». «От ​Салтыкова​, писал он в этой жалобе, по его в науках крайнему незнанию, за что ​мне​ безвинно терпеть? Ибо он о том, что науки, и понятия не имеет, а победы его, одержанные по неисповедимым судьбам ​Божиим​, во словесные науки не входят». На этой жалобе Екатерина написала: «​Сумароков​ без ума есть и будет». Но ​Сумароков​ не унимался и постоянно обращался к Екатерине с разными жалобами на своих врагов и просьбами о чине, денежном пособии, о малой подмосковной​ ​деревнишке​, о ​невзимании​ рекрутов с его ​именья, так что Екатерина наконец приказала передать ему, что она больше не будет читать его писем, что она желает видеть действие страстей более в его комедиях, чем в его письмах.

Не надобно, впрочем, забывать, что много причин к раздражению Сумарокова, его ссорам и жалобам заключалось и в положении его, как директора театра, и в состоянии тогдашнего русского общества. Мало образованное русское общество еще не умело тогда ценить должным образом ни литературы, ни писателей, особенно драматических. Зрители в театре, во время представления, шумели и грызли орехи; их интересовали более костюмы актеров и актрис, чем самые трагедии и комедии, представляемые на сцене. Положение Сумарокова, как директора театра, было весьма трудное и тяжелое. Он должен был и сочинять ​пьесы​ для представления, и приготовлять их представление т. е. учить актеров и актрис, делать репетиции, нанимать музыкантов, караул и проч. Между тем вознаграждение за такие труды было ничтожное. Жалованье он получал из той же суммы в 5,000 рублей, которая ​ассигновалась​ на содержание театра вообще. Сбор с театральных представлений был незначительный и не только не приносил прибыли, но часто не окупал денег, затраченных на представление. «Три представления, писал ​Сумароков​ в мае 1758 г. не только не окупились, но еще принесли убыток». Часто не было средств завести нужные для актеров костюмы. В мае же и того же года ​Сумароков​ извещал графа ​Шувалова​, что «в четверг представления не будет, потому что у ​Трувора​ платья ​нет​ ​никакова​». Кроме того, для русских пред​ставлений​ долго не было особого театра; представления давались то на французском, то на итальянском театре в те дни, когда эти театры не были заняты; для каждого представления нужно было просить особое разрешение от гофмаршала. Имея в виду такое положение Сумарокова, мы должны снисходительно относиться к его ссорам и жалобам. Нужно еще удивляться​, что, ​не​ смотря на все препятствия и неприятности, он ​так​ долго и неутомимо служил драматическому ​искусству​. Да и вообще вся литературная деятельность Сумарокова вполне заслуживает самой благодарной памяти. Оценивая произведения Сумарокова главным образом с художественной точки зрения, Пушкин осудил его слишком строго³¹⁹; произведения Сумарокова нужно оценивать не с одной художественной, но и с исторической стороны, имея в виду их значение для того времени. Трагедии и комедии Сумарокова, как выше замечено, были первыми опытами русской драмы и, удовлетворяя потребностям своего времени, которое не имело в этом роде ничего лучшего, проложили путь для новых произведений. В комедиях и ​сатирах​, кроме того, было много живых картин современных нравов. ​Сумароков​ зорко следил за всеми пороками​ и недостатками и подвергал их осмеянию, и потому его совершенно справедливо называют общественным писателем, или общественным критиком. Эта критика нравов была основана на строго нравственных началах: преследуя все грубое и злое, он стремился водворить в жизни все доброе и высокое. Вообще надобно сказать, что сочинения Сумарокова, при неприглядной форме, часто не доделанной, аляповатой, а иногда и грубой, содержат в себе весьма много образовательных элементов, которые должны были иметь большое влияние на нравственное воспитание тогдашнего общества. Особенно сильно заботился ​Сумароков​ о распространении просвещения, и потому страшно преследовал невежество во всех его видах. Другим, равно​сильным​ этому, стремлением его было стремление к правде» которую он хотел поставить на место усилившейся в русской жизни неправды. Отсюда его постоянные и самые ​резкие​ нападения на подьячих, на неправосудие и взяточничество. На этом основании ​Елагин​ и называл Сумарокова в своей сатире на ​Петиметров​ «защитником истины, гонителем и ​бичем​ пороков».

Волклв и Дмитревский. Вместе с ​Сумароковым​ в области драматического и театрального ​искусства​ трудились Волков и ​Дмитревский​. Федор Григорьевич Волков (род. 1729, ум. 1763 г.) был сын костромского купца, Григория ​Волкова​; по смерти отца, вместе с матерью, которая вышла замуж за ярославского купца, Федора ​Полушкина​, он переселился в Ярославль. С малых лет в нем обнаруживалась наклонность и способность к равным художествам, и самоучкой он выучился рисованию, живописи и резному ​искусству​; но настоящим его призванием было театральное ​искусство​. Первые сведения в этом ​искусстве​ он получил в Москве, где разыгрывал духовные драмы с воспитанниками московской академии, а потом в Петербурге, где он познакомился с итальянской оперой. Выше сказано, что стараниями Волкова​ в Ярославле был построен огромный театр, вмещавший в себе до 1000 зрителей. При этом он сам был архитектором, ​живописцем и машинистом, а потом главным директором и первым актером. В 1752 г. он был вызван в Петербург и сначала помещен в кадетский корпус для обучения языкам и наукам, а в 1756 г., по открытии театра, назначен был первым актером. Страстно любя театр, он развил свой драматический талант так, что явился великим художником, достоинства которого были признаны даже иностранцами. Главными его ролями были ​трагические​ роли в драмах Самарокова, который, поэтому, очень много был обязан ему и ​Дмитревскому​ успехом своих трагедий на сцене. В 1759 г. Волков был отправлен в Москву для устройства первого театра. Фон-Визин​ в своей автобиографии говорит о ​Волкове​, что «он был муж глубокого разума, наполненного достоинствами, имел ​большие​ знания и мог быть человеком государственным». Но при всем том его занимали больше ​искусства​, нежели литература. Из оригинальных его театральных произведений известен только публичный маскарад «Торжествующая ​Минерва», напечатанный в 1763 г. Этот маскарад сделался для него роковым; приготовляя его к представлению, Волков получил горячку и умер в 1763 г. Новиков говорит, что «Волков писал стихотворения (народные песни) и между прочим начал было сочинять оду Петру В., расположив оную на 40 строф, однакож успел сочинить только 15 строф; но как эта ода, так и другие его стихотворения до нас не сохранились. Сумароков написал на смерть Волкова элегию к Дмитревскому, в которой, между прочим, сказалъ:

«Пролей со мной поток, о Мельпомена, слезный!

Восплачь и возрыдай и растрепли власы!

Преставился мой друг. Прости, мой друг любезный!

На веки Волкова пресеклися часы!

Мой весь мятется дух, тоска меня терзает,

Пегасов предо мной источник замерзает.

Расинов я театр явил, о Россы, вам!

Богиня! а тебе поставил пышный храм.

В иебытие теперь сей храм перенесется,

И основание его уже трясется»³²⁰

Иван Афанасьевич Дмитревский (род. 1736) воспитывался в рязанской семинарии и по страсти к театру поступил в труппу ​Волкова​, в которой играл обыкновенно ​женские​ роли. ​Такие​ же роли он играл сначала и в Петербурге, при дворе, когда был вызван сюда с ​Волковым​. Вместе с ​Волковым​ он был помещен в кадетский корпус для обучения иностранным языкам. После этого он был включен в состав актеров, а по смерти ​Волкова​, назначен главным актером. Для усовершенствования в театральном ​искусстве​, он в 1765 г. был отправлен за границу и пробыл около двух лет в главных городах Голландии, Франции и Германии, и кроме того в 1767 г. еще отдельно ездил во Францию для составления французской труппы. После ​Волкова​ ​Дмитревский​ всего больше способствовал усовершенствованию театрального ​искусства​ в России и так возвысил звание актера, что сделал его вполне почетным. Он славился и вообще как ученый и образованный человек, был членом Российской академии, Вольного экономического общества и Беседы любителей российского слова. Он не только представлял ​чужие​ ​пьесы​, но и сам был писателем, сочинял стихотворения, написал похвальное слово Сумарокову, переводил и переделывал иностранные ​драматические​ ​пьесы​. Из переделок его известны комедии: «Раздумчивый», ​"Демокрит» и «Лунатик». Наконец он составил историю русского театра, которая в подлиннике до нас не сохранилась, но которою воспользовался актер И. Носов и внес ее в свою Летопись русского театра³²¹.

Хроника русского театра И. Носова. Хроника или летопись русского театра доведена Носовым до 1763 г., а потом неизвестно кем продолжена до 1784 г. «Историческая важность её, говорит издатель её Е. В. Барсов, состоит в том, что Носов при составлении её пользовался оригиналом истории русского театра И. А. ​Дмитревского​. К сожалению, Носов не указывает, где именно он видел и как он пользовался оригиналом, который считался утраченным. Сам Носов недостаточно владел даже грамматическим строем речи, и потому трудно предположить, чтобы он мог что-либо выдумать от себя... Отсюда само собою выясняется значение «Хроники14: она воспроизводит для нас сказания «Нестора» русского театра. Сообщаемые им факты имеют первостепенную важность в истории первоначальной его эпохи. Многое не выдерживает критики, многое кажется сомнительным и недостоверным, но и далеко не все может быть безусловно ​отрицаемо​». В Хронике прежде всего замечательно то, что в ней указывается на первоначальную эпоху театральных представлений ​в​ Москве, еще до появления немецкого театра Иоганна Готфрида ​Грегори​. В числе театральных ​пьес​, представлявшихся в эту эпоху^ по её указанию, были и ​пьесы​, взятые из народных сказаний. В 1671 г. января 25 дня, по случаю бракосочетания царя Алексея Михайловича с Наталиею Кирилловною ​Нарышкиной​, в кремлевском дворце, боярами и боярынями была представлена «Яга-Баба», комедия-сказка, с песнями и плясками. Баба-Яга изображается страшною, сухощавою и огромною, с костяными ногами, с железною в руке палицею, которой она действует, понуждая катиться свою махину, в которой она разъезжает, пред появлением коей на сцену, подземные невидимые духи поют:

"Баба Яга,

Костяная нога,

В ступе к нам подъезжает,

Пестом ее погоняет,

След помелом заметает».

8-го июня того же года, в царском селе Преображенском, на потешном дворе, в день рождения царевича Федора Алексеевича, боярами и боярынями был представлен «Тур», комедия сказка с песнями, с славянскими, уральскими, польскими танцами (Тур древнее славянское божество, которому праздновали во время ​семика​). 26-го августа, в день тезоименитства царицы, Натальи Кирилловны, представлен «Праздник Услада44, баснословная киевская комедия, с песнями и плясками. В 1672 г. 1-го сентября в домашнем театре боярина ​Артемона​ Сергеевича ​Матвеева​ была представлена «Коляда», баснословная комедия с песнями, славянскими и уральскими плясками и разными играми. Далее, в Хронике, в хронологическом порядке, указываются разные театральные ​пьесы​, переводные и оригинальные, которые представлялись при Петре В., Анне ​Иоанновне​, ​Елизавете​ Петровне и Екатерине II немецкими труппами Готфрида ​Грегори​, Иоганна ​Куншта​ и ​Франца​ ​Фиршта​, и русскими актерами.

Мемуары, илн Записки современников. К замечательным мемуарам времени Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны относятся Записки княгини Долгорукой, князя ІІІаховского, Нащокина и Данилова.

Записки княгини II. Б. Долгорукой.³²² Наталья Борисовна Долгорукая известна в истории своей удивительной судьбой, исполненной разных превратностей, и своим высоким, самоотверженным, героическим характером. Почти из царской обстановки жизни ей суждено было перейти в Березовский острог, а потом, после продолжительных страданий, окончить жизнь в ​монастырской​ келье. Долгорукая была дочь знаменитого фельдмаршала Петра В., Бориса Петровича, Шереметева, воспитана и выросла в полном довольстве и роскоши. Все родные и знакомые пророчили ей веселую и счастливую жизнь, особенно, когда она сделалась невестою любимца Петра II, кн. Ивана Алексеевича Долгорукого. «Думала я, замечает и сама она в своих Записках, что я первая счастливица в свете, потому что первая персона в нашем государстве был мой жених. При всех природных достоинствах, имел знатные чины при дворе и гвардии.... Вся императорская фамилия была на нашем сговоре, все ​чужестранные​ министры, наши все знатные господа, весь генералитет... Обручение наше было (совершено) в зале, духовными персонами, один архиерей и два архимандрита. После обручения все его ​сродники​ меня дарили очень богатыми дарами: бриллиантовыми серьгами, часами, табакерками и готовальнями и всякою галантереею; мои б руки не могли всего забрать, когда б мне не помогли принимать. Наши перстни были, которыми обручались, его в двенадцать тысяч, а мой в шесть тысяч»³²³. И вдруг всё это сменилось нищенскою и страдальческою ​жизнию​ в ​Березовском​ остроге. После смерти Петра II Долгорукие пали, а после восшествия на престол ​Анны​ Иоанновпы вся их фамилия была сослана в ссылку, в самый отдаленный город Тобольской губерния, ​Березов​. «Это мое благополучие и ​веселие​, говорит Долгорукая, продолжалось не более как от декабря 24 дня по 18 января день.... За двадцать шесть дней благополучных, или сказать, радостных, сорок лет по сей день стражду; за каждый день по два года придет без малого, еще шесть дней надобно вычесть. Да кто может знать ​предбудущее​! Может быть, и дополнятся, когда продолжится сострадательная жизнь моя... Ум колеблется, когда приведу на память, что после всех этих ​веселий​ меня постигло, которые мне казались на веки нерушимы будут. Знать, что не было тогда друга, кто б меня научил, чтоб по этой скользкой дороге опаснее ходила. Боже мой! какая буря грозная восстала, со всего свету беды совокупились! Господи, дай сил изъяснить мои беды, чтоб я могла их описать для знания желающих и для утешения печальным, чтоб, помня меня, утешались. И я была человек, вся дни живота своего проводила в бедах, и Все опробовала: гонения, странствия, нищету, разлучение с милым, все, что кто может вздумать. Я не хвалюсь своим терпением, но о милости Божией похвалюсь, что Он мне дал столько силы, что я перенесла, и по сие время несу; не возможно бы человеку смертному такие удары понести, когда (бы) не свыше сила Господня подкрепляла»³²⁴. Предвидя ссылку Долгоруких, родные Натальи Борисовны советовали ей отказать своему жениху, представляя то, что могут найтись другие женихи, которые не хуже его достоинствами, да и был уже один жених, который предлагал ей свою руку; но Наталья Борисовна согласилась лучше испытать с избранным ею Долгоруким все бедствия и страдания, чем изменить ему. « Войдите в рассуждение, говорит она, какое это мне утешение и честна ли это совесть, когда он был велик, так я с ​радостию​ за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла; а так положила свое намерение, когда сердце одному отдав жить или умереть вместе, а другому уже нет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб сегодня любить одного, а завтра другого; в нонешний век такая мода, а я доказала свету, что в любви верна. Во всех ​злополу​чиях​ я была своему мужу товарищ; и теперь скажу самую правду, что будучи во всех бедах, никогда не ​расскаявалась​, для чего я за него вышла, и не давала в том безумия Богу. Он тому свидетель: все, любя его, сносила, сколько мне можно было, еще и его подкрепляла»³²⁵. ​Вышедши​ замуж за Долгорукого​, она вместе с ​ним​ отправилась в ссылку и твердо переносила все бедствия и лишения. Чрез 8 лет (в 1739 г.) Долгорукий, вместе с другими его родственниками, был увезен в Новгород и здесь ​каэнен​; об этом узнала Наталья Борисовна только уже спустя три года. В 1742 г. ​импер​. ​Елизавета​ возвратила ее из ссылки в Петербург, где она и жила в доме брата своего до 1753 г. В этом году она переехала в Киев и во ​Фроловском​ монастыре постриглась в монахини, приняв имя ​Нектарии​, а потом облеклась в схиму. Накануне пострижения, в знак отвержения того, что ей на свете было еще одно драгоценное, она бросила в Днепр обручальное кольцо свое. Записки свои она писала уже в монашеской келье в 1767 г., по желанию сына своего Михаила. В них она сначала говорит, впрочем довольно кратко, о своем воспитании и жизни в доме родителей, а потом описывает свое обручение с князем И. А. Долгоруким, смерть и похороны Петра II, приезд в Петербург импер. Анны Иоанновны​, падение и ссылку Долгоруких и наконец свое путешествие с мужем и его родными в ​Березов​. На известии о приезде в ​Березов​ ​запи​ски​ останавливаются. Воспоминания о жизни в самой ссылке и дальнейших событиях, вероятно, были так тяжелы для неё, что она не в состоянии была их описывать. Описание упомянутых событий отличается вообще мирным и спокойным тоном и хотя по местам проникнуто чувством глубокой скорби, но нигде не заключает в себе никаких горьких упреков, обвинений, обличений, или порицаний других людей. В самом начале записок она замечает, что «намерена только свою беду писать, а не чужие пороки обличать». Описывая испытанные ею бедствия и страдания уже в конце своей жизни, в монашеской келье, совершенно ​отрекшись​ от мира, она все покрывает чувством христианского смирения и покорности воле Божией. Но тем выше еще является её самоотверженный героический характер, как женщины-супруги, все радости жизни принесшей в жертву своему любимому, несчастному мужу. Имя княгини Долгорукой сделалось известным во всех ​литературах​; её судьба послужила предметом для многих литературных произведений; в нашей литературе ее изобразил поэт Козлов в своей поэме: «Н. Б. Долгорукая».

Запяски В. А. Нащокина.³²⁶ Василий Александрович ​Нащокин​ (род. 1707, ум. 1761 г.) был человек военный (умер в чине генерал-лейтенанта) и потому в своих записках он обращает внимание преимущественно на то, ​что относится к военной службе, ​на​ военные ​пох​оды​, маневры и проч. Так ​как​ ивмайловский полк, в котором он служил, участвовал в походе против турок, под начальством графа ​Миниха​, то ​он​ описывает итог поход. Затем всего чаще описываются торжественные обеды, балы и т.п. Есть также в Записках несколько сведений о смерти известных в то время лиц, с краткими их характеристиками, напр Левенвольда, ​Кента​, графа ​Румянцева​ и других. Но для нас всего важнее в Записках ​Нащокина​ два известия-о смерти профессора ​Рихмана​ и об основании Московского университета. Мы видели выше, что Ломоносов опасался, чтобы смерть ​Рихмана​ не была перетолковапа ко вреду наук; опасения его имели основание, смерть ​Рихмана​, действительно, возбудила много толков в Петербурге. ​Нащокин​ описал ее в своих Записках и своим ​описани​ем представил образчик тогдашних суждений об ученых, жертвовавших ​жизнию​ для науки. «Тюля 26 (1753 г.), говорит он, убило громом в С.-Петербурге профессора ​Рихмана​, который машиною старался об удержании грома я молнии, дабы от идущего грома людей спасти; но с ним прежде всех случилось при той самой сделанной машине. И что о сем ​Рихмане​ чрез газеты тогда издано, при сем прилагается: любопытный да чтет. С ним ​Рихманом​ о мудровании сходно произошло, как в древности пишется о афинейском стихотворце, Евсхилии».... И потом приводит известпый анекдот об Эсхиле, будто он погиб от того, что орел, пролетая над ним, во время его астрономических наблюдений, и приняв его лысую голову за каменную скалу, бросил на ​нее​ ​несенную​ им черепаху и убил его. «Итак, заключает он, нечаянный конец ​вымысл​ и оного ​Рихмана​, как и Евсхилий получи». На основанный недавно московский университет и гимназию ​Нащокин​ смотрит с точки зрения чисто служебной, как на самое выгодное средство для службы, и потому сына своего он тотчас же записал в университет. Он обращает особенное внимание на ​упомяпутый​ выше указ 1756 г., по которому время учения в университете зачиталось в службу, и замечает, что по этому указу обучение в науках не может помешать ​произвождению​ в чины тех из учащихся, которые записаны на службу³²⁷.

Записки князя Я. П. Шаховекого³²⁸. Князь Яков Петрович ​Шаховской​ (род. 1705, ум. 1772 г.) находился на службе 40 лег, служил при трех императрицах, Анне, ​Елизавете​ и Екатерине II, занимал разные должности-сенатора, обер-прокурора синода, генерал-​кригс​-​комиссара​, был в сношениях со многими важными людьми, ​Бироном​, Волынским, ​Головкиным​, ​Минихом​, ​Шуваловым​, видел возвышение и падение этих лиц, и вместе с ними сам падал. Однажды всемогущий ​Бирон​ принял его особенно милостиво. Милость и ласковые слова правителя сделали ​Шаховского​ счастливым: всю ночь он плохо спал от волнения и заснул уже на рассвете. Но ночью успели взять ​Бирона​ под арест, и ​Шаховской​ лишился своего ​счастья​ и значения. Скоро, однако, ​Шаховской​ сумел попасть в милость одного из вновь назначенных кабинет- министров, графа ​Головкина​, и благодаря ему, получил место сенатора В один из вечеров, по возвращении с праздника от нового покровителя, ​Шаховской​ говорил про себя «в вели-ком удовольствии и приятном размышлении о своих ​поведениях​: я уже господин сенатор, между стариками, в первейших чинах находящимися, обращаюсь, и будучи такого ​многомочного​ министра любимец.... лег спать. Но ночью сенатский ​экзекутор​ разбудил его и объявил о восшествии на престол ​импер​. ​Елизаветы​ Петровны; граф ​Головкин​ и его товарищи были взяты под арест, а князь ​Шаховской​ лишился сенаторства. Несколько дней он оставался без места; наконец его потребовали в сенат, где объявили ему о назначении его обер- прокурором синода Но прежде, чем узнал об этом назначении, ​Шаховской​ размышлял о себе таким образом: «прежде на крыльце встречая по лестницам сквозь все ​покои​ до присутственной палаты с почтением меня провожали.... а ныне экзекутор, который не долго пред тем своим патроном называл и в знак своего покорного ​учтивства​ не сидя, но стоя со мною разговаривал, как челобитчиков и прочих в сенат приходящих меня принял».... Но на следующий день встреча в синоде успокоила должностное самолюбие ​Шаховского​: «того, места, также как и при сенате находящийся такого же ранга экзекутор, уже ожидая моего прибытия, встретил меня на лестнице, с несколькими секретарями и прочих нижних чинов канцелярскими служителями, кои все должны быть, так как я в сенате у генерал-прокурора, в моей дирекции, с почтением рекомендовался, и, очищая дорогу, проводил меня до той палаты, где присутствует собрание святейшего синода». Приведенные правительственные и ​чиновнические​ превращения и чинолюбие и чинопочитание ​Шаховского​, составляя самые характерные места в Записках ​Шаховского​, составляют также и ​характеристические​ черты того старого времени, когда всем управляло колесо фортуны, быстро возвышавшее людей ​на​ ​высшие​ места в государстве и также быстро низвергавшее их с этих мест, когда высшим идеалом, к которому были направлены все помышления людей, были чин и ранг, которым поклонялись независимо от того или другого характера людей, в них облеченных, когда человек без известного чина, при всех своих нравственных качествах, не значил ничего, и когда, поэтому, все искали чинов и рангов, не только чиновники, но и ученые и поэты (челобитная Фон-​Визина​ к Российской ​Минерве​). Такое направление, впрочем, не мешало являться на службе и людям истинно хорошим и честным, доказательством чего служит сам автор Записок. При всех правительственных превращениях и личных служебных переменах, ​Шаховской​ никогда не изменял своему долгу и совести, служил всегда честно, был строгим исполнителем закона и ревностным поборником справедливости. В одном месте Записок он рассказывает, как ему предлагали подарок в 25,000 рублей, чтобы он отказался от своего ​проекта​ снабжать армию сукнами не из Англии, как это было заведено, а с русских фабрик, не смотря на то, что за поставщика ​сукон​ из Англии, ​Вильфа​, было много сильных ходатаев, которые могли вредить ​Шаховскому​. Образованию в нем такого честного и правдивого характера способствовало, по его словам, то твердое нравственное воспитание, какое он получил в доме дяди своего, А. И. ​Шаховского​: «Главнейшия ж и частые, говорит он, мне были от сего второго отца поучения, чтоб всякое дурно (дурное дело) делать стыдиться, а справедливость и добродетель во всяких случаях всему предпочитать. Для преодоления слабостей моих и пороков советовал он мне самому о себе часто помышлять и оные обличать и обвинять собственным рассудком без послабления​ при том тщиться всегда читать пристойные моим летам и обстоятельствам честные и полезные прежде ​бывшие​ дела похвальную память о себе оставивших и научать себя твердым духом по таким путям следовать. Сии-то, благосклонный читатель, в молодости моей вкорененные в сердце и в мысли мои поучения были при всех случаях в ​поведениях​ моих первейшими правилами»³²⁹. Слог Записок Шаховского, как человека, всю жизнь проведшего в службе и в чтении и составлении деловых бумаг, отличается деловым характером; некоторые слова употребляются им в особенном смысле: «вообряжение» у него значит мысль, суждение; «заключение«-следствие; «аппробовать»-утвердить, согласиться; «персональное изъяснение"-личное объяснение и т. п.

Записки М. В. Данилова³³⁰. Данилов (род. 1722, ум. 1790 г.) не занимал, как ​Шаховской​, никакой важной должности и не был участником и свидетелем важных событий. Сын бедного дворянина, он детство свое провел у разных родственников на ​воспитании​, учился в артиллерийском училище в Москве. ​Вышедши​ из этого училища на службу ​фурьером​, он занимался приготовлением фейерверков и иллюминаций. Дослужившись до капитана, он вышел в отставку и умер в 1790 г. Описывая в Записках свою жизнь, он рассказывает из неё множество интересных подробностей, которые весьма хорошо характеризуют быт тогдашних небогатых дворян и простых помещиков. В них мы встречаем нередко такие же сцены домашнего воспитания и семейных нравов, ​какие​ рисовала в своих произведениях литература XVIII в. В этом отношении Записки Данилова могут служить с одной стороны поверкой, а с другой – дополнением некоторых литературных картин и характеров того времени. Так, рассказывая о первоначальном своем учении грамоте, он изображает своего учителя, пономаря, Филиппа Брудастого, который всю суть учения поставлял, ​по-видимому​, в наказании учеников. «Памятно мне, говорит он, мое учение у Брудастого и ​поднесь​, по той, может быть, причине, что часто секли меня лозою. Я не могу признаться по справедливости, чтоб во мне была тогда леность или упрямство, а учился я по моим летам прилежно и учитель мой задавал мне урок учить весьма умеренный, по моей силе, который я затверживал скоро; но как нам кроме обеда, никуда от Брудастого отпуска ни на малейшее время не было, а сидели на скамейках ​бессходно​ и в большие летние дни великое мучение претерпевали, то я от такого ​всегдаш​него ​сидения​ так ослабевал, что голова моя делалась беспамятна, в все, что выучил прежде ​наизусть​, при слушании урока к вечеру и половины прочитать не мог, за что последняя революция; меня, как не понятного, сечь. Я мнил тогда, что необходимо при учении терпеть надлежит наказание. Брудастого жена во время нашего учения понуждала нас, в ​небытность​ своего мужа, всечасно, чтоб мы громче кричали, хотя бы и не то, что учим. ​Отраднее​ нам было от скучного сиденья, когда учитель наш находился в поле на работе. Ио возвращении Брудастого, отвечал я во всем урок так, как утром при ​неутомленных​ мыслях, весьма исправно и памятно; из сего ныне замечаю, что принужденное детям учение грамоте не полезно, потому что от телесного труда изнемогают душевные силы и приходят в ​обленение​ и унылость». Из школы Брудастого Данилов перешел в школу тетки своей, вдовы Матрены Павловны, у которой жил и учился еще другой племянник её, ​Епишков​. «А как вдова, говорит он, своего племянника много любила и нежила, потому не было нам никогда принуждения учиться; однако я, в таковой ​будучи​ воле и непринужденном учении, без малейшего наказания, скоро окончил словесное учение, которое состояло только из двух книг; часослова и псалтыри». Племянник Епишков принадлежал к числу тех недорослей, которых изобразил Фон-Визин в Митрофанушке, а тетка Матрена своей ​жизнью​ и характером весьма сильно напоминает ​частью Простакову​, ​частью​ ​Ханжахину​ Екатерины в комедии «О время». «Вдова, говорит Данилов, была великая богомольщица: редкий день проходил, чтоб у ней в доме не отправлялась служба, когда с попом, а иногда слуга отправлял один оную должность. Я употреблен был в такой службе к чтению, а как у вдовы любимый её племянник еще читать не разумел, то от великой на меня зависти и досады, приходя к столу, при котором я читал псалмы, своими сапогами толкал по моим ногам до такой боли, что я до слез доходил. Вдова хота и увидит ​такие​ шалости своего племянника, однако более ничего не скажет ему, и то протяжно, как не хотя: «полно тебе шутить, ​Ванюша​», и будто не видит она, что от ​Иванушкиной​ шутки у меня из глаз слезы текут. Она грамоте не знала; только всякий день, разогнув большую книгу на столе, акафист Богородице всем вслух громко читала. Вдова охотница великая была кушать у себя за стулом щи с бараниной; только признаюсь, сколько времени у ней я ни жил, не помню того, чтоб, прошел хотя один день без драки. Как скоро она приметен свои щи любимые за столом ​кушати​, то, кухарку, ​прита​ща​ люди в ту горницу, где мы обедаем, положат, на ​пол​ и станут сечь батожьем немилосердно и ​потуда​ секут и кухарка кричит, пока не перестанет вдова щи кушать, это так уже введено было во всегдашнее обыкновение, видно, для хорошего аппетиту». Племянника своего баловала она также, как ​Простакова​ ​Митрофанушку​. Когда нужно было наказать его, опа наказывала, вместо него, товарищей его, а потом давала ему только наставления в таком ​напр​. виде: «что дурно-де, ​непри​гоже​, сударь, так делать и яблоки обивать без спросу моего», а после, поцеловав его, говорила: ​чаятельно​ ты, Иванушка, ​давеча​ испугался, как секли твоих товарищей; не бойся, голубчик, я тебя сечь не стану»³³¹.