Подлинность трактатов Феофана Прокоповича о Боге едином по существу и троичном в Лицах

Время написания трактатов, составляющих предмет нашего исследования, относится к эпохе академической деятельности Феофана Прокоповича, к тому времени, когда он был ректором и профессором богословия в киево-могило-заборовской академии. Эта эпоха простирается с 1712-го по 1716-й год¹. В эти-то пять лет Феофан и написал семь своих знаменитых богословско-догматических трактатов, к которым относятся трактаты: de Deo uno, de Deo trino и de processione Spiritus Sancti². Долго эти произведения существовали только в рукописях; в свете они изданы были лишь по прошествии около 40 лет после смерти автора (умершего в 1736 г.). Рассматриваемые трактаты в первый раз изданы – первый в Кенигсберге в 1774 г., второй там же в 1775 г., третий Дамаскиным Семеновым-Рудневым³ (впоследствии епископом севским и затем нижегородским) в Готе в 1772 г., причём история спора об исхождении Св. Духа, входящая в состав последнего трактата, издана была еще раньше, в 1767 г.⁴ Наконец, все эти три трактата вошли в состав полной догматической системы Феофана, в первый раз изданной митрополитом киевским Самуилом Миславским⁵ в Лейпциге в 1782 году⁶.

Приведенный сведения о времени написания и издания рассматриваемых трактатов лежат в основе внешних свидетельств, имеющих значение для решения вопроса о подлинности их. При ближайшем рассмотрении этого вопроса оказывается, что ее для всех указанных трактатов есть ясные и точные данные для решения его. Только о подлинности трактата об происхождении Св. Духа мы имеем ясные свидетельства от издателя его Семенова-Руднева. В предисловии к готскому изданию этого трактата (озаглавленному словами: „lectori benevolo“) издатель говорит, что он всеми силами старался о том, чтобы „этот ученый труд вышел неповреждённым (integrum), чистим (purum) и не запятнанным никакими чуждыми ему недостаткам». «Я всеми силами старался“, говорит издатель, „о том, чтобы то, что некогда автор написал своею рукою (quod olim sua manu auctor scripsisset), пpeдать печати с величайшею точностью. С такою тщательностью выполнил это, что даже те места, в которых он язвит иномыслящих более жестоко, чем может допустить наш более образованный и более изящный век, не только не уничтожил, но даже не смягчил, не изменив ни одного слова (vocula una alteraque aut resecata, aut inspersa)“. Таким образом, издатель имел под руками собственноручные записи⁷ Феофана по данному трактату и старался напечатать со всевозможною точностью) этот труд, который, по суду его современников, стоял выше⁸ всех других частей Феофановой системы. Изменения, допущенные издателем в трактате, по его собственному указанию (сделанному в предисловии), суть только следующие: 1) он исправлял отеческие места, приведенные Феофаном по старым изданиям отеческих творений, по новым, более верным изданиям оных⁹; 2) написал 16-ю главу трактата, которая Феофаном была только „надписана“ (inscriptum erat), но не изложена (non pertractatuin)¹⁰; 3) продолжил (continuare) историю спора, „написанную автором в значительной частя (magnam partem), но не доведенную до конца (nondum perfecta)»¹¹; 4) снабдил трактат примечаниями (notulae)¹² и 5) присоединил хронологический указатель (index chronologicus) авторов, писавших об исхождении Св. Духа как в пользу нашего понимания, так и в пользу понимания латинян¹³. – Из сказанного следует, что относительно трактата об

исхождении Св. Духа мы точно знаем, что в нему принадлежат самому Феофану и что принадлежит издателю.

Если от трактата de processione Spiritus Sancti обратимся к первым двум трактатам – de Deo uno и de Deo trino, то увидим, что для решения вопроса о подлинности последних нет столь ясных и точных данных. Вопросы: какие источники имели под руками издатели этих трактатов – только ли студенческие записи¹⁴ Феофановых лекций, или, кроме их, и собственно ручные записи самого Феофана, и сделали ли в них издатели какие-либо исправления, – все эти вопросы не имеют для своего решения свидетельств самих издателей и вообще внешних данных: они могут быть решены лишь на основании внутренних данных.Постараемся дать вероятный ответ на них.

Прежде всего нужно вообще сказать, что исследуемые трактаты (в том виде, в каком существуют ныне) с внутренней стороны носят на себе ясную печать происхождения от Феофана. Здесь выражаются многие из тех научных взглядов Феофана, которые своею широтою и смелостью поражали умы не искошенных в науке русских староцерковных людей и казались им чистой ересью, – тех взглядов, защиту которых он должен был вести путем длинных процессов в страшной тайной канцелярии. Если обратим внимание на содержание доносов Маркелла Родышевского и ответов на них Феофана¹⁵, то наедем, что многие пункты их раскрыты в рассматриваемых трактатах. Феофана обвиняют в том, что он „говорит, что в России многиe есть атеисты, которые не знают ни Бога, ни закона, ни веры“ (27-й пункт показания Маркелла Родышевского). Об этих же атеистах Феофан говорит в § 46 первого трактата и даже пишет против них целую главу (именно 3-ю). Феофана обвиняют в том, что он „говорит, что учения-де никакого доброго в церкви святой нет, а в лютеранской церкви все учение изрядное“ (30-й пункте того же показания). На это он отвечает так. „Говорим часто со воздыханием не о лутеранах одних, но и о папистах, кальвинианах, арминианах и о самых злейших и магометанскому злочестию близких социанах, что у них школы и академий, и людей ученных много, а у нас мало. И cиe слово говорит Павел св. в первом ко Коринфом послании, в главе первой, сказуя, что от правоверных немногии премудры. И ино есть учение, ино же ученый человек“ (ответные пункты Феофана). Эти же мысли находятся в § 148 первого трактата, где автор, указав с глубокой горестью на множество между инославными ученейших мужей, трогательно утешает православных тем, что «от ученых людей сокрыта истина“, но что она открыта для „буиих мира сего», причём приводит свидетельство ап. Павла из той же первой главы I Коринф. На обвинение, что „Святых отец книгу Дионисия Ареопагита называл неправедною“ (39-й пункт показ. Марк. Родышевского), Феофан отвечает, что „прение есть не о учении, в оной кннге написанном, но о творце книги, Ареопагитский ли, или иной Дионисий сочинил книгу оную“, и затем показывает, как давно начались между церковными учителями споры об авторе этой книги. Подобные же критические замечания о подлинности сочинений, приписываемых Дионисию Ареопагиту, делаются в рассматриваемых трактатах – о книге „об именах Божиих“ в § 44 первого трактата, а о книге „о небесной иepapxии“ – в § 7 первого трактата и в § 30 второго трактата¹⁶. Феофана обвиняют в том, что „Григория Фессалоницкого, который празднуется во вторую неделю великаго поста, называл еретиком, а еретика, который с ним, Григорием, имел прю о вере¹⁷, называл благочестивым “ (40-й пункт показания Марк. Родыш.). Этот пункта обвинитель мог составить только на основании VII главы первого трактата, где Феофан, касаясь известного спора паламитов и варлаамитов о природе Фаворского света, действительно довольно резко порицает первых и сочувствовавшую им константинопольскую интеллигенцию¹⁸; в других своих сочинениях Феофан об этом нигде

не говорит. Мысли Феофанова ответа на это обвинение также сходны с мыслями указанного места трактата. По судебному акту, Феофан не отказывается от того, что он охуждал Гpигория Паламы учение „о преображенском свете“. „И хотя ведаем, говорит он, что и Григориево в прении погрешение было, понеже признавал в естестве Божии быть некое сложение, но то ошибкою, а не упрямо, сказал и до исправления своего. И когда cиe говорим, так согрешаем, как согрешаем, сказуя, что Петр святый отвергался Христа, и Павел святый гонил церковь Божию, и сим подобная“. На обвинение, что „о святом Писании говорит, что явно оное всем к чтению и к разумению (24-й пункта показания Мар. Род.), Феофан отвечает так: „Писание священное не во всех частяхъ своих темное..., но хотя во многих местах, которые довольны суть к совершению человека Божия удобовразумительно есть, как сказует неоднократно Златоустый святый“. Раскрытие этой мысли мы находим в § 172 второго трактата. Не будем более продолжать этого сравнения судебных документов с данными трактатами. Вывод из этого сопоставления очевиден: всякий видит здесь тождество обвиняемого лица с автором последних. – Стоит также обратить внимание на при меры, приводимые автором в исследуемых трактатах. Во многих из них довольно ясно просвечивают различные взгляды автора, не имеющие непосредственного отношения к той формальной цели, для которой они (т. е. примеры) приводятся. Так, в § 175 первого трактата автор, – в пояснение мысли о том, что обладание только тогда делает счастливым обладателя, когда последний сознает это обладание, – приводить такой пример: „Если кто, будучи в отсутствии, усыновляется царем в сыновья и наследники царства, то он до тех пор не может быть назван счастливым, пока не узнает об этом своем благе“. Здесь просвечивает мнение автора, что царь имеет право назначать себе наследником престола того, кого хочет. А это и есть взгляд автора „Правды воли монаршей“, – того проповедника, который 22-го января 1722 года в московском Успенском соборе громил в своей проповеди „неслыханное и необычное бедство“ – „сыновнее на отца восстание“¹⁹. Другие примеры довольно прозрачно указывают на современное автору положение дел, благодаря чему они получали живую наглядность и чрез это скорее достигали изъяснительной цели; для нас они имеют значение как намеки на различные обстоятельства происхождения трактатов. Так, автор нередко упоминает в примерах царя Петра, напр. в следующем, приводимом для пояснения «arcanus modus loquendi“: „Не Петр оскорблен, не о Петре речь, но о царе вашем, граждане; о царе, главе вашем, заботьтесь, а о Петре не заботьтесь“ (§ 271 второго трактата». Почему именно здесь упоминается царь Петр, это психологически объяснится, если предположим, что автор жил во времена царя Петра. Часто упоминаются в примерах турки, напрям, в следующих: „почему турок Бог обогатил весьма многими победами? “ (§ 148-й перв. тракт.) „поистине удивляюсь, почему большей части людей не стыдно, что они только по той причине не магометане, что не живут среди турок“²⁰ и проч. Вообще автор интересовался судьбою турецкого народа, нарочито читал различные сочинения о происхождении его²¹; народ – этот предносится его умственному взору могучим и сильным и постоянно заставляет его говорить о себе. Все это психологически будет понятно, если согласимся, что авторе трактатов есть Феофан Прокопович, который, будучи вызван Петром в 1711 г. в прутский лагерь, сам видел поражение русских на берегах Прута и торжество турок²². Несомненно, что этот смертный пир русских²³ произвел глубокое впечатление на восприимчивую натуру Феофана, оставшееся на всю жизнь, и, с другой стороны, высоко поднял в глазах его могущество победителей. Не даром он по поводу этого несчастного события написал стихотворение:

„За могилою Рябою

Над рекою Прутовою

Было войско в страшном бою“ и проч.,

где вспоминает „весьма трудный“ для русских «час“, „час смутный“, „турчина многолюдного и „коломутный Прут“²⁴. Наконец, самый слог исследуемых трактатов как раз напоминает Феофана. Известно, что слог произведений последнего, читавшего свои лекции „со всем жаром, свойственными людям гениальным“ ²⁵, отличается необыкновенною живостью, а там, где он говорит о своих противниках – и юмором. Способность Феофана к solem adspergere, его уменье представить противников в смешном и нелепом виде иногда просто изумляют читателя. Таков же стиль языка и рассматриваемых трактатов. Например. Приведя объяснение Корнелия a Lapide на текст Апок. 1:4. Феофан иронически замечает: „Вот почти буквально приведенное объяснениe Корнелия a Lapide: полюбуйся же, каков комментатор и богослов. Объяснение это таково, что, кажется, рассмешило бы Катона: не верю, чтобы сам Корнелий не смеялся, когда писал его (§ 45 втор. трак. ). В другом месте – в § 60 второго трактата Феофан, опровергая требование Крелла, что догмат о Троице должен quoad verba содержаться в Писании, потому что в противном случае необразованные люди не могут воспринимать его, говорить: „Неспособность необразованных! людей по первому впечатлению воспринимать что либо не обязывает нас налагать на Бога закон, чтобы Он о всем говорил самым ясным образом. Обетование о пришествии Мессии дается во многих местах, но почти везде прикровенно. Ибо если бы Бог подчинялся законам Крелла, то Он должен быль бы изречь обетование примерно в таких словах: спустя столько-то лет родится от девы Mapии, жены Иосифа, великий пророк, по имени Иисус, в царствование в Иудее Ирода, при римском императоре Августе, во время первой его переписи, – он будет Мессия, освободит народ и дарует ему спасение; должен был бы также ясно описать способ того спасения, которое Meccия имел некогда доставить пароду. Но это освобождение и вечное спасение описываются под видом временного царства“ и проч.²⁶. Подобные иронические места в исследуемых трактатах встречаются очень часто. Эта же живость языка и этот же юмор выражаются в отдельных фразах в роде следующих: „ista ехрliсаге est solem digitum ostendere“²⁷, „quod respondere pudet, taedet et piget nos“²⁸, пословицах (напр. „malum ovum mali corvi“)²⁹ и даже отдельных словах: scabies³⁰, prurigo³¹, theologastrus – богословишка³², sciolus – недоученый хвастунишка³³, virus emovere, haurire³⁴, cerebrosus³⁵ и проч. При этом нужно заметить, что такой язык проходить чрез все части рассматриваемых трактатов, а единство языка их, конечно, указывает на происхождение их от одного автора.

Высказанные соображения достаточно показывают, что рассматриваемые трактаты в том виде, в каком они существуют ныне, вообще принадлежат Феофану Прокоповичу. Дальнейшие соображения покажут, что они, и в своих частностях, и со стороны своей внешней отделки принадлежать тому же Феофану. Выше мы заметили, что трактаты Феофана. по первоначальному своему назначению, суть академические лекции. Поэтому естественно ожидать, что эти трактаты имеют признаки, свидетельствующие об их школьном характере. Таковые признаки действительно и находятся. Нередко читатель встречает в них замечания, которые могут быть уместны только в аудитории, в роде следующего „это место нужно хорошо выучить наизусть“³⁶ (говорится о тексте Кол. 1:15). Встречаются замечания, которые более всего уместны перед слушателями, начинающими заниматься наукою. Так, дав понятие о содержании сочинения Дионисия Ареопагита „об именах Божиих“, автор говорит: „Это я счел нужным заметить, чтобы надписание этой книги (потому что она часто цитируется и едва ли кем читается, ибо и под рукою ни у кого не бывает) не поколебало слышащих и не привело к сомнению относительно того, одного ли содержания эта книга с этою главою“³⁷. Всматриваясь далее в трактаты, мы находим в них следы непосредственного происхождения от автора. Мы здесь разумеем тон изложения трактатов. Постоянно встречаются выражения: „Deo valente“³⁸, „si Deo placuit“³⁹, „per Deum immortalem“⁴⁰, „si Deus dederit, clarissime demoustabimus“⁴¹ и проч., ставящие автора в живые отношения к читателю, так что последний как-бы непосредственно слышит голос самого автора. Нельзя думать, что подобные выражения вставлены издателями: поступать так для последних значило бы не исправлять литературный памятник, а подделывать его под тон известного лица. Вероятнее всего, что издатели копировали находившиеся у них под руками собственноручные записи Феофана. Отношение их к данным трактатам – самое честное: они стараются как можно точнее передать написанное самим автором, хотя-бы последнее страдало логическими неточностями. Вот почему в трактатах встречаются мест очень неясные и нуждающиеся в более правильном изложении. Замечателен в этом отношении § 162 первого трактата. Параграф этот изложен чрезвычайно спутанно. Сказав ранее в § 161 о том, какие чувствования (affectus) могут быть приписываемы Богу, авторе в § 162 делить эти чувствования на чистейшие (purissimi), смешанные (mixti) и такие, в которых совершенно нет никакого элемента добра, и в этом то делении допускает логические противоречия. Так, по этому делению, отчаяние и скорбь, которые могут быть приписываемы Богу, и страх, который совершенно не может быть приписываем Богу (§ 161), подводятся под одну и туже рубрику чувствований, в которых nulla specieboni relucet. Затем, дерзновение, которое не можетъ быть приписываемо Богу (§ 161), подводится под рубрику смешанных чувствований, наряду с чувствованиями желания, гнева и надежды, которые могут быть приписываемы Богу Читатель здесь совершенно не понимает, каким критерием руководится автор, относя одни чувствования к одному классу деления, другие к другому, третьи к третьему. Наконец, о чистейших чувствованиях в одном месте говорится, что „они не имеют никакого недостатка“ (carent omni vitio), а в другом месте замечается, что и они „соединены с несовершенством (cum imperfectione). Хотя imperfectio понимается здесь не в одном смысле с vitium (так как в том же параграфе, равно как и в следующем – 163-м, imperfection неоднократно заменяется словом infirmitas⁴² и следовательно „imperfectio“ указывает на конечную ограниченность, а „vitium» на положительный недостаток), тем не менее сам автор об этом ничего не говорит и на первый раз возбуждает в читателе недоумение. Очевидно, что автор вследствие поспешности не успел дать окончательной отделки подобным местам⁴³ и таким образом допустил неточности в изложении; издатели же, старавшиеся точнее передать мысли автора, не сочли за нужное исправить их Эга поспешность автора в работе замечается, кажется, и в цитации библейских мест, приводимых в рассматриваемых трактатах. Цитаты эти делаются то по переводу LXX, то по еврейской Библии, или, точнее сказать, по сходным с последней относительно разделения на стихи протестантским Библиям. По-видимому, авторе старается делать цитаты по переводу LXX, но иногда, как бы по неосмотрительности, допускает и цитаты по тем протестантским библейским источникам, какими он пользовался⁴⁴. Впрочем, трудно сказать, принадлежит ли этот вид цитат непосредственно самому беофаву. Несомненно только, что издатели не исправили некоторых ошибочных цитат его. Феофан, иногда слишком доверчиво пользуясь находившимися у него под руками протестантскими системами, приводит некоторые места Писания непосредственно по ним, не справляясь с Библией, и таким образом повторяет допущенные первыми ошибки в цитации. Вот два таких примера. В „Syntagma theologiae Аманда Полянского (у которого, нужно заметить, постоянно встречаются ошибки в цитации библейских мест) по ошибке цитуются между прочим – Исх. 7:7 вместо Исх 7:4⁴⁵ и Дан. 4:34 вместо Дан. 4, 31⁴⁶. Феофан, пользовавшийся этим сочинением, повторяет эти же самые ошибки – первую на стр. 348 в § 43, вторую на стр. 472 в § 172⁴⁷. Издатели не исправили их.

Вышесказанное о подлинности трактатов de Deo uno и de Deo trino дает право признать за вероятную мысль о неповрежденности этих трактатов, равно как и том, что они изданы по собственноручным рукописям автора, или, покрайней мере, по студенческим записям, проверенным по означенным рукописям.