II. Царствование императора Николая Павловича (1825–1855)

Что касается личных отношений, жизни и деятельности святителя московского Филарета, то прежде всего царствование Александра I оставляло новому царствованию, как мы припомним, долг восстановления чести Филарета, оправдания его в глазах общества от несправедливых обвинений и нападок со стороны лиц, восстававших на него в 1824 году, восстановления его авторитета среди паствы. Таковое восстановление и оправдание действительно и совершилось постепенно, начиная с первых же дней царствования Николая Павловича. В письме к родительнице своей от 6 декабря 1825 года Филарет, извещая ее о кончине государя императора Александра Павловича, между прочим, говорил: «Я имею особенные причины быть тронут сим происшествием, имев известные опыты благоволения покойного Государя, и неизвестные другим. Но воля Божия во всем есть, и да будет!»³⁴² Здесь ближе всего разумеется то особенное доверие покойного государя к Филарету, благодаря которому последний, в числе не многих, самых приближенных к государю лиц (князь А. Н. Голицын и граф А. А. Аракчеев), удостоился быть хранителем великой государственной тайны о престолонаследии, врученной ему, как мы знаем из раньше сказанного, в 1823 году в августе. Эта тайна заключалась в том, что за бездетностью императора Александра I и цесаревича Константина Павловича, престол Российской Империи, согласно воле их обоих, должен был перейти к великому князю Николаю Павловичу. Подтверждающими все сие актами были: а) собственноручное письмо цесаревича Константина Павловича к Государю императору Александру Павловичу от 14 января 1822 года о добровольном отречении его от престола, на который по рождению своему он мог когда-либо иметь право, с просьбою утвердить таковое намерение его императорским словом и согласием государыни – матери Марии Феодоровны; и б) собственноручный же ответ императора Александра на это письмо, от 2 февраля того же года, с изъявлением согласия как с его стороны, так и со стороны императрицы – матери на это отречение.

Акты эти летом 1823 года, пред отправлением Филарета на свою епархию, чрез князя А. Н. Голицына, секретно сообщены были ему вместе с высочайшим повелением о составлении, на основании их проекта манифеста о назначении наследником Всероссийского престола великого князя Николая Павловича, а также и с указанием того, чтобы все эти акты оставались в тайне до времени и хранились в московском Успенском соборе. «Мысль о тайне тотчас представилась архиепископу, – писал о том впоследствии по воспоминанию сам этот архиепископ т.е. Филарет, – ведущею к затруднению. Как восшествию на престол естественно быть в Петербурге, то как оно может быть соображено с манифестом, втайне хранящимся в Москве? Архиепископ не скрыл сего недоумения; представил, чтобы списки с составляемого акта хранились также в Петербурге, в Государственном Совете, в Синоде и в Сенате; и, получив на сие также высочайшую волю, внес сие в самый проект манифеста».³⁴³ Проект манифеста был утвержден и привезен государем в Москву в конце августа того же 1823 года, со включением в него и остальных актов, в запечатанном конверте с собственноручною надписью государя на этом конверте: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору, в Успенском соборе, прежде всякого другого действия».³⁴⁴ Подобная же надпись сделана была и на остальных трёх списках.³⁴⁵ Внесение конверта в Успенский собор последовало 29 августа 1823 года, когда государь все еще продолжал быть в Москве, и, согласно изъявленной им Филарету чрез графа Аракчеева воле, совершено было в величайшей тайне, архиепископ вложил конверт в ковчег в алтаре только при трех свидетелях – протопресвитере Успенского собора, сакелларие и прокуроре синодальной конторы, при чем объявил им и волю государя о хранении дела в тайне. «Хранители тайны были верны. Следующею осенью и зимою приходили из Петербурга скромные слухи, что в Государственный Совет и в Святейший Синод поступили от государя императора запечатанные конверты, а не случилось же подобного в Москве, даже и не спрашивали».³⁴⁶ Между тем в Петербурге, тотчас же по получении известия о кончине императора Александра I, великий князь Николай Павлович (цесаревич Константин был в Варшаве) сам первый присягнул на подданство своему брату Константину и распорядился о приведении всех к присяге ему же. Так и сделано было, не смотря на то, что хранившиеся в Петербурге конверты были вскрыты. Тоже сделано было и в Москве, по приказанию из Петербурга, не смотря на представления архиепископа московского, основанные на хранившихся в Успенском соборе актах. Положение его было до тяжкой болезненности мучительно. «Дни, протекшие между 30 ноября и 15 декабря 1825 года, – писал он сам, – конечно, ни для кого в Москве не были так тяжки, как для архиепископа, которому выпал странный жребий быть хранителем светильника под спудом».³⁴⁷

«Молитесь, отец наместник, – писал он же от 29 ноября 1825 года, следовательно, прямо по получении известия о кончине императора, к наместнику лавры Афанасию, – да не внидете в напасть. Теперь особенно надобно молиться».³⁴⁸ И ему же от 9 декабря, когда присяга Константину Павловичу уже была дана: «Когда придете ко гробу преподобного Сергия, положите поклон, думая обо мне недостойном».³⁴⁹ Таково было положение святителя московского, когда он был, как говорится, между двумя огнями. Самая присяга Константину только отчасти успокаивала его. «Неизвестность о новом государе, – писал он своей матери от 6 декабря того же года, – по отдаленности его пребывания,³⁵⁰ и по распутице в сие время в тех местах, производит нетерпеливое ожидание. Слава Богу, что присяга, уже данная, уменьшает тягость сей неизвестности».³⁵¹ Но «за то наконец ему же (Филарету) прежде других показался открывающийся свет».³⁵² Известие о кончине Александра пришло в Варшаву двумя днями раньте, нежели в Петербург. Бывший там цесаревич Константин, получив это известие, остался непреклонным в своем решении об отречении от престола и о предоставлении его брату Николаю Павловичу, о чем и написал ему письмо от 26 ноября, прося его принять от него первого верноподданническую присягу. С своей стороны великодушный Николай не хотел восхищать законных прав старшего брата своего. Начинается препирательство двух августейших братьев в великодушной уступчивости друг другу.³⁵³ Но престол обширнейшей империи не мог долго быть не занятым без большего или меньшего ущерба достоинству царскому и благосостоянию империи, что и подготовлялось уже людьми в роде Пестеля. Муравьевых и под. Цесаревич Константин оставался непреклонным в своем прежнем намерении и форменно подтвердил тоже самое, о чем писал своему брату от 26 ноября, и рапорт министра юстиции к нему, как императору, оставил не распечатанным. Тогда Николай Павлович, убеждаемый и царицею – материю, склонился на представления брата, и 12 декабря 1825 года издал манифест о восшествии своем на престол. Известие о сем, не смотря на последовавшие за тем и только личною энергией нового императора подавленные смуты в самом Петербурге, в Москву достигло лишь в ночь с 16 на 17 декабря и впервые сообщено было Филарету священником Троицкой, близ Сухаревой башни, церкви, пришедшим к нему вскоре после полуночи за разрешением привести к присяге на подданство Николаю находящуюся на Сухаревой башне ведомства морского министерства команду. По случайной задержке официальное лицо, несшее форменное извещение начальству г. Москвы о том, прибыло в Москву позже, нежели вестник морского ведомства.³⁵⁴ Наконец 17 декабря к вечеру все разъяснилось, и генерал-адъютант граф Комаровский, привезший самый о том манифест, объявил высочайшую волю о своем прибытии в Москву для присутствия при открытии хранившихся в Успенском соборе актов, касающихся престолонаследия. «Дабы после бывшей погрешительной присяги, – пишет обо всем далее происходившем сам Филарет, – народ лучше понял настоящее дело, архиепископ просил генерал-губернатора, в продолжении ночи, напечатать и доставить потребное число экземпляров высочайшего манифеста и приложений к нему, чтобы они 18 дня могли быть прочитаны пред присягою во всех церквах столицы. Сие исполнено в точности». 18 дня пред полуднем по собрании в Большом Успенском соборе правительствующего сената, военных и гражданских чинов, архиепископ московский, в полном облачении, в предшествии прочего духовенства, вышел из алтаря, неся над головою серебряный ковчег, в котором хранятся государственные акты, остановился пред приготовленным на предалтарном амвоне облаченным столом и, имея пред собою ковчег, говорил: «Внимайте, россияне! Третий год, как в сем святом и освящающем царей храме, в сем ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть ее покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова. Прошла последняя минута Александра, настало время искать его последней воли: но мы долго не знали, что настало сие время. Внезапно узнаем, что Николай. с наследственною от Александра кротостью и смирением, возводит старейшего брата, и в тоже время повелевает положить новый покров тайны на хартию Александра, что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединенная к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время значило бы разодрать на двое сердце каждого россиянина, что же нам было делать? Ты видишь, благословенная душа, что мы не были не верны Тебе, но верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, – как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сем ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребенную, и небесам предоставить минуту воскресения. Царь царствующих послал сию минуту. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать, раскрыть сей, государственную жизнь скрывающий, гроб. Великая воля Александра воскреснет. россияне! Двадцать пять лет мы находили свое счастье в исполнении державной воли Александра Благословенного. Еще раз вы ее услышите, исполните и найдете в ней свое счастье».³⁵⁵ После сего ковчег, по снятии печати, был раскрыт, вынут из него конверт; печать на нем и собственноручная надпись в Бозе почившего государя императора Александра Павловича освидетельствованы близ стоявшими, московским военным генерал-губернатором³⁵⁶ и генерал-адъютантом графом Комаровским; и прочитан архиепископом высочайший манифест в Бозе почившего императора Александра Павловича с приложенным при нем в подлиннике отречением цесаревича великого князя Константина Павловича от права на наследование престола. За сим, по прочтении также высочайшего манифеста государя императора Николая Павловича, приступлено к принесенью его императорскому величеству присяги на верность подданства. По требованию обстоятельств, архиепископ нашел нужным чтение формы присяги предначать следующим образом: «По уничтожении силы и действия прежней присяги непреклонным отречением того, кому оная дана³⁵⁷ (за сим следовало осенение народа крестным знамением), Аз ниже именованный и прочее».³⁵⁸ Это предисловие к присяге послужило поводом к возникновению разнообразных и даже взаимно противоречивых суждений о нем, одни подлинно успокаивались благодаря сему, а другие, напротив, говорили, что Филарет взял на себя не принадлежащую ему власть разрешать от присяги, причем переиначивали даже и самую формулу предисловия.³⁵⁹ Так в записках одного из присутствовавших при сем, именно графа Е. Ф. Комаровского, напечатанных в Русском Архиве за 1867 год, № 10, сказано: «прежде нежели приступить к присяге, Филарет, осеняя всех, громогласно сказал: разрешаю и благословляю».

Но, конечно, лучше всего знать это было самому же Филарету, который и понимал дело глубже всех присутствовавших и продумал то, что имел сказать и сказал, конечно, более их. А он и в 1849 году, когда вызван был на воспоминание об этом событии и отчасти в виду тогда уже существовавших противоречивых о предисловии к присяге суждений, свидетельствовал только то, что действительно было и что он действительно говорил,³⁶⁰ и в конце 1867 года, следовательно, пред самою кончиною своею, когда появились в свет означенные записки графа Комаровского, по поводу переиначенных слов предисловия к присяге, от 8 ноября сего года писал: «разрешаю и благословляю... Могли ли быть сказаны сии слова, в которых нет определенного понятия и смысла? Архиепископ не принимал на себя разрешить от присяги; да и не было в сем нужды: нужно было только объявить, что присяга уничтожилась сама собою». И далее приводит точные слова предисловия выше приведенные, руководясь в сем, как и в других случаях, высоким правилом: «Правда выше всего».³⁶¹ Уже самые эти противоречивые суждения и пререкания о формуле предисловия показывали, что оставшиеся от конца прошлого царствования в наследие новому недоразумения и несправедливые мнения и суждения касательно личности и достоинства архипастыря московского в известной части общества все еще не улеглись и не прекратились. А между тем архипастырь, не взирая ни на что, делал свое дело, исполнял верою и правдою высокий долг своего служения. «За присягою, по его собственному свидетельству, – следовало молебное пение о благословении Божием на начинающееся царствование. При возглашении многолетия благочестивейшему государю императору Николаю Павловичу, по начатии звона на Ивановской колокольне. по предварительному распоряжению, в тоже время произведен звон при всех церквах столицы».³⁶²

Так официально кончилось разрешение вопроса о престолонаследии в Москве. Но здесь в это время еще не было известно о том, что совершилось в Петербурге при восшествии на престол нового императора, т.е. о событиях 14 декабря (бунт декабристов), а когда вскоре принесены были в Москву о том вести, то они также не могли не отягощать царелюбивой души святителя московского, тем более, что еще и форменного указа Святейшего Синода о восшествии на престол, по некоторым причинам, не было долго получено в Москве.³⁶³ Опасались бунта и в Москве во время прибытия сюда тела покойного государя.³⁶⁴ Но, к счастью, его не было. При всем том Филарет, исполнив долг свой относительно вверенной ему тайны, счел нужным подробно отписать о том новому императору и, в утешение свое, в радостный день праздника Рождества Христова имел счастье получить бриллиантовый крест на клобук, при следующем весьма лестном высочайшем рескрипте: «Преосвященный Архиепископ Московский Филарет! Мне приятно было получить письмо ваше от 18 числа сего месяца, и видеть в нем изъявление чувств преданности вашей и усердия по случаю восшествия Моего на Прародительский Престол и Архипастырские молитвы ваши ко Всевышнему Царю царствующих о благословении на начинающееся царствование Мое.

Примите благодарность Мою за сие, равно как и за доставленное Мне притом описание открытия, хранившегося в Успенском соборе акта в Бозе почившего императора любезнейшего брата Моего. Достоинства ваши были Мне известны; по при сем случае явили вы новые доводы ревности и приверженности вашей к Отечеству и ко Мне. В воздаяние за оные, всемилостивейше жалую вам бриллиантовый крест, у сего препровождаемый, для ношения на клобуке. Пребываю вам всегда доброжелательный Николай. Санкт-Петербург 25 декабря 1825».³⁶⁵ Получив этот в высшей степени благовременный и вожделенный, в виду переиспытанного раньше и за последнее время, знак монаршей милости, святитель Филарет от 30 декабря того же года писал наместнику лавры Афанасию следующее: «препровождаемый при сем список с высочайшего рескрипта отдайте в собор»³⁶⁶ для сведения. Вы вспомните, что я писал вам, чтобы вы за меня помолились пред гробом преподобного Сергия. То было во время известия о кончине в Бозе почившего государя, когда мне представлялись затруднения касательно вверенного мне завещательного акта, которые действительно и последовали. Молитвами преподобного кончились оные благополучно, почему прошу вас по получении сего совершить за меня у гроба преподобного молебное пение с акафистом. Я уверен, что вы сие исполните с усердием, и потому сие будет преподобному угодно и мне полезно».³⁶⁷ Так ожил духом много и неповинно пострадавший в конце предшествующего царствования и оказавшийся в величайшем затруднении в самом начале нового царствования святитель московский. И не к одному лишь последнему затруднению относятся его слова, сказанные по получении бриллиантового креста на клобук: «я, конечно, рад высочайшему награждению меня драгоценным крестом, но не менее и тому, что с меня, наконец, снят тяжкий крест!»³⁶⁸

Мы не забыли, разумеется, что время вручения завещательного акта Филарету совпало с временем начала нападений на него со стороны противников Библейского Общества. Памятно было все это время Филарету, памятен был благодарной душе его и день восшествия на престол императора Николая, снявший с него тяжесть креста того времени. И даже чрез 12 лет после того он, произнося в Москве 20 ноября 1837 года «слово» свое в этот день, когда и сам государь с своею семьей был в Москве, говорил в ней между прочим: «какое слово может обнять все, что нынешний день говорит уму и сердцу россиянина? Он говорит, во-первых, о том за четырнадцать лет бывшем дне, в который Бог в сердце приснопамятного Александра, и в его заветную хартию положил мысль о царствовании Николая, как преимущественно желанном и благонадежном для России; потом о другом дне, от которого начинаются двенадцатилетние, до ныне, опыты, удостоверяющие, что в завете Александра заключалось предусмотрительное и благотворное для России определение Божиих судеб».³⁶⁹

Оживление духа проникает теперь и всю дальнейшую жизнь и деятельность святителя Филарета, начиная с конца 1825 года, не смотря на бывшие вскоре после сего и печальные события, каковы уже рассмотренные нами – бывшее в феврале 1826 года перенесение чрез Москву и встреча здесь тела в Бозе почившего императора Александра и состоявшееся весною того же года сопровождение тела в Бозе почившей императрицы Елисаветы Алексеевны, а равно и большее и большее раскрытие следов заговора, имевшего плодом своим бунт 14 декабря 1825 года,³⁷⁰ о чем Филарет, как истинный патриот, писал наместнику лавры Афанасию от 16 июня 1826 года следующее: «более и более открывается, от каких ужасов и мерзостей избавил нас Бог, укрепив государя в 14 день декабря. Молитесь, чтобы зло сие правдою и мудростью совсем уничтожено было. Но есть люди, которые после бывшего посещения Божия, о котором предварительно говорили, теперь еще говорят о таящемся на нас гневе Божием».³⁷¹

Ожидавшаяся в августе коронация должна была уничтожить остатки скорбного чувства в Филарете как от бывшего посещения Божия, так и от таящегося гнева Божия. Ибо, кроме того, что Филарет вполне восстановлен был и даже возвышен в своем архипастырском достоинстве и чести, самая крамола совершенно подавлена была к тому времени. В самый день коронации 22 августа 1826 года Филарет, не будучи еще и 44 лет и лишь недавно получив награду, возведен был в сан митрополита, при следующем высочайшем рескрипте на его имя: «Преосвященный Митрополит Московский и Коломенский Филарет. Заслуги вами оказанные Церкви и отличное служение ваше дают вам право на изъявление вам совершенного Моего благоволения пожалованием вам белого клобука с крестом из драгоценных камней, который при сем препровождая, повелеваю вам возложить на себя и носить по установлению. Поручая себя молитвам вашим, пребываю вам благосклонный».³⁷² Так Филарет не только оправдан был в глазах общества от несправедливых обвинений и нападок со стороны лиц, восстававших на него в 1824 году,³⁷³ но и возвеличен был в своей чести, а чрез то восстановлен был вполне и авторитет его среди паствы московской.

Такое возвеличение самого Филарета лично счастливо совпало и с возвеличением нового царствования, между прочим, чрез совершенное подавление крамолы. И потому неудивительно, если Филарет, проповедуя «слово в день восшествия на Всероссийский престол благочестивейшего государя императора Николая Павловича, по первом лете царствования его», т.е. 20 ноября 1826 года, говорил между прочим: «Бог сотворил величие и роду наших царей, россияне! и недавно вновь воссотворил оное благословенно царствующему над нами Николаю, что сделалось – было пред начатием года, которого благополучное совершение ныне торжествуем, что сделаюсь – было с сим колико досточтимым, толико достолюбезным величием? Царя не стало, преемник скрывался, крамола подкапывалась во мраке под основание престола. Но Бог и не ожидавшего и даже уклонявшегося вознес избранного от людей своих (Пс.88:20); сотворил ему и величие наследия, по закону отеческому, и вместе величие избрания от двух старейших братий, и величие духа, с которым он первым явлением пришествия своего уничтожил сопротивных, и величие деяний мудрых и благотворных, которые возвышают и, без сомнения, продолжают возвышать его. Не в его скромных помышлениях, не в наименованиях и словах, но в умах и сердцах верноподданных; наконец, после скорбей многих, милосердый Бог умножил на Нем и на нас величествие своих благодеяний мирным и всерадостным его венчанием и священным миропомазанием».

Поставляя себя таким образом в числе истинных россиян, глубоко чувствующих, что «после скорбей многих, милосердый Бог» и на них, как на царе их, «умножил величествие Своих благодеяний мирным и всерадостным Его венчанием и священным миропомазанием», святитель в заключение, соответственно сему, как бы начертывает и дальнейшую программу своей жизни и деятельности в даваемом отсюда направлении. «Реки ныне, благословенная Россия, говорит он, сотвори мне величие Сильный! Но не забуди проглаголать и сие слово Преблагословенное: свято имя Его! Святи, и не преставай святить имя Бога твоего, благодарением за величие благодеяний Его, молитвою за царя и всяким благочестием. Святи имя возвеличившего тебя Бога, не только устами благочестивыми, но и сердцем смиренным, и соблюдением святых Его заповедей, во всякое время, и во всяком деле жития, да и еще сохранит и умножит тебе величие – Сильный. Аминь».³⁷⁴

И сам Филарет, как мы увидим из дальнейшего, был наилучшим образцом в исполнении этой программы. А за это Сильный Господь не только сохранил, но и умножит ему величие, не смотря на то, что в тридцатилетнее царствование Николая Павловича и после 1826 года на его долю выпадали скорби отнюдь не меньшие, если еще не большие, нежели скорби 1824 года. Будем излагать историю его личных отношений, жизни и деятельности в порядке времени.

Одним из долгов конца прошлого царствования в отношении к восстановлению чести Филарета, оставленных новому царствованию, было восстановление достоинства катехизисов его, забракованных, если можно так выразиться, Шишковым, который и в новое царствование продолжал быть (до 1828 года) министром просвещения,³⁷⁵ и действовать искренно в прежнем тоне и направлении. Не смотря на то, что по настояниям Шишкова и самого президента Библейского Общества митрополита Серафима это Общество в начале нового царствования (12 апреля 1826 года) было официально закрыто, Филарет, пользуясь и возвращением к нему монаршего благоволения и собранием членов Святейшего Синода в Москве по случаю коронации, когда однажды, в силу высочайшего повеления от 14 августа того же 1826 года зашла речь о катехизисе, подал было первенствующему члену Синода, митрополиту Серафиму мысль о восстановлении своего катехизиса в прежнем виде. Но Серафим и слышать о том не хотел, особенно имея при сем в виду русский перевод текстов Священного Писания.

Защита Филаретом своего катехизиса лишь еще более раздражило Серафима против него. Неудовольствие Серафима еще усилил другой член Синода, бывший при этом, митрополит Киевский Евгений (Болховитинов), коснувшийся, хотя, и неудачно, даже догматической стороны содержания катехизиса Филарета. Рассуждали, не нужно ли будет вновь написать катехизис, однако решили только поправить прежде написанный и поручили это самому же Филарету.³⁷⁶ И Филарет горячо принялся за это дело; однако за множеством епархиальных и других дел не мог окончить его до отбытия своего в Петербург, куда он, после четырехлетнего почти перерыва, вновь вызван был для участия в заседаниях Святейшего Синода в мае 1827 года, и только там на досуге летом сего года докончил его, сделав, как одну из необходимых уступок современным требованиям, ту, что «все изречения священные и церковные, употребленные в сей книге, вместо российского наречия, предложены на славенском».³⁷⁷ По окончании труда и по представлении его в печатном виде чрез обер-прокурора Святейшего Синода Государю императору, государь на представлении изволил собственноручно начертать: Весьма благодарен. Разослать по всем военным заведениям.³⁷⁸ Кроме недоразумений относительно катехизиса, иногда крайне мелочных,³⁷⁹ Филарет стал теперь год от году, в бытность свою в Петербурге, встречать много недоразумений и по другим вопросам среди своих сочленов в Синоде, притом недоразумений не только имевших хотя какие-либо основания, а часто и даже вовсе безосновательных, что все крайне огорчало искренно желавшего быть мирным святителя московского.

Так, например, не смотря на то, что на поданном по поводу одного синодского дела мнении Филарета о необходимости русского перевода Священного Писания в известных случаях, государь император написал: Справедливо, первенствующий член Синода митрополит Серафим изъявлял упорное на то несогласие во всех случаях. когда только заходила речь о сем. «Признаюсь, – писал по этому Филарет в 1828 году из Петербурга, – уныние наводит на меня мысль, что в таком предмете, как сей, нет у нас единомыслия. Желал бы я быть изгнан не только из Петербурга, но и из Москвы, чтобы оставить место людям, которые бы умели видеть и показывать другим истину так, чтобы все шло к спасительному соединению веры, а не к пагубному разделению мнений. Но в сие самое время, добавляет к тому святитель московский, – когда пишу сию жалобу, опять приходит мысль за иное благодарить Бога. Например, по делу о праздниках мы действуем оба. как одна душа».³⁸⁰ И потому когда, в виду вышеприведенной резолюции государя на мнении Филарета, известный нам князь А. Н. Голицын сказал последнему: «что же вы не настояли на свое мнение о переводе Священного Писания?», то Филарет смиренно отвечал: «я не хочу производить раскола в Церкви».³⁸¹

Так и в других случаях он старался по возможности уступать Серафиму, как старейшему члену Синода и притом как своему рукоположителю. В его отношениях и деятельности его ободряло, кроме полного доверия самого государя к его необыкновенному уму и опытности,³⁸² также еще то, что тогдашний обер-прокурор Святейшего Синода князь П. С. Мещерский, человек весьма благочестивый и исполненный высокого уважения к такому учреждению, как Святейший Синод, не относился так самовластно к течению дел Синодального управления, как иногда относился тот, который заслужил название «слепотствующего министра» (духовных дел и народного просвещения), т.е. добрый по душе и по намерениям, но не всегда разумно действовавший князь А. Н. Голицын.³⁸³ Но обстоятельства изменились с 1833 года, когда на место князя Мещерского обер-прокурором Святейшего Синода был назначен С. Д. Нечаев, который решил забрать всю власть и все влияние в Синоде себе, оставив членам Синода лишь номинальное значение. При этом не раз жестоко оскорбляем был и святитель Филарет. Члены Синода постарались скорее сбыть такого обер-прокурора. Нечаев получил другое почетное назначение, а на его место назначен был гусарский полковник, граф Н. А. Протасов, не без указания самих членов Синода. Это было в начале 1836 года, когда Филарета московского не было в Петербурге.

Но члены Синода жестоко ошиблись в своих расчетах. Граф Протасов, обладая далеко не заурядными способностями ума и твердым характером, а главное – сильными связями при дворе, еще решительнее стал действовать в том направлении, в каком начал действовать его предшественник. Он считал и ставил себя министром духовного ведомства и в таком качестве еще резче и настойчивее стал проводить в дело ограничение власти членов Святейшего Синода. Конечно, ему в особенности при этом не нравились такие сильные умом, характером и опытностью члены, как митрополит московский. А между тем не посвященный глубоко в дела религии и духовной администрации, да к тому же воспитанный под руководством иезуита, он окружил себя советниками, из коих ближайшие к нему были униаты, почти всегда тяготеющие больше к латинству, нежели к православию, и вследствие того нередко старался проводить в дело такие предположения, которых осуществление противоречило коренным основам убеждения таких строго православных архипастырей, как Филарет.

Само собою разумеется, что все это порождало целый ряд более или менее важных недоразумений и противоречий, а при известной стойкости Филарета в своих убеждениях, вызывало неудовольствие со стороны властолюбивого обер-прокурора и желание не только унизить его в глазах государя и Синода, но и совсем удалить из Петербурга и тем совершенно уничтожить его влияние на ход дел синодального управления, тем более, что с старевшим и слабевшим телесно и духовно год от году первенствующим чином Синода Серафимом он надеялся легко сладить, ибо без членов Синода нельзя же было вести дел синодских, а Филарета митрополита Киевского, с 1837 года заступившего место Евгения, решился также отдалить от этих дел, как едино-мысленного с московским и также твердого характером. Из многих случаев подобного рода отношений графа Протасова к Филарету достаточно указать лишь на два на три. Вместо прежней комиссии духовных училищ состоявшей при Святейшем Синоде и находившейся в прямой и непосредственной связи с последним, граф учредил духовно-учебное управление, которое, в качестве особого департамента, было бы в прямой зависимости не от Синода, а от него, как министра. Здесь однако Филарет отстоял, хотя, некоторую долю зависимости этого департамента от Синода, доказав как дважды два всю несообразность его независимости от последнего, благодаря которой он являлся бы подлинно как «status in statu»,³⁸⁴ по выражению Иннокентия архиепископа Херсонского.³⁸⁵ Отстоял он и некоторые другие права и преимущества членов Святейшего Синода и вообще духовенства в делах церковного управления.

Но не так посчастливилось ему в некоторых иных случаях. Между прочим, частью под влиянием своего иезуитского воспитания, частью же побуждаемый своими советниками, граф с самого же начала своего обер-прокурорства стал выдвигать на первый план значение церковного предания в ущерб значению Священного Писания. В этих видах граф отыскал в Синоде так называемые Патриаршие грамоты и поручил московскому же митрополиту перевести их на русский язык. «В них я нашел, говорит сам святитель московский, влияние латинского учения». Так что при переводе он должен быть в них кое-что опускать, как например, речь о том, чтобы не всякому и не все дозволять читать в Священном Писании.³⁸⁶ Тем не менее Филарет должен был исполнить поручение графа, – и грамоты были изданы. За тем и в тех же видах граф ввел в употребление в духовно-учебных заведениях катехизис Петра Могилы, в коем некоторые части были составлены опять «из подражания латинским книгам», по замечанию Филарета;³⁸⁷ а в то же время потребовал от Филарета, чтоб и в его катехизис внесены были соответствующие добавления.

И Филарет должен был это сделать. «Наибольшие пополнения сделаны в учении об откровении, священном писании и предании, и в учении о Церкви, – пишет о том сам же Филарет, – учение о блаженстве написано вновь, по местам положены предохранения от плевел, рассеваемых не православными».³⁸⁸ Это было в начале 1839 года. Так действовал святитель московский в своих отношениях к требовательному обер-прокурору, уступая ему где можно, но и твердо держась основных своих убеждений и ни на шаг не поступаясь ими, за что наконец и тяжко пострадал в 1842 году. Поводом к последнему обстоятельству послужило появление литографированных переводов Священного Писания, составленных в свое время профессором Санкт-Петербургской духовной академии протоиереем Г. П. Павским, о которых в конце 1841 года трем митрополитам: Санкт-Петербургскому, Московскому и Киевскому сделан был безымянный донос,³⁸⁹ как о нечестивых и не православных. Так как митрополит Серафим уже давно был предубежден против перевода Библии на русский язык, а граф Протасов, в виду вышесказанных начал своего воспитания и действования, был в этом вполне согласен с ним,³⁹⁰ то не удивительно, что такое оглашение дела литографированных переводов произвело большое движение в духовно-правительственных сферах, особенно же благодаря тому, что граф Протасов, которому не безызвестно было сочувствие Филарета московского мысли о переводе Библии на русский язык, в этом обстоятельстве надеялся найти новый повод к обвинению и унижению святителя московского, как потом и оказалось.

Между тем святители московский и киевский, сами встревоженные появлением означенных переводов и видя вред, могущий произойти от них, сделав надлежащие распоряжения по своим епархиям об отобрании экземпляров этих переводов у лиц, у которых они имелись, как истинные архипастыри русской Церкви, не ограничились одним этим, так сказать, форменным отношением к нему, а вошли в совместное (предварительное) обсуждение мер и способов к уврачеванию зла, уже сделанного сим появлением, и к предотвращению его на будущее время, а равно к удовлетворению очевидно сознаваемой нужде в понимании славянского текста Библии, с течением времени становившегося все более и более непонятным. При таком совместном обсуждении дела они пришли к такому заключению, что если уже нельзя по сему случаю начать дело об издании русского перевода Библии от лица и под ведением Святейшего Синода, то по крайней мере при издании Библии славянской можно было бы где присовокупить истолкование, где заменить непонятное слово и неправильное выражение иным словом и выражением, где пояснить смысл в кратком перечневом содержании, в оглавлении той или другой книги, песни, послания и т.д. Обсуждение было домашнее. Между тем граф Протасов, который относительно не любимых им митрополитов искал, по выражению Филарета московского, «вины и там, где её не было», узнав об этом, сделал обоим митрополитам род допроса по сему делу и затем потребовал письменного изложения высказанных ими мыслей, поручив это сделать митрополиту московскому. Не видя за собою никакой вины и не предполагая в требовании графа никакого умысла, святитель московский не отказался исполнить это требование и 28 февраля 1842 года, представил ему записку с изложением упомянутых предположений.³⁹¹

Подучив записку и проверив рассказ одного митрополита рассказом другого по содержанию её, граф в своих целях, но под видом правильности дела, счел нужным сообщить её содержание и первоприсутствующему, Серафиму, за старческими немощами не всегда присутствовавшему в заседаниях Святейшего Синода. Зная образ мыслей Серафима и не желая тревожить его самого, 85-летнего старца, граф велел в своей канцелярии заготовить от его, однако, имени опровержение на записку митрополита Филарета, составленное в форме отношения митрополита Серафима к обер-прокурору Святейшего Синода и помеченное 4 марта. И терявший ум старец собственноручно подписал это опровержение также, как и другое отношение от 1 марта, составленное в противовес той же записке Филарета в виду одного и того же повода. – литографированного перевода. Филарет московский не знал ни о существовании, ни о содержании того и другого отношений митрополита Серафима, как вдруг обер-прокурор в одном из заседаний Синода докладывает о содержании всех трех бумаг.

При этом рассуждений никаких не было, и святитель московский с свойственным ему смирением уступил, сказав, что за несогласием первоприсутствующего на предположение двоих из членов Синода, эти предположения сами собою теряют силу и дальнейшее движение. Но властолюбивому и себялюбивому обер-прокурору этого было мало. Он доложил о том же Государю императору, как о разногласии, происшедшем между членами Синода по одному из важнейших церковных вопросов, при чем конечно не преминул выставить в дурном свете митрополита московского, как свободомыслящего и действующего наперекор установившимся началам правительственного действования, в противоположность митрополиту Серафиму, как придерживающемуся строго-охранительных начал в этом отношении. 10 марта он неожиданно объявил Святейшему Синоду, что все означенные бумаги он представлял на высочайшее Его императорского Величества благоусмотрение, и что Его Величество соизволил утвердить мнение митрополита Серафима, не одобрив мнения двоих других митрополитов; – что, сверх того, повелев со всею строгостью произвести дознание и следствие по делу литографированных переводов, государь император изъявил свою волю, «чтобы Святейший Синод, согласно с мнением митрополита Серафима, и по прямому долгу своему, усилил меры к охранению книг Священного Писания в настоящем их виде неприкосновенно и к утверждению всего воспитания духовного юношества на истинных началах нашего древнего православия, посредством скорейшего преподания правильных к тому руководств».³⁹²

Этим достигалась главная цель графа – унижение Филарета митрополита московского, бывшего как в отношении к вопросу о Священном Писании иных мыслей, так и в отношении к действовавшему тогда уставу духовно-учебных заведений в качестве одного из творцов его, далеко не во всем согласных, с началами (конечно не «истинными началами нашего древнего православия»), которые преследовал и в своих докладах подносил государю на утверждение граф Протасов. Чтобы видеть, какою болью отзывались в правдивой душе святителя московского эти тяжко несправедливые, чтобы не сказать больше, действия и отношения к нему, к делам и лицам вообще, со стороны тогдашнего обер-прокурора, мы прочтем некоторые строки из исповеди его по сим обстоятельствам пред духовным отцом его, наместником Сергиевой лавры архимандритом Антонием. «9 и 10 марта. – писал он последнему от 3 апреля злосчастного 1842 года, – получить утешение не был я достоин, но верую, что Господь облегчил мне искушение. Записку о пособиях к разумению Священного Писания, которую вы от меня имеете,³⁹³ усильно выманили у меня под тем предлогом, чтобы лучше понять мысль, поданную в начале не мною;³⁹⁴ это было приватно: я думал, что если найдут это возможным, то будут рассуждать о сем в Святейшем Синоде; вместо того записка, еще не утвердительная, представлена в виде моего личного мнения, без объявления мне, что есть противное мнение; написано опровержение в преувеличенных выражениях, которыми всякое толкование Священного Писания признано излишним и опасным, сие подписано владыкою новгородским и его мнение высочайше утверждено.

Сие совершилось 7 марта, а 9 был я в Святейшем Синоде, не зная сего, ив сей день не объявлено; 10 приехал я в Святейший Синод, также не зная, что мне готовится; но в половине заседания, почувствовав себя нездоровым, отправился домой, и приготовленное мне внезапное объявление, которое в состоянии нездоровья особенно было бы трудно выслушать, последовало без меня, не без удивления других, что я так внезапно удалился пред самым объявлением.³⁹⁵ Помолитесь, чтобы Господь вразумил меня, что я должен делать и скажите мне благое слово совета. Забота не о том, что случилось со мною лично, а о том, могу ли я сколько-нибудь быть полезен службе. Не указуется ли мне время устраниться, чтобы оплакивать мои грехи, и вне мятежа дел молиться о благосостоянии святые Церкви? Если что захотите сказать мне, – хорошо бы мне услышать скоро, потому что приближается время, когда я обыкновенно прошусь в Москву. Здоровье мое просит избавления от путешествий в Петербург... Поверзите меня к стопам Преподобного Отца нашего Сергия».³⁹⁶

Таким образом «люди, – говоря словами покойного профессора московской духовной академии П. С. Казанского, – вмешавшиеся не в свое дело, которых не жаль было метлою смести с занимаемого ими места, мужа, заменить которого может быть не найдутся способные не в одно столетие, едва не принудили отказаться от должности».³⁹⁷ Но Господу угодно было служение великого святителя московского и особенно в то трудное время «запутанностей», по его собственному выражению. Святителю в то время не было еще и 66 лет. Его глубокий ум и многосторонняя опытность, особенно при выживавшем из ума первенствующем члене Синода и при мало опытности других членов Синода из архиереев, не исключая и митрополита киевского, совершенно необходимы были в тогдашнем положении русской Церкви. В этом именно смысле написал ему в Петербург успокоительное письмо отец Антоний, и на это письмо святитель от 23 апреля отвечал следующее: «Много благодарю за писанное 11 дня сего месяца. Дело не о том, чтобы уклониться от неприятностей, а о том, что в запутанных и темных обстоятельствах полезнее и безопаснее от нарушения долга. Подписанное полумертвою рукою³⁹⁸ представлено, как написанное живою и сильною, и высочайше утверждено. В таком случае молчать, значит некоторым образом не давать свидетельства истине, а говорить значило бы дать ищущим вины – вину к тяжкому обвинению, которое поставило бы еще более крепкие преграды против свидетельствования о истине. В таком положении дела, я рад, что мои мысли, хотя, похищенные у меня, вошли в акты с моим именем, и следственно, что по мере моего разумения представилось истинным, о том и свидетельствовано. Другие сказали, или умолчали свое мнение, или не имели благовременности сказать. Не мне их судить.³⁹⁹ Господь, Сам сый Истина, да изведет Сам истину Свою, яко свет».⁴⁰⁰

Именно для свидетельствования о истине в столь трудные времена, как тогдашние, и благопотребно было служение святителя московского Церкви Русской. Тем не менее то, предчувствие чего сказывалось уже в первом из приведенных сейчас писем Филарета (в письме от 3 апреля), т.е. «избавление от путешествий в Петербург «только не совсем добровольное и не так обставленное признаками чести, какой бы заслуживал святитель, совершилось. Оба соименные митрополиты – московский и киевский удалены были на свои епархии без возврата в Петербург. 3 мая 1842 года выехал из Петербурга навсегда киевский, а 15 мая и московский. 29 апреля сего года святитель московский написал к обер-прокурору графу Протасову письмо – отношение следующего содержания: «По шестимесячном отсутствии моем от высочайше вверенной управлению моему епархии, в предстоящее время потребность личного на месте пополнения лежащих на мне епархиальных обязанностей в отношении к Богослужению, обозрению подведомых мест и надзору над подчиненным духовенством и производящимися делами, побуждает меня возыметь дерзновение всеподданнейше просить от благочестивейшего государя императора всемилостивейшего разрешения на возвращение мое в московскую епархию. К должностной обязанности присоединяется собственная нужда моя, чтобы, при некотором уменьшении занятий, в благоприятное время в климате более мне пригодном и благоприятном, употребить врачебные пособия к поддержанию, если будет угодно Богу, здоровья моего, давно слабого, посильными трудами истощаемого. Таковую всеподданнейшую просьбу мою покорнейше прошу повергнуть к стопам Его императорского Величества и просить на оную, высочайшее повеление». Обер-прокурор доложил, и на его докладе государь, вопреки обычным в этих случаях резолюциям своим прежним,⁴⁰¹ написал коротко, но ясно: «может ехать. 2 мая 1842 года»,⁴⁰² о чем и уведомил граф митрополита московского своим к нему отношением от 6 мая того же года за № 2896.⁴⁰³

Так печально закончилось это исполненное бурных приключений, пребывание митрополита московского в Петербурге. Прощаясь с обер-прокурором пред своим отъездом, он счел однако же долгом вежливо, но твердо заметить ему, намекая особенно на поступок его с бумагами митрополитов в марте месяце, что «так вести дело нельзя и опасно», что правильнее было бы вести дело обыкновенным путем чрез Синод. «Что ж, вы разве не вернетесь в Синод? – возразил граф, – Прикажет государь, смиренно отвечал святитель, не могу ослушаться. А сам по себе не вернулся бы».⁴⁰⁴ При всем том случившиеся за это последнее пребывание святителя в Петербурге события и столь печальное завершение их, при сознании полной неповинности его самого в них, глубоко огорчили его. «Митрополит московский, – говорит бывший в то время в Петербурге и присутствовавший при отъезде святителя многолетний друг его A. II. Муравьев, – давно желавший водвориться в Москве, без столь затруднительных для его немощи поездок в северную столицу, не мог, однако, не скорбеть духом, что после многолетних трудов по Синоду, его отпускали как бы по неудовольствию, и на него падала тень подозрения от несправедливых нареканий. Я присутствовал при его отъезде 15 мая и видел, как он плакал, прощаясь с братией в церкви подворья, что невольно меня поразило, при его твердом характере».⁴⁰⁵

Еще в 1829 году, по поводу ярых нападений известных лиц, бывших во власти, на всякую мысль не только о переводе Библии на русский язык, но и о пользе чтения её для всех, святитель московский писал из Петербурга викарию своему Иннокентию (Сельно-Кринову): «Прискорбна душа моя, преосвященнейший! Мне кажется, что суд, начинающийся от дома Божия, более и более открывается... Как густо идет дым из студенца бездны (Откр.9:2) и как высоко поднимается! Дым ест глаза; а они говорят: так едок солнечный свет! Задыхаются от дыма, и с трудом выговаривают: как вредна вода из источника жизни́ Блажен, кто может не только возводить очи свои в горы, но и вовсе бежать туда на чистый воздух, к живой воде! Но прекратим речи, за которые и меня, может быть, лишили бы Библии, если бы на то власть была».⁴⁰⁶ Если тогда, когда Филарет пользовался полным доверием со стороны государя императора, получал от него одну за другою следовавшие высокие награды за свои неустанные труды и подвиги на пользу Церкви и отечества и в общем мирно относился к стоявшим во власти, хотя, и далеко не во всем согласным с ним лицам, он, таким образом, по временам невольно питал в себе мысль об удалении в пустыню, в горы, от «мятежа дел», то что же теперь? Мы видели, что он уже и высказывал эту мысль в письме к наместнику лавры Антонию от 3 апреля злосчастного 1842 года, под живым впечатлением совершившихся с ним в Петербурге печальных событий.

Теперь эта мысль в еще более отрадном и вожделенном свете представлялась душе святителя – страдальца неповинного, и без того от юности его приверженной к жизни истинно аскетической, в полном смысле иноческой. И она, т.е. мысль эта, вместе с вызванным ею и ей соответствующим чувством, в полной ясности и в высоко-поэтической форме высказалась в образцово-красноречивой проповеди святителя, сказанной 27 сентября означенного (1842) года «по освящении храма явления Божией Матери Преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре», – в самом приличном для того месте, близ мощей великих пустынно жителей – угодников Божиих. «Если памятнику, говорит в начале своей проповеди наш вития, указуя на освященный храм, свойственно возвращать мысль ко временам и предметам, которые ознаменованы памятником, то прости мне, великая Лавра Сергиева, мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву. Чту и в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современного благочестия; люблю чин твоих богослужений, и ныне с непосредственным благословением Преподобного Сергия совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда поколебалась было Россия; знаю, что и Лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и та же, и тем же богата сокровищем, то есть, Божией благодатью, которая обитала в Преподобном Сергии, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, и в его Лавре, но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их досягает до неба, и ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной кельи, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророческих, чудодейственных. Дайте мне облобызать прах её сеней, который истерт ногами святых, и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесные. Укажите мне еще другие сени другой кельи, которые в один день своими руками построил Преподобный Сергий, и в награду за труд дня, и за глад нескольких дней, получил укрух согнивающего хлеба. Посмотрел бы я, как позже других насажденный в сей пустыне преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое без сомнения поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у Преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь, только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег; покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования. Или это вам кажется только мечтанием воображения? О, если бы мы достойны были более очищенным оком ума созерцать сие в более существенных явлениях света духовного, а не в представлениях только собственного воображения! Но, мне кажется, лучше, хотя, мечтать таким образом, нежели любомудрствовать противным сему образом. Братия сей обители! вы пришли сюда, когда, пустыня уже облечена некоторым образом в подобие града обительного, но не града же искать пришли вы сюда; следственно пришли вы искать пустыни. Если она несколько закрыта: тем внимательнее надлежит ее искать. Если шум житейской молвы не вдалеке слышен, тем нужнее заграждать от него слух. Если образы суетного мира движутся пред лицом пустыни, тем ревностнее должно вам преднаписывать себе пред очами образ чистого пустынножительства, и постоянно на него взирать, и с ним сообразовать житие наше. И для сего хочу я показать вам теперь, не человеческим художеством, но словом Божественным начертанный образ духовного любителя пустыни. Смотрите, как он сам себя изображает: и рех, кто даст ми криле, ако голубине? и полещу, и почию. Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающего мя от малодушия и от бури (Пс.54:7–9)».

Указав таким образом тему своей проповеди, наш вития в избранном для неё тексте находит и частные «черты доброго пустынножителя», из коих первая заключается, очевидно, в «желании пустыни» в «усердии к благочестивому, отшельническому и уединенному жительству. Кто даст ми криле, яко голубине? и полещу, и почию!» «Другая черта доброго пустынножителя или отшельника, по словам нашего витии, есть решительное и совершенное удаление от мира. Се удалихся бегая». Ибо «что делать, если благословенное приглашение, всюду и всегда благословлять Господа, – как бы в особенности к себе в настоящих обстоятельствах прилагает вития, – не успешно повторяю я в душе моей от того, что мир в то же время, не переставая, оглашает и оглушает ее своими разнообразными гласами требований, прещений, прельщений, смущения, развлечения, нужд, забот, страстей, похотей, и она не находит довольно силы противоборствовать сему, или утомленная противоборством, жаждет приближаться к Богу без препятствий со стороны тварей, служить Ему без развлечения? В сем случае не остается иного, как расторгнуть всякие узы, привязывающие нас к миру, бежать из него, как израильтяне из Египта, как Лот из Содома, и учредить для себя в пустыне новое жительство добровольного изгнанничества, в котором бы все внушало нам, что не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем»⁴⁰⁷ (Евр. 13:4). И далее изображает недостатки, не совместимые с понятием истинного отшельничества или пустынножительства, как истинного и совершенного отречения и удаления от мира.

Наконец указывает третью черту благонадежного пустынно жителя, – в «уповании на Бога. Чаях Бога, спасающего мя от малодушия и от бури». Упование необходимо для того, чтобы преодолеть все трудности и совершить все подвиги пустынножительства. И упование не посрамит, как оно не посрамило и основателя Лавры – Преподобного Сергия, так возвеличив оную. В заключение же дав братии лаврской, на основании вышеизложенного. общее наставление относительно того же пустынножительства, вития опять обращает речь на себя лично, как носящего и в сане святителя иноческую же, пустынно-жительскую одежду, говоря: «Мне же, который недолго беседую с пустынею и о пустыне, и потом долго пребываю в молве и попечениях града и дел человеческих, – кто даст ми криле, яко голубине? и полещу, и почию! Могу ли сказать себе, – или, когда наконец возмогу сказать, се удалился бегая, и водворихся в пустыни? Когда облегчуся от бремен чужих, чтобы обратить все попечение к облегчению собственного, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1Кор.9:27)? О, дающий, иному криле, яко голубине, дабы лететь и безвозвратно почить в пустыне, а иному глас кокоши, чтобы созывать Твоих птенцов под Твои криле, собирай сам, и храни всех нас под крилами Твоея благости и, стогнами ли селений, тропинками ли пустыни, приведи наконец всех в тот вечно безопасный град, из которого не нужно будет убегать ни в какую пустыню. Аминь».⁴⁰⁸

Это слово нашего проповедника произвело, как и следовало ожидать, весьма сильное впечатление на слушателей при его произнесении. Многие положительно плакали от избытка чувств, вызванных им, особенно же те, которые, хотя, сколько-нибудь знали тогдашние обстоятельства жизни святителя-страдальца.⁴⁰⁹ Сам проповедник был также сильно взволнован от наплыва душивших его чувств. По произнесении это слово, подобно многим другим проповедям Филарета, было напечатано отдельными оттисками в количестве 1200 экземпляров; но людей, или и слышавших проповедь, или же только слышавших о ней по впечатлении ею произведенном, однако, желавших еще и еще послушать или прочитать ее было так много, что все это количество экземпляров было вскоре разобрано нарасхват.⁴¹⁰

Замечательно, что подобное же по содержанию и даже по многим отдельным чертам изложения слово святитель Филарет произнес и в 1824 году, с которым, как мы замечали, столь сходен в его жизни 1842 год. Мы разумеем «Слово по освящении храма во имя Святителя Димитрия Ростовского чудотворца в Борисоглебском общежительном монастыре», говоренное 12 сентября, означенного 1824 года, когда, как нам известно, в силу противодействия известных лиц Библейскому Обществу, не только уже пал президент этого общества и покровитель Филарета князь А. И. Голицын, но и начались сильные нападения Шишкова с его партией на самого Филарета. Только начало слова и приложение или применение к слушательницам его различны, а черты пустынножительства изображаются почти одними и теми же словами, и заключение выражено почти совершенно так же, как в слове 1842 года, только с переменою единственного числа на множественное, т.е. вместо: «Мне же, который не долго беседую с пустынею и о пустыне» и прочее, читается: «А нам, которые, после кратковременной беседы в пустыне о пустыне»⁴¹¹ и т.д.

Но проповедник пустынножительства, искавший удалиться в пустыню и водвориться в ней, бегая от «мятежа дел» и отношений, был не только инок, а и святитель, следовательно, от Самого Бога поставленный быть учителем и стражем Церкви. И потому, как в 1824–1825 годах, смиренно терпя гонения как личность, Филарет вместе с тем считал долгом своим давать, хотя бы, то косвенные вразумления и наставления своим гонителям, так еще более теперь, потому что теперь дело его личного оскорбления еще ближе касалось благосостояния Церкви, нежели тогда. В этом отношении мы видим замечательную постепенность в проповедническом действии Филарета. Доколе граф Протасов, проводя свои особые начала в управление церковными делами, еще не затрагивал основных начал и живейших интересов Церкви Русской и, по крайней мере, казался даже содействующим последним, дотоле Филарет в своей проповеди не только не касался вопроса о том, насколько он при этом вмешивается не в свое дело, но даже как бы и поддерживал его.

Так, например, кроме вышеупомянутой уступки в деле изменения катехизиса, ставшего с тех пор символическою книгою нашей Церкви, Филарет и в своей проповеди со времени обер-прокурорства графа Протасова начинает как бы нарочито выдвигать на вид учение о церковном предании, которого прежде или вовсе не касался или касался, но весьма мало. Уже во второй год этого обер-прокурорства, произнося «слово в день обновления храма Воскресения Христова, что в Барашах»,⁴¹² именно 13 сентября 1837 года, святитель московский заявлял, что «всякое учреждение церковное должно быть утверждено на святом основании; должно иметь целью благо духовное» и далее подробно и основательно раскрывает историческое значение церковного обычая праздновать обновление храма.⁴¹³ За тем в слове на день Успения Пресвятой Богородицы, говоренном в Успенском соборе в 1838 году, святитель, изъясняя взятые в основание этого слова изречения Священного Писания: се бо отныне ублажат мя вси роди (Лк.1:48), говорит: «усмотрим и высокую важность предания, по которому Вселенская Церковь во всяком Богослужении постоянно и ревностно ублажает Пресвятую Матерь Господню. Это не простое человеческое предание, не обычай только, введенный произвольным усердием, не подражание примерам частного верования, по мысль Духа Святого, переданная человекам, последование мановению перста Божия, исполнение обязанности столько же священной, сколько справедливой и благотворной для Христианства». И далее с такою же обстоятельностью и основательностью доказывает, что «слава Пресвятой Богородицы в Церкви есть дело Божие» и что «наша обязанность ублажать Ее есть определение Божие»; а отсюда делает выводы и о том, как мы можем и должны исполнять эту обязанность.⁴¹⁴

Наконец «слово по освящении храма живоначальные Троицы в Московском Даниловом монастыре», говоренное 13 сентября того же 1838 года, святитель говорил прямо и на текст: хвалю же вы, братие, яко вся моя помните, и якоже предал вам, предания держите (1Кор.11:2) и на тему об истинных преданиях Церкви, каковую тему он подробно, основательно, всесторонне и раскрывает в своем этом слове.⁴¹⁵ Но, само собою разумеется, уже и в такой поддержке графа обер-прокурора Филарет отнюдь не подлаживался под его собственные, навеянные на него духом латинско-иезуитского воспитания, воззрения, а излагал истинное, древле-церковное учение о предметах, которые выдвигал на первый план граф Протасов, также как и в своем катехизисе святитель изложил, конечно, свое и притом истинно-православное учение, – отчего катехизис его служил, доселе служит и, уповаем, будет служить вполне достойно нашей отечественной Церкви символическою книгою её, а не учение графа или воспитателей и советников его. А как скоро святитель увидел, что граф твердо решил идти и пошел гораздо дальше пределов своей компетентности и действительных прав в делах церковных, то не мало не убоялся выступить и против него с его сообщниками, как в 1824–1825 годы против Шишкова с его партией, с словом тонкого обличения. Не убоявшись сказать правду графу лично перед отъездом своим из Петербурга в выше приведенных словах, святитель московский тем менее мог бояться, даже более того, – считал долгом своим делать разнообразные внушения подобным деятелям с церковной кафедры той епархии, которой был предстоятелем.

Так именно вскоре же по прибытии своем из Петербурга в 1842 году, произнося «слово в день рождения государя императора Николая Павловича» 25 июня в Успенском соборе, в присутствия множества сановников⁴¹⁶ и других лиц из своей паствы, и избрав главным предметом своего слова изречение Слова Божия: вся вам любовью да бывают (1Кор.16:14), наш вития между прочим, говорит: «если начальствующий или обладающий все думает делать одною силою власти, не пользуясь силою любви, то по необходимости он должен будет чрезмерно напрягать одну силу в замен другой, и таким образом отягчит бремя подчиненности, которое мог бы облегчать, и будет расстраивать союз, который желает скреплять: ибо союз совершенства, совершеннейшая связь между людьми, есть любовь (Кол.3:14). Если и подвластный с необходимою покорностью не соединяет свободной любви, то сам для себя ожесточает иго, которое любовь умягчала бы. Не стараясь быть в сердце сыном обладающего, приметно или не приметно, препятствует он обладающему быть отцом для него.

Итак, аще кто обладает, с любовью да обладает, аще обладаем есть, с любовью да повинуется. Должно ли и запрещать, как выразился св. Златоуст, то есть, бранить и наказывать с любовью? Непременно с любовью, если запрещение должно быть христианское и спасительное. Для чего бранят? Для чего наказывают? Неужели для того, чтобы неистовствовать во гневе, мстить и карать? Какой разум одобрит сие? Какое сердце, в минуты бесстрастия, не отвратится от сего? Для чего же можно, или должно бранить? – Для того, чтоб изъяснить виновному его вину и тягость её. Для чего наказывать? – Для того, чтобы пресечь или предупредить зло, и побудить согрешившего к исправлению. Не трудно приметить, что сию цель наказания и назначает не иной кто, как любовь. И кто лучше её может исполнить сие назначение? Она также может предохранить, чтобы обличение не перешло в гнев, чтобы неудержанный гнев не ожесточил виновного вместо исправления, чтобы строгость не простерлась до жестокости; она приливает животворный бальзам на рану, которую наносит наказание. Итак, еще кто запрещает и наказывает, и сие с любовью да творит».⁴¹⁷ В этих словах проповеди, напечатанной и отдельно и в собраниях 1844 и 1848 годов, мог прочесть себе хороший урок граф Протасов, который, кроме того, что был властолюбив, был и крайне не сдержан в выражениях своего гнева, любил гневно и резко выражаться и кричать не только на подчиненных и в присутствии равных и низших себя, но иногда дозволял себе тоже самое и в присутствии и даже в гостиных таких лиц, как святитель Филарет московский.

По крайней мере, вот один случай, записанный очевидцем-современником и человеком во всех отношениях заслуживающим доверия. Дело было в 1840 г. «Однажды, пишет этот свидетель, Протасов пришел к Филарету и начал с ним говорить о чем-то весьма громко, почти криком как это в моде у военных и у начальников. Владыка сказал: “если и по тише будете говорить, Ваше Сиятельство, я услышу.” С тех пор перестал кричать Протасов, по крайней мере у митрополита Филарета».⁴¹⁸ Затем в том же 1842 году, проповедуя опять в царский день, именно произнося «слово в день священного венчания и помазания на царство благочестивейшего государя императора Николая Павловича всея России». 22 августа означенного года, и на основании текста: да разумеваем друг друга в поощрении любви и добрых дел, не оставляют собрания своею, якоже есть неким обычай, но друг друга подвизающе (Евр.10:24–25) говоря о том, чем можем мы, подданные одного царя, споспешествовать облегчению царского бремени, святитель-проповедник, как на один из способов сего, указывает на то, «чтоб и сами наставляемые часто друг друга вразумляли, остерегали, поощряли к добру». Но «здесь можно, – говорит далее проповедник, встретиться с новым прекословием. Разве надобно, скажут, всем быть учителями других? – Отнюдь нет.

Против сей крайности мы имеем ясное запрещение апостольское: не мнози учители бывайте (Иак.3:1). Бог Церкви Своей дал есть овы убо апостолы, овы же пророки, овы же Благовестники, овы же пастыри и учители (Еф.4:11), а не отдал каждому на произвол поставлять себя в духовные наставники. О сем именно сказано, что никто же сам себе приемлет честь, но званный от Бога (Евр.5:4), или непосредственно, как вначале апостолы, или преемственно, чрез званных от Бога прежде. О множестве же не призванных учителей Дух Святый предваряет нас, как о принадлежности несчастных времен: будет бо время, егда здравого учения не послушают, но по своим похотям изберут себе учители чешеми слухом, и от истины мух отвратят, и к баснем уклонятся (2Тим.4:3–4). Против сего самодельного, и потому обманчивого и опасного учительства поставляет преграду Богопоставленный наставник, когда, увещавая всех нас поощрять друг друга к добру, тотчас присовокупляет: не оставляюще Своего собрания, якоже есть неким обычай. Свое для истинных христиан собрание есть Соборная Православная Церковь. Её должно держаться. в её послушании пребывать, чтобы ревность побуждать других к добру не перешла в самочиние, и не повела к разделениям и заблуждениям. Когда дело идет о догматах, о таинствах, о священноначалии, берегись, чтобы не явиться делателем, которого не посылал Господь в виноград Свой. Если Тот, Кем все тело Церкви, составы и соузы подаемо и снемлемо, растит возращение Божие (Кол.2:19), не устроил тебя оком или устами сего тела, не присвояй себе особенных обязанностей сих членов. Не может рука или другой член сказать оку или устам: я исполню вашу должность» и т.д.⁴¹⁹

Таким образом, и в виде возражения, как бы вскользь поставленного, святитель в своей проповеди (напечатанной, опять добавим, тогда же и в «Московских Губернских Ведомостях» и отдельно и в собраниях 1844 и 1848 годах) дает также хороший урок человеку, который не только учебно-воспитательную часть в духовно-учебных заведениях хотел поставить по-своему и решать второстепенные вопросы церковного учительства намеревался и пытался самопроизвольно. Но и когда дело шло «о догматах, о таинствах, о священноначалии», не берегся, «чтобы не явиться делателем, которого не посылал Господь в виноград Свой», как-то мы и видели отчасти выше; причем еще выставлял себя как бы охранителем православия, в своей борьбе с Филаретами – Московским и Киевским. Но само собою разумеется, не трудно решить, кто из двух, – граф Протасов или Филарет московский, и в сем последнем отношении вернее следовал правилу, выраженному Филаретом в одной из проповедей последней половины того же 1842 году такими словами: «Предлежит ли кому подвиг охранения святые Веры от не православия? Да ищет таковой себе образца и руководства в жизни и слове таких наставников, как великие Афанасий и Василий, Григорий Богослов и Златоуст».⁴²⁰

Наконец в начале 1845 года,⁴²¹ также как после Шишковской истории (конца 1824 года) в начале 1825 года, и опять также в день святителя Алексия 12 февраля святитель московский Филарет и прямо сказал подобную проповеди 1825 года – проповедь на текст: не мнози учители бывайте, братие моя (Иак.3:1–2). В виду сходства этого слова по содержанию и даже во многих выражениях с словом 1825 года, из коего мы уже делали в свое время потребные выдержки, мы не будем теперь делать больших выдержек из слова 1845 года, которое, как и слово 1825 года, имеет предметом своим указание одного из способов чтить достоинство евангельского учителя тем именно, что выражено в приведенном тексте.

Но не можем удержаться от того, чтобы не привести из него одно место, особенно характерное для отношений сороковых годов. Разумеем место, касающееся первенстволюбца Диотрефа. «Для краткости, говорит проповедник, приведу один пример, который много скажет внимательному. В послании святого апостола и Евангелиста Иоанна читаем следующее: писал Церкви, но первенстволюбец их Диотреф не приемлет нас. Сего ради аще прииду, воспомяну его дела, яже творит, словесы лукавыми укоряя нас, и не доволен бывая о сих, ни сам приемлет братию, и хотящим возбраняет, и от Церкве изгонит (3Ин.1:9–10). Слышите ли? Диотреф не приемлет Иоанна, Диотреф, о котором неизвестно, была ли в нем какая искра здравого понятия о вере и Церкви, и которого имя дошло до нас только по милости человека, им пренебреженного, – Диотреф не приемлет Иоанна, избранного между апостолами, Богослова по превосходству, тайновидца и главу пророков Нового Завета, не уважает его послания, порицает его, не приемлет приемлемых апостолом, запрещает другим принимать их, и из Церкви изгоняет их! Кто бы сему поверил, если бы не сам апостол повествовал о сем? Видите, какие богопротивные дела, какие разрушительные беспорядки производит в Церкви желание быть первым по собственному счету, и похищаемая независимость от поставленных учителей, мнящаяся быть довольною для себя и других!

Судите посему, как нужно и как важно предостережение апостольское: не мнози учители бывайте. Но здесь нет никакого Диотрефа, думают, вероятно, некоторые из слушающих, и мы не ищем быть учителями других. К кому же относится обличение и предостережение? Ко многим, братия, и к вам самим, которые так думаете»⁴²² и т.д. Если в начале 1825 года подобное «обличение и предостережение» могло быть хорошим уроком для Шишкова. Смирнова и подобных, то тем более в начале 1845 года; ибо тогда слово Филарета в Чудовом монастыре на день святителя Алексия не было напечатанным, а теперь оно не только прямо по произнесении (на тот же день и в том же монастыре) напечатано было в Творениях Святых Отцов с Прибавлениями, издающихся при московской духовной академии, но и внесено в собрание слов и речей Филарета издания 1848 года. А между тем несомненно известно, что и теперь (т.е. в 1845 году) как был своего рода Шишков в Петербурге, так и были своего рода Смирновы в Москве, как то отчасти и увидим далее.

Но, к глубокому сожалению, на таких людей, как первенстволюбец Диотреф, уроки, внушения, предостережения и обличения не только мало действуют ко благу, но и вызывают в них чувства далеко не согласные с идеей блага. Насколько о Филарете московском справедливо было замечено, что он «мстит обидевшим благотворением»,⁴²³ настолько же граф Протасов в печальные годы, нами описываемые, обнаружил противоположные чувства и действия в отношении к святителю московскому, и без того униженному им в 1842 году. Тяжело и говорить о тех путях и способах, которые он и его сподвижники употребляли для сего из многого в этом отношении мы упомянем лишь не многое. И прежде всего, дабы окончательно предотвратить для Филарета всякую возможность, хотя, когда-либо еще быть вновь вызванным в Петербург для участия в заседаниях Святейшего Синода, граф Протасов вскоре же после отъезда Филарета из Петербурга начал усиленно стараться о том, чтобы всюду (конечно и при дворе) дать понять дальнейшую ненадобность в услугах Филарета для высшего церковного управления, тем более, что в прежние годы бывало не раз, что Филарет на два года с ряду не вызываем был в Петербург, а потом вновь вызывался (например, в 1830–1831 и 1834–1835 годах).

Из некоторых данных мы можем заключать, что не только многие другие, близко знавшие и высоко ценившие мудрость и административную опытность Филарета, но изредка и сам Филарет, допускали возможность подобного вызова. Так по крайней мере было осенью 1842 и 1843 годов.⁴²⁴ Эта возможность еще более усилилась во мнении тех же лиц вследствие смерти первенствующего члена Синода, митрополита Серафима, последовавшей 17 января 1843 года,⁴²⁵ благодаря чему, в виду примера самого же Серафима, казалось весьма естественным, что место последнего займет как старейший (в сане митрополита) и достойнейший Филарет московский. Но петербургскому первенстволюбцу Диотрефу, желавшему быть министром духовного ведомства с не ограничиваемой ничем властью,⁴²⁶ еще слишком не хотелось иметь ближайшим соучастником своего управления Филарета, – и он, отклонив его кандидатуру, избрал в преемники Серафиму столько же бесцветную и безгласную, сколько был Серафим в последнее время своей жизни, личность, – архиепископа варшавского Антония (Рафальского), в течении всего времени бытности своей митрополитом новгородским и первенствующим членом Синода (1843–1848) бывшего таким, к прискорбью, первосвятителем, по кончине которого не даром святитель московский Филарет

выражал искреннее желание, чтобы на место его «Господь даровал Церкви петербургской пастыря крепкого духом и телом».⁴²⁷

В виду всего этого и сам Филарет, лишь изредка допускавший мысль о вышеупомянутой возможности, стал свыкаться с мыслью о противоположном сему, и в этом именно смысле от 10 октября 1843 года писал наместнику лавры отцу Антонию следующее: «что вздумалось вашим помыслам подвинуться, и двигать меня в путь? И странно, что сии помыслы сказываются мне почти в одно время с двух пределов епархии. В серпуховском Владычнем монастыре одна давняя там юродствующая обошлась со мною приветливо, несколько раз брала благословение, и, когда протоиерей несколько прекословил ей, сказала, между прочим, в оправдание: вот уедешь в Петербург и, может быть, долго не приедешь. Однако, я думаю, что сии помыслы только от прошедшего, а не для будущего. В Петербург не хочет, если не ошибаюсь, не оскорбленное самолюбие, но немощь и уверенность бо́льшая, нежели когда-либо, что для путешествия в Петербург с пользою надобны достоинства и добродетели, которых у меня не достает и для здешней службы, а тем паче для тамошней. Мысль, что там не имеют во мне нужды, сколько убедительна для меня, столько же и успокоительна».⁴²⁸

Но кроме того, что в графе Протасове «желание быть первым по собственному счету, и похищаемая независимость от поставленных учителей, мнящаяся быть довольною для себя и других» производили усиленное стремление дать всюду понять, что в Филарете нет нужды в Петербурге, что можно там его не принимать и не уважать его мнений и посланий, граф даже несправедливо порицает его, не приемлет приемлемых» им и т.д., ищет вины там, где её нет и подавно, с целью еще более унизить и без того униженного страдальца-святителя. Так прямо после отбытия Филарета из Петербурга в Москву, при пересылке оттуда сюда его домашних вещей и книг, сундук с книгами прислали Филарету, по его же собственным словам, «с поврежденным замком, то есть с признаком того, что на подворье после» него, «при помощи» желавшего, вероятно, выслужиться пред графом эконома подворья «Вениамина было тайное изыскание не заперты ли в сундуке ереси».⁴²⁹

Далее, по невинному совершенно делу офицера Шелашникова, благодаря графу, стали распускать слухи не только в Петербурге, но и в Москве, где так же, как и в 1824 году были, повторяем, свои Смирновы, будто Филарет посылал в Грузию монахов с тем, чтобы подействовать на упадший якобы дух войска».⁴³⁰ Равным образом, когда в 1844 году привезено было в Москву тело скончавшегося за границею тестя графа Протасова, бывшего долгое время генерал-губернатором Москвы, князя Д. В. Голицына и когда Филарет, частью по немощи, а частью и по сознанию того, что при сем было «удобнее молчание, нежели слово», не говорил проповеди при гробе князя, то сильно опасался святитель за то, что его «осудят»⁴³¹ за такое, по-видимому, не внимание к покойному, в общем весьма достойному всякой чести и как сановнику и как человеку. Вообще в Петербурге сильно «жаждали клеветы» на святителя московского,⁴³² – очевидно потому, что в действительности его не за что было упрекнуть. Но и на «приемлемых» святителем, на друзей его там смотрели косо, как, например, известно относительно Григория (Постникова), в то время архиепископа тверского,⁴³³ Филарета киевского и других.

Косо смотрели и на тех, которые из участия к невинному страдальцу-святителю или по любви и расположению к нему посещали его в Москве после событий 1842 года.⁴³⁴ Так, например, известно, сколько хлопот и неприятностей доставило Филарету посещение его известным мистиком и в свое время сослуживцем князя А. Н. Голицына А. И. Тургеневым.⁴³⁵ Даже сам государь император, прежде так милостиво относившийся к Филарету, под влиянием наветов близкого ко двору графа Протасова, теперь как бы несколько охладел в своем к нему расположении, и при том на довольно долгое время, что, конечно, особенно огорчало царелюбивую душу святителя московского, всегда неизменно и всеми силами старавшегося быть не только вполне достойным своего положения иерархом русской Церкви, но и верноподданным царю и вообще по возможности наилучшим сыном Отечества. С 1839 года, когда Филарет получил монаршую награду – орден св. Владимира 1-й степени до 1849 года он не был награждаем от государя ничем.

Но само собою разумеется, что долго не могло длиться такое неестественное положение вещей, которое вызвано было и поддерживалось графом Протасовым. Истина рано или поздно должна была восторжествовать; потому что с своей стороны святитель московский верно исполнял ту программу служения Церкви, Царю и Отечеству, которую для всех истинных сынов Церкви и Отечества начертал в проповеди на день восшествия государя императора Николая Павловича на престол в 1826 году, т.е. «по первом лете царствования Его».

В согласии с этою программой, святитель московский, поздравляя своего бывшего викария, епископа вятского Кирилла (Богословского-Платонова) с новым (1828) годом, писал ему: «утешаюсь, слыша, что мир с вами есть и там, где сомневались вы найти его. Видите, что путь Господень, скорбный по первому взгляду, в самом деле есть путь мира, и что идущий с послушанием, куда Господь ведет, не лишается руководства, покрова и утешения».⁴³⁶ Этим путем шел и сам святитель московский как в 1824 и дальнейших годах, так и теперь, при не мирных со стороны графа Протасова отношениях, и Господь не лишил святителя Своего руководства, покрова и утешения. В Петербурге скоро «почувствовали недостаток его присутствия в Синоде», по словам служившего чиновником при Синоде и вообще хорошо знавшего положение дел А. Н. Муравьева.⁴³⁷ Сам граф Протасов, к которому, не смотря на все его неправильные, чтобы не сказать больше, отношения, Филарет неизменно продолжал относиться со всеми знаками подобающего его положению уважения,⁴³⁸ чрез года три-четыре уклонения от Филарета не мог не созвать, сколь многого лишается в нем, и он сам, и Синод. «Сыны века сего, – говорил в одной из своих проповедей 1843 года святитель московский Филарет, как бы указуя на одного из них в графе, – желают все больше и больше простора собственной воле. К чему сие ведет? – Не к тому-ли, что некогда предсказывал пророк: будут людие, аки жрец, ⁴³⁹ и раб, аки господин, и раба, аки госпожа; будет купуяй, яко продаяй, и взаим емляй, аки заимодавец (Ис.24:2)? Но что будет во время сего неограниченного простора собственной воли? – Пророк сказует: се Господь рассыплет вселенную, и опустошит ю. То есть, Он попустит своеволию наказать самому себя теми беспорядками, которые оно производит».⁴⁴⁰

Ибо граф должен был понять наконец, что «повеления власти, – по словам другой проповеди Филарета того же 1843 года, – во многообразии своем очевидно не всегда могут быть сопутствуемы примером повелевающего, который один не может употребить себя во все дела и должности, распределенные по разным степеням и разрядам подчиненности».⁴⁴¹

И вот с 1846 года мало-по-малу начинается сближение между графом Протасовым и Филаретом московским. Почин в этом повороте отношений принадлежал, как и следовало ожидать, самому графу. В мае 1846 года он был в Москве на погребении одной своей сановной родственницы, которое совершал сам Филарет. При этом граф прожил в Москве довольно долго; был и в Сергиевой лавре.⁴⁴² В это время он несколько раз и подолгу бывал и у Филарета; и к этому-то времени относится окончательное их взаимосближение. Граф понял, сколь многого он лишился в Филарете для дел высшего церковного управления, к каковому избранный графом – первенствующий член Синода был далеко неспособен. И так как полное возвращение к прежнему порядку вещей, т.е. к ежегодному вызову Филарета в Петербург, теперь уже не представлялось возможным и удобным, после пятилетнего отсутствия Филарета из Петербурга. то отныне между графом и Филаретом установился следующий, что называется, modus vivendi или комиромисс, от графа из Петербурга постоянно почти присылаемы были к Филарету по почте или чрез чиновников графа весьма многие и различные по предметам и характеру дела синодальные с требованием от него мнения или отзыва по этим делам. Недавно оконченное печатанием многотомное собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита московского и коломенского, по учебным и церковно-государственным вопросам (т. I–V и дополнительный), изданное под редакцией преосвященнейшего Саввы, архиепископа тверского и кашинского (СПб и Москва, 1885–1888), ясно показывает всю великость работы, совершенной Филаретом и с 1842 года для блага Церкви и Отечества в указанном отношении. Вместе с тем и в связи с тем начинается мало-по-малу и возвращение Филарету прежних знаков монаршего внимания и благоволения, выразившихся в 1849 году в награждении его алмазными знаками ордена св. Андрея Первозванного; затем, не далее как чрез два года после сего (в 1851 году) – в награждении его осыпанною алмазами панагией; а в предпоследний год жизни государя императора Николая Павловича (и вместе с тем в таковой же год жизни графа Протасова), т.е. в 1854 в объявлении ему высочайшей благодарности. Благодаря такому повороту личных отношений Филарета он естественно в значительной степени поднялся и своим самочувствием, а отсюда и говорил слово свое с большею против прежнего властью, особенно с церковной кафедры.

От личных отношений обращаемся теперь к жизни и деятельности святителя московского за рассматриваемое время. Его жизнь была постоянною и неустанною деятельностью и потому говорить о первой значит говорить о второй, особенно, повторяем, за рассматриваемое время. В письме к Кириллу, епископу вятскому, от 1 января 1828 года Филарет, описывая свою жизнь и деятельность в Петербурге за это время, между прочим, говорит: «примерная, или справедливее сказать, беспримерная деятельность государя поощряет нас к деятельности».⁴⁴³ Но собственно Филарета, кажется, не было бы надобности и поощрять к деятельности: так полна была деятельности вся его жизнь, не смотря на всегдашнюю слабость телесных сил его; потому что «он был весь – дух», по выражению одного близко знавшего его и компетентного в деле суждения о нем отца.⁴⁴⁴ Не было бы возможности, да и нет нужды нам в настоящем исследовании описывать подробно всю жизнь и деятельность Филарета в тридцатилетний период царствования Николая. То, что прежде Филарет называл «суетами», не имевшими конца, продолжалось и теперь по епархиальной, учебной и другим частям общего церковного и местного московского епархиального управления. Поэтому мы, представив в кратких чертах общую характеристику деятельности Филарета, из видов последней рассмотрим только касающуюся проповедничества его.

Для того, чтобы видеть, что была за деятельность Филарета в Петербурге до 1842 года и какое она имела значение для самого Синода, достаточно будет привести следующее свидетельство современника очевидца, относящееся к 1840 году и принадлежащее бывшему тогда на чреде служения в Петербурге ректору и архимандриту Никодиму (Казанцеву), дружески принятому тогда присутствовавшим в Синоде архиепископом Каменец Подольским Кириллом (Богословским-Платоновым). «Преосвященный Кирилл, говорит Никодим, с августа начал ездить в Синод. Филарет приехал в конце октября. В ноябре призывает меня к себе преосвященный Кирилл, и говорит: ну, брат, я сегодня был в Синоде, и Синода не узнал. Бывало мы с митрополитом Ионою (Грузинским),⁴⁴⁵ сидим в присутствии час и более даром. Дел никто никаких не подает; светские то войдут в присутствие, то выйдут; прогуливаются как на бульваре, и изредка заводят с нами речи, и почти всегда о пустяках. Сегодня, когда впервые пожаловал в Синод митрополит московский, все приняло строгий чин и порядок. Прокурор с своими чинами на месте: обер-секретарь с кипою докладов. Начинаются доклады один за другим, выслушиваются решения Синода, без перерыва. И после двухчасовой работы, встаем, молимся, раскланиваемся, разъезжаемся по своим местам. Так много значил Филарет в Синоде».⁴⁴⁶

Еще свидетельство того же лица: «Мнения и предположения членов Святейшего Синода не всегда принимались, их иногда отклоняли. Даже сам митрополит Серафим терпел неудачи, напротив, предложения митрополита московского всегда оставались делом и законом. Серафим, по слабости здравия, попросил митрополита московского читать и подписывать журналы и протоколы Синода первым: Вы помоложе меня, сказал он, потрудитесь вычитывать, и подписывайте, что признаете справедливым. А я уже за Вами буду подписывать, доверяя Вам, не читая. Филарет принял предложение. Канцелярия и все светское поникли. Своеволия прекратились»⁴⁴⁷ и т.д.

А вот отзыв о деятельности Филарета, по разным частям высшего церковного управления, данный после 1842 года и при том данный лицом правительственным, стоявшим к нему за известное время в неблагоприятных отношениях: «случаются иногда, – говорило это лице, – дела почти не разрешимые, возникают обстоятельства сомнительные, поднимаются вопросы трудные. Прочие думают долго и ничего не придумают, тогда дела посылаются к святителю московскому. Он один все обсудит и разрешит и притом скоро. Он направит на прямой путь, не допустит до ошибки, обойдет препятствия, устранит недоразумения».⁴⁴⁸ Ведь вот почему и до 1842 года так дорожили Филаретом в Синоде и после 1842 года все, не исключая и пожелавшего быть министром графа Протасова, скоро почувствовали тот недостаток его присутствия. А как много дел высшего церковного управления присылалось и после 1842 года в Москву к Филарету, о том достаточно будет привести следующие слова письма самого Филарета к наместнику лавры Антонию от 28 февраля 1849 года: «Больше дают дела, нежели хочет и может сделать моя леность. Один архиерей затрудняется, носить ли двоеженцу стихарь, мне присылают указ, чтобы я отвечал ему на сие затруднение. Один губернатор заметил, что в метель замерзают люди, не находя пути в село, – я должен сказать, не звонить ли в колокол. В обеих столицах хотят отдать откупщику погребение, мне приходится разбирать дело, и объяснять, что будет ропот на откупщика и на начальство. Один архиерей написал историю Русской Церкви, – меня спрашивают, не надобно ли ее исправить, и, дабы я не ленился отвечать, прибавляют, что о сем знает государь император. А я все не умею спешить».⁴⁴⁹

Не забудем, что все это Филарет делал на ряду со множеством дел, подлежавших его обсуждению, решению и исполнению, как архиерея епархиального и притом столичного, где, например, больше бывает соприкосновения дел гражданских с церковными, нежели в провинциальных епархиях. А между тем в числе дел, предлежавших Филарету, как архиерею, было, конечно, и проповедание Слова Божия. И нельзя не согласиться с верностью уже высказанного печатно замечания, что по всем сторонам деятельности, «никто собственноручно не написал столько, сколько написал Филарет».⁴⁵⁰

Поэтому не одним лишь знаком вежливости, а точным выражением истины были слова высочайшего рескрипта, при котором в 1849 году Филарет награжден был алмазными знаками ордена св. апостола Андрея Первозванного: «Преосвященный митрополит Филарет! Неусыпные попечения ваши о вверенной вам епархии, при многолетней опытности и назидательном проповеди слова истины, являют в вас просвещено-ревностного пастыря стада Христова. Уважая сии отличные достоинства и неутомимо совершаемые в пользу православной Церкви и Отечества подвиги, Я признал за благо изъявить Мое особенное к вашим заслугам внимание Всемилостивейшим пожалованием вам препровождаемых при сем алмазных знаков ордена св. апостола Андрея Первозванного. Поручая себя молитвам вашим, пребываю всегда к вам благосклонный Николай. Москва, 3 апреля 1849 года».⁴⁵¹

В этом высочайшем рескрипте между различными видами одобряемой в нем неутомимой деятельности московского архипастыря упоминается и «назидательное проповедание слова истины». Как нам известно из прежних наших исследований о проповеднической деятельности Филарета, собственно за эту деятельность, или отдельно или на ряду с другими видами его деятельности, он награжден был только в 1811 году (наперстным крестом с драгоценными камнями), в 1813 году (орденом св. Владимира 2 степени) и в 1823 году (орденом св. Александра Невского), в сем последнем году, очевидно, уже на московской епархии. Но не говоря о том, что в сем 1823 году Филарет награжден был главным образом за особые заслуги,⁴⁵² в отношении же к проповеднической собственно деятельности, плодом коей пред тем вышло первое собрание поучительных слов его, он получил награду только, как выражено в рескрипте, «за назидательные труды в поучение пастве», хотя, как известно, в том собрании напечатаны были его слова, относившиеся и не к его пастве, если не считать особого собрания слов, говоренных к пастве московской за первый год управления ею. В рескрипте же 1849 года указывается вообще на «назидательное проповедание слова истины».

Этим самым, как нам думается, имелось в виду указать на более обширное значение этого рода деятельности святителя, не ограничивая ее лишь паствою московскою. И подлинно так. В Николаевское царствование проповеднический талант Филарета достиг высшей степени своего развития и раскрытия, проповедническая деятельность Филарета завершилась в своем универсальном направлении и утвердилась в своем строго определенном характере, проповеди Филарета окончательно вылились в те формы, которые сделались образцовыми для последующих времен. Этот же период времени есть и самый обильный плодами проповеднической деятельности Филарета, доказательством чего из пяти томов последнего издания слов и речей его (1873–1885 годы) служат два полных (3-й и 4-й) и весьма значительная доля двух других (2-го и особенно 5-го) томов этого издания, при чем мы знаем, наверное, что некоторые проповеди рассматриваемого периода еще и не вошли в это издание, оставаясь доселе в рукописном виде.⁴⁵³

Обозреть все поле проповеднической деятельности этого периода в настоящий раз нам даже невозможно. И делая такое обозрение далее по частям, мы все же значительную часть этого поля должны будем оставить рассмотрению в последующих частях нашего настоящего исследования. Теперь мы только скажем, что будучи универсальною, как мы заметили, в своем направлении, проповедническая деятельность святителя московского в рассматриваемый период касалась всевозможных предметов догматического, нравственного, исторического и т.д. характера, затрагивала по возможности и нужде все события того времени как со стороны внешней политики, так и со стороны внутреннего состояния империи, Церкви и московской епархии, самомалейшие явления жизни общественной и частной, церковной и гражданской, высшей духовной и низменной обыденной и т.д.; так что нужно было удивляться, как на все это хватало слабого телом Филарета, при множестве других видов и сторон его разнообразной деятельности. Не даром в рассматриваемый именно период утвердилось за Филаретом московским название «Филарета мудрого», также как за Филаретом киевским название «Филарета благочестивого». Много, подлинно много нужно было мудрости, чтобы совершать все роды и виды этой деятельности так, как совершал их Филарет московский, т.е. образцово.

Но не менее нужно было мудрости, чтобы и проповедовать так, как он проповедовал. По истине он вполне заслужил имя учителя Церкви не только московской, но и русской, не только русской, но и вселенской. В самом деле, возьмем, хотя, один пример из всего 30-летнего периода. До 1842 года Филарету редко приходилось говорить проповеди в день Благовещения, так как в это время он по большей части бывал в Петербурге. Но оставшись, по случаю болезни и с разрешения государя императора, на зиму 1834–1835 года в Москве, он оказался в возможности говорить проповедь и в этот день. Побуждаемый между прочим, к проповеданию и со стороны частного человека А. Н. Муравьева, он и сказал проповедь.⁴⁵⁴ Но что же это была за проповедь? Эта проповедь, сказанная в Чудове монастыре на текст: и исповедуемо велия есть благочестия тайна, Бог явися во плоти, оправдася в Дусе, показася ангелом, веровася в мире, вознесеся во славе (1Тим.3:16) и трактующая «о потребности воплощения Сына Божия нас ради человек, и нашего ради спасения», во всех отношениях вполне достойна учителя вселенской, а не только что русской или московской Церкви.⁴⁵⁵

Не даром одна эта проповедь послужила основанием и предметом обширной рецензии для одного знатока дела в журнале Министерства народного просвещения (за 1835 год, т. 7). Вот что говорит о ней рецензент: «приступая к отдельному рассмотрению замечательных книг, вышедших в России в нынешнем году, начнем с произведения пера знаменитого нашего проповедника. Глубокий в созерцании предмета, ясный в его изложении, он отличается еще особенным даром в немногих словах изображать многие мысли и находить выражения для всех их оттенков. В небольшой книжечке, которая лежит пред нами,⁴⁵⁶ заключается, так сказать, целое рассуждение о необходимости воплощения Спасителя; в ней разрешены все главнейшие вопросы сомневающихся и доказана непреложная основательность верующих. Советуем каждому любителю истины прочесть это Слово со вниманием, но как не все из наших читателей могут его иметь, то считаем полезным представить им оное в извлечении».⁴⁵⁷

И далее делает такое извлечение; а в конце рецензии или лучше, – извлечения, говорит: «мы сделали много выписок, стараясь соблюсти всю между ими связь; знаем однако ж, что они не заменят чтения целого слова, которое есть плод глубоких ума соображений. У нас еще не было трактатов о сем важном предмете, написанных столь удовлетворительно для самого взыскательного мыслителя».⁴⁵⁸ Такова одна из проповедей рассматриваемого периода, написанная, по-видимому, случайно и по стороннему побуждению. Правда, она же и несколько длиннее других, и «говорить» ее проповеднику, по его собственным словам, «случилось довольно долго»,⁴⁵⁹ однако, все же это опять лишь одна из нескольких сот других!»⁴⁶⁰ А между тем и все эти другие, каждая в своем роде и в известной степени, заслуживали бы и такой же похвалы и столь же обширного рассмотрения, как проповедь на Благовещение 1835 года. Поэтому в настоящее время, соответственно ближайшей цели настоящей части нашего исследования (исторической), мы обратимся к истории собрания проповедей Филарета, оставляя историю отдельных проповедей до дальнейших отделов этого исследования.

Уже к 1834 году проповедей Филарета собралось так много, что потребовалось новое совокупное их издание. Таковое издание, при живом участии высокопреосвященнейшего Исидора, ныне митрополита новгородского и Санкт-Петербургского. а в то время викария Филарета, в редактировании оного совершенное, с дозволения Святейшего Правительствующего Синода, и вышло из печати в московской синодальной типографии в 1835 году под заглавием: Слова и речи, вовремя управления московскою паствою говоренные, и житие преподобного Сергия Радонежского и всея России чудотворца из достоверных источников почерпнутое, Синодальным членом Филаретом митрополитом московским. Но это издание, занимавшее 519 страниц в печати отдельною книгою, как очевидно из самого заглавия его, обнимало только проповеди московского периода проповеднической деятельности нашего святителя, который год от году более и более возвышался по степеням учительства для Церкви, как мы говорили, не только московской, но и российской, не только российской, но и вселенской, по мере приближения к старости все более и более становился учителем не только для пастырей, но и для архипастырей – архиереев. Поэтому, и в видах самого усмотрения степеней развития и форм раскрытия его проповеднического таланта требовалось такое издание его проповедей, которое, обнимая собою слова и речи всех периодов его проповеднической деятельности, в тоже время представляло бы собою собрание подлинно образцов проповедничества, поучительных для всякого, т.е. как для пасомых всякого состояния, так и для самих пастырей Церкви всех степеней до архиерейской включительно. И такое издание вышло из печати в 1844–1845 годах в трех томах, будучи совершено участием многих лиц под непосредственным наблюдением самого первосвятителя-проповедника.

Мысль о таком издании возникла еще раньше известных событий 1842 года. Еще от 19 января 1842 года Филарет Гумилевский, бывший в то время на чреде священно-служения в Петербурге, писал профессору московской духовной академии А. В. Горскому следующее: «Владыка готовит к печати все московские⁴⁶¹проповеди. И на мою долю досталось читать дела великана. Просил измерять шаги великана? Смешное дело! С моими ли шагами спешить по следам его? Да, друг мой! Как у него скоро ходят ноги! Все проповеди писаны за один раз, в несколько часов. Это видно по подлинникам. Погодин вызвался ему напечатать их. И с сего-то получил он мысль печатать. Но успеет ли выполнить? У него такие кучи дел, такие громады бумаг! Боже упаси!»⁴⁶² И подлинно дела и бумаги, всею своею массою, задавили, если можно так выразиться, эту благую мысль; а затем вскоре последовали вышеописанные печальные события того же 1842 года, при коих было уже не до занятия тою же мыслью. Таким образом дело издания отложилось до более благоприятного времени. Этим то объясняется то, что тот же Филарет Гумилевский, уже в бытность свою епископом Рижским, от 12 ноября 1842 года писал тому же А. В. Горскому: «слышно ли, что Владыка наш решился издать свои проповеди, или опять он отложил до времени свое благое намерение?»⁴⁶³

Действительно, только уже в 1843 году, когда проповеди другого знаменитого в своем роде проповедника того времени Иннокентия (Борисова) архиепископа Харьковского (в то время) уже издавались в Москве, и владыка московский решился окончательно издать свои проповеди, дав сперва словесное приказание члену московского духовно-цензурного комитета, известному профессору московской духовной академии, протоиерею П. С. Делицыну привести их в хронологический и предметный порядок.⁴⁶⁴ Одним из побудителей Филарета к такому решению был А. Н. Муравьев.⁴⁶⁵ Издержки издания добровольно, по любви и глубокому почтению к святителю московскому, принял на себя московский купец А. И. Лобков.⁴⁶⁶ В начале 1844 года и приступлено было к изданию, столь всеми желанному.⁴⁶⁷ Дело издания началось таким образом частным путем, а не чрез Святейший Синод, как сделалось прежде.

Между тем тогда-то лишь спохватилась и контора московской синодальной типографии, послав в Синод бумагу о своем предположении издать вновь проповеди святителя московского в 1200 экземплярах. Святейший Синод, указом от 9 декабря 1843 года, уведомил святителя о таком предположении конторы и требовал, как его согласия на это предположение, так и указания условий, на каких он был бы согласен на него. На этом указе святитель Филарет уже 15 июля 1844 года дал такую резолюцию: «донести Святейшему Синоду, что прежде не было мною предлагаемо Святейшему Синоду никаких условий при издании, а по благоволению Святейшего Синода назначаемо было мне от издания по некоторому числу экземпляров. Так поступил бы я и ныне; но не властен сделать сие потому, что до получения сего указа некоторые из слушателей моих слов неоднократными настояниями убедили меня предоставить им сделать издание оных на их счет, и сего издания значительная часть уже напечатана. Справедливость требует оставить сие издание вне состязания с другим современным, дабы благорасположенные издатели не имели затруднения в возвращении своих издержек».⁴⁶⁸ При наблюдении за изданием Филарет относился к своим проповедям с беспощадною строгостью «У меня, – писал он от 30 марта 1844 года другу своему архиепископу тверскому Григорию (Постникову) – выпросили мои проповеди напечатать в совокупности. Хотелось браковать их сильнее, а не все печатать, но здешние сотрудники мои были ко мне очень снисходительны. Некоторые уничтожил я против их снисходительного мнения, но всех просмотреть хорошо не удалось. Не знаю, что будет. Из первой книги, напечатанной, когда я был еще на вашей кафедре, откинул я около половины».⁴⁶⁹ И затем цель такой строгости сам же он в письме к тому же лицу от 23 апреля 1845 года, когда издание вышло из печати все уже, указывает в следующих словах: «Не раскаиваюсь, что согласился на издание, по крайней мере потому, что теперь сие сделано с некоторым разбором, вместо того, что после меня могло случиться издание без разбора».⁴⁷⁰

Но не доверяя одному себе, Филарет поручал рассмотрение своих рукописных я уже напечатанных раньше проповедей другим, в том или ином отношении, по его крайнему мнению и убеждению, компетентным в своих суждениях лицам, убедительно прося их быть также как можно более строгими в деле рассмотрения оных. Он руководился при этом, между прочим, тем соображением, какое высказал гораздо позже в письме к Евгению (Казанцеву), архиепископу Ярославскому от 3 января 1851 года по поводу издания слов сего последнего: «видел я рукопись ваших слов, одобренную цензурою, и её предложение переменить некоторые выражения, и пожалел, что за словами остановили вы дело. Удивительно ли, что мы, пиша проповеди обыкновенно наскоро, при развлечении другими делами, употребим иногда выражение не точное, подающее случай к иной мысли, мимо той, которую мы имели в виду? Я в таких случаях охотно переменяю выражения, сомнительные для цензоров, и следственно, вероятно, и для других читателей, и ставлю другие более точные, или более ясные, не допускающие уклонения в иную мысль».⁴⁷¹

Сотрудниками Филарета в издании его проповедей были: тогдашний ректор московской духовной академии, архимандрит Евсевий (Орлинский),⁴⁷² профессоры протоиереи П. С. Делицын и Ф. А. Голубинский и некоторые другие. Цензоровал же издание ректор вифанской семинарии. архимандрит Филофей.⁴⁷³ В видах честнейшей характеристики дела сотрудничества их в этом важном предприятии мы укажем некоторые подробности его. Вот, например, слова письма Филарета к Евсевию от 10 апреля 1844 года: «благодарю, отец ректор, за рассмотрение проповеди. Ту, в которой оказались сомнительные выражения, не отдаю в Москве по вашему указанию, а посылаю к вам, чтобы цензоры видели, удовлетворительны ли исправления. Когда дело шло о замене неточного выражения точным, вы хорошо бы сделали, если бы, вместе с замечанием, предложили проект выражения, какое находите лучшим. Я лучше понял бы силу замечания, и дело кончилось бы скорее, когда бы я принял ваш проект. Теперь мой проект надобно посылать к вам, потому что я не хочу, чтобы подписью цензоров покрыто было слово, после сомнения им неизвестное. Говорю сие для могущих встретиться подобных случаев».⁴⁷⁴ Затем о Ф. А. Голубинском по преданию сообщается, что «читая проповеди Филарета как цензор, он делал нередко поправки, и тот всегда уступал. Известна, например, Филаретова проповедь на великий пяток, которая в свое время произвела столько шуму и приводится как образец духовного красноречия в учебных хрестоматиях и до ныне: «Чего теперь ожидаете вы от служителей слова? Нет более слова. Слово, собезначальное Отцу и Духу, начало всякого слова живого и действенного, умолкло, скончалось, погребено и запечатано». Голубинский настаивал, чтобы эта проповедь совсем была исключена из собрания его слов и речей, как недостойная истины, так как в ней игре риторического тождесловия приносится в жертву смешение высоких христианских понятий. Митрополит, говорят, уступал и этому требованию и если не уступил окончательно, то потому только, что опасался смущения умов, так как проповедь получила громкую известность и пользовалась широким общественным вниманием».⁴⁷⁵

Но кроме людей богословски-ученых, просматривал проповеди Филарета, по особому доверию последнего, и проверял их именно со стороны духовной наместник лавры архимандрит Антоний. Так, например, посылая к нему, при письме от 31 марта 1844 года, две из проповедей своих, святитель Филарет пишет ему о них: «прочитайте вы, и все, и скажите мне, надобно ли ту и другую отдать в состав предполагаемого и начинающегося на сих днях издания, или лучше не отдавать».⁴⁷⁶ Все издание, совершенное с таким разбором и осторожностью, вышло из печати в трех частях в начале следующего 1845 года,⁴⁷⁷ под заглавием: Слова и речи синодального члена Филарета митрополита московского. Части I и II. Москва, 1844; часть III, Москва, 1845 год.

Еще в течении времени печатания этого капитального в своем роде издания Филарету, чрез отца наместника лавры, подана была мысль о составлении указателя к этому изданию. Филарет по этому поводу в письме к наместнику от 23 ноября 1844 года говорил следующее: «за сообщение мне мысли о указателе на проповеди, как и за все, что говорите мне откровенно, благодарю. Чтобы находить в них чего захотят искать, поможет частью данное им разделение, частью оглавление, в котором содержание многих означено».⁴⁷⁸ Может быть не излишне было бы указание некоторых особых предметов или изъяснений некоторых изречений Священного Писания, но указатель сего рода делать теперь некогда и не кому, и нельзя знать, заслужит ли книга такое употребление, чтобы стоило труда составлять указатель».⁴⁷⁹

Хотя, конечно, издание вполне стоило того, чтобы приложен был этот труд, однако, смиренный святитель даже по выходе его из печати, от 23 марта 1845 года, ректору академии Евсевию писал: «не знаю, что сказать вам, отец ректор, на предложение ваше о составлении указателя для моих слов. Будет ли употребление их таково, чтобы труд сей не был бесполезен? И если бы случилось, что он не будет излишен, то не желал бы я, однако, отягощать кого-нибудь поручением произвести оный. Иное дело, если бы кто на досуге занялся сим по своему произволу. Если не будет сего, не будет то большая потеря».⁴⁸⁰

И конечно, не смотря на столь смиренный, скромный взгляд святителя на цену своих проповедей, указатель был составлен при Московской духовной академии бакалавром (после ректором, протоиереем) С. К. Смирновым и вышел из печати в Москве в 1847 году под заглавием: Указатель мест Священного Писания и предметов, объясняемых в словах и речах высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита Московского. Составлена при Московской духовной академии, по изданию в трех томах. Москва. 1844–1840 года. Москва, 1847.⁴⁸¹ За тем, не смотря на тот же скромный взгляд святителя-проповедника на свои проповеди, издание сих последних и пред выходом из печати ожидалось с нетерпением и по выходе принято было восторженно многими. Так еще от 17 октября 1844 года Филарет Гумилевский, епископ Рижский, писал А. В. Горскому: «Правда ли, что Владыка решился издать слова свои? Москвитянин возбудил ожидания, и меня спрашивают даже немцы. Они глубоко уважают его. А русские? Бросают в него грязью. Будет время, когда сильно будут каяться, но – без пользы для Церкви».⁴⁸²

Под русскими – Филарет Рижский здесь разумел, конечно, ближе всего партию графа Протасова, в то время все еще продолжавшего свое безосновательное неудовольствие на Филарета московского. Но истинные русские смотрели на последнего далеко не так; а потому и издание его проповедей приняли с восторгом и благоговением, о чем свидетельствуют многие лестные о нем отзывы лиц разных взглядов и положений в свете не только духовных, но и светских, относящиеся к 1845 и 1846 годам. Из них отзыв профессора московского университета Шевырева,⁴⁸³ мы еще приведем в своем месте. А теперь приведем лишь два отзыва – один со стороны духовного, а другой со стороны светского лица. Преосвященный Евгений (Казанцев), архиепископ Ярославский, получив от самого митрополита Филарета в дар только что изданное собрание слов и речей его, писал родственнику своему, – московскому священнику следующее: «я положил читать по слову каждый день и сосчитал, что прочту в полгода. Автор, при присылке, пишет об этом издании с таким глубоким смирением, что и вообразить не можно. О, как высоко он совершенствуется в духовной жизни! Правда, что это издание важный подарок не московской только, по всероссийской Церкви, и не только современной, но и грядущей. Это пища, а не цветки, жизнь, а не музыка... Вечная благодарность тому, кто издал их. Они будут несомненно бессмертны, как творения св. Григория Богослова, к коему он весьма приблизился. Как досадно, что никто не переводит их на другие языки!⁴⁸⁴ Европа увидела бы, что Россия имеет богословов. О Иннокентии⁴⁸⁵ я всегда был тех мыслей, что он не выдержит славы Филарета. Конечно и он даровит, но этот гений».⁴⁸⁶

А вот что писал от 17 апреля 1845 года из Москвы князь М. А. Оболенский к В. А. Поленову: «вот приятная новость к празднику для всех москвичей, это новое издание назидательных слов и речей нашего архипастыря, преосвященнейшего митрополита Филарета, разбросанных по разным изданиям и большею частью выходивших отдельными книжками. Кто из нас не слыхал его проповеди, и кто не увлекался его назидательными беседами! Нет сомнения, что и самая словесность сделало в них значительное приобретение».⁴⁸⁷ Не скрываемы были, конечно, и некоторые несовершенства издания, и более всего сознавал их опять сам Филарет, который потому смиренно писал от 9 мая 1846 года к рязанскому архиепископу Гавриилу (Городкову) следующее: «что в моих словах и речах находят несовершенства, против того не имею ни малейшего спора. И если в них внутренний недостаток окружен типографской каймою, то внутренний недостаток принадлежит мне, но кайма отнюдь не мне, а издателям, которым после настоятельной просьбы отдал я рукопись без всяких условий, и хоть потом, увидев образец издания, говорил, что роскошное издание не обогатить содержания книги, но они поставили на своем».⁴⁸⁸ По смирению же Филарет называл свои проповеди «празднословием».⁴⁸⁹

По выходе издания в свет святитель московский счел своим долгом раздать и разослать даровые экземпляры его как трудившимся в издании, так и друзьям и почитателям, знакомым своим и т.д.⁴⁹⁰ Послал он экземпляр издания и в академию наук, членом которой состоял, при письме на имя президента её графа С. С. Уварова.⁴⁹¹ Но некоторое время не решался он и медлил посылать это издание высочайшим особам, так как в это время еще продолжалось, хотя, уже и сглаживалось мало-по-малу, охлаждение между ним и близким ко двору графом Протасовым. «Когда напечатаны были мои слова и речи, писал от 14 и 15 июня 1845 года сам святитель Филарет одной придворной особе, я колебался между нежеланием занимать внимание государя императора и Государыни Императрицы моим ничтожным делом, и между противоположным движением верноподданнической признательности».⁴⁹²

Однако, потом решился и 17 апреля 1845 года послал экземпляр государю императору чрез графа Протасова при письме на имя последнего и другой экземпляр государыне императрице чрез известного московского вельможу князя С. М. Голицына. Но с этою посылкой случилось несчастье. Дорогой с почтою, везшей книги Филарета, случился пожар, истребивший и эти книги, а почт-директор только уже чрез два почти месяца признался в этом князю С. М. Голицыну и тогда уже посланы были новые экземпляры как государю императору с государыней императрицею, так и другим высочайшим особам, вследствие изъявленного ими желания иметь слова и речи Филарета.⁴⁹³

При этом особенного внимания заслуживает письмо Филарета на имя графа Протасова, при коем препровождалось издание слов и речей для государя императора. «Сиятельнейший граф, милостивый государь! – писал Филарет от 17 апреля, 17 июня 1845 года,⁴⁹⁴ некоторые любители церковного слова, настоятельными убеждениями истребовав мое согласие, издали значительное число из говоренных мною в разные времена слов и речей, в трех томах. Глубоко сознаю себя обязанным Высоко-монаршей милости и снисхождению тем, что слабые мои в сем роде усилия не совсем остались без действия, и что мне даровано иногда и о высоких царских деяниях благочестивейшего государя императора пред Церковью беседовать, и к священному лицу Помазанника Божия возносить смиренный глас, для выражения общих верноподданнических чувствований. Все сие влагает в меня дерзновение желать, чтобы, во свидетельство глубочайшего верноподданнического моего благоговения, экземпляр означенной книги принесен был к подножию престола и удостоен был взора Его императорского Величества. В уповании на снисхождение всемилостивейшего государя, решаюсь покорнейше просить ваше сиятельство донести о сем Его Величеству и, с моими скудными словами, но с полным верноподданническими чувствованиями, сердцем, к стопам Его Величества меня повергнуть». На всеподданнейшем докладе, при коем были представлены слова и речи Филарета, государь император, в 30-й день июня того же года собственноручно написать изволил: «благодарить».⁴⁹⁵ Кроме того, как государь император и государыня императрица, так и другие особы царской фамилии, которым Филарет посылал свои слова и речи, благоволили, в знак своего признательного к нему внимания, прислать ему свои портреты.⁴⁹⁶

Между тем не прошло и двух лет со времени появления в свет рассмотренного издания слов и речей Филарета, как уже потребовалось новое их издание. Это издание опять принял на свое иждивение А. И. Лобков. «Предложите, отец ректор, писал святитель московский от 29 апреля 1847 года ректору московской духовной академии архимандриту Алексию, – цензурному комитету, препровождаемый при сем первый том моих слов и речей, для второго издания, с дополнением. Здесь все уже цензурированное, следственно затруднения не предвидится. Издатель желает поскорее иметь разрешение, чтобы приступить к делу. Впрочем, прошу, требующее исправления исправить, или указать для исправления. Не надобно ли иное слово совсем исключить? Если представится сия мысль, скажите мне. Лучше не многим занять читателя, нежели многим наскучить ему. Следующие тома доставятся в след за сим, и для них менее нужна будет поспешность».⁴⁹⁷ Издание ведено было с прежнею тщательностью. «Мне кажется, отец ректор, – писал, например, Филарет к тому же лицу от 12 сентября 1847 года по поводу одного из случаев выражения сомнения со стороны цензоров, – в словах: сие есть Тело Мое, за вы ломимое, страждущее, умирающее, сия есть Кровь Моя, за вы изливаемая, сказанных на все времена, дóндеже приидет Господь, заключается мысль о всегдашнем продолжении и возобновлении одной и той же жертвы, так как и Тело Христово есть только одно. Но уважаю сомнение цензоров, и благодарю их за осторожное действование, чтобы не было пропущено сомнительное. Предлагаю изменения выражений. Если будут не по мысли цензоров, пусть они предложат свои».⁴⁹⁸ Только один случай, несколько преувеличенно переданный Филарету ректором, встревожил первого в этом отношении. «Вы удивляете меня, отец ректор, – писал в виду сего к нему от 7 февраля 1848 года Филарет, – сказывая, что в издании слов и речей есть вредные ошибки, и что дан билет на выпуск книги, без требования перепечатывания листов. В таком случае мне надобно будет судиться с цензорами. Если я просил поспешить делом, то неужели с тем, чтобы для поспешности пропущено было вредное? Прошу сказать отцам цензорам, что их долг охранять издания от вредного, и ответствовать за неисполнение сего. Мне нет времени быть ни издателем, ни цензором, ни корректором; они, думаю, нашли бы время, по знакомству, попещись о моих книгах, когда имеют много времени для нелепостей Пальмова, которыми без пользы затрудняют себя и начальство. Посмотреть вредные места издания теперь совершенно не имею времени, и отвечаю на то, что вижу в вашем письме. Прошу не гневаться на меня».⁴⁹⁹

Однако, потом святитель нашел-таки время просмотреть казавшиеся вредными места издания, и после того от 20 февраля писал уже в более успокоительном тоне следующее: «если вы, отец ректор, и отцы цензоры гневаетесь на меня, то прошу прощения. Услышав от вас о погрешностях не безвредных, я полагал, что чрез опечатки произошли ложные и вредные мысли, которыми читающий возмутится. А всякий ли всегда догадается заглянуть на конец книги в лист опечаток? В таком случае надобно было бы не выдавать билета, не потребовав перепечатывания листа, или осьмушки. Посмотрев опечатки, нашел я, что в одном месте сделанный пропуск дает речи очень бестолковое значение, прочие неисправности не ведут к худым толкам».⁵⁰⁰ В видах устранения этих опечаток в немаловажном издании, и действительно «оказалась нужда перепечатать две осьмушки»,⁵⁰¹ после чего издание и вышло из печати в 1848 году в двух томах, как второе, дополненное издание слов и речей святителя московского.⁵⁰² В академии хотели было и к этому изданию составить указатель; но владыка писал ректору академии: «О указателе не надобно заботиться, и затруднять издателя неудобно мне, потому что он ни чем не обязан делу»;⁵⁰³ и, таким образом, мысль об указателе была оставлена. Между тем это издание, кроме того, что имело ближайшим своим последствием упомянутое раньше награждение Филарета высшим орденом от всемилостивейшего монарха в 1849 году, как бы совершенно изгладив таким образом неприятные впечатления 1842 года, в 1852 году официально сделано было обязательным к приобретению в библиотеки духовно-учебных заведений Российской империи, при том без всякого воздействия на то со стороны самого Филарета.⁵⁰⁴ Так собрание проповедей Филарета сделалось учебною книгою проповедничества на Руси.

Но и не одна Русь должна была узнать своего витию знаменитого; его должна была узнать и Европа, хвалившаяся своими Массильонами, Боссюэтами и т.д. То, о чем беспокоился и чего желал в 1845 году архиепископ ярославский Евгений (Казанцев), совершилось как бы естественно и само собою. Разумеем перевод проповедей Филарета на иностранные языки. Еще в 1816 году, как нам известно, А. С. Стурдза перевел несколько проповедей Филарета на французский язык. За тем и помимо сего было уже несколько переводов отдельных проповедей Филарета на тот же язык, как наиболее распространенный в образованном мире. Так нам известно из дел архива московского духовно-цензурного комитета несколько случаев забот по сему делу, предпринятых одним из почитателей Филарета и отчасти сотрудником его по тюремному комитету, хотя, и римским католиком по вероисповеданию, Ф. П. Гаазом.⁵⁰⁵ Переводчицею отдельных проповедей Филарета была между прочим, одна из почитательниц его вдова генерала А. Б. Нейгардт и другие.⁵⁰⁶ Но все это не могло производить особого, цельного впечатления на иностранцев по самой отдельности переведенного. Когда же в 1844–1845 годах вышло из печати известное лам собрание слов и речей святителя московского, тогда еще более стала ощущаться необходимость восполнить пробел, существовавший доселе.

Упомянутый сейчас Стурдза в 1846 году перевел на французский язык и издал в Париже «Первую седмицу» великого поста – ряд проповедей известного русского витии – Иннокентия (Борисова), архиепископа Харьковского. Отзывы иностранной печати об этих проповедях были блестящи. Тогда Иннокентий сам посоветовал «Стурдзе, – как сам же и пишет от 30 октября 1846 года в письме к архиепископу Рязанскому Гавриилу (Городкову) – сделать подобный перевод с проповедей преосвященного Филарета, и он дал обещание».⁵⁰⁷ Обещание было исполнено, и в следующем (1847 году) появился сделанный Стурдзою французский перевод «избранных слов и речей» Филарета.⁵⁰⁸ Перевод этот повторен был изданием в 1849 году в Париже. Были переводы отдельных проповедей Филарета и на немецкий язык, сделанные по большей части в Петербурге и появившиеся в 1850 году под номерами 3, 5 и 6 сборника под заглавием: «Beitrage zur näheren Kenntniss der Glaubenslehre der Orthodox-katholischen Kirche in Uebersetzungen und Auszügen vorzuglich aus russischen und slawischen Schriften».⁵⁰⁹ Появлялись и более или менее лестные отзывы иностранной печати о проповедях святителя московского.⁵¹⁰

Так «упование не посрамило» того, который и в сане святителя и среди «мятежа дел» жительствовал как истинный пустынножитель, как истинный раб Божий, всегда и всюду шедший «с послушанием куда Господь вел». За таковое послушание не лишаемый Божественного «руководства» в общем ходе своей жизнедеятельности, не лишаемый «покрова» в скорбных обстоятельствах своей жизни; он не лишен был и «утешения» видеть благие плоды и общее одобрение своей деятельности во всех её проявлениях. В последние годы царствования Николая Павловича святитель Филарет пользовался полным, гораздо большим в сравнении с прежним, доверием и одобрением со стороны как самого Государя, так и представителей высшей власти в государстве, пользовался высоким и год от году все большим и большим уважением и любовью среди всех не только в пастве московской, но и в России знавших его или только слышавших о нем или же имевших те или другие к нему отношения. Имя его гремело не только во всей России, но и далеко за пределами её.

Обильна была разнообразными, и скорбными, и радостными событиями личная жизнь святителя московского Филарета в тридцатилетие царствования императора Николая Павловича. Еще более обильна была ими жизнь России как во внешних отношениях последней, в так называемой внешней политике, так и во внутреннем состоянии её, при чем все исходило от глубоко проницательного ума и сильной, твердой воли «беспримерно деятельного» государя императора и все сводилось к нему, как своему средоточию. В чем же, спрашиваем прежде всего, состояли внешние отношения, внешняя политика России и как относился к проявлениям этой политики своею проповедью Филарет московский?

Общее направление политики своей император Николай выразил словами манифеста, изданного прямо по воцарении, от 12 декабря 1825 года, коими давал обет «жить единственно для любезного Отечества», царствовать как царствовал Александр Благословенный, чтобы совершить все, чего желал он для блага России II, следуя примеру его, «стяжать благословение Божие и любовь народов».⁵¹¹ Положив в основание политики своей начала строгой справедливости, умеренности, бескорыстного великодушия, строгого порядка и уважения к монархическому образу правления, как единственно надежному и спасительному, император Николай во все тридцатилетие своего царствования неуклонно следовал этим началам. Он с честью и достоинством поддерживал политическое значение России, благовременно принимал меры к устранению и разрешению политических недоразумений, являясь деятельным участником всех важнейших событий своего времени, совершавшихся в Европе и в международных отношениях, и своим могущественным влиянием, своим грозным положением, нередко даже не обнажая меча, одним, так сказать, взглядом своим уничтожал все замыслы поколебать мир Европы и нарушить установленный международными договорами порядок и строй политической жизни, искренно ненавидел и всеми возможными мерами старался подавлять революционные вспышки, в какой бы форме они ни проявлялись; но не вмешивался, как и подобало великодушному повелителю обширнейшей в свете Империи, в мелкие неустройства Запада, так беспокоившие его добросердечного предшественника, и презрительным молчанием отвечал, когда то было возможно и нужно, на неистовые вопли демагогов, бессильные возмутить общую тишину и потому не достойные его внимания, но в свою очередь не допускал и не терпел ни малейшего с чьей бы то ни было стороны вмешательства в дела своей Империи, в её отношения к соседям, под каким бы видом, под каким бы предлогом и названием ни представлялось это вмешательство. Его собственного ума и воли было достаточно для управления как внутренними делами Империи, так и внешними её отношениями к соседям, это должны были все знать, – и горе тому, кто дерзнул бы оскорбить достоинство России в этом отношении или нарушить её спокойствие несправедливо!

Так действовал государь вообще, так действовал он и во всех частных случаях – и его имя с невольным уважением произносилось во всей Европе. Когда в политических кругах Европы произносимо было одно название император, то всякий знал, что этим названием обозначался никто другой, как только император Всероссийский Николай, потому что как бы он только один из всех современных ему правителей достоин был носить имя и титул императора в собственном и строгом смысле слова. Конечно, обаянию имени Николая и полновесности его политического значения много способствовало тогдашнее положение Европы, где более или менее сильное слово и дело могло исходить разве только из Австрии, до 1848 года далеко еще не находившейся в таком положении, в каком она стала находиться после революции 1848 года, между тем как другие государства, особенно после великих событий войны 1812–1813 годов, покрывшей славою русское оружие и на полях освобожденной им Европы, или и сами по себе, или же благодаря испытанным от поработителя Европы – Наполеона бедствиям были сравнительно слабы. Пруссия, с её тогдашним 15-миллионным населением и в значении королевства, вовсе не пользовалась таким весом в международной политике, каким пользуется она теперь, стоя во главе Германской Империи. Франция, раздробленная и ослабленная после вышеупомянутой войны, и тому же еще более ослабляемая почти непрерывными переворотами, совершавшимися внутри её в течение 1825–1855 годов, также не представляла в себе ни достаточно опасной силы, ни прочной гарантии для поддержания основ, все еще существовавшего при Николае, хотя, более только на бумаге, чем на деле, Священного Союза. Другие государства, не исключая и Англии, при её островном положении, еще менее могли рассчитывать на выдающееся значение в международной политике.

И только к концу царствования императора Николая, при неизменности начал и положения его собственной политики, политическое положение остальной Европы в значительной мере изменилось. Зоркое наблюдение императора Николая за внешнею политикою побуждало и его подданных, так или иначе заинтересованных в ней, внимательно следить за нею. Не мог быть равнодушен к ней и духовный вождь значительной части подданных Николая, притом населяющих одну из столиц Российской Империи, живущих в сердце России Москве, – святитель Филарет. Не мог он так или иначе не касаться её и в своей проповеди, тем более, что его слову с церковной кафедры и в этом отношении многие придавали веса и значения больше, нежели слову политика, и обыкновенно с нетерпением ждали, что скажет о том или другом событии Филарет.

Еще от царствования императора Александра I в наследие новому царствованию остался нерешенный тогда спор России с Турцией из-за единоверных нам племен и народов. подвластных Турции. В самом конце царствования Александра и в самом начале царствования Николая этот спор едва не кончился полным дипломатическим разрывом, и только твердое, сильное слово нового императора России заставило турецкого султана подписать Аккерманскую конвенцию 25 сентября 1826 года, которою улучшалась и обеспечивалась участь этих племен и народов. Но пока еще шли переговоры с Турцией, приведшие к этой конвенции, персидские войска, без всякого повода со стороны России, вторглись в наши закавказские области и заставили нашего государя взяться за оружие. Продолжавшаяся почти два года (с 15 июля 1826 года и до 10 февраля 1828 года) война Персидская, веденная со стороны России под главным начальством знаменитого И. Ф. Паскевича, получившего за нее графское Российской Империи достоинство и наименование Эриванского, покрыла новою славою русское оружие. Трофеи побед над персами, по повелению императора, объявленному им и святителю московскому, переданы были в Москву, в кафедральную церковь Чудова монастыря.⁵¹² Первое известие о победе Паскевича над неприятелем, вдесятеро сильнейшим, одержанной 13 сентября 1826 года, в 7 верстах от Елисаветполя, получено было еще в бытность императорской Фамилии в Москве по случаю коронации. Конечно, тотчас же был отслужен по этому случаю благодарственный молебен. Молебен состоялся в Чудове монастыре 28 сентября того же года. При этом Филарет обратился к Государю императору с следующею речью: «Благочестивейший государь император! Богу, надеющихся на Него всегда победителями творящему, благоугодно было торжественное время священного коронования Твоего непосредственно заключить и запечатлеть торжеством победы. Новое для нас радостное знамение, что Бог, благодатно преклоняясь к молитвам Твоим и Церкви, действенно благословил Тебя, как мирною властью над народом Твоим, так и победоносною силою на врагов. Сим паче и паче утверждаются надежды наши и восприемлют новое дерзновение молитвы наши, да благопоспешит Тебе Бог всегда и во всем».⁵¹³ Эта речь тогда же и напечатана была в «Московских Ведомостях». Но самые трофеи победы над персами, одержанной графом Паскевичем близ Еласаветполя, прибыли в Москву по назначению гораздо позже известия о победе, именно в 1827 году. Извещая викария своего Иннокентия (Сельно-Кринова) о своем прибытии в Петербург в письме от 4 августа сего 1827 года.

Филарет далее сообщает о своей аудиенции у государя императора: «принимая от меня икону, государь изволил напомнить, что в прошедшем году, после коронации, быв в лавре преподобного Сергия, в след за тем получил он известие о победе над персами, и что при отбытии своем из Москвы, принимая от меня икону, в церкви святителя Алексия, изволил объявить мне, что дарует сей церкви в память завоеванные знамена. Сие напомнив, государь присовокупил, что и теперь изволит сделать подобный подарок, по случаю победы над персами и взятия крепости Абаз-Абад. Таким образом, первое, что я имел счастье услышать от государя императора, было изъявление продолжаемого благоволения его к древней столице и любви к её древней святыне. Завтра благодарственное за победу молебствие в церкви Таврического дворца. За тем, думаю, трофеи будут посланы к московскому военному генерал-губернатору. День внесения изберет князь Димитрий Владимирович,⁵¹⁴ по согласию с вами, вы созовете в кафедральную церковь святителя Алексия старшее духовенство, и, по литургии, пред благодарственным молебствием, возвестите народу о благословении Божием к Царю, и о благоволении Царя к древней столице, знаменуемом вверением ей памятника победы».⁵¹⁵

Таким образом, внесение трофеев в Чудов монастырь состоялось в отсутствие Филарета. Равным образом, пока он еще был в Петербурге, заключен был и мир с персами, славный для России и унизительный для виновницы войны – самой Персии По мирному трактату, заключенному в деревне Туркманчае 10 февраля 1828 года, шах персидский Фет-Али-Шах обязался уступить России ханства Эриванское и Нахичеванское, заплатить 20 миллионов рублей серебром контрибуции⁵¹⁶ и даровать значительные преимущества русским подданным, приезжающим в Персию по делам торговым. В виду этого важного в истории России события Филарет от 15 марта 1828 года писал к викарию Иннокентию из Петербурга: «сегодня у нас молебен благодарный о мире, но, кажется, только еще в придворной церкви. Когда будет общее торжество, проповеди быть можно будет и на преждеосвященной, а и по Благовещенской главе службу совершить, по моему мнению, не грех будет».⁵¹⁷ Но едва лишь вернулся из Петербурга в Москву Филарет, как тотчас же решил сам почтить воспоминанием с церковной кафедры о победоносной войне персидской, о трофеях победы над персами и о мире, заключенном с ними. Кстати же и прибытие свое в Москву он старался было приурочить прямо ко дню памяти святителя Алексия 20 мая, но, к сожалению, нездоровье и некоторые особенные обстоятельства задержали Филарета в Петербурге долее предположенного срока, и только уже 28 мая 1828 года он мог, при мощах святителя Алексия, в Чудовом монастыре, с церковной кафедры сказать то, что предполагать сказать. В этом случае мы разумеем его «Слово по случаю возложения на раку мощей иже во святых отца нашего Алексия, митрополита Московского, от благочестивейшего государя императора Николая Павловича принесенного покрова и медали за Персидскую войну», сказанное на текст: Пожри Богови жертву хвалы, и воздаждь Вышнему молитвы твоя: и призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя (Пс.49:14–15). Вот основные черты слова, касающиеся предмета, о котором у нас теперь речь. «Прежде всех к тебе ныне слово, святителю Алексие, и слово не мое, но царево, – так начинает свое слово святитель Филарет. – Предстою тебе, как посланник благочестивейшего императора Николая Павловича, принесший тебе дар Его, как свидетель благоговения Его пред тобою. Приими, глаголет Он тебе, сей покров благолепия и славы, не потому, чтобы ты требовал покрова вещественного и благолепия земного, будучи облечен светом небесным, покрыт Божественною славою, но потому, что царь признает над Собою и над Своими деяниями покров твоих молитв и твоего благословения. Приими сие сребро памяти и чести, сей. Не только потом, но и кровью выработанный динарий за день брани персидской, ибо раздаятель оного верует, что и ты не праздным был зрителем брани сей. Но, хотя, не видимо, тем не менее действительно подвизаться пред Богом за верных сынов России против вероломных последователей лживого пророка, подобно как некогда, еще живя на земли, очевидно подвизался ты за охранение церкви и отечества от иноплеменных, то чудодейственною молитвою, то покоряющим словом убеждения. Но поскольку и без сего слышимого слова, во свете Божием видишь ты сердце царево, и разумеешь, о чем наипаче оно беседует к тебе – то, не стужая тебе более, поспешаю обратить слово к тем, которые требуют проповедующего, чтобы услышать, и вразумляющего, чтобы уразуметь». И далее, уже обращаясь к слушателям, святитель-проповедник обстоятельно раскрывает сущность предмета. Начиная с самого начала исторических обстоятельств, вызвавших его на проповедь, и искусно воспользовавшись для сего одним из изречений вышеприведенного текста. «Дело царево, – так начинает свою речь о предмете наш проповедник, – которое пред очами вашими, благочестивые обитатели древней столицы, запечатлено ныне торжественными знамениями, в существе своем есть царское исполнение повеления, которое царям так же, как и рабам, изрек Царь царствующих устами пророка Своего: призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя. Был день скорби, которого единое воспоминание, даже и по возвращении дней мира и веселия, еще наводят некий сумрак на душу россиянина, – день, который угрожал затмить веки России, если бы сквозь облако грозной судьбы не просиял тем яснее возвышенный дух Николая Первого. Не стало Александра Благословенного, и мыслящие зло возомнили, что и благословения над Россией не осталось. Сосед, которого не опасались, в том самом, что его не опасались, вздумал найти средство сделаться опасным. На встречу мирному посольству нашему, он ввел в наши пределы войско, и начал опустошительную войну. Чувством сынов Отечества измерьте, если можно, сию новую скорбь нового царя, отвне приразившуюся в такое время, когда усилиями победить и уврачевать многоразличную скорбь домашнюю могла истощиться самая обильная мера силы душевной. Война не только нанесена России, но и внесена в Россию, без причины, в самое время дружественных со стороны России сношений, без обычного объявления, следственно с вопиющим нарушением права народного, с оскорблением достоинства Империи, война от врага, который находит удовольствие в подвигах против безоружных, война в таком краю, куда не легко доставить защитников, куда и военачальника оказалось нужным послать с другого края государства; трудно частному человеку пересказывать о сем равнодушно; каково было Государю сие испытывать! И что-же? Сперва он не хотел верить происходящему; потому что душа чистая не легко верит возможности дел неправедных, потом с решительностью и быстротой подвигнул силы против сил; а сам обратился спокойно к источнику сил Богу, чтобы призвать Его благословение на новое царствование, и Его помощь против всех трудностей. Теперь примечайте в самых событиях, как верен Господь во всех словесех Своих, и как близок всем призывающим Его во истине. Как скоро благочестивейший государь, по священнодействии Его царского венчания, воздал Вышнему первую особенную молитву в сане помазанника, подкрепив оную подвигом благочестивого путешествия в священную пустыню, и общением веры с крепким молитвенником, преподобным Сергием, тотчас Вышний явил Ему спасение Свое, приведя Ему непосредственно за сим первого вестника первой в Его царствование победы. Здесь преклонил Он свою превознесенную главу и колена пред Царем царствующих, и прославил Изымающего от скорбей, имея и здесь сего друга Сергиева⁵¹⁸ совозводителем благодарений своих, подобно как там имел Сергия представителем своих прошений. Видно усладилась Господеви сия беседа царя, видно, и сердце царя усладилось сею беседою с Богом, и новою силою надежды утвердилось во Господе, ибо с того времени Бог подавал ему победу за победою, а он знамения сих побед препосылал в сей самый храм, где прославил Бога за первую из оных. И се, когда твердое верностью и правотой дела воинство его многочисленными подвигами решительно преодолело и победило и врагов, и противоборствующую природу, и быстроту рек, и твердыни камней, и кавказский хлад, и закавказский зной, и высоту непроходимых гор, и глубину непроходимых дебрей; когда врагу оскудеша оружия в конец, и таким образом не только восстановлен нарушенный мир, но и огражден безопасностью расширенных пределов наших – воздавая почесть доблестям своих воинов, еще раз благочестивейший государь восприемлет случай вознести жертву хвалы Господу сил, еще раз воспоминает сей храм, в котором благословилась Его молитва о победе и мире, и сему избранному предводителю молитв, как деятельному сподвижнику в добропобедной брани,⁵¹⁹ восписует победительная».

Описав таким образом в свете слова Божия всю, так сказать, историю войны с внутренней и внешней её стороны, святитель-проповедник за тем делает такое обращение к слушателям: «Сыновья России! Не радуетесь ли вы о царе своем, особенно тогда, когда царь веселится о Бозе? Знаю, что радуетесь; и радуюсь с вами о Нем, как един от вас, и паки радуюсь о самой радости вашей, потому что во свете радости о царе видна любовь к царю». И далее естественно делает нравственное приложение этого случая к жизни слушателей и дает наставление последним на основании того же текста, и в виду благочестивого примера благочестивейшего государя императора. В заключение же слова наш вития делает весьма искусный переход от представления об оконченной Персидской войне к представлению о начинавшейся уже тогда войне турецкой. «Берегись, просвещенный верою христианин, возвращения к языческому неверию и заблуждению, – так заканчивает вития свое нравственное приложение для перехода сейчас упомянутого, – не медли призывать Бога в день скорби твоея, или паче, не оставляй каждый день прилежно взывать к Нему, тем более, что на сей осужденной за грехопадение человека земле, доколе не снидут на нее вновь дние неба, каждый день есть день скорби для того или другого, здесь, или там, скорби, если не от самого бедствия, то от чувствительного лишения, или от близкой к сердцу заботы. И теперь, например, здесь мы веселимся, видя знамения побед, вкушая сладость мира и безопасности, а там – победоносное воинство вновь на поле брани; царь за пределами Отечества, царица странствует, влекомая любовью в близость к супругу, царица матерь одиночествовала бы между царскими младенцами, если бы верная дщерь,⁵²⁰ предвидя сие одиночество, не приспела издалеча на священную стражу любви при наилучшей из матерей, не довольно ли уже самых нежных забот для сердец россиян? А что еще далее? Сын рабыни Агари неистовствует, как бы поспешая запечатлеть свое предопределение: руки ею на всех, и руки всех на него (Быт.16:12). Народ, от которого святая Русь наследовала святую веру, едва не исчезает в бедах от врагов веры. Священники распинаются или сожигаются. Христиане, мужи и жены, старцы и дети влекутся в рабство, или истаивают гладом, или, что всего ужаснее, принуждаются отречься от имени Христова. Церковь Российская! Призывай Бога Избавителя в сии дня скорби матери твоей –Церкви Греческой. Россия! День и нощь призывай Бога в помощь благочестивейшему императору и его воинству, защитникам христианства и человечества. Господи! Спаси царя; и услышы ны, в оньже аще день призовем Тя (Пс.19:10). Да обрящется рука Твоя всем врагом Твоим, десница Твоя да обрящет вся ненавидящие Тебе. Вознесися, Господи, силою Твоею, воспоем и поем силы Твоя (Пс.20:9:14) Аминь».⁵²¹

Подлинно настояла сильная потребность в молитве, и настолько сильнее, насколько важнее была и самая начавшаяся весною 1828 года война с потомками Агари – турками по сравнению с оконченною войной с персами. Дело в том, что Аккерманскою конвенцией 1826 года вопрос о греках, подвластных туркам, остался нерешенным, и турки со всею силою дикого ожесточения неистовствовали над греками, потерявшими всякое терпение в своем подчинении притеснителям своим и желавшими освободиться от ненавистного им ига. Сколько ни старались европейские кабинеты расположить турецкую Порту к возможно большей уступчивости в пользу греков, их усилия, даже совокупные, не приводили ни к чему, и сын египетского паши Магмета-Али-Ибрагим, в качестве главнокомандующего турецкими войсками, продолжал свои неистовства над европейскими греками. Знаменитый морской бой при Наварине 8 октября 1827 года, в котором от соединенных морских сил трех держав, Англии, Франции и России, погиб почти весь флот турецкий, только еще более ожесточил турецкого султана Махмуда, и повел к окончательному разрыву Турции с Россией, так как султан считал Россию главною виновницею всех мнимых зол, чинимых Турции, считал ее самым злейшим врагом мусульманства и Турецкой империи, падения которой она будто бы жаждет. А потому он объявил по своей империи поголовное ополчение за веру и отечество, иначе сказать, объявил священную войну против России. Это было в конце 1827 года.

Великодушный и миролюбивый император Всероссийский медлил, не смотря на это объявление, выступать в поход против Турции, надеясь, что султан еще одумается, а между тем счел нужным объявить во всеобщее сведение, что его намерения вовсе не клонятся к разрушению Турецкой империи или к уничтожению мусульманства, а лишь к восстановлению законных прав существования единоверных России и единоплеменных с нею турецких подданных. Но ничто не действовало на султана. Тогда, с наступлением весны 1828 года русские войска должны были снова взяться за знакомое им оружие, в силу объявленного повсеместно высочайшего манифеста о войне. Филарет в это время был еще в Петербурге и при этом же случилось некоторое особенное обстоятельство, сообщаемое в письме Филарета к его викарию Иннокентию от 16 апреля означенного года в таком описании: «Посылается, – пишет Филарет, – вашему преосвященству другой экземпляр указа к манифесту о войне. Вот как это сделалось. Вчера приехал я по случаю чтения манифеста в Казанский собор. Во время литургии владыка⁵²² прислал сказать, что он быть не может. Меня заставили служить; и я, помня ясно, как было в 1812 году, отправил молебен против супостат, который начинается псалмом: С нами Бог. Оказалось, что в прочих церквах пели молебен в нашествии супостат. Сего дня рассуждали о сем в Святейшем Синоде, и положили, чтобы везде править первый, и потому переменить посланные не многие указы. Письмо сие пошлю я особо, чтобы указ не опоздал, и чтобы вы пели непременно: с нами Бог, разумейте язы́цы, и покаряйтеся».⁵²³

Между тем выступившие в поход против турок русские войска одновременно с двух сторон, со стороны Азии и со стороны Европы, вступили в пределы Турции. В Азии русскими войсками командовал уже знакомый с местностью и азиатскими порядками войны и нравами племен граф Паскевич-Эриванский, а в европейской Турции сначала фельдмаршал граф Витгенштейн, а потом граф Дибич, получивший, за славное ведение этой войны, прозвание Забалканского. В той и другой части Турции русские войска опять покрыли себя неувядаемою славою. Граф Паскевич с 12-тысячным корпусом, должен быть бороться с турецкими военными силами, вчетверо сильнейшими. Но благодаря быстроте и смелости движений русских войск, предводимых отличнейшим вождем, турки были разбиты на всех пунктах, в короткое сравнительно время лета 1828 года такие первоклассные крепости, как Карс и Ахалцых, не говоря о других крепостях, менее важных, сдались после жестокого боя штурмом, а в 1829 году, кроме того, что граф Паскевич смелою и решительною, но в тоже время и весьма искусною политикою сумел уничтожить попытки султана турецкого привлечь к своему союзу шаха персидского, после того как в январе этого года чернь персидская в Тегеране умертвила русскую миссию с посланником, известным поэтом Грибоедовым во главе последней, тот же граф Паскевич своими быстрыми и решительными военными действиями, с корпусом войск лишь немного большим прошлогоднего, овладел даже столицею Анатолии, Арзерумом (или Эрзерумом), разбив на голову самого сераскира Арзерумского с его 50-тысячною армией. В европейской Турции русские войска в числе 115 тысяч в исходе апреля 1828 года перешли Прут и вступили в Молдавию и Валахию, жители коих встречали русских, как своих избавителей, за тем с большими трудностями переправились чрез Дунай, на противоположной стороне которого турецкие войска мешали наведению моста. Сам государь император руководил переправою и одушевлял войска своим присутствием. За Дунаем турки, не решаясь вступать в сражение с русскими войсками в открытом поле, заперлись в крепостях, из коих некоторые также были почти неприступны, каковы: Шумла, с 40-тысячами воинов-защитников, Варна, с 20 тысячами таковых же, и другие. Но мало-по-малу не только второстепенные, а и первоклассные крепости не устояли против дружного натиска храбрых русских войск. Особенно же в 1829 году, когда весною, на место больного Витгенштейна, назначен был главнокомандующим энергичный и искусный Дибич, русские войска совершили чудеса храбрости и славы. Искусными маневрами выманив визиря из Шумлы в открытое поле, Дибич разбил его на голову, а потом перешел за Балканы и вскоре занял Адрианополь, – вторую столицу Турецкой Империи. В тоже время наши морские силы на Черном и Средиземном морях (в последнем с Архипелага), соображая свои действия с действиями сухопутных войск, взяли весьма важные приморские крепости и вошли в связь с войсками сухопутными.

Тогда-то султан турецкий, видя себя окруженным почти со всех сторон русскими войсками и боясь за судьбу самого Константинополя, – главной столицы Империи и своей резиденции, а в тоже время видя почти полное уничтожение своей армии, нашелся наконец вынужденным просить пощады у русского императора. Он прислать своих уполномоченных в Адрианополь, и они здесь, после непродолжительных прений подписали предложенные им условия мира, 2 сентября 1829 года. После столь славных побед и в Азии и Европе, император Николай мог бы предложить какие угодно условия мира, и султан принужден был бы согласиться на них. Но император русский, согласно ранее сделанному им заявлению, не хотел быть своекорыстен. Великодушия и честность были основными качествами его рыцарской души. Чуждаясь духа приобретений, он желал только восстановить силу прежних трактатов, обеспечить торговые выгоды русских подданных в Черном и Средиземном морях, обезопасить пределы своих владений в Азии и утвердить благосостояние покровительствуемых Россией единоверных и единоплеменных с нею обитателей Европейской Турции. Поэтому из всех завоеваний своих он удержал за собою только Анапу, Поти, Ахалкалаки и Ахалцых, крепости, необходимые для обеспечения ваших владений в Закавказском крае. А за тем, кроме обеспечения свободы русской торговли на морях Черном и Средиземном, главное внимание великодушного победителя было сосредоточено на улучшении участи христианских подданных в Турции. В этом отношении Адрианопольским миром и вообще победами России над Турцией достигнуто было то, что Молдавия, Валахия и Сербия получили все права, раньше обещанные им разными гаттишерифами, Бухарестским трактатом 1812 года и Аккерманскою конвенцией 1826 года с тем дополнением, что Турция обещалась теперь не вмешиваться в дела внутреннего управления этих княжеств, а главное, – русскою кровью наконец добыто было освобождение Греции из-под многовекового владычества Турции и положено было начато теперешнему королевству Греческому.

Вскоре после заключения Адрианопольского мира, именно 22 января 1830 года, полномочные представители России, Англии и Франции в Лондоне подписали протокол, коим положено было: признать Грецию независимым государством, в пределах, постановленных протоколом 10 марта 1829 года (после Наваринского боя), т.е. причисляя к ней Морею, Ливадию, некоторые части территории, лежащей к северу от Морей, за исключением Акарнании и части Этолии и некоторые из островов Архипелага; правлению в Греции быть монархическому, наследственному, с титулом короля для правителя и возвести в сей сан кого-либо из европейских принцев, по избранию союзных дворов. Выбор пал на юного принца Баварского, который и вступил на престол королевства Греческого в мае месяце 1832 года с именем Оттона I.

Все эти события, живо интересовавшие всех истинных сынов России, не могли, конечно, не интересовать и Филарета, как то видно и из некоторых его писем от того времени.⁵²⁴ Не мог он их обойти своим вниманием и в проповеди. Все эти события сгруппировал он в одном слове, произнесенном уже в 1830 году 25 июня, в день рождения государя императора, так как еще до получения официального сведения о заключении мира в Адрианополе осенью 1829 года он должен был ехать в Петербург для участия в заседаниях Святейшего Синода,⁵²⁵ а вернулся из Санкт-Петербурга в Москву, по обычаю, уже в мае следующего 1830 года.⁵²⁶ Это слово в собраниях проповедей Филарета так и называется «Словом на заключение мира с Оттоманскою Портой в 1830 году». Оно сказано на текст пророчества Исаии: и будут дела правды мир, и одержит правда покой, а уповающе будут до века (Ис.52:17).

Вот начало проповеди, в котором содержится указание на интересующие нас события: «И так, слава в вышних Богу! Мир на земле Российской, и чрез миротворчество России, мир на землях многих! Мир, достойный быть изображен сими пророческими словами: будут дела правды – мир, и одержит правда покой; а посему достойный также сей пророческой надежды, и уповающе будут до века! Если бы могущественный самодержец жаждал только бранных побед, то став одною ногою в Адрианополе, а другою в Эрзеруме, он не утерпел бы, чтобы не сделать еще шага, дабы до земли унизить высокую Порту. Но великодушный монарх, как решился в начале брани, так и среди успехов оружия остался при первоначальной решимости действовать не столько правом силы военной, сколько мирною силою правды.

Среди отверстых, так сказать, врат к новым победам, от торжественных кликов славы, он обратил все внимание к тихому гласу человеколюбия. Сие не земное величие духа явил в себе благочестивейший государь, и плод оного есть мир, ознаменованный многочисленными делами правды и человеколюбия. Правда договоров восстановлена и ограждена; неправды против россиян и против России заглаждены вознаграждениями⁵²⁷ христианским народам, под нехристианским правительством оказано верное покровительство, и если хотим быть внимательны, можем усмотреть, что с делами правды царевой, тайным неким, но действительным союзом связаны дела правды Божией, ибо тот самый властитель,⁵²⁸ который за девять лет пред сим, в день Пасхи, первого священно-начальника христианской Греции предал мученической смерти,⁵²⁹ в нынешнем году, в день же Пасхи, должен был утвердить независимость христианской Греции, независимость, которой Европа, соединенными силами Наваринской битвы, соединенным искусством продолжительных переговоров, не могла достигнуть, и которой достиг император Российский без приметных усилий, миром». «Вот, христиане, – обращается теперь к слушателям наш вития, дабы сделать для них ясными нравственные выводы из описанных событий, – очевидный для целого мира пример верности и непреложности Божественных изречений, что будут дела правды мир, то есть, дела справедливости, благости, непорочности, или естественно, или сокровенным действием Провидения, превращаются в мир, в благоуспешность, в благополучие, что одержит правда покой, то есть добродетель истинная, наитием Духа от Вышнего (Ис.32:15), возбуждаемая и управляемая, одерживает победу над всеми препятствиями и достигает покоя, в делах общественных – общественного, в делах духовных – духовного, что люди сего рода уповающе будут до века, то есть только на добродетели, на благости, на непорочности основанное благополучие благонадежно и прочно». Далее следует приложение этих истин к жизни слушателей посредством изображения и этой жизни как воинствования духовного на земле и посредством указания их нравственных обязанностей в виду сего.⁵³⁰

В таких выражениях начало приведенной проповеди Филаретом обработано было гораздо позже её произнесения, именно для напечатания в Христианском Чтении за 1840 год и в Собраниях его слов и речей изданий 1844–1845 и 1848 годов. В первоначальном же своем виде она имела значительную с тем разницу. И во-первых, так как она произнесена была, как мы знаем из вышесказанного, в день рождения государя императора, то в начале своем имела следующие слова: «Если молясь за царя ежедневно с благодарением за ежедневные блага, подаваемые нам чрез его управление, с особенным вниманием останавливаемся мы на сем граничном дне, которым он оканчивает и начинает год своей жизни, то прилично нам с особенным вниманием воззреть от сего предела на минувший год, и за благое, что в нем совершилось, воздать славу Богу». После сего и следуют слова: «И так, слава в вышних Богу!» и т.д. А за тем, во-вторых, весьма знаменательные выражения были употреблены Филаретом и в самом начале описания отношения императора Николая к Порте. Именно в первоначальном виде проповеди, список которой сохранился лишь в рукописи, напечатанной в указателе сочинений Филарета при журнале: Чтения в обществе любителей духовного просвещения за 1869 год, это начало читается так: «Если бы могущественный Николай, судьбой, также как и именем своим, обреченный к победам над народами,⁵³¹ жаждал только бранных побед, то, став одною ногою в Адрианополе, а другою в Эрзеруме, наступив, так сказать, на руки Турецкой Империи, он не утерпел бы, чтобы не сделать еще шага, дабы попрать главу её, дабы уничижением Стамбула может быть поднять Константинополь». Далее встречаются лишь незначительные изменения в том же описании.⁵³² Таким образом Филарет, зорко следивший за современною ему политикою правительства, уже тогда проникал умом своим в коренные задачи так называемого восточного вопроса для России, доселе еще окончательно не разрешенного.

В последствиях войны Турецкой обнаружилось, как мы указывали, редкостное великодушия российского монарха-победителя в отношении к побежденной султану турецкому. Еще ярче обнаружилось это великодушия Русского Царя в последовавших за этою войною событиях. Дело в том, что паша египетский Мегмед-Али, усилившись, благодаря продолжительному (с 1805 года) искусному управлению Египтом, до того, что имел более 30 военных кораблей и до 130 тысяч регулярного войска, и видя Турцию ослабляемою и внутренними мятежами и внешними несчастными войнами, задумал отложиться от неё и завоевать себе независимость. Под разными предлогами он перестал платить дань султану и отказался помочь ему в его последней войне с Россией. А по окончании этой войны он восстал явно. Сильное войско египетское, под предводительством сына его Ибрагима, в 1831 году вступило в Сирию, под предлогом наказания паши сирийского Абдалы, а между тем на деле двигалось все далее и далее к северу и занимало все большую и большую область владений султана. Последний сначала предлагал было грозному вассалу своему рассудить его с сирийским пашой; но тот не внимал голосу своего повелителя. Тогда Махмуд объявил его мятежником и врагом своего государя и пророка Магомета. Однако, и это средство, прежде столь сильное, теперь было бессильно. Мегмед-Али не убоялся этой угрозы, и сын его Ибрагим шел все далее и далее. Султан вынужден был поднять против него оружие и послал сильное войско против Ибрагима в Сирию. Но это войско было разбито на голову Ибрагимом. Та же участь постигла и другую еще сильнейшую армию султана. После того войск у султана больше не оставалось, и дорога к Константинополю для Ибрагима была открыта, и он уже появился близ Бруссы, недалеко от Константинополя.

Султан был в отчаянном положении. Еще в начале войны с своим вассалом он, как бы предчувствуя опасность, обращался за помощью к европейским державам и особенно к тем из них. которые на словах постоянно ратовали за целость Оттоманской империи, в войнах последней с Россией. Более всего надеялся он на помощь со стороны Англии и Франции. Но эти державы помощь ему оказывали только на словах, а не на деле. Иное увидел он от государя и Империи, которых считал враждебными себе. При первом известии о восстании в Египте, император Николай, не помня зла, а имея в виду лишь восстановление строгой законности и порядка, повелел Российскому консулу в Египте немедленно выехать из Александрии. Уже это одно обстоятельство показало султану великодушие и благородство действий государя императора Всероссийского и внушило ему мысль обратиться к последнему за помощью. И он получил ее. Император Николай отдал два повеления, генералу Муравьеву в Александрии выразить порицание мятежному вассалу султана за его образ действий и угрозу войною в случае неисполнения требования о приостановке военных действий против султана, а послу Бутеиеву в Константинополе – по первому требованию султана вызвать к нему на помощь русскую черноморскую эскадру.

Мегмед-Али, убоявшись угрозы, отдал было приказ Ибрагиму остановить неприязненные действия против султана, но потом, когда у него явилась надежда на устранение опасности со стороны России, а между тем с другой стороны подстрекаем был и честолюбием, и европейскими державами к войне, снова начал сам и сыну приказал продолжать военные действия против Турции. Тогда русский флот из 20 кораблей, под главным начальством генерал-адъютанта графа Орлова, приблизился к Константинополю; а 10 тысяч человек пехоты расположились лагерем на Азиатском берегу Турции, под начальством генерала Муравьева, в ожидании сражения с Ибрагимом. Как турки, так и в особенности европейские державы были сильно смущены этим появлением русских войск близ Константинополя, перетолковывая его в смысле желания России занять Константинополь. Но сам султан Махмуд вполне доверился бескорыстью и великодушию русского императора, который возвестил Европе, что «флот и войска его останутся в занятой ими позиции, доколе египетская армия не перейдет обратно за Таврийские горы». И султан не обманулся в своей надежде на великодушного императора. Когда русский офицер проводил Ибрагима за пределы Сирии и вызванные Мегмедом-Али египетские войска перешли за горы Таврийские, тогда и флот, и войска русские удалились от Константинополя. Это было в 1833 году. Благодарный русскому императору султан заключит с ним оборонительный союзный договор, по которому обязался между прочим, не пропускать чрез Босфор и Дарданеллы военные суда всех держав иностранных.

Имея все это в виду, святитель московский Филарет еще от 22 апреля 1833 года писал к наместнику лавры Антонию: «Помолимся о соединении веры, да и о мире мира, и о успехе миротворчества, которым занимается государь наш, и которого не понимают лукавые духи Европы».⁵³³ Затем и в слове на день коронации 22 августа того же 1833 года, сказанном на текст: побеждай благим злое (Рим.12:21), ваш святитель-вития между прочим, говорил: «поставьте себя на пределах двух империй, двух частей света и двух религий, и посмотрите на оконченное недавно⁵³⁴ дело умирения на Востоке. Сделаться благодетелем, охранителем, спасителем царства, недавно враждебного, и только победами доведенного до примирения, не есть ли сие такое дело царской доблести, которое приносит новое светлое украшение венцу благочестивейшего императора нашего, новую славу Его царствованию? Славу сего дела особенно провозглашать должно здесь, в церкви, поскольку оно есть великолепное исполнение благородного правила христианского – побеждай благими злое. Дело сие не только славно для царя и народа, но и полезно для христианства, ибо весь не познавший Христа Восток видит теперь в сем славном деле, к какой чистой, бескорыстной, возвышенной верности и благотворительности располагает вера христианская сердца царя и народа».⁵³⁵

После умиротворения Востока. Россия, целых 15 лет не тревожимая никакими внешними событиями, все внимание свое обратила на внутренние дела свои. На преуспеяние внутреннего благосостояния страны и её обитателей, и только в 1848–1849 годах снова вынуждена была взяться за оружие в виду течения дел внешней политики. Революционные движения, главным гнездилищем которых и теперь, как в царствование Александра I, была Франция, к этому времени разрослись до ужасающих размеров. Одна Франция, вследствие революции, в течение времени царствования Николая три раза меняла свое правительство: в 1830, в 1848 и в 1851 годах. Июльская революция 1830 года в Париже покончила с царствовавшим доселе домом Бурбонов в лице Карла X, представителя сего дома и вместе представителя законной монархии. Карл X был и извержен и на его место вступил представитель младшей, Орлеанской линии Людовик-Филипп. Но уже не как неограниченный монарх, а как король, власть которого была ограничена конституцией. Вместе с тем и в связи с революцией, главнейшим двигателем которой было среднее сословие народа, начаты быть вводимы в дело и жизнь самые разрушительные начала конституционализма и революции. Уничтожение прав состояния и наследства, общность должностей и капиталов, неограниченная законами свобода слова и действий и т.д., были естественными последствиями приложения этих начал к жизни и в свою очередь вели к разрушению существующего порядка.

Не смотря на свою уступчивость, Людовик-Филипп, само собою разумеется, далеко не во всем мог угодить заправителям конституции, и после 18-летнего правления, вследствие февральской революции 1848 года, должен был оставить престол и удалиться в Англию, а Франция объявила себя республикою. Но не более как чрез 4 года после того, именно 2 декабря 1851 года, избранный в президенты республики всеобщею подачею голосов принц Людовик-Наполеон, племянник Наполеона I Бонапарте, путем государственного переворота, овладел неограниченною властью, а год спустя восстановил основанную дядей его французскую империю и принял титул императора, с именем Наполеона III. Но уже июльская революция 1830 года не осталась без вредного влияния на умы в Европе и, между прочим, воздействовала на возникновение и у нас в России Польского мятежа, о котором мы еще будем говорить в свое время. Еще пагубнее подействовала на умы февральская революция 1848 года. В 1830 году оставалась, хотя, тень единоличной власти в лице конституционного короля, а в 1848 году прямо установилась республика, со всеми вредными проявлениями и действиями многоначалия и в тоже время безвластия, и продолжалась почти четыре года. Благодаря февральской революции 1848 года, революционные вспышки быстро распространились и по всей Западной Европе. Так уже в марте того же года революционного характера беспокойства проявились в Гамбурге, Берлине, Стокгольме, Парме и т.д. и потребовали вооруженного вмешательства со стороны местных правительств. Затем, вследствие волнений такого же характера в Мюнхене, король Баварский отказался от короны в пользу сына своего Максимилиана II. Шлезвиг-Гольштейн отложился от Дании и учредил у себя временное правительство. В Палермо торжественно открыть был парламент, и т.д.

Но особенно потерпела в этом отношении Австрия, составленная из разно-племенных народов. Ломбардо-Венецианские города возмутились против Австрии. В Кракове также произошел мятеж, едва прекращенный после жестокого боя между мятежниками и австрийскими войсками. Кровавый бунт в Праге усмирен был также только после сильного бомбардирования города. Но более широкие размеры приняло и более опасные последствия имело восстание в Венгрии. Но поводу местных и племенных споров и притязаний возникли неприятности между венграми и хорватами. Интересы первых защищал главный венгерский министр граф Баттиани, а права вторых бан Иелашич, на стороне которого были и императорские австрийские войска. Австрийское правительство утвердило основанные на законах справедливости предложения хорватов. Это-то обстоятельство и послужило поводом к восстанию венгров против австрийцев. Мелкие стычки между войсками венгерскими, бывшими в числе 40 тысяч, и австрийскими, усиленные хорватскими войсками бана Иелашича, вскоре перешли в настоящую войну. В конце сентября 1848 года вспыхнул мятеж в самой Вене. И между тем как бан Иелашич занял Пешт и Пресбург, венгры двинулись к самой столице Австрии – Вене, где императорских войск было всего только 15 тысяч. Положение было критическое, и только по прибытии Иелашича с его войсками столица была освобождена от мятежников, и последние были оттеснены на правый берег Дуная.

Тем не менее, в виду этого печального положения дел император Фердинанд V отказался от престола в пользу племянника своего Франца-Иосифа, который нашелся вынужденным обещать расширение прав венгерской нации в различных отношениях. Но отступив от столицы австрийской империи, венгры вовсе не отступили от своих планов, более широких, чем то обещано им было новым императором, и усилившись новыми подкреплениями, имея таким образом всего войска свыше 50 тысяч человек с 150 орудиями, они представляли собою такую силу, с которою вскоре не оказались в возможности бороться успешно и сами правительственные войска, общая численность которых едва лишь немногим превышала туже цифру, если бы весною 1649 года не прибыли на помощь к ним, по просьбе императора австрийского, русские войска. Император Николай, основные политические убеждения которого нам известны, само собою разумеется, никогда не мог сочувствовать революционным движениям, где бы и в каком бы виде они не проявлялись. Только монархический неограниченный образ правления считал он вполне законным и правильным. А потому не только республиканский, но и конституционный образ правления не был ему по душе. «В глазах императора Николая король волею народа не был равноправным членом семьи государей Божией милостью».⁵³⁶ И этим-то объясняется его постоянное нерасположение к Франции с тех пор как в 1830 году в ней покончился восстановленный было после войны 1813 года монархический образ правления.⁵³⁷

Само собою разумеется, тем меньшее расположение его могли заслужить революционные движения, произведенные Францией. И так как представлялось возможным, что такие движения проникнут и в Россию, то государь император, в самом начале революционных движений западноевропейских, именно 14 марта 1848 года издал манифест, в котором между прочим, говорил, имея в виду как широкое распространение мятежа по западной Европе, так и в особенности слухи о смутах, угрожавших будто бы и России: «да не будет так! По заветному примеру православных наших предков, призвав в помощь Бога Всемогущего, мы готовы встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и, не щадя себя, будем, в неразрывном союзе с Святою нашею Русью, защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов наших. Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный наш ответит радостно на призыв своего Государя, что древний наш возглас: за Веру, Царя и Отечество, и ныне пред укажет нам путь к победе, и тогда в чувствах благоговейной признательности, как теперь в чувствах святого на Него упования, мы все вместе воскликнем: С нами Бог! Разумейте язы́цы и покоряйтеся, Яко с нами Бог!»⁵³⁸

Вследствие такого твердого решения императора – не допускать с запада в Россию стихий, могущих служить заразою революционною, войска наши были поставлены на военную ногу, учреждены особые резервы и в весьма значительном количестве двинуты к западным пределам России. И эта мера оказалась весьма благоразумною и благовременною. В начале марта 1819 года австрийское правительство, истощенное в борьбе с восставшими венгерцами, обратилось к Государю императору Всероссийскому с просьбою о военной помощи. Государь император обещал помощь, но лишь на следующих условиях: 1) чтобы способ и мера этой помощи были определены Его Величеством; и 2) чтобы русские войска действовали отдельно от австрийских. Правительство австрийское приняло эти условия и снова повторило свою просьбу о помощи в апреле. Тогда началась так называемая венгерская кампания. Центром русской армии, общая численность которой доходила, до 190 тысяч человек при 500 орудий, назначена была Галиция и главнокомандующим назначен фельдмаршал князь Варшавский граф Паскевич-Эриванский. Против Трансильвании должен быль действовать генерал Лидерс, а генерал Панютин должен был отправиться к Пресбургу⁵³⁹ для соединения с австрийскою армией, наконец задача генерала Засса состояла в том, чтобы отвлекать венгров от преследования австрийских войск. 5 мая государь император прибыл в Варшаву для свидания с императором австрийским, а потом сам повел войска до границ Венгрии и затем передал их своему сыну, Великому Князю Константину Николаевичу, которого оставил вместо себя при армии для ободрения последней в её действиях против мятежников. Не смотря на то, что число войск у мятежных венгров теперь доходило до 200 тысяч человек и 350 орудий, не смотря на то, чти они предводимы были такими славными полководцами, как Гергей, Бем и другими, наконец, не смотря на ожесточенную борьбу мятежников с правительственными и русскими войсками, благодаря последним, в восемь недель венгерский мятеж был усмирен. После многих поражений, понесенных мятежниками от русских (и частью австрийских) войск, они положили оружие или рассеялись. 1 августа Гергей или Георги, сдаваясь безусловно русским войскам, писал графу Ридигеру: «дальнейшее кровопролитие я признаю бесполезным и для Венгрии пагубным. Я безусловно слагаю оружие пред войсками Его Величества императора Всероссийского, торжественно объявляя, что скорее подвергну весь мой корпус истреблению в отчаянной битве против сильнейшего противника, чем решусь безусловно сложить оружие пред австрийскими войсками».⁵⁴⁰ Таким же образом и другие полководцы мятежных венгерских войск и крепости мало-по-малу сдавались войскам русским, полагаясь на великодушие последних. Положило оружие более 80 тысяч мятежников. сдано до 150 знамен и до 400 орудий (войсковых и крепостных). Русские войска исполнили свой долг и покрыли себя новою славою. «Честь и слава вам, – возвещал свою милость государь император в высочайшем приказе армиям от 22 августа 1849 года, – честь и слава вашему победоносному вождю. Вы себя, как и всегда, показали достойными прозвания Всероссийского победоносного воинства. Благодарю вас всех и каждого, я вами доволен, вами горжусь».⁵⁴¹

Эти слова возлюбленного монарха были наилучшей наградой войскам за их победоносный подвиг в венгерскую кампанию. Те же слова и остальным сынам России должны были показать. какие чувства одушевляют повелителя России, какие заботы и мысли наполняют Его преданную благу отечества душу. Могли ли в свою очередь и они относиться равнодушно к событиям времени, к которым он относился так неравнодушно? Мог ли в частности Филарет, как истинный сын России и духовный воевода сынов России, опускать своим вниманием и для их внимания эти события? Еще прямо по возникновении февральской революции 1848 года он писал наместнику Лавры архимандриту Антонию от 4 марта сего (1848) года: «что делается во Франции, теперь уже читаете в ведомостях. С одной стороны оправдания Господня явишася Филипп,⁵⁴² корону, поверенную Карлом для хранения, взял себе, и принужден отдать. Оттолкнул наследника, и его наследника оттолкнули. Мятежники 1830 года, приятели Гизо, напали на министерский дом Полиньяка. Мятежники 1848 года напали на министерский дом Гизо, тот же самый. Но затем горе Франции, и, вероятно, горе Европе! Господь да помилует Россию».⁵⁴³

И подлинно Господь помиловал Россию от революции, но зато Европа, как мы уже знаем, много пострадала от революции, начавшейся в гнездилеще её – Франции. «Во Франции, – потому писал от 14 июня того же 1848 года Филарет в отеческое предостережение одному из сынов России (А. Н. Муравьеву), собиравшемуся путешествовать по Европе, видны две партии: худая и злая. Теперь на седалищах власти держится более худая, а злая старается ее столкнуть. Если это не удастся, может продолжиться в Европе время, не беспокойнее нынешнего, а если удастся, то нынешний дым и смрад может обратиться в пожар, и на вашу путническую милость в Константинополе, в Афоне, в Греции могут упасть головни».⁵⁴⁴

Этот своеобразный несколько, но меткий и верный взгляд на французскую революцию 1848 года и на её отношение к России и Европе отражается и в проповедях нашего святителя. С особенною силою и обстоятельностью высказал и развил Филарет в своем слове на день «восшествия на Всероссийский Престол благочестивейшего государя императора Николая Павловича», говоренном в Чудове монастыре 26 ноября 1848 года и сказанном на текст Боже песнь нову воспою Тебе, во псалтыри десятоструннем пою Тебе, дающему спасение царем (Пс.143:9–10). В этом слове проповедник, указав значение приведенного сейчас текста в истории ветхозаветного народа Божия и, обратив особенное внимание на изъяснение слов песнь нову, обращается к своим слушателям с следующими словами: «и мы ныне, благодарственно воспоминая день, в который Бог вознес избранного от людей своих, даровал нам благочестивейшего самодержца нашего, не новую, а всегдашнюю приносим за него молитву, но при мысли о новых событиях, сердце исполняется новыми благодарными чувствованиями к дающему спасение царю – третье десятилетие вращая скипетр огромного царства твердою рукою, много имел он царственных опытов, много совершил подвигов, много, хранимый и покровительствуемый Богом, преодолел трудностей, но еще нового рода испытание царского духа и мудрости представил совершившийся ныне год.

В царствах более или менее союзных с Россией, и частью соседних, у народов многочисленных, образованных, в минуты дремания правительств, из вертепов тайных скопищ, безнравственных и безбожных, внезапно исторгся вихрь мятежа и безначалия, который, колебля и разрушая порядок одного царства по другом, угрожал миру и безопасности всех народов Европы, а против державы Российской особенно дышал яростью с шумом и воплями, как против сильной и ревностной защитницы законной власти, порядка и мира. Здесь можно сказать с Девворою: велия испытания сердца (Суд.5:16)! И терпение хранить было трудно, и дать свободу ревности неудобно. Оставаться в бездействии было не безопасно, и могла чрез сие увеличиться дерзость врагов мира, но и действовать было не благовременно, и сие могло доставить предлог ищущим случая воспламенить войну. Велия испытания сердца. Но сердце царево утвердилось во Господе, и не поколебалось от трудностей. Благочестивейший государь, с обычною Ему откровенностью, сказал свое царское слово своему народу о тревожных движениях за пределами России, могущих приразиться и к её пределам, и изъявил свою волю, равно непоколебимую, как в том, чтобы хранить мир, так и в том, чтобы отражать врагов мира.⁵⁴⁵ Внутренним движением военных сил к угрожаемым пределам, не выходя из мирного положения, он стал в положение грозное, и, таким образом, нравственно подкреплял верных союзников и друзей порядка и мира, и поражал издалеча дерзость мятежа и безначалия. Если некоторые соседние государи, которым безначалие, даже не покрываясь личиною, противостало во всем своем безобразии, с самыми разрушительными усилиями, благонадежно и с успехом противопоставили ему законную власть и силу – сему, без сомнения, не мало споспешествовало то, что за ними стоит крепкий защитительный оплот единоначалия и всякой законной власти – Россия. Итак, не новое ли это, что самодержец России мановением скипетра действует так сильно, как оружием, не прерывая мира, побеждает одну из самых враждебных сил, словом угашает возгоравшуюся войну, величественным молчанием заграждает огнедышащие уста? И год тревог и ужасов для многих народов у нас остался годом мира и спокойствия, Боже, песнь нову воспеваем Тебе, дающему спасение царю!»⁵⁴⁶

Но знаменитый вития наш не ограничился одним внешним, так сказать изображением революции, а проник зорким умом своим и в её глубочайшие причины и внутреннюю сущность, приглашая и слушателей своих к рассмотрению сего последнего. Так в той же самой проповеди, из которой мы сейчас сделали выдержку, он, задавая вопрос о том, «какие обстоятельства возбудили» псалмопевца «к новой песни о спасении царей», и по обыкновению весьма искусно подходя к главному предмету, говорит: путь к разрешению сего вопроса мне видится в самом псалме. Псалмопевец молит Бога: избави мя от вод многих, из руки сынов чуждых, ихже уста глаголаша суету, и десница их десница неправды (Пс.113:7– 8). И в след за сим восклицает: Боже, песнь нову воспою Тебе, – дающему спасение царем. Чтобы понять сей внезапный переход от скорбной молитвы к торжественному воскликновению, необходимо предположить, что в людях, которых уста глаголют суету, которых десница есть десница неправды, он видит великую опасность не только для частных людей, но и для царства; и потому избавление от таких людей признает великим благодеянием Божиим, достойным торжественной благодарности. Что умножение людей, которых десница есть десница неправды, вредно и опасно не только для людей в частности, но и для общества, о том сомнения не предвидится. Но неужели так же вредны и опасны и те, ихже уста глаголют суету? Многие ли уста так строги, что бы никогда не глаголати суеты?

Чтобы рассуждать о сем основательно, требуется не поверхностный взгляд на суету. Соломон написал целую книгу для изъяснения суеты, но для сего довольно взять только начало и конец его книги. В начале её сказано: всяческая суета (Еккл.1:2); а в конце: Бога бойся, и заповеди Его храни, яко сие всяк человек (Еккл.12:13). Соединив сии мысли, находим, что, по учению Соломона, все, возвышающее человека над суетою, заключается в страхе Божием и в хранении заповедей Божиих; и что, напротив того, вне страха Божия и хранения заповедей Божиих, все в человеке есть суета. Итак, уста, глаголющие суету, которых псалмопевец боится, как потопа, означают усиленное обнаружение образа мыслей, в основании которого нет благоговения к Богу и Его заповедям. Избави мя, говорит, от вод многих, из руки сынов чуждих, ихже уста глаголаша суету. Мужа боговдохновенного, конечно, нельзя подозревать в напрасном страхе, или в малодушии. Если же указуемая им опасность от суеты действительно изведана, то хорошо ли мы поступаем, если видим, слышим и, может быть, себе позволяем суету без опасения и осторожности? И в наше время, и близ нас не умножаются ли уста, глаголющие суету, в забвении Бога и Его заповедей? Не глаголют ли они часто свободно, обаятельно, в беседах, на зрелищах, в книгах? Дело суеты начинается тем, что уменьшается внимание к Божественному и вкус к духовному, и усиливается наклонность к чувственному, пленяются изящным, ищут приятного, с охлаждением к истинному и доброму; более занимаются игрою страстей, нежели слушают рассудка и нравственного чувства. Но как Божественное, духовное, истинное, доброе, бессмертно, и потому сродно бессмертной душе человеческой, и доставляет ей постоянное услаждение, а чувственное – тление, и потому для бессмертной души неудовлетворительно. Приятное, не упроченное истинным и добрым, есть мгновенно, и перестает быть приятным при повторении и пресыщении, от чего рождается неприятная жажда нового, страсти, при ослаблении вожжей рассудка и нравственного чувства, легко превращаются в бешеных коней, то дело суеты, получив силу, не может остановиться на одних забавах, но, смотря по обстоятельствам, больше или меньше, скорее или медленнее, подается вперед. Куда? Это, к сожалению, слишком очевидно в наше время у сынов чуждих. Многочисленные у них уста, глаголющие суету, сперва говорили суету приятную, потом нескромную, потом соблазнительную, потом явно порочную, наконец возмутительную и разрушительную, взволновали умы; вызвали, поощрили, даже вновь образовали людей, ихже десница – десница неправды, и, таким образом, произошли, по выражению псалмопевца, воды многи – потоп зла, который подмывает основания всякого благоустройства и благосостояния общественного и частного... Благодарение Богу и покровительствуемому Им благочестивейшему государю, что мы охранены от вод многих, и от сынов чуждых, ихже уста глаголют суету, и десница их десница неправды!»

Но к сему вития добавляет заключительное наставление: «да сохраняем себя со своей стороны достойными вышнего охранения! Средство для сего, простое и верное, то, которое предложил Соломон, и которое, как лучшее из наследств, передали нам наши предки:⁵⁴⁷ Бога бойся, и заповеди Ею храни; яко сие всяк человек; в сем достоинство, благо и блаженство, человека и человечества. Аминь».⁵⁴⁸

Затем весьма меткую и верную характеристику начал революции Филарет представил в своем слове «на день тезоименитства государя императора Николая Павловича», говоренном в Чудове же монастыре 6 декабря того же 1848 года на текст: яже свыше премудрость, первее убо чиста есть, потом же мирна, кротка, благопокорлива, исполнь милости и плодов благих, несумненна и нелицемерна (Иак.3:17). Развивая и раскрывая понятие «о свойствах истинной премудрости» в сем слове, святитель вития, между прочим, говорит: «В наше время у некоторых народов возникла новая мудрость, которая вековыми трудами государственной мудрости обработанные и усовершенствованные государственные установления находит не только требующими исправления, но совсем негодными и хочет все переломать и перестроить. По огромности предприятия можно подумать, что это должна быть огромная мудрость, и вот случай прельщения. И так, может быть, не излишне испытать сию новую мудрость на оселке апостольском. Чиста ли она? Нет. Она совсем не говорит о благоговении к Богу, которое есть единственный источник чистоты, и потому не имеет мысли о том, что христианство называет чистотой. Мирна ли она? Нет. Она живет и дышит распрями не только её последователей с не последователями, но и последователей между собою. Кротка ли? Нет. Надменна, и дерзновенна. Благопокорлива ли? Нет. Мятежна. Исполнена ли милости и плодов благих? Нет, жестока и кровожадна. Несумненна ли? Напротив, она ничего не произвела, кроме сомнений, подозрений, нареканий и недоверия. Не лицемерна ли? Она переменяет личину за личиною, смотря потому, какою, когда лучше прельстить можно. По сему какая это мудрость? Очевидно не та, которая свыше. Какая же? Не беру на себя дать ей имя. Вашему проницанию и беспристрастью предоставляю выбор из имен, предложенных апостолом: земна, душевна, бесовска».⁵⁴⁹

Кроме того, когда пламя февральской революции распространилось по Европе, когда оно стало угрожать пожаром и России, когда, как для предупреждения сего пожара, так и на случай утушения пламени, император Всероссийский решил издать вышеупомянутый манифест и двинуть свои войска к пределам Империи, смежным с областью революционных вспышек, тогда святитель-вития счел особенно нужным выдвинуть в своей проповеди вопрос о богоучрежденности наследственной царской власти и о благопотребности её для народа, вопреки мнениям революционеров. Это он и делает в своей замечательной проповеди на день рождения государя императора 25 июня 1848 года, сказанной на текст: клятся Господь Давиду истинною, и не отвержется её, от плода чрева твоею посажду на престоле твоем (Пс.131:11).

Здесь вития, установив, на основания сего текста, вышеупомянутые «коренные положения царского и государственного права», говорит: «не россиянин, может быть, спросил бы меня теперь: почему на постановленное Богом для одного народа, и на обещанное одному царю, я смотрю, как да общий закон для царей и народов? И я не затруднился бы ответствовать: потому что закон, истекший от благости и премудрости Божией, без сомнения, есть закон совершенный; почему не предлагать для всех? Или ты думаешь изобрести закон, который был бы совершеннее, нежели закон, истекший от Божией благости и премудрости? От россиянина могу ожидать иного вопроса: к чему труд удостоверения о Божественном учреждении и благотворности наследственной царской власти? Сие учение уже написано на сердцах россиян. Знаю, возлюбленные, и радуюсь. Но если и не нужно удостоверять о том, что есть в сердце, тем не меньше естественно беседовать о том. Таков закон слова, который признала сама Премудрость: от избытка сердца уста глаголют (Мф.12:34). Кроме сего, время теперь повторять себе и подтверждать самые известные истины, потому что дух времени не оставил ни одной истины, которую бы не покушался колебать, или словом, или на деле. Когда темнеет на дворе, усиливают свет в доме. Береги, Россия, и возжигай сильнее твой домашний свет: потому что за пределами твоими, по слову пророческому, тма покрывает землю, и мрак на языки (Ис.60:2) Шаташася язы́цы, и людие поучишася тщетным (Пс.2:1)

Перестав утверждать государственные постановления на слове и власти Того, Кем цари царствуют, они уже не умели ни чтить, ни хранить царей. Престолы стали там не тверды, народы объюродели. Не то, чтобы уже совсем не стало разумевающих, но дерзновенное безумие взяло верх, и попирает малодушную мудрость, не укрепившую себя премудростью Божией. Из мысли о народе выработали идол, и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола недостанет никаких жертв. Мечтают пожать мир, когда сеют мятеж. Не возлюбив свободно повиноваться законной и благотворной власти царя, принуждены раболепствовать пред дикою силою своевольных скопищ. Так твердая земля превращается там в волнующееся море народов, которое частью поглощает уже, частью грозит поглотить учреждения, законы, порядок, общественное доверие, довольство, безопасность. Но благословен Запрещающий морю (Мф.8:26)! Для нас еще слышен, в событиях, Его глас: до сего дойдеши, и не прейдеши (Иов.38:11). Крепкая благочестием и самодержавием Россия стоит твердо и спокойно, подобно каменной горе, у подножия которой сокрушаются волны моря. Она спокойна, потому что державная рука Помазанника Божия держит её мир, и сугубо спокойна, потому что это мир не дремлющий, но бодрствующий с оружием против ненавидящих мира. С нами Бог! Да взывает каждый из нас за едино с благочестивейшим самодержцем нашим.⁵⁵⁰ С нами Бог благодатью православные веры. С нами Бог благодатным даром благословенного наследственного самодержавия. Да пребываем же и мы с Богом, чистою верою и достойною веры жизнью, непоколебимою верностью к богодарованному царю и соответственным единоначалию единодушиям! С нами Бог, верные Богу и царю, россияне! В Боге наша крепость. В нем надежда, от Него мир, и, если нужно будет, от Него победа. Аминь».⁵⁵¹

Когда же в марте 1848 года государь император Всероссийский, уже склонившись на просьбу императора Австрийского о помощи против восставших венгров и решившись выступить с своими войсками за пределы России, предварительно прибыл в Москву, чтобы. следуя благому обычаю своих предков, принять благословение от Московских святых святителей на предстоящее важное дело и поклониться Московской святыне, тогда Филарет, встречая его в Успенском соборе 27 марта и не имея еще в виду решительного повеления императора о начатии венгерской кампании, мог его приветствовать между прочим, лишь следующими словами: «во дни, не обильные миром, твой народ в мире; потому что над ним бодрствует Твой самодержавный дух».⁵⁵²

Но вот 9 апреля назначен был молебен с водоосвящением в Георгиевской зале только что возобновленного пред тем императорского кремлевского дворца, в высочайшем присутствии. Назначение молебна именно в Георгиевской зале имело особый смысл вообще и в частности по отношению к предстоявшей венгерский кампании. При сем Филарету сам государь повелел сказать приличествующую случаю речь в наставление собранным в зале воинам и в ободрение их к предстоящему подвигу. И Филарет за молебном сказал такую речь, взяв в основание её объяснение названия залы дворца и окончив ее следующим благожеланием и затем молитвою: «Да поможет Бог державной мудрости держать Российское воинство в таком, как ныне положении, чтобы один грозный вид его достаточен был отражать войну, и чтобы не было нужды поражать врагов. Но когда дерзость врагов и царственное правосудие вызовут вас к брани, вы вспомните тогда особенно сей чертог, и каждый полк, и каждый воин скажут единым сердцем: станем подвизаться так, чтобы царь в своем Георгиевском чертоге веселым оком воззрел на имена полков наших! Боже воинств небесных и земных, праведно подвизающихся для царствия земного и небесного! Твоею помощью победивший врагов пророк, не без Твоего мановения поставил памятник победы, и нарек его камнем помощи (1Цар.7:12). Благослови и здесь устрояемый царственный памятник, – памятник не только мужества и побед христолюбивых русских воинов, но Твоей помощи, которою они победоносны и непобедимы. И благочестивейшему царю вашему даруй утешение видеть написуемые здесь имена всегда светлыми честью и добродетелью. Аминь».⁵⁵³

Об обстоятельствах произнесения этой речи сам Филарет от того же числа апреля писал наместнику Лавры Антонию следующее: «Сегодня был молебен в Георгиевской зале для основания памятника воинству, и, по повелению государя императора, я должен был говорить. Случай был необыкновенен, и не понятен, однако, государь милостиво слушал меня, и после сказал мне милостивое слово».⁵⁵⁴ При всем том лишь в мае стало окончательно и официально известно решение относительно венгерской кампании, и дан был приказ войскам о выступлении в поход. «Я думал, – писал Филарет тому же Антонию от 9 мая, – что дано нам ближе увидеть государя императора и его семейство, чтобы с большим утешением молиться о них, а оказывается, что и с большею печалью. Государь уже путешествует, и государь-наследник, и великий князь Константин Николаевич, вероятно, и Михаил Павлович выступят со своими командами. Всем разлука и забота. Господи, спаси Царя и Дом его, и Россию».⁵⁵⁵ Издан был манифест о начатии военных действий против мятежных венгров, призывавший сынов России к молитве об успехах русского оружия.⁵⁵⁶

Согласно тому, Филарет слово свое в день рождения государя императора 25 июня того же 1849 года, говоренное в Успенском соборе, так прямо и начинает: «Тогда как мы во внутреннем мире отечества, под мирным кровом дома Божия, соединенные мыслью о царе своем, благословляем день, в который нам дарована Его жизнь, для блага нашего предназначения, – в таком же ли мире Он, зиждитель и охранитель нашего мира, предмет наших всеобщих молитв? И чем теперь занят дух Его? Не устремляет ли он орлиных, дальновидных взоров, за пределы отечества, чтобы наблюдать движения союзных и враждебных сил, и, в пользу одних и против других, направлять нравственную и военную силу России? Не обращает ли в тоже время также неусыпных, также проницательных взоров на свою Россию, которой внутренние дела требуют Его мановений и во время Его занятия делами внешними? Не в борении ли Он с влечением сердца к своему августейшему семейству, после того, как отвлечен от него попечением о безопасности своего всероссийского семейства, и о восстановлении также и у других, более или менее союзных народов, общественного устройства. Если только не в конец оно там расстроено разрушителями всякого законного общества, которые, конечно в горькую шутку, называются общественниками?»⁵⁵⁷

Если при сих помышлениях, к радости о царе присоединяется забота, то тем паче должны мы благоговеть и молиться. Сего требовал от нас и сам благочестивейший государь недавним царским словом, изреченным в слух всех сынов России. Молитесь, сказал Он, потому что скоро могут начаться действия брани. Если предвозвещение брани поразительно для любви к человечеству, которая не желала бы пролития и вражеской крови: то, вместе с сим, в призвании, по случаю брани, к молитве находит утешение и торжество вера. Молитва веры должна приобрести царю союзника и поборника – в Царе Небесном. Но вот что не должно при сем остаться незалеченным особенно и мы. Не призванные в воинский стан и безоружные, не совсем чужды участия в войне, участия не только мысленного, но и действительного. Мы не участвуем в деле войны, однако, более или менее участвуем в достижении более или менее совершенного в ней успеха. Как это? Вникните, и увидите. Если для времени войны, по сему собственно случаю и предмету требуется молитва, то конечно предполагается, что молитва для войны может быть полезна. Но известно, что не всякая молитва равно действительна. Итак, если наша молитва о подвизающихся на брани братиях наших единодушна, усердна, крепка, чиста, достойна, то она способна более или менее споспешествовать им в приобретении вернейшего залога побед. Божия благословения и помощи. Так, подвизаясь в молитве, мы становимся действительными духовными сподвижниками подвижников брани. Но если наша о них молитва не единодушна, не усердна, не крепка, не чиста, не достойна, то, по мере сих недостатков, она будет лишена действия, и мы лишим подвизающихся за нас братий наших некоторой доли споспешествования, которую могли и должны были доставить им. Если же и совсем уклоняемся от молитвы за них, то уподобляемся малодушным воинам, бегущим с поля битвы, которые и мужественных смущают и затрудняют. Говоря сие, ни мало не уменьшаем значения и самостоятельности естественных сил и способностей, ни важности воинских дарований, искусства, ревности. Отдадим справедливость верности, благородству, искусству, мужеству наших вождей и воинов, но если молитва, Божие благословение и Божия помощь также не суть слова без значения, то Церковь и народ, молящиеся за воинство, суть не маловажный для воинства подкрепительный, а может быть, пред очами духа, – и предваряющий к победе отряд, по силе и достоинству молитвы».

И затем из слова Божия и примеров священной истории показав истинность своих мыслей о силе молитвы и веры в Бога для победы над врагами и о противоположном сему, прилагает это и к своему времени, говоря: «и в наше время не присутствуем ли мы при суде Божием над некоторыми народами? Не можем ли примечать и то, как они привлекли сами на себя суд?» И потому, говорит, «да подвизаемся в молитвах о державе благочестивейшего царя нашего и о победе воинства Его, и да не лишим нашу молитву силы нерадением, или маловерием, или не достоинством жизни».

А в заключение, имея в виду слова взятого в основание проповеди текста: аще Быша людие Мои послушали Мене, Израиль аще бы в пути Моя ходил, ни о чесом же убо враги его смирил бых (Пс.80:14–15), вития как бы пророчески говорит: «Словеса Господни не мимо идут никогда, и потому тоже слово, которое было ветхому Израилю обличением прошедшего. Гласит новому Израилю, как наставление для настоящего и обетование для будущего: аще, людие Божии, послушаете Бога, аще, Новый Израиль, в пути его ходить будешь, ни о чесом же враги твоя смирит, и соделает тебя не только их победителем, но, как уже и было, даже избавителем их от домашнего их зла. Аминь»⁵⁵⁸

Действительно, в течение июля и первых чисел августа довершено было усмирение венгерского мятежа, как мы припомним из раньше сказанного. И Филарет, зорко следивший за событиями венгерской кампании,⁵⁵⁹ в царский день 22 августа (день коронации) нашел возможным сказать проповедь на тот же текст, что и 25 июня, и по сему начать ее так: «Сии слова Божией судьбы недавно, в подобный нынешнему день, полагали мы в основание размышления, призывая вас к молитве о помощи Божией во брани. К тем же словам имеем причину возвратиться ныне. Бог смирил врагов наших. Сказать ли: смирил ни о чесом же? – не решаюсь. Наше воинство понесло труд долгих и трудных путей. Боролось не только с врагами, но и с природою. Проникло сквозь ущелья гор, которые сколь легко было врагам преградить, как уже почти загражденные природою, столь трудно было нам сделать проходимыми. Дало несколько битв против врагов, которые не имели недостатка ни в воинах, ни в предводителях, ни в оружии, ни в предприимчивости, словом, ни в чем, – кроме справедливости и законности. Города, селения, пути, – все надлежало воинству нашему оспаривать у оружия врагов, а где они не полагались на свое оружие, там обращали убийственную руку на свою землю и свою собственность, чтобы опустошение и лишение обратить в оружие против нас. Так, по их расчетам, самая победа, которая вела бы нас внутрь их земли, должна была вести к неисходной пропасти. Но солга не правда себе, а правда не обманута. Бог дал свое покровительство законности и справедливости, и русское воинство превозмогло все трудности: его верность, мужество, непоколебимость над всем восторжествовали. Наконец, да не мимо идет слово Божиих судеб, враги наши представляют и то, конечно, неожиданное для врагов, явление, что они смирены ни о чесом же, принуждены без сражения отдаться победителям. Не знаем, начали ль они понимать законность и справедливость, но видим, что из опытов настоящей войны они поняли, во-первых, ненадежность своего противоборства, во-вторых, достоинство русского царя и его воинства.

Одна мысль о своей ненадежности могла бы повести их не к покорности, но к действиям более дерзким и отчаянным, но мысль о достоинстве русского царя и его воинства вела и привела их к заключению, что не мало чести заключается и в том, чтобы признать себя побежденными русским, а не иным воинством, чтобы безусловно предать себя великодушию русского царя. И, таким образом, главный между ними властитель и вождь,⁵⁶⁰ хотя, имел еще сто сорок огнедышащих уст,⁵⁶¹ готовых поддерживать его жажду брани и надежду военной славы, предпочел, однако, надежду мира, который безусловною покорностью мог получить для себя и для своего народа от Самодержца Всероссийского. Приветствуем тебя, Богом венчанный и помазанный государь! Бог благословит Твою ревность о защите законности. Дал доброе свидетельство твоей правоте, хранящей союзные договоры не в письме, но на деле. Твои всегдашние попечения о твоем воинстве вновь оправданы. Без царные пруги, опустошающие землю, удалены от твоих пределов. Мечта самодельного народо-державия, взволновавшая многие народы, многих царей, приведшая в недоумение, некоторых поколебавшая, некоторых даже низринувшая, обличена державною властью, сущею от Бога, и возвращается из неудачной действительности в область мечтаний. Остается нам желать и молить Бога, чтобы достойный конец увенчал достойное конца дело, чтобы победа законности распространилась всюду, где против неё была воздвигнута брань, чтобы благодарность за бескорыстную помощь утвердила союзников царя нашего в союзнической верности, в которой он тверд по правоте и великодушию, чтобы успокаиваемые подвигами его соседи представили ему единственное, какое могут, вознаграждение, успокоение от подвигов, отвне мир, в котором беспрепятственно может сеяться, возрастать и созревать плод внутреннего благоустройства и благосостояния».⁵⁶²

Далее вития делает применение сказанного к слушателям и предлагает нравственное им назидание.⁵⁶³ Эта проповедь или слово, которое, без сомнения, не даром от современников прозвано было «сильным и красноречивым»,⁵⁶⁴ вместе с проповедью на 25 июня, тесно с ней связанною и нами уже приведенною, в виду важного политического значения их обеих, была вытребована, чрез Московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского, в Петербург ко Двору,⁵⁶⁵ и там, конечно, прочитана с вниманием и интересом, равно как и с полным одобрением направления как той, так и другой, что ясно из последующего.

Ободренный вниманием Двора к его проповедям от 25 июня и 22 августа, святитель Московский, после заключения мира, как желанного следствия войны по усмирению венгерского мятежа, нашел нужным коснуться венгерской кампании и в царские дни 20 ноября и 6 декабря того же 1849 года, в которые он говорил проповеди. Именно в проповеди на первый из этих дней святитель живо характеризует самые побуждения к венгерскому мятежу и свойства соображений, руководивших мятежниками. Излагая в ней, на основании текста: Господне есть царствие, и Той обладаете языки (Пс.21:29), учение о теократии, как основе государственной жизни и государственного устройства и права, святитель-вития, между прочим, говорит: «В наше время многие народы мало знают отношение государства к Царству Божию, и, что особенно странно и достойно сожаления, мало сие знают народы христианские, – мало знают не потому, чтобы не могли знать, по потому, что не хотят знать, и глаголющиеся быти мудри между ними с пренебрежением отвергают дознанное и признанное древнею мудростью. Им не нравится старинное построение государства на основании благословения и закона Божия; они думают гораздо лучше воздвигнуть здание человеческого общества в новом вкусе, на песке народных мнений, и поддерживать оное бурями бесконечных распрей. Их новые построения никогда не достраиваются, каждый день угрожают падением, часто действительно рушатся, однако, новые столпотворители вавилонские, не смотря на смешение мыслей, худшее древнего смешения языков, кажется не думают еще отстать от своего столпотворения. В такие времена, как особенно нужно, так и особенно должно быть приятно нам, братия, часто напоминать себе и крепко содержать оправданное судьбой отечества нашего, преданное нам от предков, или, лучше сказать, от пророков, учение, что владеет Вышний царством человеческим; что Господне есть царствие, и Той обладаете языки.⁵⁶⁶

А в проповеди на второй из упомянутых царских дней, сказанной по освящении храма св. Архистратига Михаила, при открытии 2-го Московского Кадетского корпуса, на текст: сия есть победа, победившая мир, вера наша (1Ин.5:4), вития, избрав темою её, согласно тексту сему, учение о вере, побеждающей мир, по связи мыслей касается последствий победоносной венгерской кампании. Он прямо и начинает проповедь, в виду текста, словами: «Россия обильна победами и умеющими стяжавать победы. Это говорят дела. Это знает Вселенная, Но вот еще рассадник побед. Еще учреждение для образования благородных воинов. Еще новый военный стан, только не подвижной, а неподвижный, не в шатрах, а в доме, некогда царском;⁵⁶⁷ и среди нового военного стана новый храм Бога мира. (Евр.13:20) О, Боже мира! Где же обещанное Тобою чрез пророка время, когда раскуют мечи на орала, и копия на серпы, и не возьмет язык на язык меча (Ис.2:4), следственно и учиться военному искусству не нужно будет? Без сомнения, есть такое звено в многосложной цепи времен, ибо глагол, от Тебя исшедший, не возвратится к Тебе тощ. Но мы не довольно разумеваем времена и лета, которые Ты положил в своей власти. Грядет час, и ныне есть, егда речеши мир и на люди Твоя, на царства, на грады, на веси, на души, на мир Твой и у Тебя Самого следует тому же закону, который Ты предписал ему для Твоих посланников: аще будут ту сыны мира, почиет на них мир Твой, аще ли же ни, к Тебе возвращается (Лк.10:6), в ожидании сынов мира. Слава Богу, мир обитает в отечестве нашем! Благочестивейший Самодержец блюдет его, и если недавно поднимал оружие, то на защиту мира; и, завоевав мир союзному царству, а по связи происшествий, конечно и многим другим, не умедлил возвратиться в свой внутренний мир. Но при всем том похвалится ли наше время обилием сынов мира? У многих народов, на которых наречено имя Бога мира, не утрачен ли мир внутренний? И мир взаимный не в беспрерывной ли почти опасности? Не видели ли мы, как пламя раздоров, мятежей, междоусобий обнимало города, переходило из города в город, из царства в царство; и если потушено, то не мелькают ли еще из-под пепла искры? Для таких времен, самая любовь к миру должна быть вооружена, чтобы охранять мир, самые сыны мира имеют нужду в искусстве брани и во всякой готовности к отражению врагов мира. Итак, благодарение прозорливой попечительности самодержца, не престающей усиливать средства общественной защиты и безопасности. Да приидут мудрые наставники, да приидут благородные юноши, одни – преподавать, другие – изучать науку воинов, науку побеждать врагов Царя и Отечества, науку защищать Царя и Отечество».⁵⁶⁸

А за тем делает искусный переход к главной мысли проповеди – о вере, как первейшем условии настоящей победы, именно чрез сопоставление себя, как учителя науки о духовной брани, с преподавателями военных наук в кадетском корпусе. В конце же проповеди обращается с воззванием к Архистратигу Михаилу о молитве за упокой души не за долго пред тем почившего великого князя Михаила Павловича, заведовавшего всеми военно-учебными заведениями, не внесенным в позднейшие издания этой проповеди.⁵⁶⁹ В виду важности достигнутых венгерскою кампанией результатов, а равно и в виду таившихся еще под пеплом искр революции, произведшей венгерский мятеж, Филарет и в следующем 1850 году, не переставал касаться этого предмета. Так именно в беседе на вторую неделю по Пятидесятнице и в день рождения государя императора 25 июня, случившийся в том году в сию неделю, наш проповедник, рассуждая, на основании Мф.4:19, о духовных ловцах чело веков, и приводя примеры сего в апостолах и в равноапостольном князе Владимире, далее говорит: «да благословится и благочестивая ревность и благотворная власть ныне Божией милостью царствующего самодержца нашего Николая Павловича, который не только в своем царствии распространению и утверждению царствия Христова споспешествует, и благоуправленными ловцами новые ловитвы Христу приносит. Но и за пределами отечества, там, где мятущиеся народы, расторгнув мрежу Христову, расторгли узы повиновения и человеческой законной власти, к восстановлению богоучрежденного порядка Богом призванный, действует рукою крепкою и мышцею высокою».⁵⁷⁰

И наконец 9 сентября того же года, встречая государя императора в Успенском соборе в Москве, Филарет в речи своей к нему говорил между прочим: «великодушно и мужественно поддержав потрясенный престол твоего союзника, чрез сие самое ты поддержал многие престолы, законность, порядок, уважение к вере и правде, словом, все, чем тверды царства, чем благоденствуют народы, ибо против всего того восставали враги тобою низложенные. Чем явственнее здесь знамения, что Провидение избрало тебя охранительным и благотворным орудием не только для России, но и для других стран образованного мира, угрожаемого в своей образованности, тем с большим дерзновением и надеждою мы молим Бога, да продлит и умножит свои благословения на тебе, и на твоем Державном Доме, и на твоей России».⁵⁷¹

Так много, в разное время, сказано было Филаретом с церковной кафедры относительно одного в сущности предмета – венгерской кампании, вызванной угрожающими миру народов революционными движениями. Но кто же, прочитав вышеприведенные выдержки из проповедей Филарета по этому предмету, не согласится с высказанным в начале 1883 года, по поводу столетнего юбилея со дня рождения великого святителя, мнением о той неподражаемой особенности витийства его, в силу которой он умел при повторительной встрече с вопросом, уже прежде у него рассмотренным, найти новые стороны в предмете, изложить предмет в совершенно иной форме с одинаковою глубиной и силою мысли? Мы уже не говорим о том, какой живой интерес все высказанное святителем Филаретом в этих проповедях имеет и для нашего⁵⁷² времени, в которое также еще не прекратились революционные движения, там и сям, в том или ином виде, с такою или иною силою проявляющиеся. Совершенно другое, со стороны разнообразия предметов, представляла собою для проповеднической деятельности Филарета вскоре за венгерскою кампанией следовавшая Крымская война, к обозрению которой мы теперь переходим.

Когда султан турецкий начинал войну с Россией в 1828 году, то заранее сказал в своем знаменитом гатти-шерифе, что с христианами можно только заключать перемирия, дабы выиграть время, но что естественным образом каждый мусульманин должен быть вечным врагом христиан, с которыми мир таким образом не возможен, и это на основании учения корана, обязательного для всякого мусульманина. А посему и Адрианопольский мир 1829 года для турок был только перемирием, с помощью которого им можно было бы собраться с силами и улучить удобное время для начатия новой войны с Россией, которую уже в то время султан объявил злейшим врагом Турции. По сему же и условия этого мира Турция считала для себя необязательными и, памятуя удары, нанесенные ей Россией в предшествовавшие войны, старалась возместить свои потери, бывшие следствием сих войн, на материальном благосостоянии покровительствуемых Россией своих подданных православного вероисповедания и на этих последних вымостить свое унижение, которому подверглась со стороны России. Угнетение подданных своих из христиан, и особенно, как мы сейчас сказали, православного вероисповедания, Турция совершала всячески, вмешиваясь в их внутреннюю, церковную жизнь, нарушая, где того требовала её выгода, уставы их и трактаты, раньше изданные и установленные, не гнушаясь и насилием и т.п., вообще продолжая прежние свои зверства над ними. Считая православных восточных христиан, по естественному их тяготению к православной же России, за особенно опасный будто бы элемент в государстве, она старалась стеснять их и уменьшать их права даже по сравнению с христианами других исповеданий, не смотря на то, что последних было несравненно меньше, чем первых. На жалобы православных не обращалось в турецком правительстве ни малейшего внимания, мало внимания обращалось там и на представления русских посланников при дворе султана, особенно при противоположном давлении со стороны представителей других европейских держав, издавна с завистью и недоброжелательством взиравших на постепенно возраставшее могущество России и на более и более утверждавшееся положение её на Востоке. Однако, и терпению бывает конец. Выносили православные восточные христиане от Турции нарушения частных прав частных лиц; кое-как, скрепя сердце, мирилась с этим и русская дипломатия, не желая вызывать войны, всегда столь прискорбной. Но когда Турция, в угоду Франции, нарушила права христиан православных и их главного представителя-патриарха в Иерусалиме в пользу римских католиков, составлявших меньшинство, тогда терпеть более уже было нельзя. Дело касалось вековой привилегии православных христиан владеть ключами от дверей Храма Гроба Господня, самой дорогой для них святыни. Искренно преданный миру и отнюдь не желавший войны, честный в исполнении договорных условий с своей стороны, да к тому же во время оно спасший Турцию от погибели в время Египетского восстания. Император Русский послал султану дружеское, но твердым тоном звучавшее письмо, которым просил его о возвращении православным христианам их прав в Иерусалиме Султан согласился на это и изданным в январе 1852 года фирманом восстановил все их прежние права.

Но до исполнения фирмана, как то часто бывало и в прежние времена, дело не дошло, и права христиан православных оставались нарушенными. Турецкий комиссар в Иерусалиме, на требование русского консула об исполнении фирмана, дерзко отвечал, что он ничего о нем не знает, а потом, хотя, и прочтен был там фирман, но уже в столь искаженном виде, что по сему виду его обладание ключами Вифлеемского Храма опять оставлено было за римско-католическим патриархом, что прямо противоположно было содержанию ответного письма султана русскому императору. Тогда государь император послал особого уполномоченного (князя Меншикова) в Константинополь в феврале 1853 года, с тем, чтобы он: 1) вел переговоры о замене уничтоженного фирмана новым условием, согласным с видами и требованиями русского правительства; и 2) составил из нового соглашения формальный акт, который служил бы как удовлетворением за прошедшее, так и ручательством за будущее.

Порта, подстрекаемая Францией и Англией, после продолжительных совещаний, согласилась на первую часть поручения, данного князю Меншикову, но наотрез отказалась исполнить вторую часть этого поручения, без которой первая, само собою разумеется и в виду прежних примеров, теряла всякое практическое значение. Русскому уполномоченному после того оставалось только выехать из Константинополя со всем русским посольством. Дипломатические сношения России с Турцией таким образом были прерваны, и русские войска, в числе 60 тысяч, вступили в Молдавию и Валахию, дабы этою демонстрацией образумить Турцию. Но она сама, поощряемая вышеозначенными европейскими державами, объявила войну России и начала военные действия. В тоже время французское и английское правительства дали приказание своим флотам, находившимся в Средиземном море, приблизиться к Безикской бухте, при входе в Дарданельский пролив. Это было летом 1853 года.

Так началась война, кровопролитнейшая из всех, ей предшествовавших. Ничего не было и не могло быть умереннее и справедливее требований, выставленных Россией, и эти требования дерзко были отвергнуты Турцией, которая к тому же на более серьезное выражение этих требований отвечала сама вызовом к войне, сама, так сказать, шла к повторению того, что было в 1828–1829 годах, между тем как Россия и теперь, как тогда, выступала за святое дело. И если тогда у истинных сынов России мелькала мысль, что государь император мог бы, если б только захотел, от Адрианополя сделать еще шаг, «дабы уничижением Стамбула, может быть, поднять Константинополь», по словам раньше, приведенной проповеди Филарета, то что же удивительного, если подобная мысль еще яснее теперь предносилась умам русских людей? И подлинно в Москве, этом сердце России, такая мысль особенно лелеялась в начале Крымской войны. Известная писательница графиня Растопчина выразила эту мысль в следующих стихах:

Притча пора... зажглася над Востоком

Давно желанная заря!

Уж близок, близок час, обещанный пророком,

В псалмах еврейского царя!

Долой мечеть с двурогою луною!

Сияй, наш православный Крест,

Над маковкой Софии золотою⁵⁷³ и т.д.

И по началу казалось, что этой мысли наконец суждено было осуществиться. Турция, сделавшая было нападение на русские войска и в Валахии, и в Закавказье потерпела сильное поражение от русских войск и там и здесь. Мало того, в Черном море при Синопе турецкая эскадра была совершенно истреблена вице-адмиралом Нахимовым 18 ноября 1853 года. Но Турция не унывала, ободряемая иностранными европейскими державами. Не даром она отвергла не только требования России, но и ноту о прекращении несогласий на Востоке, составленную в Вене полномочными министрами Австрии, Пруссии, Англии и Франции после разрыва дипломатических сношений между Россией и Турцией и принятую было Россией. Она знала, что делала. Еще прежде, чем последовало истребление турецкой эскадры при Синопе. английский и французский флоты уже вступили в Дарданеллы и явились пред Константинополем. А в 1854 году тайно поддерживавшие дотоле Турцию христианские державы Англия и Франция не устыдились и прямо объявить себя за Турцию против России. В великую субботу сего года англо-французский флот открыл бомбардирование по Одессе на Черном море, а за тем и на других морях, омывающих берега России, начались неприязненные действия тех же европейских христианских держав.

Таким образом, Россия очутилась в войне не с одною лишь Турцией, как бывало, но с коалицией держав, при том столь недавно еще торжественно (в Вене) заявлявших о справедливости требований России от Порты, а теперь утверждавших, что будто бы идут войною за просвещение против варварства. Это было в высшей степени прискорбно сердцу прямодушного, честного искренно желавшего одной правды и мира Николая; ибо если бы сей последний желал войны и побед, а не мира, то двинул бы в Молдавию и Валахию не 60 тысяч, а 260 тысяч войска и не стал бы тратить времени в бесплодных, явно рассчитанных на один лишь выигрыш времени, переговорах с Турцией.

Но что делать! Скрепя сердце, он должен был принять и этот новый вызов, объявив всенародно в своем манифесте от 11 апреля 1854 года следующее: «С самого начала несогласий наших с турецким правительством, мы торжественно возвестили любезным нашим верноподданным, что единое чувство справедливости побуждает нас восстановить нарушенные права православных христиан, подвластных Порте Оттоманской. Мы не искали и не ищем завоеваний, ни преобладательного в Турции влияния, сверх того, которое по существующим договорам принадлежит России. Тогда же встретили мы сперва недоверчивость, а вскоре и тайное противоборство французского и английского правительств, стремившихся превратным толкованием намерений наших ввести Порту в заблуждение. Наконец, сбросив ныне всякую личину, Англия и Франция объявили, что несогласие наше с Турцией есть дело в глазах их второстепенное, но что общая целы обессилить Россию, отторгнуть у неё часть областей и низвести отечество наше с той степени могущества, на которую оно возведено Всевышнею десницею. Православной ли России опасаться этих угроз? Готовая сокрушить дерзость врагов, уклонится ли она от священной цели, Промыслом Всемогущим ей предназначенной? Нет! Россия не забыла Бога! Она ополчилась не за мирские выгоды, она сражается за веру христианскую и защиту единоверных своих братий, терзаемых неистовыми врагами. Да познает же все христианство, что, как мыслит Царь Русский, так мыслит, так дышит с ним вся русская семья-верный Богу и Единородному Сыну Его. Искупителю нашему Иисусу Христу, православный русский народ. За веру и христианство подвизаемся! С нами Бог, и никто же на ны!»⁵⁷⁴

И Россия естественно должна была значительно увеличить свои военные, силы в местах, куда направлены были неприязненные действия выступивших против неё войною держав. Но она, одушевляемая и мыслью о священной цели войны и о правоте своего дела, и примером, подаваемым ей с высоты Престола, откуда едва не все члены Августейшей Фамилии мужеского пола отправлялись на театр военных действий, и горячею, беззаветною любовью к Царю и Отечеству, не боялась трех, доселе выступивших против неё держав. Еще всем памятен был 1812 год и последующие за ним годы военной славы России. И теперь не только на суше, но и на морях Балтийском. Белом и на Восточном океане русскими храбро отбиты были почти все приступы англо-французского флота. Но обстоятельства изменились, когда к трем доселе воевавшим против России державам присоединилась и Австрия, так еще недавно (в 1849 году.) спасенная силою русского оружия от погибели в войне с восставшими венграми.

Начала она предложением своего посредничества между Россией и западными державами. Император Николай охотно согласится на это посредничество. Благородное сердце его не хотело знать прежней истории Австрии, исполненной интриг иезуитского характера, не хотело знать того, что отогретая змея кусается. Ибо еще князь Шварценберг, управлявший Венским кабинетом, основным началом своей политики полагал то, чтобы никогда не быть связанным никакими узами нравственности и с ужасающим цинизмом заявил, что «Австрия удивит мир своею неблагодарностью».⁵⁷⁵

Состоялось свидание в Ольмюце, осенью 1853 года, между императором Русским Николаем и молодым (доселе здравствующим) Австрийским императором Францем-Иосифом. И здесь, когда после слов русского царя, сказанных по одному частному случаю «между вами и детьми моими я не делаю никакого различия», Франц-Иосиф бросился в его объятия с словами: «между нами союз на жизнь и смерть!» благородный русский царь вполне доверил императору австрийскому. Но не даром сопровождавший царя наследник-цесаревич (после император) Александр Николаевич тогда же не вполне доверял этим внешним знакам любви императора австрийского.⁵⁷⁶ Прямодушный Николай был жестоко обманут в своей доверчивости. «Подлая до низости в минуты опасности. Австрия, как выражается Фон-Визин, готова откроить себе часть равную в разделе, чужом ей».⁵⁷⁷ Едва она увидела, что с присоединением Англии и Франции к Турции, при недостаточной еще сплоченности русских военных сил, перевес счастья начал склоняться на сторону соединенных держав, как не усомнилась удивить мир своею неблагодарностью к России, – и присоединилась к коалиции держав против последней, объявив, что она займет своею армией Дунайские княжества – Молдавию и Валахию и потребовав, чтобы русские войска очистили эти княжества.

Можно себе представить, какою новою скорбью отозвалось это в честной и никогда не поменявшей долгу чести душе императора Николая. Видя столь сильное и упорное противодействие своим первоначальным целям со стороны всех главнейших тогда держав Европы, видя их усиленное стремление унизить Россию и лишить ее значения, какого достигла она в предшествовавшее время напором всех сухопутных и морских сил своих на нее, Николай повелел своим войскам очистить придунайские княжества и обратить все силы на защиту владений и пределов Отечества. Но при тогдашних путях сообщения сделать дело далеко не было так легко, как повелеть о деле. Пока стягивались к главному операционному базису – Крымскому полуострову русские войска, англо-французский флот 1 сентября 1854 года явился у Евпатории и высадил многочисленное войско. 30-тысячный корпус князя Меншикова, находившийся в Крыму, не мог противостоять превосходнейшим силам неприятеля и после кровопролитного сражения при Альме отступил далее, к северу. Неприятель занял Балаклаву и затем двинулся к Севастополю.

Началась беспримерная в истории войн осада. Открытый город (Севастополь) обратился скоро в первоклассную крепость, долговременная осада которой, производившаяся неприятелем многочисленнейшим и притом все более и более увеличивавшимся в своем числе, с суши и моря, обессмертила защитников Севастополя. Однако, в виду все более и более увеличивавшегося числа неприятелей, для России, наоборот, все более и более терявшей своих воинов при обороне Севастополя и в других местах военных действий, настала потребность в чрезвычайном усилении своей армия. И вот в декабре 1854 года и в январе следующего 1855 года изданы были манифесты о необходимости увеличения оборонительных сил страны и народном ополчении, подобном тому, какое было в 1812 году, но только в меньших размерах, тогда брали 100 человек с 1000, а теперь только 43 с 1000. Сверх того, в Петербурге сформирован был прекраснейший стрелковый полк из охотников, принадлежавших к лучшим дворянским фамилиям.

Между тем война так называемая Крымская принимала все более и более широкие размеры. К Турции, Англии, Франции и Австрии присоединилась сперва Сардиния, потом Испания и Швеция. Германия свободно дозволяла Англии вербовать войска в своих областях для той же войны. Даже родственная России Пруссия,⁵⁷⁸ с вековою дружбою своею России, объявив себя нейтральною в начале войны, наконец изменила, трактатом 2 декабря 1854 года нравственно присоединившись к Австрии и тем заставив Россию держать значительные военные силы у западных границ своих. Все это более огорчало императора Николая, с ужасом взиравшего на столь широкие размеры войны и уповавшего только на Бога и на всецело преданный ему народ, но отнюдь не хотевшего уступить несправедливым притязаниям целой Европы, которая кичилась именем христианства и просвещением, а поступала по-язычески и варварски. К тому же присоединились некоторые неудачи, испытанные русскими войсками в борьбе с превосходнейшим боевыми силами и средствами неприятелем. Все эти и другие огорчения надломили крепкое от природы здоровье государя императора, и нужен был только какой-либо случай со стороны физической, чтобы совершенно подкосить телесные силы его.

Таким случаем и была простуда, схваченная им в конце января 1855 года, усиленная потом его собственною неосторожностью при исполнении долга его высокого служения и сведшая его в могилу 18 февраля того же года. Легко себе представить, какою болью отзывались все эти события, одно другого печальнее, в сердце святителя Московского. С живым, истинно патриотическим участием следил он за каждым, можно сказать, шагом Крымской войны, с самого возникновения её, за каждым движением государственной и народной жизни России и Европы за все это время, сам принимал деятельное участие в жизни России тем или иным способом, соответственно обстоятельствам времени и высоким обязанностям своего служения и т.д. Уже в 1852 году, когда только что возникли горячие пререкания между русским и турецким правительствами по делу об Иерусалимской святыне, святитель Филарет торжественно выразил свое глубокое сочувствие святому делу, за которое стоял император русский. Патриарх Иерусалимский просил Филарета освятить храм на Иерусалимском подворье в Москве.⁵⁷⁹ Филарет, конечно, не отказался. 20 сентября сего 1852 года он освятил этот храм во имя св. апостола Филиппа и по освящении произнес беседу, в которой, говоря о совершившемся освящении храма, находящегося в ведении отдаленной от России православной иерархии, ведет речь о единстве и единении церквей православных, как основании, на котором опирается традиционная защита русскими прав восточных христиан православных. Указав на признаки сего единения в истории самого иерусалимского подворья в Москве, в искании пособий от России со стороны других бедствующих под мусульманским игом патриархий восточных, и в оказании этих пособий Россией, святитель-вития ставит на твердую историческую почву, так называемый, восточный вопрос: «Почудѝмся, – говорит он, – непостижимым, но понятно благопромыслительным о вселенской Церкви судьбам Божиим.

Между тем как на народы древних великих Церквей Востока постепенно налегало иго неверных, и вследствие сего и самые Церкви подвергались затруднениям в управлении, лишались вещественных пособий, уменьшались в числе верующих, то бедствиями, то отторжениями не твердых в вере; а запад омрачался дымом от студенца бездны, отверстого звездою, падшею с небес на землю (Откр.9:1–3), Бог насадил, возрастил, укрепил, расширил Церковь Российскую и, посредством христолюбивой ревности царей наших, соделал ее защитницею православные веры в странах неверных, и в христианском усердии нашего народа отверз для бедствующих Церквей источник утешения и помощи». А в заключение своей беседы дает наставление слушателям из русских о нужде пользоваться милостями к нам Бога, так как мы свободно можем исповедовать свою веру в Бога, «Который соблюдающими дела Его до конца дает власть на языцех» (Откр.2:26), а восточные христиане «подвизаются в скорбях, в теснотах, в лишениях».⁵⁸⁰

Затем в 1853 году, когда, после продолжительных и бесплодных переговоров с Турцией. истощивших миролюбие и терпение императора Всероссийского, уже последовал дипломатический разрыв с Турцией и Россия готовилась стать в грозное положение против уклонявшейся от исполнения её справедливых требований Турции, Филарет, произнося слово в день рождения государя императора 25 июня на текст: и будут царие кормители твои (Ис.49:23), в историческом изъяснении смысла этого текста доходит и до современного себе православного Царя русского, при чем говорит: «слышим от благочестивейшего самодержца нашего во всенародный слух исшедшее слово, которым Он, соединяя миролюбие с твердостью в правде, ограждает права и спокойствие православного христианства на Востоке, и особенно в святых местах святой земли. Неутешительно ли видеть Его здесь на том пути, который пророчество предначертало Царям благочестивым, – на пути царя-охранителя и защитника Сиона Божия? – Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона (Пс.50:20) и видимого, и умозримого. Да постыдятся и возвратятся вспять вси ненавидящий Сиона (Пс.128:5). Державному же защитнику Сиона, Боже, суд Твой цареви даждь (Пс.71:1) и судом правды и мира победу над всякою враждой и ухищрением. Да будет судьбой Его выну святое слово: яко царь уповает на Господа, и милостью Вышнего не подвижится (Пс.20:8). Аминь».⁵⁸¹

Таковы были, как и должны были быть, по началу дела молитвы и благожелапия святителя в качестве истинного сына России. Но в том же качестве он не мог не видеть и всей тяготы предстоявшего дела, особенно потому, что вражда и ухищрение уже тогда явно замечались не в одних только турках, но и в христианских народах, поддерживавших турок-мусульман. По этому-то слово свое на высокоторжественный день коронации того же 1853 года он начинает так: «С благоговейною радостью мы смотрим ныне на венец, который недосягаемо превознесен над нами, но который осеняет всех нас, и которым все мы хватиться можем пред народами. Это венец, который двадцать семь лет почивает на главе благочестивейшего императора нашего Николая Павловича. Радостен сей венец для нас, поскольку он для всех нас есть покров, защита, украшение, слава; но тяжел для Венценосца, потому что это венец избрания и освящения на великие подвиги, а не венец награды и покоя после подвигов. Тяготы огромной России носит благочестивейший самодержец, исполняя закон Христов (Гал.6:2) и закон царский. Какая потребна сила, чтобы поднять и носить, и направлять в движении силы всея России! Праведно по сему, чтобы все силы россиян соединялись, дабы, по возможности, облегчать бремя, носимое самодержцем, чтобы все сердца россиян соединились, дабы искренними молитвами призывать Ему силу от Того, Которым цари царствуют (Притч.8:15): Господи, силою Твоею да возвеселится Царь, и о спасении Твоем да возрадуется зело» (Пс.20:2).⁵⁸²

Далее, когда государь наследник-цесаревич, отправляясь на юг для обозрения войск, назначенных к действию против Турции, заехал по святому обычаю в Москву для поклонения её святыне, то святитель Филарет 24 августа в Успенском соборе счел возможным встретить его лишь следующими словами: «Благоверный государь! Если позволительно нам угадывать значение Твоего путешествия и Твоего здесь ныне присутствия, – думаем, что это по подобию Твоего державного родителя Ты устремляешься орлим полетом, чтобы собственным оком назирать и лично благоустроятъ то, что он вверил твоему попечению. Итак, видеть тебя и в твоем лице и действиях видеть его образ есть для нас сугубая радость. Молим Бога, да будут твои подвиги тебе не тягостны, благоугодны твоему родителю, благотворны России».⁵⁸³

Когда же вскоре после наследник отправился из Петербурга сперва также для обозрения военных лагерей, а за тем в Ольмюц на свидание с императором Австрийским и королем Прусским и сам государь император Николай Павлович, а между тем стала уже известною нота полномочных министров европейских держав, составленная в Вене, и когда государь император также предварительно заехал в Москву на поклонение святыне, то Филарет, пред вступлением его в Успенский собор 2 сентября, встретил его «знаменательными», по признанию современников,⁵⁸⁴ словами: «Время всякой вещи под небесем, говорит премудрый. Православная Церковь всегда имеет тебя своим защитником, но в настоящее время особенно видит тебя в сем подвиге. За её на Востоке святыню, за безопасность и спокойствие единоверных ты восстал с оружием сильного правдою царского слова, и боязливая забота, которую оно распространило в иноплеменных царствах, дает нам знамение, что твое слово будет победоносно над противоборными силами, подобно, как и твое оружие – проникнутые сочувствием твоей мысли, души наши из глубины взывают о тебе к Дающему спасение царем: Господи, силою Твоею да возвеселится царь».⁵⁸⁵ Упоминаемая в начале речи «вещь эта – Турция», объясняют слова святителя Московского его современники,⁵⁸⁶ из чего нельзя не видеть, что и Филарету, как многим москвичам того времени, не чужда была мысль о том, что с началом Крымской войны настали последние времена владычества Турции в Константинополе. И подкрепление такой мысли святитель Московский мог находить в тогдашнем настроении духа государя императора, о котором он от 4 сентября того же 1853 года писал к наместнику лавры Антонию: «Государь император в добром здравии и приятном расположения духа. Неприметно, чтобы политические обстоятельства беспокоили его».⁵⁸⁷

Когда война была уже объявлена, то Филарет распорядился о совершении молебствий по сему случаю во всей подведомой ему епархии и о том писал от 30 октября к Антонию же следующее: «Молебствие о помощи Господней во брани будет. Указ о сем должен быть к вам послан ныне. Подлинно это может быть брань библейская, брань народа Божия с язычниками, только, если бы менее заразились языческими обычаями запада! Господи, прости нас, и защити славу Твоего имени пред языками!»⁵⁸⁸ Уже и в последних словах письма святителя звучит нота, не совсем успокоительная. Дальнейшие события скоро дали понять, что до осуществления мечты о занятии русскими Константинополя далеко. «Есть известие, – писал святитель тому же Антонию от 2 ноября, – кажется достойное доверия, что турки в Азии напали на наших, и разбили на голову. Да поможет Господь православному Царю нашему, простив грехи наши и услышав стенания единоверных наших, страждущих от магометан».⁵⁸⁹

Впрочем, от 5 ноября он поспешил известить его, что «весть о победе в Азии оказалась не так хороша, как явилась в начале, если весть была не о другом деле; ибо дело приписывали Барятинскому. Теперь кажется вернее весть, что на Дунае наш отряд разбил турок втрое многочисленнейших».⁵⁹⁰ А от 10 ноября ему же опять писал: «Правда, что неприятна первая весть войны. Говорят, генерал Ермолов давно представлял, что этой крепостце, которую теперь разрушили турки, не следовало существовать. Жаль, что я такое великое имя положено на вещь, теперь попираемую неверными. Не нравится мне и то, что в первом донесении о начатии войны князь Воронцов сравнивает ее с войною 1812 года».⁵⁹¹

Правда, в то время еще рано было проводить такое сравнение, однако, горизонт событий становился все более и более мрачным и война все более и более стала подходить под это сравнение. Уже от 13 ноября все того же 1853 года Филарет писал князю С. М. Голицыну: «время подлинно сурово смотрит. Длится неизвестность в такое время, которое чревато событиями. Мелькающие приятные сведения оказываются по времени менее приятными, нежели в начале. Болезнь князя Воронцова, начальника важного края, теперь очень не ко времени. Сегодня видел я письмо Стурдзы⁵⁹² из Одессы; он пишет, что единоверцы наши за границею претерпевают неслыханные жестокости. Потребна прилежная молитва и покаяние, да не по грехом нашим воздаст нам Господь».⁵⁹³

Ибо теперь все более и более становилось явным враждебное по отношению к России настроение Англия и Франции, увлекшее вскоре и другие державы, и англо-французский флот уже стоял в виду Константинополя. Согласно тому, святитель Московский беседу свою в день восшествия на престол государя императора, произнесенную 20 ноября того же 1853 года в Чудове монастыре, начал следующими не менее прежнего знаменательными словами: «Ныне миллионы народа и народов простирают мысленные взоры к престольному граду святого Петра, и возводят оные на небо, и гласом верности, любви и надежды взывают: да живет царь! И, кажется, время бы уже, после многолетных и многотрудных подвигов царя нашего, для блага России, для облегчения жребия единоверных народов, для поддержания законных союзных правительств, для утишения бурь Европы, в награду сих подвигов, время бы уже, да живет царь наш, и царство его в ненарушимом мире, на сохранение или восстановление которого он всегда и подвизался, и желание которого и в настоящее лето положил на весы с причинами к брани.

Но бескорыстному миротворцу других не уступают мира. Народ нехристианский, который всегда был бичом для христиан, и вместе бичом для самого себя, по своему невежеству, соединенному с неустройством управления, которого владычество над христианским наследием некогда вся христианская Европа хотела разрушить, но не могла,⁵⁹⁴ а, теперь может, но не хочет, народ, который был уже побежден царем нашим, потом принял от него мир,⁵⁹⁵ и спасен им от гибельного междоусобия, угрожавшего столице и престолу,⁵⁹⁶ – от которого и теперь царь наш не требует ничего более, как только совершенного исполнения прежних союзных договоров, этот народ, не вняв даже примирительному слову других держав,⁵⁹⁷ упорно вызывает Россию на новые подвиги брани; а между тем испытывает свою силу над безоружными христианами своих собственных областей. Защитниче наш, виждь Боже, и призри на лице помазанника Твоего (Пс.83:10). Се врази Твои возшумеша, и ненавидящии Тя воздвигоша главу. На люди Твоя лукавноваша волею, и совещаша на святые Твоя (Пс.82:3–4). Да обрящется рука Твоя всем врагом Твоим, десница Твоя да обрящет вся ненавидящие Тебе (Пс.20:9). Помози нам, Боже Спасе наш, славы ради имени Твоего (Пс.78:9). Вы слышите, что я говорю о настоящем положении дел словами древнего народа Божия. Счастливо это для нас, что самые обстоятельства поставляют нас в положение народа Божия против врагов Божиих. Враги наши суть враги креста Христова. Следственно, мы можем просить от Бога защиты и победы не только для себя, но и для славы имени Христова. Помози нам, Боже Спасе наше, славы ради имене Твоего. Надобно только, чтобы мы, приступая с сею молитвою к Богу, представлялись Ему в чертах истинного народа Божия, которые суть: чистая вера в Бога, крепкая надежда на Бога; нелицемерная любовь к Богу и ближнему; верность заповедям Божиим; преданность власти, сущей от Бога; любовь к православному отечеству, возведенная до степени, указанной Христовым словом: больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин.15:13).

И далее, подобно как в одном из недавно приведенных писем к Антонию, обстоятельнее раскрыв эти черты народа Божия новозаветного в сравнении с ветхозаветным, делает наставление о соблюдении этих черт и, в случае отступления от них, о покаянии, дабы, подобно ветхозаветному Израилю, сделаться достойными победы над врагами креста Христова.⁵⁹⁸ С этими мыслями святитель Московский и далее как следил за ходом войны, так и говорил с церковной кафедры по требованию времени и обстоятельств. Так, после радостных известий о победах русских на суше и море, он от 9 декабря писал Антонию: «жаль, конечно, что военачальники в самонадеянии думают найти силу, а не в надежде на Бога. Думают, что дерзость слова принадлежит храбрости. Не так думают добрые воины. Замечено, что Веллингтон⁵⁹⁹ в донесениях о победах никогда не говорил о славе, но о исполнены долга. Мне сказывали, что Нахимов, выходя искать турецкого флота, как скоро выступил в открытое море, поднял молитвенный флаг, и на всех кораблях было молебствие, потом он отдал пароль всему флоту: Бог и слава, хотя, и славу не забыл; но слава Богу, что воспомянул Бога; и вот ему дано истребить турецкий флот. Примечательно, что когда от взрываемых турецких судов горящий материал падал на город, и зажигал его, и, следственно, уже не искусство производило пожар, горел все турецкий город, а христианская часть осталась цела».⁶⁰⁰

И к нему же от 14 декабря: «один русский, приехавший из Парижа, рассказывал мне о живущем там одном престарелом греке, который прежде был консулом русским в турецких владениях, но во времена несогласий сильно действуя на христианское народонаселение в пользу русских, принужден был после оставить службу и живет пенсией, назначенною от императора Александра. Этот человек в первые месяцы нынешнего года сказал нашему священнику в Париже, что настает время судьбы для Константинополя; что туда послан будет русский вельможа, и выедет оттуда с русским посольством. Когда князь Меншиков выехал из Константинополя, этот предсказатель опять пришел к священнику и сказал: видите, сбылось, что я вам сказал; теперь все будут говорить о мире; но будет жесточайшая война, что видим и слышим доныне, то не противоречит сему предсказанию.⁶⁰¹ Господу помолимся о Государе нашем и о России».⁶⁰²

От 2 января следующего 1854 года: «говорят, есть ноты Англии и Франции, объявляющие намерение ввести их флоты в Черное море для защиты турецких портов. Теперь время пожертвованиям. Господи, спаси Царя, и услыши ны, в онъже аще день призовем Тя».⁶⁰³ В том же письме святитель Московский просил Антония поскорее прислать в Москву к нему икону преподобного Сергия, предварительно освятив ее на мощах преподобного. Эта икона нужна была святителю для благословения ею выступавшей в поход 16 пехотной дивизии стоявшего в Москве корпуса. Пред выступлением её в поход на театр войны, имевшим быть между 15 и 18 января, начальник корпуса просил Филарета, кроме благословения иконою, еще совершить литургию и молебствие напутственное.

Но святитель Московский, совершив то и другое 16 января, по окончании напутственного молебствия в экзерциргаузе,⁶⁰⁴ произнес еще и речь к воинам, следующего содержания: «Дети Царя и Отца и Матери Россия, братия воины! На подвиг призывают вас Царь, Отечество и Христианство и сопровождает вас молитва Церкви и Отечества. Враг побежденный при Екатерине Второй, побежденный при Александре Первом, побежденный при Николае Первом, вновь вызывает Россию на брань, и ваши собратия уже возобновили над ним привычку побеждать на суше и море. Если по судьбам Божиим и вам должно будет стать против лица врага, вы будете помышлять, что сражаетесь за благочестивейшего царя, за любезное Отечество, за святую Церковь против нехристиан, против гонителей христианства против утесняющих народы нам единоверные и частью соплеменные, против оскорбителей святыни поклоняемых мест Рождества, Страдания и Воскресения Христова. Если, когда, то наипаче при сих условиях, – благословение и слава побеждающим, благословение и блаженство приносящим в жертву жизнь свою с верою в Бога, с любовью к Царю и Отечеству! Сказано в Писании о древних подвижниках за Отечество: верою победиша царствия (Евр.11:33). Верою победоносны будете и вы. Для сего и напутствуем вас молитвою и знамениями веры. Древний крепкий молитвенник за Россию, преподобный Отец наш Сергий благословил некогда победоносную брань против утеснителей России. Его образ ходил при полках наших при царе Алексее, при Петре Первом и наконец при Александре Первом во время великой брани против дванадесяти народов. Образ преподобного Сергия да сопутствует и вам как знамение споспешествующих, охраняющих, сильных пред Богом молитв его за вас. Возьмите также и имейте с собою военное и победоносное слово Царя и пророка Давида: о Бозе спасение и слава» (Пс.61:8)⁶⁰⁵

Эта речь духовного вождя весьма воодушевила воинов и сильно подняла их религиозно-нравственное настроение. «Иконою, – писал Филарет Антонию от 22 января, – воины, кажется, довольны. Когда я обходил ряды, кропя святою водою, и икону несли передо мною: офицеры выбегали из ряда, целовали икону, и приближали голову к воде. Начальник благодарил, что древняя. О замене её для вас прилагаю при сем предписание Собору».⁶⁰⁶

В то же время святитель Московский не словом только или молитвою выражал свое сочувствие делу отечественному, но и пожертвованиями на нужды военные. Однако, эти пожертвования пока были отклонены Государем, как не нужные еще, о чем и сообщил Филарету граф Протасов, спрошенный о том от Филарета конфиденциально.⁶⁰⁷ Равно также и иными способами содействовал святитель тому же делу, каковы: посылка врача-монаха от Лавры, распоряжение о вещественных пособиях (корпия от Лавры для раненых, распоряжение к пособиям на устройство артиллерийских повозок и т.д.⁶⁰⁸

А между тем ход дела на самом театре войны становился все затруднительнее и затруднительнее для русских и все более и более преграждались пути к миру, которого как всегда, так и теперь стол искренно желал наш государь император. «Мир все не дается нам, – писал Филарет к Антонию от 28 января, – а война все злее смотрит. Одна Голландия⁶⁰⁹ сказала, что она остается в прежнем союзе со всеми. Прочие почти все государства пересылаются тайными посольствами, как будто заговор составляют. О входе⁶¹⁰ в Черное моря сказали нам на словах, как будто о ничтожном деле, и английские журналы гневаются, зачем русский царь требует о сем объяснения. В одном собрании в Лондоне положили поднести похвальный адрес султану. Между прочим, оратор сказал: война всякая бывает с несправедливостями, но пред мирным обществом мы правы тем, что долго старались о мире. Это почти признание, что Англия входит в войну несправедливо. И будто несправедливая война перестает быть несправедливою от того, что долго толковали о мире».⁶¹¹

В согласии с тем и в заключение проповеди своей на день святителя Алексия, сказанной в Чудове монастыре 12 февраля того же 1854 года, святитель Филарет, говоря в ней о подражании таким наставникам, как святитель Алексий, не преминул напомнить своим слушателям: «если, братия, вы расположены в сии минуты внять некоему особенному наставлению: будьте внимательны не к тому, что придумали бы мы для вас, но к тому, что говорит нам настоящее время. На дальнем небе собралась туча, и уже слышан был гром. Слава Господу сил! Гром победы неоднократно поразил врагов наших. Но для приобретения победы пролита и родная нам кровь. Братия наши стоят с оружием против врага, в ежечасном ожидании возобновления брани. Отец отечества бодрствует в сугубом подвиге, попечения о сохранении мира, и попечения о предусмотрительном приготовлении к брани. Благовременно ли теперь, если только благовременно когда-нибудь, детям отечества, чадам Церкви, детски, неудержимо предаваться суете, чувственным удовольствиям, обаянию зрелищ, оскорбительных то для благочестивого, то для нравственного чувства? Не время ли мыслить основательнее, поступать степеннее? Не надобно ли теперь особенно отвращать очи наши от суеты, возводить очи наши к Живущему на небесах, и искать животворящих взоров Его благоволения и милости? Попросите на сие ответа у вашего рассудка, у вашей совести, у вашего благочестивого чувства и последуйте, уже не совету постороннего наставника, но совету вашего рассудка, вашей совести, вашего благочестивого чувства. Аминь».⁶¹²

Затем по-прежнему и в прежнем духе следя за событиями войны или брани, святитель Филарет от 19 февраля пишет наместнику Антонию: «В Петербурге говорят, и в Москве пересказывают, что Государю во сне или в видении представился старец в иноческой, но белой одежде и спросил: для чего война? и по ответе: на защиту христиан, благословил его крестом». И потом прибавляет: «лицо брани становится все суровее. Господи сил с нами буди!»⁶¹³ И за тем от 22 марта: «есть весть, что мы перешли через Дунай, не без труда взяли крепость, потом от нас бегут. Но к чему сие ведет? Господу помолимся».⁶¹⁴

А между тем от 5 апреля, с театра военных действий, именно из Одессы другой святитель русский знаменитый вития Иннокентий Херсонский писал к архиепископу Рязанскому Гавриилу (Городкову) следующее: «не оставьте, Владыко святый, и нас вашими святыми молитвами, кои и всегда благопотребны для нас, но особенно теперь, когда враги России, обышедше обыдоша град наш, яко пчелы сот, и нам предлежит противляться им именем Господним. Чуден этот Восточный вопрос, в коем Запад, к стыду своему, принял также несчастное участие. Какая-то невидимая рука видимо путала его с самого начала и довела, вопреки усилий и надежд человеческих, до нынешнего кровавого положения. Между тем это положение, в существе дела, есть наилучшее: ибо из него только выйдет свобода христиан восточных и прочный мир, как уже и видимо выходит первая, хотя, еще не от нас. Море наше по временам покрывается крейсерами враждебными; вероятно, явится скоро и целая фаланга неприятельских судов, но опасности большой, кроме бомбардировки набережных улиц, не предвидится. Войска у нас, слава Богу, не мало, и оно все воодушевлено чрезвычайно. Великие слова: «за гроб Господень, за веру православную!» Каждый готов на смерть, в ожидании венца мученического. Переход за Дунай совершился очень хорошо, турки пришли в страх, и начали бросать даже крепости. С прибытием героя Варшавского⁶¹⁵ ожидают новых движений и побед. Это нужно до прибытия западных головорезов».⁶¹⁶

Очевидно, святитель Херсонский, обладавший более живым воображением и соответственным сему характером, смотрел на события того времени более светлым, полным надежд взором, нежели святитель Московский, холодным рассудком проверявший и взвешивавший мечты воображения и потому глубже презиравший в даль будущего, подлинно далеко не светлую, хотя, и также возлагал надежду на милость Божию в будущем. В этом-то смысле, имея в виду упоминаемую в приведенном письме святителя Иннокентия бомбардировку Одессы и другие события войны, святитель Филарет и при встрече великих княгинь: Цесаревны Марии Александровны, Александры Иосифовны и Марии Николаевны в Сергиевой Лавре, 13 мая того же 1854 года, говорит к ним речь, касавшуюся больного места Отечества. Вот эта речь: «Благоверные Государыни! При утешении Вашего лицезрения, чрез которое чувствуем себя ближе и к Царю-Отцу, особенным образом утешает нас то, что мысль, которая привела Вас в сию область древней святыни, есть мысль молитвенная. Так одна мысль одушевляет и Царя, и Дом Его, и Царство Его. Призываемые на защиту Отечества молитвою укрепляют свое оружие и свой подвить; и те, которым суждено быть безоружными, молитвою вооружаются и присоединяются к общему подвигу. А враги наши, покушаясь разрушить мирный город, с тем вместе покушались разрушить и молитву в её священнейшее время.⁶¹⁷ Но яростные звуки вражеских оружий не сильны были против кротких гласов молитвы. Благоверные молитвенницы! По предстательству преподобного и богоносного Отца нашего Сергия, да благословит Господь вход Ваш, и Ваш молитвенный подвиг да сотворить благоплодным. Возносящий смиренных, да вознесет во спасение Высоких, пред Ним смиряющихся и на Него уповающих».⁶¹⁸

Настал день рождения государя императора 25 июня (1854 года). Филарет, по его собственным словам, издавна имевший обыкновение в более важные царские дни не только служить литургию, но и говорить проповедь, хотя, в один из императорских дней,⁶¹⁹ естественно избрал этот день нарочито для собрания во едино своих дум по поводу современных событий на политическом горизонте. Он начал свою беседу в этот день (говоренную в Успенском соборе и, конечно, в присутствии избраннейшего Московского Общества) теми словами, которыми в сентябре прошлого 1853 года встретил государя императора: время всякой вещи под небесем, и теперь дает им обстоятельное разъяснение. «По наблюдению и учению царственного Мудреца, – так начинается его беседа, – время всякой вещи под небесем (Еккл.3:1). В подобные нынешнему дни, при обозрении совершившегося года царской жизни благочестивейшего самодержца нашего, нам представлялись по временам разные виды царских подвигов и деяний – то победы, приобретавшие мир, то мир, приобретенный победами, то царские попечения о возвышении благоустройства званий и состояний и правосудия в государстве, то подвиги царской ревности о благе православной Церкви, то дела царского человеколюбия во дни общественных бедствий, то спокойная твердость России во время смут и тревог Европы, то, наконец, сильная и бескорыстная помощь, поданная соседу и союзнику, для поддержания потрясенного престола его.

Дай Бог, чтобы он так христиански был благодарен за сие благодеяние, как христиански оно ему оказано.⁶²⁰ Чему время ныне? И ныне время благодарить Бога за победы на суше и на море, но сии победы еще не завоевывают нам мира, и даже некоторые из них бесстыдными лжеумствованиями обращены в предлог к умножению нам врагов. По сему, ныне время особенно взирать на твердость царя нашего в правде пред возрастающим числом врагов. Изъявив решимость оградить спокойствие православия на востоке, по возможности без нарушения мира, он никому не объявил войны, хотя, и вызывали к тому поступки не только открывающихся врагов, но и мнимых миротворцев. Но когда враги Христианства объявили России войну, наш царь принял ее с упованием на Бога. И когда две христианские державы, которых ничем не обидела Россия, и которые в посторонней для них распре признавали Россию правою, сверх ожидания, объявили ей войну, наш царь не колебался принять и сию войну с упованием на Бога. Мысль о подвиге за правду он поставил выше мысли о возрастающем числе врагов. Братия христиане! – взывает теперь вития к слушателям. – Братия россияне! При единодушии народа с царем, которое так очевидно во всех званиях и состояниях, от средоточия до пределов России, ныне особенно время всем нам укрепляться в духе, молитвою к Богу, благоугождением Богу, упованием на Бога, как советует и учит многоборимый некогда, и многопобедный Царь Израилев, мужайтеся, и да крепится сердце ваше, вси уповающие на Господа (Пс.30:25). Или некоторые думают, что мужество есть такая из добродетелей, которую надлежит отдать на долю военачальников и воинов? Не то думает пророк. Он не говорит: мужайтесь все военачальники и воины; но говорит: мужайтеся вси уповающие на Господа. Упование на Господа есть обязанность в добродетель и воинствующих и не воинствующих, следственно, и мужество есть обязанность и добродетель не только воинствующих, но и не воинствующих. Мужество воинствующего – идти бестрепетно против врага, не терять присутствия духа при виде опасности, не колебаться в исполнении повелений вождя и тогда, когда они кажутся очень трудными к исполнению, идти, когда нужно, и в малом числе против многих, с мыслью Маккавея, что несть разнствия пред Богом небесным спасти во многих или в малых (1Мак.3:18), взирать на смерть за веру, царя и отечество, как на венец жизни. Мужество воинствующего и не воинствующего христианина – стоять твердо, по апостолу, во всеоружии Божием, в препоясании истины, в броне правды, со щитом веры, под шлемом упования спасения, с мечем духовным, иже есть глагол Божий, в обучении готовности действовать к миру и спасенью и других, не позволять себе ослабевать в отражении стрел диавола, козней и прелестей мира, возмущений плоти против духа, не колебаться при встрече с страданием и смертью на пути веры и правды, как не колебались мученики, не малодушествовать при опасении лишения временного благосостояния, и при самом лишении сохранить благодушия, чтобы благословить Бога, как Иов; во времена, трудные для целого общества, забывать собственные личные трудности, чтобы ободрять и подкреплять друг друга, и тем увеличивать общую силу к перенесенью и облегчению общественных трудностей. Если сверх общего наставления пророка: мужайтесь вси, желаем иметь наставление о мужестве, ближе относящееся к обстоятельствам настоящего времени, мы найдем о сем в Евангелии наставление выше пророческого. Христос Спаситель, между прочими предречениями о судьбе ветхого Иерусалима и новой Своей Церкви, указует Своим последователям на будущие брани, и заповедует им быть мужественными. Услышати имате брани и слышания бранем, зрите, не ужасайтесь (Мф.24:6).

Господь дает и причину, почему при виде угрожающих событий мы не должны быть боязливы, а должны быть мужественны. Зрите, говорит, не ужасайтесь, подобает бо всем сим быти.... Если бы события происходили случайно: то как рассудком нельзя поставить предел угрожающему случаю, так нельзя было бы поставить предел страху. Но когда знаем, что события происходят, не как случится, что жребий человеков и человеческих обществ не предан неограниченно произволу и страстям человеческим, когда помышляем, что все явления на зрелище мира, не только благоприятные, но и могущие потревожить и устранить, каковы – брани и слышания бранем, бывают, как подобаете быти, по предусмотрению Божию, под невидимым управлением Промысла Божия, в направлении к благим целям Божественного мироправления, – тогда, хотя бы, все народы мира восстали, чтобы устрашить нас, этот страх, если уповаем на Бога, может быть так мал, как малы пред Богом все народы, а они, по слову пророка, аки капля от кади, и яко претяжение веса вменишася (Ис40:15).

Как бы ни велика была сила неправды, она не может разрушить истинного блага верующих и уповающих на Бога, блага внутреннего и вечного, и благосостояние внешнее и временное может поколебать не более, как сколько попустит Бог, а Он попускает, растворяя Свой суд милосердием, защищая правых, и побуждая к исправлению согрешивших, дабы потом исчерпанную ими меру скорбей и лишений наполнить утешением и воздаянием. Итак, храни веру, правду, упование на Бога, и не будь боязлив, вверяя себя Божию Провидению. Так должно понимать и исполнять слово Христово: зрите, не ужасайтеся: подобает бо всем сим быти».

Далее вития решает возражение каким образом подобаете быти и таким событиям, как брани, слышания браней, бедствия, страдания даже лучших людей? Решает он это возражение путем исторических примеров из Ветхого Завета и из истории христианского мученичества; а за тем в заключение своей беседы естественно призывает к доверчивости Промыслу и упованию на Бога, но под условием молитвы, удаления от грехов и хождения по заповедям Божиим.⁶²¹ Эта глубоко-обдуманная беседа святителя Московского должна была произвести сильное и глубокое впечатление не только в Москве, по и за пределами московской епархии.

И так как от предупредительности Филарета с своими пожертвованиями на дело отечественное еще оставалась некоторая тень неудовольствия на него у государя императора, то для святителя Московского вдвойне было приятно, вскоре после произнесения означенной беседы, получить исходатайствованное ему известным вельможей того времени, другом и покровителем Филарета, князем С. М. Голицыным «милостивое слово благочестивейшего государя императора»,⁶²² у которого в Петербурге побывал князь в конце июня и в начале июля вернулся в Москву. После такого облегчения души святитель с большею осторожностью, но в то же время, как истинный сын отечества, и с большею ревностью стал относиться к событиям отечественной войны, «забывая собственные личные трудности в эти времена, трудные для целого общества, дабы ободрять и подкреплять других и тем увеличивать общую силу к перенесенью и облегчению общественных трудностей».

Так, следя за ходом военных событий. он между прочим, писал следующее наместнику Лавры Антонию от 29 июля того же 1854 года: «вы, вероятно, слышали об опасности, которой подвергался великий князь Константин Николаевич на море, испытывая новое небольшое судно в ветер. Сперва сказали, что он получил даже болезнь, но потом сказывали мне, что он, не потеряв присутствия духа в опасности, быв принят из воды на судно, занялся сам греблею, и тем восстановил естественную теплоту тела и силу, и предохранил себя от болезни. Я поздравил его с избежанием от опасности».⁶²³ На это поздравление потом в августе получен был от великого князя святителем и ответ.⁶²⁴ Затем от 21 августа святитель пишет тому же Антонию: «генерал Михайло Иванович Чеодаев вновь благодарит⁶²⁵ преподобного Сергия за воинов, которые получили от него кресты. В сражении под начальством князя Бебутова сей отряд дважды был отбит многочисленнейшим неприятелем, но не потерял духа, напал вновь, и разбил врагов, и отнял пушки, потеряв только 50 человек убитыми, но не мало имев раненых».⁶²⁶

С конца августа началась высадка неприятельских войск у Евпатории, а 1 сентября, как мы говорили выше, началась и осада Севастополя. В виду этого нового обстоятельства Филарет писал Антонию же от 15 сентября: «Помолитесь о бранях воинствующих в Крыме».⁶²⁷ В виду того же обстоятельства к действующей в Крыме армии в последней половине сентября отправились великие князья Николай и Михаил Николаевичи. 29 сентября в Москве в Чудове монастыре они встречены были следующею речью святителя Московского: «Благоверные Государи! Слышим, что любовь к отечеству влечет Вас туда, где может предстоять сильный подвиг на защиту отечества, и, что августейший родитель благословил сие желание Ваше. Так все сынове Царя нашего, каждый на своем поприще. по своей мере дают сынам России пример деятельной любви к отечеству и ревности к подвигам. И Россия благословит Вашу ревность. Господь сил с Вами. Ангелом своим да заповедает Он сохранить Вас во всех путях Ваших. Да ополчится ангел Господень окрест боящихся Его на спасение, победу и славу!».⁶²⁸

Ужасающее число жертв кровопролитной войны Крымской требовало усиленного попечения о раненых. Сама Государыня Императрица и великие княгини взялись за высшее руководство этим делом милосердия и одна из великих княгинь уже в конце октября выразила желание послать в Крым для сей цели на свое иждивение сорок сиделок, и чрез это таким образом выражая свое участие к войне, в которой участвовали все другие члены августейшей фамилии. При этом святителю Филарету предлагаемо было оказать свое содействие распоряжением о вызове желающих посвятить себя такому делу из женских монастырей его епархии. Святитель, конечно, с готовностью сделал нужное к тому распоряжение. Но в тоже время некоторые высказывали ему и мысли о том, «будет ли сие благонадежно, и не будет ли искушений, когда они не приготовлены религиозными и нравственными внушениями, и едва ли будут ограждены нравственным надзором и руководством».⁶²⁹ По долгом размышлении, святитель сам решил «приготовить» означенных сиделок «религиозными и нравственными внушениями» и для сего воспользовался случаем отправления на служение раненым и больным воинам действующей армии партии сердобольных вдов из императорского вдовьего дома. В этом смысле от 16 ноября он писал наместнику Антонию: «Празднуйте, отец наместник с братиею, радостно духовно.⁶³⁰ А мне, если будет угодно Богу, надобно завтра беседовать с сердобольными, идущими пещись о раненых».⁶³¹

И действительно, 17 ноября в Мариинской церкви вдовьего дома, святитель обратился к сердобольным вдовам с следующею беседою, которая, конечно, во всех отношениях полезна была и сиделкам не вдовам: «к вам слово Церкви, сестры христианского сердоболия о болящих, которые царским человеколюбием призываетесь ныне к особенному подвигу христианского попечения о болящих от ран, полученных на брани за веру, царя и отечество. Подвиг, сколь необыкновенный для вас и трудный, столь же благословенный и способный возбудить неослабевающее усердие. Война – страшное дело для тех, которые предпринимают ее без нужды, без правды, с жаждою корысти или преобладания, превратившеюся в жажду крови. На них лежит тяжкая ответственность за кров и бедствия своих и чужих. Но война – священное дело для тех, которые принимают ее по необходимости, в защиту правды, веры, отечества. Подвизающийся в сей брани оружием совершает подвиг веры и правды, который христианские мученики совершали исповеданием веры и правды, страданием и смертью за сие исповедание; и, приемля раны, и полагая живот свой в сей брани, он идет в след мучеников к нетленному венцу. Кто начал нынешнюю войну? Народ неверный, который не знает правды, который живет угнетением христиан и христианства. Кто еще против нас? Два народа, которые признали нас правыми в споре, и потом присоединились к нашим врагам, – два народа христианские, которые соединились с врагами христианства, и приняли участие в угнетении православных христиан. Против таких врагов идет наш воин, по мановению благочестивейшего царя, сильным, но миролюбивым словом защищавшего единоверных востока, не начавшего, но в уповании на Бога, принявшего нанесенную неправедно войну. Итак, рассуждайте, к кому относиться будет служение, в которое вы призываетесь. Не почли ли бы вы особенным для себя благословением провидения Божия, если бы вам дано было послужить мученику к облегчению его страданий? Подобное благословение ожидает вас в верном исполнении служения, вам предлежащего. Рана верного воина, которую вы облегчаете обязанием и врачевством, светит доблестью теперь, и будет сиять в вечности. Если при попечении вашем он возвратится с пути смерти, вы заслужите благодарность не только его, но и отечества, которому возвращаете драгоценного сына. Если же суждено ему окончить земной путь, и прейти в отечество небесное, вы будете иметь на небесах благодарного вам, и призывающего на вас благословение Отца небесного. Так размышляя, вы можете с благоговением смотреть на предмет вашего подвига, и тем умерять скорбь и страх, естественно производимые зрелищем страданий».

Как этот страх, так и страх от близости войны и звука оружии вития внушает побеждать мыслью о таких достоподражаемых примерах мужества и в женщинах, какие представляет история в Девворе, Юдифи и Анастасии Узозрешительнице. Но вместе с тем он внушает также наблюдать и в продолжении подвига постоянно благочестивую мысль, доброе намерение, не лицемерную верность в подвиге, чистоту деятельности, молитву и нелицеприятность попечения о больных и раненых.⁶³²

Так напутствовав сердобольных вдов по приобщении их святых Таин, святитель благословил их, сказав: «Идите в мире, Господь с вами».⁶³³ И они, отправившись на театр военных действий, где жестокая война продолжалась с переменным счастьем. Гибло много русских от подавляющего перевеса численности неприятелей, но еще более того гибло неприятелей как от русских ядер, пуль и штыков, так и от холеры. Севастополь пока стоял непоколебимо, а Одессу неприятели оставили. «Английский парламент, – писал из Одессы от 21 декабря 1854 года Иннокентий Херсонский, – кричит, почему не разорена Одесса? Но кричать легко, а сделать не очень-то удобно. Для этого надобно потерять им теперь полфлота, и то уже избитого и бурею и ядрами».⁶³⁴ Тем не менее и русским было весьма плохо от неприятелей. «Да сбудется слово ваше, писал от 29 ноября того же года А. Н. Муравьеву по-прежнему зорко следивший за событиями войны и прежним взглядом смотревший на них святитель Московский, что бы только православие могло восторжествовать близ купели святого Владимира.⁶³⁵ Но долго продолжается крещение кровью. Слышим, что подвизающиеся взывают к Господу сил, за сие слава Богу, но слышится и то, что долженствующие подавать в сем пример другим не всегда подают его. Господь да вразумит их, что верна надежда на Него, а не на себя».⁶³⁶

В последних словах письма святитель имеет в виду то обстоятельство, о котором он сам же еще 10 ноября писал наместнику Антонию: «слово о Боге послали в Севастополь государь император и Государыня Императрица. Он сказал воинам, что Господь воздает им за подвиги. Она послала икону. Последнее сделано едва ли не в следствие того, что преосвященный Иннокентий ехал, говорят, в Севастополь с чудотворною иконою, но князь Меншиков отклонил его прибытие в Севастополь. Мы живем в удивительном смешении мыслей и дел. Мне пересказали сказанное одною значительною особою, что князь Меншиков не расположен к преосвященному Иннокентию, считая его вольномыслящим, тогда как менее невероятно было бы, если бы такое мнение имел преосвященный о князе. Простите меня. Господу помолимся».⁶³⁷

В этом же смысле сказаны были Филаретом и некоторые части беседы его в день святителя Николая Чудотворца и тезоименитства государя императора 6 декабря того же 1854 года в Чудове монастыре. Святитель начинает эту беседу такими словами: «Какие полные собрания в церквах собирает ныне святитель и чудотворец Николай! В особенности это потому, что за соименного ему благочестивейшего Царя нашего стремятся принести молитву верноподданные, но и вообще наш православный народ являет много усердия к святителю Николаю, и любит чтить его память». И затем указав на некоторые черты из жизни святителя Николая, особенно досточтимые и привлекающие христиан вообще и преимущественно россиян к тому, чтобы давать имена Николая новорожденным, примером чего служит между прочим, и имя императора, конечно с тем, чтобы иметь в святителе невидимого предстателя за носящего его имя, вития, в заключение своей беседы, обращается к святителю Николаю с такою молитвою: «Предстательствуй, купно и с другими святыми, пред Царем царствующих за тезоименитого тебя Царя и за чтущее тебя царство. Враги, от неверия, нестроения и жестокости которых в развалинах лежит твой мирликийский гроб и град, и только ли? – от которых страждут и святые места Христовы, – восстали против нас, и, что не меньше удивительно, как прискорбно, нашли себе неестественное подкрепление в сынах запада, которые воздвигли бурю разрушительных страстей, покушаясь ослабить мирный свет православного востока. Господь сил не оставит нас. Он защитил от сильных нападений врагов и неукрепленный град, и почти безоружную обитель. Он вооружил против врагов наших болезни и бури. Он дает нашему воинству непоколебимую твердость и силу против сильнейших. И ныне, Отче, якоже некогда Моисей от горы, или и паче Моисея, от небесе к Живущему превыше небес, воздвигни твои молитвенные неизнемогающие руце, да преодолен будет Амалик, неправедно нападший на не враждующего Израиля, и да возвратится Израиль победоносно в мир и тишину, из которых и не желал исходить».

А наконец все же делает следующее обращение к слушателям: «Братия! По человеколюбию небесному, сильнейшему земного, призываемый нами в помощь святитель не презрит нас. Но мнится мне, что он, подобно как некогда избавленным им от опасности мореплавателям, глаголет и нам: О чада! сердца, ваша и помышления на благоугождение Богу исправите. Аминь».⁶³⁸

Не смотря на верность и меткость высказанных здесь мыслей и взглядов, святитель Московский, не доверяя себе и боясь перетолкования его слов, пишет духовнику своему, наместнику лавры Антонию, от 7 декабря следующее: «мне хотелось послать вам, что говорил я вчера в церкви, чтобы услышать, не представятся ли возражения. Ибо я иногда как-то невольно попадаю на вопросы, на которые некоторый ответ кажется нужным по времени, но на которые требуется ответ осмотрительный; а я обыкновенно по необходимости пишу и говорю на скоро. Но рукописи потребовали, и я отдал ее. Если напечатается, и прочитаете, и что заметите, прошу сказать мне».⁶³⁹ Действительно беседа Филарета была напечатана в первом же ближайшем номере Московских Ведомостей (именно в № 147 от 9 декабря), а затем и в 1-й книжке Творений святых отцов за 1855 год и как не представившая сомнения ни для отца Антония, ни для кого другого из обыкновенных цензоров проповедей Филарета, была потом напечатана и в 3-й части собрания слов и речей Филарета издания 1861 года.

Надобно заметить, что после отъезда великих князей к действующей армии, состоявшегося, как мы помним, в конце сентября, сильно заболела Государыня Императрица, и привязанные к Августейшей Матери горячею сыновнею любовью, великие князья решились вернуться в Петербург из Севастополя, при чем проезжали чрез Москву в половине декабря. Филарет, однако, совершенно не щадивший своего хилого здоровья для службы церкви и отечеству, по случаю приключившейся ему сильной болезни, не мог встречать их лично, а поручил встречу викарию своему.⁶⁴⁰ Впрочем, услышав от них чрез других лиц некоторые вести о положении дел на юге, поспешил сообщить эти вести Антонию в таком виде: «слышал я, что и они, как другие, находят укрепления неприятелей также трудными ко взятию, как Севастопольские, и что сила неприятелей едва ли уже не больше нашей. Един Бог наша надежда. Воины наши одушевлены добрым духом». И затем в том же письме (от 18 декабря) и к тому же лицу, по поводу только что изданного тогда (от 14 декабря) нового манифеста о войне, последствием которого и было народное ополчение 1855 года, Филарет пишет: «Слава Богу, что в новом манифесте есть воззвание к Богу. А может быть лучше было бы, если бы мы яснее исповедали, что не раз найдены были мало готовыми для отражения врагов, и только заступление Господне спасло нас. Говорят, что в сражении при Альме силы наши были так не уравнительны с неприятельскими, что, если бы они сие знали, могли бы тотчас броситься на Севастополь с большею надеждою. Господь сокрыл от них сие».⁶⁴¹

Так закончился 1854 год. Еще более скорбей принес с собою новый 1855 год. Резня под Севастополем продолжалась с прежнею жестокостью, и великие князья Николай и Михаил Николаевичи, после того как здоровье их Августейшей Матери поправилось, снова отправились к действующей армии и снова, проезжая чрез Москву, встречены были (3 января) от святителя Московского, не смотря на болезненное состояние последнего, в Чудовом монастыре речью, следующего содержания: «Благоверные Государи! В первом путешествии вашем на подвиг за отечество, мы сопровождали вас общею молитвою, да ополчится ангел Господень окрест вас на спасение, победу и славу. Ныне с молитвою соединяем благодарение о вас Богу. Вы разделили с неутомимыми защитниками отечества трудности и опасности; явили опыты неустрашимого мужества, заслужили почесть избранных подвижников брани, а стрелы врагов пролетели мимо вас. Когда забота о здравии Августейшей Родительницы внезапно позвала вас к ней, и отторгла от подвига за отечество, мы готовы были сказать: довольно и сего подвига, да не умножаются еще бесчисленные заботы Августейшего Родителя Вашего новою заботою о вас. Но видим, что ревность к подвигам за отечество движет души ваши не менее сильно, как и любовь к родителям. И паки благословит отечество сию ревность. Еще поощрится мужество защитников отечества вашим с ними сподвижничеством. Еще молится, и будет молиться Церковь, да падет пред вами тысяча и тма сопротивных, и да сокрушится нога неправды, дерзнувшая наступить на предел России».⁶⁴²

К глубокому сожалению, до полного сокрушения ноги неправды было еще очень, очень далеко. Наоборот, эта нога все более и более дерзновенно и твердо наступала на предел России, пользуясь всеми способами, чтобы как можно более раздавить русских. «Некоторые благословно говорят, – читаем в письме святителя Филарета к наместнику Антонию от 23 января 1855 года, – что человек мало делает одним собою, но более или вышнею помощью, или вмешательством преисподним. Изобретать орудия, усиливающие убийство и гибель, или без нужды угождающие нетерпеливости и ненасытной корысти человеческой, – конечно, не ангелы помогали. Думают ли это нынешние ежедневные изобретатели зол?»⁶⁴³

Убитых и раненых было так много, что тех и других нередко в один, а то и два дня не успевали унести или увезти с поля сражения. Подлинно «как труден подвиг воинов – страдать от раны и не один день ждать помощи! – взывал святитель Московский в письме от 31 января и присовокуплял к сему, – Господи! даруй им мученическую крепость духа, и мученические венцы».⁶⁴⁴

В виду большой потребности в значительной численности войск, за убылью наличного числа их и в виду усиления численности войск неприятельских. Государь император возымел мысль призвать государственное ополчение, как мы сказали. Манифест о сем последовал 29 января 1855 года.⁶⁴⁵

В следствие этого манифеста и для разъяснения смысла его Филарет счел нужным, с своей стороны, сделать «наставление настоятелям монастырей, благочинным монастырей и церквей, протоиереям и священникам соборов и церквей градских и сельских», состоящее из 14 пунктов, следующего содержания:

1) приносить Господу Богу молитвы за Царя и отечество, предшествовать народу примером благочестия и непорочной жизни, поучением в церкви и вне церкви, назидательною беседою в пределах возложенного служения, по мере возможности, руководствовать ближних к верному исполнению обязанностей православного христианина, верноподданного и сына отечества – это всегдашний долг служителя алтаря. Особенные обстоятельства могут потребовать особенного применения сего долга, и в сем случае каждый обязан с особенным вниманием усматривать, чти» в сих обстоятельствах может сделать полезного и то исполнять с неослабным усердием.

2) Брани и слышания бранем и соединенные с ними трудности для обществ, семейств и лиц бывают не без Провидения Божия, и это суть конечно не дары – награды, но посещения Божии к испытанию и исправлению нашему. Посему в таких обстоятельствах должны мы с особенным вниманием испытывать пред очами Божиими свою жизнь и дела, признавать свои недостатки и грехи, приносить смиренное покаяние, деятельно побуждать себя к исправлению, чрез что должна сделаться твердою надежда на помощь Божию.

3) Бысть, егда воздвизаше Моисей руце одолеваше Израиль, егда же опускаше руце, одолеваше Амалик. Из сего должны мы научиться, как нужна для приобретения Божией помощи в брани и как может быть благоплодна неослабная молитва церкви и служителей её. Да будут же и обыкновенное служение, и особенные молитвословия о помощи Божией в брани совершаемы не только без опущения по необходимости, но и с обилием по усердию. При сем воспоминанием и знаемого вам возбуждать ваш чистый смысла мне убо не леностно, вам же твердо. Тщатися подобает всегда, чтобы богослужение совершаемо было, по упомянутому чину, с благоговейным вниманием, без произвольных сокращений, чтобы в чтении и пении ясно и раздельно слышимо было слово для разумения предстоящих и для возбуждения в них духа молитвы, чтобы благоговение к святыне служителями церкви соблюдаемо было с строгостью и народу внушаемо было с любовью и кротостью, чтобы сельские священники не только праздничных дней не оставляли без священного служения, но и в непраздничные совершали оное по возможности часто, не оправдывая своей не деятельности тем, что прихожане мало посещают храм, потому что священник обязан молиться и за отсутствующих прихожан, и не они его, а он их должен привлекать к церкви.

4) В отношении собственно к настоящим обстоятельствам отечества нашего, священнослужители должны изъяснять пастве, особенно же людям податных сословий, что настоящая война, с самого начала своего, есть для нас, русских, война за святую веру, за Церковь Христову, Самим Спасителем насажденную на востоке, за православных восточных Христиан, страждущих под турецким игом, что Англия и Франция в союзе с неверными Турками, врагами имени Христова, решились за оказываемое Россией покровительство нашим единоверцам восстать на оную, дабы чрез то лишить восточных Христиан единственной их опоры и унизить православие; что Промысл Божий в истекшем году показал свою всемогущую помощь правому делу отечества нашего отражением врагов и гибелью их, и что они, раздраженные неудачами, вновь собирают полчища свои, готовясь к новой борьбе, к новым враждебным покушениям, и потому безопасность отечества нашего требует усиления средств защиты его людьми, готовыми ополчиться по первому призыву царскому; что благочестивейший Великий государь наш, всецело возложив упование на Бога, твердо надеется и на православный русский, искони приверженный к вере святой, искони преданный престолу народ, всегда готовый отстоять родину непоколебимою русскою грудью и не дать врагу глумиться над верой отцов наших, разорять храмы Божии и святые обители; что служба государственного ополчения есть временная, после которой всякий возвратится в свое состояние, в свой дом, к прежним своим занятиям; что служба сия есть священная, и кто на ней положит живот свой, кто постоит до конца за дом Божий и за Помазанника Господня, тот омоет грехи свои пред Богом, и Церковь будет непрестанно о нем молиться, как о верном сыне своем; кто же с поля брани возвратится с честью, тот сохранит на всю жизнь в сердце своем сладостное чувство исполнения священного долга пред Богом, царем и отечеством. Священники, при изъяснении всего вышеписанного, должны постоянно иметь в виду высочайшие манифесты, которые обнародованы с начала сей войны и от святейшего синода по всем церквам разосланы, и при удобных случаях возобновлялись в памяти народа все заключающиеся в сих манифестах высокие изречения Августейшего монарха.

5) В местах, где происходить будет и произойдет составление государственного ополчения, священникам вменяется в обязанность иметь особенное духовное попечение о людях, на коих падет жребий поступить в ополчение, равно и о тех, кои по ближайшему с ними родству требуют так же духовного назидания. Поступающих в ратники они должны наставлять не только быть исполненными чувств живой веры, мужества и строгого искреннего повиновения начальству, но и вести себя трезво, воздержно и вообще не укоризненно, помня, что чистое поведение низводит на людей благословение Божие и дарует успех делу.

6) Обязанность такового духовного попечения о ратниках должна быть исполняема не только теми священниками, к приходам коих принадлежат ратники, но и теми, чрез приходы коих они будут проходить. Те и другие должны напутствовать их советами, благословениями от имени святой православной Церкви и молитвословиями с окроплением святою водою.

7) Настоятелям монастырей и пустынь поставляется в обязанность, чтобы, при посещении ратниками обителей их или при проходе их чрез места, где обители находятся, оказывали им во всех случаях содействие наставлениями и совершением молебствий пред местною святыней, чудотворными иконами и святыми мощами Угодников Божиих.

8) Где назначено будет место какой-либо дружины ополчения, там местный благочинный или, по местной удобности, приходский священник, входит в сношение с начальником дружины и с дружиною, дабы, сколь можно часто, совершать для неё священно-служение и подкреплять усердие ратников назиданиями и в то же время доносить о том мне, на случай надобности особого распоряжения.

9) Так же должно поступать и в тех местах, чрез которые дружины будут проходить по маршруту.

10) Все упомянутые молебствия и прочие священнодействия должны быть совершаемы безмездно, единственно по чувству пастырского долга, – по вниманию к высокому призванию ратников быть защитниками Церкви и Отечества.

11) Вменяется в обязанность благочинным посещать вверенные им церкви, сколь возможно чаще, неослабно наблюдая, чтобы священники исполняли возложенный на них священный долг с благоразумием, усердием и упованием на милость Божию, не оставляющую наше Отечество и видимо сохраняющую его. О тех священниках, если которые окажутся неисправными и неблагонадежными, доносить мне без малейшего промедления.

12) Если встретятся особенные обстоятельства, которые должны быть известны начальству, или которые потребуют особенного наставления, или разрешения, в таком случае не только каждый благочинный, но и каждый священник обязан немедленно лично, или чрез почту, или чрез нарочно посланного диакона или причетника донести мне для получения наставления или разрешения.

13) Так же должны поступать и благочинные монастырей и настоятели монастырей.

14) В деле общей нужды не всегда оправдателен отзыв – это не мое дело. Общеполезнее и следственно справедливее правило, вспомоществовать другому, как скоро усматривается нужда, да будете брат от брата помогаем, яко град тверд. Посему настоятели монастырей, если узнают, что в тех местах священник какой-либо церкви не удовлетворительно исполняет требуемое настоящим наставлением, или сие не может быть исполнено по болезни или отсутствию священника, то отправляют для исполнения сего благонадежного иеромонаха, донося мне в то же время о сделанном распоряжении и о причине оного».⁶⁴⁶

Написал Филарет это «Наставление» к 16 февраля. Из предшествующего мы могли видеть, что сам святитель и действовал, и с церковной кафедры учил и в письмах высказывал свои мысли по делу военных событий того времени совершенно согласно с духом и тоном этого «Наставления», которое, за исключением административных распоряжений, в существенных чертах и в сокращении излагает то, что по частям и подробнее мы видели уже в приведенных местах его проповедей. Из этих последних осталась не рассмотренною теперь лишь одна, – беседа в день памяти святителя Алексия, говоренная 12 февраля 1855 года в Чудовом монастыре, на текст, хвалю же вы, братие, яко вся моя помните, и яко же предал вам, предания держите (1Кор.11:2).

В этой беседе наш вития, говоря о заслуживающих сохранения благочестивых и добрых обычаях наших предков, по противоположности сему в заключение говорит: «Пророк сказал в обличение древних израильтян, смесишася во языцах, и навыкоша делом их; и поработаша истуканным их, и бысть им в соблазн (Пс.105:35–36). Не надобно ли нам, благочестивые россияне, взять из сего некоторое наставление для нашей осторожности? Или наше иное дело, когда мы заимствуем некоторые чуждые мысли, некоторые чуждые обычаи, кажется, не языческие, не от языческих народов? На сей вопрос отвечать можно другим вопросом, что в древних народах языческих так опасно было для народа Божия, как подражателя, тому подлинно ли нет ничего подобного в нынешних народах, именующихся христианскими; между тем как мы знаем, что у одного из них⁶⁴⁷ противо-христианское неверие и безбожие с дерзостью явилось в некоторых умах и в книгах, и перешло к другому,⁶⁴⁸ а у сего другого не очень давно воцарено было государственным законом, и ныне видим, что сии же народы воздвигли яростную войну против христиан в защиту врагов христианства? Но удержимся от произнесения суда на других. Осудим наши погрешности и грехи. Принесем покаяние Вземлющему грехи мира. Утвердим себя в вере отцов наших. Смиримся под крепкую руку Божию, да нас вознесет во время (1Пет.5:6). Аминь».⁶⁴⁹

И опять, не доверяя себе, святитель-вития посылает эту беседу в рукописи к наместнику Лавры Антонию при письме от 16 февраля, в коем пишет: «Прочитайте, отец наместник, прилагаемую при сем рукопись. Годится ли сделать ее известною? Надобно ли указать нам наши погрешности, если не для исправления, по крайней мере для признания, к смирению нашему, или не надобно и говорить о том, чего не захотят исправить, чтобы не давать пищи бесполезным пересудам? Какие по сим вопросам, и кроме их, придут вам на мысль замечания, сообщите мне их, с возвращением рукописи. Не жестоко ли слово о англичанах и французах, что у первых родилось безбожие, а у других царствовало? Лучше ли было сказать о сем, или умолчать?»⁶⁵⁰ Уже из того, что приведенная беседа, без всяких изменений, напечатана была и в академическом издании – Творения святых отцов за 1855 год и в собрании слов и речей Филарета издания 1861 года, ясно видно, что Филаретово недоверие к себе было совершенно излишне. Беседа вполне выражала в приведенных словах её то самое, что в разных случаях и в разных формах уже отчасти выражал и сам святитель Филарет и что следовало выразить в настоящем случае. А настоящий случай, т.е. настоящее положение дел Отечества было именно таково, что иначе его и охарактеризовать было невозможно. Ибо, вероятно по грехам нашим, враги и не христиане, а еще более того христиане в то время делали войну против России все более и более яростною и нам еще далеко было до того, когда Бог нас вознесет во время. И это то, как мы говорили раньше, свело в могилу великодушнейшего, благороднейшего, правдивейшего из императоров, ратовавшего за правду против неправды врагов – нехристиан и христиан.⁶⁵¹ В то время, когда и писалась и произносилась Филаретом приведенная сейчас проповедь и писалось раньше того приведенное «Наставление» по случаю ополчения, император Николай уже был болен тяжко, а 18 февраля и предал праведную душу свою в руце Божии, о чем мы подробнее будем говорить в следующем отделе, к изложению которого теперь и приступаем.

Те мысли и чувства, которые одушевляли внешнюю политику императора Николая, и те начала, и правила, которые руководили ею с самого начала его царствования, характеризовали собою и внутреннюю политику его царствования, лежали в её основании и были движителями судеб и явлений внутренней жизни России за все тридцатилетие этого царствования, с тем только различием, что здесь еще более живо всеми и во всем чувствовалось осуществление обета, данного Николаем при вступлении на престол, – обета – «жить единственно для любезного отечества, и еще более видна была «беспримерная деятельность» богато одаренного от Бога силами духовными и телесными монарха. Все органы управления государственного чувствовали в Нем по истине главу государства, исполненную глубокого, всеобъемлющего и проницательного ума. способного сразу верно понять дело и быстро усмотреть те или другие, даже малейшие недостатки в исполнении его Этим объясняется невольное смущение всякого. На кого, хотя бы, издали направлял свой взор император Николай. Не даром говорил о нем один из его современников:

Котла меж нас являлся он,

Как ратник, вечно на походе,

Всегда как будто удручен,

Заботой о своем народе.

Когда свой взор он к нам склонят,

Насквозь им душу проникая,

И в сердце каждого читал.

Или коря, иль одобряя:

Смущался каждый перед Ним!⁶⁵²

Но как во внешней политике, что мы уже и видели из вышеизложенного, – далеко не все зависело от намерений и воли нашего монарха, так и во внутренней политике, во внутреннем состоянии Империи не всегда можно было предвидеть, «что родит находящий день», по выражению святителя Филарета.⁶⁵³ При всем том даже и в этих непредвиденных случаях для такого императора, каким был Николай, оставался строго неизменным в своем осуществлении вышеупомянутый обет – «жить единственно для любезного отечества». А между тем этими непредвиденными случаями внутренняя жизнь России за 1825–1855 годы была богата почти не менее, как и внешняя политика её за тоже время. Ими, можно сказать, и началось царствование Николая Павловича, при чем мы имеем в виду ближе всего бунт декабристов, о котором уже упоминаемо было нами выше по другому обстоятельству и с иной стороны.

Теперь нам предлежит войти, хотя, несколько в самую сущность дела декабрьского возмущения и именно в такой мере, в какой это нужно для уяснения как дальнейших событий внутренней жизни России, так и проповеднической деятельности Филарета со стороны этой жизни.

Из обозрения проповеднической деятельности Филарета за время царствования императора Александра I мы знаем уже о зачатках и целях тайного заговора, послужившего основанием к бунту декабристов. К счастью для России, Александр I, знавший об этом заговоре и о замышляемом цареубийстве, в последние дни своей жизни повелел схватить главных заговорщиков и, таким образом, обессилил партию, стремившуюся к ниспровержению правительства и существующих порядков, так что поэтому означенный бунт не имел тех широких последствий, какие замышляемы были заговорщиками, хотя, случай к тому и был самый благоприятный. Разумеем обстоятельства, следовавшие за кончиною императора Александра I, и из сказанного нами выше более известные нам по тому, что́ происходило при этом в Москве, а не в Петербурге, где сосредоточивался этот бунт.

Император Николай Павлович до самого открытия тайны престолонаследия не знал о тайном семейном договоре, которым, в случае смерти бездетного Александра, не Константин, а он и Николай призываем был на престол величайшей в свете Империи и потому не готовился к занятию этого высокого положения чрез предварительное ознакомление с административным механизмом государственной и подробностями народной жизни, для сего в известной степени потребное, тем более, что и лета и здоровье императора Александра не подавали и мысли о том, чтобы последовала скорая перемена царствования. Но Господу угодно было воззвать к Себе Александра раньше, чем все ожидали. 19 ноября 1825 года он скончался в Таганроге, а в Петербург весть о том пришла 27 ноября. В столице северной из главных особ Царствующего Дома в то время находились только вдовствующая Императрица-Матерь, Мария Феодоровна, и великий князь Николай Павлович, из коих только Императрице-Матери была отчасти известна тайна вышеозначенного договора. Но ее, конечно, так сильно поразила громовая весть о неожиданной кончине нежно любимого сына-императора, что ей в те минуты было уже не до благовременного открытия этой тайны.

Главным лицом в Петербурге тогда был генерал-губернатор граф М. А. Милорадович, известный герой войны 1812 года, облеченный от покойного императора высоким доверием и обширными полномочиями по управлению Петербургом. Явившись одним из первых в Зимний дворец, граф начал принимать меры к тому, чтобы всеми принесена была узаконенная присяга цесаревичу Константину Павловичу, об отречении которого он также не знал. Собрался и Государственный Совет. Председатель его князь Лопухин и член князь А. Н. Голицын поспешили объявить, что еще при жизни усопшего монарха переданы были в Совет пакеты, имевшие собственноручную надпись Его Величества – вскрыть их тотчас же, после моей кончины, прежде, нежели приступить к каким-либо распоряжениям.

Но Милорадович возразил, что прежде всего надобно исполнить долг верноподданных и принести присягу, а потом уже прочесть волю в Возе почившего монарха. Тогда великий князь Николай Павлович первый произнес присягу, и все последовали его примеру. Тотчас же разосланы были указы о присяге Константину I, и с той минуты все административные меры приводимы были в исполнение именем нового императора. А между тем тотчас же после присяги распечатаны были и роковые пакеты, хранившие в себе уже известные нам акты о престолонаследии. По прочтении этих актов, решено было выждать окончательного изъявления воли нового императора. Но сей последний еще в ноябре, как только получил в Варшаве скорбную весть о кончине брата, пришедшую туда, как мы говорили в свое время, ранее, нежели в Петербург, тотчас же послал сюда, чрез августейшего брата своего, великого князя Михаила Павловича, на имя императрицы-матери и брата Николая письма, в которых выражал твердую решимость не уклоняться от принятого однажды намерения.

Письма эти все же пришли в Петербург позже 27 ноября, когда ему принесена была присяга, однако, и после того, при возникшем между благородными духом августейшими братьями великодушном споре об уступке престола одним другому, Константин настоял на своем прежнем решении и оставлял не распечатанными пакеты, которые присылались на его имя, как на имя императора. Тогда великому князю Николаю оставалось одно – уступить в великодушном споре с братом и принять бразды правления, Богом ему назначенные. 12 декабря обнародован был Высочайший манифест о восшествии императора Николая I на престол, с приложением всех бумаг отречения Константина от престола, при чем на будущие годы самый день восшествия на престол положено было праздновать 20 ноября.⁶⁵⁴ Разосланы были вновь указы о присяге 14 декабря по утру должны были присягать полки лейб-гвардии.

И вот это-то время захотели избрать благоприятным случаем к осуществлению своих преступных замыслов заговорщики, очевидно все подготовлявшие к тому с первого же момента известия о кончине Александра и о замешательствах в вопросе о престолонаследии, за нею следовавших. Раздалась в городе ужасная и вместе постыдная весть, что часть означенных полков взбунтовалась и не хотела присягать, что солдаты с распущенными знаменами явились на сенатскую площадь и кричали: ура, Царь Константин! но что при этом некоторые из лиц, одетых в партикулярное платье,⁶⁵⁵ и также прибывших на площадь, кричали: Конституцию! Ясно было, какие мысли и желания питали в себе заговорщики, руководившие делом этого бунта и увлекшие часть простодушных воинов мнимо справедливою мыслью о законности царской власти, перешедшей к Николаю Павловичу.

Нужна была сильная решимость и быстрота действий, чтобы потушить в самом начале загоравшееся пламя бунта. Граф Милорадович тотчас же явился среди бунтовщиков – солдат, которые, не смотря на полупьяное состояние, в котором находились, узнали героя отечественной войны 1812 года и совсем было начали успокаиваться его разъяснениями, как вдруг из толпы заговорщиков выскочил один человек в партикулярном платье (после оказалось, что это был Каховский) и выстрелил из пистолета в Милорадовича, и не получивший ни одной раны в двухстах сражений герой в следующую же ночь умер вследствие раны, полученной от руки убийцы. После поражения Милорадовича замешательство еще более усилилось. Увещания не только сановных лиц военного и светского ведомства, но и таких, как первенствующий член Святейшего Синода митрополит Серафим,⁶⁵⁶ не действовали на обезумевшую и все более и более увеличивавшуюся толпу, хотя, и с глубоким прискорбием, но приходилось употребить в дело военную же силу для прекращения бунта. Первый шаг нового монарха был крайне тягостен. Ему приходилось теперь выступать не столько с милосердием своего покойного брата, сколько с строгостью Высшего Блюстителя порядка. И он сразу обнаружил те высокие качества своего духа, которые отличали его и во всю остальную жизнь, производя неотразимое обаяние на всех его подданных, имевших случай испытать на себе близость его присутствия. С геройскою неустрашимостью он сам поехал в толпу бунтовщиков и обратился к рядам мятежных войск с словами кротости и убеждения возвратиться на оставленный ими путь долга и чести. Когда же убеждения монарха Отца не подействовали на безумцев, тогда Ом явился во всем своём грозном величии и велел верным полкам гвардии стрелять в бунтовщиков картечью, и горсть мятежников была рассеяна. а главные зачинщики были схвачены и преданы суду.

Учреждена была следственная комиссия, которая вскоре раскрыла существование давнишнего и обширного заговора, бывшего плодом тайных обществ, составившихся в России после кампаний 1813–1815 года по примеру подобных же обществ, существовавших в Германии и Франции, и имевшего целью ниспровержение существующего порядка или путем постепенного преобразования общества и государства, как думали одни из заговорщиков, или же путем насильственного переворота, как думали некоторые из них,⁶⁵⁷ при чем более горячие и безумные головы, как мы замечали выше, не чуждались мысли о цареубийстве и даже об истреблении всей императорской фамилии. По желанию императора Николая, любившего всегда действовать честно и открыто, не только сущность, но и многие подробности раскрытого следственною комиссией были преданы гласности чрез напечатание в столичных ведомостях.⁶⁵⁸ Не смотря на сложность и важность дела, следственная комиссия, побуждаемая примером энергической деятельности императора, скоро рассмотрела дело, и на основании её расследований, манифестом 1 июня 1826 года был назначен верховный суд, который также не умедлил представить императору свой приговор над преступниками (декабристами, в числе коих главных было 121 человек.

Император смягчил этот приговор,⁶⁵⁹ и вскоре вся Россия забыла печальный и постыдный эпизод своей истории – 14 декабря 1825 года, особенно в виду тех радостных, высокоторжественных событий, которые вскоре за тем последовали. Разумеем ближе всего коронацию 22 августа 1826 года, в виду которой следственная комиссия и спешила окончить означенное дело, как мы замечали раньте. И так как в проповедях самого Филарета печальные события декабрьского возмущения рассматриваются, между прочим, по противоположению их радостным событиях нового царствования, и ближе всего – коронационным торжеством, то мы кстати поведем теперь речь и об этих последних торжествах. Начало коронационных торжеств для Москвы, где и имела быть самая коронация, положено было еще весною 1826 года, именно прибытием сюда Императрицы-Матери в конце апреля сего года, ехавшей чрез Москву на встречу возвращавшейся из Таганрога вдовствующей Императрице Елисавете Алексеевне. В Москве императрицу-матерь, пред вступлением её в Успенский собор, 30 апреля Филарет встретил следующею речью: «Благочестивейшая Государыня! Некто видел и вопрошал внезапное видение, кто сия проницающая аки утро? (Песн.2:6:9) Мы видим, и не как внезапно явившуюся вопрошаем, но как всегда вожделенную Тебя призываем: прииди, проницающая аки утро, сквозь остающийся еще сумрак после глубокой предшествовавшей нощи, восходящая, как тихая заря, предвестница нового солнца, из тебя России воссиявшего, нами с нетерпением ожидаемого. Прииди матерь царей! Отец светов да благословит вход твой, и да совершит приносимую нам тобою надежду, вскоре увидеть в полноте священной славы, уже сияющего царскими доблестями Николая, – твое и наше утешение».⁶⁶⁰

Эта блестящая речь Филарета, по напечатании её, была представлена, чрез князя С. М. Голицына, её Величеству императрице-матери и благосклонно ею принята,⁶⁶¹ как нам уже известно, желание императрицы-матери соединиться объятиями любви с Императрицею-Невесткой её не осуществилось. Последняя тихо скончалась на пути из Таганрога в Белеве 4 мая, и императрица-матерь, доехав на встречу ей лишь до Калуги, отсюда снова вернулась в Москву и таким образом встретила холодные объятия в Бозе почившей императрицы Елисаветы Алексеевны. особенно горячо помолившись о последней при перенесении тела её чрез Московскую губернию, в городе Можайске.

Но взамен скорби об утраченном любимом существе для царской семьи готовилась радость о рождении нового члена в этой семье 14 мая супруга великого князя Михаила Павловича. Великая княгиня Елена Павловна благополучно разрешилась от бремени в Москве дщерью, которую, в память о почившей Императрице, и наименовали Елисаветою же. И в этом-то смысле, по совершении благодарственного молебствия о рождении сей великой княжны Филарет 16 мая того же года в кафедральной Алексеевской церкви говорил императрице Марии Феодоровне, пребывавшей еще в Москве и оставшейся здесь до коронации, следующую речь: «Благочестивейшая Государыня! Если бы мы колебались предаться силе радости, которая возбуждается ныне в сердцах наших, то поощрило бы нас к тому слово самого Иисуса Христа. Жена, говорит Он, едва родит, не помните скорби за радость, яко родися человека в мир (Ин.16:21). Если дитя, рождающееся какой-либо матери, заставляет ее забыть скорбь матернюю, то дитя, которое Бог даровал и высокой чете, и вместе августейшему дому, и всему многочисленному семейству Российского народа, не должно ли всех привести в радость, не помнящую никакой скорби? Вниди наипаче Ты, великая матерь, в сию радость твоих детей, и усугуби радость жаждущей радостного взора твоего столицы. Возлюбленная тебе и нам чета произвела младенца, которого возлюбит Россия. Ты во младенце сем воскресила имя, которое любила Россия. Да дарует Бог тебе и родителям Елисаветы видеть ее цветущею возрастом, и настоящую радость созревающею неувядаемо».⁶⁶²

Так искусно наш вития сумел сочетать здесь упоминание и о бывших скорбях всероссийских и в настоящей о предстоящих радостях России. И так как императрица Мария Феодоровна не только воздействовала на то, чтобы новорожденная внука её была названа именем покойной императрицы Елисаветы Алексеевны, но и благоволила быть её восприемницей от купели, то сия новорожденная, таким образом, еще более восполняла для неё потерю императрицы Елисаветы, как крестная дщерь её, что и выразил Филарет в другой речи своей к царице-матери, сказанной в той же Алексеевской церкви 13 июня «по восприятии её императорским Величеством от святого крещения благоверные государыни великие княжны Елисаветы Михайловны».⁶⁶³

Речь эту также, по напечатании её, Филарет преподнес, чрез того же князя С. М. Голицына, императрице-матери и родителям великой княжны.⁶⁶⁴ В имении князя С. М. Голицына, в селе Влахернском, или Кузьминках, в 7 верстах от Москвы, императрица и жила на даче (с 5 июля) в ожидании коронации.⁶⁶⁵ Но вот приближаться стало и время коронации. Торжеству коронации, кроме сейчас описанных дней, предшествовал еще один высокоторжественный день, это – день рождения нового государя императора 25 июня, впервые тогда (в 1826 году) праздновавшийся с особою торжественностью. Так как к этому времени уже известны были результаты действий следственной комиссии относительно декабристов, то Филарет в своей проповеди на этот день не мог не коснуться событий декабрьского возмущения, указать их настоящее значение и дат соответственное наставление своим слушателям Эту проповедь говорил он в Чудовом монастыре на текст, правда возвышает язык, умаляют же племена грехи (Притч.14:34), и начал так. «Священная обязанность собрала нас ныне во святой храм, дабы Виновнику всех благ Богу торжественно принести благодарение и молитву, благодарение за дар, ниспосланный отечеству нашему в рождении государя, праведно ныне царствующего над нами; молитву – о продолжении сего благодеяния Божия, то есть, о благополучном продолжении настоящего царствования. Сынам отечества, которые не младенчествуют умом, не трудно уразуметь, справедливо ли называю даром Божиим рождение Государя, законно и праведно царствующего, и благодеянием Божиим в особенности такое царствование, коего первый день соделался днем спасения царственного благоустройства, от разрушительного вихря злобы, который внезапно исторгся было из пропастей безумия. Поскольку дар для всех и каждого, то да будет и благодарение за оный от всех и каждого. Чем спасительнее благодеяние, тем пламеннее да будет молитва о продолжении оного. Но, делает переход к главной мысли наставления проповедник, как и добрая по своему видимому предмету молитва не всегда равно бывает благоприятна Богу, Который даёт просящим по сердцу их (Пс.19:5), и воздает каждому по делам его (Рим.2:6), то надлежит знать, что тогда только может иметь верный доступ к престолу Благодати молитва о царе и царстве земном, когда ей предшествует или сопутствует деятельная любовь к Царю и царствию небесному».

И далее, на основании слова Божия показав условие, на котором утверждается судьба как царя и царского племени, так и царств и народов и которое в сущности сводится к тому, что выражается в принятом за основание проповеди тексте, наш вития искусно раскрывает и на основании понятия о свойствах Божиих и на основании исторических примеров, что действительно «правда, или добродетель, возвышала язык, то есть доставляла благоденствие народу, а умаляли, то есть, в низкое и бедственное состояние приводили племена грехи», что и требовалось доказать слушателям в виду современного состояния общества. Ибо «если, – по словам нашего витии, – невнимательность и холодность к вере уменьшает благоговение к священной клятве, и таким образом ослабляет союз верности, соединяющий подданных с царем и царством; а хитрость, еще к большему ослаблению сего союза, не страшится употреблять клятву, чтобы связать ею в общем составе государства особенные узлы своевольных соумышлений и беззаконных скопищ, великая утрата общественной силы, которая состоит в соединении!» – Ясный намек на злоупотребление присягою в декабрьские смуты. Или «если различные состояния общества, от неправильного движения страстей, подобно вывихнутию членов тела, выходят из свойственных им мест и пределов, не столько занимаются своими обязанностями, сколько чужими, втесняются в дела, со всем до них не принадлежащие, например, воин хочет законодательствовать; не признанный Церковью поставляет себя учителем веры; поселянин прилагает ухо к молве о вольности, которой не понимает, и которою не умеет пользоваться, гражданин мечтает о благородстве имени, не принадлежащем его званию, не поставляя в справедливую цену благородства духа, в приобретении которого никто ему не препятствует, – что может от сего последовать, как не то, что и весь состав тела государственного производить будет нейтральные и не здравые движения?» и т.д. И к сему святитель-вития не даром прибавляет внушительные слова «имеяй уши слышати, да слышит».

Современникам его весьма понятно было то, что слышали уши их. И только в виду приближавшегося светлого торжества коронации вития не употребил более мрачных красок для изображения того, что было делом декабристов и последствием – выясненного комиссией. А потому он заключил свою проповедь такими сдержанными словами: «Благословен Бог, Который до ныне правдою возвышал язык наш! Сила благодати Его да умалит в нас умаляющие племена грехи. Аминь».⁶⁶⁶

Да и на деле незначительная горсть людей, пытавшихся связать своего рода клятвою или присягою «в общем составе государства особенные узлы своевольных соумышлений и беззаконных скопищ» и увлечь простодушных воинов с тем, чтобы они стали законодателями, не должна была и не могла многомиллионному народу русскому мешать принять участие в исконном торжестве коронации, таинственно связующем законного царя народа с народом и долженствовавшем предать забвению декабрьский «разрушительный вихрь злобы, который внезапно исторгся было из пропастей безумия».⁶⁶⁷

На коронацию сановные особы всех ведомств начали съезжаться в Москву еще в июле. 2 июля прибыл в Москву, и сам государь император с августейшею супругою Александрою Феодоровной и другими особами высочайшей фамилии и по обычаю остановился в Петровском дворце, где был встречен придворным духовенством в облачении с крестом и святой водою. 25 июля происходил торжественный въезд в Москву из Петровского дворца, а 22 августа самая коронация. По церемониалу, заранее утвержденному, в священнодействии коронации первенствующим по старшинству был новгородский митрополит Серафим, вторым по нем киевский митрополит Евгений, а Филарет Московский только в сей день возведенный на степень митрополита,⁶⁶⁸ – третьим; но зато Филарет, по особому назначению самого Государя, удостоился чести говорить ему речь, и он сказал ее на славу. Речь Филарета произнесена была им пред вступлением Его Величества в Успенский собор для священного коронования и миропомазания. Вот эта замечательная речь, также весьма искусно соединившая и воспоминание о печальных обстоятельствах восшествия на престол и мысль о настоящем светло-радостном торжестве: «Благочестивейший государь! Наконец ожидание России совершается. Уже ты пред вратами святилища, в котором от веков хранится для тебя твое наследственное освящение. Нетерпеливость верноподданнических желаний дерзнула бы вопрошать: почто ты умедлил,⁶⁶⁹ если бы не знали мы, что как настоящее торжественное пришествие твое нам радость, так и предшествовавшее умедление твое было нам благодеяние.

Не спешил ты явить нам твою славу, потому что спешил утвердить нашу безопасность. Ты грядешь, наконец, яко царь не только наследованного тобою, но и тобою сохраненного царства. Не возмущают ли при сем духа твоего прискорбные напоминания? Да не будет! И кроткий Давид имел Иоава и Семея (3Цар.2:5–8), не дивно, что имел их и Александр Благословенный. В царствование Давида прозябли сии плевелы: а преемнику его досталось очищать от них землю Израилеву, что ж, если и преемнику Александра пал сей жребий Соломона? Трудное начало царствования тем скорее показывает народу, что даровал ему Бог в Соломоне. Ничто, ничто да не препятствует священной радости Твоей и нашей! Царь возвеселится о Господе. Сынове Сиона возрадуются о царе своем. Да начнет все множество хвалити Бога: Благословен грядый Царь во имя Господне! Всеобщая радость, воспламеняя сердца, да устроит из них одно кадило пред Богом, чтобы совознести фимиам твоего сердца, да снидет благодатное осенение Царя царствующих на тебя и твое царство Вниди, Богоизбранный и Богом унаследованный государь император! Знамениями Величества облеки свойства истинного Величества. Помазание от Святаго да запечатлеет все сие освящением внутренним и очевидным, долгоденственным и вечным».⁶⁷⁰ Надобно заметить, что и двум старейшим митрополитам назначено было также говорить речи при торжестве коронации, конечно, в разное время, и при сем многие находили особенно хорошею речь Киевского митрополита Евгения. Но вот что пишет о том по получении описания коронации с текстом всех трех речей, тобольский архиепископ Евгений (Казанцев) своему родственнику, Московскому священнику И. А. Благовещенскому, от 23 сентября 1826 года, «речь Евгениева подлинно хороша. Но решить трудно, чья лучше. Это зависит от вкусов. По мне все лучше, т.е. всякая в своем роде».⁶⁷¹

Для нас же в настоящее время более всего важно то, что мы сказали о сочетании напоминания о времени восшествия на престол и мысли о настоящем торжестве и его значении. Торжество это в рассматриваемом отношении и в его значении для народа русского особенно возвышало присутствие на нем столь великодушно отрекшегося от престола величайшей в свете Империи цесаревича великого князя Константина Павловича, прибывшего из Варшавы в Москву пред самым днем коронации. Торжество единения народа с царем, и царя с народом было полное. «По рассказам очевидцев, император Николай возбудил особенный восторг народа следующим своим, в сущности обыкновенным поступком. Император, после своего коронования, проследовал под великолепным балдахином и облеченный во все императорские регалии, из Успенского собора в Благовещенский, а отсюда к красному крыльцу. Взошедши на верхнюю ступень крыльца, государь обратился лицом к необозримой массе народа, наполнявшей весь Кремль, и троекратным наклонением головы приветствовал своих верноподданных. Восторг народа в эту минуту положительно не знал границ; громкие неумолкаемые крики огласили воздух, бесчисленные шапки полетели вверх; толпы шумно волновались; незнакомые между собою люди обнимались и многие плакали от избытка радости».⁶⁷²

Коронационные торжества продолжались и в следующие, за самою коронацией, дни в тех или других видах. Для простого народа устроено было угощение на Девичьем поле; при дворе и у многих более или менее знатных особ были балы и вечера. Как на Девичьем поле среди простого народа, праздновавшего царский праздник, так и на многих из балов присутствовал сам государь-император с императрицами и другими членами августейшей фамилии, и тем, конечно, еще более оживлял празднества и одушевлял сердца всех любовью к себе. По случаю коронации от престола нового императора излиты были многие и обыкновенные и чрезвычайные милости на все сословия.⁶⁷³ Ряд коронационных торжеств завершился путешествием императора и царской фамилии в обитель преподобного Сергия. При этом Филарет, как настоятель обители, встретил в ней государя 25 сентября в день памяти преподобного Сергия, новою речью, следующего содержания. «Боговенчанный государь и Помазанник Божий! С сих священных высот, которые пред очами твоими пять нескудных достопамятностями веков приветствуют⁶⁷⁴ сию минуту, которая умножает достопамятности сего места. Здесь, где Димитрий Донской искал совета в победе, Петр Великий – безопасности, многие твои предки и предшественники подкрепления и ободрения духа, для великих подвигов великого звания, – здесь являешься и ты, чтобы положить царственные советы души твоей пред алтарем Триипостасного Бога, при гробе избранного раба Божия. Новый, к прежним, подвиг царского благочестия! Новая посему надежда небесных благословений на Царя и царство. Если бы кто в особенности спросил, что значит сие путешествие к пустынному алтарю, вскоре после царственных молитв и царственного освящения Твоего в Твоем первопрестольном граде, в изъяснение сего можно указать еще древнейший пример, как новый, но уже помазанный и укрепившийся на царстве своем царь народа Божия от кивота Господня, бывшего в престольном граде Иерусалиме, восходил с молитвою в Гаваон, к скинии свидения Божия, юже сотвори Моисей раб Божий в пустыни; там особенно приближался к Богу, просил от Него царской мудрости и, за сие превосходное прошение, преизбыточно награжден и мудростью, и богатством и славою (2Пар.1:1–12). Таковыми воспоминаниями вразумляемые о духе настоящего события, мы вновь спешим, благочестивейший государь, и здесь в пустыне, подобно как прежде в столице, к твоей царской молитве присоединиться общими молениями: да даст ти Господь по сердцу твоему, и весь совет твой исполнит, да пребудет венец твой присно сияющий мудростью, держава твоя непобедимо сильна правдою и благостью, скипетр твой благодвижен посредством закона и порядка; да соделается царство твое образцом царств благоуправляемых, да сохранится августейшее семейство твое, как образец семейств благословенных».⁶⁷⁵

Вскоре после посещения Лавры Сергиевой царская фамилия возвратилась в Петербург; но то, что сказано было святителем Московским Государю императору в Лавре, как заключительное молитвенное благожелание, было как бы пророчеством, осуществившимся в жизни и деятельности славного монарха, начавшего царствование свое с подавления крамолы, – как бы программою этого царствования.

Не смотря на то, что новый император-помазанник Божий с самого же начала своего царствования вынужден был вести борьбу не только с внутреннею крамолою, но и с внешними врагами – с персами и турками, как мы о том знаем из предшествующего, не смотря на то, что он вступил на престол без предварительной нарочитой к тому подготовки, он сразу же явил и потом во все царствование свое являл в себе тот, образец мудрого, правдивого и благостного царя, строгого блюстителя закона и порядка, который начертал святитель Филарет в своей «Лаврской речи»⁶⁷⁶ к императору и который в свою очередь самое царство его сделал «образцом царств благоуправляемых».

По рассказам современников обозреваемого нами царствования, император Николай будто бы сказал в одно время Дибичу: «что я сделал для истории?» давая этим понять, что он не был виновником какого-либо всемирно-исторического события в роде того, какого виновником был его предшественник. благодаря войнам 1812–1815 годов и как бы намекая тем на занимавшую его мысль о таком, например, событии, как восстановление Константинополя на месте Стамбула.⁶⁷⁷

Но если и была когда-либо подобная мысль у императора Николая, при том не только при жизни Дибича (умершего в 1831 году), но и пред Крымскою войною 1853–1856 года, то по истечении всего времени царствования этого императора можно было прямо и смело сказать, что он «сделал для истории» отнюдь не меньше, если не больше, нежели его благословенный брат и притом не столько во внешней, сколько во внутренней политике, хотя, нет сомнения, что совершенное им возрождение греческой и других народностей Востока к политически-самобытной жизни также стоит не меньше, чем совершенное братом его освобождение Европы от Наполеона, если строго всмотреться в это дело, однако, и это дело еще не так важно, как дело мудрого законодательства, которым обессмертил себя Николай, совершивший с этой стороны то, чего желали, но не могли совершить все предшественники его, начиная с самого Петра Великого.

Это дело, которое было делом всего его царствования, оставило за ним вполне заслуженную и не увядающую для истории славу государя-законодателя. Законность и порядок лежат в основании природы и человечества, и от того-то люди, даже на самых первых ступенях развития просвещения своего, стремятся устроить жизнь свою по известным, определенным законам. Едва лишь получила свое начало государственная жизнь в России, как мы видим уже стремление русских Государей к составлению законов для всего государства, с течением времени все более и более умножавшихся, развивавшихся и расширявшихся. «Русская Правда» Ярослава Мудрого, «Судебник» Иоанна Грозного и «Уложение» Царя Алексея Михайловича служат наилучшими выразителями и памятниками этого стремления.

И, хотя, Уложение привело в единство все прежние разнообразные законы, однако, составленное, по требованиям обстоятельств времени, весьма спешно, оно заключало в себе лишь общие, главные начала законодательства и уже для своего времени оказывалось неудовлетворительным для многих частных случаев судебной практики. Дополнения были неизбежны, и они вскоре же появились во множестве, под именем новоуказных статей, часто не согласных ни между собою, ни с главным уставом Уложения, так что не более как чрез полвека после выхода в свет этого Уложения оказалась надобность в Своде узаконений, для составления коего Петр I и учредил в 1700 году особую комиссию. Но дело оказалось далеко не легким и, не смотря на понуждения императора, прошло много лет, а комиссия могла составить лишь немного глав нового сводного Уложения. Тогда Петр решился было сочинить совершенно новое Уложение, главным образом на основании шведских законов. Но и это ему не удалось, и Петр Великий умер с мечтою об этом деле, которое он почитал венцом своих деяний.

Девять царствований сменились после Петра, при чем не раз изменялись и начала, и правила как внешней, так и внутренней политики; но мысль о необходимости свода законов отечественных была постоянным, неизменным стремлением царствовавших в это время государей и государынь. Много было с их стороны попыток в этом роде. Много уже и сделано в этом направления. особенно же при Екатерине II и Александре I. При всех государях и государынях существовали комиссии с тою же целью; при чем одни из них (при Петре II и Павле I) заботились о своде отечественных законов; другие (при Анне Иоанновне и Петре III) об Уложении, которое бы составлено было из русских законов, при пособии иностранных источников; третьи (при Елисавете, Екатерине II и Александре I), об Уложении, которое, будучи извлечено из теории права, было бы в тоже время сообразно требованиям века и духу отечественных законов.

Но не смотря на огромные издержки правительства на это дело (на содержание одних комиссий и притом лишь с 1754 года, например, затрачено более нежели полтора миллиона рублей), плодом всех усилий, трудов и издержек правительства по этой части было лишь несколько проектов. Несколько глав, не получивших силы закона. Между тем со времени Уложения Царя Алексея Михайловича число одних актов, гласивших о собственности, чести и жизни каждого русского, возросло до 30 тысяч, и это число как подобных, так и других актов, с каждым годом все увеличивалось, а при изменении потребностей времени все более и более перепутывались старые, отжившие законы с новыми и чрез то все более и более затруднялась практика судебная. Конечно существовало общее, само-понятное правило, по которому предыдущий закон отменяется последующим, изданным в тех же обстоятельствах и по тому же предмету, но случалось нередко и так, что главное положение старого закона отменялось, а проистекавшие из него подробности имели свою силу, в явном противоречии с новым.

Притом даже и сами блюстителя правосудия часто не звали и не могли знать, какие из старых законов заменены новыми, так как не было не только свода, но и сколько-нибудь удовлетворительного собрания законов в хронологическом их порядке. Законы хранились в архивах присутственных мест и смотря по намерениям и желаниям не всегда честных блюстителей правосудия или являлись на свет неожиданно для ищущих правосудия, или же скрывались под спудом. Но и при добросовестности судей в нашем отечестве было более места их произволу, нежели в других государствах, ибо здесь мог иметь силу и часто имел, при недостаточности отечественных законов, кодекс Юстиниана или другие памятники Римского права, послужившего основанием для европейского законодательства, а у нас и этого не было.

Всеми это чувствовалось, и в тоже время, при бесплодности вековых усилий, чувствовалось и полное бессилие улучшить положение дела. Ябеда, корыстолюбие и криводушия находили себе полный простор и обильную жатву среди массы перепутанных между собою законов, а невинность часто страдала, не находя себе защиты, тогда как, наоборот, самое наглое преступление торжествовало.

Но вот наконец взялся за это дело энергично-деятельный, решительный император Николай, и, не смотря на то, что и его слова о том встречены были многими с недоверием к удаче предприятия, дело в короткое сравнительно время было выполнено блестящим образом. Чрез полтора месяца по восшествии своем на престол, именно 31 января 1826 года, император дал на имя председателя Государственного Совета князя П. В. Лопухина рескрипт, в котором между прочим, говорилось: «При первоначальном обозрении разных частей государственного управления обратив особенное внимание на Уложение отечественных наших законов, усмотрел я, что труды, с давних лет по сей части предпринятые, были многократно прерываемы и потому доселе не достигли своей цели. Желая сколь можно более удостоверить успешное их совершение, я признал нужным принять их в непосредственное мое ведение. Для сего приказал я учредить в собственной моей канцелярии особое для них Отделение».⁶⁷⁸

Это знаменитое II-е (законодательное) отделение собственной Его императорского Величества канцелярии, которое с тех пор и доселе ведет дело, служащее продолжением начатого императором Николаем великого дела. В главные руководители дела государь избрал уже известного нам и опытного в законодательных работах государственного мужа первой половины царствования Александра I, М. М. Сперанского, с целым штатом помощников ему назначенных, и в свою очередь неутомимо деятельный Сперанский вполне оправдал доверие государя и не даром, не смотря на свое происхождение из духовного сословия (он был сыном священника), возведен был в графское Российской Империи достоинство по окончании законодательных работ.

Прежде всего император Николай, принявший великое дело законодательства в свое непосредственное ведение, по запросу Сперанского о том, какого держаться плана и пути в предпринятых законодательных работах, повелел следовать первоначальному плану комиссии, учрежденной Петром I, т.е. составить свод действующих законов, без всяких изменений последних. Но для сего нужно было собрать материалы, т.е. разбросанные там и сям и хранившиеся в архивах законы собрать и расположить в хронологическом порядке. Четыре года неутомимой деятельности II отделения собственной Его Величества канцелярии, поощряемой и непосредственным вниманием и образцом, «беспримерной деятельности» самого императора, не смотря на бывшие в то время внешние войны, принимавшего живейшее участие в этом деле и входившего во все подробности его, имели первым и важнейшим плодом своим 45 томов Полного Собрания законов Российской Империи, куда вошли, в хронологическом порядке расположенные, все законы начиная Уложением царя Алексея Михайловича и кончая законами, изданными до дня вступления на престол императора Николая Павловича. Это было в 1830 году.

За этим первым Собранием последовало второе такое же Собрание, содержащее в себе законы, начавшие свое существование со времени царствования Николая. После того уже не так трудно было составить и давно желанный Свод законов Российской Империи. И ровно чрез 7 лет после начала всего дела, т.е. 31 января 1833 года явился этот Свод, к общему величайшему удивлению и удовольствию всех жаждавших и алкавших правды. В изданном по сему случаю высочайшем манифесте от 31 января 1833 года было сказано между прочим, об этом Своде: «все законы начиная от Уложения 1649 года по 1 января 1832 года, в течении 183 лет изданные и при разнообразных изменениях времени сохранившие поныне силу их и действие, быв разобраны по родам их и отделены от всего, что силою последующих узаконений отменено, все, исключая постановлений военных и морских и некоторых других, сведены в единообразный состав, соединены в одно целое, распределены в книги по главным предметам дел правительственных и судебных. Все, что после 1 января 1832 года состоялось, или что по общему движению законодательства впредь состоится, будет по порядку тех же книг и с указанием на их статьи распределяемо, в ежегодном Свода Продолжении, и таким образом состав законов, единожды устроенный, сохранится всегда в полноте его и единстве.⁶⁷⁹

Сперанский тогда же получил орден св. Андрея Первозванного, собственноручно императором на него возложенный. Не так уже трудно было потом и усовершенствование законодательства, предпринятое после издания свода законов и опять под ближайшим заведыванием графа Сперанского, и скончавшегося (в 1839 году) за этою работой, продолженною после него графом Д. Н. Блудовым. Так вышло в 1845 году высочайше утвержденное Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, а затем и другие законоположения в новом, усовершенствованном виде. Все великое значение, и теоретическое (для науки права) и практическое, – законодательство Николаевского царствования и обнять, и выразить невозможно. Словом сказать, теперешнее законодательство русское и в науке, и в приложении к жизни было бы совершенно немыслимо без того, что сделано в царствование, нами обозреваемое.

Мог ли же, поэтому, спрашивается теперь, не обратить внимание на законодательную деятельность императора Николая тот святитель, который в самом начале его царствования приветствовал его молитвенным благожеланием, чтобы «скипетр» его был «благодвижен посредством закона и порядка», чтобы «венец» его был «присносияющим мудростью?»

Мог ли он не коснуться этой стороны деятельности его и в своей проповеди? Как бы нарочито для противоположения того, что было до 31 января 1826 года и что стало после сего, мы имеем две проповеди Филарета, относящиеся специально к интересующему нас предмету и произнесенные – одна в самом конце 1825 года, а другая в 1833 году. Первая из этих проповедей произнесена в Чудове монастыре декабря 26 дня 1825 года и обращена «к новоизбранным судиям пред произнесением присяги» со стороны их. Она сказана на текст: боящиися Господа обрящут суд, и оправдания, яко свет, возжгут (Сир.32:18). Надобно заметить, что незадолго пред тем состоялось избрание этих судей и «пред присягою для избрания» их 16 декабря в Казанском соборе Филарет также произносил слово, приличное случаю.⁶⁸⁰ Поэтому настоящую проповедь свою, то есть, проповедь 26 декабря он и начинает такими словами: «Избрание искало судей, и обрело их, теперь избранным судиям надлежит искать суда, и – о, если бы они обрели суд, и оправдания, яко свет, возжгли! О, если бы нашли они для себя, и употребили для общества, такое искусство судить, чтобы оправдание невинного, и обвинение виновного ясно было, как свет; чтобы верное познание истины возжигало в них самих живую ревность к порядку я благу общественному, и распространяло сей священный огнь во всем круге их действования!».

Затем делает переход к характеристике тогдашнего судопроизводства на основании законов, еще не приведенных «в единообразный состав», говоря: «Народ ищет суда у поставленных судей. Где же поставленным судиям искать суда, так чтобы он был у них готов для всякого человека, для всякого дела, для всякого случая? Не в законах ли? Без сомнения, всего ближе искать оного там. Ибо для чего и написаны законы, если не для того, чтобы судии обретали в них готовый суд, который бы оставалось им только прилагать к известным лицам, делам и случаям?» И предлагает меткую и верную характеристику положения судей при судопроизводстве при тогдашнем хаотическом состоянии законов: «Но мне кажется, что искание суда в близком, по-видимому, хранилище, каковы суть книги законов, не без затруднения для судии ново поставленного. Чтобы обретать суд в законах, надлежит изучить их, но вероятно, что не каждый новоизбранный судия изучил законы предварительно, так как не каждый предназначал себя к званию судии,⁶⁸¹ как же скоро кто избран в сие звание, он должен тотчас вступить не в училище судей, а в самое судилище; а судилище не позволяет судить сперва, как случится, доколе научатся судить, как должно. Кроме сего, разнообразное множество законов нередко затрудняет и сведущих, и опытных в законоискусстве; а ежедневно раздающиеся новые законы, в изъяснение и дополнение прежних, показывают, что разнообразие дел и случаев, простираясь гораздо далее разнообразия законов, ежедневно представляет и будет представлять новые дела и случаи, на которые готового суда в законах не находится. Где же, – спрашивает после того наш вития, – поставленным судиям искать более готового суда? Не в здравом ли разуме? Подлинно, разум судил людей, когда ни одного закона не было еще написано; потом разум же написал законы для суда, и наконец в тех, которые обязаны судить по законам писанным, живет еще тот же человеческий разум, который произвел все человеческие законы. Но, говорит вития, мне кажется, и в разуме, хотя, каждый носит с собою сию сокровищницу истины, – и в собственном разуме найти готовый суд не без затруднения. В самом деле, если бы удобно было каждому судии обретать суд в собственном разуме, то не для чего было бы писать законы. Поскольку же найдено нужным написать законы, то сие показывает, что найдено неудобным почерпать суд из одного собственного разума; так как сей источник у иных не открыт, у иных безводен, у иных наполнен брением, или засыпан прахом, то есть, иным не достает образования, иным способности, у иных предрассудки или страсти заглушают здравый смысл и естественное чувство справедливости. Закон есть опытом утвержденный разум не одного человека, но правительства, целого народа, многих поколений, как может сравниться с ним личный разум одного какого-либо человека? Закон тем чище видит умственно, тем вернее показывает отрешенную истину суда, что он не развлекается видом чувственной личности подсудимых и прикосновенных к суду, для него нет ни лица сильного, ни врага, ни друга, ни даров, напротив того, личный разум судии тем удобнее ослепляется духовно, чем более видит чувственно; при виде сильного возмущается страхом; для друга смягчается, и, думая снисходить, впадает в слабость; на врага раздражается, и строгость простирает до жестокости; дарами прельщается; и, преследуя воздаяние, неприметно теряет из вида правосудие. Где же, вопрошает теперь вития, и легко, и верно найдут судии суд законный, при обыкновенных неудобствах со стороны законов, благоразумный при обыкновенных несовершенствах человеческого разума? Кто постигнет сию тайну суда? Кто, подобно высочайшему и совершеннейшему Судии, – Богу, изведет, яко свет правду, которую затмевать между человеками соединяются искусство и неведение, сила и немощь, живущая в судии страсть и мертвый разум законов? Да не оскорбятся законоведцы и мудрецы, – отвечает на предложенный вопрос наш проповедник, – но паче да вразумятся; не их собственно званию поверяет Верховный Судия великую тайну суда; есть другое, более действительное звание, тайных Его советников, звание боящихся Господа. Боящийся Господа обрящут суд, и оправдания, яко свет, возжгут». И таким образом наконец на этих, взятых в самое основание проповеди, словах Писания, утверждает главную мысль её и самую силу наставления».⁶⁸²

Но вот в начале 1833 года издан был свод законов, – и Филарет в проповеди своей, произнесенной на день коронации государя 22 августа того же года, счел нужным говорить о состоянии законов совершенно иначе, нежели как говорил о том в конце 1825 года. «Если бы в сей день, так начал он эту свою проповедь, освещаемый сиянием царского венца, величественного и благолепного, не столько по числу и достоинству камений честных, сколько по достоинству законной наследственности, по преимуществу освящения свыше, по превосходству царских доблестей, которые он покрывает, – возжелали мы, россияне, увидеть венец сей в новом блеске, то мы тотчас можем иметь сие приятное видение, обратив наблюдательный взор на новые царственные деяния благочестивейшего императора. Посмотрите, например, на новый состав Российских законов, столь ожидаемый правосудием, и наконец извлеченный из разночастных, разнообразных, иногда недружных стихий разновременного законодательства. Не если это новый, светлый, из отечественных копей извлеченный, камень в венце Николая Первого, – камень которого так долго искали Его предшественники и который Он своею неутомимостью предвосхитил у своих преемников».

И затем, так как эту проповедь свою наш вития произносил на текст: Побеждай благим злое (Рим.12:21) и в доказательство мысли, заключающейся в этом тексте, приводил многие примеры и соображения (между прочим, и пример, нами указанный в своем месте и касающийся подавления восстания в Египте); то, по связи мыслей и в разрешение одного из возможных возражений, он касается и некоторых частных вопросов законодательства и права. «Спросят, может быть, говорит он, как же наказывают убийцу смертью? Как же ведут войну? Ответствую: иное право частного человека, иное суда, и еще иное власти верховной. Власть верховная, поскольку не имеет над собою судии на земли, по необходимости сама должна судить обиды, наносимые государству, и употреблять войну исполнителем государственного правосудия; но и сия, верховная власть, одушевленная достойными своей высоты чувствованиями, делает не для того, чтобы поразить злым злое, но, чтобы защитить и охранить благое, то есть, безопасность и благо собственного её государства. Если власть судебная внутри государства сражается злом наказания против зла преступления, и сие так разнится от частного мщения, как рассудок от страсти, как созидание от разрушения. Суд сражается против зла не за себя, но за невинно страждущего, следственно, водится не злом мщения, но благом сострадания, человеколюбия, справедливости, притом в благоустроенном государстве суд только открывает виновного, а наказывает его закон; но и закон гражданский. Если он изречен духом христианского правосудия, не имеет намерения мстить за зло, а пресекать и предупреждать зло; не имеет намерения убивать убийцу, но смертью, или другим образом, лишать его возможности убийства, и охранять от него живущих. В сем именно духе кроткий закон благочестивейших самодержцев наших присуждает и убийце не смерть, а жизнь, хотя, отлученную от жизни честных граждан, однако же, – жизнь и надежду умереть не смертью преступника, а смертью христианина».⁶⁸³ И во многих других проповедях своих Филарет касается различных частных вопросов законодательства и права;⁶⁸⁴ а по истечении 25-летия со дня вступления императора Николая на престол святитель, исчисляя деяния его за это 25-летие, нарочито упомянул опять и о законодательной деятельности его,⁶⁸⁵ чего не говорил ни об императоре Александре I, ни об императоре Александре II. Такой важности было дело законодательства императора Николая.

Между тем как во внешней политике император Николай Павлович занимался делом умиротворения Востока и устройством судьбы восточных христиан, а во внутренней –законодательными работами, неожиданно посетило Россию великое народное бедствие – холера, до 1829–1830 года совершенно неизвестная России, а с сего времени не раз посещавшая её в царствование императора Николая. В настоящем нашем исследовании нам нет возможности, да и надобности, вдаваться в подробности истории этого бича народного. Мы ограничимся только проявлениями холеры в Москве и Московской губернии, да и то лишь на столько, на сколько это касается уяснения проповедей Филарета, относящихся к холерным временам,⁶⁸⁶ и имеющих самым предметом своим «губительную болезнь» – холеру. До начала сентября 1830 года Москва была вполне спокойна и о холере в ней не было даже речи, хотя, холера еще с июня этого года свирепствовала на юго-востоке России, быв занесена туда еще в 1829 году из Персии. Но уже с началом сентября начали поговаривать об отдельных случаях заболевания этою болезнью и в Москве, куда она занесена была с нижегородской ярмарки. Население Москвы встревожилось. У страха глаза велики. Случаи обыкновенной рвоты и поноса принимаемы были часто за холерные припадки. Однако, и действительные холерные припадки стали появляться чаще и чаще, и не смотря на то, что Московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын, собрав докторов и потребовав донесений полиции, дознал, что эпидемии нет еще не только в Москве, но и в окружающих ее губерниях и объявлением о том успокоил столицу, многие из жителей Москвы, памятуя чуму 1771 года и воображая холеру подобною ей, стали выбираться из домов и уезжать в деревни или в отдаленные северные города (в Смоленск, Петербург и другие); а некоторые, наоборот, запирались в домах своих, запасшись наперед съестными припасами и предохранительными медицинскими средствами: дегтярною водой, хлористою известью и т.д. Власти не могли не обратить на это внимания. Образовав был при генерал-губернаторе временный медицинский совет. Опубликованы были предохранительные меры, изданные медицинским департаментом министерства внутренних дел еще в августе. Приняты были меры и для успокоения населения Москвы опубликованием ведомостей о ходе болезни здесь.

С своей стороны святитель Филарет, конечно, также не мог оставаться равнодушным к тревожному настроению столицы и как истинный пастырь, готовый, если бы оказалась надобность (как то было в 1771 году с архиепископом Московским Амвросием Зертис-Каменским), душу свою положить за овцы, считал священною для себя обязанностью употребить все возможные усилия и средства к достижению высоких целей своего долга и призвания в такое важное время. И первее всего, в прежнее время он обыкновенно к осени уезжал в Петербург для участия в заседаниях Святейшего Синода, и в сентябре сего 1830 года, согласно резолюции государя императора, он должен был бы туда ехать. Но он решил отложить свою поездку и потому от 20 сентября писал наместнику Лавры архимандриту Афанасию: «Я отложил путь в Петербург, чтобы умирать с своими»,⁶⁸⁷ или, как писал от 23 сентября своей родительнице: «в Петербург ехать я отложил, почитая долгом в сомнительное время быть у своего места».⁶⁸⁸

Затем и в тех же видах не поехал он и в самую Лавру на праздник преподобного Сергия 25 сентября. Оставшись таким образом в Москве, Филарет, как «духовный воевода» последней, начал принимать и духовные меры сперва к предохранению паствы от опасности грозящей, а потом к надлежащему принятию гостьи, хотя, и нежеланной и наконец к уврачеванию зла, болезнью причиняемого. И это не только в предписаниях по Москве и епархии, но и в проповедях. Так именно с ясною целью увещания о надлежащем (конечно, духовном) приуготовлении к грозящей опасности сказана была Филаретом, по освящении храма в Екатерининском институте 14 сентября 1830 года, проповедь на текст: уготовися призывати Бога твоего, Израилю (Ам.4:12), хотя, о холере собственно в ней нет упоминания, однако, читают между прочими и такие слова: «когда мысль о будущем и страх суда Божия, как громовой удар, пробуждает нас от дремоты беспечности, когда совесть, как молния, внезапным грозным светом озаряет мрак души, и обличает все, даже до сокровенных нечистот, помыслов и желаний, даже до забытых давно грехов юности, что это как не шествие Бога правосудного и вместе милосердого, глас Господа, преследующего грех и в тоже время ищущего благодатно приблизиться к грешнику? Не скрывайся же бесполезно, как Адам; не заточай упорно сам себя далее и далее от Бога, подобно Каину: уготовися во сретение Богу твоему, сердечным сокрушением, слезами, покаянием, исправлением жития».⁶⁸⁹

Эти слова были уже очень понятным для слушателей проповеди намеком на грозный суд Божий, совершавшийся на юге и востоке от Москвы и приближавшийся к самой Москве в образе дотоле неизвестной смертоносной болезни холеры. Затем с 18 сентября святитель Филарет учредил в Москве особые моления по случаю этой болезни и по освящении в тот день (18 сентября) храма Св. Василия Кесарийского сказал слово, которое так и озаглавливается: «Слово по освящении храма и по принесении Господу Богу молитв о предохранении от губительные болезни». В этом слове святитель, исходя от воспоминания о губительной язве, бывшей во дни Давида, который, отчасти сам будучи виною сей язвы, видел в видении грозного ангела-губителя, между прочим, говорит: «Братия! не видится ли нам нечто подобное грозному видению Давида? Не видим ли и мы ангела Господня стояща между землею и небом, и меч его извлечен в руку ею, простерт на Иерусалим (1Пар.21:16)? Не смотрите большими глазами страха, которые обыкновенно видят то, чего нет, и не видят того, что есть; взирайте острым и мужественным оком проницания и благоразумной предосторожности. Губительная болезнь, несколько лет опустошавшая нехристианские страны Азии, простерлась и на христианские страны Европы. В прошедшем году показалась она в пределах отечества нашего: уступила предохранительным средствам попечительного правительства, но в нынешнее лето явилась вновь. Мы, до сего дня пощаженные, благословим долготерпеливого к нам Бога! Но ангел погубляющий виден, меч его извлечен; он угрожает».

Так теперь уже ясно, хотя, и с осторожностью, указывает святитель-проповедник на губительную болезнь – холеру. Но для чего же указывает? Не для того, конечно, чтобы устрашить своих слушателей извещением о приближении её к Москве, а чтобы сильнее побудить их к достойной встрече болезни. «Что же нам делать? – спрашивает он вслед за приведенными сейчас словами. – Я думаю, – сам же и отвечает на этот вопрос, – то же, что сделали жители Иерусалима при виде ангела погубляющего. Паде Давид и старейшины израилевы, облеченнии во вретище, на лице свое. То же должно делать нам, чем ниневитяне отвратили не по догадкам и опасениям ожиданную беду, но определительно предсказанную гибель. Вероваше мужие ниневийстии Богови, и заповедаша пост. И возопиша прилежно к Богу, и возвратися кийждо от пути своею лукавого, и от неправды сущие в руках их (Ион.3:5–8). Повергнем, братия, сердца наши пред Богом во смирении, в покорности неисповедимым судьбам Его. Признаем не только правосудие Бога, готового карать грехи наши, обличающего наше житие, недостойное имени христианского, но и Его милосердие и долготерпение, которое не вдруг, не прежде других поражает нас, а показует поразившее других, нам же только грозящее наказание, и, как бы предохраняя, говорит: аще не покаетеся, вси такожде погибнете (Лк.13:5). Покаемся, братия, и принесем плод достойный покаяния, то есть исправление жития. Отложим гордость, тщеславие и самонадеяние. Возбудим веру нашу. Утвердимся в надежде на Бога и на имя Иисуса Христа, ходатая Бога и человеков, Спасителя грешных и погибающих. Исторгнем из сердец наших корень зол – сребролюбие. Возрастим милостыню, правду, человеколюбие. Прекратим роскошь. Откажем чувственным желаниям, требующим ненужного. Возлюбим воздержание и пост. Облечемся если не во вретище, то в простоту. Отвергнем украшения изысканные, ознаменованные легкомыслием и непостоянством. Презрим забавы суетные, убивающие время, данное для делания добра. Умножим моления, тайные на всяком месте, и во всякое время, общественные, по руководству Святой Церкви. Употребим внимательно, благовременно, благонадежно, всегда благотворное и всецелебное врачевство, мирную, бескровную жертву, приобщением Пресвятого Тела и Крови Христовы».

В этом сильном, красноречивом, дышащем духом древне-церковной проповеди и богослужебных песнопений наставлении, видится все существенное, что и сам святитель как всегда, так в особенности теперь наблюдать в своей жизни, и желать видеть в своей пастве, исполняемым равно также как всегда, так в особенности теперь. А в заключение проповеди Филарет обращается к Богу с такою первосвященническою молитвою за народ: «Господи! послушай земли, смиренно призывающей Твое пренебесное Имя, и отыми язву от России. Сохрани град сей и верою живущих в нем. Благослови плодоносящих и добродеющих во святых храмах Твоих!⁶⁹⁰ Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на Тя! Аминь».⁶⁹¹ Но гроза только еще начиналась в Москве в то время, когда произносилась эта проповедь. В дальнейшее время она разразилась над Москвой со всею губительною силою своею. И это время не заставило себя долго ждать. Уже 22–23 сентября светская администрация города Москвы, доселе как бы скрывавшая от взоров общества все значение грозившей опасности от холеры и действовавшая мерами предохранительными, нашлась вынужденною приступить к более решительным мерам, направленным столько же, по-прежнему, к успокоению встревоженного населения, сколько и к уврачеванию зла, все более и более причиняемого холерою.

По приглашению генерал-губернатора составлен был при нем соединенный совет из сановных и вообще более или менее значительных по общественному положению лиц и лиц врачебного персонала с помощниками им и с штатом служебного персонала для надзора, попечения и заведывания временными больницами, устроенными в различных частях города: установлены военные кордоны в окрестностях Москвы; учреждено 14-дневное карантинное очищение, окуривание писем, посылок и т.д.⁶⁹²

В соответствие тому и Филарет в своей области, кроме предохранительных распоряжений по учебным заведениям духовного ведомства, по монастырям и приходским церквам о надлежащем устроении духовной жизни в виду холеры, об усилении молитв, об учреждении крестных ходов и т.п., для содействия членам соединенного совета, состоящего при генерал-губернаторе, 23 же сентября назначил духовных лиц (монашествующего и белого духовенства) соответственно числу частей, на которые в санитарном отношении разделен был город. Обязанности этих духовных лиц, по предписанию святителя, состояли в следующем:

1) вообще оказывать начальствующим в частях города всякое содействие к отвращению зла, по обстоятельствам и по званию возможное и с исполнением непременных обязанностей духовной службы совместное;

2) в особенности наблюдать, чтобы болящим подаваемы были местным духовенством пособия религии, какие по обстоятельствам и по правилам Церкви нужны и полезны;

3) в случае открытия болезни в монастыре или в доме духовного ведомства, по требованию начальствующего в части, исполнять то, что его помощнику назначено в 3 пункте протокола соединенного совета;

4) как самим непосредственно, так и чрез прочее местное духовенство внушать обывателям, чтобы не предавались унынию и малодушию, которые сколь несообразны с духом истинного Христианства, столько же вредны для предающихся сим чувствованиям, по с упованием на Бога и с преданностью во святую волю Его тщательно и верно употреблять опытами указанные предохранительные средства и пособия по руководству попечительного правительства;

5) о всем, что нужно к сведению духовного начальства и на что нужно разрешение или распоряжение, представлять для удобности чаще письменно, нежели лично, по форме простой и сократительной».⁶⁹³

Кроме того, святитель назначил на 25 сентября нарочитое и усиленное молебствие с крестным ходом по всем церквам столицы и предложением настоятелям церквей прочитать в этот день на литургии проповедь, сказанную Филаретом 18 сентября, напечатанную к тому времени отдельными брошюрами.⁶⁹⁴ Чрез консисторию распоряжение о молебствиях и крестных хождениях святитель распространил и на всю епархию, при чем святитель сам составил и особый чин молебствия по случаю губительные болезни, о чем в свое время донес и Святейшему Синоду, равно как и вообще о сделанных им по Москве и епархии распоряжениях за это и предшествующее время.⁶⁹⁵ Величественное и в тоже время поистине трогательное зрелище представляло собою это всенародное, так сказать, молебствие с коленопреклонением и крестными ходами, совершенное в Москве 25 сентября самим первосвятителем при участии многочисленного духовенства, а за тем повторенное одним духовенством в следующие дни по всем Московским церквам. Между прочим, вот как описывает это зрелище слепец-поэт Н. М. Шатров:

Растворились Божьи храмы,

Сшелся тысячьми народ,

Воскурялись фимиамы,

Вышел клир и крестный ход.

Впереди хоругви веют,

Все идут, благоговеют,

Как смиренные рабы,

За святыми образами,

Заливаются слезами,

С чувством внутренней мольбы.

Всякой пастырь паству водит,

Крест нося перед собой;

Всякой свой приход обходит,

И кропит святой водой.

Там встречаются иконы,

Там лобзанье, там поклоны,

Там пылает фимиам,

Там гремит святое пенье –

И Москва на то мгновенье

Превратилась в Божий храм.

Царь небесный! – все взывают:

Защити нас в злые дни;

Ветры смертность навевают;

Царь небесный, сохрани!

Удержи десницу мщенья,

Просят грешники прощенья,

Пощади свою в нас кровь.

Пощади свое созданье,

Мы все – грех, но Ты – любовь!

О событие святое,

Небывалое в веках,

Для истории златое,

Отразись на облаках;

Пронесись в грядущи роды;

Пусть читают все народы,

Все страны̀, все времена,

Что под гневным неба сводом

С верой в Бога, крестным ходом

В час Москва обойдена.⁶⁹⁶

Как Филарет о принятых им мерах счел нужным донести Святейшему Синоду, так и Московский генерал-губернатор князь Голицын счел долгом своим, как о появлении в Москве холеры, так и о принятых ям по этому случаю мерах довести до сведения государя императора. Любвеобильный монарх горячо принял к сердцу интересы своей первопрестольной столицы, которым холерою грозила великая опасность. От 24 же сентября он писал князю в ответ на его донесение: «С сердечным соболезнованием получил я ваше печальное известие. Уведомляйте меня с эстафетами о ходе болезни. От ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду делить с вами опасности и труды. Преданность в волю Божию! Я одобряю все ваши меры. Поблагодарите от меня всех, кои помогают вам своими трудами. Я надеюсь всего более на их усердие».

Это высочайшее письмо (рескрипт) опубликовано было тогда же в Московских Ведомостях, при чем тут же было замечено: «Европа удивлялась Екатерине II, которая привила себе оспу, в ободрительный пример для наших отцов. Что скажет она теперь, когда услышит о готовности Николая делить такие труды и опасности наравне со всеми своими подданными?»⁶⁹⁷ И действительно, чрез несколько дней после того, не смотря на большее и большее усиление холеры в Москве. Государь, как истинный рыцарь без страха и упрека, явился в своей первопрестольной столице «Родительское сердце не утерпело».⁶⁹⁸ Приезд государя в Москву состоялся 29 сентября в 11 часов утра.

Прибывши в Москву в 1830 году Государь отправился в Успенский собор. Пред входом в собор монарх был встречен следующею небольшою, но в высшей степени замечательною по глубине мысли и силе чувства, речью первосвятителя Московского: «Благочестивейший государь! Цари обыкновенно любят являться царями славы, чтобы окружать себя блеском торжественности, чтобы принимать почести. Ты являешься ныне среди нас как Царь подвигов, чтобы опасности с народом твоим разделять, чтобы трудности препобеждать.⁶⁹⁹ Такое царское дело выше славы человеческой, поскольку основано на добродетели христианской. Царь небесный провидит сию жертву сердца твоего, и милосердо хранит тебя, и долготерпеливо щадит нас. С крестом сретаем тебя, государь, да идет с тобою воскресение и жизнь».⁷⁰⁰

И подлинно, прибытие любимого монарха воскресило, оживило упадавших духом москвичей. «Нельзя описать восторга, – читаем в современной газете, с которым встретил Его народ, – тех чувствований, которые изобразились на всех лицах: радость, благодарность, удивление, доверенность, преданность... Все со слезами на глазах благословляли имя царя добродетельного и великодушного, который в такую важную минуту так утешил своих верных подданных. Помазанник Божий привез нам Божией милости, говорили они друг другу, и в сих словах должна заключаться святая истина».⁷⁰¹ Тем не менее Божия милость была еще далеко впереди. Во все же время пребывания государя в Москве, продолжавшееся до 7 октября, число больных и умерших холерою все более и более увеличивалось. И, не смотря, однако, на это, государь, с любвеобильною заботливостью, оставлявшею без внимания личную безопасность, всюду являлся сам, с своим ободряющим словом и деятельною помощью. Это были минуты, достойные вдохновения поэта. И мы знаем, как отзывались не только заурядные стихотворцы, но и истинные поэты на это проявление самоотвержения и любви государя к своим подданным. Для примера мы приведем несколько стихов Пушкина, искренность которых не подлежит сомнению уже потому одному, что они напечатаны были позднее без имени поэта, и государь мог узнать о них лишь по кончине последнего.

И хладно руку жмет чуме,

И в погибающем уме,

Рождает бодрость. Небесами

Клянусь: кто жизнию своей

Играл прель сумрачным недугом,

Чтоб ободрить угасший взор,

Клянусь, тот будет Небу другом.⁷⁰²

Государь император сразу повлиял на весь характер деятельности московской администрации в отношении к мерам против холеры. Известия о ходе холеры в Москве стали правдивее. Прежние предохранительные меры были усилены или дополнены новыми. Усилена также и благотворительная деятельность по случаю холерного времени, и сам государь пожертвовал на дело благотворительности крупную сумму. Влиял приезд государя и на характер деятельности Филарета. Не будем скрывать того, что далеко не все не только из обыкновенных московских граждан, но и лиц, власть имевших, настоящим образом понимали и вполне одобряли меры, предпринятые Филаретом по случаю холеры. Так, например, указывали на опасность собрания народа в церквах и в крестных ходах на том основании, что скученность народной толпы с одной стороны, и возможность простудных состояний во время коленопреклонения на сырой земле и стояния с открытою головой под открытым небом в осеннее время, с другой стороны были будто бы наудобнейшим случаем к заболеванию холерой. Опасения эти для людей, их высказывавших, представлялись столь основательными, что о них доведено было даже до сведения самого государя императора по прибытии Его в Москву.

И Филарет даже относительно святого дела молитвы должен был оправдываться пред Государем как виновный. «Когда по совершении крестных ходов в средине города и около всех церквей, – писал от 6 июля 1861 года сам Филарет к викарию своему Леониду, – на другой день прибыл государь император,⁷⁰³ и, следуя, конечно, суждениям врачей, спросил меня, не опасно ли, что я собираю массы народа и становлю на колено-преклоненную молитву на сырой земле, Провидение дало мне возможность тотчас отвечать: «Ваше Величество! Господь оправдал церковное действие по крайней мере против сего сомнения, число заболевающих после крестных ходов не больше, а несколько меньше, нежели во дни прежде крестных ходов. Так еще более подтвердилась свобода церковных молитв».⁷⁰⁴

Подобным же образом и в 1866 году по случаю холеры, Филарет писал в письме к другому викарию, Игнатию: «Напрасно более боятся молитвы, нежели болезни. Неужели молитва вреднее болезни? Пережив три холеры прежде нынешней, я видел довольно опытов, что где усиливалась молитва, там болезнь ослабевала и прекращалась».⁷⁰⁵ И сам официальный орган тогдашнего гражданского управления Москвы Ведомость о состоянии этого юрода, подробно описав крестный ход и молебствие 25 сентября, добавляет: «Жители московские в сердечном умилении обращались к святому Угоднику, который, в течении веков бодрствуя над своею земною отчизною, хранят ее ото всяких напастей, он внял, кажется, их теплым молитвам, в этот день умерло в Москве гораздо менее, чем в самое благополучное время. Много бо может молитва праведника споспешествуема».⁷⁰⁶

Так само дело оправдывало Филарета с этой стороны пред Государем. Но не так легко было ему оправдываться пред монархом в другом, хотя, также не основательном, но все же сильном обвинении, имевшем даже, к глубокому прискорбью, вид доноса. Мы помним проповедь Филарета на 18 сентября. В ней упоминается, как мы знаем, о Давиде, как виновнике (между прочим) бывшей в его время на Израиле язвы. Государю донесено было одним из недоброжелателей Филарета, будто последний в своей проповеди упоминанием о Давиде «намекает как будто на то, что грехи царей навлекают гнев небесный на подвластные им народы».⁷⁰⁷ Вот место проповеди 18 сентября, послужившее несправедливым поводом к такому доносу: «Царь Давид впал в искушение тщеславия, хотел показать силу своего царства, и повелел исчислить всех способных носить оружие, тогда как такое исчисление совсем не было в употреблении у евреев. И праведник не безопасен от падения, если вознерадит. Еще не кончилось исчисление народа, как царь почувствовал в совести своей обличение греха и страх наказания от Бога. В самом деле явился пророк и, по повелению Божию, предложил Давиду на выбор одно из трех наказаний: войну, голод, мор. Примечайте из сего примера, что война, голод, мор, и подобные бедствия, хотя, кажутся приключениями случайными, хотя, происходят частью от известных причин естественных, тем не менее, однако, суть орудия правосудия Божия, употребляемые для наказания согрешивших человеков. Давид смирился пред Богом, безропотно покорился суду Его, и совершенно предался в волю Его. Да впаду убо в руце Господни, сказал он. И даде Господь смерть во Израили от утра до часа обеднего. Здесь приметьте скорый плод смиренной покорности судьбам Божиим. Не три месяца несчастной войны послал Бог, не три года голода, и мор не на три дни, как угрожал пророк сначала, но уже только от утра до часа обеднего. Открылось наказание греха, и совершилось покаяние Давида. И рече Давид ко Господу, егда виде ангела биюща люди, и рече: се азм есмь согрешивый. Давид совершенно покаялся во зле греха, и тотчас раскаялся Господь о зле наказания. И рече ангелу погубляющему люди, довольно ныне, отыми руку твою. Примечайте спасительные действия покаяния. Чтобы совершить действие помилования, избавления и спасения, пророк, по наставлению ангела, побудил Давида поставить Господеви алтарь на гумне Орны Иевусеанина, там, где в последствии времени создан и храм Соломонов. И созда тамо Давид алтарь Господеви, и вознесе всесожжение и мирная. И послуша Господь земли, и отъят язву от Израиля. Примечайте необходимость молитвы во время общественных бедствий, и в особенности пользу молитвы, приносимой торжественно пред алтарем, по наставлению духовному и небесному, по установлению Божественному.⁷⁰⁸ Не ясно ли, что здесь Давид представляется не как царь в противоположении своему подвластному народу, но как поучительный пример покаяния согрешившего человека для всех времен и для всех человеков? Поэтому-то, далее у Филарета в проповеди и следует то применение этого примера к слушателям своим (не царям, конечно), которое мы уже приводили в свое время, т.е. слова: «Братия! не видится ли нам нечто подобное грозному видению Давида?» и т.д.

Тем не менее донос был сделан, и государь император, которому, особенно в Москве за то время, некогда было входить в подробности доноса и внимательно прочитывать всю проповедь Филарета, послужившую поводом к доносу, прислал к Филарету графа П. А. Толстого с поручением «передать владыке, что ежели он желает говорить проповеди, то не говорил бы подобных последней, им сказанной». Владыка, сам говоривший об этом обстоятельстве вскоре после сего М. М. Евреинову (пользовавшемуся всегдашним и особенным его расположением), спросил последнего: «что вы находите в ней?» Евреинов отвечал: «сколько могу понимать, она мне кажется прекрасною»; и к тому сам добавляет в своих «Воспоминаниях о Филарете», что «при сем не приметно было в нем (Филарете) никакого смущения, и он казался спокойным».⁷⁰⁹

При всем том, могла ли быть вполне и в действительности спокойна царелюбивая душа святителя Московского от такого несправедливого на него нарекания? И вот он счел нужным представить Государю опять своего рода оправдание как бы публичное, в Его личном присутствии и пред теми же почти слушателями, которые были слушателями его проповеди и 18 сентября. Именно 5 октября в Успенском соборе, в присутствии государя императора, Филарет сказал свое слово «в день святых трех святителей Московских, при продолжении молитв о избавлении от губительной болезни». В этом слове он нарочито опять касается воспоминания об ангеле погубляющем, о необходимости покаяния, как средства к умилостивлению Бога в тяжкое для города и России время, и о покаявшемся Давиде, как примере для подражания, но при этом считает нужным высказать и следующие слова: «Много должно утешать и ободрять нас, братия, и то, что творит среди нас Помазанник Божий, благочестивейший государь наш. Он не причиною нашего бедствия, как некогда был первою причиною бедствия Иерусалима и Израиля – Давид (хотя, конечно, по грехам и всего народа), однако, с Давидовым самопожертвованием приемлет Он участие в нашем бедствии. Видит нашу опасность, и не думает о своей безопасности; устремляется к вам в ту самую минуту, как примечает опасность. Государь! Тебе нет нужды подвергать себя нашей опасности; наши грехи привлекли на нас бедствие; облегчай оное, по колику можешь, но не приближайся к местам, кои посещает гнев Божий. Нет, говорит Он, да впаду в руце Господни; иду туда, где вознесена грозная рука Господня, чтобы как можно более разделять скорбь, как можно деятельнее облегчать бедствие возлюбленного мне народа. Государь! Мы знаем, как близка к сердцу твоему твоя древняя столица, но Россия на раменах твоих; Европа предлежит заботливым очам твоим, Европа, зараженная гораздо более смертоносным поветрием безверного и буйного мудрования, против сей язвы нужно тебе укрепить преграду; для сего потребно бдительное наблюдение происшествий, многие советы, дополнение рядов твоего воинства. Так, говорит он, мой долг предупреждать и ту опасность; но непреодолимая сила отеческой любви и сострадания влечет меня к сердцу России, болезненно трепещущему. Защитниче наше, виждь, Боже, и призри на лице Христа Твоего (Пс.83:10); приими жертву Его человеколюбия, и умилосердися над народом его!»⁷¹⁰

Так искусно, не унижая своего достоинства, как учителя-проповедника, и в то же время, не противореча сказанному в проповеди 18 сентября и в речи 29 сентября, а, напротив, поставляя свое настоящее слово в тесную связь с тою, и другою дополнением их новыми мыслями и разъяснением сказанного в них, без всякой лести, искренно и правдиво выражая свои глубоко-патриотические чувства, исполнил святитель Филарет долг оправдания своего пред государем. Тем не менее, имея в виду и эту свою проповедь, как прежние проповеди и речи, отдать в печать для всеобщего назидания, он счел нужным предварительно испросить на то согласия государя императора, а кстати и обратить его особенное внимание на заключающееся в ней оправдание свое, чтобы вполне успокоить свою душу.

С этою целью он послал рукопись этой проповеди к государю чрез того же графа П. А. Толстого с следующим письмом на имя последнего от 6 октября того же 1830 года: «Сиятельнейший граф! Милостивый государь! Хотя, по возможности, вслушиваюсь и я в народный голос, чтобы не правильные мнения поправлять, а правильные поддерживать; и, хотя, не встречалось мне замечания, подобного тому, которое ваше сиятельство сообщили мне по высочайшей воле, но сие замечание, как ваше сиятельство удобно рассудить изволите, поставило меня в великую заботливость о том, что я говорю. По сему, по некоторым причинам вскоре могущего последовать отбытия Его императорского Величества, решился я осмелиться, просить особенного разрешения государя императора на напечатание говоренного мною вчера слова. Его Величеству благоугодно было назначить мне время явиться к Его Величеству. В ожидании сего, препровождаю к вашему сиятельству упомянутое слово на тот конец, не найдете ли возможным представить оное, особенно замеченную часть оного, на всемилостивейшее усмотрение государя императора, дабы я без сомнения мог приступить к напечатанию оного».⁷¹¹

Разрешение было, конечно, дано, и проповедь не только напечатана, но и подобно проповеди 18 сентября, по резолюции Филарета от 10 октября, разослана была по церквам, «с предоставлением священникам, если рассудят, прочитать оную в следующее воскресенье»,⁷¹² т.е. 12 октября. Печатана была она, как и проповедь 18 сентября, и во всех собраниях слов и речей Филарета без перемены. «Доноситель на мое поучение во время холеры 1830 года, – писал сам Филарет уже в 1852 году в письме к архиепископу Рязанскому Смарагду (Крыжановскому), – пусть хвалится, если находит в сем для себя славу. Это поучение без перемены напечатано тогда, и печатается до ныне. А что донос был, добавляет святитель, – это правда, Господь мне помощник, не убоюся, что сотворит мне человек. Я недостоин сказать сие, но милосерд Господь исполнять сие».⁷¹³

Между тем и по отбытию государя императора из Москвы, последовавшему 7 октября, холера здесь все более и более усиливалась, и распространялась. Рука ангела погубляющего все еще не была отъята. К 14 октября число умиравших от холеры достигло 118 человек в сутки, а число больных ею – до 1162 человек, как значится по официальным сведениям;⁷¹⁴ между тем как по частным известиям, идущим от современников, близко знавших дело, число одних умиравших от холеры доходило до 1000–1200 человек в сутки.⁷¹⁵ Без пощады подкашивала она и старые, и молодые силы, и знатных и незнатных, и богатых и бедных, и лишь некоторую пощаду оказывала местам и лицам, освященным особою благодатью Божией. Монастыри и духовенство как монашествующее, так и белое менее всего пострадали от холеры. «Толкалась она слегка, по словам самого Филарета, и в его дом, и он иногда чувствовал себя в преддверии болезни»;⁷¹⁶ но Господь щадил его за его святую жизнь и ради пользы Церкви. А остальные все были под страхом смерти; карантинные же меры, усиленною строгостью своею, делали общее положение еще более тяжелым.

К тому же, в низших слоях населения Москвы, как и вообще в простом народе, подобно тому, как и в 1771 году во время чумы, ходила и все более и более распространялась молва, что болезнь происходит от отравы и что вместо лечения врачи занимаются отравлением людей, а потому многие уклонялись от помещения больных холерою в больницы, временно и нарочито для того учрежденные, чрез что, конечно, болезнь весьма туго поддавалась врачеванию и уничтожению.

Под такими-то условиями, под удручающим впечатлением такого-то безотрадного положения вещей, были составлены последующие проповеди Филарета за холерное время, и особенно проповедь на 12 октября все того же печального 1830 года. Уже проповедь на 5 октября, праздник трех святителей московских, святитель Филарет начал такими словами: «И в праздник теперь не время торжествовать: потому что исполняется над нами слово Господне: превращу праздники ваши в жалость (Ам.8:10). И в день Господень,⁷¹⁷ в доме Божием не свободно богословствовать, потому что свет созерцания закрывается туманом скорби, и заботливые помыслы прерывают нить размышления и слова. Должно нести то, что рождает находящий день, надобно, без попечения о чине слова, говорить то, что внушает и чего требует настоящее время. И гнев, и милость, и наказание, и пощада, и грозное прещение против грехов наших, и долготерпеливое ожидание нашего покаяния ежедневно и ежечасно пред очами нашими»⁷¹⁸ и т.д.

Тем более должен был говорить проповедь под давлением тумана скорби святитель 12 октября, при усиливавшейся еще болезни, с её губительными последствиями. В этот день (воскресенье) Москва праздновать должна была воспоминание об избавлении её от нашествия французов в 1812 году, и это празднование обыкновенно знаменуется ежегодным крестным ходом. Но в 1830 году крестный ход на 12 октября, в виду холеры, по особой резолюции Филарета,⁷¹⁹ принял уже значение, соответственное требованиям того временя и уподоблялся крестному ходу 25 сентября того же года. Сообразно тому и проповедь свою на 12 октября, «в неделю двадесятую по Пятидесятнице, при воспоминании освобождения Москвы от нашествия галлов, и при продолжении молитв о избавлении от губительной болезни», святитель Филарет начинает следующими словами: «Еще праздник, и еще слышится мне грозное слово Господне, превращу праздники ваши в жалость, и вся песни ваша в плач (Ам.8:10). Мы воспоминаем ныне, и хотели бы праздновать освобождение сего града от четыре-десятидневного одержания жестокими врагами. Хотим торжественными песнями славословить Бога избавителя. Востани, слава моя, исповемся Тебе в людех, Господи (Пс.107:3–4). Но что град? Что там люди? Не новое ли трудное поприще времени проходят? Несколько сот болящих страждут; многие здоровые состраждут болящим, некоторые оплакивают умерших; малодушные связаны страхом; благоразумные не столько, как обыкновенно, свободны, по причине осторожности; человеколюбивые носят в сердце чувствование общего бедствия; благоговейные поникли пред грозящим перстом Вышнего, что же превозможет? Праздника, или жалость? Песни торжественные, или плач? Ибо трудно согласить и соединить сии противоположности. Почему премудрый Соломон и распределяет оные на разные времена. Время, говорит, рыдати, и время ликовати (Еккл.3:4). Видно, не славу пробуждать, и не торжественные песни воспевать нам ныне. И сие не потому, чтобы позволительно было во время прещения Божия прекратить благодарение Богу за Его прежние благодеяния. Нет! Должно и во дни гнева Божия с благодарением воспоминать прежние по гневе милости Божии, как потому, что сего требует справедливость, так и потому, что сие должно подавать нам надежду возобновления милости к нам Божией и по настоящем гневе Его. И не только за прежние благодеяния Божии, по и за настоящее скорбное посещение Божие должно благословлять Бога, по примеру Иова, яко Господеви изволися, тако бысть; буди имя Господне благословенно во веки (Иов.1:21). Но, как и праведный Иов, при столь благодатном чувствовании сердца, уступил немощи естества человеческого, и с самым посещением Божиим, которое было скорбное, а не радостное, сообразовался, тем, что востав растерза ризы своя, и остриже власы главы своея, и посыпа перстью главу свою (Иов.1:20), в знамение печали, то и нам приличнее ныне образ печали, нежели радости, и по духовной немощи нашей, и по смирению пред грозным посещением Божиим, и наипаче по греховности нашей. Ибо как посещает ныне нас Бог, без сомнения, по грехам нашим, то всего паче потребно для нас покаяние... Покоримся судьбе Божией во всем, последуем всякому мановению Провидения. Примем, как часть наказания Божия, и то, что во славу Божию совершаемое нами служение не может ныне совершиться с подобною прежней радостью, торжественностью и пространством общения.⁷²⁰ Переймем приличное настоящему времени слово и глас от болевшего до смерти, но потом чудесно исцелившегося Езекии: яко ластовица, тако возопию, и яко голуб, тако поучуся, исчезосте бо очи мои, еже взирати на высоту небесную ко Господу (Ис.38:14). Не для того извлекаю из священных книг сии давние жалобные звуки, чтобы сделать более горькою нашу настоящую печаль, но чтобы показать образ печали спасительной. Тяжкая болезнь и преждевременная близость смерти опечалила Езекию, однако, печалился он без ропота на Бога, без нетерпеливости, не теряя надежды. Он вопиял к Богу со страхом Божиим: в сем разуме уподобляет он себя робкой ластовице. Он молился с кротостью и смирением: сие изображает он подобием голубя, тихо стенающего. И когда первые молитвенные взывания его казались не услышанными, он не предался отчаянию, но продолжал возносить прилежную и непрестанную молитву, и даже тогда, как молитвенный глас оскудевал в устах его, не преставал исчезающими, но еще умоляющими очами взирати на высоту небесную ко Господу. И что же наконец? Милосердый Господь не презрел печали благочестивой, не отверг молитвы усердной и постоянной. Избави мя, сказует Езекия, и отъя болезнь души моея, и Той сотвори путеводство во вся лета моя». Само собою разумеется, к подобной же молитве вития-святитель призывает и слушателей своей проповеди, как и самую проповедь оканчивает молитвою к Богу о избавлении от губительной болезни. «Не отвергни, – молится он к Богу, – наших молений не совершенных и недостойных: не умножи гнева Твоего за наше маловерие и не чувствие или не терпение; приими исповедание нашего маловерия, как веру, и печаль нашу – как молитву, и когда очи наши, к Тебе взирающие, исчезают от немощи, да ходатайствует пред Тобою за нас само Твое беспредельное милосердие. Виждь вдовиц, угрожаемых бесчадием; виждь младенцев, иже не познати десницы своея, ниже шуйцы своея, не понимающих также ни вины, ни бедствия сиротства, им предстоящего. Виждь, и милосердуй, и невидимо посли в нас слово Твое утешающее, исцеляющее, животворящее, и глагол Твой да не возвратится к Тебе тощ. Аминь».⁷²¹

Так все еще приходилось Филарету в своих проповедях взывать к покаянию, к молитве, к пробуждению веры и любви и т.д., дабы смягчить все еще продолжавшийся гнев Божий. И невольно припоминаются поэтому случаю опять стихи упомянутого выше слепца-поэта Н. М. Шатрова о Филарете за рассматриваемое время:

Слышу звук громов словесных:

Вдохновенный Филарет,

От источников небесных

Черпая ученья свет,

Как духовный воевода,

Духи целого народа,

Успокоим, говорить,

Как Отец, нас Бог карает;

И тому, кто умирает

Он из зла добро творит.

Предадимся Провиденью,

Страх надеждой победим,

И слепому заблужденью,

Веры нашей не дадим.

Смертному, хотя, и трудно

Суд небесный постигать,

Но не будем безрассудно

Божью мудрость отвергать.

Сердце знает, что над нами,

Казни временной крылами,

Гнев отеческий шумит,

И не грех сказать, что ныне

В целой нашей Палестине

Время гнева настоит.

Не суди событий ложно,

Ум земной, по своему,

Общий суд изречь возможно

Богу только одному,

Не случайно мы родились,

Не случайно засветились

Солнце, звезды и луна;

И гроза, которой громы

Сыплются на наши домы,

К нам от Бога послана.

Без Него и ветр не дышет,

Не колыхнет и вода,

Огнь из сердца гор не пышет,

Не тягчит земли беда.

Все, что смертных ужасает,

Бунт ли царство сотрясает,

Голод ли людей томит,

Туча ль блещет громовая,

Язва ль стонет моровая,

Божий гнев во всем гремит.

Обратимся к покаянью,

Сотворим любви дела,

И стихийному влиянью

Не подвергнутся тела;

Отречемся ложной славы,

Потрудимся – злые нравы

На благие пременит;

К вере подвиги приложим

И Царю-Отцу поможем

Нас от смерти охранить.⁷²²

И призыв Филарета не остался напрасным, бесплодным. «Никогда, ни прежде (насколько старики могли упомнить), ни после, – пишет по воспоминаниям современник события, граф М. В. Толстой, – не бывало такого благочестивого настроения между московскими жителями, храмы были полны ежедневно, как в святой день Пасхи, почти все говели, исповедались и причащались Святых Таин, как бы готовясь к неизбежной смерти».⁷²³ Увеселения все прекратились сами собою, как не согласные с духом общей печали, а не только что потому, как тогда говорили, что

Строгий наш Митрополит

Веселиться не велит.⁷²⁴

Увеличение смертности увеличило и сиротство, беспомощность и бедность; а все это как взывало к благотворительности, так и вызывало усиление её. И Москва, благотворительная и в обыкновенное время, в рассматриваемое скорбное время явила в этом отношении достоподражаемый пример для всех времен и городов. Пример благотворительности, как мы видели, подал сам государь император в бытность свою в Москве. Филарет также пожертвовал значительную сумму денег (1000 рублей) на устройство благотворительного учреждения при Троицкой церкви, в приходе коей состоит его Троицкое подворье.⁷²⁵ Следуя этим примерам, и все более или менее состоятельные люди всех сословий дружно приносили жертвы деньгами, вещами, даже домами на дело благотворения. Голицыны, Шереметевы, Самарины, Пашковы и многие другие из дворян: Лепешкины, Аксеновы, Рыбниковы и многие иные из купцов, мещан и прочих оставили незабвенными свои имена в делах благотворительности за это скорбное время. Современный поэт так описывал участие их и иных лиц в благотворительности того времени:

Те о страждущих вздыхают,

И заботятся о них;

Те отшедших поминают,

Ублажают память их;

Те сирот и вдов покоят;

Кров для них надежный строят,

Те охотно подают

Старикам осиротевшим,

В нуждах, в горе поседевшим,

Хлеб насущный и приют,

Все подвиглось на услугу,

И сенатор, и купец,

Все содействуют друг другу

По сочувствию сердец.

Все к святой стремятся цели,

Там возами шлют постели,

Там везут с бельем ларцы,

Там несутся связки платья;

Действуют купцы как братья,

А дворяне как отцы.

Разомкнулись кладовые,

Бьют ключи богатств земных,

Как потоки дождевые,

Для сирот и для больных;

Сыплет золото дворянство,

Духовенство и гражданство,

Сыплет щедрою рукой;

Все, что должно для болящих,

Все, что нужно для скорбящих,

Льется полною рекой.⁷²⁶

И не даром также современный певец, описав все печальные стороны состояния Москвы в холеру 1830 года, в заключение взывает:

Но хвала тебе, народ,

За призрение сирот,

Они сыты и одеты,

Вымыты в обогреты,

Ты все сделал, что лишь мог,

Наградит тебя сам Бог.⁷²⁷

Подлинно, обилием любви, выразившейся в усилении благотворительности, и смирением пред карающею десницею Божией, а равно и другими знаками благочестия жители Москвы как бы смягчили наконец гнев Божий и мало-помалу пременили его на милость. Смертность от холеры стала мало-по-малу уменьшаться, так что в № 37 Ведомости о состоянии города Москвы, мы уже читаем: «Благодарение Богу!

Болезнь в продолжение последних двух недель ослабевала очевидно: занемогать и умирать стало почти втрое менее, число выздоравливающих увеличилось без всякого сравнения. Господь долготерпелив и многомилостив. Не до конца прогневается, ниже во век враждует! Больных холерою 27 октября состояло 1352; занемогло 100; выздоровело 54; умерло 56; затем состоит 1342».⁷²⁸ И то и другое ясно выразил Филарет в своей проповеди на 26 октября, произнесенной «в Троицкой церкви странноприимного графа Шереметева дома, по случаю возобновления оной, при продолжении молитв о избавлении от губительные болезни», к чему самым благоприятным случаем послужило то, что в неделю 22 по Пятидесятнице, в которую совершено было возобновление означенной церкви, читано было Евангелие о богатом и Лазаре. К тому же поводом была и благотворительная цель учреждения дома, в церкви коего была произнесена Филаретом проповедь. В этой проповеди святитель-вития, уподобив «терпением спасавшемуся» Лазарю «человеколюбием спасавшегося раба Божия болярина графа Николая» (Шереметева), учредителя странноприимного дома, и указав характеристические признаки отличия богатого от Лазаря, а отсюда выведши соответствующее наставление, в заключение своей проповеди взывает: «Братия! Как много в сии дни Лазарей! Одни больны; другие бедны; некоторые и то и другое. Благодарение человеколюбию благочестивейшего государя и им одушевляемого и движимого правительства! Благодарение и человеколюбию народа! Никто не остается не только пред вратами, на улице, но не оставляется и в жилище, неудобном или небезопасном: врачующие и пекущиеся охотно приближаются к больным такою болезнью, о которой одна мысль в иных возбуждает отвращение или страх; крупицы от трапез богатых довольно часто падают в уста бедных; даже бедные своими лептами делятся с другими бедными, или отдают в милостыню свой труд и себя в служение болящим; служители чистоты и святыни всюду текут очищать, умягчать и заживлять душевные раны страждущих, и еще не страждущих телесно. Кажется, – добавляет к сей картине благотворительности в разных видах последней вития, – и сам врач душ и телес преклоняется к молитвам веры и к подвигам человеколюбия, и простирает милующую руку. Смерть уже не распространяет власти, ей попущенной; и болезнь начинает уступать здравию. Однако, – спешит внушением вития, – дерзнем ли мы подумать, что у нас происходит нечто лучшее, нежели что видим в Евангелии? Там один больной и бедный: один богатый, осужденный, и у сего пять братьев, подобных ему в том, что жили только для себя, а не для Бога и ближнего. Бог да помилует нас, братия, чтобы не нашлось и у нас, против одного требующего, шесть немилостивых! Разделим, по возможности, каждый с которым-нибудь, а все со всяким злостраждущим Лазарем, благая наша, восприемлемая в животе нашем временном, дабы принятые прежде нас на лоно Авраамле не отреклись разделить с нами благая Божия в жизни вечной. Аминь».⁷²⁹

По важности этой проповеди для рассматриваемого временя, святитель, по напечатании её отдельною брошюрою, от 3 октября дал такую резолюцию: «Слово в неделю о богатом и Лазаре, при сем прилагаемое, раздать в Москве в монастыри и церкви, с тем, что если кто рассудит прочитать оное в следующее воскресенье в церкви, то надобно предварить слушателей, когда оно первоначально говорено, и выпустить в начале оного тираду, относящуюся собственно к церкви Шереметьевского странноприимного дома».⁷³⁰

Так было в конце октября. В ноябре число больных и умиравших холерою стало идти еще значительнее к уменьшению. Однако, и в это время продолжались прежние строгие карантинные меры, при том даже и в отношении к жизненным припасам и другим потребностям. И только некоторое ограничение строгости сделано было с 14 ноября относительно товаров. Конечно, уже и это было великим утешением для москвичей, при тогдашнем значительном числе населения Москвы (300 тысяч жителей), ведших обширную торговлю. Ослаблению холеры способствовала и установившаяся с ноября зима.

Ослабли крылья у холеры,

Смирение и вопли веры

И мразом веющий борей

У смерти отняли пол силы

И затворилось пол могилы

Могуществом Царя царей.⁷³¹

Утешительно это было особенно в виду приближавшихся царских дней: 20 ноября – дня восшествия государя императора на престол и 6 декабря – дня тезоименитства Его Величества. Под живым впечатлением этого, более утешительного положения вещей, говорена была святителем Филаретом в Чудове монастыре и проповедь на первый из этих царских дней – на 20 ноября. Сказанная на текст: Вси пути Господни милость и истина взыскающим завета Его и свидения Его (Пс.24:10), она⁷³² прямо и начинается такими словами: «Настоящий день Господь сотворил нам, сынове России, да возрадуемся о царе, нам дарованном; и благодарение Богу, что сему радостному дню довольно почтительно уступают дни скорби, внезапно нашедшие на град сей. Град царев выздоравливает, чтобы не проводить дня царева в неблаговременном унынии. Предоставляю, – продолжает вития, – испытателям природы, по должности, или по охоте, потрудиться над изысканием причин сей благоприятной перемены. Они найдут, вероятно, более одной и будут иметь случай состязаться о том, которая из них истинная, или которая сильнее другой, что касается до меня, без труда нахожу одну причину, которая удовлетворительнее и приятнее многих изысканных, изъясняет происходящее. Сия благотворная причина есть милость Божия к Царю и царству. Видя в этом ясные пути Господни, проповедник далее разрешает сомнения и опровергает возражения относительно указанной им причины, говоря между прочим, в опровержение ранее упомянутых нами предрассудков простого народа относительно холеры и её лечения: «Говорят, если бы болезнь была наказанием Божиим, то не позволительно было бы избавляться от неё врачеванием; ибо когда государь определяет преступнику наказание, тогда покушение избавиться от сего наказания почитается новым преступлением. Неверное уподобление, и от того ложное заключение! В том самом случае, когда болезнь действительно есть наказание Божие, врачевания от болезни отнюдь не должно сравнивать с побегом от наказания. Можно виновному избежать от рук правосудия человеческого; и тем сделать новое преступление, тем более тяжкое, что им пролагается путь к другим преступлениям; побег от правосудия всевидящего и всемогущего Бога невозможен; сим правосудием можно только быть прощену и отпущену; а о сем стараться не есть преступление. Убегающий от определенного ему наказания человеческого есть мятежник, совсем не то врачующийся от болезни, он делает сие по дару и власти того же Господа, который наказует его; ибо Господь созда от земли врачевания (Сир.38:4): от Вышнего есть исцеление (Сир.38:2).⁷³³

Наконец, возвращаясь к одной из высказанных в начале проповеди мыслей, вития говорит: «мудрствующий по стихиям мира скажет, воздух был заражен; – воздух освобождается от заразы. Первое горько, да и во втором не много вкуса. Но когда говорят, что Отец небесный умилосердился над нами, и когда слушают сие с верою, человек получает такие чувствования, по которым он становится в одно время и счастливее, и нравственно лучше прежнего. Благо есть исповедаться Господеви, и пети имени Твоему, Вышний, возвещать за утро милость Твою, и истину Твою на всяку нощь (Пс.91:2–3). Да неизменяем никогда сей, сколько священной, столько же блаженной обязанности. Исповедаем истину Божию, наказующую бедствиями грешников, и освящающую оными праведников; исповедаем милость Божию, являемую нам ныне; призовем благоподательную милость и истину Господню на дни грядущие, благочестивейшему Государю нашему и августейшему дому его, царствующему граду сему, России, и наконец всякой душе, по вере и взысканию завета Божия способной к причастью милости Божией. Аминь.⁷³⁴

За тем, ко второму царскому дню – 6 декабря, благодаря еще большему ослаблению холеры в Москве, последовало высочайшее повеление: «наружное оцепление города снять, с соблюдением, впрочем, всех предосторожностей для воспрепятствования болезни вновь усилиться, или перенестись в те места, с коими восстановляется сообщение».⁷³⁵ Это радостное известие, оповещенное в Ведомости о состоянии города Москвы от 6 декабря, в тот же день и святитель Московский поведал жителям московским с церковной кафедры. Разумеем говоренное в кафедральной церкви Чудова монастыря 6 декабря его «Слово в день тезоименитства благочестивейшего государя императора Николая Павловича, по получении высочайшего повеления о восстановлении сообщений Москвы, прерванных по предосторожности против губительной болезни».

Замечательно самое начало этого слова. «Утомились мы, – начинает его вития, – и так долго и часто, говоря и слыша, все о болезни, все о смерти. Но кто может прекословить воле Владеющего жизнью, который сии уже малые, только что приметные остатки сени смертной не спешит совсем удалить от глаз наших, может быть для того, чтобы, обеспечась скорым помилованием, не поспешили мы забыть праведного наказания? Благословен Он и за то, что наказал, и за то, что милует, и за то, что милует постепенно, дабы тем более упрочить нам Свою милость». Затем, как бы напоминая свое знаменательное благожелание, высказанное по поводу прибытия государя императора в Москву 29 сентября в словах: «с крестом сретаем Тебя. Государь, да идет с тобою воскресение и жизнь», святитель-проповедник продолжает. – Мне представляется, что, как Лазарь из гроба, восстает в сие время сей град, правда не многими своими членами действительно умерший, однако, весь всецело воскресший от страха смерти. Но чего еще недостает сему воскресшему, чтобы пользоваться обновленною жизнью? Да! Еще нужно для него то же владычественное повеление, которое дано было для воскресшего Лазаря, разрешите ею, и оставите идти (Ин.11:44). Внемли же, воскресший град! Се и для тебя исходит от Престола царева разрешающий глас, разрешите его, и оставите идти, разрешите его от обязаний, которыми любящая рука принуждена была связать его предохранительно, чтобы область смерти не распространилась; оставьте его беспрепятственно. Не заключенными вратами, не прегражденными путями, идти в села и окрестные грады, и принимать приходящих, чтобы жизнь естественная не затруднялась в своих потребностях, чтобы жизнь общественная не стеснялась в своих движениях. Благословенна благость царева, и за намерение связать смерть, и за поспешность разрешить жизнь. Поздравляю тебя, от страха смертного воскресший, от болезни смертной исцелевший, от трудностей жизни разрешенный град!»

Но в виду второй половины высочайшего повеления о снятии оцепления Москвы, заключавший в себе внушение предосторожности от возможного возвращения силы болезни, святитель-вития продолжает свое обращение к городу такими словами: «Но послушай, что еще, при сих благоприятных для тебя событиях, тебе сказать внушает истина, что советовать тебе побуждает желание твоего блага. Взысках благая тебе (Пс.121:9). Если ты воскрес, то умей беречь безопасность жизни, тебе возвращенную. Если ты исцелел, то вспомни слово Исцелителя, сказанное в Церкви: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин.5:14). Если ты разрешен, то умеренно и осторожно приводи в движение члены твои, дабы чадолюбивая мать не увидела необходимости вновь спеленать дитя, во вред себе употребляющее разрешенные члены». И указав на возможность повторения испытанного в холерное время, при несоблюдении этих предосторожностей, вития заключает свое слово следующим образом «Град возлюбленный! Горько тебе было, но много услаждена чаша твоя, благодарно сохрани дарованное; благоразумно заслужи лучшее, берегись грехов и погрешностей, да не горше ти что будет. Утвердим себе, братия, и не престанем исполнять благие обеты, которые вдохнуло нам спасительное время скорби. Не с ропотом воспомянем трудности, нас постигшие, но с утешением трудности перенесенные. Благодушно перенесем некоторые неудобства, которые еще перенести остается.⁷³⁶ Употребим дарованные облегчения и вспоможения в пользу, а не в удовлетворение страстей и прихотей Со вниманием и чистосердечною верностью да ходим в послушании заповедям Божиим и повелениям власти, от Бога постановленной. Так будем благодарны Богу, вас милующему. Так будем достойны царя, о нас пекущегося. Господи Спаси Царя! (Пс.19:10) Господи! На людех Твоих благословение Твое (Пс.3:9). Аминь».⁷³⁷

И в согласии с тем только уже 24 декабря владыка дал такое предписание по Москве: «По облегчении благодатью Божией Москвы от болезни и по случаю наступающего праздника, разрешается предписанные молебны по литургии отложить, исключая те места, где особенные обстоятельства и желание прихожан того потребуют, а прошения на ектеньях и молитву на литургии продолжать впредь до предписания».⁷³⁸ Ибо ослабление болезни, хотя, и было несомненно, однако, шло довольно медленно, что не скрывали и официальные сообщения. И сам святитель Филарет даже от 29 декабря в одном частном письме сообщал: «Болезнь у нас еще не прекращается, и особенно оказывается в тех местах, где не была, или слабее была прежде. Число занемогающих не велико,⁷³⁹ но у некоторых болезнь крута».⁷⁴⁰ Продолжалась болезнь и в новом 1831 году, хотя, уже далеко не с прежнею силою, так что с 6 января прекратились и ежедневные ведомости о состоянии города Москвы, и с тех пор сообщения об остатках болезни в Москве делались в обычном и постоянном столичном Органе повременной печати, – Московских Ведомостях. И святитель Московский от 12 января писал к Мелетию Леонтовичу, епископу Пермскому: «холера в Москве умирает, потеряв прежде славу страшной болезни».⁷⁴¹ Однако, долго еще она гнездилась в ней и причиняла смерть, почему и некоторые карантинные меры все еще продолжались, почему и в виду возможности вызова в Петербург, Филарет от 23 января писал к своей родительнице, «занемогающие холерою еще здесь бывают. Всех больных остается около 30. Продолжение карантинов на Петербургской дороге,⁷⁴² еще дает мне право оставаться в Москве. Долго ли сие продолжится, угадывать трудно».⁷⁴³ Это продлилось довольно долго, почти два месяца. В течение этого времени, правда, и прежние начальствующие в частях города с их помощниками и врачами мало-по-малу возвращались к обычному (до холерному) течению жизни, и временные больницы упразднялись, и прежней суетни по делу холеры не видно было в Москве, начавшей оживать. В конце января и святитель Московский закрыл как временный комитет, учрежденный им при архиерейской кафедре по случаю холеры, так и временную же «нищепитательницу» (столовую для бедных), учрежденную при Троицкой церкви близ Троицкого подворья.

Однако, только уже 17 марта 1831 года Москва официально, так сказать, признала себя освободившеюся окончательно от холеры и принесла Богу торжественное о сем благодарение. Когда о том генерал-губернатор довел до сведения государя императора, то государь, в рескрипте своем на имя генерал-губернатора от 19 марта, выразив «живейшее удовольствие» по случаю донесения князя Голицына «о совершенном прекращении холеры в Москве и поспешив вследствие того разрешить немедленное упразднение карантина, на реке Шоше учрежденного, и снятие оцепления на границе Тверской губернии с Москвой», изъявил ему свою «искреннейшую благодарность» за его «пламенное усердие и неутомимую деятельность», обнаруженные во все «тяжкое для Москвы время» существования в ней холеры, а вместе с тем поручил ему выразить Высочайшую «признательность» и всем лицам, содействовавшим ему во всех его мероприятиях по случаю холеры, как личными трудами, так и благотворениями. Этот рескрипт был опубликован в Московских Ведомостях. Святитель Московский, так много потрудившийся в тоже «тяжкое для Москвы время», также не оставлен был милостивым вниманием Его Величества. 19 апреля 1831 года, в день Пасхи, он сопричислен был к ордену св. апостола Андрея Первозванного, «за ревностное и много деятельное служение в архипастырском сане, достойно носимом, а притом за многие похвальные подвиги и труды, на пользу церкви и государства постоянно оказываемые при всяком случае».⁷⁴⁴

Откликом на этот знак милостивого внимания государя императора к истинным заслугам и подвигам святителя в столь важное время, как холерное, 1830 года, служит, со стороны Филарета, его слово в день коронования его императорского Величества государя императора Николая Павловича. Говоренное в Успенском соборе 22 августа 1831 года и до 1877 года не появлявшееся в печати. Это слово вместе с тем служит и как бы публичным отчетом Филарета за холерный 1830–1831 год, тем более, что летом 1831 года холера, оставив в покое Москву, сильно свирепствовала в Петербурге, где не обошлось дело даже без возмущения черни, укрощенное только уже личным появлением среди бунтующих и энергичным действием самого государя императора, на что также можно находить указание в этом слове.

Оно сказано на текст царь уповает на Господа, и милостью Вышнего не подвижится (Пс.20:8) и весьма живыми чертами изображает духовный облик государя императора, при чем он, по-прежнему, опять сопоставляется с Давидом, но только с другой, чем в 1830 году, стороны. «Как некогда сподвижники Давида, – говорит вития, – увидели его в крайней опасности от надлежащего иноплеменника: то кляшася мужи, Давидовы, глаголюще не изыдеши ктому с нами на брань, да не угасиши светильника Израилева (2Цар.21:17). Подлинно видеть возлюбленного царя, подвергающегося опасности для безопасности своих подданных, есть зрелище, сколь возвышенное, столь же поразительное для верного народа. Чем очевиднее попечение царя о нас, простертое до самопожертвования, тем более Он возлюблен для нас. Чем более возлюблен, тем более трепещем за него во время опасности. Чем более страшимся за него, тем более дивимся его великодушному бесстрашию. Чем более дивимся ему, тем более чтим его, тем более любим, тем более видим и чувствуем в опасности его нашу собственную опасность. Так волны сильных душевных движений одна другую рождают, одна другую поглощают, и опять рождают одна другую до тех пор, как, наконец, усматривают, что гроза опасности миновала превознесенную главу, и светильник Израилев сияет яснее прежнего. Вы понимаете меня, россияне, потому что я говорю теперь по нашему общему опыту. Господи, в руце Которого власть земли, и который потребного воздвигавши во время на ней (Сир.10:4). На какое трудное время обрел Ты потребным избранного и воздвигнутого Тобою Николая! В то самое время, когда Он вступал на родительский и прародительский престол, ему надлежало перешагнуть чрез опасность, или лучше сказать, чрез бездну, грозившую поглотить и престол, и царство. Он не поколебался, заградил бездну, мы успокоились, вдруг видим Его вновь среди опасностей брани. Две трудные брани окончены со славою. Мы торжествовали; вновь открывается опасность, тем более грозная, чем менее знакомая, – опасность губительной болезни, и где сия опасность очевиднее угрожает народу, там именно является царь наш, с своею отеческою попечительностью о своих подданных, с своим, светильника Израилева достойным, светом, чтобы разогнать сумрак страха истинного и ложного, чтобы уменьшить причины опасности, чтобы уничтожить призраки мнимой, чтобы спасительно проникнуть сквозь сугубый мрак легковерного и упорного невежества, увы – не менее иногда опасного и пагубного, как злоумышление. Конец ли трудностям хотя ныне, и, хотя, шести летах необыкновенными подвигами ознаменованного царствования, будет ли приближающееся седьмое лето – летом совершенного покоя и мира, – Ты веси, Господи, в руце Которого власть земли».

И за тем, призывая слушателей, россиян, к облегчению «столь часто для нас возобновляющейся заботы верноподданнической любви» о царе, к упрочению и обеспечению нашей радости о нем, указывает как на лучший к тому способ – на уподобление царю в уповании на Господа: царь уповаете на Господа, и милостью Вышнего не подвижится. А рассматривая со всех сторон этот способ, иначе сказать, исследуя вопрос о надежде и излагая учение о ней, наш вития, доказывая слабость надежды на что-либо временное, в противоположность единственно прочной надежде на Бога, между прочим, говорит: «Бедные человеки, у которых не только кратковременная буря бедствий разрушает долго на слабом основании утверждаемые надежды, по которых и легкий ветер пустой молвы колеблет страхом, как листья древесные», и к сему сам же в рукописи проповеди делает такое подстрочное примечание: «Сие говорено, когда молва о рассеянных будто бы повсюду отравителях распространила в народе опасение».⁷⁴⁵

Таким образом, чем начал, тем и кончил великий святитель Московский свою широкую и неутомимую деятельность в холерное время 1830–1831 годов: горячим призывом людей на то, чтобы обращаться к Богу, в котором одном – надежда и спасение, как временное, так и вечное.

В своем слове на день коронации, произнесенном 22 августа 1831 года, святитель Московский, исчисляя опасности и подвиги шести лет царствования императора Николая Павловича, сказал: «будет ли приближающееся седьмое лето летом совершенного покоя и мира. Ты веси, Господи, в руце Которого власть земли». Подлинно седьмой год царствования Николая далеко не был еще годом покоя и мира. Кроме усмирения Египта, о котором мы уже знаем из предшествующего, в самый разгар московской холеры 1830 года возгорелось еще пламя восстания в Польше, окончательно потушенное лишь в конце 1831 года. По порядку времени нам и следовало бы говорить теперь о сем последнем события внутри империи. Но в виду связи с предшествующим, мы предварительно скажем о той же холере, возвращавшейся в царствование Николая еще двукратно: в 1847 и 1853 годах, а затем уже приступим к описанию того события, на сколько его касается Филарет в своей проповеднической деятельности. Связь между холерою 1830 и последующих годов устанавливает и сам святитель Московский, как в проповедях своих, так и независимо от проповедей.

Между прочим, в 1847 году от 29 октября он писал А. Н. Муравьеву: «Странно, что и ныне, как в 1830 году, в народе есть толки об отравах и поджигательствах. Просто ли это, или, кроме заразы из Индии, есть зараза из больной Европы? Да дарует Господь властям проницание к успокоению от ложного страха, или соблюдению не излишней осторожности».⁷⁴⁶

Так устанавливается означенная связь между холерою 1847–1848 и между холерою 1830–1831 годов с одной стороны, но с другой стороны тем же самым устанавливается связь и между революционными движениями Запада, произведшими и уже известное нам Венгерское восстание 1848 года и Польское восстание 1830–1831 года, как то мы могли видеть и в той проповеди Филарета от 5 октября 1830 года, которую он произносил в присутствии государя, и именно в обращении к нему, сделанном в этой проповеди: «Европа предлежит заботливым очам твоим, Европа, зараженная, гораздо более смертоносным, поветрием безверного и буйного мудрования» и т.д. Посему и в этом отношении не будет большим скачком переход от холеры последующих времен к нравственному поветрию, проявившемуся на западной окраине нашего отечества.

Холера 1847–1848 годов вошла в Россию прежним путем с юго-востока, из Персии еще в 1846 году в Закавказский край, а в 1847 году и далее. Уже от 6 января 1847 года Филарет писал к А. Н. Муравьеву, путешествовавшему в то время по Грузии с целью собирания материалов для истории святых Грузинской церкви: «Господь да благословит и сохранит вас, и да возвратит из Грузии, не преследуемого не доброю путешественницею с востока, приближающеюся, как говорят, к пределам Грузии».⁷⁴⁷

С ужасающею быстротой, как и в 1830 году, распространилась холера, в течение весны и лета 1847 года, по всей Российской Империи, и в августе того же года достигла Москвы; а в сентябре весьма усилилась здесь. В этом смысле, хотя, и по обычаю осторожно, особенно в виду того, что и гражданская администрация Москвы (генерал-губернатор князь А. Г. Щербатов) находила нужным скрывать появление её в столице, Филарет писал от 26 августа к наместнику Лавры архимандриту Антонию следующее: «О, наместник! Постигшая некоторые места отечества нашего и, может быть, угрожающая и нам губительная болезнь, по справедливости, дает особенное побуждение к принесенью Господу Богу молитв о помиловании. Хорошо приступить к сим молитвам свободно, по чистому человеколюбию, о бедствующих братиях, прежде близкой опасности собственной, а не по неволе, при близкой опасности, стесняющей сердце. Знаю, что иные боятся сего предварения, по рассуждению не духовному, но думаю, что есть и справедливая причина расположиться осторожно. Если бы можно было надеяться, что все услышавшие о рано предпринятых молитвах войдут в чувство смирения и дух молитвы; благо было бы сие. Но если многие сим образом укрепить себя не подвигнутся, а возвещаемою чрез молитвы опасностью преждевременно возмутятся; то это будет не желаемый плод дела. Посему я полагал бы приступить к молитве более частно, нежели торжественно». И далее предлагает способ не торжественного моления о избавлении от губительные болезни.⁷⁴⁸

Между тем 3 сентября в Москву прибыл государь император с великою княгиней Мариею Николаевною и великим князем Михаилом Павловичем. В виду того, что это прибытие не имело того значения, какое имело оно в 1830 году, святитель Филарет и встретил государя 4 сентября в Успенском соборе речью, в которой ни словом не намекает на холеру, выражая лишь радость о посещении им древней столицы своей и благожелания ему и его роду.⁷⁴⁹ Даже и в своем предписании по Москве и московской епархии от 12 сентября он еще продолжает наблюдать прежнюю осторожность, так как, по его словам в этом предписании, «сей град и область его, по благости Божией, до ныне от сего бедствия охранены» и потому предписание, учреждает моления о избавлении «братий наших в иных градех» и «нас от нашествия бедствия».

При сем в предписании духовенству внушает разъяснять такое значение молений и прихожанам и кроме того, говорится: «в поучениях надлежит касаться сего предмета таким образом, чтобы не приводить опасностью в упадок духа народа, но побуждать, дабы молитвою и очищением совести каждый утверждал себя в уповании на Бога, и при употреблении естественных средств к охранению здоровья по наставлению начальства, без робости взирал на возможность бедствия. Если окажется возможным препроводить при сем поучение сего содержания, то оное прочитать на литургии пред первым молебным пением, 14 сего сентября».⁷⁵⁰

Это именно поучение составил сам святитель и оно, быв напечатано наскоро без цензуры, лишь с согласия генерал-губернатора, как о том пишет сам же святитель Филарет,⁷⁵¹ действительно читано было по церквам московским 14 сентября 1847 года. В сем поучении или «Слове об охранении от губительной болезни», имеющем в своем основании текст: и виде Бог дела их, яко обратишася от путей своих лукавых: и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им, и не сотвори (Ион.3:10), святитель-вития, указав на утешительный пример избавления ниневитян, вследствие их раскаяния, от угрожавшего им бедствия и извлекши отсюда утешительные и вместе поучительные истины для нас самих, говорит: «предложенные теперь истины всегда могут быть полезны к руководству нашей жизни. Да сохранит нас Бог от того, чтобы грехи наши умножились до ниневийского вопля на Небо. Но, как говорит пророк, грехопадения кто разумеет? (Пс.18:13) Мы часто успокаиваем себя мыслью, что грехи наши не очень тяжки, а может быть только прельщаем себя. Может быть, не так видит их все чистое око Божие, и суд Божий тихими, неприметными стопами к нам приближается. Но в настоящее время есть не скрытое посещение Божие, на некоторые страны отечества нашего нашедшее, к которому мы не должны быть невнимательны. Губительная болезнь, в которой за семнадцать лет пред сим испытали мы частью суд, частью помилование Божие. вошла в пределы отечества нашего, изшед из той же, как прежде, чужой страны. Нет пророка, который бы предварил нас, дойдет ли она до нас, и который бы, хотя, не без страха, нас избавил от неё. Но есть уже милосердие Божие в том, что сама она издали нам о себе возвещает, и возбуждает нас к осторожности, что же должны мы делать? Без сомнения, благоразумно и благонадежно будет употребить в предосторожность от бедствия, более или менее угрожающего, те испытанные средства, которые для ниневитян достаточны были для отвращения совершенной погибели. И так, если угрожает нам скорбное посещение Божие признаем в оном правосудие Божие, частью наказующее грехи, частью побуждающее к исправлению, и побудим себя к улучшению нашей жизни, в отношении к благочестью, благонравию, воздержанию, человеколюбию. Да не медлим прибегать к Богу с молитвою, частью о избавлении братий наших, чад единые Церкви и единого Отечества, которых уже постигло скорбное посещение, частью о себе самих, да не приближится к нам ангел смерти, или да не отягчит руку свою; ангелы же хранптели наши да не преминут нас своим охранением, подкреплением и вразумлением, да повинуемся всегда Отцу духов, и да творим волю Его, и да обретаем у Него милость и благодать. Не леностны будем и в употреблении естественных средств и предосторожностей к сохранению здравия, и к недопущению вредоносных влияний. Как можем требовать, чтобы хранил нас Бог, если сами не бережем себя, и предаем действию разрушительных сил, малодушиям и недостатком надежды на Бога, неумеренностью и не воздержанием и другими небрежностями? Внимательно храни себя малым возможным для тебя хранением, и Бог будет хранить тебя великим, всеблагим и всенощным хранением. Аминь».⁷⁵²

Так святитель Московский, с своей стороны и по своей области, сделал все, что мог, к предостережению от болезни, уже свирепствовавшей в пределах России, начинавшей свое действие и в Москве. Но светское начальство не принимало столь деятельных мер, как в 1830 году, скрывало действительное число заболевавших холерой и умиравших от неё,⁷⁵³ а в начале февраля следующего 1848 года и официально признало столицу избавившеюся от холеры, почему и Филарет, не желавший, конечно, входить в противоречие с светскою администрацией, доселе (с самого сентября 1847 года) и не заводил речи о холере и только теперь, именно 8 февраля, сказал: «Слово пред благодарственным молебствием за прекращение губительной болезни». Это слово, произнесенное в Чудове монастыре, весьма замечательно в отношении к течению холеры в Москве, официально признанной, как мы сказали, освободившеюся от неё.⁷⁵⁴ Не даром оно прямо и сказано на текст, который в сокращения Филарет приводил уже и в 1830 году, именно: обрете его Иисус в церкви, и рече ему: Се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин.5:14). «Обретаемся и мы ныне в церкви, так начинает свое слово наш вития, и обретаемся для того, чтобы с благодарением исповедать пред Богом, яко здрави есмы, – некоторые от бывшей болезни, а все от опасения болезни, довольно не кратковременного, не для всех легкого, для некоторых же и очень не легкого, когда обязанность звания, или человеколюбие, призывали их к подвигу врачевания болящих, или попечения о болящих. Обретет ли и нас в церкви Господь Иисус? Изречет ли и нам Спаситель слово спасения? Без сомнения, обретает Он нас не только всепроницающим взором Своего всеведения, по и все оживляющим взором Своего милосердия. И слово, изреченное некогда в обстоятельствах, несколько подобных нашим. изрекает Он и теперь нам посредством Евангелия: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет».

И за тем, по уяснении Евангельского повествования о исцелении расслабленного при овчей купели с особенным вниманием к установлению связи между болезнью и смертью с одной и грехом с другой стороны, пришед к тому же самому поучительному выводу и относительно современников, какой в Евангелии сделан относительно расслабленного и сейчас приведен нами из проповеди Филарета, последний продолжает: «с утешением вспомнить можем некоторые обнаружения расположении, с какими православные чада церкви московские приняли скорбное посещение Божие. Не только, по мановению Матери Церкви, приняли они участие в общих умилостивительных молитвах, но, восчувствовав собственную потребность умилостивлять Бога, и подкреплять себя пособиями веры свободным напряжением благочестивого усердия подвигли благоговейно издревле чтимую святыню для принятия, при её посредстве, благодатной охранительной и целебной силы, и взыскали умножения особенных умилостивительных молений. Более ста таковых молебствий с крестными хождениями совершилось в окрестностях разных храмов и на открытых местах, среди благоговеющего многолюдства, не опасавшегося и суровости ноябрьского и декабрьского воздуха в болезненное время. К духовной радости священноначалия, оно не имело нужды возбуждать кого-либо к сим особенным подвигам благочестия, довольно было только соглашаться на изъявляемые благочестивые желания.⁷⁵⁵ И почему не думать, что в сих многократных, многочисленных соборах молящихся обрелись, хотя, в невеликом числе, хотя, может быть, в числе десяти только, по слову Божию, достаточном для сохранения целого града, единому Богу ведомые, праведные души, которых молитва достигла до пренебесного жертвенника, и приобрела нам то, что рука Божия⁷⁵⁶ не вельми отяготела над нами? Слава о сем Божию милосердию, не побеждаемому грехами нашими! Но скроем ли, добавляет, однако, к сему вития-прозорливец, что приходят на мысль и неутешительные воспоминания? При виде болезни, которая особенно, как бич, поражает невоздержание, уменьшилось ли между нами невоздержание? В печальное, время, когда одни из ближних наших страдали болезнью, другие сострадали болящим, одни умирали, другие оплакивали умирающих, когда следственно сострадательная любовь к ближним и смирение под крепкую руку Божию долженствовали бы сделать постылыми и прекратить увеселения и забавы, уменьшались ли они по крайней мере?⁷⁵⁷ При сем невольно задумаешься, и еще пожелаешь сказать возлюбленному богоспасаемому граду: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше та что будет. Аминь».⁷⁵⁸

По истине вещим голосом прозвучали эти последние слова святителя-проповедника. Весною того же 1848 года холера, крывшаяся в Москве и зимой, снова подняла свою голову и с большею против прежнего яростью начала уязвлять подвергавшихся её действию. Так от 22 мая святитель Филарет писать А. Н. Муравьеву пока еще в таком роде: «у нас есть немного того, о чем прежний генерал-губернатор не хотел было сказывать – холеры. В подмосковном селе Черкизове недавно она была сильна. Теперь показалась по Троицкой дороге, и в слободе близ Хотькова».⁷⁵⁹ Упоминаемый в этом письме генерал-губернатор князь А. Г. Щербатов не задолго пред тем заменен был графом А. А. Закревским,⁷⁶⁰ известным борцом против холеры еще в 1830–1831 годах, когда он был министром внутренних дел. В июне же холера еще более усилилась в Москве, и святитель Филарет, говоря свое «слово в день обретения мощей преподобного Сергия» 5 июля «о скорбях святых на пути освящения и даже в состоянии совершенства и святыни», не мог не высказаться и по этому поводу. «Обращаясь к себе самим, – говорил он в конце этого слова, – не признаем ли, братия, что ныне особенно ко времени углубляться в Евангельское учение о скорбях? Видно, мы не довольно внимали оному, когда суждено свыше послать нам, и не однажды послать, чрезвычайных и строгих проповедников: болезнь и смерть. Они проповедуют не словами, но сильнее слов, событиями. Что проповедуют? Думаю, нечто подобное проповеди ангела откровения: убойтеся Бога, и дадите Ему славу (Откр.14:7). Если в благоденствии вас не довольно привлекали к Богу благодарность и любовь, да приведет вас к Нему, по крайней мере, страх бедствия. Если вы не пользовались свободно тихими скорбями покаяния и умерщвления плоти, для очищения души, воспользуйтесь для сего, по крайней мере, невольно находящею, но в покаянии приемлемою скорбью бедствия, постигающего или угрожающего, или с бедствующими ближними разделяемого. Дайте славу правосудию Божию, и, со смирением и самоосуждением приемля временное наказание, спасайте себя от вечного. Господи, – в заключение слова обращается с молитвою к Богу наш проповедник, да не яростью Твоею обличиши нас, ниже гневов Твоим накажеши нас (Пс.37:2). Наказуя накажи нас временно, смерти же безвременной и вечной не предаждь нас (Пс.117:18). Ключом скорби отверзи нам врата правды и благодати, да вшедше в ня исповемыся (Пс.117:19) Тебе, взыскателю погибших. Спасителю грешных, Облаженствователю злостраждущих. Аминь».⁷⁶¹

Наказание на этот раз было, хотя, и «временное», конечно, но нельзя сказать, чтобы оно было кратковременное. Если в 1830–1831 годах холера была в Москве со всеми своими остатками несколько лишь месяцев, то теперь она в сущности длилась здесь целых полтора года, ибо только в декабре 1848 года Москва освободилась от неё. Затем, хотя, конечно, в 1830–1831 годах она, как явление для врачебной науки совершенно новое и вообще доселе не бывалое на Руси, свирепствовала сильнее и уносила больше жертв за раз, а теперь встречена была уже как знакомая гостья с испытанными против неё средствами, особенно же при генерал-губернаторе графе Закревском в 1848 году, однако, уже и в октябре 1847 года вот что писал Филарет к А. Н. Муравьеву. «Мы хвалимся, что болезнь легка, но она иногда не шутит Три московских священника и три диакона умерли. Это едва ли не больше, нежели в 1830 году. Один священник оставил девять малолетних детей. Человек был честнейший и воздержнейший».⁷⁶²

Сам святитель Московский, всегда правда готовившийся к смерти и уже в 1833 году, по переходе за полувековой предел своей жизни, составивший духовное завещание на случай своей кончины, теперь и именно опять в октябре 1847 года, по случаю холеры, с одной стороны, дал разрешение священнодействия четырем, бывшим доселе, согласно прежним резолюциям его, неразрешенными священникам, а с другой – на случай кончины своей дал завещательное предписание консистории – разрешить священно-служение всем священнослужителям, которые оказались бы до дня кончины его не разрешенными (что и исполнено было в 1867 году по кончине его).⁷⁶³ Да и в отношении к борьбе с холерою нельзя было сказать, чтобы врачебная наука даже в это время, т.е. в 1847–1848 годах, узнала её сущность и причины возникновения настолько, насколько то нужно для успешного врачевания её, о чем также писал святитель Филарет известному своим знанием врачебного искусства наместнику Лавры, архимандриту Антонию.⁷⁶⁴

В виду всего этого, а равно и в виду как обозрения (как бы, по-прежнему, отчетного) всего движения холерного времени 1847–1848 годов в Москве, так и прежде еще отмеченного совпадения движения холеры с революционными движениями Запада, с приличным наставлением слушателям, сказал Филарет 19 декабря 1848 года в Чудове монастыре свое «Слово пред благодарственным молебным пением, по прекращении губительной болезни». Без особого текста святитель-вития начинает это слово так: «3а несколько месяцев пред сим совершали мы здесь подобное нынешнему соборное моление, с радостью, и не без опасения, – с радостью о том, что болезнь, внезапно поражавшая некоторых, и всем угрожавшая, по-видимому, прекратилась; но и не без опасения, потому что мы не смели разрешить в свою пользу недоумения, достойны ли мы совершенного избавления от бедствия. Посему и воззвали мы тогда к возлюбленному богоспасаемому граду словом Господним; се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет» (Ин.5:14) И затем продолжает описание самого хода возвратившейся и усилившейся более прежнего болезни: «к прискорбью, опасение оказалось не напрасным. Бедствие возвратилось, и явилось горшим прежнего. Меч ангела истребителя, хотя, не слишком умножил свои поражения, по шире прежнего блистал, и долее нам не позволял насладиться чувством безопасности. Наконец вновь нам думается, что ангелу, погубляющему люди, уже сказано, как некогда в Иерусалиме – довольно ныне, отыми руку твою (2Цар.24:16). Но точно ли сказано? Решительное ли это повеление? Кто нас в сем уверит тверже прежнего? И что же мы будем делать? Неужели и ныне примешивать к радости страх? Думаю, что так и должно. Потому что духовная мудрость предписывает сие не только для какой-нибудь сомнительной радости, но и для самой основательной, и потому можно сказать, для всякой радости. Работайте, говорит, Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом (Пс.2:11) Радуйтеся пред Богом, Который хранят, щедрит, милует, но радуйтеся с трепетом, потому что и в день милости Он не престает быть неумытно праведным Судиею; и – аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит? Но, – делает теперь самое наставление слушателям проповедник, – чтобы нам иметь более близкое указание свыше, что должны мы делать в настоящем положении нашем, слышите, что Бог богов Господь глагола: призови Мя в день скорби твоея, и изму тя, и прославиши Мя» (Пс.49:1:15).

И далее по частям изъясняет это поучительное изречение слова Божия в приложении к различным фазисам развития хода болезни: «Первой части сего повеления надлежало уже быть исполненной до ныне; и мы можем, как и прежде, с утешением свидетельствовать, что она не осталась не исполненною как во граде сем, так и в области его. Церковь во дни скорби призывала Бога умоляющим гласом; и послушные ей чада последовали ей благоговейным вниманием, воздыханиями, слезами, коленопреклонениями, крестными хождениями. Одни благоговейно притекали в места, прославленные святынею; другие, ознаменовавшую себя спасительными действиями святыню, привлекали в места своего жительства, к подкреплению своей веры, к ограждению себя благодатью. В разных местах, некоторые святые иконы, в продолжение многих дней, много поприщными путями, странствовали по селениям на руках молитвенников, среди неоскудевающего сонма других молитвенников. Алтарь радовался о множестве приходящих с покаянием и взыскующих Божественного брашна, во оставление грехов и в жизнь вечную. Что сказать о второй части приведенного нами Господня изречения, содержащей в себе обетование: изму тя? Сожаления были бы достойны те из нас, которые подумали бы, что глагол, нашедший из уст Господних, который, по удостоверению пророческому, не возвратится тощ (Ис.55:11), остается для нас уже праздным и бездейственным. Таковых, не нарушенную безопасность, и мы можем изъяснить не столько словом Избавителя, сколько молчанием Судии, Который не спешит пресечь время долготерпения, потому что имеет впереди вечность правосудия. А о тех, которые по вере призывали Бога Избавителя, и невредимо прошли сквозь годину опасности, что иное можем мы думать, как не то, что на них исполнилось Божие обетование избавления, хотя бы, им и не явилась небесная рука, их покрывающая, и невидимая благодать, их осеняющая и ограждающая? От многих же имели мы утешение слышать смиренное исповедание явственно на них ознаменовавшегося избавления. Инде целое селение, между другими постигнутыми губительною болезнью, являлось огражденным от неё; и нельзя было применить никакой ограды, кроме усердной общественной молитвы. Инде, уже водворившаяся в селении болезнь и смерть отступали от оного, как скоро посещала оное некая святыня, верою призванная. Иному в болезни, вообще столь упорной против усилий врачей, решительным врачевством был от святыни взятый елей, а иному – один от сердца произнесенный молитвенный обет. После сего нашему благоговейному вниманию и ревностному исполнению предлежит остальная часть Божия повеления: прославиши Мя. Не будем невнимательны. Не будем тяжкосерды. Не будем неблагодарны. Прославим Господа, не до конца прогневавшегося, не давшего искуситися паче, еже мощи, но сотворившего со искушением и избытие, поразившего и исцелившего, наказавшего и милующего, простершего над нами сень смерти, и разрешившего ее светом жизни. Если в день скорби, пред угрожающею ночью смерти, ты воззвал к Богу из глубины души, и мог потом приметить некое мановение невидимой руки, изымающей тебя от опасности – прославь Бога, дающего молитву молящемуся, близкого к призывающим Его, являющегося в милостях и щедротах. Если ты не видал особенного знамения спасения, но тем не менее спасен от беды, ходившей окрест тебя, прославь Бога сокровенного. Но тем не менее везде присутствующего и вседействующего, призирающего на тебя, когда ты о том не знаешь, и спасающего тебя, когда ты о том не думаешь. Если ты столь тяжкосерд, и так занят суетою, что и близкое бедствие не устремило тебя к Богу одумайся, хотя, теперь, прославь Бога долготерпеливого, и перестань искушать Его долготерпение невниманием к Его судьбам, и к вечной судьбе твоей собственной души».

В связи с тем святитель-вития считал нужным воздать долг чести и попечительному правительству, ревностно действовавшему в холерное время, особенно 1848 года к облегчению бедствия. «Не преминем прославить, – говорит он, – имеющего в руке своей сердце царево Бога и за те облегчения общественного бедствия, которые даровал он нам действием человеколюбивого сердца благочестивейшего самодержца нашего, чрез верные орудия благотворной воли Его, и чрез возбуждение частной благотворности. Угрожаемым губительною болезнью благовременно, всенародно предложены были советы и вразумления, предохранительные как от самой болезни, так и от сопутствующих ей ложных страхов и недоразумений, вредных не только для здоровья, но и для общественного спокойствия. Постигнутым болезнью приготовлены были врачебницы, врачи, врачевства. На оставшихся беспомощными после умерших простерто благотворительное призрение».⁷⁶⁵ Но потом святитель-проповедник делает искусное сопоставление и между холерою и западною революцией, все на том же основании нашего долга – прославлять Бога. «Не обинусь сказать еще, – добавляет он к сказанному доселе, – прославим Бога и за самое бедствие, и за род бедствия, которым мы посещены. Признаемся, что без сего бедствия мы меньше молились бы, меньше каялись, меньше смирялись. Итак, слава Богу, хотя, и неприятным средством, умножившему в нас молитву, покаяние, смирение. А если сравним бедствие устрашавшей нас болезни телесной, с бедствием умственной и нравственной болезни, какою в наше время заражены некоторые люди, и чрез них невольно поражены некоторые народы и государства до такой степени замешательства и превратности, что у них больные хотят лечить здоровых, обуявшие в своеволии составляют законы для царственной мудрости, забывшие Бога мечтают созидать новый мир, не укрощаемый дух беспокойства и тревоги одних приводит в воспламенение ярости, других в оцепенение недоумения; и стогны городов устилаются мертвыми от язвы междоусобия, – от сих тяжких зрелищ обращаясь к себе, конечно, с глубоким убеждением присоединиться можем к образу мыслей Давида, и сказать: слава Богу, что мы впали в руце Господни, яко многи суть щедроты Его зело; в руце же человечи не впали» (2Цар.24:14).

И наконец заключает свою проповедь вития словами: «не словом же только прославим Бога, но наша жизнь, которую Он нам сохранил и сохраняет, да представит в нас ревностных чтителей Его славы, а вследствие сего и деятельных исполнителей Его воли. Твердость в вере, послушание Церкви, верность к Царю, усердие ко благу общему, не прельщение суетою и блистательною ложью духа времени, любовь к истине и правде, готовность к возможному благотворению, кратко сказать, наши добрые мысли, добрые чувствования, добрые дела, да прославят Отца нашего. Иже есть на небесех! Аминь».⁷⁶⁶ Так окончилось холерное время 1847–1848 годов в Москве.⁷⁶⁷

Не прошло и пяти лет с 1848 года, как холера снова появилась в Москве и с силою не меньшею прежнего, а времени захватила она даже и больше прежнего, ибо, начавшись с началом 1853 года, продлилась, с небольшими перерывами, до конца царствования императора Николая Павловича, переплетаясь с другим народным бедствием, кровопролитною войною Крымскою и тем еще более тяжким делая бедствие, собственно от неё происходившее. Уже от 23 ноября 1852 года Филарет писал наместнику Лавры Антонию: «велят брать осторожность от холеры. Она в одном или двух лицах приехала было по железной дороге из Петербурга в Москву, но более сего, кажется, нет ничего».⁷⁶⁸ В начале 1853 года, однако же, губительная болезнь стала чаще и чаще появляться в Москве, а в марте настолько усилилась, что святитель Филарет, 20 марта сего года потерявший мать свою и сам чувствовавший себя не вполне здоровым, к этим скорбям должен был присовокупить еще скорбь о бедствии вверенной ему паствы от губительной болезни. От 6 апреля он писал А. Н. Муравьеву: «у нас болезнь берет силу. И моя болезнь упрямится, и не оставляет меня. Недостает силы для дел».⁷⁶⁹ Болезнь самого святителя для него была тем тягостнее, что и викарий его, Филофей,⁷⁷⁰ из усердия к нему принявший участие в погребении его матери, на похоронах простудился и тоже имел холерный припадок; был болен также и проживавший в Москве преосвященный Агапит, бывший епископ Томский.

А между тем около того же времени ожидалось в Москву прибытие Высочайших Особ, которых нужно было встречать, конечно, архиерею, почему о них Филарет еще от 27 марта писал к князю С. М. Голицыну: «удивительно подлинно, что предпринимают путешествие в Москву в такое время, когда здесь эпидемия берет силу. У меня скончались один священник, один диакон; и один иеромонах, довольно крепкий, в несколько часов умер».⁷⁷¹

Тем не менее, ставя долг своего служения выше всех личных соображений, святитель по-прежнему распорядился учреждением молебствий по Москве и епархии по случаю губительной болезни,⁷⁷² которая между тем в весну и лето здесь все усиливалась и усиливалась и только к концу лета несколько поослабела; а летом 1854 года возобновилась с еще большею против прежнего силою, так что в день заболевало до 380 человек, чего, по словам Филарета, не бывало во все прежние случаи холеры,⁷⁷³ и только осенью этого года как будто прекратилась. Соответственно всему этому и в проповедях своих Филарет в 1853 году, когда болезнь была еще не так сильна, как в 1854 году, лишь стороною намекал на нее.

Так, например, в проповеди на день обретения мощей святителя Алексия 20 мая он только приглашал слушателей приближаться к Спасителю, исцеляющему страждущих болезнями, чрез прикосновение к Нему в таинстве Евхаристии и чрез молитву.⁷⁷⁴ Подобное же читаем и в проповеди, произнесенной в Коломне.⁷⁷⁵ Но полный, так сказать отчет о холере 1853–1854 годов святитель-проповедник естественно дает по прекращении её, именно в своей «Беседе пред благодарственным Господу Богу молебствием по прекращении губительной болезни», произнесенной 24 октября 1854 года в Чудове монастыре. Как в 1848 году, так и теперь, проповедник начинает ее без особого текста следующим образом: «Матерь Церковь пригласила своих чад, и вы приняли её приглашение, чтобы принести выше соборную благодарственную молитву Господу Богу, наказующему и милующему. Даяй молитву молящемуся, да отверзет сердца всех нас, да исправится молитва наша яко кадило пред Ним, и фимиам благоговейных помышлений, разрешившись в огне любви, да низведет и распространит благоухание небесной благодати».

Затем вития, обращаясь к вопросу о причинах холеры, говорит: «со многим трудом, не с желаемым успехом, естествоиспытатели образованного мира искали сокровенных в природе причин губительной болезни, которая более двадцати лет ходит по образованному миру, и сколь сильно дает чувствовать свое присутствие, столь же мало позволяет себя понимать. Но сие самое, – пользуется этим обстоятельством проповедник для перехода к поучительной мысли беседы, что она приходит сокровенным путем, не допускает заградить себе вход, падает как внезапный неотразимый удар судьбы, сие самое облегчает труд чадам веры, своим путем открыть её происхождение в природе и далее природы, – в природе, в произвольном зле природы нравственной, поражающем непроизвольное зло подчиненной природе вещественной, в зле греха, привлекающем зло наказания, далее природы, в Промысле и суде Творца природы, попускающего зло вещественное, чтобы зло нравственное наказывать, пресекать, врачевать Так понимать, необъяснимые для обыкновенного разумения, карательные происшествия учит нас воплощенная Премудрость Божия».

И в доказательство того приводит известный случай убиения 18 человек падением Силоамской башни (Лк.13:4–5), причем предполагает возможность такого возражения, что «следуя направлению мыслей, данному словом Христовым, не мог ли бы кто-нибудь сказать нам ныне: оные несколько тысяч, пораженных в три месяца губительною болезнью,⁷⁷⁶ мните ли, яко должнейши бяху всех живущих в Москве? Ни глаголю вам, но аще не покаетися, не можете почитать себя безопасными от новых, подобных, или иных, прещений правосудия Божия. Уже в третий раз, в немногое число лет, посещены мы губительною болезнью: с заботою надобно помыслить, не заключается ли в сем обличения того, что первым и вторым посещением не довольно тщательно, или не довольно постоянно воспользовались мы к покаянию и исправлению нашей жизни. Впрочем, – продолжает проповедник, давая отчет о ходе болезни и об отношении московского населения к ней, – если мы еще наказаны, то еще и помилованы. Болезнь не слишком нас отягчила своим продолжением, а как будто хотела только нас вразумить, взяв такое число дней для своего возрастания, и такое число для умаления, которое в Священных Писаниях и в Церкви представляется, как число покаянного и очистительного подвига. Около сорока дней она возрастала от своего начатия до высшей степени своей силы; около сорока дней умалялась до прекращения. Кажется, ангел смерти обращал внимание на некоторые времена особенного благоговения церковного, и приостанавливал свою жатву. В обильный, молитвою и благоговением день Успения Богородицы, умерших было в половину менее, нежели в предшествовавший, и втрое менее, нежели в следующий. Подобное преимущество дано было дню Сретения чудотворные иконы Божией Матери Владимирской, ознаменованному крестным хождением. Первый день, в который не оказалось ни одного заболевшего, ни умершего от губительной болезни, был день Преподобного Сергия. Не можно ли в сих особенностях видеть некоторого знамения того, что, если бы все мы постоянно и совершенно исполнены и объяты были духом молитвы, благоговения, освящения, то тлетворный дух земной природы, постоянно отражаемый животворным духом небесной благодати, ни к кому никогда не смел бы прикоснуться? Не удержим слова истины, чтобы дать свидетельство добру. Мы имели утешительные виды возбужденного духа молитвы. Сверх участия в ежедневных при церковном богослужении молитвах о избавлении от губительной болезни, братия то одной, то другой церкви, то нескольких соседних между собою церквей, по собственному побуждению, учреждали особенные моления, в присутствии особенно чтимой святыни, и площадь, и улица превращались в церковь для многочисленного молитвенного собора. Многие усердствовали подобными молениями освящать свои дома, без сомнения, с верою в приходящее чрез оные охранение. При сих утешительных видах, мне слышится слышанное древле с Неба, одобрительное и поощрительное к добру, слово: кто даст еже быти тако сердцу их в них, яко боятися Мене и хранити заповеди Моя во вся дни, да благо будет им, и сыном их во веки (Втор.5:29). Но вместе с сим, к прискорбью, приходит на мысль и горькое слово Пророка о том, как далеко не соответствовали сему небесному благоволению люди, оного удостоенные: егда убиваше я, тогда взыскаху Его, и обращахуся, и утренневаху к Богу; и помянута, яко Бог помощник им есть; а потом – сердце их не бе право с Ним, коль краты преогорчиша Его! (Пс.77:34–35, 37:40) Люди Господни! Да внимаем себе, и да бодрствуем над собою, чтобы сердце, возбужденное и обращенное к Богу во дни грозного посещения Его, не преставало к Нему обращаться, устремляться, прилепляться и во дни помилования. Да испытуем путь нашего сердца, и да управляем его духовным разумом, а не плотскими слепыми желаниями, дабы не уклониться на стропотный и ведущий к пропасти путь ветхого не благодарного пред Богом Израиля, который на время обращался к Богу карающему, и вскоре забывал Бога милующего и благодеющего». И затем, сделав предостережение от произвольной болезни – нравственного небрежения и показав, на основании слова Божия (Мф.22:5), как оно вредно, заключает свою беседу благожеланием и приглашением слушателей: «да будем, по учению апостола, тщанием не ленивы, духом горяще, Господеви работающе» (Рим.12:11)⁷⁷⁷

Так закончил, по крайней мере на время царствования императора Николая Павловича, свою многолетнюю деятельность в борьбе с холерой святитель Московский. Как очевидно из всего выше сказанного, борьба эта не выходила за пределы борьбы духовной, каковой и следовало ожидать от «духовного воеводы» Московского, каким был Филарет, в противоположность сменявшимся генерал-губернаторам московским – воеводам светским; и нельзя не сознаться в том, что насколько был изменчив характер деятельности этих последних в отношении к губительной болезни, настолько же, с самого начала холеры 1830 года и до конца холеры 1854 года, был строго-неизменным в своем направлении характер деятельности нашего духовного воеводы».

Но при этом мы не можем, с другой стороны, не отметить и той особенности этой деятельности, и в настоящем случае главным образом проповеднической, что не смотря на кажущееся однообразие предмета её и явлений его, противо-холерная проповедническая деятельность Филарета ни в какой момент холерного времени 1830–1831; 1847–1848 и 1853–1854 годов не была повторением раз уже сказанного с церковной кафедры, а если святителю и приходилось иногда повторять своим слушателям, по нравственной потребности последних, прежде сказанные, по существу своему, вечные истины, то он умел всегда облечь их в такую форму и так сопоставить с другими истинами, им высказываемыми, что они даже и для нас, прочитывающих их в совокупности, представляются как бы новыми, а тем более таковыми должны были представляться для слушателей, которые, в течение 20 слишком лет холерного времени, и менялись пред одним и тем же Филаретом, и были изменчивы по большей части в своих мыслях и убеждениях, и часто забывчивы и т.д.

Для примера мы укажем на один случай, которым и закончим свое рассмотрение проповеднической деятельности Филарета в течение всего холерного времени. Еще в самом начале холеры 1830 года, в проповеди 18 сентября сего года, Филарет, в виду холеры, взывал к своим слушателям между прочим: «Презрим забавы суетные, убивающие время, данное для делания добра»; откуда и вышло то, что сказано о нем за то время;

Строгий наш Митрополит

Веселиться не велит.

Но Филарет и всегда был против суетных увеселений и забав, особенно же находил их неуместными в такие времена, каковыми были холерные. И москвичи в холеру 1830 года действительно оставили все увеселения, так что за это время говорилось:

Для отчаянных голов

Нет театров ни балов.

Поотвыкли уж от сцены

Театральные сирены,⁷⁷⁸ и т.д.

А между тем наступил холерный 1847 год. Филарет своею проповедью 14 сентября сего года духовно подготовил москвичей к принятию этого нового посещения Божия прежнею губительною болезнью. Но, тогда как многие вняли голосу своего духовного воеводы, многие, наоборот, не смотря на холеру, не хотели отказаться от суетных увеселений и забав, поощряемые к тому и светским начальством столицы, скрывавшим опасность действий холеры. При том многие, и даже из лиц высшего круга московского общества прикрывали свою и иных страсть к забавам и увеселениям благотворительною целью сих последних и потому считали возможным устроят их даже в посты – во дни сетования, а не веселия.

Так, между прочим, было в Рождественский пост холерного 1847 года. Тогда Филарет, не желая идти в своих действиях в разрез с действиями светского начальства, однако, счел своим долгом в высоко-торжественный день 6 декабря сего года, в присутствии многочисленных слушателей, сказать «беседу о милосердии к бедным» на текст: и Аз вам глаголю, сотворите себе други от мамоны неправды, да, егда оскудеете, приимут вы в вечные кровы (Лк.16:9) и в этой беседе между прочим, высказал следующее: «При сем приходит на мысль спросить: очень ли хорошо поступают, когда говорят, дай деньги на зрелище, или на другое суетное увеселение; половина их издержится для твоего удовольствия, а другая обратится в милостыню, что тут будет? Милостыня ли очистит суету? Или суета лишит чистоты милостыню? Найдется ли на сие ответ, который был бы приятнее вопроса? Но, конечно, не подлежит сомнению то, что, если бы назначаемые на благотворительное увеселение деньги, с устранением увеселения и на него издержек, сполна были отданы на милостыню, то милостыня была бы вдвое больше и несравненно чище. Апостол учит нас плакати с плачущими (Рим.12:15), а не ликовать с мыслью о несчастных, и не переполнять чашу веселия, чтобы дрождие досталось плачущим. Надеюсь, впрочем, поспешил добавить проповедник, – что никто не оскорбится нашею заботою, чтобы изобретательное искусство благотворительности, доброе в намерении, сколь можно более имело достоинства в средствах и способах действования».⁷⁷⁹ Что могло быть умереннее этого внушения? И, однако, вот что пишет сам Филарет о впечатлении этой части беседы наместнику Лавры Антонию от 10 декабря того же 1847 года: «предложить о прекращении в настоящее время общественных увеселений я не решился, по уверенности, что не послушают, а при случаях говаривал, что не благовременно теперь веселие. Те, которые так думали и без меня, подтверждают сие, а другие делают свое. В день святителя Николая в проповеди я позволил себе усомниться о достоинстве увеселений, учреждаемых с благотворительною целью. Говорят, одно из значащих лиц показало при сем неприятный вид, и произошли о сем разговоры. Не смотря на то, мне представляется вопрос, не напечатать ли сию проповедь, чтобы то было свидетельство, хотя, вероятно, безуспешное, против возобновления в следующий великий пост подобного прошлогоднему зрелища, в котором люди высшего круга превращались в лицедеев. Если пришлю вам тетрадь, то вы мне скажете ваше мнение о сем вопросе».⁷⁸⁰

Мнение, конечно, было утвердительное, и проповедь тогда же была напечатана и после печаталась в назидание православным людям. Равно также, если мы припомним, и в конце своего «слова пред благодарственным молебствием за прекращение (мнимое) губительной болезни» 8 февраля следующего 1848 года святитель не скрыл того, что «увеселения и забавы не прекратились и даже не уменьшились» в холерное время 1847 года, и при том добавил: «при сем невольно задумаешься, и еще пожелаешь сказать возлюбленному богоспасаемому граду: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет». И мы помним, что последовало в 1848 году, в конце коего Филарету опять приходилось напомнить это же изречение слова Божия.

От холеры физической переходим к одному из проявлений холеры нравственной – польскому мятежу 1830–1831 годов. По решению Венского конгресса образованное Наполеоном I из отнятых у Пруссии и Австрии польских областей герцогство Варшавское почти все вошло в состав Российской Империи, с предоставлением Российскому императору права дать новоприсоединённой области такое политическое устройство, какое он пожелает.

Великодушный Александр I, желая подвигнуть поляков к благодарности и ускорить развитие торговли, просвещения и т.п. в Польше, даровал им многие вольности в устройстве их внутренней государственной жизни, и Польша воскресла после французского погрома 1812 года и расцвела своею жизнью в общем составе государства. Но полякам этого было мало. Они замыслили и домогаться стали не только возвращения всех вольностей прежней Речи Посполитой, но и совершенной политической независимости, желали иметь своего короля и прочие атрибуты власти. Уже и во время декабрьских смут 1825 года, они пытались принять участие с целью добиться этого. Но большей зрелости замысел их достиг в 1830 году, к концу которого, пользуясь заботою правительства о прекращении холеры, они открыто возмутились, образовали войско и стали действовать прямо враждебно в отношении к правительству. Посланный для усмирения их граф Дибич Забалканский, после ряда побед над поляками-инсургентами, не докончив дела усмирения мятежа, умер 1831 года от холеры. Почти в то же время и от той же холеры скончался в Витебске и наместник царства Польского, цесаревич Константин Павлович. Тогда государь, на место Дибича, послал героя войны Персидско-Турецкой, графа Паскевича-Эриванского, который блистательно завершил дело усмирения, начатое Дибичом, после чего к началу 1832 года, Польше дано было новое, более прочное политическое устройство, с ограничением многих прежних вольностей в видах более тесного соединения Польши с внутренними областями Империи, под управлением императорского Наместника, каковым и назначен был, на место скончавшегося великого князя-цесаревича, победитель поляков граф Паскевич. с возведением его в достоинство князя и проименованием Варшавского, за последние победы в Польше.

Не смотря на щекотливость вопроса о Польше, Филарет не умолчал о нем не только в частных сообщениях, но и в слове с церковной кафедры. Так, уже в проповеди на день коронации 1831 года, отчасти известной вам по сделанной раньше из неё выдержки, наш вития, исчисляя подвиги и опасности, которые должен был совершить и преодолеть государь за немногие протекшие годы своего царствования, выражал сомнение о том, конец ли трудностям отныне, и будет ли, хотя бы теперь «совершенный покой и мир».⁷⁸¹ В то время еще не вполне усмирено было восстание в Польше. В 1832 году, когда не только усмирение, но и благоустроение политической жизни восставших было покончено, вития ясно провозвещает о совершившихся событиях в Польше Это делает он в своем слове на день тезоименитства наследника цесаревича Александра Николаевича 30 августа, говоренном в Успенском соборе, на текст: Бога бойтесь, царя чтите (1Пет.2:17). Говоря здесь о страхе Божием и почтении к царю на основании этого текста, вития между прочим, в числе противников мысли, заключающейся в тексте, упоминает раскольников, которые говорят, что боятся Бога, а за царя не молятся, а потом говорит: «негде есть и иного рода политические раскольники; они хотят, к соблазну народов, иметь царя, не освященного Царем царствующих, закон человеческий без закона Божия, власть земную без власти небесной, присягу без имени Божия. Знаете ли, что делают сии неугомонные мудрователи? Они хотят выколоть у правды правое око. Можно ли основать закон и власть только на зыбком песке мнений людских? Как может стоять земля без неба? Что значит слово: клятва, без Всевидящего и Всемогущего, Который один дает сему слову дух и силу, непоколебимо поддерживающую верного и неизбежно карающую изменника»?⁷⁸²

И наконец еще яснее говорит в проповеди 1850 года, по случаю 25-летия царствования императора Николая Павловича, в которой исчисляя деяния этого царствования, как исполнение изречения Слова Божия: егда царь на престол сядет, не противится пред очима Его ничтоже лукаво (Притч.20:8), вития говорит между прочим: «так было и тогда, когда народ, не совсем иноплеменный, утраченное им достоинство царства получивший только по милости Русского Царя, и доведенный до беспримерного в прежней истории его благоустройства и благосостояния, воздал за благодеяния – неблагодарностью, и за благоуправление – мятежом. Грозен и неотвратим был громовый удар царской правды, поразивший крамолу и своеволие, но вслед за тем, подобно как громовое облако благотворным дождем, разрешилась царская правда царскою милостью, простираемою на всю страну, и в особенности на несчастных, и даже на виновных, по колику можно было миловать безвредно».⁷⁸³

После усмирения Польши и сродного ему по существу дела усмирения Египта Россия, как нам уже известно, на долго, на целые почти семнадцать лет сложила свое оружие, обратившись всеми силами своими к внутреннему своему благоустройству и развитию. Кроме законодательных работ, уже известных нам, благодаря беспримерной деятельности энергичного монарха, закипели работы по другим частям внутреннего управления Империей.

Войны первых лет царствования Николая и восстание поляков, подстрекаемых сумасбродными деятелями революций западно-европейских, обратили главное внимание императора на усовершенствование оборонительных сил страны, а знакомство с западно-европейскими образцами обороны, обнаружившими в некоторых отношениях свое превосходство над русскими как в войнах с Турцией и Польшей, так и в мирных сношениях с дворами европейскими, особенно с родственным нашему прусским, побудили нашего царя не пренебрегать в этом отношении и усовершенствованиями Запада. И с этой стороны, помимо крепостей пограничных и флота, особенное внимание императора Николая обращено было на армию. Слава побед русского воинства, гремевшая уже почти целое столетие, должна была быть не только упрочена, но и обеспечена на будущее время. С этою целью, в связи с общим пересмотром законов Империи, тщательно рассмотрены, приведены к единству, исправлены и дополнены действующие военные постановления во всех их подробностях от важнейшего до самомалейшего по значению, положение солдат на военной службе и по окончании последней весьма улучшено и вполне обеспечено, состав офицеров упрочен, возвышен в своем достоинстве и увеличен в своем числе чрез усиление военного образования, увеличение числа и внутреннее усовершенствование кадетских корпусов, инженерного и артиллерийского училищ и других военно-учебных заведений, чему весьма много способствовало живое участие, какое в этом важном деле принимал брат императора, великий князь Михаил Павлович в качестве главноначальствующего всеми военно-учебными заведениями Империи, к глубокому сожалению как августейшего своего брата, так и всея России не в старых летах скончавшийся в 1849 году, усилено и улучшено также во многих отношениях морское дело, и т.д.

Особенно же армия составляла предмет самых сердечных забот и попечений императора Николая, который часто и сам навещал военно-учебные заведения, казармы и т.п. Мог ли же не обращать на это внимания святитель Московский, светлым, проницательным умственным взором своим, близко видевший все то, что более или менее занимало императора в его отеческом попечении о государстве? И не смотря на свою, если угодно, некомпетентность в военном деле, мог ли он, хотя, несколько не содействовать ему веским своим словом, и особенно с церковной кафедры? И святитель содействовал царю в этом деле не только как мог, но и более того, чем сколько можно было ожидать от строгого подвижника на поприще духовной, а не мирской брани. Мы помним, что уже вскоре после коронации своей император выразил желание, чтобы от Святейшего Синода издан был катехизис с приспособлением его к преподаванию в военно-учебных заведениях, и из всех членов Синода именно Филарету Московскому поручено было составить такой катехизис. Филарет и составил его, на основании прежде составленного им и дополнил прибавлением «для готовящихся или принадлежащих к военному званию» и «краткими христианскими наставлениями для употребления нижних воинских чинов».⁷⁸⁴ В таком составе катехизис Филарета, заслуживший Высочайшую благодарность последнему за его составление, был в употреблении в военно-учебных заведениях не одно десятилетие, служа для «готовящихся или принадлежащих к военному званию» своего рода также проповедью, и учением. Но Филарет не раз и прямо с церковной кафедры касался вопроса о деле военном и подготовлении к сему делу, при том не только по случаю тех или других войн, происходивших за рассматриваемое время, а и независимо от того. Мы помним ту часть слова Филарета в день коронации государя 22 августа 1833 года, в которой он излагает учение о праве войны.⁷⁸⁵ Касался различных сторон вопроса о ней но частям святитель и в других своих проповедях. А в 1837 году, когда государь, по возвращении из закавказского путешествия,⁷⁸⁶ прибыл в Москву, Филарет 27 октября встретил его в Успенском соборе следующею, замечательною и по глубине мысли, и по широте взгляда на административную по обороне государства деятельность императора и наконец по силе слова и по высоте ораторского искусства, речью. «Благочестивейший государь! Слава Богу, ты возвращаешься, ты перешел горы, и горы отнял от наших сердец, озабоченных трудностями твоих исполинских путей по землям и морям твоей исполинской державы. Но вот и конец заботливым помыслам. Осталось с удивлением радоваться. Продолжая и усовершая начатое Преобразователем России, – давно ли, подобно ему, ты стоял на бреге Невы, и, под собственными глазами твоими созданный корабль, собственным мановением устремлял в воды западных морей? И уже ты приходишь к нам из того восточного края, где дальновидный Петр едва успел поставить стопу ноги, и где ты твердо и обширно владычествуешь. А между тем – там твердыни, которыми ты ограждаешь нашу безопасность, становились еще тверже под твоими коленопреклонениями пред древнею святынею. Там – поля Вознесенские содрогались, там – волны черноморские трепетали от твоих громов, мирных, но сильных, как бранные, мирных, но тем не менее победоносных; ибо твоим предусмотрительно благоустроенным воинством и среди мира ты непрестанно побеждаешь и низлагаешь, если не врагов, то самый дух вражды и тревоги, который привык было колебать Европу. Благочестивейший государь! Подвиги не утомляют тебя. Но если, но слову Премудрого, время всякой вещи, а следственно должно быть некоторое время и покою, то прииди, много ради нас подвизающемуся духу твоему дай опочить – на наших сердцах. Благословение же Господне, которое одно дает и утверждает истинный мир и покой, да почивает выну на тебе, и на твоем августейшем семействе, и на твоей России».⁷⁸⁷

Так вообще выражается проповедник об административной деятельности государя внутри империи по обороне страны и упрочению в ней мира В частности и в подробностях характеризует эту деятельность святитель Московский, споспешествуя ей своим поучительным словом, в проповедях, произнесенных по различным особенным случаям, каковы слова и речи к воинам, поучения, сказанные в храмах военно-учебных заведений и т.д. В этом отношении особенно замечательна «речь при благодарственном к Господу Богу молебном пении, в высочайшем присутствии Его императорского Величества, к собранным из бессрочного отпуска воинам», сказанная 2 октября 1843 года. Для нас в настоящем случае она еще тем более важна, что служит как бы приложением к делу проповедничества тех уроков катехизиса Филаретова, которые являются в нем в качестве приложения, ранее упомянутого и сделанного по желанию самого императора в 1826 году, также как и самая эта речь произнесена «по воле Государя», как пишет сам Филарет.⁷⁸⁸

«Пред лицом Бога мира, видя собор сынов брани, что помыслит, что скажет Церковь, служительница Бога мира? – так начинает свою речь святитель-вития. – Не будет ли тем сильнее вопиять к Богу о мире, чем явственнее напоминает о брани сие множество испытанных в искусстве брани и среди мира и отдыха к брани готовых? Когда, наконец, по пророчеству, раскуют мечи свои на орала, а копия на серпы, и не возьмет язык на язык меча, а не навыкнут к тому ратоватися (Ис.2:4)? И кому не приятен, кому не желателен мир, не исключая и сынов брани? Однако, – Господь, нарицаемый Богом мира, не нарицает ли Себя также Господом воинств? Не Бог ли научает руки верных Своих на ополчение, персты на брань? (Пс.143:1) Авраам, образец кроткой веры, не воевал ли за своих родных и за союзных царей? Не войной ли, по повелению Божию, народ Божий приобрел землю обетованную? Не ангел ли Божий сделал гумно Гедеона военно-учебным поприщем, и сильным небесным словом образовал его для победы над мадианитянами? Дух Божий, Который носился над Давидом от дня помазания его, не управлял ли рукою его, не только тогда, когда он извлекал из десятострунной псалтири пророчественные звуки, но и тогда, когда он победоносно стрелял в Голиафа, хотя, не из лука стрелою, а камнем из пращи? Равноапостольный царь Константин для чего первее всего употребил крест Христов, только что им познанный? Для брани и победы. Итак, Бог любит добродушный мир; и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как есть на земли немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частью надобно завоевывать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы самый победитель не позволял заржаветь своему оружию. Итак, православные воины, словом Давидовым говорит вам святая Церковь, приглашая в то же время и вас говорить с нею: благословен Господь Бог наш, научаяй руки ваши на ополчение, персты ваши на брань! Любит мир самодержец России, но по сему самому крепко стережет его стражею сильного, верного, искусного воинства. Любит он мир царства и мир своих воинов, и потому-то ускорил он вам переход от военных подвигов к мирным занятиям, хотя, впрочем, еще находит нужным сохранить в вас искусство брани, потому что в мире надобно сеять, на случай нужды, семена побед. Мирные сыны брани! – обращается теперь к воинам с наставлением святитель-вития. – Уразумейте, возчувствуйте, оправдайте царское о вас попечение. Некогда в Иерусалиме одни и те же люди, в одно и то же время, должны были строить городские стены, и ежеминутно быть в готовности отразить врагов: единою рукою своею творяху дело, а другою держаху меч (Неем.4:17). И сей сугубо тяжкий подвиг перенесла и совершила любовь к отечественному граду. Вы можете обеими руками, безопасно, беспрепятственно делать предоставленное вам дело поселянина или гражданина; делайте мирное дело ваше спокойно, трудолюбиво, честно для довольства и блага вашей собственной жизни, но не забывайте и вашего меча, который может еще понадобиться отечеству. Дух порядка, совершенного повиновения, точности в исполнении должного, который составляет одно из отличительных достоинств военного звания. Сохраняйте и в гражданском положении вашем, и легким способом доброго примера простирайте его на других. Не забывайте, что добрый воин, лев против врагов, должен быть агнцем между своими. Живите кротко и любовно, а гнев и грозу берегите для врагов Отечества. Наипаче не забывайте, что добрый воин царя благочестивейшего должен быть равномерно добр воин Иисус Христов. Надобно ли в подтверждение сего вновь напоминать вам о древних победоносцах и уверять вас апостольским словом, что они верою победиша царствия? (Евр.11:33). Вы это ближе и проще знаете из деяний наших предков, наших царей, наших избранных вождей. Тот воин истинно непобедим, которому венец мученичества за веру, царя и Отечество, так же любезен, как и венец победы Тот лучший слуга царев, и надежнейший защитник Отечества, кто в верном Богу сердце, в чистой совести носит верную надежду Отечества небесного. Воины Христиане! Се царь предводит вас не к подвигам бранным, но к самому источнику побед и мира, представляя вас, и сам предстоя с вами Господу сил, в молитве и благодарении. Какая для вас награда! Какое утешение для Церкви! Какая душа не возвысится в след за сим высоким призванием? Горе сердца! Да исправится молитва, яко кадило! Да пройдет небеса! Да приимут ее Архистратиги небесных сил, и принесут к престолу Царя царствующих! Господи, спаси царя! Господи сил с нами буди! Господи, на людех Твоих благословение Твое. Аминь».⁷⁸⁹

Мы помним также «слово по освящении храма св. Архистратига Михаила, при открытии 2-го Московского кадетского корпуса» 6 декабря 1849 года, выдержку из коего мы делали при обозрении случаев отношения Филарета, к Венгерской компании. В настоящий раз мы приведем из него лишь заключительное обращение к Архистратигу Михаилу. «Святый Михаиле, которого покровительству вручен храм сей, – молится святитель-проповедник. – Вождь небесных воинств, не отрицающийся споспешествовать и земным и как очевидно руководствовал Ты вождя Иисуса Навина, и научил разрушить крепкий Иерихон не оружием, но верою; ибо верою стены Иерихонские падоша!, приими в твое покровительство и сию обитель уготовляемых на защиту Отечества простирай благодатное крыло над умами и сердцами детей и их руководителей, охраняй сей новый вертоград, яко рай Божии, да обильно сеются и растут в нем семена истины, добра и чести, а врага, покушающегося сеять плевелы, да не допустит вера, победоносная над видимым и невидимым. Предстоя близко престолу Царя царствующих, предстательствуй подобно как некогда о древнем народе Божием, предстательствуй о благоденствии и долгоденствии благочестивейшего самодержца нашего, и благоверного наследника его, и о всем царском доме его, и о верном его народе, да пребывает истинная, святая вера всегда сердечно и действенно нашею, а с нею всегда будет нашею и победа».

Затем к сему в первоначальных печатных изданиях слова добавлены были следующие слова, исключенные потом в издании 1861 года: «Михаиле! Княже небесный! Тезоименитому Тебе Великому Князю недавно прешедшему из нашего видимого мира в ваш невидимый, возвести, если сие позволено, что любезным ему военно-учебным учреждениям его попечительность и любовь отеческая возвращены вполне в его высоком преемнике; что любовь к нему живет и ныне в сердце державного брата его; что благодарную о нем память хранят и хранить будут все приближавшиеся к нему и все, до которых и в дали достигала его доброта. Аминь!»⁷⁹⁰

Равно также не забыли мы и речи Филарета, произнесенной 9 апреля 1849 года «в высочайшем присутствии при молебном пении в Георгиевской зале императорского Кремлевского Дворца», пред началом Венгерской компании. Здесь находятся многие наставления, касающиеся военного звания.⁷⁹¹

Такого же рода известные нам речи к частям войск, отправлявшихся на Крымскую компанию в 1854 году.⁷⁹² Еще глубже рассматривает святитель тот же в сущности предмет в своем замечательном «слове по освящении храма св. мученицы царицы Александры во вновь открытом Александринском сиротском кадетском корпусе», которое говорено было 6 декабря 1851 года, на текст: да ополчаются сынове Израилевы пред Господем окрест скинии свидения, да ополчаются сынове Израилевы (Чис.2:2). В нем святитель-вития раскрывает значение храма Божия «в доме, который можно назвать воинским станом (хотя это не цепь шатров, а громада знаний)», на основании «Священных Писаний и священных древностей», которые показывают, что присутствие святыни среди воинского стана споспешествовало победам. И отсюда делает такое заключение: «не приятно ли будет воинствующему россиянину из сего усмотреть, что он ходит в непреложных пределах отцов, что держит от глубокой и священной древности по праву наследованное предание, когда имеет, чтит и усердно посещает храм Божий среди своих полков и военных учреждений, когда ходит на брань под освященным Церковью знаменем, под осенением животворящего креста Христова, когда предмет и цель своего звания определяет обязанностью подвизаться за веру, царя и Отечество; когда в основание своего мужества, побед и непобедимости полагает веру и упование на Бога. И для не воинствующих сынов отечества, не утешительно ли знать, что звание, назначенное стоять на страже государственной безопасности, обеспечивая сию безопасность изведанным мужеством и верностью, и под непосредственным руководством,⁷⁹³ самодержца совершающимся,⁷⁹⁴ воинским образованием, – имеет глубочайшее основание твердости и безопасности для себя и для нас, по обнадеживающему образу древнего народа Божия, в вере и уповании на Бога, и соответственно вере и упованию, во всемогущем покровительстве Провидения Божия».⁷⁹⁵

Не одно военное дело и военное образование было предметом забот и попечений государя императора Николая Павловича. Он много и отечески заботился также и о возвышении уровня общего образования, покровительствовал и содействовал развитию наук и искусств в России и т.д. И эти заботы, это покровительство также восходят к самому началу царствования императора Николая Павловича, а потому и много добрых плодов принесли в тридцатилетие этого царствования, особенно же в виду того доброго начала, которое лежало в основании всех этих забот и попечений. Мы разумеем возвращение от всего прежнего иностранного ко всему русскому, подъем народного образования по возможности на основании собственных богатых сил народных, без помощи влияний иностранных, по большей части столь гибельных для России.

В этом именно духе составлены были по министерству народного просвещения уставы высших, средних и низших учебных заведений и изданы в 1828 году. В этом смысле изданы Высочайшие повеления 1831 и 1833 годов, по коим, с одной стороны, русское юношество воспитывается предпочтительно в отечественных учебных заведениях, а с другой – поставлено сильное ограничение наплыву иностранцев-учителей чрез установление для них строгого экзамена при Российских университетах на получение права учительства не только в учебных заведениях, но и в отношении к званию домашнего учителя или домашней учительницы, тогда как, наоборот, возвышены права и постоянное поощрение деятельности учителей и воспитателей из русских и т.д. Но так как для осуществления столь высокой патриотической мысли государя императора требовалось высокое развитие наличных сил страны, то в связи с тем отечественные учебные заведения как общие, так и специальные, энергией беспримерно деятельного императора, его частыми личными и при том иногда внезапными посещениями этих заведений, сильно подвинуты были в своем дальнейшем преуспеянии и качественно и количественно.

А с целью образования учебно-воспитательного состава из русских, были учреждены два главных института – Профессорский и Главный Педагогический, и много второстепенных мужских и женских. Под влиянием этих благотворных мер умножились и расцвели учебно-воспитательные заведения всех степеней, родов и видов на Руси, так что к концу царствования Николая было 6 университетов, 1 педагогический институт, 2 лицея, 79 гимназий, 440 уездных училищ, 1125 приходских 633 частных пансиона, 70 еврейских казенных училищ, не считая военно-учебных и женских учебно-воспитательных заведений. В университетах и во всех этих других заведениях прежде мертвенное дело обучения и воспитания сразу ожило под живым отеческим наблюдением и попечением истинно-русского душою императора, поощрявшего деятельных и усердных, отечески-строго наказывавшего ленивых и нерадивых, обращавшего внимание на все до мелочей и т.п. Царское внимание к народному просвещению, щедрое поощрение талантов и деятельности простиралось и на частные проявления последних, независимо от учебно-воспитательных заведений Империи. Кому неизвестны с этой стороны отношения государя императора к историку Карамзину с семейством последнего, к поэту Пушкину⁷⁹⁶ и другим? Пулковская обсерватория, Археографическая комиссия и другие учреждения, возникшие и благоустроенные в тридцатилетнее царствование императора Николая, также ясно свидетельствуют о том, сколь разнородные отрасли знания и талантов находили в нем себе поощрение и покровительство.

То же должно сказать и об искусствах и художественной деятельности, о торговле, промыслах. ремеслах и т.д. Как для первых в России уже существовали в то время разные учреждения, развивавшие и поощрявшие таланты, так и для последних учреждены были также разные профессиональные школы, как, например, коммерческая академия, коммерческое училище и др.

Спрашивается, мог ли оставлять без внимания все это учитель Церкви Русской, святитель Московский, Филарет, когда сам верховный покровитель сей Церкви обращал на то свое заботливое отеческое внимание? Духовное развитие и просвещение России должно было быть еще ближе сердцу святителя, чем многое другое, в ней совершавшееся. И подлинно, не говоря о множестве мыслей и рассуждений, высказанных и изложенных им письменно по этому предмету независимо от церковной кафедры, даже с последней он часто касался этого предмета и более или менее широко, смотря по надобности, раскрывал его в своих проповедях, но само собою разумеется, главным образом с церковной точки зрении, как учитель Церкви. Сюда относятся по преимуществу те многочисленные проповеди Филарета, которые произнесены были им в разное время в различных светских учебных заведениях московских. Но касался он того же предмета и в других своих словах и речах.

При этом Филарет затрагивал вопросы и об общем направлении и духе просвещения и воспитания, об училищах и т д. и о частных предметах знания, обучения и воспитания, о частных учебных и учебно-воспитательных заведениях, их ближайших задачах, предметах учения в них и т и. Он знал хорошо и в своих проповедях ясно выражал, что «Благочестивейший самодержец прозорливо обращает особенное внимание на воспитание нравственное и, как на основание сего, на воспитание благочестивое»,⁷⁹⁷ и потому, в качестве учителя Церкви, следовательно, учителя благочестия, твердо и неуклонно проводил в своих проповедях вышеозначенную точку зрения. Так, о просвещении и образованности вообще святитель еще в одной из проповедей 1832 года говорит, то, что на языке мира называется просвещением и образованностью, не есть удел многих; и притом это есть только блеск поверхностный и безжизненный. Свет истинно-благотворный и жизненный должен быть не чуждый, не поверхностный. Но воплощенный в жизнь и деятельность человека, Божий по дару, твой по усвоению внутреннему».⁷⁹⁸ А в 1837 году, по освящении храма во имя св. мученицы Татианы при московском университете, пользуясь сим удобным случаем совмещения в одном и том же здании и высшего училища светского, мирского просвещения и храма Божия – училища духовного просвещения, святитель делает и прямой призыв к сему истинному, духовному просвещению, подробно раскрывая как необходимость и благотворность его, так и сущность такого просвещения.

Высказано это было им в слове, произнесенном по означенному случаю в университете 12 сентября 1837 года, для чего избран был такой и текст, взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя. Приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся (Пс.33:5–6). Он так начинает свое слово: «Итак, вот дом молитвы под одним кровом с домом любомудрия. Святилище тайн приглашено в жилище знаний, и вступило сюда, и здесь основалось и утвердилось своими тайноводственными способами. Видно, что Религия и Наука хотят жить вместе, и совокупно действовать к облагорожению человечества. Снисходительно, со стороны религии, возблагодарим её снисхождению. Благоразумно, со стороны науки, похвалим её благоразумие». И за тем, раскрыв высокое значение училища духовного – храма по сравнению с тем, что даст высшее училище светское, в котором он открыт, святитель-вития призывает слушателей к духовному просвещению, получаемому в первом, подробно объясняя, соответственно сему, смысл взятого в основание проповеди текста. При этом между прочим, говорит он следующее: «если мы не так прельщены сами собою, не так чужды истины, чтобы не признавать в себе греха, и следственно подвержены печали греха то спрашиваю всех имеющих, или когда-либо имевших притязание на просвещение и мудрость: где та мудрость, которая бы научила меня утешиться в печали греха? Где то просвещение, которое осветило бы мне путь избавления от скорбей жизни, и наипаче от скорбей совести? Где та наука, которая бы удовлетворительно разрешала ни для кого из нас не посторонний вопрос о возможном облаженствовании человека,⁷⁹⁹ и особенно человека согрешившего и повинного пред Богом: ибо, хотя, издревле не мало любомудрствовали о блаженстве человеческом по разуму, но мало имели успеха, частью потому, что не понимали главной трудности вопроса, происходящей от мысли о грехе и о виновности пред Богом, частью потому, что суетились, как бы облаженствовать временную жизнь человека бессмертного, т.е. хотели подсластить каплю, не заботясь, сладко или горько будет море, которое после неё пить надобно? Где человек, который бы просветил меня так, чтоб лице мое не постыдилось пред Богом и пред собственным сердцем, зазирающим согрешающему? Изыскатели сил, движущих небо и держащих оное в порядке и равновесии! Не найдете ли вы мне силы, которая бы исправляла мое уклонение от истинного пути неба, которая бы достаточно противодействовала моему вольному и невольному тяготению к аду? Ведцы прав Божеских и человеческих, естественных и общественных! вы не можете не признать, что нет естественнее и безызъятнее права, как то, которое имеет Бог требовать, чтобы никакая тварь Его не нарушала Его воли и закона никаким действием, никаким словом, которое также есть своего рода действие, никакою мыслью и желанием, которые в области духа и всеведения суть то же, что слова и действия в области чувств; что поступивший в противность правам самодержца теряет чрез сие собственные права, которыми пользовался по Его милости, и которыми по коренным началам царственного благоустройства не мог пользоваться иначе, как с обязанностью верного послушания; что по тем же началам он подвергает себя укротительным или карательным действиям правосудия. Таким образом, и ваша наука, также, как и совесть, постыждает лице грешника, но найдет ли она средство изгладить его стыд?» и т.д.

А потом взывает: «Кто же разрешит мои недоумения? Кто просветит тьму мою? Кто утешит меня верным и не посрамляющим упованием на милосердие Божие? Кто избавит мя от всех скорбей моих? Тебе единому возможно сие, от Бога пришедший Учителю, Свете мира, Посетителю душ, Господи Боже, Спасителю Иисусе!» и т.д. Так, подобно великому апостолу языков, заканчивает эту свою замечательную проповедь о просвещении наш вития.⁸⁰⁰ Сюда же можно отнести и другие, прекрасные, каждая в своем роде, проповеди его, сказанные в Татьянин день (12 января) в том же университете, например, в 1850,⁸⁰¹ и в 1851⁸⁰² годах.

Что касается до вопроса о воспитании, то его начал затрагивать наш вития в своих проповедях еще ранее, и в разное время глубоко и всесторонне исследовал его, как в его сущности, так и в подробностях. Так, уже в 1828 году, когда, как мы знаем, изданы были новые уставы учебных заведений светского ведомства, Филарет в своем слове на день рождения государя императора 25 июня беседует «о благословенном рождении детей», или иначе, разрешает вопрос, «как достаются дети добрые, благословенные», при чем естественно затрагивает самый важный и живой из вопросов физического воспитания детей – вопрос о наследственности свойств, содействующих или препятствующих правильному физическому воспитанию детей.⁸⁰³

Затем еще шире рассматривает наш вития вопрос о воспитании в своем замечательном слове в день рождения государя наследника-цесаревича Александра Николаевича, сказанном в 1835 готу на текст: блюдите, да не презрите единого от малых сих; глаголю бо вам, яко ангелы их на небесех выну видят лице Отца Моего небесного (Мф.18:10). Судя по дню, в который произнесено это слово, уже можно заключить о связи его с упомянутым сейчас словом 1828 года в отношении к интересующему нас вопросу. И эту связь можно усматривать из самого начала слова 1835 года, когда наследнику только что минуло 16 лет, т.е. когда он только что переступил первый предел совершеннолетия. Именно оно начинается так: «Слава и благодарение Царю царствующих! День рождения благоверного государя цесаревича, наследника престола, возвращается к нам, сыны России, не только с обычною радостью, но, можно сказать, с радостью возрастающего⁸⁰⁴ торжества. Его жизнь является нам не только как благословенная отрасль благословенного корени, не только как цвет прекрасный, блистающий изящными качествами наследственными, но уже и как цвет, оплодотворенный достойным высокого рождения и назначения воспитанием. Первенец и наследник царя по сему самому, очевидно, выше всего в царстве: но не видели ли вы, как он являлся сперва в рядах простых воинов, потом пред их рядами в низших степенях военного начальствования; как знаки сих степеней, один по другом, приобретал он успехами в преподаваемом Ему воспитании; как самое имя цесаревича получил он не только как свое достояние по праву наследника престола, но и как награду по времени, по заслуге?⁸⁰⁵ Так руководствовал и руководствует его благопопечительный родитель, чтобы в наследнике престола – образовать наследника отеческих доблестей, и собственною, так сказать, рукою возводя его к сему совершенству, сим же самым подает высокое, но всем понятное, и для всех убедительное, наставление родителям и детям. И сие-то, делает отсюда переход к теме проповеди вития, подает теперь и мне мысль предложить, для обыкновенного круга жизни, несколько размышлений об особенном внимании, какого требуют дети и их воспитание».

И затем предлагает обстоятельное учение о правильном воспитании детей. При этом сначала раскрывает мысль о естественности и необходимости попечения родителей о детях, настолько же требующих большего попечения о них со стороны родителей, насколько природа их – телесная и духовная выше природы бессловесных, не требующих продолжительного для себя воспитания по своем рождении. Затем, на основании избранного для проповеди текста, показывает, как осмотрительно и бережно должно относиться к важному делу воспитания. «Небрегут о детях, говорит вития, если они по опыту принадлежат кормилице, няне, надзирателю, надзирательнице более, нежели отцу и матери, и более, нежели то нужно. Природа, или лучше, Творец природы, одной и той же особе матери дает и млеко кормилицы, и заботливость няни. Правда, что разделять сии служения не редко, больше или меньше, заставляют, то немощь матери, то её другие обязанности; но если сие делается только по склонности к беззаботной жизни, по необдуманному подражанию примерам подобной беспечности то лучше бы подумать доброй матери, отнимать ли мать вдруг у двух младенцев, – и у младенца кормилицы, и у своего собственного, и заставлять ли своего младенца пить из груди кормилицы, может быть, тоску по оставленном ею собственном детище, вместо того, чтобы он пил любовь из груди своей матери. Мать, которая кормит и носит на руках своего младенца, отец, который в минуты отдыха от своих дел также берет его на руки и учит его первым наименованиям того, что священно и любезно, – блюдите, да не призрите, – они делают и прекрасное и важное дело, они наслаждаются сими занятиями, дитя также наслаждается; и в то же время любовь и доброта родительская непрестанно сеет в сердце дитяти семена детской любви и доброты, и ранним и обильным сеянием приготовляет многоплодную жатву. Небрегут о детях, если хотят только забавлять их, и забавляться ими, и особенно тогда, когда настает время более учить их, нежели забавлять. Такое неосмотрительное обращение с детьми обличает, и совет против оного подает древний мудрец в следующих изречениях: ласкай чадо, и устрашит тя; играй с ним, и опечалит тя. Не смейся с ним, да не поболиши о нем. Накажи сына твоею, и делай им, да не в безстудии его поткнешся (Сир.30:9, 10:13). Премудра и спасительна та родительская любовь, которая, стесняя саму себя, несколько удерживает ласку к детям, несколько скупится на утешения им, чтобы сберечь сие в поощрение и в награду их послушанию, или успехам в полезном учении. Небрегут о детях, если и учат их, но более приятному, нежели полезному. Искусства и познания приятные доставляют жизни человеческой, так сказать, приправы и лакомства, а не хлеб и пищу; не странно ли было бы заботливо собирать к столу как можно более приправы и лакомств, и не заботиться о том, будет ли хлеб и пища? Небрегут о детях, если старательнее учат их полезному для жизни временной, нежели спасительному для души бессмертной; если тщательнее меблируют их голову набором слов и понятий, нежели возделывают вертоград их сердца, исторгая из него дикие травы неправильных склонностей и привычек, насаждая в нем благие чувствования и добродетели, ограждая его от ветров легкомыслия и от бурь страстей; если при воспитании не довольно помнят и не довольно употребляют в дело сколь важное само в себе, столь же благодетельное для всех отраслей познания начало учения: начало премудрости страх Господень; разум же благ всем творящим его (то есть: хорошие познания хороши для тех, которые употребляют их на хорошие дела); благочестие же в Бога начало чувства (Притч.1:7). Вы обрабатываете в детях будущих граждан, воинов, словесников, письмоводцев, художников, промышленников – хорошо; но блюдите, да не презрите – не пренебрегите того, что еще лучше, того самого, в обрабатывании чего хотят помочь вам ангелы их, которые на небесех выну видят лице Отца вашего небесного, – не пренебрегите образования в них сынов Церкви, приготовления будущих граждан неба. Предоставляю, заключает свое слово вития, слушающим продолжить сии размышления, ибо имею причины думать, что внимание к предмету сих размышлений, то есть к воспитанию детей, довольно распространяется. Пример царя, благословенного отца и благопопечительного воспитателя, и пример первенца царева, расширяющего юные крыла во след велико-орлему полету родителя, величественно и усладительно светит и родителям, и детям, и воспитателям и воспитываемым; и благодетельная попечительность о воспитании детей простирается от высших до средних и даже до низших сословий народа. В сей самый день гражданство сей столицы открывает памятник незабвенного дня совершеннолетия государя цесаревича, наследника престола;⁸⁰⁶ и сей памятник будет не бездушный мрамор или медь, но осмидесятерица отроческих душ, у которых бедность отнимала надежду доброго воспитания, и которые получат сие благодеяние от добрых душ россиян, благодарных Богу за своего царя, славу России, и за наследника его, надежду России. Воистину, благодарение Царю царствующих, благостынно хранящему и возращающему доблести престола, и оттоле распространяющему всякое добро в царстве и народе. ангелы его, хранители царей и царств, да ополчаются выну окрест благочестивейшего государя нашего императора, благочестивейшей государыни, супруги его, благоверного наследника его, и окрест всего августейшего дома, и охраняя их, сим самым да охраняют благо и спасение всея России. Аминь».⁸⁰⁷

О воспитании же учит святитель Московский и в «слове по освящении храма святой равноапостольной Марии Магдалины при Коммерческом училище», сказанном 21 марта 1854 года, на текст: Отцы не раздражайте чад своих, но воспитывайте их в наказании и учении Господни (Еф.6:4). Здесь он также говорит, что «в наше время важность воспитания для всей последующей жизни понята и признана более, нежели в иные времена. Число, как орудий воспитания, и число учащихся, при покровительстве просвещенного правительства, при соревновании частных людей, со дня на день возрастает. Для соединенного множества воспитываемых соединяются многие наставники, а нередко и к одному воспитываемому призываются многие наставники и т.д. Но в то же время опять настаивает, чтобы воспитание не было только воспитанием «ученым, деловым, изящным», а и благочестивым, как того желает и самодержец России. Одного воспитания ученого недостаточно, так как в человеке не одна только голова и ум, но и сердце требуют развития, также, как и только при помощи воспитания благочестивого и нравственного – воспитание деловое может образовать земледельца, ремесленника, промышленника, торговца трудолюбивых, честных, способных устроить свое благосостояние, и быть исправными членами общества». Наконец «что сказать о изящном воспитании? По счастью, говорит вития, могу теперь нечто сказать в пользу сей отрасли воспитания по близкому опыту. Здесь мы слышали воспитываемых детей, участвующих в церковном пении. Вот приложение приятного искусства к воспитанию, достойное похвалы и поощрения. Упражнение в пении церковном, и близких к оному – песнопениях, духовного и нравственного содержания, путем удовольствия ведет к пользе; оно умягчает сердце, но не изнеживает, как иные роды пения, возбуждает и питает возвышенные чувствования, а не страсти; занимая невинную душу, не только не уменьшает её невинности, но и освящает оную. Не скроем желания, не останавливаясь на том, сбыточно ли оно, чтобы сие чистое увеселение из воспитания чрез привычку перешло в жизнь, и чтобы христиане, как и бывало некогда, не только в церкви, но и в доме, по наставлению апостола, глаголали к себе во псалмех и пениях и песнех духовных, воспевающе и поюще в сердах Господеви (Еф.5:19). Не того хочет обычай века, добавляет проповедник, он употребляет приятные искусства в воспитании так, что они, изъяснимся, как можно, скромно, – являются цветами, которые не приносят плодов, и с которыми соединено терние, приятно уязвляющее. По сему предмету чувство благочестивое, чистое нравственное чувство и опытное благоразумие тщательно должны быть призываемы на совет о том, в каком виде и в какой мере допустить приятное, чтобы под прикрытием его не прокралось вредное, – изнеженность, рассеянность, пристрастие к чувственным удовольствиям. Мир представляет себе забавы почти такою же потребностью, как труд, пища и покой, он думает жить, играя. Нет, братия, жизнь не игра, но дело важное. Земная жизнь дана человеку для того, чтобы из неё, рукою свободной воли, силою Божией благодати, выработать вечное блаженство. Кто понял сие дело, и занялся им как должно, тот едва ли найдет много времени для игр и забав. И посему прозорливо и благопопечптельно заповедует апостол учить и учиться сему делу, как можно ранее, с юности, от детства. Воспитывайте в наказании и учении Господни».⁸⁰⁸

Не раз в проповедях своих святитель Московский решает и некоторые частные вопросы воспитания, как например, о значении подражания в деле воспитания,⁸⁰⁹ о наказаниях⁸¹⁰ и т.п. Далее, в различных светских учебных заведениях, проповедуя слово Божие с церковной кафедры, наш проповедник раскрывает мысли то о различных сторонах христианского воспитания и обучения, соответственно задачам, преследуемым тем или другим учебным заведением в частности, то о предметах преподавания в них, то о значении того или другого учебного заведения для общего строя государства и народной жизни и т.п. Таковы проповеди: по освящении храма св. великомученицы Екатерины при Екатерининском институте, сказанная 1830 года 14 сентября, на текст: уготовися призывати Бога твоего Израилю (Ам.4:12);⁸¹¹ упомянутое выше слово по освящении храма св. мученицы Татианы при московском университете и другие слова, сказанные в том же храме после;⁸¹² слово по освящении храма св. князя Александра Невского в учрежденном от Московского градского общества доме воспитания бедных детей и призрения престарелых и немощных, произнесенное 28 сентября 1839 года и имеющее в основании своем текст: вера бо чиста и нескверна пред Богом и Отцом сия есть, еже посещати сирых и вдовиц в скорбех их, и нескверна себе блюсти от мира (Иак.1:27);⁸¹³ слово по освящении храма во имя св. апостолов Петра и Павла, в 1-м Московском кадетском корпусе, говоренное 7 октября 1846 года на текст Благ Господь надеющимся нань; души ищущей Его благо есть, и надеющейся с молчанием спасения Божия. Благо есть мужу, егда возьмет ярем в юности своей (Плач.3:25–27);⁸¹⁴ и: Беседа по освящении храма св. князя Александра Невского, при доме Коммерческой Академии, говоренная 4 ноября 1851 года на текст: дверцы же отверсты ему в горнице его против Иерусалима; в три же времена дне бяше преклоняя колена своя, моляся и исповедаяся пред Богом своим (Дан.6:10);⁸¹⁵ Беседа в день совершившегося пятидесятилетия от учреждения Екатерининского училища благородных девиц, говоренная 10 февраля 1853 года на текст, жену доблю кто обрящет? Дражайша есть камения многоценного таковая (Притч.31:10);⁸¹⁶ Беседа по освящении храма святителя Стефана епископа Пермского в доме московской 1-й гимназии, говоренная 3 октября 1854 года на текст: видевше же архиерее и книжницы чудеса, яже сотвори, и отроки зовуща в церкви и глаголюща: осанна Сыну Давидову, негодоваша (Мф.21:15),⁸¹⁷ и другие.

Но венцом всего того, что Филарет сказал с церковной кафедры в царствование Николая Павловича относительно интересующего нас теперь предмета по истине служит произнесенное в конце этого царствования «Слово в день совершившегося столетия императорского московского университета». Это слово, говоренное в университетской церкви 12 января 1855 года, следовательно, за месяц с небольшим до кончины императора Николая, не имеет в основании своем текста, а рассуждает об истине и об отношении к сей последней разных отраслей знания. Вития так начинает его. «Обитель высших учений празднует ныне день своего рождения, и притом с особенною торжественностью; потому что это сотый день её рождения. Воспоминания своей столетней жизни, конечно достопамятные, она возвестит собственными устами, в которых не имеет недостатка Мне должно пред нею быть в том положении, в которое меня поставили преемники учеников Учителя рыбарей и скинотворцев, избравшего буия мира, да премудрые посрамит» (1Кор.1:27).

И с этой точки зрения раскрывает избранную для проповеди тему, при чем прежде всего доказывает самое бытие истины и её необходимость для ума человеческого, а за тем – единство её во всех сторонах умственной деятельности человека. «Исторгните истину Божию и Христову из человечества, говорит в заключение ряда этих доказательств вития, с ним будет то же, что с телом без сердца, что с миром без солнца. Но я по призванию любомудр и естествоиспытатель, – начинает теперь ряд возможных возражений против сего со стороны представителей той или другой науки в университете, в видах показания их действительного и надлежащего отношения к вечно единой истине, – какое же должно быть мое отношение к истине Откровения? – Не мечтай, что ты можешь создать мудрость, помышляй лучше, что мудрость может прийти, и пересоздать тебя; и когда, с Соломоном, найдешь, что во множестве самодельной, неудовлетворяющей мудрости множество досады и только крушение духа (Еккл.1:17–18), тогда не стыдись и не медли исповедать, и твоему естественному любомудрию призвать на помощь Того, в Нем же суть вся сокровища премудрости и разума сокровена (Кол.2:3). Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение, и избавление (1Кор.1:30). – Я изыскатель истины бытописаний человеческих, чем должен я истине Божией? – Не попусти себе тупым взором видеть в бытиях человечества только не стройную игру случаев и борьбу страстей, или слепую судьбу; изощри твое око, и примечай следы провидения Божия, премудрого, благого и праведного. Остерегись, чтобы не впасть в языческое баснословие, доверчиво следуя тем, которые в глубине древности мира указывают так названные ими доисторические времена. У язычников басня поглотила истину древних событий, мы имеем истинную книгу бытия, в которой нить бытия человеческого начинается от Бога и первого человека, и не прерывается доколе наконец входит в широкую ткань разно народных преданий и бытописаний. – Я исследователь звезд, планет и их законов, чего требует от меня истина Божия? – Ты очень искусно возвысил проницательность своего зрения, чтобы видеть в небесах невидимое простому оку; потщись возвысить также искусно проницательность твоего духа, чтобы ты мог ясно слышать, и возвестить другим, как небеса поведают славу Божию. Указую тебе для примера на одного из подвижников твоего поприща. Когда он усмотрел, что одна, долго наблюдаемая звезда, в продолжение наблюдений, переменила свой сребровидный свет в вид раскаленного угля, и потом исчезла, он заключил, что с нею совершилось подобное тому, что предречено о нашей земле, – земля и яже на ней дела, сгорят (2Пет.3:10); и потому сказал: слава Богу! Пред нашими глазами новое свидетельство того, что миру предстоит конец, что следственно он имел начало, что есть Бог Творец мира и Владыка судеб его. – Я любитель и возделыватель изящного слова: должен ли и я свободу и красоту слова поработить строгости высшей истины? – Рассуди, велико ли будет достоинство твоего дела, если красивые цветы твоего слова окажутся бесплодным пустоцветом? Не лучше ли, чтобы в них сокрыто было плодотворное семя назидательной истины, и чтобы они издавали благоухание нравственной чистоты?»

И за тем, как бы увидев, что слово его уже стало очень велико, спешит сделать общий вывод из сказанного для перехода к общему заключению проповеди: «Все мы, христиане, говорит он, и любомудрствующие, и в простоте смиренно мудрствующие, да не забываем никогда, что Христос есть не только истина, но и жизнь. В своем слове и в своем примере Он соделался для нас путем, чтобы привести нас к истине, и чрез истину к истинной жизни. Кто думает обеспечить себя достижением некоторого познания истины Христовой, и не довольно старается обратить ее в действительную жизнь по учению и примеру Христову тот самою истиною обманывает себя; и подвергает себя опасности умереть на пути, и никогда не достигнуть истинной, вечной, блаженной жизни со Христом в Боге. Так тецыте, да постигните. Путем истины стремитесь к истинной жизни. Так теки царским путем, царская обитель знаний, от твоего первого века в твой второй век. Озревшись на достигнутые успехи, благодари Бога и поревнуй достигать больших. Не прикрывай лестью неразлучных с делами человеческими несовершенств, но в беспристрастном их признании найди наставление и побуждение к усовершениям. Распространяй не поверхностное образование, но просвещение, проницающее от ума до сердца; и да будет плодом знания добродетель и истинное благо, частное и общее. Подвизайся образовать подвижников истины и правды, веры и верности к Богу, Царю и Отечеству, которые бы жили истиною и правдою, и готовы были за них пожертвовать жизнью. Ибо истина, когда за нее умирают, бывает особенно животворна, Аминь».⁸¹⁸ Не даром это замечательное слово сочтено было нужным, не в пример прочим проповедям, даже Филарета, напечатать и в Журнале Министерства народного просвещения за 1855 г. «Конец – всему делу венец», говорит народная мудрость, независимая от так называемого народного просвещения. И мы хотели бы приведенную сейчас выдержку из слова Филарета сделать венцем рассматриваемого теперь отдела исследования внутреннего состояния Российской Империи в царствование Николая. Но как в водах украшения этого же венца, так и в видах удобнейшего перехода к следующему отделу, мы считаем не излишним коснуться отношения Филарета к так называемому теперь женскому вопросу вообще и в частности к вопросу о женском образовании.

Говоря о взгляде митрополита Филарета на женское образование, мы должны прямо сказать, что святитель наш не благоволил к мысли о женском образовании не только в таких широких размерах последнего, до которых оно доведено ныне, но и в далеко менее широких, особенно вне семьи. Он предпочитал семейное образование, и не столько образование ума, сколько ума и сердца, для женского пола, уготовляемого к ближайшему руководству семейною жизнью, которая, по его учению,⁸¹⁹ есть основа жизни государственной. Иначе сказать, святитель Филарет в отношении к женскому полу, не отрицая необходимости образования для сего последнего, желал для него скорее воспитания, на образец семейного, нежели образования. Не приводя подробностей развития его мыслей о том,⁸²⁰ дабы не увеличивать объема нашего исследования, и без того ставшего большим, мы, согласно ближайшей цели нашей, приведем лишь слова из беседы его «в день совершившегося пятидесятилетия от учреждения Екатерининского Училища благородных девиц», раньше нами только упомянутого. Мы приводили уже текст, лежащий в основании этой беседы, относящейся, как мы стали тогда же, к 1853 году. В виду сего текста, святитель-вития начинает свою беседу так: «Опытный Соломон, видно, почитал не очень обыкновенным явлением доблестную жену, когда сказал: жену доблю кто обрящет? Слова сив дают разуметь, что ее надобно искать, и как желательно найти ее, так сомнительно, чтобы она была найдена удобно. Если такой отзыв неприятным покажется дщерям Евы, то да поревнуют девы и жены христианские, чтобы в них не была редкостью доблесть, которая редкостью была в глазах Соломона; потому что он имел пред глазами жен иудейских и языческих; и потому что не ясно видел в дали времен благодатную Деву Матерь, и приводимых Царю небесному дев и жен в след её (Пс.44:15). Но если Соломон в одной черте своего изображения соединяет и свет, и тень, зато как чисто светла у него другая черта! Если он не щедро уделяет женскому полу доблесть, зато как высоко ценит доблестную жену! Дражайша есть камения многоценного таковая». И далее вития раскрывает причину такого внимания Соломона к женской доблести и превозношения её. Причина в том, что Соломон «видит ее в немощной части человечества. Когда видите высокую доблесть в лице мужа вы не столько удивлены, сколько удовлетворены. Найдя вполне то, чего можно было требовать от сей природы. Но когда такую же доблесть встречаете в немощном естестве жены, ваше ожидание превышено, и вы не только довольны, но и удивлены». Пример в Иакове, добровольно, ради брата, осудившем себя на изгнание из родительского дома с одной, и в Руфи, оставившей отечество ради Ноемини, с другой стороны. Затем вития раскрывает историю воспитательно-благотворительного учреждения, 50-тилетие которого почтил он своею беседою, воспользовавшись искусно сказанным доселе. «Довольно пока, говорить он, сих воззрений на Соломоново изображение доблестной жены. Оно мне представилось, как зеркало, отражающее в себе образ высоко доблестной жены, который, не кистью на полотне, не письменами на хартии, но живыми воспоминаниями начертанный, светит ныне в наших мыслях и сердцах. Жену доблю кто обрящет? Не редким ли подлинно и неудобно обретаемым явлением была Та, Которая, происшед от светлого рода вне православной Церкви и России, правым рассуждением и рассудительною любовью переродила Себя в приискреннюю дщерь православной Церкви и нового своего отечества, которая, привившись посредством супружества к оскудевавшему отраслями древу царского в России рода, оставила оное по себе обильные, цветущие и плодоносные ветви, простирающиеся далее пределов России, которая венценосною главою и дражайшим камения многоценного доблестями сердца сияла в трех последовательных царствованиях, явилась великою матерью двух великих царей? И кто же обрел для сей высокой судьбы высоко доблестную Марию? Прозорливый ум Екатерины? Чистый взор Павла? Это верно. Но это не все. Ее обрело и даровало России особенное, благодеющее России, провидение Божие. Но я должен удержать порывы слова, не могущего следовать за многообразными доблестями приснопамятной императрицы, и стеснить оное в пределы, сказуемые местом, временем и предметом настоящего торжества. Когда Павел Первый восприял самодержавие России; тогда, зная, чего для блага её может ожидать от своей супруги, он отделил в её управление и попечение особую область человеколюбия. Не обширна была сия область, когда приняла ее в свою власть Мария, но Мария постепенно расширила ее, создала в ней новые учреждения, благоустроила их и упрочила. Одним из первых созданий её была сия обитель воспитания благородных дев, которые не имели бы средств получить достаточное образование в семействах, и которые, получив оное здесь, были бы способны внести оное в семейства, устроить свое благосостояние и вспомоществовать своим родителям. При сем её человеколюбивое чувство объяло весь державный дом, и все его члены оказали ей содействие в сем благотворном учреждении. Двадцать пять лет возделывала и возращала она сей насажденный ею вертоград и вот, двадцать пять уже лет после неё, он продолжает являться цветущим и приносящим нравственный плод, в ознаменование того, что его насадила искусная и благословенная рука, и что дух человеколюбивой попечительности, одушевлявшей благочестивейшую Марию, почил и на преемнице её, благочестивейшей Александре.⁸²¹

Итак, праведно, теперь делает переход к главной, поучительной части беседы вития, чтобы мы с благоговейным вниманием остановились на пределе совершившегося ныне полувекового бытия сего учреждения, и, взирая на его прошедшее и настоящее оком радости, на его будущее оком надежды, наипаче возвели очи наши и благодарные сердца к Живущему на небесах, к Отцу, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф.3:14–15), к Царю, из Него же всякое царство на небесех и на земли именуется. Благословен еси, дающий в царе отца народу своему, и в царице – матерь сынам и дщерям людей своих! Боже сил, обратися убо, и призри с небесе, и виждь, и посети виноград сей (Пс.79:15) и не престани посещать Твоим благословением и благодатью! Да всегда радуются сынове России о царе своем! (Пс.149:2) Да всегда пребывают царь и царица России – отцом и матерью о чадех веселящимися!⁸²² Да подвизаются же и дщери России с своей стороны, чтобы оправдывать царские о них попечения и благие чаяния! И для сего возвратимся на краткое время, начинает самое наставление вития, к Соломонову изображению доблестной жены, и укажем некоторые черты, доступные общему подражанию. Вкуси, яко добро есть делати. (Притч.31:18) То есть: не жаждет она забав.

В труде и полезном занятии находит более вкуса, нежели другие в увеселениях и забавах. Не угасает светильник её всю нощь. (Притч.31:18) Не предается она мрачному и долгому сну, и не освещает ночи тысячью светильников, которые не светят никакому полезному делу. У неё не угасает светильник, который светит её ночной работе, или её ночной молитве; наипаче же в душе её не угасает светильник веры, в ожидании грядущего в полунощи небесного Жениха. Сугуба одеяния сотвори мужу своему, от виссона же и порфиры себе одеяния. (Притч.31:22). Не хочет она быть данницей иноплеменникам за мечтательное изящество и прихотливые новости в одежде, для неё та одежда лучше, в которой менее чужого труда. Уста своя отверзе внимательно и законно, и чин заповедая зыку своему (Притч.31:25). Не полагает она достоинства в дерзости суждения, ни удовольствия в многоречии; не оскверняет языка её насмешка и злоречие, и не расстраивает её духа и вида необузданный смех, здравый ум и доброе сердце отверзают уста её для слова чистого и непорочного, и вскоре скромность запечатлевает их. Так живописуя, учит древний опытный царственный мудрец, заключает свою беседу наш вития. Не увеличим и не затрудним урока. Обратим только к нынешней жене и к нынешней деве сказанное в другом случае при виде доброго образца: иди и ты твори такожде. (Лк.10:37) Аминь»⁸²³ То же внушение вполне приличествует сделать и женам, и девам нынешнего времени, когда так называемый женский вопрос получил более широкое развитие, нежели какое имел в 1853 году.

Уже в последней рассмотренной беседе святителя Московского учебно-воспитательные учреждения поставляются в связь с благотворительными, по крайней мере по ведомству императрицы Марии. И подлинно, благодаря человеколюбивой императрице-матери Марии Феодоровне, к глубокому прискорбью скончавшейся в 1828 году, её «человеколюбивое чувство объяло весь державный дом», и благотворительные учреждения все более и более разрастались, разнообразились в своих видах и увеличивались в своем числе, как по всей России, так и в особенности в Москве, где, кроме правительственных благотворительных учреждений, было много таковых же учреждений, основанных и устроенных обществами и частными лицами. По-прежнему мы в настоящем случае будем касаться только тех из сих учреждений, которых касается Филарет в своих проповедях, и при том главным образом с исторической стороны.

Из правительственных благотворительных учреждений в настоящем случае на первом месте должен быть поставлен по всей справедливости Императорский Вдовий дом – одно из давних учреждений Императрицы Марии, уже известный нам из обозрения проповеднической деятельности Филарета в царствование Александра I. И в царствование Николая Павловича в Мариинской Церкви Императорского Вдовьего дома чаще, нежели в каком бы то ни было другом благотворительном учреждении, служил и проповедовал Филарет. Именно, девять раз святитель в разные годы этого царствования с священно-служением в этой церкви соединял и проповедь слова Божия. И первую проповедь здесь сказал он в первый же год царствования Николая. Мы разумеем «Слово в день тезоименитства» государя императора, говоренное в означенной церкви, «пред торжественным обетом сердобольных вдов», 6 декабря 1826 года, следовательно, когда еще здравствовала сама основательница Вдовьего дома, императрица Мария Феодоровна. В этом слове нас особенно интересует начало его, имеющее историческое значение. Оно переносит нас как бы в тайники души императрицы-матери, лишившейся сына-императора Александра и получившей в другом сыне возмещение этой потери. Вот это начало: «Кто мя устроит по месяцам прежних дней, в нихже мя Бог храняше? (Иов.29:2) – воскликнул некогда Иов. Без сомнения, помышлял он о детях умерших, и о домашнем благосостоянии разрушенном. Но есть еще предмет его печали, который особенно достоин внимания и даже удивления. Он тоскует о возможности благотворить, которую имел, и которой лишился. Спасох бо, говорит, убогого от руки сильного, и сироте, ему же не бе помощника помогах. Уста же вдовича благословиша мя. Око бех слепым; нога же хромым, аз бых отец немощным (Иов.29:12–15). Не тоскуй, благодетельная душа! Бог, верховный благодетель и покровитель всякого благотворения не дает в нарекание Своей добродетели в лице твоем, Он устроит тебя по месяцам прежних дней, в которые Он хранил тебя. И подлинно, говорит наконец книга жития его, даде Господь сугубая, елика бяху прежде Иову во усугубление, Господь благослови последняя Иовля, неже прежняя (Иов.42:10:12). И у Тебя. – обращается теперь вития к Императрице Марии Феодоровне. – Матерь благословенных сынов по естеству, а по благотворению матерь немощных и сирых, светодательнища слепых, благословляемая вдовицами, и у тебя, за год пред сим, не было ли таких минут, в которые все чувство бытия и жизни заключалось в одном воздыхания о утрате неизреченно великой? Кто мя устроит по месяцам прежних дней, в нихже мя Бог храняше? Но великий Отец сирых и Судия вдовиц, внял молитвам благословляющих тебя сирот и вдовиц, также, как и молитвам осиротевшего было народа и царства, и устроил тебя точно по месяцам прежних дней, в которые Он хранил тебя. Се и ныне, в том же месяце, в котором прежде священным торжеством одного из разнообразных твоих благотворений ознаменовывали мы день твоего Богом благословенного сына, и ныне, день твоего другого Богом избранного сына, тем же торжеством благословляется».⁸²⁴

И далее отсюда выводит «опытное наставление для всякого, кому нужно наставление, в сей истине, что благотворительность к человекам верою наследует могущественное и действительное благословение Божие, часто дивными и нечаянными судьбами».⁸²⁵

В отношения к императрице Марии собственно это благословение Божие святитель-вития видит именно в декабрьском совпадении дней рождения императора Александра Благословенного и – тезоименитства императора Николая Первого, нарочито праздновать которое она сама же установила в Мариинской Церкви Вдовьего дома, о чем Филарет говорит, проповедуя в сей же церкви царский день 6 декабря 1850 года: «Мне кажется, – говорит он здесь, что молитву о царе приносит вместе с нами и в Бозе почившая матерь царева, которая за двадцать пять лет пред сим завещала праздновать нынешний день особенно здесь, посреди облаготворенных и орудий благотворения, дабы к молитвам нашим тем удобнее преклонился Милующий милостивых».⁸²⁶

О том же, равно как и о благотворительной деятельности самой Императрицы Марии Феодоровны святитель подробнее говорит в своем юбилейном слове по случаю 50-летия Вдовьего дома, нужную выдержку из коего мы еще сделаем в своем месте. А теперь продолжим речь пока об устройстве и назначения рассматриваемого учреждения, по проповедям Филарета. В своем слове на 6 декабря 1844 года, сказанном в той же церкви Вдовьего дома святитель говорит: «Царское милосердие воздвигло и наполнило сей пространный дом, и поддерживает его в благоустройстве. Царское милосердие, вместе с благочестием, создало сей храм, и постоянно дает ему средства сохранять свой чин и благолепие, подобающее святыне. Царское милосердие взыскало сих вдовиц, призрело, успокоило, и, не довольствуясь непрерывными делами милосердия над ними, производит, так сказать, второе поколение дел милосердия чрез них, образуя избираемых из среды их, и употребляя для человеколюбивого и благочестивого попечения о болящих».⁸²⁷ При этом разумеется особенный разряд призреваемых в доме сем вдов, так называемых «сердобольных», которых из всех 130 вдов дома избираемо было 60 и которые, особенно в каких-либо более важных бедственных случаях в отечестве, назначаемы были в нарочитое служение больным или раненым, при чем на них возлагаемы были кресты с изображением Богоматери всех скорбящих радости и вручались им свидетельства на звание «сердобольных». Так, например, в 1834 году, по случаю бывшей в тот год повальной болезни, пришедшей, подобно холере, с востока,⁸²⁸ сердобольные вдовы Вдовьего дома были призваны к служению болящим, и пред тем давали обычный торжественный обет или присягу, что опять приурочено было к 6 декабря, почему Филарет в слове своем на этот день, сказанном в церкви Вдовьего дома, «пред торжественным обетом сердобольных вдов», и говорил: «Ко дню, именем благочестивейшего императора украшенному, самое близкое слово было бы о нашем благополучии под охранительною сенью могущественного имени Народо-победителя, которое так счастливо всею полнотой своего знаменования встретилось с духом именуемого, покоряющим себе народы троякою силою: мудрости, могущества и любви Но мановение самого самодержца указует иное направление моим мыслям, назначает моему слову иной предмет – бедствие и сострадание. Ибо тогда, как мы совершаем праздник верноподданнической любви, благочестивейший государь хочет, чтобы ныне же, именно здесь, был праздник царского человеколюбия. Тогда, как мы приносим к сему алтарю молитвы о его бесценном для нас здравии, он вносит сюда свою сострадательную заботу о болящих, и поручает нам освятить живые орудия его собственного сердоболия».

И за тем святитель-вития подробно раскрывает важность и значение этого особенного рода человеколюбия служения сердобольных вдов болящим.⁸²⁹ Равным образом во время войн сердобольные вдовы призывались к попечению о больных и раненых воинах, как это было в декабре 1826 года, когда Филарет произносил свою вышеприведенную проповедь. Так же было это и в Крымскую войну в 1854 году, когда 17 ноября Филарет также говорил беседу «к сердобольным вдовам, избранным для попечения о раненых и больных воинах действующей армии», почему и начал эту беседу таким образом: «К вам слово Церкви, сестры христианского сердоболия о болящих, которые царским человеколюбием призываетесь ныне к особенному подвигу христианского попечения о болящих от ран, полученных на брани за веру, царя и отечество. Подвиг, сколь необыкновенный для вас и трудный, столь же благословенный и способный возбудить неослабевающее усердие».⁸³⁰

Сообразно такому назначению этого благотворительного учреждения, темою проповедей Филарета в церкви его было главным образом милосердие, человеколюбие. «Мысль о милосердии, говорил сам Филарет в слове на 6 декабря 1844 года в знакомой нам церкви Вдовьего дома, – естественно представляется душе там, где она осуществлена в деле, и является даже и взору».⁸³¹ Или: «Собранным в одной из обителей обширной области царского милосердия, говорил он там же и в тот же день в беседе 1852 года, о чем ближе нам и помышлять и говорить как не о милосердии? Здесь можно порадоваться о действиях милосердия, можно и поучиться изобретательному искусству милосердия».⁸³² Или еще в слове 1846 года: «благоговейно творя церковную память святителя Николая, которого необыкновенно великая в Церкви слава просияла особенно из дел милосердия, и с тем вместе совершая отечественный праздник тезоименитого ему царя нашего, и это в одной из многих обителей царского милосердия, сколь неизбежно встречаемся с мыслью о милосердии, столь же охотно берем оное в предмет слова».⁸³³

В 1853 году, в одном году с другим воспитательно-благотворительным учреждением, Екатерининским училищем благородных девиц, торжественно праздновалось и 50-летие Вдовьего дома. Празднование приурочено было опять ко дню тезоименитства государя императора, к 6 декабря. И это обстоятельство дало повод святителю Филарету в слове своем на этот день, сказанном в той же Мариинской церкви, воспомянуть многое, касающееся истории этого учреждения. Слово свое сказал он в этот раз на текст: затвори милостыню в клетех твоих (Сир.29:15), и начал его таким неожиданным обращением к слушателям: «Полагаете ли вы возможным, чтобы вам где-либо, когда-либо случилось быть свидетелями спора достойнейшего из сынов с достойнейшею из матерей, и притом такого спора, для которого не нужно примирение, потому что обе стороны правы? А мне кажется, что вы можете стать свидетелями сего здесь, ныне. За двадцать семь лет пред сим царица-матерь сказала однажды на всегда, следственно сказала и на нынешний день: в сей день, в сем храме и доме, да будет особенный праздник в честь моего державного сына, в благодарность Богу, Который даровал ему святое христианское имя. благословил дни его, и хранит его благоденствие. Но недавно державный сын её изрек слово также на нынешний день, в сей день, в сем храме и доме, да будет особенный праздник в честь и память моей венценосной матери, в благодарность Богу за то, что сие благотворительное учреждение, чадо её милосердия, благоденственно достигло полувекового возраста, с надеждою достигнуть и векового.⁸³⁴ Не прекрасный ли это спор сыновнего благоговения с материнскою любовью? Не правда ли, что он не требует примирения? Мы имеем два повеления, но они не разделяют сердец наших, а соединяют и воспламеняют их к исполнению того и другого. Благословен во веки благословенный доныне день богохранимого самодержца нашего, и да благословятся, обильнее прошедших, его грядущие лета! Благословенна память в Бозе почивающей матери его, по естеству и дару Провидения благословенной матери венценосных чад, по милосердию матери сирых, вдовиц и разнообразно бедствующих. Древний благочестивый мудрец учил: затвори милостыню в клетех твоих. Приснопамятная Мария затворила милостыню более, нежели в клетех, или в хранилищах обыкновенных. Царица поселила милостыню, можно сказать, во дворцах милосердия; преподала ей средства продолжать вековую жизнь и деятельность, давать непрерывно сирым воспитание, престарелым покой, вдовицам призрение, болящим врачевание и утешение, слепым, глухим, немым, хотя, не даровать зрение, слух, язык, но, что в своем роде также довольно чудно, при недостатке внешних орудий образования, открыть внутреннее око души, показать ей свет истины, возбудить и очистить нравственное чувство, некоторым образом получеловека сделать человеком. Сие царство человеколюбия, вместе с царством Всероссийским наследовав, благочестивейший самодержец наш не только хранит оное, часто назирая собственным оком разные части оного, но и возвышает, и распространяет, имея сотрудничествующими, во первых, совенчанную супругу свою а потом и благоверных чад своих».⁸³⁵

Так от благочестивейшей матери-царицы дух милосердия и человеколюбия перешел к чадам её и распространился на августейших детей самих этих чад, расширился в объеме дел милосердия, оразнообразился в учреждениях благотворительности и т.д. Живую картину этой царской благотворительности изображает святитель Московский в своем слове, сказанном в тот же день 6 декабря и в той же церкви Вдовьего дома в 1850 году на текст: сеяй скудостью, скудостью и пожнете; а сеяй о благословении, о благословении и пожнет (2Кор.9:6). «Как обильно сеет благотворения, говорит он здесь, благочестивейший государь император наш, приемля, где можно, в содействие столь же благотворную руку благочестивейшей супруги своей! Беспомощному младенчеству – питание, отрочеству и юношеству – воспитание и образование способностей к полезной и благополучной жизни в обществе, истощившей силы заслуге – почетное довольство, убогой старости и дряхлости – призрение и покой, вдовицам – тихое и обеспеченное убежище, болящим – врачевание и сердобольное служение, – вот разнообразное сеяние, которое никогда у него не прерывается. Кроме сего каждое радостное событие в его семействе вновь отверзает его сердце, чтобы благотворением даровать радость сердцам, стесненным лишениями и скорбями. Если в каком бы то ни было крае обширного царства случилось бедствие, от которого многие пострадали, при первой о сем вести тотчас простирается рука царя, чтобы на месте бедствия посеять вновь семена благосостояния. К правилу да не увесть шуйца, что творит десница, он присовокупляет другое, чтобы десница не была останавливаема тем, что творит шуйца, милующая и благотворящая десница его не редко, видимо или сокровенно, простирается и к тем, которых его правосудие поставляет ошуюю, – на месте суда и осуждения». И потому что удивительного, если царелюбивая душа святителя Московского, в виду столь великой и обширной царской благотворительности, воспаряла к Небу с такою горячею молитвою о царе: «О, Даяй семя сеющему (2Кор.9:10), и возвращаяй плод, и умножаяй жатву! Даруй, и не престани подавать державному сеятелю благодеяний обильную жатву Твоих благословений, – долгоденствие и благоденствие, радость благотворящего сердца, признательность облаготворенных, любовь народов, преуспеяние благих начинаний, победоносный мир и миротворную победу».⁸³⁶

Кроме Вдовьего дома, Воспитательного дома с его многочисленными и обширными учреждениями и отделениями, на который указание можно было видеть в выдержке из последней приведенной проповеди святителя Филарета, к числу правительственных благотворительных учреждений в Москве, упоминаемых в других проповедях его, относятся: Екатерининская больница, университетские клиники и некоторые другие. В Екатерининской больнице 20 августа 1833 года освящен был Филаретом храм во имя св. великомученицы Екатерины и по освящении говорено было слово, на текст: есть же во Иерусалимех овчая купель, яже глаголется еврейски Вифезда, пять притвор имущи. В тех слежаше множество болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды (Ин.5:2–3).

В этом слове святитель говорит между прочим: «С радостью, с чувством внутреннего убеждения мы можем воздать долг хвалы и благодарности благочестивейшим самодержцам нашим, которые как во всякой добродетели, и во всяком благотворении, так и в попечении о болящих величественно предшествуют народу своим примером. По них с благодарностью можем вспомнить и некоторых из подданных, которые в подвигах человеколюбия довольно близко последовали царскому примеру. Можно насчитать в сем граде более пяти, не притворов, а великолепных домов, которые представляют добродетель милосердия в делах тем лучше, что не выставляют её в названиях. Отче милосердия! призирай выну на дела сии оком благодати; и да будут помилована милующие; да будут, по непреложному обещанию, блажени милостивые».⁸³⁷

28 сентября 1846 года открыта была больница (клиники) при Московском университете. Филарет приглашен был на это открытие и при сем сказал речь, в начале которой говорил следующее: «Быв собраны освятить общественною молитвою дело науки и человеколюбия, которое должно здесь не одновременно совершиться, но продолжаться и жить, не излишнее мы сделаем, если введем в молитву размышление, которое бы ее возбудило и направило. Общая Матерь Церковь, удовлетворяя вдруг разнообразным потребностям чад своих, предлагает наиболее общие образцы молитвы, и дух благословения и благодати приближает к нам посредством священных знамений, но привлечь и принять сей дух должно наше верою жаждущее сердце, а сию жажду возбуждает ясное представление той особенной нужды, с которою прибегаем к молитве. Представляется здесь уготованная царским человеколюбием и щедротами обитель, правда, обитель не беспечальная, потому что ее населяет и населять будет страждущее человечество, и будет в ней распределяемо не по правам и преимуществам, а по болезням, однако же, обитель и утешительная, потому что страждущие приемлются сюда для облегчения, болящие для врачевания. И как счастливо с человеколюбием дружится здесь мудрость! Наука приходить облегчать многообразные страдания, наблюдение над многообразными страданиями облегчает науку в её трудных изысканиях. Врач помогает больному в получении здравия, и больной помогает начинающему врачу в приобретении врачебной опытности. Сии воззрения возбуждают нас к молитве радости и благодарения за державного человеколюбца и покровителя знаний, и за деятельность служителей его мудрости и человеколюбия, к молитве утешения и надежды за страждующее человечество».⁸³⁸

Между тем уже в проповеди 1833 года, как мы видели, святитель-вития указывал на существовавшие в Москве, кроме правительственных, и общинные или частные благотворительные учреждения. «Где власть и подчиненность, – говорил он в одной из проповедей своих, сказанных в Мариинской Церкви Вдовьего дома, именно 6 декабря 1843 года, – могут идти одним путем, как, например, в истине веры, в добре нравственном, в делах человеколюбия и милосердия, там предшествующий пример власти, как сильно и вместе как приятно увлекает за собою подчиненность! Как вода с высших мест сходит на низшие, не всегда удерживаясь даже преградами, так нравственный дух высших состояний в обществе чрез подражание переходят в низшие, не смотря на некоторые преграды, поставляемые различием званий. Благочестие и человеколюбие владеющих и начальствующих, как солнце, без усилия сильно распространяет свет свой в круге подвластных. Счастливы подвластные и подчиненные, которым для того, чтобы одушевляться любовью к истине и добру, к правде и милосердию, ревностью к своим обязанностям, неутомимостью в подвигах, – надобно взирать на поставленную над ними власть, и изучать её действия! Не сомневаюсь, что теперь моему слову вторят мысли предстоящих: счастливы мы, которым здесь – не притча только, но и живые дела царского человеколюбия светят и говорят: иди, и ты твори такожде (Лк.10:37). Потому-то, благодарение Богу, и часты у вас дела в учреждения человеколюбия».⁸³⁹

И подлинно вот картина дел и учреждений человеколюбия богоспасенного града Москвы, начертанная рукою самого же Филарета, в проповеди сказанной в той же Мариинской Церкви Вдовьего дома и в тот же день 6 декабря, но только 1846 года: «как благословенно изобилует он, говорить святитель-вития о сем граде, не только повременными делами человеколюбия, но и постоянными учреждениями деятельного милосердия царского, милосердия вельможеского, милосердия градского, милосердия особенных, добровольно для сего соединившихся обществ, наконец ежедневным сеянием домашней и личной милостыни! Видим здания царские, созданные не для царя и его присных, но для чужих, дальних, смиренных, которых ищет и усвояет себе высокое милосердие. Видим палаты, воздвигнутые вельможами, в которых, по воле основателей, за счет их богатства, не вельможи роскошествуют, но алчущие питаются, жаждущие напояются, наготующие одеваются, странные вводятся, больные врачуются, сирые, престарелые, беспомощные находят призрение, успокоение, удовлетворение потребностям Видим дома, частью также обширные, частью смиренные, но за то многочисленные, в которых гражданское милосердие посильно следует за милосердием вельможеским, подобно как вельможеское за царским. Видим идущих из великолепного дома посетить убожество в каком-нибудь темном углу неблагообразного или не здорового жилища, чтоб узнать и доставить потребное, или пригласить в обитель призрения. Видим приходящих в темницу так охотно, как в гости, пекущихся о заключенных, как о своих домашних. Видим, особенно во дни освященные, множество рук, простираемых в темницу, чтобы подать заключенным угощение, хотя, впрочем, известно, что они не алчут под кровом попечительного правительства. Без сомнения, есть еще подвиги милосердия, которых не видим, но тем не менее, даже, может быть, тем более светлые, что их не видим, по колику их скрывает смирение. Прекрасно! Слава Богу! Если непреложен тайный закон Провидения, некогда открытый ангелом, что милостыня от смерти избавляет (Тов.12:9), то, вероятно, ей не мало ты обязан своим спасением, богоспасаемый град; может быть, особенно на сей-то черте твоего характера (впрочем, неразлучной с твоим правоверием и любовью к царям), покоилось провидящее око небесного милосердия, когда небесное правосудие посещало жезлом – беззакония и ранами – неправды. И таким образом, милость Господня не разорена от Тебе (Пс.88:33–34); смертоносные раны, не раз, на твоем долгом веку, нанесенные тебе то яростью врагов, то другими бедствиями, не могли причинить тебе смерти, и ты. Не изнемогая, достигаешь семисотлетней старости. Продолжи твою милость земную, да продолжится к тебе милость небесная. Продолжи исполнять завещание, которое, как ты ни стар, еще за долго до рождения твоего написано: буди любомилостив и праведен, да тебе благо будет (Тов.14:9).⁸⁴⁰ В частности, благотворительные учреждения Москвы, которых касаются проповеди Филарета, по времени произнесения последних, суть следующие:

а) Странноприимный дом известного вельможи графа Шереметева близ Сухаревой башни. Он основан в 1803 году действительным тайным советником обер-камергером графом Николаем Петровичем Шереметевым, с высочайшего разрешения, пожертвовавшим для сего кроме обширного дома, и более полумиллиона рублей на содержание как дома со служащими при нем, так и благодетельствуемых: 100 человек бедных, 50 человек больных, на выдачу приданного 25 девицам и т.д. В самой средине лицевого главного корпуса устроена Церковь во имя Живоначальной Троицы, с приделами во имя Николая Чудотворца и Димитрия Ростовского. После того как граф-основатель представил на высочайшее воззрение такой крупный дар, государь император, с благодарностью приемля оный, наградил его орденом св. Владимира 1-й степени большого креста. В этой-то Троицкой церкви Шереметьевского дома призрения, по случаю возобновления её, Филарет служил и говорил известную вам проповедь во время первой холеры 1830 года – 26 октября. В это время графа-основателя уже не было в живых, и попечителем дома призрения был сын его, граф Димитрий Николаевич Шереметев.⁸⁴¹ И этим-то объясняется воззвание святителя-витии в означенной проповеди «Отче Аврааму, отче верующих и человеколюбивых! обыми, если можно, и за нас в блаженных недрах твоих, вместе с душою, терпением спасавшегося Лазаря, душу человеколюбием спасавшегося раба Божия болярина графа Николая, и да почиет она в светлых обителях вечно благословенного и благословляющего твоего семени, Господа нашего Иисуса Христа. Которому ты берег души древние, и Который, для душ древних и новых, един есть воскрешение и жизнь и покой!»⁸⁴²

б) Градская больница на 450 кроватей, построенная на суммы Московской Городской Думы на месте бывшего дома графа Орлова, для людей всякого состояния, и содержимая на городские же средства. В 1833 году в этой больнице состоялось освящение устроенного в ней храма во имя св. Марии Магдалины. Освящение совершал Филарет и в своей проповеди по освящении между прочим, говорил: «Прозорливость и человеколюбие подвиглись, и побудили власть устроить дом врачевания для больных, которые не могли бы пользоваться сим пособием в своих жилищах – дело, которое само говорит о своем достоинстве. Но я слышу, что еще говорила при сем власть благочестивая. Сего не довольно, сказала она. Больница, потребности жизни, лекарства, врачи, это еще не все, что нужно для больных. Для них нужен еще дом молитвы, для них должны быть в близкой готовности пособия веры. Чем же на сие будет ответствовать служитель веры? Без сомнения, радостью и благодарною к Богу молитвою за венценосного благодетеля страждущего человечества, и его же духом одушевляемых исполнителей воли его».⁸⁴³

в) Учрежденный Московским городским обществом дом воспитания бедных детей и призрения престарелых и немощных, начало устроения которого положено в 1834 году, а довершение устроения созданием храма состоялось в 1839 году. Историю этого благотворительного учреждения передает сам святитель Филарет в своем слове по освящении этого храма, устроенного во имя св. благоверного князя Александра Невского, произнесенном 28 сентября 1839 года. «Много приятных мыслей, говорит в начале этого слова святитель вития, рождается при виде сего храма, ныне освященного, и сего дома, для которого храм сей служит венцем доброты. Приятно видеть создание сего храма, как свободное дело благочестия. Приятно видеть учреждение сего дома, как щедрое дело человеколюбия. Приятно видеть здесь сочетание благочестия и человеколюбия, в одном деле, для одной цели, так что сии добродетели, в соединении, одна другую подкрепляют, одна другую возвышают. Приятно мыслить, что сие дело благочестия и человеколюбия есть плод благих расположений не одного человека, или немногих, но целого сословия граждан великого града. Приятно вспомнить, какой случай привел в движение благие расположения, и произвел благотворное дело. Первородный сын царев, надежда России, достиг совершеннолетия, и торжественно вступал в права оного. Радовались венценосные родители, сорадовалась Россия. Москва чувствовала сию радость, как свойственно сердцу России. Все, под руководством Церкви, возносили сию радость к небу и молили о её упрочении, все, кто как мог, желали ознаменовать ее и в земном быту. Тогда возвысился сей общественный голос: «Царь заботился о своем первенце, царь радуется о своем первенце, не только по родительской любви к сыну, но и по царской любви к Отечеству, по предусмотрительной заботливости о будущем благе России; чем же бы нам ознаменовать то, что мы сие чувствуем, что желаем сему соответствовать, по колику нам возможно? Есть дети, о которых некому заботиться, о которых не кому радоваться: да будет их матерью – ваша любовь к царю и сыну его, ею призренные, обеспеченные, образованные, да будут они её живыми памятниками, её от нас наследниками, её проповедниками потомству». «Итак, учредители, вы полагали, что, дабы ознаменовать радость, надобно сделать доброе дело; что, дабы доказать любовь к царю, надобно сделать дело человеколюбия; что, дабы сделать приятное царю, надобно сделать дело благотворения! Прекрасно, возлюбленные! Такой образ мыслей достоин сынов веры. Такая мысль о царе достойна истинного величия. Такое предприятие достойно верных подданных царя благочестивейшего. При виде таких расположений, остается только желать, чтобы они сохранялись и не преставали приносить плод, их достойный; чтобы чувствования, так светло блеснувшие в минуты восторга, были постоянным и всеобъемлющим светом дел и жизни в людях, ими одушевленных. Кто даст, скажем словом Господним, даст еже быти тако сердцу их в них во вся дни, да благо будет им. и сыном их во веки? (Втор.5:29) И кто же дал бы нам сие без Тебя, Отче Светов, от Которого свыше исходит всякое даяние благо и всяк дар совершен? Ты призри на рабы Твоя, и на дети Твоя, и настави сыны их, и буди светлость Господа Бога нашего на нас, и дело рук наших исправи (Пс.89:16–17). Благословение Твое да исходит выну от храма сего на дом сей, и на обитающих в нем, и на создателей и блюстителей того и другого».⁸⁴⁴

г) Глазная больница, учрежденная и открытая в 1826 году частью на пожертвования частных лиц, частью же на городские средства, при живом содействии генерал-губернатора князя Д. В. Голицына.⁸⁴⁵ 28 октября 1845 года происходило освящение устроенного при ней храма во имя Христа Спасителя, отверзающего очи слепому. Филарет сам совершал освящение и говорил проповедь, которую начал следующими словами: «Слава Господу Человеколюбцу! Слава Господу Светодавцу! Призрел Он оком Божественного человеколюбия на бедствующих братий наших, лишенных, или угрожаемых лишением света очей, и подвигнул человеколюбие человеческое, устроить для оных – сие прибежище, и доставить им надежные средства врачевания. Но сего не довольно было для человеколюбия христианского. Еще позаботилось оно, чтобы здесь не повторился обоюдный суд, на который Господь указал во днех плотя своея, да не видящий видят – телесно, и видящий слепи будут – духовно (Ин.9:39), чтобы ищущие здесь облегчения во общении со светом солнечным не встречали затруднения в общении с светом Христовым. И вот, среди врачебницы телесной явилась врачебница душевная, открытая сокровищница благодатного света. Слава Господу Светодавцу! Слава Господу Человеколюбцу! Благословенны да будут орудия Его человеколюбия. Да изливается обильно животворящий свет Его на них и чрез них. Да действует здесь всегда суд милости, да не видящий видят. Да сохранит нас Светодавец от суда отвержения: да видящий слепи будут».⁸⁴⁶

д) Богадельня Общества ремесленников, устроенная сперва в небольшом деревянном, а с 1836 в большом двухэтажном каменном доме в 1844 году вдвое расширенном, и помещающаяся на Самотеке. Уже в 1844 году, при общем расширении здания, положено было основание и церкви при ней во имя Рождества Пресвятой Богородицы, каковая церковь в 1847 году и была окончена постройкой 5 октября 1847 года. По освящения этой церкви, совершенном самим Филаретом. святитель говорил слово, в начале которого следующим образом касается истории учреждения: «Во граде, довольно уже богатом учреждениями человеколюбия и благотворительности, вот еще дом милосердия, не ныне основанный. Но недавно распространенный, и наконец увенчанный домом молитвы и святилищем таинств, что прежде он был устроен в меньшем размере, сие, думаю, соответствовало ограниченности способов того сословия, которое устроило его. Что по времени он распространен, сие может служить признаком, что дух человеколюбия и благотворительности не так был ограничен, как способы действования, и что он, превозмогая затруднения, расширял свою деятельность. А что человеколюбие не удовлетворилось доставлением нуждающимся покойного жилища и других потребностей жизни телесной, по позаботилось и душам их приготовить близкое прибежище, с духовною пищей и духовными врачевствами, сим ознаменовал себя дух человеколюбия христианского».

И затем, для обычного перехода от истории к наставлению, говорит: «Что скажу начинателям и совершителям, покровителям и споспешествователям сего дела человеколюбия и благочестия? Пусть приветствует их не просто человеческое слово, которое может подлежать подозрению в ласкательстве, или сомнению в безошибочности, но достоверное слово пророческое, блажен разумеваяй на нища и убога, в день лют избавит его Господь; Господь да сохранит его, и живит его, и да ублажит его на земли (Пс.40:2–3), что скажу тем, для которых совершено сие дело человеколюбия и благочестия? Пусть и им укажет, что им делать, власть имеющее Пророческое слово: да узрят нищии, и возвеселятся; взыщите Бога, и жива будет душа ваша, яко услыша убогия Господь (Пс.68:33–34)»⁸⁴⁷

Мы помним, что в одной из проповедей своих, произнесенных в Мариинской Церкви Вдовьего дома, святитель Филарет о благотворительности царя говорил, между прочим, то, что «милующая и благотворящая десница Его нередко, видимо или сокровенно, простирается и к тем, которых Его правосудие поставляет ошуюю, на месте суда и осуждения». При этом, конечно, разумеются различные места заключения преступников, которые, будучи уже сами по себе местами мрака, как таковые, освещались по временам светом милости царской, а отсюда и общественной с частною благотворительности. Все таковое побуждает нас теперь же рассмотреть проповеди Филарета, произнесенные в разное время и в подобных местах.

Первою из них по времени является проповедь, произнесенная 23 декабря 1843 года «по освящении храма Пресвятой Богородицы, Взыскания Погибших, устроенного при замке пересыльных арестантов». Проповедь эта сказана на текст: Всади их во внутреннюю темницу, и ноги их заби в кладе. В полунощи же Павел и Сила молящеся пояху Бога, послушаху же их юзницы (Деян.16:24–25) и начинается так: «Вот и мы молящеся поем Бога, если не в самой темнице, то близ самой темницы, и ради темницы и слушают нас юзницы. Помышляя о том, что, здесь ныне совершилось, хочу радоваться, радостью человеколюбия, но несколько и страшусь, страхом Божиим. Если бы кому пришло на мысль во дворе темничном построить царский дом, кто не сказал бы, это не сообразно с достоинством дома царского? Как же дерзнули мы во дворе темничном устроить дом, более нежели царский, – дом Божий?»

И далее ясно и красноречиво мало-по-малу раскрывает и на основании слова Божия доказывает право и даже потребность устроения дома Божия в месте уз и темницы, с приличествующим наставлением узникам и с такими словами обращения к подвижникам человеколюбия христианского, посетителям темниц, попечителям их обитателей и пресельников, а в особенности соработникам дела благочестия, запечатленного благодатью: «не многое потребно слово там, где уже довольно дела благонамеренно совершилось или совершается. Не обидлив Бог забыти дела вашего и труда любви, юже показасте во имя Его (Евр.6:10). Любовь Божия да не престает одушевлять и услаждать ваш труд. Имя Господа Иисуса да исполняет силою слова и действия вашего человеколюбия. В благоуспепшом утешении бедствующих, в обращении заблуждающих, в радостном о сем свидетельстве совести вашей, да является вам и в темнице Тот, Который отъял от неё поношение, и украсил ее Своим уверением, что Он в ней был: в темнице бых. Аминь».⁸⁴⁸

В отдельном же издании проповеди за нею прямо и непосредственно следует составленная самим святителем Филаретом прекрасная во всех отношениях Молитва заключенною в темнице.⁸⁴⁹ Чрез 10 слишком лет после произнесения этой проповеди, именно 2 сентября 1854 года святитель Филарет говорил «беседу по освящении храма Пресвятой Богородицы, взыскательницы погибших, в тюремном замке пересыльных арестантов», на текст: Прииде бо Сын человеческий взыскати и спасти погибшего (Мф.18:11). При этом в начале беседы вития раскрывает значение названия Божией Матери именем взыскания погибших и утверждает, что Она в сем подражает Своему Сыну и Богу, а потом говорит: «Милосердие создало сей храм. От милосердия родилась и та мысль, чтобы ознаменовать сей храм именем Божией Матери, Взыскательницы погибших. В намерении было сделать, и сделано то, что храм сей именем своей Покровительницы, и своим наименованием, непрестанно говорил входящим в него и окружающим его, как бы вы ни находили себя несчастными, не предавайтесь унынию, хотя бы, даже погибшими почитали вы себя, не предавайтесь отчаянию; есть и для погибших взыскание и спасение». И далее изъясняет, по обычаю, красноречиво и основательно смысл этого изречения,⁸⁵⁰ пополняя таким образом, как бы то, чего не доставало в подобной проповеди 1843 года. Между тем за два года пред сим, именно 18 сентября 1852 года происходило освящение храма Покрова Пресвятой Богородицы в Московском тюремном замке, и Филарет, совершавший это освящение, говорил по освящении опять «Слово», на текст: стояше Иисус, и зваше глаголя: аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет (Ин.7:37). На основании этого текста раскрыв мысль о том, как и какого рода жажду утоляет Иисус, святитель-вития в конце своего слова обращается и к самым заключенным в тюремном замке. «Не поискать ли нам особого утоляющего слова для особого рода жаждущих, обитающих окрест сего храма? Вероятно, все вы страдаете одною жаждою, – жаждою освобождения отсюда, что же скажу вам? Нельзя вдруг удовлетворить вашей жажде тем образом, каким бы вы желали. Но подумайте, что бывали в темницах люди, которые не страдали, или очень легко страдали жаждою освобождения. Иосиф в темнице Египетской был, как хозяин: вся бо бяша в руках Иосифовых (Быт.39:23); апостол Петр в темнице Иерусалимской, в навечерии суда смертного, почивал спокойно, как бы у себя в доме; апостолы Павел и Сила в Филиппийской темнице благодушно пояху Богу, как бы в церкви. Почему так? Потому что они были невинны; потому что Христос был с ними, как именно написано о Иосифе: бяше Господь с Иосифом, возлия на нею милость. Если и сюда некоторых из вас невинных привела испытующая судьба Божия, смотрите на сии примеры; прибегайте ко Христу, и уповайте, что будет Господь с вами и, ранее или позже, возлиет на вас милость. А если у вас лежит на совести тяжесть вины, то рассудите, было ли бы для вас благом скорое и легкое освобождение отсюда. Тяготеющая на совести вашей неправда, и более или менее томящая жажда правды, или тоска по утраченной честности и добродетели, пошла бы отсюда с вами; и кто знает, не стали ли бы вы утолять сию жажду огнем вместо воды, то есть, новыми неправдами вместо покаяния, и таким образом, не обратилась ли бы наконец утолимая жажда ваша в ту огненную и неугасимую, в которой человек, не искавший пить от воды благодати во время земной жизни, за гробом искал для своего языка перста, омоченного в воде, но искал тщетно. Заботьтесь лучше утолить не жажду внешнего освобождения, но жажду внутреннего разрешения от уз грехов и преступлений. Не допустите разгореться в вас палящей жажде отчаяния, но, угашая ее слезами покаяния, притекайте ко Христу, Который хощет от вас не нерадения во глубине зол и отчаяния, но покаяния и надежды. Прииде бо Сын человеческий взыскати и спасти погибшего. Аминь».⁸⁵¹

Лучшего заключения к проповедям такого рода не могло быть; лучшего заключения и нашего рассмотрения их мы не могли придумать.

Как приложение к последнему рассмотренному разряду проповедей святителя Московского может быть рассматриваема его «Беседа по обновлении храма Воскресения Христова, при доме заключения должников», сказанная 22 декабря 1853 года. Она сказана на текст: яко скры мя в селении своем в день зол моих (Пс.26:5). В ней проповедник, указав на особенную любовь Давида ко храму Божию, и в объяснение взятого в основание беседы текста сказав о Давиде: «потому, говорит, желал бы я все дни моей жизни проводить в доме Божием, что в самый бедственный день моей жизни Господь скрыл меня в селении Своем от угрожавших мне бед, во храме Своем даровал мне безопасность», далее ведет следующую речь: «да слышат сие люди, которых конечно не день благополучия, но день зол заключил в стенах сего дома. Пророк собственным опытом удовлетворяет, что от дня зол можно скрыться, найти безопасное убежище в храме Божием. И такое убежище благочестивым и человеколюбивым попечением о бедствующих, видите, как близко для них уготовано, и как благоукрашено. Видно, что не только думали приготовить и открыть святое прибежище для страждущих, но и старались видимою красотою Господнею привлекать сердца их к невидимой благодати Господней. Перенимайте же у достоподражаемого Давида его любовь ко храму Божию. Преследуемые днями зол, прибегайте сюда искать дней утешения, благодати и мира. Чем усерднее будете прибегать сюда, тем вернее найдете утешение, благодать и мир».⁸⁵²Что лучше, что отраднее было выслушать заключенным должникам, как не это истинно отеческое слово утешения в их скорби, приключившейся в день зол?

Так наконец вполне замыкается ряд проповедей святителя Филарета, произнесенных в 30-летний период царствования Николая Павловича и с подобающею широтою раскрывающих благотворительную деятельность этого благословенного царствования, начиная от прямо благотворительных учреждений и кончая учреждениями, в которых благотворящая десница простирается и к тем, которые правосудием поставляются ошуюю и назначаются в разнообразные места заключения. Так исчерпывается вся обильная содержанием деятельность правительства по внутреннему благоустройству Империи, поскольку этой деятельности касается Филарет в своих проповедях. Остается у нас недоконченным с этой стороны только одно, это – отношения святителя к тем или иным особам Августейшей фамилии и их личной деятельности на благо Отечества, опять насколько эти отношения выразились в проповедях Филарета, ибо не достало бы и времени повествовать о том на основании множества других оставшихся от него письменных данных

При том даже и в проповедях святителя, для краткости обозрения, мы будем иметь в виду лишь более крупные случаи этих отношений, так как уже и из рассмотренного доселе мы могли видеть, как часто при всяком удобном случае царелюбивая душа святителя обращалась с любовью к царскому Дому в своих проповедях. Едва не каждый, особенно из главнейших, царский день в году, каждое учреждение царской мудрости или человеколюбия, служили Филарету таким случаем. Для большего удобства и в видах разнообразия, мы будем следить за означенными случаями опять в хронологическом порядке. Это же, смеем надеяться, кстати будет служить и дополнением доселе рассмотренного в разных отношениях.

Прежде всего в настоящем случае мы должны были бы рассматривать отношения святителя к самой венчанной главе царствующего дома, императору Николаю. Но так как эти отношения и без того продолжаются на все время его царствования, а между тем другие особы этого дома скончались раньше или позже, в течение этого царствования, то мы лучше начнем с родительницы императора, царицы-матери Марии Феодоровны, тем более, что, во-первых, она и скончалась чрез три года по восшествии его на престол, да и в хронологическом порядке отношение Филарета к царствующему дому занимает первое место, так как, если мы не забыли, Филарету в наступившее царствование прежде всего с нею представлялся случай лично видеться в 1826 году, пред коронацией нового императора. Мы помним речи, которые Филарет произносил пред нею не раз в бытность её в Москве в сем году. Не забыли мы также и слова проповеди Филарета по отбытии её из Москвы в том же году, которыми он почтил ее в учрежденном ею Вдовьем доме 6 декабря, равно как и других проповедей Филарета, в коих он, особенно касался благотворительных учреждений, достойно чтит имя её и при жизни, и по кончине её. Время кончины царицы-матери, к сожалению, совпало с временем всегда неприятного и болезненного для Филарета переезда последнего из Москвы в Петербург на заседания Святейшего Синода. Самую первую весть о кончине её он получил дорогою и потому, конечно, не мог почтить усопшую словом с церковной кафедры. «В Медном, где я ночую, писал святитель Филарет к своему викарию Иннокентию Сельно-Кринову от 27 октября 1828 года, смотритель станция рассказывает печальную весть, о которой в Твери не сказывал мне преосвященный.⁸⁵³ Видно и то надобно было, чтобы я не мог размыслить о ней несколькими часами ранее. Теперь поздно возвращаться в Москву,⁸⁵⁴ хотя, продолжение путешествия моего также не нравится мне, как и начало. Сегодня утром дорога была хуже, а я лучше; под вечер дорога лучше, а я хуже. Бог терпения и утешения да будет с вами. Молитесь, да не оставит и мое недостоинство».⁸⁵⁵

По приезде в Петербург, Филарет, не смотря на продолжавшуюся болезненность свою от пути, имел некоторое утешение, и притом единственное, в молитве об усопшей как на панихидах, так и при погребении, состоявшемся 13 ноября со всею печальною торжественностью. В день погребения Филарет чувствовал себя в здоровья так дурно, что едва-едва кончил свое участие в церемонии дня и пиша о том викарию, как о великой милости и долготерпении к себе Бога, добавлял даже: «однако же сомнительно, хорошо ли продолжать службу с таким здоровьем. Надобно ли дожидаться того, чтобы упасть в церкви или на дороге?»⁸⁵⁶

Само описание церемонии погребения императрицы-матери мы не будем делать; но мыслей Филарета по поводу кончины её мы не можем опустить; ибо они стоят проповеди, которой Филарету не удалось произнести. «Печально! пишет он в письме к тому же викарию от 4 ноября 1828 года. Когда вземлется добрая душа, мне всегда приходит на мысль, что заграждается один из притоков благословений на оставшееся на земле. Кончина государыни показывает, что с нею было благословение. Много страдав в продолжении лет заботою любви о сыне и отечестве,⁸⁵⁷ утешена возвращением сына; благовременно занялась приготовлением к смерти, пред исповедью оставалась не малое время в уединении, без сомнения, чтобы собраться предварительною молитвою, размышлением и обозрением жизни; исповедовалась и приобщилась святых тайн с великим вниманием; не позволила поспешности в чтении молитв, потом благословила детей, одних лично, других заочно; со всеми простилась; скончалась тихо, имея государя подле себя на коленях стоящего. Государь и государыня оплакивают ее, как наилучшие дети наилучшей матери, да и все оплакивают как мать. Мир душе её! Надобно молиться, чтобы Бог послал государю совершенное утешение?»⁸⁵⁸

И Бог подлинно послал Государю такое утешение, в благословенной семье, которая, произрасти как бы от корня, от императрицы усопшей, в нем и чрез него в древо многоветвистое и благосеннолиственное, воплотила в себе и все добродетели усопшей, особенно благодаря тому, что и августейшая супруга его, императрица Александра Феодоровна, была подлинно образцом и семейных и других добродетелей, а чрез то оживотворялось все семейное счастье августейшей фамилии и оплодотворялись все благие предприятия сей последней. Николай был в точном смысле отец немалочисленного и благословенного семейства у себя дома, и таковым же был в многочисленной семье сынов России; так чувствовалось всегда его положение среди той и другой семьи. Такой именно смысл имеет следующая превосходная во всех отношениях речь Филарета, которою встретил он государя императора 20 сентября 1832 г. пред вступлением Его Величества в Успенский собор: «Благочестивейший государь! Каждый год является весна, каждый день восходит солнце, но явление их всегда ново, всегда радостно для земли, которая в них чувствует свою собственную жизнь. Так радость лицезрения твоего, венчанный свет наш, по благости твоей к нам уже не редкая, и теперь, как бы в первый раз, нова для нас, и полна, потому что сердца наши чувствуют в тебе душу народной жизни. Да будет же наша о тебе радость радостна и тебе, ибо кроме сего нет для тебя за нас достойной на земли награды. Царь царствующих да продолжит сохранять тебя, так же во всем твоем царстве, как и в твоем благословенном семействе, отцом о чадех веселящимся».⁸⁵⁹

И вот в этом благословенном семействе, время от времени, совершались события, которых Филарет не мог обойти вниманием и с церковной кафедры. Так в 1834 году, как мы отчасти уже знаем из вышесказанного, исполнилось совершеннолетие наследника престола цесаревича Александра Николаевича, которому 17 апреля сего года минуло 16 лет. День этот особенно торжественно праздновался, конечно, в Петербурге, где в это время был и Филарет, которому Бог судил быть и свидетелем этого радостно-торжественного события. В качестве свидетеля-очевидца он живо описывает это событие в одной из своих проповедей, произнесенных по возвращении из Петербурга в Москву Мы разумеем его слово в день рождения государя императора, говоренное 25 июня 1834 года, на текст: вем бо, яко заповесть сыном своим, и дому своему по себе, и сохранят пути Господни, творити правду и суд (Быт.18:19).

Вот слова этой проповеди, касающиеся рассматриваемого события: «Поскольку год царя, начинает свое слово святитель-проповедник, принадлежа ему, как год жизни, принадлежит вместе и царству, как год царствования, то не удивительно, что в настоящий день, граничный между окончившимся и начинающим годом благочестивейшего самодержца нашего, востает вся Россия, и устремляет изощренное око на прошедшее, на будущее, на небо, с благодарением, с надеждою, с молитвою. Одна из особенностей совершившегося года царева,⁸⁶⁰ состоит в том, что рядом с сим годом, как юная луна при солнце на ясном небе, явился начальный год совершеннолетия наследника престола. Как теперь еще вижу я сей прекрасный вечер, по истине достойный дня Христова. Среди величественного храма, среди песнопений и молитв пред открытым алтарем Воскресшего,⁸⁶¹ на минуту прерванных, к открытому Слову жизни, к спасительному Кресту Христову, царь настоящий ведет юного царя будущего, между тем как венец и скипетр и держава, как знамения будущего царствования, покоятся о страну. Сколько важных мыслей можно прочитать в сем зрелище, когда оно еще безмолвствует! Итак, вступление порфирородного на путь к престолу должно быть на пути к алтарю. Итак, заповедь, обет, молитва, суть предобручение венца, скипетра, державы. Итак, крест есть предварительный венец венца, и силу будущей власти царской надлежит извлечь из лобзаемого Евангелия. Итак, чтобы благонадежно завещевать царство, для сего, видно, надлежит прежде крепко завещать благочестие. Слышу священный обет сына царева, и вдруг открывается, что совершеннолетие, которое сам вступающий в оное с толикою скромностью назвал ранним, есть, напротив того, вполне зрелое, потому что он возвышенно понял высокие помыслы своего родителя, и глубоко почувствовал важность настоящего мгновения. Он стоит пред Богом, как живая жертва, приносимая царем-отцом за будущее благосостояние царства и, согласно с волею родителя, и сам представляет себя в жертву, и облак слез, восходящий в очах его, дает приметить, что фимиам непорочного сердца его восходит горе. Мне кажется, что и вы были при сем царственном жертвоприношении, поскольку в то же время приносили ту же молитву, так хотел благочестивейший государь, Который любит, по колику возможно, быть с вами во всем едино. Но я был при оном ближе, и могу вам свидетельствовать, что сколь поразительно некогда чудна была жертва,⁸⁶² орошенная удвоенным и утроенным возлиянием воды, чтобы потом пришел на нее небесный огнь, столь сладостно чудною явилась наша бесценная живая жертва, орошенная всеобщими слезами любви, радости и молитвы, дабы пришел на нее животворный огнь благословения свыше. Ты призрел на сие мгновение, Царю небес и вечности, пред Которым и ни одно земное мгновение весть забвено. Тебе принесены сии слезы, столь искренние, столь единодушные, столь чистые, какие только может проливать отец Отечества вместе с сынами царства. Когда жребий наш приидет пред лице Твое; когда судьбы Твои вопросят у Тебя, открыть ли на нас сокровища гнева по грехам нашим, или сокровища щедрот, по вере в Тебя, – тогда, Господи, помяни вновь сие мгновение, призри еще на сии слезы, и еще изреки на нас суд милосердия; еще изнеси нам державный жребий спасения и мира, благочестивейшему же царю нашему, который царствует не только для современников, но и для потомства. Который так же печется о царствования будущем, как о настоящем, и попечения свои о будущем пред Тобою, вечный Царю, полагает, и Тобою обеспечивает – умножи и лета его царствования, и благословения Твои на них, тем обильнее, чем благоизвольнее вверяет он себя, и своего наследника, и свое царство державе Твоего Провидения».⁸⁶³ Мы не забыли, конечно, что в Москве памятником совершеннолетия наследника престола было воспитательно-благотворительное учреждение с храмом во имя св. благоверного князя Александра Невского, небесного покровителя наследника престола.

Известно, что тогдашний наследник, впоследствии благочестивейший государь император Александр Николаевич родился (в 1818 году) в Москве. На это обстоятельство, в связи с совершеннолетием его, Филарет указывает в речи своей к императору при вступлении последнего с наследником в Успенский собор 19 октября того же 1834 года. Вот эта речь: «Благочестивейший государь! Столица, радующаяся при одной мысли, что ей даровано быть колыбелью твоего первенца, естественно, с живейшею радостью видит в год совершеннолетия того, которого приняла она в день рождения от самого недра благочадной матери. Радость сия возвышается и еще восхитительною мыслью, что твоя любовь дарит нам ныне сию нечаянную радость. Такая радость не нашла бы для себя довольно слов. Но за нее может говорить простая сердечная молитва: да хранит Господь выну тебя, наш мир и нашу радость, и твоего возлюбленного наследника, нашу надежду, и да продолжит умножать Твои семейственные радости, которыми так отечески делиться с твоим же обширным семейством – твоих верноподданных».⁸⁶⁴

В конце следующего 1835 года исполнилось десять лет со дня воцарения императора Николая Павловича. В эти не многие годы сделано было, однако же, так много и внутри, и вне России, что не помянуть протекшего десятилетия добрым словом с церковной кафедры было для Филарета невозможно. Проведши зиму 1835–1836 года в Петербурге, Филарет мог исполнить этот нравственный долг свой только уже во второй половине 1836 года, по приезде из Петербурга в Москву. И он его исполняет в двух случаях: во-первых, в речи своей, говоренной государю императору пред вступлением его в Успенский собор 11 августа этого года, и, во-вторых, в слове на день коронации Государя, сказанном в той же церкви 22 августа того же года. В речи своей к Государю Филарет говорит: «Сретая Тебя в сем царском месяце,⁸⁶⁵ пред сим храмом Твоего царского венчания, не можем не вспомнить и не усмотреть ныне, что над главою Твоею совершился не рукотворенный венец, венец десятилетия царских подвигов, венец, – чем более трудною работою твоего духа выработанный, – тем более драгоценный для нас и для потомства. И оградив нашу безопасность и спокойствие, ты не покоишься, но тем не менее подвизаешься, дабы упрочить и возвысить наше благоденствие. Не для сего ли и теперь обходишь нас, почивающих под сенью твоего престола, чтобы собственным оком видеть людей и дела, и непосредственными мановениями все направлять к правде, к пользе, к порядку, ко благу, к совершенству? Все сие видя и сознавая, что иное может чувствовать, как радоваться, благодарить и непрестанно желать, чтобы Венчающий тебя милостью и щедротами непрестанно украшал тебя новыми венцами благословенных лет, деяний, славы, которыми верный народ твой красуется, как своим собственным украшением».⁸⁶⁶

В слове же своем на день коронации, сказанном на текст: повинитеся убо всякому человеку созданию Господа ради: аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланным, во отмщение убо злодеем, в похвалу же благотворцем (1Пет.2:13–14), святитель-проповедник и подробно описывает «драгоценности сего венца». Вот существенные черты этого описания деяний десятилетнего круга царствования. в большей своей части уже известных нам и потому не требующих пояснения. «Враги внешние, говорить проповедник, побеждены и укрощены. Враги домашние – уничтожены. Союзы, особенно благоприятные миру царей и народов, укреплены особенно. Редким царским искусством враги переработаны в друзей. Силе бедствий, которые предупредить и отвратить не во власти человеческой было, не раз могущественно и благодетельно противопоставлено личное присутствие духа благочестивейшего императора. Военные силы бдительным попечением непрерывно содержаны и содержатся в развитии, соответственном достоинству и безопасности государства, в особенности же морские, не только увеличены, но не знаю, не сказать ли, воскрешены пристальным животворным царским взором. Просвещение, искусства, промышленность разнообразно поощрены. Законодательство и правосудие получило свой особенный венец в систематическом составе законов. Человеколюбивые заведения для воспитания, врачевания, призрения, возращены в числе, и цветут под незаходящим солнцем непосредственного царского призрения. Всякая нужда, бедность, несчастье, общественное, частное, непрерывно находили и находят отверстою благодеющую руку царскую», и т.д.⁸⁶⁷

В отеческом попечении о благе России, не только настоящем, но и будущем, государь император послал возлюбленного сына своего – первенца в путешествие по обширным владениям Российской Империи не только европейским, но и азиатским, для личного ознакомления с народами подвластными, их нуждами и потребностями, движением жизни народной, гражданской, государственной, с местными органами управления и т.д. По возвращении из этого путешествия, государь наследник посетил Москву и её святыню. Пред вступлением его в Успенский собор 24 июля 1837 года, Филарет встретил его следующею замечательною речью: «Благоверный государь! Всегда светло для нас твое пришествие, как заря от солнца России, но на сей раз новые виды, новые чувствования и думы. С особенною радостью сретаем тебя после твоего путешествия даже в другую часть света, хотя, все в одном и том же Отечестве; ибо сердце наше трепетно следовало за твоим ранним, дальним и быстрым полетом. Но что значит сие путешествие? Не то ли, что сказал древний мудрец: обходяй страны умножите мудрость? Тебе должно наследовать мудрость, объемлющую огромнейшее из царств земных: и дальновидная попечительность августейшего родителя твоего сверх домашнего руководства к сей мудрости, назначила для тебя учебною храминою – Россию. И что же? Обходя страны России, уже ты простерся далее, нежели кто-либо из её царей. Собственное око твое собирает или поверяет и умножает сведения о её силах, средствах и потребностях. Каких вожделенных плодов должна надеяться от сего Россия! Се и на древле престольный град простираешь наблюдательные взоры. Глубокая мысль ведет тебя почтить здесь святыню, освящающую царей и хранящую приснопамятный покой освященных ею твоих родоначальников. Здесь наипаче прикасаешься ты сердцу России, и его жизненную силу, которая есть наследственная любовь к наследственным государям, отразившую в прежних и нынешнем веках столько враждебных сил, видишь в её свободной игре, в сих волнах стремящегося к тебе народа, в сих восторженных взорах, в сих торжественных восклицаниях. Любовь россиян да соделает тебе легким труд, внушенный любовью к России. Когда же возвратишься к возлюбленному тебе и нам твоему родителю: возвести ему, что Россия чувствует его дальновидную о ней попечительность; что мы благословляем его как за себя самих, так и за потомство; что мы молимся, чтобы род и род потомства возрастал и созревал пред очами его и твоими, дабы за себя и за нас благословлять его и тебя».⁸⁶⁸

2 августа наследник цесаревич посетил и Лавру преподобного Сергия по древнему благочестивому обычаю своих державных предков. Филарет и там, предупредив его туда прибытие, встретил Его Высочество речью, в которой, опять указав на его путешествие и между прочим, на прибытие в обитель пустынника, заметил, что и эта обитель, как с одной стороны «рассадник учения и жизни духовной», а с другой, как «твердыня, на которую иногда могла опереться столица и Россия», не лишена также государственного значения в видах путешествия наследника.⁸⁶⁹

Мысль о значении путешествия наследника святитель не преминул выразить и в своей речи к августейшей матери его, императрице Александре Феодоровне, пред вступлением Её Величества в Успенский собор 4 августа того же 1837 года. «Возвращаясь, читаем в этой речи о наследнике, он приносит тебе радость, которою возрадовались о нем миллионы россиян. Тобою рождена вся сия радость. Так благословил тебя Господь, купно с твоим августейшим супругом».⁸⁷⁰ А так как милосердный государь наследник, в бытность свою в Сибири, обратил милостивые взоры свои между прочим, и на политических преступников, из коих некоторые, быв замешаны в декабрьских смутах 1825 года и живя на поселении в Сибири, раскаялись в своих заблуждениях, и так как по возвращении своем в столицу Империи испросил им облегчение их участи у августейшего родителя своего, то и на эту светлую черту путешествия государя наследника не преминул указать святитель Московский. Именно в его проповеди на день коронации государя императора 22 августа того же 1837 года мы читаем: «можно ли не воспомянуть теперь, что и первородный сын благочестивейшего государя нашего, вступая с возрастом в неотсрочное наследие родительских добродетелей, одно из ранних движений наследственной благости явил в сострадательном внимании к судьбе должников правосудия, и в ходатайстве пред августейшим родителем о её облегчении, какое-только возможно милосердию без оскорбления правосудия: и что милосердие царя с радостью отозвалось милосердию сына царева?»⁸⁷¹

Между тем вскоре после того и сам государь император, совершив путешествие по России и побывав даже в Закавказском крае, прибыл в Москву, к упредившему его прибытие сюда августейшему семейству, причем 27 октября Филарет его встретил известною нам речью пред вступлением в Успенский собор, «по возвращении Его императорского Величества из Закавказского путешествия».⁸⁷² В этой речи, если мы не забыли её, Филарет между прочим, говорил: «Благочестивейший государь! Подвиги не утомляют Тебя. Но если, по слову Премудрого, время всякой вещи, а следственно должно быть некоторое время и покою, то прииди, много ради нас подвизающемуся духу Твоему дай опочить – на наших сердцах».⁸⁷³

Действительно, государь этой осенью более месяца спокойно прожил в Москве окруженный своим благословенным семейством и любовью москвичей, в исполнении обычных дел мирного государственного управления, человеколюбия и благочестия, что подало повод Филарету сказать в день восшествия на престол государя императора 20 ноября свое знаменитое по глубине заключающегося в нем государственного учения слово об отношении между государством и семейством, и о важности семейства в составе государства. «Зрелище царского благословенного семейства, говорит в этом слове Филарет, которым в сие время наслаждается сия столица, представляет нам, россияне, среди высоких доблестей царских, в столь же возвышенном свете доблести семейственные. Доблести царские суть достояние собственно царево: доблести семейственные могут и должны быть общим достоянием Царя и народа».⁸⁷⁴

И в виду этого за тем раскрывает упомянутое учение, излагать которое мы будем в свое время. Лишь в начале декабря государь император с августейшею фамилией оставили Москву и отправились в Петербург. Филарет напутствовал августейших гостей своим описанием их пребывания в Москве, помещенным в № 101 Московских Ведомостей за 1837 год, с молитвою в заключении этого описания: Господи, спаси Царя и услыши ны, в онь же аще день призовем Тя,⁸⁷⁵ и вскоре по отбытии их сам отправился также в Петербург для обычного участия в заседаниях Святейшего Синода. Это было 12 декабря. 17 декабря он прибыл в Петербург к вечеру, но ему «вместо того, чтобы в первую ночь отдыхать» от пути и полученной в дороге болезненности простудной, «надлежало, как он сам о себе пишет, видеть зарево пожара Зимнего Дворца и проводить время в печальных и заботливых размышлениях», конечно, об августейшем семействе.⁸⁷⁶

Пожар Зимнего Дворца, этого величественнейшего в Европе здания, построенного еще дочерью Петра Великого императрицею Елисаветою, вмещавшего в себе несметные сокровища вещественные, а что дороже всех сокровищ, всю августейшую фамилию, начиная с самого царя, конечно был весьма прискорбным не только в жизни августейшего семейства, но и всей России событием. Однако, благодаря мудрой распорядительности государя императора и его августейшего брата, великого князя Михаила Павловича, как августейшие малолетние дети были отвезены в Аничков Дворец заблаговременно, так и почти все сокровища Дворца, равно как и примыкавшее к последнему здание Эрмитажа, были спасены от пожара, истребившего Дворец. В 1838 году, по воле императора, начались энергичные работы по возобновлению Зимнего Дворца. Государь сказал, что в будущем 1839 году он будет праздновать Пасху в новом Зимнем Дворце, и воля его должна была быть исполнена.

Между тем как сам государь император значительную часть лета 1838 года, а государь наследник даже и все лето, и осень 1838, и зиму 1838–1839 годов, провели заграницею и, между тем, как в конце 1838 года обряд обручения великой княжны Марии Николаевны с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским происходил во временной походной церкви, устроенной в Эрмитаже, в Петербурге, тысячи человек трудились над восстановлением Зимнего Дворца, и воля императора была своевременно исполнена. В начале 1839 года дворец, как феникс, возник из пепла в прежнем и даже в большем по сравнению с прежним величии. «Государь император исполнил царское слово, писал из Петербурга от 29 марта 1839 года своему викарию (Виталию Щепетеву) Филарет, изреченное вскоре после бедственного приключения с дворцом. Он возобновлен лучше прежнего, и Пасха празднована в большом придворном соборе, подлежавшем общей с дворцом участи».⁸⁷⁷

И в виду всего, происшедшего в 1837–1839 годах относительно царского семейства, когда император в конце лета 1839 года был в Москве на маневрах, имевших особенное, своего рода историческое, значение в виду воспоминаний о 1812 годе, связанных с бывшими тогда церковно-государственными празднествами на полях Бородинских и в виду заложения храма Христа Спасителя на новом месте, Филарет встретил государя в Успенском соборе 4 сентября следующею речью: «Благочестивейший государь! С благоговением слышал твой древлепрестольный град, как ты, воздавая честь подвигам рода минувшего, в то же время поучал подвигам род настоящий и грядущий, как освящать славу благочестием, как чуждую неги жизнь воинского стана услаждал для воинов твоим примером. Наконец и видит тебя твой древлепрестольный град, и радостными взорами особенно ищет теперь увидеть во взорах твоих отсвет радости, озарившей недавно твой благословенный дом. Твой первенец возвратился в твои объятия, пленив сердца и чуждых народов доблестями, которые наследовал от тебя рождением, и которые ы образовал в нем воспитанием. Любовь к Отечеству твоей первой дщери, при твоем родительском попечении, навсегда упрочила её для России, соделав и супруга её сыном России. Вниди в сие царственное святилище соединить твою благодарную молитву с нашею; и новые благодеяния Неба да орошают выну твое благодарное пред Богом сердце».⁸⁷⁸

К радости об упомянутых сейчас событиях вскоре присоединилась в августейшем семействе новая радость. Государь наследник цесаревич, во время своего заграничного путешествия в 1838–1839 годах, в бытность свою при одном из иностранных дворов (Гессен-Дармштадском) обрел себе будущую спутницу жизни, принцессу Марию Гессенскую, по принятии православия наименованную Марией Александровною. Раннею весною 1841 года состоялось и бракосочетание Их Высочеств. В мае 13-го числа того же года Высоко-новобрачные, вместе с государем императором, по древнему благочестивому обычаю, прибыли и в Москву, где 14 мая в Успенском соборе Филарет встретил их следующею, обращенною к государю императору, речью: «Благочестивейший государь! Уже сердце России трепетало радостью при вести твоего родительского сердца и двух сердец, соединенных на радость России. Твой первородный, исполнив собою высокие надежды Отечества, исполняет его приятными надеждами, избрав и соединив с собою священными узами достойную сонаследницу благословений, которыми ущедрено свыше твое августейшее семейство. Но ныне, по любви твоей, к подданным отеческой, ты благоволил и наградить, и еще возвысить верноподданническую радость твоей древней столицы, даруя ей счастье лицезрения твоего и виновников твоей и нашей радости. Святая же Церковь свойственною ей духовною радостью радуется, когда ты, благочестивейший государь, среди веселия твоего дома, воспомянув святыню сего древнего Дома Божия, притекаешь в сие святилище царей, чтобы твою и чад твоих радость благодарственно и молитвенно принести Богу, ее даровавшему. Царь царей да исполняет во благих желания твои, и благословением благостынным, обильным, потомственным, да благословит благоверных Александра и Марию, якоже благословил благочестивейших Николая и Александру».⁸⁷⁹

Высоко-новобрачные 23 мая посетили и Лавру Сергиеву, где пред вступлением в нее были встречены заблаговременно приехавшим сюда святителем Московским, как настоятелем Лавры и выслушали его новую приветственную к ним речь, потом слушали молебен Преподобному Сергию, трапезовали в Лавре и к вечеру того же дня возвратились в Москву. В следующем 1842 году Господь даровал государю наследнику цесаревичу от супруги Его первую дщерь, а государю императору – первую внучку, великую княжну Александру Александровну. Поэтому-то, когда 3 сентября этого года государь император, по прибытии в Москву, по обычаю, вступал в Успенский собор, Филарет и встретил его речью такого содержания: «Благочестивейший государь! Венец старых чада чад, сказал премудрый! Соломон (Притч.17:6). Тебе ранее старости прилагается сей приятный венец к величественнейшим венцам Царя Победителя, Миротворца, Законодателя, Распространителя православия.⁸⁸⁰ С недавнею о сем радостью соединяя ныне радость твоего лицезрения преданными тебе сердцами молим Венчающего тебя милостью и щедротами, да и еще умножает и благоукрашает выну венцы твои, подобно как ты непрестанно продолжаешь, возобновляешь, умножаешь твои царственные подвиги».⁸⁸¹ По случаю рождения первой дщери, государь наследник и супруга его, кроме благотворений, еще устроили крест и отправили его в Москву для освящения и внесения в храм св. мучеников Флора и Лавра, в день памяти которых (18 августа) было самое рождение великой княжны Это освящение и внесение состоялось 20 декабря того же 1842 года. Филарет сам совершил то и другое, и при этом произнес беседу, в которой, рассуждая «о вере в общение со святыми», в заключение её говорит: «но вот и дело веры в общение святых, небесных, дело, давшее предмет настоящему слову, и паче слова утешительное и назидательное, не только для братий святого храма сего, но и для всех сынов Церкви и России. Когда Бог, благословив супружеский союз благоверного государя цесаревича великого князя Александра Николаевича и благоверной государыни-цесаревны великие княгини Марии Александровны, даровал им первородную дщерь, радость их, равно как и августейших родителей их, явилась радостью христианскою. Сердце царево, вместе с благодарением к Богу, подвиглось человеколюбием к неимущим, сирым и болящим, отверзло для них щедрую руку. сердце сына и наследника царева вознеслось к Отцу небесному, и взыскало принести Ему жертву, при посредстве святых Его. Воспомянув, что день рождения благоверной государыни великой княжны Александры Александровны посвящен Церковью памяти святых мучеников Флора и Лавру, и что здесь есть храм их имени, государь цесаревич и государыня цесаревна благоизволили почтить и украсить сей алтарь сим изображением Распятого Спасителя нашего, ознаменовывая сим священным памятником свою благодарность к Богу за свою первородную дщерь, и купно поручая ее молитвам святых мучеников. Братия и чада веры! Соутешимся верою благоверного первенца и наследника царева. Благо дому цареву, когда вера в нем обитает. Благо и нам, когда вера обитает в доме царевом. Радостными и молитвенными движениями сердец приступим ныне, и не престанем приступать к Церкви первородных на небесех написанных, и к самому Ходатаю Нового Завета Господу Иисусу, да сохранит завет благоволения Своего благочестивейшему государю нашему императору Николаю Павловичу, да прибавит и умножит ему и наследнику его благоверному государю цесаревичу Александру Николаевичу всякое благословение и всякий дар совершенный, наипаче же дар благословенного потомства, утверждающий на веки судьбу престола и царства, молитвами святых, в славу благодати и премудрости вечные, еюже царие царствуют. Аминь».⁸⁸²

Это молитвенное благожелание святителя Московского исполнилось, хотя, первородная дщерь государя наследника скончалась вскоре (именно в 1849 году, на седьмом году возраста), но за то следовавшие за нею августейшие дети его почти все доселе, по милости Божией, служат непоколебимым «утверждением судьбы престола и царства, украшаясь доблестями своих августейших родителей и прародителей». И вот как, например, приветствовал святитель Московский рождение наследника наследнику престола в 1843 году в своем слове, произнесенном 11 сентября сего года в Успенском соборе. Взяв в основание слова известное библейское повествование о том, как пророк Нафан возвестил Давиду о рождении от него сына (2Цар.7:12–15), святитель-вития, соответственно содержанию сего повествования, говорит о предмете его: «Какое это светлое зеркало настоящего царственного торжества! Какой прекрасный образ прекрасного события в царском Всероссийском Доме! Если мудрый, крепкий духом и благочестивый царь есть крепкое основание народного благоденствия в роде, в котором он царствует; если достойный наследник престола обеспечивает сие благоденствие для следующего рода, то благословенное рождение наследника наследнику престола простирает радостные надежды царя и царства до третьего и четвертого рода. И кто же дал сей вожделенный дар царю нашему, россияне? Кто, как не Тот, Которому отверзшу руку всяческая исполняются благости, и особенно, Которым царие царствуют? Хотя, никакой Нафан не явился сказать царю нашему: узриши сына твоего, тем не менее сие есть Божие дело, Божий дар. Какая мать могла когда-либо сказать, буду иметь плод? Какой отец мог сказать, буду иметь сына? Посему-то слово Божие признает детей не столько достоянием родителей, сколько собственностью Божией, се достояние Господне сынове, мзда плода чревнаго (Пс.126:3). Итак, хотя, не слышимо, но тем не менее действительно Господь рек благоверному цесаревичу: будет тебе сын. Господь рек благочестивейшему царю: узриши сына сына твоего. И видит он; и радуется с ним Россия.⁸⁸³ Общею с царством радостью радуется и Церковь; потому что надежды благочестивого дома царева суть надежды и Церкви. И в особенности радуется она о том, что царская радость, подобно как радость Давидова, прежде всего идет во храм, является пред Богом, приносит молитвенную жертву. И поскольку благочестивейший государь высокими обязанностями своими увлечен на сие время от своей столицы к одному из пределов обширного царства,⁸⁸⁴ то единодушная с ним как во всем, так и в благочестии царица непосредственным своим словом призвала к благодарной молитве верноподданных, и по особенному благоволению, особенно в сем призвании воспомянула вас, Церкви и чада первопрестольной столицы.⁸⁸⁵ Не имею нужды, добавляет к тому в заключение вития, более возбуждать радость. Она полна и совершенна, без сомнения, во всех нас. Одно напомнить я должен, будем внимательны, да будем достойны радости, которою нас ущедряет Божие Провидение. Делами и жизнью веры в Бога и верности царю тщательно да охраняем с нашей стороны благоденствие, которое благость Божия упрочивает для нас благословениями Своими над царским домом. Аминь».

Краткую характеристику благоговения и усердия самой венчанной главы августейшего дома к храму Божию и молитве святитель-вития, кроме указанного раньше, предлагает в своем слове на день восшествия на престол 20 ноября 1846 года. «С утешением воспоминаю, говорит он здесь, пример, которым в благоговении к дому Божию предшествует нам благочестивейший государь император. Как любит Он созидать дома Божии! Вы сами по временам бываете свидетелями, как благоговейно предстоит Он Господу во храме! Как неуклонно зрит к алтарю! Как внимательно следует молитвам о том, что Ему любезно, и сопровождает их крестным знамением! Как смиренно преклоняется пред святынею!».⁸⁸⁶

В 1848 году, ровно чрез 10 лет после начала возобновления сгоревшего Зимнего Дворца в Петербурге, совершено и в 1849 году ко дню Пасхи закончено было обновление царских палат и дворцовых церквей и в Московском Кремле. 2 мая 1848 года Филарет совершал освящение одной из этих церквей, именно св. Иоанна Предтечи и говорил, по освящении, слово, глубоко входящее в археологию христианских храмов вообще и кремлевских Московских в особенности, при чем обращает внимание на то, что храм св. Иоанна Предтечи, построенный великим князем Василием Темным, не сохранился в такой целости после нашествия французов в 1812 году, как другие кремлевские храмы, и говорит: «будем утешены и благодарны благочестивейшему государю императору, который из расседающихся камней выносит древнюю святыню храма, и сохраняет в другом вместилище; тогда как здешний царский дом его уже преизобилует храмами, более или менее древними, приявшими от него или обновление, или совсем новое, по долгом запустении, существование, что произошло именно с храмом святого Лазаря»; а в заключение слова делает наставление слушателям о том, чтобы «прилепляться любовью и благоговением непросто к вещественной древности храмов, по паче к духовной в них благодати и святыне» и т.д.⁸⁸⁷

И так как около того же времени, кроме прибавлений в юном поколении августейшего семейства государя наследника, совершилось еще новое радостное событие в царской семье – бракосочетание великого князя Константина Николаевича с великою княгиней Александрою Иосифовною, дочерью герцога Иосифа Саксен-Альтенбургского (бракосочетание было 30 августа 1848 года), то, в виду всех этих обстоятельств, святитель Московский, встречая государя императора в Успенском соборе 27 марта 1849 года, говорил ему в своей приветственной речи между прочим, следующее: «Твой род цветет, и прививает к себе новые цветущие отрасли»; и за тем: «з праха древности ты воскресил здесь твой царский чертог, в величии, достойном твоего царства, и великому дню воскресения, Царю дней, предоставляешь освятить твой праздник обновления. При предстательстве святых, к которым во храме сем приводит тебя благочестие, молим Бога, да пребудет Его благословение над домом твоим, да пребывает всегда с тобою державно благочестие, и твоим благочестием и самодержавием всегда крепка и счастлива твоя Россия».⁸⁸⁸

В самый день Пасхи⁸⁸⁹ совершено было с подобающею торжественностью, в присутствии императорской фамилии освящение дворца.⁸⁹⁰ Мы помним также речь Филарета в высочайшем присутствии, сказанную 9 апреля того же 1849 года при молебном пении в Георгиевской зале этого императорского Кремлевского дворца. Кроме приведенных из неё в свое время и по иному случаю слов, мы теперь должны обратить внимание на самое начало речи: «Призывая теперь предстательство святого Георгия, и вознося моления к Господу сил, так начинает ее святитель-вития, мы исполняем благочестивую мысль благочестивейшего самодержца нашего. Какая это мысль? Это ветвь многообъемлющей мысли, по которой державная рука создала, и в самый сей час еще зиждет свои чертоги. Подобно людям обыкновенным, и цари созидают себе дома, чтобы иметь жилище покойное, приятное, соответственное сану и потребностям жизни общественной. Но сего не довольно было для нашего царя. Любя жить не отдельною личною, но единою общею с своим народом и царством жизнью, он благоволил, чтобы его дом был царский и царственный, чтобы в нем ознаменовались и царь, и царство, чтобы это была скрижаль, или каменная книга, в которой можно читать и величие настоящего, и чтимую память прошедшего, и назидание для будущего».⁸⁹¹

За этими общими соображениями и следует раскрытие значения в частности чертога Георгия Победоносца, которое мы приводили раньше. Но как в жизни человеческой вообще, так в частности и в жизни августейшего семейства не могло обойтись без смены радостей печалями, часть которых мы видели уже и раньше. Особенно же прискорбна была государю императору преждевременная кончина его любимого брата и деятельного споспешника, великого князя Михаила Павловича, скончавшегося в том же 1849 году, в Варшаве 28 августа.⁸⁹² Мы не забыли, конечно, нескольких теплых слов одной из проповедей Филарета в память почившего великого князя, сказанных в одном из военно-учебных заведений, подлежавших общему заведыванию покойного. Но вскоре радость снова озарила царскую семью и сменила собою печаль. 2 января 1850 года у наследника престола цесаревича Александра Николаевича родился четвертый сын, великий князь Алексий Александрович.

И радость о умножении числа сынов наследника до числа сынов его августейшего родителя, государя императора, и самое имя Высоко-новорожденного, вызывавшее собою ряд дорогих для царелюбивой души святителя Московского воспоминаний, побудили последнего сказать по этому радостному случаю краткую беседу в Чудове монастыре 7 января того же года. Вот важнейшие, касающиеся события, места этой замечательной в своем роде беседы. Указав в самом начале её знамение благословения Божия на человеке в благочадии последнего, с ветхозаветной точки зрения, выраженной в словах Псалмопевца: сынове твои, яко новосаждения масличная окрест трапезы твоея (Пс.127:4–5), святитель-вития продолжает: «видели мы, россияне, как окрест трапезы царя нашего являлись, умножаясь от дней до дней, сынове, яко новосаждения масличная, и возрастали до того, чтобы приносить вожделенный плод царскому семейству и отечеству. Теперь видим, как и окрест трапезы первородного сына царева возникают один по другом сынове, и уже достигли того числа, какое окружает трапезу державного родителя его.⁸⁹³ Радостно видеть благочадие державного рода, как плод цветущей природы, но еще радостнее вразумиться, что это есть благословение, сходящее свыше, яко роса аермонская, сходящая на горы Сионские (Пс.132:3). Благословение царю и его наследнику есть благословение и царству. Предмет нынешнего торжества ознаменован особенными чертами, приятно и назидательно вразумляющими. Вам известно, что государь наследник всероссийского престола родился в сем древле престольном граде, под сенью молитв и благословения святителя Алексия; здесь в храме сего святителя приял святое крещение, и, по крещении, положен был в раку почивающего святителя, как бы на руки ему, как бы в объятия его. Нужно ли изъяснять мысль и чувство, заключенные в сем знаменательном действии? Памятование о сем вера благочестивейших родителей передала вере благоверного сына, между тем как время в нем оправдало веру великих к святому. То же чувство сообщилось и его благоверной супруге. Во дни прошедшей весны, которые они провели под сенью святителя Алексия,⁸⁹⁴ и в которые неоднократно притекали к святым мощам его, видно, благодать его с их верою, особенным образом встретилась в их сердце; и вот они, к общей радости, встречаются в открытом событии. Новое благословение свыше явилось им в благополучном рождении сына, и в то же время их вера и благодарность к святителю Алексию, и надежда на его молитвы, явились в том, что, как знамение и залог благословения его, они взяли его имя для своего высоко-новорожденного».

И далее делает поучение о значения наречения имен детям в христианской Церкви, а в заключение беседы приглашает к молитве о высоко-новорожденном, его августейших родителях и о всем царствующем доме.⁸⁹⁵ Чрез год после того сама августейшая родительница сего высоко-новорожденного, государыня цесаревна великая княгиня Мария Александровна, с двумя старшими сыновьями своими великими князьями Николаем Александровичем и ныне благополучно царствующим государем Александром Александровичем,⁸⁹⁶ изволила посетить Москву и Сергиеву Лавру. В сей последней Филарет встретил Её Высочество 2 сентября следующею речью: «Ваше императорское Высочество посещаете ныне обитель, уже Вам не незнакомую. Посему особенно разумеем, что не отечественная достопамятность её призывает Ваше внимание (впрочем, достойная внимания), но преимущественно дух благодати, вселившийся здесь, с избранным подвижником веры, привлекает Ваше сердце, внимая слову Христову: оставите детей приходите ко Мне, и юных чад Ваших поспешаете приближать ко храму и святыне его. Веруем, что Он благословляет Вас и их, при предстательстве угодника своего, который пять уже веков действенно призывает благословение Господне на державный в России род и на Россию».⁸⁹⁷

Между тем августейший супруг высокой посетительницы наследник цесаревич и младшие братья его великие князья Николай и Михаил Николаевичи, по царственным соображениям августейшего родителя своего государя императора. Еще в 1850 году летом совершили продолжительное путешествие по России с теми же целями, с какими совершал такое путешествие государь наследник в 1837 году. Поэтому-то, и когда великие князья 17 августа посетили Сергиеву Лавру, то их святитель Московский встретил там речью, в которой говорил им между прочим, о том, что «мудрость» их августейшего родителя «руководит» их «теперь к ближайшему ознакомлению с Россией, дабы тем более для неё была благотворна жизнь их,⁸⁹⁸ и когда государь наследник 10 ноября того же года, прибыв в Москву, вступал в Успенский собор, то Филарет встретил его такою замечательною речью: «Благоверный государь! Из уст царя пророка слышим молитву: Боже, суд Твой цареви дождь и правду Твою Сыну цареву, да восприимут горы мир людям и холми правду (Пс.71:1:3). И нам кажется, что это молитва о царе русском и о его первенце, и что исполнение сей молитвы – пред нами. Твой августейший родитель употребил твое око, чтобы царскими взорами объять отдаленные пределы необъятного царства: и ты прошел край Кавказский, и достиг Арарата, да восприимут горы мир людям; и холми правду, – чтобы твое обозрение принесло областям радость, и споспешествовало их благу. Приветствуем тебя с совершением сего подвига и молим Бога, да будут как сей, так и все твои подвиги благоугодны царю-отцу, благотворны странам и людям царства».⁸⁹⁹

В том же смысле и когда в следующем 1851 году государыня императрица Александра Феодоровна благоволила посетить Сергиеву Лавру, владыка Филарет 4 сентября встретил ее там следующею речью: «Благочестивейшая Государыня! Россия, видя в сие время царя своего и наследника его, путешествующих для исполнения царственных обязанностей, видит в то же время царицу свою, путешествующую. по влечению сердца, к Богу и святыне Его. И то и другое радостно и спасительно для России. Царскими подвигами живет и возвышается царство. Царская усердная молитва привлекает благодать Царя царствующих не только царскому дому, но и царству. Преподобный отец наш Сергий, толико крат благоприятно соединявший молитву Свою с молитвою державных, будет предстательствовать и ныне, да даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит».⁹⁰⁰

Посещения высочайшими особами Лавры Преподобного Сергия и Московской святыни не прекращались и в последние годы царствования императора Николая Павловича, вызываемые то различными политическими событиями, какова, например, была крымская война, а то просто благочестивым их усердием к святыне. Так, в мае 1852 года посещала Лавру великая княгиня Мария Николаевна; в июле 1853 года государь наследник цесаревич с августейшею супругою своею, при чем они принесли в дар преподобному Сергию – Евангелие и Животворящий Крест; в том же году посетила Лавру и Московские святые места королева Нидерландская Анна Павловна, и т.д. Во всех этих случаях святитель Филарет благословлял их благочестивое усердие и приветствовал его речами, в которых, по свойственной ему находчивости, всегда открывал возможность сказать что-либо новое, особенно поучительное и метко-характеристичное.⁹⁰¹

Если в 1835 году, когда истекло первое десятилетие царствования Николая, Филарет находил достойным и нужным сказать об этом несколько слов с церковной кафедры, то тем более достойным и нужным считал он почтить таковым словом исполнившееся в 1850 году 25-летие этого славного царствования. Но, с другой стороны, если в 1835 году Филарет, за отбытием своим на осень и зиму 1835–1836 года из Москвы в Петербург мог исполнить этот священный долг свой не в день восшествия государя на престол 1835 года, как бы следовало, но лишь по возвращении своем из Петербурга в 1836 году: то теперь, т.е. в 1850 году, поскольку святитель с 1842 года безвыездно пребывал в Москве, уже ничто не мешало ему своевременно исполнить сей долг. И он исполнил его, заблаговременно приготовив и в день восшествия на престол государя императора 22 ноября сказав в Чудове монастыре «слово», в котором орлиным, так сказать, взором осматривает все протекшее 25-летие царствования императора, останавливаясь с особенным вниманием на важнейших моментах и событиях этого царствования. «Нынешний день, так начинает свое слово святитель-проповедник, прежде проповедующего, сам говорит слово, которое отдается глубоко в сердце русском, и возбуждает думы, двадцать пять лет совершилось, как царствует над нами благочестивейший государь император Николай Павлович».

И за тем, прежде нежели приступить к самому обозрению 25-летия его царствования, проповедник раскрывает смысл и значение самого 25-летнего юбилейного торжества: «Времена, говорит он, нельзя было бы и счислять, если бы их не разделяли на круги, ограниченные известными пределами. Посему Бог создал светила, с тою между прочим, целью, да будут в знамения, и во времена, и во дни, и в лета (Быт.1:14). Не довольствуясь естественным разделением времен, Он дал им разные сочетания, приспособленные к высшим, преимущественно нравственным и духовным целям. Так образовал Он седмицу дней, а в законе Моисеевом и седмицу лет, и седмицу седмилетий, и поставил в особенное внимание седмый день, седмый год и, по седми семилетиях, пятидесятый год, дабы человек, прошед определенное поприще времени, особенно не краткое, остановился как бы на рубеже, осмотрелся, рассмотрел над своими путями пути Провидения, воздал славу Небесному Водителю и Охранителю, из опытов прошедшего извлек для себя наставление в отношении к будущему. Пятидесятилетний круг времени, который у евреев был законным, церковным и государственным, у христиан вместе с прочими ветхозаветными обрядовыми учреждениями, потерял силу закона, однако, не совсем уничтожился, а перешел в область обычаев; и когда, быв приспособлен к человеку лично, представился слишком долгим для недолгой по естеству человеческой жизни, тогда понадобилось разделить пятидесятилетний круг на два, и образовать двадцатипятилетний круг. Ибо и двадцати-пятилетие пребывания, деятельности, подвигов, в известном состоянии жизни представляет такое поприще, которое пройти значит одержать не малую победу над все изменяющею силою времени, что же скажем, обращается теперь к ближайшему торжеству 25-летия вития, о благополучном совершении двадцатипятилетнего поприща столь высокой деятельности, столь многотрудных подвигов. как царствование над обширным царством, во времена особенно трудные для царей и царств? Не по применению к обычаю только, но по размышлению о истинном основании для обычая, говорим, что день, запечатлевающий двадцати-пятилетие благополучно продолжаемого царствования, – день нынешний, есть особенно достойный благоговейного внимания, достопамятный, благознаменательный».

И далее делает общую характеристику 25-летия царствования Николая: «При рассматривании ознаменовавших сие двадцати-пятилетие царских деяний, можно близкими опытами поверять то, что древняя мудрость и царская опытность внушили Царю-мудрецу написать: егда Царь праведен на престоле сядет, не противится пред очима ею ничтоже лукаво (Притч.20:8). Приметьте, что есть лукавое в царстве и праведного царя; потому что в небесном только царствии нет зла. Ни порока, ни беды, но лукавое не имеет силы противиться царю праведному».

А после того и представляет частную характеристику случаев и событий из 25-летнего периода царствования Николая, в доказательство того, что лукавое не имело силы противиться царю русскому. Именно, на первом месте ставит он декабрьскую смуту 1825 года. Затем ссылается на войны Персидскую и Турецкую 1826–1830 годов. Потом – на Польский мятеж 1830 года, на законодательную деятельность, преодолевшую вековые препятствия к установлению законов правды и т.д. Окончив частную характеристику указанных случаев, вития снова обращается к общей характеристике царствования.⁹⁰² Следя не только за русскими, но и за иностранными газетными сообщениями своего времени, он еще 1 ноября 1850 года писал к наместнику Лавры Антонию: «приятно было прочитать, что англичане отдают справедливость политике нашего Государя, прямодушной и умеренной, и признают, что она дает ему более веса в Европе, нежели какому другому правительству политика того или другого правительства».⁹⁰³

И в виду этого в слове своем на 22 ноября означенную общую характеристику начинает после частной так: «Приятно для верных сынов России слышать, что и в царствах, в которых на Россию привыкли смотреть только со страхом её силы, и с опасением её усиления, и сквозь туман собственных мечтаний не могли ясно видеть истинно высокого духа самодержца её, наконец в настоящее время раздаются громкие признания правоты, твердости, умеренности правил самодержца Всероссийского в отношении к другим державам, и благотворной силы слова Его к прекращению опасных несогласий между некоторыми из них.⁹⁰⁴ Прославим, россияне. Господа, в руце Которого власть земли, и Который потребного воздвигает во время на ней (Сир.10:4). Воистину, благопотребного воздвигнул Он благочестивейшего самодержца нашего Николая Павловича, – благопотребного для России, чтобы твердою рукою держать бразды правления обширнейшего царства, чтобы любовью ко всему отечественному охранять чистоту русского духа от чуждых влияний. Благопотребного для Православной Церкви, чтобы ревностью к Православию споспешествовать распространению пределов её, чтобы неослабною попечительностью возвышать благоустройство в чине служащих Церкви, чтобы благочестием сообщать жизненную силу умственному и нравственному образованию народа, благопотребного для многих царств и народов, чтобы силою правды и правдою силы и за пределами своей державы поддерживать законную власть, порядок, взаимную правду и мир между царствами и народами, тогда как род строптив и преогорчеваяй, род, иже не исправи сердца своего, и не увери с Богом духа своего (Пс.77:8) волнует народы, когда царства, раздельшиеся на ся, колеблются, когда неправда домогается восхитить силу, а сила не довольно чтит правду, когда мечтают на мятеже основать законность, во всенародных распрях найти источник общественного согласия, иметь свободное управление посредством порабощенного правительства, когда безначалие хочет быть началом, очевидно не созидательным, а разрушительным». Но по обозрении 25-летия царствования Николая, общем и частном, святитель-проповедник не оставил слушателей и без необходимого в слове проповеди наставления. Соответственно случаю, подавшему повод к проповеди, и на основании главного текста её (Притч.20:8), он делает наставление именно о необходимости для всех правды, и тем заканчивает свою эту замечательную и богатую содержанием проповедь.⁹⁰⁵ И такую проповедь святитель-вития, как он сам о себе скромно пишет, «не думал печатать»; но в виду высоких достоинств её, и внутренних и внешних, – его, по его же словам, «вынудили отдать ее» для напечатания сперва в Московских Ведомостях, а потом и в Творениях святых отцов, издаваемых при Московской духовной академии.⁹⁰⁶

Между тем по некоторым обстоятельствам можно думать, что она обратила на себя благосклонное внимание и самого августейшего юбиляра. По крайней мере вот что случилось далее. Торжественное празднование царского юбилея в Москве решено было совершить в следующем 1851 году в день коронации 22 августа. К этому времени должна была быть окончена постройкой Николаевская железная дорога, соединяющая Петербург с Москвой, дабы царская фамилия первая прибыла оттуда сюда по железной дороге (для публики последняя открыта была лишь с 1 ноября 1851 года). Дело было и для России вообще новое (до того времени открыта была лишь Царско-сельская железная дорога), а для москвичей и подавно. Понятно, поэтому, с каким заботливым чувством царелюбивая душа святителя Московского, особенно туго относившегося ко всякого рода нововведениям, ожидала прибытия в Москву императорского поезда в августе 1851 года.

Это заботливое ожидание разрешилось лишь около полуночи 19 августа, когда поезд с императорскою фамилией благополучно прибыл в Москву, после некоторой задержки на пути.⁹⁰⁷ «Не могу не сказать вам, писал святитель Московский наместнику Лавры Антонию от 23 августа, что после того, как 19 дня, по нездоровью, отказался я от праздника в Донском, и только у себя совершил священно-служение, думая о путешествующих; и после того, как в следующую ночь провел несколько тяжких часов, долго после предсказанного срока не слыша с железной дороги звука, возвещающего прибытие. Наконец получил извещение, что Государь император и Его Семейство прибыли благополучно, пред полуночью, и прямо с пути притекли на поклонение к Божией Матери в Иверской часовне, а потом к святителю Алексию в Чудове. С тех пор до ныне время милостью Божией благословенное».⁹⁰⁸

20 августа государь император, по обычаю посетил и Успенский собор, при чем встречен был от Филарета следующею краткою речью или «кратким приветствием»: «Благочестивейший государь! Сретая тебя, притекающего к святыне сего храма, ныне особенно, проникнутые мыслью, что в нем приял ты царский прародительский венец и священное помазание, мы можем только благоговеть, а не изъяснять воспоминания и чувствования, которыми теперь воспламеняются верные тебе сердца. Веруем, что немощь нашу восполняют сильные Богом, древние священные начальники сего храма: Петр, Алексий, Иова и Филипп и слышимо твоему духу духовно приветствуют тебя словом благодати: благословен грядый во имя Господне».⁹⁰⁹

Краткость речи объясняется предварительным о том изъявлении высочайшей воли, как о том пишет Филарет обер-прокурору графу Протасову от 23 августа того же 1851 года: «забыл было сказать, что высочайшая воля относительно краткого приветствия исполнена была мною, как только мог я уразуметь оную, и могу думать, что государь нашел оную исполненною. Потому в донесении, которое о таковых случаях подает в Синодальную контору сакелларий, я уничтожил слово: речь; и когда попечитель университета прислал просить у меня моей речи, я отвечал, что не говорил речи, а краткое приветствие, которое не располагаюсь отдать для напечатания; и именно просил не говорить в ведомостях, что я говорил речь. Не знаю, почему на другой день слово: речь в ведомостях явилось».⁹¹⁰

По произнесении Филаретом этого приветствия в Успенском соборе, при отбытии из последнего государь император милостиво объявил святителю, что 22 августа «будет слушать молебное пение в сем же соборе». Между тем Филарет ко дню торжественного празднования 25-летия царствования Николая Павловича приготовил Государю что называется сюрприз: золотую дарохранительницу в виде голубя (символ Святаго Духа) с императорскою поверх его короною и скипетром, а внизу с хартией, с вырезанными на ней молитвенными словами, и решил поднести ее государю от лица Московского духовенства в Успенском соборе. «Мысль о дарохранительнице, писал Филарет к тому же графу Протасову, пришла мне. Я сообщил ее старшему духовенству и благочинным и спросил, желают ли, чтобы она исполнена была от общего нашего имени, от имени Московского духовенства. Они обрадовались и изъявили жаркое желание. Я отвечал, что сего для меня довольно, мне только и нужно было узнать общее желание, о средствах исполнить оное, моя забота, пусть узнают о сем прочие и присоединятся к сему желанию, в чем и не сомневаюсь. Так поступил я, и не открыл подписки для приношений и не принял никаких приношений (хотя совершенно уверен был в готовности на сие духовенства мне вверенного) по той причине, что сомневался, имею ли право открыть подписку и принять приношения без высочайшего разрешения, а разрешения испрашивать не было уже времени. Мысль мне пришла не рано, и едва оставалось довольно времени для работы, и я получил дарохранительницу от мастера⁹¹¹ уже 20-го дня, почему ранее 21-го и всеподданнейшего письма не мог представить».⁹¹²

Вот, содержание этого письма: «Благочестивейший государь! Верноподданное духовенство Московской церкви, признавая со всеми верноподданными благодеяния Провидения Божия, ниспосланные чрез Ваше императорское Величество в совершившееся двадцати-пятилетие Вашего Царствования, принося пред величество Божие благодарность свою в молитвах, возымело притом желание ознаменовать оную приношением в храм царского венчания и священного помазания, и при том так, чтобы приношение сие было и памятником верноподданнических чувствований для потомства. В сих мыслях Московское духовенство приносит в соборный храм Пресвятой Богородицы, честного её Успения, златую дарохранительницу, устроенную в образе голубя (каковая была и прежде, но утрачена в бедственные дни), дабы она видима была в алтаре над престолом, как знамение присутствия Святаго и Освящающего Духа. Качество же памятника сообщает сей утвари императорский вверху венец и скипетр, и на хартии молитва: Господи, благословивый двадцати-пятилетие Помазанника Твоего Николая Первого, благослови и грядущая лета Его, к миру Церкви Твоея, ко спасению людей Твоих. В уверенности, что изъявление верноподданнических чувствований есть невозбранно, приготовление сделано. Впрочем, верноподданное Московское духовенство на внесение сей утвари во храм все смиренно и всеподданнейше дерзает испрашивать Всемилостивейшего Вашего императорского Величества соизволения, Благочестивейший государь! Вашего императорского Величества всеподданнейший Филарет, митрополит Московский, со вверенным духовенством. Августа 21 дня, 1851 года».⁹¹³

Представление этого всеподданнейшего письма Государю императору состоялось днем 21 августа. Но так как в тот же год исполнилось ровно 30 лет служения Филарета на Московской кафедре и 25 лет служения его в сане митрополита, то и всемилостивейший монарх удостоил святителя Филарета неожиданною для последнего (тем более, что он только в 1849 году получил последнюю высокую награду) наградою, заранее приготовленною, а объявленною ему на всенощном богослужении того же 21 августа 1851 года, при высочайшем рескрипте, в коем сказано, что святитель «за долговременное служение церкви и отечеству, при отличных дарованиях, украшаемое непрерывными подвигами благочестивой ревности об утверждении в сердцах святые православные веры, и по случаю исполнившегося тридцатилетия архипастырской деятельности и двадцати-пятилетия в сане митрополита», Всемилостивейше пожалован осыпанною алмазами панагией.

А за принесение дарохранительницы на имя Филарета последовал новый, не менее лестный, высочайший рескрипт от 22 августа, который вручен был митрополиту во время литургии в сей самый день (день коронации), когда он, во время чтения апостола восседал на горнем месте. В тот же день святитель Филарет получил поздравление по случаю своего юбилея и от графа Протасова, бывшего в то время в Петербурге. Частью отдавая графу как бы отчет в том, что самим им совершено и что вообще в Москве совершилось по случаю юбилея царского, а частью выражая благодарность за это поздравление, святитель с обычною скромностью писал ему между прочим: «Не думал я, чтобы удостоилось воспоминания мое немощное двадесятипятилетие, от которого не знаю, если какой плод церкви Московской. Но когда не думанное сделалось, искренно благодарю ваше сиятельство за милостивое ко мне расположение».⁹¹⁴

Но без сомнения, не только государь император, всегда ценивший высокие достоинства святителя, а и граф Протасов довольно долго не ценивший их, знали хорошо, что значило это двадесятипятилетие не только для церкви Московской, но и Российской, не только для церкви, но и для отечества. С своей стороны Филарет, как бы не довольствуясь тем, что сказано было им с церковной кафедры и сделано по случаю царского юбилея, касается этого юбилея еще в своем слове на день рождения государя императора 25 июня 1852 года. В этом слове своем наш святитель-вития, исходя от текста: приближи ко Господу дела твоя и утвердятся помышления твоя (Притч.16:3) и говоря о пользе благочестия, о необходимости относить к Богу, а не к себе, успех всех наших дел, продолжает: «сие последнее значение и применение притчи Соломоновой ныне особенно, к утешению и назиданию мы можем видеть в живом, величественном действии. От начинающегося ныне нового лета жизни благочестивейшего самодержца нашего обращаясь к лету прошедшему, там видим мы день, на который с ожиданием смотрели дни предшествовавшие, на который с благоговением смотрят и смотреть будут дни последующие. Это день, в который совершилось Его двадесятипятилетие в качестве Богом венчанного и помазанного царя. Сколько воспоминаний приносил ему сей день о подвигах и достопамятных делах, которые он совершил, ко благу Церкви и царства, в войне и мире, в законодательстве и управлении, в возвышении благоустройства званий и состояний, в излиянии милостей и щедрот, в призрении страждущего и беспомощного человечества, в облегчении неотразимых человеческою силою частных и общественных бедствий, в укрощении бурь и волнения моря народов, иногда единственно своею личною непоколебимостью и силою духа! Как же торжествовал он сей день? Чем ознаменовал сии воспоминания? Дух его вознесся превыше всякой торжественности земной: он приближил ко Господу дела свои. С совенчанною супругою и собором второго и третьего рода своего семейства, на крилах огня,⁹¹⁵ он перенесся из своей новой в свою древнюю столицу единственно для того, чтобы принести Богу фимиам благоговеющего и благодарного сердца в том самом храме, в котором приял от Него священное венчание и помазание. Торжество бесспорно, самое высокое, потому что восходит непосредственно к Богу. Торжество в высшей степени радостное, потому что радость в нем небесная. Праведно, Россия, заключает свое слово вития, ты нарицаешь царя своего благочестивейшим. Радуйся о сем, и храни для себя свою радость, непрестанно подвизаясь и сама быть достойною наименования, которым Его украшаешь. Подвизайся быть и пребыть деятельно благочестивою, приближая ко Господу дела твои живою верою и неуклонным последованием заповедям Его, да возможешь с твердою надеждою взывать к Нему пророческим гласом: тогда не постыжуся, не поколеблюся. утверждуся в силе и славе, внегда призрети ми на вся заповеди Твоя (Пс.118:6). Аминь».⁹¹⁶

Так кончился юбилей царствования Николая Павловича, счастливо совпавший с юбилеем служения самого святителя-проповедника в высшей иерархической степени, и нельзя не согласиться с тем, что последнее сказанное по случаю царского юбилея слово нашего святителя, насколько живо изображает необходимые дополнительные черты этого юбилея, настолько же яркими, заключительными, так сказать, чертами живописует отношения святителя-проповедника к особам императорской фамилии; оно же наконец, в некоторых своих чертах, характерно и для заключительного изображения внутренней политики, внутреннего состояния, внутренних событии Всероссийской Империи вообще в рассматриваемое царствование, славное во всех отношениях и без всякого сомнения. Но и всякая слава земная не вечна, и земной славе царя земного бывает конец, хотя бы, то при конце его жизни. Слава эта тогда переходит уже в историю прошедшего. Мы помним, как не долго спустя после произнесения сейчас приведенной проповеди Филарета началась несчастная Крымская война, в самый разгар которой много огорченный широкими размерами и бедственными последствиями её столько же, сколько и несправедливостью многочисленных врагов государь император Николай Павлович, далеко не внушавший доселе опасений за свою жизнь, скончался. Истинно христианская, как и вся жизнь, кончина его последовала 18 февраля 1855 года в двадцать минут первого часа по полудня;⁹¹⁷ а 19 февраля было восшествие на престол нового государя императора, бывшего наследника цесаревича Александра Николаевича. Не имея на настоящий раз такого же случая в проповеднической деятельности Филарета, какой по особым обстоятельствам кончины императора Александра Благословенного оказался в конце царствования последнего, разумеем перенесение тела в Бозе почившего императора Александра I чрез Москву и проповедь Филарета при сем, мы не считаем себя в праве входить в такое же подробное описание кончины императора Николая, какое сделали в отношении к кончине императора Александра I.

Скажем о сем лишь то, что сказал о том же святитель Филарет в некоторых частных письмах своих, и тем заключим настоящий отдел нашего исследования. «Не много дней не писал я к вам, читаем в письме святителя Филарета к наместнику Антонию от 4 марта 1855 года, – и как будто век прешел в сие время. Вот уже другое царствование. Гласом силы возгреме Господь над Россией. Но мы, как сопутники Павла к Дамаску, поражены слышанием гласа, и не разумеем, что он глаголет. Не соединит ли Господь с поражением и некоторое исцеление? Много раздражали Европу, взводя вину раздоров лично на покойного государя,⁹¹⁸ нынешний приходит невинною душою, и против него нечего сказать. Не опомнятся ли народы, и не подумают ли, что напрасно разоряют сами себя? Но сомнительно. Давно видны приметы, что готовится общий заговор Европы против России; он успевает медленно, но не останавливается. Новая примета в том, что Англия и Франция не хотят ясно сказать, как разумеют предварительные пункты мира. Не признак ли это, что готовятся дать им, как можно, злое толкование? Обрати ны, Господи, и обратимся, и помолимся, и спасемся. Утешительны последние часы (жизни) покойного Государя. Напечатанное о сем верно.⁹¹⁹ Мне случилось слышать от бывших в сие время во дворце. Не помню, напечатано ли, что, когда Государю подали письмо от великих князей, он не взял и сказал: отдайте матери; я уже не принадлежу к сему миру; слава Богу, что они живы. Трудно было мне в сие время по моему здоровью и по затруднительности распоряжений. Вы видели в соборе частицу сих затруднений. Указ о панихиде был получен, а указа о манифесте я о восшествии на престол не получено. И я на указе о панихиде должен был сделать распоряжение о присяге. И в Петербурге, и в Москве говорят, зачем я не просился в Петербург к погребению, и, вероятно, обвинят меня в сем. Но и владыка Платон не поступал так.⁹²⁰ А что вернее, и что меня успокаивает, я не чувствую себя в силах доехать до Петербурга.⁹²¹ До государынь императриц дошло мое письмо писанное не к ним, и они изволили сказать, что ждут от меня писем. Посему я написал, не приняв сего на себя прежде. Чудно, как хранил господь здоровье вдовствующей императрицы, за которое так часто боялись. Господи, спаси царя и дом его».⁹²²

А вот упоминаемые в приведенном сейчас письме письма Филарета к обеим императрицам. Письмо к вдовствующей императрице Александре Феодоровне было писано от 25 февраля рокового для России 1855 года и содержит в себе следующие мысли и чувства: «Благочестивейшая Государыня! Не знаю, извинительно ли дерзновение, которое приемлю, и потому медленно решаюсь; однако, наконец, решаюсь предстать пред Вашим Величеством смиренным словом. Но что скажу о великом лишении, которым неисповедимый в судьбах своих Бог так внезапно посетил Россию? Всеми и каждым оно чувствуется, но удобнее и свойственнее выражается не словами, а воздыханиями, слезами и глубоким безмолвием пронзенных печалью и, с тем вместе, покорных судьбам Божиим сердец. Твою душу первее всех пройде сие оружие. Разумеем, что великости твоей печали ничто не может быть равно, как только великость любви, соединявшей твою душу с душою твоего державного супруга. И с молитвою печали о царе, в Бозе почившем, с молитвою утешения и надежды о царе, от Бога нам дарованном, и о Супруге Его, и о наследнике Его, соединяем особенную молитву о тебе, благочестивейшая Государыня, да услышит Тя Господь в день печали, и, осенив твою душу своим благодатным миром, дарует Тебе возможность рещи к Нему: по множеству болезней моих в сердце моем утешения твоя возвеселиша душу мою. По истине, матерь благословенно воцарившегося царя, праматерь наследника царева! В сих наименованиях не заключается ли для тебя утешение, так же праведное и сильное, как твоя печаль? Да утешает тебя воспоминание, что твой державный супруг, во все продолжение царствования, среди неутомимых трудов и в часы скорбей или огорчений, всегда своим любящим сердцем находил верное успокоение близ твоего любящего сердца. Храня его спокойствие, ты хранила сокровище России. Да утешает тебя воспоминание, как знаменательно Господь благословил его жизнь в его последних днях и часах, в которые светлые черты царя и отца семейства, христианина, не смотря на изнеможение внешнего человека, сияли так сильно, так назидательно и благотворно. Твоя молитва соединилась с его последнею молитвою. Над сим союзом не имеет власти смерть, он простирается от времени в вечность. Молитва приближает к Богу; и близ сего средоточия существ и миров не разлучено то, что является разлученным в мире перемен. Молитвою веры и упования возверзи на Господа печаль твою. С утешением помышляем, что и твоя любовь к твоему державному Сыну побуждает тебя умерять твою печаль, чтобы ею не увеличивалась тягота души Его, тогда как Он взял на своя рамена великое бремя – Россию. Если позволительно мне сказать нечто и о себе: лишаюсь последнего утешения в близости принести последний долг в Бозе почившему государю, который малое мое служение удостаивал внимания, и милостями своими далеко выше моего достоинства ущедрял меня, и на мои недостатки снисходительно взирал. Но я должен покориться двоякой необходимости: мой служебный долг привязывает меня к месту, а моя ветхость лишает меня надежды перенести дальний путь».⁹²³

Это письмо святитель Филарет препроводил по назначению чрез князя С. М. Голицына, отправлявшегося в Петербург на погребение в Бозе почившего государя, при чем, прося князя о передаче сего письма, святитель между прочим, писал ему: «К Государю императору⁹²⁴ вознести слово не дерзаю. Возьмите меня с собою мысленно, и повергните к стопам в Бозе почившего государя императора, который толико выше моего достоинства милостями своими меня ущедрял, и на недостатки мои снисходительно взирал».⁹²⁵ Так писал князю святитель от 26 февраля. А от 28 числа того же месяца и года он же писал и государыне императрице Мария Александровне письмо следующего содержания: «Благочестивейшая Государыня! Как внезапный удар грома, разразилась над сынами отечества весть о великом лишении, понесенном Россией». Но с тем вместе христианскому оку открылись светлые черты царя-христианина, благоговейно готовящегося прейти к Богу, и в неизменном величия духа благословляющего своего преемника и наследника его. Вслед за тем также величественно явился свет восходящего на престол царя. Собранный синклит в первых взорах и словах его усмотрел и ощутил, что родительское на нем благословение утверждено свыше, и что Дух Владычний почил на нем.⁹²⁶ В сих обстоятельствах пред сильными и разнообразными чувствованиями изнемогает слово. И не дерзнул бы я и теперь предстать вниманию Вашего императорского Величества, если бы вашему снисхождению не благоугодно было отверсть дверь моему смиренному слову. В сердцах верноподданных печаль о царе, в Бозе почившем, утешительно растворяется надеждою на царя, Богом дарованного. Но есть для нас еще глубокая печаль при мысли о глубокой печали августейшего семейства. Как рано и в какое время воззвал от нас Господь незабвенного государя императора Николая Павловича! что речем на сие? Кто разуме ум Господень, или кто советник Ему бысть? (Рим.11:34) Но мы знаем, что совет Господень всегда премудр и благ. Преклонимся смиренно пред Его непостижимостью, и принесем жертву-послушания святой воле Его. В руце Господни власть земли, и потребного воздвигнет во время на ней, говорит Премудрый (Сир.10:4). Не очевидно ли было как благопотребного в свое время воздвиг Господь благочестивейшего государя императора Николая I, который в первый день своего царствования спас Россию от опасности внутренней? И ныне, при внешних враждебных покушениях против России, да веруем и уповаем, что благопотребного во время воздвиг Господь благочестивейшего государя императора Александра II. Наипаче же сам Господь обращенные к Нему сердца державного супруга вашего и ваше да осенит и исполнит своим благодатным миром и, по царскому же слову, да предварит вас благословением благостынным и положит на главе вашей венец от камень честна (Пс.20:4). О сем мы смиренные служители Церкви, под её руководством, миром Господу молимся, уповающе молимся».⁹²⁷

Таковы частные письма святителя Московского Филарета по занимающему нас теперь предмету. Прочитав их, всякий согласится, что они вполне стоят любой проповеди или речи, и потому приводя их, мы надеемся, не далеко отступили от ближайшей задачи нашего исследования. В проповеди же собственно лишь один не вполне ясный намек на кончину императора Николая Павловича можно находить уже за время царствования Александра II, при обозрении которого мы и приведем эту проповедь «Обе Государыни Императрицы, писал Филарет Антонию от 17 марта того же 1855 года, удостоили меня милостивого ответа на мои письма».⁹²⁸ Вот слова одного из этих Высочайших рескриптов в ответ на его письма, именно слова рескрипта императрицы Александры Феодоровны, имеющего ближайшее для нашей цели значение. «Письмо Вашего Преосвященства от 25 февраля дошло до меня на сих днях. Спешу благодарить вас от всего сердца, проникнутого горестью невыразимою, но глубоко тронутого вашими словами утешения. Так может утешать, так может говорить одна религия чрез своих проповедников. Она одна, показывая нам свет во тьме бедствий, коих цель для нас непостижима, уверяя нас в необходимости и спасительности самых болезненных испытаний, имеет власть повелевать нам и давать силу жить для исполнения долга. Но то же завещал мне и супруг мною оплакиваемый. На одре смертном, почти в час кончины, равно ознаменованной умилительными чувствами христианина и спокойною твердостью царя, он еще просил меня беречь мою жизнь для семейства, – для тех, которых он конечно не перестает любить и ныне. Семейством своим он называл всю Россию; и, при последнем прощании с наследником престола своего, сказал, что идет молиться за нее и за нас. Смеем думать, что сей обет его уже совершается, что Бог правды и милости принял в Отеческие Свои объятия исполненную благих и чистых намерений душу его. Оканчиваю ответ мой Вашему Высокопреосвященству изъявлением сердечного желания нашего видеть и просить Вашего Архипастырского благословения, а с тем вместе и сожаления, что сему препятствуют обстоятельства и состояние вашего здоровья. Пребываю всегда благосклонная к вам Александра».⁹²⁹ Этот рескрипт, служа наилучшим ответом на письмо проповедь Филарета, в то же время служит наилучшим и наивернейшим источником дополнительных к вышеприведенным сведений о последних часах жизни в Бозе почившего императора Николая Павловича.

В рассмотренных доселе проповедях Филарета мы не раз могли видеть ясное указание на союз и соотношение между государством и Церковью, между состоянием первого и последней, между благосостоянием того и другой, указание на весьма важное для Церкви значение главы государства и т.п. Приводить повторные выписки из этих проповедей нет нужды. Мы только скажем, что приступая теперь к рассмотрению проповедей Филарета за Николаевское время, поскольку они касаются жизни Церкви вообще, Церкви русской в особенности, и епархии Московской в частности, мы должны сделать предупреждение, что задача наша по этому отделу, имея необходимую связь с задачею того же отдела за время царствования Александра I, в виду самого расширения области проповеднической деятельности Филарета за время царствования Николая I, значительно расширяется по сравнению с тем, что имел своею задачею тот же отдел за время предшествовавшего царствования. Но само собою разумеется, что как тогда, так теперь мы в этом отделе будем касаться означенных сейчас предметов только в историческом отношении, именно за время царствования Николая I.

И прежде всего, что касается Церкви вообще, то на первом плане с рассматриваемой стороны должно быть поставлено отношение святителя Московского к церквам восточным православным, какового предмета мы уже касались отчасти, когда говорили о внешней политике императора Николая Павловича. Последнее обстоятельство дает нам возможность опустить рассмотрением те проповеди его, которые мы приводили тогда. Мы возьмем потому для сего только две проповеди, одну совершенно еще нерассмотренную, а другую рассмотренную лишь отчасти, по представляющую в нерассмотренной своей части интерес первостепенной важности. Мы разумеем, во-первых, не говоренную по немощи, по предназначенную к произнесенью 31 май 1850 года, «Беседу в день отдания Пасхи и принесения камня Гроба Господня», и во-вторых, «Беседу на освящение храма святого апостола Филиппа, на Иерусалимском, в Москве, подворье», говоренную 20 сентября 1852 года. В 1850 году давний друг Филарета, эпитроп восточных Церквей А. Н. Муравьев, путешествовавший в предшествующие годы по востоку, между прочими священными предметами принес с востока в Москву часть камня от Гроба Господня в Иерусалиме. Эту драгоценную святыню он хотел, как сам говорит, сохранить исключительно для себя. «Но когда митрополит (Филарет Московский) посетил меня в Москве, продолжает Муравьев, и осматривая священные предметы, привезенные мною, развернул тот возду́х, в котором был завернут этот драгоценный камень, он долго смотрел на него, и с такими благоговейными слезами прижал его к устам, что я уже не имел духа взять обратно сию святыню, и тут же пожертвовал ее Лавре Троицкой. Митрополит был чрезвычайно утешен этим даром, и в день отдания Пасхи, за малой вечерней, при пении пасхальных стихир, сам перенес на дискосе, над главою своею, священное сокровище, с престола Троицкого собора, в палатку (Серапионовскую) преподобного Сергия, где для него устроено было особенное место, близ иконы явления Богоматери; там и доселе он хранится обложенный бриллиантами».⁹³⁰

При этом в тот же день «на литургии, как пишет сам святитель Филарет в письме к архиепископу Казанскому Григорию (Постникову), я хотел говорить, и упомянуть о сей священной достопамятности, и о том, как она пришла в Лавру. Немощь моя была причиною, что я с трудом совершил литургию, и говорить не мог, но что хотел говорить, то прочитавшие просят напечатать. Позволительно ли и прилично ли? Скажите мне вашу мысль. Послал бы и беседу, но она не переписана, а писана по причине поспешности едва читаемо. Если бы вы не умедлили ответом на сие, то и мнение ваше и скорость были бы для меня приобретением».⁹³¹

Так писал святитель от 9 июня 1850 года, стало быть вскоре после положения камня в Серапионовской часовне Сергиевой Лавры. По тому же делу и с просьбою такого же совета святитель Филарет писал и к митрополиту Новгородскому Никанору (Клементьевскому). Как Никанор, так и Григорий отсоветывали печатать беседу. В виду этого, от 27 июня того же года. Филарет писал Григорию: «благодарю за не оставление меня в неведении, о чем знать нужно, и за совет. Приемлю рассуждение владыки Новгородского и ваше, и отлагаю печатание беседы. Между тем Андрей Николаевич⁹³² не перестает твердить мне о напечатании её; и потому представляется вопрос, печатать ли ее когда-нибудь после? Одно обстоятельство мне не совсем по мысли, что камень от стены гроба Господня отделен и отдан архитектором, действовавшим слишком полномочно, без благословения патриаршего наместника.⁹³³ Приимите труд прочитать беседу, при сем прилагаемую, и докончите наставление мне».⁹³⁴

С тем же опять посылал Филарет свою беседу в рукописи и к митрополиту Новгородскому. Но и опять как тот, так и другой отсоветывали ее печатать или предлагали печатать лишь с значительными и немаловажными сокращениями. «Из Петербурга, пишет Филарет к наместнику Лавры Антонию от 18 июля, получил я вести довольно странные. Владыка Новгородский прочитал мою беседу на отдание Пасхи, похвалил, но советовал при печатании пропустить сведение о принесенном камне гроба Господня. Это значит сделать беседу нелепою. Ибо описание пещеры гроба Господня во время погребения и воскресения Господня, будет в беседе ни к чему, если не будет приготовлением к уразумению священной достопамятности принесенного камня от гроба Господня. И к концу беседы увещания, с какими чувствованиями должно приближаться ко гробу Господню, также будут ни к чему, если не будут относиться к целованию принесенного камня гроба Господня».⁹³⁵ И Филарет уже решил было совсем не печатать беседу, оставив ее «между бумагами»,⁹³⁶ хотя, святители Новгородский и Казанский уже и склонялись к одобрению напечатать ее даже в том виде, как предполагал святитель московский. «Что я посылал беседу в Петербург, писал Филарет к Антонию от 26 июля, в том не раскаиваюсь. Лучше давать судить себя другим, нежели довольствоваться своим суждением. И была тому особенная причина в обстоятельствах дела. Преосвященный Григорий говорит, что митрополит не совсем против того, чтобы беседа была и вся напечатана в следующей книжке Академического издания.⁹³⁷ Но нужды в сем нет. Разве, может быть, не напечатать ли после для употребления в Лавре».⁹³⁸

Однако, настойчивость А. Н. Муравьева, наконец, побудила Филарета, по затребовании от него некоторых документальных исторических справок по делу о получении частицы камня,⁹³⁹ напечатать беседу с некоторыми переменами и ограничениями прежних мыслей её. «Андрей Николаевич, писал святитель Филарет Григорию от 2 октября того же 1850 года, как дождь по кровле, столько стучал по моей голове одними и теми же словами, что я наконец решился отдать напечатать известную вам беседу на отдание Пасхи, сделав в ней такую перемену, что теперь уже не говорится в ней о принесшем камень гроба Господня, а только об архиепископе Фаддее, от которого он перешел в Россию с письменным его свидетельством».⁹⁴⁰ Действительно, при письме от октября на имя ректора московской духовной академии архимандрита Алексия, святитель московский переслал беседу в её измененном виде в академию для напечатания в академическом издании,⁹⁴¹ в котором она и была напечатана за тот же 1850 год (в последней 4 книжке). А в ноябре были готовы и отдельные оттиски её.⁹⁴² После она вошла и в собрание 1861 года, с согласия самого святителя Филарета, конечно.

Интересно теперь рассмотреть самую беседу, из-за которой было столько хлопот. В ней сначала, в виду отдания Пасхи, воспоминается воскресение Христово и празднование последнего в церкви христианской, указывается на великое значение внешних даже знамений этого воскресения, с более подробным, как и нужно было в виду дальнейшего, описанием пещеры и гроба воскресшего Господа, не только для современников воскресения Христова, но и для христиан времен позднейших, до нашего времени, благодаря чему, многие из этих христиан жаждут посетить святые места, узреть и осязать вещественные предметы, освященные так или иначе прикосновением к ним тела Спасителева, с верою облобызать, например, камень, «на котором, близ которого, под сенью которого (ибо это все один камень) лежало погребенное тело Христово, который был озарен и проникут светом воскресшего тела Христова»; а потом, неожиданно для слушателей, говорится от лица проповедника: «Но что, если скажу, что мы можем благоговейно узреть и облобызать сей камень, и не предпринимая путешествия в Иерусалим? Это кажется мечтою, но, по устроению Божию, это есть истина».

И затем, святитель-вития передает возбудившую сомнение и прещение историю самого принесения им сокращенную и несколько измененную. «В лето камня, Господне 1808, по неисповедимым судьбам Божиим, храм гроба и воскресения Христова в Иерусалиме, говорит вития, посещен был пожаром. Все, что к первобытному, нерукозданному, но естественному каменному гробу Господню присоединено было искусством для украшения, более или менее от огня пострадало, и требовалось возобновление. По сему случаю, зодчий, имевший полномочие в сем возобновлении, из уважения к благоговейному иерею храма Фаддею, который еще живет в сане архиепископа Севастийского, дерзнул над самым ложем Господним отделить от стены часть священного камня и вручить иерею. Богу было угодно расположить сердце Архиепископа Фаддея к тому, чтобы сия священная достопамятность, с его письменным о ней свидетельством, перешла в Россию,⁹⁴³ и соделалась здешним церковным достоянием, в благословение и утешение сынам веры, которые, хотя, и знают, что блажени не видевшии и веровавше (Ин.20:29), однако, по любви вожделевают, хотя, следы Господа, в Которого веруют, осязать и облобызать. Таким образом, имею возможность пригласить вас, без путешествия в Иерусалим, ныне здесь приблизиться к части Иерусалимского живоприемного гроба Господня, и почтить оную благоговейным лобзанием».

Затем, проповедник опять возвращается к празднику отдания Пасхи, из сказанного о камне гроба Господня выводя назидание для слушателей (или, точнее, читателей) беседы с целью расположить их к приближению духом к духу Воскресшего Господа.⁹⁴⁴

История беседы 20 сентября 1852 года, произнесенной по освящении храма святого апостола Филиппа на Иерусалимском, в Москве, подворье, уже известна нам в необходимых для нашей цели чертах своих. Обратимся теперь к рассмотрению самой беседы и сделаем из неё извлечение тех мест, которые в своем месте мы опустили по ненадобности их и которые теперь нам нужны. Беседа начинается такими словами общехристианского верования «Кому близко к сердцу отце преданное имя единой святой соборной и апостольской Церкви, тому должно быть по сердцу совершившееся здесь ныне торжество освящения храма, как такое, в котором можно усматривать приятные черты соединения святых Божиих Церквей, ежедневно испрашиваемого нами в молитвах». И затем, по связи речи, рассказывает историю Иерусалимского, в Москве, подворья и храма: «За несколько десятилетий пред сим, Церковь Иерусалимская пожелала иметь здесь свой храм, и Церковь Российская, с соизволения благочестивейшего самодержца, предложила ей здесь храм и место для жительства священнослужителей.⁹⁴⁵ Усердие православных чад Церкви Российские споспешествовало благоустроению прежде бывшего здесь храма, и устроению при нем жилищ для Иерусалимских священнослужителей, и ныне присовокупило к древнему новый храм. А блаженнейший патриарх Иерусалимский, на общение благотворительное ответствуя общением собственно церковным и священнодейственным, своим к нашей мерности посланием изъявил желание, чтобы храм сей получил освящение от священноначалия Церкви Российские, что благодатью Божией ныне и совершилось».

Потом и шире рассматривает историю и дело этого общения и единения церквей восточных с русскою. «Не неблаговременно, говорит он, при сем воспомянуть, что в сем Богоспасаемом граде издавна есть обитель,⁹⁴⁶ подведомая патриархии Константинопольской: что в недавнее время и Антиохийской патриархии предоставлен храм;⁹⁴⁷ что посланник патриарха Антиохийского уже несколько лет пребывает здесь, пользуясь благотворениями чад Церкви Российские для своей бедствующей Церкви, и что теперь на пути сюда находится и посланник патриарха Александрийского, также с надеждою на благотворительность россиян для бедствующей Церкви Александрийской».

И далее раскрывает учение о единстве и общении церквей на основании слова Божия и истории церкви апостольской, делает поучительные отсюда выводы для слушателей и наставляет последних в том, как они должны пользоваться внешними преимуществами Церкви Российской пред бедствующими церквами восточными для своего внутреннего преуспеяния и для выражения своего сочувствия бедствующим церквам востока.⁹⁴⁸

Нам теперь нужно было в беседе только то, что касалось отношения Филарета к церквам восточным за время царствования Николая I. Более широко развились эти отношения, с привнесением сюда и отношений к церквам славянским, уже в царствование преемника императора Николая, а потом и более подробное рассмотрение проповеднической деятельности Филарета в этом отношении мы оставляем до того времени. А теперь продолжим речь об его отношениях к церкви западной, в её соотношении с церквами восточными и затем с Церковью Русскою.

Уже в последней приведенной проповеди своей Филарет противополагает православному востоку запад, который, по его словам, «омрачался дымом от студенца бездны, отверстого звездою, падшею с небесе на землю» (Откр.9:1–3).⁹⁴⁹ Начиная со времени отделения западной церкви от восточной в X–XI веках и далее.

Еще более, глубже, основательнее и обстоятельнее касается он церкви западной (особенно римско-католической) в её соотношении с православною восточною в своей замечательной проповеди, произнесенной 3 декабря 1844 года «по освящении храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Кафедральном Чудове монастыр», на текст: и Аз же тебе глаголю, яко ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют её (Мф.16:18) и рассуждающей о непоколебимости православной церкви восточной вопреки лжеучению о ней римских католиков.⁹⁵⁰ Но и эту и некоторые другие близкие к ней по предмету проповеди святителя,⁹⁵¹ как не столько историю, сколько вероисповедные разности римского католицизма и протестантизма, имеющие в виду, более целесообразно для нас будет рассмотреть во второй части нашего исследования о проповеднической деятельности Филарета. В настоящее же время мы коснемся той стороны отношения святителя-витии к церкви западной, в которой затрагиваются основы так называемой уния, прекращенной в царствование Николая Павловича.

В конце XVI столетия в Литовском княжестве, издавна населенном жителями православного вероисповедания. Но в то время ставшем в политическое подчинение римско-католической Польше с её ревностным католиком-королем, митрополит и несколько епископов, побуждаемые сим последним и руководясь мирскими, своекорыстными расчетами, вопреки общему желанию народа, без ведома последнего, предались римскому папе, отрекшись от восточных вселенских патриархов, с признанием верховного главенства папы над собою, но с удержанием как догматов, так и обрядов православной восточной церкви. Так произошла уния в западнорусской церкви. Но эта уния здесь, как это и в других местах греко-римского мира бывало со времени отделения западной церкви от восточной, для папизма и иезуитства была только переходною ступенью к совращению православных в латинство. Не смотря на всеобщий ропот русского православного народа, встретивший объявление унии на западе России, и не смотря на то, что, благодаря этому, она слабо прививалась в этой окраине России по началу, польское правительство, тогда весьма сильное, и иезуиты приняли искусные и энергичные меры к её распространению там и чрез нее – к пропаганде латинства. Иезуиты, по обычаю, действовали на совесть и умы русских православных, преимущественно помещиков, вторгаясь к ним в качестве духовников и учредителей школ, а польское правительство – силою политическою и силою оружия. Так мало-по-малу распространялась уния, а чрез нее римско-католические богослужебные книги, мнения, обряды и т.д.

Само собою разумеется, что при таких условиях существования, трудно было сохраниться чистоте православной веры среди униатов, в течение двухвекового почти, действия латинства в показанном направлении. Императрица Екатерина II, возвратив России отторгнутый у неё раньше западный край, обратила внимание и на такое ненормальное явление духовное, как уния. Она строго воспретила новые обращения в унию и в то же время дозволила униатам безбоязненно обращаться в лоно православной церкви. Благодаря этому многие уже и тогда возвратились к древнему православию, особенно же на Волыни и в Подолии. Но Литва и Белая Русь все еще оставались в прежнем положении, да и в других местах, благодаря латино-польским интригам и влиянию образованных классов народа, последнему ставились почти неодолимые препятствия к возвращению в недра православия.

И только в царствование императора Николая последовал решительный поворот к лучшему. Император Николай обратил внимание на ненормальность положения церковных дел на западе России и в самом почти начале своего царствования принял меры к устранению этой ненормальности, высочайшим указом 22 апреля 1828 года он повелел для греко-униатских церквей в России учредить особую греко-униатскую коллегию, под председательством тогдашнего греко-униатского митрополита Иосафата Булгака, с целью охранения вероисповедания и обрядов от вторжения чуждых греческой Церкви мнений и обычаев, на точном основании грамот 1595 года, положивших начало унии. В тоже время он озаботился и улучшением внешнего положения греко-униатских церквей Империи, чрез что естественно приобрел полное сочувствие греко-униатов и тем много способствовал возвращению последних в лоно православия, совершившемуся чрез 10 лет после учреждения помянутой коллегии.

Главным деятелем по воссоединению униатов был известный иерарх, митрополит Литовский Иосиф Семашко, бывший сначала заседателем, а по смерти Иосафата Булгака (в 1837 году) председателем греко-униатской коллегии.⁹⁵² Живое участие в том же благом деле принял и святитель Московский Филарет, своею мудрою осторожностью умерявший горячие порывы Иосифа Семашко, и тем много способствовавший полной успешности дела и постановке его на правильный путь. Сам Иосиф, как видно из недавно изданных его «Записок», весьма ценил это участие святителя Московского и очень дорожил его мудрыми советами и указаниями, тем более важными, что латинство и иезуитизм в то время также не дремали и ставили многие, прямые и косвенные преграды к осуществлению дела воссоединения. Так Иосиф с самого же начала царствования Николая весьма сильно содействовал переводу на польский язык известного сочинения Филарета Московского (написанного еще в 1815 году), под заглавием: «Разговоры между испытующим и уверенным о православии греко-российские восточные церкви». Он сам в своих «Записках» говорит об этом сочинении: «Я как собственным опытом, так и на других уже испытал силу сего сочинения, в отношении к внутреннему убеждению, без коего все другие способы привлекут в недра греко-российские Церкви разве нескольких низких переметчиков, более стыда, нежели чести нанести оной могущих. Основательность оного, и особенно редкая в подобных предметах умеренность должны охладить фанатизм самого ревностного римского католика и принудить к почитанию той Церкви, которая, имея толико твердые основания своего вероисповедания, с толиким, однако, снисхождением смотрит на другие церкви, с нею несогласные».⁹⁵³

Но когда этот же горячий поборник дела воссоединения униатов, в видах ускорения сего дела, стал ходатайствовать пред русским правительством о прямом подчинении греко-униатской коллегии всероссийскому Святейшему Синоду, святитель Филарет выразил мнение, что лучше было бы на первых порах составить при Святейшем Синоде особый комитет по униатским делам, с целью выяснения отношений между греко-российскою и униатскою церквами и обсуждения мер к большей успешности самого дела воссоединения. Мнение Филарета было принято, и в 1835 году открыт был «Секретный комитет по униатским делам». Плодом деятельности этого комитета, равно как и совокупных добрых усилий западно-русских греко-униатских и православных иерархов того времени, каковы, кроме Иосифа (Семашко) Литовского, Антоний Зубко, Василий Лужинский, Смарагд Крыжановский и другие из почивших, а из здравствующих доселе нынешний первенствующий член Святейшего Синода, высокопреосвященнейший Исидор (Никольский) и другие, было сперва в малых размерах и по частям в разных местах совершавшееся, а в 1839 году и в числе около двух миллионов состоявшееся воссоединение униатов с православною Церковью.

В неделю православия 12 февраля 1839 года собор епископов греко-униатских, собравшийся в Полоцке, единодушно постановил просить государя императора о таком полном воссоединении подведомых им паств. Само собою разумеется, что государь император, «принимавший к сердцу униатское дело и оным занимавшийся»,⁹⁵⁴ с истинною радостью православного государя отозвался на это постановление и тотчас же передал это дело в Святейший Синод для проведения его надлежащим порядком. Святейший Синод определил, конечно, принять епископов, священников и всю паству греко-униатской церкви в полное и совершенное общение святой православно-кафолической восточной Церкви и в нераздельный состав Церкви Всероссийской, о чем и поднесен был государю императору всеподданнейший доклад. В 25-й день марта того же 1839 года, на кануне праздника праздников, Светлого Христова Воскресения государь император утвердил этот доклад, надписав на нем знаменательные слова: «Благодарю Бога и принимаю».⁹⁵⁵

По выслушании выраженного сими словами соизволения государя на воссоединение униатов в полном собрании Святейшего Синода 30 марта, обер-прокурор Синода граф Протасов ввел епископа Литовского Иосифа (Семашко) в залу заседаний синодальных. Первенствующий член Синода, митрополит Серафим объявил о совершившемся воссоединении и приветствовал Иосифа, как представителя воссоединенного духовенства, от имени Всероссийской Церкви со столь вожделенным событием, член Синода, митрополит Киевский Филарет прочитал Синодальную грамоту к воссоединенному духовенству, а митрополит Московский Филарет прочитал высочайше утвержденное положение Святейшего Синода о переименовании греко-униатской коллегии в Белорусско-Литовскую и о назначении председателем её Литовского епископа Иосифа, в тоже время возведенного в сан архиепископа. Иосиф торжественно выразил Святейшему Синоду благодарность от лица всех воссоединенных и по взаимном целовании все бывшие в заседании Святейшего Синода отправились в синодальную церковь для совершения благодарственного Богу молебствия по случаю столь радостного в истории Российской Церкви события. В память этого события выбита была особая золотая медаль, с означением 1839 года и с надписью: «Отторгнутые насилием воссоединены любовью».

После того следовало благоустроение воссоединенных, как политическое, так и церковное, при чем в разных местах последовали и другие случаи такого же воссоединения и на тех же основаниях, при участии прежних деятелей воссоединения (например, в Витебске, Минске, Вильне и других).⁹⁵⁶ Всем этим, т.е. и разновременностью, и постепенностью и неодинаковостью в то или другое время хода дела воссоединения униатов, объясняется тон и характер упоминаний и сообщений о том в проповедях Филарета. Впервые о том упоминает наш проповедник еще в 1836 году, произнося свое «слово в день коронования благочестивейшего государя императора Николая Павловича» 22 августа в Успенском соборе. Здесь святитель-вития, в кратких, но сильных и, по обычаю, точных словах, изображая истекшее десятилетие царствования императора Николая Павловича и исчисляя деяния сего царствования, между прочим, говорит: «В областях, где в прежние несчастные времена Восточное благочестие стеснено было насилиями Запада, собственное око благочестивейшего государя усмотрело не благообразие православных храмов, и особенная его воля облекла их приличным благолепием. Его любовью к православной церкви одушевлена ревность её служителей, и многие тысячи её чад, частью отторгнутых от неё в своих предках во дни неустройств и гонений, частью заблудившихся в лета неведения, возвращены в её матерния объятия».⁹⁵⁷

Так говорил и считал возможным говорить с церковной кафедры во всеуслышание святитель Филарет до 1839 года. Но не даром в том же слове 1836 года и вслед за приведенными сейчас словами святитель говорил: «вот некоторые части высокой работы в венце царского десятилетия! Величественно и сладостно сияет он оку сердца русского; и не только в настоящее время, но и на будущее отражает свет благих надежд».⁹⁵⁸ Надежды на полное воссоединение униатов исполнились меньше чем чрез три года после того, как сказаны были эти слова, то есть в 1839 году, как мы говорили раньше. Но в этом году в Москве совершились другие события, которые требовали особенного внимания святителя Филарета и, будучи совершенно различными от сего события, как бы заслонили собою последнее и не дали святителю возможности упомянуть о нем с церковной кафедры.

А затем, частью прискорбные недоразумения по делу воссоединения униатов, бывшие последствием латинско-польских и иезуитских происков, колебавших настроение обер-прокурора Святейшего Синода в отношении к сему делу, частью не менее прискорбные события 1841–1842 годов, бывшие лично со святителем московским вследствие неправильных отношений того же обер-прокурора к нему, частью же другие обстоятельства были причиною того, что Филарет до самого 1849 года не упоминал об этом деле. И уже только в своем слове на день восшествия на престол государя императора 20 ноября 1849 года святитель-вития, сравнивая государя императора с царем Константином, возвысившим достоинство христианского царя своим содействием истинной вере и православной Церкви, восклицает: «Слава Богу! Благочестивейший государь наш деятельно и успешно исполняет сию обязанность, и не один миллион душ приобрел православию от не православия».⁹⁵⁹

Но более обстоятельно говорит вития о воссоединении униатов при воспоминании 25-летия царствования Николая Павловича, в своем слове на день восшествия на престол государя императора 22 ноября 1850 года. Исчисляя деяния, совершенные в течение этого 25-летия, святитель-вития между прочим возвещает: «говорящему в церкви было бы не свойственно не коснуться сколько-нибудь и дел церковных в соотношении с делами государства. Единство веры есть важное подкрепление единству народности, в оба сии единства вместе имеют важное отношение к силе государства. Около двух миллионов русского народа, прежде единоверных, в три прошедшие века, чуждою хитростью и насилием отторжены были от Православной Церкви, и употреблены продолжительные всевозможные усилия прикрепить их к Церкви Западной. Правительство же русское поступало с ними по правилам веротерпимости. Посему, сколько должно было желать, столько же мало можно было надеяться их воссоединения с Православною Церковью. Но они вдруг, собственным движением, под предводительством всех своих высших пастырей, и почти всех священнослужителей, тихо и свободно пришли в Православную Церковь, подобно как овцы возвращаются во двор овчий, из которого недавно вышли. Как это сделалось? Если смотреть на средства человеческие, действие оказывается сильнее средств. Так и должно быть в деле Божием. Это дар Провидения благочестивой правде царевой, ко благу царства».⁹⁶⁰

Рассмотренное дело воссоединения униатов с православною Всероссийскою Церковью, естественно, переводить нас от исследования об отношениях Филарета к Церкви вообще (восточной и западной) к исследованию об отношении его к Церкви Русской. И в этом отношении для нас ближе всего имеет значение вопрос о том, в каком состоянии Церковь Русская находилась в царствование Николая Павловича по сравнению с состоянием её в предшествовавшее царствование. Мы помним, сколь велико было значение мистицизма в царствование Александра Павловича и сколь великое влияние имел он на все течение дел церковных в то время. Но уже с половины 1824 года наступил в этом отношении значительный и довольно резкий поворот в сторону совершенно противоположную, благодаря партии Шишкова. А так как мистическое движение, в худшем его направлении, не было безучастно к декабрьским смутам 1825 года, то само собою разумеется, что ему не было благоприятной почвы и в новое царствование, тем более, что как сам новый император, при всем своем благоговении к покойному своему брату императору, совершенно иначе, нежели последний, смотрел на это движение, так и Шишков оставался у кормила правления некоторое время в новое царствование, а преемники его смотрели на дело, конечно, очами императора Николая, а не бывшего министра духовных дел и просвещения князя А. Н. Голицына, уже более прозябавшего, нежели деятельно жившего в царствование Николая.

Такому направлению духа нового царствования, естественно, должно было соответствовать и направление течения церковной жизни и высшего церковного управления, не смотря на то, что во главе этого управления значительное время стояли те же лица, которые были, по крайней мере, в последнее время царствования Александра I и которые уже известны нам из первого отдела нашего настоящего исследования. Со времени обер-прокурорства графа Протасова выступило на первый план даже направление прямо противоположное прежнему мистическому: предание и обрядность имели первенствующее значение. А это обер-прокурорство продолжалось с 1836 года и до конца царствования императора Николая Павловича, и мы знаем, как немного имели значения в это время обер-прокурорство духовные лица Синодального управления. Но мы, из прежнего же, отчасти знаем, как ставил себя и вообще и в частности на церковной кафедре в отношении к этому новому направлению святитель московский Филарет, переживший все фазы движения и направления церковной жизни за время царствования Александра I и Николая I. Не иначе он ставил себя и теперь, притом опять как вообще, так и в отношении собственно к мистицизму. Не смотря ни на какие перемены в движении и направлении церковно-государственной жизни, он оставался строго верным раз принятому в усвоенному направлению своей деятельности в качестве архипастыря вообще и в частности по-прежнему оставался истинным и в то же время здравым мистиком.

В доказательство этого мы возьмем, хотя, несколько проповедей из рассматриваемого периода, чтобы не обременять нашего исследования множеством других данных. Так, например, в одной из проповедей 1826 года святитель-вития, изъясняя слова апостола о преимуществах невидимого пред видимым: видимая бо временна, невидимая же вечна (2Кор.4:18), между прочим, говорит; «если когда, в исключение из сего правила, позволительно и должно со вниманием смотреть на видимое, то наипаче в тех случаях, когда видимое, как образ, как таинственное орудие и приятелище невидимого, святого, Божественного, самим Богом, или богомудрыми учредителями поставлено в предмет благочестивого внимания для человеков. Таковы суть видимые образы, вещества, знамения, обряды церковных таинств и богослужения. Но и в сем случае сколь ни достойно благоговения видимое, не на нем одном останавливаться должно. Сквозь святые образы и знамения видимые, благоговейный, только не любопытный, взор веры должен быть устремляем к невидимой силе и существенному действию благодати Божией. Страшно подумать, что и Симон волхв видимо крещен был по чину христианскому,⁹⁶¹ подумаем же, как нужно и там, где святыня, исходя из невидимого, наполняет и объемлет видимое, – как нужно и там восходить от видимого к невидимому, чтобы не оскорбить и невидимой и видимой святыни».

И далее приводит многие случаи того, как «святая Церковь многообразно подвизается приближать нас от видимого к невидимому».⁹⁶² Затем, в одной из проповедей 1827 года наш святитель-вития доказывает, что «начало внутреннего света и духовной радости, заключенное в воскресении Христовом, и на нас, не видевших Господа, может действовать всею полною силы своей, как действовало на самовидцев и слуг бывших Словесе», и что «не есть излишняя взыскательность желать и требовать, чтобы радость сия и в нас не только не оскудевала, но еще всегда возрастала, как свет утра, даже до полного дня внутреннего просвещения от Духа святого, даже до невечерного дня царствия Христова».⁹⁶³

В 1829 году Филарет говорит довольно пространную и глубоко назидательную целую беседу «о молитве духом и умом», где, ясно указывая на необходимость. «не только для малосведущих и водимых чувственными впечатлениями, но и для людей возвышенно мыслящих», внешних видов молитвы: «молитвы словесной и молитвы песненной», раскрывает истинное понятие о молитве духом и умом. Первая, то есть, молитва духом, по учению нашего проповедника, «есть такое молитвенное состояние, в котором человек, воскрыляемый верою и любовью, самою так сказать вершиною существа своего, своею высшею способностью и силою»,⁹⁶⁴ которою он как бы сопределев с Божественным, стремятся и восторгается к Духу Божию, приемлет наитие Духа Божия, предается сему наитию, так что уже тогда не столько сам человек молится, сколько дышет в нем Дух Святый, дышущий идеже хощет, – Сам Дух Святый ходатайствует о нем воздыхании не изглаголанными (Рим.8:26), или глаголами, нередко превышающими разумение человека чувственного». В отличие от сего «молитва умом есть такой образ молитвы, когда ум молящегося, хотя, возвышается к Богу с благоговейными мыслями, с благочестивыми желаниями, со святыми чувствиями умиления или радости, но не предается влечению духовного восторга неограниченно, а управляет своими мыслями, желаниями, чувствиями так, что в сем случае духовные силы действуют в обыкновенном, им свойственном порядке, а потому молитвенные прошения и славословия изрекаются обще вразумительно, почему и слышащих могут возбуждать к участью в молитве». Но, что всего замечательнее, наш истинный и здравый мистик-вития, в духе апостола говоря далее о благопотребности и пользе духовной – «молиться духом для себя и для Бога, – молиться умом для Бога, и для себя, и для назидания ближних», а равно высказывая удивление тому, что апостол как бы находит нужным даже несколько ограничивать благодатную молитву духом для христиан своего времени, продолжает: «если от сего духовного зрелища первенствующей Церкви обратимся к настоящему её состоянию и к самим себе, то не должно ли нам прийти в удивление другого рода, или, может быть, в страх и ужас, от печальной разности настоящего с прошедшим? Многие ли между нами погружены в молитву духа так, чтобы нужно было их из моря духа извлекать на брег ума? Многие ли, хотя, сколько-нибудь, испытали молитву духа? Многие ли довольно понимают ее, когда о ней говорится? Поистине, братия, глубоко ниспали мы от благочестивой ревности, от духовного преуспеяния первенствующих христиан, когда не только чудесная молитва духа оскудела, но часто и молитва ума невнимательна, молитва сердца хладна, молитва уст не одушевлена молитвою ума и сердца».⁹⁶⁵

И в дополнение к тому должно сказать, что гак и в таком духе и тоне святитель Филарет проповеди вал и учил не только в начале царствования Николая Павловича, но и во все остальные годы этого царствования.⁹⁶⁶ Не даром и указанные сейчас проповеди он допустил к напечатанию во всех собраниях своих слов и речей, вышедших в свет во время этого царствования. Но с другой стороны, хотя, и в том же духе, вития наш, произнося слово в день коронации 1838 года и рассуждая в нем о священной важности царского помазания и вообще о важности священно-таинственных учреждений, говорит между прочим: «в наши времена разум человеческий, наслышавшись от истории, что прежде люди много погрешали чувственным образом мышления о духовных предметах и суеверием, и что такое состояние называют детством человечества и разума, думает тем вернее показать себя вышедшим из детства, чем менее уважает чувственные виды религии. Люди, которым не нравится подчиненность учреждениям религии, но которые не находят силы отвергнуть самую мысль о религии, в понятии о духовности её ищут повода к освобождению себя от власти её учреждений. Так родятся два сомнения, одно хуже другого, имеют ли священные учреждения внутреннюю важность и силу? даже, нужны ли для духовного человека чувственные виды и обрядовые установления религия?».⁹⁶⁷ Равно также мы не забыли, конечно, знаменитой проповеди того же 1838 года, излагающей пространное и основательное «учение о преданиях», в положительном смысле.⁹⁶⁸

Вместе с рассмотренными недавно, все эти и подобные проповеди святителя Московского служат наилучшим подтверждением высказанной нами выше мысли о том, что он был мистик, истинный и в то же время здравый учитель истинной мистики, о которой он говорил сам в приведенном уже нами письме к ректору Московской духовной академии, архимандриту Алексию (Ржаницыну) от 24 ноября 1852 года. И так как в разное время мы уже достаточно раскрывали те исторические явления мистики русской, которые могли лежать и действительно лежали в основании этих проповедей Филарета, то мы теперь скажем только то, что даже и в приведенных небольших отрывках из них за время царствования Николая I, и жившие еще за это время в значительном числе представители русской мистики разных направлений, и находившиеся в той или другой степени близости к этим представителям сектанты других наименований, со включением в их число и доселе существующих (например, штундистов, духоборцев и т.д.), и, наконец, многие из считавших себя в числе православных за то же время, но неправильно стоявших в отношении к истинной мистике, могли и могут находить для себя глубокое назидание и мудрый урок по части истинной православной мистики.

Что касается до иных (кроме проповедей) данных касательно мистического движения и других сродных с ним направлений духа времен рассматриваемого царствования; то мы на короткое время остановимся лишь на имевшем большое значение и возбудившем живой интерес вопросе о так называемом стологадании. Вопроса этого Филарет касается во многих своих письмах к разным лицам и в других бумагах, но в одном из первых он настолько глубоко затрагивает его и настолько назидательно его решает, что письмо это, может вполне заменить собою специально для того предназначенную проповедь, хотя, впрочем, и в одной из проповедей Филарета можно находить намек на стологадание. Дело, кратко сказать,⁹⁶⁹ состояло в том, что в начале 1850-х годов, ближе всего в обеих столицах Российской Империи, стал распространяться теперешний спиритизм, называвшийся тогда, по одному из способов действования спиритов, просто стологаданием. Митрополит Филарет, вообще внимательно относившийся ко всем более или менее важным явлениям современной жизни, особенно же духовной, очень скоро получил довольно подробные сведения о стологадании и занимавшихся стологаданием.

Видя, что этот новый духовный недуг подобно эпидемии распространяется среди людей, по началу высших классов, он поспешил, по вызову одного из своих Петербургских знакомых, служившего при Дворе, именно, В. Д. Олсуфьева,⁹⁷⁰ дать духовное врачевство от этого недуга, изложив свои мысли в форме письма на его имя от 29 октября 1853 года. «О стологадании, читаем в этом письме, печально слышать, что многие, как будто дети какою-нибудь новою игрою, с жаром занялись оным, не подумав, чем играют, и чем кончиться может игра. Разделяю ваше мнение, что занятие сие непозволительно. Представим себе, что сын в доме отца, имея свободу пользоваться всем, что ему нужно, и многим, что приятно, не довольствуется сим и, встретив хранилище, от которого ему не дано ключа, подделывает ключ, и отпирает оное, положим, не для того, чтобы украсть, а только, чтобы посмотреть, что там скрыто. Не если это неблагородно? Не должно ли быть совестно сыну? Не должно ли быть неприятно отцу? Вот суд о всяком гадании или ворожбе, в том числе и о стологадании, по самому простому взгляду на сие дело. Но если внимательнее посмотрим на опыты, суд должен сделаться строже. Я не любопытствую, но общее любопытство, а в некоторых желание знать истину, и остеречься от лжи и вреда, приведены в такое движение, что до меня сами собою доходят многие сведения о стологадательных опытах, и притом такими путями, что нельзя сомневаться в истине сих сведений. Одному гадателю стол дал предсказание о некотором происшествии, которое должно было возбудить ожидание, и могло расположить к некоторым приготовлениям; и назначил время, в которое сему происшествию надлежало последовать. Назначенное время прошло, и предсказанного не случилось. Что, если бы, при вере в стологадание, сделаны были некоторые приготовления, соответственные предсказанному происшествию? Это необходимо кончилось бы стыдом, а могло кончиться и вредом. Пред одним страстным стологадателем стол оклеветал близкую к нему особу.⁹⁷¹ Теперь, говорят, борющийся с подозрением стологадатель, и оскорбленная особа проводят бессонные ночи. Сих немногих опытов довольно, чтобы понять, как немало виновны и как ведут себя к неблагоприятным последствиям не покоряющиеся премудрому и благому Богу, запершему от нас сокровенное и будущее и покушающиеся отпереть оное поддельными ключами.

Но это еще не все. Стологадатели поняли, что дерево не может понимать вопросов, и давать сообразные с вопросами ответы. Посему они спрашивали, кто им отвечает; и многие из них получили в ответ имена разных умерших. Теперь спрашивается: действительно ли стологадателям отвечают души умерших, которых имена им объявляются, или имена сии употребляются ложно, и под ними скрываются некие неизвестные? В сем последнем случае, сии неизвестные суть лжецы, приписывающие себе чужие имена, но ложь не принадлежит чистым существам; отец лжи есть диавол. Итак, стологадатели осторожно должны размыслить, с кем имеют дело, и от кого хотят узнать сокровенное. Здесь можно вспомнить наставление преподобного Антония великого, относительно демонов: если выдают они себя за предсказателей, никто да не прилепляется к ним. Но если отвечающие стологадателям суть действительно умершие, то суд о сем давно произнесен самим Богом, чрез пророка Моисея, в осьмнадцатой главе книги Второзакония. Да не навыкнеши творити по мерзостем языков тех: да не обрящется в тебе очищая сына своего и дщерь свою огнем, волхвуя волхвованием, и чаруяй, и птицеволшебствуяй; чародей обавая обаванием, утробоволхвуяй; и знаменосмотритель, и вопрошаяй мертвых: есть бо мерзость Господеви Богу твоему всяк творяй сия, сих бо ради мерзостей потребит я Господь Бог твой от лица твоего (Втор.18:9–12).

Знают ли сей суд столоволхвователи, вопрошающие мертвых? Помышляют ли, какому строгому осуждению подлежит дело их? Оно причисляется к мерзостям, за которые хананейские народы Бог осудил на истребление. Если бы кто из стологадателей сказал, что он не домогается беседы с мертвыми, а просто от стола получает знаки в разрешение вопросов любопытства или надобности; справедливость требует сказать и ему: не прав и ты. Ты не знаешь, кто тебе отвечает, но знаешь, что дерево отвечать не может, следственно, ты должен заключить, что неизвестный, тебе отвечающий, есть один из тех, которые наименовали себя другим при подобных опытах. В четвертой главе пророчества Осии читается следующее изречение: в знамениях вопрошаху, и в жезлех своих поведаху тем (Ос.4:12). Яснее с еврейского: народ Мой древо вопрошает, и жезл его отвечает ему. Пророк показывает два вида гадания: древом и жезлом. Под именем древа, без сомнения, разумеются деревянные идолы, от которых, неизвестными нам приемами, получаемы были ответы (Суд.18:5–6). Очевидно, это дело богопротивное, как соединенное с идолопоклонством. Под именем жезла отвечающего разумеется гадание посредством жезлов, по приметам, на которую сторону они падают, быв поставлены, или ложатся ли замеченною стороною вверх или вниз, и прочее, что называлось жезлогаданием или жезловолхвованием, хотя, в сем втором виде гадания не видно отношения к идолопоклонству, однако, и он вместе с первым осужден пророком, как измена истинному Богу: духом блужения прельстишася, и соблудиша от Бога своего (Ос.4:12). От сего обвинения не может увернуться стологадание, как бы ни старалось оно изъяснить себя легким и благовидным образом.

Для тех, которые смотрят на стологадание, как на новое открытие неизвестной доныне силы в природе, и на сем, может быть, думают основать для себя законное право продолжать над ним исследования, небесполезно заметить, что их делу не принадлежит честь не только разумного, но и случайного нового открытия в природе, они только каким-то образом пробрались в область старого языческого суеверия. Тертуллиан в 23 главе своей апологии Христианства, обличая мечты языческой магии (magiae phantasmata) и приписывая их действию демонов, говорит: per quos et caprae et mensae divinare consueverunt, – чрез них и козы и столы обыкновенно производят гадания. Он только не объясняет, какие приемы употреблялись, чтобы столы способствовали гаданиям. Скажет ли кто, что его стол говорит нечто достойное принятия. Не должно и сим прельщаться. Дух пытливый в отроковице города Филиппов говорил о Павле и Силе, по-видимому, достойное приятия: сии человецы рабы Бога вышнего суть, иже возвещают нам путь спасения (Деян.16:17). Но апостол не только не был сим доволен, но и не мог перенести сего с терпением; он изгнал духа. Простите. заключает свое письмо святитель Московский, что я разговорился. Для вас сие не нужно; но, может быть, сим возбудится ваше внимание, чтобы ближнему, могущему принять. подать совет Премудрого: вышших себе не ищи, и креплших себе не испытуй; яже ти повеленна, сия разумевай, нет бо ти потреба тайных, во избытцех дел твоих не любопытствуй; вящшая бо разума человеческого показана ти суть; многи бо прелсти мнение их, и мнение лукавно погуби мысль их» (Сир. 3:21–24)⁹⁷²

Это письмо по справедливости обратило на себя такое внимание, что многие даже высокопоставленные люди просили святителя Филарета предать его гласности чрез напечатание. Поэтому сам святитель уже от 2 ноября того же 1853 года писал наместнику лавры Антонию: «выписку из письма о стологадании думаю напечатать и раздать священникам. Напечатать ли потом в ведомостях, пусть рассуждают владыки ведомостей.⁹⁷³ Посему посылаемую при сем рукопись отдайте отцу ректору академии, чтобы ее процензировали, и прислали ко мне не замедлительно».⁹⁷⁴ И эта рукопись в том же году напечатана была в академическом издании: Творения святых отцов и отсюда отдельными оттисками в количестве 1200 экземпляров, которые весьма скоро все разошлись».⁹⁷⁵

Но этого мало. «Выписке из письма о стологадании, пишет сам святитель Филарет от 26 ноября того же 1853 года к А. Н. Муравьеву, посчастливилось. Членам Святейшего Синода угодно отпечатать ее в Христианском Чтении».⁹⁷⁶ И она здесь подлинно была напечатана. А между тем сам же святитель Филарет еще от 10 ноября писал к Антонию: «мне пишут, что выписку из письма о стологадании слушали государыня цесаревна,⁹⁷⁷ и изъявила удовольствие, и велела благодарить меня, и представить ей два списка, один для неё, а другой, чтобы послать Государыне Императрице в Гатчину. Слава Богу, что её Высочество христиански видит вещи. Помолитесь, чтобы в Гатчине благим оком посмотрели на дело, и не прогневались на меня. При печатании выписки я переменил некоторые выражения, чтобы они не так прямо указывали на гадателей, из которых одного недавно мне назвали. Печатные экземпляры вам доставятся».⁹⁷⁸

В тоже время, не смотря на начавшуюся уже тогда Крымскую войну, отвлекшую внимание всех почти от всего другого, святитель не преминул, хотя, косвенно, указать на стологадание и в одной из проповедей своих. Мы разумеем его беседу в день восшествия на престол государя императора, говоренную в Чудове монастыре 20 ноября того же 1853 года, в которой он, говоря о начале Крымской войны, как на самое лучшее средство для привлечения победы на сторону отечества в этой войне, указывает на деятельную веру во Христа и предлагая потребные для сего наставления слушателям,⁹⁷⁹ взывает к ним между прочим: «Остерегайся, чтобы не расслаблять и не порабощать своего духа прелестями суеты, роскоши, не управляемых рассудком чувственных наслаждений, обаятельных зрелищ бесполезных и заразительных чтений, наконец, и прелестью мнимой любознательности, мудрствующей паче, еже подобаете мудрствовати (Рим.12:3), легко превращающейся в предосудительное любопытство и опасную пытливость. Ибо такие занятия и забавы не только ниже достоинства христианского, но частью действительно проистекают из мутного источника языческих преданий, и проникнуты языческим духом».⁹⁸⁰ Прочитавшему вышеприведенное письмо святителя к В. Д. Олсуфьеву понятен заключающийся в этих словах проповеди намек.

О других ненормальных проявлениях духовной жизни Русского общества, выражавшихся в сектантстве, мы не будем говорить, чтобы не расширить и без того широкого объема нашего исследования, тем более, что на них лишь слабые указания и намеки можно находить собственно в проповедях Филарета, хотя, помимо проповедей он многих из сект более или менее подробно касался.⁹⁸¹ И без того нам много придется говорить о важнейшем из этих проявлений, своего рода хронической болезни в русской Церкви, о расколе, к которому святитель Филарет, в царствование Николая, имел многократные и многообразные отношения.

Двести слишком лет уже существующий на Руси раскол старообрядства и во все это время, в своих двух главных разветвлениях – беспоповщине и поповщине с бесчисленными толками того и другого разветвления, не перестающий жить в более или менее резком самовольном отпадении от Церкви и от основных начал жизни государства, не один миллион, насчитывающий в числе своих последователей, в разное время своего двухсотлетнего существования, встречал весьма различное к нему отношение со стороны правительства. Строгие к нему отношения последнего по началу (особенно при Петре I) были потом, в силу разных соображений, значительно ослабляемы, а при Императрице Екатерине II, вообще руководившейся началами гуманности в своей политике, раскольники получили многие права и привилегии, о которых при Петре не могли бы и думать. В то же время духовенству православной Церкви внушаемо было действовать на раскольников не столько прещениями, сколько убеждениями и увещаниями. В общем те же меры применяемы были и при императорах Павле и Александре I; а снисходительность последнего, как нам известно, доходила даже до некоторого послабления раскольникам. Отчасти в согласии с такими мерами и было в 1801 году положено в Москве начало единоверию, на основаниях, изложенных Московским митрополитом Платоном (Левшиным) и узаконенных правительством. Но в общем и по большей части подобные меры служили только во вред православной Церкви и государству в России; ибо раскольники, в самой основе учения которых лежит признание той и другого со времени патриарха Никона царством антихристовым и, следовательно, непримиримая вражда против коренных интересов их (Церкви и государства), этими мерами пользовались для своих же выгод и для большего укрепления своего положения в государстве, составляя таким образом, своего рода «государство в государстве (status in statu).

Между прочим, в этом отношении большое значение в истории раскола имел (п до сих пор имеет) вопрос о священстве, учрежденном самим Иисусом Христом. В начале существования раскола, этот вопрос не имел большего значения, естественно потому, что тогда еще было много священников дониконовского посвящения. Но вскоре этот вопрос потребовал настоятельно того или иного решения. Последствием сего решения и было разделение раскольников на беспоповцев и поповцев, из коих первые утверждали, что раскольники могут существовать и без священства, а вторые, напротив, признавая священство необходимым и для их общества, именуемого у них Церковью, признавали возможным, на известных условиях, заимствовать священство от Церкви великороссийской. Нельзя не признать, что в этом отношении беспоповцы были последовательнее поповцев; они выдержали и сохранили во всей строгости основное раскольническое учение об антихристе, во времена которого де не может быть истинного священства на земле.⁹⁸² Довольствуясь только двумя таинствами – крещения в покаяния, они считали возможным предоставлять совершение их мирянам, так называемым у них «старикам», или «отцам».

Переходящих к ним, из так называемой ими, «никонианской ереси» или из других христианских исповеданий, они перекрещивали. Под таким же условием некоторые из поповцев по началу принимали и священников великороссийской Церкви, по потом, увидев нелепость такого чиноприятия, стали принимать их «по второму чину», т.е. чрез миропомазание, а наконец и «по третьему чину», т.е. чрез одно лишь проклятие ересей. По определению так называемого «Рогожского» или «Перемазанского» собора (т.е. бывшего на Московском Рогожском кладбище) 1779 года второй чин получил господственное, но все же не исключительное значение. Беглых попов всегда было много у раскольников-поповцев, так как дорожа ими, последние не обращали внимание на их личные достоинства и хорошо платили им за требы. Но все же многих из поповцев не оставляла тревожная мысль о будущности их священства, и еще к прошлому веку относятся их попытки добыть и упрочить у себя свое собственное рукоположение, – попытки искания своего архиерея.

Однако, эти попытки, после нескольких неудач, не имели практического значения; а указ 26 марта 1822 года, коим предписывалось не преследовать попов, уходивших от православной Церкви к раскольникам, если только за ними не было уголовных преступлений, еще более ослабил напряжение этих попыток, как не нужных при легкости получения священников в силу сего указа.

Но совсем иное последовало со времени вступления императора Николая на престол. Проницательный ум его скоро увидел весь вред не только для Церкви, но и для государства от послабления расколу; а известная решительность его воли тотчас же выразилась в соответствующих цели законоположениях. И прежде всего он издал строгие законоположения против чрезвычайно распространившегося ко времени его царствования беглопоповства. За тем принял и не переставал далее принимать и другие, не менее решительные меры против раскола, за которые православная Церковь не только в его царствование, но и после того могла только радоваться и благодарить его благопопечительность о ней.

К сожалению, далеко не везде и всегда находились верные исполнители мудрых предначертаний и распоряжений государя императора Николая Павловича. Обладая огромными богатствами, благодаря которым можно было весьма легко привлекать на свою сторону продажное чиновничество, раскольники часто умели парализовать силу распоряжений правительства, касавшихся их; при том подобными средствами заставляли нередко действовать в свою пользу не только более или менее значительных чиновников, но и лиц, облеченных высшею властью, как например, нельзя не сказать того об известном московском генерал-губернаторе, графе А. А. Закревском. При всем том не всегда же, конечно, можно было обходить и закон, и прямые распоряжения правительства.

По этому-то раскольники, после нескольких неудачных попыток склонить правительство императора Николая к восстановлению, вышеупомянутого указа 1822 года, возвратились к прежней своей мысли об изыскании способов завести собственных архиереев. Так как по строгим законам Николаевского времени завести архиерея и учредить архиерейскую кафедру в самой России было не мыслимо, то раскольники (поповцы) обратили свои взоры на заграничные земли, и остановились на Буковине (Австрийской провинции), где жили из старообрядцев липо, ане и где, для осуществления своей мысли, они надеялись на содействие Австрии, всегда готовой исполнять то, что могло бы служить во вред России. Изобретателем и исполнителем плана – учредить в Буковине старообрядческую иерархию, был старообрядческий инок Павел Васильев (в мире Петр Великодворский), действовавший в сотрудничестве с двумя другими единомысленными монахами – Геронтием и Алимпием. А средства на осуществление этого плана доставили богатые купцы – петербургский Громов и московский Рахманов. Местопребывание для будущего архиерея они нашли в раскольничьем монастыре, существовавшем в липованском селении, под названием Белая Криница, в той же Буковине. Движение делу дано было 14 февраля 1840 года. Благодаря предупредительности австрийских властей и агентов правительственных, а равно и покровительству самого австрийского императора Фердинанда, в Константинополе найден был один из бывших, вследствие капризного своеволия турецкого правительства, не у дел архиереев греческих, именно бывший Босно-сараевский митрополит Амвросий, который разными прельщениями раскольников, и увлечен был к занятию старообрядческой архиерейской кафедры в Белой Кринице. 12 октября 1846 года он сюда и приехал, а 6 января 1847 года поставил раскольникам и первого епископа Кирилла в наместники себе.

Так положено было начало пресловутой Белокриницкой раскольнической иерархии, подробную и основательно обработанную историю которой можно читать в известном сочинении почтенного профессора Московской духовной академии Н. И. Субботина.⁹⁸³ Австрийские и иные друзья раскольников, вместе с искателями архиерея для последних, так искусно вели дело, что, не смотря на долговременные и разнообразные усилия их привести это дело к желанному концу, наши дипломатические представители, в Вене и Константинополе, даже и не заметили, как наконец найден был этот архиерей; и правительство русское вступилось в это дело тогда, когда поправить его в пользу православной Церкви и России уже было поздно. Тем не менее решительный император Николай, едва только узнал о совершившемся событии учреждения раскольнической иерархии, как тотчас же повелел своему посланнику в Вене обратиться за объяснениями по этому делу к австрийскому правительству и настоятельно требовать от последнего, чтобы раскольническая архиерейская кафедра была закрыта. В другое время австрийское правительство, по обыкновению, не обратило бы внимания на это требование, но тогда, в тяжкие годы Венгерского восстания. Россия нужна была Австрии, и последняя поспешила удовлетворить требования русского правительства. Амвросий был предан суду и сослан в Штирию на заточение, а самый Белокриницкий монастырь закрыт.

Однако, главное дело уже сделано было раскольниками; да к самая архиерейская кафедра их в Белой Кринице, по окончании Венгерской кампании, снова была открыта услужливым в отношении к расколу, но не благодарным в отношении к России правительством австрийским. И наместник Амвросия, Кирилл, утвержденный австрийским правительством в достоинстве митрополита, по указаниям вождей раскола, начал ставить не только низшее духовенство, но и архиереев, не только для живших в Австрии раскольников, но и для раскольников всех мест за пределами Австрии, что прямо противоречило даже декрету императора Фердинанда от 6 сентября 1844 года, коим учреждалась, на известных условиях, раскольническая архиерейская кафедра в Белой Кринице. В декабре 1848 года, вскоре по вторичном открытии этой кафедры, Кирилл постриг в монахи с именем Софрония, а в первых числах января 1849 года и поставил в епископы, с наименованием Симбирского, некоего раскольника Степана Жирова, с предоставлением ему права ставить попов на всю Россию. 3 февраля 1853 года, им же (Кириллом) был поставлен во епископа Владимирского – Антоний (в мире Андрей Иларионов Шутов),⁹⁸⁴ который немедленно после своего поставления во епископа отправился в Россию и в Москве основал свое главное местопребывание. Так наконец и Москва, благодаря потворству высших светских властей её, и укрывательству раскольников, стала иметь своего раскольничьего архиерея.

Естественно теперь спросить, как относился ко всем этим явлениям в расколе истинный, православный Московский первосвятитель Филарет. Как истинный и весьма мудрый архипастырь, он, конечно, хорошо понимал, что если, когда, то именно теперь, в царствование Николая, настала пора действовать в пользу. Церкви против раскола не только одними кроткими и мягкими мерами увещания и наставления, во и более сильными мерами права, закона и обличения, не выступая, разумеется, и в последних случаях из пределов архипастырского благоразумия и даже подобающей тому же архипастырю кротости. Таким именно духом и дышат все мероприятия и действия святителя Филарета в отношении к расколу за все время этого царствования, при том не только в пределах московской епархии, но и далеко за пределами последней, ибо Филарет, зорко следя за всеми более ими менее важными движениями в расколе, хотя, имевшем свои главные гиездилища, по-прежнему, на Рогожском и Преображенском кладбищах в Москве, однако простиравшем разветвления свои едва не на всю Россию, и по званию и долгу члена Святейшего Синода, и по чувству отеческого расположения ко многим православным архипастырям, действовавшим в разных местностях России, особенно же сильно зараженных расколом, имел в виду в сем отношении, если можно так выразиться, всю площадь, все протяжение России. Было бы слишком долго исчислять все его мероприятия и действия в этом отношении, сохранившиеся для потомства в недавно изданном Собрании мнений и отзывов Филарета (СПб и Москва, 1885–1888), в изданных в разное время письмах его к разным лицам и в других письменных памятниках его мудрости и деятельности. Это само по себе могло бы составить обширное и весьма любопытное исследование.

Мы ограничимся лишь указанием на важнейшее и, главным образом, конечно, остановимся на проповедях святителя, по-прежнему, в хронологическом порядке. В 1834 году положено было святителем Филаретом начало его знаменитых Бесед к глаголемому старообрядцу о разных спорных между православием и расколом предметах, которые настолько же важны для истории и обличения раскола, насколько и для истории проповеднической деятельности святителя. Как во всем, так и в этих Беседах святитель в полном свете обнаружил и свой гениальный, изобретательный ум, и свое глубокое знание истории раскола с его лжеучением, и свой весьма выдержанный такт и величайшую умеренность свою и другие высокие качества, благодаря чему и в этом, как в других отношениях, явил в себе по истине образ, да последует стопам его.

А между тем, если мы обратим внимание на историю этих Бесед, то мы опять не можем не удивляться тому, что начало им положено по не значительному, по видимости, и совершенно частному случаю, при том, даже не в Москве, главном гнездилище раскола и в то же время епархиальном городе самого Филарета, а в Петербурге. «Может любопытно будет знать, пишет известный уже нам А И. Муравьев, в то время еще только начавший свое знакомство и свою переписку с Филаретом, что первая беседа к глаголемому старообрядцу написана была владыкою по случаю сомнений, которые я изъявил ему о так называемой челобитной Соловецкой, что может быть она заключает в себе истину. На другой день, когда я пришел к владыке, он мне сказал: я побоялся чтобы вы не сделались раскольником и написал возражение».⁹⁸⁵

При этом, разумеется первая «Беседа к глаголемому старообрядцу о поклоняемом имени Иисуса и о истинной церковной древности», помеченная 25 марта 1834 года в Петербурге и напечатанная тогда же в 1-й части Христианского Чтения за тот же 1834 и год. Вскоре после этой беседы, именно 29 апреля, того же года в Санкт-Петербурге явилась и вторая беседа «о символе веры», напечатанная во 2-й части Христианского Чтения за тот же год; а почти вслед за нею, именно 4 мая, и третья – «о четвероконечном кресте», напечатанная в той же части Христианского Чтения за 1834 год. За тем, по возвращении из Петербурга в Москву, епархиальные, учебные и другие дела отвлекли Филарета от занятия беседами, и только уже в начале следующего 1835 года он написал еще «дополнительную беседу о поклоняемом имени Иисус», потом «беседу о стоглавом соборе и о истинном согласии с православною Церковью», помеченные первыми числами февраля и напечатанные во 2-й части Христианского Чтения за 1835 год. Около того же времени святитель заготовил также беседу «о благодати архиерейства и священства» и «дополнение к дополнительной беседе о имени Иисус», напечатанной потом уже в 3 части Христианская Чтения за тот же 1835 год.

В согласии с тем и в более подробное изъяснение причин и побуждений к делу составления беседы, святитель Филарет, оставшись на зиму 1834–1835 года в Москве, писал отсюда в Петербург к митрополиту Серафиму от 24 февраля 1835 года следующее письмо: «Высокопреосвященнейший владыко, милостивый архипастырь и благодетель! Заметив, что раскольники изданных для вразумления их от Святейшего Синода книг не читают, а некоторые из них пишут сочинения против Церкви, и тайно распространяют, заключил я из сего, что нужно вновь писать для вразумления раскольников, и при том так, чтобы сочинение по изложению предметов могло быть не затруднительно для всякого читателя, и чтобы оно привлекало внимание любителей старины, указаниями на уважаемую ими самими старину, либо забытыми, либо не замеченными. Посему, весною прошедшего года, написаны мною три беседы к старообрядцу, которые, по благословению вашего высокопреосвященства, напечатаны были в Христианском Чтении, и в немногих экземплярах особо. Другие занятия надолго отвлекли меня от сего дела. Между тем, ваше высокопреосвященство, дали мне способ открыть в библиотеке Новгородского Софийского собора свидетельства против раскольников, довольно важные и до сих пор ясно не указанные.⁹⁸⁶ Напечатанные же беседы к старообрядцу, приметно, возбудили внимание некоторых раскольников; некоторые преосвященные архиереи изъявили мне желание, чтобы сии беседы были продолжаемы, и напечатаны были особою книжкою славянскими буквами; некоторые из жителей московских, ревнующие о православии, искали бесед к старообрядцу. Таким образом, я побужден был обратиться к сему делу и, по мере того, как позволяли другие занятия, исправил некоторые места в трех прежних беседах: к одной из них написал дополнение, и написал две новые беседы, и одно дополнение. В сем виде представляя вашему высокопреосвященству беседы к глаголемому старообрядцу, покорнейше прошу и новые, подобно прежним, удостоить рассмотрения на тот конец, не признаете ли за благо предложить Святейшему Синоду о напечатании всех вместе в московской синодальной типографии, где я удобнее мог бы наблюсти за точностью печатания выписок из старинных рукописей».⁹⁸⁷

В ответ на это письмо–отношение, первенствующий член Святейшего Синода, митрополит Серафим, от 8 марта того же 1835 года писал Филарету: «высокопреосвященнейший владыко, милостивый архипастырь и благодетель! Достопочтеннейшее отношение ваше и при нем дополнения к беседам к глаголемому старообрядцу получил я 4 марта и в сей же самый день предложил Святейшему Синоду. Синод приняв оные с превеликим удовольствием, как самый драгоценный дар ваш для Церкви Божией, предположил немедленно исполнить волю вашу, в отношении том прописанную. Многие пастыри вооружались против раскола, хотя, и с большою ревностью, но с успехом малым. Причиною сего было то, что не тем сражались оружием, каким нужно было. Вас и, скажу без всякой лести – вас одних вразумил Господь сражаться с раскольниками и поражать их тем самым оружием, коим они мечтали не токмо защитить себя против православных, но и восторжествовать над ними. Теперь имеем мы основательную надежду, что обезоруженный вами раскол не может уже так сильно, как прежде сего, распространиться, и что останутся в нем одни токмо ожесточенные, противящиеся всякой истине, не потворствующей страстям их. Подвизайтесь, владыко святый, в сем святом подвиге более и более, в коем да укрепит вас Пастыреначальник Святой Церкви Христос Господь благодатью Своею, о чем я со всеми православными моля благодать Его, есмь и пребуду с совершенным моим почтением и искреннейшею преданностью».⁹⁸⁸

Замечательное свидетельство о значении Бесед к глаголемому старообрядцу. В том же смысле и в ответ на Филаретово поздравление с праздником Пасхи, того же 1835 года. Серафим писал ему от 11 апреля, между прочим, следующее «Приимите, владыко святый, и мое усерднейшее с сим же праздником поздравление, соединенное с искреннейшим к виновнику оного молением: да для блага святые церкви своея, которую вы, яко сильный словом, защищаете от ересей, а яко сильный делом, назидаете и украшаете благочестием своим, сохранит Он жизнь вашу в вожделеннейшем здравии, спокойствии и благоденствии и продолжит ее далее самых желаний ваших».⁹⁸⁹ В виду столь высокого значения Бесед к глаголемому старообрядцу, для Церкви русской, Святейший Синод, определением от 4 марта – 5 апреля 1835 года, разрешил напечатать их в московской синодальной типографии, одною книгою, в восьмую долю листа, церковным шрифтом, на первый раз в количестве 5 тысяч экземпляров, которые, при циркулярных указах 8 августа того же года, разосланы епархиальным преосвященным.

А между тем и в связи с тем, святитель Филарет, от начала царствования Николая Павловича и доселе не касавшийся раскола в своих проповедях с церковной кафедры, произнесенных собственно в Москве, в 1834 году, коснулся его и с церковной кафедры в своем стольном граде. Именно, говоря свое, во многих отношениях замечательное слово, по освящении храма Святителя Николая, что в Толмачах, 25 ноября 1834 года, и в нем предлагая учение «о всегдашнем присутствии в Церкви благодати, особенно тайно-действенной, наш вития в конце своей проповеди обращается к слушателям с такими словами: «не внимайте же клевещущим на Церковь, будто благодать в ней истощилась, будто священноначалие в ней или совсем, или в половину рушилось. Скажите чуждающимся архиереев: если корень иссох, то как могут быть свежие ветви? Если, как они думают, или, точнее сказать, не размыслив, укоряют, благодать архиерейства истощилась, то как может продолжаться благодать священства, которое без архиерейства есть то же, что ветвь без корня? Но поскольку они признают благодать священства, то как могут отвергать благодать архиерейства, которое есть корень священства? А если не отвергают благодати архиерейства, то почему чуждаются оного?»

Эти слова направлены, очевидно, против раскольников-поповцев, еще успокаивавшихся в то время на мысли о том, чтобы довольствоваться одними беглыми попами. Но вслед за тем святитель-вития направляет свое слово и против другой половины раскольников, против беспоповцев, говоря: «Скажите отвергающим всякое священство: если, по их зломудрию, совсем рушилось священство, то должно сказать, рушилась и Церковь, что врата адова одолели её. Но если оные скажут и сие, то явно восстанут не против нас, смиренных служителей Церкви, но против самого её Основателя, Который сказал, что врата адова не одолеют её. Если нет таинства тела и крови Христовы, то апостол сказал неправду, что оно будет совершаться, дондеже приидет Господь на суд. Но если слово апостольское ложным быть не может; если словеса Христовы не мимо идут, хотя бы, прешли небо и земля, то есть и ныне, и до скончания века будет святое таинство тела и крови Христовы, есть и будет благодатное священство и священноначалие; и противники сего учения суть противники слова апостольского и Христова».⁹⁹⁰

В связи с теми же работами по истории и обличению раскола в беседах к глаголемому старообрядцу и с церковной кафедры, святитель Московский деятельно споспешествовал церкви и государству также по части законодательства относительно раскольников, особенно в виду только что вышедшего пред тем в свет Свода законов и в виду совершавшихся работ над продолжениями последнего. Именно к 1835 году относится замечательный по основательности и обстоятельности труд святителя Филарета, под заглавием: «Мысли и предположения о средствах к уменьшению расколов».⁹⁹¹ Оправдание и такого мероприятия (наряду с беседами и поучениями) мы находим в самом начале этого труда. «Вразумление в истинном учении веры со стороны православного духовенства, говорит здесь святитель, без сомнения, есть самое свойственное орудие, для обращения заблуждающих всякого рода. Но сему общему средству обращения противостоит почти столь же общее препятствие, именно правило раскольников особенно убегать сношения с православным духовенством».⁹⁹²

И далее предлагаются церковно-государственные меры относительно раскола, значительная часть которых по всей справедливости не даром занесена на страницы законодательных памятников Российской Империи.⁹⁹³ Сюда же относятся и многие другие подобные же труды святителя Московского, по разным случаям составленные в дальнейшие годы царствования Николая и также полностью или в больших или меньших частях своих, вошедшие в правительственные законодательные акты, вышедшие и отдельно в Собрание постановлений по части раскола, изданном от министерства внутренних дел.⁹⁹⁴ Но в тоже время и согласно желанию, весьма многих ревнителей православия святитель Филарет продолжал и свои Беседы к глаголемому старообрядцу. Сверх вышепоименованных, еще в 1835 году были написаны им в Петербурге беседы о древних рукописях, и в особенности об Изборнике Святославовом, и о сложении перстов для крестного знамения и для блогословения», напечатанные – первая в третьей, а вторая в четвёртой части Христианского Чтения за 1835 год.

Затем в следующем 1836 году были написаны в Петербурге же святителем Филаретом «Ответы на вопросы глаголемого старообрядца, по случаю беседы о стоглавом соборе»; «Беседа о втором сборнике Святославовом»; «Дополнение к беседе о сложении перстов для крестного знамения и благословения» и «Беседа о пятипросфории и седмипросфории». Из них «Ответы» и последняя «Беседа» были напечатаны, по-прежнему, в Христианском Чтении за 1836 год, а остальные вошли в состав второго издания полного собрания всех бесед к глаголемому старообрядцу, вышедшего в свет в 1840 году. Это собрание было вторым, по отношению к помянутому раньше собранию издания 1835 года; а как полное (т.е. дополненное вышедшими с конца 1835 года беседами) оно было первым. Беседы к глаголемому старообрядцу имели такие разнообразные и высокие достоинства внутренние и так соответствовали потребностям того времени, что, не смотря на весьма значительное число экземпляров собраний и 1835 и 1840 года, напечатанных по указу Святейшего Синода, в следующем же 1841 году потребовалось второе, в 1844 году – третье, а в 1850 году и четвертое издание полного собрания их.⁹⁹⁵ Все эти издания, по-прежнему, напечатаны четким церковным шрифтом, столь чтимым раскольниками.

Спрашивается теперь: имели ль и Беседы к глаголемому старообрядцу и другие мероприятия святителя Филарета, за рассматриваемое время, желанные последствия и успех? Смело отвечаем: несомненно имели. Они не только «возбудили внимание некоторых раскольников», как с обычною скромностью выражается о том сам святитель Московский, во имели с течением времени и те благие последствия, на которые возлагал «основательную надежду» митрополит Серафим, в приведенном выше письме своем на имя Филарета от 8 марта 1835 года.

И прежде всего, благодаря возбуждению и усилению внимания раскольников, произведенному появлением Бесед к глаголемому старообрядцу, а также и в согласии с духом правительственных мероприятий против раскола, святитель Филарет, время от времени, и с церковной кафедры вел более прежнего смелую борьбу с расколом по различным спорным пунктам учения, тем более, что теми же Беседами, равным образом, весьма сильно возбуждено и напряжено было внимание и православных. Так, кроме упомянутого выше места, в проповеди по освящении храма святого Николая в Толмачах, мы находим значительное число и других мест в произнесенных позже той, проповедях нашего святителя касательно раскола.

Сюда относится, например, замечательное место в начале проповеди Филарета, говоренной в Чудове монастыре 20 мая 1837 года, в день обретения мощей святителя Алексия. Вот это место: «Мы воспоминаем ныне Богомудрого наставника нашего, святителя Алексия, который как во все время святительства своего с благодатною силою глаголал слово Божие в назидание словесного стада Христова, так особенно потрудился в чистом изглаголании слова Божия, когда словенское преложение святого Евангелия с греческим подлинником поверил, и от несовершенств старого наречия, и от описок невнимательных переписчиков очистил и исправил. Сей подвиг, говорит теперь святитель Филарет, важен, между прочим, потому, что чрез него Святитель, Богом просвещаемый предварительно обличил неправое мнение людей, явившихся после него, которые даже доныне утверждают, будто в священных и церковных книгах, и описку переписчика исправить, и непонятное слово перевода заменить понятным, не позволительно и противно Православию. Они говорят: по старым не исправленным книгам спасались и спастись известные святые, такие книги поправлять, значит, портить. Если бы так рассуждал святой Алексий, то, конечно, не стал бы он ни поверять перевод, ни поправлять рукопись Евангелия, а должен был взять книгу Евангелия, какая в его время находилась в Успенском соборе, и сказать: по сей книге спасался и спасся святитель Петр, нечего здесь поверять и исправлять. Но он поверял и исправлял, и потому, очевидно, не так рассуждал, как новые ревнители не очень старой старины, а точно также, как и древле, и ныне рассуждает православная Церковь, то есть, что спасительная истина Христова и в неисправленных и исправленных священных и церковных книгах одна; но что, для сохранения и распространения сей самой истины, исправная книга лучше неисправной. Как предначинание и оправдание церковного исследования и исправления книг в последовавшие времена, Провидение Божие сохранило нам исследованную и исправленную святителем Алексием книгу святого Евангелия, и она являлась очам вашим в самое сие священно-служение, быв несена диаконом во святый алтарь». Не даром за тем вития наш, в видах перехода от вступления к самому изложению проповеди, говорит, что «от сего воспоминания» о святителе Алексии мы «тотчас получили полезное для всей Церкви наставление».⁹⁹⁶

Приведенное место могло служить хорошим уроком не только для всех раскольников всех толков, у которых, ври самом возникновении раскола, и весь сыр-бор, то, если можно так выразиться, загорелся, как известно, от исправления богослужебных книг при патриархе Никоне, и это было причиною отпадения их от Церкви, но и состоявших или считавшихся членами последней, в числе коих были и те люди, которых Филарет Черниговский не даром называл «раскольниками в штанах»,⁹⁹⁷ разумеем противников заветной мысли святителя Московского Филарета о переводе Библии на русский язык или, по крайней мере, о исправлении её славянского текста и приближении его к современной, обще понятной речи. И, конечно, хорошо и мудро сделал святитель Московский, что эту проповедь 1837 гола, во свидетельство истины, поместил не только на страницах Петербургского духовного журнала: Христианское Чтение за 1838 год, но и в собрания своих проповедей 1844 и 1848 годов.

Далее, в 1840 году святитель Филарет, совершая небольшую поездку по епархии,⁹⁹⁸ 22 сентября освящал храм Воскресения Христова в известном селе Гуслицах, изобилующем раскольниками. По освящении храма он счел нужным сказать слово, и в этом слове, нарочито говоря с особенною обстоятельностью о важном значении храма Божия и посещения последнего для участия в молитвах и богослужении церковном, для причащения святых Таин и т.д., поучает между прочим: «Должно посещать Церковь Божию с верностью, ей неизменною. Вопрошал некогда пророк Илия Израильтян, доколе вы хромлете на обе плесне ваши (3Цар.18:21)? Сею притчею он укорял их за то, что они, хотя, совсем от истинного Бога отрещись не дерзали, однако, и Ваалу, по примеру язычников, жертвы приносили. И между вами, Новый Израиль нет ли колеблющихся и непостоянных, у которых тогда, как истина и правая совесть ведут их путем Церкви, неправые внушения и примеры, виды корыстные и нечистые, преломляют твердость, и изменяют направление; которые хотят, по-видимому, быть учениками Евангелия, и между тем прилагаются в научения странна и различна (Евр.13:9); то держатся освященного Собора церковного, то уклоняются к собраниям неосвященным и самочинным, или ищут, сами не зная, чего, в скопищах тайных, где, как обличает апостольская прозорливость, тайна деется беззакония (2Сол.2:7)? И на сих не падает ли упрек Илиин: доколе вы хромлете на обе плесне ваши? Не благопоспешен в пути хромлющий на обе плесне. Муж двоедушен не устроен во всех путех своих (Иак.1:8). Не такими стопами праведные идут к Богу. Если желаете чрез святой храм достигнуть освящения не отъемлемого, и благодатною на земли Церковью, как лествицею, взыти в славную Церковь небесную, то прилепитесь к Церкви искренно, постоянно, неизменно, неколеблющеюся мыслью, нераздвоенным сердцем. Держите, как учит апостол, исповедание упования неуклонное, не оставляющие своего собрания, то есть, Церкви апостольской» (Евр.10:23:25)

И далее, в особенности внушая слушателям возможно чаще приобщаться святыни тела и крови Христовы, святитель-вития говорит еще: «не внимайте тем, которые говорят, будто может христианин обойтись и без сей святыни, или заменить ее другим способом освещения. Небо и земля прейдет, словеса же Моя не прейдут (Мк.13:31), глаголет Господь. Кто дерзнет изменить непреходящее слово Божие? Можно ли заменить установление и дело Божие примышлением и делом человеческим?».⁹⁹⁹

Также и эту проповедь, как в назидание православным, нередко по простодушию или во каким-либо корыстным и другим видам, оставлявшим Церковь и склонявшимся на сторону раскола, так и в вразумление раскольникам и в предостережение тем из них, которые совращают православных в раскол или о том стараются, святитель Филарет допустил напечатать не только в отдельных экземплярах, но и в собраниях проповедей издания 1844 и 1848 годов. За тем, в 1845 году, когда, как нам известно, раскольники не только в России, но и за границей, употребляли особенные усилия к укреплению своего положения и будущности раскола в его отдельности от Церкви всероссийской, когда, не смотря на строгие меры правительства, они, благодаря подкупам и другим неблаговидным средствам, с большею против прежнего ревностью продолжали свое самочиние и, при оскудении даже беглого поповства, употребляли еще более неблагообразные способы в совершении молитв, богослужения и таинств, святитель Филарет в день святителя Алексия, 12 февраля, произносил известное нам слово на текст: не мнози учители бывайте.

В этом слове, подобно как в слове на тот же текст, произнесенном в 1825 году, упомянув о Диотрефе церкви времен апостольских, святитель между прочим, говорит: «здесь нет Диотрефа: но, к прискорбью Церкви и священноначалия, вы можете не далеко отсюда встретить более, нежели одного Диотрефа, и при том имеющего последователей, не смотря на то, что он давно обличен словом апостольским. От нас изыдоше, но не беша от нас, обличает апостол Иоанн, отступивших от единства верования и от послушания Церкви. Не видим ли и ныне людей сего рода? От нас получили они начало веры и таинств, – от нас изыдоша, но уже не хотят быть нашими. Без призвания, без благословения, как кому вздумалось, поставляют себя учителями и, чтобы прикрыть не благообразие самочиния, отвергают Церковь, от которой получили все, что имеют, или мнятся иметь. Первенстволюбец Диотреф не приемлет нас. – Дух явственно глаголет, и предрекает чрез апостола Павла, о внемлющих духовом лестчим и учением бесовским, в лицемерии лжесловесник, сожженных своею совестью, между прочими ложными учениями и заповедями, возбраняющих женитися (1Тим.4:1–3). И, не смотря на сие предварительное обличение, духи лестчие являются, лжесловесники не стыдятся проповедовать, будто в нынешнее время совсем уже нет благословенного брака, будто теперь уже не Бог печется о продолжении рода человеческого; восстают против брака усилънее, нежели против того, что осуждается законом брака, а иные против истинных законов и брака, и девства вооружаются не только лжеучением, но и железом. Сколь ни ясны здесь черты духов лестчих и учений бесовских, однако, находятся внемлющие им. Многие само поставленные учители умножают толки лжеучений; а нерассудительные последователи умножают лжеучителей. Встречаясь с теми и другими, припоминайте, братия, для себя и для них, предостережение апостольское, столь бедственно ими пренебреженное: не мнози учители бывайте, ведяще, яко большее осуждение приимем. Помните, что положи Бог в Церкви первее апостолов, второе пророков, третие учителей. И никто же сам себе приемлет честь, но званный от Бога, якоже и Аарон (Евр.5:4), по Богопреданному чину. Только званные Богом учители верно приводят к Богу. Аминь».¹⁰⁰⁰

К историческому разъяснению, особенно некоторых выражений этой выдержки из проповеди святителя Филарета, может служить следующее его донесение Святейшему Синоду от 28 апреля 1844 г. «При кроткой и снисходительной терпимости, читаем мы в этом донесении, которую законы его императорского величества оказывают заблуждающим от истинной веры, раскольники, особенно начальствующие на московском Преображенском кладбище, вместо того, чтобы с благодарностью пользоваться спокойствием, которое им предоставляется, действуют не только к нарушению спокойствия православной Церкви, но и к нарушению законов и порядка гражданского и к разрушению нравственности. Сведения о сем открываются по случаям, частью при обращении некоторых от раскола к православию. Но большею частью не могут быть приведены в официальный вид, потому что и обращающиеся к православию не отваживаются открыто поставить себя свидетелями против раскольников, опасаясь мщения, к которому раскольники, при обширных денежных средствах, находят много способов. До сведения моего дошел список с так называемых Отеческих завещаний, которые в подлиннике подписаны старшими попечителями Преображенского богаделенного дома, Алексеем Никифоровым и другими. В начале сказано: из книги пандекта; но это только подлог, чтобы доставить уважение завещаниям. Содержание же завещаний состоит в том, чтобы браков никаких не признавать; чтобы раскольников, находящихся в брачном союзе с лицами, не принадлежащими к расколу, разлучать от брачного союза; чтобы в браках христианских родства телесного не признавать; что с 1666 года установленная Богом царская власть упразднися; что теперь христиане брачущиеся суть змиино гнездище сатанино, и бесов его прескверное дворище, что теперь о умножении рода человеческого промышляет сатана, и к зачатию младенца душа дается от диаволом. Не трудно усмотреть, что сии правила ведут и к мятежу, и к разврату, и к детоубийству».

И далее, в подтверждение того же святитель ссылается еще на две книжки, присланные святителю при отношении московского гражданского губернатора И. Г. Сенявина. В конце одной из них святитель встретил такую приписку. «Сие отца Сергия предание предлоги и возражения на новоженские браки написаны в Москве, в Преображенском богоделенном доме, при главном настоятеле Семене Кузмиче и попечителе Алексии Никифоровиче, казначее Андрее Ларионовиче,¹⁰⁰¹ в лето 7350 (1842) месяца июня в 3 день мною грешным настоятелем Е. Г.» (Егором Гавриловым). Из сего, заключает святитель Филарет, несомнительным образом открывается, что раскольники Преображенского кладбища не просто следуют старым погрешительным мнениям, но и вновь составляют зловредные правила, и распространяют их, даже с видом формальности, за подписанием своих начальников. С вероятностью полагать можно, что на распространение вредных мнений особенно влияние имеет Семен Кузмин. В одной записке, писанной лицом, принадлежащим к Преображенскому кладбищу, но начинающим сознавать тамошние нелепости, сказано: «в Преображенском богаделенном доме явились разные неизвестные пришельцы, называющиеся старейшинами и настоятелями, и рассекающие вредные новизны, как главный настоятель Семен Кузмин, от той мятежнической прежде бывших здоров (sic) толпы оставший член, рассевающий вредные толки учения, как то, неповиновение властям и закону».¹⁰⁰² Наконец, в начале февраля 1846 года святитель Филарет приглашен был Бронницкими гражданами на освящение храма Пресвятой Богородицы, в честь иконы её Иерусалимские, в город Бронницы, также изобиловавший раскольниками, и уже дал согласие на поездку туда, приготовив и проповедь по предстоящему случаю. Освящение храма назначено было на 3 февраля. Но вместо Бронниц, Филарет в этот день из Москвы писал к наместнику лавры Антонию следующее: «Я сегодня не в Бронницах, а дома. Поскольку в четверг надлежало решиться ехать, или не ехать, то в среду я испытал выехать из дома в Москве, и в следующую ночь получил зубную боль. Так недоумение кончилось. Отказаться было необходимо. Послал только вместо себя слово, которое обещался прочитать архимандрит».¹⁰⁰³

По этому и в начале этого слова болящий святитель-вития говорит: «хощу сделать, что могу, побеседовать с вами, если нельзя самолично, то, хотя, чрез другие уста».¹⁰⁰⁴ В слове своем, поучительность которого, конечно, не уменьшилась от того, что оно не было произнесено самим Филаретом, последний, избрав темою его рассуждение о том, «какое благо приобрели мы, когда приобрели освященный Храм Божий», и с обычною основательностью и обстоятельностью доказывая эту мысль, подобно тому, как и в Гуслицах в 1840 году, обращает опять отечески заботливые взоры свои на бывших и в Бронницах с его окрестностями глаголемых старообрядцев в их отношении к православию и к православным, говоря: «Нельзя при сем не вспомнить с сожалением о тех, которые или долго уклоняются от святого храма, по нерадению, или совсем удаляются от оного, потому что, вследствие погрешительных мнений, хотят молиться не в святом храме, но на месте, которого Бог не избрал, и которого никто не освятил. Каких благ лишают они сами себя! И какому ответу подвергают себя пред Богом! – Удаляющиеся от святыни¹⁰⁰⁵ Церкви говорят, что сие делают они по старой вере. Удивительно, как люди могут извращать истину, если того пристрастно захотят. Где нашли они старую веру без священноначалия и без освященных храмов? Эта вера очень новая; двух сот лет не прошло еще, как она возникла. Истинно старая вера от начала христианства имела и имеет непрерывное священноначалие и освященные храмы», при чем далее святитель-вития представляет в пример такого удаления от храмов и священноначалия древних самарян, которым, в лице жены-самарянки, Спаситель Господь сказал: вы кланяетеся, Его же не весте, мы кланяемся, Его же вемы (Ин.4:22), а в заключение предлагает надлежащее и прекрасное предостережение от увлечения сим примером.¹⁰⁰⁶ Посылая эту проповедь, при письме от 11 февраля, к ректору Московской духовной академии архимандриту Евсевию (Орловскому), святитель Филарет писал последнему: «если хотите дать ей место в вашем издании, то напечатайте несколько экземпляров особо, для бронницких граждан. Если не хотите, то примите труд велеть снять список, и процензоровать, и доставить мне, также для бронницких граждан».¹⁰⁰⁷ Конечно, проповедь напечатана была и в академическом издании (Творения святых отцов) и отдельными оттисками, как занесена потом и в собрание издания 1848 года. Благим последствием всех этих и подобных¹⁰⁰⁸ поучений с церковной кафедры касательно спорных пунктов учения между православными и раскольниками были нередкие случаи обращения последних в православие, случаи, о которых, как мы видели выше, упоминал и сам святитель-проповедник в своем донесении Святейшему Синоду от 28 апреля 1844 года.¹⁰⁰⁹ Но более всего мы в этом отношении имеем в виду расширение пределов единоверия в Москве, о котором, поэтому, мы теперь и скажем, по-прежнему, полагая в основание проповеди Филарета.

В 1840 году на Московском единоверческом кладбище совершилось событие весьма утешительное для Православной Церкви, матерински пекущейся о возвращении в свое лоно отпадших чад её – раскольников. Существовавшее еще со времен митрополита Платона небольшое число присоединенных из раскола к православной Церкви на условиях и по правилам единоверия, в святительство Филарета, хотя, по не многу, однако, все увеличивалось, благодаря чему в Рогожской части имелось уже два единоверческих храма,¹⁰¹⁰ а в означенном 1840 году был заложен даже особый храм на кладбище, во имя Всех Святых.

Святителю Филарету давно уже хотелось своим личным присутствием и словом ободрить единоверцев, которых раскольники ненавидели не менее, как и православных, и укрепить их союз с общею материю-Церковью, дабы они могли быть более ревностными и успешными деятелями и по обращению других раскольников к единоверию. Заложение храма представило для сего наилучший случай. И святитель Филарет, пред заложением этого храма 8 сентября означенного 1840 года, посетив Троицкую единоверческую Церковь, произнес в ней пред окончанием литургии, им же соборне совершенной, замечательное слово, в котором раскрывает и свои личные архипастырские отношения к единоверию, и глубокое учение о единстве и общения в вере.

Начав свою проповедь с текста слов святого апостола Павла из его послания к римлянам: желаю видети вас, да некое подам вим дарование духовное ко утверждению вашему, сие же есть, соутешитися в вас верою общею, вашею же и моею (Рим.1:11–12), наш святитель-вития прилагает их к себе и говорит: и я «уже давно желаю видети вас, братия, в вашей собственно Церкви, и теперь исполняется мое давнее желание». И затем, указав на немощь свою, как на главнейшую причину того, почему он доселе не мог исполнить своего желания, спрашивает: «для чего я желал, или лучше, для чего должен был желать увидеться с вами здесь, и для чего вам прилично было желать сего? ибо я нахожусь ныне здесь, как по моему давнему желанию, так и по вашему неоднократному приглашению». В ответ на этот вопрос он опять приводит в пример апостола Павла, который своими последующими словами приведенного текста выражает желание найти у римлян «общую веру и общение в вере, ближайшим образом дознать и открыть, что» они «точно единоверцы ему, и он единоверец римлянам. И в сем дознании он уповает обрести соутешеиие, то есть, взаимное утешение; римлянам от него, и ему от римлян, и не просто утешение человеческое, но дарование духовное, дар Святаго Духа Утешителя». Само собою разумеется, что опять то же проповедник прилагает и к себе с Московскими единоверцами, и затем, в виде перехода к указанию темы своей проповеди, продолжает речь таким образом: «Не домогаюсь покорить вас моему слову, покоряюсь слову Евангельскому и апостольскому, и в покорении ему желаю быть вместе с вами. Послушайте еще, как оно проповедует и заповедует не только веру каждому порознь, но и всем в совокупности общение и соединение веры». И далее, попятно, на основании слова Евангельского и апостольского, подробно и убедительно излагает помянутое учение о единстве и общении в вере и о необходимости единения в сем. А потом, прилагая опять это учение к слушателям, говорит сим последним: «Знаю, братия святого храма сего, что единоверие ваше не для всех кажется ясным, во-первых, потому, что видят у вас некоторые богослужебные обряды и обычаи, по внешнему образу отличные от употребляемых в великой Церкви, хотя, впрочем, не противоречащие духу и значению оных, как дознано испытанием не кратковременным; во-вторых, потому, что держащиеся сих обрядов некогда подвержены были осуждению церковному, когда держались оных с преслушанием Церкви и с отторжением от единства её. Но не разрешаю ли уже я сих недоумений, когда только произношу их? Где есть единый дух веры и единение духа в любви и в послушании, так как слово апостольское повелевает христианам быть чадами послушания (1Пет.1:14); там некоторое случайное разнообразие в обрядах не есть разделение; и от суда, произнесенного на непокоривых, по справедливости освобождаются послушные. Так рассуждать не мы начали ныне, и не наши предшественники недавно,¹⁰¹¹ так рассуждала и поступала святая Церковь и в первые свои времена по требованию обстоятельств».

В пример и подтверждение сего святитель-вития и приводит возникший во II столетии по РХ между восточными и западными христианами спор о времени празднования Пасхи, легко прекратившийся и не препятствовавший их единению в вере. «Кто размыслит, продолжает затем проповедник, о сказанном теперь, внимательно и беспристрастно, тот, надеюсь, ясно увидит, как и ныне святая Церковь согласна сама с собою, когда к искренно желающим быть чадами послушания снисходительно простирает свои матерния объятия и, твердо держа свои общие древние обряды и благочестивые обычаи, не поставляет, однако же, в преграду единоверию некоторых частных старого времени обрядов, при уверенности в единстве догматов, таинств и священноначалия. Итак, братия, заключает свою речь к единоверцам наш вития, нет нам препятствия соутешитися верою общею, как истинным дарованием духовным, если только искренно сего желаем и усердно взыскуем».

Но так как проповедь сказана была пред заложением храма, на построение коего, кроме хлопот и издержек особенно одного из единоверцев, употреблены были хлопоты и собраны пожертвования и от других лиц, то в конце её святитель не преминул указать и на это обстоятельство. «Благословение Господне, говорил он здесь по преподании благословения всем вообще присутствовавшим в Церкви единоверцам, да приидет и на благое начинание, к которому теперь мы приближаемся, чтобы с самым началом дела, в последствии святого, соединить начало освящения. Да приимет Господь добровольную жертву рабов Своих, которых сердца Он подвигнул на дело благочестия и человеколюбивого странноприимства; и да возниспослет им Свою Божественную благодать в щедроты. Да оснует храм Свой, да созиждет, да освятит, да утвердит. И прежде почившие в надежде воскресения братия святого храма сего да приимут новое утешение в том, что место покоища их приосенит святый храм, с присною за них молитвою и с бескровною жертвою. И душа новопреставленного раба Божия Петра, который не дат себе покоя, дондеже обрете место Господеви, селение Богу Иаковлю, а обретши тотчас упокоен судьбой Божией в самом начале и основании дела своего, да водворится у Господа в месте светле, в селении праведных, в вечно блаженном единстве Церкви первородных на небесех написанных. Аминь».¹⁰¹²

Единоверцы, чрезвычайно утешенные всем совершившимся 8 сентября, пожелали, чтобы эта прекрасная проповедь была напечатана отдельными брошюрами для постоянного назидания их. И Филарет дал полное согласие на исполнение их желания. Проповедь была напечатана отдельно;¹⁰¹³ а потом вошла и в собрания 1844–1845 и 1847–1848 годов. Посылая экземпляр отдельного оттиска её известному борцу с расколом, архиепископу Пермскому Аркадию (Феодорову), святитель Филарет писал ему от 1 января следующего 1841 года:¹⁰¹⁴ «За московских единоверцев я благодарю Бога. Только они не многочисленны. Посылаю проповедь, у них говоренную и ими напечатанную».¹⁰¹⁵

Как ни были, однако, не многочисленны московские единоверцы, но недаром святитель Московский благодарит за них Бога и соутешался их верою. В них не было того духа, который побуждал, например, некоторых из Пермских «новых единоверцев и благословения от архиерея не принимать».¹⁰¹⁶ Они были поистине чадами послушания. Но и этого мало. Недаром сказали мы выше, что святителю Филарету хотелось лично посетить единоверческую церковь и побеседовать с единоверцами, дабы не только укрепить их собственный союз с Церковью, но и чрез них привлечь к тому же союзу и самих раскольников. И в своей вышеприведенной проповеди он прямо выражает это желание. В виду приведенных в ней слов св. апостола Павла: не своих си кийждо, но и дружних кийждо смотряйте (Флп.2:4), святитель-вития увещевает единоверцев: «Ищите блага, утешения и спасения не себе токмо, но и ближним; да упрочится надежда спасения вашего, да умножится радость спасения общего. Обретайте спасительное утешение в единении с единою святою Церковью, и приносите матернему сердцу её утешение вашим искренним ей послушанием. Не довольствуйтесь быть только как-нибудь ей не чуждыми, подвизайтесь, да будете, по слову Господню, совершены во едино (Ин.17:23). Духом чистого единения и любви и примером благозаконного жития споспешествуйте, да приидут в безопасную ограду единства церковного и ины овцы, яже не суть от двора сего».¹⁰¹⁷

И это отеческое по истине слово святителя Филарета имело благой плод в слышащих. После этого число единоверцев и обращавшихся от раскола к православию все более и более увеличивалось в Москве, не смотря на вскоре же затем последовавшее нововведение у раскольников, – Белокриницкую иерархию. В Москву собственно и именно до слуха святителя Филарета известие о сем нововведении дошло лишь в начале 1848 года.¹⁰¹⁸ «Хвалящиеся любовью старины, писал святитель к архиепископу Аркадию, с которым вообще делился своими мыслями и наблюдениями по части раскола более чем с другими архиереями, возлюбили новости. Была новость – беглые священники; но как она довольно устарела, то изобрели еще новую – беглого архиерея».¹⁰¹⁹

Но не смотря, говорим, на это нововведение, имевшее целью, по-видимому, то, чего искали и единоверцы в православной Церкви, число последних умножалось значительно. Этому способствовали, кроме деятельности самих же единоверцев (и православных, конечно) по обращению своих бывших собратий, глаголемых старообрядцев к единоверию, как усиленные, вследствие означенного нововведения, меры правительства к ограничению области распространения и действий раскола при ограничении и самых прав раскольников по сравнению с православными и единоверцами, так отчасти и гибельные последствия того же нововведения в среде самих раскольников, разделившихся, благодаря тому, еще на большее прежнего количество партий, старавшихся унизить и даже уничтожить одна другую.

Уже самый первый Белокриницкий архиерей Амвросий (бывший Боснийский) не понравился многим раскольникам-поповцам во многих отношениях. «Он служит, писал от 10 марта 1848 года Филарет к Аркадию, по тем греческим книгам, по которым исправлены наши славянские. Для не одобряющих исправленного перевода, неодобрителен и подлинник, по которому сделано исправление. Из Чернигова пишут,¹⁰²⁰ что Буковинский архиерей навлек на себя сомнение и другим новшеством, более очевидным: «нюхает и курить табак, что обыкновенно делают греки».¹⁰²¹ Все это и подобное, в своей совокупности, повторяем, умножало число единоверцев московских, так что в 1848–1849 годах Москва могла поделиться единоверческими священно служителями даже и с одною из южных епархий.¹⁰²²

Но особенно с 1853 года началось весьма значительное усиление единоверия в Москве, благодаря чему потребовалось увеличение числа единоверческих приходов здесь. И что более всего было утешительно, так это то, что усиленное движение из раскола к единоверию стало совершаться тогда в главных гнездилищах раскола, сперва на Преображенском, а потом и на Рогожском раскольнических кладбищах, и при том как раз совпало с прибытием в Москву и первыми действиями в ней первого раскольнического архиерея Антония (Шутова). Это было подлинно великою победою православия над расколом, и недаром поздравлял Филарета с этою победою знаменитый архиепископ Херсонский Иннокентий (Борисов), давно уже с живым участием относившийся к успехам единоверия в Москве,¹⁰²³ и с таким же интересом следивший за означенными гнездилищами-центрами не только Московского, но и всероссийского раскола. Отвечая на это поздравление, Филарет от 6 января 1854 года писал Иннокентию: «Некоторая духовная победа над кладбищами совершилась Провидением Божиим и тем, что зло их облачилось сильнее прежнего. Была бы она полнее, добавляет, однако же, святитель, если бы некоторые, имеющие значение, мысль о терпимости не обращали в покровительство.¹⁰²⁴ Помолитесь о возвращении еще блуждающих во двор Христов истинный».¹⁰²⁵

В марте того же 1854 г. святитель Филарет и официально повел дело о совершившемся присоединении раскольников к единоверию и о просьбе присоединенных обратить одну из часовень Преображенского кладбища в единоверческую церковь. Именно 19 марта сего года Филарет писал к графу Протасову следующее: обращенное правительством внимание на прекращение беспорядков на так называемом, в Москве, Преображенском кладбище (которое, под видом богаделенного дома, заключало в себе людей, чуждых православной Церкви, содержащих и распространяющих учения, сколь противные Церкви, столько же предосудительные в отношении к правительству и общественной жизни), для рассудительных последователей Преображенских наставников сделалось случаем к такому движению умов, по которому они начали сознавать неправильность своего положения в отношении к вере, и получили расположение к соединению с святою Церковью. Сего марта 11 дня, Троицкой единоверческой церкви священник Иоанн Березин донес мне о совершившемся присоединении таковых, в числе 10 душ. 17 дня благочинный, священник единоверческой церкви Василий Михайлов¹⁰²⁶ представил донесение о совершившемся присоединении таковых же к единоверческой церкви 53 душ. А 18 дня новоприсоединенные единоверцы вошли ко мне с прошением, за подписанием 16 человек, большею частью начальников семейств, чтобы одну из находящихся на Преображенском кладбище часовен, ими избранную, обратить в единоверческую церковь, дабы чрез определенного епархиальным начальством священника с причтом отправлялось богослужение и все духовные требы, по древним уставам. Представившие сие прошение объяснили, что они считают доныне около ста душ, имеющих принадлежать к ново учреждаемой единоверческой церкви, и если еще не более, то потому, что они, обдумывая сие предприятие, не спешили сделать оное гласным. Когда же церковь действительно откроется, можно надеяться, что число присоединяющихся к ней сильно возрастать будет. Надежду сию можно почесть основательною, между прочим, потому, что в числе подписавшихся под прошением о церкви находятся значительнейшие лица из принадлежавших, по верованию, к Преображенскому кладбищу,¹⁰²⁷ и от примера их можно ожидать полезного действия на других. Просители изъявляют желание, чтобы просимая церковь открылась, по возможности, без умедления. И поскольку для устроения главного престола в избранной ими каменной часовне нужно пристроить к ней алтарь, чего в скорости сделать не можно, то они желают на первый раз устроить внутри её придел во имя святителя и чудотворца Николая. Расположение здания благоприятствует сему. Надобно только поставить иконостас, престол и жертвенник. Иконы для сего иконостаса уже есть в виду из упраздненной прежде часовни. Просители обозревали их. План иконостаса готовится. Просители обнадеживают, что содержание причта будет обеспечено их усердием. Все вышеизложенное дает основание к следующим заключениям:

1) испросить высочайшее Его императорского Величества соизволение на устроение, согласно с прошением, единоверческой церкви, в здании часовни.

2) Для совершения в ней богослужения, на первый раз, назначить благочинного, священника существующей единоверческой церкви, Василия Михайлова¹⁰²⁸ (чего и желают новоприсоединенные) и причетника от той же церкви.

3) В последствий времени иметь суждение о том, утвердить ли сего священника при новой церкви окончательно, или избрать другого, а его возвратить на прежнее место служения.

Соответствуя усердию просителей, поспешаю обратиться к вашему сиятельству с покорнейшею просьбою доложить, о сем Государю императору и испросить высочайшее Его Величества повеление».¹⁰²⁹

По всеподданнейшем докладе этого письма, государь император, в 22 день того же марта. высочайше начертать изволил: «Слава Богу. Душевно радуюсь, в надежде, что чистосердечно».¹⁰³⁰ Согласно сей высочайшей воле Филарету, указами Святейшего Синода от 27 марта за № 184 и от 29 марта же за № 186, предписано было привести в исполнение определение Святейшего Синода об обращении одной из часовень Преображенского кладбища в единоверческую церковь и о распоряжениях по сему делу донести Святейшему Синоду. 3 апреля сам святитель Филарет совершил освящение этой церкви во имя святителя Николая, а от 5 апреля и донес о том Святейшему Синоду, при чем сообщал, между прочим, что при освящении сего храма употреблен древний антиминс, освященный при святейшем патриархе Филарете;¹⁰³¹ что священно-служение освящения им совершено во всем по древнему чину, при сослужении священников существующих в Москве единоверческих церквей; что кроме единоверцев, при сем священно-служении присутствовали приглашенные особы высших званий,¹⁰³² граждане православные и частью принадлежащие к поповщинскому толку; что народ наполнял храм и окружал его отвне,¹⁰³³ во время троекратного обхождения его по чину освящения; и что число вступающих в новый к сей церкви единоверческий приход, ко дню освящения храма, возросло выше 150.¹⁰³⁴ На докладе об этом донесении Государю императору благоугодно было также написать: Слава Богу.¹⁰³⁵ 12 августа того же 1854 года к этой церкви переведены были священник, диакон и причетник от единоверческой, в Михайловской слободе, церкви, и святитель же Филарет исходатайствовал сему причту от Святейшего Синода приличное жалованье.¹⁰³⁶

Между тем еще в 1853 году, вслед за раскольниками Преображенского и некоторые раскольники Рогожского кладбища изъявляли желание принять единоверие и также обратить одну из часовень Рогожского кладбища в единоверческую церковь. Но тогда они ставили для сего между прочими такие условия, которых принять было нельзя. В 1854 году, когда дело о Никольской единоверческой на Преображенском кладбище церкви увенчалось желанным успехом. Рогожские раскольники, искавшие единоверия, возобновили свое прошение об обращении часовни в церковь, но теперь «уже без настояния на особенные исключительные правила». Главным двигателем этого дела был известный купец Владимир Андреевич Сапелкин, при сочувствии и содействия купцов М. Н. Кабанова. Д. П. Фомина и других. 17 сентября ими и другими предполагаемыми прихожанами будущей единоверческой Церкви подано было митрополиту Филарету о том прошение, согласно которому бывшая раскольническая часовня 23 сентября, подобно Преображенской Никольской, освящена в единоверческую церковь также во имя святителя Николая. Освящение на этот раз совершал (за невозможностью того, в виду близости праздника преподобного Сергия, для самого Филарета) опытный в священно-служении по древнему чину священник Московской Всесвятской единоверческой церкви Симеон Николаев Морозов, в сослужении с двумя единоверческими же иеромонахом и священником, при чем, узнав содержание выданной митрополитом Филаретом грамоты на обращение часовни в церковь,¹⁰³⁷ многие и другие раскольники, бывшие при священнодействии освящения, изъявили желание принять единоверие. Обо всем этом, равно как и об остальном, относившемся к тому же делу. Филарет донес Святейшему Синоду от 25 сентября 1854 года.

Донесение это также было доложено Государю императору, и государь опять начертал на докладе: «Слава Богу, хорошее начало», о каковой резолюции Его Величества Святейший Синод известил Филарета, с присовокуплением и своей ему признательности и благодарности за его труды и распорядительность по означенному благому делу, а список с данной им по сему случаю грамоты разослал епархиальным преосвященным, для надлежащего сведения.¹⁰³⁸

Объясняя некоторую поспешность, с какою дано было согласие на обращение часовни Рогожского кладбища в единоверческую церковь, хотя, еще и не велико тогда было число будущих прихожан сей церкви. Филарет в упомянутом сейчас донесении своем Святейшему Синоду представлял для того следующие весьма важные причины:

«1) Подписавшие и представившие прошение оказали в сем такую решимость и усердие, которые побуждали соответствовать им подобною решимостью и готовностью исполнить их желание.

2) Они уверяли меня, что знают не малое число людей, расположенных присоединиться к единоверию, когда откроется церковь,¹⁰³⁹ но по разным обстоятельствам не решающихся открыть себя ранее.

3) Они своею решимостью совершили подвиг, в котором надлежало их неукоснительно поддержать; потому что, хотя, между ними есть весьма значительные лица по рассудительности, благонамеренности и положению в обществе, но Рогожский раскол имеет еще неукрощенных поборников, сильных богатством и привычным на других влиянием, и возбуждаемых корыстными видами, и сии люди расположенных к миру с церковью стараются расстраивать, то лжеумствованиями, то укоризнами, то покушением вредить им в делах.

4) Тяготеющая над раскольническим многолюдством сила богатых и ожесточенных расколоводителей действительно такова, что многие, особенно маломощные, не смеют обнаружить своего расположения к церкви, хотя, и имеют оное. Даже один почетный гражданин, лично мне изъявивший желание присоединиться к единоверию и быть прихожанином ново-учреждаемой церкви, когда надобно было объявить сие письменно, не решался обнаружить себя рано подписью под прошением, которая неизбежно многим известна, а прислал ко мне о сем отдельное письмо. В сих обстоятельствах нужно было явным делом показать, что раскол не есть непобедим и пленникам раскола в самом месте их плена открыть свободный вход в Церковь.

5) Уже несколько лет известно, что деньгами и происками Рогожских раскольников устроена заграницею лжемитрополия Белокриницкая; что там поставлены для русских раскольников два лжеепископа; что они, под гражданскими именами и званием, тайно бывают в Москве и в других городах, и ставят для раскольников лжесвященников. Недавно из Рязани получено мною сведение,¹⁰⁴⁰ что там открыто письмо раскольнического лжеепископа к мирянину, как видно, расколоводителю, в котором лжеепископ извещает о поставлении Белокриницкою лжемитрополией нового лжеепископа, с наименованием архиепископа Владимирского, и изъявляет недоумение, признать ли его, потому что он поставлен без согласия двух прежних русских лжеепископов.

Не нужно объяснять, как опасно для словесного стада, когда волки уже не отвне видимо нападают, но среди овец в овчей одежде, не усмотримые стражами, ходят. Долг верности к святой Церкви и к благочестивейшему императору не позволяет мне скрыть и той мысли, что допущение и даже покровительство иноверным иностранным правительством¹⁰⁴¹ нелепой Белокриницкой лжемитрополии едва ли может быть изъяснено иначе, как недобрым намерением простирать чрез нее недоброе влияние на Россию в религиозном и государственном отношении.

Итак, по всем сим соображениям надобно было неукоснительно воспользоваться законно представившимся случаем – посеять доброе семя на земле Рогожского кладбища, на которой выросло и с которой разнесено столько злых плевел».¹⁰⁴² И доброе семя принесло скоро же еще добрый плод. 19 декабря того же 1854 года совершилось освящение другого единоверческого храма на Преображенском кладбище, именно храма в честь Воздвижения Креста Господня. Не смотря на болезненное состояние свое, святитель Филарет склонился на убедительную просьбу единоверцев о том, чтобы он сам освятил этот храм. «Помолитесь, писал поэтому святитель к наместнику Лавры Антонию накануне дня освящения, чтобы Господь не лишил меня пощадения и помощи завтра. Служение продолжительное, и по старым книгам имеющее трудный чин».¹⁰⁴³

Однако, Господь помог святителю не только совершить освящение храма, по и произнести проповедь по освящении. «Видно, вы помолились за меня в воскресенье, писал Филарет тому же Антонию от 22 декабря, указывая на воскресенье 19 декабря, четыре часа двадцать минут служения в единоверческой церкви, и около двух часов пути туда и обратно не оказались превышающими возможность моей немощи».¹⁰⁴⁴ По истине сила Божия в немощи совершается. Эта же сила Божия, т.е. благодать Духа Святого умудрила святителя сказать и прекрасную проповедь в единоверческой церкви. Мы разумеем его «Беседу по освящении храма Воздвижения Креста Господня в Преображенском Богаделенном доме», вскоре же по произнесении её напечатанную и в тогдашних Московских светских газетах, и в периодическом издании Московской духовной академии, и в собраниях проповедей Филарета, позднее вышедших в свет. Начинает свою беседу святитель сопоставлением только что освященного храма с храмом Соломоновым ветхозаветным и указывает именно на радость участников торжества освящения, подобную радости торжества освящения храма Соломонова, описываемой в 3 книге Царств (3Цар.8:66).

Но затем вскоре же от общих о сем рассуждений переходит к частным мыслям, касающимся прямо раскола и единоверия. «Радость наша, говорит он, получит особенный вид, если помыслим о судьбе сего места, и сравним нерадостное прошедшее с радостным настоящим. За восемьдесят три года пред сим, здесь было пустое место; а потом устроилась больница для страждущих губительною болезнью и место погребения умерших от губительной болезни.¹⁰⁴⁵ Печальное начало! Желаю осветить сие несветлое воспоминание мыслью о человеколюбии основателей сего учреждения, о смелости действия их в опасное время, о постоянстве и щедрости, употребленных для того, чтобы сие временное учреждение не прекратилось, но поддерживалось, возрастало и возвышалось в своем значении. Но все сие пред оком духовным покрывает печальная тень. Под кровом человеколюбия мнило здесь поставить седалище веры, но в таком обществе людей, которое, вследствие давно возникших распрей и усиленно изысканных сомнений о вселенской православной Церкви, само себя поставило в отчуждении от вселенской православной Церкви. Молю всех, слушающих меня теперь, слушать мирно и благодушно, и не огорчаться, если в слове моем покажется нечто для некоторых неприятным. Желаю быть со всеми в мире и духом и словом, но судьбой Божией возложенное на меня служение обязывает меня в духе мира возвещать истину, иногда и неприятную, на спасение душам: нужда бо ми на лежит, го́ре же мне есть, аще не благовествую (1Кор.9:16). Внемлю слову Господню: не судите, да не судами будете (Мф.7:1), и слову апостола: прежде времени ничтоже судите, дóндеже приидет Господь, иже во свете приведет тайная тмы, и объявит советы сердечные (1Кор.4:5) и не желаю судить никого даже из тех, которые слишком жестокие суды произносят на святую Церковь; а желаю и молю Спаса всех Бога, да покроет всякий грех неведения Своим беспредельным милосердием, да рассеет Своим Божественным светом туман сомнений, покрывающий некие души; да приведет овцы, яже не суть от двора сего, в единый двор единого Пастыря Иисуса Христа. Но я был бы виновен и пред правоходящими, если бы молчал, и не остерегал их от пути не правого рассуждения, и пред неправоходящими, если бы молчал, и не указывал им пути правого рассуждения. Была на сем месте и в прошедшие восемьдесят лет исповедуема вера во единого Бога Отца, Вседержителя, и во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия. Единородного, прежде век рожденного, единосущного Отцу, Бога истинного, от Бога истинного, нашего ради спасения воплотившегося, страдавшего, погребенного, воскресшего, восшедшего на небеса, седящего одесную Отца, паки грядущего со славою судити живых и мертвых, и Духа Святого, такожде истинного Господа, от Отца исходящего, купно со Отцом и Сыном покланяемого. Сия вера апостольская. Сия вера Отеческая. Сие есть твердое основание веры для всей Церкви вселенской. Но что на сем основании строили здесь? Злато-ли? Серебро-ли? Честное ли камение? Положите в горнило слова Божия главнейшие учения, здесь господствовавшие, и посмотрите, что окажется».

И далее на сем основании слова Божия, наш святитель-вития обличает и опровергает главнейшие, господствовавшие на Преображенском кладбище раскольнические учения, именно: отрицание необходимости священства (беспоповщину), отвержение таинства Причащения тела и крови Христовой и новое лжеучение о браке и девстве.

А в заключение говорить: «Благословен Бог, иже всем человеком хощет спастися. Благословенна благодать Господня, просвещающая всех, не смежающих очей от света её. Благословенны души, беспристрастным умом и искренним сердцем ищущие истины, благодати и спасения. Се, в едино лето второй уже храм освящается здесь, и просвещает место сие. Призри с небесе Боже, и виждь, и посети, и утверди, и возрасти, и распространи виноград сей, его же насади десница Твоя! Аминь».¹⁰⁴⁶

Молитва святителя была услышана Богом. Распространение единоверия на Преображенском раскольническом кладбище шло, хотя, и не без препятствий со стороны закоренелых раскольников, все далее и далее,¹⁰⁴⁷ и, быть может, даже все «овцы, яже не суть от двора сего», чрез двери единоверия приведены были бы в единый двор овчий – Церковь Христову, если бы вскоре после описанного события освящения единоверческого храма не последовала преждевременная кончина императора Николая, действовавшего в отношении к раскольникам по правилам истинно-православного прозорливого и неуклонно последовательного государя, и не повлекла за собою значительного ослабления правительственных мер против раскола, до того времени весьма много содействовавших православию в борьбе его с последним.

Уже и чрез единоверие мы имели утешение от темных сторон, «печальных теней» истории Русской Церкви перейти к светлым чертам её. Еще светлее черты эти представляются в одном событии, ознаменовавшем собою царствование Николая и озарившем светом небесным все это царствование. Разумеем открытие святых мощей святителя Воронежского Митрофана, наглядно показавшее раскольникам, сколь ошибочны мнения их о том, что со времени Никона в церкви русской и государстве российском царствует антихрист; ибо святитель Митрофан (или Митрофаний) блаженно почил уже при Петре Великом. Это открытие совершилось в 1832 году. Еще от 17 марта сего года святитель Филарет из Петербурга писал к наместнику Лавры Антонию: «Скажу вам новость лучше тех, о каких пишут в публичных листах. Дело об открытии мощей святителя Митрофана, первого епископа Воронежского,¹⁰⁴⁸ получило благоприятное начало; знамения истины и благодати есть; можно надеяться, что сие совершится к славе Божией и утешению Церкви. Господу помолимся».¹⁰⁴⁹

Святителю Филарету «даровано было, по его же собственным словам, первому подать голос о признании и прославлении сущей в нем благодати Божией».¹⁰⁵⁰ Затем в июле месяце того же года состоялось и самое торжество открытия мощей, а митрополиту Филарету Святейшим Синодом поручено было составить сказание о сем открытии, каковое поручение он и исполнил ко времени празднования памяти святителя Митрофана 23 ноября того же 1832 года.¹⁰⁵¹ Служба и житие новоявленного святителя и чудотворца составлены были гораздо позже.¹⁰⁵² Как события весьма важного в истории Русской церкви того времени, святитель Филарет не мог не коснуться его и в своих проповедях.

И, во-первых, вскоре же после открытия мощей св. Митрофана, произнося слово в день тезоименитства государя Наследника Цесаревича Александра Николаевича 30 августа того же 1832 года и в нем призывая слушателей к страху Божию и почитанию царя, на основании слов апостола: Бога бойтеся, царя чтите (1Пет.2:17), Филарет между прочим, говорит: «Если непосредственно подле великой заповеди: Бога бойтеся, могла стоять заповедь: царя чтите, тогда, как царь не чтил истинного Бога и преследовал Его чтителей,¹⁰⁵³ то как и священна, и легка, и сладостна должна быть для нас сия последняя заповедь, когда царь, над нами царствующий, не только знает и исповедует единого с нами истинного Бога, но и освящен помазанием Божиим, покровительствует истинное благочестие своею властью, уполномочивает своим примером, ограждает своими законами и правосудием, чтить святых Божиих, как и недавно почтил он с Церковью ново-прославленного Святителя Митрофана».¹⁰⁵⁴

Затем, в следующем 1833 году, по освящении храма, устроенного в честь святителя Митрофана над южными вратами при богаделенном доме в женском Хотькове монастыре, 29 июня святитель Московский, говоря проповедь по сему случаю, в самом начале этой проповеди, обращаясь к самому новоявленному чудотворцу Митрофану, говорит: «Сей храм, по всей вероятности, есть первый, который украшается ново прославленным именем твоим, святителю и чудотворче Митрофане. Приими сей начаток, сию добровольную жертву веры; представи оную великому Архиерею, прошедшему небеса. Господу нашему Иисусу Христу; сотвори ее благоприятну Богови; дополни и дополняй твоими благоприятными молитвами недостаток наших молитв, ныне принесенных о храме сем, и отныне во храме сем приносимых, не попусти праздну быти благодатному имени твоему, нареченному на храме сем, но посещай оный, яко тебе верою нашею усвоенный; благослови и упаси душу, сей дар усердия тебе принесшую,¹⁰⁵⁵ и всем храму сему служащим и в него притекающим споспешествуй, да и сами, по апостольскому слову, яко камение живо, зиждутся во храм духовен, святительство свято, возносити жертвы духовны, благоприятны Богови, Иисус Христом. Веруйте, обращается теперь вития к слушателям, и не сомневайтесь, чада веры, что прошения наши, теперь изреченные, и слышит, и приемлет и не отречется исполнять избранный нами Предстатель пред Богом. Ибо для чего иначе и прославил его Бог на земли, довольного славою небесною, и не имеющего нужды в славе земной, – для чего иначе, если не для того, чтобы чрез сию славу открыть и указать его нашей вере, в чтобы, по сей вере, принимать его за нас предстательство, и исполнять наши во благих желания?». И далее предлагается наставление слушателям о том, какие и с нашей стороны требуются условия к исполнению Богом, по ходатайству святых, наших прошений и желаний, и к тому, чтобы мы созидались в храм духовный.¹⁰⁵⁶

После того, конечно, устроено было много и еще храмов и приделов при храмах, в честь святителя Митрофана, как в самой Москве, так и в Московской епархии. Между прочим, по желанию прихожан, устроен быль придел в честь святителя Митрофана в Московской церкви Троицы на Капельках, при коей старостою состоял давний знакомец и искренний почитатель митрополита Филарета, пользовавшийся, в свою очередь, и полным уважением последнего, М. М. Евреинов. По устройстве придела, когда староста явился к Филарету для того, чтобы испросить у него разрешение освятить придел, Филарет, как пишет сам Евреинов в своих Воспоминаниях о Филарете, спросил старосту: «а кто же будет у вас освящать? Я отвечал (пишет Евреинов): тот, кто от вас назначен будет. А разве вам не угодно будет, чтобы я освящал? – Напротив, отвечал я, очень бы желал сего, но не смел вас беспокоить. Он сказал, что это его нисколько не может беспокоить и что он с удовольствием исполнит мое желание, и прибавил, что в следующее воскресенье, которое приходилось 9 декабря, он готов будет для сего». Действительно, 9 декабря 1834 года¹⁰⁵⁷ состоялось освящение придела, и Филарет почтил торжество освящения не только своим в нем священнодейственным участием, но и произнесением проповеди, а после литургии и участием в трапезе, предложенной гостеприимным старостою.¹⁰⁵⁸ Так как 9 декабря в означенном году приходилось в 26-ю неделю по Пятидесятнице, то Филарет, лишь в начале своей проповеди коснувшись торжества освящения, потом прямо и исключительно предлагает в ней поучение на текст из Евангелия той недели: тако собираяй себе, а не в Бога богатея (Лк.12:21), так что по этому в полном своем виде эта проповедь сохранилась лишь в рукописном Евреиновском сборнике, из которого и напечатана в издании сочинений Филарета 1873–1885 годов, а в собрания 1844 и 1848 годов вошла без того начала, которое нисколько не мешало целости и назидательности её и без сего начала, которое, однако, в настоящую пору более всего и интересует нас.

Вот это начало: «Тайно-действующею благодатью Божией освящен ныне сей храм, благочестивым усердием воздвигнутый и украшенный, и поручен покровительству святителя Митрофана, в котором, к утешению веры, Господь в наши дни явил нового чудодейственного служителя благодати». А далее, указав на одно из произнесенных при освящении храма изречений, именно: созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют её и раскрыв смысл его применительно к совершившемуся торжеству освящения, вития говорит: «заметив сие к утверждению веры и упования входящих в храм, я обращаюсь к обыкновенному Евангельскому чтению настоящей недели, чтобы и оно не осталось без принадлежащего ему внимания» и с тем вместе переходит к означенной главной поучительной части проповеди.¹⁰⁵⁹ Не забудем, что эта проповедь говорена была в то время, когда Филарет уже составлял свои Беседы к глаголемому старообрядцу, ложно учившему, что и вообще благодать и в частности благодать священства почти 200 лет как престала в Русской Церкви и что следовательно, врата адова как бы одолели последней. В этом случае особенное имели значение мысли, заключающиеся в начале указанной сейчас проповеди, и особенно верно могли служить «к утешению веры».

Так и исследованиями о расколе и единоверии по проповедям Филарета и сообщением об открытии мощей святителя Митрофана мы естественно приводимся от исследования об отношениях Филарета, в его проповеднической деятельности за время царствования Николая, к истории Русской Церкви вообще, к исследованию об отношениях его к Церкви Московской в частности, т.е. к церковной жизни Москвы и Московской епархии. Но приступая к сему последнему исследованию, мы считаем нужным предупредить, что в свою очередь и в этой частной стороне проповеднической деятельности своей, ограниченной кругом более узким, нежели Россия и Русская Церковь, святитель Филарет, в означенное царствование, в виду самого расширения области и увеличения значения этой деятельности, нередко с частной, по-видимому, точки зрения бросал обратный взор на всю Россию и Русскую Церковь и из истории той и другой извлекал новые уроки для слушателей по тому или иному частному случаю. Так широка и всеобъемлюща была эта деятельность за то время и так назидательна была она, как и в высшей степени плодовита. С такими мыслями мы должны будем и будем рассматривать ее в последующем теперь отделе нашего исследования.

И, между тем, как при рассмотрении предшествующего царствования мы считали нужным начать тот же, как и теперь, отдел с характеристики лиц, более или менее резко выделявшихся по участию с Филаретом в церковной жизни Москвы и Московской епархии и имевших то или другое значение в проповеднической его деятельности, сюда относящейся, теперь мы поставим это начало несколько иначе. В виду связи между Церковью и Государством, которую мы усматривали раньше в проповеднической деятельности Филарета за настоящее царствование, мы предварительно укажем на те случаи в той же деятельности святителя, которые касаются связи между государственною, гражданскою и церковною жизнью Москвы и Московской губернии и епархии. Опуская множество случаев такого рода, не затрагиваемых в проповедях Филарета, а упоминаемых лишь в иных разного рода письменных памятниках его деятельности (в письмах, резолюциях, донесениях Святейшему Синоду и т.п.), мы и из случаев, так или иначе, в такой или иной мере затрагиваемых в проповедях святителя, для сокращения объема нашего исследования, обратим внимание лишь на важнейшие, такие, которые давали повод святителю уделить им больше других внимания в слове проповеди его. Такого рода случаев за все царствование Николая мы находим только три. Из них один относится к 1834 году, другой к 1847 и третий к 1854 году.

Едва лишь Россия отпраздновала торжество совершеннолетия Наследника Престола в 1834 году, как в том же году радостное по сему случаю настроение первопрестольной столицы государства Российского, сердца России, Москвы было омрачено весьма значительным бедствием. В Москве летом этого года было как-то особенно много пожаров, при том весьма больших. Более же всего силен и страшен был пожар в Рогожской части, 13 августа. В этот день было обычное заседание Московской Синодальной конторы, рассуждавшее между прочим, об отпуске обычной же (ежегодно отпускаемой) суммы в 500 рублей для устройства обеда в предстоявший праздник Успения Богоматери, 15 августа «При сем Синодальный член, высокопреосвященнейший Филарет, митрополит Московский и кавалер, словесно предложил, что он, по претерпеваемым ныне в сей столице бедствиям от пожарных случаев и по случаю происходящего в самое время суждения о сем предмете сильного пожара в Рогожской слободе, находит полезнейшим в приличнейшим употребляемые доселе на стол 500 рублей пожертвовать в пользу потерпевших бедствие от пожаров». Контора, конечно, согласилась с предложением святителя Филарета.¹⁰⁶⁰

Пожары в Москве продолжались и в сентябре, беспощадно истребляя как частные, так и общественные здания, и имущества, не давая пощады и церковным зданиям, и имуществу. По почину святителя Филарета учреждены были даже моления об избавлении от бедствия. Наместник Лавры Антоний подавал было мысль об учреждении и всенародного поста по сему случаю. Но Филарет писал ему в ответ на эту мысль от 4 сентября того же 1834 года следующее: «За мысль вашу о всенародном посте и молитве по настоящим обстоятельствам благодарю. Не бесполезна была она, хотя, я и не дошел до полного исполнения оной. Когда я советовался о сем с сослужителями, некоторые полагали, что дело сие может найти себе путь в среднем классе народа, а некоторые из старших полагали, что оно не по времени. Не видя, чтобы ближайшие брались за сие довольно твердо, я заключал, что можно ожидать не более, как посредственного возбуждения в не многих, а во многих, кои услышат, не внимания и преслушания; следственно благая цель едва ли была бы достигнута. При том, когда прошел благополучно 22-й день августа, забота, казалась, уменьшилась. Потому 26 августа, быв в крестном ходу, я сделал только то, что прибавил духовенства, был у Пресвятой Богородицы Иверской, и дошел до Сретенского,¹⁰⁶¹ с коленопреклонением читал молитву, о которой вы писали, с некоторыми к обстоятельствам времени применениями. Может быть, мое маловерие причиною, что я не довольно положился на веру других. Молитесь о мне, и о том, да пошлет Господь искусных делателей на поле Свое, на котором враг человека творите свое, спящим человеком.¹⁰⁶² Бог, молитвами Преподобного, да сохраняет обитель, и вас, и братию, в невредимости и в мире. Было дня три без пожара; но вчера был; и теперь вижу дым, кажется, на Лубянской площади».¹⁰⁶³ 16 декабря Филарет освящал храм во имя святителя Николая, более известный под именем храма преподобного Сергия, что в Рогожской слободе, известной изобилием в ней как бедных жителей, так и раскольников. Пользуясь этим случаем, святитель не преминул напомнить в своем слове, сказанном в означенном храме по освящении его, и о бывшем в истекшее дето посещении Божием, с обычным искусством приступив к сему предмету в своей проповеди и с столь же обычным мастерством изобразив пожар и бедствие от него в Рогожской слободе, 13 августа бывшее. Проповедь сказана на текст: Послеши Духа твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли. Буди слова Господня во веки (Пс.103:30–31). Указав, по сему, в начале своей проповеди на ту замечательную черту Пророка Псалмопевца, что он «удивительно как любит славить Бога», при том не только за благодеяния, но и за бедствия, от Бога посылаемые, наш вития продолжает: «В сем священном образце заключается для нас, братия, учение; должно славить Бога, не только тогда, когда Он является в дарах, в благодеяниях, в милостях, но и тогда, когда, по-видимому, отвращается и удаляется, в самом же деле, сокровенно приходит и приближается, в посещениях тройных или скорбных, в лишениях, в бедствиях. Учение истинное, полезное всегда, а здесь, и ныне, еще и благовременное. Памятен и для меня третий на десять день августа, когда внезапно для нас, но не внезапно для Бога, не без ведома, не без попущения Его, сия часть града посещена была огнем истребляющим, когда дымная дорога от места истребления пролегала по небу почти над моею головою, и как будто предназначала дальнейший путь истреблению на земле; когда носимые ветром пожарные угли, пролетев не одно поприще, упадали на моем дворе, и как будто говорили мне: далеко ли, думаешь, пойдет сие посещение? Лето и бездождие, сила и направление ветра, – все благоприятствовало умножению бед, и распространению оных с неизбежною быстротой, почти подобною той, какую видим в сказании вестника Иовлева: огнь спаде с небесе, и пожже овцы, и пастыри пояде подобне, спасохся же аз един (Иов.1:16).

Тот, который утром имел жилище и прочее потребное для жизни, или даже избыток и богатство, к вечеру оставался беспокровным и беспомощным, и если не был одинок, то сие не служило к облегчению, потому что нищета семейная тягостнее нищеты одинокой. Бедствие, взявшее многочисленную дань от домов сего града, и от имуществ обитателей, потребовало себе некоторой дани и от храмов, и невидимый, непонятный для нас жребий пал на сей храм. Что же, скажут, вероятно, некоторые при сих горестных воспоминаниях, неужели должно, неужели можно славить Бога и в сем случае? Признаем, если угодно, что сие не так легко для человеческой немощи, для человеческой недальновидности, в то время, когда бедствие устремляет на человека свою силу и действие.

Между тем можно спросить обратно, может ли быть время, когда бы не должно было славить вечного Бога? Может ли Он когда быть не достоин славы? А если всегда славить Его должно, то не трудно заключить, что и можно Его славить всегда, ибо Он довольно праведен и всемогущ, чтобы должного не оставить невозможным». И далее в пример сего представляет Иова и мучеников христианских. А потом, в виду таких достоподражаемых примеров, дает следующие, прекрасные для всех подобных случаев, наставления: «ты не имеешь довольно присутствия духа, чтобы славить Господа среди самого бедствия; жаль, однако, пусть так. По крайней мере, удержись от бессмысленных воплей нетерпеливости, от бесполезных жалоб, от дерзновенных слов ропота, обрати твои скорбные чувствования в смиренную молитву, таким образом, Бог не будет прогневан, а ты будешь менее беспокоен. Ты не позаботился благовременно так расположить дух твой, чтобы облако временного бедствия не могло закрыть от очей его вечной славы Божией, в минуты силы бедствия; мы пропустили прекрасный случай испытать непобедимую силу христианской добродетели; жаль, много пропущено; только еще не все.

По крайней мере, по уменьшения силы бедствия, утиши твои скорбные чувствования; собери силы твоего ума; помысли, что Бог твое бедствие предусмотрел, мог отвратить, не благоизволил отвратить; что Он, всеблагий, не желал тебе, так как и не может желать, зла; что следственно попустил бедствие для какого-нибудь твоего блага, или для отвращения от тебя какого-нибудь большего зла; помысли, что и после бедствия у тебя что-нибудь еще осталось, если не жилище, то какая-нибудь собственность, или, хотя, одежда и, что всего важнее, жизнь и душа; что Бог, Который попекся сохранить твою жизнь, сим самым изъявляет другое благотворнейшее попечение о спасении твоей души, для чего и сберегает тебе время жизни; – если даже ты не довольно обеспечен и жилищем и пропитанием, помысли, что птица и тогда поет славу Сотворившему ее, когда у неё нет ни гнезда, ни приготовленной пищи, и, промыслом Того же Творца, находит, чем питаться и где провести ночь – таковыми и подобными размышлениями ободри дух твой; вознеси сердце твое к Богу, скажи, хотя, после бедствия, что не умел сказать во время бедствия, буди имя Господне благословенно! Буди слава Господня во веки! Ты принесешь чрез сие Богу приятную жертву; и в собственном сердце посеешь доброе семя. Иным кажется во время бедствия, что они способнее были бы славить Бога во время благополучия, и что потому не на пользу послано им бедствие. Мечта! Нам часто кажется, что, по пословице, там хорошо, где нас нет; но самая сия пословица смеется над сею мечтою. Ты думаешь, что славил бы Бога, если бы не был несчастлив, а напротив был бы осыпан Его благодеяниями, вероятно, потому что нетрудно. И бессловесное оказывает ласку тому, кто дает ему корм. Не к великой же добродетели ты себя располагаешь! Не много же, видно, дорожишь добродетелью более возвышенною, хотя, более трудною! Но если ты ленив и низок для добродетели трудной и возвышенной; то не ручайся за себя, что и для добродетели низшей и легчайшей ты не был бы также ленив и низок. Перестань мечтать, и посмотри на опыты».

И далее в пример сего указывает на ветхозаветного Израиля, который утолсте, расшире и остави Бога сотворшего его, и отступи это Бога Спаса своего (Втор.32:14–15) и, напротив в бедствиях более, чем в благополучии, познавал и славил Бога. «Но возвратим слово, говорит в заключение своей проповеди вития, и более приближим к себе, и к нашим происшествиям, и к настоящему случаю. Прославим, братия, Бога, Который, хотя, и путесотворил здесь огненную стезю гневу своему (Пс.77:50), однако, и преградил оную милосердием и благодатью. Как некогда в стане Израильтян, когда изыде гнев от лица Господня, и нача губити люди, Аарон с кадильницею ста между мертвыми и живыми, и преста пагуба (Чис.16:46–48), так и здесь святитель Алексий и преподобный Сергий, дружественные между собою в земном житии своем, и по преставлении своем являвшиеся иногда вместе, как известно из преданий Сергиевой обители, а здесь соседствующие в соименитых им храмах, стали невидимо с фимиамом своих молитв среди потока огня, и преградили оный, и один из своих храмов дивно сохранили невредимым в сделали убежищем для святыни другого; а от сего другого сохранили, по крайней мере, внутреннюю святыню, и то, что наиболее нужно было к неукоснительному восстановлению здесь Богослужения. Прославим Бога, Который, посетив одних бедствием, сохранил других для прибежища бедствующим; Который послал дух человеколюбия в помощь, да созиждутся истребленные жилища, или, по крайней мере, да не в конец беспомощною нищетой разрушится жизнь бедствующих; Который послал дух благочестивого усердия, да воссозиждутся святилища, и – вот уже второму здесь алтарю благоволил обновиться, не только благолепием видимым, но и не видимою благодатью. Прославим Бога, не только словом, но и сердцем. Ему преданным. и житием Ему благоугодным, да не паки прогневается Господь на люди своя, но паче возвеселится о делех своих. И в освященном храме православно-христианском, и в освящаемых выну душах православно-христианских буди слова Господня во веки. Аминь».¹⁰⁶⁴

В 1847 году Москва, праздновала семисотлетие своего существования на Руси, так как впервые в наших летописях она упоминается под 1147 годом, под именем Москов–а.¹⁰⁶⁵ В виду этого обстоятельства ученые историки и археологи заблаговременно валялись исследованиями о начале и семисотлетнем историческом существовании Москвы. Но так как они не пришли к полному соглашению относительно точного определения времени начала этого существования, то государь император Николай Павлович повелел праздновать семисотлетие Москвы 1 января 1847 года. Об этом повелении, конечно, в свое время осведомлены были как гражданское, так и епархиальное начальства Москвы. «В Успенском соборе, писал по этому случаю из Москвы от 30 декабря 1846 года известный археолог князь М. А. Оболенский к В. А. Поленову, – будет совершена Божественная литургия; вероятно при этом случае наш маститый архипастырь скажет назидательное слово. Это такой факт, над которым задумается и глубокомысленный политик, и проницательный дипломат, и внимательный археолог, и любознательный историк. Семь столетий существования города, основанного в безлюдной стране, в суровом климате, опустошаемого не один десяток раз, то варварами, то родичами, беспрестанно воевавшими между собою за уделы, за родовую месть и за все, за что ни пришлось, возникновение такого города, как Москва, и процветание его после таких несчастий, каков, на нашей почти памяти, был 1812 год, дело не случая и не усилий человеческих, а прямо силы Божией, постоянно охранявшей нашу столицу, а вместе с нею и всю Россию. История Москвы как города, с её заветною святынею. Есть история России церковная и гражданская».¹⁰⁶⁶

Сам святитель московский некоторым образом подал основание к такой надежде на то, что «скажет назидательное слово». Мы не забыли, конечно, того места в его проповеди, произнесенной 6 декабря 1846 года в Мариинской церкви Вдовьего дома, в котором святитель-вития, указывая на широту благотворительности в Москве, говорит об этой благотворительности, как причине милосердия Божия к сему городу во все время существования последнего и обращаясь к самому городу, добавляет: «смертоносные раны, не раз, на твоем долгом веку, нанесенные тебе то яростью врагов, то другими бедствиями, не могли причинить тебе смерти, и ты. Не изнемогая, достигаешь семисотлетней старости».¹⁰⁶⁷ При всем том святитель не говорил проповеди в новый 1847 год,¹⁰⁶⁸ а произнес только по совершении литургии на молебствии особую, составленную им на этот случай молитву, и в объяснение сего от 16 января 1847 года писал к наместнику Лавры Антонию следующее: «Вы знаете, что был праздник семисотлетия Москвы. Я не решился говорит на сей случай поучения, частью потому, что праздник не казался происшедшим из свойственного источника, частью потому, что, дабы говорить на сей случай несколько удовлетворительно, надобно было иметь несколько свободного времени, которого я не имел, чтобы осмотреть семьсот лет, и открыть, что не всегда открывается первым взглядом, и сказать малыми многая. Но когда празднику необходимо стало быть, то моя была обязанность сколько-нибудь выговорить молитву Москвы».¹⁰⁶⁹

Эта «Молитва пред окончанием молебного пения, в новый 1847 год, и в воспоминание семисотлетия царствующего града Москвы» не даром вошла в собрание слов и речей Филарета изданий 1847–1848 и 1873–1885 годов. Не даром ожидали от Филарета проповеди в столь знаменательный праздник. От мудрого святителя всегда, бывало, с нетерпением ожидали услышать первое слово по тому или другому более или менее важному случаю, по поводу того или другого, более или менее важного события, в тот или другой более или менее важный праздник, к его слову внимательно прислушивались, его словом проверяли не только свои личные мысли и впечатления, но и газетные, следовательно, более или менее обдуманные и авторитетные, сообщения, все это именно потому, что его слово было словом мудрого. И заменившая собою, по изъясненным выше причинам, проповедь молитва подлинно достойна занять место в ряду исторических проповедей Филарета.

В этой молитве святитель, указав сначала на значение седмичного числа в Ветхом завете, а за тем на значение нового года в христианской церкви, продолжает моление к Господу Вседержителю следующими словами: «Царствующий же град сей не месяца токмо и лета начало пред собою ныне зрит, и не седмицы дней токмо и лет исчисляет, но, седмь протекших над ним веков помянув, судьбам Твоим чудится, и в помышлении о судьбах осьмого своего века, пред лицом Твоим, Царю веков, благоговеет. Исповедуем милости Твоя древние, и о настоящих благодарим, и о будущих молим. Славим Твое благодатное избрание, и богатый о нас Промысл, яко малую некогда весь во град велий возрастил еси; и, прежде сбытия, еже славну быти граду сему во всех градех Российских, и взыти рукам его на плещи враг его, и прославитися Тебе в нем, угодником Твоим святителем Петром предвозвестил еси,¹⁰⁷⁰ таже и преносимый престол Православия зде утвердил еси,¹⁰⁷¹ и корень Единодержавия Всероссийского зде насадил еси,¹⁰⁷² и престол Царства возвысил еси, и угасшему светильнику царского рода отселе с вящшею светлостью воссияти даровал еси;¹⁰⁷³ и святым Твоим зде пожити и во благоухании святыни почити благоволил еси, ихже молитвами овогда убо, аки адамантовою стеною, от напастей ограждал еси град сей. Овогда же и бедствующий вскоре избавлял еси, и во дни наши, мневшийся погибнути, от пепела и разрушения еси восставил, и новым благолепием украсил, и обилием исполнил.¹⁰⁷⁴ Отче щедрот и Господи милости! Призри благосердием на сие благодарственное исповедание наше, и не остави милости Твоея от нас. Благослови венец нового лета благодатью Твоею; и венец седми веков, иже на верее царствующего сего града, и во осмем да не увядает».

И за тем следуют молитвенные благожелания Государю императору с Его фамилией, Церкви и людям. А в заключение призывается предстательство Богородицы и святителей Московских в молитве и воссылается славословие Триединому Богу.¹⁰⁷⁵ Подлинно и в этой молитве, которая уже потому, что она есть молитва, а не проповедь, должна была быть гораздо короче проповеди, сказано «малыми многое». И потому не удивительно, если многие желали видеть ее напечатанною во всеобщее сведение, утешение и назидание. «Просили и просят напечатать ее, пишет сам Филарет в том же письме своем к Антонию, но это не очень обыкновенно. и трудно найти ей место на печатных листах, где она не была бы не у места. Подают мне мысль напечатать ее в прибавлениях к изданию Святых Отец. Прочитайте ее, и скажите мне, покажется ли она вам походящею на дело, понятною и могущею подать читающему полезные мысли».¹⁰⁷⁶

Конечно, молитва найдена вполне таковою и была напечатана в помянутом академическом издании. Как бы подробнейшим раскрытием и разъяснением некоторых наиболее существенных исторических указаний, заключающихся в молитве, служит проповедь святителя Филарета на память святителя Алексия 12 февраля того же 1847 года. В свое время мы подробнее рассмотрим эту проповедь; а теперь только скажем, что в ней святитель Филарет между прочим, излагает ясные и обстоятельные мысли о связи между Церковью и Государством в России, в течение целых столетий не прерывавшейся и приносившей громадную обоюдную пользу.¹⁰⁷⁷

А между тем в том же 1847 году, в начале сентября сего года, и сам государь благоволил посетить свою первопрестольную столицу. Пред вступлением Его Величества в Успенский собор, святитель Московский встретил Его следующею речью: «Благочестивейший государь! И сей год будет светел в летописи Твоей древней столицы, светом Твоего в ней присутствия. Петр Великий, направляя жизнь России ко внешним сношениям, дал ей другую столицу; Ты, благочестивейший государь, возвышая внутреннюю жизнь России, кажется, из двух столиц делаешь одну, одинаково полным вниманием Твоим к обеим, частым благотворным присутствием Твоим в древней, и сближением их, чрез улучшение и усиление сообщений. Радостными и благодарными сердцами взываем к Царю царей о продолжении и умножении благословений Его над Тобою и над всеми ветвями и отраслями Твоего державного рода».¹⁰⁷⁸

Между тем как упомянутое слово в день святителя Алексия 12 февраля служило разъяснением к историческому прошлому, Москвы, кратко очерченному в «молитве», в период собственно, так называемый, Московский, приведенная сейчас речь, исходя от того момента в историческом прошлом той же Москвы, с которого она должна была уступить и все более и более уступать часть своих прав и своей славы, как столица основанной Петром северной столице, – Петербургу, служит наилучшим истолкованием и дополнением того в «молитве», что в ней касается до остальных полутораста лет из семисотлетнего исторического существования Москвы. При этом нельзя не отметить, как глубоко патриотических черт, которыми она запечатлена сама и которые указывает она в императоре Николае, так и некоторых новых намеков на современные события, исполнение коих окончательное состоялось уже ко дню 25-летнего юбилея царствования Николая. Разумеем начало устроения Николаевской железной дороги, соединяющей Петербург с Москвой, и некоторые другие, с тем связанные преобразования путей сообщения.

В ноябре 1854 года скончалась родная сестра уже известного нам из предшествующего периода (1821–1825) нашего настоящего исследования родовитого князя и вельможи Сергия Михайловича Голицына, княжна Анастасия Михайловна Голицына, в глубокой старости, в доме своего брата. Филарет знал ее (как и всю семью Голицыных) издавна за добродетельную и благочестивую старицу, не раз оказывавшую и ему самому и его родным многие и разнообразные услуги из истинно христианской любви и глубокого к нему уважения.¹⁰⁷⁹ В свою очередь и Филарет питал к ней искреннее расположение и уважение, не редко посещал их дом (на Волхонке, против Храма Христа Спасителя) и любил беседовать с нею о духовных предметах. Еще чаще ездила к нему княжна, обыкновенно с братом или другими родными и близкими знакомыми, также для духовных собеседований или по каким-либо делам, по большей части тесно связанным с её благодеяниями кому-либо. Так, например, однажды она приехала к нему в одной карете с другою благочестивою старицею, также пользовавшеюся расположением святителя, известною Спасобородинскою игуменьей Мариею (Тучковой) и, сидя уже в гостиной у митрополита Филарета, простодушно сказала ему: «у нас с игуменьей был дорогой спор, кого из нас вы больше любите?» Архипастырь с свойственным ему остроумием и находчивостью отвечал: «и ту и другую больше».¹⁰⁸⁰ Таковы были отношения святителя Филарета к этой, по его же словам, «ветви древнего величественного древа».¹⁰⁸¹

И вот, когда 90-летняя старица скончалась,¹⁰⁸² Филарет, давно уже отвыкший говорить надгробные слова, частью по просьбе её родных, конечно, а главным образом по влечению собственного к усопшей расположения сердечного, решил почтить ее таковым словом. «Проводили мы, писал он от 29 ноября 1854 года к А. Н. Муравьеву, добрую старицу княжну Анастасию Михайловну; и я напутствовал ее несколькими словами, чего не делал около тридцати лет».¹⁰⁸³ В самом деле, со времени произнесения надгробных слов по в Бозе почившем императоре Александре Павловиче и императрице Елисавете Алексеевне в 1826 году святитель Филарет не говорил ни одной подобной проповеди доселе, хотя, многих, более или менее почтенных особ сам отпевал, а теперь решился побеседовать с отшедшей от мира сего княжною Анастасиею Михайловною, как еще и при жизни её он, по его же словам, «желал нередко беседовать с нею».¹⁰⁸⁴

Эта его «Беседа при гробе новопреставленной княжны Анастасии Михайловны Голицыной», произнесенная 13 ноября 1854 года, при отпевании её, в церкви Божией Матери, иконы её Ржевской, вместе с тем служит и наилучшим дополнением к сообщенным сейчас нами кратким сведениям о самой усопшей. Вот эта «Беседа», в основных её чертах, важных для настоящей цели нашего исследования.

«Редко, и только покоряясь необходимости, говорит наш святитель-вития, беседовал я при гробах усопших.¹⁰⁸⁵ Не нужна для них повесть о их жизни и похвала, исчезающая в воздухе, а благопотребна и полезна молитва о их вечном покое. А для окружающих гроб зрелище смертных останков человечества, думаю, вразумительнее и поучительнее всякого слова говорит о ничтожности всего земного, о неизбежной для каждого смерти, о невидимом мире, о сокровенной вечности, в которую ведет нас одна узкая дверь смерти, но которая безмерно пространнее видимого временного мира, и в которой есть многие обители горние и преисподние, невечерний день и бесконечная ночь, вечный свет и неугасимый огнь, вечный покой и вечное мучение, вечная жизнь и вечная неумирающая смерть. Но ты, провождаемая ныне в вечность, благоверная княжна Анастасия, прежде отшествия твоего, неоднократно о пути и приготовлении к вечности, о благоустроении души, об очищении и возделании земли сердца, о благовременном насеянии в нем семян вечного покоя, так занимательно беседовала со мною, что мне трудно вдруг пресечь собеседование с тобою, и удержаться от малого, по крайней мере, последнего слова, пред последним молчанием. При том же, теперь могу дать себе свободу сказать о тебе нечто и такое, чего прежде не мог сказать тебе, чтобы не возмутить твоего смирения».

После такого искусного и красноречивого вступления, святитель-вития начинает самую беседу свою с усопшей, характеристикою последней. «Отрасль рода, издревле возвышенного, говорит он, доблестями своих членов оправдавшего пред отечеством достоинство своего звания, ветвь семейства, которому если бы я не приписал наследственного благочестия, то меня обличил бы наследственно пребывающий в его доме храм, исполненный частых молитв, – княжна Анастасия в тихом кругу семейства, как крин в юдоли, долго цвела в благолепии девства и целомудрия, в благоухании благочестия и доброты сердечной, и тогда, как с умножением дней увядал цвет её жизни, не уменьшалось, а возрастало благоухание благочестия и доброты. Неизвестна мне первая большая половина её жизни, но в продолжение более тридцати последних лет знал я ее всегда удаленною от суеты и увеселений мира, преданною Церкви, молитве и духовному поучению, мирною в семействе, любящею благотворить, и особенно так, чтобы не ведала шуйца, что творит десница. При постепенном уменьшении крепости телесной, труд нощной молитвы простирала она иногда до того, что в изнеможении упадала пред святынею, пред которою коленопреклоненно молилась, и не призываемый ею сон приходил обновить её силы. При попечении присных и ближних о её спокойствии, она имела, однако, иногда скорбь, о чем, думаете? – о том, что по немощи не могла, или не довольно часто могла, быть в церкви при священнодейственном богослужении, хотя, некоторые части богослужения нередко совершались в её собственной храмине, исполненной отце-преданною святынею. С некоторого времени, рассудив, что может быть призвана от сей жизни внезапно, и желая отойти со Христом, она чаще прежнего приобщалась Божественного Тела и Крови Христовы, но Бог даровал ей и сие знамение христианской непостыдной кончины, что и пред самым преставлением своим она прияла напутствие священных Таинств».

Далее вития делает от характеристики почившей такой переход к наставлению или поучительной части беседы: «Утешительно видеть добрую жизнь, благословенную долголетием, потому что одно из благословений Божиих есть – долголетен будеши на земли (Исх.20:22). Но вот и благословенное долголетием поприще жизни нашло свой предел; странствование христианской души, взыскующей града грядущего, кончилось, отворилась темная дверь вечности и душа скрылась в ней, оставив здесь, как в преддверии дома, дорожную одежду, бренное тело, дабы над тем, что в нем есть от ветхого Адама, исполнился древний суд: земля еси, и в землю отыдеши» (Быт.3:19) И затем, в решение вопроса, что же за гробом? Вития дает ответ словами гласа с небесе, который слышан был тайновидцем Иоанном Богословом: блажени мертвии умирающий о Господе отныне; ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих, дела бо их ходят в след с ними (Откр.14:13).

Потом естественно всю силу поучительности этого изречения сосредоточив на словах его: умирающий именно о Господе, вития заключает свою беседу с почившею такими словами обращения к ней: «Имеем основание верить, что сей вожделенный глас коснулся тебя, благоверная душа княжны Анастасии. Иди с миром к горнему Иерусалиму, сопровождаемая молитвами любви, и молись взаимно, да не угасает твой достойно чтимый род, и да продолжает в нем жить и действовать древнее благочестие. Аминь».¹⁰⁸⁶

Похвалою благочестью в Бозе почившей княжны А. М. Голицыной и её рода святитель-вития как бы засвидетельствовал о том идеале, осуществление которого он всегда желать видеть в своих пасомых и к осуществлению же которого он всегда направлял поучительное слово своей проповеди. К этому, как мы припомним, вел он между прочим, свое слово по случаю пожаров 1834 года; об этом молился в Молитве по случаю воспоминания семисотлетия Москвы; этот идеал или образец выставлял он в личности святителя Алексия в своей проповеди 12 февраля юбилейного для Москвы 1847 года; при чем, в противоположность св. Алексию, не даром говорил: «хорошо было бы, если бы на него умели, как должно, посмотреть и некоторые дети боляр,¹⁰⁸⁷ по крайней мере, для того, чтобы не почитать себя очень любомудрыми и очень возвышенно мыслящими, когда они, поспешно вышед из училища, не столько стремятся к подвигам и пользам отечества, сколько преследуют призраки почестей, или кружатся в вихре суеты и роскоши,¹⁰⁸⁸ и т.д. Ибо он крепко верил и глубоко сознавал, что только под этим условием, т.е. под условием истинного благочестия, его пасомые могут быть как достойными чадами общей матери Церкви, так и добрыми гражданами, истинными сынами Отечества, приносящими последнему настоящую пользу и искренно радеющими о ней. В этом состоит одно из существенных выражений союза между Церковью и государством. Но та же похвала и характеристика личности в Бозе почившей княжны Голицыной, принадлежавшей к светскому, гражданскому кругу лиц, относившихся к Московской епархии, представляет для нас и удобный случай к переходу от предшествующего в нашем настоящем исследовании к последующему, именно, к характеристике лиц церковного управления Московской епархии за время царствования Николая Павловича, по проповедям Филарета. При этом, по-прежнему, мы начнем с викариев первосвятителя Московского.

В 30-летний период царствования Николая Павловича у святителя Филарета перебыло (вступно и невступно) восемь викариев, из коих первый, уже известный нам Кирилл Богословский – Платонов, прослужил с ним в это царствование лишь немногим менее, нежели полтора года, а последний – Алексий Ржаницын – ровно полтора года; остальное же время служения того и другого принадлежало, первого – предшествующему, а второго – последующему царствованиям. Из них целых четверо, а с Кириллом (о котором уже была речь за предшествующее царствование) и пятеро получили и рукоположение во епископа от святителя Филарета и именно в его епархиальном граде Москве, при чем не оставлены были и поучением от своего рукоположителя в обычных по сему случаю речах его; остальные же трое рукоположены были не Филаретом или, хотя, и им, но при рукоположении которых он не говорил речей. В порядке времени служения это были следующие викарии: Кирилл (вышеупомянутый), прослуживший до 26 марта 1827 года; Иннокентий Сельпо-Кринов с 23 мая 1827 до 31 марта 1831 года; Николай Соколов с 8 июня 1831 (когда Филарет, хотя, и в Москве был, но был болен и лечился, с трудом совершив рукоположение его, до 2 октября 1834 года; Исидор Никольский (доселе здравствующий в сане митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского и в звании первенствующего члена Святейшего Синода) от 11 ноября 1834 и до 5 июня 1837 года; Виталий Щепетев с 27 июня 1837 до 14 ноября 1842 года; Иосиф Богословский с 27 декабря 1842 до 20 ноября 1849 года; Филофей Успенский (в последствии митрополит Киевский) с 18 декабря 1849 года до 19 августа 1853 года и Алексий Ржаницын с 20 сентября 1853 года и до конца царствования Николая I.

Несмотря на то, что некоторые из этих викариев Филарета не были из числа его питомцев или по воспитанию в подведомых ему духовно-учебных заведениях или же по служению в его епархии, он ко всем им относился истинно отечески и братски.¹⁰⁸⁹ Но с некоторыми имел особенно сердечные отношения и удостаивал их особенного доверия. И замечательное дело! Эта особенная сердечность отношении, особенное доверие падало на тех викариев, которых святитель Московский не только сам рукополагал, но и по рукоположении наставлял поучительною речью. Об этих-то главным образом викариях мы и будем здесь, как само собою разумеется, говорить. Первым из таковых в царствование Николая Павловича является высокопреосвященнейший Исидор, нынешний митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский. Не смотря на то, что он довершал свое образование в Санкт-Петербургской духовной академии тогда, когда Филарет уже не состоял её ректором (именно в 1821–1825 годах) и за тем поступил на службу в Московский духовно-учебный округ (сперва в Орловскую, а потом в Московскую духовную семинарию ректором) лишь с 1829 года, Филарет скоро понял и оценил высокие достоинства молодого инока и уже в 1834 году, на 35 году жизни последнего, представил его к посвящению во епископы-викария. 9 ноября состоялось, согласно этому представлению, наречение, а 11 числа того же месяца и самое рукоположение в сан епископа Дмитровского, викария Московской митрополии. Рукоположение совершали, с митрополитом Филаретом во главе, преосвященные: экзарх Грузии, архиепископ Евгений (Баженов), Иерофей, архиепископ Фаворский, бывший викарий Московский. Калужский епископ Николай (Соколов) и уволенные от управления епархиями епископы Дионисий и Аарон.¹⁰⁹⁰

После рукоположения, совершенного таким многочисленным собором архипастырей, первостоятель сего собора, святитель Филарет обратился к ново рукоположенному с следующею речью: «После того, как соединенною молитвою сопастырей призвана тебе Божественная благодать проручествующая, то есть, чрез рукоположение нисходящая и возводящая; после того, как сия благодать, чрез открытый ею самою проток молитвы и рукоположение, без сомнения, действительно излилась на душу твою; после того, как нашими смиренными руками, она же облекла тебя в полноту священных одежд – священных, потому, что они суть не просто украшения, но знамения даров и добродетелей, которыми Пастыреначальник Господь Иисус облачает души Богу посвящаемые;¹⁰⁹¹ наконец, после того как сия же благодать обновила в тебе свой дар тайнодействованием и чрез тебя с нами – чин святой Церкви повелевает мне начатое словом молитвы заключить словом напоминания и совета».

И за тем преподал новому епископу глубоко назидательное и в тоже время истинно отеческое наставление. На основании слов св. апостола Павла к Тимофею: воспоминаю тебе возгревати дар Божий, живущий в тебе возложением руку моею (2Тим.1:6). Ибо, с обычною скромностью замечает наш вития, не хощу сказать тебе моего слова, немощного и безжизненного. Чтобы запечатлеть живое дело Святого Духа, ищу живого слова, тем же Духом вдохновенного». А чтобы наперед утвердить ново рукоположенного в мысли, что приведенные слова прямо могут к нему относиться, святитель-вития говорит предварительно наставления: «Для особенного твоего настоящего положения, может быть, не излишне, будет заметить и то, что Тимофей является у апостола не самостоятельным епископом града Ефеса, но как бы место блюстителем, или, по нынешнему иноязычному названию, викарием святого Павла, в доказательство чего приводит слова того же святого апостола Павла о Тимофее из 1Тим.3:14–15. И далее делает самое наставление, выясняя обстоятельно каждое выражение принятого в основание поучения текста и как на средства к возгреванию дара Божия (в чем и заключается вся сила наставления), указывая на «молитву, слово Божие, ревность и верность в порученном действовании, терпение в трудностях, любовь Креста Христова, неуклонное зрение на образ Христов, который должен быть, говорит вития, нашим отличием, не столько на персях и на сердце, сколько в персях и в сердце».¹⁰⁹²

Кому из интересующихся церковною жизнью в нашем отечестве не известно, на сколько верно рукоположенный тогда во епископа преосвященнейший Исидор, в дальнейшем своем служении Церкви,¹⁰⁹³ исполнял и исполняет это наставление своего рукоположителя, и в свою очередь как высоко ценил его за это сам Филарет. Не только частно выражая полное одобрение его служению и поощряя его, но и рекомендуя его людям, имевшим власть и влияние на перемены в иерархии?

В 1842 году, как нам известно, совершились в Петербурге события, имевшие своим последствием безвозвратное удаление митрополитов Московского и Киевского на свои епархии. Имели эти события, конечно, и свою неприятную сторону, но не даром мы веруем, что если что устрояет с нами Господь, то все к лучшему. В прежние годы Филарет обыкновенно на величайшие праздники Рождества Христова и Пасхи оставлял паству свою без своего личного среди её присутствия. А с 1842 года этого уже не могло быть. Праздник же Рождества Христова, именно, 1842 года озарился для москвичей еще и новою к тому радостью, – рукоположением в Москве викария на место выбывшего в сем году в епископы Костромские преемника преосвященному Исидору – Виталия (Щепетева). Описывая все эти предметы ожидаемой радости москвичей, один из последних, выше упомянутый князь М. А. Оболенский, в своем письме к Поленову от 24 декабря 1842 года, упомянув о некоторых сладких плодах ученой деятельности Москвы, говорит: «Не менее наслаждений и чисто-духовных готовит нам предстоящий праздник. Давно, очень давно, первопрестольная не видела в это время в стенах своих архипастыря.¹⁰⁹⁴ Но теперь она вместе с высокопреосвященным митрополитом Филаретом будет воссылать свои теплые молитвы и внимать его глубоко назидательным поучениям и беседам. Даже более, она увидит, как этот маститый первосвятитель рукоположить своего помощника в делах наставления и управления своей любимой паствы. И этот помощник избран из нашей же Москвы¹⁰⁹⁵ Заиконоспасского монастыря архимандрит, духовной семинарии ректор и богословских наук наставник Иосиф».¹⁰⁹⁶

Иосиф, не смотря на то, что не обладал высокими умственными дарованиями и обширною ученостью,¹⁰⁹⁷ в противоположность большинству викариев Филарета, обладал зато во всех других отношениях высокими достоинствами, дававшими ему полное право на высокое к нему со стороны всех уважение. Как ректор, он был «высокий труженик, подвижник долга, монах примерной жизни, нелицеприятный начальник», по отзыву одного из его бывших учеников.¹⁰⁹⁸ Чистота его понятий, святость жизни, любвеобилие хорошо известны всем, кто знал его по Москве, в довольно долгий период его в ней пребывания.¹⁰⁹⁹ Когда в конце 1841 года стала вакантною должность ректора в Московской духовной академии, то Филарет не обинуяся писал к графу Протасову: «для управления академией мог бы быть удовлетворителен ректор Московской семинарии Иосиф, но он не имеет степени магистра».¹¹⁰⁰

Для занятия же должности викария в следующем 1842 году Филарет нисколько не усумнился призвать Иосифа. Рукоположение последнего состоялось 27 декабря того же 1842 года в кафедральной церкви святителя Алексия (в Чудове монастыре). По рукоположении преосвященного Иосифа – Филарет и ему, как преосвященному Исидору, преподал наставление, но, не смотря на одинаковость случая, совершенно различное от того наставления. «Священным призванием и совершившимся ныне освящением приобщенный к собору сосвященно-начальствующих и наставляющих в церкви, так начал святитель Филарет свое наставление ново рукоположенному епископу Иосифу, по её же уставу, ты стоишь на краткое время здесь еще, как священно-начальствуемый и церковно-наставляемый. Без сомнения, и ты не желал бы утратить сии минуты, и я призван споспешествовать, чтобы они для тебя не были утрачены. И без меня разумеешь, что совершилось ныне над тобою, но, по апостольскому слову и примеру, и знаемое напомнить, мне убо неленостно, тебе же твердо» (Флп.3:1).

И далее следует самое наставление, которое состоит в столь же обстоятельном, как и в 1834 году при рукоположении преосвященного Исидора, разъяснении, но только не текста священного писания, как тогда, а обрядовых действий рукоположения во епископа или чина рукоположения, весьма любопытном в церковно-археологическом отношении. В заключение же наставления первосвятитель Московский, как первостоятель собора архипастырей, участников рукоположения, обращаясь к тому же ново рукоположенному, говорит с особенно сильным выражением: «Наипаче молим, боголюбезный брат, творити молитвы о благочестивейшем самодержце нашем Николае Павловиче, благотворном защитнике святой Церкви и покровителе служащих ей, и о всем августейшем доме его, о мире и благосостоянии святых Божиих Церквей и благоденствии православной России, наконец и о тех, которые по воле Божией послужили твоему избранию и освящению».¹¹⁰¹

И как к прежним викариям, так и к ново рукоположенному Иосифу с тех пор святитель Филарет стал в искренние отношения отца, старшего брата и друга, являясь мудрым советником и руководителем в делах управления не только Московскою же епархией, но и теми епархиями, какими Бог судил Иосифу управлять по оставлении должности викария Московского,¹¹⁰² как о том свидетельствуют многие письма Филарета к Иосифу, напечатанные в Чтениях в обществе любителей духовного просвещения за 1871 год, и к другим лицам. Так, между прочим, преосвященного Иосифа, в бытность его архиепископом Воронежским. Господь сподобил быть ближайшим свидетелем открытия св. мощей святителя Тихона в 1861 году, при чем лично участвовал в сем открытии также и высокопреосвященный Исидор, а заочно живейшее в том же участие принимал и святитель Московский Филарет.¹¹⁰³ Не более, как чрез три года после сего Иосиф, по причине слабости зрения, должен был удалиться на покой, после того как врачи нашли невозможным восстановить его зрение. Уволен он был на покой 14 ноября 1864 года. А в начале сего года он ездил в Москву, чтобы посоветоваться о своем зрении с врачами, а вместе и с своим рукоположителем, о продолжении своей службы.¹¹⁰⁴

И что же? «Вчера вечером, пишет святитель Филарет наместнику Лавры Антонию от 7 января 1864 года, был у меня преосвященный Воронежский, и я также водил его по комнате, как преосвященного Евгения.¹¹⁰⁵ Врачи отказали ему в восстановлении зрения. Он переносит сие кротко».¹¹⁰⁶ А затем от 13 октября того же 1864 года пишет и самому преосвященному Воронежскому Иосифу следующее: «Праведно решение ваше взять покой от епархиальной службы. При скудости зрения нести служение крайне неудобно. Надобно много доверять, и трудно поверять, разумно ли и верно ли употребляется доверие. Святейший Синод, без сомнения, окажет уважение к вашим заслугам, и благоустроит ваш покой.¹¹⁰⁷ Не спорю, что не легко ваше положение. Недостаток зрения уменьшает независимость. Привыкшему к деятельности не легко отказываться от неё. Но посланное судьбой Божией не должно ли принять с мирным послушанием? А такое расположение духа не должно ли быть облегчением тягости положения? Привычка к деятельности легко порождает пристрастие к деятельности, посему не должно ли покориться судьбе Божией, отдаляющей человека от попечения о делах земных для свободнейшего попечения о небесном? Время ныне таково, что иной из братии вашей, и не оскудевший еще зрением, благословлял бы Бога, если бы мог, не подвергаясь вине лености и самочиния, быть устранен от внешней деятельности, чтобы в тишине оплакивать свои грехи и время настоящее и угрожающее.¹¹⁰⁸ Итак, мир душе вашей».¹¹⁰⁹ Так от начала до конца епископского служения Иосифа считал для себя неленостным наставлять его рукоположитель его Филарет, который и в письмах обыкновенно является столько же поучительным проповедником слова Божия, сколько в проповедях собственно.

События 1842 года, прискорбные для Филарета, коснулись между прочим, также лица, чистота нравственного облика которого оставалась безукоризненною до самой кончины его. Разумеем высокопреосвященнейшего Филофея (Успенского), скончавшегося в 1882 году в сане митрополита Киевского. В 1862 году Филарет, митрополит Московский по одному случаю писал к наместнику Антонию: «Преосвященный А.¹¹¹⁰ точно не мастер дела, за которое взялся. Видно, у него остается страсть к доносам непрямым путем. Безымянный донос о литографированном переводе пророческих книг, о котором он рассказывает. Есть его дело; и он – начало смут, которые от сего произошли. Если бы он донес только своему начальству, дело обработалось бы иначе. По его милости и преосвященный Филофей, бывший тогда инспектором Петербургской академии, пострадал безвинно».¹¹¹¹

Дело в том, что, окончив курс первым магистром в Московской духовной академии в 1832 году и прослужив при той же академии до 1838 года, в августе сего года Филофей переведен был в Петербургскую духовную академию инспектором, а после событий 1842 года назначен был ректором в Харьковскую семинарию, да еще с некоторою тенью подозрения и со «строгим выговором за небрежность по надзору, в бытность его инспектором Санкт-Петербургской академии».¹¹¹² Этот выговор объявлен был Филофею по окончании дела о нем, производившегося в Петербурге при Святейшем Синоде, уже в 1844 году.¹¹¹³ А между тем святитель Филарет, зная безвинность своего питомца, еще в том же 1842 году, начал ходатайство о переводе его из Харькова в Вифанскую семинарию и потом в Московскую; но тогда как перевод в Вифанскую семинарию состоялся согласно этому ходатайству, ходатайство о переводе в ректоры Московской семинарии не было удовлетворено со стороны графа Протасова именно вследствие прикосновенности отца Филофея к делу о литографированных переводах.¹¹¹⁴ И только уже в 1847 году, после и по силе одобрительных о нем отзывов святителя Филарета, он переведен был на эту должность. Ибо «вся здешняя служба его, как писал о Филофее к обер-прокурору графу Протасову в начале сего 1847 года Филарет, так совершенно удостоверяет в его православии, что убеждает случившееся с ним недосмотрение и недонесение приписывать только запутанности обстоятельств, а не недостатку благонамеренности».¹¹¹⁵

В это время, как мы помним, уже совершался поворот к лучшему в отношениях графа Протасова к Филарету, и потому ходатайство последнего было уважено. В виду тех же обстоятельств было уважено и представление Филарета о возведении Филофея на высшую степень священноначалия – во епископы. В 1849 году Филофей был рукоположен во епископа-викария Московского на место вышеупомянутого Иосифа. Рукоположение состоялось 18 декабря сего года. По рукоположении Филарет сказал краткую, но превосходную, живо относившуюся к чертам личного характера и предшествующим судьбам жизни ново рукоположенного, речь к нему следующего содержания: «В откровении святого Иоанна видим седмь ангелов седми церквей. Можно подумать, что это небесные ангелы, хранители Церквей. Но когда слышим, что некоторых из них Дух Христов обличает, и угрожает им; ангелы же небесные не грешат и не подвергаются прещениям, то приходим к той мысли, что под именем ангелов церквей разумеются земные блюстители Церквей, то есть, епископы. Итак, епископ есть ангел Церкви, как много в сей мысли поучительного для нас, и даже страшного! Чтобы соответствовать наименованию ангела, ум епископа должен быть светел, сердце чисто, мысли и желания духовны, жизнь удалена от нечистот плоти и мира. Как посылаемый за хотящих наследовати спасение, он паче других должен наблюдать за собою, чтобы не искать своих си, но яже Божия и яже ближнего. ангелом должен быть епископ, что ж. Если мы еще не достигли не только ангельской чистоты, но и человеческого доброго устроения духа и жизни? Что, если нам угрожает сказанное ангелу Сардийские Церкви, не обретох дел твоих окончанных пред Богом? Страшно служение наше, возлюбленный брат, однако, страх дан от Бога не для того, чтобы мы отчаивались, или унывали, но для того, чтобы страхом спасали себя и других. Призовем страх Божий в помощь нашему служению, но призовем также, и наипаче призовем, любовь. Возлюбим служение Возлюбившему нас даже до смерти, смерти же крестные. Возлюбим служение спасенью тех, за спасение которых сама Божественная Любовь пострадать и умереть благоволила. Принесем ей желание подвига, и она не отречется даровать нам силу для подвита. Жезл силы да пошлет тебе Господь от Сиона. Знамением сего да будет жезл, теперь тебе вручаемый».¹¹¹⁶

Кто знал характер, жизнь и служение в Бозе почившего святителя Филофея, самое имя которого (Φιλόθεος) значит: боголюбец, тот не может не согласиться, что вся жизнь его, поистине, равноангельная и в то же время исполненная сыновней преданности к рукоположителю, была чистым отражением образа, начертанного рукою святителя Московского в этой речи, и самая болезнь, предшествовавшая его блаженной кончине, произошла, если так можно выразиться. от избытка истинно-христианской и глубоко-патриотической любви, наполнявшей сердце его.¹¹¹⁷

Извещая А. Н. Муравьева о назначении Филофея в викарии к себе, святитель Филарет от 16 декабря 1849 года писал к первому: «побыв несколько дней без викария, получаю его, и, благодарение Богу, и державной и священной власти, согласно с моим желанием. Это ректор семинарии Московской Филофей. Сегодня было наречение, после завтра должно быть посвящение. У меня это осьмой викарий. С миром проводил я семь на дальнейшие поприща службы, подобает молить Бога, чтобы с миром сей проводил меня».¹¹¹⁸

Но Господь творил свое. Богу угодно было, чтобы проводил святителя Филарета в жизнь загробную далеко не сей викарий. Сей викарий, при жизни святителя Московского и к утешению последнего, не только с честью послужил на двух самостоятельных епископских кафедрах,¹¹¹⁹ но и пожалован был в 1861 году саном архиепископа. В 1853 году он уступил свое место викария другому питомцу Филарета, ректору Московской духовной академии, архимандриту Алексию (Ржаницыну). Предшествующая судьба, да и личный характер Алексия весьма различны были от судьбы и характера Филофея. С самого начала своего монашества Алексий находился, как говорится, под счастливою звездою. Осенью 1837 года, как нам уже известно из раньше сказанного, царская фамилия довольно долгое время пробыла в Москве. В числе особ этой фамилии была и царская дщерь, великая княжна Мария Николаевна. Интересуясь разными предметами из области церковной, она между прочим, поинтересовалась обрядом пострижения в монашество и пожелала видеть самый этот обряд на деле.¹¹²⁰ В это-то время и было подано студентом Московской духовной академии старшего курса Руфом или Руфином Ржаницыным прошение о пострижении его в монашество. 12 ноября 1837 года в Чудове монастыре и состоялось его пострижение с именем Алексия, в честь святителя Алексия митрополита, в присутствии Высочайших Особ. На молодого инока тогда же обращено было благоволительное внимание Высочайших Особ, продлившееся и на последующее время его жизни и служения. С своей стороны святитель Филарет также обратил на него большее, чем на других, внимание и всеми мерами содействовал тому, чтобы молодой инок был достоин высочайшего одобрения. Видя его рассудительность, деятельность и другие, необходимые для успешнейшего отправления административных должностей, качества, он довольно рано выдвинул его на служебном поприще вперед других и облекал большим доверием по службе, всюду не переставая руководить им то словесно, а то письменно.¹¹²¹

Так уже прямо по окончании курса в академии в 1838 году Алексий был назначен инспектором Московской семинарии, а в начале 1843 года, после неудавшейся попытки определить ректором той же семинарии Филофея, святитель Филарет ходатайствовал о назначении Алексия на эту важную должность. «По оказавшемуся препятствию к перемещению архимандрита Филофея, писал он к графу Протасову от 30 января 1843 года, покорнейше прошу ваше сиятельство обратить внимание на инспектора Московской семинарии соборного иеромонаха Алексия. Находясь в монашестве шестой год, инспектором и профессором пятый год, он постоянно себя оказывает в преподавании учения основательным, в надзоре бдительным, в суждении по делам разборчивым, в поведении твердо управляемым правилами благочестия. Если представится вопрос, довольно ли имеет он старшинства для ректорства, соединенного с настоятельством Заиконоспасского монастыря; для сего можно представить пример одного из предшественников, который (нынешний преосвященный Виталий) с меньшим старшинством, по трехлетней инспекторской службе, заступил сие место. Познание местных обстоятельств дает иеромонаху Алексию преимущество, которого не имел бы ново пришедший, хотя, и с большим старшинством лет. Кто не стар определяется, тот долее может быть удержан на месте; а в сем есть польза службы».¹¹²²

Это ходатайство было уважено, – и Алексий определен был ректором, а с тем вместе и возведен был в сан архимандрита. Но не очень долго пробыл он в должности ректора семинарии. В 1847 году открылась вакансия ректора высшего духовно-учебного заведения Московской епархии, академии, и Филарет не усумнился поставить Алексия первым кандидатом на эту должность, при чем, характеризуя его правоспособность к занятию этой должности, в письме к тому же графу Протасову от 27 января 1847 года говорил: «Архимандрит Алексий отличается способностями более живыми скоростью и многообъемлемостью соображений в делах, и довольно разнообразною опытностью».¹¹²³ И Алексий определен был ректором академии, хотя, ожидали определения на эту должность другого, достойнейшего по учению, товарища Алексия по академии, архимандрита Евгения.¹¹²⁴ А в 1853 году Филарет представил Алексия и на место Филофея в викарии, епископы Дмитровские. 7 сентября сего года состоялся указ о назначении Алексия викарием; а 20 числа того же месяца и года в Успенском соборе совершена была и хиротония его. По-прежнему главным рукоположителем был сам Филарет. После рукоположения и литургии, при вручении архипастырского жезла новопосвященному епископу, святитель Филарет произнес следующую речь к нему: «Преосвященный епископ Алексий! Почти шестнадцать лет тому, как, вводя тебя в чин монашествующих, при мощах святителя Алексия, мы поручили тебя его покровительству, заимствовав от него тебе имя. Не сомневаюсь, что, вместе со мною, ты признаешь действительность его над тобою покровительства. Мирным путем служения, под благоволительными взорами державной и священной власти, ты доведен до того, что приемлешь ныне участие в попечении о его пастве, которой он в течение веков не престает покровительствовать. Прибегнем и ныне к близкому для нас покровительству святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, и, моля их, будем надеяться, что их молитвы и невидимое благодатное вразумление и содействие будут споспешествовать, чтобы начатки твоего нового служения были благонадежны для Церкви и благопомощны для останков моего настоящего служения. Уже девятый являешься ты на помощь моему здесь служению. Храня добрую память о твоих предшественниках, и утешаясь светлыми знамениями дальнейшего их служения,¹¹²⁵ надеюсь и в тебе найти то, за что благодарен к ним». Вслед за этою историческою, если можно так выразиться, частью своей речи, воспоминающею прошлое новопосвященного и вообще викариатства Московского в отношении этого прошлого и к самому оратору, сей последний продолжает уже исключительно наставлением, которое, как и всегда, искусно применяется к личным особенностям и духовным потребностям наставляемого. «Говорим о надежде, так продолжает святитель-вития, не для того, чтобы почивать на ней, как на возглавии. Но, чтобы не упадать духом пред мыслью о нашем недостоинстве, чтобы не колебаться маловерием. Не усыплять должна благая надежда, но к благим подвигам возбуждать нас, часто напоминающих себе апостольское увещание: образ буди верными словом, житием, любовью, духом, верою, чистотой (1Тим.4:12). Приемля и употребляя сей жезл, право помышляй о его истинном начале и значении. Он не для того изобретен, чтобы только показывать знамение начальства, но сделался священным от того, что святые предшественники наши употребляли его, как необходимую подпору для изнуренного подвигами внешнего их человека, когда в них обновлялся внутренний, по колику тлел внешний. Теперь взыди, заключает свою речь первосвятитель Московский, и от новые благодати подаждь благословение людем Господним!»¹¹²⁶

И Алексий оправдал надежды, которые возлагались на него при рукоположении во епископа. Он был одним из деятельнейших помощников Филарета по управлению Московскою епархией во все время своей бытности в ней викарием, ровно как столь же деятельным администратором в качестве самостоятельного епархиального архиерея. В свою очередь и Филарет во все последующее время своей жизни не оставлял Алексия своею поддержкою, своим вниманием и руководством, истинно отеческим, при том не только в счастливые, но и в трудные времена его служения, дожив и до возвращения счастливых для Алексия времен.¹¹²⁷

Викарии-епископы Дмитровские были ближайшими помощниками святителя Московского по управлению епархией, при чем на их долю выделялась значительная часть более или менее важных, но во всяком случае второстепенных обязанностей и прав самого первосвятителя.¹¹²⁸ Но кроме викариев в Москве обыкновенно постоянно или временно пребывало еще несколько епископов, также принимавших некоторую долю участия в сотрудничестве Филарету, отчасти по управлению Синодальною конторою, а главным образом по замене его в многочисленных священно-служениях, для которых Филарета, при всей его любви к священно-служениям, конечно, не доставало. Бывали случаи посвящения епископов в Москве и для других епархий, при чем главным рукоположителем был также святитель Филарет. Не смотря на то, что посвящаемые во епископы предназначались не для его округа, он считал священным долгом своим и их напутствовать на дальнейшее высшее служение Церкви словом поучения.

Из всех, того и другого рода епископов, мы коснемся по-прежнему только тех, которых касается Филарет в своей проповеди.

По порядку времени первым в числе таковых является ректор Костромской духовной семинарии и архимандрит Костромского Богоявленского монастыря Евгений Баженов, которому выпал жребий получить рукоположение во епископа Тамбовского в Московском Успенском соборе от святителя Московского Филарета 9 июня 1829 года. Филарет мало знал жизнь и характер ново рукополагаемого. Он, без сомнения, помнил его, как сотоварища по Коломенской семинарии; но отсюда они оба еще почти отроками разошлись в разные отдаленные одна от другой стороны вплоть до самого 1828 года, в котором Евгений жил на чреде служения в Петербурге, а Филарет известное время этого года был там же для присутствования в заседаниях Святейшего Синода. Прямой, открытый характер Евгения и его живая, деятельная натура не могли не быть известными Филарету и по отзывам других и при возобновлении давнего знакомства; но само собою разумеется, что Филарет не мог его знать так, как знал, например, викариев своих. Поэтому при вручении жезла ново-рукоположенному епископу, Евгению, Филарет сказал речь такую, в которой, указав на совершившееся тайнодействие рукоположения, именно, как на благодатное тайнодействие, низводящее на ново рукоположенного дарование, поучает его, согласно слову апостола, о том, чтобы он не нерадил о сем даровании вообще и в частных, возможных в предстоящем служении, случаях.

Филарет в отношении к рукоположению Евгения, по-видимому, лишь исполнил поручение Святейшего Синода всероссийской церкви, данное ему еще в бытность его в Петербурге весною того же 1829 года,¹¹²⁹ а в отношении к наставлению ново рукоположенного – поручение Церкви вселенской. Но не даром эта его речь им же самим избрана была для изданий его слов и речей 1844–1845 и 1847–1848 годов.

Высокая и глубокая назидательность её для кого бы то ни было из рукополагаемых во епископы выше всякого сомнения. Но в виду ближайшей нашей цели мы оставим пока эту сторону дела, а обратим внимание лишь на те черты речи, которые, благодаря мудрой прозорливости оратора, имели историческое значение в жизни рукоположенного. В речах и проповедях исторического характера у Филарета чаще всего один намек скрывает за собою целую историю. Это есть его особенное искусство, «сказать малыми многая», как он сам выражается. То же и в речи к Евгению. Евгений, до своего вступления в монашество в 1818 году, славился как профессор словесности в Туле; а по вступлении в монашество и затем в ректорскую должность в семинариях Тобольской и Костромской (в 1819–1828 годы) не менее славился и как профессор богословских наук, вполне таким образом, поддержав славу давшей ему окончательное образование Московской славяно-греко-латинской академии. Естественно поэтому было ожидать, при его живом, впечатлительном и деятельном личном характере, что на церковной кафедре в качестве самостоятельного епархиального архиерея он будет одним из выдающихся проповедников, ораторов.

Быть может, мысль о будущей славе церковного оратора и проповедника не чужда была и самому рукоположенному. И вот рукоположите ль его, сам знаменитый проповедник и оратор поучает своего бывшего товарища по семинарии: «Видишь ли себя знающим Божественные догматы, не помышляй, что знаешь довольно, и не переставай внимать учению для самого себя: не неради. Поучаешь ли народ: не вознеради, сравнивая себя с другими, реже, в сем упражняющимися; но поревнуй Павлу, который день и ночь со слезами учил своих, и от того истина слов его была, как животворное солнце, а слезы его, как благотворный дождь для духовной нивы. Встретишь ли в пастве твоей невежествующих и заблуждающих, не обеспечивай себя мыслью, что они сделались такими при твоих предшественниках: не неради. Безуспешность предшественников не оправдает безуспешности преемника. Усмотришь ли христиан не христиански живущих; не раздражайся, но и не смотри равнодушно: не неради. Обличи злое дело кротким словом, и еще более обличи добрым примером».¹¹³⁰

Что же теперь далее? Как животворное солнце, как благотворный дождь, подействовали эти святые слова на рукоположенного Евгения. Будучи последовательно, епископом Тамбовским (1829–1832), Минским (1832–1834), экзархом Грузии архиепископом Карталинским (1834–1844), архиепископом Астраханским (1844–1856) и, наконец, архиепископом Псковским (1856–1862), всюду сопровождаемый добрым словом, советом и содействием Филарета. Евгений везде говорил с церковной кафедры не очень часто, но за то, когда говорил, то говорил «сильно, убедительно и в высшей степени приятно, особенно выразительностью речи»,¹¹³¹ и слово его было вполне действенно по отношению к слушателям.

Не даром же, когда Евгений, благодаря все тому же графу Протасову, должен был в 1844 году покинуть высокий пост экзарха Грузии, в прощальной речи к нему одним Тифлисским церковным оратором (архимандритом Флавианом) было сказано: «о десятилетии твоем воспоминать со слезами будут все люди, тебе преданные и любящие видеть в тебе образ Христа Пастыреначальника, и сынове сынов поведят о тебе грядущему роду, воспоминая о тех чудесах милости и правды, кои рукою твоею в земли сей сотворил Господь».¹¹³² Недаром также, с другой стороны, он избран был от академии наук в члены-корреспонденты её по отделению русского языка и словесности, а от конференций Киевской и Казанской академий духовных – в почетные члены этих академий. Укажем для примера еще на один случай. «Особенно не неради, внушал Евгению рукоположитель его, употреблять дарование разума духовного на беспристрастное испытание и осмотрительное руководство тех, которым будешь давать участие во благодати священства, и святую ревность на очищение дома Божия от соблазнов, сеемых недостойными служителями алтаря. Для сего со страхом воспоминай нерадение первосвященника Илии, которое кончилось погибелью его и его детей, и уничижением самой святыни кивота Божия».¹¹³³

Вскоре же по вступлении своем на епископскую кафедру в Тамбов, Евгений имел случай применить к делу это наставление своего рукоположите ля. В одном селе Кирсановского уезда Тамбовской губернии почти весь причт, по крайней мере два священника, диакон, и дьячок, состояли между собою в близком родстве и кроме того, один из этих священников во многих отношениях открыто заявил себя недостойным служителем алтаря. Преосвященный Евгений распорядился перемещением его в другой приход. Но прихожане, конечно, под влиянием остальной родни перемещенного, принесли на такое распоряжение жалобу в Святейший Синод, выставляя перемещенного, как достойного и любимого ими пастыря. Святейший Синод предписал преемнику Евгения Арсению¹¹³⁴ расследовать дело и если не окажется других к состоявшемуся перемещению священника Архипова, кроме его родства с другими членами причта, то удовлетворить желание прихожан возвращением его на прежний приход.

Преосвященный Арсений, расследовал дело и нашедши за Архиповым много недостойных служителя алтаря деяний, доносил о том Святейшему Синоду, спрашивая, возможно ли при таких условиях удовлетворение желания прихожан означенного села Верхней Оржевки. Дело, начатое еще в 1831 году, таким образом, доведено было до начала 1833 года. Филарет Московский был в это время в Петербурге, и по вопросу преосвященного Арсения, в защиту рукоположенного им и наставленного по рукоположению Евгения, дал следующее мление по этому делу: «Духовного Регламента о пресвитерах, в правиле 27, соединение родственников в одном причте признается злом, которое епископы весьма пресекать должны, и дозволяется быть в одном причте не более, как двум родственникам. А как в селе Верхней Оржевке два священника и все причетники при одной церкви допущены родственники, в явную противность сего узаконения, предшественниками епископа Евгения. Напротив же того епископом Евгением священник Архипов, по причине родства, выведен из того села, согласно с означенным узаконением, то оставить сего священника на прежнем месте, значило бы уничтожить распоряжение законное, а восстановить прежнее, противозаконное. Снисходительным определением святейшего Синода 22 июня прошедшего года¹¹³⁵ велено оставить Архипова на прежнем месте в том только случае, буде он отведен от церкви единственно по родству, без других побудительных причин. Но как из донесения епархиального начальства открылось, что отведен он не единственно по родству, но, сверх того, и по другой важной причине, что судился по делу о ночном буйстве и стрелянии из ружей, по которому не оправдан, а прощен по всемилостивейшему манифесту, и которого исследование затруднено было родством причта, то, и по вышеозначенному снисходительному определению святейшего Синода, Архипов не имеет права остаться на прежнем месте. Епископ Евгений в 1831 году исправил оплошные и противозаконные действия своих предшественников,¹¹³⁶ которые допустили обоим Оржевским причтам переродниться, и не отвели Архипова в 1826 году,¹¹³⁷при решении о нем дела. Если столь благонамеренные и согласные с законом решения епархиальных начальников высшее начальство будет переменять, то весьма надлежит опасаться, чтобы чрез то не уменьшилось послушание подчиненных местным начальствам, и чтобы не умножить без пользы обременительные для святейшего Синода просьбы об отмене епархиальных решений, под маловажными предлогами. Посему полагаю мнением: 1) решение епископа Евгения об отведении священника Архипова в другое село, по причине родства и сомнения о нем по бывшему делу, признать правильным. 2) В удовлетворение прихожан определить на его место другого достойного, который бы не был в родстве с прочими священно и церковно-служителями села Верхней Оржевки. 3) Поставить во внимание епархиального начальства остающееся многочисленное их родство, для уменьшения оного, при благоприятных случаях, в согласность с Духовным Регламентом».

Святейший Синод вполне согласился с мнением святителя Филарета.¹¹³⁸ Так, рукоположенный святителем Филаретом исполнял наставления последнего, а этот последний не переставал поддерживать рукоположенного в духе своих наставлений и при исполнении сих наставлений в дальнейшее время.

Не прошло еще одного года со времени рукоположения Евгения во епископа Тамбовского, как на Филарета подобным же образом возложено было новое поручение Святейшего Синода – рукоположить ректора Владимирской духовной семинарии и архимандрита Переяславского Данилова монастыря Павла во епископа Костромского. Это рукоположение состоялось в день Святого Духа 26 мая 1830 года в Московском большом Успенском соборе. День был избран для рукоположения самый лучший во многих отношениях. Прежде всего этот день для самого рукополагаемого имел весьма важное значение. Он был родом из Переяславского уезда Владимирской губернии и особенное всегда питал уважение к находившимся близ его родины и устроенным в честь Святой Троицы монастырям: Переяславскому Данилову, Троицкому и Троице-Сергиевой Лавре. 7 лет от роду он привезен был в последнюю и помещен в находившуюся здесь духовную семинарию.

Это было в 1797 году, а в 1800 году, как известно, сюда же переведен был из Коломенской семинарии 18-летний Василий Дроздов, что в последствии митрополит Московский Филарет. С 1803 года Петр Подлипский (так звали в мире преосвященного Павла) стал уже под руководство Дроздова, как учителя, и находился под этим руководством до самого 1808 года, когда и он сам, будучи уже учеником богословия, отправлен был в ново открывшуюся Петербургскую академию, и Дроздов, уже в сане иеродиакона, был вызван туда же. В Петербурге опять Павел все время своего пребывания, т.е. до 1814 года, провел то под наставническим, а за тем под начальственным руководством Филарета. И только уже с 1814 года, по окончании курса в академии Павел на долго разошелся с Филаретом, быв определен учителем Владимирской семинарии. В 1817 году он был пострижен в монашество, а в 1820 году был определен ректором этой семинарии и вместе с тем получил в управление Троицкий Данилов монастырь в Переяславле.

Управлял он этим монастырем до самого времени рукоположения в сан епископа, а долго спустя после того, прослужив Церкви в сане епископа Костромского (1830–1836) и архиепископа Черниговского (1836–1859), испросил себе увольнение на покой, при чем поместился опять в своем любимом монастыре Троицком Данилове, с управлением сим монастырем, в котором чрез три года и скончался (в 1861 году).

В виду такого значения Троицына дня для рукополагаемого, святитель Филарет, которому суждено было стать для Павла и отцом и руководителем по рукоположению во епископа, в своей речи к нему по рукоположении и при вручении жезла говорит ему: «Общее торжество Церкви во славу Святого Духа, се соделалось для тебя в особенности торжеством Святого Духа». И далее раскрывает подробности значения этого священно и церковно-исторического события в приложении к рукоположению и ново рукоположенному. «Но, продолжает наш оратор, празднуя для себя праздник Духа, не умедли обратить мысль твою на последующие за оным дни духовного делания. Против немощей и недостатков природы, ободряя себя надеждою на силу и избыток благодати, умеряй дерзновение сея надежды благоговейным страхом не легких обязанностей возложенного ныне на тебя служения. То и другое принадлежит к законам и требованиям Духа», в доказательство чего приводит Иез.3:14, 16–18, и на основании этого текста делает дальнейшее наставление, а в заключение вручает жезл и оканчивает наставление уже применением к сему значения жезла, как жезла правости и жезла царствия, а также и жезла утешения пасомых.¹¹³⁹

И Павел, по рукоположении своем, как святыню, хранил эту речь святителя отца к нему, стараясь на деле выполнять заключающиеся в ней наставления.¹¹⁴⁰ В свою очередь и святитель московский во все последующее время отечески относился к рукоположенному им во епископы Павлу, доказательством чего служат многие письма святителя Филарета.¹¹⁴¹

По-видимому, Филарет так уже много говорил речей по рукоположении во епископа, что у него должен был бы истощиться и запас предметов для таких речей. Уже за одно царствование Николая мы видели целых шесть таких речей. И, однако, мы должны еще рассмотреть одну – седьмую. Разумеем речь, говоренную в московском Успенском соборе в 12 день августа 1834 года по рукоположении ректора Черниговской духовной семинарии и настоятеля Черниговского Елецкого монастыря, архимандрита Агапита в епископа Томского и Енисейского. Эта превосходная речь, напечатанная и в Христианском Чтении за 1834 год и в собраниях слов и речей Филарета изданий 1835, 1844, 1848 годов, имеет весьма любопытную для себя историю. Как известно. Филарет говорил проповеди и речи свои обыкновенно с помощью тетрадки. Между тем многие, зная великость его проповеднического таланта, удивлялись этой привычке его. «Отчего, спрашивал Филарета, между прочим, наместник Сергиевой Лавры архимандрит Антоний, не беседуете вы с народом в храме без приготовления, как делал это часто митрополит Платон? И в обыкновенном вашем разговоре каждое ваше слово хоть в книгу пиши... Смелости недостает, отвечал владыка. Были, впрочем, случаи, когда я отваживался говорить без тетрадки и почти не готовясь. Так, при рукоположении Агапита во епископа Томского в Успенском соборе, надумался говорить к нему уже во время чтения апостола. И что сказал тогда, забыл по окончании речи. Дня три уже спустя, когда ехал я куда-то, вспомнил, что говорил, и дорогой, в карете, записал».¹¹⁴²

Любопытно теперь обратить внимание на самую речь, сказанную при таких необычайных условиях и, однако же, пользующуюся такой известностью. «Преосвященный епископ Агапит! – обращался он к ново рукоположенному в своей речи, Бога-Отца прозрением и предуставлением, царственным вкупе и священно-начальственным мановением Господа нашего Иисуса Христа, благодатью и действием Святого Духа, при молитвенном и рукоположительном служении со епископов, приял ты ныне часть епископского дарования, предназначенного, по изъяснению апостола, к совершению святых, в дело служения, в созидание тела Христова (Еф.4:12). Часть епископского дарования, сказал я, не уменьшая твое настоящее приобретение, но из указания на целое, к которому принадлежит сия часть, желая извлечь полезные и утешительные для тебя мысли. Какое же это целое, которого часть досталась тебе в нынешнем даровании? Не меньше, как епископство Христово. Ибо самого Иисуса Христа апостол Петр называет, по славянскому переводу послания, посетителем, по греческому подлиннику, – епископом душ (1Пет.2:25). Он, разделяя свое собственное епископство душ, применительно к потребностям Церкви, коей Он есть Глава (Кол.1:18), дал есть овы убо апостолы, овы же пророки, овы же благовестники, овы же пастыри и учители (Еф.4:11). Видишь, какого чудного достояния часть приял ты ныне, часть того дарования, которым благовестники предали и неповрежденным сохранили Евангелие Христово; которых пророки освещали мрак сокровенного и будущего; которым апостолы преобразили мир языческий в христианский; которым Иоанн возгремел о Боге Слове; которым Петр поколебал синагогу; которым Павел от Иерусалима и окрест даже до Иллирика исполнил благовествование Христово (Рим.15:19); которым Афанасий, Василий, Григорий утвердили православие и низложили ереси; от которого Иоанн златыми струями учения усладил и напоил Церковь. Помышляй о сем, и воскрыляй твой дух, и возбуждай твою ревность, и утверждай твое упование на помощь свыше».

Надобно полагать, что назначение в епископы отдаленных от центра России стран Сибирских смущало и несколько страшило Агапита, что требовалось такое усиленное ободрение его со стороны рукоположителя его во епископы. То же ободрение, деланное доселе в общих чертах, в отношении к высоте сана, которым облечен был ново рукоположенный, продолжается затем и в более частных чертах, по применению собственно к личным потребностям характера и к месту, предстоящего служения ново рукоположенного. «Немощь ли устрашает тебя? говорит оратор, вспомни, что и апостолу сказал Господь: сила Моя в немощи совершается (2Кор.12:9). Озабочивает ли тебя то, что не на готовый идешь престол, но должен будешь сам постановить и утвердить твое седалище,¹¹⁴³ и при том на такой земле, где не много насеянную ниву Христову окружают и плевелы и терние?¹¹⁴⁴ Воззри на Павла, который не только не приходил в смущение от подобных затруднений, но еще любил благовестити не идеже именовася Христос, и не на чужом основании созидать (Рим.15:20). Затрудняет ли тебя отдаленность паствы, тебе вверяемой?¹¹⁴⁵ Опять воззри на Павла, который, не довольствуясь тем, что своим служением наполнил пространство от Иерусалима до Иллирика, еще побуждаем был апостольскою ревностью распространить свои подвиги до Рима и до Испании; или, если трудно смотреть так далеко, воззри на собственном твоем пути на святого Стефана Пермского,¹¹⁴⁶ на святого Иннокентия Иркутского.¹¹⁴⁷ Не добрые ли предшественники? Не благ ли путь, который лежит по следам их? Прими же благодушно и благонадежно сей, частью, если угодно, и путнический, наипаче же пастырский жезл; и гряди в крепости Господней, и совершай спасение людей Божиих. По образу древнего патриарха, с жезлом сим прейди предел Европы, и да даст Господь, да будеши более, нежели в два полка (Быт.32:10) спасаемых.¹¹⁴⁸

Подлинно не большая, но прекрасная речь, достойная быть образцовым руководством для всякого епископа тем более, что у всякого епископа есть свои трудности, требующие такого же ободрения, которое преподано было в 1834 году Агапиту. В тоже время речь эта, нельзя не согласиться, имеет так много различного от рассмотренных доселе речей подобного рода, что представляется как бы совершенно новым, независимым от них, плодом проповеднической деятельности святителя московского; а в виду сказанного выше об условиях её происхождения, невольно заставляет удивляться силе и обширности проповеднического таланта Филарета.

Не более семи лет, однако, потрудился преосвященный Агапит на своей новой «не много насеянной ниве». 10 июня 1841 года он получил увольнение от управления Томскою епархией и назначен был членом Московской Синодальной Конторы и, таким образом, поступил в число епископов-сотрудников своему рукоположителю по служению Московской епархии, быв в таком положении до 1 января 1854 года, когда скончался. В течение этого свыше 13-летнего периода служения своего в Московской епархии, он состоял, сверх того, известное время настоятелем Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого, ставропигиального монастыря, управлял и Донским ставропигиальным монастырем, и был благочинным монастырей.

Благодаря некоторым странностям своего характера и действий он в это время иногда и доставлял много беспокойств и огорчений святителю Филарету, однако, в общем добрые отношения их между собою никогда не прекращались, главным образом, конечно, потому, что сам Филарет не переставал быть ему истинным отцом, щадившим его немощи, как о том свидетельствуют многочисленные случаи из обширной переписки Филарета с разными лицами. Филарет с нежностью любящего отца и старшего брата посещал его во время его болезненных состояний, и если не мог быть на погребении его, то единственно потому, что сам сильно занемог. В свою очередь и Агапит ценил это расположение и добрые отношения к нему Филарета.¹¹⁴⁹ Так всегда крепки для Филарета были узы, которыми связывались епископы по рукоположению. Мы не забыли, конечно, как, например, сам он относился к своему рукоположителю Серафиму, митрополиту Новгородскому, не смотря на огорчения, которые иногда от него испытывал. Так он относился и к своим сынам по рукоположению. И от того-то для самих рукоположенных им так плодотворно было это его к ним отношение.

Помощь, которую оказывали Филарету его викарии и другие, пребывавшие в Москве и Московской епархии, епископы, была многообразна и в общих чертах своих была точно определена особыми частью синодальными, частью местными консисторскими указами и постановлениями. Но в лествице лиц церковного управления Московской епархии далеко не последнее место занимали и другие лица духовенства Московского, как-то: архимандриты, протоиереи, священники и т.д. В настоящем нашем исследовании нам нет надобности входить подробно в эту сторону жизни Московской епархии. Мы только скажем, что если святитель Филарет самих епископов не оставлял без своего отеческого наставления с церковной кафедры и без дальнейшего руководства, то тем более этого нужно было ожидать в отношении к низшим чинам церковной иерархии в подведомой ему епархии. Говорить ли о том, как много было назидательного в этих архипастырских беседах мудрого святителя с вверенным ему духовенством, в этих его наставлениях последнему, раздававшихся не только с церковной кафедры, но и в частных, личных его сношениях с теми или другими духовными лицами. Многим и весьма многим из здравствующих еще доселе лиц духовенства Московского, в Москве ли или в других местах, совершающих теперь свое служение, глубоко памятны эти беседы и наставления почившего святителя. Особенно же учительная сторона деятельности духовенства обращала на себя внимание святителя, который сам был великим учителем Церкви. Кому из лиц бывшего в его время Московского духовенства не памятны те случаи, когда Филарет просматривал их проповеди и с ними беседовал по поводу тех или других достоинств или недостатков сих проповедей? В свое время и в своем месте мы подробнее рассмотрим эту сторону дела.

А теперь мы обратим внимание лишь на один случай подобного рода, бывший в царствование Николая Павловича и имеющий не маловажное значение. «В праздник святителя Алексия, 12 февраля 1854 года, читаем рассказ современника об этом случае, высокопреосвященный Филарет служил в кафедральном Чудовом монастыре с двумя архимандритами, двумя протоиереями (Адриановским и Троице-Арбатским) и двумя иеромонахами. Небывалое прежде назначение к служению в монастыре приходских протоиереев, не их одних удивило. Что бы это значило? Некоторые полагали, что митрополит наградит их палицей (а это было возможно тогда без представления в Синод), но этого не случилось. В конце литургии он сказал им: “я буду говорить слово, а вы на солею (к амвону) выйдете”. Проповедь его была на этот день особенно замечательна применимостью к пастырям духовным».¹¹⁵⁰

Эта проповедь сказана была на текст: Повинуйтеся наставником вашим и покоряйтеся, тии бо бдят о душах ваших (Евр.13:17). Не раз уже и раньше святитель-вития избирал этот текст для своих проповедей на день святителя Алексия. Но как в других подобных случаях, так и здесь, он сумел найти новую сторону в содержании текста и на ней утвердить главную мысль проповеди. Главное внимание слушателей обращает он в настоящий раз на последние слова приведенного текста, раскрывает важность бодрствования наставников о душах, наставляемых или вверенных руководству их, ровно, как и важность и необходимость таковых наставников, а затем говорить: «слышащие сие, может быть, думают, и готовы сказать: дайте нам таких наставников, как святой Павел, как святой Алексий, мы желали бы повиноваться и покоряться таким наставникам».

И далее, обращая слово ближе всего на себя и на стоявших здесь же представителей духовенства, продолжает: «Приемлю обличение и обращаюсь к себе и другим, на которых, по судьбам Божиим, пал жребий бодрствовать о душах. По истине, братия и сослужители, со страхом и крайнею заботою должны мы помышлять, таковы ли мы, каких требует наше служение. Не говорю, облечены ли вы особенными знамениями благодати, как святой Павел, как святой Алексий. Особенные, чрезвычайные дары благодати Дух Святый раздает, якоже хощет, и они не были никогда предметом общего требования. Но довольно ли мы стараемся снискать духовное просвещение для себя, чтобы основательно и удостоверительно наставлять других? Так ли благоустрояем нашу жизнь, чтобы она могла поучать без слова, паче слова? Бодрствуем ли о душах? Как будем наставлять других, если не ревнуем о наставлении самих себя? Как будем руководить к духовной жизни других, если наша жизнь опутана мирскою суетою? Как возбудим других к прилежной и непрестанной молитве, если у нас в совершении церковной молитвы могут они примечать не довольно благоговейного внимания и точности в исполнении отце преданного чина? Словесные овцы, не как бессловесные, могут сами различить безопасную пажить от опасной дебри, и потому сами будут виновны, если сделаются добычею волка, но не будет ли виновен пастырь, который дремлет тогда, как рассыпающихся овец надлежало бы останавливать и собирать? Да внимаем себе и служению нашему, дабы грозное слово Господне, изреченное на пастырей Израилевых, не возгремело и на нас: пасоша пастырие самих себе, а овец Моих не пасоша. Се Аз на пастыри»¹¹⁵¹ (Иез.34:8:10). )

Итак, вот для чего, для слушания проповеди вызваны были и к служению в Чудов монастырь и на солею представители белого духовенства. В согласии с такою целью проповеди, Филарет, посылая последнюю в рукописи к наместнику Лавры Антонию, в письме от 16 февраля писал ему: «Для посылаемой при сем тетради желаю, во-первых, вашей, отец наместник, цензуры. Думаете ли, что сказанное годится и читать, особенно духовенству? Если ваша цензура рассудит остановить всю тетрадь, или сделает замечания, возвратите оную ко мне. А если пропустит ваша цензура, то предложите цензуре академической, и пусть она изречет свой суд».¹¹⁵² Конечно, и та и другая цензура нашла проповедь святителя-витии вполне заслуживающею напечатания для общего назидания, особенно же для наставления духовенства. И проповедь была в том же году напечатана в академическом издании: Творения святых отцов и затем в собрании слов и речей Филарета издания 1861 года.

Хотя и много было лиц, так или иначе споспешествовавших Филарету в его управлении московскою епархией и паствою, однако, сам первосвятитель и первостоятель Церкви Московской, т.е. сам Филарет, всюду шел впереди всех их, давая им в себе и своей собственной деятельности поучительный пример истинного Архипастыря, неусыпно бодрствующего о душах пасомых. Так, между прочим, викарии Филарета и другие пребывавшие в Москве и московской епархии епископы помогали ему посещениями епархии, освящениями храмов приходских и монастырских, священно-служениями в праздничные дни и т.п. Но и сам Филарет, не смотря на обременение множеством разнообразнейших дел, не смотря на общую слабость здоровья и частые недуги, особенно же при постепенном умножении лет исполненной неустанного труда, беспокойств и неприятностей жизни, нес неленостно то же бремя, когда то было нужно и когда его о том просили. В течение 30 лет царствования Николая Павловича он посетил значительное число мест, более или менее отдаленных от Москвы, и некоторые из них даже не раз, открыл несколько новых обителей иноческого жития, освятил множество храмов и т.д. И прежде всего в отношении к посещениям епархии, мы отметим то, что до 1842 года Филарет, кроме ежегодных почти выездов из пределов епархии в Петербург на заседания Святейшего Синода, однажды посетил соседственную с Московской – Ярославскую епархию, как мы о том упомянули в свое время.

Это было в 1836 году, летом, когда Филарет посетил Ростов и 14 июня освятил здесь храм святителя Иакова в первоклассном ставропигиальном Иаковлевском монастыре,¹¹⁵³ после чего там же проповедь сказал, начинающуюся словами: «Говорить ли мне здесь? Тратить ли для соседней нивы семя слова, которого запас в моей малой кошнице слишком скуден да насеяния участка земли, собственно мне указанного небесным Земледельцем?» и т.д.¹¹⁵⁴

Равно также и свои поездки в Петербург и возвращения оттуда в Москву Филарет далеко не всегда оставлял без особенного указания на то в своих проповедях. По крайней мере мы не можем опустить из внимания следующих двух случаев. В 1827 году, когда Филарет, после четырехлетнего почти перерыва, снова вызван был в Петербург по особому высочайшему повелению, пред отправлением своим из Москвы он сказал замечательное во многих отношениях и глубоко трогательное слово в день святителя Алексея 20 мая в Чудове монастыре на текст: и ныне се аз связан духом, гряду в Иерусалим (Деян.20:22). На извещение из Москвы в Тобольск об этой проповеди тогдашний преосвященный Тобольский Евгений (Казанцев) писал извещавшему родственнику своему, московскому священнику И. А. Благовещенскому, от 21 июня того же 1827 года следующее: «желал бы, если имеете, прочесть прощальное слово вашего Владыки. Текст выбран прекраснейший. Должно быть и приложение важное».¹¹⁵⁵

Евгений знал недавние отношения известных лиц в Петербурге к Филарету и потому естественно предполагал, что Филарет в рассматриваемой проповеди прилагает не к кому-либо другому, как к себе, эти знаменательные изречения св. апостола Павла, сказанные им в присутствии пресвитеров Ефесских пред отправлением своим в Иерусалим на грядущие и не безызвестные опасности, его там ожидавшие.

Но Филарет имел слишком много тонкости ума и знания меры, чтобы допустить прямо к себе такое приложение. В проповеди он говорит вообще, без выделения себя из среды других христиан, о служении Богу, как своего рода свободном подчинении, если угодно даже рабстве поставленным от Бога законам, как духовных узах (связан духом). Но при этом и как бы в одушевление себя на предстоящую поездку, он между прочим взывает: «О, блаженный плен! О, сладкие узы! Неограниченно свободная неволя! Высоко-владычественное рабство! Ибо что есть плен духа, как не все побеждающее убеждение истины? Что суть узы духа, разве крепко всеобъемлющая любовь? Добровольная неволя самоотвержения есть совершенная воля Божия, и глубочайшее порабощение закону духа есть высокое право гражданства в Царствии Божием, которого последняя цель есть не та, чтобы поработить свободных. Но чтобы рабов соделать свободными, и даже царями и иереями Богу нашему. Посему пленник и узник духа не захочет расторгнуть свои узы, или выступить из своего плена, ни для какой свободы плоти, на для какого владычества в мире, ни по какому побуждению человеческому, как бы оно ни казалось благовидным».

И далее, перечисляя случаи, в коих побуждения человеческие могли бы препятствовать исполнению воли Божией, служению последней, говорит между прочим: «Евангелие посылает нас искать примирения со врагом, желательно, говорим мы; но по нынешнему образу мыслей сие унизило бы нас в глазах других, и было бы принято или за действие слабости духа, или за признание нашей вины, которой мы за собою не знаем», и т.д.¹¹⁵⁶ Во всем этом и подобном нельзя не видеть косвенного указания на личные обстоятельства и отношения проповедника в виду его предстоящей поездки в Петербург. Не даром же эту проповедь он до конца своей жизни не допускал к напечатанию, и ее сохранил только в рукописи один из почитателей Филарета. Но глубокая преданность в волю Божию не осталась бесплодною для святителя. В Петербурге он был принят, особенно в царской семье, так хорошо, как нельзя лучше; а поскольку такое отношение к нему августейшего семейства естественно и даже по необходимости вызывало подобные же (если не во всех по существу, то во всех по наружности) отношения и в других лицах, так или иначе соприкасавшихся с ним, то опасности путешествия в Петербург после событий 1824 года можно было считать вполне устраненными.

И это Филарет ясно выражает уже в своей проповеди на 28 мая следующего же 1828 года, произнесенной в Москве по возвращении из Петербурга.¹¹⁵⁷ Но тогда главное внимание проповедника обращено было на дар царя в память персидской войны и на царское поручение принести этот дар к мощам святителя Алексия в Чудове монастыре. В 1829 году другие обстоятельства (предстоявшее, прямо по возвращении из Петербурга, рукоположение Евгения во епископа Тамбовского, посещение города Клина и т.д.) воспрепятствовали Филарету яснее выразить свои радостные чувствования и мысли по поводу впечатлений, вынесенных из Петербурга. И только наконец в 1830 году, в тот же знаменательный для него день 20 мая, т.е. в день святителя Алексия, он нашел возможным сказать «слово в день обретения мощей» святителя Алексия и «по случаю возвращения к Московской пастве». Это слово сказано было в Чудове же монастыре на текст: целуют вы святии вси, паче же иже от кесарева дому. Благодать Господа нашею Иисуса Христа со всеми вами (Флп.4:22–23).

«Возвратясь в сей Богоспасаемый град, так начинает свое слово святитель-вития, к которому неисповедимые судьбы Божии привязали меня сколько благими, столько же страшными, потому что священными, узами, многое имею говорить ныне от избытка сердца, и всего первее, благодарно прославить Бога, всех благ виновника. Который благоволил уже четвертому, от здешних пределов отдаленному и продолжительному пришельствию моему безбедно кончиться.¹¹⁵⁸ Если только можно сие назвать окончанием пришельствия для тех, которые не имамы зде пребывающего града, земного, но грядущего взыскуем, небесного (Евр.13:14); потом, благоговейно приветствовать тебя, не только высокого благодатью священнодействия, но и открытою благодатью чудодействия. Преосвященная Главо¹¹⁵⁹ и твоих содругов, вас, которые боголепно населяете сии древние твердыни нетленными телесами вашими, наипаче же духом Богоугодных молитв ваших, да укрепите ими немощь мою, исправите недостоинство мое, и благословите меня вновь явиться на поприще по вас наследственного служения; с любовью приветствовать и всех здесь предстоящих и здесь обитающих общников едино-мысленной во Христе веры, сподвижников едино-законного по Богу жития, в каком бы звании ни был кто призван чтить истинного Бога, служить обществу, благотворить ближнему, созидать свое спасение, только бы достойно ходил вышнего звания христианского; в особенности с утешением приветствовать общников и сподвижников священного служения, и в отсутствии предстоятеля, так же как в присутствии, не смятенно и не постыдно сохраняющих свой чин и утверждение и, таким образом, являющих в себе знамение церкви, во веки непоколебимой. Но, вдруг прерывает излияние своих чувств и изображение своих впечатлений вития, как воду берегом, удерживаю слово заповедью отцов, повелевающею, для всего что делаем и говорим, иметь свидетельство Божественного писания».

И соответственно тому, равно как и в согласии с положенным в основание проповеди текстом, далее излагает обстоятельное учение о благодати Божией. А пред концом проповеди опять говорит: «возвращаясь к приветственному слову апостола, которое послужило руководством настоящему слову, примечаю, что он не оставил последовать и тому обычаю приветствующих, чтобы приветствовать не только от своего лица, но, при благоприятном случае, и от лица других знаемых и любимых. Целуют вы, говорит, святии вси, т.е. вообще христиане столичного города Рима, откуда он писал сие, паче же иже от кесарева дому. Почему паче иже от кесарева дому? Вероятно, потому особенное внимание обращает на них святой Павел, чтобы подать филиппийцам утешительную мысль, что и между царедворцами кесаря есть уже верующие во Христа, и что вера постепенно приближается к предопределенной ей победе над царями и царствами. Вероятно, и сами христиане, иже от кесарева дому, просили апостола приветствовать от них прочих христиан, живущих вне столицы, дабы не оставить сомнения себе и другим, что христианская любовь их не стесняется связями и приличиями светскими, что же? Могу ли некоторые подобные вести из новой столицы возвестить обитателям древней столицы? Почему не сказать, что тамошние общники веры нашей пребывают в нераздельной с вами христианской любви, так как и тамошние пастыри в нераздельном единомыслии веры? Скажу ли и то, что целуют вы, иже от кесарева дому? О! могу, могу сказать несравненно более. Целует вас сам кесарь возлюбленный. Так! Сам благочестивейший император посылает чрез мою мерность слово Его высокого благоволения, привета, любви доброй Москве. Доброй Москве! Вы тотчас догадаетесь, что это не я ласкаю вас в глаза, но что сердце царя, который не имеет нужды ласкать: любящее сердце царя отверзается к верной столице. Вслушайтесь еще раз добрые верою и верностью сердца: ваш царь, соступя любовью с высоты величия, в превышающей самое величие простоте любви, вас приветствует. Примите сию добрую весть, понесите ее из дома в дом, со стогны на стогну; пусть она выйдет и за врата обширного града; пусть пройдет по селам и градам, ближним и дальним; услышав ее, они не позавидуют нам, но порадуются с нами, зная, что добрый царь всех добрых россиян любит единою любовью; пусть бы, если можно, пронеслась весть сия и за пределы отечества вашего, чтобы и там знали нашу радость и наше благополучие; пусть бы достигла она до тех народов, у которых в наши времена о государственном устройстве и об отношениях между предержащею властью и подданными столько споров и распрей, что от них все общественные связи трещат, все столпы политических зданий колеблются, пусть бы они прочитали у нас явственнее на сердцах, нежели на хартиях, написанное, краткое, но всеобъемлющее постановление государственное, которое заключается в следующих словах: святость власти и союз любви между государем и народом. Впрочем, заключает вития свое слово, как они хотят. Мы, благочестивые россияне, да сохраняем тщательно живую скрижаль спасительного царству закона, любовь царственную. Бога же, Который даровал нам государя, сею любовью, как солнце, на нас сияющего, не престанем умолять, да продолжит сохранять, укреплять и руководствовать его Своею вседействующею благодатью, которая более, нежели примечает недальновидная природа, участвует как в спасении душ, так и в спасении царств и народов. Аминь».¹¹⁶⁰

Таковы впечатления и мысли, вынесенные Филаретом из Петербурга, выношенные им в его сознании и выраженные в слове проповеди к сожалению, также до самой кончины проповедника остававшейся не напечатанною. Но не даром душа его всегда так сильно рвалась из Петербурга в Москву, добрую и родную ему Москву. Как в гостях ни хорошо, а дома все лучше, говорит народная мудрость. С большею охотою, при тех же телесных немощах, святитель московский и совершал путешествия по московской епархии даже в отдаленнейшие от Москвы города и села, нежели путешествия в Петербург. Мы уже не говорим о ежегодных его путешествиях в Сергиеву Лавру, отстоящую от Москвы на 60 слишком верст. Много и других путешествий по епархии совершал он; причем во многих местах совершал Богослужение, освящал храмы, говорил поучения, и т.д.

Само собою разумеется, что мы будем указывать лишь на те места его путешествий, в коих он говорит проповеди. Первым из таких мест, по времени произнесения в них проповедей, должно назвать родину Филарета, город Коломну. Как мы уже знаем из раньше сказанного,¹¹⁶¹ Коломну Филарет, в царствование Николая Павловича, посетил, с произнесением там проповеди, два раза: в 1828 и в 1853 годах.¹¹⁶² В 1828 году он там был в августе, причем, конечно, навестил и родных своих, в числе коих тогда еще живы были пребывавшие в Коломне родительница его и родной брат Никита Михайлович, состоявший священником при Богоявленской города Коломны церкви. Не оставил своей родины Филарет и словом проповеди. Именно 4 августа, по сообщению М. М. Евреинова, Филарет освящал здесь храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы и по освящения сказал слово, очень сходное с словом, которое значится произнесенным в 1841 году по освящении храма св. Николая, в Перервинском монастыре.¹¹⁶³

Слово сказано на текст: и исполню храм сей славы (Агг.2:8–10), и потому начинается так: «сие сказал от имени Божия пророк Аггей, когда храм Иерусалимский, разрушенный вавилонянами, вновь созидаем был иудеями, после пленения вавилонского. Пророк предвещал им славу храма, как поощрение и награду их подвига в созидании оного. И здесь видим храм, давно некогда созданный, а ныне воссозданный и освящаемый, только не после разрушения от враждебной руки, но после обветшания по времени», и т.д.¹¹⁶⁴ В соответствие тому в проповеди предлагается учение о славе храма христианского и наставление о том, чтобы как создатели, так и посетители храма были достойны исполнения на нем изречения пророка Аггея же: велия будете слава храма сего, последняя паче первая (Агг.2:10).¹¹⁶⁵

Затем 5 августа святитель вития говорил в Коломне же другую проповедь «в неделю дванадесятую», на текст: сказую же вам, братие, благовествование, еже благовестих вам и т.д. (1Кор.15:1–2), причем излагает учение о сущности предмета сего благовествования – о спасении и, кроме раньше указанной нами,¹¹⁶⁶ похвалы благочестью жителей Коломны, дает им и предостережение от людей, приносящих к ним нечто противоположное сему благовествованию, – от лжесловесников, особенно же от раскольников, которых и в Коломне и около Коломны было много.¹¹⁶⁷ А в заключение проповеди потому говорит: «Верные и познавшие истину братия! В глазах наших один из признаков последних времен: тем паче бодрствуйте, стойте в вере, мужайтеся, утверждайтеся, вооружаясь, впрочем, против разномыслящих и не враждою, но молитвою и любовью: вся вам любовью да бывают (1Кор.16:13–14) Аминь».¹¹⁶⁸

С любовью и Филарета как встретили, так и проводили жители Коломны, особенно же удостоившиеся его посещения сродники его по плоти.¹¹⁶⁹ В другой раз говорит проповедь в Коломне святитель 7 сентября 1853 года, по освящении храма Введения во храм Пресвятой Богородицы. Эта проповедь сказана была на текст: иже обрете благодать пред Богом, и испроси обрести селение Богу Иаковлю, Соломон же созда Ему храм (Деян.7:46–47) и рассуждает о важности благодати храма Господня для всех и для каждого; а в заключение её говорится: «Да благословятся от Господа христолюбиво споспешествование созданию и воссозданию, обновлению и украшению храма сего; и прежние уже отшедшие ко Господу, да благословятся у Него благословением вечным, и нынешние, пребывающие с нами, благословением временным и вечным. Благословенны да будут и все, входящие во храм сей со благоговением; да ущедренными и благодарными душами славится Пресвятое имя Отца и Сына и Святого Духа, во веки. Аминь».¹¹⁷⁰

В 1829 году Филарет впервые утешил словом проповеди своей и жителей города Клина, чрез который он каждый раз проезжал на пути как в Петербург, так и из Петербурга. Но в 1829 году, возвращаясь из Петербурга, он наконец решился сказать в Клинском соборе «слово во вторник недели о слепом» 21 мая. Это слово сказал он на текст: Мне подобает делати дела Пославшего Мя, дóндеже день есть, приидет нощь, егда никтоже может делати (Ин.9:4), и в виду сейчас сказанного, начал его так: «Мимоходом обретаюсь я в сем богоспасаемом граде, и, хотя, желанием поспешаю к пределу путешествия,¹¹⁷¹ но удержало меня здесь воспоминание, что в течение восьми лет седьмой уже раз нахожусь между вами, а еще очень мало пользовался общением вашим. Привлекает меня к христолюбивым обитателям сего града и другое воспоминание, что в сии годы новою деятельностью ознаменовалось усердие ваше к церкви, в пробудившейся заботливости о храме, долго созидаемом; наипаче же возбуждает меня слово Христа Спасителя, Который и Сам Себе дал правило, и нам, аще и недостойным рабам Его. преподал наставление: делать дела посольства Его дóндеже день есть, не пропускать благовременности сделать что-нибудь по воле Его, во славу имени Его. Сего ради после общения с вами, по возможности в молитве и тайнодействии, приступаю ныне к общению в слове и учении общего нашего спасения». И далее предлагает поучение, на основании поставленного в начале проповеди текста, о нужде делать дела Божии дондеже день есть.¹¹⁷² Храм, о котором, как «долго созидаемом», упоминается в этой проповеди, есть именно самый соборный храм в честь Пресвятые Троицы, который наконец и отстроен был в 1836 году и в том же году 24 мая был освящен святителем Филаретом, также на возвратном пути последнего из Петербурга. По освящении соборного храма Филарет опять сказал проповедь, на текст: и бяху выну в церкви, хваляще и благословяще Бога (Лк.24:53).

Он так начинает ее: «Восхвалим и мы Бога, в Троице покланяемого, Начальника и Совершителя всякого создания, во веки благословенного в церкви святых. Ныне особенно да восхвалят Бога братия святого храма сего. Труд многих лет наконец окончен. Заботы прекратились. Долгое ожидание исполнилось. Храм, усердием вашим воздвигнутый, благодатью Божией совершен и освящен. Не без заботы был и я свидетелем трудностей в его созидании. Здание предпринято было почти не по силам вашего малого града. Надлежало не только созидать, но частью и пересозидать не благолепно созданное. Надлежало по временам останавливать дело, потому что истощались средства продолжать оное. Видно, ревность ваша не изнемогла, потому что помощь Божия вас не оставила. Радуюсь ныне с вами, не столько вашему облегчению от труда и заботы (хотя и сему радуюсь), сколько тому, что вы понесли труд Богоугодный, заботу душеполезную; и что Бог принял от вас дар усердия, потому что возниспослал на оный дар освящения. Возблагодарим Бога, тако благоволившего, возблагодарим не только словом, но наипаче сердцем и делом. Имев усердие к созиданию храма, имейте усердие ко храму созданному. Утешаясь им, как делом вашего усердия, почтите в нем дело благодати Божией. Пользуйтесь освященным храмом для собственного вашего освящения: ибо иначе для чего было бы и созидать, и освящать оный? «И далее естественно поучает слушателей о том, коли ко храм Божий нам нужен и спасителен».¹¹⁷³

Эту проповедь, которая, после сказанного выше; не требует разъяснения, как сама себя уясняющая в историческом отношении, в назидание Клинских граждан, Филарет отдал в цензурный комитет, для разрешения напечатать ее отдельными оттисками.¹¹⁷⁴ А потом она вошла и в собрания слов и речей Филарета изданий 1844–1845 и 1847–1848 годов.

Подобно Клину и город Бронницы несколько раз имел счастье видеть владыку Филарета среди своих жителей. Но только в 1846 году Филарет впервые имел случай утешить и этот город своим поучительным словом. Таким случаем было «освящение храма Пресвятой Богородицы, в честь иконы её Иерусалимской, в городе Бронницах, совершившееся февраля в 3 день 1846 года».

Это то самое слово, которое, однако, же, при всем желании своем сказать его лично, Филарет, за болезнью, не мог сказать сам, а поручил прочитать архимандриту, и которое уже известно нам по отделу об отношении Филарета к расколу. Теперь мы приведем из него лишь начало. «Многократно, братия, читаем в самом начале проповеди, посещал я град ваш, и каждый раз чувствовал себя не удовлетворенным; потому что в краткой только молитве участвовал с вами, в вашем древнем храме, будучи скоро увлекаем другими требованиями моего служения. Посему ваше желание встретилось с моим собственным желанием, чтобы нам иметь более обильное с вами общение в соборной молитве, при благодатном тайнодействии освящения храма, вами созданного. Что же, если и теперь желаемое исполниться не может, и я должен сказать с апостолом: восхотех приити к вам, и возбранен бых (Рим.1:13)? Не будем смущены или огорчены не исполнением наших смиренных желаний, если и апостольские желания, по судьбам Божиим, не всегда исполняются! Скажем с псалмопевцем: не Богу ли повинется душа моя? (Пс.61:2) Дело освящения есть дело Божие. Благодать одинаково совершает оное тем или другим орудием, по установленному ею чину. Я же хощу сделать, что могу, побеседовать с вами, если нельзя самолично, то, хотя, чрез другие уста».

И затем, с обычным утешением взирая как на усердие Бронницких граждан в создании храма, так и на плоды этого усердия, очевидные в самом создании и освящении храма, святитель-вития предлагает вниманию своих слушателей учение «о том, какое благо приобрели мы, когда приобрели освященный храм Божий».¹¹⁷⁵ Но если в 1846 году немощь воспрепятствовала святителю Филарету лично побывать в Бронницах и лично побеседовать с жителями сего города, то в следующем 1847 году ему удалось исполнить это беспрепятственно. В этом году в Бронницах был окончен постройкой и приготовлен к освящению другой храм, во имя святителя и чудотворца Николая. Филарет был приглашен на освящение, и не отказался. Освящение состоялось 8 июля. По освящении храма Филарет сказал поучительное слово на текст: братие святая, звания небесного прличастницы, разумейте Посланника и Святителя Исповедания нашего – Иисуса Христа (Евр.3:1).

В этом изречении апостола святитель-вития находит и приветствие и поучение; но прежде нежели занимать внимание слушателей этим приветствием и поучением, вития находит нужным вознести славославие Богу за Его щедроты по приведению к окончанию устройства и освящения храма, а затем говорит: «воспоминая и о щедротах братий, споспешествовавших созданию и благоустроенно сего храма, благодарю плодоносящих и добродеющих во святом и всечестном храме сем, и благодарю за них Бога, и призываю им, во первых, всякое благословение духовное в небесных о Христе (Еф.1:3), а за тем и земные благословения на потребу жизни временной. Но вместе с сим, продолжает вития, приглашаю как их, так и всех, и над собственною вашею Богоугодною щедростью признавать Божии щедрости».

И далее, доказав эту последнюю мысль, обращается к изъяснению вышеприведенного апостольского приветствия и поучения, с поучительною для слушателей целью, при чем в заключение так же, как и в 1846 году, не преминул предостеречь последних от «мнимых ревнителей исповедования, которых никто не послал, никто не посвятил, у которых нет ни святителя, ни святыни» и т.д., впрочем, и не сущих от двора Господня с любовью призывая в спасательную ограду Христову и молясь о них.¹¹⁷⁶ Как прошлогодняя, так и эта проповедь, по желанию Бронницких граждан, напечатана и отдельно и за тем вошла в собрание 1847–1848 годов. «Путь мой в Бронницы, пишет святитель Филарет к наместнику Антонию по возвращении в Москву, от 10 июля, благодарение Богу, совершился благополучно. Путь от Москвы до Бронниц продолжался без отдыха девять часов, потому что на дороге слушал я литургию, и посетил несколько церквей».¹¹⁷⁷

Но едва лишь приехал из Бронниц неутомимо деятельный святитель, едва лишь немного отдохнул от этого пути, как в июле же месяце снова отправился в путешествие по епархии. «Семь дней, пишет он к А. Н. Муравьеву от 28 июля того же 1847 года, я путешествовал, можно сказать, без отдыха, был на перенесении мощей преподобного Саввы, совершил в будни праздничную службу в Волоколамском соборе, освятил две церкви в Иосифове монастыре, в последний из семи дней слушал литургию в Иосифове монастыре, был по дороге в нескольких церквах, не мало походил по Новому Иерусалиму и, пришед домой в одиннадцать часов вечера, нашел Ваше письмо. Это было 22 дня. При большой усталости от путешествия, и дома до сих пор не нашел отдыха, которым только теперь, по возвращении из Новодевичьего монастыря от праздника, начинаю пользоваться, полагая в отдых и то, что к Вам пишу».¹¹⁷⁸ Эти слова самого святителя мы нарочито привели для того, чтобы видеть образчик его путешествий по епархии, во время коих между прочим, совершались и указанные нами случаи произнесения им проповедей, как частичка дел, которые совершать он во время этих путешествий. И как в предшествующее, так и в Николаевское царствование все эти проповеди, как произнесенные пред иным кругом слушателей, нежели какой предстоял Филарету в Москве, отличаются величайшею простотой изложения и доступностью понимания для всякого даже и необразованного, не говоря о получивших, хотя, какое-либо образование.

Мы видели, что большая часть проповедей Филарета, произнесенных во время путешествий его по епархии, имела для себя случаем освящение храмов. Видели мы также и то. с каким утешением святитель взирал на созидание, обновление и благоукрашение храмов Божиих, с какою радостью спешил он на освящение сих последних и с какою готовностью отзывался на это доброе дело словом проповеди. С этою целью он посещал также и монастыри, более или менее отдаленные от Москвы и уединенные от шума городской жизни, даже и некоторые селения, лежавшие в большем или меньшем отдалении от Москвы, не говоря уже о храмах в самой Москве, им же самим освященных. Нам нет возможности, да и нет нужды рассматривать с большею или меньшею подробностью все эти случаи освящения храмов Филаретом в Москве и Московской епархии. Одно исчисление тех случаев, в которых Филарет по освящении храмов говорил и проповеди, покажет нам, как много было этих случаев за время царствования Николая, и одно это исчисление, в хронологическом порядке и с указанием необходимых обстоятельств дела займет у нас довольно много места.

Первый за рассматриваемое царствование такой случай, если не считать выше упомянутых, был в Песношском монастыре, где 29 июня 1829 года Филарет освятил храм во имя святителя Димитрия Ростовского чудотворца и по освящении сказал слово на текст: се удалился бегая, и водворился в пустыни. Чаях Бога спасающего мя от малодушия и бури (Пс.54:8–9). Слово, имеющее в основании своем такой текст, как нельзя более соответствовало духовным потребностям иноков, населявших обитель, действительно удаленную «от градов и селений»,¹¹⁷⁹ или паче от соблазнов, умножающихся в многолюдстве их, как говорит сам вития во вступлении в него, и нельзя не пожалеть, что оно до самой кончины святителя-витии не было напечатано.¹¹⁸⁰

2) Далее следует освящение храма Воскресения Христова на Московском Ваганьковском кладбище 13 сентября 1831 года. По освящении этого храма святитель Филарет сказал слово на текст: скры мя в селении своем в день зол моих, покры мя в тайне селения своего, на камень вознесе мя (Пс.36:5); и рассуждает в нем «о благочестивом обыкновении созидать храмы Божии на местах погребения усопших, и погребать усопших при храмах Божиих».¹¹⁸¹

3) Слово по освящении храма Святого Духа на Московском Даниловском кладбище, говоренное сентября 25 дня 1832 года, на текст: благодать даяния пред всяким живым (да будет), и над мертвецем не возбрани благодати (Сир. 7:36). В начале этого слова святитель-вития с особенною радостью и благодарностью воспоминает о щедром жертвователе на этот и два другие храма, пожелавшем оставить в неизвестности свое имя, и затем в самом слове рассуждает обстоятельно о молитве за усопших и её необходимости.¹¹⁸²

4) Слово по освящении храма, какого именно, неизвестно, относящееся к 1832 году, сказанное на текст: ты же сыне человечь, покажи дому Израилеву храм, и да престанут от грехов своих (Иез.43:10) и имеющее поучительною целью своею увещание слушателям, да престанут от грехов своих, с помощью храма, как средства освящения.¹¹⁸³

5) Слово по освящении храма св. великомученика Димитрия в доме призрения для ведомства духовного попечительства, устроенном гвардии капитаном Дмитрием Петровичем Горихвостовым, говоренное 2 октября 1832 года, которое еще будет предметом особого нашего рассмотрения.

6) Слово по освящении храма святителя Митрофана в Хотьковском монастыре, в 1833 году, уже рассмотренное нами.¹¹⁸⁴

7) и 8) Также рассмотренные нами слова – по освящении храма св. Марии Магдалины; в Градской и св. великомученицы Екатерины в Екатерининской больницах, произнесенные в том же 1833 году.

9) Слово на освящение храма в честь иконы Божией Матеря Казанской, что в Казенной, в Москве, говоренное 18 июня 1833 года, на текст: Он же глаголаше о церкви тела Своего (Ин.2:21) и рассуждающее о высокой важности храма Божия, уподобляющегося телу Христову.

10) Слово по освящении храма святителя Николая, что в Толмачах, говоренное 25 ноября 1834 года, на текст: коль добры доми твои, Иакове, и кущы твоя, Израилю! яко дубравы осеняющие и яко садие при реках, и яко кущы, яже водрузи Господь, и яко кедри при водах (Чис.24:5–6) и рассуждающее «о пребывании благодати Божией в Церкви Христовой неотступно до скончания века».

11), 12) и 13) Уже известные нам слова, по освящении придельного храма святителя Николая, более известного по другому алтарю во имя преподобного Сергия, в Рогожской слободе, 1834 года, по освящении Клинского соборного храма Пресвятые Троицы, 1836 года и по освящении храма святителя Иакова в первоклассном Ставропигиальном Иаковлевском Ростовском монастыре Ярославской епархии, того же 1836 года.

14) Слово по освящении храма Преображения Господня, что на Ордынке в Москве, говоренное 20 сентября 1836 году, на текст: что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? Чашу спасения приему, и имя Господне призову (Пс.115:3–4) и рассуждающее о необходимости возможно более частого приобщения святых Таин.

15) Слово по освящении храма св. мученицы Татианы, при Московском университете, говоренное 12 сентября 1837 года, на текст: взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя. Приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся (Пс.33:5–6) и выше рассмотренное нами.

16) Отчасти известное нам слово в день обновления храма Воскресения Христова, что в Барашах, говоренное 13 сентября того же года, на текст: Быша же тогда обновления во Иерусалимех (Ин.10:22) и имеющее предметом поучения обычай торжественно совершать обновление храма и даже торжественно воспоминать совершение оного, как обычай, имеющий свое основание в примерах глубокой и священной древности.

17) Уже известное нам слово по освящении храма Живоначальной Троицы в Московском Данилове монастыре, говоренное 13 сентября 1838 года и излагающее учение о преданиях.

18) Слово (а по рукописи автора – Беседа) по освящении храма св. праведного Филарета в Спасобородинском монастыре, и при обновлении сей ново учрежденной обители, говоренное 23 июля 1839 года, на текст: Аще кто любите Мя, слово Мое соблюдете: и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим (Ин.14:23) и поучающее о том, чтобы мы уготовляли себя в жилище Божие духом.

19) Слово по освящении храма св. князя Александра Невского в учрежденном от Московского Градского Общества доме воспитания бедных детей и призрения престарелых и немощных, говоренное 28 сентября того же года и уже известное нам.

20) Также известное нам слово на освящение храма Воскресения Христова. в селе Гуслицах Богородского уезда, говоренное 22 сентября 1840 года.

21) Слово по освящении храма святителя Николая, в Перервинском монастыре, относящееся к 1841 году и имеющее большое сходство с рассмотренным недавно словом по освящении Покровской церкви в городе Коломне.

22) Слово в день сошествия Святого Духа, по освящении храма Благовещения Пресвятой Богородицы, более известного по придельному алтарю святых бессребренников Космы и Дамиана, что в Шубине, в Москве, говоренное 8 июня 1842 года и рассуждающее о том, что христианский храм есть не что иное, как «повторенная, возобновленная, размноженная апостольская горница сошествия Святого Духа».

23) Уже известное нам слово по освящении храма явления Божией Матери преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, говоренное 27 сентября того же 1842 года.

24) Слово по освящении храма св. Иоанна Богослова, что в Бровной, в Москве, говоренное 14 октября того же года, на текст: или о Церкви Божией не радите? (1Кор.11:22) и предостерегающее от нерадения о Церкви Божией, от невнимательности в неуважения к храму Божию.¹¹⁸⁵

25) Слово по освящении Богородице-Рождественского храма, что в Столешниках, говоренное 29 ноября того же года, на текст: И воста Иаков от сна своего, и рече, яко есть Господь на месте своем, аз же не ведех. И убояся, и рече: яко страшно место сие, несть сие, но доли Божий, и сия врата небесная (Быт.28:16–17) и обстоятельно рассуждающее о везде присутствии Божием и особенном Его присутствии в храмах Божиих и в сердцах верующих.¹¹⁸⁶

26) Уже известное нам слово по освящении храма Пресвятой Богородицы. Взыскательницы погибших, устроенного при замке пересыльных арестантов, говоренное 23 декабря 1843 года.

27) Слово на обновление древнего храма Успения Пресвятой Богородицы, говоренное 28 сентября 1844 года в устроившемся тогда Гефсиманском скиту близь Сергиевой Лавры, о котором мы еще скажем в своем месте.

28) Слово по освящении храма святителя Николая в доме Московской духовной семинарии, говоренное 1 ноября того же 1844 года, на текст: Самуил спяше в Церкви Господни, идеже кивот Божий. И воззва Господь: Самуиле, Самуиле. И рече: се аз (1Цар.3:3–4)

29) Слово по освящении храма Благовещения Пресвятой Богородицы в кафедральном Чудове монастыре, сказанное 3 декабря того же года, на текст: И Аз же тебе глаголю, яко ты еси Петр, и на сем намели созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют её (Мф.16:18) и учащее, вопреки западным христианам, о непоколебимости Церкви, основанной не на Петре, а на Христе.

30) Слово по освящении храма Господа вашего Иисуса Христа, в честь и память Гефсиманского моления Его, говоренное 8 июня 1845 года в упомянутом выше Гефсиманском скиту.

31,32,33 и 34) Уже рассмотренные нами слова, по освящении храма в Московской глазной больнице, по случаю освящения двух храмов в городе Бронницах и по освящении храма св. апостолов Петра в Павла в Московском кадетском корпусе, говоренные в 1845–1847 годах.

35) Слово по освящении храма Святого Духа, в Московском Рождественском монастыре, говоренное 18 сентября 1847 года, на текст: не весте ли, яко Храм Божий есте, и Дух Божий живете в вас? Аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог (1Кор.3:16–17) и сообразное тому предлагающее поучение.

36 и 37) Известные нам отчасти слова, по освящении храма Рождества Пресвятой Богородицы при богадельне общества ремесленников и по освящении храма Знамения Божией Матера, при доме графа Д. Н. Шереметева, говоренные в том же 1847 году, из них последнее, на текст: И возвестиша царю Давиду, глаголюше: благослови Господь дом Аведдаров, и вся, яже его, кивота ради Божия (2Цар.6:12), с приложением мысли этого текста к дому и домовой Церкви графа Шереметева, освященной 21 сентября помянутого года.

38) Слово по освящении храма святого Предтечи Господня Иоанна, в Московском Кремле, говоренное 2 мая 1848 года и уже известное нам по его углублению в историю этого Кремлевского храма, построенного еще великим князем Василием Темным.

39) Слово по освящения храма святителя Николая, в селе Парфеньеве, говоренное 26 августа 1848 года, на текст: возратистася во Иерусалим, взыскающе Его. И бысть по триех днех, обретоста Его в церкви (Лк.2:45–46) и имеющее предметом своим учение о храме, как месте присутствия Христа, Которого мы должны искать, для нашего же спасения, именно во храме, и Которого не могут найти ищущие Его вне храма, «в тайных обществах, или в известных обществах, которые мнят достигнуть собственной святости без святыни, дарованной от Бога, без церкви, без святительства, без священства.

40) Беседа на обновление храма св. Архистратига Михаила в кафедральном Чудове монастыре, говоренная 6 сентября 1849 года, на текст: иже обрете благодать пред Богом, и испроси обрести селение Бону Иаковлю, Соломон же созда Ему храм (Деян.7:46–47), обильная многими драгоценными указаниями по русской церковной истории и поучающая слушателей о созидании себя в духовный храм.

41) Известное нам слово по освящении храма св. Архистратига Михаила, при открытии 2-го кадетского корпуса в Москве, говоренное 6 декабря того же 1849 года.

42) Слово по обновления храма Знамения Пресвятой Богородицы в селе Дубровицах, бывшем некогда имении князей Голицыных, говоренное 27 августа 1850 года и рассуждающее о том, как пользоваться храмом.

43 и 44) Известная нам беседа по освящении храма св. кн. Александра Невского в Коммерческой Академии, произнесенная 4 ноября 1851 года и слово по освящении храма св. мученицы царицы Александры во вновь открытом Александровском сиротском кадетском корпусе, говоренное 6 декабря того же года.

45, 46 и 47) Также известные нам и произнесенные в следующем 1852 году, слово по освящении храма Покрова Пресвятой Богородицы в московском тюремном замке, беседа на освящение храма св. апостола Филиппа на Иерусалимском, в Москве, подворье и беседа на обновление вышеупомянутого храма св. апостола Петра и Павла при 1-м Московском кадетском корпусе.

48) Беседа в неделю седьмую по Пасхе, по освящении храма Воскресения Христова, в Покровском женском Хотькове монастыре, говоренная 31 мая 1853 года, излагающая, на основании Деян.1:21–22 свидетельства об истине воскресения Христова, служащего утверждением веры нашей, и поучающего надежде будущего воскресения из мертвых.

49) Уже известное нам слово по освящении храма Введения во храм Пресвятой Богородицы в городе Коломне.

50) также известная нам беседа по обновлении храма Воскресения Христова, при доме заключения должников, произнесенные в том же 1853 году.

51, 52 и 53) С той или другой стороны также рассмотренные нами раньше, беседа по освящения храма святителя Стефана Пермского, в доме московской 1-й гимназии, беседа по освящении храма Воздвижения креста Господня в Преображенском богадельном доме и беседа же по освящении храма Пресвятой Богородицы, Взыскательницы погибших, в тюремном замке пересыльных арестантов, произнесенные в 1854 году.

Итак, вот один почти сухой перечень всех только тех случаев, в которых, за время царствования Николая, Филарет с освящением храмов по Москве и московской епархии соединял и слово проповеди. Сколько же было еще таких случаев, какой изобразили мы выше по письму самого святителя к А. Н. Муравьеву за один 1847 год?¹¹⁸⁷ Если же к тому прибавить еще случаи посещения московских и ближайших к Москве монастырей, соединенного ли или не соединенного с проповеданием в них слова Божия,¹¹⁸⁸ то число таких случаев за тридцатилетие означенного царствования еще более увеличится и еще более увеличит невозможность подробного их рассмотрения в настоящем месте нашего исследования. Но мы успокаиваем себя на счет этого мыслью, что в таком подробном рассмотрении нет и надобности.

Достаточно будет ограничиться некоторыми общими соображениями о всех этих случаях и более подробным указанием лишь на выдающиеся из них в том или другом отношении. Как в царствование Александра I, так и в рассматриваемое царствование, во всех этих случаях нельзя не отмечать неутомимости немощного телом, но бодрого духом святителя Московского в деятельности по управлении вверенною ему паствою и в попечении о благе и спасении её, его замечательного искусства в проповедях своих применяться к степени восприимчивости, к духовным потребностям и способностям слушателей, равно как и к местным нуждам того или другого края его епархии, удивительного обилия, богатства и обширности его проповеднического таланта, благодаря которому он во множестве однородных случаев всегда умел найти что-либо новое для своей проповеди, развить целый ряд плодотворнейших мыслей из незначительной на первый взгляд темы, его уменья и утешить храмоздателей добрым словом своей проповеди и в то же время дать поучение как им. так и слушателям вообще и т.д., хотя, доказательство всего этого, особенно же последнего, мы могли видеть отчасти уже на рассмотренных недавно проповедях Филарета, произнесенных им во время путешествий его по епархии, однако, сколько для полноты, столько же и для большей убедительности наших мыслей о том приведем из упомянутого в нашем перечне кратко некоторые более выдающиеся, как мы сказали, случаи в подтверждение этих мыслей.

21 сентября 1847 года, как мы упоминали. Филарет освящал храм Знамения Божией Матери, при доме графа Д. Н. Шереметева,¹¹⁸⁹ уже известного нам по странноприимному его фамилии дому, знаменитого своею родовитостью и огромным богатством настолько же. Насколько и благочестием, и благотворительностью, за что особенно уважал его и семью его святитель Филарет.¹¹⁹⁰ Поэтому же он не отказал не только от освящения домовой церкви его, но и от проповеди в последней. Проповедь эта, сказанная на приведенный уже нами текст из 2Цар.6:12. Начинается словами: «Иметь храм Божий близ себя, в своем доме, приятная и вожделенная мысль, когда подумать о благодати храма Божия, но и устрашающая мысль, когда подумать о святости Живущего в нем». И далее, приведши в пример сего Давида, святитель-вития говорит в ней: «этот пример, одобрительный для тех, которые и ныне желают иметь храм Божий близ себя. Они идут по добрым следам».

Но вслед за таким ободрением храмоздателей, вития тотчас же приводит пример Озы, пораженного смертью от прикосновения к кивоту Господню, не оставшийся без тягостного впечатления и на самого святого пророка и царя Давида, успокоившегося лишь после того, как он услышал о благословении Божием над домом Аведдара, в котором временно пребывал после прискорбного случая с Озою кивот завета.

После этих примеров вития делает приложение и к настоящему случаю. «Новая благодать Христова, говорит он, снисходительнее и щедрее ветхого закона Моисеева. Как звездами усеяно небо, так она усеяла храмами Божиими землю; и нередко позволяет дому человеческому принять в свои объятия дом Божий. Сей храм, ныне освященный, не ныне присвоен дому, но еще в предшествовавшем роде. Ныне воздействовала благочестивая мысль возвратить ему святыню, которую он имел и которой лишился было. Да не устрашает он святынею своею живущих в доме сем, но паче да утешает и облаготворяет их своею благодатью. Да благословит Господь их, и вся, яже их, дома ради Господня. Да сотворит же благодатью своею, чтобы прилежащий к сему храму дом всегда был к нему близок благочестивым усердием, и во всех отношениях достоин святого соседства. Аминь».¹¹⁹¹ С тех пор, как сказаны были эти слова, прошло уже 40 слишком лет, и благожелания святителя витии свято исполнялись и исполняются в благочестивом семействе дома графов Шереметевых, к которому они относились. Судя по настроенности теперешнего представителя рода их, графа Сергия Дмитриевича Шереметева, тогда бывшего еще младенцем,¹¹⁹² можно надеяться, что благочестие и впредь будет служить украшением этого дома.

Верстах в 30 слитком от Москвы, близ города Подольска, на прекрасной по живописности положения местности лежит село Дубровицы, издавна принадлежавшее знаменитому в истории России роду князей Голицыных. В этом селе в 1690 году был основан и вскоре построен величественный, весьма благолепный и богато отделанный храм, который в 1704 году и был освящен торжественно, в присутствии государя царя Петра Алексеевича, будущего Великого. В роде князей Голицыных это имение было до времен императрицы Екатерины II, когда его у Голицыных купил князь Г. А. Потемкин-Таврический, а у сего вельможи купила его сама императрица Екатерина II, подарившая его потом графу А. М. Дмитриеву-Мамонову, в роде которого оно и оставалось после того. Но при этом древний величественный храм мало-по-малу приходит все в больший и больший упадок и едва не близился к полному разрушению.

Святитель Филарет, известный своею заботливостью о благолепии храмов Божиих, которые он не без глубокого основания сравнивал с звездами небесными на земле, видя такое разрушение Дубровицкого храма, обратился в московскую дворянскую опеку с предложением о восстановлении его, основываясь на законоположении и указе государя императора Николая Павловича о сохранении и поддержании древних отечественных памятников. Московский генерал-губернатор граф А. А. Закревский, как главный попечитель над опекою владетеля села Дубровиц, принял живое участие в этом деле и много содействовал ускорению возобновления означенного храма,¹¹⁹³ а по окончании возобновления приглашал самого же святителя московского освятить этот храм.

И Филарет согласился. 27 августа 1850 года совершено было освящение, а после освящения святитель сказал слово, в котором полно и прекрасно изобразил как величие, так и исторические судьбы храма Знамения Пресвятой Богородицы в селе Дубровицах. «После обновления вещественного и художественного, так начал слово свое святитель-вития, ныне обновлен храм сей обновлением духовным и священным. Теперь он то, чем должен быть, и потому теперь время смотреть, что он есть. Домом молитвы, святилищем таинств он уже являет себя в самом действии. При воззрении же на образ его устроения и украшения, нельзя не заметить, что храмоздатель старался произвести нечто необыкновенное, возбудить особенное внимание зрителя, и следственно сообщить зданию качество памятника. В самом деле, сей храм полтора уже века хранит память князя,¹¹⁹⁴ который восприял благочестивую мысль создать его, и с тем вместе провозглашает славную память великого царя,¹¹⁹⁵ который, по благоволению к вельможе, принял на себя руководствовать исполнением благочестивой мысли его, и который свою господствующую мысль – дать России новый образ, по образцам других народов Европы, напечатлел почти на каждом камне сего здания.¹¹⁹⁶ Но время любит смирять помысл человека, покушающегося сделаться вечным во времени. Оно простерло неблагосклонную руку на сей памятник, и угрожало затмить память, ему вверенную. Жители окрестных весей, которым предоставлено было пользоваться сим храмом, не в силах были остановить обветшание его, и восстановить его прочность и благолепие; и тот, кто имел бы довольно сильную обязанность и средства, вероятно, и желание сие сделать, не мог, по неисповедимым судьбам Божиим. Как же сделалось, что мы видим храм сей не ветшающим и близким к запустению, но возобновленным, упроченным, благолепным паче прежнего?¹¹⁹⁷ Светлою чертою в сем случае проявил себя дух облеченного наследственными преимуществами и законными учреждениями соединенного сословия вельмож и благородных мужей.¹¹⁹⁸ Что прекрасно было бы сделать одному, но чего он не мог, то за него принял к сердцу другой;¹¹⁹⁹ и соединяя полномочие власти с побуждениями благочестия и человеколюбия. совершил дело, которым принес Богу жертву от не могущего принести ее собственными руками, доставил многочисленным христианам окрестных мест утешение пользоваться упроченным и благолепным храмом, достопамятность века минувшего надежно сохранил грядущему. Церковь будет благодарна за обновление, так же, как и за создание сего храма; к памяти прошедшего присоединит память и настоящего, и благодарностью сохраняемые имена вознося к Богу, не престанет взывать, да помянет их в царствии Своем ко благу и блаженству».

И затем, в видах перехода к поучительной части слова, говорит: «Довольно сего воззрения на сей храм, в отношении к собственной его судьбе. Мы не исполнили бы своего долга, если бы не ускорили воззрением на храм, в отношении к входящим в него». Далее и следует развитие уже помянутой нами выше темы слова о том, как пользоваться храмом Божиим.¹²⁰⁰ Обновление и освящение Дубровицкого храма происходило, как мы замечали, 27 августа 1850 года, а от 29 августа того же года Филарет писал к наместнику Лавры Антонию: «Не гневайтесь на меня, что долго не пишу. По возвращении из Лавры,¹²⁰¹ я почувствовал следствия принужденности предшествовавших дней.¹²⁰² И в Донском¹²⁰³быть не мог. А прошедшую субботу и воскресенье опять был в пути, для обновления церкви в селе Дубровицах, не желая отказать приглашавшему графу Арсенью Андреевичу,¹²⁰⁴ у которого и гостил. Но от сего путешествия опять не хорошо мне».¹²⁰⁵

Так и в немощи своей неутомимо деятельный святитель не переставал совершать дела своего высокого служения и особенно столь любимые им освящения и обновления храмов Божиих. А мы уже раньше замечали, что еще радостнее было для святителя Филарета, а потому еще обильнее были мысли и еще плодотворнее назидание у нашего проповедника, когда с созиданием, обновлением и освящением храмов Божиих соединялось и созидание, открытие и освящение обителей столь дорогого его собственному сердцу равно ангельского жития. В 30-летний период царствования Николая I в московской епархии, кроме обновления и благоукрашения прежних обителей монашеских, открыто было несколько таких обителей вновь. Таковы: Спасобородинский женский монастырь, женская же Одигитриевская пустынь, Влахернский женский монастырь и мужской Гефсиманский скит. В виду того, что проповедь Филарета за рассматриваемое царствование касается только двух из этих монастырей, именно Спасобородинского и Гефсиманского, мы о них только и скажем пока.

Вдова убитого в Бородинском сражении (1812 года) генерала, Маргарита Михайловна Тучкова, в 1831 году подала прошение на имя митрополита Филарета, в коем объясняла, что, по соизволению покойного государя Александра Павловича и при пособии его, устроена его в московской губернии, можайского уезда, на Бородинском поле церковь во имя Всемилостивого Спаса и в обеспечение издержек, потребных на постоянное совершение в ней богослужения, ею внесено 20 тысяч рублей в сохранную казну московского опекунского совета на вечное обращение. Под церковь оную испросила она у соседних владельцев три десятины земли, в которых находятся и те батареи, при защите коих в кровопролитном сражении 26 августа 1812 года пал её супруг. На этой земле она просит благословения устроить женское богоугодное общежительное заведение для нуждающихся, и на содержание общей в сем заведении трапезы внести в сохранную казну еще 10 тысяч рублей. Святитель Филарет, приемля в рассуждение:

1) что начало сего заведения есть как благочестивое и человеколюбивое, так вместе и патриотическое;

2) что место сие, навсегда достопамятное в отечественной истории, ознаменовано высочайшим на устроение храма соизволением и Всемилостивейшим вспоможением в Бозе почившего государя императора Александра Павловича;

3) что простой и не богатый вид предполагаемого богоугодного заведения сообразен с истинною целью человеколюбия, чтобы привлечь в сие заведение людей истинно нуждающихся и расположенных к трудолюбивой, тихой и набожной жизни, представил Святейшему Синоду о испрошении высочайшего соизволения: дозволить при Спасской церкви, что на Бородинских батареях, быть женскому богоугодному общежительному заведению для нуждающихся на таких же правилах, на которых в 1822 году устроена Борисоглебская Аносинская женская общежительная богадельня княгиня Мещерской.

Государь император соизволил на это, и 4 марта 1833 года утвердил представление Святейшего Синода об учреждении этого заведения.¹²⁰⁶ Но подобно тому как Аносинская Борисоглебская богадельня по времени и постепенно обратилась в женский монастырь, так и Спасобородинское заведение вскоре мало-по-малу обратилось в настоящий женский монастырь и в 1838 году высочайше утверждено в положении второклассного общежительного женского монастыря, с прибавлением к прежде бывшему участку земли еще потребного количества земли.¹²⁰⁷

Между тем в 1839 г. На полях Бородинских готовились церковно-гражданские торжества в честь павших на них в 1812 году воинов: перенесение тела известного героя отечественной войны, князя П. И. Багратиона (смертельно раненого в Бородинском сражении, но скончавшегося в Владимирской губернии), на Бородинское поле, открытие и освящение памятника в честь павших на этом поле воинов и т.д.¹²⁰⁸ Ново утвержденная женская обитель, как само собою разумеется, не могла быть чужда всем этим торжествам. В ней к тому же времени готовилось чисто духовное торжество, освящение храма св. праведного Филарета. Это и совершилось не задолго до упомянутых церковно-гражданских торжеств (в которых впрочем, также участвовала ново учрежденная обитель), именно 23 июля того же 1839 года. Филарет, бывший около этого времени в путешествии по епархии (он был в Бронницах, в Коломне и в Можайске), приехал в Спасобородинский монастырь заблаговременно. Еще 22 июля он освятил церковь в селе Бородине; а 23 числа того же месяца не только освятил означенный храм в самом монастыре, но и сказал беседу или слово «по освящении» этого храма «и при обновлении сей ново учрежденной обители», при чем совершено было с молебным пением крестное хождение около ограды её.¹²⁰⁹ Это слово сказано на текст: Аще кто любитя Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у нею сотворим (Ин.14:23) и начинается так: «Молитвами, тайнодействием, торжественным славословием Божиим, обновляем мы ныне здесь и обитель Божию между человеками, то есть, храм Божий, и обитель человеков, посвящающих себя Богу. Добрая была мысль, посвятить храм Богу на месте, где столь многие тысячи подвизавшихся за веру, царя и Отечество, положили временную жизнь, в надежде восприять вечную, говорит после такого начала вития, имея в виду сперва первоначальную цель учреждения Спасобородинской обители, те из них, которые принесли себя в жертву, в чистой преданности Богу, Царю и Отечеству, достойны мученического венца, я потому достойны участия в церковной почести, которая издревле воздавалась мученикам, посвящением Богу храмов над их гробами. Если же некоторые из сих душ, оставляя тело, понесли на себе некоторые тяготы грехов, некоторые нечистоты страстей и, к своему облегчению и очищению, требуют силы церковных молитв и бескровной жертвы, за них приносимой, то, за свой подвиг, паче других усопших достойны они получить сию помощь».

А за тем, излагая историю самой обители при воздвигнутом первоначально храме, в её прежнем и последнем виде, вития продолжает: «Мысль обитать здесь родилась, может быть, в недрах частной, семейственной печали, что нужды? Довольно на первый раз, если печаль сия принесена Богу, и в Нем взыскано утешение. В совершенстве никто же благ, токмо един Бог (Лк.18:19). Немощь есть исходная точка человека; совершенство – цель, которую он не вдруг даже усматривает, а усмотрев, и при усиленном стремлении к ней, всегда видит в расстоянии от себя. Благой Бог, ведающий человеческого естества немощь, милосердый Господь, лена внемшася не угашающий, видит и слабую искру искренно доброго намерения в человеке, и Сам подвизается, судьбами Своего Провидения, очистить ее от дыма естества, и напитать чистым светом благодати, к истинному благу и спасенью душ. Не усомнимся признать дело Божия Провидения в том, что без искания нашлись желающие обитать на сем месте, когда оно было пусто, не утверждено никаким постановлением, ничем не обеспечено; что сии люди вошли в общество, которое не было еще учреждено, предали себя в послушание, когда еще не было власти; что сие новое жительство было потом утверждено церковным благословением и Державною волею под необычайным дотоле наименованием Богоугодного Общежития, а наконец возведено и в чин обителей монашествующих, что царская щедрота пришла на помощь частным приношениям, дабы надгробный храм и смиренные при нем жилища облеклись в вид, обители свойственный, с присовокуплением и сего другого храма, приспособленного собственно к потребностям обители. Благословен Бог, благословляющий добрые начинания во имя Его, заключает эту вступительную часть своего слова святитель-вития. Благодарение благочестивейшему государю, всегда готовому покровительствовать благочестивым предприятиям. Благодать, мир и спасение притекающим во храм сей и в обитель сию искать благодати, мира и спасения».

За этим славословием, благодарением и благожеланием следует возвышенная первосвященническая молитва архипастыря к Богу об утверждении сего ново насажденного винограда, сей юной обители иноческого, равно ангельского жития. «Да, обитатели обители, посетителя храма, говорит потом вития в видах перехода к главной, поучительной части своего слова, когда обитель построена, когда храм освящен; тогда еще не все сделано. Есть еще обитель и храм, которые должно созидать и освящать. Какой храм? Тот, о котором написал апостол: и сами, яко камение живо, зиждитеся в храм духовен (1Пет.2:5). Какая обитель? Та, о которой Сам Господь сказал: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет; и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем, и обитель у него сотворим». И далее обстоятельно раскрывает эти поучительные мысли в назидание слушателям и слушательницам. А в заключение говорит: «Если нерукотворенной, невидимой, внутренней, духовной обители требует себе Бог, то для чего еще сия рукотворенная и видимая? Для того, чтобы в сей обители тем удобнее услышать глас Господа, приближающегося к нашей обители внутренней, чем менее здесь оглушаемся шумом и молвою мира; для того, чтобы в дверь сердца, отверзаемую Господу, не так легко вторгалось многое, что мы оставили за оградою обители видимой; для того, для чего пророку Илии нужен был Кармил, и Иоанну Крестителю – пустыня; для того, чтобы жизнь Пресвятой Девы Богородицы имела на земли подражательное продолжение, и бывшее о ней пророчество ясно было в исполнении: приведутся царю девы в след её (Пс.4:15); для того, чтобы дать свободное место слову Господню: могий вместити, да вместит; и другому: аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое, и имети будеши сокровище на небеси (Мф.19:21).

В дополнение же к тому, приведши слова беседы святого Златоуста на Матфея (нрав. 8) в похвалу пустынножительству египетскому его времени, проявлявшемуся не только «в мужах, но и в женской породе», прибавляет: «в сих изречениях златословесного учителя, пребывающие в сей обители да обретут и закон своего подвижничества, и поощрение в нем, а мир да уразумеет из оных, что, устрояя святые обители иночествующих, мы не произволом человеческим изобретенное жительство вводим, но древнее благочестие и священный чин церковный соблюдает. Аминь».¹²¹⁰

В соблюдение этого древнего благочестия и священного чина церковного, равно как и в исполнение давнего, заветного своего желания пустынножительства, которое с особенною силою проявлялось у святителя Филарета в наиболее тяжкие минуты его жизни, он устроил близ Сергиевой Лавры скитское уединение, как особое отделение Лавры, под названием Гефсиманского скита. Мысль об этом именно месте уединения была подана Филарету его духовным отцом и доверенным у него человеком, наместником Лавры, архимандритом Антонием, еще в 1841 году. «Мысль о ските, писал к Антонию Филарет от 18 сентября 1841 года, очень вожделенна, но требует не малого размышления. Корбуха не довольно безмолвна, хотя бы, и ограждена была. Вифания была бы безмолвнее, если бы не семинария. Если шум тростника, как заметил некто из отцов, не благоприятствует безмолвию, не больше ли многое слышимое на Корбухе и из Посада, и от ближайшей дороги, особенно когда едут по ней после торга и винопития? Желаю говорить о сем более лично».¹²¹¹

И вероятно говорено было о том лично во время последовавшего вскоре затем посещения лавры Филаретом по случаю праздника преподобного Сергия 25 сентября. Но в следующем же месяце Филарет должен был отправиться в Петербург для участия в заседаниях Святейшего Синода, а затем последовали известные нам печальные события 1842 года, сделавшие эту поездку в Петербург последнею и обострившие отношения между Филаретом и лицами, стоявшими во главе высшего церковного управления того времени.

Все это могло лишь препятствовать, а не содействовать скорому осуществлению мысли о ските. Зато, с другой стороны, упомянутые сейчас события сделали еще более вожделенною для Филарета мысль эту. Мы помним, как отозвались они в душе святителя-инока по истине, когда в сентябре этого года говорил он свое знаменитое «слово по освящении храма явления Божией Матери, преподобному Сергию, устроенного над мощами преподобного Михея в Свято-Троицкой Сергиевой лавре», и когда в сем слове не раз из глубины души взывал он словами Псалмопевца: кто даст ми криле, яко голубике? и полечу, и почию. Се удалихся бегая, и водворился в пустыни. Чаях Бога, спасающего мя от малодушия и от бури (Пс.54:7–9).

Несомненно, тогда еще более утвердилась в святителе Филарете мысль об устроении скита, и с тех же пор начались деятельные заботы об этом устроении, которые ближайшим образом принял на себя помянутый наместник Лавры Антоний, ничего, однако же, более важного не делавший без совета и разрешения самого святителя.¹²¹² Эти заботы продолжались и в 1843 году и, при участии многих благотворителей, в числе коих более крупным вкладчиком был известный московский купец Семен Логинович Лепешкин, уже к 1844 году оказали свои благие последствия в успешности дела устроения скита, хотя, это дело велось пока еще негласно и без разрешения высшей власти. «О ските, писал святитель Филарет к Антонию от 17 мая 1844 года, чем меньше говорить, тем лучше. Если Бог благословит дело, оно скажет само себя. Когда меня спрашивают о сем, я говорю, что сберегаю древнюю достопамятную церковь, найдя ей место, на котором было бы ей находиться прилично и полезно, вместо прежнего, на котором ей нельзя было оставаться. Некоторым сказал я и то, что есть мысль завести в ней непрерывное чтение Псалтири».¹²¹³

Здесь упоминается о древней церкви села Подсосенья (в 8 верстах от Сергиева посада), перенесенной на место, где предполагался скит и послужившей основанием к устройству последнего. Как о сем обстоятельстве, так и о дальнейших судьбах скита Филарет счел удобным и возможным формально донести Святейшему Синоду только уже в 1851 году, по поводу ходатайства об укреплении за Гефсиманским скитом земли, пожертвованной собственно только для скита женою коммерции советника, потомственного гражданина, московского 1-й гильдии купца Семена Логиновича Лепешкина, Анною Васильевною Лепешкиной. Ходатайствуя об этом укреплении, Филарет в своем донесении о том Святейшему Синоду от 15 апреля означенного 1851 года писал между прочим: «О Гефсиманском ските долгом поставляю представить следующие сведения, не в дальнем расстоянии от Лавры, в селе Подсосенье, была древняя деревянная церковь Успения Пресвятой Богородицы, построенная преподобным Дионисием, архимандритом Лавры, в Лавре почивающим, и освященная в 1616 году, что доказывается сохранившимся с того времени антиминсом. По построении, вместо оной, каменной церкви, священник и церковный староста Подсосенские просили разрешения распилить здание деревянной церкви на дрова для отопления каменной, и для обжигания кирпича. Зная древность и примечательную архитектуру деревянной церкви, и руководствуясь Высочайшею волею о сохранении древних памятников, я нашел себя обязанным сохранить сей памятник; но сего нельзя было достигнуть чрез Подсосенских прихожан, которые руководствовались и принуждены были руководствоваться только хозяйственными расчетами. Надлежало при том охранить обреченное ими на погибель здание от их небрежности и от нечаянности. Ища для сего средства, обратил я внимание на принадлежащее Лавре урочище, где был прежде сад с загородным домом, обратившийся с течением времени в рощу, место достопамятное потому, что оно бывало посещаемо императрицами Елизаветою Петровною и Екатериною II. С достоинством и уединенным положением сего места, сообразным представилось перенести сюда древний храм, с предположением поселить при нем небольшое число желающих из братии Лавры для более уединенной жизни, и. между прочим, учредить здесь не усыпающее чтение Псалтири, с молитвами о упокоении душ усопших благочестивейших государей, братии Лавры и благотворителей.¹²¹⁴ В замен ожидаемых из материала деревянной церкви дров внесена в сохранную казну сумма, с которой проценты должны поступать в Подсосенскую церковь на её отопление, а деревянная церковь поспешно перенесена на упомянутое урочище, получила дополнение внутреннего устройства в простоте, без употребления драгоценных материалов, и освящена под прежним наименованием в 1844 году, с выше означенным назначением.¹²¹⁵ Число желающих жить при сей церкви, в образе скита, сперва малое, с течением времени возрастало. Соответственно сему построено и потребное число келий, и ограда. Здешнему братству даны общежительные правила. Богослужение соображено с образцами более древними; введено более столповое пение, чтения из святых отец на утрени, вечернее правило с поклонами и не усыпающее чтение Псалтири. Братия довольствуется всем потребным от обители; поручных денег не получают; вино и пиво в сей обители не употребляются; в одежде наблюдается простота, женский пол в ограду её не допускается, кроме одного дня храмового праздника, для слушания богослужения. Кроме богослужения. братия занимаются рукоделиями и трудами на общую и взаимную пользу. Хлеб, пища, одежда, обувь, содержание в чистоте и отопление зданий, садоводство и разведение овощей производится, большею частью, руками братии, что также служит к устранению мирских людей. Не смотря на такое не привлекательное положение, братство сей обители, числящееся в штате Сергиевой Лавры, доныне возросло до 24 монашествующих и 21 послушника, кроме не малого числа живущих на испытании с письменными видами, не получивших решительного определения в послушники. По храму Успения Божией Матери обитель сия прозвалась Гефсиманским скитом. В 1849 году она удостоена была посещения Государей Великих Князей Константина Николаевича и Николая Николаевича.¹²¹⁶ В 1850 году блаженнейший патриарх Иерусалимский Кирилл, препровождая в благословение сей обители часть мощей св. великомученика Пантелеймона, в грамоте своей наименовал оную новою Гефсиманией.¹²¹⁷ Если Богу угодно будет благословить сию отрасль Лавры, в продолжение времени, как в начале, то оная может споспешествовать основательному образованию в монашеской жизни с большим удобством, нежели иные обители, по своему положению не так устраненные от соприкосновения с миром».¹²¹⁸

В том же смысле, для усиления того же ходатайства. Филарет писал и обер-прокурору графу Н. А. Протасову от 23 апреля того же 1851 года.¹²¹⁹ И ходатайство имело полный успех. 30 мая того же года последовало высочайшее повеление об укреплении за скитом пожертвованной А. В. Лепешкиной земли.¹²²⁰ А вместе с тем формально утверждено и существование Гефсиманского скита, как отделения Сергиевой Лавры. Филарет любил уединяться, особенно летом, каждый год в этом священном убежище от тревог и волнений, молвы, под час и клеветы и неправды, так часто обуревающих душу в шумной городской и даже Лаврской жизни. Не оставлял он скит и своею проповедью слова Божия, при том даже и тогда, когда последний еще не получил формального утверждения. Первая проповедь его в ските относится к 1844 году, хотя, скит в ней даже и не именуется. Мы разумеем его «слово на обновление древнего храма Успения Пресвятой Богородицы», говоренное 28 сентября 1844 года, на текст: Ты воскрес ущедриши Сиона, яко время ущедрити ею, яко прииде время. Яко благоволиша раби Твои камение его, и перст его ущедрят (Пс.101:14–15).

Это слово свое святитель-вития начинает разъяснением последних слов текста, относящихся к разрушенным во времена плена Вавилонского, стенам храма Иерусалимского, в надежде восстановления последнего, исполнение коей последовало в после пленное время. «Но уместно ли, делает затем он переход к настоящему событию с храмом Подсосенским, говорю я о судьбе столь великого храма, когда думаю о судьбе столь малого храма. как сей, в котором теперь мы находимся? Думаю, что не совсем неуместно. Тот и другой суть храмы Единого истинного Бога, потому естественно предполагать некое в судьбе их единство, хотя, и при разности многих обстоятельств. При том и малый храм Христианских таинств и Христианской истины не слишком мал пред великим храмом сеней и гаданий». И далее, изображая судьбу Подсосенского храма, перенесенного в ново основанный Гефсиманский скит, проповедует: «Двести двадцать семь лет стоял сей деревянный храм, быв создан Лаврою преподобного отца вашего Сергия, в начальствование преподобного отца нашего Дионисия; и тогда еще представлен в покровительство Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, в память славного её Успения, дабы, по сей памяти, она со благоволением призирала на него, как бы на Свою Гефсиманией. Время, с своим законом истления, осторожно прикасалось к тленному веществу, на котором положено было благословение святых. Но как человек иногда сам не довольно бережет то, что бережет для него природа и Провидение, то наконец храм сей обречен был опустению, а в след за тем и конечному разрушению огнем. В сие время воспомянули мы древних почитателей древнего иерусалимского храма, и как они благоволиша камение его, так и нам самое древо сего нашего храма, и некоторые в нем останки древних священных изображений, показались драгоценными, достойными благоговейного сохранения. Но как уже не можно было сохранить сей храм на прежнем его месте: то здесь, древнее купно и новое, мы обрели место Господеви, селение Богу Иаковлю (Пс.131:5). Боже Отец наших! Ты воскреси ущедриши Сиона. Ты воскресишь во храме сем древнее благословение, и ущедришь его новою благодатью. Да будет, Господи!» Потом, как бы невольно задумываясь над дальнейшею судьбой ново основанного скита, святитель-вития говорит: «Но что далее будет с сим обновленным храмом, и с новыми окрест его смиренными жилищами? Ты веси, Господи! Будет то, чему повелит быть Твое вседетельное слово, которое нарицает не сущая, яко сущая, воссозидает разрушенное, восставляет падшее, возвышает смиренное, воскрешает умершее, спасает погибшее. Будет то, что испросят молитвы святых и преподобных отец наших Сергия, Никона. Михея, Иоасафа, Серапиона, Максима, Дионисия, и прочих сподвижников их и сообитателей в земной, и в небесных обителях. Будет то, чему не воспрепятствуют быть наши грехи, наши немощи, наше не достоинство».

После такого вступления, святитель-вития приступает к раскрытию главной поучительной мысли всей проповеди – о безмолвии, долженствовавшем представлять собою основание жития скитского, равно как и для самого проповедника представлявшем предмет заветных и всегдашних желаний и чувств. «Некто из отцов, так начинает он это раскрытие, вопросил некоего великого из отцов: какое есть доброе дело, которое бы мне сделать, так чтобы оно было делом моей жизни? Авва ответствовал: не все дела равны для всякого. Книги говорят, что Авраам был страннолюбив, и Бог был с ним. Илия любил безмолвие, и Бог был с ним. Давид был смирен, и Бог был с ним. Итак, в чем душа видит для себя хотение Божие, то и делай. Наипаче же храни сердце свое. Кто хочет подражать Авраамову страннолюбию, Давидову смирению, – тот, как самые сии примеры показывают, может упражняться в сих добродетелях повсюду: на пути, в доме, в деревне, в городе, на престоле. Так ли легко найдет себе открытое и нестесненное поприще тот, кто изберет делом жизни своей Илиину любовь к безмолвию? Где теперь Илиин Кармил или Хорив? Где Иоаннова пустыня? Где дикие места Палестинские и Египетские, которые чудным образом угождающая благодати природа сделала неспособными для обыкновенных селений человеческих, чтобы сберечь для жительства земных ангелов? Сонмы сих ангелов переселились в сродное небо; земные жилища их, едва не без остатка, пришли в запустение; и на поприще духовного безмолвия вновь рыщет одинокий зверь, или скитается полудикий человек. Переселилась любовь к безмолвию, перенося духовный взор от восточных обителей безмолвия к отечественным, русским, говорит вития, и в наши страны, и избрала для себя пещеры, леса, места, удаленные не только от жилищ, но и от путей человеческих, чего близкий пример имеем в преподобном Сергии, но как, по непреложному слову Христову, не может град укрытися верху горы стоя (Мф.5:14); то высоко возросшая и созревшая любовь к безмолвию обыкновенно не оставалась сокрытою, привлекала учеников, почитателей, посетителей, и от самого множества любителей или почитателей безмолвия, кроме других причин, почти по необходимости, стало тесно безмолвию. Между тем и пустыни наших стран, по самой природе, менее южных удобные для безустройственного пустынножительства, с течением времени сделались для него менее прежнего пространными и свободными, по действию распространившегося народонаселения. Чего же по сему ожидать? Путь Илии, путь Иоанна Крестителя, путь Антония Великого, должен ли увидеть себя оставленным и возрыдать, подобно как некогда, по сказанию Иеремии, путие Сиони рыдали, яко несть ходящих по них в праздник (Плач.1:4)?

Мир, вероятно, отвечает нам вития на этот, весьма важный, даже, пожалуй, еще более, чем тогда, важный и в наше время вопрос, не почел бы сей потери тяжкою, но не так думать поучает опыт веков. Никто в городах и селениях Израилевых не нашел столько силы, один Илия в пустыне нашел столько силы, чтобы одному, одною силою духа, победоносно сражаться с господствовавшим в его время идолопоклонством. Пустыня, а не вселенная, должна была уготовить Иоанна, чтобы он сделался способным уготовать путь Господень для спасения вселенной. Глубокая пустыня и совершенное безмолвие воспитали Антония до возраста великого, чтобы он мог потом духовно родить, так сказать, племя и поколение земных ангелов, пустынно-жительствовавших, обще-жительствовавших, священно-начальствовавших в Церкви. Сказанное теперь о святом Антонии можем сказать в другой раз, если на место его имени поставим имя святого Сергия.

Итак, заключая свою мысль о необходимости пустынножительства для Церкви и вместе с тем переходя к разъяснению причины, по которой Гефсиманский скит устроен именно в качестве отделения Сергиевой Лавры, говорит наш вития, если для любви к совершенному безмолвию и в обителях часто бывает тесно, и в диких пустынях не совсем свободно, а доставить ей благоприятное для неё убежище должно быть полезно и ныне, как полезно было прежде, то где мы поселим ее ныне, в сем веке молвы многие? Не будет ли, может быть, ей приятно поселиться в малой, простой уединенной, от молвы по возможности огражденной обители, под тенью обители великой, подобно как некогда безмолвствующий Варсонофий Великий обитал в совершенном уединении, под тенью обители аввы Сирида?»

И далее, призывая любовь к безмолвию и восхваляя ее, говорит: «Прииди, благословенная любовь к безмолвию Илиина, Иоаннова, Антониева, Сергиева! Скрывайся от молвы, но не скрывайся от ищущих путей твоих и следов твоих, твоих правил и твоих примеров. Являйся иногда и не ищущим, способным принять тебя. Ты устраняешь человека от видения других, и тем удобнее даешь ему увидеть самого себя, а сподобивыйся увидети себе, по слову одного из твоих таинников, лучший есть сподобившегося увидети ангелов (Исаак Сирин, слово 41). Ты пресекаешь беседы с человеками, и тем искреннее вводишь в беседу со Христом. Ты затворяешь дверь внешние храмины, и отверзаешь внутреннюю храмину сердца. Ты подаешь и научаешь употреблять оружие против страстей. Ты собираешь рассеянные помыслы. Ты погружаешь ум во глубину писаний, и почерпаешь свет. Ты совершенствуешь покаяние. Ты обретаешь источник слез. Ты возводишь к чистой молитве. Ты учишь молчанию, которое есть таинство будущего века (Исаак Сирин, слово 42). Не для всех равно призываю любовь к безмолвию, ограничивает свою мысль о безмолвии вития в заключение своей проповеди, жизнь безмолвия не для многих. Но посещение безмолвия для всякого должно быть вожделенно. Кто не упраздняет себя, хотя, однажды в день, хотя, на не продолжительное время, от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия; и не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом: тот еще не познал пути мира для души своей. Ибо тако глаголет Господь: упраздниться, и разумейте, яко Аз есмь Бог (Пс.45:11). Аминь».¹²²¹

Не смотря на то, что в 1844 году и не хотелось Филарету делать гласным существование Гефсиманского скита, да и самые горячо-несправедливые отношения к нему известных лиц в Петербурге еще не остыли, он не усумнился и эту превосходную во всех отношениях и глубоко-назидательную не только для того времени, но и для последующих времен проповедь, как близкую к ней по духу и тону проповедь по освящении храма явления Божией Матери преподобному Сергию при мощах преподобного Михея, отдать в печать как отдельными оттисками, так и для начавшегося тогда изданием собрания слов и речей его.

«Посылаю вам, писал он к наместнику лавры Антонию от 6 октября 1844 года, по возвращении с обновления скитского храма из лавры в Москву, скитскую проповедь и отдаю на рассуждение ваше и собора, печатать ли ее. Буде рассудите печатать, цензурный комитет сделает надлежащую надпись. потому что экземпляр, скрепленный им прежде, поступил в состав печатающегося издания моих слов».¹²²²

Само собою разумеется, что и наместник и собор рассудили печатать эту проповедь, кроме помянутых высоких достоинств имевшую еще то неотъемлемое достоинство, что она служила как бы пророчеством о будущей судьбе скита. Истину непреложную возвещал проповедник, когда говорил, что не может град укрытися верху горы стоя (Мф.5:14). Как ни скрываемо было существование скита, известность его все более и более распространялась. «Кто-то снял вид скитской церкви, писал от 13 октября 1844 года наместнику лавры Филарет, и хочет писать о ней в “Живописном обозрении”: я старался отклонить сие, сказав цензору, что существует ли скит, и как называется, о том нет никакой известности, на которую бы он мог законно опереться. Скит не для любопытства и молвы».¹²²³

При не остывших еще неприятных отношениях известных лиц к Филарету, эта известность служила для иных поводом к худому перетолкованию добрых намерений последнего и грозила ему еще большими неприятностями в будущем. «Мои грехи, писал святитель Филарет сотруднику своему в устроении скита, наместнику Лавры Антонию, от 16 ноября того же 1844 года, видно, велики, когда не только люди, с которыми был в сношении, и против которых мог погрешить, но и такие, с которыми я не имел дела, трудятся наказывать меня. Одни говорят, что скот построен в укор кому-то. Другие, что я его построил, а преемник мой обратит в конюшню. Да сотворит Господь месту сему по молитвам достойных рабов своих, а не по моему недостоинству».¹²²⁴

Но Господь видимо благословлял доброе начало доброго дела. Скит все более и более возрастал, обстраивался и умножался в числе подвижников, не только Филарета, во все остальное (не малое) время жизни последнего, но и не одного из его преемников видев в ограде своей, и доселе процветая с служением первоначальному своему назначению, а не целям конюшни. Сам Филарет, не смотря на разнообразные толки о ските, в следующем же 1845 году 8 июля совершал там освящение другого «храма Господа нашего Иисуса Христа, в честь и память Гефсиманского моления Его» и по освящении говорил также проповедь на текст: тогда прииде с ними Иисус в весь, нарицаемую Гефсимания, и глагола учеником: сидите ту, дóндеже шед помолюсь тамо (Мф.26:36).

В этой проповеди вития, указав на то, что «созидающие храмы во славу Господа нашего Иисуса Христа, для их наименования и торжественного в них воспоминания, обыкновеннее избирают славные и радостные события Его земной жизни», и не без основания, затем говорит: «Но не должно быть ни для кого странным и то, что храм, ныне освященный, посвящается благоговейному воспоминанию Гефсиманского моления Иисус Христова, принесенного со скорбью и тугою, и с подвигом, простертым до кровавого пота. Ибо как радостные и торжественные события земной жизни Спасителя нашего имеют действительное отношение к нашему спасенью, так равно и скорбные, и страдательные, сопряженные с состоянием совершенного истощения или уничижения, которое Он благоизволил на Себя принять».

А потом, указав на существенную необходимость того и другого – славного и уничиженного состояния Христа для нашего спасения, в видах перехода к главной, поучительной части проповеди, говорит: не можем обещать себе полного постижения тайны Гефсиманского события, которой неприкосновенность нашему испытанию Господь Сам ознаменовал тем, что из самых апостолов только не многих к ней приближал, и только что приближал. Но поскольку в Гефсимании так же, как и на Голгофе, Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его (1Пет.2:21), то в какие особенные помышления и расположения должен вводить нас образ Гефсиманского многострадального моления Иисус Христова?»

В ответ на этот вопрос святитель-вития предлагает не менее прежнего глубокое и назидательное учение о молитве уединенной, о глубоко-смиренном образе моления и наконец об особенной благопотребности такой молитвы «для сокрушенного грешника, для возмущаемого скорбью, тугою, унынием, страхом, для боримого всяким искушением».¹²²⁵

И эту проповедь так же, как проповедь предшествующего года, Филарет дозволил напечатать и отдельно, в назидание новым подвижникам новой Гефсимании, и в академическом издании: Творения святых отцов и в Собрании слов и поучений издания 1847–1848 годов. Многие, и сторонние скиту и лавре, люди благочестивые глубоко интересовались этою проповедью, как и проповедью 1844 года.¹²²⁶ По времени Филарет, с помощью одного сведущего человека, профессора М. С. Холмогорова, бывшего в отставке и жившего в лавре, сделал перевод с греческого особой службы на Успение Божией Матери для скита. Наконец после того, как уже последовало формальное утверждение Гефсиманского скита со стороны церковного правительства, именно 17 августа 1852 года, в день празднования вознесения Божией Матери на небо после Успения, – в главный скитский праздник святитель Филарет еще сказал там проповедь или «беседу на празднество Успения и в третий день явления Божией Матери апостолам», как обозначил сам святитель-вития. В этой проповеди вития, раскрыв значение празднества, останавливается на изречении Богоматери при явлении её апостолам: радуйтеся, яко с вами есмь во вся дни и в виду этого изречения приглашает всех, находящихся в том или другом состоянии жизни, к духовной радости.¹²²⁷ Так радостью закончилось то, что начато было с чувством тревоги и опасения. Разумеем устроение скита.

Но как прежде, так и теперь не об одних храмах и иноческих обителях отечески заботился святитель Филарет при своем епархиальном управлении; не меньшее попечение имел он и о духовенстве, вверенном его управлению, служившем при храмах и наполнявшем обители иноческие, иначе сказать, о духовенстве белом и монашествующем. Как составитель устава попечительства о бедных духовного звания, Филарет поддерживал этот устав во всей его силе и во все время царствования Николая I, деятельно участвовал в обсуждении возбужденного в 1838 году вопроса об улучшений быта духовенства Российской Империи,¹²²⁸ ревностно заботился о воспитании детей белого духовенства своей епархии и т.д. Всегдашним памятником заботливости, благопопечитсльности святителя Филарета о белом духовенстве московской епархии за рассматриваемое царствование служит устроенный в 1831 году гвардии капитаном Димитрием Петровичем Горихвостовым дом призрения для ведомства духовного попечительства, исполнявший до 1865 года двойное назначение – быть домом призрения вдов и сирот духовного звания и вместе с тем – домом воспитания детей духовенства, а с 1865 года, по учреждении Филаретовского училища для девиц я по отделении детей в это последнее, оставшийся лишь домом призрения для вдов и сирот.¹²²⁹ На то и другое назначение Д. П. Горихвостов, кроме дома, пожертвовал еще значительный капитал. 2 октября 1832 года Филарет в этом доме освящал храм во имя св. великомученика Димитрия и по освящении сказал слово на текст: тогда разверзется рано свет твой, и исцеления твоя скоро воссияют, и предыдет пред тобою правда твоя, и слава Божия обымет тя (Исх.58:8).

Исходя из этого текста, вития начинает свое слово так: «Взирая на сей дом, как на дело человеколюбия, на сей храм, как на дело благочестия, соединенного с человеколюбием, помышляя о сирых, беспомощных, бескровных, которым уготовляется здесь кров, помощь, замен попечений родительских, во всем, что здесь устроено, приготовлено, назначено, примечая тихое мановение руки, свободно и попечительно простирающейся к делу благотворения,¹²³⁰ как изъясню я чувствование утешения, как удовлетворю побуждению благодарности? Желал бы я иметь власть, не только с искренним желанием, но и с силою и действием, изрекать, подобные сим пророческим, обещания и предвещания: разверзется свет твой; предыдет пред тобою правда твоя; слава Божия обымет тя. Но что нужды, что слово человеческое не имеет власти и силы приводить в действие благословения, которые оно изрекает сему, или другому благотворящему? Сию власть и силу имеет слово Божие для всех благотворящих. В деле человеколюбия заключается семя благословения. Провидение Божие не оскудевает, раскрывая сие семя, возращая, и уготовляя плод благодати и спасения тому, кто благотворит ближнему от искреннего и чистого сердца».

И далее, на основании слова Божия, говорит, что «творящему дела человеколюбия пророк обещает не только раннее и ясное утро доброй надежды, но и полдень славы». Потом, изобразив живыми чертами высокое значение добродетелей вообще и добродетели человеколюбия в особенности, проповедник следующими словами заключает проповедь свою: «Итак, благодеющий да благодетельствует с радостью, в верной надежде благословения Божия действенного и спасительного. Но и приемлющий благодеяния, по долгу благодарности, да благословляет благодетеля словом радости, любви, молитвы, да и благодетелями и приемлющими благодеяния прославляется Бог, премудро и праведно устрояющий благополучие бедствующих чрез человеколюбивых благодетелей, и блаженство благодетелей чрез дела человеколюбия. Аминь».¹²³¹

Для достижения большего удобства в совершении молитв за благодетеля в ново освященном храме, равно как и для ближайшего надзора за порядком в самом доме призрения, святитель Филарет в следующем же 1833 году определил особого священника от церкви Благовещения, что на Житном дворе.¹²³² И добрый старец-благодетель этого учреждения духовно утешался плодами дела своего благотворения целые 14 лет после устройства дома призрения. Не имея семьи и близких родных, он умер в 1846 году 15 августа, почти забытый знакомыми, но не забытый теми, которые глубоко сознавали важность совершенного им великого дела благотворения. «Спешу на погребение благодетеля наших вдов и сирот Димитрия Петровича Горихвостова, писал от 20 августа 1846 года наместнику лавры Антонию святитель Филарет, которого хоронят не родственники и знакомые, но мы благодарные, и чиновник, назначенный от начальства».¹²³³ Так благодетеля и за могилу проводили молитвы приявших благодеяния от него.

Много потрудился Филарет и в видах благоустроения жизни иноков, населявших обители. Для того, чтобы видеть, хотя, часть этих трудов его, достаточно прочитать многие страницы недавно вышедших в свет томов не раз упомянутого нами Собрания мнений и отзывов Филарета (издано под редакцией высокопреосвященнейшего Саввы, архиепископа Тверского). Особенно же важно в этом отношении посланное Филаретом в Святейший Синод от 16 января 1852 г. донесение с представлением основательно и обстоятельно составленных «правил благоустройства монашеских братств в Москве».¹²³⁴

А между тем около того же времени, именно 16 октября 1853 года, святитель Филарет, хорошо знавший, что на жизнь монашествующих тогда обращено было особенное внимание и самого императора Николая,¹²³⁵ решил и с церковной кафедры сказать слово поучения о той же монашеской жизни. Мы разумеем сказанную означенного числа октября месяца его «Беседу к братству Николаевского Угрешского общежительного монастыря». В этой беседе, сказанной на текст: рече ему Иисус, аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небеси, и гряди в след Мене (Мф.19:21), святитель-вития предлагает обстоятельное учение о не стяжании – одном из главнейших обетов монашества, который и в «Правилах благоустройства монашеских братств в Москве» святитель Филарет утверждает на том же тексте Священного Писания.¹²³⁶ «Братия монашествующие, взывает к инокам обители святитель-вития в своей «Беседе», к нам особенным образом относится Христово учение о не стяжании. Для других это есть совет, предлежащий свободному избранию: для нас это есть обет, который, вместе с обетом целомудрия и послушания, мы уже приняли на себя пред алтарем Господним».

Но при этом он различает случаи, когда монах что-либо, например, одежду покупает сам, на свои деньги, особенно же одежду «не смиренную», или принимает «от руки начальства обители». Первое, особенно же покупку одежды «не смиренной», проповедник не одобряет, конечно, а о последнем говорит, что в таком случае «ты приемлешь ее (одежду), как дар Божий, как благословение Божие чрез начальство».¹²³⁷ В виду важности содержания и поучительной стороны проповеди, Филарет решил напечатать ее как отдельно, так и в академическом журнале: Творения святых отцов, а спустя значительное время и в собрании слов и речей Филарета, издания 1861 года. А потому, посылая эту проповедь еще в рукописи к наместнику Лавры Антонию, святитель от 30 октября того же 1853 года пишет ему: «Прочитайте прилагаемую тетрадь, которую просят напечатать, и, возвращая мне, присовокупите, что вы думаете».¹²³⁸

Он часто с подобными относительно проповедей своих просьбами обращался к наместнику, пользовавшемуся его величайшею доверенностью. Но в настоящем случае он нарочито посылал рукопись к нему, как особенно опытному и сведущему в духовной жизни человеку, как к человеку, который глубоко знал правила монашества и был сам истинным монахом. И поэтому-то, когда наместник, в исполнение просьбы святителя, сделал свои замечания на рукописи беседы и, препровождая их к Филарету, извинялся пред ним в том, что сделал эти замечания, Филарет от 5 ноября писал ему: «для того и посылал я вам тетрадь, чтобы вы указали, где я проговорился, и потому благодарю за замечания». И касаясь одного из этих замечаний, именно относившегося к мысли о вышепоказанном различии одежды, купленной от одежды, полученной из обители, продолжает: «Но, может быть, я неудовлетворительно выразился: а мысль моя, кажется, не несправедлива. Я не осуждаю купленную одежду, но отдаю преимущество данной от обители. Например, купленный на Красной площади¹²³⁹ хлеб не приносит благословения; а взятый в обители преподобного Сергия приносит благословение. Прочитайте, как я исправил замеченное вами место, и если это не удовлетворительно, пришлите мне обратно с новым замечанием, почему неудовлетворительно; а если найдете удовлетворительным, то велите переписать, и отдайте в цензуру».¹²⁴⁰

Само собою разумеется, что после такого великого тщания в предварительном рассмотрении проповеди, эта последняя вполне достойною найдена была для печати, к общему назиданию иноков. Но еще более того назидателен и дивен пример глубокого, истинно монашеского смирения и послушания, какой и всегда являл в себе наш святитель-вития и теперь явил в своем отношении (по делу рассмотрения проповеди) к наместнику Антонию, который, как известно, вовсе не обладал таким умом и образованием, каким обладал Филарет, но который, как лице монашествующего духовенства, по всей справедливости именуем был аввою).¹²⁴¹

Нам остается рассмотреть, в отношении к попечению святителя Филарета о вверенной ему епархии, лишь один вопрос, затрагиваемый в его проповеднической деятельности за рассматриваемое царствование, именно вопрос о заботливости святителя касательно умственного образования духовенства, ему подведомого, вопрос о духовно-учебных заведениях Московской епархии. И по-видимому, естественней всего было бы говорить о сем прямо после того как мы сказали о белом духовенстве, так как главным образом дети белого духовенства получали воспитание и образование в этих заведениях.

Но мы не только потому оставили разрешение этого вопроса до настоящего места, что его разрешение послужит для нас наилучшим средством для перехода к общему заключению о всем рассмотренном периоде, а и потому, что не ради одного белого, но и ради монашествующего духовенства существовали духовно-учебные заведения московской епархии, бывшие рассадниками того и другого духовенства не только для московской епархии, но и для России вообще, иногда же и для заграничных земель. Одна московская духовная академия, в течении 30-летнего царствования Николая I, выпустила из среды своих воспитанников многих архипастырей и пастырей для сих мест, не говоря о других духовно-учебных заведениях епархии, средних и низших, которые или подготовляли своих питомцев для высших степеней образования, или выпускали, их в состав клира для разных степеней и должностей.

К тому же Московская духовная академия, например, в составе своих воспитанников имела лишь весьма не значительную (сравнительно) долю детей белого духовенства московской епархии. Больше всего в ней было пришельцев из разных других епархий. Не одни дети белого духовенства московской епархии воспитывались и в других духовно-учебных заведениях её, особенно же в Вифанской семинарии, находящейся в ближайшем соседстве с епархиями Владимирской, тверской и ярославской. С другой стороны, много воспитанников духовно-учебных заведений московской епархии вышли также на светскую службу. В московской епархии в 1825–1855 годах были:

1) высшее духовно-учебное заведение – Московская духовная академия, имевшая (и имеющая) для себя помещением с 1814 года в стенах Лавры преподобного Сергия и именно в зданиях бывшей Троицкой Лаврской семинарии, давшей окончательное образование самому Филарету и затем имевшей его своим учителем.

2) Два средних учебных заведения – Вифанская духовная семинария, помещающаяся близ Сергиевой Лавры, и Московская семинария, имевшая свое помещение сначала (до 1823 года) в Николо-Перервинском монастыре близ Москвы, потом (с 1823 по 1844 год) в Заиконоспасском монастыре (где до 1814 года была старая Славяно-греко-латинская академия) в самой Москве и, наконец, в теперешнем своем доме, бывшем графа Остермана (в Каретном ряду); и

3) несколько низших духовно-учебных заведений – уездных и приходских училищ, помещавшихся как в самой Москве (Заиконоспасское, Андрониевское, Высоко-петровское и т.д.), так и в других местах Московской епархии (Коломенское, Волоколамское, Перервинское и другие).

Все эти духовно-учебные заведения в рассматриваемое время в общем находились под действием устава 1808–1820 годов, в обработке которого, как нам известно, большое участие принимал Филарет в свою бытность ректором Санкт-Петербургской духовной академии в 1814 году. Этот устав несомненно имел свои высокие и незаменимые достоинства, признанные и самым новейшим уставом духовно-учебных заведений (разумеем устав 1884–1885 годов). При введении в действие этого устава в 1814 году, по окончании 1-го курса студентов Санкт-Петербургской духовной академии, долженствовавших быть первыми учителями в духовно-учебных заведениях Российской империи, устрояемых по этому уставу, государь император Александр Павлович, утвердив доклад о том комиссии духовных училищ, счел нужным «изъяснить» свои «намерения о воспитании духовного юношества».

Согласно этим намерениям, изъясненным в высочайшем указе от 30 августа означенного 1814 года, духовно-учебные заведения должны быть «в прямом смысле училищами истины. Просвещение, говорилось далее в том же указе, по своему значению, есть распространение света, и конечно должно быть того, который во тьме светится, и тьма его не объят. Сего-то света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам, и теми способами, коими Евангелие очень просто, но премудро учит; там сказано, что Христос есть путь, истина и живот; следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целью сих училищ. На сем основании можно будет созидать то учение, кое нужно им по их состоянию, не опасаясь злоупотребления разума, который будет подчинен освящению Вышнему».¹²⁴²

Соответственно тому в самом уставе духовно-учебных заведений цель сих последних определялась точнее так:

1) общая цель воспитания юношества есть образование нравственных и физических способностей, согласное с его предустановлением.

2) Главное предустановление юношества духовного состоит в утверждении и распространении истинного благочестия.

3) Из сего открывается особенная цель духовного учения. Оно должно образовать благочестивых и просвещенных служителей слова Божия.

4) По сему все учреждения, в состав духовных училищ входящие, должны непосредственно относиться к сему главному намерению, и от него заимствовать свою силу».¹²⁴³

В виду такой цели духовно-учебных заведений весь устав их обнимал собою три части, из коих самая первая содержала в себе «управление нравственное», а уже вторая «управление учебное» и наконец третья «управление экономическое». В основании первого ставится страх Божий, как начало премудрости, или, что тоже, благочестие. А потому «все упражнения, располагающие к благочестию, а особенно молитва, должны быть свято сохраняемы. В духовных училищах отсутствие или небрежность в положенных часах молитвы должны считать особенным злом, нежели упущение важнейших уроков».

Кроме того, и «после духовных упражнений ни что столько не укореняет начал христианской нравственности, как привычка к повиновению». И наконец «нравственность юношей отлично назидается добрым употреблением времени и непрерывною деятельностью».

Затем не менее тверды и основательны и «начала управления учебного». «Нет ничего тщетнее и слабее, говорится в проекте устава 1814 года, как ученость, приобретенная наслышкою. Посему первое правило учебного управления есть стараться возбуждать собственные силы учащихся, давать им случай и удобность действовать. Лучший наставник есть не тот, кто блистательно сам говорит и изъясняет, но тот, кто заставляет учащихся размышлять и изъяснять. По сему все методы учения в духовных училищах должны быть основаны на собственных упражнениях юношества. Учитель должен только помогать развитию ума».

Иначе сказать, основным правилом устава 1808–1820 годов по учебной части было то, что выражалось по латыни словами: non multa, sed maltum (не многое, но много). С этим вполне согласовался весь курс учения в устроенных по тому уставу духовно-учебных заведениях, все предметы учения, в которых не было ничего лишнего, но в тоже время было все существенно необходимое в виду главной цели всего учения, при чем естественно богословские и философские предметы вместе с словесностью занимали главное место, а другие были вспомогательными по отношению к ним, в высших и средних духовно-учебных заведениях, между тем как низшие, представляя в себе самих нечто законченное на известной степени, являлись в тоже время необходимою подготовительною стадией в отношении к средним.

Наконец и в отношении к управлению экономическому устав 1808–1820 годов главным правилом поставляет «благовременность и доброту всех заготовлений, к содержанию духовного училища принадлежащих. Во всяком роде потребностей должны быть избираемы вещи самой лучшей доброты: сие правило основано столько же на разуме истинной экономии, как и на попечительности о благе учащихся».¹²⁴⁴

Все части уставов 1808–1820 годов во всех своих подробностях отличались строгим единством основной руководящей мысли их и полным согласием с главною целью самых духовно-учебных заведений или духовных училищ вообще. В этом отношении уставы 1808–1820 годов неизмеримо стояли выше всех дотоле бывших духовно-учебных порядков, которые, при недостатке твердо определенного устава и при множестве частных узаконений, нередко противоречивших одно другому, представляли величайшие неудобства и недостатки на практике. Разнообразие как в постановке дела в тех или других учебных заведениях в отдельности по части учебно-воспитательной и нравственной, так и в обеспечении их материальном, было величайшее по всем епархиям Российской Империи. Все зависело от случая или от характера и степени умственного образования, от доброй воли, предприимчивости и заботливости того или другого архиерея. Начальствующих и учащих в том или другом учебном заведения. Этим-то объяснялось, например, то, что в Московской епархии при митрополите Платоне (Левшине) духовно-учебные заведения поставлены были гораздо лучше во всех отношениях, нежели в других епархиях.

С введением же в действие уставов 1808–1820 годов такая неправильность, постановки дела учебных заведений духовного ведомства была устранена, и они все приняли одинаковое устройство. Хорошая постановка дела в них естественно отозвалась и на деле благими последствиями, – повышением уровня развития обучавшихся в них. И она уже успела дать так много доказательств своей целесообразности, что не даром само светское министерство народного просвещения высоко ценило образование в духовно-учебных заведениях и весьма дорожило питомцами последних. Кому не известно, как много дельных людей, уже достаточно заявивших свою полезность на службе Церкви и государству, выпустили из стен своих духовно-учебные заведения, при действии уставов 1808–1820 годы?

Но вот в 1836 году на обер-прокурорское место при Святейшем Синоде поступил известный нам граф Н. А. Протасов, желавший, как нам также известно, своему положению при Святейшем Синоде дать министерскую обстановку и быть независимым от Святейшего Синода главным администратором духовного ведомства. Он прямо и ближе всего взялся за учебную часть в этом ведомстве и прежде всего начал в ней преобразования, соответствующие его собственным видам, мало слушая голоса почтенных летами, знанием дела и жизненным опытом иерархов Российской Церкви и не желая подчиняться их мудрым внушениям. С этою целью он в 1839 году, как мы уже знаем из раньше сказанного, упразднил прежнюю комиссию духовных училищ при Святейшем Синоде, ведавшую духовно-учебные дела по уставам 1808–1820 годы и на место её поставил более соответствующее министерским департаментам, мало зависимое от Святейшего Синода, но за то прямо зависимое от обер-прокурора Святейшего Синода «духовно-учебное управление».

А в следующем 1840 году, при пособии этого нового департамента, нового органа своего управления, ввел и желанные им изменения в самую учебно-воспитательную часть духовных училищ, при чем всячески старался произвести ломку прежнего устава, в видах упрочения своих начал, которые по этой части могут быть охарактеризованы трояко: утилитаристкое с одной и иезуитско-латинствующее с другой стороны направление в учебной собственно части и военно-дисциплинарное¹²⁴⁵ направление в воспитательной собственно части. При всей силе противодействия введению этих, чуждых основной цели православных духовно-учебных заведений, начал со стороны православной иерархии, особенно же таких столпов православия, как святитель Московский Филарет, графу Протасову, в осуществление этих его начал, все же удалось ввести в учебную программу, по крайней мере средних учебных заведений духовного ведомства,¹²⁴⁶ с одной стороны, такие предметы, как естественная история (зоология, ботаника, минералогия), химия, медицина, сельское хозяйство и т.п., а с другой – катехизис Петра Могилы, в некоторых частях своих составленный «из подражания латинским книгам»,¹²⁴⁷ – патристика и т.п., и наоборот – в значительной мере ограничить философию прежнего устава.

В отношении же к дисциплинарной части петербургские духовно-учебные заведения, бывшие под ближайшим надзором самого обер-прокурора, представляли собою образец его нововведений. Нет сомнения, что не все в этих нововведениях принадлежало лично графу Протасову, как инициатору. Многое навеяно было со вне, течением современных идей или внушениями лиц, преследовавших означенные направления; но бесспорно то, что он именно, вопреки доводам благоразумия старцев-святителей, настаивал на введении всего этого в дело.

Для подтверждения этого и для убеждения в том достаточно было бы прочитать, хотя, несколько страниц из воспоминаний покойного преосвященного Никодима, епископа Красноярского, бывшего одним из орудий графа при составлении устава 1840 года, напечатанных во II книжке: Чтений в обществе истории и древностей за 1877 год.

Для образчика вот маленькая выдержка из этих воспоминаний. Никодим, бывший тогда ректором одной из духовных семинарий, по требованию обер-прокурора, в числе других, составил и представил в Святейший Синод конспект богословских наук для семинарий. Конспект этот понравился графу. Граф вызвал Никодима в Петербург, для содействия в составлении нового устава; позвал к себе и говорит ему: «Мы вас позвали на работу. Прошу потрудиться. Ваш конспект отличный. Он доказал, что вы с талантами; нам такие люди нужны. Прошу знать меня, и еще никого. Мы вас успокоим, дадим все. Не бойтесь никого, я ваш заступник. Храните в тайне все, что будем поручать вам. Будьте искренны. Говорите и со мною смело, о чем буду вас спрашивать. Я сам буду говорить так, как сам разумею.¹²⁴⁸ Ваш конспект подвергся пререканиям. Его ужасно разбранил Киевский,¹²⁴⁹ кажется, из зависти, или по недоразумениям. Московский (митрополит Филарет), напротив, весьма хвалит. Как бы ни было, мы вас оградим и утешим. Конспект ваш будет напечатан. Вас ожидает докторство богословия. Пусть приедет Московский: вы тогда с ним посоветуетесь, и кое-что исправите, надобно же потешить и Киевского! Об этом подробно расскажет вам Карасевский,¹²⁵⁰ спросите его! Я только говорю: не бойтесь никого, ниже ваших архиереев: знайте меня!»

За тем, пишет Никодим, «мне стали присылать разные проекты, безымянные, в коих осуждалось то, или другое, в наших школах. Не помню содержания их, но помню, что они бранчивы, язвительны, насмешливы, намеренно ложны и часто весьма мелочны. Грустно мне было после узнать, что некоторые тетради и статьи против наших порядков учения написаны предательски нашими же.¹²⁵¹ Я позван был опять к графу. Вот его речи: «Подумайте хорошенько, и мне скажите, что нужно изменить в семинариях? Как упростить существующие науки? Не нужно ли ввести новые, и какие именно? Не надобно ли иные науки сократить, а другие и вовсе выгнать? Помните, семинария не академия. Из академий идут профессоры, им много знать нужно. Из семинарий поступают во священники по селам. Им надобно знать сельский быть и уметь быть полезными крестьянину, даже в его делах житейских. Итак, на что такая огромная богословия сельскому священнику? К чему нужна ему философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фан-фаронства?» и т.д. При этом Никодим замечает, что подобные речи он выслушивал от графа часто и кроме того, «с грустью, говорит он, я выслушивал крайне неуважительные суждения и о великом Филарете московском, еще чаще о других святителях».

Наконец готов был и новый Протасовский устав. Филарет, по приезде в Петербург в сентябре 1838 года, узнал о том от Никодима и, конечно, не особенно приятно поразила его эта весть. «С течением времени, говорит он Никодиму, устав (1808–1820 годы) мог требовать пересмотра. Может быть иное нужно изменить; может быть нечто надобно добавить. Но совсем перестраивать дело, около тридцати лет шедшее порядочно, не было нужды». Тем не менее, в виду настойчивости графа и его сподвижников на сетования Никодима об изгнании философии из семинарий и о введении многих ненужных наук, Филарет заметил: «Надобно в чем-нибудь и им (светским) уступить, чтоб от нетерпеливости не перепортили всего. О философии и математике Владыка сказал: «науки сии нужны в семинарии, как оселок испытания, изощрения и приведения в порядок мыслящего духа». О медицине сказал: «поверхностное знание семинаристами медицины бесполезно, даже вредно. Вместо излечения могут увеличить болезнь. А это лишит его доверия и в советах духовных».¹²⁵²

Таким образом, все-таки же Протасовский устав в 1840 году введен был в действие во всех духовных семинариях. Введен был и в двух семинариях московской епархии. Из них московская семинария в это время помещалась все еще в Заиконоспасском монастыре, хотя, за теснотой помещения в сем последнем, еще в 1834 году был куплен дом графа Остермана с обширным местом, его окружающим (на Садовой, в Каретном ряду) для помещения в нем духовной семинарии, по ходатайству митрополита Филарета, на средства духовно-учебного капитала, комиссией духовных училищ; в 1840 году митрополитом Филаретом назначен был строительный комитет по окончательному устройству и приспособлению означенного дома для помещения в нем семинарии; а в 1844 г. этот комитет и исполнил свое дело весьма успешно, устроив в семинарии и домовую церковь во имя святителя Николая.¹²⁵³

1 ноября 1844 года эта церковь была освящена, и семинария введена в свое новое помещение, в котором находится и доныне. Освящение семинарской церкви совершал сам святитель Филарет, и по освящении сказал замечательную проповедь, на основании текста: Самуил спаше в церкви Господни, идеже кивот Божий. И воззва Господ, Самуиле, Самуиле. И рече: се аз (1Цар.3:3–4), рассуждающую о близости к храму Божию, по вместе с тем и в связи с тем глубоко затрагивающую и тогдашнюю так же, как и предшествовавшую тогдашней постановку учебно-воспитательного дела в духовных училищах. «Благоволением и отеческою благопопечительностью благочестивейшего самодержца уготованный, так начинает свою проповедь святитель-вития, обновляем ныне мы дом учения и жительства для детей церкви, уготовляемых на служение церкви, и не только дом, но и храм Божий, в ближайшей сопредельности, под одним кровом с домом учения и жительства. Благословен Бог, дающий еже хотети и еже деяти о благоволении (Флп.2:13), давший державной и священной власти благочестивое попечение о потребном для священного служения, вместе с человеколюбивым попечением о вспоможении служителям алтаря в воспитании детей, да, облегченные от близкой сердцу заботы,¹²⁵⁴ с радостью бдят о душах (Евр.13:17) паствы духовные, да творят молитвы за царя (1Тим.2:1–2), при всегдашнем непреложном долге верности и любви, с новыми свободными движениями сердца благодарного! Дети! спросите родителей, или отцов их: с такою ли, как ныне, многообразною заботливостью были они призреваемы, когда, полувеком ранее, проходили поприще, вами теперь проходимое? Из неблагоустроенных жилищ не редко целыми поприщами измеряли мы неблагоустроенный путь до дома учения; и случалось, что только в поучении нашем разгорался огнь (Пс.38:4), когда в согревающем или освещающем огне нуждалась учебная храмина. Воспоминаю сие не для того, чтобы возбуждать упреки прошедшему, которое имеет свои добрые и достопочтенные воспоминания, но, чтобы отдать справедливость настоящему. Вам предоставляется жилище, устроенное покойно, благолепно, величественно; и нам открывается совсем новая надобность напоминать вам, чтобы вы были в нем, как обласканные, но скромные гости, и чтобы не слишком привыкали утешаться оным. Надлежит вам помышлять и приучать себя помышлять с любовью, что, после сего, можно сказать, вельможеского дома, множайшим из вас должно будет вновь обитать в смиренных жилищах, посещать убогие хижины; и к сему должно вам перейти не с чувством тяготящей нужды, но с чувством священного и вожделенного долга. Но теперь мы во храме, прерывает свои воспоминания и сопоставления прежнего с настоящим вития в видах перехода к теме проповеди, и о храме наипаче прилично теперь помыслить. Когда думаю, что здесь водворяются дети, которые некогда, прошед состояние детства, быв образованы учением, испытаны в познаниях, нравах и жизни, должны будут со страхом вступить в служение храму; и когда вижу, что храм уже сам приближился к ним, вступил в их жилище, водворился по среди их, дивлюсь снисхождению благодати, утешаюсь близостью святилища для уготовляемых к особенному освящению; но утешение переходит в заботу. Как воспользуемся мы сим снисхождением благодати, сею близостью святыни? Не столько ли же страшна её близость, сколько утешительна?»

И далее, представив в пример сего Озу (2Цар.6:3–8), внушает ученикам семинарии со страхом памятовать о сей близости и соответственно сему началу премудрости направлять свою деятельность, вести себя. «Сердце, обращенное к Богу, воля покорная заповедям Его, ум направленный к истине, жизнь тихая, обращение кроткое и миролюбивое, слово рассудительное и чистое, послушание начальству совершенное, любовь к делу своего звания, труд неленостный, покой умеренный, веселие невинное, вот что может соседствовать с домом Божиим, без оскорбления его достоинства; и при сем, под его сенью и при его свете, конечно, лучше, нежели где-либо, может юность расти духовно, процветать и приносить плод во спасение». Но сколько страшна такая близость храма, столько же должна быть и вожделенна, по щедро-подательной благодати живущего в нем. Указав на пример благих плодов сего в пророке Самуиле, при храме, получившем свое воспитание, святитель-вития обращается с таким заключительным словом поучения к тем же воспитанникам семинарии: «Чада храма, чада учения! Приимите наставление от пророка Самуила. И вы водворяетесь, частью для учения, частью и для жительства, почти в преддверии храма. Любите и вы Храм и его служение, питайтесь Духом Живущего в нем, посредством благоговения и веры. Если тебе падет жребий, хотя, только чтением, или пением, или возжжением светильника, или уготовлением кадила, служить храму, исполняй сие с благоговейным вниманием, с усердием, с радостью; вспомни, что одно из сих простых служений образовало некогда светильника Церкви, что служение светильнику Божию засветило в Самуиле пророческий свет. Имеете наставников, учение, книги. Это – сокровище для юности. Но земное учение требует помощи небесного Наставника, подобно как семя и прозябение требует солнца? чтобы возрасти и принести плод. Господь дает премудрость, и от лица Его познание и разум (Притч.2:6). К Нему возводите взор ума, к Нему простирайте воздыхания сердца, когда приступаете к учению, или встречаете трудности в учении. К Нему возносите благодарное сердце, когда разумеваете учение и обретаете успех. Наипаче же храните чистоту и непорочность сердца, дабы не затмеваясь входил в душу свет Божий. Яко в злохудожну душу не внидет премудрость, ниже обитает в телеси повиннем греху (Прем. 1:4). Блажении чистии сердцем: яко тии не только премудрость Божию, но и Самого Бога узрят (Мф.5:8). Аминь».¹²⁵⁵

Чрез три дня по освящении семинарской церкви, именно, от 4 ноября того же 1844 года, святитель Филарет писал следующее письмо – донесение обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову: «событие, запечатленное торжеством сего дня, останется навсегда достопамятным в благодарных чувствованиях духовенства московской епархии к венценосному защитнику и покровителю православной церкви, даровавшему улучшенные способы и обильнейшие пособия воспитанию детей, уготовляемых в служение Церкви. Сими чувствованиями, вполне мною разделяемыми, побуждаюсь я покорнейше просить ваше сиятельство донести благочестивейшему государю императору, что духовенство вверенной управлению моему епархии, купно со мною, в глубоких, смиренных, благодарных чувствованиях мысленно повергается пред престолом Его Величества, и, не имея иного средства ознаменовать сие, кроме молитвы и знамений молитвенных, препровождаемую при сем икону тезоименитого благочестивейшему Государю святителя Николая, освященную вместе с храмом его имени, покорнейше прошу представить Его Величеству, как благоговейное приношение верноподданнических, благодарно молящихся, сердец».

По докладе о сем Государю императору, Его Величество изволил написать: «Благодарить. 5 декабря 1844 года»,¹²⁵⁶ т.е. накануне дня своего тезоименитства. Как в этом письме- донесении, так еще более того в проповеди Филарета на освящение семинарской церкви, нельзя не заметить, как тонко и искусно святитель, обходя Протасовские нововведения по учебной части и восхваляя лишь вполне заслуживавшие похвалы улучшения по экономической части в духовно-учебных заведениях и отчасти лишь также – воспитательную часть, в общем приведенную в лучший порядок при графе Протасове,¹²⁵⁷ главное внимание останавливает на противоположении постановки дела и порядков в духовно-учебных заведениях, равно как и самых духовно-учебных заведений эпохи до реформы 1808–1820 годы и эпохи после этой реформы, а за тем и в виду такого противоположения, положительные черты своего учения и поучения о цели и задачах духовных училищ, о должной постановке дела нравственного, учебного и т.д. в них (главным образом в форме наставления воспитанникам семинарии) излагает исключительно на основании и в духе, даже не редко в точных выражениях уставов 1808–1820 годов, как то можно видеть из сличения приведенного из них выше с приведенными же словами проповеди святителя в семинарской церкви, а не устава 1840 года, имевшего в виду преимущественно «общенародность» воспитания семинаристов, применимость его к служению в сельском быту.¹²⁵⁸

В то же время проповедь (или «слово») святителя Филарета в церкви Московской духовной семинарии так составлена, что вполне применима, поучительна, и для всех других духовно-учебных заведений. Не только средних, но и высших с низшими. Это, равно как и то обстоятельство, что в других духовно-учебных заведениях за время рассматриваемого царствования Филарет не говорит слов или речей, дает нам возможность окончить свою речь о духовно-учебных заведениях московской епархии. Мы вскользь теперь упомянем лишь о том, что при московской духовной академии в царствование Николая I, именно в 1843 году, по инициативе бывшего ректора её, архимандрита (после архиепископа) Филарета (Гумилевского) и при ближайшем содействии самого митрополита Филарета, начато было и с успехом продолжалось за тем издание журнала: Творения святых отцов в русском переводе, с прибавлениями духовного содержания, выходившее четырьмя бессрочными книжками или выпусками в год. В этом журнале, с самого начала его издания, Филарет Московский стал помещать свои проповеди, вновь выходившие в свет, которые до 1843 года помещал обыкновенно в журнале, издававшемся при Санкт-Петербургской духовной академии, – в Христианском Чтении.

Более ста слов и речей его помещено в этом повременном издании Московской духовной академии, в числе их и недавно приведенная проповедь, сказанная в Московской духовной семинарии. Более же подробные сведения об отношениях Филарета к Московской духовной академии мы оставляем до следующего царствования, когда в 1864 году состоялось юбилейное торжество 50-летия её. А теперь поспешим сделать общие заключительные выводы о всем рассмотренном периоде царствования. в отношение к проповеднической деятельности святителя Филарета. К такому переходу дает нам основание и то, что духовно-учебные заведения призваны служить не только Церкви, но и государству, не только местным и частным, но и общественным и всенародным духовным потребностям, и пользам.

Царствование императора Николая Павловича оправдало надежды, которые возлагали на него все истинные сыны отечества, лучшие, благонамеренные люди в конце царствования Его августейшего брата Александра I. И это во всех отношениях. Прежде всего и ближе всего внутренняя язва империи, проявившая было себя в декабрьских смутах 1825 года, была скоро и с полным благоразумием закрыта и исцелена. Между тем как другие государства во все 30-летие царствования Николая I были почти беспрерывно обуреваемы внутренними волнениями политического характера и редко выдерживали напор этих волнений, уступая революционным требованиям духа времени тем или иным способом поблажки им, Россия стояла непоколебимо и высоко держала знамя самодержавия, отнюдь не терпя никаких волнений революционного характера среди себя. Эта непоколебимость внутренняя, укрепляемая и возвышаемая мудрыми преобразованиями, узаконениями, распоряжениями, улучшениями и т.д. во всех частях внутреннего управления Империей, давала твердость и вес России и во внешней политике. Имя России и её императора во всех государствах Европы произносилось с невольным трепетом и благоговением или во всяком случае с уважением в виду тех возвышенных начал, которых твердо держался император Русский в своей политике одинаково в отношении ко всем государствам.

И только примешивавшееся к чувству уважения в некоторых европейских государствах чувство зависти к возраставшему более и более могуществу России было причиною того печального оборота во внешней политике, какой приняла Крымская война в конце царствования Николая. Но всего дороже для нас и всего дороже для Филарета была крепость союза государства с Церковью, поддерживавшаяся неизменно во все это царствование. «Единство веры есть важное подкрепление единству народности, проповедовал Филарет с церковной кафедры, как мы припомним, в 1850 году, и оба сии единства вместе имеют важное отношение к силе Государства.¹²⁵⁹ Поэтому-то он так высоко ценил этот союз, который, в свою очередь, император Николай так твердо и неизменно охранял, и поддерживал во всех случаях и отношениях, как, например, мы то видели в отношении к расколу, в деле воссоединения униатов с православною церковью и т.д. Это было высшею степенью государственной правды в справедливости, которую лелеял в душе своей, всеми мерами охранял и стремился проводить в жизнь всего своего Государства по истине мудрый император Николай. Эта же правда в частности, не смотря на некоторые препоны, ей поставленные в 1842 году, получила перевес над несправедливостью в царствование Николая и в отношении собственно к Филарету, при том в конце этого царствования даже более, чем в начале; а такое личное положение Филарета, как архипастыря, естественно, теми же светлыми чертами отражалось и на благосостоянии паствы и епархии его, не даром служившей образцом для других епархий во всех отношениях.

В согласии с тем более светлыми, нежели мрачными чертами отличается и проповедническая деятельность Филарета за все это царствование и во всех рассмотренных отношениях, представляя собою таким образом, самый блестящий и обильный производительностью своею¹²⁶⁰ период во всей многолетней проповеднической деятельности святителя.

И не даром при первой вести о кончине императора Николая Филарет написал: «Гласом силы возгреме Господь над Россией. Но мы, как спутники Павла к Дамаску, поражены слышанием гласа, и не разумеем, что он глаголет».¹²⁶¹ Обратим взоры на следующее царствование, дабы уразуметь, «что он глаголет», и много ли лучшего принесло с собою новое царствование.