§3. Дальнейшее служение – на Востоке и в России – по духовно-учебному ведомству (1847–1857)

Восток христианский, с его главным центром, Иерусалимом, из которого впервые воссиял и свет Христов, просвещающий: всех, издавна обращал на себя внимание всего христианского мира. С самых первых времен христианства начинается паломничество в святую землю для поклонения местам, освященным стопами Господа Иисуса Христа и Его Апостолов; а со времени завоевания святой земли иноверными, начинаются разнообразные попытки, если не к отнятию ее у иноверных, то к охранению святых мест от поругания и к облегчению положения как тамошних христиан, так и паломников. Одной из самых видных попыток такого рода служат крестовые походы средних веков. В частности православная Русь почти с самых первых времен существования в ней христианства обращала свои взоры к православному востоку, откуда и для нее воссиял свет Христов. И еще по древним былинам русские тогда же начали свое паломничество в святую землю, чтобы

«Святой святыне помолитися,

Господню Гробу поклонитися,

Во Ердань-реке искупатися».

Но так как христианство по времени разделилось на разные исповедания, не только несогласные, а и враждебные одно другому, для которых однако же святая земля одинаково была дорога, то уже со времени крестовых походов, совпавшего с временем окончательного отделения от восточной церкви, западных христиан, началось и между различными христианскими общинами соперничество из-за обладания святыми местами Иерусалима и Палестины. К соперничеству чисто религиозному естественно примешиваться стало и соперничество политическое, так как одно правительство и государство считало себя покровительствующим одному, другое – другому христианскому исповеданию. Россия издавна, особенно со времени падения Византийской империи, считала себя естественной покровительницей восточного православного исповедания, и к ней сами православные сыны востока всех национальностей обращались обыкновенно для защиты своих прав от притеснений со стороны иноверных исповеданий. И между тем как до 1840 года положение дел на востоке сохраняло почти неизменно тот вид, какой имело оно с конца средних веков, с 1840 года, именно со вступллением в силу и действие протестантской общины, инославная пропаганда усилилась и положение так называемого восточного вопроса обострилось. Правительства западных держав, особенно в виду победоносных войн России с Турцией, насторожили свое внимание к востоку, и Россия, со своей стороны, также должна была усилить свое внимание к нему. Между прочим, с целью ознакомления с настоящими нуждами православия в Палестине и Сирии еще в 1843 году послан был туда известный путешественник по востоку архимандрит Порфирий (Успенский), скончавшийся в 1885 году в сане епископа Чигиринскаго. О. Порфирий посетил в 1843–1846 годах не только Палестину и Сирию, но и другие православные страны восточные (Константинополь, Египет, Синай, Афон) и потому вернулся в Россию (в октябре 1846 года) обогащенный опытным знакомством с востоком. В это время Русское правительство, озабочиваемое усилением инославной пропаганды в Палестине и положением поклонников из русских, число коих с каждым годом все более и более увеличивалось, решило учредить в Иерусалиме духовную миссию, в виде представительства при Иерусалимском православном патриархе, но без всякого политического значения, а лишь с поклонническим характером. В этом смысле для будущей миссии составлена была и инструкция, в которой изображено было, что цель назначения миссии состоит в том, чтобы «1. Иметь в Иерусалиме, как действительном центре православного исповедания на востоке, представителей русской церкви и образец нашего благолепного богослужения; 2. Преобразовать мало-помалу само греческое духовенство, возвысить оное в собственных его глазах столько же, сколько и в глазах православной паствы и 3. Привлечь к православию и утвердить в оном те местные народные элементы, которые постоянно колеблются в своей вере, под влиянием агентов разных исповеданий и слишком легко отступают от православия, вследствие недоверия к греческому духовенству и неблагоразумного поведения сего последнего.⁵⁰ Столь возвышена и заманчива была цель учреждения миссии. Во главе ее был поставлен упомянутый о. Порфирий, человек замечательного ума, несокрушимой энергии и опытно, как мы сказали, знакомый с востоком, а в сотрудники ему приглашены были наставники и воспитанники С.-Петербургской духовной академии и семинарии. На приглашение добровольно, именно в виду возвышенности цели, вызвались последовать за архимандритом Порфирием бакалавр академии иеромонах Феофан и воспитанники семинарии Соловьев и Крылов. Состав этой вольной дружины окончательно образовался по окончании учебного года, в конце июня 1847 года. От 28 июля сего года ректор С.-Петербургской духовной академии епископ Евсевий писал к другу и товарищу своему, профессору (впоследствии протоиерею и ректору московской духовной академии А.В. Горскому. «Отец Порфирий, ваш земляк,⁵¹ опять едет в Иерусалим; в сопутствии ему наш бакалавр, товарищ здешнему о. инспектору,⁵² иером. Феофан, и еще два воспитанника из семинарии, – под видом богомольцев; а цель – там остаться и образовать миссию. Не спросил я; может быть заедут и к вам. Все едут не принужденно. О. Феофан прекрасный монах и аскет. Отправятся, кажется, около половины августа.⁵³ Так и действительно предположено было по началу; но потом некоторые обстоятельства задержали миссию в Петербурге до половины октября, когда она, под руководством о. архимандрита Порфирия, и выбыла оттуда, для следования на юг, к месту своего назначения. В январе следующего 1848 года о. Порфирий со своими спутниками прибыл в Константинополь, а в феврале того же года и в Иерусалим. Так началось служение иеромонаха Феофана на востоке, соединенное с совершенно новыми обязанностями, занятиями и трудами, полное совершенно новых впечатлений, встреч и разных предметов внимания, как в самом Иерусалиме и Палестине, так и при путешествиях по ее окрестностям и в Египет, предпринятых о. Порфирием, вместе с его спутниками, в разное время из Иерусалима и продолжавшееся на этот раз до 1854 года, когда Крымская война, составлявшая, как известно, один из важнейших моментов в решении восточного вопроса, заставила Россию, в видах успокоения притязательности враждовавших против последней западных держав, отозвать на время свою миссию из Иерусалима. Хотя миссия в своих действиях очень стеснена и стесняема была и самой инструкцией, ей данной, и столкновениями с интересами греческого духовенства, представителей инославных исповеданий и магометанских властей, и наконец едва не постоянными препятствиями со стороны светских представителей России на востоке и самого русского министерства иностранных дел: однако в шестилетний период своего пребывания на востоке она весьма много принесла и пользы делу православия, интересам России и науке богословской, церковно-исторической и др. В самом деле, уже самая инструкция, составленная кабинетным образом, без опытного знакомства с местными условиями положения дел на востоке, заключала в себе противоречия, ибо, при всей возвышенности упомянутых целей учреждения Иерусалимской миссии, она в то же время строго вменяла последней в обязанность «не придавать себе иного характера, кроме поклоннического, не вмешиваться ни в чем в дела греческого духовенства, ограничиваться предложением советов в случае надобности, не вмешиваться в житейские дела наших поклонников и вообще всячески стараться не возбуждать подозрений иностранных агентов, дабы не подать повода к толкам о каких-либо скрытных намерениях России»⁵⁴. Другие отношения и препятствия были также не менее стеснительны для миссии, которая, испытав несколько неудач в исполнении предприятий, клонившихся к пользам православия, и интересов России и ее престижа на востоке⁵⁵, по неволе сузила свою деятельность там, ограничив ее поклонническим подвижничеством, всесторонним ознакомлением с востоком и учеными трудами. Само собой разумеется, что главное руководство во всем этом, также как и инициатива, принадлежали о. архимандриту Порфирию. Все прочие члены миссии, в том числе и о. иеромонах Феофан, как послушные сыны, следовали ему, как своему отцу или, в подвижничестве, старцу, во всем и везде. Так, например, вот все они вчетвером, под водительством уже знакомого с местностью о. Порфирием, в 1850 году, совершают путешествие в Египет и по Египту. Спокойствие в политическом мире способствует их путешествию. Они посещают Александрию, Каир и другие места и монастыри Египетские, плавают и по морю и по Нилу, беседуют и с патриархами – Александрийским православным и Коптским, и с иноками и с мирянами, подробно осматривают все достопримечательности там церковные и гражданские, изучают древности и быте современного Египта, причем о. Порфирий то сам просматривает древние рукописи, книги и проч., выписывая из них нужное, а то спутникам своим поручает делать что-либо из этого и вообще везде и во всем привлекает их к участию в своих посещениях, беседах и занятиях, иногда впрочем и по их просьбе, ради удовлетворения их любознательности, посещая те или другие места. «Спутникам моим захотелось посмотреть на разные Египетские и Греческие древности, собранные в доме бывшего консула Австрийского г. Лаурена, – говорит о. Порфирий в описании этого своего «Путешествия по Египту» – Не пошел бы я с ними, если б не было близко. Посетившему Фивы не так-то хочется видеть какие-нибудь обломки, отрывки, куски древнего ваяния. Но надлежало послушаться друзей, и т.д.⁵⁶ И они подлинно были везде и во всем как друзья вместе испытывали и радости и скорби, причем скорби бывали едва не приближавшие их к смерти, как например во время заставшего их в путешествии страшного пустынного ветра (Хамсина), с песками и палящим зноем Египта⁵⁷. «Пребывание наше в Каире, – говорит о. Порфирий в другом месте того же Путешествия, – было сколько приятно, столько и полезно. Все мы, подобно пчелам, вырабатывали там сот, более или менее благовонный, смотря по качествам цветов, нами находимых.

Г. Соловьев рисовал разные виды и делал снимки с икон, портретов и картин древних; прочие по моим указаниям переписывали любопытные статьи из греческих рукописей; и я прилежно работал пером⁵⁸. Или еще, говоря о Коптской литургии, пишет: «С рассветом заблаговестили к обедне. Все мы пошли в соборную церковь. Монахи⁵⁹ чинно стояли у стен ея, опираясь на костыли свои. Я с о. Ф.⁶⁰ вошел в алтар, чтобы наблюдать ход обедни»⁶¹, и т.д. А вот речь о плодах пребывания в монастыре препод. Павла Фивейского: «Вечерело. Я воротился в свой стан. Ночь была светлая и тихая. Луна, ученица солнца, занималась своим делом, отливом Чермного моря. Наши проводники варили себе кофе и разговаривали по своему. Я с о. Феофаном долго прогуливался близ своего кочевья и рассуждал с ним о том, что непременно в здешнем месте подвизался преподобный Павел Фивейский. Сличение этого места⁶² с житием сего угодника Божия поселяло в обоих нас твердую уверенность, что мы видели и почтили первую колыбель монашества. В помянутом житии сказано, что Павел нашел у одной горы пещеру, которой устье заслонено было ветвями дикого финичия, и что она находилась близ родника воды, протекавшего малое пространство, и терявшагося в земле недалеко от своего истока. В самом деле, естественная пещера, включенная в монастырский храм апокалипсических старцев, находится подле скудного источника. Дерево, у ней срублено: но зато другие дикие финичия, закрывающие своими верхними и нижними ветвями другие соседние источники вне обители, живо напоминали нам, что подобным образом приосенялась и заслонялась и пещера Павлова. В житии преподобного Павла упомянуто, что когда св. Антоний, по откровению свыше, пошел из своей пещеры отыскивать жилище сего праведника, то достиг до него в два дня. – И мы оттуда же доехали сюда в два дня. – Эти верные признаки не оставляли в нас и тени сомнения о подлинности места подвигов и успения человека Божия, носившего хитон финиковый. Нам приятно было находиться на этом месте; и радость наша увеличилась еще более, когда мы над самым теменем соседней горы увидели две звезды рядом. Они напоминали нам Павла и Антония. Любуясь ярким светом их, мы говорили друг другу: и в нас должен быть свет Христов»⁶³. И они особенно, как старейшие представители нашей духовной в Иерусалиме миссии, подлинно жили и действовали на востоке так, что о них смело можно было сказать: свет Христов, воссиявший на востоке, сиял и в них. «Архимандрит Порфирий, – писал за то время один из лучших знатоков наших палестинских дел, – своим пастырским поведением приобрел лично к себе и к своим сотрудникам истинное и глубокое уважение, память о себе он оставил прекрасную»⁶⁴.

Отозвание Иерусалимской нашей мисси, вследствие начавшейся в 1853 году Крымской войны, состоялось 3 мая 1854 года, и вместе с архимандритом Порфирием, – начальником миссии, посему, должен был вернуться в Россию и сотрудник его иеромонах Феофан, за свои труды и заслуги по званию члена миссии возведенный в 1855 году в сан архимандрита⁶⁵. По возвращении в Россию отец Феофан был назначен снова на должность по духовно-учебному ведомству, и на этот раз, в С.-Петербургскую же духовную академию бакалавром по кафедре канонического права, на место известного канониста, архимандрита Иоанна, впоследствии епископа Смоленского (ум. в 1869 г.) Это назначение состоялось 12 апреля 1855 года. Но не прошло и полгода со времени этого назначения, как (12 сентября того же года) архимандрит Феофан получил новое назначение, – на должность ректора Олонецкой духовной семинарии. Однако и здесь ему послужить долго не пришлось. В начале 1856 года Крымская война кончилась, и сношения России с востоком православным возобновились и оживились. Как знакомый уже с востоком, о. архимандрит Феофан от 21 мая 1856 года был назначен на должность настоятеля нашей посольской церкви в Константинополе. С юных лет навыкши послушанию и «всесовершенно предаваясь промыслу Божию, премудро, благостно и праведно все устрояющему»⁶⁶, он смиренно повиновался распоряжению высшего начальства, и отправляясь в дальний путь, библиотеку свою пожертвовал в пользу семинарии Олонецкой, которою дотоле управлял, за что ему преподано было благословение Св. Синода, по доведении о том до сведения последнего. Однако не долго на этот раз пришлось о. архимандриту Феофану служить на востоке Товарищ его по Киевской духовной академии, уже известный нам Макарий, в то время епископ Винницкий и ректор С.-Петербургской духовной академии, 1 мая 1857 года был назначен на самостоятельную архиерейскую кафедру Тамбовскую, и за его выбытием из Петербурга освобождалась между прочим важная и ответственная должность ректора академии. Не легко было, особенно в ту пору новых веяний на Руси, наступивших с новым царствованием в Бозе почившего Государя Императора Александра Николаевича, избрать подходящее лицо на эту должность, и первенствующему члену Св. Синода, митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому Григорию, очевидно, хотелось видеть на этой должности лицо, с одной стороны, не обремененное обязанностями викарного епископа, а с другой, – строгого направления по образу мысли и жизни. Таковыми, в числе других, особенно могли быть на виду и указываемы были два кандидата: ректор Московской духовной академии архимандрит Евгений⁶⁷ и настоятель Посольской церкви в Константинополе архимандрит Феофан. В этом смысле святитель Филарет, митрополит Московский, имея в виду колебание митрополита Григория в выборе между сими двумя кандидатами, писал от 22 мая означенного 1857 года викарию своему епископу Дмитровскому Алексию (Ржаницыну): «странно подлинно колебание Петербургское. Особенно Феофана скоро ли можно достать? и будет ли он соответствен академии, после того, как шел путем, не к ней ведущим⁶⁸? Впрочем Господь да устроит полезное. Мы спокойно останемся с тем, что соглашались уступить по требованию»⁶⁹. Яснее о том же предмете пишет от 24 мая того же года викарий С.-Петербургской митрополит епископ Ревельский Агафангел к профессору Московской духовной академии, упомянутому выше А.В. Горскому: «На место преосвящ. Макария предполагали назначить, действительно, отца Евгения. По крайней мере так мне говорили. И признаюсь вам, душевно я радовался этому назначению⁷⁰. С отъездом преосвящ. Макария это предположение изменилось. Стали иметь в виду о. Феофана, архимандрита восточной миссии. На вопрос, от чего произошла эта перемена, слышал я, что о. Евгений отказался от здешнего места. Как приятно было назначение его сюда, так прискорбно было видеть случившуюся перемену. Не знаю, нравится ли этот поступок о. Евгения отцу нашему, преподобному Сергию, или нет; только не могу не дозволить себе воззрение на Моисея, Исайю, Иеремию и проч. Высота их, конечно, может быть не доступна для нашей немощи; но однако о всех великих лицах и событиях сказано, что они образи нам быша. Впрочем не смею входить в рассуждение о поступке, который, может быть, имеет особенную цену в очах Божиих. Во всем да будет воля Божия. – Дело об о. Феофане окончательно еще не решено»⁷¹. Скоро однако и окончательно решено было это дело. Указом Св. Синода от 13 июня 1857 года архимандрит Феофан назначен был на должность ректора С.-Петербургской духовной академии.

Обозревая пройденное десятилетие служения отца Феофана, посвященное не столько учебно-воспитательной деятельности, сколько интересам отечественной и вселенской церкви на востоке, мы должны признать, что и оно, как рассмотренный раньше период исключительно учебно-воспитательной деятельности его, был более приуготовительным к дальнейшим периодам обширнейших поприщ деятельности, нежели вполне самостоятельным и совершительным. Самая второстепенность положения о. Феофана в большую часть времени этого десятилетия, т.е. с 1847 по 1654 год более тому же приготовительному, нежели совершительному виду деятельности способствовала. Даже в короткие сроки начальственной деятельности ректора Олонецкой духовной семинарии и настоятеля Посольской Константинопольской церкви архимандрит Феофан более знакомился с кругом дел, лиц и предметов, подлежавших его ведению и управлению, нежели управлял ими. «Не собирай других сокровищ, кроме мудрости, добродетели и благочестия, – писал он сам. – Это – единственное благо, которого не отнимает никакая перемена счастья»⁷². И он именно и преимущественно таким собиранием занимался в рассматриваемое десятилетие, особенно же во время служения на востоке⁷³, который он искренно полюбил. По этому же мы и не много видим памятников его деятельности за это собственно время; но зато много видим подготовленного в это время для будущей учено-литературной деятельности. Между прочим, собственно во время служения на востоке преосв. Феофан так основательно, практически и ознакомился с греческим языком, как это видно в его последующих переводных трудах. Там же он собрал особенно много перлов мудрости святоотеческой и главным образом аскетической письменности, сам, будучи строгим аскетом.

Вся учено-литературная деятельность архимандрита Феофана за 1847–1857 годы заключается почти исключительно, по прежнему, в проповедях и в аскетических трудах. Из аскетических трудов на первом месте должно поставить переводный труд, вышедший отдельной книжкой уже в 1891 году, под заглавием Митерикон. Собрание наставлений аввы Исайи всечсетной инокине Феодоре Издание Афонского русского Пантелеимонова монастыря. Москва. Происхождение этого труда и отношение его к рассматриваемому нами теперь периоду раскрывает сам преосв. Феофан в следующих словах предисловия к книге: «В бытность мою в Иерусалиме попалась мне на глаза в библиотеке о. архимандрита (потом преосвященного) Порфирия, рукописная книга наставлений аввы Исаии всечестной монахине Феодоре, надписанная им⁷⁴ Митерикон и приобретенная на Афоне. Пересмотрев сию книгу, я пришел к мысли, что хорошо бы было познакомить с нею наших благоговейных инокинь, для которых прямо назначенных книг у нас не имеется. В сей мысли я решился перевести ее, и перевел там же в Иерусалиме Перевод этот был послан в редакцию Воскресного Чтения, и напечатан в сем журнале в 1853–1859 годах, откуда теперь извлечен и издается особою книжкою. – В книге различаются три отделения: в первом содержатся три послания аввы Исаии к инокине Феодоре о внешнем чине (уставе) единеннической жизни; во втором – изречения св. жен подвижниц, кои составляют собственно Материкон, в третьем – наставления самого аввы Исайи о внутренней жизни, подобающей уединенницам. – Наставления направлены к безмолвствующим; но могут идти и вообще к инокиням, ревнующим о совершенстве в иноческой жизни: инокиня в келлии тоже есть уединенница, если живет с разумом. – Переведено не все, но не по моему произволу, а по состоянию рукописи. – Существенного впрочем ничего чрез это не теряется. – Подлинная рукопись находится в Публичной библиотеке, вместе с другими книгами преосвященного Порфирия. Рукопись эта 1450 г.»⁷⁵ В этом предисловии указываются и существенные черты содержания переводного труда и характер его аскетический. В «Воскресном Чтении» он печатался, начиная с №№44 и 49 года XVII (1853–1854) и кончая №32 года XXI (1858–1859), т.е. собственно начиная с 1854 и кончая 1858-м годом, по частям. К сказанному в предисловии мы можем добавить еще то, что в заключающихся в книге наставлениях находится много таких наставлений, которые назидательны и для мирян, ревнующих об истинно-христианской жизни. Так, например, вот в числе «достопамятных изречений» значащееся под №133 «Сказывала опять блаженная Феодора: авва мой Исайя говорил о последнем дне всякого христианина: какой страх и трепет и какую нужду увидим мы, когда душа будет разлучаться с телом. Тогда приступят к нам воинства противных сил, – начальники тьмы, миродержатели зла, и, как бы по какому праву, будут покушаться взять душу, представляя все грехи, соделанные ею от юности в ведении или неведении; напротив же сих злых сил будут стоять ангелы Божии и выставлять ея покаяние и добрые дела. – Рассуди же, в каком страхе и трепете будет душа, стоя посреди их, пока кончится суд и изыдет последнее о ней определение! Если она окажется достойною, то демоны посрамятся, и божественные ангелы восхитят ее в небесныя селения на нескончаемое веселие, по писанному, яко всех веселящихся жилище у Тебе. Тогда исполнится слово Писания отбеже печаль и воздыхание; тогда внидет она, избыв от страха, в неизреченную славу и радость, как повелит праведный и великий Судия. – Если же окажется, что душа та жила в нерадении, то – о горе! – она услышит страшный оный глас да возмется нечестивый, да не узрит славы Господней. Тогда-то постигнет ее день гнева, день скорби и нужды, день тьмы и мрака, день злый и лютый, о коем говорит Давид: в день лют избавит его Господь. Но душу, жившую в нерадении, не избавит Господь в день тот лютый. Тогда предана будет бедная душа та во тьму кромешную и в огнь вечный, где и будет мучиться во веки нескончаемые. Так говорит мне авва мой Исайя со многими слезами и великою болезнью сердца»⁷⁶. А такое общее значение еще более возвышает достоинство рассматриваемого переводного труда, дышащего и вообще духом святоотеческого разумения жизни истинно-христианской и ее высоких задач, наилучшим осуществлением коих является жизнь иноческая.

Между тем как служение свое на востоке архимандрит Феофан ознаменовал трудами по изучению последнего и ознакомлению с ним русского общества⁷⁷, непродолжительный срок (1855–1856 гг.) служения своего на учебно-воспитательном поприще, он ознаменовал, как и прежде, проповеднической деятельностью. Именно за это время он произнес – в Петербурге и Петрозаводске несколько проповедей, из коих напечатанными мы имеем три, – одну – из произнесенных в Петербурге и две – из произнесенных в Петрозаводске. Первое – из произнесенных в Петербурге есть слово в день Сошествия Святаго Духа или в день Пятидесятницы, исходящее из слов степенна 4-го гласа: Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Троическим единством священнотайне. В этом слове проповедник, указав на животворящее действие Св. Духа в природе человека от сотворения мира и доселе, раскрывает тайну и порядок этого действия собственно в человеке, на основании приведенных сейчас слов церковной песни, иначе сказать представляет «путь, коим Дух Божий ведет приемлющих Его к предназначенному совершенству и вместе очертание лиц не по плоти ходящих, но по Духу (Рим. 8, 4)» и сам же сокращенно описывает сей путь в таких словах: «Начало всему – покаяние, в коем дух наш обращается к Богу и воспламеняется ревностно о Богоугождении и спасении, средина – труды и подвиги в очищении сердца от страстей насаждением в нем добродетелей, конец, – священнотайное Богообщение» Из этого затем естественно выводится у проповедника в заключении и соответствующее назидание, которым, впрочем, полно и раскрытие главного предмета проповеди.⁷⁸ Так даже радостный и торжественный день Пятидесятницы архимандрит Феофан сделал днем, учащим о покаянии. Покаянию же по преимуществу он учит и в остальных из напечатанных проповедей своих за рассматриваемый период, именно в слове на Новый 1856 год и в слове на Великий Пяток того же 1856 года, когда проповедник был в Петрозаводске. Истекший 1855-й год, как известно, унес с собой жизнь Монарха России, который, на себе испытав печальное действие бунта декабристов 1825 года, всей силой своего замечательного и дальновидного ума, исполненного любовью к России сердца и своей железной воли, во все 30-летие своего царствования, старался оградить не только Россию, но и Европу от того революционного начала, которое было в основе и бунта декабристов. С кончиной этого великого Монарха, – разумеем Государя Императора Николая Павловича – последовавшей неожиданно в самый разгар Крымской войны и со вступлением на престол Августейшего Сына его, Императора Александра Николаевича, одного из благостнейших монархов, кроме того, что все меры приняты были для прекращению убийственной войны Крымской, наступило время, во многом противоположное времени царствования Николаевского. Повеял дух свободы во всем, дошедшей постепенно до несдержанности в границах какого бы то ни было ограждения и между прочим свободы в воздействии западного тлетворенного влияния на дух русского общества, не менее сильном, нежели каким было воздействие его и во времена царствования Александра Павловича. И вот эту, при наступлении 1856 года еще не вполне проявившуюся, но уже заметно показывавшуюся на горизонте будущего сторону дела ближе всего должен был иметь в виду наш проповедник покаяния, встречая новый 1856 год проповедью с церковной кафедры, при искреннем желании истинного блага отечеству, т.е. упрочении в нем веры и благочестия, с отгнанием неверия и нечестия, которое как то всегда на Руси, шло более с запада. Его проповедь эта не имеет в основании своем какого-либо текста Св. Писания или церковной песни, но начинаясь, с мысли о прошедшем годе и о наступившем новом, размышлением о временном и времени вообще, посвящена рассуждению о настоящем, прошедшем и будущем в их значении как самих по себе, так и в отношении к человеку и мироправлению Божественному, причем и настоящее, и прошедшее и будущее учат нас покаянию, почему проповедь и заключается словами: «жизнь наша на земле есть эпитимия. А тому, кто несет эпитимию, что свойственно? – Сетовать, сокрушаться и плакать о грехах своих»⁷⁹. Вторая проповедь, в Петрозаводске же сказанная и в том же 1856 году, именно проповедь на Великий Пяток еще более, самым предметом воспоминания этого дня, вызывала проповедника на слово покаяния. Она также не исходит от текста, а прямо начинается с указания назначения священнодействия, совершаемого в Великий Пяток, и приглашая слушателей к подражанию Иосифу Аримафейскому, Никодиму и женам, окружившим с любовью и попечением тело Господа Иисуса по снятии Его со Креста, призывает к размышлению о язвах Божественнаго Страдальца и к рассуждению о том, что вещает к нам кровь Его, вопиющая паче крови Авеля. Согласно такому вступлению проповедник в самом изложении раскрывает способы нашего сострадания Божественному Страдальцу, нашего сораспятия Ему, сострадания и сораспятия деятельного, а не мечтательного, сострадания и сораспятия не на словах, а на деле. Этих способов проповедник указывает три: первый – твердое намерение, по раскаянии в грехах, не грешить более и идти неуклонно путем правды, второй – терпеливое несение креста своего т.е. возлагаемых на каждого долгом христианина обязанностей и наконец третье – живое общение страстям Господа «В первом способе полагается только начало сораспятия, во втором оно деятельно подготовляется, в третьем совершается самым делом»⁸⁰. Таким образом это не есть ли то же, что мы видели раньше в проповеди на день Пятидесятницы в указании троякого пути, «коим Дух Божий ведет приемлющих Его к предназначенному совершенству и очертанию лиц не по плоти ходящих, но по Духу»?

Как отголосок служения архимандрита Феофана на востоке, наконец, можно рассматривать и писанные им в 1876–1877 годах «три письма по восточному вопросу», как плод опытного знакомства его с востоком. Эти письма писаны были к состоявшему вице-консулом в Варне А.В. Рачинскому и напечатаны в Православном Обозрении за 1877 год (ч. I, стр. 602–609). В них ясно обнаруживаются и подлинно основательное знакомство автора с востоком в различных отношениях (не только в церковно-религиозном, но и в политическом, этнографическом, бытовом и т д.), и его искренний, горячий патриотизм, и его особенное сочувствие к страдавшим под турецким игом братьям славянам и та правдивость и откровенность, которая всегда так отличала и отличает его описания вообще, как всегда отличала его душу и в личных сношениях. Так, например, воодушевляя Россию и братьев-славян к войне и считая последнюю лучшим исходом даже в том случае, если бы она оказалась не удачной, преосв. Феофан пишет «Если ничего из всего начатого не выйдет?!! Похорохорились, и то дай сюда. Будет точь-в-точь, как около Иерусалима часто восстает деревня на деревню, внимания не обращая на сидящего в Иерусалиме губернатора. Шум, гам, ружья заряжены... Хорохорятся, а по сторонам посматривают, не покажется ли кто с какой-либо стороны, в качестве примирителя. Является; а бывает, часто сама же какая-либо деревня смастерит его. Начинаются мировые предложения. Деревни слушать не хотят. Проходит так день, другой... слышно, поладили». Так мог говорить только знакомый с бытом Палестины. Или, выражая желание скорейшего свержения ига турецкого славянами, преосв. Феофан пишет: «Турки – не туземцы. И не след им вечно сидеть на чужих хребтах. И гадкий народ! Ну – послал их Бог в наказание, как на нас Монголов. Гнев Божий невечен... Смилуется над нашими., и сдует их, как мякину с тока.⁸¹ И затем, указывая способ, как, по его мнению, следовало бы вести войну в Турции, чтобы поскорее дойти до Царьграда и овладеть им, преосв. Феофан говорит: «Исповедую грех свой, что взялся не за свое дело, излагая все сие. Но меня сильно занимают эти мысли вот уже сколько времени.⁸² Очевидно, и прежде, в бытность свою настоятелем Константинопольской посольской церкви, преосв. Феофан не раз проводил эти мысли. Ибо и в одном из рассматриваемых теперь трех писем он сам упоминает в одном своем письме по вопросу о начальных фазах греко-болгарской распри, писанном в 1857 году к покойному aархиепископу Херсонскому Иннокентию: «Спрашиваете о письме моем, можно ли его пустить в ход. Ничего не имею сказать против. Посмотрите только, нет ли резких суждений о греках. Эти строки или опустите, или выправьте, смягчая резкость»⁸³. О патриотизме же его и сочувствии идее славянства и братьям-славянам могут служить свидетельством хотя бы следующие строки, которыми епископ-затворник взывает к необходимости освобождения страждущих братий. «Если в Божиих есть намерениях теперь же дать льготу братьям нашим, то конечно Он не оставит дать о том свидетельство среди людей же. Охватившее нас воодушевление⁸⁴ не есть ли Божие в нас действие? И сознавая это, не должны ли вместе сознать, что этим движением Бог говорит нам: вам поручаю освободить этих страждущих? Можем отказаться; Бог ни кого не нудит. Но будем ли мы безвинны, не вняв Божиим мановениям? Бог найдет и без нас исполнителей Его воли. А нам стыд, если еще не более что Оставляющий брата сам будет оставлен в час нужный. Все-таки мысли прямо ведут к решению: хочешь, не хочешь, а ступай воевать, мать Русь православная»⁸⁵.

Но вот с востока архимандрит Феофан в 1857 году, как мы замечали, снова призван был действовать на Руси православной, и уже до конца своей жизни не возвращался на восток, светя последнему лишь со свещника, на Руси поставленного.