Раздел 3. Свет жизни. Храмы, таинства, обряды

Жизнь видимая далеко не всегда является подлинной жизнью человека. Иногда она лишь какая-то ее часть, причем нередко наименее значительная. Именно так обстояло с ромеями, для которых гармония с окружающей средой проистекала от общей веры, – веры в неземные ценности. Это вполне объяснимо, ибо концепция божественного у них всегда включала в себя столь чтимые идеи порядка, иерархии и традиции. Устойчивой особенностью восточного христианства и ромейского народного религиозного мировоззрения в частности следует считать также значительную роль литургики и одновременно суеверий, магии, мистический подход к решению богословских проблем и сакрализацию, то есть освящение всех сторон жизни. Недаром на первое место среди нравственных норм ставилась любовь к Богу, искренняя агапин – «любовь к ближнему» и хорошее церковное служение, особенно необходимое священнику. Уважение, с которым византийцы относились к заповедям христианства, к «хлебу насущному» – хлебу святому, артосу – хлебу Причащения, передавалось от поколения к поколению. Они твердо верили душой, что их Империя находится под особым попечением Божьим. Это доказывалось тем, что все многочисленные враги, терзавшие ее, не достигали своего, а, напротив, сами приходили к гибели. Религия скрепляла это государство, наравне с имперским сознанием и культурным наследием, делала кровь ромеев единой. Именно этот дух византийцев творил историю. Когда же извратилось даже народное христианство, когда вера покинула сердца, когда в них поселились духовный разброд и шатания, Романия оказалась обречена.

Самые ранние дома – церкви (domus ecclesiae) существовали в Римской империи по меньшей мере с III в. и включали помещение для собраний общины верующих и, возможно, крещальню. Таким образом, частные церкви влились поначалу в домашний комплекс. В дальнейшем они выходят за его пределы и становятся гораздо более посещаемыми и публичными.

Возлагая все надежды на Господа, ромеи уже не мыслили свою жизнь без храмов и иных культовых построек, которые они, по словам фессалоникского клирика Иоанна Каминиата, понимали как «всенародные искупительные дары Всевышнему». Их было множество: только в самом Константинополе насчитывалось около 400 церквей и монастырей, а в таком среднем ромейском городе как крымский Херсон их было не менее четырех десятков. Они возникали преимущественно на средства заказчиков, жертвователей – отдельных частных лиц, семей, чиновников, иногда с помощью отчислений из императорской казны или казны епархии. Таким же образом возводили и обустраивали монастыри. Подарки деньгами и имуществами был обычный способ послужить Богу и замолить грехи, тем более, в Византии, в отличие от средневекового Запада, дарители имущества Богу, как правило, не теряли возможность распоряжаться им.

Византийцы создали на редкость совершенный, устойчивый и узнаваемый образ христианского храма. Основным и наиболее ранним типом церковного здания, появившимся с момента превращения христианства в разрешенную религию, стала просторная базилика, как тип здания позаимствованная у римлян. Это было простое по конструкции, прямоугольное в плане строение, внутри делившееся рядами колонн на нефы – «корабли», обычно числом три, реже – пять. Над центральным, главным нефом, который в VI в. стал шире остальных, возводили двускатную черепичную крышу на деревянных стропилах. Такие храмы носят условное название базилик «элинистического типа» и существовали до второй половины VI в. Позже их сменили базилики, в которых нефы вместо колонн разделялись рядами массивных столбов, поддерживающих не стропила, а каменные своды. Эти сооружения были способны вместить собрание сотен верующих.

Но в любом случае с восточной стороны, откуда, согласно Священному Писанию, явится Христос при втором пришествии, «корабли» завершались полукуруглыми апсидами святилища, центральная из которых являлась наибольшей, главной. У римлян она служила для трона «юдекса», судьи. Византийцы же назвали ее вимой и устроили там алтарное помещение с престолом, как правило, под киворием, или навесом. Толкование их было для посвященных предельно простым и ясным и наделялось определенным топографическим символизмом. Так, сводчатая апсида воспринималась как пещера Рождества Христова, киворий, возвышавшийся над алтарем – горой Голгофой, где был распят Христос. Сам центр алтаря – престол – истолковывался как образ Гроба Господня и одновременно как уготованный Христу трон. На алтарном престоле стояла дароносица с преждеосвященными святыми дарами, символизирующими опять-таки Христа во гробе, а также крест, который назывался воздвизальным и в центр которого стремились поместить частичку святых мощей или иную святую реликвию. Такой крест не только напоминал о Древе Распятия и Искупительной Жертве на Голгофе, но и подчеркивал смысл престола как реликвария. Вообще, согласно древнему церковному правилу, окончательно утвержденому на VII Вселенском соборе в 787 г., в основании престола любого храма или в лежащем на нем покрывале – антиминсе должны были находиться святые мощи или хотя бы их частицы. Реликварии с мощами помещали в «запечатанные места» – крестовидные или прямоугольные выемки, куда устанавливали раки или кувуклины, ларцы, саркофагообразные ковчежцы, иногда с выдвижными крышками. Ими таким образом освящали церкви. Подобные реликварии церковные авторы сравнивали с Ковчегом Завета – библейским праобразом всех христианских реликвариев. Реликвии, вложенные в стены, в углубления в форме креста, или закладные камни с изображением креста воспринимались как истинные укрепления храмов, невидимая, но действенная защита, к тому же устанваливающая мистическую связь всех храмов. Реальная материя буваль- но наполнялась святостью.

Здесь же в алтарной апсиде, иногда в стенных нишах, стояли церковные сосуды, литургическая утварь, а вдоль дуги аписды устраивали многоступенчатый синтрон – ступенчатое каменное седалище для сослужащих священников, по центру которого иногда находилось епископское кресло, откуда архиерей читал проповеди. В качестве осветительных приборов использовали свечи и лампады, часто подвесные или вставлявшиеся в бронзовые или стеклянные люстры-держатели (лападофоры, поликандилы). Без них литургия, то есть религиозная служба и ее символы, были немыслимы.

От главного зала – центрального нефа, или наоса, виму отгораживала невысокая, до метра алтарная преграда из резных плит и столбиков-колонок, которая называлась канкелой. Она воспринималась как граница библейской Святая Святых и одновременно как образ решетки у иерусалимского Гороба Господня. Иногда алтарное помещение отделяли от остального храма большой завесой – парапетасмой, а центральный проход в канкеле – алтарные врата, которые открывали при таинстве Причастия Св. Дарами, завешивали амфитероном, занавесью, обычно шелковой, украшенной вышивкой из золотной нити. С последней трети IX в. алтарная преграда стала увеличиваться в высоту и к XIV в. окончательно превратилась в темплон – иконостас, который завешивали раздвижной портьерой – вилофироном. В некоторые моменты церковной службы ее необходимо было задергивать.

От вимы следовало пространство, обычно возвышенное, отгороженное низким парапетом, которое называлось солея. Она обозначала конечную линию оси церковных процессий при входе в алтарное пространство. От нее и алтаря можно было попасть к амвону – мраморному возвышению по середине храма, которе служило прежде всего для чтения Евангелия во время богослужения. Оно являлось символом камня у входа в пещеру погребения, с которого ангел возвестил о Воскресении Христа. В VI в. такие возвышения имели лестницы с двух сторон, по которым можно было подняться на небольшой балкон, огороженный низким бортиком из мраморных плит и колонок.

Лестницы из боковых нефов в крупных базиликах иногда вели на верхнюю галерею – хоры или гинекеи. Во время церковной службы здесь размещались преимущественно женщины и дети. Обычно их имели ранневизантийские храмы больших общин.

Вход в базилику, как и в любую другую церковь, вел через узкую, низкую, вытянтую вдоль торца церкви, закрытую прихожую, получившую из-за своей формы название нартекс – дословно «тростник». Здесь проводили такие особые службы как Святое крещение, погребение и поминание по усопшим. Причем в VI в появилась традиция пристраивать перед ним еще один вестибюль в виде поперечной комнаты, крытого портика или открытой галереи, который называли экзонартекс – «внешний нартекс».

В свою очередь перед храмом устраивали огороженный со всех сторон двор – аулу или атриум, своеобразный открытый вестибюль, в центре которого находился фиал – бассейн для омовений, иногда под навесом, или фреар – колодец. Здесь собирались прихожане в ожидании начала процессий, церковной службы или похорон, здесь вели разговоры о делах житейских, консультировались у приходивших сюда адвокатов, врачей, иногда даже торговали по мелочам. Впрочем, после IX в. такие дворы – места сбора прихожан уступили место нартексам, а в храмах XIII в. их окончательно сменила паперть.

Снаружи большинство базилик выкладывали смешанной кладкой из камня и плоского кирпича-плинфы, укладываемого на растворе (opus mixtum). Ее штукатурили и иногда расписывали красно-коричневой краской, имитирующей ряды камней. Но внешне облик здания отличался строгими формами и оставался сухим, простым. Только с XIII в. в оформлении фасадов византийских церквей стали использовать скульптуры, но делали это сравнительно редко. Объяснение этому надо искать не в неумелости, а в нежелании. Дело в том, что античные греко-римские храмы были жилищем статуи бога, иногда казнохранилищем города, и доступ внутрь святилища был открыт лишь жрецам. Зритель воспринимал такой храм прежде всего снаружи и поэтому основная художественная нагрузка падала на внешний вид сооружения. Христианство же, распахнув двери храма, сделало верующих соучастниками богослужения. Такому храму не нужны были бросающиеся в глаза наружные украшения. Зато внутри в полной мере проявлялась любовь ромеев к изысканному украшению интерьера «дома Бога». Даже в самых бедных приходах пытались украсить церкви с пола до потолка.

Если позволяли средства, заказывали амвон, алтарные преграды, плиты баллюстрад между нефами, стволы мраморных колонн, их базы с капителями, украшенными ажурной резбой, головами баранов, или делали капители в виде усеченной пирамиды с крестами на гранях. Поначалу главным центром поставок таких мраморных архитектурных деталей являлись каменоломни и мастерские на острове Проконисс (современный город Сарайляр в Турции). Именно оттуда доставляли полуфабрикаты заказчику на место предназначения. Высококлассные каменотесы прибывали вместе с транспортом архитектурных деталей и элементов к месту назначения. Они не только завершали последние фазы изготавления наиболее сложных деталей, например, коринфские или феодосианские капители, но и руководили группой местных ремесленников, делавших завершающую обработку менее сложных элементов интерьера. Правда, позже, с VIII-IX вв. стали сплошь и рядом использовать те архитектурные мраморы, которые остались от античности и которые теперь шли в переработку, органично или довольно неуклюже включаясь в «тело» нового или обновленного сакрального памятника.

Внутреннее пространство храмов старались покрыть мраморной облицовкой, разрисовать стены орнаментальными или жанровыми фресками на темы Святого Писания, главных церковных праздников, украсить иконами – изображениями главных евангельских персонажей, святых, выполненных красками на дереве, оттиснутых на металле, вырезанных на кости или стеатите – «амиантос лифосе», дословно «незапятнанном камне», «камне без пятен», как ромеи называли мягкий камень бледно-зеленого цвета, легко поддающийся обработке. Такие стеатитовые иконы, изящно выполненные и, как правило, небольших размеров, были особенно популярны в Х-XII вв. Фрески наносили по частям на влажную штукатурку по заранее сделанной прорисовке красным цветом – синопе. В настенной живописи ромеи использовали голубой, желтый, красный, зеленый, фиолетовый и коричневый цвета. Для их получения служили природные красители – голубоватая ляпис лазурь, красная охра, зеленый малахит, синяя умбра, рыже-коричневая окись железа.

Особенно популярными были изображения Богоматери с ребенком Иисусом в апсиде и Христа, которые понимались как символ неба, рая. Стены церквей, дворцов, особенно в поздневизантийский период, напоминали по разнообразию изображений настоящую энциклопедию церковной истории и Житий святых.

Иконы, как вид станковой живописи, заимствованной с погребальных портретов античного Египта, делали на деревянной основе, на самых старых иконах – без грунтовки, рисуя энкаустикой -разогретыми густыми краками на основе воска, или темперой. В этом случае в краску добавляли связующую субстанцию из камеди – смолы деревьев, или яичный белок. Ромейские иконописцы, как и создатели фресок на религиозные сюжеты, следуя традициям византийского богословия, в своих работах старались преодолеть телесность, вытянуть фигуры в высоту, облечь их в свободные, ниспадающие одежды ярких цветов. Они ставили в центре изображения лицо в фас на золотом фоне: не абстрактное, но и не полностью естественное, с подчеркнуто высоким лбом, покрытом морщинами от страданий, несколько угловатое, треугольной формы, что отражало византийское понятие боли. Огромные глаза – зеркало души господствовали в образе, тонкий, сдавленный нос передавался незаметной удлиненной линией, а губы, источник боли и наслаждения, выглядели бесплотными. Некоторые почитаемые евангельские персонажи, к примеру, Иосиф, смотрелись будто древнегреческие философы. При этом изображения были скорее торжественными, чем эмоциональными, драматическими, если не считать некоторых сирийских образцов.

Иконоборцы, пришедшие к власти в Византии в VIII в., не относились негативно к искусству, но изображения икон они почти изгнали из церквей, заменив сюжеты фресок императорской пропагандой – темами популярных бегов на ипподроме, охоты, сценами с животными и птицами в садах и виноградниках. Но даже и в эту эпоху в отдельных уединенных монастырях, церквах, тем более окраинных, сохранялись иконы. К примеру, в одно из Вербных воскресений Феодор Студит организовал вызывающую процессию, во время которой каждый из участников, монахов константинопольского Студия, – а их было около трехсот, – держал в руках икону. Правда, за этот откровеный демарш он угодил в очередную ссылку, но вообще власти довольно часто закрывали глаза на то, как молятся прихожане, тем более в своих домах. Некие «архетипы», выполненные восковыми красками, видел в церквах далекого крымского Боспора монах-путешественник Епифаний, в первой четверти IX в. шедший по стопам легендарного апостола Андрея. После восстановления иконопочитания иконы постепенно вновь заняли свое место к концу IX в. Один текст этого времени описывает как пришедшие в храм муж и жена объясняют своим детям сюжеты и лики нарисованные на стенах «для воспитания их разума и сердца и приведения к Богу».

Как правило, такого рода изображения брались из истории Воплощения Христа, написанной еще апостолом Петром. Он попросил художника Иосифа нарисовать соответствующие сцены – Благовещение, Рождество, Крещение Иисуса Предтечей, призвание первых учеников, чудесное исцеление, предательство Иуды, Распятие на кресте, Погребение, Воскрешение и Преображение, которые были отправлены всем епископам. Таким образом, набор сюжетов был достаточно определенный, традиционный, причем ни на одном из них подчеркнуто не присутствовало изображение интерьера.

Но гораздо труднее было украсить стены храма еще более дорогими, чем фрески, настенными мозаиками. Некоторые из них, особенно изображавшие императоров, их жен, делались под императорским патронажем, а средства на них давали местные богачи, такие как Юлий Аргентарий в Равенне, с чьей помощью в середине VI в. были выполнены знаменитые мозаичные панно в церкви Св. Виталия. Последние крупные мозаики были выполнены в Константинополе в начале XIV в. в церкви Спасителя монастыря в Хоре (Кахрие-Джами) на средства великого логофета и месадзона-советника царя Андроника II, Феодора Метохита, большого ценителя учености, которого называли «живой библиотекой». Здесь его можно видеть в пестрых пышных одеждах, преподносящим церковь Хора Христу.

Мозаики выкладывали из кусочков камня, мрамора, керамики и цветной смальты, сплава стекла с красками или тончайшими листиками золота, серебра. При этом кубики нужного размера и оттенка – тессеры укрепляли в слоях извести, создавая изысканные и тонкие произведения, будто мазки кисти, переливавшиеся всеми цветами. При движении зрителя они искрились, мерцали золотом, пурпуром, синевой, отражая падающий свет. Церковь содействовала развитию мозаичного искусства. Полы храмов и мартириев были покрыты как мраморными плитами, так и геометрическими мозаиками, включая «opus tesselatum» – искуссную выкладку пола из больших кусков камня и мрамора. Со времен Василия I (867–886 гг.) в практику вошла техника «opus sectile», в которой выполняли полы с секциями каменной и мраморной мозаики. Обычная мозаика составлялась из комбинации главным образом четырех цветов, которые носили символику христианства: белый – символ Бога Отца и святых девственниц, красный – Божественный Огонь, кровь Христа и мучеников, желтый – Божественный Свет, слава, плодородие, доброта, черный – сокровенные тайны Божьи. Из попрания ногами исключался зеленый цвет – цвет Святого Духа и Святой Троицы, синий – цвет неба и чистоты, истины, фиолетовый – цвет покаяния, глубокой привязанности и печали, а также серый цвет – смвол телесной смерти и духовного бессмертия. Зато они присутствовали в настенном и купольном декоре из смальты.

Мозаика пестрым ковром покрывала почти весь храм, хотя центральный неф старались выложить более прочными и в то же время более дорогим мраморными плитами, случаясь, используя для этого богатое наследие античности, к примеру, плиты от языческих мраморных саркофагов, перевернутые рельефами вниз.

Скульптуры в ромейских церквах было гораздо меньше. После VII в. она появлялась очень редко, главным образом в виде голубя – символа Святого Духа, наиболее востребованного. Это не значит, что ромеи не владели мастерством скульпторов, лепщиков. До конца VIII в. они сооружали скульптуры василевсов из мрамора или бронзы, а Михаил Пселл сообщает, что Роман III (1028–1034 гг.) делал соответствующие заказы из камня, часть которого была расщеплена, другая отполирована, третья заготовлена для скульптур, причем «рабочие по сему камню подобны были Фидию, Полигноту и Зевксиду». Видимо, нелюбовь ромеев к скульптуре объяснима тем, что она пришла из античности и воспринималась как отголосок язычества, идолопоклонства. Кроме того, декоративные украшения фасадов и интерьеров, преимущественно резные, орнаментальные, оставляли мало места для иных форм.

В окна храма вставляли круглые стекла диаметром 16–19 см в деревянной или свинцовой оправе, причем витражи из цветного, раскрашенного стекла стали известны в Византии к XI в., то есть раньше, чем в западной Европе, но распространения они не получили, как и изделия из цветного стекла.

В любом случае интерьеру каждой византийской церкви стремились придать как можно большее великолепие. Средств на это не жалели. К примеру, Юстиниан I дал в дар прославленному константинопольскому храму Св. Софии 40 000 фунтов (около 13 тонн) серебра, что было описано Павлом Силенциарием в 563 г. В 622 г. персы вынесли 112 000 фунтов (около 36 тонн) серебра из другой Св. Софии – в Эдессе. Трудно вообразить массу серебра в византийских церквах, если на алтарь обычно шло 200 фунтов (около 64 кг) серебра, на киворий – 2000 фунтов (около 640 кг), а на алтарную преграду – 6000 фунтов (около двух тонн). В VI-VII вв. серебряные сосуды были даже в деревенских церквах.

Потрясающий эффект внутреннего убранства достигался за счет украшения алатаря, сверкавшего священными потирами-"чашами благословения», блюдами-дискосами, крестами искуссной работы, великолепных алтарных покрывал, окладов больших и малых икон и Евангелий, сияния трепещущего пламени множества восковых свечей в золотых, серебряных, бронзовых подсвечниках, горящих стеклянных лампад, установленных в подвесных кольцевых люстрах-лампадофорах, кадил в виде металлических сосудов на цепочках или в виде так называемых каций – ложкоообразных приспособлений, металлических опахал, которые использовали, чтобы сгонять мух с реликвий и развевать фимиам. Особую роль играли также церковные облачения духовенства, ставшие особенно роскошными к Х в. Иногда их украшали каймой из драгоценных камней, перегородчатой эмалью, спиралями филиграни и вышивкой из золотных нитей, что вместе с переливаюшимся мерцанием шелков создавало мощный эффект.

Базилики исправно служили в виде культовых зданий в течение всего раннего средневековья и продолжали строиться в провинции даже в XI в., хотя размер их стал меньше ранневизантийских сооружений. Некоторые базилики изначально были связаны с загородными кладбищами и гробницами мучеников, мавзолеями, с местами, где устраивались на поминальных трапезах.

Если базилики ставили целью вместить как можно больше прихожан, то крестовидные храмы обслуживали более ограниченное количество людей. Такие здания возводились с V в. преимущественно до первой половины VII в. Некоторые из них становились мартириями. Они имели в плане форму свободного креста, ветви (рукава) которого были перекрыты сводами, а центр был, как правило, с конической стропильной крышей, иногда на цилиндрическом объеме – барабане. Лишь изредка «перекладины» и центр увенчивали куполами, как это было в знаменитом константинопольском пятиглавом храме Святых Апостолов, – Апостолионе, потрясавшем своей красотой и величием. Эта церковь, к сожалению, погибла, но план ее был с большой точностью воспроизведен в IX в. при строительстве собора Св. Марка, который и ныне красуется на главной площаде – площаде дожей в Венеции.

Восточная лопасть таких храмов была снабжена апсидой с алтарем, по сторонам которой иногда возводили небольшие помещения неопределенного назначения, так называемые пастофории. Они могли служить для устройства мавзолея при храме, хранения мощей, крещальни, скевофилакия (сосудохранильника), диаконика – ризницы для церковных облачений, книг и прочего или професисом – жертвенником, где хранили сосуды для Евхаристии, готовили Честные Дары для Святого Причастия, принимали приношения и откуда с последней четверти VI в. стала отходить литургическая процессия Малого Входа, начавшегося в этот период.

Именно ромеи ввели церковное здание с круглым куполом. Для них он лучше прочего символизировал небо – обитель немногих избранных – дно небесное. Именно такую форму можно было преобразовывать бесконечно, продлевая одну или несколько сторон и получая здания на квадратном, прямоугольном, а то и крестовидном основании. Поэтому будет неверным сказать, что византийская храмовая архитектура приняла окончательные формы и больше не развивалась с VI в. Почти одновременно с крестовидными, уже с VII-VIII в. стали сооружать крестово-купольные храмы, которые отличались от первых наличием купола над средокрестьем, оказывавшемся внутри компактного массива здания. Этого удавалось добиться наклонными вставками каменной кладки по углам квадратного здания. Такие вставки назвают парусами и, похоже, изобрели их в Сирии. Того же самого можно было добиться с помощью навесных, так называемых подпружных арок-перекрытий по углам здания. Подобный прием византийцы заимствовали из персидской архитектуры. Эти арки или паруса, тромпы, несущие на себе тяжесть купола, разгружали с помощью колонн или пилястров из камня или кирпича, хорошо известного уже римлянам. Оба метода применялись одинаково широко, без особых предпочтений. Малые размеры и цельное пространство интерьера таких храмов хорошо подходило для небольших общин, а ранг заказчиков варьировался от василевса до простого монаха. Отныне ктиторы начинают предпочитать небольшие культовые памятники, но тщательно и изысканно украшенные. Трехчастный алтарь теперь скрывался за темплоном-иконостасом, сформировавшимся к концу IX-X вв. Подобные храмы можно было встретить повсюду – в Малой Азии, Италии, на Балканах, Руси в виде дворцовых, монастырских, домашних или гробничных церквей.

Внешние изменения шли вслед за переменами в богослужении – подвижная служба, литургия в виде пышных процессий, «выходов», рассчитанных на большие базилики с дворами – «накопителями», уступила место церемонии сосредоточенной в одном здании. Как подитожил один из лучших современных исследователей византийского зодчества, американец Роберт Остерхаут, «новые, небольшие масштабы архитектуры идеально отвечали запросам благочестивого частного человека в закрытом обществе». Еще более камерными, рассчитанными на молитву перед иконами, они стали в последние века существования угасавшей Империи.

Случалось, их внутреннее пространство членилось не стенами, а четырьмя или шестью столпами-устоями, которые поддерживали верх. Перекрытия были по большей части сводчатыми, из камня, иногда сочетавшимися с деревянными и цемянковыми конструкциями. Наряду с куполами и цилиндрическими, то есть полукруглыми сводами были широко распоространены крестовые своды, делившие сводчатый потолок, будто зонтик, на четыре секции. Быстросхватывающийся цемяночный раствор на основе извести, песка и мелкотолченной керамики позволял возводить все это по древневосточному обычаю – без применения дорогостоящих строительных лесов. При возведении куполов кладка велась на известковом растворе отдельными кольцами с наклонными рядами кирпича или камня, после чего они перекрывались черепицей или свинцовыми листами. Вместе с тем такие сооруженния требовали гораздо большей опытности и мастерства строителей. То, что сейчас кажется элементарным, было в свое время революцией в архитектуре.

Иногда к храму пристраивали придел (парекклесий), который давал дополнительное место для литургии, поминовения или погребальной службы. В этом случае он имел самостоятельный алтарь и освящался во имя иного святого, то есть, надо подчеркнуть, являлся отдельной церковью. Такой же обособленный характер имели и молельни (оратории), которые, в отличие от церквей, не имели престола.

В любом, даже не очень большом ромейском городе могло быть не менее двух-трех церквей с баптистериями. Последние тоже становятся распространенным зданием по всей Империи, особенно в связи с практикой крещения детей и упрощения церемонии в VI в. Но баптистерии редко строили обособленно. Это был западный или сирийский обычай. Большинство византийских крещален входило в комплексы крупнейших, наиболее значительных храмов города или его ближайшей округи, особенно загородного кладбища. Поскольку рождение и смерть считались нечистыми, связанные с ними службы, такие как Святое крещение, отпевание, поминание стремились изолировать, выделить в отдельные помещения или отнести подальше от алтаря, в западную часть бокового нефа или даже в прихожую-нартекс. Принято полагать, что баптистерии как отдельные строения прекратили строить с VI в. Однако материалы византийского Херсона в Крыму позволяют усомниться в таком утверждении. Во всяком случае, здесь известен обособленный баптистерий, который входил в комплекс городской церкви XII-XIII вв.

Развитие культа мучеников в ранней Церкви привело к появлению, распространению мемориальных структур, обычно назваемых мартириями, но также обозначаемых в письменных источниках как тропы и героа. Если храм оказывался связан с гробницей святого мученика, с его мощами или иными святыми реликвиями, он, по традиции римских погребальных зданий, носил характер крипты или мартирия, если с местом, на котором проявилось могущество Бога, Его чудо, явление – меморием. Мартирии не имели одноообразной формы и везде включали в свою структуру какие-то местные особенности. Например, в Фессалонике, базилика Св. Димитрия (конец V в.) включала крипту и легендарное строение, ассоциировавшееся с римскими термами, где был замучен Димитрий. Но чаще всего такие постройки имели форму центрического здания в виде креста – квадратного с равными сторонами, тетраконхиального, то есть с четырьмя крестовидно расположенными конхами или апсидами, круглого, восьмиугольного (октогоноального) или скругленного и иногда примыкали к церкви, кафоликону. В них проводили специальную службу, моления в день соответствующего святого или мученика. Нередко такого рода культовые памятники отмечали тем, что делали апсиду в виде «трехлистника"-триконха, где в конхах размещали хоры – места для певчих монахов, тогда как под полом устраивали подземный тайник, собственно крипту. Случалось, в храмах, рядом с церквами или прямо в них, под полами, в своеобразных «крытых кладбищах» хоронили привилегированных умерших из числа ктиторов, эпитропов – попечителнй храма или его клира. «Дом Бога» принимал всех, – и живых, и мертвых.

Форма церковных зданий становилась все более упрощенной, но внешний вид, напротив, более пышным, с декором, иногда в виде псевдо-куфических арабских надписей, выложенных из темно-красной плинфы. Архитектура переживала расцвет в центральной Малой Азии вплоть до сокрушительных завоеваний сельджуками в 1070-х гг. При этом архитектура Сербии и Болгарии в этот период имела тесные связи с Грецией и Константинополем. Влияние Византии затронуло и окончательно крещенную после 989 г. Древнюю Русь. Храм Св. Софии, возведенный в Киеве, согласно летописям в 1017 или 1037 г., если не раньше, являл яркий пример такого заимствования.

Монашество тоже играло свою роль в церковной архитектуре, хотя главным для обители была замкнутая форма с единственными воротами и набор определенных помещений, зданий, который долгое время не имел систематического плана и зависел от местных условий. Система киновий – монастырей-общежитий монахов уничтожила поселки из келий и ввела общую трапезную и обязательную монастырскую церквь-кафоликон или молельню как центральный элемент. Со временем даже трапезная была включена в план монастырского церковного здания. Иногда укрепления монастырей с башнями и воротами напоминали городские. Не случайно некоторые монастыри развивались в поселения, как это было, например, с Вероей во Фракии.

С распадом византийского государства после роковых событий 1204 г. произошел и распад архитектуры, в которой стали доминировать региональные черты развития. Теперь инициатором создания центров архитектуры являлась местная власть. Кроме того, в поздней Византии, в Палеологовский период в строительстве стала прослеживаться еще более яркая тенденция к уменьшению архитектурных пропорций, к аристократической замкнутости, к камерности. В храмах это было направлено на сближение человека с Богом, приближало его к иконам, фрескам на религиозные темы, которые начинают покрывать всю плоскость стен. Сами фрески утрачивали монументальность и статичность изображений и только в последние десятилетия существования Империи в них вновь взяла верх сухость и графичность линий, которые лишились динамичности. Показательно, что реализм искусства Возрождения здесь так и не восторжествовал.

Ромейский обученный строитель-икодом, сооружавший все это, был прежде всего ремесленником, а не архитектором-механиком или хотя бы архитектоном. Он практически не пользовался архитектурным рабочим чертежом или рисунком, как это делали до VII в. включительно его высокообразованные предшественники, разбивал план на месте, прямо на земле, с помощью шнура, то есть владел геометрическими навыками, но при этом имел поверхностные знания в области теоретической математики. Архитектурные знания, опыт передвались от мастера к ученику, из поколения в поколение. Особо следует отметить, что при минимальном уровне планирования проект задуманного осуществлялся вместе со строительством и завершал сделанное, а не начинался с него. По всей видимости, строители работали на глаз, поэтому после раскопок остатки их зданий не всегда выглядят симметричными.

Эргастирии, то есть группы, временные артели таких безвестных икодомов, иногда перехожих, странствующих, призванных издалека, брали на себя непосредственно либо через посредников-эрголабов самые разные задания, подряды от заказчиков, ктиторов, их наследников – эпитропов, изыскивавших средства. Число их в артеле могло колебаться от нескольких десятков старших мастеров-строителей, технитов и эргатов, до трех-четырех работников, при этом кто-то из главных мастеров мог быть и архитектором, и художником одновременно. Они отвечали за все и воздвигали разные сооружения, пользуясь простыми инструментами и нехитрыми приспособлениями – железными зубилами, молотками, зубатками для обработки камня, мастерками-мистриями, отвесами, мерными рейками или шнурами, веревками с узлами и металлическими кольцами для натяжки, деревянными строительными лесами и лестницами. Верхом достижений при этом выглядят лебедки и канаты, с помощью которых поднимали и устанавливали мраморные колонны, тяжелые каменные или мраморные блоки. Как и многие другие используемые материалы – камень, включая мрамор, обожженный кирпич-плинфа, архитектурные детали с рельефами, резбой, такие колонны и блоки нередко являлись вторичными – сполиями. С этой точки зрения ромеи, как и их западноевропейские средневековые коллеги, считали, что наполовину разобранное здание, уже наполовину построенное. Даже языческие храмы обычно не разрушали, а использовали как светские помещения или превращали в церкви. В качестве таких наиболее ярких примеров переделок можно вспомнить знаменитый афинский Парфенон, ставший в V в. базиликой Девы Марии. Римский Пантеон превратился в церковь Богородицы и Всех Мучеников. Место заседаний античного сената – Курия Юлия была переделана в церковь Св. Адриана. Для сооружения императорского домового храма Богородицы Фароской в ход были пущены распиленные царские саркофаги, а в константинопольской церкви Христа Пантократора – скульпуры из разрушенной церкви Св. Полиевкта. Иногда отделочный материал снимали с еще исправных зданий, бань, дворцов, собенно если речь шла о возведении новой церкви или реконструкции высокопочитаемой старой. Сполии, считавшиеся ценными объектами, упоминаются в числе товаров, военных трофеев, залогов при займах, приданого и пожертвований, что наводит на мысль о возможности существования у ромеев чего-либо подобного современным магазинам «секонд хэнд» для продажи материалов вторичного использования.

При строительстве невозможно было обойтись без древесины, из которой делали двери, карскасы сводов, стропила крыши. Иногда для крепления крупных камней использовали вставки из свинца, бронзы, реже железа. Но еще более необходим был скреплящий камни и плинфу известковый раствор разного качества, унаследованный от римских строителей. С добавкой песка и толченной керамики (от 10 до 40%), он обладал большой стойкостью и имел гидрофобные свойства. Такую цемянку с успехом использовали не только в смешанных кладках из слоев камня и плинфы, как, например, упомянутая выше opus mixtum, в которой возводили даже крепостные стены, но и для сооружения сводов, полусводов, куполов, столь необходимых в церковном строительстве. Сырцовый кирпич тоже был в ходу, но в культовых постройках его использовали крайне редко, разве что в раннехристанских сооружениях окраинных провинциальных городов.

В целом архитектура Виазантии отличалась замечательным однообразием, которое в значительно степени объяснимо традиционностью в деятельности мастерских в определенных районах, регионах Империи. Можно удивляться, что в такой маломасштабной, консервативной обстановке византийским мастерам все же удавалось получить разнообразие сооружений, в процессе создания которых порой поощрялось творчество, вариации и достигалось высокое совершенство.

Ромейское духовенство долгое время соблюдало шесть главных священных таинств – мистерий, предписанных Богом: собрание или общение верующих (по-гречески синаксис), то есть Божественная литургия с Евхаристией (Благодарением); Святое крещение («просвещение» или «божественное возрождение»); совершенство миропомазания освященным елеем; совершенство священства (рукоположение – хиротония в священники или епископы); монашеское совершенство (монашеский постриг) и, наконец, служение ради усопших в святости, погребальная служба. Семиричное число таинств, принятое ныне, устанаваливается в Византии, по-видимому, не ранее XIII в.⁹⁶.

Согласно церковной иерархии, духовенство делилось на тех, кто через таинство священства стал архиереем – епископом, иереем-священником (пресвитером) или диаконом, а также на церковнослужителей, собствено клириков, которые стали таковыми через церковный обряд хирофесии (хиротесии) – благословления архиерея. В разное время состав церковнослужителей был разный, но обычно в него обязательно входили парамонариии или просмонарии – настоятели церквей (хранители храмов), иподиаконы (поддиаконы), канторы, псалты (певчие), анагносты (чтецы), остиарии (привратники) и другие ипиреты – «служки». При этом соотношение священнослужителей и церковнослужителей (причетников) одного прихода обычно было 1:2.

Обряд церковного богослужения – Божественной литургии долгое время не был единым, будучи унифицирован только к концу VII в. Но и тогда он выступал в основном в трех формах: 1) литургия Василия Кесарийского, которая исполнялась десять раз в год; 2) литургия Преждеосвященных Даров во время Великого Поста, за исключением субботы, воскресенья и 25 марта (Благовещение); 3) литургия Св. Иоанн Хрисостома (Златоуста), исполняемая в другие дни. Кроме собственно Византийской литургии до VIII в. отправлялась Александрийская, Месопотамская и Иерусалимская. Но в какой бы форме не происходила Божественная литургия, каждая ее часть оказывалась для ромеев новым воспроизведением евангелсьских событий, своеобразной мистической иллюстрацией Евангелия, чтение которого осуществлялось в стенах церкви. Происходившему стремились придать все больше символизма. Это было именно чудо, когда реальные предметы, жесты обнаруживали сверхестественный смысл.

Первая часть Божественной литургии открывается вступлением пресвитера, священника в церковь для отправления службы. Это символизирует первый приход Христа в мир. Вступая на ступени престола священник символизирует собой Спасителя, поднимающегося на небо, чтобы занять там свое место.

Поначалу в византийской Церкви следовала литургия оглашенных (катехуменов – «спрашивающих-отвечающих»), то есть та часть богослужения, в которой наряду с уже крещенными, «верными», могли принимать участие и те, кто еще собирался принять святое крещение. Некрещенные допускались в различные части храма согласно уровню своих знаний о вере. Так, «слушающие», положение которых не сильно отличалось от «неверных», имели право находиться только во внешнем притворе – экзонартексе. На Четвертом Карфагенском поместном соборе 401 г. было решено разрешить вход в церковь во время литургии оглашенных даже язычнику, еретику или иудею. Но все они должны были находиться в нартексе, где собирались оглашенные и кающиеся. Сюда же раз в неделю оглашенные приходили к священнику для бесед об основах веры. Непосредственно перед началом второй части Божественной литургии – «литургии верных» все три разряда некрещенных и кающиеся должны были покидать главный наос и оставаться в нартексе.

После пения псалмов и молитв «Великой ектении» в алтарь вносят Святое Евангелие. Священник, став посредине перед престолом, по-гречески Агиа трапеза – Святым столом, поднимает книгу вверх и показывает, знаменуя этим явление Господа, ибо Евангелие означает Христос. В последовавшей Трисвятой песне восхваляется сам Бог в Троице, звучат молитвы и священные возглашения. Далее читается книга Апостолов и, после хвалебного гимна, само Евангеле. В византийской церкви это иногда происходило на амвоне. При этом по прочтении Евангелия диакон повелевает прихожанам молиться, а служитель отпускает новообращенных и всех тех, кто пока был недостоин участвовать в божественных таинствах. Громогласно звучит объявление о Втором пришествии Христа на землю после Страшного Суда. При этом врата алтарной части храма символически закрываются.

Совершив славословие Богу, священник идет к Честным Дарам – пресуществляемым вину и хлебу, приготовленным в скевофолакии (сосудохранилище), или ризнице, находящихся в отдельном помещении или здании при церкви и, благоговейно подняв их на голову, торжественно шествует в алтарь, полагая Дары на престол.

Произносимый затем Символ веры, восхваляемый служителем и собравшимися, часто в виде просительной молитвы – анафоры, становится прелюдией к важнейшему элементу «Литургии верных» – таинству Святого Причастия, по-гречески Евхаристии, – чудесному воспроизведению рождения и смерти Христа. Это действо сопровождается хоровым пением акафистов.

Самое важное место в Божественной литургии занимало и занимает приношение Честных Даров на стол -жертвенник (професис или фисиастерион). Роль этих мистических даров как начатков человеческой жизни играют освященные заквашенный хлеб (Тело Господне) и красное вино (Кровь Господня). Эта часть литургии называется проскомидия и не длится долго. При этом пресвитер, священник, омыв руки, особым копьевидным ножом – Копием вырезает из Тела Господня – просфоры, изгтотовленной из двух кусочков теста., Священный хлеб – Агиос артос, или Святого Агнца, особую часть, изображая страдания Христа и воспоминания о смерти Господа. Положив хлеб на священом блюде, дискосе, он делает и говорит то, чем изображается само жертвоприношение – смерть Господа. Остальную часть просфоры он делит на освященные частицы-мериды, предназначенные для общины верующих, а оставшиеся кусочки, так называемый благословенный хлеб – антидор раздается прихожанам в конце литургии. Это жертвенное приношение – гостия рассматривается и как благодарственное, и как просительное. Иерей покрывает Дары, то есть хлеб и чашу с вином, покровами и кадит, совершая славословия, призывая прихожан молится о милости и предать себя Богу.

Пока диакон совершает прошение, звучат церковные песнопения, антифоны, народ молится, а священник про себя молится в алтаре. Через совершительную молитву, покрыв потир и дискос пеленой, он освящает именем Бога Отца Святые Дары. И в этот момент происходит самое главное – пресуществление, превращение хлеба и вина в истинную Плоть и Кровь Христа. Они становятся Жертвою, после чего следует благодарение Богу. Затем, совершив чин «Соединения» Святых Даров, священник причашается сам и причащает прихожан просфорой, вложенной в потир – священную чашу с вином, Святой Кровью, куда перед тем вливает горячую воду, то есть совершает чин «Теплоты» для обозначения сошествия Святого Духа на Церковь. Грань между землей и небом оказывается преодоленной, и, каждый, причащаясь Плотью и Кровью Богочеловека, как бы становится соучастником этого чудесного перехода от материального и грешного мира земли к божественным небесам.

В Византии до VI в. хлебцы для Причастия давали в руки. Таким образом, эта часть литургии сопровождалась толкотней, шумом, смятением. Иногда части просфоры уносили из церкви и употребляли для суеверия, того хуже, – колдовства. С IX в. Тело и Кровь Господни стали давать не в руки, а при помощи лжицы – специальной серебряной ложечки на длинной ручке. При этом диакон специальным дискообразным металлическим вееером – рипидионом, надетым на рукав, символизировал взмахи крыльев ангелов вокруг Христа и заодно отгонял от алтаря докучливых мух. После Причащения, которое можно было принимать не более раза в день, священник испрашивал у Бога спасения и благословения, желал народу мира и прихожане могли расходиться.

Богослужение могло проводиться и за стенами храма. Пример тому – процессии-последования (аколуфии), богомольные выходы, крестные ходы, шествия по святым местам, во время которых часто звучали литании – торжественные молитвословия. Обычно к ним прибегали во время праздников, связанных с поминовением святых и великомучеников. До конца VII в. их сопровождали агапы – коллективные трапезы, во время которых совершали обряд Причастия хлебом и вином, читали молитвы и отрывки из Священного Писания, иногда практиковали крещение и помазание благовонным елеем. Кроме того, агапы отмечали по раннехристианской культовой традиции в субботу, а позже – в воскресенье, когда император Константин Великий узаконил этот праздник и назвал его Днем Господа. Примечательно, что в счете дней он шел первым, открывая неделю.

В ряды «верных» можно было попасть только пройдя таинство Святого крещения. Византийцы называли его также «печатью», по-гречески «сфрагис». Только принявший его мог стать членом Церкви, начать истинно духовную жизнь. Для некрещенного оказывались закрыты врата рая, да и здесь на земле он как бы не существовал. С точки зрения Церкви, у некрещенного человека не было даже имени, потому что и само имя давалось при крещении. В отличие от Причащения, повторявшегося чуть ли не ежедневно, крещение можно было совершать только раз, поскольку оно расматривалось как духовное рождение, а человек, как известно, родится однажды. Не образно, не символически, а по существу Святое крещение определялось и определяется христианами как смерть и воскресение.

Осуществлялось это важнейшее таинство у ромеев в несколько этапов. Сначала происходило так называемое воцерковление, сопровождаемое обрядом «отречения от сатаны и сочетания ко Христу». Прошедший этот обряд становился «некрещенным христианином». Далее следовало первое оглашение, которое могло длиться несколько месяцев, а затем, обычно за 10 дней до намеченного крещения – второе. На следующий день после него наступала кульминация обряда: крещаемый в сопровождении своего «усыновителя в святом крещении» – анадоха, то есть крестного отца или матери, должен был в баптистерии снять с себя обувь и одежду и, обратясь к западу, протянуть руку и дунуть в знак ненависти, отвращения к злому духу, после чего епископ или пресвитер возлагал на его голову свою руку и читал молитву с призывом на крещаемого Бога Отца, Сына и Святого Духа, во время которой «просвещенного» (фотисомена) трижды погружали в купель со святой водой или поливали ею, окропляли, магически освобожая от жизни плотской, греховной и возрождая от Духа Святого в жизнь духовную, святую.

После выхода из купели в Восточной Церкви следовало таинство хрисмариона – миропомазания, помазания святым елеем, освященным благовонным маслом сложного состава. Святое миро освящалось Патриархом по особому чину один раз в несколько лет и затем рассылалось по церковным приходам для совершения таинства миропомазания. Согдасно церковным наставлениям, через святое миро подавался дар Святого Духа, который укреплял человека в духовной жизни. Священник помазывал крестообразно лоб, уши, ноздри, грудь обнаженного новокрещенного, возглашая каждый раз «Печать дара Духа Святого» и, таким образом, через помазание телесных членов, которыми управляет душа, освящался весь человек. Кроме того, во время обряда над каждым крещаемым прочитывалась молитва на наречение имени. Из соображений стыдливости крещение совершалось поочередно над группой мужчин или женщин, не смешивая их, но таинство совершал все равно священник – мужчина. В завершении новокрещенных облачали в белую одежду, которую Отцы Церкви именовали «одеждой нетления», и допускали в храм к их первой «литургии верных» и вкушению Святого Причастия. Возвращаясь домой, родители, восприемник крещенного, анадох – крестник и их друзья шли с зажженными свечами и пели гимны. Наилучшим временем для завершения таинства Святого крещения считалось Богоявление, по-гречески Епифания, зимой в начале января, а также вечер субботы перед Пасхой и первая неделя после Пасхи либо вечерня после Пятидесятницы (Троицы).

Церковная служба знала ежедневное проведение перед рассветом утрени (орфос), первого, третьего, шестого, девятого часа (в зависимосьти от времени года соотвестственно около 6, 9, 12, 15 часов), вечерни (около 18 часов), повечерия, полунощницы (заутрени), а также всенощных бдений, устриваемых заполночь и продолжающихся до утра. Причем церковные сутки начинались не с утрени, а с вечерни, то есть с предыдущего дня. Религиозные службы сопровождались проповедями-беседами, которые, если верить Иоанну Златоусту, нравились ромеям больше, чем сама Божественная литургия. Раньше проповедь звучала до службы, но затем ее перенесли в конец, чтобы верущие оставались в церкви. Кроме того, на службе орфос (утрени) практиковалось чтение вслух Житий святых, поэм и даже личных писем, но, похоже, это мало привлекало немногочисленных слушателей. Тем не менее литургический год с его календарем праздников, постов и памятий святых требовал от прихожан постоянного общения с храмом и клиром из священников и церковнослужителей.

Значительное место в жизни ромеев занимал культ святых мощей – почитание останков святых, мучеников и прочих праведников, угодников Божьих, к которым относились как к обладающим спасительной силой, божественной благодатью. Питер Браун своей книге «Культ святых» метко назвал их «очень специально мертвыми»: «Они умирали очень специальным образом, лежат в гробу очень специальным образом», и судьба их останков сильно отличалась от судьбы останков – мощей простых смертных. Именно могила такого «очень специально мертвого» с его останками являлась тем местом, где «земля и небо встречаются в личности умершего».

Практика поклонения такого рода останкам сложилась уже в начале IV в. и достигла расцвета к VI в., воспринимаясь как нечто не требующее богословских доказательств. Ромеи называли их чаще всего греческим словом липсана – «кости» или сома – «тело». Иногда для обозначения мертвого тела святого использовали греческий термин скинон, который был производным от глагола «обитаю, вмещаюсь», то есть означал тело как убежище души. На латинском Западе сходным термином служило слово реликвии – «останки», где так означали как собственно останки святых, так и «вторичные» реликвии, называемые еще «контактными», связанные, прежде всего, с почитанием Христа и Богоматери (частицы Креста, на котором был распят Иисус, покрывало Девы Марии и пр.). Славянский термин «мощи» происходит от слова «мощь», что уже само по себе подчеркивало дарованную Богом силу святого, которому принадлежали телесные останки, собственно мощи.

Свехестественная мощь, которую приписывали личности будущего святого, начинала проявляться в момент его смерти, в момент перехода от земной жизни к вечной. Как правило, именно в этот момент обнаруживались доказательства святости умершего или, точнее, знаки, или явления со знаковой сущностью, которые интерпретировали как проявления божественной воли, открывающей святость умершего людям. Мощи становились центрами энергетической активности, непрерывно совершали чудеса, источали миро, благовония, исцеляли.

Как отдельный праздник отмечали обретение (обнаружение, открытие; лат. elevatio), положение (лат. depositio), перенесение (лат. translatio) и возвращение мощей, что являлось важными моментами в развитии и распространении культов святых. Непосредственно прикоснуться к останкам – реликвиям, мощам любого святого или святой было для христианина высшим благом. На это были непрерывно направлены стремления верующих ромеев – через паломничество к мощам, перенесение их в близлежащий город, монастырь. Уже в IV в. Св. Григорий Нисский, рассказывая о почитании реликвий христианских мучеников, сообщал: «Я сам имею часть этого святого дара и отнес тела моих родителей к реликвиям этих Христовых воинов, чтобы они могли в час Воскресения быть пробужденными вместе с этими избранными соседями». Стремление обеспечить покровительство святых в самый страшный и ответственый для христианина момент – момент Пришествия Христа и Его Суда объясняет распространенную с поздней античности практику захоронения ad sanctos, то есть по соседству с могилами святых, мучеников, а также практику так называемых «привилегированных захоронений» в церквах, в сакральном пространстве. Известны даже случаи злоупотребления со стороны состоятельных ромеев – членов христианской общины, которые буквально «приватизировали» мощи какого-нибудь святого, унося их в свои семейные усыпальницы.

С верой в чудодейственную силу мощей связано и непрерывное перемещение с места на место, практически бесконечное деление и расчленение святых мощей, распространение на огромной территории этих, по выражению английского историка Джеймса Бентли, «не знающих отдыха костей». Такие факты отмечаются уже с очень раннего времени. Закон 381 г. предостерегал: «Пусть никто не растаскивает мучеников, пусть никто не продает». Однако число амулетов с частицами мощей росло век от века с феноменальной быстротой. Некоторые святые оказывались разделены на большее число частей, чем костей в человеческом скелете. К примеру, Св. Пантелеймон, очень почитаемый как целитель, – на 175, а Св. Харлампий – на 226! Надо учесть, что разделение мощей даже предписывалось канонически: Седьмое правило Второго Никейского собора (787 г.) повелевало, чтобы в каждой церкви имелись святые мощи, а позже стало принятым зашивать частицы мощей в антиминсы, покрывающие престолы. Разумеется, храмов было больше, чем святых, поэтому разрознение мощей воспринималось как нечто само собой разумеющееся. При этом размеры обретенной реликвии не имели значения: каждая ее частица, как бы крошечна она ни была, обеспечивала неизменное присутствие святого, поскольку его останки рассматривались как вместилище сверхестественной энергии. Раз «Тело Христово» в виде освященного хлеба регулярно подвергалось разделению и раздаче в обряде Причащения, то тело праведника тоже оказывалось достойно такого же обращения. Именно этим можно объяснить иногда случавшиеся шокирующие случаи стремления благоговейной толпы разорвать, буквально растерзать на реликвии труп только что умершего угодника Божиего. Вот как буднично описывает во второй половине XI в. растерзание еще не разложившегося тела Житие Св. Лазаря Галесиота: «Мощи разделили между собой богобоязненные люди, одним досталось одно, другим другое. Осталась одна только святая его голова, которая и содержится до сих пор в ковчеге при храме Спасителя». При этом расчленяли не только собственно мощи, вырывали клоки волос с головы, бороды умершего, но и терзали его похоронное ложе, одежды, саван. Случалось завязывались потасовки, драки за обладание таким далеким предком нынешних сувениров. Тысячи людей, собравшихся на похороны святого, напирали друг на друга, пытались прикоснуться к его останкам, бежали рядом с гробом, впереди и сзади, не давали нести тело, чтобы продемонстрировать горячность и пламенность своей веры и, самое главное, успеть получить освящение и благословение хотя бы от лицезрения святого. Церковные и светские власти считали такие экзальтированные эксцессы глуповатыми и грубыми, но не всегда могли предотвратить их, видимо, считая простительными. Примечательно, что агиографы никогда не воспринимали такие случаи как надругательство, но лишь как проявление неотесанности, простоватости, рвения не по уму, то есть нечто, в целом, извинительное.

Случайное обретение, то есть обнаружение давно утерянных мощей – одно из самых драматических и эффектых исторических событий, которое обязательно сопровождается чудесами. Обретению мощей обычно предшествовало видение, открывающееся какому-нибудь особенно праведному человеку. Благовония еще один из существенных признаков святости умершего и распространенное указание в христианской литературе. Почитание начиналось обычно после какого-нибудь мистического видения на гробе святого, после явленных чудес исцеления или других, вызывающих массовое собрание верующих. Все граждане города – мужчины, женщины, молодые и старые, дети, действуя по определенному традиционному сценарию, разработанному церковными и светскими властями для такого случая, торжественно встречали процессию приветственными возгласами и церковными песнопениями, неся в руках зажженные свечи, светильники или факелы.

Оформление культа святого продолжалось созданием соотвествующих Житий, календарных церковных служб и сопровождалось «портретированием» – созданием зрительного образа святого. К примеру, в Житии славянского первоучителя Константина Философа, перед смертью принявшего монашеское имя Кирилл, сказано, что умершего святого «положили с ковчегом в гробу, с правой стороны от алтаря церкви Св. Климента Римского, где сразу начали совершаться многие чудеса... Написали икону на гробе его и начали круглосуточно жечь [кадило] над ним, хваля Господа». Само присутствие мощей и их местоположение оказывало влияние на структуру и декорацию церковного интерьера, так же как и на программу росписей конкретной церкви.

Тем более с положением мощей, местами захоронения останков особопочитаемых святых было связано строительство специально возводимых для этого храмов, памятных и культовых зданий, так называемых мартириев, которые можно рассматривать как огромные архитектурные реликварии. Мощи при этом могли быть помещены в трех вариантах мест: в «запечатанном» месте, когда ковчег с мощами закапывали под полом храма, обычно под престолом или перед ним, так что он оставался недоступным для поклоняющихся; в полускрытом специальном помещении, пещере или крипте, склепе (как в церкви на Гробе Господнем в Иерусалиме); в видимом и доступном культовом месте, находившемся над землей, на уровне пола культового сооружения, обычно в закрытых саркофагах, иногда в свинцовых гробах-реликвариях. В некоторых храмах реликвии вкладывали в углубления в форме креста в кладке стен, в их облицовке, в колоннах, полагали в небольшие прямоугольные или крестовидные углубления под престолом. Вокруг могил святых мучеников, обычно вне улиц и портиков позднеантичных городов, возникали внушительные, монументальные архитектурные комплексы, образующие своего рода второй город или города вне прежнего, классического города. Таким образом, они становились важным фактором структурирования сакральной топографии христанских городов. На то же было направлено появление колоний отшельников или общежительных монастырей в пустынных местностях, за пределами городов, часто около могил, мощей прославленных анахоретов и прочих угодников Божиих.

Прибытие реликвий и их участие в целом ряде литургических, праздничных и политических ритуалов оказывало постоянное влияние на структуру сакральных простанств как византийской столицы, так и любого провинциального ромейского города. Культ мощей и реликвий утверждал в сознании ромеев значение, ценность этих городов как «средоточиев святости», укреплял веру в непобедимость и силу государства, имеющего таких могущественных покровителей. Стремление добиться защиты святого через присутствие его мощей приводило к организации краж мощей, что не воспринималось как преступление. Для Венеции, например, традиция «священного воровства» – furtum sacrum, благоговейной кражи реликвии началась с похищения мощей святого апостола Марка из арабской Александрии и перенесения их в Венецию в 827 г., в собор Св. Марка, специально построенный для мощей святого. К чести ромеев, такие «священные кражи» были гораздо более редкими, чем на средневековом Западе, где они получили распространение с IX в. Хотя по окончании периода иконоборства после 843 г. почитание святых мощей значительно уменьшилось, культ их оставался в Византии востребованным до конца ее существования.

Не менее почитались те места, где, по преданию, так или иначе проявилось величие, могущество Бога – по-гречески Теофания. На таких местах, связанных с чудесами, священными реликвиями, возводили особые церкви, мемории и приходили к ним поклониться за много миль, порой из других земель. Благочестивые паломничества прославляли такие центры, делали их особенно важными для всего христианского мира.

Ромеи освящали новые храмы, молельни, часовни. С этим чинопоследованием был связан обычай помещать реликвии в основании церкового здания. Уже Правила Святых Апостолов, датируемые III в., содержали требование полагать частицы мощей в основания и под престолы церквей. Большая часть сведений о реликвиях в стенах и колоннах связана с храмами – объектами паломничества. Вероятно, эта традиция была особенно распространена в крупных паломнических центрах – в палестинском Вифлееме, месте рождения Христа, на Синае, в Константинополе. Иногда праздества освящения сопряжались с Божественной литургией под открытым небом, с загородными и городскими процессиями.

Литургическая жизнь Византии была немыслима без периоидически совершаемого освящения вод, плодов, елея. Особенно грандиозные, Большие водосвятия с церковными шествиями совершали в январе, в день праздника Крещения Господня (Епифанию), когда толпы верующих отправлялись к водоемам, рекам, источникам, колодцам, моля Господа послать благополучие и здоровье. Освящение воды являлось важнейшей частью чинопоследования крещения. По окончании всех положенных по такому случаю молитв священник, погружая пальцы в воду, трижды наносил на нее крестное знамение и совершал крестообразное дуновение. Чистая колодезная или источниковая вода в купель должна была набираться только вручную и по совершении таинства выливалась в чистое место – под храм, в специальное углубление, в реку или море. Хранить воду в купели по несколько дней было недопустимо. Гораздо чаще в обычные дни на молебнах в церквах или даже на дому производили более короткие по времени Малые водоосвятия, используя для этого сосуды с водой, которая после обряда, как и крещенская, становилась святой, а значит, целебной. Иногда для этого в освящаемую воду священник троекратно погружал не только крест, но и частицы святых мощей. Кроме того, освященная вода помазывалась елеем, над которым производили последование изгнания дивольских сил, дунув в сосуд с елеем и троекратно осенив его крестным знамением. Такая вода занимала большое место в обиходе. Ее обычно принимали по утрам после прочтения утренних молитв, вместе с кусочком просфоры, чтобы затем благословясь, начать грядущий день. Святой водой ромеи кропили себя и свое жилище, стремясь избавится от любых напастей.

Желавшие отринуть мир, уйти в монастырь, пройдя испытательный срок, совершали монашеский постриг. В этом случае срезанные священником крестом волосы с головы означали для подвергшегося этому таинству отказ от семьи, близких, а до конца IX в. – отказа и от имущества. Лишь новелла Льва VI Мудрого разрешила инокам не рвать полностью со своей собственностью. Ставший монахом даже избирал другое имя, чаще всего начинавшееся на ту же букву, что и данное при крещении.

Последнее таинство совершалось уже после смерти и являлось погребальной службой, долженствующей помочь праведному ромею обрести жизнь вечную. Его уход воспринимался как уход к Господу и поэтому становился делом не только семьи, но и Церкви.

Уже к IX в. можно говорить об окончании формирования своебразного «религиозного театра», который складывался в течение предыдущих трех столетий. Священники заимствовали основные актерские приемы – жесты, мимику, манеру говорить. В Божественную литургию допускались диалоги на евангельские темы, красиво звучашие песнопения, мотивы и мелодии. В византийском храме безраздельно царствовал голос – либо солирующий, либо соединенный с себе подобными в один или несколько хоров. Музыкальные инструменты при этом не использовали, но византийские мелурги достигали порой голосового звучания, подражавшего инструментам, что стало особенно популярно с XIII в. и как жанр получило название кратима. Иереи, одетые в церковные одежды, были руководителями этих торжеств, двигались плавно и величаво. Пение, свечи, церковные наряды, аромата – благовония призваны были создать атмосферу театрального действа, увлечь, заставить забыться. Это чувствовали все присутсвующие. Недаром уже каноном упомянутого выше Карфагенского собора певчим запрещалось кланяться подобно актерам после исполнения песнопений. Церковь запрещала зелья, но предлагала аскетизм и молитву, которые в чрезмерном количестве тоже могли приводить к почти бессознательному состоянию. Вместе с тем она действительно пыталась воспитывать в душах верующих те лучшие качества, к которым заповедал стремиться Христос. Спасение осуществлялось через богослужение, через литургию, через Святые таинства, и поэтому Церковь как учреждение как бы присваивало себе монополию спасения. Она же наставляла устами проповедников – священников на путь истины и карала за всевозможные прегрешения.

Главным инструментом воздействия на верующих при этом являлось такое церковное наказание как отлучение от Церкви – афорисмос. Уже с III в. оно имело три уровня. Первый уровень предстявлял собой отлучение от Святых таинств, но без лишения церковных молитв и общения с верными. Ему подвергались так называемые припадающие, которые оставались на литургии в коленопреклоненной позе, за амвоном, в задней части храма. С IV в. появляются такие группы кающихся как совместностоящие. Они имели право оставаться до конца литургии, но без приношений и причащения.

Второй уровень отлучения являл собой лишение духовного общения с верными. Ему подвергались так называемые плачущие, которым дозволялось входить только во внешний притвор храма – экзонартекс, где они умоляли верных, особенно служителей церкви, молиться за них. Здесь же находились другие кающиеся, так называемые слушающие, положение которых не сильно отличалось от «неверных». Они могли присутствовать на первой части литургии, слушании и пении, чтении Святого Писания и поучений, но затем должны были покидать церковь. Разрешение от грехов такие кающиеся получали только в четверг и пятницу Страстной седмицы – предпасхальной недели путем возложения руки епископа и разрешительной молитвы, освобождавшей их.

Третий уровень – полное отлучение или изгнание из общины христиан, с лишением всякого, не только духовного, но и внешнего общения, был наиболее страшен. Это самое тяжелое наказание, по сути дела ставившее верующего вне общества и его законов, применялось в исключительных случаях.

Ромеи молились несколько раз в день, причем утром и вечером обязательно. Перед сном полагалось читать Новый Завет. Молебны, крестные знамения, мольбы, обеты перед иконами, святыми реликвиями, суеверия должны были защитить человека от опасности, печали, но прежде всего от болезни. Тому же служил порожденный христианством феномен тавматургии – чудестного исцеления болезней с помощью веры, вследствии набожного образа жизни, сопряженного с лечебным голоданием – постом.

Тем не менее вера в силу демонов, кровь и магию была частью религиозного наследия Византии. Как ни странно, ее основывали на Священном Писании, считая, что демоны произошли от падших ангелов. В свою очередь их главной целью было развращение людей. Они могли погубить душу и убить, наслать болезни. Так, по поверьям византийцев, Гелла, женский демон, преследовала детей, у которых она высасывала кровь. Михаил Пселл в XI в., знаток сочинений по античной магии, разделял демонов на семь видов: демонов воздуха, огня, земли, воды, подземных демонов и т. п. Призвав их с помощью магических действий, можно было обратиться к ним и добиться от них помощи, особенно если надо было отомстить кому-нибудь, наслать неизлечимую болезнь. В начале IX в. василевс Никифор Геник, желая расправится с одним из мятежных патрикиев по способу, заимствованному у павликиан, прибег к зловещему магическому обряду: быка загнали в ров, чтобы там перерезать ему горло, в то время как христианнейший император ромеев, повторяя колдовские слова, терзал одежду мятежника в мельнице.

Еще больше магии и демонов византийцы боялись дурного глаза и готовы были защаться от него любым способом. Недуги представлялись им бесами, злыми духами, детьми демонов или деяниями, кознями, укусами этих духов. То же самое, по их представлениям, могли насылать ведьмы, например, истощать детей, забирая их жизненные силы. Впрочем, эта странная на наш взгляд смесь веры и суеверий не мешала точно диагностировать многие болезни. К их числу относились дизентирия, проказа, очень часто встречавшаяся подагра, артрит, артроз суставов, водянка, сердечная недостаточность, туберкулез, эпилепсия, от которой человек бился в периодически накатывавших приступах. Обыкновенную (однодневную) лихорадку отличали от известной со времен античности малярии, приступы, которой повторяются через день. Ее в Византии лечить не умели и она считалась тяжелым заболеванием. Часто страдали зубы. Ромеям был хорошо знаком кариес, адентия – утрата зубов, воспаление десен – парадонтит. Иногда на зубах оставались зазубрины, свидетельствующие о том, что некоторые ромеи часто использовали зубы в качестве инструмента в процессе работы, например, держали металлические иглы, необходимые при шитье или плетении сетей. Специалистам – антропологам достаточно взглянуть на костяки, извлеченные из погребений, чтобы убедиться в этом. Можно привести такие постоянные, распространенные среди народа, иногда наследственные заболевания как ревматизм, остеохондроз, остеомиелит, субхондральный склероз, хрящевые грыжи, нажитые тяжелым физическим трудом, переломы, паралич, гнойники, глаукома глаз, ангина, тиф, оспа, плеврит, опухоли, рак груди, задержка месячных, «раздражение матки», геморрой, венерические болезни, передающиеся половым путем, в частности, «слоновья болезнь» (элефантазис), в которой видят предшественника сифилиса, проказа, а также различные формы душевной болезни и истерии, описанные в молитвах для изгнания злых сил. Их не миновали даже всесильные императры и члены их семей. К примеру, единственный сын императора Зинона умер изнуреный гомосексуальными излишествами и последовавшей венерической болезнью. Юстин II, по словам Евагрия, «низвергся в душевную болезнь и безумие, ничего отныне из происходящего не понимая», а в 578 г. умер в страшных мучениях, с отсеченными хирургами гениталиями, страдая, повидимому, от какой-то тяжелой формы простатита. Один из последних великих императоров Византии, Мануил II Палеолог последние четыре годы своей жизни провел прикованный к постели параличем, ставшим следствием инсульта, постигшего его в 1421 г.

Важно учесть, что византийцы считали болезни тела следствием болезни души, то есть греха. «Бог наказывает тело за грехи души» – наставлял Иоанн Хрисостом. Поэтому болезни стремились не только лечить, но и прогонять силою Бога, ангелов, святых, а также наиболее знаменитых монахов-аскетов, особенно славившихся изгнанием бесов, исцелением больных и другими чудесами. К примеру, таковым являлся в конце IV в. преподобный Макарий Египетский, среди чудес которого было исцеление семидневными молитвами девочки-подростка, у которой гнила и кишела червями задняя часть тела, а в VI в. – подвижник Иоанн Хузивит, питавшийся травами и живший в расселине около монастяря в палестинской пустыне Хузива к северо-западу от Мертвого моря. Некоторые погружались в раскаяние в ожидании чуда исцеления, другие прибегали к помощи демонических или магических действий, простонародных верований, давление которых было весьма велико. Для этого годились как чтение заклинаний, молитвы, особенно призвание Имя Божьего к исцелению, помазание благословенным елеем, наложение креста на больного первым вышедшим после крещения, так и простая запись заклинаний на каком-нибудь материале, терракоте, медной или свинцовой пластинке, пергамене, папирусе и ношение таковых записей в качестве амулета или филактерия. Начертанные магические эподы содержали имена, символы, псалмы, призвания ангелов и самого Христа.

Церковь осуждала доставшуюся от языческой античности практику суеверий, употребления амулетов, решительно запрещала их ношение. Тем не менее борьба с болезнями, насылавшим их «дурным глазом», демонами, ведьмами, злом с помощью оберегов оставалась обычным делом, банальной и вместе с тем существенной функцией повседневного образа жизни. Домашняя магия в среде народа не была абстрактной верой или некой извращенной, тайной религией, причем она в значительной степени базировалась на медицинской практике. Ромеи не считали ее употребление чем-то предосудительным, недостойным христианина. Они имели обширный арсенал филактериев, начиная от камней, рекомендуемых астрологами и магами, маленьких бронзовых колокольчиков, надеваемых на шею или запястья, до предметов с христианскими сюжетами, особенно икон, а также энколпионов, евлогиев, реликвариев, миниатюрных Евангелий, то есть христианских амулетов, благословляемых Церковью. К числу таких амулетов относились медальоны или браслеты с изображением библейского царя Соломона, победившего демонов, и словами, обращенными к нему. Особым почетом пользовались останки святых (кости, волосы и т. д.), предметы, освященные ими, одежда, масло и даже пыль, собранная с их гробниц и смешанная с маслом и водой. Иногда амулеты могли быть и менее изысканными, к примеру, остриженные ногти столпника, как это было в случае с армянином Маро Стилитом, свершавшем свой подвиг во имя Бога около Амиды в Месопотамии.

В ранневизантийское время, к примеру, было очень популярно для отвращения нечистой силы пользоваться изображением рыб с сответствующими надписями и таинственными цифрами, подвесками с именем или монограммой Христа, буквами «альфа» и «омега», с изображением всадника, поражающего копьем лежащего демона или демоницу, изображением императора Константина и его матери Елены, которым приписывалась способность спасать от чумы.

Не ранее Х в. в Византии стал популярен заговор и возрос интерес к соотвествующим текстам. В XI-XII вв. в ходу были змеевики. Это подвески- обереги с двенадцатью головами змей, которые обозначали многоименного демона, представленного в византийских заклинательных молитвах. Образ Богоматери, сцены Крещения и Распятия Христа, сам крест, святые воины- мученики знаменовали победу над демоном, напоминали о могуществе защитников и взывали к их помощи. Во всем этом отражалась православная набожность византийцев, а не одно только суеверие, как иногда полагают.

Впрочем, даже Церковь признавала такие амулеты благочестивыми, равно как и не выступала против кровавых пожертвований домашними животными, птицей, если их делали рядом с церковью и во имя христанского Бога. Ритуал пожертвования в честь святых-покровителей в период календарных праздников мог сопровождаться очистительными и предохранительными действиями в виде чтения молитв, зажигания свечей, каждения, что иногда сочеталось с магическим обходом, завершаемым обрядовой трапезой. Мистические чуда исцеления иногда действительно происходили во время горячей молитвы или во сне, в храме, у гробницы святого, иногда наложением руки святого страца, епископа на больное место, окропление его водой из крещальной купели. Таким образом развивался процесс христианизации «защитного арсенала» ромеев, осуществлявшегося как под воздействием Церкви, так и вопреки ее воле.

Наряду с магией ромеи знали и практиковали медицину. У них была эффективная и хорошо организованная система здравоохранения. Ее основные правила сохранялись со времен древнегреческого врача Гиппократа и греко-римского врача Галена. Их добавляли наблюдениями средневековых целителей, личным клиническим опытом.

В ранней Византии врачи, лекари пользовались большим уважением. Среди них даже были святые – Косьма и Дамиан, Леонтий Киликийский, Пантелеймон и другие. Наиболее прославленной была четверка известных врачей-ученых: Оривасий из Пергама, друг императора-философа Юлиана Отступника (вторая половина IV в.), врачи эпохи Юстинана – Аэций из Амиды, Диоскор и Александр из Тралл, братья знаменитого математика и инженера, гениального строителя храма Св. Софии Анфимия, а также Павел Эгинский, в VII в. попавший в плен к арабам, захватившим Александрию. В частности, Оривасий и Аэций много внимания уделили гинекологии, венерическим заболеваниям женщин, в том числе и тем, которые передавались половым путем. Будучи самоучками, они основывали свои выводы, практические рекомендации не столько на скомпилированных достижениях классической античности, сколько на опыте, наблюдении и здравом смысле. Их сочинения в свою очередь скомпилировал в Х в. Феофан Нонн. В «темные века» известностью пользовались Стефан Афинский и его ученик Иоанн Александрийский.

Ромеи не создали прославленных медицинских школ, подобных тем, что существовали на средневековом Западе в Салерно, Болонье, Монпелье, Париже. Знаменитая сирийская школа медицины известна в ранневизантийское время только в Нисибисе, крупном центре образования на персидской территории, у границы Византии в Месопотамии. Но это не помешало им достичь некоторого прогресса в вопросах санитарии. Они регламентировали рецептуру и хранение лекарств, преподавали медицину, ежегодно готовили достаточное количество обученных специалистов здравоохранения, чтобы обеспечить комплектацию персонала общественных лечебниц – иатрин, устраиваемых в городах, иногда при крупных храмах, а также монастырских больниц – носокомионов или, как их стали чаще называть с VII в., ксенонов. Такие заведения получали иногда помощь от государства или Церкви, но обычно заботился о них тот, кто являлся инициатором учреждения. Он поставлял все необходимое, включая кровати и тюфяки с отверстиями для лежачих больных.

В каждом городе работало столько медиков, врачей-иатров, сколько считалось необходимым для его населения. Они владели диагностикой, знанием симптомов, назначали лечение согласно диагнозу, занимались терапией и хирургией, были одновременно аптекарями и фармакевсами (фармацевтами), то есть сами назначали и готовили лекарства, а подчас и яды. Впрочем, были известны и эпистеноны – заведующие аптеками. Фармакология была частью медицины. Кроме того, в своих трудах византийские медики уделяли место болезням зубов и десен и способам их лечения, которые заключались не только в удалении, но и в опиливании, нанесении целебных мазей и других лекарств. Источники утверждают, что фаворит вдовы василевса Мануила Комнина, Марии Антиохийской, протосеваст Алексей, при всей его лени и любви поспать, с особым удовольствием занимался чисткой своих зубов и даже «...вставлял новые вместо выпавших».

Наряду с врачами существовали помощники врачей – оптионы, медицинские сестры – носокомы, фельдшеры – ипурги, кровопускатели – флевотомы. Не исключено, что в крупных городах они могли объединятся в особые корпорации.

Но вообще врачам в Византии не доверяли. В VI в. монах Ионна Малала, перечисляя Божьи кары, насланные на тех крестьян, кто грабил и убивал несчастных антиохийцев, оставшихся в живых после ужасного землетрясения, указал, что одни насильники заживо сгнили, другие ослепли, а третьи были «зарезаны хирургами». Известный гимнограф Стефан Савваит, выразительно описывает, как «отличный врач», авва Фома, «весьма успешно и искусно, но и очень болезненно и затруднительно» лечил монахов, пострадавших во время нападения на обитель арабов в 797 г.: «...он разрезывал пораженные места, обнажал головные части, буравом и долотом, ударяя плотничьим молотом, вынимал сломанные и разбитые косточки, так что обнажалась даже окружающая мозга оболочка и часто брызгала сукровица и гной... Один старец твердого характера, раненный мечом в руку, когда врач, отчаявшись в излечении ее, захотел пилой отрезать ее от плеча, – увидевши, какую боль терпят врачуемые отцы, и не вынесши тягости операции, совершенно отказался от врачевания» и в итоге умер от гангрены. Анна Комнина сокрушалась по поводу низкой эффективности работы докторов и бесплодных медицинских споров о том, как лучше лечить больного, вспоминая смерть отца, василевса Алексея, который умирал с жуткими болями, сидя, не в состоянии лечь, а его живот и ноги страшно распухли, воспаленные рот и горло не могли глотать. Кекавмен один из разделов своих наставлений многозначительно назвал «О том, как обходиться без помощи лекарей» и советовал не попадать в руки даже опытных врачей. Недаром сатирической фигурой ромейской литературы предстает невежа-лекарь, вымогатель денег, а иногда и садист. Михаил Пселл с юмором описывал как он болел чесоткой, а плодовитый писатель XII в., Феодор Продром, в сценке «Палач, или Врач», повествовал как он попался в руки шарлатана-зубодера, который сначала безжалостно разрезал ему десну, а потом принялся тащить больной зуб такими клещами, какими можно было бы вырвать бивень у слона, но в итоге лишь отколол у измученного пациента часть зуба.

Крупным больницам обязательно давали собственные названия, как, например, известным даже за пределами Константинополя гостинице и одновременно лечебнице Евбула, больнице Сампсона. В Чудесах великомученика. Артемия, отразивших преимущественно время правления Тиверия Константина (578–582 гг.), но написанных около середины VII в., фигурирует один из подобных столичных приютов, существовавший почти в самом центре города в районе портиков Домнина с их эргастириями и церкви Св. Анастасии. Вопрос об определении в него того или иного нуждающегося, больного решал лично сам управляющий, распоряжавшийся прислугой, а также «главными врачами» – архииатрами, которые должны были посменно регулярно обслуживать хворавших и не дежурили в приюте только по праздничным дням, которых, впрочем, набиралось немало. В Никомидии в IX в. стараниями Св. Феофилакта была выстроена больница даже в два этажа. Архитектурно такое здание выделялось полами из цемянки, удобными для регулярной влажной уборки, и наличием хирургического зала с полукруглой экседрой, в которой находилось большое окно, дававшее достаточно света. Высокий свод экседры поддерживал ряд колонн вдоль стены и здесь же находился очаг, на котором прокаливали инструменты и готовили прижигатели к операции. Поблизости стояла мраморная купель для обмывания больных, а в пол иногда вкапывали пифос с запасом лекарственного настоя. Следы такого здания с тремя просторными залами на нижнем этаже известны в ранневизантийском Херсоне, где больница – иатрина входила, видимо, в состав обширного военно-админиатративного комплекса VI-VIII вв. у городской водосборной цистерны и Южных ворот города – «Ворот мертвых».

В правление Иоанна II Комнина (1118–1143 гг.) в Константинополе стараниями василевса при богатом монастыре Пантократора был создан настоящий образцовый больничный комплекс с многочисленным штатом служащих, врачей, санитаров, поваров, прачек, конюха, привратника и прочих. Он включал две больницы – мужскую и женскую, в каждой их которых насчитывалось десять отделений по 50 коек. Каждая койка была снабжена ковриком, войлочным тюфяком, подушкой и покрывалом, а на зиму – двумя одеялами. Одно из отделений в каждой больнице являлось хирургическим. Его обслуживали 12 мужчин-врачей, одна высоквалифицированная врач, а также женщина-хирург. У каждого мужчины-врача было по 12 ассистентов и восемь помошников, а у женщин-врачей – четыре ассистента и два помошника. По сути дела, на одного больного приходился один обслуживающий. Кроме того два лекаря, хирург и терапевт, принимали легких больных в бесплатной амбулатории. Пациентов переодевали в казенную одежду, хитоны-рубахи и плащи – гиматии, а их собственные вещи стирали и возвращали после выздоровления чистыми. Больным, по желанию, предлагалось вегетарианское меню. В организацию входил гиронтокомион, орфанотрофион, дом для больных эпилепсией и школа, в которой учили на врачей сыновей персонала. И пациенты, и персонал могли молиться в двух церквах, построенных на территории комплекса, воплотившего самые передовые идеи из области медицины того времени. Разумеется, далеко не все больницы имели такой уровень. Для сравнения, в провинциальном Богородичном монастыре Спасителя мира быльные размещались на 36 койках в одной палате, которую обслуживал один врач с восемью служителями.

Ромейские медики унаследовали от античности не только богатый опыт, но и наборы оборудования, инструментов. Последних насчитывалось около двух сотен разновидностей. Они были представлены бронзовыми, мраморными ступами для растирания лекарств, мерными сосудами и склянками для хранения лекарств, небольшими стеклянными подносами, керамическими тарелочками, иногда с соотвествующими надписями по краям, ложечками для приема и дозирования, терочниками, дощечками из порфира, стальными ножами-скальпелями, пилами, клещами, зондами, прижигателями, смотровыми зеркальцами, пинцетами. В гинекологической терапии главными средствами было применение лекарственного пессария, вставлявшегося во влагалище, а также впрыскиваний, причем занимались этим уже не «посредники» – бабки или подруги, сообщавшие врачу необходимые сведения гинекологического осмотра, а сам врач.

Основой лекарств были растения, гомеопатические средства. Составной частью многих препаратов являлось целебное вино. К примеру, семена укропа, примешанные к нему, придвали настою мочегонные свойства и одновременно были полезны при нарушении пищеварения. Страдающим желудком и болезнью легких помогало вино из роз, аниса, шафрана и меда. Вино, настоенное на дикой петрушке, предлагали в качестве снотворного, а настоенное на руте использовали при отравлении. Но обычно прибегали к тому, что считали самым надежным средством от болезней – очистке кишечника и кровопусканию. Венерических болезней, – всевозможных язв, герпеса половых органов, даже язв гортани от орального секса, нарывов, выпадания ануса и кандилом-наростов в заднем проходе от чрезмерного анального секса, – старались избежать единственным гарантированным способом – благочестивой жизнью в христианском браке, скромным поведением. Уже в ранневизантийское время страх заразиться половым путем был столь велик, что большинство ромееев предпочитало не искушать судьбу.

В целом, обращение к иатру рассматривалось как нечто само собой разумеющееся. Разговоры о болезнях были популярной темой в ромейском обществе. В ходу были лечебники и сочинения медицинских светил древности. В письмах, в разговорах обсуждали признаки лихорадки и подагры, проблемы диеты, пульса и лечебных бань. В частности, славился своими горячими источниками курорт малоазийского города Прусы (Брусы) у подножья горы Олимп в Вифинии, который любили посещать члены царской семьи и сами императоры.

Строительные предписания отразили не только санитарно-гигиенические, но и некоторые благоприятные психологические установки, которые не везде осознают даже в современном мире. К примеру, каждый домовладелец дорожил видом на море или на местный исторический памятник, какую-нибудь статую, обелиск, и если терял такой вид, должен был доказать властям, что он достаточно образован и способен понять прелести, которых его лишили.

Во времена Феофила (829–841 гг.) некий врач Лев Патрософист написал сочинение «Общий обзор медицины», суммировавшее, пусть компилятивно, предыдущий богатый опыт, а монах Мелетий из Фригии создал трактат о строении человеческого тела, что указывает на проводившиеся анатомические исследования. Лев Математик, помимо прочего, написал в IX в. «Краткое пособие по медицине», Михаил Пселл в XI в. – справочник по болезням, а астролог Симеон Сиф – словарь о целебных свойствах элементов, лекарств. К слову, он был первый, кто упомянул в качестве лекарств богатые витаминами восточные пряности гвоздику и мускатный орех, а также конопляное семя, которое оказывает наркотическое воздействие.

Занимали ромеев и проблемы ветеринарии, чему в Х в. были посвящены два компилятивных сочинения – «Иппиатрика», о болезнях лошадей, и «Геопоники», содержащие знания древних о лечении болезней и питании домашних животных и птиц. Кроме того, писали общие учебники по медицине, книги о диете, режиме питания по временам года, наконец, составляли фармакологические рецепты, по которым врачи могли сами готовить лекарства. Наиболее полный сборник таких рецептов, числом 2656, принадлежит Николаю Мирепсу в XIII в. Последним выдающимся ромейским врачом стал в XIV в. Иоанн Актуарий, оставивший трактат «Метод лечения» о диагностике, паталогии, терапии и фармакопеи, сочинение об урологии, посвященное изучению мочи, трактат о легочных и психических заболеваниях. Он первым смог обнаружить и описать трихину, паразита человеческого кишечника.

Следует также заметить, что в Византии медицинской практикой как в столице, так и в провинции занимались еврейские врачи, а на поздних этапах истории стало преобладать арабо-персидское влияние, особенно в фармакологии. Византийцы все чаще ездили обучаться медицине на мусульманский Восток. К концу XIV в. многие известные врачи стали перебираться к двору султана турок-османов где ориентировались преимущественно на иранскую и египетскую медицинские школы. При этом главное внимание уделяли копированию и компилированию уже известных текстов, стремясь сохранить прежнее богатое наследие, нужное для знаний о поправке здоровья.

Христанская Церковь не проповедует скорбь об умершем. Стремясь оторвать верующего от суетного мира, она напоминает о неизбежности рокового мгновения, которе одни называют смертью, другие – рождением в вечность, полагая, что дух набожного христианина, верующего в Воскресение, поднимается к Создателю, к вечной жизни.

Неумеренно печалиться об усопших, стенать, даже по умершим родным, значит роптать на волю Господа, а это грех, как и уныниние, которое грызет душу и тело. Окончание жизненного пути для православия есть радость Воскресения, по-гречески, Анастасис. Но, похоже, в Византии, особенно ранней, этот постулат не находил полного отклика. Здесь, как и в языческие времена, сохранялся обычай нанимать плакальщиц (например, в Константинополе полагалось как минимум восьми идти перед гробом, а трем – за гробом) или самим, осообенно женщинам, выставляться напоказ в плаче и рыданиях, обнажая плечи, терзая волосы, царапая щеки, в знак траура надевать черные одежды (кроме императора, облачавшегося в таких случаях в белое). В эпиграмме на смерть своей 23-летней сестры Арефа Кесарийский писал: «И подняли тут старики-родители общий плач и седины свои начали в горести рвать». Анна Комнина вспоминала, как после смерти ее отца императрица-мать отрезала ей волосы и заменила царские пурпурные одежды и обувь на черные. Знаком отчаяния и печали считалось также выщипывание волос из бороды.

Тем не менее весь комплекс христанского чина погребения действительно был направлен на утешение, вдохновение и назидание окружающим. Как верно отмечает Питер Браун, «длительное оплакивание и медленное погружение в огромную печаль смерти начинают уступать место стремительной вере в жизнь после смерти... Мерцающие белые пелены, фимиам, строго контролируемые проявления скорби являются торжественным напоминанием о Христовом триумфе над смертью». Самое главное, – смерть перестает восприниматься как конец. Уже Иоанн Златоуст наставлял в своем Пасхальном послании: «Никто пусть не страшится смерти, потому что освободила нас смерть Спасителя!... Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?... Воскрес Христос, и нет ни одного мертвого во гробе!». В другом своей проповеди он так харктеризовал место христанского погребения, коллективную усыпальницу – кимитирий: «Вот почему это место называется местом успения, для того, чтобы вы могли понять, что умерший, который лежит тут, не мертвый, а только лежит спящим. Как видите, когда Христос пришел и умер для того, чтобы каждый человек получил вечную жизнь, умерший уже не называется мертвым, а лежащим во сне... Смотри как смерть называется успением повсюду. Вот почему и месту дано имя «место для успения». Вот видите, что это имя полезно и наполнено мудростью. Это слово достаточное утешение». Через пять веков ему продолжал вторить Симеон Метафраст. «...когда был воздвигнут Крест, и была устранена смерть, и Ад был пленен, и изменен был закон могилы, и смерть Христа явилась для смерти смертью, Спаситель, Воскресши, после одержанной им в Аду победы над смертью, явился своим горюющим и плачущим друзьям, и этим также удостоверяя свою победу». Сама могила Христа понималась как «место, где засверкала милость Воскресения». Именно этим прежде всего можно объяснить отказ от сожжения тел усопших – кремации, которая постепенно перестала использоваться христианами в качестве погребального обряда к V в., а с 768 г. была официально запрещена церковными властями. Основным способом погребения стала ингумация, то есть трупоположение в могиле или склепе. Уже римский император Юлиан Отступник (361–363 гг.) сетовал, что христиане весь мир заполонили мертвецами – у них, по его словам, болезненное пристрастие к могилам.

Погребальная служба рассматривалась византийцами как одно их шести главных святых таинств. Ее не совершали только над некрещенными, людьми иной веры или отрекшимися от веры, самоубийцами, мертворожденными или убитыми во чреве младенцами. Для похорон подходил любой день, кроме дня Святой Пасхи и дня Рождества Христова. Чинопоследование погребения начиналось с того, что над умирающим, душа которого разлучалась с телом, читался особый молебный канон с соответствующими псалмами. Тело покойного омывалось и умащивалось маслами, аромата – благовониями в ознаменование духовной чистоты и непорочности жизни умершего. После этого «обряжали усопшего», видимо, одевали в чистые, новые одежды, сообразно званию или виду служения умершего, но наиболее часто окутывали тело белым льняным покрывалом – саваном, прандием или офони. Иоанн Хрисостом, объясняя значение таких белых погребальных одежд, называл их одеждами нетления и бессмертия. Если обряжали умершего архиерея или священника, в руки ему вкладывали Евангелие, с которым и хоронили в могиле. Кроме того, под голову иногда клали подушечку с лавровыми листьями, которые тоже имели символическое значение. Все это время над усопшим читали Священное Писание, пели погребальные псалмы и поминали усопшего в особых молитвенных обращениях к Богу и с произнесением имени покойного.

Когда приготовления заканчивались, тело усопшего на руках несли в храм. Перед выносом тела из дома над ним совершали заупокойную литию, сопровождаемую каждением вокруг тела. Это каждение означало, что душа умершего христианина, подобно кадильному фимиаму, возносящемуся вверх, восходит на небо, к Престолу Всевышнего. Приготовления к погребению происходили всю ночь, пока длилось пение псалмов при горящих вокруг тела усопшего ромея свечах и лампадах. Псалмы продолжали исполнять и тогда, когда погребальная процессия, в которой участвовали родственники, друзья, облагодетельствованные покойным, двигалась с телом усопшего к храму, а затем к могиле. В столице в таких случаях впереди шло не менее восьми женщин, далее следовал аскитр – носильщик свечей, а за ним – группа, состоявшая из канторов и певчих, исполнявших псалмы. Рядом с телом умершего следовали священники со свечами и диакон с кадильницей, а за ними шли прочие, окружающие покойника, тоже с зажженными свечами в руках. Они как бы выражали духовную радость о возвращении своего брата или сестры к Вечному Свету – Богу. Недаром на ранневизантийских надгробиях и на стенах гробниц кроме имени умершего обычной надписью стала сакральная формула «Фос Зое» – «Свет Жизнь». Феодорит Киррский вспоминал в своей «Церковной истории», что когда тело святителя Иоанна Хрисостома переносили в Константинополь из глухого провинциального городка Команы, где он умер в ссылке, то у сопровождавшего это шествие многочисленного народа были в руках свечи, так что Боспор казался огненным от отражения в его волнах света тысяч и тысяч свечей.

Принесенное в церковь тело умершего ставили на погребальных носилках на середине храма с лицом открытым, головой к западу, а ногами к востоку. Особо почитаемые члены клира полагались близ жертвенника. Покойный становился центром внимания всего церковного собрания. Тогда как в других церковных последованиях, даже крещения или брака, действовал один священник с диаконом, совершение погребения предполагало участи многих священнослужителей, случалось, с архиереем во главе. Останки усопшего становились как бы некоторой святыней и всякое каждение начиналось и оканчивалось каждением тела мертвого, как если бы дело шло о чествуемой святыне.

На третий день по кончине, считая от самого дня кончины, умершего удостаивали церковного чина отпевания – заупокойного богослужения с чтением особых молитв и Евангелия. Если не было возможности по разным причинам совершить очное отпевание над телом усопшего (отсутствовал священник или само тело), то необходимо было как можно скорее заочно отпеть покойного в церкви. При совершении этой требы родственники и близкие стояли рядом с телом покойного с горящими свечами и усердно молились вместе со священником. Наконец, под пение Трисагион следовал вынос из храма тела умершего, обязательно ногами вперед, то есть лицом к выходу. Примечательно, что при захоронении употреблялись благовония, миро.

Предание тела умершего земле надлежало устаривать на кладбище за пределами городских стен. Говоря словами Посланий Апостолов, это были нивы Божии, на которых «сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1Кор. 15: 42–44). Хоронить покойников в городской черте христиане стали далеко не сразу. Впервые это разрешил император Феодосий I (379–395 гг.), но исключительно под землей. Причем честь быть погребенным при храме, а тем более в храме предоставлялась только некоторым из христиан – святым, государям, епископам, высшему клиру и самым видным мирянам примерной христианской жизни, но уже в Новеллах Юстиниана разрешалось хоронить святых даже над земной поверхностью, то есть в наземных гробницах, которые назывались ареа. Сохранились великолепные рельефные саркофаги IV в., украшенные сценами из Библии, композициями, представлявшими чудеса и страсти Христа, эпизоды из жизни апостола Петра. В V в. они стали более простыми, скромными, а после VI в. вообще перевелись.

Другой разновидностью раннехристианских гробничных сооружений были каткомбы – подземные кимитирии, склепы. Одиночные погребения в могилах-ямах, иногда обложеных камнями, плитами и перекрытых плитами, соседствовали с коллективными погребениями, сначала семейными, в склепах, а затем все чаше в многоярусных общественных кимитириях, случалось, насчитывавших многие сотни хаотично лежавших погребенных. Это были склепы либо большие могилы, иногда построенные из тесаных блоков на известковом растворе и оштукатуреные. Надгробий в таких случаях не ставили: имена умерших заносили в поминальные списки, хранившиеся в церкви. Несмоторя на еще действоваший законодательный запрет Кодекса Юстиниана хоронит в черте городских стен (intra muros), к концу VI в. гробницы все чаще стали появляться в городах при храмах или даже в самих храмах, обычно в их притворах. В VIII в. закон и давняя традиция перестали соблюдаться, погребениям оказались открыты не только пространства загородных кладбищ, но и участки внутри стен. Если во время чумы 542 г. несмотря на чрезвычайную ситуацию, огромное количество умерших – 200 000 человек, две трети обитателей Константинополя, – их трупами наполнили все внешние кладбища, перекопали район вокруг города, сваливали трупы в башни оборонительных стен, но не стали хоронить внутри города, то во время чудовищной вспышки чумы 747 г. сначала наполнили трупами все места погребения внутри города и в пригородах, потом – пустые цистерны и ямы и, наконец, перекопали виноградники и сады внутри стен столицы. К самому концу IX в. василевс Лев VI официально снял давний, потерявший силу запрет на захоронения в пределах городских стен, как под землей, так и над землей, поскольку василевс уже совершенно не понимал его смысл, считая такой закон абсурдным и противоестественным. Действительно, уже задолго до этого небольшие отдельные усыпальницы – кимитирии и кладбища стали появляться при городских церквах и монастрях. В христианском обществе мир мертвых больше не пугал живых.

На третий, девятый, сороковой, а иногда тридцатый день после смерти, а также в годовщину смерти покойного либо в любое желаемое время семья собиралась у могилы, дабы справить панихиду, помянуть усопшего, произнести слова в память о нем, причем записанные речи передавались по кругу, чтобы все могли прочитать их над могилой. У ромеев такие речи зачастую основывались на сюжетах, параллелях из греко-римской мифологии и были наполнены метафорами. После посещения церкви и кладбища родственники покойного раздавали милостыню нищим и устраивали поминальную трапезу, на которую приглашались не только близкие, но главным образом нудающиеся, бедные и неимущие. Если поминики приходились на время Великого поста, предшествовавшего Пасхе, то в будни они не совершались, а обычно переносились на ближайшие (вперед) субботу или воскресенье. Поминальную еду полагалось подавать в повседневной, не праздничной посуде, причем выделялись рыбные кушанья, что имело определенную связь с христианской символикой, с зашифрованным в слове «рыба» – ихфиос именем самого Иисуса Христа Бога. Застольная беседа в основном посвящалась поминовению усопшего, добрым воспоминаниям о его делах на земле и была направлена на утешение родных. Заканчивали трапезу чтением псалмов и Писания, благодарственной молитвой, пожеланием благополучия и выражением сочувствия родным умершего.

Христианство призывало к аскетическому отношению к погребению. Вместо дорогих и ненужных расходов на него следовали милостыни, молитвы за умершего, приношения в храм. Тем не менее место погребения готовилось заранее и даже могло быть украшенным. Для этого существовал специальный штат служащих, справлявших «гробничное дело». Дигесты и новелла Юстиниана от 537 г. сообщают о столичных эргастириях, прикрепленных к Великой церкви (Св. Софии), на средства которых в городе содержали «носильщиков погребальных лож» и погребальных служащих, могильщиков. Поскольку их насчитывалось не менее 950 человек, выходит, что при населении Константинополя около 300–400 тыс. (до пандемии Юстиниановой чумы 542 г.) один могильщик приходился на 300–400 жителей. В этом случае такой город как ранневизантийский крымский Херсон с его примерно 6–7 тыс. населения, нуждался в услугах примерно 15–23 погребальных служащих, которые тоже могли содержаться за счет отчислений с нескольких десятков эргастириев, обязанных в пользу епископальной церкви – кафоликона Св. Апостолов (Уваровской базилики). Во всяком случае, подобная практика «приписных» эргастириев к Божией церкви, отчисления с которых шли на оплату погребальных служащих, продолжала сохраняться в Империи и в конце IX в., как о том повествует новелла Льва VI, адресованная Патриарху Стефану (886–893 гг.).

Византийские письменные источники VI-XII вв. донесли сведения об определенной иерархии служащих, занятых в погребальной церемонии. К их вершине, похоже, относились носильщики погребальных лож (лектикарии, эккомисты) и погребальные служащие (копиаты, энтафиасты). Далее следовали аскитры – носильщики восковых свечей, которые полагалось получать безвозмездно из так называемого аскитириона епископальной церкви; каноники, очевидно, канторы, певчие в погребальной процессии и ее участники; аколуфы-"сопровождающие», окружение и сопроводители погребального ложа, а также деканы – могильщики, которым, впрочем, трудно найти определенное место в этой «классификации». Судя по письмам Феодора Студита, такие лица могли объединяться в соответствующую духовную корпорацию (систиму), члены которой выполняли все необходимое для похорон, начиная от обмывания тела усопшего и кончая устройством могилы.

Вообще, трудно представить, чтобы строительные потребности кладбищ ромеев, плотно окружавших любой город и размешавшихся в нем самом, были когда-либо оставлены без внимания и навыков профессионалов. Ведь обслуживание погребальных нужд приносило неплохой доход: устройство самой дешевой могилы на ранневизантийском провинциальном кладбище стоила 1,5 солида, – столько же, сколько в начале VIII в. зарабатывал калафат – конопатчик судов за месяц труда. Но были и дороже, до 6 номисм и выше, так что порой гробница и погребение обходились в литру золота (72 номисмы) или даже больше. Разумеется, умерший бедняк обходился без погребальной процессии (эккомиксесфы) и полного ритуала погребения (энфаптесфы), на что с печалью сетовал в одном из своих писемь Феодор Студит. Но состоятельные заказчики даже могилу на кладбище стремились оплатить заранее, приготовив ее загодя.

Погребения могли быть индивидуальными, в одиночных могилах, выкопанных в земле или вырубленных в скале, глинистом известняке – мергеле, и коллективными, в склепах-гробницах с подземной камерой, вход в которую вел через короткий коридор-дромос и закрывался массивной, тяжелой закладной плитой. В ранних склепах IV – первой половины V вв. стены погребальной камеры украшали живописными фресками на христианские райские сюжеты, символы (павлины – символы Воскресения, голуби – символы Св. Духа, куропатки, чаша для Причастия, виноградная лоза, деревья, плоды, цветы, горящие свечи, имитация мраморной облицовки, лавровых гирлянд, хрисма в венке, иногда с буквами альфа и омега, обозначавшими Бога). Но уже к VI в. подобный декор в гробницах как таковой исчезает и заменяется выбитыми, нарисованными или процарапанными на стенах изображениями креста – символа бессмертия, торжественного знака победы над смертью, веры в Воскресение, в Царствие Небесное. Иногда с крестами соседствовали надписи с именами умерших, цитатами из псалмов, молитвеные воззвания («Господи, помилуй нас и воскреси нас, спящих здесь в правой вере») или эпитафии с просьбой к Иисусу Христу в день суда не вспомнить грехи и помиловать. Такие изображения устанавливали с точки зрения ромеев зону защиты, непреодолимую для демонов.

В могилу тело покойника опускали условно ориентируя его по линии запад-восток, очевидно, с той же мыслью, с какой молились на восток, – в ожидании Второго Пришествия Христа и в знак того, что умерший идет от запада жизни к востоку Вечности. При этом еще раз совершали литию об усопшем. По окончании ее священник крестовидно бросал поверх умершего щепоть земли, согласно библейскому Божественному определению: «Земля еси – и в землю отыдеши» (Быт. 3:9). Погребенных клали одетыми или в саванах, реже – в деревянные гробы из тиса, дуба, сосны, бука. Их доски сколачивали гвоздями или скрепляли шипами, в «ус», а крышки были двускатные или плоские. Встречались гробы – колоды выдолбленные из цельного дерева, но для особо почитаемых покойных иногда делали прямоугольные саркофаги из камня или свинца с плоскими или двускатными крышками и изображениями на стенках крестов, хрисм, пальмовых ветвей, венков. В склепы покойников клали в ниши-лежанки, локулы, а после заполнения последних – на пол, не соблюдая определенной ориентировки. Как правило, они лежали головой ко входу, на спине с руками вытянутыми вдоль туловища или скрещеными на груди, на тазе. Иногда в склепах или могилах, служивших для коллективных погребений, их хаотично укладывали один на одного, слоями, так что в погребениях накапливалось порой до тысячи и более костяков.

После V в. вещей, погребального инвентрая, особенно в виде посуды, горшков, блюд с штампованными на них крестами, кувшинчиков, миниатюрных стеклянных бальзамариев в гробницах стало все меньше, но, примечательно, такой инвентарь не исчез полностью. К примеру, известны бутылковидные лекифы для масла с изображением лика святого, мученика, выполненного черной и красной красками. Но особенно часто во время раскопок в руки археологов попадает простая бижутерия (бронзовые серьги, кольца, перстни), а также пряжки и пуговицы от одежды и обуви, в которой хоронили покойных. Разумеется, встречались и более богатые могилы, к примеру, девушек-девственниц, так называемых парфен, которым по христианскому обычаю полагалось кроме льняного савания облачать в мафорий – покрывало на голову и другую одежду и украшения, ибо в день Воскресения они должны были предстать как невесты Христовы. Во всяком случае, людей, занимавших высокие гражданские и церковные должности, после смерти облекали в одежды, соответствующие их званию, покрывали драгоцеными тканями, клали с ними богато оформленные Евангелия. Недаром, невзирая на проклятия со стороны Церкви, имели случаи томборихии – осквернения гробниц с целью грабежа, причем мародеров не останавливало осознание тяжкой греховности такого святотатственного преступления и полагавшихся за него каторжных работ в каменоломне или отсечения руки, а в особо тяжких, кощунственных случаях, сожжения заживо. Правда, гораздо более мягкая новелла Льва VI Мудрого угрожала «гробокопателям-рецидевистам» наказанием плетьми (типто) и позорным обритием головы, но заметного влияния на византийское законодательство она не оказала. В одном из Житий назидательно повествуется как грабитель откопал гроб и начал снимать с похороненной девушки саваний, потом мафорий и наконец, обнажая мертвую, офони – полотняное покрывало, в которое было окутано тело покойной, но девушка вдруг встала и дала грабителю пощечину, которая навсегда обрекла мерзавца на слепоту. Следовательно, в отдельных могилах было чем поживиться и кое-кто не гнушался столь позорного промысла.

Но в целом это было гораздо более бедное кладбище, – бедное в силу нового мировоззрения, ментальных христианских установок, а не худого экономического положения общества. На эту же сторону указывают христианские «молчащие могилы», то есть небольшие простые надгоробные каменные памятники с высеченными на них крестами или в виде крестов с расширяющимися концами, далеко не всегда даже с именами умерших. Они ассоциировались с крестом Голгофы – крестом распятого Христа и сменили прежние античные погребальные стелы с фигурными рельефами, сопровождаемые горестными словами или напутственными пожеланиями родственников. Последние многочисленные надгробные надписи с упоминанием профессии умершего и датой его смерти (день, месяц, индикт) встречаются в IV-V вв. в южномалоазийском портовом городе Корике (Киликия) и в другом большом восточном порте – Тире. В Константинополе самая поздняя из датируемых эпитафий рядовых граждан относится к 610 г. Позже они почти полностью исчезают: для коллективных погребений в склепах их использование потеряло смысл. Память обычных людей перестали увековечивать в надписи на камне (кроме отдельных случаев нанесения граффити), их погребали в могилах, если так можно выразиться, без опознавательных знаков. Поминальные списки, как уже сказано, хранили в церквах. Кроме того, на их стены иногда наносили граффити-некрологи, особено местных клириков, как это видно с конца VII в. на колонах и стенах афинских Парфенона, Пропилей, Эрехтейона, Гефестиона, служивших местом устроения монастырей. Правда, среди византийской знати, могилы которой обычно сооружали в семейных монастырях, с XI в. стала распространяться практика сочинения довольно длинных, зачастую стихотворных аристократических эпитафий с непрестанным и настойчивым упоминанием благородных предков покойного и титулов, которые он носил. Но такие помпезные эпитафии были адресованы ограниченному кругу лиц. Главное – Господь Бог и без того знал имена и дела своих умерших чад, которые представали перед Ним.

Согласно византийскому светскому праву, под закон о томборихии подпадали те, кто переносил останки, кости, мощи «без царского или епископского повеления или без начальственного решения». Тем не менее у монахов существовал особый обряд погребения, со временем получивший название афонского обряда. Он заключался в том, что через три года после смерти по благословению настоятеля гробокопатель извлекал кости умершего инока из гробницы. Под пение малой панихиды их омывали освященным церковным вином или родостамой – смесью воды и вина, и монахи по виду и цвету костей разгадывали судьбу почившего. Если тело умершего оказывалось не истлевшим, тогда это считалось признаком греховности, отсутствия святости, и на всю братию налагался особый канон за непрощенные грехи почившего, а духовник или архиерей читал над останками разрешительную молитву. Затем труп опять зарывали в могилу и через несколько дней вновь проверяли его. Если плоть исчезала с костей, их помещали в монастырское костехранилище – липсанотеку. Но для светских лиц подобное не практиковалось, сам афонский обряд даже среди монахов использовался сравнительно редко, да и захоронения мирян на территории любого монастыря совершались только с разрешения епископа и были скорее исключением, чем правилом.

Средняя продолжительность жизни византийцев составляла для мужчин – 35–44 года, а для женщин – 25–34 года, что вообще было обычно для античного и средневекового общества. Старость тогда начиналась очень рано, в том возрасте, который мы сегодня называем зрелым. Пожилым считался уже 50–60-летний, а 70-летний – очень старым. «Долгожителями» являлись отдельные василевсы, ученые, писатели и монахи, конечно, если их жизнь не обрывалась насильственно, от раны в бою или мечей заговорщиков. К примеру, император Маркиан имел больные ноги, от воспаления которых случилось «гниение» (гангрена), вследствии которой, проболев пять месяцев, он скончался в возрасте 65 лет. Лев I умер от дизентирии в возрасте 73 лет, а Зинон скончался по той же причине в 60-летнем возрасте. Прославивишийся своей феноменальной бережливостью и удачной финансовой политикой император Анастасий I Дикор умер в 518 г. на 91-м году жизни, процарствовав 27 лет и три месяца. Рассказывают, что он не перенес испуга от яркой вспышки молнии и страшного удара грома. Император Юстин I умер в почтенном возрасте 75 лет по причине язвы, открывшейся на ноге или голове от давней военной раны стрелой. Юстин II, сын сестры Юстиниана Великого, был болен хронической подагрой, а к концу жизни проявлял признаки помешательства и вдобавок настолько нестерпимо страдал задержкой мочи, что согласился на ампутацию гениталий. Однако операция не спасла его. По словам Михаила Сирийца, «весь его живот сгнил, он претерпел ужасные боли и затем умер», впрочем, видимо, в достаточно преклонном возрасте. Его молодой преемник, император Тиверий, умер от дизентирии, успев процарствовать всего четыре года. Сменивший его Маврикий был казнен по приказу узурпатора Фоки в возрасте 63 лет. Ираклий I, покоритель Персии и неудачник в войне с арабами, умер от водянки в 66 летнем возрасте. Примерно в том возрасте скончался основатель Исаврийской династии, иконоборец Лев III. Его сын, Константин V, умер в 57 лет, заболев в военном походе. Лев VI Мудрый, представитель Македонской династии, скончался от болезни желудка в возрасте 46 лет. Другой император-ученый, Константин VII Багрянородный, тоже не стал долгожителем, умерев то ли от болезни, то ли от яда в 54 года. Его сын, Роман II, подорвав свою жизнь излишествами, прожил всего 24 года. Император-солдат Иоанн Цимисхий, умер в 51 год, хотя причиной смерти могла стать не заразная болезнь, подхваченная во время военого похода на Восток, а отрава. Знаменитый Василий II Болгаробойца протянул до 67 лет. Константин IX Мономах, умер в возрасте 55 лет, став законченным инвалидом от подагры. Основателя династии Комнинов, Алексея I в возрасте около 70 лет сгубили тяжелые болезни, поразившите его ноги и сердце. Основатель последней династии византийских императоров, Михаил VIII Палеолог, прожил до 58 лет. Зато отрекшийся от престола в 1354 г. 58-летний Иоанн Кантакузин дожил до 88 лет, проведя остаток жизни в монастырях Константинополя, Афона и Пелопоннеса. Подсчитано, что средний возраст представителей Македонской династии достигал 59 лет, Комнинов – 61 год, Палеологов – 57; палеологовских интеллектуалов – 67,3 года, отшельников, аскетов, святых- 80 и более лет. Наверное, поэтому в Византии к старости относились не как к слабости и дряхлости, а как к мудрости и умению понимать.

Но в обычных семьях многие люди умирали в молодом возрасте (2040 лет), в наиболее продуктивный период жизни. 71% ромеев умирал не достигнув возраста 45 лет и 74% не добиралось до 50 лет. Очень немногие переживали 70-летие. По этой причине византийское общество, как и любое средневековое, оставалось достаточно молодым. Средняя продолжительность жизни с нашей точки зрения была мизерной – 22–23 года. В греческом Эпире XIII в. почти 30% вступало в новый брак, а рождаемость составляла 1,6 ребенка. В мире, который не знал антибиотиков, особенно велика была естественная детская смертность. Например, в крымском Херсоне в XII-XIII вв. доля умерших детей составляла более 56%, в Коринфе начала XIV в. – более 40% малышей, то есть почти половина не достигала совершенолетия. В одной деревне в Македонии в 1300 г. родилось 32 ребенка, однако восемь из них умерли уже в течение года, еще восемь – в течение последующих пяти лет. Большинство детей умирало в возрасте до пяти лет, причем значительный процент в этой группе составляли дети до года Поэтому при достаточно высоком уровне рождаемости – примерно 22 человека на 100, число детей, достигших взрослого возраста, не превышало двоих на семью. Григорий Назианзин вспоминал, что в его семье до смерти матери дожил лишь один сын. Михаил Пселл рассказывал в своих мемуарах, что он был третьим ребенком, его старшая сестра умерла молодой, а ее единственная дочь скончалась от оспы в 14 лет.

Детей часто хоронили в неглубоких могилах, а иногда располагали в разных направлениях между костями взрослых. Случалось, около городских храмов или на загородном кладбище устривали участки исключительно с детскими погребениями. Такие детские кладбища, видимо, особенно часто росли во время эпидемий, массами косивших детей. Но иногда внутриутробные плоды или новорожденных не хоронили вообще, точнее, хоронили в полу жилых помещений, очевидно, полагая, что некрещенные, они не имеют ни моральной, ни личной, ни духовной идентичности. Столь частые утраты не могли не привести к огрублению их восприятия: даже скорбь может стать привычной, если она приходит слишком часто.

Смерть ромеи старались встретить в кругу семьи, родных, перед этим исповедаться в грехах священнику и принять Святое Причастие. Одинокий, не на глазах переход в мир иной пугал, казался позорным. Чувствуя приближение конца, некоторые шли на монашеский постриг, брали монашеское имя и просили хоронить себя в одеянии инока или инокини. Филарет Милостивый, святой праведник VIII в., умирая, заранее оплатил свою могилу на кладбище, собрал своих детей и внуков, поговорил и попрощался с каждым из них. За определенную плату с разрешения епископа можно было купить себе место захоронения при монастыре.

Иногда в обитель помещали перед смертью, как это было с Константином IX Мономахом, когда его здоровье стало быстро сдавать, или с умиравшим от подагры, инфаркта и сердечной недостаточности Алексеем I Комнином. И тот и другой были доставлены в палаты монастыря Мангана, где за ними мог быть уход. Эта обитель являлась одним из самых роскошных сакральных сооружений, которые когда-либо видел Константинополь. Михаил Пселл писал о ней следующее: «Здание все было украшено золотыми звездами, словно небесный свод... Там были фонтаны, наполнявшие водоемы; сады, некоторые из них – висячие, другие отлого спускались, переходя в горизонтальную плоскость, и купальня, настолько красивая, что не поддается никакакому описанию». К слову, в этой купальне, спасаясь от жестоких постоянных болей, Конатантин Мономах получил воспаление легких, которе окончательно и свело его в могилу, заранее устроеную в этом же монастыре.

Но не всем удавалось умереть столь возвышенно и среди подобных красот. Мир мертвых, как и мир живых не был единым. Преступников, самоубийц, чужестанцев, безвестных странников хоронили отдельно. Даже Св. Стефан Новый, бесприютный скиталец, умер в VI в. в захудалом придорожном птохионе и был похоронен в простой общей могиле – коллективном кимитирии.

Случаи суицида в Византии были в целом редки: останавливало христанское сознание большой греховности этого рокового шага перед Богом, который заповедовал терпеть до конца любые, самые страшные невзгоды. Но иногда доведенные до предела нервы не выдерживали, особенно в ожидании ареста по тяжкому обвинению, неотвратимого сурового наказания по закону или стремления скрыть имена других соучастников преступления. Тогда в ход шел яд, принятый тайком, ночью, или смертельный прыжок из окна, как это случилось в 1031 г. с замешанным в заговоре патрикием Константином Диогеном, когда его привели на допрос во Влахернский дворец. Одинокая, безвестная могила или даже свалка за городом становились местом, которое принимало прах такого страдальца.

Зато похороны императора, если только он не был свергнут заговорщиками, превращались в значительную церемонию. Во время ее тело усопшего выставляли со всеми регалиями царской власти в Зале 19 акувитов Большого дворца. К примеру, тело Константина Великого, умершего на Троицу 22 мая 337 г. три с половиной месяца, пока наследник не занял трон, оставалось выставленным в главном дворцовом зале на высоком помосте в золотом гробе, задрапированном пурпурной тканью, и все это время продолжал проводиться дворцовый церемониал в честь и во имя императора. Духовенство Великой церкви устраивало длительное похоронное бдение при свете свечей, пели поминальные молитвы, псальмы. В целом, это производило довольно тягостное впечатление. После троекратного крика «Иди, император: Царь царей, Бог богов призывает тебя», императорская охрана переносила тело в дворцовый вестибюль Халки. Оттуда его в сопровождении вооруженных солдат несли к месту последнего покоя, в одну из церквей, как правило, в любимый монастырь или храм почившего царя, нередко основанный им, который становился мавзолеем. Когда погребальная процессия достигала гробницы, распорядитель вновь возглашал: «Входи, император: Царь царей, Бог богов призывает тебя». Потом он выкрикивал: «Сними венец свой». С этими словами с головы умершего снимали драгоценную стемму и взамен ее надевали пурпурный венец. После чего гроб закрывали и на этом завершали погребение. Впрочем, изредка бывали случаи последующей канонизации умерших, то есть приобщения их с помощью Церкви в загробном Божьем царстве к лику святых.

В руках крупных чиновников, управлявших страной, порой скапливались огромные богатства. Поэтому вельможи могли строить для себя церкви или часовни, которые тоже должны были служить мавзолеями. Прекрасный пример такой постройки, вошедшей в сокровищницу поздневизантийского искусства, являет идеально гармоничная константинопольская церковь Христа Спасителя в Хоре, возведенная в начале XIV в. великим логофетом императора Андроника III, прославленным философом и выдающимся ученым-энциклопедистом Феодором Метохитом около Влахернского дворца и примыкающая к монастырю. На нее он потратил значительную часть своего состояния, украсив изысканной настенной мозаикой, фресками и мраморными панелями. В наши дни это сокровище византийского искусства эпохи Палеологов является одной из самых красивых достропримечательностей Стамбула и называется Кахрие-Джами. Впавший в немилость после свержения василевса Андроника II в 1328 г., потерявший все Метохит, на которого взвалили все прегрешения его повелителя, а богатый дом сожгли, в итоге закончил свою жизнь монахом возведенного им монастыря, приняв после пострига имя Феофлет.

Многие преждевременные смерти были вызваны последствиями эпидемий инфекционных болезней, ставших привычным явлением. Устриваемые ими «чистки» населения приводили к опустошению сел и особенно городов. В таких случаях болезнь действительно ходила из дома в дом, неся массовое заражение и летальный исход. Так, «смертница» – чума, патетически описанная Иоанном Кантакузином в его мемуарах, истребила в памятном трагическом 1348 г. треть населения Константинополя. Ромеи были недостаточно вооружены, чтобы бороться с этим бедствием. Впрочем, как и латины. «Черная смерть», явившаяся весной 1348 г., за два года унесла на Западе около 20 млн жизней, больше половины населения и резко усилила демографический кризис. Не намного лучше было в Византии, которая столкнулась с этой катастрофой на год раньше и потеряла не менее трети населения.

Однако не стоит преувеличивать степень фатальности таких переломных границ смерти, как это иногда делается византинистами. Ромейские писатели Прокопий Кесарийский, Михаил Пселл и Анна Комнина освещали некоторые патологические изменения в деталях, то есть лично их наблюдали и, значит, были близки к умиравшим. Церковный историк Евагрий Схоластик и сам император Юстинина I заболели во время первой же вспышки одной из самых страшных за всю историю Византии эпидемии бубонной чумы летом 542 г., у Евагрия даже обнаружилась опухоль в паху, но он, как и император, несколько недель находившийся между жизнью и смертью, выжил. Евагрий констатировал по этому поводу свои наблюдения: «...одни умирали лишь от того, что или общались, или жили вместе [с больными], другие же – только прикоснувшись [к ним], третьи – оставшись [у них] дома, четвертые – [встретившись с ними] на агоре, а некоторые, убежав из пораженных [чумой] городов, избежали ее, передав болезнь здоровым. Иных же она вообще не затронула, хотя они жили вместе со многими заболевшими и прикасались не только к больным, но даже к умершим; а другие, страстно желавшие умереть из-за полной гибели детей и домов своих и ради этого пребывавшие вместе с больными, оставались, однако, невредимыми, словно недуг состязался с их намерением». В 1143 г., роковом для императора Исаака Комнина, его третий сын, Исаак, в больном состоянии был отправлен отцом в Константинополь сопровождать тела двух своих старших братьев, Алексея и Андроника, скоропостижно скончавшихся от острого инфекционного заболевания, «скоротечной горячки», но все же выжил. Случай щадил одних и уносил на тот свет других. Люди свыкались с неизбежным, демонстрируя удивительную способность к выживанию. Не стоит преувеличивать и низкий уровень гигиены, жалкое санитарное состояние византийских городов, не столь плохие в сравнении с городами средневековой цивилизации Запада. Ромеи не пренебрегали потребностью мыться, стричься, менять одежду.

В целом, случаи смерти были разнообразны, но одинаково отмечали жизнь ощущением постоянной ненадежности, нестабильности. Беднякам случалось умирать с голоду, вызванного неурожаем, многомесячной вражеской осадой города или от постоянного недоедания. Представители знати, включая императоров, могли найти свой конец после пира, объевшись острой, жирной пищи, погибнуть во время охоты или от меча наемного убийцы, быть растерзанными своей собственной стражей, неудачно упасть с лошади во время прогулки верхом, разбиться на площадке циканистирия во время игры в поло, даже утонуть в ванне, горожане – во время работы, например, задавленные сорвавшимся грузом в порту или рухнувшими строительными лесами. Бывало, во время осад городов его жители от жуткого голода шли на людоедство, которое могло быть массовым, как это случилось в 503 / 504 г. в запертом персами Амиде. В районах военных действий смерть могла принять неожиданные личины. Так, в терзаемой ромейскими и персидскими войсками Месопотамии привыкшие питаться трупами убитых дикие звери нападали на людей, особенно одиноких на дорогах, а случалось, заходили в деревни и хватали детей. Несчастные случаи настигали, порой, и дома. Так, еврей Евпрас, глава священников Антиохии, «упал в котел с кипящим воском и умер». Даже святым случалось погибать роковым образом, как например, Афанасию из Афона во время перестройки церкви. Хосарии – разбойники, грабители на дорогах тоже несли смерть, хотя вообще об убийствах в городах нет известий, если не считать умерщвлений некоторых императоров заговорщиками и массовых расправ с мятежниками во время восстаний (Ника в 532 г. в Константинополе или зилотов в Фессалонике в 1340-е гг.).

Немало гибло во время пожаров, которые охватывали весь город, другие оставались погребенными под развалинами во время землетрясений. К примеру, великий пожар 465 г. за четыре дня уничтожил восемь регионов Константинополя, площадь длиной 2,5 км и шириной 1 км, где не осталось ничего кроме груды развалин. После этого половину гигантского города пришлось отстраивать заново. С 475 до 603 г. в столице случилось еще 12 пожаров. Сильные подземные толчки и вызванный ими пожар 29 ноября 528 г. в Антиохии унесли жизнь 4870 человек, после чего страдания жителей усугубила чрезвычайно суровая зима, заставившая антиохийцев начать исход из своего полуразрушенного, пришедшего в упадок города. Наступавший вслед за такими событиями «строительный бум» в некоторых городах объясним как раз попытками властей поправить положение, выделить или найти средства, подчас весьма значительные, на восстановление разрушенного и постройку новых зданий, храмов.

Не меньше бед случалось от наводнений. Евагрий Схоластик вспоминал, как в правление Юстина I, Эдесса в Месопотамии, «город огромнейший и процветающий, был стремительно затоплен в половодье водами реки Скирт», притока Евфрата, так что «бесчисленное множество [людей] погибло, увлеченных потоком». О таком же внезапном весеннем наводнении, случившемся в этом городе в 525 г., писал Захарий Митиленский: «...было время обеда, и когда еще их пища была у них во рту, настигли их воды наводнения Дайсана».

Еще больее частые опасности подстерегали ромеев на море. Пассажиры и экипажи судов находили общую могилу в пучине в случае кораблекрушения или продавались в рабство захватившими их пиратами, которых было особенно много в Эгейском море. Даже бедные монахи, добывавшие себе пропитание рыболовством, случалось, становились жертвами хищных акул.

И письменные источники, и находимые археологами человеческие останки со следами ранений свидетельствуют о том, что смертельная опасность и угроза насилия являлись определяющими факторами жизни. Немало византийцев гибло во время вражеских вторжений, изрубленными, зарезанными, сгоревшими живьем во взятых городах. Например, после взятия персами Иерусалима в начале VII в. здесь была вырезана большая часть девушек, женщин, монахинь, пытавшихся сопротивляться насильникам. Некоторые, не желая быть опозоренными и изнасилованными, сами провоцировали врагов на убийство. Оставшиеся непогребенными тела в слое пожара, уничтожившего большую часть крымского Херсона в XIII в., могут означать, что катастрофа, охватившая город, – нападение сельджуков или монгол, не оставила в живых тех, кто мог бы позаботиться о погибших. Случалось, женщины становилась объектом насилия помутившегося разумом маньяка. Так, в Великом Патерике рассказываается как в Скиту один пастух напал на работавшую в поле беременную женщину и вспорол ей живот, «желая посмотреть как плод лежит в ее чреве». Всю оставшуюся жизнь он замаливал в монастыре случившееся и, самое примечательное, по словам источника, Бог простил ему этот чудовищный грех, который по человечески простить невозможно.

Смерть облюбовала византийскую армию, причем причиной гибели солдат становились не только военные баталии, но и болезни. Особенно велики потери оказывались во время поражений. Характерный пример – резня, устроенная византийской армии болгарами в горной теснине в июле 811 г., когда погибло почти все войско, сам василевс Никифор Геник и от смертельной раны, с перебитым позвоночником, парализованный, тремя месяцами спустя скончался в агонии его сын Ставракий. Ромеи не смогли забыть тех 42 воинов-мучеников, которые были пленены арабами в малоазийском Амории в 838 г. и, решительно отказываясь принять ислам, после семи лет страданий в плену были обезглавлены на берегу Тигра. Анализ сражений Комнинов показывает, что в них гибло около 20% солдат, причем пятая часть – в первые, самые страшные две-три минуты боя. Впрочем, отдельные битвы оказывались успешными, совсем без потерь.

Военная профессия никогда не считалась почетной в Византии, хотя служба в армии, особенно в офицерском составе, считалась достаточно престижной. Империя не упускала возможности продемонстрировать свою военую силу, особенно когда она была. Но вообще византийцы неприязненно смотрели на войну и на связанное с ней кровопролитие как на зло и старались идти на нее только тогда, когда все другие способы, приемы добиться желаемого, такие как интриги, подкупы, столь шокировавшие иноземцев, а также переговоры, дорогие подарки, дача громких титулов, уплата дани, даже выдача императорских дочерей, племянниц за вражеских правителей оказывались исчерпаны. Политика не воевать, а покупать мир была самым дорогим удовольствием. Она требовала золота, золота и золота. Но ромеи сознательно шли только по такому пути.

Их пацифизм поддерживался христианской верой. Убийство, даже во время «справедливой войны», то есть законной, богоугодной, а не междоусобной, Святые Отцы, например, Василий Кесарийский, осуждали и требовали отлучать от общения на три года стратиота, убившего в бою врага. Смерть на поле боя не признавалась славной. Отчасти это объясняет извечное стремление ромеев, до тонкостей постигая искусство войны, вести ее преимущественно с помощью иностранных наемников, что превратно понималось некоторыми как «изнеженность» византийцев, отсутствие у них мужества. К примеру, дука Кипра, а затем стратиг Атталии Евмафий Филокал, великолепный администратор, дипломат, ревностный исполнитель желаний Алексея I Комнина, был совсем не знаком с военной практикой, даже не мог стрелять из лука и прикрываться щитом, что не мешало ему прекрасно понимать теорию военного дела, уметь отлично приготовить неприятелю засаду и толпами брать противника в плен.

Участие же клириков в боевых действиях и пролитии крови было особенно запрещено каноническим правом и таких упражняющихся в воинском деле ждало лишение священного чина. Это резко отличает их от клириков Запада, где никого бы не удивил вид бравого епископа в полном боевом латном облачении с крестом в одной руке и булавой в другой, ведущего своих буйных вассалов в бой.

В отличие от прочих средневековых военачальников, византийские командующие, полководцы не были настроены на как можно большее пролитие крови своих воинов и варваров, хотя война против последних могла полагаться вполне оправданной, поскольку варвары исповедовали иную религию и в своем безумии пытались посягать на «богоизбранную Империю» и ее идеальный, с точки зрения ромеев, порядок устройства. Отвергая Империю и Императора, этих земных подобий Царства Небесного и самого Господа, они восставали, по мысли византийских книжников, против самого Бога и, значит, ставили себя вне закона. Тогда война против них приобретала характер войны не просто справедливой, а войны священной, победа в которой оправдывала использование любых средств, даже самых кровавых и жестоких. Ведь с точки зрения византийцев, это делалось и для блага самих варваров, их спасения, водворения на путь истины, принятия в лоно «богоизбранной державы». Одержанная победа указывала, что Господь на стороне ромеев и то, что совершено, совершено по Его воле и не может считаться преступлением, нарушением главной христианской заповеди «не убий».

Впрочем, такого рода безжалостные расправы, особенно над пленниками, были для византийцев все же явлением редким. Так, в 503 г. магистр Келер, сражаясь с персами, в ожесточении отдал приказ своим полководцам убивать на вражеской земле всех мужчин в возрасте старше 12 лет, причем, если будет найден кто-нибудь из ромеев, спасший такого мужчину, то его надлежало убить вместо него. Только женщин и детей было приказано брать в плен, тогда как персы убивали и их. Иногда ярость борьбы открывала шлюзы звериной жестокости с обеих сторон, как это было в 814 г. в ожесточенной войне с болгарами грозного хана Крума. Василевс Лев Армянин смог продвинуться вглубь вражеской территории, где его солдаты, пощадив взрослое население, начали хватать всех детей, каких только могли найти, разбив им потом головы о камни. Знаменитый воначальник – богатырь Георгий Маниак, герой отвоевания у мусульман Сицилии, отчаянно сражаясь с лангобардами и норманнами в южной Италии летом 1042 г., отдал жуткий приказ рубить и вешать всех подряд, не взирая на пол и возраст, даже духовный сан, причем детей чаще всего закапывали заживо.

Тем не менее еще в конце VI в. «Стратегикон» Маврикия предписывал целесообразность обещать осажденным врагам «свободу и пощаду» и демонстрировать им «осовбождение пленных». Даже преступнику старались по возможности сохранить жизнь. Когда в 821 г. Патриарх Никифор I посоветовал Михаилу II казнить еретиков-павликиан, то василевс пощадил многих из них, последовав возражению Феодора Студита, который аргументировал это тем, что придет время и заблудшие могут вернуться к православию. Такое отношение к человеческой личности исключение в истории человечества.

Ромеи никогда не развивали культ смерти, как делали иные народы: никаких «плясок смерти», изображений черепов, скелетов, скульптурных надгробий умерших. Как иронично заметил византинист Джордж Деннис, они бы не поняли американский Хеллувин.

И все-таки, каково было отношение византийцев к смерти? Даже в своих законах сухое слово «помер» ромеи старались обойти, заменяя более философским выражением: «исполнить обязанность судьбы». Высокоодаренный интеллектуал XIV в. Димитрий Кидонис, продолжатель тысячелетней греческой философской традиции, отмечал в своем трактате с характерным названием «О презрении к смерти», что страх смерти не рационален. Обычный же византиец не пытался подвести под это теоретическое обоснование. Каждый должен был встретиться с неизбежным. Господь повелел, что человек должен умереть. Война и чума были частью мира, сотворенного Богом. К тому же смерть означала не конец жизни, но изменение существования. Скорее, происшедшее с человеком воспринималось как сон, и даже в слове «упокоить» явственно проглядывает синоним «уложить спать». К примеру, Симеон Метафраст убеждал, что когда Спаситель собирался воскресить из мертвых своего друга Лазяря, «Он задумал показать, что могила – это (лишь) место сна».

Разница между языческой «безисходностью» и христианской надеждой на блаженное воздаяние выражено особенно отчетливо в том, что смерть становилась в представлении ромеев триумфом, новым рождением и потому иногда сравнивалась с обрядом венчания, с торжеством. Как жизнь, так и смерть сами по себе были путешествием, – общим для всех путешествием в вечность. Мир мертвых ромеев остался только отчасти внешне похожим на прежний, его внутреннее восприятие миром живых стало иным, более спокойным, простым, а сама смерть, как выразился французский исследователь Филипп Арьес, «прирученной». Недаром кварталы поздневизантийских провинциальных городов уже с X-XI вв. все гуще покрывались маленькими квартальными, «семейными» церквами, которые одновременно служили местами для коллективных кимитриев умерших прихожан. Устроенные под полом или в стенах этих церквей, а ткже рядом с ними, в непосредственном окружении частных жилых домов, они символизировали тесную связь жизни и смерти, ставших восприниматься абсолютно неразрывно и бестрепетно. Встречая более ранние могилы, строители новых гробниц собирали человеческие останки, содержащиеся в них, и перезахоранивали в ямах, моги- лах-костницах, твердо веруя, что за чередой тысячелетий неминуемо придет день, когда Господь призовет всех и живых, и мертвых на свой последний Страшный Суд.

1. Откуда византийцы черпали средства на сооружение и содержание церковных построек?

2. Перечислите основные строительные материалы, которые использовали византийцы.

3. Как вы думаете, почему последние фазы обработки мраморных деталей, отправлявшихся из мастерских острова Проконнис, производили на месте получения у заказчика и почему этим занимались не местные мастера?

4. Какие основные типы христинских храмов знали ромеи?

5. Какие закономерности можно заметить в церковном строительстве Византии? О чем они говорят?

6. Подумайте, что византийцы могли заимствовать в свои религиозные картины и мозаики из древнегреческого, римского и восточного искусства?

7. Чем можно объяснить малочисленность скульптуры в византийских церквах?

8. Какой знаменитый храм и почему мог вдохновить византийских мастеров на создание крестово-купольных церквей?

9. Есть ли отличие между мартирием и меморием?

10. Как вы думаете, византийские строители отличались от средневековых западноевропейских? И если отличались, то чем?

11. Попробуйте составить список таинств и обрядов, из которых состояла литургическая жизнь ромеев.

12. Какие из существующих ныне основных христианских таинств не соблюдали ромеи?

13. Вспомните, звучанием чего сопровождается служба в католических храмах. Использовали ли в византийской церковной музыке инструменты?

14. Чем мощи отличаются от реликвий? Почему и как ромеи развивали культ святых мощей?

15. Подумайте, за что могло следовать отлучение от Церкви и как эта практика влияла на ромейское общество?

16. Проанализируйте магические методы, к которым прибегали византийцы. Что в них было от язычества, а что от христианства?

17. Оцените уровень и организацию византийской медицины. Была ли в ней специализация?

18. Как вы представляете себе византийскую больницу? Чем она выделялась?

19. Что могло стать причиной смерти в византийском обществе и имела ли градация смерти социальную окраску?

20. Вспомните случаи беспощадности и немилосердности по отношению к пленным, допущенные ромеями в ходе военных действий. Как вообще ромеи относились к войне и убийству?

21. Что означало греческое слово кимитирий? Почему Иоанн Христостом полагал, что оно утешает?

22. Объясните, почему византийцы не сжигали тела своих покойников, тогда как у их предшественников – римлян, это, напротив, было принято?

23. О чем говорит организация ромейского гробничного дела?

24. Подумайте, почему ромеи не стремились класть в могилы вещи, тем более дорогие? В чем и как они обычно хоронили своих покойников?

Закон 531 г. из Кодекса Юстиниана и Василик (VI-X вв.)

...эпарху города... Надлежит заботиться твоему превосходительству, чтобы некоторые из эрголабов и технитов, принявших работу, не бросали ее, и тот, кто принял плату и начал работу, закончил ее или выплатил хозяину, строящему дом, вознаграждение за понесенный убыток. Если же нарушитель этого закона беден, то его [следует], подвергнув телесному наказанию, изгнать из города. Пусть [эрголаб и техниты] не препятствуют тому, чтобы работа, брошенная каким-либо работником, могла быть поручена для окончания другим работникам той же профессии. Мы получили сведения о том, что хозяева, строящие дома, подвергаются давлению со стороны подрядчиков и рабочих, так как те, которые начали постройку, не желают закончить работу и в то же время не разрешают передавать работу другим, нанося громадный ущерб тем, кто строит дома. Тот [эрголаб или технит], который [из солидарности] отказывается выполнять начатую другим работу по той причине, что работу начал другой, несет отвественность наравне с тем, кто бросил работу.

Из 109-й новеллы Юстиниана I (527–565 гг.)

...Мы верим, что надежда на Бога – единственная для нас поддержка в течение всего существования нашего государства и царственности, чувствуя, что это приносит нам спасение и души, и империи, поэтому подобает, чтобы и наши своды законов были связаны с этим и имели ее (надежду) в виду и чтобы она являлась их началом, серединой и концом.

Из «Церковной истории» Евагрия Схоластика (конец VI в.)

II. 3. ...Какие чудеса совершает иногда эта пресвятая [Евфимия]⁹⁷, знают все христиане. Ибо являясь во сне или к тем, кто в данное твремя епископствует в этом городе, или к тем, кто чем-нибудь иным прославился в жизни, [она] побуждает [их] приходить к ней и собирать урожай у храма. Как только это становится известным и царям, и архиерею, и городу, в храм стекаются и те, кто держит скипетр, и те, кто управляет храмами, и те, кто занимает государственные должности, и остальной народ, все желая причаститься к таинствам. На глазах у собравшихся предстоятель города Константина вместе со своими священниками входит внутрь храма, где покоится всесвятое тело... На этой раке, слева, находится маленькое отверстие, закрытое маленькими дверцами, через которое они опускают вниз к всесвятым останкам длинный железный стержень, прикрепив к нему губку, и проведя по ним этой губкой, вытаскивают [ее] обратно, пропитанную кровью и множеством [кровяных] сгустков. Стоит пастве увидеть это, как она немедленно падает ниц, прославляя Бога. Столь велико количество извлеченного, что и благочестивые цари, и все пришедшие священники, и весь собравшийся народ в изобилии получают часть истеченного, и оно рассылается повсюду, где светит солнце, всем желающим христианам; и всегда сгустки и всесвятая кровь сохраняются в неизменной форме. Это происходит благодостойным образом не в установленной очередности [времен], но когда это позволяют уклад жизни предстоятеля и строгость нравов. Говорят, что когда управляет кто-то из достойных и знаменитых своими добродетелями, то это чудо случается очень часто, когда же не из таковых, то божественные знамения допускаются редко. Я скажу также и о таком, чему не препятствует ни время, ни случай и что не делает выбора между верующими и неверующими, но равно происходит со всеми: ибо когда кто-либо оказывается у драгоценной раки со всесвятыми останками, его наполняет благоуханный запах, превосходяший все привычное для людей. Он не похож ни на запах, исходящий от лугов, ни на запах, испускаемый каким-нибудь из самых благоуханных веществ, ни на запах, создаваемый теми, кто готовит аромата. Это нечто необычное и сверхестествен- ное, доказывающее собою могущество той, которая его испускает.

Из «Церковной истории» Феодорита Киррского (V в.)

Тела святых не скрывает могила, но их делят между собой города и деревни, и называют их спасителями душ и врачевателями тел, их почитают, как стражей и хранителей городов... и притом, что тело бывает разделено, благодать остается неделимой. Даже самомалейший и ничтожнейший [кусочек] мощей имеет такую же силу, как и сам мученик, который ни в коем случае не расчленяется. Процветающая благодать распределяет дары, умеряя любочестие в соответствии со степенью веры прибегающих [к помощи].

Из речи столичного интеллектуала и оратора Феодора Дафнопата на перенесение в Константинополь руки Ионна Предтечи (Х в.)

Если даже десница [Предтечи] и отсоединена от остального тела, она никоим образом не обделена Божьей благодатью. Ведь мы верим в то, что благодать святых не пропорциональна и не делится в зависимости от расчленений тела, но [считаем, что] в каждую часть и частичку их пречистых тел энергия Духа входит и пребывает в них во всей полноте, без всякого ущерба и уменьшения.

Из записей выдающегося мистика Симеона Нового Богослова (начало XI в.)

...В этот момент я еще четко не осознаю, кто ты, ты, которого я вижу. Еще менее я вижу свет, который внутри меня или вне меня, когда моя душа наполнена спокойствием и миром, свет появляется или полностью исчезает, и, исчезая, приносит мне невыносимую печаль при одной лишь мысли, что он больше не появится. Но когда я погружаюсь в жалобы и стенания, испытывая полное чувство потерянности, послушания и смирения, он вновь появляется, подобно солнцу, пробивающемуся сквозь толщи туч, невыразимый, невидимый, неосязаемый, неподвижный, тот, кто есть везде и всегда, в каждое мгновение, иначе днем и ночью, становясь то видимым тебе, то исчезая, приходя и уходя от тебя, вдруг исчезая или вновь появляясь! Постепенно ты освещаешь темноту во мне, разгоняешь тучи, уменьшаешь их плотность, очищаешь от пелены глаза знания, прочищаешь и открываешь уши мысли, покрытые пленкой нечувствительности, и усыпляешь все страсти и телесные удовольствия, уносишь их от меня.

Из письма Константинопольского патриарха Николая Мистика (ок. 850–925 гг.), написанного в начале 918 г. царю Симеону Болгарскому (893–927 гг.), который вел войну с ромеями

Не думай, что наше недавнее поражение⁹⁸ привело к осуществлению твоих суетных замыслов. Не считай так, а если считаешь, то отвергни это предположение как ничтожное. Армия, которая сражалась против тебя, была побеждена тобой, во-первых, по неисповедимым судам Того, Кто пожелал вынести Свой суд из тайных сокровищниц. Во-вторых, вследствие наших грехов. Ты поступаешь неправильно и необдуманно, если считаешь, что благодаря твоей победе ты достиг желаемого, если думаешь, что вследствие недавнего поражения армии Ромеев ты приобрел власть над Ромейской державой.

Ты молод, и если не слышал, то выучи, а если слышал и забыл, то вспомни. Однажды персидская армия приходила сюда и, расположившись лагерем, сожгла и разрушила многие дома, что и ты желал сделать. Но они были уничтожены и осталось лишь их имя в памяти, тогда как Ромейская империя твердо стоит на своем основании⁹⁹. Но и раньше этого народа авар, от которого происходит и ваш народ (я не имею в виду ничего недостойного)¹⁰⁰, и рабы, и беглецы весьма часто нападали на великий город, обороняемый Владычицей и Госпожой всех¹⁰¹, доходя вплоть до стен города. Но и они были уничтожены¹⁰², не осталась в живых даже часть народов, но Она торжествовала во славе и царстве, которые имела от начала. Необходимо ли мне писать о других нападениях тиранов, которые были несравненно более опасны, чем твои? Народ сарацин с большим количеством кораблей, с неисчеслимой конницей и войском в течение семи месяцев осаждали этот большой город, воистину Божий город¹⁰³. Почти все они были уничтожены и лишь немногие из них вернулись на свою родину. Она же¹⁰⁴ пребывает и спасает с самого начала своими защищающими крыльями...

Из объяснения жителям Крита архиепископа Симеона Фессалоникского

(начало XV в.)

...Земной мир, небесный мир и пространство между ними представлены в формах божественной церкви: нартекс (притвор) представляет собой земное пространство, наос (церковь) – небо, хоры – то, что над ним... Церковь построена из материи, но она имеет и сверхестественную суть: посвященная тайными молитвами иерея и помазанная священным елеем, она вся становится жилищем Бога, но не все ее части доступны всем, некоторые предназначены для священников, другие для мирян. Наос представляет собой земной мир и видимую часть неба. Ограда хоров (затем иконостас) разделяет чувственные вещи от сверхчувственных, и Иисус находится между Богородицей и Иоанном Предтечей, ангелы, апостолы и святые представляют Христа на небе.

Константин Багрянородный (944–959 гг.) в «Жизнеописании императора Василия Македонянина» о храме Неа Екклесиа (Новая Церковь), построенном около 880 г. на территории Большого дворца в Константинополе и посвященном Спасителю, архангелам Михаилу и Гавриилу, Пророку Илие, Богородице и Св. Николаю

83. Будто прекрасную и нарядную невесту, украсил он [Василий] его [храм] жемчугами, золотом, серебра сиянием, а еще многоцветного мрамора пестротой, мозаик сочетанием, шелковых тканей одеянием и привел к бессмертному жениху Христу.

84. Его кровля, из пяти полушариев составленная, красуется снаружи листами меди, металла, с золотом схожим. А стены с обеих сторон многоценным и многоцветным мрамором украшаются, алтарь же храма и золотом, и серебром, и драгоценными камнями, и жемчугом богато разукрашен и пестро расцвечен. А преграды, отделяющие жертвенник от остального храма, колоннады в нем, притолоки наверху, кресла внутри, ступени перед ними и сами святые престолы были сделаны и составлены из серебра, золотом повсюду покрытого, одеты в драгоценные камни и дорогой жемчуг. Пол же весь устлан шелковыми тканями или распростанными сидонскими изделиями¹⁰⁵. Так все там красовалось и пестрело многцветием мраморных плит под ногами, разнообразными цепочками обрамляющих их мозаик, тщательностью сочетания, изобилием прелести, во всем заключенной...

85. Таков этот храм, таково внутреннее его убранство... А снаружи! В западной части, в самом дворе храма стояли две чаши, одна – с северной стороны, сделана из египетского камня, который обычно мы именуем римским. Ее обвивают драконы – прекрасный образец искусства каменной резбы. В ее центре – сосуд в форме шишки, внутри просверленный, а вокруг хороводом – белые колонки, внутри полые, и по их верху – венок обегающий. Из каждой колонки била вода, будто из источника, и сверху на дно чаши падала и пол орошала. Та же, что с северной стороны, изготовлена была из камня сагарийского¹⁰⁶... И в ее центре возвышался сосуд из белого камня в форме шишки со множеством отверстий. А на венце, сверху чаши обегающем, из меди мастером выкованы петухи, козлы и бараны, водяные струи испускающие и как бы на дно чаши извергающие. Стояли там и кубки, около которых тогда ключом било вино, пришедших туда ублажающее и жажду их утоляющее.

«Повесть временных лет» (конец XI в.) о выборе веры Киевским князем Владимиром (989–1015 гг.)

...Когда посланцы вернулись, князь собрал своих бояр и старейшин. Владимир сказал им о возвращении послов, которых он отправил в дальние страны, и просил выслушать их ответы. Последним же он приказал рассказывать обо всем, что они видели. Посланники начали рассказывать: «Во время нашего путешествия к булгарам мы видели их службу в храмах, называемых мечетями, стоя и без оружия. Они склонялись, садились, поворачивали головы направо и налево как одержимые, но не было в этом радости, а только грусть и зловоние. Их религия нехороша. Затем поехали мы к германцам и видели многочисленные церемонии в их храмах, но не было там никакого величия. Потом мы отправились к грекам, и греки привели нас в здание, где они восхваляют своего Бога¹⁰⁷, и мы не знали, на земле или на небе мы находимся. Так как на земле никакое великолепие, никакая красота не сравнится с тем, что мы даже не в силах описать. Мы только поняли, что Бог живет там, среди этих людей, и что их церемонии самые красивые из тех, что мы видели. Мы не можем забыть эту красоту. Всякий человек, испробовав что-либо столь сладкое, не может принять горькое, и мы не можем больше жить здесь».

Из «Врачебного искусства» (IV. 4) византийского врача Аэция Амидского (VI в.)

В толще срамных губ (cunnus) мы наблюдаем иногда абцессы, которые, если они идут по направлению к заднему проходу, не могут быть вскрыты ножом, так при этом легко может произойти фистула, – опасность, которой не существует, если абцессы направлены к уретре. Влагалище и вход в матку покрыты язвами, оставляющими после себя чешуйчатые пластинки, а также миллиарные бугорки, которые легко можно нащупать рукой или исследовать посредством маточного зеркала. Эти язвы вредно отзываются на менструации и плодовитости женщин.

Из Хроники анонимного монаха константинопольского Псамафийского монастыря («Жития Евфимия») (20–50-е гг. Х в.) о болезни и смерти василевса Александра в 913 г.

Гл. 20. ...Император Александр¹⁰⁸, потеряв мужскую силу, страдая от гниения и болезни срамных частей, обратился к магам, и они довели его до нечестивых поступоков. Медные изображения зодиака на Ипподроме он облачил в одежды, воскурял им фимиам и освещал поликандилами¹⁰⁹ и тогда получил невидимый удар в самой кафисме на Ипподроме, точно второй Ирод¹¹⁰. Страдавшего от страшных и невыносимых мучений, его подняли и внесли во дворец.

Из Продолжателя Феофана (середина Х в.) о болезни и смерти василевса Александра (912–913 гг.).

4. Сей Александр увлекся обманщиками и чародеями, которые убедили его, будто медный кабан на Ипподроме как бы является его знаком. Он, – утверждали они, сражается со Львом (то есть братом Александра), и намекали на его свинскую жизнь и неразумие¹¹¹. Обманутый ими, он восстановил у этого кабана отбитые зубы и детородный член. И вот, поверив такому обману, сей нечестивый устроил ристания и украсил Ипподром, забрав с этой целью из церквей священные покрывала и светильники. При этом он воздавал идолам честь, приличествующую только Богу. Потому-то и был вскоре сам лишен чести Богом [...].

7. Александр же, позавтракав и выпив вина в самый зной, пошел поиграть в мяч. Был, однако, поражен мечом Божиим и вернулся в крови, текшей из носа и детородного члена. И через два дня скончался, шестого июня, в воскресенье,... царство же передал сыну Льва Константину. Похоронили же Александра в царских гробницах¹¹² и положили вместе с отцом Василием.

Из «Церковной истории» Захария Митиленского (середина VI в.) о событиях во взятом персами и затем осажденном ромеями Амиде в 503 / 504 г.

VII. 5. ...[предательски] вырезали ромеи персов, а голову Глона¹¹³ послали в Теллу. Это вызвало огорчение, гнев, опасения у сына Глона и бывших там марзбанов¹¹⁴. Они не давали жителям, оказавшимся запертыми в городе, выходить на рынок, который собирался со стороны стены. Крестьяне из деревень приносили вино, пшеницу и другие плоды и продавали их персам и горожанам. К ним присоединялись [персидские] всадники, счетом принимали их (крестьян) и вводили [в город]. По прекрасному закону персов никто не смел отнять что-нибудь у деревенских, и они продавали, как хотели, за плату и вещи из города. Собирались они на рынок охотно. Рынок прекратился из-за убийства Глона и его всадников. Богатые, оставшиеся в городе были схвачены [персами] и около 10 тысяч мужчин были заключены в стадион. Их стерегли, и у них не было съестного. Они ели грязь и свой кал, пили свою мочу и, наконец, бросились друг на друга. Когда они почти [все] погибли, то были отпущены, как мертвые из гробов, в город, те, что оставшиеся еще в стадионе. Голодные женщины, находившиеся там, шайками забирали некоторых из мужчин прельщением, хитростью, обманом; они подстерегали их, убивали и поедали их. Больше 500 мужчин было съедено женщинами. Ужас великого голода, бывшего в этом городе, превзошел взятие Самарии¹¹⁵ и разрушение Иерусалима [римлянами], о которых писано в Писании и сообщено Иосифом [Флавием]¹¹⁶.

Из «Хроники Йешу Стилита о бедствиях в области Эдессы в 504 / 505 г.

В том же году, после того как затихла война [с персами], дикие звери нападали на нас по той причине, что множество трупов принесла эта война, и они привыкли поедать человеческие тела. Когда сгнили и исчезли трупы убитых, звери вошли в деревни, схватывали детей и ели. Они нападали также на одиноких мужчин на дорогах и поедали их. Так были все испуганы, что во время жатвы не было ни одного человека во всей области, кто бы ночевал на гумне без шалаша от страха перед дикими зверями. Но с помощью Господа нашего, который во всякое время заботиться о нас и по своему милосердию от всяких испытаний избавляет нас, часть из них попала в руки деревенских, они зарезали их и послали мертвые тела в Эдессу. Часть была схвачена охотниками, которые связали их и водили живыми. «Страх перед вами и трепет я наведу на всех зверей земли» (Быт. 9:2). Ведь за наши грехи Он послал на нас войну, голод, чуму, пленение, диких зверей и другие наказания, записанные и незаписанные, [но] по милости Своей спас нас от всех них.

Из «Хронографии «Феофана Исповедника (811–814 гг.) о пожарах в Антиохии в 518–519 гг.

В сем году в октябре, индиктиона четвертого, постигли город Антиохию предвестники гнева Божия: в самой середине города, неизвестно от чего, произошел большой пожар, предвещавщий наступающую грозу Божию¹¹⁷. Пожар начался от церкви Святого мученика Стефана и простерся до претории военачальника. Он был только началом горя. Пожары продолжались целых шесть месяцев, много домов сгорело, и много народу померло. Никто не мог дознать, от чего загорелось: огонь показывался даже на кровлях пятиэтажных домов. По ходатайству Патриарха Евфрасия император соизволил дать городу 200 фунтов золота.

Из «Хронографии» ритора и монаха Иоанна Малалы (568–571 гг.): описание землетрясения в Антиохии на Пасху 524 г.

На седьмой год его [Юстина I] царствования Антиохия Великая претерпела от Божьего гнева пятое ее бедствие в мае месяце в консульство Оливрия; в то время был такой великий страх Божий, что [люди], оказавшиеся погребенными в земле под домами, стали гореть, и искры огня появились из воздуха; они жгли, словно молнии, [всякого], кого находили; разверзлось основание земли, горели фундаменты, сотрясаемые колебаниями земли, и превращались в пепел, так что огонь был под ногами у бегущих. И можно было видеть страшное и необычайное зрелище: огонь, извергающий ливень, [словно] ливень из страшных печей, пламя, льющееся дождем, – и этот дождь, вспыхнувший как пламя, истреблял кричащих из-под земли [людей]. Из-за этого Антиохия стала пустынной; ибо не осталось домов, кроме тех, что у горы. Не сохранилось ни святого храма для молитвы, ни монастыря, ни какого другого неразрушенного святого места, ибо все полностью обрушилось, а Великая церковь Антиохии, построення царем Константином Великим, когда возник Божий гнев и все рухнуло до основания, стояла два дня, после того, как наступил страшный Божий удар; [потом] и она, охваченная огнем, обрушилась до основания. И другие дома, не упавшие от Божьего бедствия, были разрушены огнем до фундамента. Погибло в этом ужасе до 250 тысяч [человек], ибо [тогда] был великий праздник Воскресения Христа Бога нашего и пришла большая толпа чужеземцев; после Божьего гнева выяснилось, сколь велико было население [Антиохии]. Многие из засыпанных [землей] оказались живыми, но после того, как их живыми подняли из земли, они скончались. Некоторые из спасшихся горожан хватали, что могли [из имущества] и бежали, а им навстречу выходили крестьяне, грабили и убивали их. Проявилось и в этом Божье человеколюбие, ибо все, кто грабил, умерли насильственной смертью: одни заживо сгнив, другие ослепнув, третьи зарезанные хирургами; [они] отдали душу [Богу], признав свои прегрешения. Среди тех, кто промышлял в то время грабежом, был некий силенциарий Фома, который, убегая, скрылся от Божьего гнева, поселился за городом на расстоянии трех миль у так называемых Ворот Св. Юлиана и посылал своих домашних рабов отнимать все у бегущих. Он совершал это в течение четырех дней и, так как нарушал [Божьи заповеди], внезапно, хотя был здоров, скончался; и все славили Бога. Его награбленное богатство погибло, и он был похоронен на том месте, где скончался. [...] На третий день после этого бедствия явился на небе среди облаков Честный Крест над северной частью города, и все заметившие его в течение целого часа оставались [неподвижными], плача и молясь. После разрушения города многие другие землетрясения происходили в течение года и шести месяцев. Разрушения были в Селевкии и Дафне на расстоянии двадцати миль [от Антиохии]. Царь предоставил пострадавшим городам много [средств]; услышав о явленном Богом человеколюбии, он, охваченный немалой печалью, запретил проведение в Романии публичных зрелищ, а когда справлялся Духов День¹, вошел со слезами в церковь без диадемы в пурпурной мантии; вместе с ним облачились в порфиру все сенаторы.

В то же самое время царь послал в [Антиохию] комита Карина с 500 фунтами [золота]; вместе с ним он также послал патрикиев Фоку и Астерия, мудрых мужей, дав им много денег для восстановления [зданий] города, [его] водопроводов и мостов через реку, так как он знал город, ведь он останавливался там на некоторе время, когда возвращался с военными магистрами с персидской войны. Он часто писал этим патрикиям, чтобы они пеклись о городе.

Из письма игумена и богослова Исидора Пелусиота (350–436 гг.) грамматику Офелию

...Если убийство в другом случае непозволительно, но война не есть дело ненавистное, то почему, спрашивал ты, Моисей¹¹⁸ возвратившихся с войны отсылал за стан, чтобы они очистились? Посему отвечаю: хотя умерщвление непрятелей на войнах кажеться делом законным и победителям воздвигаются памятники, возвещающие их заслуги, однако же, если рассмотреть тесное сродство между всеми людьми, то и оно не невинно. Потому Моисей предписал и тому, кто убил человека на войне, очищения и кропления¹¹⁹.

Из «Алексиады» Анны Комнины (середина XII в.) о разгроме и уничтожении византийцами печенегов на Балканах 29 апреля 1091 г.

VIII. 5. ...В тот день произошло нечто необычайное: погиб целый народ вместе с женщинами и детьми, народ, численность которого составляла не десять тысяч человек, а выражалась в огромных цифрах. Это было 29 апреля, в третий день недели. По этому поводу ромеи стали распевать насмешливую песенку: «Из-за одного дня не пришлось скифам увидеть мая».

На закате, когда все скифы, включая женщин и детей, стали добычей меча и многие из них были взяты в плен, император¹²⁰ приказал сыграть сигнал отхода и вернулся в свой лагерь...

6. Команский и скифский отряды¹²¹ отошли друг от друга, и самодержец с наступлением сумерек вспомнил о еде. В это время перед ним предстал разгневанный Синесий¹²² и сказал следующее: «Что происходит? Что это за новые порядки? У каждого воина по тридцати и более пленных скифов, а рядом с ними толпа команов. Если усталые воины, как это и должно быть, уснут, скифы освободят друг друга и, выхватив акинаки, убьют своих стражей. Что тогда будет? Прикажи скорей умертвить пленных». Император сурово взглянул на Синесия и сказал: «Скифы – те же люди; враги тоже достойны сострадания. Я не знаю, о чем ты только думаешь, болтая это!». Затем Алексей с гневом прогнал продолжавшего упорствовать Синесия. Одновременно он велел довести до сведения всех воинов приказ сложить в одно место скифское оружие и хорошо стеречь пленных.

Из письма византийского гуманиста, преподавателя Мануила Хрисолора (1350 / 51–1415 гг.) василевсу Мануилу II Палеологу (1391–1425 гг.). Обзор древностей Рима и Константинополя.

46. Пожалуй, я не окажусь в затруднении, желая напомнить о надгробных памятниках, могилах, стелах или статуях, которые существуют в нашем городе сейчас или были когда-то. Но, может быть, следовало сначала сказать, что хотя там [в Константинополе] их меньше, чем здесь [в Риме], зато некоторые из них гораздо более красивы и представительны. Что, например, за гробница того императора, который был основателем и охранителем города?¹²³ А гробницы других императоров, находящиеся вокруг нее на императорском кладбище? Просто чудом было даже увидеть их, причем многие из них сохранились, окружая и ныне храм Апостолов¹²⁴; немало других уже утрачено; третьи разрознены по другим местам города в преддвериях церквей.

1. О каких ситуациях в строительном деле говорит закон 531 г.? К каким выводам о положении строителей в Византии можно прийти из его анализа?

2. Определите место и роль религии в ромейском обществе исходя из новеллы Юстиниана I.

3. На примере рассказа Евагрия Схоластика попытайтесь понять, чем привлекали византийцев святые мощи и знамением чего для них они были. По каким признакам определяли святость мощей?

4. Почему, по мнению Феодорита Киррского и Феодора Дафнопата, ромеи стремились расчленять мощи святых?

5. Как Симеон Новый Богослов понимал единение с Богом? С чьими взглядами это перекликается?

6. Какую краеугольную идею византийского общества отразили строки письма Патриарха Николая Мистика к болгарскому царю Симеону?

7. На какие символические части делили церковь ромеи, согласно словам Симеона Фессалоникского?

8. Попробуйте установить, исходя из архитектурного описания Константина Багрянородного, как ромейские императоры воспринимали церковь и какие детали больше всего ценили в ней?

9. Как вы думаете, почему Константин Багрянородный говорил об алтаре Новой Церкви в единственном числе, а ее «святые престолы» называл во множестве?

10. Проанализируйте рассказ «Повести временных лет» о выборе веры и установите, чем привлекала другие народы византийская литургия и храмы.

11. О развитии какой медицинской науки у ромеев свидетельствуют записи врача Аривасия из Амиды и на чем строились эти знания?

12. Сравните описания обстоятельств смерти василевса Александра авторами Псамафийской хроники и Продолжателя Феофана. В чем они сходятся и разнятся?

13. В чем с точки зрения ромеев проявилась нечестивость Александра?

14. Чем, по словам Захария Митиленского, был вызван голод в городе Амиде и к чему он привел? Можно ли рассматривать этот случай как типичный?

15. В чем Йешу Стилит видел причину бедствий и смертей, обрушившихся на жителей области сирийского города Эдессы? Для кого была обычной такая точка зрения? Чему она учила?

16. Какие выводы можно сделать из рассказа хрониста Феофана о пожарах в Антиохии?

17. Что порицал, а что хвалил хронист Иоанн Малала, описывая последствия землетрясения в Антиохии? Как это соотносится с общественными представлениями ромеев?

18. О чем свидетельствуют строки письма Исидора Пелусиота? Как вы думаете, менялось ли отношение византийцев к войне и убийству на ней?

19. Как характеризует византийцев поведение Алексея Комнина после разгрома печенегов? Как вы думаете, почему Анна Комнина решила включить этот эпизод в свою историю?

20. Чьи погребения появились в пределах средневекового византийского города раньше прочих и когда это случилось в Константинополе? Где, исходя из слов Михаила Хрисолора, они размещались? Подумайте, почему на территории средневекового Рима было больше гробниц, чем в Константинополе?

21. Отличался ли средневековый Запад от Востока в отношении взгляда на могилы в городе? Чем это можно объяснить?