Сборник для любителей духовного чтения. Часть 4

Мне же зело честни быша друзи Твои, Боже

(Псал. 138, 17).

Предлагаем подробный очерк жизни преподобного отца Иоанна Кассиана Римлянина. Главным пособием в этом труде служили его писания, изданные в переводе с латинского (М. 1877, стр. 1–641), кроме 7 книг о воплощении Христа, оставленных без перевода. Прочие источники будут указаны под строками порознь.

Преп. Иоанн, по прозванию Кассиан (Кассиев, Кассий – римское имя), по языку, на котором писал сочинения, Римлянин, родился (в последней половине IV века), вероятно, в Галльской области, там, где Марсель,¹ в стране приятной и богатой произведениями земли (собеседование 24, гл. 1). Родители его, набожные и благочестивые, принадлежали к сословию благородных, а может быть знатных людей и, владея наследственным от предков участком земли, жили в полном внешнем довольстве (гл. 1 и 10). Нет сомнения, что они воспитали своего сына в христианском благочестии, а судя по сочинениям Кассиана, отличающимся, по многим местам, красотой изложения и языка, он получил хорошее научное образование и, кроме латинского – природного, знал греческий язык (напр. он сличал иногда греческий текст Нового Завета с латинским переводом) и мог легко понимать разговор на этом языке (-16, 1). Надобно думать, что, находясь еще на родине, он подружился с Германом,² принадлежавшим к благородной семье и образованным, подобно Кассиану, но старшим его летами.³ Для беспрепятственного служения Господу и ради царства небесного, оба они в молодых летах (соб. 14, 9) оставив свое отечество, родителей и братьев (- 1, 2–3. 24, 9), поселились (одновременно. Соб. 19, 2) не вдалеке от той пещеры, в которой родился Спаситель (О постановлениях киновий кн. 4, гл. 31), именно в Вифлеемском монастыре, и здесь же облеклись в одеяние иноческое. Они жили в одной келлье, подчиняясь власти старца (-19, 2), любимые за свое благочестие, смирение (- 20, 4) и редкое дружество; все говорили, что в двух телах находятся один ум и одно сердце (- 1, 1). Впрочем Кассиан не был чужд и некоторых пороков. «Слышу, писал ему св. Исидор Пелусиот, что бежал ты (тайком от родителей?) жизни тленной, вступив на поприще монахов, но язык у тебя не удержан, и говоришь не подумавши. Это не иное что значит, как построить крепкую, неприступную для врагов стену, а для входа им оставить врата. Если хочешь и стену соблюсти в безопасности, и пред врагами оказаться сильным, то всеми силами сдерживай язык, от которого приключаются мгновенные и великие падения».⁴ В Вифлеемскую обитель, когда в ней жили Кассиан и Герман, принят был, как начинающей новичок, и поселился в одной келье с ними блаженный Пинуфрий.⁵ Прежде он, как авва и пресвитер, управлял большой киновией (общежительный монастырь) недалеко от египетского города Панефиза, уважаемый всеми за его лета, жизнь и священство, но эта слава тяготила его. Тайно из своего монастыря он удалился в крайние пределы Фиваиды и, принятый в киновию Тавеннских монахов, как неспособный к тяжким работам старик, был приставлен к саду. Через три года один пришелец узнал его и открыл его имя, которое и здесь было в большой славе, по особенной его святости. Отведенный под почтенным охранением опять в свой монастырь, он, спустя немного времени, тайком сел на корабль и отплыл в Палестину, но не долго был неузнанным и здесь: посещавшие св. места для молитвы египетские братия нашли его в Вифлеемском монастыре и умолили возвратиться в свою киновию (О постан. кин. 4, 30–31; соб. 20, 1). Сожительство с таким старцем, хотя и кратковременное, не могло остаться без благотворного влияния на молодых подвижников; тем более полезно было двухлетнее пребывание их в Вифлеемском монастыре (соб. 19, 2). «Мы должны, пишет Кассиан, воздавать высокую благодарность и учению тех (вифлеемских старцев), которые с малолетства научили нас стараться о великом и, дав вкусить своего блага, возбудили в наших сердцах сильную жажду совершенства» (- 17, 7). Желание совершенства и вместе св. наставлений влекло обоих друзей в Египет, где в то время процветало во всей своей силе иночество, как видно из следующих слов Кассиана: «во время пребывания нашего в сирийском общежитии,⁶ когда мы, пишет он, не довольствуясь первыми опытами веры, начали несколько преспевать в ней и желать большей благодати совершенства, то положили намерение немедленно отправиться в Египет и, проникнув в самую дальнюю Фивскую пустыню, в особенности посетить там тех святых, о коих слава носилась всюду» (соб. 11, 1; сн. 18, 1). Но старцы вифлеемские, по любви к ним, не отпускали их, а потом вынуждены были уступить им, когда последние в том вертепе, в котором родился Христос, дали пред всеми братиями обещание вскоре возвратиться в Вифлием (17, 2. 5).⁷

На пути в Египет (ок. 390 г.) Кассиан и Герман посетили монастыри палестинские или месопотамские, изучая тамошние правила (предисловие пр. Кассиана к книгам о постан. кин. и кн. 5, гл. 36. Соб. 21, 11), затем благополучно водою прибыли в египетский город Феннез и, встретив здесь епископа Архебия, вслед за ним отправились пешком в его город Панефиз, чтобы видеть старцев, подвизающихся не в дальнем расстоянии отсюда. «Земля, на которой стоит этот город, и большая часть сопредельной с ним страны, некогда была самая плодоносная, но после случившегося землетрясения, когда всколебавшееся море, вышед из берегов своих, затопило и истребило на ней почти все селения, – некогда тучная земля эта покрылась солеными болотами,... из многих разрушенных наводнением селений, по удалении из них жителей, образовались возвышенные холмы, на подобие островов (сн. соб. 7, 26), доставляющие приятное уединение для отшельников, в числе коих находились тогда (в Фиваидской пустыне) три самых ветхих старца: Херимон, Нестерой и Иосиф». Чудные были эти старцы! Святость сияла в самом взоре их, так что одно воззрение на них могло быть весьма поучительно (-11, 1 – 3). Первый из них был летами старше двоих других (протекал уже сотый год его жизни); от старости и от непрерывного пребывания в молитвах хребет его был так согбен, что он, как малолетнее дитя, ходил с опущенными и до самой земли простертыми руками, но еще бодрый духом не оставлял прежнего строгого образа жизни своей.⁸ «Мы, пишет Кассиан, с удивлением смотря на него, покорно просили, чтобы он сказал нам что-нибудь в назидание, за понесенный нами труд в столь дальнем пути из Вифлеемского общежития». – «Как я начну учить тому, чего сам не делаю»? возразил авва (гл. 4 – 5), впрочем беседовал с благочестивыми странниками о совершенной любви к Богу, причем, как и в других случаях, частные вопросы предлагал Герман, старше Кассиана летами. «Сильна и возвышенна» была эта беседа (гл. 11). В тот же день, в послеобеденное время авва Херимон предложил им другую беседу, которой они были приведены в изумление (-12, 16), именно о чистоте целомудрия, и в этом прошла большая часть ночи. «Недостаточно одной чистоты телесного воздержания, если не будет к ней присоединена и непорочность духа» (- 12, 2). На другой день беседа того же старца была, после утренней молитвы, о Божией помощи. Он говорил: «православные отцы, которые достигли совершенства сердца не суетным рассуждением на словах, а самым делом – подвигом, учат, что Бог в каждом человеке, во-первых, возбуждает желание добра, впрочем так, что человек может стремиться и к противному; во-вторых, дает возможность, впрочем не исключая произвола, привести в дело это желание, и в третьих, не стесняя свободы, утверждает в добродетели. Он всюду производит, все возбуждая, содействуя и утверждая, без нарушения данной им же свободы» (-13, 18). Вопрос: что предшествует в деле спасения: благодать или свобода (во времена Кассиана, когда споры Августина и Пелагея взволновали всю церковь западную, вопрос сей занял умы всех тогдашних богословов) авва решает очень прямо и просто тем, что и здесь благодать и свобода равно действуют (гл. 12). Но кроме этого учения об отношении благодати к свободе, он различает благодать предыдущую или предваряющую, и последующую или содействующую, а говоря о благодати содействующей, различает степени духовной жизни человека, потому что на сих степенях благодать действует различно, приспособляясь к пользе человека. «Как кормилица, говорит авва, прежде нежели дитя станет ходить, носит его на руках, а когда приходит время ходить, учите его ходить, сперва поддерживая за руки, потом приучая ходить одного, впрочем наблюдая, чтоб не упало; когда же вырастет, то, для укрепления сил, позволяет бороться со сверстниками, или переносит соразмерно силам тяжести: так и Отец небесный иных носит на руках, иных оставляет собственному произволу, впрочем так, что всегда вспомоществует труждающимся, слышит, когда Его призывают и не оставляет тех, кто ищет Его» (гл. 14). Этим и объясняется, почему успехи в добре приписываются иногда как бы одной благодати, а иногда самому человеку. Допуская в падшей природе человеческой некоторые остатки добра («семена добродетелей», гл. 12), блаженный старец в то же время решительно учит, что естественные силы человека вовсе недостаточны для спасения: ибо «кто даже и из ревностных, может сам собою перенести суровость пустыни, скудость пищи и ежедневный голод? Кто может без утешения Божественного непрестанно жаждать, лишать себя сна в утреннее время и спать постоянно только четыре часа, беспрерывно читать и заниматься рукодельем без прибыли для себя» (гл. 6)? А потому там, где дело идет о естественных силах человека, все дело спасения приписывается всегда благодати. На этом же основании авва чаще учит, что хотение добра принадлежит и самому человеку, но исполнение благого хотения есть дело Божие. «Когда Бог видит, что мы хотим склониться к добру, то направляет и укрепляет нашу готовность; если же мы не хотим добра, или охладели к нему, то дает нам спасительные советы, через кои доброе расположение образуется или возобновляется» (гл. 11). Но вообще поскольку Божия никтоже весть, точию Дух Божий, и поскольку Дух идеже хощет, дышет, но не веси, откуду приходит и камо идет: то и действие благодати на волю человека есть также тайна, уму человеческому вполне недоведомая (гл. 15–16).⁹

Авва Нестерой, «когда узнал, что мы, пишет Кассиан, кое что из св. Писания знаем по памяти и желаем уразумения того», беседовал о духовном знании. Оно бывает двоякое: первое практическое, т.е. деятельное, относится к исправлению нравов и очищению пороков; второе, теоретическое, состоит в созерцании божественных предметов и познании сокровеннейших истин. От деятельного знания восходят к духовному, и авва потому советовал сначала вполне приобрести деятельное, т.е. нравственное познание: «Прежде всего, старайтесь, особенно ты Иоанн (Кассиан), которому для сохранения того, что я намерен сказать, много благоприятствует и юный возраст, наложить на свои уста совершенное молчание, чтобы от суетного возношения не сделались бесполезными усердие в чтении и труд твоего желания. Это есть первый шаг к деятельной науке (жизни), ибо весь труд человека в устах его (Еккл. 6, 7). Надобно тебе постановления и наставления всех старцев принимать внимательным сердцем, и как бы с немыми устами; и прилежно сохраняя в своей груди, спеши лучше к выполнению их, нежели к научению других. Ибо от этого (учительства) происходит гибельное тщеславие, а от того (выполнения) произрастут плоды духовного знания. Итак, не осмеливайся ничего говорить при собеседовании старцев, разве заставит тебя спросить какое-нибудь незнание, имеющее причинить вред, или потребность необходимого познания, так как некоторые, увлекаясь любовью к пустой славе, для показания своей учености притворно спрашивают о том, что сами хорошо знают. Невозможно заслужить дар истинного знания тому, кто с намерением приобрести людскую похвалу занимается чтением... Не решайся учить кого-либо словами, чего прежде ты не сделал делом. Надобно тебе остерегаться, чтобы не увлечься к учительству примером тех, которые, приобретя дар слова и искусство состязаться (поскольку могут красноречиво и удовлетворительно доказать то, что захотят), слывут владеющими духовным знанием у тех, которые не умеют различать силу и качество его. Ибо иное – иметь развязность на словах и чистоту речи, а другое – проникать в сущность небесных глаголов, и чистым оком созерцать глубокие и сокровенные тайны, чего никак не доставит человеческое учение, светская ученость, а одна чистота духа посредством просвещения Св. Духа. Если хочешь, продолжал авва, достигнуть истинного знания св. Писания, то сначала ты должен приобрести непоколебимое смирение сердца, которое усовершением в любви приведет тебя не к тому знанию, которое надмевает, а к тому, которое просвещает; потом надобно тебе прилежно изучать на память и постоянно прочитывать с размышлением книги св. Писания» и пр. (-14, 1–2. 9–10). В тот же день «после вечернего собрания (богослужения) мы, пишет Кассиан, по обычаю вместе сели на рогожке. Когда мы несколько времени промолчали по уважению к старцу, он (Нестерой) нашу стыдливую молчаливость прервал», начав речь о божественных дарованиях. Доброта жизни, учил он, превосходить творение чудес. Большее чудо – выгнать из себя пороки, нежели бесов из других (-15, 1. 8–9).

Затем странники поспешили к келлии старца Иосифа,¹⁰ которая была почти в шести милях¹¹ (гл. 10). «Он был из фамилии очень знатной и из числа первых в своем городе, называемом Тмуис, прилежно изучил не только египетское, но и греческое красноречие, так что с нами (пишет Кассиан), или теми, которые вовсе не знали египетского наречия, изящно объяснялся, не как прочие через толмача, а сам собою. Когда он узнал, что мы желаем его наставления, то сначала спросив, не родные ли мы братья, и слыша от нас, что мы связаны не плотским, а духовным братством, и что с начала нашего отречения от мира всегда соединены нераздельным союзом как в странствовании, предпринятом нами обоими для духовного воинствования, так и в подвигах киновийских, рассуждал о дружестве и возбудил в нас ревность к сохранению постоянной любви к дружеству» (-16, 1 и 28). Кассиан еще замечает: «от речей его какой-то огонь разгорался в наших сердцах; мы всю ночь провели без сна» (-17, 1).

Молодые путешественники пленились высотой учения и жизни египетских подвижников, обитавших в пустыне, прилегающей к городу Панефизу. Сознавая большую пользу от обращения и бесед с пустынниками, они убедились в эту ночь в крайней неосторожности данного ими в Вифлееме обещание вскоре возвратиться в Вифлеемскую киновию. Такое обещание они дали, чтобы удобнее получить разрешение на предположенное путешествие, и вот пришло время возвратиться, но им хотелось бы подольше пожить в египетских монастырях; они поэтому не знали что делать, – возвратиться ли в свою киновию, чтобы не быть нарушителями данного обещания, или остаться еще на некоторое время в монастырях Египта, чтобы не лишиться душевной пользы от назидания. В случае скорого возвращения в Вифлеем, они не могли надеяться, что им дано будет позволение опять придти на эти места; итак на что же в самом деле решиться? Кассиан сказал другу: «конец нашему недоумению положит святой старец; его устами Господь откроет нам, что нужно делать». По утру они встретили его с обычным приветствием. – «Что печальны лица ваши ныне?» спросил их словами патриарха Иосифа соименный ему авва (Быт. 40, 7). – «Не как узники, министры Фараона, мы видели сон и нет истолкователя (ст, 8), но провели ночь без сна; и нет никого, кто бы облегчил тяжесть нашего смущения, разве только Господь твоим рассуждением устранит его», отвечали они; затем изъяснили, почему они желали бы лучше остаться в Египте, и почему нужно бы возвратиться в Вифлеем. Старец, немного помолчав, сказал: «уверены ли вы, что в этой стране может быть для вас больше успеха в духовных делах?» – «Мы не сомневаемся в том». – «Если так, то лучше вам, решил авва, не исполнить обещания». Он рассуждал (беседуя об определении), что «неосмотрительное обещание извинительно и даже похвально изменить, если это будет обращено в полезную сторону: ибо перемена орудия не означает оставления какой-либо работы, или избрании более короткого и прямого пути не означает лености путешественника. Нам не должно упрямо оставаться в своих определениях, но всегда избирать и предпочитать лучшее» (-17, 2–8. 14. 25).

Пламенно желая посетить и места нижнего Египта, в коих жили многие и совершеннейшие мужи (-18, 1), Кассиан и неразлучный с ним Герман пришли к египетскому городу Диолкосу, и там осмотрели большой общежительный монастырь, отличавшийся строгостью правил и прекрасным порядком монахов (О постан. кин. кн. 5, гл. 36), именно киновию аввы Павла, где было больше 200 братий (соб. 19, 1). «По совету всех мы, пишет Кассиан отправились посмотреть на особый род монахов, называвшихся отшельниками. Они сначала долго живут в киновии, пока научатся терпению, рассуждению, смирению, нестяжательности, и до чиста исторгнуть из себя все пороки, а потом, намереваясь вступить в жесточайшую брань с демонами, уходят в отдаленные места пустыни. Мы узнали, что такого рода мужи живут при потоке реки Нила, в такой местности, которая, одной стороной примыкая к сей реке, а другою гранича с обширнейшим морем, составляет остров, на котором могут жить только одни желающие уединения, потому что он, по причине песчаного и соленого грунта земли, неспособен к возделанию. Увидев их, мы весьма удивились безмерным трудам их, которые они несут для упражнения в добродетелях, и по любви к уединению. Они в самой воде так нуждаются, что раздают ее по самой малой мере и берегут ее как бы самое драгоценнейшее вино, ибо приносить ее на себе за три тысячи шагов, или дальше того, переходя до русла означенной реки через горы песку» (О постан. кин. кн. 5, гл. 36). Прежде других Кассиан и Герман увидели авву Пиаммона, старшего из всех здешних отшельников. «Мы из Сирийской киновии пришли сюда по желанию совершенства», сказали они. Авва, человеколюбно подкрепив их пищей, говорил: «некоторые из ваших стран приходили в эти места для того только, чтобы из любопытства обойти монастыри и братий; но вы с совершенным смирением следуйте всему тому, что, как увидите, старцы ваши будут делать или учить». Затем он беседовал о трех родах монахов в Египте. Первый род составляют киновитяне, которые, живя в обществе, управляются одним старцем; таких монахов величайшее число находится по всему Египту. Второй род – анахореты (отшельники), «в каковом роде жизни и мы, присовокупил старец, желаем быть участниками», а третий, достойный порицания род – сарабаиты: они, уклоняясь от строгости киновийской, живут самочинно, по своей воле, строя особые кельи и работая исключительно в свою пользу. «Я вижу, сказал Пиаммон, что вы от лучшего рода монахов приняли начало этого звания, т.е. от похвального подвижничества киновитян стремитесь к высоте благочиния анахоретов». – «Мы желаем знать, сказал Герман, как можно приобрести и сохранить благодушие. Хотя мы наложим на уста молчание, как нам сказано (аввой Нестероем), вольность слов ограничим, и таким образом могли бы сохранить спокойствие сердца: однако же и при обуздании языка иногда не сохраняется внутреннее, тихое состояние. И потому думаем, что не иначе можно сохранить кротость как удалением в кельи и пребыванием в уединении». – «Истинного терпения и благодушия ни приобрести, ни сохранить нельзя без сердечного смирения», отвечал авва (соб. 18, 1 – 4. 7. 12–13).

«Когда, увидев отшельников, мы, пишет Кассиан, воспламенились желанием подражать им (сильно воспламенил это желание Пиаммон. (Соб. 18, 17), и авва Архебий отличнейший между ними, по гостеприимству призвал нас в свою келью: то, узнав наше желание, объявил, что он хочет уйти из этого места, почему и предложил нам свою келью, уверяя нас, что он оставил бы ее, хотя бы и не было нас. Воспламенившись желанием здесь пожить и поверив словам его, мы приняли от него келью со всем прибором домашним. Употребив такой благочестивый обман, он по выходе из этого места возвратился через несколько дней, в течении которых приготовлял материал для постройки келлии, и с большим трудом построил себе другую келью. Спустя несколько времени и эту келью со всем прибором он отдал другим братиям, изъявившим желание остаться тут, а сам, пребывая неутомимым в делах любви, построил себе третью келью». (О постан. кин. кн. 5, гл. 37). О том же авва Кассиан рассказывает следующее: «когда возлюбленный брат наш Симеон, вовсе незнавший греческого языка, из Италии пришел к нам, старец, желая оказать ему, как страннику, дело любви, спросил, почему он праздно сидит в келлье (полагая, что в праздности, при неимении необходимых вещей, он не может долго оставаться здесь; да и никто не может переносить скуку уединения в пустыне, кроме того, кто способен своими руками приобретать себе пропитание). Он отвечал, что ни одного из рукоделий, которые здесь делали, не знает, а умеет писать, и что если бы в египетской стране мог быть полезен кому-либо Завет на латинском языке, то он мог бы написать его. На это старец сказал: Бог послал мне этот случай; я давно искал, кто бы переписал мне апостол на латинском языке, ибо у меня есть брат, которому мне хочется послать для назидания что-либо из св. Писания. После того, как Симеон с удовольствием вызвался на это дело, старец немедленно доставил ему в замен платы съестные припасы на целый год и все снаряды нужные для письма, и когда книга была написана, то она хотя совершенно не нужна была в той стране, потому что там не было знающих латинский язык, взял ее» (О постан. кин. кн. 5, гл, 39).

Еще спустя немного дней после первого посещения киновии аввы Павла (Ливийского), увлекаясь желанием большого научения, с полным усердием опять они пришли в эту киновию и увидели здесь бесчисленное множество монахов из других киновий: на большом дворе под открытым небом они (монахи) сидели отдельными рядами по 12-ти, а вышеупомянутый авва Павел заботливо ходил между прислуживающих во время обеда. Торжественно совершались годовые поминки по смерти прежнего аввы, управлявшего этой киновией. В ней Кассиан и спутник его нашли весьма древнего – благодатного старца, по имени Иоанна (Диолкосского): он 30 лет провел в обществе киновии, другие 20 лет в пустыне и, оставив ее, захотел снова подчиниться игу киновии, что удивляло молодых странников, которые, поступив в Вифлеемскую киновию, – «едва два года прожили, не довольно научившись монастырской жизни, – пошли странствовать в чужие страны, чтобы пользоваться большей свободой и жить почти по своему произволу». Поклонившись лицом до земли старцу, они начали просить, чтобы он открыл им, по какой причине, оставив пустыню, он с крайним смирением поселился в киновии. Авва признался, что 20 лет он с удовольствием прожил в пустыне. Помню, говорил он, что по благому дару нашего Господа, часто приходил я в такое восхищение, что забывал, что обложен тяжестью бренного тела, и дух мой вдруг так отрешался от всех внешних чувств и над всеми вещественными предметами совершенно возвышался до того, что глаза и уши мои прекращали свои действия, и так наполнялся божественным размышлением и духовным созерцанием, что часто не знал, принимал ли я пищу вечером и на следующий день сомневался касательно вчерашнего разрешения поста... Но когда большое число братий стало поселяться в той пустыне, и уменьшение приволья в обширной пустыне не только стало охлаждать ревность к божественному созерцанию, но и связывало дух многоразличными узами плотских вещей: то предпочел за лучшее исполнять правила общежития.» Теперь нет у меня, говорил он, «никакой заботы о дневной работе, никакого развлечения от продажи и покупки, ни неизбежного попечения о годовом запасе хлеба, ни беспокойства о телесных вещах, по которому приготовляется необходимое не только для собственного употребления, но и для многих приходящих». По поводу его дальнейшей беседы о жизни отшельнической и общежительной, Герман говорил: «мы, неблаговременно прекратив жительство в киновии, оставили как бы самую школу и поприще для упражнения. Мы упадаем духом, чтобы нам оставившим киновию несовершенными, вовсе не лишиться возможности в пустыне быть совершенными, ибо первое начало спасения, как ты говоришь, приобретается в киновии, и не могут быть здоровыми в пустыне, кроме тех, которых наперед в киновии врачевание исцелило». Авва отвечал: «для искренно ищущих врачевания не может быть недостатка в средствах к исцелению у истиннейшего Врача душ» (соб. 19, 1–6. 11. 13).

Полагаем, что Кассиан и Герман возвратились потом в свою пустынную келью, принятую от Архебия. Может быть в этой келлье («в нашей келлье», пишет Кассиан. (Соб. 21, 11) Авва Феона,¹² эконом какой то киновии, посетил их во время пятидесятницы и, по желанию их, беседовал о том, почему во все дни пятидесятницы положено не поститься и не преклонять колен (что однако же с такой точностью, как в Египте, не соблюдалось в палестинских монастырях?). Послабление относительно пищи ограничивалось только тем, что во время поста у египетских монахов обед обыкновенно был вечером, не в посты в 3 часу, а в праздники и пятидесятницу – в полдень, причем количество и качество пищи не изменялось,¹³ а коленопреклонение – знак покаяния и сердечного сокрушения оставляется ради праздничных дней, которые должно проводить в радости (- 21, 9. 11. 20. 23). Когда, спустя почти семь дней после того, Кассиан и Герман вошли в келлью того же старца (вероятно, в той киновии, где он подвизался), он в самом начале ночи беседовал с ними о ночных искушениях (-22, 1), а на другой день (-23,1) о словах апостола: «добра, которого хочу, не делаю, а зло, которого не хочу, делаю» (Рим. 7, 19).

Живя среди отшельников, в некрасивой песчаной местности, по природе солончаковой иссохшей от соляного наводнения (соб. 24, 12), они должны были с большим трудом приобретать необходимое для пропитания и носить воду на своей шее за три мили (за 3000 шагов), а ходили они в убогой одежде и босиком (-24, 10). Иногда посещаемые братиями, не могли они по своему желанию пребывать постоянно в затворе и в продолжительном безмолвии, без перерыва соблюдать, и ежедневное воздержание, для обуздания плоти (гл. 18). Не удивительно, что в такой обстановке Кассиан и Герман были боримы искусительными помыслами, возникшими первоначально по поводу беседы вышеупомянутого аввы Иоанна, оставившего пустынь (так мы думаем); эта беседа произвела на них удручающее впечатление, охладила на некоторое время их пылкую благочестивую ревность. Давно ли они, для большого успеха в духовной жизни, изъявляли желание быть в Египте как можно дольше? Они еще не обошли святых и монастыри этой области, но уже хотят возвратиться – не в киновию, в которой положили начало монашеской жизни, а в родную страну, чтобы повидаться с родителями и братьями и жить вблизи их, несмотря на то, что отреклись от мира! «Мы, пишет Кассиан, вспоминая набожность и благочестие наших родителей, ежедневно помышляли о том, что их рачительность будет побуждать нас к большему преуспеянию, и у нас не будет никакой заботы о телесных вещах, никаких развлечений для приобретения пропитания, когда они с радостью будут доставлять все для нашей потребности, – мы будем прилежать только чтению и молитве» (- 24, 1 и 10). Манила на родину самая красота ее природы и обилие удобств для пустынной жизни, именно рисовались перед глазами молодых иноков «местоположение, в котором находилось имение их предков, приятная веселость самой страны, приятное и целесообразное уединение простиралось на большое пространство, так что уединенные места лесов могли доставлять не только удовольствие, но и большие выгоды для пропитания». Молодые подвижники с самомнением мечтали быть на родине полезными для многих своим добрым примером и наставлениями (гл. 1); помышляли и о том, что не будут докучаемы приемом и угощением приходящих иноков в такой стране, в которой «невозможно найти никакого человека, или очень немногих монашеского звания» (гл. 18). Здравое рассуждение (беседа об умерщвлении духовном) аввы Авраама, одного из здешних отшельников, которому они с заботливостью открыли свои помыслы, обнаружило перед ними козни духа злобы, направленные ко вреду их, убедило их, что они «не только далеки от возможности учить, но и сами еще имеют нужду в помощи учителя», воспламенило к желанию истинного самоумершвления (гл. 16 и 26) и укрепило друзей в прежнем благочестивом желании – не оставлять египетской страны.¹⁴

Продолжая странствование, они не минули киновии, которой управлял смиренный пресвитер Пинуфий, как известно, пребывавший некоторое время в Вифлеемском монастыре, где скрывал свой священный сан и великие добродетели. Он с радушием и благосклонностью поместил странников, как прежних сожителей, в своей келлии, построенной в конце сада. «Для меня, говорил он, весьма приятно ваше смирение, которое я видел и тогда, как жил с вами, потому что вы самым делом неленостно исполняете те правила, о коих прочим христианам мы, может быть, только говорим, и несмотря на труды свои, скрываете свою добродетель, как будто еще ни в какой добродетели вы не успели. Но поскольку такое самоуничижение заслуживает величайшую похвалу, то я постараюсь вкратце ответить вам на ваш вопрос (о времени прекращения покаяния и о удовлетворения за грехи). Уже многие не только говорили, но и писали о необходимости покаяния, пользе и силе его... Я уверен, что все это уже известно вам как из непрерывного занятия св. Писанием, так и по отличному вашему разуму. Вы не о том меня и спрашиваете. Отвечая на ваш вопрос, скажу, что совершенное покаяние состоит в том, чтобы не делать более тех грехов, в коих каемся, и в коих обличает нас совесть; доказательством же удовлетворения за них с нашей стороны и их нам прощения служит изгнание из сердец наших и самого сочувствия к ним». «Авва, пишет Кассиан, усердно просил нас, чтобы мы остались в общежитии его, но как слава скитской пустыни влекла нас туда, то не могши удержать, он отпустил нас » (соб. 20, 2. 4–5. 11).

Они пришли в скитскую пустыню. Это была дикая, песчаная пустыня, где изредка попадались ключи с едва сносною для питья водой. В таком неудобном для житья месте и селились только наиболее твердые мужи (не исключая впрочем и молодых . Соб. 7, 22–23). Кассиан замечает, что те, которые обитали в скитской пустыне, совершенством и познаниями превосходили всех, живших в египетских монастырях (- 10, 2). Напр. Моисей (ливийский пресвитер) сиял не только деятельными добродетелями, но и созерцанием. «Желая получить от него наставление вместе с св. аввой Германом (с которыми у меня с самого начала монашеской жизни, с первых опытов духовного воинствования было нераздельное пребывание как в киновии, так и в пустыне), мы, пишет Кассиан, со слезами просили слова назидания». Назвавши себя грубым и необразованным, он однако же беседовал о цели и конце подвижничества, причем Герман жаловался, что «многие суетные помыслы даже против воли тревожат нас». «Деятельность ума нашего, учил старец, хорошо сравнивается с мельничным жерновом, который от стремительного течения воды быстро вертится кругом. Он никак не может перестать вертеться, движим будучи водой, но во власти приставника состоит, «пшеницу ли молоть, или жито, или куколь растирать. Так и ум наш в течении настоящей жизни, будучи непрестанно приводим в движение устремляющимися на него отовсюду потоками впечатлений, не может быть праздным от волнения помыслов, но какие из них принимать или усвоять себе, это зависит от нашей воли и усмотрения»... Беседа была продолжительна: «по достоинству и усердию слушающих благодать Господня внушает слово говорящим», заметил блаженный Моисей и посоветовал удивленным его беседой Кассиану и Герману немного соснуть, предлагая лечь на тех же рогожках, на которых они сидели, вместо возглавия подложив под свои головы снопы, связанные из толстого папира (который растет по берегам Нила) в длинные и тонкие пучки (- 1, 1–2. 16. 18. 23). Утром, по восходе солнца, Моисей говорил о рассуждении.¹⁵ «Такими-то столь высокими наставлениями, пишет Кассиан, возвеселил нас авва, так что мы, получив назидание, прославили Господа, дающего такую премудрость боящимся Его» (- 2, 26). В другом месте пишет: «Начав жить в пустыне (скитской), сказал я авве Моисею, высшему всех старцев тамошних, что вчера был я крайне расслаблен недугом уныния и не мог иначе освободиться от него, как сходивши к авве Павлу. Нет, ты не освободил себя от него, сказал он мне, но паче показал себя ему преданным и покорным. Ибо после оно сильнее будет нападать на тебя, как на труса и беглеца, увидев, как ты с первой схватки дал себя победить и тотчас убежал с поля брани... Опытом доказалось, что не бежать надобно от натиска уныния, уклоняясь от борьбы с ним, а побеждать мужественно сопротивляясь ему (О постан. кин. кн. 10, гл. 25).

Св. Пафнутий пресвитер и глубокий старец,¹⁶ наставлениями которого желали воспользоваться Кассиан и Герман, смущаемые различными помыслами, «начал превозносить наше дело, пишет Кассиан, т. е. что оставив отечество, из любви к Богу, посетив столько областей, терпеливо сносим бедность и скуку пустыни и с таким рвением стремимся подражать их строгому образу жизни, который едва сносят и те, кои родились и возросли в нужде и скудости. На это мы отвечали, что мы заботливо искали его ради наставления и учения, а не затем, чтобы принимать похвалу за добро, которого однако же в нас нет, тем меньше, чтобы, по поводу его бесед приходить в надмение и возношение ума, которое и без того, по внушению врага, часто беспокоит нас в наших келлиях. Почему желали бы услышать то, что сокрушало бы нас и смиряло, а не то, что может вести к самопрельщению и гордости». «Есть три вида отречения от мира, отвечал авва: первое то, в котором телесно оставляем все богатства и стяжания мира; второе то, в коем оставляем прежнее нравы, пороки и страсти, как душевные, так и телесные; третье то, в коем, отвлекая ум свой от всего настоящего и видимого, только будущее созерцаем и вожделеваем того, что невидимо»... «Авва Пафнутий отпустил нас, замечает Кассиан, немного прежде полуночи. Не с охотою, а с сокрушением сердца мы оставили его, получив великую пользу от его собеседования. Ибо, совершив первое отречение, которое мы старались исполнить со всем усилием, мы думали, что скоро достигнем самого верха совершенства, но теперь сознаемся, что еще не начали и мечтать, как во сне, о высших степенях монашества. О втором роде отречения еще знали мы от отцов в киновиях, а о третьем, в коем заключается все совершенство и которое несравненно превосходнее двух первых – низших, мы ничего не знали даже и по слуху» (соб. 3, 1–2. 6. 21).¹⁷

«Блаженного Даниила, который особенно украшался смирением,¹⁸ мы спросили, пишет Кассиан, почему, сидя в келлии, иногда исполняешься каким-то игранием сердца, с неизъяснимой радостью и обилием сокровеннейших ощущений, кои, не говорю уже, выражать языком, даже воспринимать чувством бываем не в силах; тогда и молитва чиста и подвижна, и ум, исполняясь духовных плодов, чувствует, что его воздыхания, сильные и действенные, вознеслись к Богу даже и во сне; иногда же без всяких, по-видимому, причин, вдруг находит печаль, начинает теснить какая-то безотчетная грусть; тогда не только сам в себе чувствуешь сухость, но досадуешь на келью, отвращаешься от чтения, в молитве неудержимо рассеиваешься и блуждаешь, подобно пьяному, и при всем сожалении и усилии бываешь не в силах восстановить в духе прежнее настроение; даже, чем усилиннее устремляешь его к созерцанию Бога, тем стремительнее он (ум) сам как бы отбегает в плен непостоянных помыслов, расхищается и впадает в такое духовное изнеможение и бесплодие, что ни желанием царства небесного, ни страхом геенны не можешь пробудить его от сего, как бы смертного сна.» На это Даниил отвечал: «бесплодие ума, о котором вы говорите, зависит обыкновенно от трех причин, как передали нам отцы: или от небрежения нашего, или от насилия бесовского, или по устроению и попущению Божию» (соб. 4, 1–3). Он затем беседовал о борьбе плоти и духа.

Авва Сарапион, особенно отличавшийся даром рассуждения, беседовал о 8 главных страстях (- 5, 1–2).

Авва Серен – дивный муж. Вид его соответствовал его имени.¹⁹ Он отличался высшей святостью, которая сияла в самом лице его, и ему через ангела сообщен был такой дар целомудрия, что даже и во сне он не чувствовал естественных возбуждений (похоти). «Мы, пишет Кассиан, увидев его в дни четыредесятницы, жаловались ему, что, несмотря на продолжительное пребывание в пустыне, не приобрели желаемой чистоты, а только приращение смущения и стыда... Я нахожу, признается Кассиан, что трудясь в подвиге душевной чистоты, не перестаю быть тем, чем не должен быть, так как душа ежеминутно развлекается непостоянными помыслами. Когда она приводится к страху Божию или духовному созерцанию, то прежде нежели утвердится в нем, опять впадает в прежнюю рассеянность. О том плачу и сокрушаюсь сердцем». – «Всякий согрешает от того, что при нападении худых помыслов не отвергает их тотчас противоречием», сказал благодатный старец, беседуя (о непостоянстве души) всю ночь до рассвета. Вкусив немного сна, он пошел вместе с ними в церковь, так как был воскресный день (соб. 7, 1–3. 8. 34). По возвращении в келлью старца, «мы, пишет Кассиан, сначала весьма хорошо угощены были обедом. Ибо вместо рыбного рассола, который с подливкой нескольких капель масла (во избежание тщеславия, которое могло бы возникнуть при самом строгом воздержании) обыкновенно предлагался ежедневно на обеде, он приготовил немного похлебки и влил масла несколько больше обыкновенного; потом он предложил по три маслины, приправленные солью, и принес корзинку со сластью (вместо десерта); из ней мы взяли только по пяти зерен бобов, по две сливы, по одной смокве (фиге), а больше этого числа взять считается там (в скитской пустыне) неприличным». После обеда старец вел беседу до самой зари о падших ангелах (- 8, 1. 25).

Авва Исаак, беседуя о молитве, говорил: «часто, но кратко надобно молиться» (соб. 9, 36). Для всегдашнего памятования о Боге он советовал (- 10, 10) приобрести навык непрестанно повторять следующую молитовку: Боже, в помощь мою вонми, Господи помощи ми потщися (Пс. 69, 2).

Из скита Кассиан с Германом заходили в келлии – поселение, отстоявшее от скитской пустыни на 80 миль и называвшееся так от множества монашеских келлий, рассеянно находившихся в пустыне. Здесь авва Феодор, муж отличный в деятельной жизни, беседовал с ними о бедствиях праведников (соб. 6, 1). «Он, желая узнать, пишет Кассиан, что я (тогда еще бывший молодой отшельник) делаю, пришел ко мне в келью в полночь неожиданно. Увидав, что я, по окончании вечернего молитвословия, лег на рогожу для успокоения ослабевшего тела, он со вздохом сказал: Иоанн! сколь многие в настоящий час беседуют с Богом и объемлют Его сердцем и умом, а ты, предаваясь сну, лишаешь себя такого блаженства» (О постан. кин. кн. 5, гл. 35).

В Египте Кассиан и друг его провели не мало времени, живали и в скитах, и в кельях, и в монастырях, и среди отшельников, в уединении, все замечали, изучали, и самым делом проходили; и ознакомились подробно с тамошней подвижнической жизнью, во всех ее оттенках. У египетских отцов, прежде всего, они научились, что дела любви должно предпочитать посту. «Когда мы, пишет Кассиан, желая узнать правила сих старцев, пришли из Сирии в Египет, то нас принимали там с изумительно живым радушием сердечным, – и куда бы мы ни приходили, нигде для успокоения нас, не стеснялись соблюдением определенного уставом часа для принятия пищи, как мы привыкли видеть в монастырях Палестинских, но везде разрешали на пищу прежде того, кроме только среды и пятка. Один из старцев, когда мы спросили его, почему у них так свободно мимоходится правило каждодневного поста, ответил нам: «Пост всегда со мною, вас же я не могу удержать с собою навсегда. Притом хотя пост многополезен и всегда нужен, но он составляет жертву произвольную; исполнение же дела любви есть не отложимое требование заповеди. Итак, принимая в вас Христа, я должен напитать Его. Когда же провожу вас, тогда сделанное ради Его снисхождение могу вознаградить строжайшим постом» (О постан. кин. кн. 5, гл. 24; сн. соб. 21, 14). Другой старец, угощая Кассиана, просил еще немного поесть. Кассиан сказал, что уже не может. На это он сказал: «во время прихода разных братий я уже шесть раз предлагал пищу и, угощая каждого, со всеми принимал пищу и еще чувствую голод (он шесть раз так умеренно принимал пищу, что еще чувствовал голод !), а ты теперь однажды поел и говоришь, что больше не можешь» (О постан. кин. кн. 5, гл. 25). Св. подвижники, обыкновенно, простые и неученые, знакомые с жизнью, а не с наукой, учили не столько словом, сколько делом, но из них более просвещенные и опытные предлагали Кассиану и Герману, кроме вещественной,²⁰ и духовную пищу. Как пчелы, молодые странники собирали текущей мед из уст богомудрых пустынников, разумеем наставления или правила св. жизни. Задушевный их беседы со старцами нередко, как мы видели, продолжались до полуночи, даже до рассвета и восхода солнца. Не ища здесь покоя, чтобы обрести его там – на небе, они неопустительно бывали при каждом богослужении. «В Египте и Фиваиде, во время как вечерних, так и ночных собраний, читается, по наставлению ангела, 12 псалмов с присовокуплением двух чтений из ветхого и нового заветов. Псалмы прочитывают братия не вдруг, но, смотря по числу стихов, разделяют на две, или на три статьи, присовокупляя к каждой молитвы, после которых преклоняют колена. Кроме вечерних и ночных собраний, у Египтян днем не бывает общественного богослужения; днем они собираются только в субботу и воскресенье в три часа (по нашему в 9 часов утра) для причащения. В кельях они соединяют с рукоделием молитву, не теряя из памяти псалмов» (О постан. кин. кн. 2, гл. 4. 7. 11. Кн. 3, гл. 2). Кассиан и Герман прилежно занимались чтением св. Писания, не покидали и внешнего труда и письменных занятий. «Припоминаю, пишет Кассиан, как, живя в пустыне, рассерживался я иногда на писчую трость, если не нравилась толстота или тонкость ее, – иногда на ножичек, если, когда режешь им, он, затупившись, не скоро резал, – иногда на кремень, если не скоро вылетала из него искра огня, когда спешишь к чтению; и движение негодования при этом вторгалось иногда такое, что невольно вырывалось из уст проклятие на бездушную вещь, или уж непременно на диавола: чем и испарялось смущение и душа успокаивалась. Таким образом, за отсутствием людей, на которых возбуждался бы гнев, эта страсть упражняла свои силы и на вещах немых и на безделицах» (- кн. 8, гл. 18). Не лишен общего интереса следующий рассказ Кассиана: «помню, что когда я жил в пустыне скитской, один старец, придя в келью одного брата для посещения его, услышал, что тот внутри что-то говорит, и приостановился, желая узнать, что такое читает из св. Писания, или на память что прочитывает, как там есть обычай делать это за работой. Приложив поближе ухо, благочестивый наблюдатель услышал, что брат, будто в церкви, предлагает поучение народу: это значило, что он духом тщеславия обольщенный, представлял себя иереем и исполнял мечтательно лежавшее на нем дело. Подождав еще немного, старец услышал, что брат кончил поучение и, переменив должность, будто уж в сане диакона, начал возглашать: оглашенные изыдите. Старец постучал в дверь. Брат, вышедши, встретил его с обычной почтительностью и, войдя внутрь, спрашивал, давно ли он пришел, делая вид, что беспокоится, не долго ли пришлось ему стоять вне, и не потерпел ли он от сего чего неприятного, – на деле же совестью угрызаемый за свои мечты и за то, что делал вследствие их. Старец ласково ответил: «я только что пришел, как ты возглашал: оглашении изыдите» (-кн. 11, гл. 15). Впрочем из этого видим только, что самые пустынники, даже и святые, живя на земле, были подобострастны нам. В египетской стране оба друга терпели нищету и скуку уединения, тем более, что там не было знающих латинский язык; испытали движение гнева, уныние и брань помыслов, но иногда, при своем молитвенном настроении духа, смирения и строгом воздержании, сподоблялись неизреченной радости и тайных ощущений благодати, с помощью которой побеждали страсти и преодолевали немощи, свойственные природе человеческой.

Проведя в путешествии семь лет, Кассиан и Герман возвратились (в 397 г.) в Вифлеемский монастырь только вследствие данного ими обещания и для того, чтобы у старцев вифлеемских, которые, по горячей любви к ним, не довольствовались их очень частыми письмами, желая лично видеть их, испросить позволение (на что уже имели надежду в то время) снова удалиться в те же пустынные египетские страны. В Вифлееме они радушно были приняты и, напутствованные благословением старцев, отправились в Египет, именно в пустыню скитскую (соб. 17, 31) и пробыли там еще до 400 года.

Оставив Египет в этот раз, Кассиан с другом своим отправился в Константинополь, где они были благосклонно приняты св. Златоустом, который Кассиана посвятил в диакона, а друга его, как старшего – во священника (О воплощ. Христа кн. 7, гл. 32). Они были от всей души преданы вселенскому святителю (память его, по смерти его, Кассиан в том же сочинении ублажал великими похвалами). Но тогда как одни любили св. пастыря, некоторые при дворе и в духовенстве ожесточились против него; собор «при Дубе» определил низложить Иоанна, а император дал повеление об изгнании... В день (вторичного) удаления его из Константинополя (20 июня 404 г.) пожар обратил в пепел прекрасный храм св.Софии. Среди развалин храма и соседних зданий едва уцелела одна часовня, лишь почерневшая от пламени. То была домовая ризница архиепископа, куда поместил он богатейшие украшения своей церкви и святые сосуды, слишком драгоценные для ежедневного употребления; словом – это была епископская сокровищница. Отыскав эти ценные предметы в ризнице совершенно целыми и вспомнив, что на соборе в Дубе одним из преступлений, взведенных на Златоуста, было расхищение церковных драгоценностей, – друзья его увидели в этом обстоятельстве, и в самом деле странном, подтверждение того, что сам Бог хотел засвидетельствовать миру невинность преследуемого и всю гнусность гонителей. Два константинопольских клирика, священник Герман и дьякон Кассиан, верные Иоанну, немедленно побежали в императорский дворец, прося, чтоб была составлена точная опись найденного, как золотых и серебряных вещей, так и одежд, утвари и тканей, составлявших церковную собственность. Опись была составлена в двух списках при Студии, префекте города, – Евтихиане, префект претории, – Иоанне, императорском казначее, квесторе Евстафии и при нескольких нотариях. Один список описи остался в руках суда, другой потребовали для большей верности Герман и Кассиан, и отвезли его в следующем году в Рим²¹ к папе Иннокентию; но это кончилось ничем, хотя вместе с ними отправились в Рим и другие ходатаи по делу Златоуста, посланные от лиц ему преданных.²²

Кассиан после сего не возвращался уже на Восток, но отправился в Галльскую область, именно в Марсель, на родину и там продолжал свою подвижническую жизнь по египетским образцам; прославился и святостью жизни, и учительской мудростью, и был посвящен во священника.²³ Стали собираться к нему ученики один за другим и скоро составился из них целый монастырь. По примеру их недалеко устроился и женский монастырь. В том и другом монастыре устав был введен тот, по которому монахи жили и спасались в восточных и особенно в египетских монастырях.²⁴ Благоустройство этих монастырей в новом духе и по новым правилам и явные успехи подвизавшихся там обратили на себя внимание многих иерархов и настоятелей монастырей Галльской области. Желая завести и у себя такие порядки, они (напр. Кастор, аптский епископ) просили св. Кассиана написать им иноческие уставы восточные с изображением и самого духа подвижничества.²⁵ Он исполнил с охотой это прошение, описав все в 12 книгах постановлений и в 24 собеседованиях. Один из пламенных чтителей Августина, Проспер епископ Аквитанский подверг (в 432 г.) строгому рассмотрению мысли о благодати, какие во множестве встретил он в собеседованиях и особенно в 13-м, но критика его слаба; да и Церковь восточная никогда не одобряла крайностей Пелагия и Августина. Кассиан обличает того и другого, не называя однако же по имени ни одного из них, а Лепорий, сперва простой монах, потом пресвитер, зараженный ересью Пелагия, распространявший ее в Галлии и Африке, был снова обращен к православию св. Кассианом. Преп. Иоанн Лествичный († ок. 606 г.) глубоко чтил Кассиана. Он пишет (слово 4, § 105): «от послушания рождается смирение, от смирения же рассуждение, как и великий Кассиан прекрасно и весьма высоко любомудрствует о сем в своем слове о рассуждении» (во 2-м собеседовании). Последнее сочинение преп. Кассиана против Нестория (7 книг о вопрощении Христа) написано в 431 г., по просьбе римского архидиакона Льва, впосл. знаменитого папы.

Св. Кассиан скончался в 435 г. Мощи его в монастыре Виктора в Марсели, где был настоятелем и где над гробницей его день и ночь горит светильник, устроенный благоговеющими пред ним. Память его совершается там торжественно 23 июля, а в церкви греческой и русской она празднуется 29 февраля, и когда этот месяц имеет 28 дней, тогда служба преп. Кассиану поется на повечерии.

В московском Даниловом монастыре есть чудотворный образ преп. Кассиана Римлянина. Мы имеем литографированный список с него. Преподобный изображен с открытой головой, в монашеской мантии правою рукой он благословляет, а в левой держит свиток, на котором написаны следующие слова: Братие, возмогайте во Господе, и в державе крепости Его, облецытеся во вся оружия Божия (Еф. 6, 10–11) и пр. Святость сияет на умиленном лице его. Видно, что он «смирен и кроток, незлобив (служба 29 фев., стихира 3), постников украшение» (канона песн. 3, троп. 1).

На этот раз предлагаю краткие изречения митрополита Филарета и достоверные рассказы о нем, собранные мной и большей частью уже напечатанные в разных повременных изданиях, начиная с 1869 года, а частью добавленные вновь и обозначенные знаком «+».

Иеродиакон Филарет, вызванный, В январе 1809 года, в С.-Петербург на должность инспектора тамошней семинарии, не охотно принял это назначение. Платон митрополит московский сказал, желая успокоить его: «тебя в классе слушают (ученики), тебя будут и как инспектора слушаться».

«Никогда я (Филарет) столько не трудился, как в бытность ректором академии петербургской».

Архимандрита Филарет в 1815 году, по поручению комиссии духовных училищ, обозревая новгородскую семинарию, предложил ученику среднего отделения Еммаускому Федору (в монашестве Христофор, епископ вологодский) вступить в число воспитанников санктпетербургской академии, сказав ему: «ступай в академию». – «Я не учился богословию», отвечал он. – «Там научишься», возразил Филарет, потом сказал: «ты видно колеблешься, подумай». Подумав, он согласился.

Филарет в том же году обозревал и коломенское, московской епархии, училище, смотритель которого, протоиерей Михаил Федорович Дроздов, не хотел было садиться в присутствии знаменитого ревизора-ректора петербургской академии, своего сына. Надобно было просите его о том, что и сделал ревизор, исполняя пятую заповедь.

+ Император Александр I сказал князю А. Н. Голицыну (1822–1825): «твой любезный-то (архиепископ московский Филарет, как член св. Синода, бывший в Петербурге) просится в Москву» (на летнее время).²⁶

Филарет, архиепископ московский, представив Государю Императору Николаю Павловичу, по случаю восшествия его на прародительский престол, описание открытия акта в Бозе почившего Александра I о наследовании престола,²⁷ Всемилостивейше пожалован бриллиантовым крестом для ношения на клобуке, 25 декабря 1825 г. Дни смут, протекшие между 30-м ноября и 15-м декабря, ни для кого в Москве столь не были тягостны, как для архиепископа, которому Александр Благословенный поручил составление и хранение под секретом сказанного акта до самой его кончины. «Я, говорил святитель, вспоминая эти дни, конечно рад Высочайшему награждению меня драгоценным крестом, но не менее и тому, что наконец с меня снят тяжкий крест»!

«Если бы этот человек был министром, мы бы с ним многое сделали», сказал о Филарете Император Николай Павлович.

+ В день священного коронования Императора Александра II (26 авг. 1856) митрополит Филарет прибыл в Успенский собор в белом клобуке и белой рясе – весь белый, точно лебедь, как слышал я от протопресвитера М. И. Богословского.

Владыка в том же соборе, выйдя на амвон, в конце пасхальной утрени, христосоваться с народом и увидев, что паникадила гасят, ничем не выразил своего неудовольствия, и только когда, вслед за прочими (генералами), подошел соборный староста, высокопреосвященный сказал: «не время бы и не место теперь, но чтобы не забыть (скажу теперь). Когда у вас в доме бывают гости, то в какое время вы приказываете гасить множество свечь, освещающих комнаты вашего дома»? – «После того уж, как все гости разъедутся», отвечал тот. – «Ну, да, конечно так. Зачем же здесь, в такой праздник праздников вы уменьшили свет в храме, когда гости храма еще не оставили его»? Сказав это, митрополит похристосовался со старостой.

В том же соборе сказал он двум архимандритам: «вы меня ведёте, или я вас веду»?

«Сколько помню, Покровский (Василия Блаженного) собор всегда считался выше Казанского».

+ На литии, во время всенощной, держась более точного перевода с греческого языка, он произносил возглас так: «Услыши ны, Боже, Спасителю наш, упование всех концов земли и сущих в море далече: и милостиве, милостив буди (вместо: и милостив, милостив буди, как в славянском служебнике), Владыко, о гресех наших и помилуй ны». (См. Церк. Вести. 1889, № 12, стр. 226).

Причастясь св. Таин, он каждый раз отирал пеленою не только уста, но и глаза свои.

Праздник святителя Алексия, 12 февраля, когда-то (напр. в 1836 и 1852 гг.) случившийся на первой неделе великого поста, был, по распоряжению его высокопреосвященства, совершен в кафедральном Чудовом монастыре в воскресенье сырной недели. Перед тем кто-то сказал ему, что, по установлению Отцов церкви, праздник этот надо отнести к субботе первой недели поста. – «А разве я не отец церкви»? возразил великий святитель.

Увидев в приходской церкви изображение Бога Отца с развевающимися как бы от ветра волосами, сказал он священнику: «над Богом стихии не имеют власти».

В каком то новоосвященном храме кадил он вокруг престола, предшествуемый протодиаконом со свечей (собственно с трикирием), и услыхав, что Евангелие на престоле положено «вверх ногами» (так протодиакон сказал местному священнику), возразил: «неправда! Евангелие положено низом вверх; у Евангелия ног нет».

Священник и староста просили (в 40 годах ) о дозволении построить в Никольской на Болвановке церкви другой престол, но не знали, в честь кого из святых наименовать его, вследствие чего владыка пожелал лично осмотреть эту церковь, и когда вошел в нее по ступеням, ведомый под руки, то сказал: «Наконец меня ввели. Что же? и престол устройте в память Введения» (во храм Божией Матери); а по освящении малого, новопостроенного придела, неудобного по тесноте для архиерейского служения, сказал священнику: «ты меня зазвал в клетку».

Увидев, что приходской священник грозится на мирян, молившихся вне церкви у алтарного окна, сказал он во время литургии: «оставь, они благоговейней тебя стоят».

+ Протоиерея С. А. Владимирского, по кончине его († 13 марта 1849 г.), митрополит Филарет почтил служением заупокойной литургии, 15 марта, и отпеванием тела его в Казанской, у Калужских ворот церкви. Утром того дня (во вторник пятой седмицы великого поста) была гололедица, и когда владыка ехал на служение, одна из лошадей упала на большом каменном мосту; он принужден был выйти из кареты и, пересев в порожние санки купца Третьякова, возвращавшегося из города (в них только положена была сахарная голова), ехал далее без колокольного звона, закрытый воротником меховой ряски, но в Казанской церкви встретили его по надлежащему. Протодиакон Зиновьев сказал служащим: «хотя и нет звона, а встречать владыку выходите: он всегда приезжает в назначенное время». Когда он облачался, послышался звон. производимый на Якиманской улице, так как ехала карета его, разумеется, порожняя. На другой день Третьяков (прихожанин церкви Иоанна Воина, смежной с Казанской) являлся на Троицкое подворье и получил в благословение от митрополита образ.

«Будь учителен», говорил высокопреосвященный профессору московской семинары В. М. Сперанскому, по рукоположении его во священника. «Если, продолжал он, о ветхозаветных иереях сказано: устне иереовы сохранять разум, и закона взыщут от уст ею (Мал. 2, 7), то что должно сказать о новозаветных»?

На другой день по освящении церкви, он тому же священнику говорил: «к чему излишние украшения? Зачем цветы на шторах (в алтаре)? Чтоб скрыть худую (итальянскую, настенную) живопись? Все, что в церкви напоминает комнату, портит».

«Не следуй, внушал он Девятинскому, близ Пресни, священнику А. И. Любимову, посвятив его в этот сан (8 ноября 1857 г.), – не следуй примерам легким в жизни, которых к несчастью так много, а имей в виду тот пример, который оставил тебе предшественник» (С. Т. Протопопов).

Н. М. Антушеву, новорукоположенному в праздники Вознесения Господня и Николая Чудотворца (9 мая 1863), во диакона, сказал владыка у св. престола: «благодари Бога, что в такой день приблизил Он тебя к алтарю».

Какое-то произошло ненамеренное опущение во время литургии в приходском храме, и владыка (он сам тайнодействовал) сказал священнику: «зачем меня лишаешь той чести, какую предоставила мне Церковь»?

«40 лет я архиереем, а такого беспорядка, какой был в (новоосвященной) церкви, не видал», сказал он благочинному. Не постлали ковра от амвона до облачального места (на средине храма).

+ Архимандрит Алексий, ректор московской академии († 9 июня 1877 г., в сане архиепископа Тверского) приглашал его на служение в Заиконоспасский монастырь. – «Ты как симоновский» (архимандрит Аполлоний), отвечал владыка (1851 – 1853). «Он знает, что я 15 числа (августа) служу в Успенском соборе и нарочно зовет на этот день.²⁸ Так и ты: 16 числа (того же месяца) я служу в Андроньевом монастыре, а ты к себе зовешь»!

В 1861 году, к служению с собой 1 марта в Троицкой церкви, на Пятницком кладбище, где мать его похоронена, святитель назначил родственного ректора московской семинарии, архимандрита Игнатия, и в тот же день, выслушав благодарность о. ректора за особое внимание к нему, сказал: «не ты меня, а я тебя должен благодарить за то, что помянул ты мою матушку» (именинницу).

Троицко-Белопесоцкого, близ г. Каширы, монастыря ризничий иеромонах Евтихиан являлся (в 1861 или 1862 г.) к Его высокопреосвященству со св. антиминсом, за ветхостью неудобным к употреблению. Владыка велел на столе раскрыть антиминс. Надевая с этой целью эпитрахиль с поручами, ризничий не знал куда девать снятый с головы клобук свой: владыка собственноручно положил его на тот же стол. А как св. антиминс, вынутый из коробки, завернут был в бумагу, он сказал: «следовало бы завернуть в илитон (шелковый плат); а хотя эта бумага и белая, она делается из поношенных (холстяных) одежд и со святыней несообразна». Затем разрешил: ветхий антиминс сдать в кафедральную ризницу и взять новый.

Известно, что крещение у несториан совершается правильно, и есть у них таинство миропомазания; поэтому, на основании 5-го правила шестого вселенского Константинопольского собора, к православию несторияне присоединяются не через миропомазание (как лютеране, реформаты, раскольники, рожденные и крещенные в расколе, и вообще лица, не получившие этого таинства от законного священства), а с одним только отрицанием своей ереси. Но был такой случай: искавший присоединения несториянин не знал наверное, был ли он миропомазан, и священник, которому надлежало присоединять его, опасался, в виду неповторяемости миропомазания, совершить над ним, без архиерейского разрешения, это таинство. Митрополит сказал священнику: «лучше дважды (преподать, или принять таинство), чем ни однажды», и велел к православной Церкви присоединить иноверца через миропомазание.

+ Владыка спросил молодого, родственного священника: сколько у него на первой неделе великого поста было исповедников? – 400 человек. – «Ты один исповедовал»? Священник, смешавшись, отвечал: «один ». – «Если так, возразил владыка, то тебя надо отдать под суд: ты, значит, на каждого употреблял не более минуты, а между ними могли быть и такие, которые давно не говели». Тот поправился, сказав, что ему иеромонах помогал.

Священник донес, что один из бывших у него на исповеди 20 лет не говел, и потому сомнительно: может ли такой быть удостоен приобщения св. Таин? Владыка, выслушав, начал ходить по комнате и, подумав, сказал: «Экой ты, братец! Не допустишь, он и 21 год останется без причастия».

Священник N, ходя со святыней по приходу, бывает и у раскольников, в видах некоторого сближения с ними, но, принимая его, они не прикладываются и к осмиконечному кресту. Владыка на это отвечал ему: «Крест в (твоей руке видят, а тебя они за еретика считают. Надо положить (крест) на стол и… приложатся».

Один из духовенства чужой епархии и не узнал митрополита: стоит и смотрит, войдя к нему. Владыка, бывший в ряске без панагии, сказал: «ты православный»? – Да. – «Почему же ты к архиерею не подходишь под благословение»?

Кому-то из священников, написавшему сокращенно титул его, сказал: «я не полиняю, если меня ты и просто назовешь архиереем, но долг и приличие требуют большего внимания к начальству».

Священник, высокого роста, просил Его высокопреосвященство освятить храм, а после служения посетить старосту церковного и его в сиротстве (вдовца). Владыка, подняв руку и постепенно более возвышая, сказал: «экой сиротинка»!

Новодевичьего монастыря протоиерея Введенского спросил в 1852 году: «сколько вам лет»? – Девяносто. – «Желаю жите до ста». – «Постараюсь», молвил старец.

Произнося проповедь, владыка послышал неуместный разговор и сказал, негодуя: «кто хочет разговаривать, поди вон из церкви»!

Одну из своих проповедей, предварительно напечатанную, читал он (1826) своему викарию, преосвященному Кириллу и бывшему вятской семинарии ректору, архимандриту Анастасию, обоим вместе. Первый только хвалил, а последний назвал проповедь мудреной.– «Он (Анастасий) правду говорит», сказал владыка.

Прочитав давнюю свою проповедь, в сане иеромонаха написанную, сказал он И. М. Снегиреву, который случайно приобрел ее: «едва узнаю себя в ней».

Когда митрополит приготовлял к изданию в трех частях свои «Слова и речи» (1845), некто (ректор моск. семинарии архимандрит Алексий) просил его означить время произнесения каждой проповеди, для того, чтобы можно было судить о постепенном развитии его ораторского дара. «Меня судит Бог», сказал он.

В праздник святителя Алексия, 12 февраля 1854 года, высокопреосвященный Филарет служил в кафедральном Чудовом монастыре с двумя архимандритами, двумя протоиереями (Адриановским и Троице-Арбатским) и двумя иеромонахами. Небывалое прежде назначение к служению в монастыре приходских протоиереев, не их одних удивило. Что бы это значило? Некоторые полагали, что митрополит наградит их палицей, и это было возможно тогда без представления в Синод, но этого не случилось. В конце литургии сказал им владыка: «я буду говорить слово, а вы на солею (к амвону) выйдете». Проповедь его на этот раз была особенно замечательна применимости к пастырям духовным. В средине слова он возразил от лица мирян: «дайте нам таких наставников, как святый Павел, святый Алексий; мы желали бы повиноваться таким наставникам». – «Приемлю обличение», отвечает знаменитый проповедник, «и обращаюсь к себе и другим (обратился к протоиереям), на которых, по судьбам Божиим, пал жребий бодрствовать о душах. Поистине, братия и сослужители, продолжал владыка, со страхом и крайней заботой должны мы помышлять, таковы ли мы, каких требует наше служение» и пр.²⁹ Так вот зачем – для слушания проповеди вызваны были к служению в Чудов почетные представители московского духовенства!

На замечание первосвятителя о том, что ему ректор вифанской семинарии (архим. Никодим ) подал свою очередную проповедь, не подписанную ректором академии, последний (протоиерей А. В. Горский) отвечал, что не почел нужными цензуровать произведение автора, который сам состоит членом цензурного комитета. Высокопреосвященный сказал: «того требует порядок. Когда я был ректором академии (петербургской), я показывал свои проповеди ректору семинарии» (Иннокентию, впоследствии епископу пензенскому).

В похвалу Филарета, который старался, изъясняя какой-нибудь священный текст, исчерпать весь смысл оного, Иннокентий, архиепископ херсонский († 26 мая 1857), выразился: «это такой жнец, что не оставит ни одного колоса».

По отзыву самого митрополита, Боссюэт – истинный проповедник, Бурдалу – школьник, Массильон – более говорун.

Священник написал проповедь «о сокровенной жизни». Митрополит, не охуждая проповеди, однако заметил: «ныне и просто-то не умеем жить, а беремся рассуждать о высших подвигах».

Служил он в Высокопетровском монастыре, 18 июня (лет 30, или более назад). После обедни архимандрит просил его в свои покои. «Надо и проповедника (Николаевского, на Щепах, священника о. Арсеньева) пригласить», сказал митрополит.

Об архимандрите Иоаннике, получившем не более, как семинарское образование, сказал: «его, судя по его проповедям, можно сделать архиереем».

В проповеди Девятинского священника А. И. Любимова написано было, что «в Боге милость и истина сретостеся (Псал. 84, 11)». Владыка, прочитав это вслух, спросил его: «где здесь ошибка, и очень важная?» Сочинитель отвечал, что кроме священного текста ничего здесь более не видит. Владыка сказал: «тут не все слова священного Писания. Есть одно слово, тобой прибавленное, и оно-то неверно. Не в Боге, а в действиях Божиих. В Боге он (правда и милость) никогда не расходятся, а в действиях Его иногда как бы расходятся».

Другому священнику, который в своей проповеди назвал (от себя) святых друзьями Божиими, высокопреосвященный заметил: «от Бога это наименование есть милосердие к людям, а со стороны человека дерзость».

Священнику, подавшему очередную проповедь, переписанную бледными чернилами, сказал: «чем я тебя обидел? Ты вздумал меня ослепить».

На какой-то праздник представлены были ему проповеди двумя священниками, по заведенному порядку. Владыка, по прочтении, вышел к ним, держа их тетради в обеих руках. Не благословляя их, сказал: «эти две (одинаковые), проповеди предполагают третью, после которой и не нужны».

По поводу фразы в проповеди священника: «годы сменяются годами», сказал он сочинителю: «да ты годы на часы чтоль поставил, как солдат? Годы идут за годами».

Священнику, написавшему проповедь из текста: Они же возглашаху, глаголюще: распни, распни Его! (Лук. 23, 21) сказал: «что за удовольствие брать в основание слова крики разбойников»?

+ Как видим, он строго читал очередные проповеди. Один старец-священник, подавший ему проповедь, которая не понравилась, говорил о нем: «всесветный гений требует от простых людей хороших проповедей»!

В проповеди какого-то диакона, просившегося на вакансию священника (1856), заключалось резкое обличение, выраженное в следующих словах: «вне храма почти все время проводим в занятиях, предписываемых развращенной волей нашей». – «Что это ты написал? сказал святитель. Ты всех обругал! Знаешь ли, что это значит? Это значит быть или пьяницей, или картежником, или развратником. Сознаешь ли ты себя таким? Если сознаешь, то надобно тебя сана лишить». Сделав еще несколько критических замечаний на эту проповедь, сказал наконец: устне иереовы сохранять разум, а твои устне разума не сохраняют».

Двоих кандидатов на священство спросил владыка в 1838 году: «можно ли молиться с иноверцем?» – «Можно», отвечал П-в. «Нельзя», сказал З-кий.³⁰ Обратясь к первому, митрополит говорил: «можешь ты быть православным священником, утверждая это»? – «Я не понял вопроса вашего (первоначального), сказал, несколько смешавшись, П-в. – «Тем хуже, что не понял. Ты что имел в виду»? – «В плену, в темнице можно». Затем владыка спросил его: «можно ли православному принимать помощь от иноверца?» – «Нельзя».– «А вот за него (другого кандидата) такой-то иноверец просит», сказал высокопреосвященный и отдал преимущество первому.

+ «На тебе, говорил он священнику П-ву, сбылась пословица: кто раньше встал, тот и капрал. Вот если бы ты свою проповедь раньше (другого священника) представил, может быть, я велел бы произнести ее в соборе».

«Научи меня, как сирот успокоить», сказал владыка протоиерею N (при домовой церкви), желавшему было перейти на место приходского многосемейного (5 человек детей) священника, по случаю его кончины, и за последовавшим отказом протоиерея от сего места, определил туда кого-то из диаконов, с предоставлением диаконской вакансии в пользу жениха дочери умершего священника.

Многосемейный священник просился, жалуясь на бедность, в другое село. «Как велико семейство?» спросил митрополит и узнав, сказал ему: «а на тебе такая (шелковая) ряса, какую разве хорошего прихода московский священник имеет». – «Дедушкина», простодушно отвечал он (перешла, значит, в третье поколение). – «Дай бумагу», сказал с улыбкой и милостиво перевел его архипастырь.

Священник А. И. Загорский поступил в небогатое село Михайловское, звенигородского уезда, со взятием сироты в 1857 г. «Владыка, давая священническую грамоту, пишет он, взглянул на меня очень внимательно и как бы в ответ на мою мысль о моей бедности, сказал: «пекись более о небесном, а о земном Бог попечется. Не скорби». Затем, через 10 лет благополучной и благословенной Богом жизни, по независящим от меня обстоятельствам, хозяйство мое расстроилось, и я отправился к митрополиту Филарету в Гефсиманский скит с просьбой о переведении меня в соседний приход и с изъяснением своих нужд. Высокопреосвященный сказал: «это место (просимое мной) обещано другому, повремени»; затем ушел в кабинет свой, а возвратясь сказал, благословляя меня: «вот тебе от меня на корову, разживайся» (он дал 15 р. сер).

Троице-Сергиевой Лавры монах Иоаким, из крестьян, способный и довольно начитанный, исправлявшей когда-то в домовой церкви митрополита, на Троицком подворье, пономарскую должность, накануне посвящения во иеродиакона (посв. 8 сент. 1866 г.) был представлен к нему в Лавре на испытание. На первые два вопроса, данные владыкой, он мог отвечать, а на третий вопрос: «а какое в молитве различие у диакона с иереем?» не мог, в чем и просил прощения. Владыка сказал ему с улыбкой: «вот если бы ты был повнимательнее (в церкви), то ответил бы», и продолжал: «различие у иерея с диаконом такое в молитве: диакон только призывает к молитве, а иерей совершает молитву. – Подожди»! Подписав бумагу (доклад о нем), сказал: «ну, поди, приготовь сосуд души твоей к принятию новой благодати!»

Прихожане какой-то церкви просили не назначать к ним на

диаконское место студента, имеющего слабый голос, а определить, если можно, избранного ими голосистого. – «По вашему, и я бы не годился в диаконы», заметил святитель.

При церкви Харитония в Огородниках открылась диаконская вакансия, и кто-то желал быть определенным в Огородники. – «Я, сказал ему владыка, не произвожу в огородники».

Преосвященному викарию своему Иннокентию (1827–1831) сказал он: «если бы побольше было таких благочинных, как подольский,³¹ то архиереям было бы легче».

«Все ли исправно в твоем благочинии?» спросил он протоиерея И. Т. Тихомирова († 23 мая 1858) и, получив утвердительный ответ, сказал: «спасибо, что ты прикрываешь» (недостатки подведомых).

«У тебя неисправность», сказал он другому протоиерею: «в твоем благочинии не соблюдается благообразие. Внуши: я хоть и не гонитель табака (нюхательного), но надо избегать случаев к соблазну».

«Советую тебе», сказал он протоиерею Девятинской церкви И. М. Воскресенскому (он поклонясь митрополиту, не мог подняться), «оставить благочинническую должность: ты слаб. Чтобы сберечь остаток сил, нужно убавить труда».

«Ныне и благочинные не умеют ни перекреститься, ни архиерею поклониться». – «Я не помню, отвечал на слова владыки протоиерей А. Е. Н-в, помолился ли я (на малом входе во время литургии), но вам поклонился». Митрополит улыбнулся.

Выборное начало в приложении к благочинным владыка отрицал. «Вот, говорил он, доказательство несостоятельности благочиннических выборов: предоставлено священникам избирание себе духовников, и они (сельские) как отнеслись к этому праву? Чтобы не ездить далеко для исповеди, избирают штрафованных!» Новоспасский архимандрит Агапит возразил, что в его монастыре духовник штрафованный, но.. Митрополит прервал : «знаю, знаю, какой штраф!»

Владыка, увидев в Троицкой лавре новую решетку вокруг собора Успенского, вместо прежней, которую видал еще при митрополите Платоне († 11 ноября 1812), спросил наместника: «кто хозяин Лавры?» – «Вы, как настоятель», отвечает о. Антоний. – Митрополит: «почему не спросили меня? Если бы спросили, я бы не позволил» (а потому-то и сделали без спроса).

Настоятель Знаменского монастыря просил (1851) о переводе нетрезвого монаха из столицы в другой монастырь и получил в ответ: «что нажили своими трудами, тем и живите!»

Архимандрит Евстафий, когда еще был синодальным ризничим, чувствовал ужас смертный и о том только думал, что ему недолго жить. Владыка, узнав это от него самого, перекрестился с произношением слов: «Господи Иисусе!» затем говорил (1854): «ну, что ты? Если чувствуешь слабость здоровья, то я тебе скажу: вот и я, сколько помню, с юности был слаб здоровьем, а пережил уже почти 60 лет!» От этих слов он ободрился и напавшая на него боязнь смерти (Псал. 54, 5) совсем покинула его.

Вдовый священник из магистров, имеющий малолетних детей, задумал постричься в монашество (1863), чтобы состоять на учительской службе. Владыка сказал о нем: «родил детей, пусть и воспитает их». – Но у этого священника, говорил кто-то (помнится, ректор академии) святителю, есть сестра вдова, которая могла бы удобно заняться воспитанием сирот, потому что своих детей не имеет. Высокопреосвященный отвечал: «истинная вдовица, по слову апостольскому, воспитала чада (1Тим. 5, 10), но, если она не имела своих детей, может ли воспитать чужих?»

«Кто у тебя занимается цветами?» – «Послушник», отвечал (в 1858 г.) Угрешский настоятель о. Пимен. – «Ты хочешь сделать их монахами, или садовниками?» возразил архипастырь.

«Отец! чётками ты играешь, или молишься»? сказал он одному из монахов, который беспорядочно вращал чётки на руках.

В келье монаха Екатерининской пустыни, увидев хлопушку-кусок кожи, прикрепленный к палочке, владыка спросил: «зачем хлопушка?» – «Мух бить», простодушно отвечал пустынник. – «А можешь ли ты воскресить муху»? сказал митрополит.

«Парфений! ты можешь создать комара?» – Нет. – «Зачем же убиваешь его?» говорил он в Гефсиманском скиту своему келейному иеродиакону.

+ Управляющей Николо-Перервинским монастырем иеромонах (впоследствии знаменский архимандрит) Никодим, назначенный на эту должность 15 мая 1866 года, донес о избрании монастырской братией духовника из среды иеромонахов. Владыка сказал ему: «твой первый доклад о духовнике. Хорошо, что ты заботишься о духовной пользе братии».

Иеромонаху Сергию, из купеческого звания, пожаловал Новый Завет на славянском языке с надписью: «Слово Христово да вселяется в вас богатно.³² М. марта 6, 1867».

Назначенный строителем Староголутвина монастыря, о. Сергий просил (в сентябре 1867) о определении в число братства двух рядовых, и незадолго перед тем был приукажен к монастырю также военный. Владыка сказал ему: «ты к войне что ли готовишься?»

Высокопетровский архимандрит о. Никифор пишет:

а) В 1864 г. мое пострижение в монашество назначено было на 9 февраля. Как я был в то время инспектором Перервинского духовного училища, то во мне ближайшее участие принял ректор Московской семинарии архимандрит (впоследствии епископ Костромской) Игнатий и, по заведенному порядку, докладывая владыке-митрополиту о мне, спросил: «какое дать новопостригаемому имя?» Владыка отвечал: «имя того святого, в день которого состоится пострижение». Таким образом я (в мире Алексей Бажанов) наименован был Никифором в честь св. мученика Никифора, воспоминаемого Церковью 9 февраля, совершенно не зная до сего времени, какое будет дано мне монашеское имя. После, размышляя об этом, я припомнил, что имя моего деда по отцу-священнику в селе Федосьине, Коломенского уезда, было также Никифор и что мать моя, особенно желавшая, чтобы я принял монашество, скончалась 18 ноября (почти за три месяца до моего пострига), когда празднуется также память мученика (другого) Никифора.³³

б) Того же 1864 года 18 февраля преосвящ. Леонид, епископ дмитровский, рукоположил меня во иеродиакона в кафедральном Чудовом монастыре. На другой день был я в первый раз у высокопреосвященного митрополита Филарета с заздравной просфорой. Он, благословив меня, сказал между прочим, что когда он сам постригался в монашество, то его главным желанием было выну стоять гробовым иеромонахом при мощах преп. Сергия. Затем я поклонился владыке и вышел, но на средине двора меня воротили. Владыка, снова приняв меня, велел на следующее воскресение (неделя мясопустная) готовиться к посвящению во иеромонаха.

в) По рукоположении в подворской церкви во иеромонаха

(23 февраля 1864), сказал он мне в обычное время, у св. престола: «Благодать Божия рано призвала тебя к священству (мне было в это время 29 лет), но должно помнить, что мудрость заключается не в возрасте, но в преспеянии в духовной жизни» (Прем. Сол. 4, 9), и после за чаем у себя подарил мне прекрасной работы бисерные – белые с голубым – чётки. ,

г) Возведенный указом св. Синода в звание соборного иеромонаха ставропигиального Донского монастыря, я благодарил митрополита, в октябре 1866 года он сказал: «старайся заслуживать большего».

д) Владыка в последний раз (15 сентября 1867 г.) принял меня в Лавре, после панихиды, которую сам он совершал в Крестовой церкви по своем родном брате имениннике – протоиерее Никите Михайловиче Дроздове, давно (в июле 1839 г.) умершем. «С чем приехал?» спросил он меня. – «С протоколом об открытии правления в Донском училище», которого я был смотрителем (с 28 апреля 1864 по октябрь 1876 г.). «Читай», сказал владыка. Я начал читать, но тихо. Он по этой причине взял у меня бумагу и стал читать сам, но потом сказал: «читай опять». По выслушании написал на этой бумаге: «утверждается» и спросил: «сколько учеников в Донском училище»? – Столько-то. – «А прежде было более»? – Значительно более. – «Какая тому причина»? Я отвечал, что Заиконоспасское центральное в Москве училище тогда (1822 –1844) еще не существовало, а теперь оно представляется наиболее удобным для детей московского духовенства.³⁴ Владыка благословил и отпустил меня с миром.

Княжна Анастасия Михайловна Голицына в гостиной митрополита сказала ему простодушно: «у нас с игуменией (Спасобородинская Мария Тучкова † 29 апр. 1852 г.; обе они, благочестивые старушки, приехали к нему в одной карете) был дорогой спор: кого из нас больше любите»? – Архипастырь со свойственным ему остроумием и находчивостью отвечал: «и ту и другую больше».

+ Достопочтенная игумения Алексеевского монастыря Антония рассказывала о себе самой следующее:

а) Занимая в Спасобородинсном монастыре должность письмоводительницы, я (тогда молодая монахиня) представила м. Филарету приходорасходные книги, в которых он усмотрел какую-то неточность, и когда по этому случаю я заплакала, он подарил мне чётки, сказав: «вот тебе чётки – Богородичны слёзки (т. е. из растительных зерен этого наименования). Когда захочешь плакать от чего бы ни было, пройди по ним, и ты почувствуешь облегчение».

б) Перейдя монахиней из Спасобородинского в Аносин монастырь, я желала построить себе келью отдельную от сестринского корпуса, где несколько келий расположены в один ряд, и о том сообщила митрополиту, в бытность у него, в октябре 1861 г., с аносинской игуменьей Евгенией Озеровой. Владыка сказал мне: «зачем тебе келья? Святые жили в ущельях». Я отвечала: «ищу уединения». Владыка сказал, обратясь к игуменье: «если есть место, а у ней есть средства, пусть строит».

в) Известясь о своем назначении, в 1862 г., на должность настоятельницы моск. Страстного монастыря и вызванная к митрополиту, я стала было отказываться от назначения, говоря: «в Аносине келью построила». – «И здесь будет келья», возразил он.– «Я слаба здоровьем». Владыка: «я хилее тебя, но в Москве есть врачи».– «Неспособна управлять». – «Про то начальство знает. Готовься» (к поставлении в сан игуменьи), сказал митрополит решительно, а узнав после, что я заболела, сказал он: «монах должен быть на все готовым. Как она впечатлительна! Я буду ждать, когда она поправится».

г) «Есть у меня желание поехать в Киев», сказала я в 1864 г. митрополиту. – «Зачем»? – Поклониться святыне, но готова и остаться, если не угодно будет отпустить меня. – «Многие желают поклониться киевской святыне, к числу которых принадлежу и я», сказал владыка и продолжал: «киевский митрополит Филарет не раз просил меня к себе: мы с ним жили в единении духа, но наша начальническая должность заставляет быть на месте».

Вознесенская игуменья Паисия, из дворян († в январе 1871), будучи 8 лет от рождения, поступила в Алексеевский монастырь; со временем сделана свечницей и увеличила доход; была хорошая письмоводительница. Митрополит дал ей совет постричься в монашество и, услыхав, что нет ей 40 лет (было 38³⁵ ), сказал: «ты подай прошение, а через неделю тебе будет 40 лет»!

«Для меня легче поставить троих игуменов, чем одну игуменью».

«Когда была княгиней, она казалась монахиней, а сделавшись монахиней, ведет себя (игуменья), как княгиня».

«Не сходи с креста, пока не снимут тебя», говорил митрополит игуменье, просившейся на покой.

Зосимова пустынь (от голицынской станции Смоленской железной дороги верстах в 25-ти) еще не была монастырем, а только общиной, но в ней бывали тайные постриги сестер, и владыке кто-то лично донес о том. Он отвечал: «слышу, но не знаю».

+ Больная монахиня из костромской епархии, в бытность с помещицей N в Троицкой лавре, выразила митрополиту усердное свое желание поклониться Киевопечерским угодникам. – «Как хочешь, сказал ей владыка, но благословить тебя на это не могу: святые не требуют от больных посещения, они сами посещают больных. Призывай их на помощь, терпи, помни Иоанна многострадального».

Об иностранных сборщиках выразился: «это саранча, поедающая чужие труды».

Награждал немногих. «Все будут офицерами, говорил он, солдат не будет. Что же за офицеры без солдат? Уж если награждать, то надо за дело».

Священник N был удостоен наперсного золотого креста, по ходатайству светского училищного начальства, которое действовало в этом случае не согласовав с епархиальным. Недовольный владыка не хотел было на священника возложить крест собственноручно, а, положив на стол, сказал ему: «возьми свой крест»! Тот не брал. Надевая потом на него этот знак отличия, святитель сказал: «не обольщайся знамением креста, вникай в силу креста».

За праздничным, в Берлюковской пустыни, обедом, по случаю освящения соборного храма, построенного в 1848 г. на приобретенную игуменом Венедиктом сумму 50.000 р. сер., один из благотворителей, купец N ходатайствовал перед митрополитом о награждении старца игумена «золотой шапкой». Высокопреосвященный спросил, чем занимается N и, узнав, что он фабрикант, сказал ему: «знайте свое дело, и я буду знать свое дело»! Не раньше, как в 1853 г., старец поставлен в архимандрита; сконч. 10 июня 1855 г.

Ректор вифанской семинарии ходатайствовал (1854 г.) о награждении набедренником своего инспектора, иеромонаха Никодима. – «Ты скоро представишь его к Андреевской ленте», сказал митрополит и, разумеется, отказал в просьбе.

Наместнику Троицкой лавры, архимандриту Антонию, панагия была прислана в 1856 г. к коронации. Показывая ее преосв. викарию, митрополит сказал: «угадайте, кому эта награда – наместнику». – «У вас, отвечал преосвященный Алексий, необыкновенный наместник, необыкновенная ему и награда.

Родитель мой, получив вместе с другими священниками, бархатную фиолетовую камилавку, благодарил владыку, которому они обязаны царской милостью, и присовокупил, как им приятно архипастырское его благоволение. «А мне, сказал Филарет (29 мая 1861), приятно свидетельствовать о вас , как о добрых пастырях».

В 1866 году, возложив на моего родителя наперсный крест, святитель сказал ему и прочим (23 апреля): «желаю вам высшей награды от Бога и от поставленной Богом власти».

Священнику, профессору вифанской семинарии, И. Н. Доброумову, по возложении на него бархатной фиолетовой скуфьи, сказал он (1862): «желаю тебе получить большую награду; но служи не с тем, чтобы получить награду, а для пользы общества».

Игуменья Страстного монастыря Евгения Озерова говорила о себе: «я получила в (1866 г.) наперсный крест через 12 лет моей службы в этом сане. Владыка Филарет пригласил меня (была тогда в Аносине) в крестовую церковь и сказал: «клади три поклона». Я смутилась, не зная зачем: «рано ты получаешь награду, рано. Но я, продолжал он, старею и слабею, а мне хотелось самому возложить на тебя первую награду. Вот почему ты представлена была к награде, а не за твои заслуги».

Староста церкви св. Иоакима и Анны Семен Петрович Вишняков просит о награждении священника той же церкви набедренником. «Это не ваше дело, а дело начальства», возразил митрополит. – «Мы, духовные дети его, знаем его лучше вас, владыка»! сказал староста. Владыка улыбнулся и отвечал: «другие старосты жалуются на своих священников, а вы просите наградить. Я подумаю». Священник был награжден (в 1862 г.?).

«Сила креста да хранит вас», сказал митрополит, возлагая наперсный крест на родственного ему священника Петропавловской, на Якиманке, церкви С. Д. Цветкова.

Академическое правление представило эконома иеромонаха Геронтия к денежной награде: это вещь не обыкновенная – эконома награждать деньгами! заметил, но не отказал владыка.

На экзамене в с.-петербургской духовной академии, слушая ответы студентов по Церковно-Библейской истории, спросил он (1817–1841) преподавателя, протоиерея Кочетова: «по какому руководству они изучали»? – По вашему, отвечал наставник, только они своими словами передают содержание учебника. – «Я желал бы, сказал Филарет, чтобы они изучали и самый язык».

По предмету философии давал он вопросы студентам той же академии в присутствии с.-петербургского митрополита Серафима и, довольный их ответами, сказал (1833–1841) профессору Карпову: «ваша философия ведет к религии. Благодарю вас за то». На другой день В. Н. Карпов представлялся с прочими к Серафиму, в архиерейском доме, и от него (он не любил философию) получил неожиданно благодарность.

В московской академии владыка говорил: «в древности крест был принадлежностью и отличием архиереев, и тот употребляли только при служении, а после все перемешали: панагию стали носить архиереи, а крест архимандриты».

+ Он наставлял говорить и о папе без насмешки и презрения, поставляя на вид, что если бы папа перешел в православие, то за ним архиерейский сан его был бы оставлен.

«Надо ли молиться нам за умерших протестантов»? – «Мы, сказал Филарет, не можем полагать пределы благости Божией».

«Какая причина падения диавола»? На этот вопрос митрополита, предложенный на экзамене студенту академии, пожелавшему идти в монахи, а потом отдумавшему, отвечали несколько студентов, указывали между прочим на гордость, как на причину падения диавола. «А я думаю та (причина), сказал владыка: дал он обет послужить Богу, и потом отказался».

«Доселе – предел места, доныне – предел времени. Как (студенты) не различают этих двух слов»?

На экзамене, бывшем в 1866 г., некоторые воспитанники, в присутствии митрополита, вышли из залы. «Молодые люди, сказал он, обратясь к о. ректору академии, не хотят сидеть, а мы старички сидим».

Агронома С. А. Скворцова, пожелавшего перед вступлением в московскую семинарию на должность наставника, принять архипастырское благословение, владыка спросил (в сентябре 1851 г.): «можете ли сделать то со своей наукой, что было при царе Алексее Михайловиче, когда земля давала урожай сам 25-ть»? Он отвечал: «если возвратить мне те условия (богатого урожая), какие существовали в старину, то наука моя в силах будет дать не 25, а 30 процентов».

Профессор той же семинарии И. В. Беляев перед вступлением (в 1852 г.) в должность, был у митрополита с подвязанным лицом. Владыка сказал ему: «вы переходите (из такой-то) в московскую семинарию; у нас будьте развязны».

На публичном экзамене в московской семинарии (помещалась тогда – в 1838 г. в Заиконоспасском монастыре) послышался шёпот ученика высшего отделения Р-ва: он подсказывал своим товарищам. Владыка сказал ему с улыбкой: «оставь исполнять дьявольскую должность».

В 1842 г. сказал ученику, выслушав подробный ответ его о чудесах Иисуса Христа: «ты умнее госпожи Сталь, которая писала о религии».

На вопрос митрополита, нерешенный товарищем, и еще на два вопроса удачно отвечал N. Высокопреосвященный сказал ему «хорошо», а на следующий день прислал книгу, под заглавием: «Несколько слов покойного архимандрита Макария, бывшего начальника Алтайской церковной миссии». На книге собственноручная надпись: «Московской семинарии высшего отделения ученику Василию Протопопову, заслужившему одобрение на испытании. Филарет митрополит Московский. Июля 14-го 1855».³⁶

В вифанской семинарии построены для наставников широкие помещения, которые владыка сравнил с палатами министров и, обратясь к эконому-иеромонаху Иннокентию, сказал: «ты что нагородил»? Тот отвечал, что строил не он, а покойный предместник его, иеромонах Анастасий. – «Он умер, а ты попал под обух».

Профессор словесности И. Лилеев представил, для открытого испытания вифанских учеников (в 1828 г.), разбор пасхального канона. Митрополит сказал ему: «если бы Дамаскин руководился твоими правилами, он не написал бы такого превосходного творения».

В 1832 или 1833 году, слушая ответ ученика той же семинарии, на латинском языке, владыка вдруг сказал: «нелепость! Кого он учит»? Перед тем ученик произнес: «саvе рutes» – не думай. Подобная фраза (из лекций) к ученикам-то идет, но не к митрополиту.

+ «С развитием наших физических сил и память укрепляется, говорил Малинин ученик, а у старцев она делается слабой, как у младенцев». – «Всегда ли так бывает»? возразил владыка с улыбкой в 1859 г.

Ученикам вифанской семинарии, представленным к посвящению в стихарь, он говорил: «сегодня вы получите начатки благодати священства: старайтесь заслужить полную благодать».

«Благодарю, говорил окончившим в 1860 г. курс учения, за внимание к наукам богословским; будьте также внимательны к своей пастве, когда поступите на места.

«Какая глупость! отец, священник коломенской Вознесенской церкви, не хотел назвать сыновей своих по-русски Вознесенскими, а назвал по латыни Асценсовыми».³⁷

На публичном экзамене в Высокопетровском училище владыка заставил (1832 г.) ученика 4-го класса Аничкова Ивана, не пропевшего херувимской песни по обиходу, перевести ее на латинский, потом и на греческий язык; довольный переводом его написал в разрядном списке: саnit (поёт).³⁸

+ Похваляя (это было после экзамена, в 30 годах) ответы учеников того же училища, по закону Божию, присовокупил: аще сiя весте, блажени есте. аще творите я (Иоан. 13, 17).

Протоиерей В. Е. С-в рассказал мне следующее:

а) в 4-м (высшем) классе Высокопетровского училища был я вторым в общем списке, а первый ученик, Николай Соловьев, заболел к концу учебного года (1827–1828) и мне на публичном экзамене довелось много отвечать по разным предметам, в присутствии м. Филарета, который в каждом классе обращал особенное внимание на первого ученика. В списке, поданном ему, значились успехи учеников по всем предметам. Я был перворазрядный по всем предметам, а в графе нотного обихода поставлено было на мне «3». Он сказал мне: «что же ты, по всем прочим предметам, успел, а единого не докончал» (Мар. 10, 21)? На другой день он прислал в училище две книги в богатых переплетах, одну: «Нотный обиход» мне, а другую: «Соnsolatio» Цицерона первому ученику 3 класса.

б) На публичном экзамене в московской семинарии, отвечая по предмету словесности, на латинском языке, я, вместо creaturis, сказал: creaturabus. Владыка сказал: «постой, не спеши. Ты Световидов, а грамматики не видишь»!

в) Раз он заехал в семинарию из московской Синодальной конторы и ходил по классам. В нашем риторическом классе занимались в то время греческим языком. Преподавал лектор-ученик богословия. «Αληθευειν что значит»? спросил владыка. – Любите истину. – «Как сказать по-русски одним словом»? На этот вопрос никто не мог ответить. Владыка сказал : «истинствовать» (Прит. 21, 3), и пошел из класса.

г) Когда был я в среднем отделении (в философском классе), один из учеников богословия прочитал на публичном экзамене: «И взя Господь Бог человека, его же созда, и введе его в рай сладости, делати его и хранити» (Быт. 2. 15). «От чего хранити»? На этот вопрос митрополита пытались отвечать многие, но неудачно; наконец, вышел на средину класса, записанный в начале 2-го разряда, ученик богословия и сказал: «от собственного невоздержания». – «Ты справедливо сказал», заметил владыка³⁹ и спросил о нем ректора о. Виталия: «почему он во 2-м разряде»? – Не все задачи (сочинения) подал. – «А хороши задачи»? Получив утвердительный ответ, тут же внес ученика в первый разряд.

д) Отвечая по догматическому богословию, на публичном экзамене, я (ученик высшего класса) тексты св. Писания приводил буквально, а связывал их по своему, не придерживаясь тетрадки. Тот же ректор стал поправлять меня. «Не мешай ему, сказал митрополит: он хорошо отвечает» и, выслушав меня до конца, сказал мне: «ты хорошо отвечал».

е) На экзамене в моск, академии (1837 г.) спрошенный о книге Иова, я говорил как следует; но когда нужно было представить доказательства подлинности этой книги, заимствованные из свойств или особенностей языка, на котором она написана, то, мало знакомый с еврейским языком, я поневоле остановился. Баккалавр, иеромонах, впосл. архиепископ Волынский, Агафангел сказал мне: «продолжайте»! А владыка ему: «ты хочешь замучить его (т. е. меня). Будет с него»!

«Причетнические (приготовительные) классы никуда не годятся: это не орган, а пила». Они не долго существовали.

В одном из светских учебных заведений митрополит дал юному питомцу возражение: «где ныне живут потомки Каина»? – Потонули во время всемирного потопа.

Раз на публичном экзамене в моск., университете по богословию профессоры университета стали доказывать бывшему на экзамене митрополиту Филарету физическую невозможность трехдневного пребывания пр. Ионы во чреве кита; высокопреосвященный ответил на это: «если бы в Библии сказано было, что не кит проглотил Иону, а Иона кита, я и тогда поверил бы».

«Прежде ученики ждали одобрения от учителей, а ныне учители от учеников получают одобрения» (т. е. аплодисменты в классе)!

Митрополита, служившего литургию в московской семинарской церкви, староста церковный М. П. Ильин приглашал в свой дом. – «Не могу: я вспотел», отвечал владыка. Когда в другой раз он священнодействовал там, староста по окончании обедни доложил ему: «все семейство с утра ждет принять ваше святительское благословение». Высокопреосвященный, обратясь к кому-то, сказал: «зовут не на чай, а принять благословение», и обещался приехать.

В доме того же церковного старосты спросил он малолетнего сына его: «ты учишься»? – Да. – «Какие читаешь книги»? – Басни Крылова. – «Не читай басни Крылова: я тебе пришлю свою книгу», сказал Филарет и на другой день прислал катихизис в золоченом переплете.

В другом купеческом доме он обратил внимание на св. иконы и сказал: «вот это христианское украшение»!

По освящении в Спасо-Преображенской, в Наливках церкви придельного храма (14 янв. 1841 года), владыка посетил церковного старосту купца Сологубова. Перед завтраком угощали его ликером, а молодой купец С-нков сказал, указывая на воду: «эта лучше». – «А я тебе скажу, возразил митрополит, вино лучше, потому что его пьют люди, а воду люди и скоты».

Кто-то, извещая его о смерти своего больного родственника, присовокупил, что врач не понял болезни. Благочестивый архипастырь отвечал: «врачи ошибутся, а Бог – нет».

Дворянину, не ходившему в церковь по лености и невниманию к своему спасению, митрополит строго сказал: «так принесут вас» (как покойника).

Коломенский купец признался: «хочу развестись с женой». В это время подан был чай со сливками. Владыка, воспользовавшись этим случаем, отвечал: «это дело также трудно, как отделить молоко от чая».

Некоторые из московских единоверцев выразили желание иметь своего архиерея и самостоятельную иерархию. – «А я чем нехорош для вас»? отвечал митрополит (рассказ единоверца).

Преосвящ. Христофор, проездом в свою вологодскую епархию, посетил в 1856 г. московского святителя, который сказал на прощание: «может быть более не увидимся». Гость пожелал ему еще многих лет жизни. – «Но ведь законы природы неизменны», отвечал старец митрополит.

Архиепископ симбирский Феодотий (20 авг. 1858), в бытность в Москве по случаю коронования Государя Императора Александра II, говорил: «служил я в Петербурге,⁴⁰ посещал вельмож, видал царей: все ничего, а когда вошел на Троицкое подворье (местопребывание митрополита), откуда взялась робость»? Проходя, с 1823 до 1828 год, должность инспектора вифанской семинарии, он находился под начальством Филарета.

«Я наблюдаю экономию», говорил святитель, носивший на одной владимирской ленте два военных креста (за 1812 и 1853–1856 гг.).

+ Их Величества, посетив Троицко-Сергиеву Лавру после священного коронования, 10 сентября, изволили спрашивать преосвященного Филарета: кого бы из иерархов назначить преемником почившего (17 сент.) Никанора, митрополита новгородского и с.-петербургского? Как на благонадежного и достойного, Филарет указал на митрополита Казанского Григория (Постникова), возведенного в этот сан в день коронации, но присовокупил, что ему недостает так называемого лоска. – «На что монаху светский лоск»? изволила сказать Государыня Императрица. Он Высочайше и был назначен 1 октября 1856 года. В объяснение того, почему владыка Филарет указал именно на него, а не на кого другого, замечу, что преосвященный Григорий издавна находился с Филаретом в неизменной дружбе и был ревностным, не менее Филарета, защитником мысли о пользе перевода Библии на русский язык.

Известием о кончине киевского митрополита Филарета (†21 дек. 1857) московский святитель был очень тронут и свое душевное состояние выразил в словах: «я теперь ни живу, ни умираю»!

+ Г-н Лепехин сетовал на преосвященного Алексия, в то время (1857–1860) епископа тульского, что не отвечает на его письма. Владыка сказал: «преосвящ. Алексий в Туле, что отроки в пещи вавилонской». Из писем митрополита Филарета к Алексию (изданы в 1883 г.) видно, что последний терпел в Туле разные скорби и клеветы.

Владыка, спрошенный кем -то о его здоровье, за 7 или 10 лет до его кончины, отвечал: «болен… неизлечимой болезнью (изумление вопрошавшего) – старостью».

На слова некоего посетителя: «вчера мы пили за ваше здоровье», отвечал: «можно желать здоровья, не осушая бокалов».

А. Н. Муравьев († 18 авг. 1874 г.), рассказывал про свою усадьбу в Киеве, где он поселился в 1859 году, между Десятинной и Андреевской церквами, с прекрасным садом, из которого на все стороны открываются живописные виды не только на разные местности Киева, но и на исторические окрестности матери городов Русских. Владыка отвечал в шутливом тоне: «Андрея Николаевича, когда явится на тот свет, в царство небесное не пустят: восприял еси благая в животе твоем (Лук. 16, 25), скажут ему».

«По непреложному определению Божию, если не все тело человека, то по крайней мере какая-либо часть его должна возвратиться в землю (подвергнуться тлению, из которой взято».

«Такой-то много говорит, да не хочется слушать, а такого-то (м. Фидофея) и послушал бы, да он мало говорит».

«Прежде не все говорили, что думали, и не все печатали, что писали, а ныне печатают все, что придет на ум».

«Надобно делать дело, как надо, а не переваливать, как пень через колоду».

Часто говорил: «дело делается не людьми, а человеком».

«Ждать хуже, чем быть в деле».

Новоспасский архимандрит Агапит († 28 мая 1877) сказывал (1863): «сколько раз я ни бывал у митрополита, никогда не находил его праздным. Бывало, пишет (стоя у конторки) или читает».

Владыка раз признался ему: «как ни стараюсь умерять свои занятая, но уж непременно перейду за полночь».

«Жизнь митрополита Платона описана (Снегиревым), кто-то вашу жизнь опишет»? сказал тот же о. архимандрит, ведя разговор с Филаретом – «А кто бы ты думал»? – А. Н. Муравьев. – «Нет, он не опишет», отвечал святитель.

Комнаты свои заставлял владыка нагревать теплее. «Что делать»? говорил старец Божий о. Агапиту. «Внутри меня уж нет теплоты: так нужна эта, внешняя».

В последние годы своей жизни он в половине пятого часа оставлял ложе и читал правило; затем еще немного отдыхал, если ему предстояло служение, и бодрый являлся в церковь. В 10 часов вечера подавали ночник и уж более не входили к нему. Обыкновенно, он не запирался, а читая правило запирался. Он всегда употреблял пищу простую по своему вкусу; в особенности любил свежих окуней и уху из ершей и пискарей.

В глубокой старости писал неразборчиво. Домашний его секретарь (Н. В. Данилов ) должен был нередко спрашивать его о том, что написал Владыка и однажды извинялся в невольном беспокойстве, какое делал ему.– «Ты не виноват, что я худо пишу», отвечал он.

На одной из печатей его изображены колосья в прямом и частью в наклонном положении, а по краям и вокруг ее вырезаны слова: не высокая мудрствующе, но смиренными ведущеся (Рим. 12, 16).

Прочитав оглавление статей, помещенных в одной из книжек «Душеполезного Чтения», 1864 года, митрополит обратил особенное внимание на статью диакона (ныне священника) Н. И. Воинова, моего брата: «Изъяснение заимствованных из ветхого завета наименований Пресвятой Богородицы, содержащихся в благодарственном Ей каноне и акафисте», и о трудившемся сказал редактору: «спасибо ему. Такие диаконы делают честь нам».

Нынешнему достопочтенному наместнику Лавры, перед отъездом его в Старый Иерусалим, где состоял он настоятелем духовной миссии, владыка подарил молитвослов, изящно изданный, с собственноручной надписью: «Даяй молитву молящемуся (1Цар. 2, 9), Господи, даруй благоугодную Тебе молитву рабу Твоему архимандриту Леониду, да обретает благодать перед Тобой, и во благодати Твоей ходить. В Москве. Марта 16-го 1864 г.».

На слова отца Леонида, что едет он на Голгофу, митрополит заметил: «а на Фавор⁴¹ нашлись бы другие желающие».

Одному из должностных лиц (секретарю консистории Н. П. Розанову) сказал: «да будет над тобою благословение Божие: ты живешь мирно», то есть исправно ведешь свои дела, не ссорясь с начальством.

В консисторию препровожден был взятый полицией странник из вятской губернии, которому, по его словам, Ангел явился в лесу и послал его проповедовать против пьянства. Высокопреосвященный, выслушав его на дому, сказал: «да разве у вас (в вятской губернии) нет пьяниц, что ты сюда (в Москву) пришел»?

Раз по возвращении на Троицкое подворье из загородного Перервинского монастыря, он увидал в приемной комнате пьяного портного и сказал о нем «платье (на певчих) шьет по мерке, а пьет без меры»!

+ Владыке предстояло (13 ноября 1865) служение по случаю освящения храма, во имя прав. Филарета, в доме воспитания девиц-сирот духовного звания. Но перед тем временем он был нездоров и «чтобы испытать себя» после болезни – свои силы, расположился сначала отслужить обедню в крестовой церкви. Что же? «Я оказался достойным третьего разряда», сказал он о. ректору московской семинарии, почему и отказался самолично освятить храм, посвященный его ангелу, и открыть училище в построенном им доме, предоставив это Савве, епископу можайскому, ныне архиепископу тверскому. Но он не был, впрочем, безучастен к торжеству открытия училища (Филаретовского), потому что сам просматривал список приглашенных лиц и делал пополнения, а иных исключал из списка. Праздничный обед в одном из залов училища был изготовлен от митрополита, то есть на его средства. Заменявший его на празднике, преосвященный Савва сказал после обеда смотрителю училища протоиерею П. И. Капустину: «владыка желает знать, все ли приглашенные были»? – Не было Каткова, не был кто-то другой. Преосвященный продолжал: «еще владыка пожелал знать, кто был из неприглашенных»? – О таковых и было объяснено.

Извещенный о смерти архимандрита Порфирия, настоятеля православной церкви при Императорском Российском посольстве в Риме († 13 янв. 1866), сказал: «он был добрый человек. Господь да будет к нему милостив».

Некто из приезжих (преосвященный И.) в разговоре с московским святителем (1866) о современном состоянии духовно-учебных заведений и о реформе, ожидающей их, выразил ту мысль, что, кажется, ничего нового не произойдет, а последует возвращение к прежним порядкам. «Едва ли это возможно, возразил митрополит. Есть одно существо, которое двигается назад, это рак ... Кризис должен последовать».

+ Благовествую тебе радость», сказал он в 1866 году ректору московской семинарии архимандриту Игнатию; затем объявил, что ходатайствует о возведении его в сан епископа, московского викария.

+ Митрополит киевский Арсений сказал о себе, что он предоставил своему духовенству выбирать благочинных посредством баллотировки. – «Это (нововведение) – искра, от которой родится пожар», был ответ Филарета. По примеру киевского начали было, как известно, поступать и другие архиереи.

Бывший обер-прокурор св. Синода, граф А. П. Толстой, по выходе из залы митрополита Филарета, сказал моему родителю (1866 г.): «у него в голове палата знаний»!

В августе 1866 года наместник Лавры о. Антоний говорил митрополиту о св. Тихоне Задонском, что он, во время земной жизни, часто молился из глубины души: «скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть». Днем и ночью, сидел или ходил, он любил повторять этот стих, и однажды был ему голос: «в день недельный». – «Ах, как это хорошо»! сказал владыка Филарет, тоже скончавшийся в день воскресный.

Преосвященные викарии (Леонид и Игнатий), бывая у митрополита, не снимали клобуков, но под конец жизни он предложил им облегчить себя, сказав: «и тяжело быть долго в камилавках и, по отзыву врача, вредно». Через несколько дней они по-прежнему сидели у него в клобуках, а он слушал их, ходя по комнате; остановясь, сказал: «Преосвященные, ужели вы хотите, чтобы я был вашим протодиаконом и говорил всякой раз: владыцы, главы ваша откройте»!

В день его юбилея (5 авг. 1867 г.), который он проводил в Лавре, наместник с двумя соборными иеромонахами поднес ему после ранней обедни икону с заздравной просфорой. «Служили ныне»? спросил владыка. – «Нет, отвечал о. Антоний: мне очень не свободно». – «Чужие (приезжие архиереи, архимандриты и протоиереи) молятся, а свои нет»! заметил юбиляр.

«Человек человеку никогда не может принести счастья», сказал он, при свидании с княгиней К, 3 октября 1867 года.

Московского Никитского монастыря игуменья Флора доложила ему, что 26 октября (1867) в монастыре престольный праздник св. великомуч. Димитрия Селунского. Маститый архипастырь отвечал как-то грустно: «празднуйте одни»!

Последние слова его к родственному викарию, преосвящ. Игнатию (в пятницу 17 ноября 1867): «желаю вам доброго поста». А 19-го в воскресенье он скончался.

В Бозе почившая Императрица Мария Александровна, в бытность свою в Троицкой Сергиевой лавре, в апреле 1877 года, изволила сказать: «все тут веет духом Филарета и сотрудника его Антония († 12 мая 1877 г.)».

«Представитель богословского ума – Филарет, твердости воли – Никон, духовной и практической администрации – Платон», сказал мне протопресвитер Успенского собора М. И. Богословский.

Основательница и первая настоятельница Аносинского Борисоглебского монастыря в московской епархии, игуменья Евгения происходила из дворянского рода Тютчевых. Она родилась в Смоленской губернии, в селе Гаренове 18 февраля 1774 года; при крещении наречена Евдокией. Воспитанная в простоте нравов и строгом благочестии, Евдокия Николаевна, на 22-м году своего возраста, вступила в брак с князем-поручиком Борисом Ивановичем Мещерским. Через два месяца счастливой супружеской жизни, князь тяжко заболел горячкой и через три недели не стало его. Скорбь молодой вдовы была безутешна: но сознание материнского долга – княгиня чувствовала себя беременной – понуждало ее останавливать потоки слез и беречь свое здоровье. С рождением дочери, которую мать знаменательно нарекла Анастасией (греческое имя, значит: воскресение), для нее воскресла утраченная земная радость.

В 1799 г. княгиня купила село Аносино, находящееся в Звенигородском уезде Московской губернии, занялась постройкой господской усадьбы и, в течение немногих лет, все хозяйство привела в наилучший порядок. Скучая отдаленностью приходской церкви (в селе Павловском в 6 верстах от Аносина), она, вняв совету преосв. Серафима, викария Московского,⁴³ пожелала в Аносине устроить храм и с молитвою избрала для него приличное место на горе, против своего дома. На содержание причта, ⁴⁴ Евдокия Николаевна внесла в моск. сохранную казну на вечное обращение 8000 р. асс. Не раньше как в мае 1810 года, с благословения митрополита Платона, заложен был каменный храм во имя Живоначальной Троицы, с двумя приделами: Тихвинской иконы Божией Матери, по правую сторону, в благодарность Царице небесной за избавление от потопления в Ладожском канале, при проезде княгини (с дитятей) из Петербурга в г. Тихвин в 1798 г.; а придел по левую сторону – в честь благоверных князей Бориса (ангела ее покойного супруга) и Глеба. Богослужение при закладке храма совершал наместник Савво-Сторожевского монастыря (в 1 версте с половиною от Звенигорода), иеромонах Иустин. В 1811 г. храм окончен наружной постройкой и покрыт железом; в следующем 1812-м оштукатурен извне и внутри, в обоих приделах иконостасы были поставлены, но в это время, по случаю приближения к Москве французских неприятельских войск, надлежало княгине Мещерской думать о безопасности: вместе с дочерью и прислугой она удалилась в г.Моршанск тамбовской губернии. Когда неприятель занял Москву, полчища его, как известно, рассеялись по разным окрестным уездам. Три раза, партиями в 50 человек, они делали набеги на село Аносино, господский дом со всеми принадлежностями разграбили, в храме резьбу на иконостасах поломали, лампады и все, что было из железа или меди, даже богослужебный книги расхитили, наконец хотели сжечь храм и прочие здания. Но поселяне, собравшись из разных мест, вооружились и с криком: «Казаки едут» погнали их вон из селения; у оврага, называемого «Влагин», имели с ними стычку и нескольких положили на месте. Для поправления Троицкой церкви и всего хозяйства, княгиня должна была делать в 1813 г. значительные займы. К ее великому утешению, освящен был придел Богоматери 26 июня, а освящение другого придала последовало в следующей год 15 сентября и в том же (1814) году семнадцатилетняя княжна Анастасия выдана в замужество за д. ст. сов. Семена Николаевича Озерова.

Оставшись одна с чужими сиротами, взятыми на воспитание, Евдокия Николаевна начала понемногу сокращать круг своих знакомых и уклоняться под разными предлогами от светских увеселений, чтобы посвящать время на дела благочестия и благотворительности. Одежда ее была скромная и неизысканная. Давно обещавшись устроить какое-либо благотворительное заведение в память покойного князя, она при своей сельской церкви основала в 1821 г., с разрешения митрополита Серафима, богадельню на 12 человек, открытие которой происходило 4-го июня, в день рождения покойного супруга княгини. На устройство этого благотворительного заведения неизвестная госпожа пожертвовала до 1000 руб. и содержание шести богадельниц взяла на свой счет.

Спустя немного времени, княгиня возымела мысль учредить, вместо богадельни, женское общежитие при той же аносинской церкви. Архиепископ московский Филарет одобрил эту мысль и, при доношении св. Синоду, представил правила для Борисоглебского Аносинского общежития, с изъяснением, что у княгини Мещерской «уже имеют жительство приватно несколько бедных лиц женского пола, между которыми вводится тот самый общежительный порядок, который изложен в тех правилах, почему надеяться можно, что в исполнении оных затруднений не будет».

По Высочайше утвержденному в 1821 г. положению св. Синода, дозволено княгине «завести в отчине ее женское общежитие на утвержденных для оного правилах, с целью доставления пристанища и приличного содержания нескольким, отягченным бедностью лицам женского пола, дабы они провождали спокойно жизнь свою, подвизаясь совокупно и единодушно в молитвах и трудах и вообще в подвигах благочестия». На поддержание общежития княгиня, сверх обязательства о доставлении приличного содержания сестрам (положено быть 12-ти), внесла в сохранную казну 10,000 руб.; также отвела пахатной земли 6 десятин и, для продовольствия скота, 3 десятины лугов.

1822 г. 4 мая храм Живоначальной Троицы, созданный тщанием княгини Мещерской, был торжественно освящен, причем архипастырь московский произнес поучительное слово. «Слава Богу, дивному во святилище своем! говорил проповедник. Еще место соделалось святым и Божиим, еще отверзлось небо на земли, еще дано прибежище молитвам, еще явился престол Благодати... Как приятно сердцу, которому не только желание создать храм Богу, но и совершение сего желания даровано, – как приятно пред Богом сердца успокоиться в любви и благодарности! Есть ныне здесь и еще радость. Вместе с обновлением сего дома Божия, обновляется близ его дом богоугодного жительства, так что радость благочестия получает новое пространство, соединяясь с радостью человеколюбия, и радость человеколюбия приемлет освящение от радости благочестия. Знамение во благо сотворил Бог, устроив это таким образом: благо убогим, когда они увидят себя у Бога». После литургии владыка открыл общежитие в Аносине. утвердив попечительницей княгиню Евдокию Николаевну, смотрительницей одну из сестер и всем сестрам благословил носить черное одеяние и камилавки без покрывал. А через нисколько недель, по ходатайству княгини, разрешил: смотрительницу и 4-х старших сестер облечь в рясофор, что и было исполнено в день поминовения князя Бориса Ивановича, 4 июня.

Переходя к важнейшему периоду жизни княгини Мещерской, решившейся выйти из граничной черты между мирской и монастырской жизнью и быть инокинею, заметим, что она часто, еще с малолетней дочерью ездили в Ростов на поклонение нетленно почивающему в Яковлевском монастыре святителю Димитрию и познакомилась с иеромонахом Амфилохием, который 40 лет предстояли раке угодника Божия и скончался в 1824 г. Его княгиня избрала своим духовником, и ему первому давно уже открыла она свое намерение поступить в какой-нибудь дальний монастырь, где бы могла в безвестности от людей служить единому Господу. Опытный в духовной жизни старец не отклонял ее от этой мысли, но спешить делом возбранял, советуя ей вести богоугодную жизнь в мире и беседуя с ней о суете благ мирских, о силе веры и о нужде терпения в скорбных обстоятельствах. Не моглии в последствии часто бывать в Ростове, набожная княгиня нашла себе другого руководителя и наставника в жизни духовной: это был ректор Московской семинарии (с 1817 г.) архимандрит Парфений, в 1821 г. произведенный в епископа Владимирского. Он назидал княгиню живым и письменным словом, дарил ей полезные книги, которые и доныне хранятся в Аносине. Направляя ее к христианскому самоотвержению, он впрочем так же, как и о. Амфилохий, не советовал ей с поспешностью оставлять мир, ибо и в городе живущей может подражать любомудрию пустынножителей, а тем более она, удаленная от городского шума. Не ранее как в 1822 г., когда старанием ее устроилось Борисоглебское общежитие, преосвящ. Парфений лично (во Владимире) благословил намерение княгини вступить в это общежитие. Она обратилась потом за словом совета к высокопреосвященному Филарету и вела с ним продолжительную переписку, потому что осторожный архипастырь не вдруг согласился на ее желание покинуть знатную мирскую жизнь; равно и с.-петербургский митрополит Серафим много испытывал ее разными письменными вопросами, наконец, и почти в одно время с Московским владыкой, как бы по мановению свыше, прислал ей свое благословение на поступление в общежитие, с надеждою пострижения в монашество. Старец ростовский Амфилокий на этот раз не возражал ей.

Княгиня, по совету своего архипастыря, подала на имя его прошение об обращении Борисоглебского общежития в женский монастырь, с дозволением ей самой постричься в монашество. По поводу сего прошения, преосвященный Филарет представили на рассмотрение св. Синода доклад о введении в учрежденном ею общежитии до дополнительных постановлений, следующего содержания: «1) Дозволить ввести в оном общежитии пострижение в монашество, на правилах для сего существующих. 2) Числу монахинь быть в количестве положенного сестер в общежитии, т. е. 12, в числе коих должны быть игуменья и казначея, которые назывались в заведении смотрительницей и помощницей ее.; 5) Дозволить, сверх сего числа, для испытания и приготовления к пострижению, иметь несколько послушниц, смотря по обстоятельствам заведения. 4) Заведению оставаться на своем содержании, при данных способах, по-прежнему, а от казны ничего не требовать. 5) С введением монашества, церковь и причт должны оставаться на том положении, на каком оные существуют в прочих женских обителях, не лишаясь однако прихода, какой церковь имеет. 6) Поскольку одному священнику отправлять всегдашнее богослужение и приходские требы было бы затруднительно, то на диаконскую вакансию, для непрерывного служения и треб, определить другого священника. 7) Послушниц принимать с надлежащими видами и исключать, по-прежнему положению, может начальница заведения; но постриженных ни в каком случае не удалять из общежития, без рассмотрения епархиального начальства, на основании церковных правил и узаконений. 8) Дозволить в сие общежитие вступите и ей, княгине Мещерской, и с помощью Божией облечься в монашество».

Архипастырь, представляя план местоположения показанного общежития, церкви при оном и зданиям предположенным к постройке вновь и перестройке, присовокупляет, что при личном его обозрении заведения сего, в мае прошедшего года, во время торжественного открытия оного (ибо оно еще прежде составилось из принятых попечительницей приватно), видел в оном образ жизни и порядок, свойственный монастырю и в некоторых из сестер, частью испытанных в послушнической жизни в других местах, усмотрел великое усердие ко вступлению в монашество, и потому благочестивое желание попечительницы и сестер общежития видеть оное обращенным в монастырь, не требующее от государства никаких издержек, заслуживает внимания и попечения духовного начальства.

Св. Синод положил мнение: «1) Представленные от архиепископа Московского дополнительные постановления к существованию заведения, княгиней Мещерской учрежденного, утвердить. 2) Оное заведение обратить в общежительный женский монастырь, с наименованием оного Борисо-Глебским Аносинским и 3) следующие в жалованье священнику с причтом и на церковные потребы, по примеру третьеклассных женских монастырей, 150 руб. назначить из процентов капитала, внесенного княгиней Мещерской в казну». На всеподданнейший доклад св. Синода воспоследовала в Царском селе, 25 июня 1823 года, Высочайшая резолюция: «Быть по сему».⁴⁵

Еще общежитие не было переименовано монастырем, когда Евдокия Николаевна получила дозволение епархиального начальника перейти в оное. Трогателен был последний выход ее из своего дома 17 апреля 1823 года, при горьком плаче воспитывавшихся у нее девиц и всех домочадцев. Она благословила их, поручая милосердию Божию, и затем, держа на руках Боголюбскую икону Пресв. Девы, благословение своих родителей, шла, в сопровождении своих людей, в храм Божий и на литургии облечена была в рясофор. Она во всем смиренно повиновалась смотрительнице, не пропускала ни одной службы церковной, читала неустанно псалмы, каноны и заботилась об улучшении клиросного пения, исправляла, по мере сил, и другие послушания.

В том же году 18 июня преосвященный московский Филарет писал к министру духовных дел, князю А. Н. Голицыну: «Княгине Е. Н. Мещерской положено дозволить вступить в монашество, но не разрешено, должна ли она, по обыкновению, подвергнуться трехлетнему искусу. Мне известно, что она, сделав уже распоряжение о имении своем,⁴⁶ желает, сколь можно в непродолжительном времени, исполнить давнее намерение свое быть постриженной в монашество. Известно также мне, что во время управления моего Московской епархией, в течении двух лет вела она жизнь приготовительную к монашеству, так что по временам, особенно в посты, оставляла и дом свой и проводила время с сестрами общежития единственно в духовных упражнениях и, ревнуя о духовном наставлении для себя, весьма много способствовала к духовно-нравственному образованию сестер общежития. Подобное расположение еще прежде меня усмотрел в ней предшественник мой, высокопреосвященный (Серафим), митрополит нынешний Новгородский, который также может о том свидетельствовать. А потому и нет сомнения постричь ее в монашество ныне же,⁴⁷ что и было разрешено указом из св. Синода, объявленным княгине 1 сентября. Страх за свою немощь и недоверчивость к себе самой естественно смущали ее. Препобеждая свое волнение, княгиня призвала на помощь святое послушание, говоря про себя: «да творят со мною, как почли за лучшее, и да попекутся о спасении убогой души моей» (из ее памятных записок). Владыка поручил Вознесенской игуменье Афанасии⁴⁸ взять ее в свой монастырь, для должного приуготовления к постригу. Канун того дня – 11 сентября, в который она должна была перебраться в Вознесенский монастырь, она провела в дом своих детей (Озеровы в Москве ). Мать-княгиня кротко убеждала их не скорбеть о ней и детскую привязанность к ней не ставить выше любви к Господу, ради Которого мы должны быть готовы на всякое самопожертвование. Перед постригом, назначенным на всенощном бдении, 13 числа, она исповедовалась у своего прежнего духовника протоиерея церкви Симеона Столпника, что на Поварской, Стефана Никитина,⁴⁹ затем в сопровождении монахинь и с пением положенных стихов следовала из келий настоятельских в монастырскую церковь великомученицы Екатерины, неся на руках Казанскую икону Божией Матери, присланную именно к этому времени высокопреосвященным Серафимом, и по входе в церковь стала на хорах. На первом часе сам владыка московский постриг ее в монашество (на 49 году от рождения), с именем Евгении, благословив своими четками. Трудны иноческие обеты! Святитель, вопрошая о них, проливал слезы; плакала и постригаемая княгиня и многие из предстоящих, особенно родные. «Я, признавалась Евгения, – мысленно, кроме пострига своего, ни к кому и ни к чему не была обращена и лишь молила Бога, да приимет меня в Отчие объятия, да не допустит меня посрамить звания, в которое облекаюсь Его милосердием». По совершении обряда, который был особенно умилителен при праздновании Воздвижения честного и животворящего креста Господня, архипастырь почтил ее, восприявшую на себя крест иноческого жития, духовным приветствием, потом разрешил и родным подойти к ней для приветствия. При выходе из церкви, дал ей благословенный хлеб, для вкушения по немощи, а Вознесенской игуменьи велел привезти ее поутру в кафедральный Чудов монастырь, где предполагал служить литургию и новопостриженную приобщить св. Таин.

На литургии, во время входа с Евангелием, матерь игуменья Афанасия, по наставлению иподиакона, данному за несколько минут, подвела монахиню Евгению к архиерею, на средину храма, наклоня ей голову. Евгения совершенно нечаянно произведена была в сан игуменьи Борисоглебского Аносина монастыря.⁵⁰ По окончании литургии, вручая ей игуменский посох, высокопреосвященный владыка сказал трогательное поучение и пригласил следовать за ним в его чудовские архиерейские покои, где приготовлены были чай и завтрак. Святитель искренно радовался за Евгению, и свою радость старался передать ее детям, приглашенным вместе с ней. Вознесенской игуменьи приказал держать новопостриженную, по снисхождению к ее немощи, уже не в церкви (Екатерининской), где она провела эту ночь, а в келье 5 дней, но после сократил и этот срок, известив нарочито, что можно совсем отпустить ее 16 числа. В назначенный день, помолясь за вечерней, Евгения простилась со своей восприемной матерью и отправилась из Вознесенского монастыря прежде всего на Троицкое подворье. Владыка, приняв ее милостиво, укреплял на новый подвиг пастырскими наставлениями и обещанием поддержки в трудных обстоятельствах, а детям, жалевшим свою любящую мать, советовал быть великодушными, казначей быть послушной, пещись о пользе общей и спокойствии игуменьи; на прощании он благословил Евгению образом Успения Божией Матери и, отпуская с миром, позволил ей 17 число провести у детей, ради необходимого отдыха.

На пути в село Аносино (в 35 вер. от столицы) Евгения хранила молчание, а по проезде (18 сент.) была торжественно встречена архимандритом Богоявленского монастыря о. Иннокентием и местным священником с сестрами; потом в преднесении креста, с пением: Достойно есть шествовала во храм. Здесь, по распоряжению о. Иннокентия, которому поручено было открыть Борисоглебский монастырь и ввести игуменью в управление оным, прочитаны были указы о преобразования общежития в монастырь, о пострижении княгини Мещерской и посвящении ее в сан игуменьи. После того архимандрит предложил ей занять подобающее место, сказал приветственную речь и, по возглашении диаконом ектении с многолетием Царствующему дому, св. Синоду, архиепископу московскому Филарету и преподобной игуменьи Евгении, – в мантии и с крестом в руках препроводил ее в настоятельские кельи. На следующий день перед литургией, он с тремя священниками совершили крестный ход вокруг монастыря, а после литургии благодарственный Господу Богу молебен. С того времени всякой год бывает здесь крестный ход с молебствием в день открытия обители, 18 сентября.

Евгения старалась ввести в свой монастырь древний чин общежительной иноческой жизни. В ноябре 1823 г. она докладывала высокопреосвященному, что «при монастыре вновь устрояются св. врата и возле них удобно было бы соорудить малую церковь во имя св. Дмитрия Ростовского (к коему она питала особенную веру и усердие), для отправления в ней разных треб для мирских прихожан». Владыка строение храма дозволил, и сам освятил новый храм 12 сентября 1824 года.⁵¹ Через несколько лет (именно в 1828 году) мать игуменья приступила к постройке, внутри монастыря, больницы на 6 чел. с церковью во имя св. великом. Анастасии Узорешительницы, ангела своей дочери. Церковь освящена 1 сентября 1829 года.

В 1835 г. 14 мая над обителью разразилась грозная туча. В Троицкой церкви стекла были разбиты, иконостас и самые деки местных образов опалены молнией, но ни один лик не повредился. Евгения увидела в этом явное милосердие Божие и не столько скорбела, сколько радовалась. По ее желанию, немедленно в том же храме принесено было общее благодарственное Господу Богу молебствие, и поврежденный иконостас вскоре возобновлен.

Прежний деревянный корпус для келий перенесен на другое место, и под него подведен каменный фундамент; для трапезы и рукодельной сделан особый, также деревянный корпус, обложенный снаружи кирпичем. Разрешение на эти работы дано еще в 1823 г. На передней стороне монастырской ограды устроены башни с погребами и кладовыми (1831), сверх того – каменная прачечная и хлебные амбары. Монастырское поле окопано канавой, скотный двор переделан заново (1833–34).

Евгения не забывала о созидании своей души. В храме она молилась благоговейно за всякой службою и через каждые шесть недель причащалась св. Таин. Она в этом отношении была так исполнительна и усердна, что лучше всегда желала причаститься раньше срочного времени, нежели откладывать за срок. В келье неопустительно исполняла монашеское правило и, по собственному ее свидетельству, кроме самонужнейших вещей не имела почти ничего: ибо, вступая в монашество, оставила не только суетные попечения об излишнем, но и о потребном излишние. Наблюдая воздержание, довольствовалась она простой пищей в монастырской трапезе, носила на теле власяницу и спала на жестком ложе самым кратким сном, большую часть ночи проводя в молитве, или в чтении слова Божия и книг святоотеческих. Чтобы пробуждать в себе память смертную, она за много лет до своей кончины велела устроить себе гроб и вырыть могилу, которую потом нередко посещала со слезами и плачем.

Как она желала, чтобы подчиненный ей сестры не отказывались от строгостей монашеской жизни!⁵² Она часто вела с ними благочестивый разговор, спрашивала, какое читалось в церкви Евангелие или апостол, толковала им содержание того и другого. Благонамеренные сестры сочувствовали и повиновались ей, а другие, не понимая вовсе ни ее духа, ни ее требований, возмущались, называли ее суровой, непреклонной, сплетали на нее ковы и разные поношения. «Тяжело по-человечески, пишет Евгения, за любовь и попечения видеть таковое воздаяние, а для меня, не обученной еще самоотвержению, и очень тяжело было, потому что не имела близ себя никого для удобной (т.е. искренней) беседы, и кто бы поддержал и вразумил меня. Владыка-отец разрешил обо всем к нему относиться, но письменно и такому лицу не всегда и не все удобно было открывать. И от детей моих я долго скрывала мое горькое и сиротское положение, токмо в службе Божией и слезах находила отраду. Я понимала, что Божиим Промыслом призвана по Его же милосердию идти путем, очищающим грехи мои и побеждать зло добром, как милостивый архипастырь меня некогда наставлял и собственное мое чувство побуждало». Незлобие – отличительная черта ее характера. Довольно было извиниться перед нею, чтобы заставить ее все простить и забыть. Насколько она проникнута была чувством христианского смирения, показывает следующий случай: казначея Серафима, виновница многих беспорядков, задумала (1823 г.) оставить монастырь (тогда еще не была пострижена в мантию), не одна, а с несколькими своими присными. После бесплодных увещаний мать игуменья поклонилась ей до лица земли, говоря: «отпусти мне, буде я чем напрасно оскорбила или досадила»!

Для поправления своего здоровья, расстроенного многими трудами и неприятностями, Евгения в 1830 г. совершила путешествие в Троицкую Сергиеву лавру, в Ростов и Ярославль. Владыка писал к ней: «Преподобной игуменьи Евгении о Господе радоваться. Неоднократно изъявляли вы желание успокоения от дел обители. После последней вашей болезни дети ваши по плоти также ходатайствовали о вашем успокоении. Последнее письмо ваше имеет признаки сил недовольно восстановленных. Желая, чтобы обитель, многими трудами и подвигами вашими устроенная, с благодарностью послужила вашему успокоению, соглашаюсь: 1) управление обители, на время немоществования вашего, поручите казначее монахине Серафиме. 2) Все должны быть у нее в послушании, как у вас. 3) Она относится к начальству по должности. 4) Разумеется, что в важнейших случаях не оставит она просить вашего совета и наставления. Распоряжение это может быть объявлено прочтением сего послания (прочтено сестрам 10 янв.), о чем консисторию известить, с приложением списка. Мир и благословение Божее вам и обители усердно призываю. Филарет м. Московский. января 4. 1832».

В июле того же года она испросила себе отпуск в Киев на три месяца, и на пути в сей древний город посетила Воронежского архиепископа Антония († 20 дек. 1846), который, как выражалась она, «по благости прославляемого Богом нового угодника (святителя Митрофана),⁵³ только сердоболием своим и отеческим обращением мой дух приподнял, что я начала оживать». А в Киеве она совершенно окрепла в силах и облегчилась от великих скорбей. Вот ее собственные слова: «Киев, по своей святыне, есть место единственное (в России), могущее человека христианина занять, утешить и уврачевать его скорби сердечные; слышала это от многих и над собой тоже испытала. Благодетельно для меня и отрадно было месячное пребывание здесь, каждодневное хождение к службе Божией, наипаче в лавру, в соборную церковь Успения Богоматери, которая чудесно создалась и чудесно влияет на сердце». На обратном пути Евгения заезжала ко многим родным, отдавая умершим долг усердным поминовением; 11 сентября возвратилась в Москву и в тот же день была у митрополита. «Как после путешествия здоровье ваше приметно поправилось, говорил (а после даже писал) первосвятитель, то мы надеемся, что паки примете управление монастырем, который Господь сподобил вас воздвигнуть, к утешению всех там пребывающих». Она не дерзала отрекаться.

В августе 1836 г. она в другой раз странствовала в Воронеж, для поклонения святителю Митрофану и для поддержания своего здоровья, которое с умножением лет постепенно ослабевало, хотя жизнь ее в последние годы текла спокойнее. Эта поездка помогла ей не надолго. В январе следующего года она почувствовала онемение правой руки и упадок сил, впрочем не переставала ходить в церковь и, по обычаю своему причащаться через каждые шесть недель, расположилась поговеть. Одна из приближенных монахинь советовала ей отложить говение до великого поста, до которого оставалось только две недели. – «А кто знает, отвечала старица, доживу ли я до него»? Начала говеть и 1 февраля после исповеди причастилась тела и крови Христовых . На другой день, в праздник Сретения Господня, была в церкви за всеми службами, но уже в последней раз. Настал час вечерних молитв, в ее келью собрались и окружили ее сестры. Евгения от чрезмерной слабости, не могши стоять на ногах, прилегла на свою постель. Чтение умилительных молитв еще продолжалось, как вдруг послышалось болезненное хрипение. Изумленные сестры подходят потихонечку к постели и видят свою благодетельницу в бесчувственном положении, хотя жизнь еще сохранялась в ней. Началась общая тревога. От печали все ходили с поникшими лицами, не думая о ночном покое, и если бы в эту полночь пришел небесный Жених взять к Себе душу возлюбленной невесты, Он двенадцать дев – всех бы застал бодрствующими! Но Он медлил... Утром у одра ее сестры по очереди читали акафисты Спасителю, Божией Матери и св. великомученице Варваре; в 5 часу пополудни пригласили священника отслужить молебен перед Тихвинской Богоматери иконой; с окончанием молебна приснопамятная Евгения тихо испустила последнее дыхание, на 62 году от рождения. Глубока и поистине искренняя была скорбь осиротевших сестер, особенно нежнейшей дочери, любящего зятя и юной внучки, которые не застали уже в живых любвеобильной своей матери и бабушки.

Тело почившей, после положения в простой дубовый гроб, устроенный еще при жизни еу, перенесено было в больничную церковь, а отсюда в соборный храм, где было отпето на пятые сутки, при многочисленном стечении народа; предано земле на приготовленном ей месте, возле придела св. благов. князей Бориса и Глеба.

Покойная завещала (16 декабря 1833 г.) детям и всем благорасположенным к ней. «не делать никакой траты, а сколько кто при сем случае (при отдании ей последнего долга) пожелал бы поусердствовать, да обратить то в пользу неимущих, по благорассмотрению своему, что самое соделает облегчение грешной душе моей». В пользу Аносина монастыря она завещала именной билет сохранной казны, на сумму 8,500 р. асе., приобретенный ею до монашества,⁵⁴ и портреты благодетелей обители – митрополитов Платона, Серафима и Филарета, дабы «сестры, с благоговением взирая на этих святителей, возносили о них молитвы к Богу». «Имея к обители сей любовь доброй матери, пишет завещательница, дерзаю вопить к милостивейшему архипастырю (Московскому), да попечется и паки о ней, избрав в настоятельницы по мне (а буде заблагорассудит и при мне) таковую (монахиню), которая не щадила бы себя, а понудила править обителью в духе истинного общежития.⁵⁵ Тем, кто в жизни моей наносил мне скорби какие, утеснения, досады (на что может я сама как-либо иных подвигала), да простит Господь».

На отношение (от 15 февр.) к его высокопреосвященству тайного советника и сенатора Семена Николаевича Озерова, с приложением завещания в Бозе почившей игуменьи и означенного билета сохр. казны, митрополит предписал: «Февр. 25. Консистории учинить следующее: 1) Завещание препроводить в монастырь для прочтения в трапезе (кроме отмеченной посторонней для обители статьи) при собрании сестер в день поминовения матери Евгении, и затем для точного исполнения того, что к исполнению монастыря относится. 2) Билет переменить на всегдашний на имя монастыря, и препроводить в оный для хранения в ризнице, со внесением в опись и для употребления процентов согласно с завещанием. 3) Казначее с сестрами предписать, чтобы, принося молитвы о преставльшейся основательнице и благодетельнице обители, и своей духовной наставнице, а также и о благоденствии благодетельных для обители чад ее по плоти, помнили ее благие наставления и пример, и учрежденный ею порядок общежития ненарушимо соблюдали. 4) От меня ответствовать».

Вот письмо высокопреосвященного митрополита, адресованное на имя г-на Озерова от 27 февраля:

«Ваше превосходительство! Милостивый государь! Получив при письме вашего превосходительства список с завещания к Богу преставльшейся игуменьи Евгении, и поминаемый в сем завещании билет на 8500 р., какое дал я предписание консистории, с оного препровождаю при сем список. Не могу умолчать, что искренним сердцем разделяю с вами и супругой вашей чувство лишения. Вы лишились многолюбящей матери, а я – духовной сестры, которой чистые намерения, послушания и доверенность облегчали и приятным делали мне исполнение моих обязанностей в отношении к ней и к обители. Посему, что себе, то и вам советую: вспоминать о ней кроткими воспоминаниями любви и молитвы, и чувство лишения умягчать памятью добра, которое не умирает. Призывая вам благословение Божие, с истинным и совершенным почтением имею честь быть и пр. Филарет м. Московский».

Господь чудно благословил св. обитель, основанную матерью Евгенией. При жизни ее число сестер было не более 40, в настоящее время простирается до 130 челов., и средства к содержанию монастыря совершенно достаточны. В 1846 г. графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская пожертвовала в пользу монастыря и священно-церковно служителей 20.000 р. асе. В то же время старшая внучка Евгении Е. С. Озерова, быв избрана, по смерти родителей, опекуншей над всем имением, внесла в Московскую сохр. казну, по согласию с братом и родными сестрами, 20.000 р. асе., в замен того запаса, который наследники имения должны были каждогодно доставлять на потребу монастырскую. Из этих и других приношений, бывших в следующее годы, составился значительный капитал, обеспечивающий существование Аносинской обители (на сумму 70.000 р. асе.). Один благотворитель, только по смерти своей сделавшийся известным, в течение 5 лет доставлял монастырю годовой запас крупы, пшена, солода и пшеничной муки. Сын его, Звенигородский купец П. Г. Цуриков, наследовав от покойного родителя усердие к св. обители, доставлял при жизни своей († 5 янв. 1878 г.) пропитание не только монастырям, но и бедным странникам, для успокоения коих он даже устроил при монастыре особый корпус. Он в 1854 г. обновил соборную Троицкую церковь, потом перестроил теплую церковь, причем Тихвинский придел переименован в Успенский. Верно мать Евгения и по смерти молится за свою возлюбленную, родную обитель.

Прилагаем три письма к ней митрополита Филарета:

Благодарите Бога, сестра о Господе, что хотя Он и грозно возгремел над вашим храмом,⁵⁶ но сохранил святыню Свою невредимой. Заочно нельзя мне представит, каков теперь вид иконостаса. Если след молнии не очень безобразный представляет вид: то может быть, не худо было бы оставить его, как есть, на память прощения и помилования. Но если вид неблагообразен: то исправьте поврежденное. Тафту отнять нет сомнения. Просветы лучше оставить открытыми, нежели закрывать досками.

Молитва да успокоит вас в печальном воспоминании преставльшегося друга.⁵⁷

Мое путешествие затруднилось было в первый день тем, что у колеса переломилась чека, винтовая гайка слетела и колесо, ничем не придерживаемое, катясь около трех верст, наконец внезапно слетело же.⁵⁸ Однако гайка нашлась, около трех верст назади, а чеку заменили карманным платком, пущенным в винт гайки, дабы закрепить ее.⁵⁹ Затем путь был благопоспешен. В отдание Пасхи слушал я литургию в Твери и в тот же день всенощную в Вышневолоцком соборе, где и литургию в следующий день Вознесения Господня. В Петербург приехал в субботу. На следующую субботу приглашен был по воле Государя Императора к освящению Троицкой церкви в Измайловском полку вместе со владыкой⁶⁰ но освящал ее один я, за болезнью владыки, так же как и синодскую в Духов день. С Государем Императором виделся я в Троицын день, в освященной накануне церкви после обедни. Теперь лечусь травяными соками. Сегодня ждем Высочайшего посещения в новом здании Синода.⁶¹ Мир вам и сущим с вами. Филарет м. Московский. июня 4, 1835.

Простите, сестра о Господе, что замедлил ответствовать на письмо ваше от 16 июня.

Хорошо оставить иконостас, как есть. Время покажет нужно ли поправлять, и когда.⁶²

Что вы верою взираете на пути Провидения в неоставлении вашей обители, тем я утешаюсь и молю Бога, чтобы и вас и сущих с вами в сей вере утвердил, и веру вашу благими и милосердыми посещениями Своими оправдывал, как доныне.

О деньгах, завещанных Зуевыми, надобно вам поручить кому-нибудь наведаться, у кого он в руках и приложить старание, чтобы сия часть завещания была исполнена. Иногда добрые дела людей благотворительных, завещанные, увязают в сетях приказов и в руках душеприказчиков.

В дьякона к Благовещенской в Москве церкви определен избранный прихожанами в пользу дочери бедного отрешенного дьякона. Оттого нельзя было исполнить вашего ходатайства.

Здравы будьте в сельском воздухе, которого цену знаю я теперь на Фонтанке,⁶³ сравнив действие здешнего воздуха с сельским во время трехдневного на прошедших днях путешествия в Сергиеву пустынь⁶⁴ и в Петергоф. Мир вам и обители, Филарет м. Московский. Июля 13, 1835.

Мир и здравие сестре о Господе. Взятие денег я разрешил.⁶⁵ Иконостас поправьте, когда есть способы.

В надписи⁶⁶ не употребляйте своих слов, а только слова Псалма: Бог славы возгреме. 1835. Мая 14. Означение дня заставит всякого спросить, что оно значит, и память события таким образом сохранится.

Болезнь Серафимы⁶⁷ пусть послужит к разрешению нашего недоумения. Если Господь возьмет ее: да примет Он ее в мире; и хорошо, что вы оказали ей в это время любовь и подали возможное утешение. А если она останется: примите ее по ее желанию к себе, поступив в этом установленным порядком. Филарет м. Московский. фев. 4, 1836.

Иеромонах Филарет, в схиме Феодор, был одним из известнейших, особенно жителям Москвы, подвижников благочестия.⁶⁸ Он родился 1758 года 9 мая, при крещении наречен был Феодором. Отец его – купец Николай Пуляшкин, житель г. Вязьмы Смоленской губернии, торговал так называемым красным товаром и владел достаточным состоянием. Он был любителем духовного чтения и имел в доме своем значительное количество благочестивых книг; сконч. вне дома на пути, погребен в Смоленске, у приходской Благовещенской церкви, близ собора. Родительница Феодора Матрона Никитична, по смерти своего мужа и после пожара, истребившего почти все ее имущество, переехала с семейством для жительства в Петербург к родному брату, богатому торговцу иностранных вин, а в 1786 г. поступила в московский Новодевичий монастырь и здесь постриглась в монахини с именем Митрополии. Она снискала в монастыре общее расположение, отличаясь глубоким смирением и добросердечием. Митрополия два раза (в первый раз в сентябре 1806 года⁶⁹ странствовала в Ростов для богомолья; в этом городе и скончалась 1812 года 24 января, на 70 году от рождения, живши в монастыре 26 лет.⁷⁰ Погребена в ростовском Яковлевском монастыре, настоятелем которого был (с 1806 по 1818 г.) старший сын ее, брат Филарета, архимандрит Аполлинарий, в мире Архипп. В духовном завещании его, кроме прочих родных, упоминается покойная сестра Матрона, бывшая в замужестве.

В доме родительском Феодор (мирское имя Филарета) обучился грамоте, чистописанию и, разумеется, закону Божию. С той поры чтение духовных книг, находившихся в доме отца его, составляло его любимое занятие. По смерти родителя взятый, вместе с матерью, в дом своего дяди – богатого Петербургского купца (Никитина), он был определен в лавку (равно как и брат его), и скоро почувствовал отвращение от мирской суеты. Когда прочие спешили на торг, он устремлялся в Александроневский монастырь (с 1797 г. лавра) к церковной службе, и после обедни проводил время в беседе со старцем – монахом, за что много раз терпел побои от приказчиков. Но весть Господь благочестивые от напасти избавляти (2Пет. 2, 9). Тринадцатилетний мальчик, искавший сокровищ небесных, нетленных, некрадомых (Мф. 6, 19 – 20), умолил свою мать отпустить его для постоянного жительства в Александроневский монастырь, к знакомому старцу. Ревность Феодора в служении Господу была столь велика, что он через полгода, по совету старца, перешел из монастыря в Саровскую пустынь (в тамбовской епархии), которая и в наше время известна, а в то время особенно славилась строгостью монашеской жизни и благочинием церковных служб. Здесь ему поручаемы были разные послушания: три года он был звонарем, потом трудился в хлебной, квасоварне, три года в просфорне и наконец проходил пономарскую должность. Когда некоторые выразили перед ним удивление, что он несет столь тяжелые обязанности, он сказал: «я был резв». Этими словами дал он уразуметь ближайшую цель монастырских послушаний – обессилить в новоначальном иноке греховные наклонности, образовать и утвердить нравственно добрый характер.

Из Саровской пустыни Феодор поступил в московский Симонов монастырь, вероятно по желанию подвизаться вместе с родным братом, который был тогда послушником этой обители. Оба они пострижены здесь в монашество: старший (одним годом) брат Архипп с именем Аполлинарий в 1785 г. 13 апреля и вскоре, именно 8 июня, произведен в иеродиакона, 11-го числа во иеромонаха. Младший Феодор принял пострижение⁷¹ и новое имя Филарета в 1786 г. 4 апреля, на 28 году своей жизни; потом преосвященным Григорием, епископом Грузинским,⁷² рукоположен в Симонове во иеродиакона 8 мая 1787 года. В Симонове он своими нравственными советами имел большое влияние на родную мать, находившуюся в Новодевичьем монастыре. Рассказывают, что он несколько раз приходил к ней в этот монастырь, когда она была еще послушницей, и убеждал ее постричься: но та, по своему смирению, сначала отклоняла его советы, почитая себя неспособною выполнить строгие иноческие правила. Когда же наконец она постриглась, Филарет однажды, пришедши к ней, застал ее плачущею и на вопрос: о чем она плачет? услышал, что не может в точности исполнить всех своих обязанностей. Тогда Филарет ее утешил и обещал молиться за нее, чтобы Господь даровал ей свою благодатную силу преодолеть все трудности и искушения.⁷³

В 1788 г. Симонов монастырь, по Высочайшему указу, был упразднен за обветшалостью.⁷⁴ Тогда (5 сентября) иеромонах Аполлинарий, брат Филарета, состоявший в должности ризничего, переведен был, по указу московской духовной консистории, в Богоявленский (московский) монастырь, куда перевезена из Симонова самая ризница, находившаяся под хранением его до восстановления Симоновской обители (в силу Высочайшего указа от 4 апреля 1795 года) в прежнем ее виде и состоянии. ⁷⁵ Филарет в том же 1788 г., по воле преосвященнейшего митрополита Гаврила,⁷⁶ как монах строгой жизни, вызван в Петербург и помещен в число братства Александроневского монастыря;⁷⁷ рукоположен митрополитом в иеромонаха 21 мая 1789 года. Как много ценил преосвященный Гавриил духовную опытность и знание иноческой жизни в Филарете, при личном знакомстве с ним, доказательством этого может служить то обстоятельство, что когда после долгих ожиданий получил он из Молдавии сделанный старцем Паисием перевод с греческого книги «Добротолюбие» и отдал ее для пересмотра и исправления ученым Александроневской семинарии, то поручил им обращаться за советами при этом занятии к духовным старцам, проходившим самым делом высокое учение (о духовной созерцательной жизни и умной молитве), предлагаемое в Добротолюбие. В числе сих старцев был о. Филарет.⁷⁸ Они, говорил мудрый архипастырь ученым исправителям, хотя и не знают так, как вы, греческого языка, но лучше вас знают из опыта духовные истины, непостигаемые одним только книжным учением, и потому правильнее вас могут понимать смысл наставлений, содержащихся в этой книге.

В феврале 1791 года Филарет переведен на Новгородское в Москве подворье ⁷⁹ для священнослужения и управления. Но эта должность, сопряженная со многими житейскими заботами, не совсем отвечала его настроению; кроме того была тягостна для него, по причин слабого здоровья. В 1794 г. 7 июля он уволен, по собственному прошению, от управления подворьем и в сентябре того же года определен в Новоспасский монастырь «на больницу», т. е. причислен к больничным иеромонахам. Филарет исправлял очередное священнослужение в Николаевской больничной церкви; в отсутствие настоятелей⁸⁰ принимал участие в управлении монастырем, в качестве одного из членов учрежденного при монастыре духовного собора, и сверх того был полным закупщиком всей годовой для братии провизии и учредителем общей братской трапезы. В 1798 году архимандритом Иакинфом и всем братством избран он в должность духовника братского, как опытный в духовной жизни, но в следующем году, по случаю болезни и крайнего изнеможения, от всех должностей уволен и оставлен на больничном содержании. С этого времени Филарет исключительно упражнялся в молитве, особенно умной, в чтении книг священных и писаний св. отцов подвижников перевода старца Паисия, к которому имел великую любовь, усердие и благоговение, хотя не знал лично сего старца. Редко переступал он за ворота монастырской ограды; только в тихие летние вечера, когда умолкало движение народа, выходил он с другом своим иеромонахом Александром (с 1811 года архимандрит в Арзамасе) и еще о. Михаилом, близким к нему по духу,⁸¹ на уединенную прогулку вокруг монастырских стен, питая сердце высокой беседой. Кроме поименованных лиц, схимонах Афанасий, по фамилии Захаров, постриженник старца Паисия, из Флорищевой пустыни (Владимирской еп.) приезжая в Москву, посещал Новоспасский монастырь и с иеромонахами Александром и Филаретом беседовал (не позже 1806 г.) о умном делании и о многих предметах монашеской жизни.⁸²

Проведя несколько лет в подвиге строгого безмолвия, Филарет остальную часть жизни своей, предположительно с 1809 или 10 года, посвятил открытому служению ближним, предлагая назидательные советы и утешения всем требующим, без различия лиц и состояний. Но деятельность его на этом поприще на некоторое время была прервана, по причине несчастных происшествий 1812 года. Перед нашествием французов в Москву (они вошли в столицу 2 сентября, оставили ее 11 октября), он уезжал с семейством Н. И. Курманалеевой⁸³ в ее поместье, находящееся в Вологодской губернии.⁸⁴ Здесь на закате солнца любил прогуливаться с племянником помещицы, нежно любимым ею Г. С. Карновичем, тогда еще мальчиком. Зная, что в имении их, ближайшем к Москве, есть каменная гора, Филарет сказал однажды Карновичу: «не забудь, когда вырастешь большой, поставить из твоей горы камушек на мою могилку, только простой». Воля смиренного старца была, по его смерти, исполнена во всей точности. На пути в Вологодскую губернию и на обратном в Москву, Филарет посетил ростовский Яковлевский монастырь, где недавно перед тем похоронена была его мать и где настоятельствовал брат его архимандрит Аполлинарий. Вероятно в это время он положил начало своего дружества с иеромонахом Яковлевского монастыря Амфилохием, который 40 лет предстоял раке святителя Димитрия и скончался в 1824 г.⁸⁵ По возвращении в Москву, Филарет продолжал почти до самой кончины наставлять и помогать ближним. Келья его, и особенно в позднейшие годы, была ежедневно наполнена множеством народа всякого звания, от высших сановников до последнего простолюдина. Волнуемые сомнением, уязвленные страстью, постигнутые телесными недугами, или иной бедой, со всех сторон стекались к Филарету излить свою душу, свои скорби и находили в нем истинно отеческое участие. Нередко случалось, что от множества посетителей, старец не имел времени ни для трапезы, ни для краткого отдыха, не смотря на мучительную болезнь (грыжа), от которой страдал постоянно. Конечно, благодать Божия укрепляла немощного старца и, действием той же благодати, никто из приходивших к нему с верой в душе и жаждой утешения в сердце, не отходил от него, не получив отрады или назидания, по мере потребности и приемлемости. В беседе его особенно ясно выражались удивительная кротость его души, великое смирение, горячая любовь к ближнему, сострадательность, терпение и сила глубокого духовного ведения. Прозорливость старца была разительная. Он отвечал прямо на мысль: иногда случалось, что кто-нибудь говорил ему совсем противное тому, что знал или чувствовал, а старец, как -бы не слушая рассказа, отвечал прямо на внутреннее настроение этого человека, и последний, приходя в страх, исповедовал истину. Исполнявшие наставления старца получали великую душевную пользу. По совету его, многие покупали для чтения и руководства книги духовного содержания, напр. Алфавит духовный, преп. Максима исповедника о любви (четыре сотницы о любви), Разговор между испытующим и уверенным о православии восточной Греко-российской церкви, а некоторые (особенно в 1830 холерный год ) желали постричься в монашество. Отца Филарета благословляли все, кто только знал его или слышал о нем.

Исповеди, как таинства, он не совершал, ссылаясь на закон, по которому пресвитер -монах не должен исповедовать никого, без особого разрешения архиерея,⁸⁶ но ему многие открывали свои грехи с тем, чтобы получить от него назидание и умиротворение совести. Подобно другим новейшим подвижникам благочестия (каковы блаженные старцы: Паисий Величковский, Феофан Новоеверский, Филарет Глинский, затворник Георгий, иеросхимонах Оптиной пустыни Макарий), Филарет давал письменные отзывы вопрошавшим его заочно (писал крупными буквами).

Свойство отношений Новоспасского старца к посетителям, отличительный черты его характера и те благодатные дары, какими он щедро награжден был от Бога, – все это и всего лучше можно усмотреть из примеров.

Полковник К., лет 40, весьма ученый и умный, но увлекшийся масонством, вел в продолжении нескольких часов разговор со старцем, показывая свое остроумие и красноречие. В заключение разговора он сказал старцу: «я полагал, что вы человек сведущий и замечательный, но вы простой монах. Пришедши я сказал: мир дому сему (Мф. 10, 12), а теперь жалею, что пришел; вы не можете понять высшего». О. Филарет с кротостью и тихостью отвечал ему: действительно, во мне вы не найдете ничего замечательного, но я, по милости Божией, читал книги священные и, кажется, их несколько понимаю. Св. апостол говорит: духовный востязует вся, а сам той ни от единаго востязуется (1Кор. 2, 15)». Приведя этот текст, старец продолжал говорить с такой силой, с таким убеждением, что в изумлении смотрели на него как этот полковник, так и другие бывшие тут. Речь его длилась полчаса и когда окончилась, полковник пал на колени и со слезами кричал: Боговдохновенный старец! прости моему безумию, прости меня; позволь приходить к тебе для познания и утверждения в спасительной истин, позволь быть твоим покорным сыном». Старец с той же кротостью изъявил свое согласие и принял его в число духовных детей. Полковник впоследствии не только оставил свои ложные убеждения, но сделался ревностным православным христианином.

Графини Орловой-Чесменской крестьянка в слезах рассказывает о. Филарету, что сын ее, приказчик московского торговца (на калужском рынке), посланный своим хозяином для собирания долгов, уже несколько недель пропал без вести. «Сядь друг, говорит ей кротко и милостиво добродушный старец, – полно плакать: твой сын не пропал; он находится в хорошем месте и скоро придет». Действительно, он скоро возвратился; вместо того, чтобы производить сбор денег, он пытался поступить в какой-нибудь из дальних монастырей, но без паспорта нигде не был принимаем. Через несколько времени этот молодой приказчик, по внушению матери, пришел к старцу испросить его благословение на поступление в монастырь. Мудрый старец сказал ему: «в монастыре не долго благословить, но трудно жить в монастыре, ты не вынесешь. Погоди, дитя мое, погоди»!

Племянница генерала Л., Екатерина приехала к о. Филарету вместе со своим женихом. Старец, благословляя невесту, сказал тихо, что ее «ждет Жених лучший». Предостережение не напрасное! Через три дня она сильно простудилась и, непричастная браку, перенеслась на крыльях смерти в страну горнюю – туда, идеже есть Христос, одесную Бога сидя (Кол. 3, 1).

Некоторые говорили о. Филарету, что ходят к N вопрошать о будущем. Старец не советовал ходить к нему. – «Да ведь сбывается, что он говорит, только нужно уметь понимать», возразила жена купца. Старец отвечал ей: «пусть и сбывается, что он тебе говорит, да вот что опасно: можешь потерять рассудок; я многих видал в жалком состоянии от таких пророчеств . Советую тебе ходить ежедневно к обедни, а к N не ходить, а то повредишься». Та не послушалась и, через месяц или менее, повредилась в рассудке.

Привезли в Новоспасский монастырь молодого человека который, судя по признакам его болезни, должен быть отнесен к числу бесноватых. Он был в цепях; пятеро мужчин сильных едва могли держать его. Выражение лица несчастного человека было ужасное. С трудом тащили его к келии старца: он противился и страшно кричал. Старец, идя навстречу к нему, просил окружающих больного дать ему свободу и снять цепи. Но они не решались на это, боясь, что бесноватый убьет их и уйдет. Тогда Филарет, с обычной ему кротостью, сам стал развязывать руки злосчастного и сказал при этом: «именем Господним буди послушен». Больной затрясся и без цепей – на свободе был как бы приковав на месте, опустив голову. Старец взял его за руку и повел в свою келью; долго там держал (вероятно читал заклинателные молитвы), потом, сдавая родным, сказал, чтоб его опять привезли через два дня. Известно, что больной этот, страдавший более шести лет и наводивший ужас на близких людей, получил совершенное исцеление молитвами старца, оправдавшего на себе силу слов Христовых: именем Моим бесы ижденут (Мар. 16, 17).

Схимонах Зосима († 1833), тот самый, который в 1826 году основал близ Москвы (в 60 верстах) Троице- одигитриевскую пустынную обитель для сестер -учениц его (20), последовавших за ним из дальнего края сибирского, шесть лет прожил на новом пустынном месте, руководя посвященных Богу дев к вечному спасению; потом он объявил им непременное желание свое отправиться в Соловецкий монастырь, умоляя их не препятствовать ему и обещая через год возвратиться. Воля его была для них свята, но глаза их не осушались от слез. Все вдруг изменилось, все сделались печальны, бродили как потерянные в молчании; казалось, вся обитель, вся пустыня была погружена в слезы и уныние. Сам старец не мог удержать слез своих, но решился и поехал первоначально в Москву. На сем пути душа его испытала борение двух чувств: любовь склоняла его к состраданию о сестрах и убеждала не оставлять горьких сирот, ему преданных; смирение внушало, что он недостоин их уважения, любви и послушания, и влекло его в страну отдаленную, где бы он мог навсегда скрыться в безвестности. Старец желал умереть простым странником, так чтобы никто не знал и гроба его, а любовь вопияла в сердце его, что если оставленные им сестры с горя разбредутся, как овцы без пастыря, – не отдаст ли он за них ответ Богу? Предчувствуя близость своей смерти, о. Зосима думал: «и без того надлежало бы вскоре оставить их своей кончиной», но отеческая любовь побуждала его возвратиться к сестрам. В таком недоумении и борении, ему хотелось только узнать: что угоднее Богу и в чем Его святая воля? – Он усердно молился о том. Тогда пришла ему благая мысль попросить совета и молитв у человека духовного и принять слова его, как из уст Божиих. Митрополита, неизменного покровителя его, тогда не было в Москве: он присутствовал в св. Синоде (в Петербурге), и смиренный Зосима за решением своего недоумения обратился в Новоспасский монастырь к старцу Филарету, коего духовную мудрость многолетнюю опытность жития иноческого знал и уважал. Но идя к сему великому старцу, он зашел в Иверскую часовню Богоматери и усердно молился перед Ее святой иконой, прося открыть ему волю Божию через старца Филарета. Войдя в его келью, Зосима смиренно поклонился ему в ноги и рассказал все истинно и чистосердечно. Тот, не размышляя долго, решительно и с твердостью сказал: «Бога ради не оставляй врученные тебе души, – возвратись. Их любовь, вера и послушание к тебе им в пользу, а тебе не во вред: не лишай их награды за их усердие и послушание тебе. Неизвестность о их спасении и пребывании может возмутить последние минуты твоей жизни, а кончина твоя может быть полезна и назидательна для твоего стада». Духовная и мудрая речь благочестивого старца Филарета совершенно успокоила о. Зосиму, тем более, что он положил в душе своей принять слова его, как волю Божию. Немедля ни мало в Москве, пустынник с любовью и радостью возвратился к сестрам, коих нашел еще не переставшими плакать. И какая радость, какое утешение разлилось тогда во всей обители! Точно воскрес из мертвых отец их. Он тогда рассказал им откровенно, что имел намерение оставить их навсегда, и как томился сожалением о них и как решил его сомнение старец Филарет.⁸⁷

Введенской – Оптиной пустыни иеросхимонах Макарий († 1860), на возвратном пути из Петербурга в Площанскую пустынь, где он первоначально подвизался, имел утешение быть (в октябре 1832 г.) у о. Филарета. Духовная беседа и глубокий разум Новоспасского старца, проникнутые силой и светом благодати, и его любовь навсегда запечатлелись в сердечной памяти Макария, который, отчасти по его совету, перешел из Площанской в Оптину пустынь в 1834 г. В келье сего блаженного подвижника был живописный портрет Филарета.⁸⁸

Н. И. Курманалеева рассказывала о себе Е. Н. Арбеневой: с Некоторое время я не умела как должно ценить батюшку о. Филарета. Я почитала его всегда и предана была ему искренно, но не понимала, какой он был великий угодник Божий, – и вот случай, вразумивший меня относительно старца. Я лишилась мужа и была близка к отчаянию, нигде и ни в чем не находила отрады, ездила на богомолье в разные места, но печаль снедала душу. Слышу от знакомой госпожи, что в Ивановском девичьем монастыре (в Москве), есть затворница святой жизни, прозорливая, – имя ей Досифея; что она никого почти не принимает кроме священника со св. Дарами, и если бы я могла испросить ее св. молитв, то получила бы утешение. Я поспешила в Ивановский монастырь, но видеть затворницу не удостоилась. С горькими слезами я говорила о. Филарету, что несчастье меня преследует со всех сторон, что и видеть затворницу, попросить ее молитв мне Бог не позволил. Старец отвечал: «правда, она никого не принимает, но попробуй еще раз съездить к ней». Я опять отправилась, и от утрени до вечерни не отходила от ее порога, умоляя принять меня несчастную. Наконец слышу тихие шаги, дверь кельи растворилась и я не верила своим глазам, увидев затворницу Досифею. Она сказала мне: «несчастная! зачем нарушаешь ты мое спокойное уединение? Уже много лет я никого не принимаю, а теперь и не время мне видеть людей. Скажи, что тебе от меня нужно»? Я упала к ногам ее, объяснила свое бедственное положение и прибавила к этому, что и детей не имею. Она отвечала: «будут у тебя дети, хотя не твои родные: ты будешь всю жизнь воспитывать сирот», дала мне наставление как следует жить, много сказала утешительных слов и потом, несколько помолчав, спросила: «не имеешь ли знакомых тебе из духовных лиц»? Я позабывшись отвечала, что не имею никого. Тогда она задумалась и сказала: «нужно тебе иметь духовного руководителя для правильной жизни и спасения душевного, но в наше время весьма трудно найти, а мне и еще труднее указать тебе такого человека, потому что я никого не вижу». Затворница приметно была озабочена мной и снова задумалась. В эти минуты я вспомнила и назвала о. Филарета. Затворница, при имени его, поспешно встала и поклонилась мне в ноги, говоря: «счастливица, ты знаешь такого великого старца и захотела видеть меня грешную, ничтожную! Держись сего старца, – он великий угодник Божий, блюди и исполняй его слово, открывай ему совесть и Бог тебя спасет. Поезжай к нему сейчас же, скажи, что грешная Досифея кланяется ему до земли, просит его святых молитв и что вот вскоре и он мне поклонится. Исполни мою просьбу, потом побывай у меня в такой-то день, только не опоздай». Я благодарила ее со слезами, но при сем сказала, что в назначенный день не могу быть у ней потому, что обещала родственнице ехать с нею в Троицкую лавру. Старица улыбнулась слегка и заметила: «путь в лавру от тебя не уйдет, позднее этого дня ты меня не увидишь; прошу тебя приехать», затем простилась со мной милостиво. Я поехала от нее прямо в Новоспасский монастырь и передала о. Филарету поручение Досифеи. Батюшка вздохнувши сказал: «да, великая она подвижница! Советую тебе быть у нее в назначенный день, чтобы после не пожалеть». Между тем я не могла отговориться от обещания, сделанного мною, ехать в лавру – поехала и на обратном пути очень спешила возвратиться, помня, что в этот день я должна быть у затворницы. Доехали мы до села Пушкина, как вдруг соскочило колесо кареты нашей и нас задержали исправлением его более 4-х часов. Я мучилась от случившегося замедления, и потому, как только мы въехали в Москву, я велела направить путь прямо в Ивановский монастырь. Бегу к кельи затворницы, и что же вижу? Окна кельи открыты, – она скончалась за три часа до моего приезда, 4 февраля 1810 года, и уже лежала на столе. Много слез пролито было мною; я горько чувствовала свое безумие, потому что не умела исполнить в точности волю покойной старицы и поехала жаловаться на себя батюшке Филарету. Он уже знал о кончине монахини. Покойная желала, чтобы ее похоронили в Новоспасском монастыре, против окон его кельи. В день погребения, когда подвезли гроб затворницы ко св. вратам монастыря, я усмотрела батюшку, сделавшего земной поклон перед гробом покойницы. Стечение народа было необыкновенное; чтобы освободиться от тесноты, я ушла и в сенях кельи о. Филарета ожидала его возвращения. Но как же я была удивлена, когда старец отворил изнутри дверь своей кельи и сказал мне: «пожалуйте, войдите»! Я не скрыла от него, что видела его в клобуке и мантии кланяющегося гробу Досифеи, и что когда я спешила уйти от тесноты, он оставался на том же месте. Батюшка на это ничего не отвечал, а сказал только со слезами на глазах: «да, великая была подвижница мать Досифея; много, много она перенесла в жизни, ее терпение да послужит нам добрым примером».⁸⁹

Екатерина Владимировна Новосильцева, по рождению графиня Орлова, горько оплакивала внезапную смерть единственного своего сына. Надгробная надпись показывает, что он смертельно ранен на поединке 1825 г. 10 сентября, а 14 числа «в мире с Богом, церковью и врагами» скончался 25-ти лет, в предместии Петербурга. Отсюда останки его привезены были в Москву и преданы земле в Новоспасском монастыре. Нежно любящая мать сама и даже пешком сопровождала тело усопшего Владимира. «Долго плакала она, тосковала, молилась, но пустота материнского осиротелого сердца не восполнялась. Живое, христолюбивое участие в ее горести принял митрополит Филарет; освежающие душу его беседы с нею укрепили в ней покорность вере, обратили на ближних материнскую к сыну любовь и осветили ее смиренной надеждой делами благотворения искупить погибшего на поединке сына... Дом Е. В. Новосильцевой (теперь графа Орлова-Давыдова) всегда был открыт для нуждавшихся. Благодатно направленная митрополитом ее любовь наполнила пустоту унылого ее сердца и пробудила в нем жизнь духовную».⁹⁰ Что касается до ее отношений к Новоспасскому Филарету, известно, что, по выслушании ранней литургии в Новоспасском монастыре, она каждый день беседовала со старцем и вручала ему каждомесячно определенную сумму денег (50 руб. асс.) для раздачи милостыни.⁹¹ Принимая на себя это святое дело, Филарет терпел неприятности от недовольных его подаянием, но не гневался на них, а спешил только удалиться. «Нас ненавидят, бранят, говорил он по сему случаю, это не беда; жаловал бы нас Бог». В свою очередь, старец усердно молился об умершем Владимире и получил извещение, что милостыни и молитвы матери полезны для него.

Гг. И. В. и Н. П. Киреевские близко знали о. Филарета. Г-жа Киреевская с 6-летнего возраста начала посещать его вместе со своей благочестивой матерью (Е. Н. Арбенева † 1831), которая под руководством старца научилась понимать Евангелие и книги отеческие, и в чтении их обрела источник неземных утешений. По усердию к покойному старцу, Н. П. не отказалась передать нам «хотя миллионную часть из неисчислимых его полезных и благодетельных действий». Пишет она между прочим: «Нередко приходилось видеть на себе, и на семье своей испытывать силу исцеления, дарованную Богом блаженному старцу. Например, была трудно больная, о которой доктор сказал, что она должна умереть; она уже никого не узнавала, несколько дней не принимала и лекарства. Привыкши обращаться к о. Филарету во всех затруднительных случаях, я и в этот раз отправилась к нему же. Как скоро я вошла в его келью, – старец, увидев меня, спросил: «у вас больная? Помилуй ее Бог!» Говорю ему, что больная без надежды. Старец, взглянув со слезами на поставленный у св. икон крест со св. мощами, сказал: «милостив Господь» и дал мне приложиться ко кресту (он в трудных случаях всегда давал приложиться ко св. кресту с мощами), потом вынул из своего комода три куска сахару и сказал: «дайте ей теперь выпить чашку чая, и вот ей сахар». Я сказала ему, что больная уже несколько дней не может проглотить ничего, и уже не говорит. Старец отвечал: «сотворите любовь, – дайте ей теперь выпить чашку чая, а потом, когда можно будет, и еще выпьет». Я исполнила по слову старца: с трудом чайной ложкой пропустила больной чай с сахаром, полученным от старца. Больная заснула после того крепким сном; проснувшись через три часа, чувствовала себя лучше, так что сама попросила и выпила чашку чая. На другое утро она еще чувствовала слабость, но уже могла сидеть. Врач (лютеранин), увидя ее в этот день, немало изумился и сказал: «как это могло случиться, что больная умирающая воскресла? Я этого не понимаю, а очень радуюсь». – Приходилось, во время отъезда из Москвы, продолжает г-жа Киреевская, письменно испрашивать у старца целительных молитв больным; и только что пошлется письмо на почту, – видимо больным делалось лучше. Прозорливость старца не менее поразительна. Получено было одним почтенным человеком из очень далекого места письмо с известием о неожиданной неприятности, угрожавшей еще большей. Не зная что делать и видя расстройство мужа от полученного письма, жена предлагает ему ехать к старцу и испросить его совета, как действовать. Муж не хотел на это согласиться, говоря: «старец таких дел знать не может, и советов давать не может; грешно беспокоить его не относящимися к нему делами». Тогда жена просила позволения ей самой ехать к старцу; она была твердо уверена, что получит полезный совет, который требовался в скорейшем времени. Муж снисходительно согласился. Едва она вошла в келью старца, как он спросил: «что вас беспокоит?» Посетительница показывает полученное письмо, кратко передает содержание его и хочет прочесть. Но старец сказал: «нет, не читай, а напиши ответ такой-то, и получишь от N письмо такого-то содержания. Только поспеши, чтобы не опоздать сегодня на почту». По возвращении домой, она повторила своему мужу все слышанное от старца. «Да ведь тут нет логики, сказал муж, я не решусь писать этого; да и на письмо такой ответ, какого ожидает старец, невозможен; если ты веришь, то пиши сама». Жена исполнила слово в слово совет старца, и письмо отправлено в тот же день с почтой. Забота и грусть мужа о случившемся обстоятельстве все более и более возрастали. Но вообразите его удивление, когда через несколько недель он получил письмо точно такого содержания, какое было предсказано старцем! Тогда, удивленный и обрадованный, он сам поехал к о. Филарету благодарить его за совет, который уже не казался ему нелогичным, но мудрым; он убедился в прозорливости старца и нередко испрашивал его наставлений, благословения и св. молитв с истинной верой».

Н. Иванчин – Писарев, подробно обозревавший святыню и памятники Новоспасского монастыря, пишет: «я оставил отживших (погребенных в усыпальнице) и ступил на порог жизни, но еще не земной: я посетил келью чтимого мной старца Ф…та. Что редко, то и дорого: редеют на земле седые младенцы, по слову Божию, – эти нищие духом, но богатые радостью его спасения! Не должны ли мы искать остающихся для пользы ума и сердца, когда этот ум начнет сознаваться в своем несовершенстве, а это сердце – уверяться, что пленялось тленом»?⁹²

Благочестие старца Филарета было весьма назидательно. По причине множества посетителей и по своей болезни, он не мог бывать в храме за всякой службой, но раннюю литургию (в больничной церкви) слушал неопустительно всякий день; сам с некоторого времени (лет за 16 до смерти) не совершал литургию, но причащался св. Таин через каждые шесть недель, после внимательного приготовления и исповеди. Помня слова Господа Иисуса Христа: егда стоите молящеся (Мар. 11, 25), благоговейный старец, несмотря на немощи, никогда не садился не только во храме не в обычное время, но и в кельи, когда совершал монашеское правило. Его иждивением устроены серебряные ризы на местные иконы: 1) Успения Божией Матери в Преображенском соборе (пуд с лишком в этой ризе), 2) Спасителя (в 14 ф. 58 зол.), 3) Владимирской Божией Матери (в 15 ф.) – в Покровской церкви; 4) Успения Божией Матери (в 10 ф. 14 з.) и 5) Святителя Николая (9 ф. 61 з.) в больничной церкви. На этих ризах, по смерти его, вырезана внизу надпись: «о упокоении схииеромонаха Феодора». Трудолюбие старца было примерное. Кроме молитвы, преимущественно келейной, он любил ранним утром и поздним вечером упражняться в чтении книг отеческих, которое сделалось для него еще более потребным с той поры, как стал он ревновать о спасении ближних. Начитанность о. Филарета была замечательная. Памятником его великого усердия к творениям св. отцов-подвижников служит то, что его рукой переписаны некоторые из творений преп. Максима исповедника, преп. Симеона Нового Богослова (Стишная книга) и другие, не бывшие тогда у нас в печати. Кроме того, старец занимался выпиской из отеческих книг кратких наставлений или изречений, который ему особенно нравились (тетрадь в осьмую долю листа). Иногда проводил он целые ночи в бдении и богомыслии. Раз это было кем -то замечено и простосердечно высказано ему. Он отвечал: «я не спал, ты за меня соснул». Воздержание его в пище было постоянное: он вкушал только один раз в сутки, обыкновенно кашицу на простом бульоне, или, вместо обеда, пил чашку чая с коркой белого хлеба. В иные дни (преимущественно в четверг) питался одною просфорой, принесенной из храма. В понедельник (в честь бесплотных Сил), в среду и пяток каждой недели он непременно говел, исключая праздников, которые случались в эти дни; особенно строго проводил великий пост. На первой неделе поста и на страстной седмице слабый, худощавый старец вовсе не принимал никакой пищи, разве только иногда повечеру испивал немного теплой воды. Но мы не в состоянии во всей точности и подробности изобразить его келейную жизнь, сокровенную в Боге. Подвижник высокой жизни, он, по имени своему, возлюбил всякую добродетель и показал деяния, согласные с именем,⁹³ – деяния, являвшие его и на земле неземным человеком.

Любя природу, о. Филарет имел обычай летние вечера проводить в прогулке по уединенным местам с больничным иеромонахом Михаилом († 1824) и с наместником монастыря Евфимием († 1836),⁹⁴ к которому питал особенную приязнь. По смерти их старец грустил, как бы оставленный самому себе. За три или четыре года до своей смерти, он восходил по вечерам на нижний ярус колокольни; ходя кругом ее по террасе, с услаждением смотрел на Кремль и другие священные памятники веры и благочестия наших предков. На закате дней своих он нередко переносился благочестивой мыслью в далекий Афон – тихое пристанище иноков, и сильно желал провести в этом жребии Царицы небесной уже наступающей конец жизни своей.

Прозорливый Филарет предвидел приближение своей кончины. Вот что говорил он одной из преданных ему особ, 13 августа 1842 года, уже чувствуя себя не совсем здоровым: «Время мое близко (то есть близок день моей смерти). Я поболею недельки две и отойду. Пророк сказал: Дние лет наших, в них же (всего) семьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь (Псал. 89, 10). Мне уже 84 год.» Предсмертная, геморроидальная болезнь старца открылась вследствие того, что он, быв задержан посетителем, пересидел. Несколько дней после того он был еще довольно спокоен, хотя и чувствовал болезнь, а ночь на 15 число августа (день Успения Божией Матери) всю провел в страдании. Рано утром были приглашены к нему гг. Киреевские: они застали его стоящего на коленях, утомленного ночным страданием и употребили все старание к облегчению его тяжкой болезни. Еще до прибытия врача Филарет просил поставить свечу и отслужить в больничной церкви молебен пред иконой Успения Богоматери; это было исполнено. На другой день 16 числа он значительно ослабел, потому что внутренняя боль не прекращалась, разве только облегчалась минутами. «Пора и костям на покой», говорил благодушный страдалец на одре болезни; что определено Богом, того не избежишь». В этот день он имел утешение принять лично благословение высокопреосвященнейшего митрополита Филарета, который благоволил посетить смиренного подвижника на пути из Спасо-Андрониева монастыря, где священнодействовал св. литургию. Старец, извещенный о прибытии архипастыря, заплакал от радости. Но как болезнь его не только не уменьшалась, а еще более развивалась и походила на воспалительную, то позван был другой, искуснейший врач. Не отказываясь от медицинских пособий, больной не забывал, что ему нужны не только телесные врачества, но и таинства: 17 числа он исповедался и причастился св. Таин. Наместнику монастыря, своему духовному отцу, иеромонаху Филарету,⁹⁵ а потом и настоятелю архимандриту Аполлосу объявил о себе, что лет 16 назад (1826 г.) он келейно пострижен в схиму иеромонахом Афонской горы Иннокентием, бывшим в Москве, и тогда же переименован Феодором. Старец все, что имел, словесно завещал в пользу монастыря, или на пользу лиц ему послуживших и нищих. ⁹⁶ Не мог однако же вещественно возблагодарить всех, кого бы хотел: «мне нечем тебя наградить, говорил он одному лицу, Христос Спаситель вот твоя награда; только молись Ему усердно». Несмотря на жестокую болезнь, не уступавшую никаким лекарствам, он постоянно молился, простирая руки к небу и тихо взывая: «Спасе мой, помилуй меня»! или так: «Матерь Божия, Царица небесная, помилуй меня»! 18 числа над ним совершено таинство елеосвящения, а 26 числа, в день сретения Владимирской иконы Божией Матери, В последний раз он причастился святых Таин. Отец Иероним, пришедший со св. Дарами после ранней обедни, увидев крайне изнеможенного старца (ему было значительно хуже в этот день), наставлениями коего он пользовался, заплакал, и когда начал говорить причастную молитву: «Верую, Господи, и исповедую», то смешался от слез. Умирающий старец твердо поправил его и продолжал молитву до конца. Вечером 27 числа у одра его был прочитан канон на разлучение души от тела. Филарет с молитвой на устах, мирно и тихо скончался 28 августа 1842 г., в восьмом часу по полуночи.

После обычной литии, многотрудное тело старца, более 40 лет пребывавшего почти безвыходно в одной кельи и отшедшего, по воле Бога, в жизнь вечно-блаженную, было честно опрятано (при чем надета на усопшего схима), и 29 числа, после вечерни, перенесено в Знаменскую церковь, построенную графом Н. П. Шереметевым над гробами его предков, в 1791 году. За упокой новопреставленного (иеросхимонаха Феодора) служили панихиды каждый день до позднего вечера. Многие теснились к дорогому гробу,⁹⁷ чтобы поклониться святолепно возлежавшему в нём покойнику, который своим словом доставлял многим душевную пользу, а благочестивой жизнью пример. В день погребения, 31 августа, заупокойную литургию и отпевание тела по чину монашескому совершил в Преображенском соборе высокопреосвященный митрополит Филарет со служащими. Во время пения умилительных антифонов: «Внегда скорбети ми, услыши моя болезни, Господи, Тебе зову», – «Пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме», в многолюдном собрании предстоявших в храме) водворилась необычайная тишина; все благоговейно внимали. Как скоро начали петь третий антифон: «На небо очи пущаю моего сердца к Тебе, Спасе», владыка-митрополит не мог удержаться от слез, а за ним и многие из окружавших гроб пролили слезы. Прощание митрополита с многоболезненным, соименным ему старцем глубоко тронуло всех. Во время погребения было такое большое стечение народа в Новоспасском монастыре, которого, говорили, не запомнят и не бывало с августа, в день праздника монастырского. Не только внутренность монастыря, но и колокольня, крыши келий и ограды были наполнены народом. Когда опускали тело в землю, кто-то сказал: «не было такого старца у Нового Спаса». Почтенная могила его видна у входа в усыпальницу (которая находится под алтарем Знаменской церкви), на правой стороне. На могильном камне поставлен мраморный крест, а на боковой левой стороне камня, представляющего пьедестал для креста, вырезана надпись, обозначающая время рождения, кончины Филарета и продолжительность его жизни, коей было 83 года, три месяца и 19 дней.

В 1845 г. издан в свет литографированный портрет Филарета, снятый с него (карандашом) еще в 1834 г. 3 мая художником Добровольским. Старец изображен с открытой головой, в рясе; на груди крест за 1812 год. Степенная и важная осанка внушает особенное почтение к нему (он был довольно высокого роста); взор старца мягкий, но глубоко проницательный. На кротком лице его примечаем сердечное умиление и печаль по Бозе.

Александр, в мире Адриан Иванович Подгорченков, родился в Малороссии в 1758 году. Родители его происходили из польской шляхты, но были православного грекороссийского исповедания.⁹⁹ После первоначального обучения малороссийской грамоте и закону Божию, он в качестве приватного ученика продолжал свое образование в Киевской духовной академии. Но образование его, полученное здесь, ограничивалось изучением одних языков: латинского и польского,¹⁰⁰ потому не давало ему никаких особенных прав. В 1779 г. 11 октября поступил он на службу в Московский департамент камер-коллегии,¹⁰¹ где проходил низшие канцелярские должности. «За добропорядочную и беспорочную службу» представлен был, 13 мая 1785 года, к чину коллежского регистратора, но представление это не имело успеха, а в 1787 г. 23 сентября, по причине болезни, засвидетельствованной медицинской конторой,¹⁰² Подгорченков уволен, по собственному прошению, в отставку, причем выдали ему аттестат о его службе и паспорт на свободное прожитие, где бы ни захотел. Неизвестно, где он жил после того некоторое время, но кажется положение его было бедственное, судя по тому, что он писал о себе в последствии (15 марта 1821 г.). Вот его слова: «Я сам был круглый сирота; все бедствия мне знакомы и, рассуждая иногда прошедшее время, весьма ясно вижу тех самых людей, которые имели силу и способы во многих случаях сделали мне добро, но не сделали, и я страдал во тьме и мраке, по душе и телу. Вижу, что все те могущие до единого отошли в вечность со всеми своими благами мира сего, не сделав никому ничего доброго. Жалея о них, вижу притом все стези стропотные, коими вел меня Промысел, и удивляюсь и радуюсь: ибо я был слеп (т.е. по отношению к жизни духовной) и, может быть, слепым остался бы на веки. Ох, любимые бедствия – учители и просветители наши»!

В декабре 1789 г. Адриан И-ч заявил искреннее желание поступить в число братства московского ставропигиального Новоспасского монастыря, «с надеждой пострижения в монашество». В феврале следующего года, указом московской синодальной конторы он определен на открывшуюся в этом монастыре вакансию соборного пономаря. Настоятелем Новоспасским был в то время архимандрит Павел. Почтенный, 19 ноября 1792 года, званием члена св. Синода, он отправился в С.-Петербург для присутствования в Синоде, и взял с собой Адриана, который мог быть полезен ему, как способный писец ¹⁰³ и хороший исполнитель его воли. Новоспасский послушник был Петербургским митрополитом Гавриилом пострижен в монашество 1793 г. 12 марта, на 35 году своей жизни и наречен Александром, рукоположен митрополитом во иеродиакона 1 мая, в иеромонаха 5 мая того же года. Через несколько времени, именно 20 марта 1794 г., архимандрит Павел посвящен был во епископа нижегородского и арзамасского. Надлежало ему возвратиться в Москву и, по сдаче Новоспасского монастыря, продолжать путь в Нижний Новгород.¹⁰⁴ Вместе с ним Александр возвратился из Петербурга в свой монастырь. Расставшись здесь с добрым архипастырем, он не изменял своей доброй жизни: ревностно упражнялся в молитве, в чтении книг священных (особенно Евангелия и пророческих) и писании св. отцов -подвижников в переводе старца Паисия († 15 ноября 1794 года), к которому он весьма благоговел и с которым имел переписку, хотя не знал лично сего старца. Александр любил читать еще сочинения св. Димитрия Ростовского и, постоянно преданный чистому учению Церкви, высоко ценил книгу: Камень веры, сочинение митр. Стефана Яворского, направленное против лютеран и кальвинистов. Строгая иноческая жизнь его, хотя и сокровенная в Боге, была давно известна преосвященному Гавриилу. «Через год после рукоположения во иеромонаха, пишет Александр о себе самом, митрополит Гавриил отеческими письмами вызывал меня из Москвы во архимандрита, ибо, сверх всех любимцов своих, любил меня по духу... Я сему великому сугубо мужу отрекся многократными письмами, имея план и намерение видеть места, где Христос, Спаситель мира, родился, крестился и распят. Но сей богоносный муж не благословил мне сие намерение, говоря: «не благословляю ваше намерение. Ибо где вы хотите искать Христа? где Турки. Вы имеете Его внутри вас: тут отыскивайте Его приболезненно, и вы Его найдете» (п. 1831 г. янв.). Во время пребывания преосвящ. Гавриила в Москве, по случаю коронования императора Павла Петровича, Александр был взят им в Успенский собор – посмотреть на царское венчание, в первый день св. Пасхи, 5 апреля 1797 года. Знаменитый иерарх, во время продолжительной беседы с новоспасским подвижником, вторично приглашал его в свою новгородскую епархию на степень архимандрита.¹⁰⁵ Подвижник решительно отказался от такой чести: он проводил высокую жизнь, но имел смиренный образ мыслей. Начальство, впрочем возлагало на него должности: в том же 1797 г. 2 октября он сделан казначеем, а 15 июня 1798 года – наместником Новоспасского монастыря, но в следующем году он испросил себе увольнение от должности и причислен к больничным иеромонахам. С этого времени благочестивый муж начал вести жизнь уединенную. Непрестанное призывание имени Иисусова («Господи, Иисусе Христе, помилуй мя»!) составляло главный предмет занятий его ума и сердца. В духовных подвигах он держался «святой, не падательной середины», т.е. избегал чрезмерной неблагоразумной ревности, не вдавался в крайность (1-е письмо 1805 г.; сн. 1825 г. 18 янв.). В тихие летние вечера, когда вне обители умолкал шум народа, имел он обычай с другом своим, иеромонахом Филаретом (в схиме Феодором), прогуливаться вокруг монастырских стен, питая сердце высокою беседой. Оба друга, близкие по духу, терпели с некоторого времени одинаковую скорбь. В письме от 24 июня 1825 г. Александр вспоминает: я сам с Новоспасским иеромонахом Филаретом святым страдал много лет». К ним не был расположен настоятель (п. 1805 г.), недовольный вероятно тем, что они, живя в молитвенном покое, не исправляли никаких должностей монастырских, кроме очередного священнослужения в больничной церкви. В 1809 г. Филарет посвятил себя открытому служению ближним, предлагая назидательные советы и утешение всем требующим, без различия лиц и состояний. Нередко случалось, что, идя к нему, некоторые по ошибке заходили в келью Александра (кельи друзей были расположены в верхнем этаже больничного корпуса, одна против другой, Александрова на правой стороне) и таким образом отвлекали его от богомыслия и молитвы. Для устранения такого неудобства Александр перешел в другую келью, находящуюся в нижнем этаже, под самой квартирой о. Филарета. После того Филарет, желая видеться с ним, обыкновенно стучал в пол и по этому условному знаку являлся к нему смиренный друг для душеспасительного собеседования (рассказ г-жи Н. П. К-ой).

Несмотря на свою любовь к уединению, Александр не чуждался вовсе сторонних людей и был известен многим. Святовознесенской немецкой обители (в Молдавии) старец Софроний писал 11 января 1800 года, к начальнице арзамасской общины Марии Петровне Протасьевой: «Выполняя наше вам, преподобнейшая госпожа, и всему вашему боголюбивому обществу данное обещание, посылаем к вам книгу святого Варсонофия. Но любовью Христовой советуем: сие сокровище дражайшее, книгу св. Варсонофия, не задержать, как под спудом, в вашей одной святой обители навсегда, но с усердием сделать ей выход в пользу и других, таковой же пище вседушно радующих. А на сие вам, преподобнейшая госпожа, способ кажется очень возможный: поскольку их Высокопреосвященства митрополиты Гавриил († 1801 г.) и Платон для вас всегда не далеки и для всех они усердные благостаратели; и его высокопреподобие, отец наместник (бывший) Александр вашей святой обители благоспособствует: для того, по вашему прошению, может сия книга зараз и в печать быть пропущена».¹⁰⁶

Схимонах Афанасий, по фамилии Захаров, постриженник о. Паисия из Флорищевой пустыни (владимирской епархии) приезжая в Москву, посещал Александра и беседовал с ним о умной молитве и вообще о предметах монашеской жизни.¹⁰⁷ И многие другие старцы, по разным обстоятельствам перешедшие в Россию из Молдавии (где подвизался великий Паисий)¹⁰⁸ и Афона, когда бывали в Москве, пользовались странноприимством Новоспасского подвижника и помощью приверженных к нему московских граждан. Александр, особенно радушный к этим старцам, усвоил себе учение, преподанное им на востоке, и опыты их духовной жизни.

Монах Арсений, проводивший большую часть жизни своей в Рославльских лесах смоленской губернии и скончавшийся в Белобережской пустыни (орловской еп.) в 1844 г., весьма почитал его и сам пользовался его расположением. «Прошу, писал Александр московскому (Космодамианскому, в старых Панех) иерею Георгию от 24 декабря 1824 года, – прошу, особенно при случае свидания, поклониться отцу Арсению, пустыннику монаху и брату, зело мне любимому, которого я некогда упокоевал в Новоспасской моей калибке и чайком попаивал единственно за разум его и доброту души. Он именовался некогда учеником старца Василия (Белобережского)».

В 1804 или 5 году к иеромонаху Александру пришел за советом 22-летний юноша, по имени Тимофей, впоследствии архимандрит Моисей, настоятель Оптиной пустыни († 1862). Он был с детства воспитан в страхе Божием своими родителями (Путиловы, из купеческого звания, в Москве), но первые наставления в духовной жизни получил от благочестивой старицы Досифеи, в московском Ивановском монастыре. Она, заметив в нем ревность к иноческой жизни, направила молодого человека за дальнейшими наставлениями к о. Александру. По его-то совету Тимофей в 1805 году поступил первоначально в Саровскую пустынь, вместе с младшим братом Ионою (письмо 1805 г.).¹⁰⁹ В 1808 г. снова посетил новоспасского старца и, испросив его благословение, отправился из Москвы в Свенский монастырь (орловской еп.), в надежде быть приукаженным в оном.¹¹⁰

В том же году Александр был представлен первым кандидатом на вакансию синодального ризничего (в Москве), но утвержден второй. Не совсем приятно ему было в Новоспасском. Помещение в больничном сыром корпусе вредно действовало на его слабое здоровье. «Я, многогрешный, писал он (12-го декабря 1817 г.), 13 лет некогда жил в совершенном погребе в Новоспасском, на больнице. Волосы на голове и бороде стали лезть, и зубы шататься. И столько было привык к сему самопроизвольному заключению, что по ныне скорблю о нем». Перемена во внешнем положении его последовала в 1810 году: 10 мая он в Успенском соборе произведен преосвященным Августином в архимандрита арзамасского Спасского третьеклассного монастыря. Почтенный старец снабжен был от благотворителей всеми принадлежностями архимандричьего служения и не малым количеством денег. Такая помощь ему была очень благопотребна: пользуясь больничным окладом, он вел жизнь самую нестяжательную и переходил в бедный монастырь. В настоящее время, в Спасской обители 30 чел. братии, а тогда было на половину меньше.

Нам предстоит обозреть 35-летнюю жизнь и деятельность Александра в сане архимандрита. Сделаем что можем и как можем. Первый, известный нам труд, за который, 5 августа 1811 года, объявлена о. архимандриту благодарность преосвященного (нижегородского и арзамасского) Моисея, есть приведение в устройство четырех покоев, для помещения духовного правления в Арзамасе. В следующем (1812) г. 7 января определенный в духовное правление первоприсутствующим, как он относился к порученной ему должности? В ответе на этот вопрос предлагаем отрывок из письма его к другу отцу Георгию от 5 июня 1818 г.: «В здешнем духовном правлении, составленном из двух уездов, арзамасского и княгининского, первоприсутствующим я шестой уже год и, поверьте, одному только Богу известна скорбь моя душевная. Духовенство испорченное, кляузы за кляузами. Архипастырь взыскателен, и к сей должности упросил меня. Отозваться средств не нахожу: а по моей природной заботливости, не умею делать кое-как или поверить кому-либо, тем более, что в таких случаях я смущаюсь духом и какое-то тревожит недоверие к ближним, почему совершенно измучил себя и весь свой душевный план растерял. Притом и обитель требует надзора». За усердную службу и доброе поведение он награжден был зелеными бархатными скрижалями,¹¹¹ 20 июля 1813 г. Ему за отстройку, на собранную им сумму, каменного монастырского корпуса для помещения духовного училища,¹¹² объявлена архипастырская благодарность, 17-го ноября 1819 г. Преосвященный Моисей, не ограничиваясь простым изъявлением благодарности, представил его к награждению орденом св. Анны 2-й ст. Извещая о сем друга своего о. Георгий, Александр писал: «Преосвященный, составив обо мне огромный доклад, к стыду моему, признал меня: яко бы я, сверх всего, и лично столько имею образования и просвещения, что могу быть ректором уездного и приходского в Арзамасе училищ ... Почему я, Богу попускающу, и ожидаю сего с крайним душевным прискорбием, ибо рассуждая тяжесть грехов моих и недостоинство никакой временной чести, боюсь: не в замену ли это будет воздаяния будущего? Признаюсь вам чистосердечно: и в мысли у меня сего не было, кольми паче в желании, тем более, что сколько лет дух Архипастыря ни благоволил ко мне зело, но совершенно без причин, и вдруг что последовало! Может сия чаша и мимо пройдет».

В 1820 г. ему поручено было открыть 15 сентября, после литургии в городском соборе, арзамасское библейское сотоварищество.¹¹³ «Собрание, писал он 20 июля, будет ученое, благородное и диковинное касательно Арзамаса, и не знаю: как меня Бог исправит». В день открытая сотоварищества архимандрит говорил речь, предварительно рассмотренную преосвященным, в которой объяснял цель собрания (в назначенном доме) и приглашал к денежным приношениям в пользу библейского дела. Когда за тем избирались члены комитета сотоварищества, он не отказался принять звание директора, на что еще прежде дал согласие.

В том же году он был сделан благочинным над пятью монастырями мужскими и женскими. На него возложена, в 1821 или 22 году, обязанность посещать ежемесячно народные училища и об их состоянии доносить попечителю казанского учебного округа.

Новоустроенное в Спасском мон. арзамасское приходское училище открыто было 1822 года 17 сентября.¹¹⁴ Смотрителем его определен 21 числа архим. Александр. «Пошли и мы в дело также как и умные люди», открывался он другу. Должность эта не могла не обременять 64-летнего старца, но она же доставляла ему утешение. «Слава Богу! писал он 23 апреля 1824 г., есть кому петь в монастырском храме. В моей арзамасской академии слишком 200 мальчиков. Два учителя (из них один инспектор) прекрасны во всех частях и ко мне зело расположены». Ректор семинарии, архим. Гавриил (впосл. архиепископ рязанский) также благоволил к нему. Управлению его поручено было, 12 ноября 1837 г., и уездное арзамасское духовное училище. В обращении с подчиненными весьма кроткий и снисходительный, он почитал за долг делиться с бедными, но старательными учениками «последним алтыном» (п. 1838, 21 янв.). В 1842 г., после двадцатилетних трудов на пользу духовного юношества, за слабостью здоровья он испросил себе увольнение от училищной службы. В следующем году, за многолетнее и ревностное прохождение должностей, награжден, по ходатайству преосвященного Иоанна, кабинетским крестом. Но упоминая об этом случае в письме к другу, Александр писал: «стою при самых дверях вечности, – не утешает меня это отличие; да и во младости моей бегал я духом моим всех отличностей мира сего».

Еще в 1820 г. 5 мая писал он: «у меня, друг мой, упали кельи деревянные, в которых я жил. Они стояли около 70 лет и я все поджидал: не умру ли? Но досталось мне же подводить подо все каменный фундамент. Так мне это тяжело: ибо я не способен к таковому скучному занятию, а миновать нельзя и теперь жить негде». С особенным усердием украшал он храмовые иконы драгоценными ризами.¹¹⁵ По предложению настоятеля, один арзамасский гражданин пожертвовал в 500 р. два больших мельничных камня, которых купить было не на что (п. 1830, 15 июня). Но вообще пожертвования были редки. «Где сущая бедность, жаловался о. архимандрит, те места сатана закрывает от благотворителей. Увы нам, друже мой!» (там же). Он заботился об удовлетворении нужд не только обители, но и бедной братии, которой иногда помогал собственными деньгами, не исключая монастырских служителей. «Ни в какой обители, рассуждал старец, видимых ангелов нет, но все человеки; переродить же их мы не можем, а терпеть брат от брата должны и можем» (п. 1836, янв. 15). И потому он обращался с подчиненными монахами снисходительно и, как отец чадолюбивый, был доступен для всех и каждого. Достойно внимания следующее изречение, которое он, в беседе с иноками и с хотящими иночествовать, часто повторял: «келья монашеская, это печь Вавилонская. Для внимательного она очистительна и прохладительна, а не внимательному к себе мучительна и попалительна». Духовный вождь советовал поступающим в монастырь иметь книгу: Алфавит духовный и поучаться в ней постоянно.

Многотрудную жизнь проводил о. Александр. Вот его собственные слова «развлечен многою суетою, и почти себя забыл, кто есмь. Так Богу угодно» (1815, 9 сент). Часто он отлучался из монастыря на нисколько дней и недель, по нуждам своего монастыря, также для освящения сельских церквей, для обозрения вверенных его надзору монастырей. По усердию или по какой-либо надобности, дважды посещал он Саровскую пустынь и скорбел, что не видал иеромонаха Серафима, «глубокого пустынника и известного почти всей России по дару пророчества» (п. 1828, 7 окт.).

Иногородние посетители, особенно из московских купцов, и граждане арзамасские пользовались беседой старца, который не учением человеческим, но более чистотой ума, или паче сердца постигал духовные предметы и приобрел духовную мудрость. С иногородними лицами, коротко ему известными, вел он обширную переписку. Из них преимущественно замечателен московский иерей Георгий Михеевич Беляев. Перед нашествием французов на Москву, он (тогда еще студент Славяно-греко-латинской академии, кончивший курс наук ) оставил столицу и, вместе с г. Лисовским, в доме которого жил и занимал детей, – нашел временный приют в арзамасской Спасской обители. Отец Александр тогда же полюбил его за кроткий нрав и «безответное ко всем повиновение» (п. 1815, 9 июня), и с 1814 года почти во всю свою жизнь вел с ним большую переписку. В наших руках до 120 писем к нему одному. Ни с кем другим архимандрит не был столько откровенен, а потому письма его к другу – драгоценный материал для настоящей биографии. Блаженной памяти иерей Георгий († 1850 г.) довольно послужил арзамасскому старцу исполнением разных его поручений, напр. заказывал в Москве серебряные ризы на св. иконы, покупал для него книги монашеские и учебные и т.д. Главная услуга: он писал Александру (с 1815–25 и 29 гг.) проповеди на 6-е августа, день монастырского праздника, на освящение церквей, на царские дни для произношения в градском соборе, по назначению. В первые годы управления обителью, Александр у себя и в других местах сказывал много своих проповедей (п. 1817, 25 июля), и в последующие годы (п. 1821) иногда сам составлял поучительные слова, но затруднялся писать их по множеству других дел; а с другой стороны, простые, основанные на Писании и учении св. отцов проповеди священника Георгия весьма нравились архимандриту. О первом слове на день Преображения Господня он сделал такой отзыв: «Св. богомыслие объясняете вы, не яко в мире живущий, но яко сущий, мудрый и безмолвный, Богом ученый инок, закрывший себя сугубо от мира. Но позвольте сказать: не вы, а Дух Божий, живущий в вас, внушил вам так написать, что богомыслие есть первое с Ним соединение: ибо рождаете сердечную любовь не только к Богу виновнику бытия нашего, но и к человекам, хотя бы то и Скифы были, да даже и к самым бесам, ибо и их жаль, что потеряли вечно благое к Создателю произволение» (п. 1816, 1 ноября). Иногда Александр давал свою тему для той или другой проповеди. «Я, писал он 8 июля 1818 г., получил указ на освящение церкви во имя живоначальной Троицы, и лежит у меня без действия два уже года. Причина сему следующая: помещик и чиновник, вдовец лет 75-ти, отводил освящение до сих пор и причину сего никто понять не мог. Ныне открыл, что по освящении-де церкви должно ему скоро умереть, а ежели хочет жить, то не надо освящать. Но решился уже на смерть, положил освящение 15-го наступающего месяца августа. На сию материю или паче безумие, потрудитесь, друг мой, напишите проповедцу... Помещик великий суевер и скряга. Ему сильно надо возразить: от чего прежде времени сокращает Бог жизнь нашу, и через что оную продолжает. Ему нужно написать, что сострадание к ближним сему виною, ибо милостыня от смерти избавляет и не попущает идти во тьму кромешную, которой он боится». Ради пользы и в утешение души своей, благоговейный Александр прочитывал всякую проповедь, говоренную другом его, и столько ценил его сочинения, что полагал их вместе с Евангелием (п. 1819, 27 мая). Одни и те же проповеди его иногда по нескольку раз читал он с услаждением, а «некие термины» и выписывал (1823, 8 сент.). Вполне ценя великую любовь к себе и усердие о. Георгия, архимандрит ходатайствовал за него в письмах к светским влиятельным особам, и неоднократно посылал ему или его семейству разные подарки.¹¹⁶

Весьма расположен был к Александру обер-гоф-маршал Василий Александрович Пашков. В присутствии его о. архимандрит освящал храм, в 80 верст от Арзамаса, 16 декабря 1819 года, и с тех пор стал известен ему. «Зело полюбил меня, уведомлял старец своего Георгия. Он приезжал из Питера один и паки поехал через Москву; набожен правильно, без суеверия и безверия, кроток и деятельно человеколюбив. Он условился, чтобы я к нему, а он ко мне писал. Пять дней занимался со мною один наедине, потом многим отзывался, что первого меня нашел, во всей форме духовной монаха. Вот мы, друг мой, до какой с тобою доходим высоты! Жаль, что меня нет в Москве: мы бы обратили на себя всю вселенную. А помощник сему готов способствовать, имя ему сатана. Блажен, его же восхвалит Господь Бог! В сем случае надобно крепко держаться учения Христова и последователей Его, ибо неприметным образом заразиться можно, и надо молиться: от тайных моих очисти мя, Господи»! (1819, 24 дек.). ^

В первой четверти текущего столетия, в Нижегородской губернии, в 20 верстах от Саровской пустыни, жил Алексей Неофитович Прокудин, муж благочестивый и богобоязливый, знакомый с о. Александром. Исполненный любви к ближнему, он всю жизнь свою посвятил на дела милосердия. Следуя слову Писания: всякому просящему у тебя дай, Прокудин не жалел своего состояния на нищих, больных, вдовиц, сирых и убогих.

– Помилуйте, Алексей Н-ч, говорили ему домашние и соседи, – что ты делаешь? Все раздаешь, а детям – то что останется?

– И, батюшка, отвечал он бывало на это, я верю, что Бог их не оставит. Ты слышишь ли родной, ведь он просит то Христа ради, ну так как же ему не подать?

Однажды, будучи в дороге, встретил он полураздетого нищего. Заметив, что на нем нет рубашки, Прокудин приказал карете остановиться, разделся и, сняв с себя рубашку, отдал ее нищему. Точно также поступил он в другой раз с шубой и в последние годы жизни своей ездил зимою в женином салопе.

Алексей Н-ч был женат на лютеранке, дочери митавского супер-интенданта Елизавете Федоровне. Будучи ревнителем православия, он скорбел о неединомыслии с ним в вере его доброй супруги, и пытался склонить ее просьбами и убеждениями к принятию истинного учения: но беседы эти оканчивались нередко взаимным смущением и недовольством. Сам Господь, исполняющий во благих желание сердца верных рабов своих, внял во время благопотребно усильному исканию милостынедавца и обрадовал его чудесным почти образом. Это было так:

Алексей Н-ч был в тесной, духовной дружбе с современным ему подвижником благочестия, схимонахом Саровской пустыни Марком. О. Марк, проводя скитальническую жизнь, нередко прихаживал к Прокудину в имение с. Круглые Паны и жил у него по целым дням, привитая летом в особо устроенной для него в саду, а зимою в отдельной, уединенной комнате. Связанный обетом молчания и всегда глубоко погруженный в себя, Марк, зная жизнь своего друга и горячую любовь его к Богу, разрешал тут благоглаголивые уста свои, и целые дни и ночи проводил с ним в общей молитве и в собеседовании о едином на потребу. В одно из таких посещений Алексей Н-ч излил пред богомудрым старцем свою душевную скорбь о разномыслии со спутницей его жизни по предмету, который так дорог его сердцу, и о своих неудачных попытках преклонить ее на сторону православия.

Оставь этот путь, сказал старец; ты этим ничего не достигнешь, а только можешь в конец расстроить свое семейное согласие; ведь в правду веруется сердцем, а сердце, для убеждения, требует более, чем голые слова: ему потребно опытное внушение, по сказанному: вкусите и видите, яко благ Господь. Отныне ничего, ни одного слова не говори со своей супругой о разномыслии в вере. а лучше вот что: памятуя слова Спасителя: аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, ея же аще просита, будет има от Отца Моего, Иже на небесех, – помолимся о ней Богу Всемогущему, – я у себя в пустыньке, а ты тут, дома. Он силен преклонить ее к убеждению в истине православия имиже весть судьбами.

Условившись таким образом, они расстались, но, разделенные пространством, совокуплялись духом в неустанной ежедневной молитве к премудрости Наставнику и смысла Подателю, да откроет Он умные очи рабы своей Елизаветы, к познанию и уразумению истины православия.

Не даром сказано: много может молитва праведного споспешествуемая! Не много прошло дней с того времени, когда ревнители благочестия совещались о деле их совокупной молитвы, – как та, о вразумлении которой возносились теплые и усердные их молитвы, увидела чудный сон или, говоря правильнее, благодатное видение. Елизавета Федоровна поспешила передать оное мужу, но Алексей Н-ч, верный наставлениям старца, едва скрывая сердечную радость, равнодушно отвечал ей на это: о, мой друг, мало ли что видится во сне? Нельзя всему верить». Тот же сон повторяется и в другой и в третий раз со всей ясностью и определенностью благодатного видения. А сон этот состоял в следующем: Елизавета Федоровна увидела себя на берегу реки; тот берег, по которому она ходила, был страшно крутой, обрывистый, совершенно бесплодный и песчаный, тогда как противоположный берег манил взоры своей ненаглядной красотой и свежестью. Луговая сторона его была покрыта яркой зеленью, чудными ароматическими цветами и деревьями, на которых висели сочные и питательные плоды. Было жарко; жажда томила горемычную путницу, а между тем крутизна берега не позволяла ей спуститься к воде; горячий песок жег ее колеблющиеся ноги: позади же ни воды, ни тени, ни дерева с живительным плодом; все мертво, пусто, безжизненно, хотя бы птичка обозвалась голоском, хоть бы кузнечик чирикнул, хоть бы ветерок повеял слышным уху веянием ... В недоумении и ужасе она не знала что делать. Вдруг, на противоположном берегу показался старец, лет преклонных и вида благообразного; помахав рукой, он приветливо сказал ей: а что же ты медлишь переходить на наш берег? – Да как же я перейду, отвечала она, если я не могу даже подойти с этой стороны к воде, что бы утолить нестерпимую мою жажду? Но кто же ты, добрый старец? – Я, отвечал он, Марко Фраческий (память его 5 апр.). Когда примешь истинную веру, то перейдешь сюда. При этом, он наклонил растущее у берега дерево, которое послушно легло широким мостом через реку; старец перешел ее и, подав руку тосковавшей жене, безопасно перевел ее на свою сторону.

Увидав в третий раз этот явнознаменательный сон, Елизавета Федоровна не захотела уже далее откладывать своего обращения к православию и прямо потребовала от мужа, чтобы он немедленно послал в Арзамас к бывшему тогда архимандриту тамошнего Спасского монастыря Александру, который и присоединил ее к православной, греко-российской Церкви.

Обрадованный таким осязательным знаком благоволения Божия, Алексей Н-ч тогда же заказал в Москве одному из известных художников сделать большую картину, изображающую подробно это благодатное видение, обратившее его любимую супругу в недра святой, православной Церкви.

Алексей Н-ч скончался мирной, христианской кончиной, с напутствием страшных, Христовых, животворящих Таин, на 42 году от рождения, 1827 г. 1 октября, в день Покрова Божией Матери.

Во всю жизнь свою питал он к Заступнице рода человеческого горячее чувство сыновней любви, даже и в обыкновенных беседах называл Ее не иначе, как «Матушка моя, Заступница моя». Убогие и нищие горько оплакивали раннюю кончину обнищавшего их ради и на своих плечах несли гроб его до места вечного успокоения. Тогда уже не было в живых духовного друга его, схимонаха Марка, но за то другой великий подвижник Саровской пустыни, Серафим приготовил раба Божия к переходу в лучшую жизнь. «Готовься, Алексей, сказал он ему при последнем свидании, тебе предстоят золотые горы!» Алексей Н-ч сам назначил себе место для могилы и стал готовиться к смерти, как к приему давно желанного друга, с упованием и твердостью христианина.

Алексей Н-ч принимал христианское милосердие не в тесном смысле вещественной милостыни, но вместе с тем любил милостыню и духовную; умел, по Апостолу, плакать с плачущими и радоваться с радующимися. В особенности же любил он умиротворять враждующих между собою, и не жалел для этого никаких усилий устраняя всякое самолюбие. Надобно было видеть, как ликовал он, когда, благословением Божиим, усилия его увенчались желаемым успехом!..

Не без искушения однако же проходил Алексей Н-ч путь нищелюбия: названия «юрода, мота и ханжи» не раз доходили и до его слуха, но никакие насмешки, никакие осуждения и хулы не сильны были совратить его с тесного, Евангельского пути на широкий путь человекоугодия. Памятником благочестия Алексия Н-ча остались две церкви, построенные им по обеим сторонам его сельского дома – одна во имя Казанской Божией Матери, и другая во имя св. Николая чудотворца. Им же пожертвовано в Московский Успенский собор богато украшенное Распятие, которое и по ныне известно под именем «Прокудинского».

Елизавета Федоровна Прокудина пережила благочестивого своего супруга ровно двадцатью годами и скончалась в 1847 г. 3 октября, быв строгой ревнительницей преданий и уставов Церкви православной.¹¹⁷

Князь Петр Алексеевич Голицын, благорасположенный к Георгию, пожелал знакомства и с о. Александром. «Предоставляя сие благой его сиятельства воле, писал архимандрит, 29 мая 1829 г., обещаюсь с душевным моим усердием отвечать ему на каждое письмо: ибо зело люблю боящихся и любящих Господа. О, сколько тысяч душ, хотя вера и весьма уже пала, живет между нами таких, которые никогда еще не преклоняли колена своего перед Ваалом»!

Из множества арзамасских жителей, имевших близкие отношения к Спасскому настоятелю, назовем Мессинга, директора ¹¹⁸арзамасского библейского сотоварищества. Александр передает о нем следующее: «Исповедания смешанного из разных религий, молодой и орденованный. Но как я познакомился с ним ближе, то книги мечтателя Бема ему уже не надобны. Теперь он читает «Училище благочестия», что из Четьих миней, и детей по ним просвещает. Надеюсь, что когда придет Утешитель, Дух истины, наставит его на всякую истину: ибо зело жаждет сего душа его трезвая» (п. 1821, 23 ф.).

О. Александр «безмерно любил любящих Христа Спасителя и идущих путем простым», т. е. людей чистосердечных, чуждых лукавства, хитрости и т п. К тем, напротив, которые водились духом и обычаями развращенного века сего, он не благоволил и чуждался их. «Благодарю Творца моего, признавался он, что я от самой юности моей не люблю ни говорить с ними, ни спасать их» (п. 1827, сент. 3). Прося друга не скучать ответами на письма к нему, он уверяет: «сия переписка лучше и полезнее для нас, нежели с празднолюбивыми посетителями терять время и нечувствительно приучать душу к рассеянности и вредному пустословию. Я, по благости Бога моего, не люблю встречать и провожать иных посетителей, кто бы они ни были... Против таковых надобно принять и иметь в готовности благоразумную осанку и, имея в предмет нрав Христа Спасителя нашего, не подводите себя под их глупый лад , но давате им чувствовать: чем они и чем вы заняты и занимаетесь» (п. 1820, июля 20). «Иногда не Бог, а диавол посылает к нам людей» (п. 1829, 9 июля). Впрочем старец желал, по возможности, иметь мир со всеми и, «по свойствам своим, не мог и самого даже младенца чем-либо оскорбить или отяготить без смущения душевного» (1820, 20 июля). «По природе безмерно любя скромность, и любя себе внимать» (1817, 10 янв.), он был сдержан в словах и поступках, и если в письмах к другу о ком-нибудь отзывался не совсем одобрительно, то сейчас же чувствовал и свою неосторожность. Он оговаривался: «Ох, горе нам! не надобно бы сего писать к вам, но любовь многоглаголива. Помяни нас, Господи, когда приидеши во царствии Твоем!» (1821, фев. 23). Или: «ежели же ошибаюсь (на счет таких – то, с которыми он хотел лично познакомить друга), то да простит меня Господь! Сие письмо, или сии последние строки вы предайте огню, и помолитесь обо мне» (15 марта). В наставлениях своих, письменных и словесных, он имел в виду вечность, а не что-либо земное, «которое ищущим царствия небесного само по себе, невидимо прилагается Промыслом». Немощных по телу склонял к монашеской жизни (п. 1821, 6 июля). Некоторые из купеческого сословия уволены были в монашество, по ходатайству архимандрита. Таковы: известный уже нам Тимофей, уволенный из московского купечества в 1811 г., и брат его Александр, впоследствии – игумен Антоний, настоятель малоярославецкого Черноостровского мон., скончавшийся в Оптиной пустыни на покое. Арзамасский Александр посылал письма к инокам разных обителей. Как много радел о них добрый старец! «Я всегда воспоминаю о вас, писал он к одному иноку, и утомился ожиданием известия: где вы, и в живых ли находитесь? Но теперь, слава Богу, покоен, ибо вижу вас в образе ангельском » (1843, март. 26). Как кротко и дружелюбно поучал старец! «Не заповедь, но совет тебе даю: хочешь – послушаешь, хочешь – нет, это состояние в твоей воле. Воля каждого из нас учить и мучить» (п. к иером. Досифею). Некоторые из монашествующих, пользовавшихся его руководством, сами призваны были для руководства других и произведены на степени настоятельская, в качестве строителей, игуменов и архимандритов, еще при жизни Александра. К числу учеников его принадлежал Троицкой Сергиевой лавры иеросхимонах Авель.¹¹⁹

Александр был весьма сострадателен к несчастным и бедным. «Я имею, писал он, по духу сына и благодетеля давнишнего, сущего христианина, живущего у вас в Москве. Этот господин теперь, по наряженной именным указом комиссии, приметно, судится и просит меня помочь. Но я не знаю дела в тонкости, знаю только обвинителей его, почему просить министра юстиции, хотя и благодетель мой,¹²⁰ не могу отважиться. Не можно ли вам, любезнейший (Георгий), сколько-нибудь разведать и меня уведомить? Только, чтобы это было весьма скромно. Ах , нужно в бедствиях помогать ближнему! (1819, 4 июня). В другом письме на имя его Александр замечает: «вашему сроднику и другу нашему объявите искреннюю мою любовь, и чтобы не огорчился на мои строки к нему. Мне вот что было неприятно в поступке его: обнаружил невинной деве сердце свое, потом с презрением отвергнул, яко недостойную сожития! Знаете ли вы, что таким поступком убить можно человека столь немощного, каков есть пол женский? Ежели оклеветали ее в поведении: то справиться надо и со своим девством. Ежели не так то богата, и по плану вашему не скоро накопить можно золота и серебра: то такой план самый богопротивный, гнусный и прекращающий прежде времени жизнь, что опытно я знаю.

Впрочем даруй вам Бог обрести истинного друга, который «драгоценнее всего золота» (1823, 5 дек.). Чужое горе всегда трогало архимандрита. Он и других убеждал помогать бедным (п. 1830, 27 июня и 31 дек.), и сам деятельно служил им с полным участием и необыкновенной добротой сердца. Получая, сверх жалованья и доходов настоятельских, оклад смотрительский, имея сам благотворителей, Александр терпел, конечно добровольно, бедность и нищету. Из того, что получал или приобретал, малую часть он расходовал на собственные нужды, а все остальное раздавал бедным и нуждающимся. Из них едва ли кто отходил от него неудовлетворенный или неутешенный: он милостиво принимал всякого, как бы низок ни был кто. Нищему отдавал последнюю деньгу. Рассказывают, что когда-то, за неимением денег, отдал бедному человеку свою верхнюю одежду (Матф. 5, 40).

Одежду носил он самую простую. В письме его к о. Георгию (от 25 Февраля 1819 г.) мы читаем: «П. X-ч (Обольянинов) года уже с два сделал мне рясу, которую я ни один раз не надевал: ибо совсем она ни к летам, ни к расположению моему не прилична. И для того потрудиться, Бога ради, продайте ее кому-либо за что только можно, и что дадут охотники, без прекословия возьмите и деньги мне доставьте, в коих имею нужду». Трат на угощения по случаю праздников не допускал и вообще не любил праздновать по обычаю мирян. Вот что писал он в ответ на поздравление его с днем ангела (30 августа): «день сей, по празднуемой в нем памяти святых угодников Божиих, и по тезоименитству нашего Монарха (Александра 1-го), хотя и знаменит, но для монаха, посвятившего себя на всегдашнее служение Богу, есть то обыкновенный. Каждый день ему надлежит и радоваться и скорбеть, радоваться о благодати Божией, изливающейся на грешников, о любви Его к человечеству и долготерпении, ждущем исправления нашего, – скорбит о содеянных грехах, о своей немощи, слабости и нищете духовной. Признаюсь, что ежели бы вы не напомнили мне своим поздравлением о дне моего ангела, то бы я о сем случае и не ведал: ибо я не имею обыкновения таковой день праздновать в особенности, что монаху, по моему мнению, и не прилично, наипаче потому, что он уже от мира, по крайней мере хотя видимого отрекся, а торжествовать именины и подобные сему дни предполагает, что-то мирское и совсем для монаха бесполезное и, можно сказать, смешное и неразумное. Впрочем не подумайте, что посему ваше поздравление как бы для меня неприятно» (п. к Георгию 1825, октябрь 7). Пищу о. архимандрит употреблял простую и умеренную, какая готовилась для братии; чай он пил редко, обыкновенно употреблял кофе, а хмельных напитков боялся «как смертоносного яда». Помня подвижническое правило: «даждь кровь и приими дух», он умерщвлял постом плоть свою. По его словам, «главный пункт – диета, после которой и совесть покойная и в лекарях нужды иметь не будем» (1820, март. 31). Великий подвижник «ждал нетерпеливо св. четыредесятницы – родительницы нашей радости, тишины и безмолвия» (1818, фев. 18).

По смирении он искренно называл себя первым из грешников (1819, дек. 24), или так выражался: «ты, друг мой, в тайне сердца своего веруй, что все умнее нас и добродетельнее перед Богом, а мы и грешнее всех и безумнее и ничего не стоящие, и что ближние ошибаются в нас» (1819, нояб. 26). Смирение или самоунижение старец углублял в себе размышлением о своих грехах . «Я, пишет он, очень люблю о грехах сам с собою, наипаче на досуге рассуждать и тем провожу, или паче убиваю, длинное время» (1820, сент. 29).¹²¹ Он понимал опасность и гибельные следствия самообольщения. «Я знал, рассказывает он, одного монаха, по имени Лампада, которого обольстил сатана до такой степени, что возвел его на высокую башню и велел броситься в пропасть, говоря, что какие-то ангелы подхватят его. И что же? бросился, и тут же предал дух свой»! (1830, авг. 6).

Развлекаемый внешними заботами, взывал он в скорби сердца: «ох, Боже и Окормитель мой, как легко потерять Тебя и как трудно найти»! (1821, июнь. 29). Не раз помышлял отказаться от управления монастырем, дабы не утонуть совершенно в суете (6 июля) и остаток дней своих посвятить совершенной независимости от внешних дел (1829, июль, 9). «Нет никого к нам ближе Господа. Он Друг бесценнейший, заступник наш и утешитель во всю нашу жизнь; в час даже смерти, когда уже все нас оставляет, мы с Ним остаемся на веки веков. После сего не безумие ли будет терять златое время на какие-нибудь маловажные занятия» (1823, 17 мая)? «Я и по ту сторону гроба, в самом том месте, которое назначено подобным мне грешникам, каково бы оно ни было, не выпущу из памяти сладчайшего Иисуса Христа; любить Его и там желаю» (1833, янв. 27). По причине своей мнительности, неразлучной с одиночеством, старец от многих неприятностей иногда изнемогал духом, скучал и желал себе скорейшего перемещения (п. 1822, окт. 1829, июль 9). Но в другое время довольно благодушно рассуждал: «лучше положиться на власть Божию и терпеть со смирением; лучше думать, что Бог за грехи наказывает нас, нежели думать, что обижают» (1831, янв.). Впрочем неприятности от людей были редки и непродолжительны; гораздо более и почти постоянно терпел о. Александр иного рода скорбь, причиняемую телесными недугами. «Слабость моего здоровья, извещал он о себе, с самых юных лет моих, грех ради моих, есть моя спутница» (1816, 1 ноября). В 1815 г. выдержал жестокую простудную горячку. «Вырыта была уже могила, вспоминал он (п. 1 апреля 1825 г.). Но я, будучи уже без тела, одни кости, без языка, одним слышанием и узрением приметил, что мне приготовлено. После особорования маслом стали предстоящие говорить: «ну что же теперь делать? Вынесем его в собор». А это было в марте, назад тому лет 10. Испугался я внутренне, что снесут меня бедного в холодный собор на ночь: вот и вечная память! Отложили только до тех пор, как я глаза закрою. Но я, слыша сие, не закрывал глаз до тех пор, пока из запекшихся уст моих, чернее сажи, послышали они: «помилуйте, постойте, ох!» Слонялся около меня доктор немчурка ежедневно. Но я, с начала до конца шести недель (т.е. во все продолжение болезни), не допустил принять от него ниже капель гофмановых: ибо я потерял веру к врачам». Действительно, он имел предубеждение против врачей: впрочем добросовестных между ними называл учениками Космы и Дамиана (п. 1824, июль 2).

Склонный к простуде и особенно нехорошо чувствуя себя каждую осень (1828, окт. 7), он должности на него возложенные и выезды из монастыря считал за величайшую тягость (п. 1818, июля 31). Поучителен следующий рассказ его: «Я знал одного священника, который, всю свою жизнь, страдая болезнью, горько плакал и боялся смерти. Наконец явился ему муж высок и благообразен и сказал ему: «терпеть не хочешь, а отойти боишься, и что нам с тобою творити? Едино от сих избери: или великодушно все, еже Господь Бог в сем мире наводит, терпи, или смерти не бойся, отшествия от сих печалей желающ, ибо сие житие отнюдь никому без печалей и болезни не бывает. После сего невидим бысть». Сия откровенность священника посеяла во мне дух любезного терпения, которое во всех несчастьях, горестях и болезнях есть первейшее утешение в жизни нашей, при спокойствии совести» (п. 1825, окт. 7). И заболевшему другу своему внушал старец: «молитеся чаще: Господи! даждь ми зде терпение, а тамо отпущение» (1816, июль 5). По случаю болезни брата его, писал: «как жизнь и смерть состоит в воле Божией, то воле Божией и должны мы предать себя, во всех скорбех наших моляся Ему со слезами: да будет воля Твоя Господи»! (1823, июля 2).

Несмотря на свою болезненность, архимандрит Александр жил очень долго: потому что в немощном теле его обитала здравая душа, воспринимавшая от Источника жизни божественную благодать. Сия-то благодать укрепляла немощного старца на поприще его деятельности, которой не соответствовала слабости его телесных сил . Не ранее, как в 1842 г. (когда настал ему 84 год от роду) начал он постепенно отказываться от побочных должностей. В это время силы его значительно оскудели, дряхлый старец принужден был «пролеживать в келье». Но «проситься на покой, признавался он, боюсь: а) потому что не привык шататься; б) денег и пожитков у меня как не было, так и теперь, слава Богу, нет, кроме нескольких книг душеполезных» (1842, мая 15).¹²² В январе 1843 г. он уведомлял о себе: «я уже очень стар и весьма слаб. Предчувствую, что скоро смерть скончает течение мое и потому плачу в сем теле, которое мраком (темницей) души называют. При всей глубокой старости моей, прибавляет он в конце письма, слава Богу, пишу без очков и удивляюсь, видя многих молодых и здоровых людей, ни читать, ни писать не могущих без этих окуляров.¹²³ В другом письме за тот же год извещает он: «я не имею ни с кем никакой переписки. Слабость сил отняла охоту ко всему. Одно на уме: жду, когда страшный голос, в ушах сердца моего зазвеневши внутренне, мне бедному скажет: «ступай-ка, брат, назад в ту пыль и землю, откуда ты взят». Пойду, пойду! Что же я возьму с собой в путь сей? «Возьми, скажет, неумирающую память, неумирающие волю и желания, возьми нетлеющий разум и понятие; там по оным статьям получишь, что оными снискал». Ох – увы! Господи, не отыми от меня благодати прежде умертвия моего, да яко Тобою живу, тако о Тебе и умру». В июне 1844 г. старец в последний раз писал к иерею Георгию: «я был болен при смерти, но Бог помиловал меня. Брожу по келье, но писать много не могу». В начала 1845 г. он слег в постель, с которой мало сходил; постоянно занимался чтением Евангелия и готовился предстать пред Господа с отчетом за все возрасты, начиная с юности. Не принимал он почти никого, кроме казначея, исправлявшего за него все письменные сношения с начальством; за то казначей пользовался беседой старца, и эта беседа была особенно трогательна и поучительна в последнее время, когда мысль о близкой смерти не покидала его ни на минуту. Несмотря на свое истощение, Александр 18 дней перед кончиной не принимал никакой пищи, кроме нескольких капель воды: питался единственно и всякий день хлебом животным, сшедшим с небес, телом и кровью Господа Иисуса Христа. Чтение Евангелия в его келье не прекращалось и в последние дни; этот благочестивый труд взяла на себя братия монастырская, из любви к своему настоятелю. Признательный старец завещал в пользу ее наперсный золотой крест (кабинетский). За три дня до кончины часто он повторяли: «Господи! изведи из темницы душу мою» (Псал. 141, 18). Тихо, без заметных страданий догорала жизнь, посвященная Богу и ближним. До последней минуты жизни Александр был в твердой памяти, имел вид спокойный, радостный. Напутствованный таинствами св. Церкви, он мирно скончался 29 апреля (неделя св. мироносиц ) в 7 часов утра, на 87-м г. своей высокохристианской жизни, на 52-м священнослужения. Смерть нещадная не смела сгладить с лица его безмятежного спокойствия и какой-то неземной улыбки.¹²⁴

При обычном омовении, совершенном монахами, на изнуренном, как бы высушенном теле старца-подвижника усмотрены пять пролежней и раны до самой внутренности, а прежде никто из братии не знал об этих ранах: Богу единому известно было его страдание! Впрочем, за четыре года до его смерти замечали, что ходил он, склонясь немного на левый бок. Полагают, старец носил тяжелые вериги, пока не принужден был снять их, вследствие появления мучительных язв на теле (Гал. 6, 17). На усопшего в Бозе надето было полное облачение, подобающее его сану: так поступлено в исполнение его предсмертной воли. Из сего надобно заключить, что Александр не был пострижен в схиму,¹²⁵ хотя многих монахов постриг в этот великий и ангельский образ. После положения во гроб и панихиды о преставльшемся, многотрудное тело его вынесено было в теплую церковь и здесь оставалось три дня. Народ во множестве притекал отдать поклонение новопреставленному архимандриту, который безмерно был человеколюбив и милосерд, так что после кончины в его кельи найдено только 90 к. меди (по другому сказанию: 40 к. с.) и решительно никакой одежды не оказалось: ибо все успел раздать при себе! Но не видех праведника оставлена, взывает псалмопевец (Псал. 36, 25). На погребение и поминовение усопшего граждане Арзамаса пожертвовали столько денег, что с избытком можно было покрыть все расходы. Один из приверженных к покойному граждан возложил на гроб его покров золотого глазета. Более прочих усердствовал и тратился сын генерала-лейтенанта Н. О. Котлубицкого, старого друга и благодетеля о. Александра. У них был и завет между собой: когда один помрет, другой, оставшийся в живых, должен быть на его погребении. Но сего не случилось: в 1845 году генерал проживал в Малороссии у своих сестер; впрочем, отъезжая, обязал своего сына быть на погребении о. архимандрита.

2 мая, в день погребения, тело покойного старца перенесено было в Преображенский (монастырский) собор, в предшествии иноков, градского духовенства и с перебором звона не только в монастыре, но и во всех градских церквах. По распоряжению преосвященного нижегородского Иоанна, который высоко чтил старца, в погребении его приняли участие священники всех градских церквей, были и из ближайших сел. Стечение народа было необыкновенное, «диковинное касательно Арзамаса», и оттого последнее прощание с человеком Божиим продолжалось долго. Истинно, всякому хотелось последний раз облобызать хладную руку того, чье сердце постоянно горело любовью к Богу и ближним. Много слез пролито у гроба его, наконец опустили дорогой гроб в могилу.¹²⁶

По внешнему виду, Александр был красивый и благолепный, роста высокого, браду имел полную. Выговор его свидетельствовал о его происхождении из Малороссии. Поясной, рисованный красками портрет его сохранился у родных о. Георгия.

Сведения о жизни старца могли бы быть гораздо полнее, если бы он берег собственноручные записки и письма на его имя. Но старец не хранил у себя ни тех, ни других. Предоставим здесь говорить ему самому: «писем я никаких не берегу и не должно, кажется, беречь, дабы оными не подать иногда немощным претыкания, а себе заботы в сбережении их; и без того ум оплетен собранием помыслов» (п. 1819, нояб. 26). Так поступал он всегда. «Вы, обращается он к другу, остерегаете меня касательно одного вашего письма. Будьте уверены, что всякое, хотя бы высокой особы письмо, прочтя, в ту же минуту жгу и уничтожаю. Что нужно, предаю памяти, которой Господь наградил меня изобильно. Вы у меня в келье не найдете ни одной черточки, никаких писем или записочек» (п. 1825, апр. 1). Так он был осторожен, по причине неизвестности часа смертного!

Жизнеописание его заключим его собственными словами: «ежели послышите, что уже на свете меня нет, помолитесь обо мне: да не лишен буду тех обителей, идеже упокоеваются праведные, по единой милости и заслугам сладчайшего Иисуса» (п. к Георгию 1827, фев. 14).

В дополнение к сказанному сделаем извлечение из двух писем архимандрита Александра к иерею Георгию: «Что касается до явления, представившегося вашей ученице, которая видела вас, еще бывшего дьяконом,¹²⁷ в золотой ризе сияющего близ ее, то полагаю, что сие могло случиться и натуральным образом. Так как сия ученица была больна, а прежде нередко, может быть, видала вас служащим в стихаре, то расстроенное ее воображение могло удобно представить ей вас в лучшем священническом одеянии. Но судя по тому, что неисповедимый в судьбах своих Бог часто простыми и самыми естественными явлениями ознаменовывает важные будущие происшествия, то почему и те не принять за предзнаменование вашего освящения (или, по суду века сего, вашего благополучия)? Кто проницательным оком рассматривает протекшие лета своей жизни, тот сколько находит следов Божия провидения в самых простых действиях, который в то время никак нельзя было почесть за предзнаменование счастья или несчастья, но событие в том нас вразумляет»! Так вы нетерпеливо, может быть, желали сего священного сана, и премудрость Божия испытуя, медлила сделать вас носителем его. Но дабы уверить, что все происшествия в жизни случаются по произволению Божию, сим явлением чудная десница Вышнего вас вразумила. Вот мое мнение касательно сего происшествия» (п. 1824, 2 апр.).

«Ты скорбишь – это меня огорчает. Ты малодушествуешь, этого я уж и не чаял. Переменив место, куда убежим мы? Да и смеем ли убегать от креста, когда сам Господь на нас его возлагает? Рассуди сам, достоин ли чести тот воин, который бодр только в кругу друзей, а при виде опасности бежит в ущелье? Воин Царя небесного, наипаче облеченный в достояние пастыря, имеет для твердости и причин и поощрений несравненно более, нежели воин царя земного. Притом положение твое не так дурно, чтобы могло отнимать у тебя всякую отраду. По словам твоим, тебя любят всюду, хвалят; после сего должно принять простое, но истинное правило: от добра добра не ищут. Но есть де два лица неприязненные? Это еще не беда. Невозможно, чтобы там, где мы, все и непременно были с нами в приязни. Сам Господь терпел на земле много противного. Можно укрыться от двух врагов, но в то же время не мудрено попасть в целое скопище неприятелей. Будь, мой друг, со мною откровеннее, скажи яснее: совершенно ли чиста твоя совесть? Если неопытность, или неосторожность, или другая какая слабость вовлекла тебя в неприятности, то нужно и необходимо должно переменить не место, а дела и поведение. Если же, чего и надеюсь, ты прав: то будь уверен, что во время, самим Богом определенное, правда твоя даже и во днях твоих воссияет и ты не погубишь мзды своей. Помни всегда, что человек, даже и церковный, несравненно менее самой Церкви, а пред Главой Церкви (Иисусом Христом) и он и все мы – дух ходяй и не обращаяйся (Псал. 77, 39), т.е, непостоянный ветер. Итак, не одобряя твоего умышления, душевно желаю тебе от Господа щедрот и милосердия на той чреде, на которую ты от Него призван и поставлен» (п. 1826, янв. 6).

В своих «Записках о минувшем – былом», начатых, но не продолженных, архимандрит Иннокентий сообщает: «Отец мой, Иван Афанасьевич, был пономарем при церкви Покрова Богородицы, что в селе Татаринце, Козельского уезда, калужской епархии; дед по отцу, Афанасий Гаврилович был дьячком, а прадед Герасим Федорович – священником, все при той же церкви, и жили в одном доме. Мать моя, Параскева Алексеевна, была дочь священника села Дудина. Родился я в октябре 1797 года и при крещении наречен был Иваном, в честь преп. Иоанна Рыльского (память его 19 окт.); крестил меня и был моим восприемным отцом помянутый прадед мой, священник Герасим Ф-ч. В 1800 г. отец мой, за ветхостью Покровской церкви, в которой запретили священнослужение, переместился в село Стрельну, Мещовского уезда, где он состоя дьячком при Казанской церкви, обучил меня чтению и письму, а в 1807 г., на 10-м от моего рождения, записал в калужскую семинарию с Фамилией: Орлов. Нас было два брата в семинарии. В 1814 г. она была преобразована. Меня из класса поэзии перевели (в конце сентября) в риторику, и с той поры мы с братом, живя на квартире, получали казенное (из семинарских сумм) жалование, я 40 р., а брат 30 р. в год. В виду материальных недостатков, которые я терпел, калужский епископ Евгений (Болховитинов) в 1815 г. дал мне, ученику риторики дьяконское место с предоставлением в мою пользу доходов (90 р. в год ) на пропитание и покупку книг, а казенное жалованье я получал с братом по-прежнему. Ректор архимандрит Феофилакт всегда ко мне был благосклонен. В наше время (1819–1820) было так: ежели при какой церкви открывалось вакантное священническое место, то, по резолюции преосвященного Филарета (Амфитеатрова), через консисторию делался запрос ученикам богословского класса: не пожелает ли кто занять оное? и если заявлял желание не один, то место предоставлялось за старшим из них и мог он быть священником с тем, чтобы продолжил свое учение до окончания семинарского курса наук. Мне, по старшинству между товарищами, раза три доводилось получать священнические места, но я, по просьбе товарищей, уступил 1-е место Илье Никольскому; 2-е – Стефану Богоявленскому, 3-е – священнику Алексею Данилову. Это последнее место из лучших, и я бы не согласился уступить оное, если бы сам преосвященнейший Филарет не склонил меня на то, обещав мне еще лучшее того. Окончив курс учения со степенью студента, 15 июля 1820 г., я в том же году, по вступлении в брак с дочерью священника села Батищева (так как он, при участии о. ректора, предложил мне свое место), посвящен, 20 октября, к Никольской того села церкви, в Мосальском уезде, во священника и 23 числа получил ставленную грамоту и Библию; 28-го из Калуги (там был я рукоположен) прибыл я к своему отцу в Стрельну, где на другой день отслужил литургию и того же дня, часов в 5 вечера прибыл в Батищево, понравился моим прихожанам и чувствовал себя довольным: в местной церкви прославленная чудотворная икона св. Николая привлекает не мало и посторонних богомольцев; приход очень хороший, много в нем помещиков; дом священника готовый со всеми удобными принадлежностями. Но через два года супружеской жизни я овдовел (в 1822 г.), и в сентябре 1828 г. объявил калужскому преосвященному Гавриилу (Городкову, с 20 мая того же года), что намерен оставить свое место с надеждой пострижения в монашество.¹²⁹ Он, разумеется, одобрил мое намерение и предлагал мне жить у него при архиерейском доме, или быть строителем Тихоновой пустыни (в 18 вер. от Калуги), но ни на то, ни на другое я тогда не изъявил согласия, а только, выслушав, благодарил архипастыря; это было в г. Мосальске, отколе на другой день он прибыл в наше село, ночевал в господском доме и заутра литургисал в нашем храме; сослужащими были мы с товарищем».

Из послужного списка о. Иннокения видно, что он 20 ноября того же (1828) года определен был в число братства калужского архиерейского дома, но перемещенный вскоре (27 марта 1829 г.) в Троицкую Сергиеву лавру, послан был, 3 сент. 1829 г., в С.-Петербург для священнослужения в домовой архиерейской церкви Троицкого подворья, что на Фонтанке, и там 21 декабря того же года пострижен московским митрополитом Филаретом в монашество. По возвращении в Троицкую лавру (согласно резолюции м. Филарета от 11 июля 1831 г.), проходил должность лаврского благочинного; кроме того был он (с 22 авг. того же года) гробовым иеромонахом при мощах преп. Сергия и (с 23 мая 1834 г.) членом учрежденного в Лавре духовного собора, со званием соборного иеромонаха. Награжден набедренником, 10 февраля 1835 г.; в следующем году 9 июня от благочиннической должности уволен и отправлен вторично в Петербург на должность эконома Троицкого подворья. Митрополит Филарет, во время своего пребывания в Петербурге, имел его своим духовником; в 1840 г. исходатайствовал ему наперсный крест, выдаваемый от св. Синода; в 1841 г. 23 марта, согласно указа св. Синода, произвел его в архимандрита Можайского Лужецкого второго класса монастыря и в мае того же года предписал ему присутствовать в можайском духовном правлении. Архимандрит Иннокентий заботился, при скудных средствах, о пользах вверенного ему монастыря и насадил на крестьянской земле рощу возле монастыря. В 1852 г. 4 сентября назначен он благочинным над уездными монастырями Московской епархии; переведен, 18 марта 1854 г., настоятелем в московский третьеклассный Знаменский монастырь, с сохранением ему лично степени второклассного архимандрита. В память войны 1853–56 гг. награжден наперсным бронзовым крестом на владимирской ленте, 26 августа 1856 г. Находящиеся при Знаменском монастыре старинные палаты бояр Романовых (окончательно переданы в дворцовое ведомство 25 фев. 1857 г.), по возобновлении, освящены 22 августа 1859 г., в присутствии Государя Императора, митр. Филаретом. К тому времени о. Иннокентий сопричислен, 2 мая, к ордену св. Анны 2 ст., но участвовал на этом торжестве, будучи настоятелем (с 7 авг.) Богоявленского второклассного монастыря, где он построил, для отдачи внаймы, каменный 2-х этажный с торговыми лавками дом и собрал на пользу обители значительную сумму денег. Назначен он, 4 марта 1860 г., благочинным столичных (вместо уездных) монастырей и переведен, 3 июня 1863 г., в Спасо-Андрониев монастырь на вакансию настоятеля, как благонадежный к исправлению значительных ветхостей, оказавшихся в том монастыре по долгому болезненному состоянию покойного архимандрита Платона. Он, в видах общей пользы, передал (в декабре того же года) из монастырской библиотеки в Московскую Епархиальную библиотеку Евангелие-апракос, писанное в два столбца на пергаменте, так как оно в монастыре не имело никакого употребления. В 1864 г., по случаю празднования 50-летия со времени открытия Московской семинарии, он пожертвовал на бедных учеников ее 50 р. от монастыря и столько же от себя, и изъявил готовность вносить в семинарию ежегодно по 100 р. из неокладных сумм монастыря, за что Высочайше соизволено (в 25 день июня 1866 г.) благодарить его и преподано ему благословение св. Синода (18 июля того же года). В 1865 г. издано в пользу Спасо-Андрониева монастыря «Историческое описание» оного, составленное Знаменским архимандритом, ныне епископом могилевским Сергием.

В сане андрониевского архимандрита о. Иннокентий был вторично духовником митрополита Филарета и обязательно сообщил мне, что маститый больной владыка, в декабре 1866 г. исповедавшись во грехах, сел и зарыдал, сказав ему: «настает великий праздник, а я не могу служить»! Преемник Филарета митрополит Иннокентий, ценя труды о. архимандрита по должности благочинного монастырей и по благоустройству Спасо-Андрониева монастыря, ходатайствовал о Высочайшем награждении его орденом св. Анны 2 ст., украшенным Императорской короной, к которому архимандрит сопричислен 20 апреля 1869 года.

О своей деятельности по благоустройству вверенного ему монастыря о. Иннокентия писал соименному митрополиту (в донесении от 28 сент. 1869 г. с изложением мнения, по вопросу об открытии общежития в штатных монастырях, явно наклоненным к отрицательному решении предложенного ему вопроса), что он, со времени поступления в Андрониев монастырь в 1863 г., каждогодно занимался исправлением ветхостей оного, что им устроено в монастырских церквах семь новых (предъалтарных) иконостасов с образами и настенным расписанием, а в Спасском соборе сделаны, кроме того, своды внизу для уничтожения в нем сырости.¹³⁰ Монастырская ограда, с восточной и северной сторон, на 187 саженях сделана (в том же 1869 г.) новая, вместо ветхой, и отнесена (прибавим от себя) на несколько сажен далее, через что образовался простор внутри монастыря и открылась возможность распространить монастырское кладбище. На этот раз было издержано по смете, 12460 р. 20 к. сер.

В апреле 1869 г., по прошению архимандрита Иннокентия, разрешено устройство серебряной позолоченной раки для препп. Андроника и Саввы, на средства одного благотворителя, каковая рака, вес. 5 п. 11 ф., с бронзовой вызолоченной сению над оною и была в 1876 г., при архимандрите Модесте, пожертвована потомств. поч. гражд. Алексеем Михайловичем Полежаевым († 20 сент. 1879). Работы исполнены на фабрике В. Н. Полтавцева, по рисунку Н. А. Самарянкина.¹³¹

Еще в начале 1865 г. архимандрит Иннокентий испрашивал разрешения на уступку, для постройки постоянной соединительной линии Николаевской железной дороги с Нижегородской, согласно требованию Управления Николаевской железной дороги, 392 кв. сажен монастырской огородной земли, за цену, какая назначена была оценочной комиссией (под председательством моск, гражд. губернатора в 1863 г.) за взятую, в 1860 г., под Нижегородскую железную дорогу монастырскую огородную же землю, в количестве 3794 кв. саж.; и вместе с тем просил содействия к уплате монастырю за сию последнюю землю денег (9600 р. сер.) с причитающимися на оные процентами со дня отчуждения земли, а также об укреплении откосов взрытой монастырской горы, при устройстве моста железной дороги, поскольку с каждой весной и осенью взрытый откос более и более может обваливаться и угрожать падением монастырской ограды (на северной стороне). Определением епархиального начальства положено (3 марта 1865 г.): 1) разрешить архимандриту Андрониева монастыря уступить требуемое (в добавок к прежде взятой земли) количество огородной монастырской земли под железную дорогу по цене, назначенной за прежде взятую землю. 2) Отнестись к главноуправляющему путями сообщения и публичными зданиями, от лица Его высокопреосвященства, и просить сделать распоряжение об уплате монастырю денег за прежде взятую землю под железную дорогу, а также об укреплении откоса монастырской горы, в предупреждение объясняемой архимандритом опасности разрушения монастырской ограды.

По приказанию г. министра путей сообщения, назначена была от Управления Московско-Курской железной дороги комиссия для осмотра горы у Спасо-Андрониевского монастыря. При осмотре (8 июня 1868 г.) места между насыпью железной дороги у Яузского моста и оградой монастыря, оказалось, что у подошвы горы, на которой расположен монастырь, вынут был резерв в 1860 г., при начале постройки временной ветви железной дороги через г. Москву, и крутой откос сего резерва со стороны монастыря оставлен без отделки, почему в первые годы откос резерва несколько осел, и тем возбудил опасение дальнейшему движению в почве горы, могущему угрожать самой ограде. Но как, по прошествии 7 лет, осадка земли не увеличивалась и откос резерва зарос травой, весенний же разлив реки Яузы не может его подмывать, то комиссия по надлежащем осмотре нашла, что не предстоит вовсе опасности ни обрушения горы, ни падения каменной ограды монастыря, но для благовидности местности и для предупреждения образованию рытвин по откосу резерва, в следствие стока нагорных вод от ограды монастыря, положила, чтобы откос вынутого резерва обровнять, сделав его более отлогим, и обдерновать, каковую работу, по желанию настоятеля монастыря, предоставить распоряжению Управления работами по постройке Московско-Курской железной дороги.

Архимандрит Иннокентий, высокого роста и благообразной наружности, чуждый какой-либо суетной кичливости, привлекал к себе любовь и уважение других прямотой характера, миролюбием, доброжелательством, снисходительностью к подчиненным, с которыми обращался не как строгий начальник, но с отеческой искренней любовью. Он был сострадателен: так, узнав о бедственном положении профессора моск, семинарии И. В. Беляева († 1867), больного и многосемейного, просил о. ректора передать ему 50 руб., но к себе был скуп и вел простой образ жизни. Болезнь свою, начавшуюся сердцебиением и потом водяную, он переносил три года с редким терпением и благодушием, как истинный христианин. Понимая свою опасность, он говорил спокойно: «пора и мне под холстинку»! и советовал не искать после него денег, ибо все роздал. Не оставляя вовсе настоятельских обязанностей, он испросил себе увольнение от должности благочинного монастырей (уволен 20 июня 1869 г.) и занимался чаще всего чтением книг духовных. Владыка-митрополит, слыша об усилении его болезни, искренне соболезновал ему. Последнюю литургию он совершил в первый день Пасхи (20 апр. 1869 г.); не задолго до кончины причастился на дому св. Таин, а освящен елеем в самый день кончины (9 фев. 1870 г.): то был день отдания праздника Сретения (Ныне отпущаеши раба Твоею, Владыко! мог сказать он) и перенесения мощей (из Тихвинской в соборную церковь Иркутского Вознесенского монастыря) святителя Иркутского Иннокентия, ангела его! 72-летний старец, напутствованный к благонадежному переходу в вечность таинствами св. Церкви и благословением преосвященного Леонида, викария московского, преподанным ему за несколько часов до его христианской кончины, мирно почил в 9 часу вечера.

11 февраля, накануне дня преставления св. Алексия, митрополита московского, основателя Спасо-Андрониевской обители, заупокойную в ней литургию и отпевание в Бозе почившего архимандрита совершил преосвященный Леонид, епископ дмитровский, с собором многочисленного духовенства. Мы в Архангельской церкви, где происходило торжественное священнослужение, видели настоятелей, игумений и иночествующих изо всех обителей, которыми заведовал почивший, как благочинный монастырей, – видели многих протоиереев и священников, а теперь, живя в Спасо- Андрониевом монастыре, видим вокруг себя благие деяния усопшего и, конечно, продолжаем творить усердную поминальную молитву о нем. Подвижническое тело архимандрита Иннокентия предано земле на избранном им месте против алтаря нижней Знаменской церкви. Литию при опущении тела в могилу совершал, несмотря на сырую погоду и заметное утомление, сам преосвященный. На могиле поставлен впоследствии скромный памятник в виде пирамиды.

Игуменья Александра, «достойная при жизни глубокого почитания, достойна и по смерти доброй памяти», как отзывался об этой старице духовник ее, Троицкой единоверческой церкви протоиерей Иоанн Никитич Березин.

В мире Афанасия, дочь проживавшего в Казани купца Даниила Михайловича Рыбникова, она через шесть недель от своего рождения (р. в 1807 г.) лишилась матери Елены Ивановны, принадлежавшей к единоверческой церкви, несмотря на то, что отец принадлежал к общеправославной. Тетка по матери – девица Екатерина Ив. Мушкина, воспитавшая сиротку на правилах единоверия, жила в Казани близ единоверческой во имя Четырех Евангелистов церкви, в пользу которой завещала и дом свой. Афанасия, находясь у нее, была обучена чтению, нотному пению и чистописанию; умела писать крюковые ноты, золотом вышивала пояса, низала, вздевая на нитку сверленые камешки, жемчуг, бусы и т. п., знала и другие рукоделия, свойственные девицам и особенно монахиням. В 1827 г., на 20-м от рождения, она еще при жизни тетки, с благословения своего родителя поступила (28 июня) в Троицкую Никодимову пустынь, черниговской епархии, где единоверческие инокини были поселены с 1803 г. и терпели сильное притеснение от окружавшего их раскола, поэтому, в 1829 г., вместе с настоятельницей, переведены были оттуда в Максаковский Спасо-Преображенский, прежде мужской монастырь,¹³³ находящийся в Сосницком уезде, на левой стороне реки Десны, в 70 верстах от Чернигова и в 30-ти – от Борзны. Афанасия (она перешла сюда с прочими сестрами), приукаженная к монастырю в 1834 г., проходила клиросное в церкви и келейное послушание у престарелой игуменьи Александры, в 1835 г. уволенной на покой с пенсией,¹³⁴ и Алевтины, которая в том же году, как новопоставленная игуменья, воспринимала Афанасию при пострижении ее в монашество с именем Александры (день ангела ее был 23 апр.), данным ей, конечно, в честь первой настоятельницы, представившей ее к постригу. В 1840 г., при торжественной закладке в Москве (8 сент.), на единоверческом кладбище Всехсвятской церкви,¹³⁵ была игуменья Максаковского монастыря и с ней молодая инокиня Александра; тут же находился моск, купец Петр Семенович Бабкин, пользовавшийся большим уважением в обществе единоверцев. Он, предполагая устроить странноприимный дом, а со временем и девичий монастырь на этом месте, тогда же предложил игуменьи Алевтине принять начальство над будущим монастырем (он как бы провидел будущее устроение монастыря, но не провидел, что монастырь устроится помимо его, т. е. не провидел своей кончины в том же году). Почтенная старица, отказавшись, по преклонности своих лет, от такого предложения, вместо себя указала на свою спутницу-мать Александру, которая, к удивлению, и была настоятельницей московского монастыря, новооткрытого при единоверческой Всехсвятской кладбищенской церкви, спустя 20 лет с лишком.¹³⁶

В этот период времени произошло следующее: в 1841 г. сконч. Максаковская игуменья Алевтина. Преемница ее Олимпиада, благосклонная к Александре, как способной и доброй по духу монахине, поручила ей, с разрешения епархиальной власти, должность казначеи в 1843 г., но управляла обителью недолго, быв уволена на покой, согласно прошению, в октябре 1847 г. В настоятельницы, на место Олимпиады, избранная сестрами мать Александра, хорошо знакомая с местным порядком, способная послужить спасению их и благосостоянию обители, в сан игуменский возведена 22 октября того же года, в день Казанской иконы Божией Матери, преосвященным черниговским Павлом. Максаковский единоверческий 2-го класса монастырь,¹³⁷ приобретший известность строгим хранением древнего устава общежития, процветал под управлением Александры, «весьма усердной и деятельной», как изволил отозваться о ней Филарет, архиепископ черниговский (со 2 мая 1859). Древняя каменная ограда, весьма большая и дающая обители вид крепости, каменные храмы – летний Преображения Господня и теплый Введенский, все это старанием ее обновлено, а колокольня, готовая рушиться, была перестроена и возвышена. Два кирпичных завода построены близ монастыря.¹³⁸ Много трудов и разных скорбей, по недостатку особенно денег, понесла игуменья Александра, награжденная за то наперсным крестом, выдаваемым от св. Синода, 3 сентября 1859 г.

Протекло 20 лет со времени закладки храма Всех Святых на московском единоверческом кладбище, за Рогожской заставой, – начала осуществляться заветная мысль единоверцев об учреждении монастыря на том месте. В феврале 1861 г. прихожане Всехсвятской кладбищенской и прочих единоверческих в Москве церквей подали в Бозе почившему митрополиту Филарету прошение о содействии к устройству, на правилах общежития, женского единоверческого монастыря, при Всехсвятской церкви. Из клировой ведомости за 1859 год видно, что церковь эта с громадной колокольней построена в 1852 году, иждивением почетных граждан купцов Бабкиных (их душеприказчиками), утварью достаточна. При ней священник, дьякон и один причетник. Земли застроенной и пустопорожней около 12 десятин, и она обращена в пользу церкви. На этой земле – каменные дома, из коих один занят священнослужителями и певчими, второй никем не занят, третий выстроен поч. гражданкой Вассой Никитичной Широковой для себя самой. Два прочие деревянные дома, один при церкви, а другой на кладбище, заняты церк. сторожами. Из сумм единоверческой типографии положено в моск. сохр. казну на содержание церкви 10.000 р. сер. и разным лицам положено 3.150 р. На содержание причта попечителями единов. типографии внесено в сохр. казну на вечное обращение 5.000 р. и от других лиц 6.550 р. Приходских дворов 19, душ мужеского пола 112, женского 79. «Образование женского монастыря при означенной кладбищенской церкви представляется удобным, потому что для помещения инокине, писали единоверцы, имеются два каменные двухэтажных дома и еще одноэтажный деревянный; устройство в них келий, равно и построение для причта особого деревянного дома со всеми принадлежностями, просители принимают на себя. Для обеспечения содержания монастыря, кроме процентов в количестве 526 р., получаемых ежегодно с принадлежащего Всехсвятской церкви капитала, поч. гражд. Широкова жертвует 10.000 р. в госуд. 5% билетах, еще огородную землю в Басманной части, 5 квартала, приносящую годового дохода 1000 р. и, по смерти своей, каменный двухэтажный со всеми хозяйственными принадлежностями дом, выстроенный при церкви, с тем, однако, чтобы в нем помещаемы были инокини». Владыка, по рассмотрении дела, написал (4 авг. 1861) следующую резолюцию: «Принимая в рассуждение все изложенное в определении консистории, и в особенности то, что монастырь полагается устроить с особенным назначением для молитвы о Благочестивейшем Государе Императоре и Его Августейшем семействе, в память освобождения крестьян из крепостной зависимости,¹³⁹ с мнением консистории (об исходатайствовании Высочайшего соизволения как на устройство монастыря, так и на укрепление за ним делаемых пожертвований – представить св. Синоду) соглашаюсь. Что касается до предполагаемого учреждения двух попечителей монастыря, хотя сие в устройстве православных монастырей необычно, а заимствовано из примера обществ, чуждающихся Церкви, однако по дознанному благорасположению московских единоверцев допущено быть может, с тем, что попечители иметь будут попечение о внешнем благоустройстве монастыря и способах поддержания его, внутреннее же управление и духовное руководство вполне принадлежать будет настоятельнице, с помощью старейших сестер». Определение св. Синода об учреждении Всехсвятского единоверческого женского монастыря, могущего служить к ослаблению раскола, и двух при нем попечителей из единоверцев, последовавшее 15 января 1862 г., Высочайше утверждено Государем Императором в 27 день января того же года. В монастыре положено быть, кроме игуменьи и казначеи, 15 монахиням и 15 послушницам. Причт и приход оставлены на прежнем основании, кроме венчания браков, которое должно быть совершаемо в ближайшей Никольской, что при Рогожском богадельном доме церкви.¹⁴⁰

Для устроения монастыря избранные в попечители обществом всех в Москве единоверцев, московские купцы Владимир Андреевич Сапелкин и Иван Ив. Родюнов¹⁴¹ обратились к Его высокопреосвященству с просьбой исходатайствовать у черниговского архиепископа Филарета согласие на перемещение во Всехсвятскую обитель игуменьи Максаковского монастыря Александры, опытной в иноческой жизни по древним уставам. Ходатайство московского архипастыря было уважено и желание единоверцев московских, к их удовольствию исполнено. Игуменья Александра, еще в 1840 г. предъуказанная, как будущая настоятельница Всехсвятского монастыря, по прибытии в Москву, прежде всего сочла долгом принять благословение святителя Филарета. Он, увидев ее в первый раз, украшенную наперсным крестом, сказал: «я не надеялся (встретить то) что вижу», и после говорил о ней с похвалой, одобряя выбор единоверцев и выражая надежду, что она будет полезна для их обители. Довольный владыка предписал 9 июня 1862 г.: «Новоучреждаемого единоверческого монастыря священнику (Алексею Остроумову) и попечителям оного, прибывшую из Чернигова игуменью Александру, с монахиней (Маргаритой, нынешней игуменьей Всехсв. монастыря) и (двумя) послушницами (о которых прилагаются при сем билеты за предписанием преосвященного архиепископа черниговского) принять в церкви как настоятельницу Всесвятского единоверческого монастыря, и о сем назначении ее и вступлении в сию должность объявить в церкви прочтением настоящего предписания. О исполнении донести с приложением билетов». В воскресение, 17 июня, в 5 часу пополудни она, при колокольном звоне, подъехала к монастырским воротам, выходящим на владимирское шоссе, куда вынесены были из храма св. иконы Спасителя, Феодоровская Божией Матери, храмовая Всех Святых, и где ожидали ее: благочинный московских единоверческих церквей, протоиерей И. Н. Березин с крестом в руках, два других священника, два диакона и попечители с хлебом-солью, при многочисленном стечении народа, в среде которого были и раскольники. По выходе из кареты, игуменья облеклась в мантию, и приложась к напрестольному кресту и св. иконам, приняла поднесенную от единоверческих прихожан хлеб-соль; затем, при пении стиха: Да радуется днесь небо свыше и облаки веселие да кропят, в преднесении св. икон и зажженных свечей, предшествуемая духовенством, вступила в храм с посохом в руке, выслушала прочитанное местным священником предписание Его высокопреосвященства, вышеприведенное нами, и взошла на приготовленное ей место, а благочинный со священниками начал благодарственный Всемилостивому Спасу молебен. Во время чтения Евангелия игуменья подходила и преклоняла главу свою под Евангелие. По возглашении дьяконом обычных многолетий, она, приложась ко кресту, приняла поздравление со вступлением в должность от духовенства, попечителей и прочих достоуважаемых лиц, в числе коих находились: градский голова Михаил Леонтьевич Королев с семейством и Иван Федорович Гучков. Отблагодарив всех с чувством глубокой признательности, игуменья, при колокольном звоне, с пением клирошанками стиха: Преславная днесь видеша вси язы́цы, в предшествии священнослужителей и благочинного с крестом, введена была в настоятельские кельи... Подробное описание встречи ее во Всехсвятском монастыре напечатано было, без ее ведома, в одном из духовных журналов. Она, узнав о том, сказала: «к чему нам слава? Нам нужно смирение».

В данном ей от черниговского преосвященного, 21 апреля, билете прописано было, что она отпущена в Москву по нуждам св. церкви и своей (Максаковской) обители, сроком на один год, почему в марте 1863 г. московские единоверцы просили митр. Филарета об официальном утверждении ее в сане игуменьи Всехсвятского монастыря, ссылаясь на то, что она, при своей опытности и обнаруженной ею неусыпной деятельности, уже положила начало благоустройству обители как относительно богослужения, так и поведения инокинь . В сентябре Александра отправилась в Максаки, там осталась на всю зиму. Инокини Максаковского монастыря, не желая расстаться с возлюбленной матушкой, письменно умоляли своего местного преосвященного и московских единоверцев не переводить ее в Москву: она нужна для их обители, потому что еще не были окончены работы в Преображенском храм по возобновлении двух приделов – Предтечевского и Никольского. В виду этого владыка московский написал 22 декабря такую резолюцию: «Поскольку игумения Александра, изъявив согласие остаться здесь настоятельницей, и взявшая отпуск (в Максаки) на срок, поколебалась в своем намерении: то монахиня Нимфодора назначается управляющей монастырем (Всехсвятским) впредь до окончательного назначения настоятельницы, с тем, чтобы она управляла сестрами по чину монашескому, охраняя сей чин от посторонних влияний, и чтобы сестры от нее получали все распоряжения. и были у нею в совершенном послушании. В-ный митрополит, не теряя, впрочем, надежды на возвращение Александры, писал о ней к архиепископу черниговскому. Она должна была покориться начальству и проститься с Максаковской обителью, так много ей обязанной. Казначея, избранная в настоятельницы на место ее, и прочие сестры проводили ее до г. Борзны (в 30 вер.) и там расстались с горькими слезами, а некоторые последовали за нею в Москву, именно: Маргарита, Афанасия, Назарета – монахини и др. Она, определена в игуменью Всехсвятского монастыря указом консистории от 16 мая 1864 года.

В настоятельство ее, старанием попечителей, возобновлен величественный иконостас Всехсвятского (однопрестольного) храма, и вообще «храм восстановлен в благолепии и прочности»; каменные корпуса переделаны приспособительно к потребностям женского монастыря и частью исправлены; вновь построены: деревянные дома для священно и церковнослужителей, гостиница с надворным строением, нежилые здания – все каменные с железными кровлями, как то: хлебная, молочная, амбары, погреба, сараи, напр. хлебный с закромами сарай и т. п. С лицевой южной стороны монастыря и частью с двух боковых сторон складена каменная довольно высокая ограда с башнями и воротами, на протяжении 195 1/3 саж., а остальная деревянная ограда, сделанная в 1860 г., поправлена, так что «весь монастырь получил свойственный ему благоустроенный вид» (из резол, м. Филарета от 28 окт. 1866). Означенные работы и постройки произведены на 34.442 р. 66 к. сер., из коих 16.229 р. употреблены из монастырской наличной кассы, 10.000 р. из сумм выручаемых через продажу книг единоверческой типографии,¹⁴² а 8213 р. 66 к. не были уплачены и считались за монастырем. «Для приобретения недостающего, благочинный единоверческого монастыря (протоиерей Березин), г. попечитель¹⁴³ и настоятельница, писал владыка (28 окт. 1866), обратятся к испытанной благопопечительности о монастыре гг. попечителей единоверческой типографии (купцов И. П. Рыжкова и Е. М. Чимарсова) и прочих единоверцев». Из типографских сумм выдано, для уплаты монастырского долга, 5.182 р. 80 к.

В октябре 1869 г. попечители монастыря просили увольнения от этой должности (один из них за болезнью), а прихожане единоверческих церквей в общем собрании, 12 июля 1870 г., положили: не избирая новых попечителей, так как монастырь уже довольно устроен, предоставить заведование экономической частью монастыря самой игуменьи, что и разрешено указом св. Синода от 4 декабря 1872 г.¹⁴⁴ Вместе с тем монастырь Всехсвятский, за исключением причта, подчинен общему благочинному столичных монастырей, с целью дать игуменье опору в ее действиях.

Игуменья Александра, несмотря на свой сан, отличалась простотой в образе жизни, кротостью и иноческим смирением, по которому напр. она не пожелала снять с себя портрет, по просьбам других; но, при своем смирении, она внушала невольное уважение к себе, потому что имела всегда вид степенный, серьёзный, избегала празднословия, шуток и тем не менее была разговорчива, находчива и занимательна в обращении с посторонними лицами. Ее уважали самые старообрядцы, а единоверческие прихожане считали за счастье, когда матушка посещала кого-нибудь из них. Монастырки, в свою очередь, любили ее искренно, но боялись ее недовольного взгляда и особенно если она погрозится на кого. Более снисходительная, чем строгая, благоразумная и осторожная в нравственном руководстве своих сестер, она провинившихся в чем-либо старалась исправлять так, что прочие сестры нередко и не знали о том, обыкновенно призывала к себе и кротко, мирно, как мать, уговаривала их, а иных публично ставила на поклоны. Она зорко наблюдала за тем, как сестры полагают на себе крестное знамение, благоговейно или небрежно – с поспешностью, вообще за чином и порядком богослужения. К церкви она была постоянно усердна, и когда входила в церковь, это в ту же минуту чувствовалось всеми монастырками, никто не терял из внимания, что пришла настоятельница. Владея приятным, чистым голосом, она имела обычай читать в церкви апостол, или беседы Златоустовы, пролог и т. п. Знавшая твердо древнее нотное крюковое пение, она, стоя на игуменском месте, возле правого клироса, начинала клиросное пение и вместе с монахинями выходила на сход, т.е. на середину храма. На преждеосвященной литургии пела одна без других голосов: «Да ся исправит молитва моя», первый и последний стихи. Не бывая за общим богослужением по немощи, она в келье читала правило-каноны с акафистами, жития святых, творения святоотеческие и другие книги. За монастырской трапезой, если матушка присутствовала, она свою порцию или долю, за исключением первого блюда, над которым читали «Отче наш», нередко разделяла с другими. «Вот такой-то мало (подано)», заметит она и прибавит ей, отняв у себя; иногда разрезала свою долю на множество мелких частей и раздавала сестрам в знак материнской любви ко всем. Ее трудолюбие было необыкновенное, достойное удивления. Озабоченная днем разными другими делами, она ночью занималась письмоводством по монастырю – писала почерком свободным, красивым. Когда ей доложили, что такое-то дело (касательно огородной земли, которую прежние арендаторы не хотели сдать новому) московский окружный суд решил в пользу монастыря, она отвечала: «не суд, а Судия праведный». В другое время кто-то грозил жалобой на нее; она говорила со свойственным ей достоинством: «двух судов (страшных) не будет». В подобных случаях она не выходила из себя, не раздражалась, а наклонится и молчит, бывало, или скажет: «простите Христа ради»; да и с приближенными к ней сестрами старалась избегать разговора о неприязненных лицах: «Бог с ними; оставьте и не говорите более о том. Господь послал мне этот крест, надо терпеть, ропотом не поможем». Или: «без воли Божией ничтоже. Мы кто такое»? Но, несмотря на христианское благодушие, с каким переносила постигавшие ее неприятности и скорби, она постепенно слабела в силах.

В 1872 г. 2 июня была келейно пострижена в мантию больная Васса Никитична Широкова, учредительница и благотворительница монастыря, и названа Варсонофией. Мать игуменья, не взирая на свою немощь и непогоду, каждый день утром и вечером посещала ее, как свою воспринятую в монашество дочь, и читала за нее «прощальное правило»,¹⁴⁵ а по смерти ее († 7 авг. того же года), проходя мимо ее могилы, находящейся против алтаря Всехсвятской церкви, она говорила: «ну, мать Варсонофия! я скоро последую за тобой и не далеко от тебя лягу». Бывшая при ней сестра, по поводу этих слов, выразила нежелание, чтобы оно скоро сбылось на деле. Матушка умильно отвечала: «нельзя этого миновать» и приготовила могилу для себя, вне церкви, против правого клироса, мысленно утешаясь, что она и по смерти будет слушать церковную службу и пение. В последний раз она была в церкви 9 октября, в день своего прежнего ангела (преп. Афанасии), потом, по причине своей тяжкой болезни (скорбуть) и упадка сил, заключилась в келье безвыходно и 9 декабря, после исповеди, причастилась св. Таин. Не отказывалась и от медицинских средств, но лечилась против воли, уступая доктору: «это вам только угодно, а мне не угодно», говорила она. Во все время продолжительной болезни она ни разу не простонала, и только разве, когда ее хотели поворотить на одре (у нею были раны на ногах), просила: «потише немножко». За неделю до кончины говорила своим келейницам: «смотрите, сидите возле меня, скоро, скоро отойду от вас, и не увидите меня». На пятый день праздника Рождества Христова, по случаю приезда купчихи Рябининой, матушка пригласила клирошанок и с наслаждением слушала пение праздничной стихиры (по 50-м псалме): «Слава в вышних Богу, и на земли мир, днесь восприемлет Вифлеем сидящего присно со Отцем, днесь ангели Младенца рожденного боголепно славословят: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Окончив пение, сестры сказали: «матушка! нам грустно без вас в церкви». Она отвечала: «я хоть не бываю в церкви, но духом всегда с вами»; малюток ласкала, гладя по головкам. За сутки до кончины, в 11 часов ночи, она сама пропела слабым голосом: «Чистую славно почтим людие Богородицу, огнь Божества приимшую во чреве неопально, песньми величаем» (задостойник в Лазареву субботу). В день кончины духовник спросил ее: не желает ли «исправиться»? – «Желаю, отвечала, если Господь удостоит», и благоговейно после исповеди причастилась и особоровалась елеем. Она до последней минуты хранила полное сознание и скончалась незаметно – «мирно, как младенец», заснула сном вечным, непробудным, 4 января 1873 г., в 9 часов пополудни, имея 65 лет от рождения. Ударили, по обычаю, в большой колокол 12 раз, собрались поспешно сестры и ну плакать горькими слезами, неутешно. О другини! скорбеть позволительно мужу, а чрезмерно сокрушаться непозволительно и женщине. Но трудно принимать советы в то время, когда отдается дань природе человеческой и дань любви – умершим.

В воскресенье, 7 января, заупокойную литургию в монастыре совершил, при многочисленном стечении народа, благочинный единоверческих церквей протоиерей И. Н. Березин с 2 местными священниками и 2 иеромонахами Никольского единоверческого монастыря. На отпевание тела новопреставленной игуменьи облачились еще 2 священника. Монахини опять плакали навзрыд, как Марфа и Мария по умершему Лазарю, а клирошанки, заливаясь слезами, не могли петь прощальные стихиры после Евангелия – пропали певцы Троицкой единоверч. церкви. Блаженная Александра, умевшая заслужить такую любовь к себе присных своих, что они и спустя несколько дней после ее погребения, не могли осиротелые без слез вспоминать о своей незабвенной матушке, которую всячески старались покоить при жизни, которую не перестают любить и по смерти, не желая, чтобы до 40 дня была у них новая начальница: «пусть она, матушка Александра, еще побудет с нами,» говорили простосердечно. В кельях ее псалтырь читается ими день и ночь, а над могилой, которую она приготовила себе, поставлен временно деревянный осмиконечный крест с неугасимой перед ним лампадой. Покланяясь праху в Бозе почившей Всехсвятской игуменьи Александры, избранницы Божией, я молился: «В покоищи Твоем, Господи, идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и душу рабы Твоей, яко един еси человеколюбец.»

Биография Коломенской игуменьи Олимпиады, помещенная во 2-ой части нашего «Сборника», довольно знакомит читателей и с Ангелиной, ее духовным другом, сподвижницей и преемницей по управлению названным монастырем. В настоящей статье мы повторяем нечто из сообщенного нами прежде и присовокупляем новые сведения об Ангелине, извлеченные из бумаг консисторского архива и Коломенского Брусенского монастыря, а также из записей монахини Пульхерии, с помощью которой была составлена и обширная статья об Олимпиаде.

Игуменья Ангелина, в мире Гликерия, родилась, вероятно, в селе Аносине, Московской губернии, Звенигородского уезда, в 1810 г. Вспоминая о нашествии Наполеона, с 20-ю народами, в Россию, она рассказывала: «меня еще в младенчестве мать моя совсем было потеряла. От страха, при одной молве, что французы близко, все кинулись бежать и прятаться в лесу. За моими родителями (Захар Павлов и Марфа Степановна Марковы, из дворовых людей) старшие дети бежали (2 брата, умершие в раннем возрасте, и 1 сестра), а меня-младенца забыли взять. Но когда родители вернулись обратно, нашли меня невредимо хранимой Богом в колыбели». Гликерия, оставшись после родителей сиротой, пяти лет, была взята на воспитание своей помещицей княгиней Евдокией Николаевной Мещерской, о которой мы в особой статье изложили довольно подробные сведения. Она (княгиня) в 1799 г., по смерти молодого супруга, купила вышеупомянутое село Аносино, построила там господскую усадьбу и церковь против своего дома и, отказавшись от светских увеселений, посвящала время на дела благочестия и благотворительности. Она отыскивала сирот и призревала их, воспитывая многих в своем доме; в 1821 г. открыла богадельню на 12 чел., преобразованную в следующем году в женское общежитие, а в 1823 г. – в Аносино-Борисоглебский женский монастырь. В монашестве Евгения, она была первой настоятельницей основанного ею монастыря. Находясь при ней, Гликерия обучалась чтению, письму и шитью золотом и шелками, навыкла строгому послушанию и, бывши 10 лет, уже пела на клиросе, имея очень хороший голос 1-го дисканта. «А вот как в старину-то учили и школили нас старицы, говаривала она! Матушка Евгения, бывало, после прочтения молитв на сон грядущим приляжет на свою кроватку, а меня заставит возле себя читать жития святых или из поучений отеческих. Она, по болезни или от привычки к бодрствованию, долго не могла заснуть, и часто случалось со мной, что я читаю, читаю, да задремав и свалюсь вместе с книгой на пол со стула. Матушка тут же заставляла меня класть пред иконами земные поклоны, чтобы я в другой раз не дремала, а вникала бы в смысл того, что прочитывалось». Неудивительно, что эта келейница была со временем лучшей из чтиц в церкви и трапезе, потому что читала громко и со смыслом, выговаривая ясно, чисто.

В начале 1837 года просилась на жительство в Аносин монахиня Ладинского монастыря, полтавской епархии, Олимпиада, из дворян, впоследствии замечательная игуменья Коломенского монастыря. Придя в Аносин, она за болезнью матушки Евгении, бывшей княгини Мещерской, обратилась к казначее, но та, несмотря на неотступные просьбы молодой странницы, ни за что не соглашалась доложить о ней кому следовало, и сама не хотела принять ее. Одна из сестер, приближенных к игуменьи, именно Гликерия, сжалившись над ней, помимо казначеи доложила о ней начальнице; таким образом Олимпиада осталась в Аносине с согласия матушки Евгении, через три дня мирно скончавшейся (3 фев. 1837). Вакантную должность настоятельницы монастыря заняла казначея, монахиня Анастасия, а Гликерия, как ревностная и способная к послушаниям (она проходила послушание клирошанки и занималась в монастырской рукодельной), была определена в число сестер Аносина монастыря, указом консистории от 9 мая 1838 г., и облечена в рясофор 12 декабря того же года, на 28 году ее жизни. Вспоминая об этом обстоятельстве, она говаривала: «меня и в молодости считали старицей сестры обители и монахини, обращаясь ко мне за советами с уважением и доверием. Такое внимание было не мною приобретено, прибавляла она, – я не приписываю себе этой чести, но, бывши долгое время под мудрым водительством подвижницы игуменьи Евгении, мало по малу усвоила ее советы и рассуждения по отеческим писаниям, приучилась и в самом образе иноческой жизни подражать ей, напр. свято исполняла ее наставление, что инокам не должно снимать пояса и вообще одежды даже и ночью, для всегдашней готовности к молитве, трудам, или на страшный Божий суд. Насколько рассуждала Гликерия лучше других, можем заключать особенно из того, что она, не взирая на неприязненные к Олимпиаде отношения новой настоятельницы и некоторых сестер, оказывала этой гонимой монахине доброе внимание и, ценя в ней усердное желание работать Господеви, утешала ее своим искренним участием и духовными советами. Когда-то, в разговоре с ней, сказала: «удивляюсь твоей решимости перейти к нам из той (Ладинской) обители, где ты проживала с юности. Меня, кажется, если бы грозили в котле тут сварить, и тогда бы я не покинула свою Аносинскую пустыньку». Однако же, спустя некоторое время, переведена была в другую обитель, а еще прежде того согласилась с Олимпиадой путешествовать на ее родину, в землю Войска Донского; это было в сентябре 1846 г. На пути туда отстояв позднюю литургию в Киевопечерской лавре, были они у лаврского старца Зосимы, предсказавшего им обеим игуменство, несколько дней гостили в Ладинском монастыре (в 100 верстах от Киева), в котором Олимпиада полагала начало монашеской жизни, а на Дону (г. Новочеркасска в станице Кобылянской) приняты были с необыкновенным радушием. Путешествие, отсроченное до 20 мая 1847 г., оживило и подкрепило монахиню Олимпиаду, болевшую расслаблением нервов. Ее, по возвращении в Аносин, поместили в другой келии, рядом с Гликерией, с которой имела духовное дружество.

В 1848 г. последовал знаменательный переворот в их жизни. Олимпиада нечаянно была произведена, 12 марта, в сан игуменьи Коломенского монастыря. Признаваясь в своей неопытности и страшась трудностей предстоящего служения в таком монастыре, где, по словам митрополита Филарета, все приходило в упадок, все нужно было возобновлять и поправлять, внешне благоустраивая монастырь и водворяя внутренний порядок между сестрами, игуменья Олимпиада искренно объяснила Его высокопреосвященству, что в Аносине рясофорная сестра Гликерия, близкая к ней по духу, была бы ей весьма полезна в Коломне, – она распорядительная и к письмоводству очень способная, только едва ли захочет покинуть пустынную обитель, живя здесь с младенчества. – «Если она способна быть твоей помощницей, сказал милостивый владыка, то возьми ее с собой в Коломну, а после войдешь ко мне с бумагой о ее перемещении, даже, в случае надобности, можешь иметь ее казначеей, постригши ее наперед в мантию». Олимпиада из Москвы заехали в Аносин, чтобы там проститься со всеми и взять с собой единомысленную с нею Гликерию, как бы на время. Последняя никак не воображала, что навсегда отъезжает из Аносина. «Я думала, говорила она после, – что только провожу Олимпиаду в ее новую обитель, погостю у нее некоторое время, пока она привыкнет к тамошним сестрам, да и отправлюсь обратно в любимую мною Аносинскую пустынь. Но Бог судил не так, как я предполагала. Когда несколько и я свыклась с положением своим на новом месте, последовал указ из консистории, от 10 августа того же года, «о переведении меня в штатный Брусенский монастырь»; в мантию пострижена 12 марта 1849 г. (день поставления Олимпиады в сан игуменьи), с переименованием в Ангелину. В приходной монастырской книге за тот же год значится: «мая 15-го дано вкладу в монастырь от монахини Ангелины за отведенную ей в новом каменном корпусе келью (у св. ворот ) 285 р. 71 к. сер.».¹⁴⁶ Определена казначеей монастыря 18 сентября 1852 г., и с той поры вела многотрудную жизнь. Имея в монастыре свою келью, она в ней почти не жила, разве только приходила на отдых (летом в 9, зимой в 6–7 часов вечера), а в раннее утро непременно шла в церковь (к утренней службе), потом в настоятельских кельях занималась ведением счетов, деловых бумаг и хозяйством по монастырю. С ней мать Олимпиада советовалась обо всем касательно обители, зная ее благоразумие и опытность. Она, несмотря ни на какую погоду, на холод, дождь и ветер, присутствовала на работах по обновлению монастыря, а когда (1852–55) строился Воздвиженский трехпрестольный храм, входила по подмостям на самый верх здания. В 1864 г., исходатайствовано Коломенскому девичьему монастырю 150 десятин строевого (елового и соснового) леса, состоящего в даче Баулинской, Богородского уезда, при деревнях Соболевой и Осташковой, верстах в 50-ти от г. Коломны. Принять означенный лесной участок отправилась (в июле) мать Ангелина, как доверенное лицо от монастыря, с тремя сестрами, данными в помощь ей и послугу. Отвод лесной дачи окончился, землемер нарочно прибывший из Москвы, уехал обратно, а мать Ангелина должна была несколько недель оставаться на месте в деревне Соболевой, у деревенского старосты, у которого поместилась в холодном особом чуланчике, и каждый день с раннего утра версты за 4 ходила в монастырский лес, где рабочие мужики обрывали глубокой канавой всю дачу, чтобы отделить ее от соседних владельцев, да еще надлежало вырыть пруд и колодезь для продовольствия на счет воды тем монастыркам, которые будут, живя в монастырской роще, охранять оную. Между тем плотники занялись постройкою сторожевых изб и крытого двора с навесами и сараями для сена и для коров и лошади, необходимых в лесном хозяйстве. Матери Ангелине сами сестры, спутницы ее, устроили из древесных веток маленький шалаш для защиты от солнечного жара, а от дождя ей приходилось сидеть под телегой, укрываясь кое-как, но истинная труженица все благодушно переносила ради пользы обители и неотлучно следила за работой и за рабочими. Пищу ей сестры по дорожному на скорую руку приготовляли в лесу, варя в котелке кашицу со свежими или сушеными грибами, а иногда и яйцо всмятку, тем только и питалась она. Одна роскошь была для нее – выпить чашку чая, с трудом добывания хорошей воды в болотистой местности, но Господь вскоре утешил благочестивую Ангелину. Она неподалеку от своей стройки усмотрела ямочку и говорит племяннице: «возьми-ка заступ, да благословясь покопай-ка в этом месте. Мне кажется, тут найдем воду». И в правду, порывши лопаткой землю, нашли воду. Другая сестра взялась посильнее копать, да поглубже: ямка наполнилась водой. Мать Ангелина попробовала испить и признала ее годной и вкусной водой; налили самовар, вскипятили еловыми шишками вместо углей и пили с удовольствием чай. На том месте рабочие впоследствии вырыли и устроили неиссякаемый колодезь, существующей доныне. Ангелина, в ту пору как бы пустынница, нередко уходила в чащу леса помолиться и углубиться внутрь себя. Когда в лесу постройка жилых келий была окончена, она переместилась из деревни Соболевой в свое лесное обиталище, где для приезда игуменьи приготовлена маленькая особая комната с одним оконцем, и в ней простая скамья служившая ложем, стол, небольшой шкаф для необходимой посуды: вот вся обстановка кельи; другая комната в три окна, в ней большой деревенский стол и кругом стен скамьи деревянные; в переднем углу – полочка, называемая образница, для икон и лампады. Перед иконами одна из сестер читала утреннее правило, а прочие все внимали ей; также и вечером собирались на молитвенное правило, определенное им от игуменьи Олимпиады. Для освящения этих жилых келий (в них привитают не одни живущие в лесу сестры, но и приезжающие из монастыря на летние работы) был приглашен из Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря (в 7 вер. от рощи) игумен Парфений с несколькими братиями. Они привозили древний образ Спасителя – подобие Нерукотворенного.

Ангелина во многом содействовала игуменьи Олимпиаде, была правой рукою ее, а в отсутствие, или во время ее болезни заменяла ее собой; вообще всемерно заботилась о спокойствии любимой начальницы, и если последняя от чего-либо казалась унылой, расстроенной, Ангелина старалась отвлечь ее скорбные мысли какой-нибудь умной шуткой, или подводила ее к отворенному окну – посмотреть на малолеток, набранных ей, беззаботно игравших на дворе: одна из них представляла из себя игуменью, другая – казначею и т. д. Мать Олимпиада утешалась, глядя на них и, призывая к себе, наставляла их, чтобы они своим послушанием и добрым поведением приуготовляли себя быть инокинями на самом деле, а не в играх только. Что касается до отношений к сестрам, Ангелина для них была как бы родная. Они по большей части обращались прямо к ней, а она в удобное время сообщала об их нуждах настоятельнице. Виновные в чем-либо просили ее защиты. Мать казначея, как ангел мира, прежде обличит, урезонит и вразумит виновную, а потом, бывало, и доложит игуменьи, что такая-то сердечно скорбит и раскаивается. Добрая игуменья лично объявляла кающейся прощение. Отрадно было сестрам видеть единодушие между начальницей и ее ближайшей помощницей; ту и другую равно они почитали за простоту, смирение, кротость и любовь искреннюю. Насколько Ангелина была любима сестрами и любила их, видно из того, что когда она (не ранее 1870 г.), по хозяйственным распоряжениям, пробыла довольно времени в монастырском хуторе при деревне Морозовке (в 7 вер. от Коломны), некоторый из певчих ездили ее проведать и утешить ее духовными песнопениями, а она спустя нисколько дней писала к ним: «еще звук ваших голосков, мои милые ласточки, не вышел из моих ушей». Монахиня Геннадия в день пострига в мантию (8 фев. 1872 г.) получила от Ангелины, своей евангельской матери, книгу «Новый Завет» с ее собственноручной надписью на белой странице: «Словеса жизни книги сей, изреченные Христом Спасителем и святыми Его учениками, да руководствуют и на всякую истину да наставят тебя, на поприще жизни твоей текущую к Свету невечернему. Напиши их на сердце твоем. Ходи, сиди, ложись и вставай с пресладким ти Иисусом, аминь.– Благословение Божие Отца и Сына и Святого Духа да будет с тобою, аминь.– И мое благословение, мать Геннадия, да будет с тобою! Убогая и грешная старица м(онахиня) Ангелина». Она говорила своим духовным дщерям, чтобы непременно приучили себя в 12-й полуночный час пробуждаться на молитву: «вы, продолжала она, хоть пять земных поклонов сделайте и прочтите молитву Господню: «Отче наш», да только поусерднее, от глубины сердечной, прослезитесь, умилитесь, и Господь услышит вас». Часто наставляла избегать пресыщения в пище.

Она всегда учила тому, что строго выполняла сама, настолько это возможно было при многотрудной, полной заботы и разнообразных попечений, казначейской службе. Когда улучала некоторую свободу от множества дел, она не пропускала ни одной церковной службы; да и среди дел находила свободный минуты – прочитать из Евангелия и богомудрых отеческих писаний хоть несколько страниц или даже строк, чтобы освежить свои мысли и напитать душу; особенно любила читать Евангелие от Иоанна и имела к сему благовестнику великое усердие, молитвенно призывая его на помощь. Однажды в 1866 г., когда ее сердце поражено было какой-то тяжелой скорбью, в самый полдень 31 мая, сидя в креслах она задумалась и задремала тонким сном. Вдруг слышит, с правой стороны кто-то к ней подходит и тихо говорит ей: «не скорби, а потерпи труженица! Ты чрез 12 лет возмешься отсюда». – А кто же ты говорящий мне это? спрашивает Ангелина. – «После узнаешь» (ср. Иоан. 13, 7: ты не веси ныне, уразумееши же по сих), отвечал тот. Мать Ангелина обратилась посмотреть на лицо говорящего и мгновенно увидала старца боголепного, украшенного сединами; ей почувствовалось, что это был св. евангелист Иоанн Богослов. Наяву ли она его увидала или в тонком сне, она не могла дать себе отчета или скрыла по смирению своему; только своей рукою записала это явление в тот же день, и действительно жила после того около 12 лет, не более.

Что случилось в этот период времени? Блаженной памяти игуменья Олимпиада, младше Ангелины одним годом, скончалась 5 апреля 1873 г., оставив после себя прошение к начальству о назначении Ангелины в преемницы ей по управлению обителью. О том же на другой день, по кончине Олимпиады, старшие сестры, посоветовавшись меж собой и помолясь Богу, просили в Москве преосвященного Игнатия, епископа Можайского, и были обнадежены, что с его стороны последует содействие. Мать Ангелина, узнав о том, говорила монахиням: «напрасно, матери и сестры, избираете меня на этот тернистый путь. Мне жить остается уже не много; я больна и стара, довольно уже потрудилась при матушке Олимпиаде. Теперь хотела бы пожить на покое и приготовить себя к исходу в вечность». Но сестры, целуя ей руки, умоляли не покидать их в сиротстве. Его высокопреосвященство, митрополит Иннокентий, 29 апреля утвердил мнение преосвященного Игнатия, который полагал монахиню Ангелину возвести в сан игуменьи, выражая надежду, что она «поддержит тот строгий порядок в монастыре, какой соблюдаем был постоянно при покойной игуменьи». В бытность в Москве для посвящения в игуменьи, она с тремя старшими монахинями и певчими из монахинь (9 чел.), наиболее преданных ей, нашла радушный приют в Алексеевском монастыре; возведена в сан игуменьи преосвященным Игнатием в Сергиевской церкви Высокопетровского монастыря, 8 мая – в день святого Иоана Богослова, и вполне ощутила сердцем, что не другой, а этот угодник являлся ей в 1866 г. в виде старца. На другой день новопоставленная игуменья отправилась в Лавру; там был снят с нее фотографический портрет. Она представлена сидящей у столика, с книгой в правой руке,¹⁴⁷ а по обеим сторонам и сзади ее изображена группа 10 монахинь, почтительно стоящих. Через три дня (именно 12 мая) Ангелина игуменья парадно была встречена у св. врат Брусенского монастыря и введена благочинным (мной) в управление вверенным ей монастырем. Племянница ее – монахиня Ювеналия, которая с юности жила в ее кельи, утверждена казначеей, 14 июня того же 1873 г. «Я избрала ее на эту должность, говорила мать Ангелина, для помощи мне, скудной силами, но не из пристрастия по родству. Я всегда строго понимала, что у монаха нет, да и не должно быт по крови родных, а по духу я всем сестрам обители – родная, всех их о Господе крепко люблю и пекусь о их благосостоянии, а главное – о душевном их спасении, чтобы не зазорно было стать перед судом Божиим и сказать: «Господи! се аз и дети мои».

Обозрим деятельность новой игуменьи по управлению монастырем. Как ее предшественница Олимпиада, при весьма скудных средствах монастыря, совершила построения, исправления и улучшения в монастыре на сумму почти 300.000 руб., то после нее оставалось только ремонтировать монастырские здания, что и делала ее преемница. Напр. с западной стороны небольшая часть каменной монастырской ограды, которой граничит монастырь от почтового двора, исправлена в 1873 г., и таким образом предотвращено разрушение всей стены ограды. В 1876 г. от 7 июня Ангелина писала к преосв. Игнатию: «Московская купеческая девица из Оконшиковых Варвара Ивановна жила здесь, в обители, более 20 лет и перед кончиной своей († 3 апр.) пожелала принять тайное пострижение в мантию с наречением имени Валентины. В продолжении ее тяжкой болезни, как духовная ее мать по монашеству, часто я навещала ее и, видя с каким преданным чувством и доверенностью она обращалась ко мне и по христиански готовилась к исходу в вечность, я также по откровенности решилась сделать ей предложение, помочь нуждам монастыря, так как у нее было порядочное состояние. Я именно просила ее сделать жертву на нужды нашего теплого храма (Воздвиженского), в котором необходимо устроить вновь прочные боковые крыльца с чугунными перилами и ступенями, а прежние каменные ступени уже обветшали и очень неудобны; да еще необходимо на самом храме сделать новую железную кровлю, потому что прежняя во многих местах проржавела по ее отлогости. Больная, выслушав меня, сказала, что не забудьте моей просьбы и определите посильную на храм сумму. Она ассигновала 3000 р., из коих одна тысяча выдана мне душеприказчицей для расходования на нужды храма, а остальные 2000 р. положены в Коломенский общественный банк на вечное время, с назначением процентов в пользу монастыря». Преосвященный разрешил произвести означенные работы, а 7 августа, в день 10-летия своего архиерейского служения, по совершении в градском Коломенском соборе литургии, посетил Успенский девичий монастыре и мать Ангелину. В монастыре он служил в том же году 15 октября, и одобрил порядок по церкви и монастырю.

В начале 1877 г. игуменья писала к нему: «На вспоможение бедным ученикам в содержании монастырь, вверенный моему управлению, вносил в правление Коломенского духовн. училища 25 р. ежегодно. Ныне я согласна прибавить на этот предмет еще 25 р., и затем обязуюсь ежегодно вносить, вместо 25, уже 50 р. «Преосвященный положил резолюцию 17 января: «Разрешается. За внимание к нуждам училища объявить игуменье благодарность».

В том же году, по случаю войны с турками, был открыт в Коломне обществом красного креста лазарет, в котором помещалось больных и раненых воинов 100 чел. и для ухода за ними назначены были шесть сердобольных сестер из Успенско-Брусенского монастыря. Из них четверо находились в том лазарете постоянно, а две посылались на смену, в случае болезни какой-либо из четырех, или на помощь, в случае нужды. Обитель содержала этих сестер на свой счет, отпуская им хлеб и пищу от своей трапезы; кроме того ежемесячно выдавала чай, сахар и по 2 рубля денег на каждую сестру для обуви и прочих потреб. В том же 1877 году Коломенской Брусенской обителью изготовлено лазаретного (носильного и постельного) белья на 12 коек, по две перемены всего потребного, и бинтов 136 арш. Еще на средства игуменьи Ангелины употреблено холста на этот предмет 471 арш., на средства сестер 714 арш., а всего 1185 арш. Корпии изготовлено 10 фунтов (потому что перед этим отослано было в Сербию от настоятельницы и сестер 2 пуда корпии и 3 пуда разного тонкого белья).¹⁴⁸ Лазаретное белье, сделанное из лучшего материала, сдано казначею Коломенского комитета общества красного креста. Сверх того, усердием сестер обители безвозмездно кроилось и шилось белье на 100 кроватей для устроенного в Коломне военного лазарета; также сестрами жертвовались в частности для больных: теплые носки, нагрудники, кисеты для табаку, кошельки и носовые платки.

Мать Ангелина была роста среднего, худенькая в теле и лице, бледная, истомленная всегда как от должностных трудов, постничества и долгой молитвы, так и от болезненного состояния. Еще будучи казначеей, она от простуды головы получила (после постройки храма) неисцелимую глухоту; страдала и грыжею, даже употребляла бандаж для облегчения этого недуга; по ночам ее мучил хронический кашель, против которого постоянно употребляла малую дозу Доверова порошка. Кроткий вид ее был приятен и в особенности ее улыбка. Речь ее была тихая, сдержанная, обдуманная и старчески назидательная. Память имея острую, рассказывала о давно минувшем так, как будто это совершилось вчера. Она не любила льстить, равно во многих случаях затруднялась и прямо порицать что либо, предпочитая молчание. В словах ее иногда можно было подмечать тонкую иронию: она со своими ближними сестрами любила и пошутить скромно, добродушно; чай пила и трапезовала обыкновенно со своими келейными. В 1877 г. 6 ноября, во время их обеда, вдруг увидали все, как в стекло застучал голубь распростертыми крыльями, как будто желая влететь сквозь двойные рамы! Мать игуменья, хотя и показывала наружно, что она не испугалась, как испугались прочие (племянница ее – казначея и три келейные сестры), но с этой минуты у нее как что-то перевернулось в пищеварительном канале: она ничего не могла проглотить твердого, кроме манной кашицы или киселя овсяного. Предчувствуя свою скорую кончину, по предсказанному ей за 12 лет, продиктовала духовное завещание, из которого узнаем, что она, через посредство тайных благодетелей, приобрела и сберегла капитал 18.000 руб., с тем, чтобы проценты с оного употребляемы были на отопление трехпрестольного храма, часовни, просфорни, трапезной и прочих казенных монастырских зданий. Теплая ванна, почти каждую неделю приготовляемая для нее, немного облегчала болезнь (съужение пищевода), не дававшую ей возможности свободного питания. В церковь она ходила неупустительно к каждой службе и, становясь около правого клироса, молилась со слезным умилением;¹⁴⁹ раза три в Рождественский пост исповедовалась и причащалась св. Таин. Делами она занималась тщательно, несмотря на то, что истаивала от неестественного голода по причине болезни. Настал 1878 год. В ночь на воскресение, 15 января (в 2 часа по полуночи), она почувствовала сильную боль в груди, переменилась в лице и сказала родственной монахине Ювеналии: «посылай скорей за духовником (о. Иосифом, иеромонахом Новоголутвинского, в Коломне, Троицкого монастыря), а не то упустишь меня: я умру скоро»! Духовник пришел с запасными Дарами в 3 часа, перед благовестом к воскресной утрени, исповедал и причастил больную. Врач нашел положение ее опасным и давал лекарства противовоспалительные, но ничто не помогало, жар усиливался, так что выступали моментально синие пятна на руках и груди, начался бред и тревожное состояние больной: все чего-то она ловила и как будто ей предстояла надобность встать с постели... В среду, 18 января, она была особорована после поздней обедни, но жар и бред в ней не прекращались. В час по полуночи на 19 число монастырский колокол возвестил о кончине Ангелины, потрудившейся для Коломенской Успенской обители в должности казначеи 20 и в сане игуменском 5, всего 25 лет. В субботу, 21 числа, по выносе тела в Бозе почившей настоятельницы в большой Воздвиженский храм, заупокойная всенощная была совершена Новоголутвинским архимандритом о. Сергием с местными священниками.

Он же на другой день (в воскресенье) служил в девичьем монастыре позднюю литургию с 8 священниками и совершил отпевание, к которому собрались настоятели загородных монастырей: Староголутвина и Бобренева и священники прочих градских церквей. Игуменья Ангелина погребена рядом с Олимпиадой, в заранее устроенном склепе, как ее духовный друг, сотрудница и достойная преемница.