VI. Польша и Швеция

Ещё три года продолжались счастье Бориса и благоденствие России.

Во внешних сношениях царствование Бориса было ещё более мирное, чем предшествовавшее царствование. По отношению к западным, самым опасным соседям, Польше и Швеции, оно началось при самых благоприятных обстоятельствах: эти державы, так недавно грозившие Москве страшным союзом своим под одним королём, теперь находились в открытой и ожесточённой вражде: Сигизмунд Польский воевал с дядей своим, Карлом Шведским, в котором видел похитителя своего отчинного (отчего) престола. Но отношение к ним Бориса было какое-то робкое. Он не воспользовался такими благоприятными обстоятельствами для приобретения хотя части Ливонии, за которую было пролито столько русской крови. Вместо энергических мер он прибёг к дипломатическим: поляков стращал союзом со шведами, а последних союзом с поляками и, конечно, ничего не достиг подобными бесполезными хитростями.

Годунов дал знать Сигизмунду о своём воцарении через думного дворянина Татищева. Сигизмунд решил отправить в Москву для переговоров уже бывалого там и славного своей ловкостью в делах канцлера литовского Льва Сапегу, а вместе с ним Станислава Варшицкого, каштеляна Варшавского, и Илью Пелгржимовского, писаря великого княжества Литовского. 16 октября 1600 г. Сапега въехал в Москву с обычным торжеством, и на другой же день начались неприятности, жалобы. Посольство по обыкновению окружили приставами и держали как бы в плену, не позволяя никаких сношений с посторонними лицами. Но всего неприятнее для Сапеги было то, что представление царю откладывали день за день, объявляя, что у государя болит большой палец на ноге. 16 ноября подле посольства был пожар, сгорело несколько домов. Сапега жаловался приставу, что их держат в тесноте, во всех углах наложена солома, Боже сохрани пожар: не только вещей не спасёшь, но и сам не выбежишь.

– Если нас ещё будут держать в такой тесноте, – прибавил Сапега, – то нам надобно иначе распорядиться и промыслить о себе.

Последнее слово не понравилось приставу, и он сказал, что это слово высокое и к доброму делу не пристойно.

26 ноября, наконец, послов представили государю. Подле царя Бориса сидел сын его, царевич Феодор, имя которого было неразлучно с именем отца; так и послам говорили, например:

– Великий государь, царь и великий князь, Борис Феодорович, всея Руси самодержец, и сын его, царевич Феодор Борисович, жалуют вас своим обедом.

И после представления царю медлили начатием переговоров, выставляя причинами то нездоровье царя, то день праздничный. 3-го декабря послы явились во дворец и на царском месте нашли не Бориса, но сына его, окружённого боярами и думными людьми. Феодор объявил послам, что отец его приказал своим боярам вести с ними переговоры.

– Мы этому рады, – отвечал Сапега, – мы для этого и приехали, а не для того, чтоб лежать и ничего не делать.

Первое заседание прошло в спорах о титуле царя и самодержца, которого бояре требовали для Бориса и, в случае упорства со стороны поляков, грозили войной. Сапега отвечал:

– Войну вы начать можете, но конец войны в руках Божиих.

На другой день, во втором заседании, Сапега представил условия вечного мира, состоявшие из многих статей. Между прочим, поляки требовали, чтобы подданным обоих государств предоставлено было право свободно приезжать и отъезжать, вступать в службу придворную, военную и земскую, полякам и литовцам в Москве, а русским в Польше и Литве, свободно вступать друг с другом в браки, выслуживать вотчины, поместья, покупать земли, брать в приданое. Поляки требовали права свободно присылать детей своих учиться и в службу в Московское государство, а жителям последнего во владения польские. Тем русским, которые приедут в Польшу и Литву для науки или для службы, вольно держать веру русскую, а которые из них поселятся там, приобретут земли, таким вольно на своих землях строить церкви русские. Тем же правом пользуются поляки и литовцы в Московском государстве, держат веру римскую и ставят римские церкви на своих землях. Поляки требовали, чтобы государь и великий князь Борис Феодорович позволил в Москве и по другим местам строить римские церкви для тех поляков, которые у него будут в службе, для купцов и послов польских и других католических государств. Кроме того, послы требовали: для крепчайшего соединения этих славных государств, русского и польского, и для объявления его пред целым светом должны быть сделаны двойные короны: одна послом московским возлагается при коронации на короля польского, а другая послом польским возлагается на государя московского; король в Польше избирается по совету с государем московским; если б король Сигизмунд не оставил сына, то Польша и Литва имеют право выбирать в короли государя московского, который, утвердив права и вольности их, должен жить поочерёдно два года в Польше и Литве и год в Москве; по смерти государя московского, сын его, при вступлении на престол, подтверждает присягой этот союз; если бы у государя московского не осталось сына, то король Сигизмунд должен быть государем московским. В заключение поляки требовали, чтобы княжество смоленское и северское с тремя крепостями, принадлежавшими к Полоцку, возвращены были Польше.

Таким образом вместо условий вечного мира посол Сигизмундов предложил условия союза, и союза, приближавшегося к соединению двух государств в одно. Цель Сигизмунда и советников его, иезуитов, при этом была ясна: если бы царь московский принял условия, то этим отворил бы в своё государство дорогу для католичества.

Бояре отвечали послам, что статьи о союзе оборонительном и наступательном, о выдаче перебежчиков, о свободной торговле могут быть приняты по заключении вечного мира, для которого прежде всего надобно решить вопрос о Ливонии, искони вечной вотчине государей российских, начиная от великого князя Ярослава. Что же касается до других статей, поданных Сапегой, то государь не может согласиться, чтобы поляки и литовцы женились в Московском государстве, приобретали земли и строили церкви латинские, но не запрещает им приезжать, жить и оставаться при своей вере. О том, кому после кого наследовать престол, говорить нечего, потому что это дело в руках Божиих. При царском венчании возлагать корону принадлежит духовенству, а не светским людям.

Затем начались жаркие споры о главном предмете, о Ливонии. Споры перешли в брань.

– Ты, Лев, ещё очень молод, – говорил Сапеге думный дворянин Татищев. – Ты говоришь всё неправду, ты лжёшь.

– Ты сам лжёшь, холоп, – отвечал Сапега, – а я всё время говорил правду; не с знаменитыми бы послами тебе говорить, а с кучерами в конюшне, да и те говорят приличнее, чем ты.

– Что ты тут раскричался! – говорил Татищев, – я всем вам сказал, и говорю, и ещё раз скажу и докажу, что ты говоришь неправду.

Тут Сапега обратился к боярам с жалобой на Татищева, и. те велели последнему замолчать. Но когда Сапега, чтоб уклониться от споров о Ливонии, сказал, что не имеет никакого полномочия говорить о ней, то Татищев не утерпел и снова закричал:

– Не лги, мы знаем, что у тебя есть полномочие.

Сапега отвечал:

– Ты, лжец, привык лгать. Я не хочу с таким грубияном ни сидеть вместе, ни рассуждать о делах.

С этими словами Сапега встал и вышел.

Послов польских задерживали нарочно, так как ждали шведских. Наконец, шведские послы приехали, и их нарочно провезли мимо дома, который занимал Сапега с товарищами. Польским послам бояре объявляли, что Карл Шведский уступает царю Эстонию и сам поддаётся Москве, а шведским послам было объявлено, что Сигизмунд уступает царю часть Ливонии, если только Борис будет воевать с королём. Этим объявлением думали испугать шведов и принудить их к уступке Нарвы. Но шведы не поддались и настаивали, чтобы заключённый с ними договор был сохранён ненарушимо. Вследствие этих переговоров Сапегу держали до августа 1601 года и, наконец, заключили с ним двадцатилетнее перемирие, причём в грамоте не написали Сигизмунда шведским королём. Сапега уехал озлобленный, вменяя себе, впрочем, в важную заслугу то, что успел порвать связь Годунова с Михаилом, воеводой Волошским, который домогался польского престола и заключил было тайный союз с царём, обещавшим помогать ему в его предприятии.

За послами отправились бояре, чтобы взять с короля присягу в соблюдении перемирия. Поехали Михайла Глебович Салтыков-Морозов и думный дьяк Власьев. Когда они приехали в Литву, то им объявили, что король при войске в Ливонии и чтоб они ехали к нему в Ригу. На это Салтыков отвечал приставу:

– Ты нам сказываешь от себя, что нас хотят везти к Жигимонту королю в Ливонскую землю Двиной рекой в судах; но мы того и слушать не хотим: великий государь наш прислал нас к государю вашему с великими делами, а на посольстве велел нам быть у государя вашего в короне Польской или в великом княжестве Литовском, в котором городе государь ваш в то время будет, а в Ливонскую землю нам не хаживать, того себе и в мысли не держите; хотя бы король над нами и неволю какую велел учинить, то и тут нам мимо царского приказа ничего сделать нельзя.

Паны прислали к послам грамоту с сожалением, что они так долго принуждены будут ждать, причём складывали вину на самих послов, зачем они поторопились приехать, желая поскорее взять с короля крестное целование, и при этом паны употребили выражение, что будут бить челом королю о послах. Салтыков отвечал:

– Таких бы непригожих и гордых слов паны рада вперёд к нам не приказывали, тем доброму делу порухи не чинили: идём мы от великого государя к государю вашему по прежнему обычаю, а не для того, чтоб нам перемирье у государя вашего крестным целованием утвердить. Великому государю нашему то перемирье не нужно, и спешить нам было нечего. Нынешнее перемирье короне Польской и великому княжеству Литовскому больше нашего надобно, потому что у вас многие недруги и войны частые, да у вас же Божие посещение, хлебный недород, а у великого государя нашего Божьей милостью и его государским счастьем недруга никакого нет, отовсюду его царским премудрым разумом и доброопасным содержательством и храбростью великим государствам его прибавление и расширение. А нынешнее перемирие великий государь наш велел учинить по своему царскому обычаю, жалея о христианстве и за челобитьем сына своего, царевича Феодора Борисовича, по прошенью ваших послов. Если государю вашему нас принять теперь не время будет для воинского дела, то государь ваш велел бы нам себя ждать в Литовской или в Польской земле и корм нам велел бы давать по прежнему обычаю, и мы государя вашего дожидаемся, где нам велит, хотя долгое время.

Наконец, Сигизмунд приехал в Вильну, где московские послы представились ему и начали переговоры. Послы требовали, по обычаю, царского титула для Бориса. Сапега отвечал жалобой:

– Как приехал я в Москву, и мы государских очей не видали шесть недель, а как были на посольстве, то мы после того не видали государевых очей 18 недель, потом от думных бояр слыхали мы много слов гордых, всё вытягивали они у нас царский титул. Я им говорил так же, как и теперь говорю, что нам от государя нашего наказа о царском титуле на перемирие нет, а на окончанье наказ королевский был о царском титуле, если б государь ваш по тем по всем статьям, которые мы дали боярам, согласился. Били мы челом государскому сыну, просили его доложить отцу, чтоб нас задерживать не велел, велел бы отпустить без дела; но нашего челобитья не приняли и к тому нас привели, что мы просили себе смерти: ни дела не делают, ни отпускают. Да и то нам люди вашего государя сказывали, что хотят нас разослать по городам и засадить, что и дворы уже поделаны, где нам сидеть, и мы с сердца приставам говорили: если государь ваш не велит нас отпустить, то мы на коней сядем и поедем сами, а кто нас станет бить, и мы начнём бить, потому что пришло нам не до государской чести, нам жизнь своя всего дороже, в неволе жить не привыкли. И видя над собою такую тесноту, мы приговорили на перемирье по неволе. А что государя нашего не назвали в грамоте шведским королём, то мы с боярами много говорили и плакали: Боже святый, увидь неправду государя вашего над государем нашим, что без Божией воли отнимают титул дедовский! И на то нас неволею привели, что и титул государя своего мы из грамоты вычеркнули.

Послы отвечали, что Сапега говорит это всё на ссору, что задержанья и тесноты ему не было, а задержались послы на Москве оттого, что великий государь ножкою долгое время недомогал, выходу его царского не было. Паны настаивали, чтоб Сигизмунд назывался в грамотах по-прежнему королём шведским, так как Карл есть похититель. Послы отвечали:

– Вы говорите, что государь ваш короновался шведской короной; но великому государю нашему про шведское коронованье государя вашего никакого ведома не бывало, с царским величеством Сигизмунд король не обсылывался³. Только про то нам ведомо, что государь ваш Жигимонт король ходил в Швецию и над ним в шведской земле невзгода приключилась. Если б государь ваш короновался шведской короной, то он прислал бы объявить об этом царскому величеству и сам был бы на Шведском королевстве, а не Арцы-Карло (герцог Карл).

Теперь на Шведском королевстве Арцы-Карлус, и Жигимонту королю до Шведского королевства дела нет, и вам о шведском титуле праздных слов говорить и писать нечего, нечего о том говорить, чего за собой нет. А что ты, Лев, говорил, будто вы послы в государстве государя нашего были заперты за сторожами и никуда вас не пускали, и ты говоришь не гораздо: береженье было на дворе от огня, потому что у вас на дворе конского корму, сена и соломы было много, люди ваши хаживали ночью с огнём небережно, и за двором сторожа были не для бесчестья, для береженья, чтоб над вами какого-нибудь лиха не сделалось.

С своей стороны паны никак не согласились называть Бориса царём и самодержцем. Они говорили:

– Государь наш король и мы, паны рада, от этого не отказываемся, и пригоже государю вашему титул царский писать, только это будет вперёд, как между государей искренняя сердечная любовь и вечное докончание совершится. Прежде надобно сделать вечное соединение, чтоб один другого не берёгся, а не так, как нынешнее перемирье, на время: скоро минется, и после того, кто ведает, какой государь на котором государстве будет? И теперь на перемирье как царский титул писать?

Не согласившись насчёт титулов, положили подтвердить двадцатилетнее перемирье, как оно было заключено Сапегой в Москве. Таким образом Годунову не удалось добиться никаких уступок относительно Ливонии. Точно так же велись бесполезные переговоры со шведами, от которых Борис не сумел воротить и одной Нарвы, столь важной для внешней русской торговли. Борис думал, что Швеция уступит ему Нарву, а Польша Ливонию или часть её, если только он будет грозить Швеции союзом с Польшей, а Польше союзом со Швецией. Кроме того, чтобы Ливония сама поддалась ему, он старался поддержать неудовольствие её жителей против польского правительства, осыпал милостями пленных ливонцев и приказывал внушать рижанам: „слух дошёл до великого государя, что им, рижанам, от польских и литовских людей во всём теснота, хотят их отвести от их веры и привести в папежскую и в езовитскую веру, права, обряды и вольности их порушить и так сделать, чтоб их, немцев, всех не найти и с фонарём в Ливонской земле... Великого государя это очень опечалило, он жалованье и милосердие показал ко многим ливонским немцам: такого милосердия им ни от которого государя не бывало и не будет; такого государя благочестивого, храброго и разумного от начала Русской земли не бывало».

Также бесцелен был и подкуп нарвских граждан, чтобы они отворили ворота и помогли русским завладеть городом. Заговор был открыт, и участники его подверглись казни.