V. Шаткость Бориса на престоле

Почему же так медлил Борис венчаться на царство? Почему патриарх так много раз созывал собор и не распускал его с февраля до подписания соборной грамоты в августе? Почему нужны были эти многократные приглашения крепко держаться крестного целования Борису и эти ответные уверения в верности? „Столько слёз было пролито при челобитьях и встречах!» – справедливо заметил историк. Кажется, можно было бы увериться в преданности народа избранному царю; но, видно, царь и патриарх были ещё далеки от этой уверенности.

Всё это нужно было потому, что сам избранный царь Борис не верил в прочность своего положения на высоком престоле Русского царства. Ему, потомку татарского мурзы и недавнему боярину, не по плечу было царское место на троне величайших, природных наших государей, собирателей, объединителей и создателей могучего государства: Равноапостольного Владимира, Ярослава Мудрого, Мономаха, Боголюбского, Невского, Калиты, Гордого, Донского, Иоанна III, Грозного!.. В этом ряду славных и великих имён он был и неравным, и чужим человеком...

Годунов понял всю тяжесть и всю шаткость своего нового положения, и с первых же дней своего воцарения не верил ни искренности своих избирателей, ни своему превосходству перед возможными другими избранниками. И вот его начинают снедать неуверенность в самом себе и в окружающих, страх пред низостью своего происхождения и крайняя, доходящая до ничтожнейших мелочей подозрительность. Борис боялся, что ему все желают зла, что его изведут отравой, что его испортят колдовством. Чтоб избежать беды и успокоить свои расстроенные чувства, он вздумал связать совесть своих подданных крестным целованием и заставил их присягнуть на всём, что только могло подсказать ему болезненно возбуждённое воображение. Присяжный лист, по которому вся Россия присягала на верность царю Борису Годунову, выдал неуверенность Борисову, оскорбительную и для его высочайшего сана, и для его верноподданных. Каждый, целовавший крест Борису, между прочим, клялся:

„Мне над государем своим царём и над царицей и над их детьми в еде, питье и платье и ни в чём другом лиха никакого не учинить и не испортить, зелья лихого и коренья не давать и не велеть никому давать, и мне такого человека не слушать, зелья лихого и коренья у него не брать; людей своих с ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуний не добывать на государское лихо. Также государя царя, царицу и детей их на следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого лиха не насылать и следу не вынимать никаким образом, никакой хитростью. А как государь царь, царица или дети их куда поедут или пойдут, то мне следу волшебством не вынимать. Кто такое ведовское дело захочет мыслить или делать, и я об этом узнаю, то мне про того человека сказать государю своему царю или его боярам, или ближним людям, не утаить мне про то никак, сказать вправду безо всякой хитрости; у кого узнаю, или со стороны услышу, что кто-нибудь о таком злом деле думает, то мне этого человека поймать и привести к государю своему царю, или к его боярам и ближним людям вправду, безо всякой хитрости, не утаить мне этого никаким образом, никакой хитростью, а не смогу я этого человека поймать, то мне про него сказать государю царю, или боярам и ближним людям».

Такое перечисление всяких видов зла, этот страх перед волшебством не занимали ни одного царя Русского, кроме Бориса Годунова: в крестных записях его преемников всего этого нет. Мало того: Борис боялся и соперников, и даже родственного себе, крещёного хана касимовского, Симеона Бекбулатовича. По той же крестной записи присягавший клялся:

„Мне мимо государя своего царя Бориса Феодоровича, его царицы, их детей и тех детей, которых им вперёд Бог даст, царя Симеона Бекбулатова и его детей и никого другого на Московское государство не хотеть, ни думать, ни мыслить, ни семьиться², ни дружиться, ни ссылаться с царём Симеоном ни грамотами, ни словом не приказывать на всякое лихо; а кто мне станет об этом говорить, или кто с кем станет о том думать, чтоб царя Симеона или другого кого на Московское государство посадить, и я об этом узнаю, то мне такого человека схватить и привести к государю»...

Эта неуверенность Годунова расхолаживала избирателей, и что же удивительного в том, что на самом соборе раздавались голоса в пользу иных избранников, в пользу бояр именитых русских родов, в пользу любезных народу Романовых и даже в пользу Бекбулатовича? Бояре не забыли и не могли забыть того, что ещё недавно Годунов был с ними ровен; многие из них считали свои права на престол более сильными, чем его права; не могли забыть и того, что члены их родов были погублены им при царе Феодоре. За двадцать лет до занятия престола Борис местничал с князем Сицким, и царь Иван Васильевич велел учинить боярина Бориса Феодоровича Годунова многими местами выше князя В. А. Сицкого. Такого приговора не могли забыть потомки удельных князей племени Владимира Святого. Если потомки Мономаха в XVII веке ставили себя выше бояр татарского происхождения, то могли ли эти потомки Мономаха, с Шуйскими во главе, в конце XVI века равнодушно видеть занятие престола потомком мурзы Чета?

Как бы то ни было, собору не легко было решить вопрос об избрании нового царя; сам Борис своим поведением не облегчил ему решения задачи и получил престол не без борьбы с соперниками. Несомненны колебание и разделение соборных сочувствий между различными избранниками на царский престол, главным образом, между Феодором Никитичем Романовым и Борисом Годуновым. Первый опирался на придворную знать, а второй находил приверженцев в средних слоях населения.

Правление Бориса всего благосклоннее было именно к средним состояниям, и именно в них всего известнее был Борис. Естественно, что в решительные дни царского избрания, для успеха в избирательной борьбе, Годунов должен был обратиться к деятельному, но тайному руководству населением, и прежде всего направить своих клевретов в расположенные к нему слои столичного и городского населения. Одним из средств этого рода могло служить назначение на должности в городах и в самой Москве надёжных, с точки зрения Годунова, лиц. Служебные назначения, конечно, вполне зависели от Годунова, пока он оставался во главе управления. И действительно, во Псков после кончины царя Феодора были присланы новые чиновники из близких к Борису людей. Новые воеводы, как мы видели, были посланы и в Смоленск.

По словам современников, Годунов всю Москву наполнил родными и спомогателями, так что везде были его „слух и око“, и все действия даже самого патриарха руководились этими спомогателями. Конечно, они рассылались по Москве и городам с целью прямой подготовки средних классов населения к избранию в цари Бориса.

Между тем стоявшая на дороге Годунова к трону семья Романовых пользовалась общей любовью и в глазах всего населения имела большее право наследовать царскую власть. К невыгоде Бориса, это право основывалось на бесспорной кровной близости к угасшему царскому роду: через тётку свою, царицу Анастасию, любимую супругу Грозного, Феодор Никитич Романов приходился двоюродным братом покойному царю Феодору Иоанновичу. Борис сумел отстранить Романова и примирился с ним на страшной клятве, „яко братию и царству помогателя имети“ его.

Понятны трудность и щекотливость положения Бориса. Ему пришлось соперничать и бороться с своими былыми друзьями. Таким образом, говорит историк, не старое титулованное боярство, очнувшись от ужасов Иоанновой опричнины, подняло свою голову, чтобы посадить на престол человека „великой породы“ от колена Рюрикова; не политическая партия пыталась, возведя на трон своего вожака, захватить власть и силу в государстве. Нет, здесь боролись отдельные семьи и лица. С одной стороны, столкнулись из-за власти и сана верные слуги только что усопшего господина и старые друг другу приятели, умевшие много лет в согласии делить милости и ласку своего общего хозяина и родственника, московского государя. А с другой стороны, ничтожный, хотя и умный смутьян, каким был Бельский, так много обязанный Годунову, заслышав о смерти не любившего его царя Феодора, явился в столицу с толпой челяди, готовый при случае погубить своего милостивца и захватить власть в свою пользу. Поставленный лицом к лицу с такими противниками, Годунов не мог, не роняя достоинства своей власти и не вредя самому себе, мстить им за то, что они не хотели его избрания, или могли быть сами избраны вместо него. Против старых бояр можно было бы воскресить забытые казни в интересах якобы государственного порядка; против партии была бы возможна открытая борьба, а против отдельных лиц и семей была возможна одна низкая месть. Годунов не уронил себя до того, чтобы тотчас на неё решиться, но не был в состоянии и совсем от неё отказаться. Он ждал случая, который бы помог ему предъявить к Романовым и Бельскому какое-либо серьёзное обвинение, и, дождавшись, не пощадил их.

Сам по себе Борис Годунов не лишён был крупных способностей и достоинств, как человек бесспорно очень умный, быть может, более всех других бояр способный к правительственному делу, быть может, яснее других понимавший потребности государства, главную из них, потребность просвещения, сближения с народами Западной Европы; как человек благонамеренный, готовый сделать всевозможное добро там, где дело не шло о его личных выгодах, но человек, не имевший столько нравственной твёрдости, нравственного величия, чтоб освободиться из-под влияния школы, в которой воспитался, чтоб, приближаясь к престолу и на престоле, сбросить с себя боярство времён Грозного и явиться с нравственным величием, тем более необходимым, что он был царь избранный, начинавший новую династию. Годунов, который, будучи боярином, казался достойным царствовать, явился на престоле боярином, и боярином времён Грозного, неуверенным в самом себе, подозрительным, пугливым, неспособным к действиям прямым, открытым, привыкшим к мелкой игре в крамолы и доносы, не умевшим владеть собою, ненаходчивым в случаях важных, решительных.

Ко всему этому необходимо прибавить и то, что народ сам питал разные подозрения на счёт Бориса Годунова, которые далеко не возбуждали к нему любви народной. Народ прежде всего не забыл и не простил Борису внезапной кончины царевича Димитрия. Младший и малолетний сын Грозного и его супруги Марии из рода Нагих, он с матерью своей и родственниками Нагими был сослан на постоянное житьё в Углич, назначенный ему в удел Грозным, тотчас же по восшествии на престол своего старшего брата, царя Феодора Иоанновича. Когда выяснилась опасность Феодору скончаться бездетным, тогда стало несомненным, что бездетному царю наследует его брат Димитрий. Вдруг в Москве узнали, что в Угличе 15 мая 1591 года погиб царевич Димитрий. Страшная весть быстро разнеслась по всему государству, и повсюду понёсся слух, что погиб он насильственною смертью, от убийц, подосланных Годуновым. Летописцы так рассказывают подробности события.

Сначала хотели отравить Димитрия: давали ему яд в пище и питье, но понапрасну. Тогда Борис призвал родственников своих, Годуновых, людей близких, окольничего Клешнина и других, и объявил им, что отравой действовать нельзя, надобно употребить другие средства.

Один из Годуновых, Григорий Васильевич, не хотел дать своего согласия на злое дело, и его больше не призывали на совет и чуждались. Другие советники Борисовы выбрали двух людей, по их мнению, способных на дело: Владимира Загрязского и Никифора Чепчюгова, но эти отреклись. Борис был в большом горе, что дело не удаётся. Его утешил Клешнин.

– Не печалься, – говорил он ему, – у меня много родных и друзей, желание твоё будет исполнено.

И точно, Клешнин отыскал человека, который взялся исполнить дело: то был дьяк Михаил Битяговский. С Битяговским отправили в Углич сына его Данилу, племянника Никиту Качалова, сына мамки Димитриевой, Осипа Волохова. Этим людям поручено было заведывать всем в городе. Царица Мария заметила враждебные замыслы Битяговского с товарищами и стала беречь царевича, никуда от себя из хором не отпускала. Но 15-го мая, в полдень, она почему-то осталась в хоромах, и мамка Волохова, бывшая в заговоре, повела ребёнка на двор, куда сошла за ними и кормилица, напрасно уговаривавшая мамку не водить ребёнка. На крыльце уже дожидались убийцы. Осип Волохов, взяв Димитрия за руку, сказал:

– Это у тебя, государь, новое ожерельице?

Ребёнок поднял голову и отвечал:

– Нет, старое.

В эту минуту сверкнул нож. Но убийца кольнул только в шею, не успев захватить гортани, и убежал. Димитрий упал, кормилица пала на него, чтобы защитить, и начала кричать; тогда Данила Битяговский с Качаловым, избив её до полусмерти, отняли у неё ребёнка и дорезали.

Из Москвы наряжено было особое следствие, которое во всём обвинило родственников царевича Нагих, так как, будто бы, по их небрежности царевич сам закололся во время игры с другими детьми. Виновные по следствию были строго наказаны. Царицу Марию постригли в монахини и заточили в Выксинскую пустынь на Белоозере, Нагих всех разослали по городам по тюрьмам, угличан одних казнили смертью, иным резали языки, рассылали по тюрьмам, много людей свели в Сибирь и населили ими город Пелым, самый набатный колокол сняли и сослали в Сибирь, и с того времени Углич запустел.

Собор обвинил Нагих, но в народе винили Бориса, а народ памятлив и любит с событием, особенно его поразившим, соединять и все другие важные события. Легко понять впечатление, какое должна была произвести смерть Димитрия: и прежде гибли удельные в темницах, но против них было обвинение в крамолах, они наказывались государем; теперь же погиб ребёнок невинный, погиб не в усобице, не за вину отца, не по приказу государеву, погиб от подданного.

Скоро, в июне месяце того же 1591 года, сделался страшный пожар в Москве, выгорел весь Белый город. Годунов расточил милости и льготы погоревшим. Но понеслись слухи, что он нарочно велел зажечь Москву, дабы милостями привязать к себе её жителей и заставить их забыть о Димитрии, или, как говорили другие, дабы заставить царя, бывшего у Троицы, возвратиться в Москву, а не ехать в Углич для розыска: народ думал, что царь не оставит такого великого дела без личного исследования, народ ждал правды. Слух был так силён, что Годунов почёл нужным опровергнуть его в Литве через посланника Исленьева, который получил наказ: „Станут спрашивать про пожары московские, то говорить: мне в то время не случилось быть в Москве; своровали мужики воры, люди Нагих, Афанасия с братией: это на Москве сыскано. Если же кто молвит, что есть слухи, будто зажигали люди Годуновых, то отвечать: это какой-нибудь вор бездельник сказывал; лихому человеку воля затевать. Годуновы – бояре именитые, великие».

Пришёл хан Казы-Гирей под Москву, и по украйне понёсся слух, что подвёл его Борис Годунов, боясь земли за убийство царевича. Ходил этот слух между простыми людьми. Алексинский сын боярский донёс на своего крестьянина, крестьянина взяли и пытали в Москве. Он оговорил многое множество людей. Послали сыскивать по городам, много людей перехватали и пытали, кровь неповинную проливали, много людей с пыток померло, иных казнили и языки резали, иных по темницам поморили, и много мест оттого запустело.

Через год после углицкого происшествия, в 1592 году, царица Ирина Феодоровна разрешилась от бремени дочерью. Царь и народ радостно приветствовали это счастливое событие. Но в следующем году маленькая царевна, названная Феодосией, скончалась, к великой горести родителей. Царь Феодор был долго печален, и в Москве был плач большой. К царице патриарх Иов писал утешительное послание, говорил, что она может помочь горю не слезами, не бесполезным изнурением тела, но молитвою, упованием, по вере даст Бог чадородие, и приводил в пример св. Анну. В Москве плакали и говорили, что царскую дочь уморил Борис.

В рижской крепости, занятой поляками, проживала вдова титулярного ливонского короля Магнуса, Мария Владимировна, с маленькой дочерью своей Евдокией. Мария была дочерью двоюродного брата царя Иоанна, Владимира Андреевича. При бездетном Феодоре и после смерти царевича Димитрия, при прекращении мужского колена, она оставалась единственным потомком царского рода с женской стороны. Сей правнучке Иоанна III, юной вдове, Годунов обещал богатый удел и знаменитого жениха, если она вернётся в Москву. Но тут её заставили постричься в монахини, а её дочь вскоре умерла. И в насильственном пострижении матери, и в преждевременной кончине дочери молва, тоже обвинила Годунова, приписав её ненасытному честолюбию Бориса, расчищавшего себе путь к престолу устранением всех лиц, могущих иметь на него какие-либо притязания.

Оставался ещё один человек, который не только носил название царя и великого князя, но действительно царствовал одно время в Москве по воле Грозного, крещёный касимовский хан Симеон Бекбулатович. Женатый на сестре боярина Феодора Мстиславского, он верной службой и принятием крещения снискал себе милость Иоаннову и имел в Твери пышный двор и власть наместника с какими-то правами удельного князя. В начале царствования Феодорова он ещё упоминается в Разрядах под именем царя тверского и первенствует пред боярами. Но потом он должен был выехать оттуда и жить уединённо в селе своём Кушалине. Дворовых людей у него было немного, и жил он в скудости. Наконец, он ослеп. И в этом несчастии народ обвинил Годунова. Летописец рассказывает, что Борис в знак ласки прислал к нему на именины вина испанского: Симеон выпил кубок, желая здравия царю, и чрез несколько дней ослеп, будто бы от ядовитого зелья, смешанного с сим вином.

Когда скончался царь Феодор, не пощадили Годунова и от обвинения в смерти самого царя!

Шатко и тяжело было положение царя Бориса и не сулило оно роду Годуновых долговечности на престоле московском.