XXXVII. Освобождение Москвы и избрание царя

Со второй половины 1611 года наступили для Москвы самая безотрадная пора. Две попытки восстановить государственный порядок привели к плачевной неудаче. Попытки бояр пригласить королевича предали столицу в иноземное обладание, попытка служилых и посадских людей создать земское правительство поставила казачество во главе правительственного порядка. В обоих случаях восторжествовали враги. Разъезд служилых людей из-под Москвы, превращение земского правительства в казачье, падение Смоленска и плен великих послов, занятие Новгорода шведами, свержение и заточение Гермогена, гонение на больших бояр в Москве, – всё это для московских людей было предвестием близкой погибели, потрясало их умы, угнетало душу. Вопрос о том, что делать, получал значение неотложного и рокового, и на этот вопрос ни у кого не находилось готового ответа.

Теряясь среди ужасающих событий, в отчаянии за будущую судьбу своей родины, московские люди ждали своего избавления только свыше и полагали своё спасение в одном небесном заступничестве. Они призывали друг друга молиться, чтобы Господь пощадил „останок рода христианского“ и оградил миром „останок российских царств и градов и весей“. Молитвой и покаянием они думали избыть свою беду, которую считали беспримерной. Никакие книги, говорили они, „не произнесоша нам такового наказания ни на едину монархию, ниже на царства и княжения, еже случися над превысочайшею Россиею». Подъём религиозного чувства достигал чрезвычайного напряжения. Многие люди удостоились небесных видений. Повсюду установились пост и молитва, и пост был так строг, что „многие младенцы помираху с того посту». Между городами стали пересылаться грамоты, призывавшие к подвигу и к вооружению на „разорителей». Но не было вождя и не было общего руководства. Все видели необходимость жертв, но не знали куда и как принести их.

И опять за недостатком боевых вождей на спасение родины выступили духовные отцы, заточённый поляками святейший патриарх Гермоген и освобождённая от тушинской осады братия Троице-Сергиева монастыря. Снова раздался призывный голос патриарха. 25-го августа 1611 года он писал в Нижний-Новгород:

„Благословение архимандритам, и игуменам, и протопопам, и всему святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру: от патриарха Гермогена Московского и всея Русии мир вам и прощение, и разрешение. Да писати бы вам из Нижнего в Казань к митрополиту Ефрему, чтоб митрополит писал в полки к боярам учительную грамоту, да и казацкому войску, чтоб они стояли крепко в вере, и боярам бы говорили и атаманье бесстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринкина паньина сына... не благословляю. И на Вологду ко властем пишите ж, также бы писали в полки; да и к рязанскому пишите тож, чтоб в полки также писали к боярам учительную грамоту, чтоб уняли грабёж, корчму, блядню²⁰, и имели б чистоту душевную и братство, и промышляли б, как реклись души свои положити за Пречистыя дом и за чудотворцов и за веру, так бы и совершили; да и во все городы пишите, чтоб из городов писали в полки к боярам и атаманье, что отнюдь Маринкин на царство не надобен: проклят от святого собора и от нас. Да те бы вам грамоты с городов собрати к себе в Нижний Новгород, да прислати в полки к боярам и атаманье; а прислати прежних же, коих есте присылали, ко мне с советными челобитными, бесстрашных людей, свиежинина Родиона Мосеева да Ратмана Пахомова, а им бы в полках говорити бесстрашно, что проклятый отнюдь ненадобе; а хотя буде и постражете, и вас в том Бог простит и разрешит в сем веце и в будущем; а в городы для грамот посылати их же, а велети им говорити моим словом. А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и в будущем, что стоите за веру неподвижно; а я должен за вас Бога молити».

Нижний немедленно разослал грамоту патриарха по другим городам; и города, послушно принимая патриаршее слово, давали друг другу обещание не признавать казачьего царя и „против его стояти единодушно».

Но в заключение патриарх лишён был возможности действовать, как считал нужным. В этом случае драгоценную помощь ему оказала Троице-Сергиева лавра во главе со своим архимандритом Дионисием и келирем Авраамием Палицыным и соборными старцами. По почину святейшего Гермогена троицкие власти ревностно продолжали его великое дело. Они написали и разослали по городам целый ряд своих грамот, в которых призывали народ подняться и всеми силами постоять за веру православную. Особенно замечательна по силе и энергии убеждения окружная грамота троицкого монастыря от 6-го октября 1611 года. Напомнив о московском выборе королевича Владислава под условием принятия им православной веры и о присяге польско-литовских людей выйти из Московского государства и отступить от Смоленска, грамота указывает, что „в том во всём Литва солгали, животворящего Креста Господня целованье преступили» и что заодно с предателями нашими Михаилом Салтыковым и Федькой Андроновым учинили многие злодеяния: „Московское государство выжгли и людей высекли, и святые Божии церкви и образы до конца разорили и поругали, и твёрдого адаманта и непоколебимого столпа, паче подобно реща, нового исповедника, святейшего Гермогена патриархи Московского и всея Русии, со престола бесчестно изринуша, и во изгнание нужне затвориша и бесчисленную крестьянскую кровь разлили». „И видя такое злое и страшное дело, оставшие православные крестьяне... положа упование на всесильного Бога и на пречистую Богородицу, пришли под Москву изо многих городов и из уездов для избавления православные нашей крестьянские веры, чтоб и до конца наша православная крестьянская вера не разорилась от предателей крестьянских, и стоят ни Москве в большом Каменном Царёве городе, и изменников и богоотступников и предателей веры крестьянские, Михаила Салтыкова да Федьку Андронова с товарищи и польских и литовских людей осадили в Китае-городе и в Кремле, и над ними, прося у Бога милости, промышляют и тесноту им чинят великую, в Китае-городе дворы верховым боем выжгли все, и ожидаем Божия милости и помощи и на врагов победы». Неожиданный приход Ходкевича оказал помощь осаждённым, заслонил дороги к столице и не пропускал запасов. Из некоторых городов ратные люди пришли на помощь нашему ополчению, из других собирались в поход. Грамота умоляет и прочие города стать с ними заодно: „и вам бы, государем нашим, отцам и братиям и всем православным крестьянам, общему народу христианскому... стати с ними обще заодно... против вечных врагов креста Христова, польских и литовских людей. Сами видите близ всех крестьян конечную погибель от них: где завладели литовские люди в которых городах, и что ныне разорение учинилося в Московском государстве? Где святые церкви? Где Божии образы? Где иноки, многолетными сединами цветущие, инокини, добродетельми украшенные? Не всё ли до конца разорено и обругано злым поруганием? Где народ общий крестьянский? Не все ли лютыми и горькими смертьми скончашася? Где множество бесчисленное во градех и в селех христианские чада? Не все ли без милости пострадаша и в плен разведены быша? Не пощадиша бо ся престаревшихся возрастом и не усрамишася седин старец многолетных, и не сжалишася на ссавших млеко младенцев, незлобивая душа; не вся ли испиша чашу ярости и гнева Божия? Помяните и смилуйтесь над видимою нашею смертною погибелию, да вас самих та же лютая не постигнет смерть: Бога ради, положите подвиг своего страдания, чтобы вам всему общему народу, молите служилых людей, чтобы всем православным христианам быти в соединеньи, и служилые бы люди однолично, безо всякого мешканья, поспешили под Москву в сход, ко всем боярам и воеводам и всему множеству народа всего православного крестьянства... хотя будет и есть близко в ваших пределах которые недоволи, Бога ради, отложите то на время, чтобы вам всем с ними о едином положити подвиг свой и страдати для избавления православные христианские веры... Смилуйтеся и умилитеся незакосненно, сотворите дело сие, избавления ради христианского народа, ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвой, скудости ради, утеснением боярам и воеводам и всяким воинским людям порухи не учинилось никоторые, о том много и слёзно, всем народом христианским вам челом бьём».

Слёзные мольбы патриарха Гермогена и троицкой братии везде подымали народ. Во главе движения стал Нижний- Новгород, и опять отовсюду потянулись к Москве народные ополчения спасать Москву, православную веру и государство. Это были последняя рать, собравшая оставшихся от прежних погромов людей. Все замосковные, понизовые и поморские города и волости поднялись в исходе 1611 года на подвиг очищения Москвы.

Нижегородский гражданин Минин решился „возбудити спящих». Возбуждённый вестями из-под Москвы о погибели Ляпунова, о распадении земских дружин, о переходе правительственной власти в руки казачьих бояр, наконец, о возобновлении самозвинщины и появлении имён Маринки и ворёнка, Минин ещё до октября 1611 годи пришёл к сознанию необходимости идти в Москву спасать отечество и от поляков, и от казаков. Видение внушило ему смелость выступить открыто на проповедь: преподобный Сергий, явясь во сне Минину, велел ему „казну собирати и воинских людей наделяти и идти на очищение Московского государства», прибавив, что „старейшие в таковое дело не внидут, наипаче юннии начнут творити». Минин уверовал в видение лишь тогда, когда оно повторилось и когда он был наказан болезнью за своё „небрежение“. Принявшись за дело ополчения, „глаголя предо всеми в земской избе и идеже аще обpесaтecя», Кузьма Минин прежде всего обратил увещание к своим выборщикам, принадлежа к числу земских старост Нижнего, управлявших хозяйством городской тяглой общины. В земской избе, стоявшей близ церкви Николая Чудотворца „в торгу», был написан и первый „приговор всего града за руками». Приговором определялся особый сбор „на строение ратных людей», и произвести такой сбор поручалось Минину. Так, почин ополчения принадлежал нижегородской тяглой посадской общине, а в среде этой общины – её земскому старосте Минину. Он первый „собою начат“ пожертвования на ратных; за ним пошли „и прочие гости и торговые люди, приносяще казну многу».

Затеянное посадскими людьми большое дело было объявлено и другим чинам нижегородского населения. По получении в Нижнем троицкой грамоты „нижегородские власти на воеводском дворе совет учиниша“. На совете этом были „Феодосий, архимандрит Печерского монастыря, Савва Спасский протопоп с братией, да иные попы, да Биркин, да Юдин, и дворяне и дети боярские, и головы и старосты, от них же и Кузьма Минин“. Совет решил собрать нижегородцев на другой день в Спасопреображенский собор в Кремле, прочесть там троицкую грамоту и звать народ на помощь „Московскому государству». Так и сделали. На завтра собрали горожан колокольным звоном в соборную церковь. Савва читал троицкую грамоту „пред святыми вратами» и говорил народу речь. После него говорил сам Минин. Так началось в Нижнем дело очищения Москвы. За Мининым увлеклось всё население города. Особыми приговорами нижегородцы обязались жертвовать „по пожитком и по промыслом“, а затем начали искать годных к бою ратных людей. Средства, добываемые сборами, назначались на жалованье и корм ратным людям. Для раскладки, взимания и хранения этих чрезвычайных сборов было избрано особое лицо, „выборный человек“, сам Кузьма Минин. В силу своих полномочий по окладному делу, Кузьма „нижегородских посадских торговых и всяких людей окладывал, с кого что денег взять, смотря по пожитком и по промыслом, и в городы, на Балахну и на Гороховец, послал же окладывать». Как лицо, облечённое властью, Минин действовал на нижегородцев не одним убеждением, а и силой: „уже волю взем над ними по их приговору, с Божией помощью и страх на ленивых налагая». Собрав средства, нижегородцы стали собирать и войско не только из пределов Нижнего, но и из других мест. Нижегородские власти приглашали из понизовых городов ратных людей „со всей службой идти в Нижний», а из Нижнего под Москву. Воеводой над всеми этими дружинами нижегородцы всем городом избрали стольника князя Дмитрия Михайловича Пожарского. С ним пошёл в поход и Минин, имея на руках своих хозяйство всей рати.

Городское движение Нижнего-Новгорода очень быстро выросло в областное, низовское, и нижегородские воеводы стали руководить значительным районом. Едва устроясь у себя в Поволжье, Пожарский от лица всего Нижнего уже спешил обратиться с торжественной грамотой к поморским и „верховым» городам, прежде всего к Вологде и Ярославлю. Призывая их на подвиг очищения Москвы, он объявлял им о происходящем в понизовье движении и излагал его план. Особенно много говорил он о казачьем воровстве и о желании казаков начать „новую кровь», то есть междоусобие, провозглашением Марины и её сына. Отрекаясь от ворёнка и от псковского самозванца, и от „литовского короля», Пожарский желал всей землёй выбрать нового государя, „кого нам Бог даст», а до тех пор настаивал на единении всех земских людей „в одном совете», чтобы „на польских и литовских людей идти вместе» и „чтобы казаки по прежнему низовой рати своим воровством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринкиным сыном не розгонили». Грамота Пожарского, распространяясь по городам, произвела сильнейшее впечатление. Ополчения „поидоша изо всех городов“ в Нижний. Встрепенулись и казаки и задумали овладеть Ярославлем, чтобы прервать сообщения Нижнего с Поморьем. Но Пожарский предупредил их и сам пошёл через Ярославль на Москву и пришёл в Ярославль около 1-го апреля 1612 года с большой силой. Здесь Пожарский оставался до августа 1612 года, и Ярославль был резиденцией нового земского правительства и средоточием боевых сил.

В Москве поляки и русские изменники пришли в сильную тревогу. Гонсевский стал принуждать заключённого в Чудове монастыре святейшего патриарха Гермогена, чтобы он написал в Нижний Новгород увещание отменить поход и сохранить присягу Владиславу. Но патриарх пребыл до конца непреклонен.

– Да будут благословенны те, которые идут на очищение Московского государства, – отвечал он, – а вы, окаянные московские изменники, да будете прокляты.

Тогда враги начали морить великого старца и страдальца голодом, но не поколебали его, и он 17-го февраля 1612 года „предал свою праведную душу в руце Божии».

Плоды похода Пожарского вскоре начали сказываться. Враги его стали постепенно исчезать. Первым пал псковский самозванец. Он предался разгулу и грабежу, силой брал у граждан жён и дочерей, томил богатых людей на правеже, вымучивая деньги, которыми награждал окружавшее его казачество. Разумеется, спокойное население было крайне возмущено таким разбоем, и самозванец был схвачен и убит.

Не долго устоял под Москвой и Заруцкий с казаками. Видя, что ему приходится тесно, он бежал в Коломну к Марине и с ней и её сыном дальше в рязанский город Михайлов, а казаки его частью ушли, а частью покорились и стали служить земской власти.

Прибытие к Москве Ходкевича с польской ратью заставило Пожарского поторопиться на спасение столицы.

22-го октября 1612 года объединённое ополчение штурмом взяло Китай-город. Тотчас же открылись переговоры о сдаче Кремля, и 26-го октября он перешёл в русские руки. Русские двинулись в город отрядами с разных сторон. Все отряды сошлись на Лобном месте. Тут духовенство отслужило благодарственный молебен, имея во главе троицкого архимандрита Дионисия со стороны осаждавших, а со стороны осаждённых греческого элассонского архиепископа Арсения, который тогда занимал в Кремле место русского архипастыря. Он пришёл из Кремля со всем освященным собором, со крестами, иконами и с главною святыней московской, Владимирской иконой Богоматери, один вид которой привёл в умиление всё православное воинство. После молебна ополчение вступило в Кремль, где оно с ужасом смотрело на чины с человеческими трупами, на поруганные и осквернённые всякой мерзостью церкви, рассечённые на части образа с продырявленными очесами, ободранные и разорённые престолы...

В это время польский король Сигизмунд решил лично привезти в Москву своего сына. Но уже было поздно. Прибыв в Вязьму, он узнал, что кремлёвский гарнизон, изнемогши от усталости, голода и всевозможных лишений, сдался на капитуляцию. Город и укрепления были в руках русских и их уже нельзя было поставить меж двух огней, как в том случае, если бы у поляков были соумышленники в Кремле. Тем не менее король с упорством дошёл до Волоколамска. Тут только глаза его открылись окончательно. Прибытие Владислава далеко не походило на въезд монарха в свою империю. Народ вместо того, чтобы выходить ему навстречу, запирался в своих крепостях, которые преграждали ему путь. Уполномоченные Владислава, посланные в Москву, были прогнаны оттуда, и в столице уже не было преданных Польше бояр, которые могли бы вести с ними переговоры. Сигизмунд очутился у ворот враждебно настроенной против поляков столицы с малочисленной армией и с царём, которого поданные не хотели признавать. Польское войско страдало от холода и не имело возможности достать съестных припасов. Увидав себя на краю пропасти, Сигизмунд взвесил своё положение, и его решение было быстро принято: он возвратился в Польшу со своим сыном Владиславом, намереваясь осуществить свои желания со временем.

Водворив порядок в Москве, „начальники» поставили на очередь вопрос о царском избрании. В первые же недели после очищения Москвы, с начала ноября, идут уже грамоты из Москвы по городам „о обиранье государском». Московское правительство, составившееся при ополчении, приглашает в Москву городских выборных „по десяти человек от городов для государственных и земских дел“, „для земского совета и государева избрания». В декабре и январе 1613 года выборные из городов постепенно съехались в Москву. Собралась великая земская дума, самая знаменитая изо всех таких московских собраний и самая продолжительная.

Великая дума началась усердными молитвами в Успенском соборе и у гробов московских угодников и трёхдневным постом. Затем открылись совещания об избрании царя. Тут прежде всего представился вопрос об иноземных принцах: были голоса, напоминавшие о присяге, данной Владиславу; ещё больше явилось сторонников шведского королевича Филиппа. Но возбуждение против иноземцев вообще было так велико, что с этим вопросом покончили скоро, решили не выбирать никого из иностранцев наравне с Маринкиным сыном, а выбрать государя из коренного православно-русского рода. Между знатными родами в то время выделялись Мстиславские, Голицыны, Воротынские и Романовы. Но князь Ф. И. Мстиславский, теперь пожилой и бездетный, и раньше никогда не искал власти, а князья Голицыны и Воротынские не пользовались любовью народной. Оставались только Романовы, давно любимые всем русским народом, и великая дума 7-го февраля единодушно избрала царём молодого Михаила Феодоровича Романова, сына митрополита Филарета Никитича Романова, томившегося в польском плену.

Но смута научила московских людей быть осторожными. Поэтому, решив выбор Михаила Феодоровича Романова, собор для большей крепости отложил оглашение совершённого им избрания на две недели, до 21-го февраля. В это время, во-первых, „послали Московского государства по бояр в городы, по князя Ф. И. Мстиславского с товарищи, чтоб они для большего государственного дела и для общего земского совета ехали к Москве на спех»; во-вторых, „во все городы Российского царствия, опричь дальных городов, послали тайно во всяких людех мысли их про государское обиранье проведывати верных и богобоязных людей, кого хотят государем царём на Московское государство во всех городех». Сии люди донесли, что везде избрание Михаила Феодоровича встречается с великим сочувствием.

Окончательное соборное избрание совершилось 21-го февраля, в первое воскресенье Великого поста, в неделю Православия. Великая дума собралась в Успенском соборе. Тут отобраны были письменные мнения от членов думы, и оказался единогласно избранным Михаил Феодорович Романов. Дума для большей прочности решила опросить ещё мнение собственно москвичей и отрядила для этого особое посольство: рязанского архиепископа Феодорита, Новоспасского архимандрита Иосифа, троицкого келаря Авраамия Палицына и боярина В. П. Морозова. Они пришли на Лобное место и обратились к народу с вопросом, кого он желает иметь царём. Народ громкими кликами заявил, что никого не желает, кроме Михаила Феодоровича Романова. Немедленно в Успенском соборе был отслужен благодарственный молебен, а потом и по всем церквам и монастырям были совершены молебствия о долголетии новоизбранного государя с колокольным звоном, и повсюду, в Москве и по городам, принесена была присяга по крестоцеловальной грамоте, уложенной собором.

Юный царь Михаил Феодорович со своей матерью, старицей Марфой Ивановной, в это время жил в Костромском Ипатьевском монастыре. К ним немедленно от собора снаряжено было торжественное и многочисленное посольство, с архиепископом Феодоритом во главе. 2-го марта посольство выехало из Москвы и 13-го марта прибыло в Кострому. На следующий день после обедни оно, вместе с костромскими воеводами, духовенством, служилыми людьми и всенародным множеством пошло в монастырь при колокольном звоне, предшествуемое хоругвями и образами, в числе коих находилась чудотворная Феодоровская икона Богоматери. Марфа и Михаил встретили шествие у ворот обители и приложились к иконам. Услыхав, зачем приехало посольство, великая старица с плачем и гневом говорила, что она не благословит сына, и долго не соглашалась следовать за послами в монастырский Троицкий храм. Едва умолили её. Тут отслужили молебен и подали Марфе и Михаилу соборные грамоты и стали просить пожаловать принять державу и скипетр. Выслушав послов, Михаил с плачем отвечал, что у него и помышления не было о такой великой чести. Старица Марфа с гневом говорила, что сын её ещё не в совершенных летах, а „Московского государства всяких чинов люди по грехам измалодушествовалися и, дав свои души прежним государям, служили им не прямо, изменяли“. Видя их измены, клятвопреступления, убийства и поругания прежним государям, и прирождённому государю теперь трудно быть на Московском государстве. К тому же оно разорилось до конца от польских и литовских людей и от русских воров. Сокровища царские вывезены, дворцовые сёла и чёрные волости розданы в поместья всяким служилым людям и запустошены, и кому приведёт Бог быть на Владимирском и Московском государстве царём и великим князем, нечем жаловать служилых людей, исполнять свои царские обиходы, стоять против своего недруга польского короля и иных пограничных государей. И потому ещё они, старица Марфа, не может благословить своего сына на государство, что отец его, митрополит Филарет, находится у короля в Литве, и тот может учинить над ним какое зло.

Послы стили усиленно молить Михаила и старицу, чтобы не презрили соборного приговора и челобитья и не взирали на примеры недавних государей, которые сели на государство или насилием, или обмином; и что „ныне Московского государства люди наказалися и пришли в соединение во всех городах, за христианскую веру хотят помереть, Михаила обрали всей землёй и крест целовали служить ему и прямить и кровь за него проливать». А ради отца его, митрополита Филарета, великая дума посылает к королю посольство с предложением обменять его на многих польских и литовских людей.

Старица и Михаил продолжали отказываться. Тогда архиепископ Феодорит взял в руки икону Феодоровской Божией Матери, а келарь Авраамий образ московских чудотворцев Петра, Алексия и Ионы и вместе со всем народом стали „бить челом с великим воплем и со многим слёзным рыданием». Архиепископ грозил, что Бог взыщет на них за будущее конечное разорение Московского государства, за поругание святых Божиих церквей, честных икон и много целебных мощей. Челобитие и переговоры продолжались с третьего часа дня до девятого. Наконец старица Марфа не устояла против всенародного моления и челобитья, и, преклонясь пред иконами, благословила сына на Владимирское, Московское и на все государства Российского царства. Михаил принял благословение и царский посох от архиепископа Феодорита и всего освященного собора. Совершили благодарственный молебен и возгласили многолетие царю Михаилу. С радостной отпиской послы отправили в Москву гонцов. День 14 марта 1613 года должен навсегда остаться памятным в русской истории.

19 марта Михаил Феодорович с матерью, послами и многими служилыми людьми выехали из Костромы, и только 2-го мая, в воскресенье, совершилось торжественное вшествие их в Москву. Когда прошли первые дни радости и торжеств, власти и всяких чинов люди били челом государю, чтобы он „венчался своим царским венцом“. Государь „не презрил их моления». Торжественное венчание на царство царя Михаила Феодоровича совершилось 11 мая в Успенском соборе.

Так совершилось воцарение нового государя, родственного прежде бывшим царям и великим князьям московским, и так закончилась смута, так долго раздиравшая Московское государство.