ПРИЛОЖЕНИЕ 7. Теодицея богословов и философов

Мы совершили некий опыт библейской теодицеи, поупражнявшись в истолковании книги пророка Божия Аввакума. Толкование этой книги Священного Писания предложено нами в контексте Священного Преда­ния. Не ставили мы перед собой цели рассмотреть все, что думали об этом великие умы человечества, но и обойти их совсем как-то не получается. А потому совершим краткий экскурс в мир теодицеи философов и бо­гословов, не слишком их обсуждая или полемизируя, ведь составлять много книг – конца не будет¹⁰¹³. Добрые же крупицы каждый может себе из этих рассуждений извлечь, оставляя при этом тайное и со­кровенное Богу.

Сам термин «теодицея», ϑεοδικαία, Teodicea как «Богооправдание» был впервые введен Готфридом Вильгельмом Лейбницем, великим математиком и философом, в 1710 году. Мысль же человеческая стучалась в эту дверь, по­дозреваем, от времен Адамовых, как в затворенные райские врата.

Тертуллиан – знаменитый учитель Церкви III века. Родился между 155 и 165 годами в Карфагене. Получил хорошее риторическое и философское образование, изучал право. При императоре Коммоде был адвокатом в Риме. Вернувшись в Карфаген между 185 и 197 годами, обратился в христианство и стал пресвитером. Оригинальный и неистовый христианский писатель-апологет. В начале 200-х годов уклонился в монтанизм, потом отошел и от них, создав собственную секту. Умер около 240 года.

Тертуллиан не оставил в своих трудах рассуждений о теодицее, и теоди­цеей Тертуллиана мы называем рассуждения на основании приписываемой ему знаменитой формулы:

Credo quia absurdum est,

что значит: «Верую, ибо абсурдно». Самих этих слов в трудах Тертуллиа­на тоже нет. Они возникли в Средневековье и являются философским обоб­щением таких его изречений:

«К чему ты устраняешь позор, необходимый для веры?

Все, что недостойно Бога, для меня полезно.

Я спасен, если не постыжусь Господа моего... Я, презрев стыд, счастливо бесстыден и спасительно глуп.

Сын Божий распят – это не стыдно, ибо достойно стыда¹⁰¹⁴;

и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо;

и, погребенный воскрес – это несомненно, ибо невозможно».¹⁰¹⁵

Абсурдность и алогизм для Тертуллиана – не опровержение, а аргумент истинности веры. Ведь скажет же потом и Альберт Эйнштейн (XX век), что «здравый смысл – это предрассудки, приобретенные до шестнадцати лет». И если абсурдно и несправедливо зло и страдание в этом мире, если весь мир во зле лежит¹⁰¹⁶, если справедливость не часта в мире сем, то это не повод отвращаться от Бога и стыдиться Его, а повод несокрушимо в Него верить. Эту веру Тертуллиан не терял никогда с тех пор, как ее обрел! И ска­жем вместе с Тертуллианом – Аллилуиа! Богу нашему хвала!

Имеется и другое знаменитое изречение Тертуллиана:

«Пусть любопытство уступит вере,

пусть слава уступит спасению.

Пусть, по крайней мере, не докучают или умолкнут.

Не знать ничего против Правила веры – это значит знать все!»¹⁰¹⁷.

И в области теодицеи – не знать ничего, это и есть знать все!

Таков Тертуллиан и такова на основании его слов теодицея.

Святой Иоанн Златоуст, Архиепископ Константинопольский, а прежде пресвитер Антиохийский (354–407) – великий вселенский учитель и святи­тель, Златые Уста Церкви, ее знаменитейший проповедник.

Теодицею обозначим условно великую и малую. Великая теодицея – как оправдать Бога в том, что вообще в сотворенном Им мире имеют место зло, страдание и несправедливость? Малая теодицея сводится к оправда­нию Бога в том, что если уж мир во зле лежит, то почему Бог не наводит справедливость: Почему благоденствует нечестивый, а праведник унижен и страдает?

Св. Иоанн Златоуст, преимущественно, не богослов, а проповедник, очень ярко и всесторонне раскрывает вопрос малой теодицеи. В 388 г. на Святую Четыредесятницу св. Иоанн Златоустый произносит двадцать одну беседу о статуях, обращенные к антиохийскому народу по поводу тяжкого мяте­жа уличной черни, оскорбившей и разбившей императорские статуи. За это ожидалось грозное наказание со стороны императора. Первая беседа, из ко­торой мы почерпнем мысли святого Златоуста, была произнесена антиохий­ским пресвитером еще до мятежа¹⁰¹⁸.

Почему страдают святые?

Св. Иоанн Златоуст приводит в своей беседе с народом восемь, и даже десять, причин, почему это происходит.

«Я могу указать вашей любви восемь причин всякого рода и вида бед­ствий святых. Поэтому все усиленно напрягите ваше внимание, зная, что нам не будет уже никакого извинения и оправдания, если мы будем соблазняться приключающимися бедствиями, если, при существовании стольких причин, станем смущаться и тревожиться, как будто бы их не было ни одной».

Указанные Златоустом причины бедствий святых изложим кратко, не приводя пространный текст его проповеди.

Первая причина: Бог попускает святым терпеть беды, чтобы они вследс­твие величия своих заслуг и чудес не впали в гордость.

Вторая причина: Для того, чтобы другие не думали о святых более, чем свойственно их человеческой природе; чтобы не думали, что они боги.

Третия причина: Чтобы сила Божия являлась могущественной через лю­дей слабых.

Четвертая причина: Чтобы яснее обнаружилось терпение святых, что служат они Богу не ради награды, а ради чистой любви к Нему.

Пятая причина: чтобы мы думали о воскресении и загробной жизни. Если люди не оставляют без вознаграждения трудящихся, то тем более Бог воз­даст в будущей жизни святым, которые здесь без конца терпели бедствия и так и ушли из этого мира, не вкусив справедливости.

Шестая причина: Для того и страдают праведники, чтобы, глядя на это, имели утешение и все, подвергающиеся несчастьям.

Седьмая причина: Для того подвергаются унижениям святые, чтобы мы на призыв подражать им не говорили, что это невозможно, ввиду чрезмерной высоты их заслуг.

Восьмая причина: Для того страдают святые, чтобы мы знали, что ублажать надо тех, кто ради Царствия Божия претерпевает скорби, а не тех, кто обогаща­ется имуществом (друзья Многострадального Иова этого не понимали).

Девятая причина: Скорби делают искушаемых ими лучше.

Десятая причина: Чтобы не претерпеть бедствия в той жизни, надо от по­роков очиститься в этой, а этому содействуют скорби.

Одиннадцатая причина (добавлена Златоустом еще к десятой): Чтобы умножить венцы и награды в Царствии Божием, возрастают и умножаются здесь скорби и воздаяния.

Подводя итог, Златоустый проповедник восклицает: «Не будем, поэтому, требовать у Него отчета в происходящем, а прославим за все!»

Раскрывая подробнее пятую причину бедствий святых, св. Иоанн Злато­уст создает свою знаменитую малую теодицею:

«Так как уготован иной век, в котором (Бог) намерен воздать всякому по достоинству, одному – мзду нечестия, другому – мзду добродетели, то Он и терпит, видя, как один бедствует, а другой роскошествует»¹⁰¹⁹. Тот, кому уготована в том веке мзда нечестия, в нынешнем роскошествует, ведь сотворил и он нечто благое. Кому же уготована в том веке мзда добродетели, в нынешнем – бедствует, ведь имел и он некоторые согрешения. Так дости­гается некоторый баланс этого и того мира.

Отчаянно пытаясь решить проблему великой теодицеи, христианские умы порой сдавались. Не желая более решать нерешаемую задачу, они прос­то рубили Гордиев узел. Так возникали идеи апокатастасиса.

Αποκατάστασις (апоката́стасис) – «восстановление», «возвращение в прежнее состояние». Чтобы оправдать Бога в существовании зла (и греха, и страданий, и вечных мук), разум, желающий все понимать, и сердце, желающее всем добра, приходит к идее о том, что в конечном счете Бог восстановит все Свое творение в первозданное, святое и блаженное состояние. Тогда неразрешимые вопросы Теодицеи исчезают, как рассеивается туман при восходе солнца.

От Писания приводят слова апостола Павла: Когда же Бог все покорит Ему, Сыну Своему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем¹⁰²⁰.

Первый учение об апокатастасисе провозгласил великий Ориген, учитель Александрийский (ок. 185–254).

О наказаниях Божиих и геенском огне Ориген мыслит как об очиститель­ных средствах. «Наказание посредством огня тоже нужно понимать в смысле врачебного средства; об этом учит Исаия, который так говорит об Израиле: Отмыет Господь скверну дщерей Сионских и кровь Иерусалимскую очис­тит от среды их духом суда и духом огня¹⁰²¹»¹⁰²².

О словах апостола Павла да будет Бог все во всем¹⁰²³ Ори­ген рассуждает так: «Тогда, после уничтожения всякого греховного чувс­тва и после совершенного и полного очищения этой природы, один только Бог, единый благой, будет составлять для нее все, и Он будет составлять все не в некоторых только немногих или не в очень многих, НО – ВО ВСЕХ СУЩЕСТВАХ. Когда уже нигде не будет смерти, нигде не будет жала смерти [греха. – Г.Ф.], тогда поистине Бог будет все во всем». Полностью очистятся все существа – и люди, и демоны. И далее об этом же рассуждает Алексан­дрийский учитель: «Истребление же последнего врага нужно понимать, ко­нечно, не в том смысле, что погибнет субстанция его, созданная Богом¹⁰²⁴, но в том смысле, что погибнет расположение и враждебная воля, происшедшая не от Бога, но от него самого. Значит, он истребится не в том смысле, что уже не будет существовать, но в том смысле, что не будет врагом и смертью; ибо нет ничего невозможного для Всемогущего, и нет ничего неисцелимого для Творца». И еще о восстановлении всего пишет Ориген: «В это состояние вся эта наша телесная субстанция будет приведена, нужно думать, тогда, когда все будет восстановлено в первоначальное единство, и Бог будет все во всем. Но это произойдет, нужно полагать, не внезапно, а мало-помалу и по частям в течение бесконечных и неисчислимых веков»¹⁰²⁵.

Так думал Ориген.

Однако учение его Церковью не было принято и на V Вселенском соборе осуждено. Вот анафематизмы святого императора Юстиниана из его посла­ния архиепископу Мине:...

«7) Кто говорит или думает, что Господь Христос распнется в будущем веке за демонов, как и за людей – да будет анафема.

………………….

9) Кто говорит или думает, что наказание демонов и нечестивых людей временно и что после некоторого времени оно будет иметь конец, или что бу­дет после восстановление демонов и нечестивых людей – да будет анафема»¹⁰²⁶.

Церковь всегда содержала учение о вечных муках демонов и нечестивых людей и всегда оставалась перед мучительным вопросом великой теодицеи.

Но и Ориген не остался одинок. Во многом согласно с ним думал вели­кий святой отец золотого века богословия св. Григорий Нисский, один из великих трех Каппадокийцев (Василий Великий, Григорий Богослов, Гри­горий Нисский). В своем трактате «Об устроении человека», размышляя о воскресении, святой Григорий говорит: «Ведь невозможно извращенному и измененному быть сильнее и постояннее Того, Кто всегда один и тот же и утвердился в благе»¹⁰²⁷. Далее св. Григо­рий утверждает: «Ведь исхождение зла не доходит до беспредельности, но необходимо объемлется пределом, вслед за которым преемство добра сме­няет предел зла». И, наконец: «Так, думаю я, нужно разуметь и о нас, что, достигши границы зла, когда окажемся в крайности греховной тьмы, мы сно­ва заживем в свете, потому что природа благого превосходит зло, как бес­предельность – меру»¹⁰²⁸. Святой Григорий говорит о неизменности и постоянстве Бога. Зло не может быть неизменным и постоянным – оно с необходимостью превращается в свое время в добро.

В своем труде «Большое огласительное слово» св. Григорий Нисский говорит о том, что дьявол хитростью вносит в человеческий мир семя зла. Бог отвечает ему – Он, Премудрый Хитрец, хитростью (мудростью змеи) искореняет зло в этом мире и даже из самого изобретателя зла – диавола. «Ибо один [диавол. – Г.Ф.] употребил обман к растлению естества, а Спра­ведливый, вместе Благой и Премудрый [Бог. – Г.Ф.] измышлением обмана воспользовался ко спасению растленного, благодетельствуя тем не только погибшему [человеку, природе. – Г.Ф.], но и самому причинившему нашу погибель»¹⁰²⁹. Хитростью и даже «обманом» со стороны Бога св. Григорий называет Боговоплощение, вхож­дение Бога в человеческое естество: «Ибо, что Бог, неузнанный врагом, не откровенным Божеством, но сокрытым под естеством человеческим, входит к обладающему, сие некоторым образом есть некий обман... так как обманы­вающим свойственно надежды тех, против кого злоумышляют, обращать на одно, а делать не то, на что они надеялись»¹⁰³⁰. Сокровенно пришел в плоти Иисуса Бог в этот мир, и крестом, которым диавол хотел поразить и погубить Господа, оказался поражен сам, и, как думал св. Григорий, еще и обрел свое собственное спасение, чего вовсе не искал.

Гееннский огонь св. Григорий считает не только огнем возмездия, но и огнем очистительным. Завершает свои размышления святой Григорий словами: «Таким образом, когда по истечении долгого времени изъято будет из естества зло, ныне к ним примешанное и сроднившееся с ними, поскольку совершится восстановление пребывающих ныне во зле в первоначальное со­стояние, единогласное воздается благодарение всей твари и всех, претерпев­ших мучение при очищении и даже имевших нужды в начале очищения; сие и подобное этому преподает великое таинство Божия вочеловечения»¹⁰³¹. Это – апоката́стасис, всеобщее восстановление падшей твари!

«И человека освободя от порока, и врачуя самого изобретателя пророка (диавола). Ибо очищение болезни, хотя оно и трудно, есть врачевание неду­га»¹⁰³². Такова теодицея св. Григория Нисского. Церковь Православная это учение не приняла, хотя самого святого Григория никакому порицанию, в отличие от Оригена, не подвергла. Более того, святой Григорий Нисский почитается среди великих, вселенских отцов и учителей церкви.

К мысли об апокатастасисе приходил и великий подвижник прп. Иса­ак Сирин (VII в.). Епископ, оставивший кафедру и подвизавшийся в горах Хузистана. Представитель Сирийской церкви. Опыт и учение прп. Исаака Сирина оказали большое влияние на православную аскетику и на мусуль­манскую мистику. Пребывал в несторианской среде. В Православной церкви почитается, как святой и великий наставник в духовной жизни. Прп. Исаак видел в геенском огне очистительный огонь любви Божией.

«О, как изумительна благодать Бога и Творца нашего! Какая сила, дов­леющая на все! Какая безмерная благость, по которой Он естество нас грешных снова возводит к возсозданию! У кого достанет сил прославить Его? Преступника и хулителя Своего возставляет, неразумную персть об­новляет, делает ее разумною и словесною, ум рассеянный и бесчувствен­ный и чувства расточенные делает Он природою разумною и достойною Божественной мысли! Грешник не в состоянии и представить себе благо­дать воскресения своего. Где геенна, которая могла бы опечалить нас? Где мучение, многообразно нас устрашающее и побеждающее радость любви Его? И что такое геенна пред благодатию воскресения Его, когда восставит нас из ада, соделает, что тленное сие... в нетленное, и падшего во ад восста­вит в славе?

…………………………….

Слава, Господи, безмерной благодати Твоей! Вот, Господи, волны благо­дати Твоей заставили меня умолкнуть...!»¹⁰³³.

Так верил прп. Исаак Сирин. Он мог воскликнуть: «Где геенна, кото­рая могла бы опечалить нас?» Для преподобного Исаака такой не было. «Что такое геенна пред благодатью воскресенья Его?» После того, как гееннский огонь «восставит нас из ада», он уже ничто иное, как любовь Бо­жия, которая для всех находит путь ко спасению. Преступники заповедей и хулители Бога восстанут из геенны во славе. Волны благодати заста­вили умолкнуть прп. Исаака и... «не осталось у (него) мысли», вопросы его закончились. Такова теодицея преподобного Исаака Сирина, такова теодицея апокатастасиса. Оправдан Бог, восстановивший даже тех, кто этого и не хотел!

Вера Оригена, вера св. Григория Нисского, вера прп. Исаака Сирина в апокатастасис – не стала верой Церкви. Вслед за Священным Писанием Церковь говорит о вечных муках. Но если не в вере Церкви, то в какой-то надежде некоторых чад ее апокатастасис так и не исчез.

Бог наш есть огонь поядающий¹⁰³⁴

Сказал Иоанн Креститель:

Идущий за мною сильнее меня... Он будет крестить вас

Духом Святым и ОГНЕМ¹⁰³⁵.

Сказал Лаодикийской теплохладной церкви Сам Христос:

Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю.¹⁰³⁶

Божьи наказания, огонь страданий и мучений вызвал у человека аввакумовы вопросы. Где правда и любовь Божия в мире страданий и зла, в мире неправды и греха? И главный вопрос к Богу:

– А как же вечные муки?

– Как гееннский огонь?

– Как блаженство во свете Нового Иерусалима при муках огня неугаси­мого?

Некоторые святые отцы говорили о том, что есть только один свет и толь­ко один благодатный огонь. Один для всех. Не так, что одним рай, а другим ад. Одним – свет Иерусалима, другим – огонь долины сыновей Генномовых, геенны огненной.

Одно солнце, один свет. Орел летит навстречу ему, не зажмуривая глаза. Крот уходит в подземную нору. Что радует одного, то мучит другого. При­сутствие праведника радует благочестивых и мучит нечестивых. Одним расходиться не хочется (вечная жизнь), другим – в тягость и муку (мука вечная).

В мире нет ничего, кроме Огня Божественной любви – радующего и уст­рашающего, ублажающего и мучительного. Одним – награда, другим – нака­зание, но всякому – благо.

Так думал о гееннском огне св. Иоанн Златоуст. Окончательно отвергшиеся от Бога грешники будут мучиться от вечного Огня Любви Божией. Так думал прп. Исаак Сирин. Только, в отличие от большинства святых отцов, Исаак Сирин видит этот огонь всегда очистительным и в конечном счете восстановляющим падших.

Прп. Исаак Сирин: «Мучимые в геенне поражаются БИЧЕМ ЛЮБВИ! И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погре­шили они против любви, терпят мучение вящщее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, страш­нее всякого возможного наказания. Неуместна никому такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь есть порождение ведения истины, которое (в чем всякий согласен) дается всем вообще. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, гееннское мучение есть раскаяние. Души же горних сынов любовь упоявает своими утехами»¹⁰³⁷.

Известен стародавний софизм:

– Может ли всемогущий Бог сотворить камень, который Сам поднять не может?

Тут как ни отвечай – все равно нарушается всемогущество Бога.

А кто-то однажды сказал:

– Так Бог такой камень сотворил! Это – человек. Человек, наделенный свободной волей. Человек по воле своей наделенный возможностью любить Бога и быть в гармонии с Ним, либо противостоять Ему, не слушаться и гре­шить. В этом и корень зла, всякой неправды и страданий. Если всюду навес­ти правду и сделать всех счастливыми, то должна будет исчезнуть свобода воли и выбора, все превратятся в хороших роботов. И вместе с этим исчезнет богоподобие и всякое счастье – останется одно довольство.

Страшный дар свободы. Выбор добра или зла и отсюда – блаженство или страдание. Этот дар превратил историю людей в Великую Драму. И мы все ее участники. Но найдется ли человек, готовый отказаться от участия в ней; отказаться от свободы, от риска, от взлетов и падений, чтобы превратиться в красивую розу или довольного обитателя мира райских животных, наслаж­дающихся и жующих приятную на вкус траву.

Добро и зло, страдание и блаженство – они на пике тварного богоподобия. Разумные существа духовного и материального мира, неба и земли – ангелы и люди, им ве́дома свобода, им ве́дома и ужасная мука теодицеи. Такой мир благоволил сотворить Создатель.

В христианской мысли всегда была проблема соотнести благодать и про­изволение Божии и свободу человека. Когда эта проблема особо обострилась в спорах Пелагия и блаженного Августина, пожалуй, лучший, взвешенный, православный ответ дал прп. Иоанн Кассиан Римлянин († 435 г.).

Прп. Иоанн говорит о том, что Бог дал человеку желание и возможность любить добро, но при этом наделил его свободой. Грехопадение человека не лишило его самого желания добра.

Если все в воле человека, то не свободен Бог и не всемогущ. Если все дела­ет Бог, то нет свободы человека. Св. Иоанн Кассиан говорит о том, что благое расположение не всегда надо приписывать благодати, не всегда и человеку. Все происходит по благодати Божией там, где всемогущая воля Божия со­прикасается со свободой человека.

Прп. Иоанн Кассиан Римлянин: «Нельзя думать, чтобы Бог не дал че­ловеку желания и возможности делать добро; ибо иначе не дал бы ему сво­бодного произволения, если бы он мог желать и делать только зло [имеется в виду человек после грехопадения. – Г.Ф.]. Это мнение доказывают также слова, сказанные Господом по совершении Адамом преступления: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло¹⁰³⁸. Нельзя думать, будто до сего времени он совсем не знал добра; иначе он был бы животным нера­зумным и не чувствующим существом; но так думать совершенно противно православной вере, напротив, по мнению Соломона, Бог сотворил человека правым, то есть он непрестанно обладал знанием только добра, но сами люди пустились во многие помыслы¹⁰³⁹, потому что стали разуметь лука­вое и доброе; посему Адам получил познание зла после падения, не утратив, впрочем, познания добра»¹⁰⁴⁰.

По учению прп. Иоанна Кассиана стремление к добру в человеке от Бога, но от человека, от его свободной воли, зависит, будет он идти этим путем добра или он уклонится от него. «Творец посеял в душах наших семена доб­родетелей; но только для возрастания их нужны возбуждения со стороны Бога, потому что, по словам апостола, и насаждающий и поливающий есть ничто, а все Бог возращающий¹⁰⁴¹. И в книге, именуемой «Пас­тырь» [Ерма], доказывается, что человек может пристать к какой угодно ему стороне, ибо там говорится, что каждому человеку присущи два ангела, доб­рый и злой; от воли человека зависит одному принадлежать, а другого уда­ляться. Итак, человек постоянно имеет произвол, посредством коего может или принимать, или пренебрегать благодать Божию»¹⁰⁴².

И, наконец, прп. Иоанн Кассиан находит удивительные библейские об­разы, в которых жалуется Бог и жалуется душа человека. Бог жалуется, что уклоняется от него человек, а человек жалуется, что уклоняется от него Бог.

«Жалуется Бог:

– Я звал, и не было отвечающего;

говорил, и они не слушали.¹⁰⁴³

жалуется и невеста:

– На ложе моем ночью

искала я Того, Которого любит душа моя,

искала Его,

и не нашла Его,

взывала к Нему,

и не услышал меня.¹⁰⁴⁴»

Так Бог захотел устроить этот мир. Мир, в котором есть не только Бог, но и богоподобие; мир, в котором есть и благодать и свобода, и Божье определе­ние, и человеческая воля. И добро, и зло. И радость, и боль.

Рассуждения о свободе воли подводят к мысли о дуализме добра и зла, о двух вечно противоборствующих началах. Инь и Янь. И кто еще сказал «что такое хорошо, и что такое плохо». Дуализм был свойственен ассирийским верованиям, зароастризму и манихейству, но всегда был чужд христианству. Расхожее представление о двух началах – Боге и сатане – не верно. Начало есть только одно, и это Бог; и это – свет, правда, добро и любовь.

Сатана (противник, противоречащий, враг) и диавол (клеветник, искажа­ющий истину) – не иной Бог, не второе начало, а противоречащий и проти­востоящий единому Началу в Боге. И, будучи реальным существом, сатана – не другой Бог, а всего лишь дух, отпавший от Бога Единого.

– А зло? А грех?

Это не иное, второе начало, а – отрицание, или отсутствие первого и единого. Есть правда и есть не-правда; есть любовь и есть не-нависть; есть разум и есть не-разумие. Называемое зло есть лишь отсутствие добра, отказ от него, а не нечто иное, второе. Имеются не две ценностные шка­лы, а одна-единая и ее неприятие. Ложь не есть нечто иное по отношению к правде, это всего лишь не-правда, отрицание правды. А еще бывает ими­тация правды, ее подделка. Как КПСС в СССР имитировала собою Церковь, так и не придумав ничего иного. Вместо Троицы – Маркс, Энгельс, Ленин. Вместо заповедей Божиих – их подобие и искажение в «Мораль­ном кодексе строителя коммунизма». Вместо Библии – труды классиков марксизма-ленинизма. Вместо церкви – КПСС. Вместо соборов – партсъезды. Вместо крестных ходов – демонстрации. Вместо икон – портреты вождей. Вместо святых – герои. Вместо мощей – мавзолей. Вместо рая на небе – коммунизм на земле!

Все, что может зло, – это паразитирование на добре. Зло – паразит добра.

Вот и вся теодицея!

Кстати, в природе есть свет, но нет тьмы. Тьма – это только лишь отсутст­вие света. Есть волны света, есть фотоны, но нет волн тьмы. Есть включатель (у русских почему-то «выключатель») света, но нет включателя тьмы. Не­льзя включить тьму, можно лишь выключить свет. Есть уравнения Максвел­ла, описывающие электромагнитное поле, но нет системы уравнений тьмы.

И пошел Каин от лица Ягве [Господа], и поселился в земле Нод.¹⁰⁴⁵

Однажды автору сих размышлений довелось видеть такую картину. С одной стороны – свет Божий, там, где был сад в Эдеме. Каин, приготовлен­ные им груженые обозы, запряженные лошади, Каинова жена на повозке – и все, отвернувшись от света. Затылки светлые – лица темные. Отвернув­шись от лица Господня, все это двинулось в сторону мрака.

Вот где корень зла – человек, отвернувшийся от Бога, уходящий от лица Господня. И результат – каинитская цивилизация, погибшая в во­дах потопа.

Аврелий Августин, епископ Иппонский (354–430) – великий святой За­падной и Вселенской церкви. Мысль блаженного Августина стала осново­полагающей в Западноевропейской средневековой цивилизации. Едва ли был какой вопрос, в разрешении которого не билась бы мысль этого святого человека. Аввакумовы вопросы вовсе не обошли стороной великого северо-африканца.

«–Ия искал, откуда зло,

но искал плохо и не видел зла, в самых розысках моих...

– Вот Бог, и вот то, что сотворил Бог; добр Бог и далеко-далеко превосхо­дит создание Свое; Добрый, Он сотворил доброе...

– Где же зло и откуда и как вползло оно сюда?

В чем корень и его семя?»¹⁰⁴⁶

Блаженный Августин предлагает два варианта рассуждений на тему тео­дицеи – метафизический и эстетический.

ТЕОДИЦЕЯ МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ

К вопросам теодицеи Августин подходит с позиции космологической или метафизической¹⁰⁴⁷. Согласно Блаженному Августину, всякое бытие есть бла­го – оно является бо́льшим или ме́ньшим благом в зависимости от бо́льшего или ме́ньшего участия в бытии абсолютном, которое есть Бог. Метафизиче­ской основой зла является неполнота бытия, несовершенство всего, сущего ниже Бога. Всякое бытие есть благо по отношению к нижестоящему его благу и есть зло по отношению к вышестоящему его бытию. Так, быть полковником – это зло (несчастье) для генерала и благо для майора (посчастливилось!). Зло есть privatio – лишенность, отсутствие полноты бытия. Зло не субстанци­онально – оно эпифеномен нисходящей иерархии бытия. В церкви зло, грех всегда именовались падением. В мире есть зло потому, что он сотворен из ни­чего. Существующий мир есть лучшее, что могло быть создано из ничего.

Зло блж. Августин находит в ухудшении – в переходе от бо́льшего добра к меньшему. «Все что есть – есть доброе, а то зло, о происхождении которого я спрашивал, не есть субстанция; будь оно субстанцией, оно было бы добром,

а)      или субстанцией, не подверженной ухудшению вовсе, то есть великой и доброй;

б)      или же субстанцией, подверженной ухудшению, что было бы невоз­можно, не будь в ней доброго».

Блаженный Августин мыслит так, что пред Богом в Его творении нет зла. Зло – явление частное, в целом – все ко благу.

«И для Тебя вовсе нет зла, не только для Тебя, но и для всего творения Твоего, ибо нет ничего, что извне вломилось бы и сломало порядок, Тобой установленный. Злом считается то, что, взятое в отдельности, с чем-то не со­гласуется, но это же самое согласуется с другим, оказывается тут хорошим и хорошо и само по себе».

Пример: Тюрьма не согласуется с желанием быть на свободе, но она согла­суется с желанием иных быть огражденными от опасных людей.

Эту свою мысль блаженный Августин завершает словами: «Охватив мыс­лью все, я уже не желал лучшего (мира); высшее, конечно, лучше низшего, но, взвесив все по здравому суждению, я нашел, что весь мир в целом лучше высшего, взятого в отдельности».

Пояснение: Праведник лучше грешника, однако мир в целом, в котором есть праведники и грешники, лучше отдельно взятого праведника.

Так мыслил Августин.

В своих исканиях мысль Августина доходила до дуализма, но отвергала его, как мысль чужую. «И так как не осмеливалась душа моя объявить, что Господь мой не нравится ей, то и не хотела она считать Твоим то, что ей не нравилось. И отсюда дошла она до мысли о двух субстанциях, но не находила покоя и говорила чужим языком».

По Августину, в иерархии Божьего творения все благо. И хорошо, когда ме́ньшее благо устремляется к бо́льшему. Зло же начинается тогда, когда вы­сшее устремляется к низшему. Это низшее там, на низшем уровне есть благо, но оно перестает быть таковым, когда к нему устремляется высшее, ведь для высшего оно не было предназначено.

«И я по опыту понял, что неудивительно, если хлеб, вкусный здоровому, мучителен есть, когда болит небо; свет, милый хорошим глазам, несносен больным. И Твоя справедливость не нравится грешникам, а тем более змеи и черви, которых Ты создал хорошими, подходящими для низших ступе­ней Твоего творения; для них подходят и сами грешники, поскольку утра­тили они подобие Твое; они приблизятся к более высоким ступеням, по­скольку это подобие восстановят. Я спрашивал, что же такое греховность, и нашел не субстанцию: это извращенная воля, от высшей субстанции, от Тебя, Бога, обратившаяся к низшему, отбросившая прочь внутреннее свое¹⁰⁴⁸ и крепнущая во внешнем мире»¹⁰⁴⁹.

ТЕОДИЦЕЯ ЭСТЕТИЧЕСКАЯ

Во внутреннем соответствии с теодицеей метафизической блаженный Ав­густин строит свою теодицею эстетическую. Этому посвящен его трактат «О порядке», увлекательно построенный в форме беседы-диспута Августина с его учениками и друзьями.

Блаженный Августин задается аввакумовским вопросом теодицеи: «Ка­ким образом так бывает, что Бог о делах человеческих печется, а между тем в этих человеческих делах всюду и всегда такая превратность, какую трудно приписать не то что божественному, но даже и рабскому управлению, если, конечно, дать такую власть рабу?»¹⁰⁵⁰.

Еще прежде, чем раскрыть свою теорию о порядке, блж. Августин дает замечательный ответ на свой вопрос с позиции эстетической. Возмущенно­му наличием зла, превратностей и несообразностей в этом мире человеку св. Августин говорит: «Но ведь это то же самое, как если бы кто-нибудь, имея до такой степени слабое зрение, что взор его на мозаичном полу не мог бы охватить пространство, большее одного квадратика, стал бы уко­рять художника за неумение давать этим квадратикам порядок и известное расположение. Разве виноват художник в том, что его критик не способен воспринимать его мозаичные работы, сливающиеся во всей своей совокуп­ности в одно прекрасное целое? Но ведь именно это и происходит с теми недалекими людьми, которые, не будучи в силах своим слабым умом объ­ять всю совокупность и гармонию вещей, если что-нибудь причиняет им вред, и, по их мнению, этот вред велик, считают, что и во всем прочем царит великая мерзость»¹⁰⁵¹.

Итак, наша неспособность ответить на аввакумовы вопросы – это наша неспособность охватить своим взором весь мир в целом и все пути Промысла Божия. Добавим от себя пример. Человек рассматривает фрагменты иконы св. Георгия Победоносца, поражающего змия. Фрагмент – отвратительная зияющая пасть змия. Какой ужас может вызвать в человеке этот фрагмент, если он больше ничего не видит. Не видит картину в целом. Не видит доблест­ного воина на белом коне, не видит сверкающее копье, не видит спасенную царевну у врат города.

Создается впечатление, что в этой жизни, в мире, который во зле лежит, не­возможно усмотреть картину в целом. Это дело будущего века, это узрит об­новленный человек в новом творении Божием. А сейчас смотрим, как сквозь тусклое стекло, гадательно¹⁰⁵². Потому и все ответы святых от­цов и философов еще не совершенны. Однако, по мере духовного просвеще­ния и освещения, просветляется и «тусклое стекло». Потому и дороги нам рассуждения богомудрых отцов и откровения пророков. Кстати, апокатас­тасис – это попытка стереть змиеву пасть с иконы св. Георгия Победоносца. А потому лучше не строить свои рассуждения, а дожидаться Божиих ответов.

А теперь вернемся к блаженному Августину. Дальше в философской бесе­де о порядке он выстраивает свою рационально-стройную систему взглядов.

Основной тезис: «Вне порядка, по моему мнению, не бывает ничего» [О порядке, п. 3]. И дальше: «Кто станет отрицать, великий Боже, что Ты управляешь всем в порядке?» [там же, п. 5]. Этого, естественно, верующий отрицать не может. Тогда тут же возникает вопрос «на засыпку»:

– «Неужели... заблуждение не противно порядку?» [там же, п. 6].

И следует дерзновенный ответ:

«Нисколько не противно!.. Ибо добро и зло в порядке вещей» [там же].

Как это можно осознать? Блж. Августин отвечает на это дальнейшим рас­крытием своего основного тезиса: «Бог зла не любит... не в порядке это, что­бы Бог любил зло. Но почему бы самое зло не могло быть в порядке, даже если Бог его не любит?» [там же, п. 7]. То, что не любимое Богом может быть в Богом любимом творении – это некая высшая мудрость Божия, творящая красоту этого творения. «А все это [добро и зло] – принадлежность вели­кого порядка и божественного распоряжения, которое, поскольку охраняет единство всего в самой противоположности, приводит к тому, что и самое зло является необходимым. Через это, как бы некоторым образом из антите­зы (что нам приятно бывает и в речи), то есть из противопоставлений, обра­зуется красота всех вместе взятых вещей» [там же]. Вот это и есть основная мысль Августина в его теодицее.

В качестве примера блж. Августин красочно описывает, как он и его со­беседники стали свидетелями петушиного боя. Многое в этом бою было не­красивого и безобразного, но в целом произошло нечто «с законами природы согласное и потому – красивое» [там же, п. 8].

Рассуждают собеседники Августина и о Самом Боге. Бог – это высшее благо, а «там,., где все благо, там порядка не существует. Там царит высшее равенство, которое в порядке не нуждается» [там же, кн. 2, п. 1]. Порядок – только в сотворенном, а значит не совершенном мире, в котором имеет мес­то иерархия. Здесь у блж. Августина его эстетическая теодицея смыкается с его метафизической. Святой отец умозаключает: «Порядком управляется не одно только добро, но добро и зло вместе» [там же].

«У Бога порядок существовал всегда; и было ли это ничто, которое на­зывается злом, всегда, или оно началось когда-нибудь, поскольку порядок есть или сам добро, или от добра, – без порядка никогда ничего не было и не будет» [там же, п. 7].

Так думал о божественном порядке святого Бога блаженный Августин, о порядке, в котором имеют место добро и зло. Так протоптал блж. Августин дорожку дальнейшим европейским богословам и мыслителям на пути иска­ний Божией правды и справедливости в мире добра и зла.

Само слово «теодицея» было введено в богословие и в философию в 1710 г. Г. В. Лейбницем.

Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) – гениальный немецкий уче­ный математик и физик, знаменитый философ и правовед.

Одновременно с английским ученым Исааком Ньютоном, но независи­мо от него, Лейбниц создает дифференциальное и интегральное исчисление, или математический анализ, получивший у нас название «высшая математи­ка». Кстати, именно Лейбницу принадлежат сами термины «дифференциал» и «интеграл» и их общепринятое обозначение и употребление.

Лейбниц участвует в разработке классической механики, в формирова­нии представления об импульсе и кинетической энергии.

Лейбниц четко формулирует «закон достаточного основания» и основные четыре закона формальной логики.

По почину Лейбница в 1700 г. основывается Академия наук в Берлине, и он становится ее первым президентом. Лейбниц лично общается с импера­тором Петром I Великим и полагает основание открытию Санкт-Петербург­ской академии наук.

В 1710 году выходит в свет знаменитое богословско-философское произ­ведение Г. В. Лейбница «Опыты Теодицеи о благости Божией, свободе чело­века и начале зла», в котором впервые и употреблен сам термин «теодицея», или «феодицея» (ϑεοδικαία), что значит «Богооправдание». Теодицея Лейб­ница является продолжением богословских суждений об этом Блаженного Августина и св. Фомы Аквинского (1225–1274).

Размышления Г. В. Лейбница мы будем цитировать из его Приложения к основному тексту работы: «Оправдание Бога на основании его справедли­вости, согласованной с прочими Его совершенствами и всеми Его действия­ми», указывая соответствующие пункты текста.

Лейбниц формулирует, пожалуй, основной тезис своей теодицеи таким образом, что Бог сотворил наилучший из возможных миров. А наилучшим является мир совершенной гармонии.

«Благодаря бесконечной мудрости Всемогущего в соединении с Его не­измеримой благостью не могло быть создано ничего лучшего..., чем то, что было создано Богом; и, следовательно, все вещи находятся между собою в совершенной гармонии и дышат полным согласием»¹⁰⁵³. Об этом же Лейбниц говорит и так: «Между бесконечным числом возможных рядов вещей Бог избрал наилучший и, следовательно, таковым является именно тот ряд, который существует в действительности. В самом деле, во вселенной все гармонично...»¹⁰⁵⁴.

Как же в этот наилучший ряд вписать слезинку ребенка, все ужасы и не­счастья, неправду и несправедливость, грех и вечные муки? Раскроем рассуждения Лейбница по этим мучительным вопросам.

Лейбниц развивает тезис, что зло допущено Богом в этом мире, чтобы до­стигнуто было большее добро.

«Зло метафизическое (то есть несовершенство в вещах вообще) и физи­ческое (зло наказания у существ разумных) становится иногда вспомога­тельным добром, являясь средством для добра более значительного...

Зло допускается не из принципа абсолютной необходимости, но из прин­ципа целесообразности. Ибо необходимо должно существовать основание, почему Бог скорее допускает зло, чем не допускает, но основание Божествен­ной воли можно найти только в благе»¹⁰⁵⁵.

Бог Сам никогда не совершает зло, но Он попускает ему быть в Своем тво­рении, чтобы оказалось возможным еще большее добро. В мире зла любовь, милосердие, мужество, верность имеют еще большую возможность саморас­крытия, нежели при отсутствии зла. И потому Бог скорее допускает зло, чем не допускает.

Лейбниц утверждает, что то, что видится нам несообразным, не есть не­сообразное, а есть не понятое нами в делах Божиих. «И поэтому всякий раз, когда какая-либо вещь из творений Бога кажется нам достойной порицания, мы должны заключить, что она недостаточно нами познана и что мудрец, ко­торый постиг бы ее, решил бы, что невозможно даже и желать чего-либо луч­шего»¹⁰⁵⁶.

Кульминацией предыдущей мысли является утверждение, что в мире до­пущено зло, чтобы явилось совершеннейшее – Богочеловек Иисус Христос. Блаженный Августин когда-то воскликнул: «О, блаженная вина Адама, ко­торая дала нам такого Христа!» Лейбниц об этом говорит так: «Главным же основанием для выбора наилучшего ряда вещей, то есть настоящего ряда, был Христос – БОГОЧЕЛОВЕК, Который, однако, в качестве твари, превы­ше всего вознесенной, должен был заключаться в этом наилучшем ряде как часть или, лучше, Глава сотворенной вселенной... Он, благодаря Которому всякая тварь освободится от рабства порчи во свободу славы чад Божиих»¹⁰⁵⁷.

Распятый и воскресший Христос – вот оправдание того, что в мире Богом было попущено зло!

Далее Лейбниц переходит к частным вопросам, которые ставит жизнь. Вместе с пророком Аввакумом «другие находят особенно дурным то, что добро и зло физическое распределены несоразмерно добру и злу мораль­ному, то есть часто добрые бывают несчастны, а злые – счастливы»¹⁰⁵⁸. Об этой несправедливости в жизни Лейбниц рассуждает вполне со­гласно с малой теодицеей св. Иоанна Златоуста. Лейбниц предлагает два ответа: «Во-первых, ответ данный апостолом, – что печали этого века не­достойны сравнения с будущей славой, которая будет проявлена в нас, и, во-вторых, ответ, данный Самим Христом в его чудесном сравнении, что, если пшеничное зерно, упавшее в землю, не умрет, оно не принесет своего плода»¹⁰⁵⁹.

Лейбниц обращается и к тяжелейшему вопросу, как соотнести вечное бла­женство с вечными муками, в которые, в соответствии со словами, что много званных, а мало избранных¹⁰⁶⁰, попадет большинство людей. По­лучается, что зло будет преобладать над добром. Ответ Лейбница сводится к тому, что «слава блаженных может быть столь велика вследствие созерцания Бога, что страдания всех осужденных не будут в состоянии сравниться с их блаженством»¹⁰⁶¹. Величие Царства Небесного и Божьего Града не­сравненно превзойдет ужас геенны. С суждением Лейбница легко согласить­ся, но едва ли этим можно вырвать занозу неизбывной боли – а как же те, что не спасутся? Чувствует это и ум нашего ученого. Отвечает он традиционно, ссылаясь на свободную волю человека: «Впрочем, если страдания осужденных постоянны, то это происходит вследствие постоянной их злобы»¹⁰⁶².

Два жестких вопроса обвинителей Бога.

Вопрос первый: Бог, все сотворивший, сотворивший мир с грехом, попус­кает зло, или даже содействует злу. Где же Его святость?

На это Лейбниц отвечает так: «Если бы Бог не избрал наилучшего уни­версума (в котором, однако, случается грех), Он допустил бы нечто худшее, чем все грехи тварей, ибо Он нанес бы ущерб Своему собственному совер­шенству и тем самым совершенству других: Божественное совершенство не может не избрать наиболее совершенного, так как менее благое заключает в себе некоторое зло»¹⁰⁶³. Мир без существ со свободной волей, а зна­чит без греха и зла, был бы хуже мира с существами, наделенными свободной волей, а значит и с возможностью грешить. И это было бы еще бо́льшее зло. Мир без зла – это мир без совершенства, а значит уже и не подлинно святой.

Вопрос второй: где всеведение и всемогущество Божие, то есть Его вели­чие, если сотворен мир, в котором есть зло?

Отвечает Лейбниц, исходя из своей основной концепции, – совершенство мира, в котором есть возможность (но не необходимость!) зла, больше, чем мира, в котором этой возможности бы не было. «Таким образом, основание зла необходимо, тогда как происхождение зла случайно, то есть необходи­мо, чтобы зло было возможно, и случайно то, что зло действительно»¹⁰⁶⁴.

Лейбниц рассуждает о свободе и необходимости в отношении зла. Ученый настаивает на том, что Предведение Божие творит мир с возможностью зла, как самый совершенный из миров, но при этом зло не становится необходи­мостью для сотворенных существ. Они совершают его добровольно, а значит не по необходимости, а свободно – и в этом смысле зло в этом мире случайно.

«Что касается СВОБОДЫ, то она остается невредимою среди какой бы то ни было человеческой испорченности; так что человек никогда не совершает греха по необходимости, как бы ни было несомненно то, что он согрешит... И ПРЕДВЕДЕНИЕ или ПРЕДУСТАНОВЛЕНИЕ БОЖИЕ, хотя само по себе оно и непогрешимо, однако отнюдь не налагает НЕОБХОДИМОС­ТИ. Ибо в идеальном ряде возможностей Бог видит вещи, какими они будут, и между ними – человека, по свободной воле совершающего грех; и, решая привести к существованию этот ряд, Бог не изменил природы вещей и не сделал необходимым того, что случайно»¹⁰⁶⁵.

Бог всех предоставил своей свободе, а значит некоторых – своей злобе. Иной мир не мог бы нести в себе печати богоподобия, а значит был бы менее совершен. «Но непроницаемая глубина заключена в сокровищах божествен­ной мудрости, или в сокровенном Боге, или – что то же самое – мировой гар­монии вещей, которая заставила Его счесть действительный порядок уни­версума, заключающий в себе события, которым мы удивляемся, и решения, пред которыми мы преклоняемся, за наилучший и предпочесть его другим»¹⁰⁶⁶.

Так размышлял над извечными аввакумовыми вопросами гений Готфри­да Вильгельма Лейбница, одного из двух творцов высшей математики. Ве­ликий ум Лейбница удивлялся премудрости Божией и преклонялся пред нею. Кстати, его неподражаемый английский коллега – другой независимый творец высшей математики и всей классической физики, сэр Исаак Ньютон снимал шляпу всякий раз, хотя бы где и случайно, услышав вслух произ­несенное имя Божие. Этому научила ученых высшая гармония мира, чувст­вовать которую им было дано более, чем другим смертным.

Иоганн Вольфганг Гете (1749–1832) – гений немецкой словесности со­здал свое великое творение, трагедию «Фауст».

Михаил Александрович Булгаков (1891–1940) – уникальный русский писатель, автор неподражаемого романа «Мастер и Маргарита».

Не сложно заметить, что «Мастер и Маргарита» – книга, выросшая из гетевского «Фауста».

Бог – Иешуа

Фауст – Мастер

Маргарита – Маргарита

Мефистофель – Воланд

Тема там и там одна – пытливый ум человека (доктора Фауста и Масте­ра-писателя), с одной стороны, а демоны и зло (Мефистофель, Воланд и их деяния) – с другой стороны. И Драма человеческой жизни, интрига миро­здания.

Разница между той и другой книгой точно такая, как между немцем и рус­ским. А история и вопросы одни и те же.

Признание: автор и составитель сей книги – российский немец (по рожде­нию – Генрих, по крещению – Геннадий).

О той и другой книге написано множество литературоведческих исследо­ваний. Мы отметим только уникальную, художественную теодицею, общую и единую для обоих авторов.

В своем Studierzimmer (комнате для штудий) – ученый доктор Фауст.

Когда в глубоком мраке ночи

Каморку лампа озарит,

Не только в комнате рабочей,

И в сердце как бы свет разлит.

Я слышу разума внушенья,

Я возрождаюсь и хочу

Припасть к источникам творенья,

К живительному их ключу.

Загадочный пудель поднял ворчанье и лай, беготню и вытье. За печку оттеснен, он вверх растет, как слон, готовый, словно дым, по потолку рас­плыться. Когда дым из-за печи стал рассеиваться в одежде странствующего студента, появляется Мефистофель.

Фауст поражен и вопрошает: Как ты зовешься?

Пришедший не торопится отвечать.

Фауст понимает, что явившийся – из тех, кто именуется «царь мух» (Веельзевул), «губитель» (Аполлион), «лжец».

Nun gut, wer bist du denn?

Mephistopheles

– Ein Teil von jener Kraft,

Die stets das Böse will

und stets das Gute schaft.

... так кто ты, наконец?

– Я часть той силы,

что вечно хочет зла

и вечно совершает благо.

Эти слова, это самоопределение Мефистофеля Михаил Александро­вич Булгаков вынесет в эпиграф к своему роману «Мастер и Маргарита». Явившийся Фаусту в одежде странствующего студента явится в Москве на Патриарших прудах сидящим на лавочке председателю МАСОЛИТа Михаилу Берлиозу и поэту Ивану Бездомному в виде иностранца в се­ром костюме с тростью с черным набалдашником в виде головы пуделя. Профессор черной магии, Воланд. А у Воланда целая свита: Кот, Бегемот, Коровьев, Азазелло.

И Гете, и Булгаков показывают, как демонические силы входят в жизнь лю­дей. И, потрясающе, всегда желая зла, у них почему-то постоянно получается благо! Они не только желают зла, они его делают, они побуждают к нему людей. Мефистофель понуждает Фауста продать ему душу, поставить на познаньи крест и с головой окунуться «в страстей клокочущих горнило». Что и последовало. А чем все кончилось?

Мефистофель:

(спохватываясь)

О, что со мной! Как Иов, весь в нарывах,

Я страшен сам себе и все же горд

И радуюсь, уверившись, что черт –

В наследственных своих основах тверд

…………………………………..

Я отрезвлен и всем вам без изъятья,

Как подобает, шлю свое проклятье.

А Фауст?

Пройдя кругами ада на земле и вырвавшись из них, создает новый свет­лый мир. Его предсмертный возглас:

... Тогда бы мог воскликнуть я:

«Мгновенье!

О, как прекрасно ты, повремени!

Воплощены следы моих борений,

И не сотрутся никогда они».

И это торжество предвосхищая,

Я высший миг сейчас переживаю.

Фауст падает навзничь. Лемуры подхватывают его и кладут на землю. Мефистофель угрожает:

Чуть дух покинет тело, договор

Ему представлю, кровью подкрепленный...

Но бессильна злоба падшего духа.

Хор ангелов уже поет:

Пламя священное!

Кто им охвачен,

К жизни блаженной

Добра предназначен.

Воздух очищен.

Братья, в полет!

Дух сей похищенный

Вольно вздохнет.

Ангелы подымаются к небу, унося бессмертную душу Фауста.

И снова мог бы Мефистофель сказать:

– Я часть той силы,

что вечно хочет зла

и вечно совершает благо.

Так богословско-философские мысли Августина-Лейбница пропел в сво­ей трагедии Гете.

Немецкому певцу вторит русский, Иоганну Гете – Михаил Булгаков.

Воланд предсказал беду более, ему благодаря, Аннушка пролила масло, а колесо трамвая отрезало голову Берлиоза. Но ведь это не злу послужило! И за завтраком Воланд отговаривал профессора Канта от формулировки нравственного доказательства бытия Божия, а ведь именно оно смыкает фи­лософию и богословие, ум и сердце к вере в Бога. И около десятого часа не им ли внушаемый Понтий Пилат в Иерушалиме отправляет на смерть Иешуа? И что же? На последней странице романа описано, как по широкой лунной дорожке подымаются Пилат и Иешуа. Как тяготит жестокого прокуратора та пошлая казнь. Ей нет прощения. Но он умоляет Казненного подтвердить:

– Ведь ее не было? Молю тебя, скажи, не было?

А Иешуа и подтверждает, что не было.

– Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом вскрикивает Пилат и поднимается все выше к луне, увлекая своего спутника (Иешуа).

И исполнились слова:

– Я часть той силы,

что вечно хочет зла

и вечно совершает благо.

Такова теодицея Гете и такова теодицея Булгакова.

Такова теодицея немецкого поэта-физика и такова теодицея писателя в России, где поэт – больше, чем поэт.

Александр Исаевич Солженицын (1918–2008) – русский писатель-про­поведник, писатель-пророк, совесть нации в безумный век революций, войн и колючей проволоки. И он, как Аввакум, не преступивший очерченный им вокруг себя круг, не вышел за пределы колючей проволоки, пока не услышал в себе Божий ответ. Колючая проволока советских лагерей была сторожевой башней, на которой прозрел этот человек, постиг бездну людских страданий, неправд мира сего.

В феврале 1945 года в Восточной Пруссии молодой капитан Красной армии, три года прошедший дорогами войны, был арестован. Когда за ним пришли товарищи, чтобы пустить его по кругам ГУЛАГа, он незамысловато воскликнул:

– Меня, за что?

– Александр Исаевич, товарищ капитан, ты задал аввакумов вопрос, много миллионов раз заданный другими до тебя.

– Меня, за что?

Я слышал, что других арестовывают, что других постигает беда, а тут – меня! Меня за что?

За что? За что?...

Почему меня?...

Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» описывает случай, когда во время выклички осужденная старушка сделала шаг вперед, называла свое имя. Ох­ранник орет на нее, чтобы она назвала определенный ей срок. Она недослы­шит. Когда, наконец, вопрос дошел, она и немного удивленно, и смиренно отвечает охраннику:

– Срок? Да как, сынок, от грехов своих очищусь, вот и срок кончится.

Это величайшая теодицея! Не теодицея философов, а теодицея крот­кого и смиренного сердца, которое Бог не уничижит; теодицея сердца, постигшего глубинные изломы бездн людского горя и Божьей правды и любви.

Вслед за той старушкой дошел до своей теодицеи, до своего познания смысла беды, горя и неправды и сам Солженицын. Послушаем его самого:

«Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно, и я все порывался в сторону, противоположную той, которая была мне истинно нужна.

………………………………….

На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление добра.

………………………………….

С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в че­ловеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить.

С тех пор я понял ложь всех революций истории: они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах – и носителей доб­ра), – само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство.

………………………………….

– А разве МЫ – были лучше?...

– А разве мы, не пройдя Архипелага, – были тверже? Сильнее мыслями?

Вот почему я оборачиваюсь к годам своего заключения и говорю, подчас удивляя окружающих:

– Благословение тебе, тюрьма!

Прав был Лев Толстой, когда мечтал о посадке в тюрьму. С какого-то мгновения этот гигант стал иссыхать. Тюрьма была, действительно, нужна ему, как ливень засухе.

Все писатели, писавшие о тюрьме, но сами не сидевшие там, считали сво­им долгом выражать сочувствие к узникам, а тюрьму проклинать. Я – доста­точно там сидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно:

– Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!»¹⁰⁶⁷.

Это теодицея Солженицына. Теодицея человека, от наивно и возмущенно задавшего вопрос:

– Меня, за что?

до человека, сказавшего:

– Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!

А между вопросом и ответом – восемь лет тюрем, лагерей и этапов.