Глава 3. История римско-католической пропаганды в Сирии и Палестине до преосв. Кирилла

Начало римско-католической пропаганды в Сирии и Палестине относится ко времени крестовых походов. Бесспорно, что главною целию этих последних было освобождение Гроба Господня и других святых мест из-под власти неверных. Но с этою главною целию соединялась и другая – распространение римско-католического учения в пределах восточно-православной церкви, которая незадолго пред тем окончательно отделилась от своей заблудшей сестры. Не может подлежать никакому сомнению, что римские первосвященники возлагали очень большие надежды на крестовые походы в этом именно смысле³³. И расчеты их, хотя и не вполне, оправдались. Со времени крестовых походов начинается деятельная пропаганда римско-католиков в Палестине.

В то время, как войско первых крестоносцев медленно подвигалось к Иерусалиму, этот последний был отнят арабами у сельджукских турок. Пред Антиохией крестоносцы получили от арабского халифа сообщение о завоевании им Иерусалима вместе с предложением восстановить христианские храмы и святыни и защищать их, если только крестоносцы придут к нему в качестве мирных паломников. Но крестоносцы не пожелали делать какое-либо различие между последователями ложного пророка и отвечали халифу, что, с Божиею помощию, они сами надеются взять и владеть землею, которая должна принадлежать им по праву как достояние их отцов. Надежды их, действительно, осуществились. 15 июля 1099 года Иерусалим был взят крестоносцами. Взятие его сопровождалось сценами хищничества и зверства, позорными для христианского имени. Крестоносцы не щадили ни возраста, ни пола. Было избито до 70 000 магометан.

С образованием крестоносцами иерусалимского королевства существенно изменилось положение палестинских христиан. Православный иерусалимский патриарх, который пред осадой города был выслан арабами, умер на о. Кипре. Его место занял латинский патриарх Дагоберт³⁴. В 1100 г. латинский патриарх был поставлен и в Антиохию. Вместе с патриархами поставлялись в Сирии и Палестине и латинские епископы, которые постепенно заменяли здесь православных епископов. Латинская иерархия относилась с презрением и даже с ненавистью к низшему арабскому духовенству и православным мирянам. Таким образом, сирийские и палестинские христиане, как схизматики, оказались в положении гонимых. Гонения и притеснения, какие практиковала в отношении к ним высшая латинская иерархия, были настолько чувствительны и сильны, что православные сирийские и палестинские христиане скоро начали сожалеть о том времени, когда они жили под управлением иноверных мусульман. Главная забота латинской иерархии была направлена на обеспечение доходов своих церквей и приобретение недвижимых имуществ. Как только утверждался где-либо латинский епископ, тотчас же начинались споры с обладателями земель.

Успех латинской пропаганды в Сирии и Палестине за время существования иерусалимского королевства был довольно значительный. В Палестине, напр., латинянами кроме патриаршества, были учреждены четыре архиепископства: в Кесарии, Назарете, Кераке и Тире, и девять епископств: в Лидде, Хевроне, Бейруте, Птолемаиде, Сидоне, Бансасе, Севастии, Тивериаде и Синае. Ими основано было также множество мужских и женских монастырей преимущественно с целию пропаганды католичества среди местного населения не столько иноверного, сколько православного³⁵. Едва ли стоит упоминать о том, что латиняне в это время, по праву победителей и господ, отняли все святые места у православного духовенства. Православный патриарх Леонтий мог поклониться Гробу Господню только в одежде простого богомольца³⁶.

Но такое бессердечное, презрительное, дерзкое, нередко жестокое отношение латинской иерархии к низшему православному духовенству и ко всему вообще православному населению Палестины только ускорило падение иерусалимского королевства, основанного крестоносцами. Королевство это не просуществовало и сотни лет. Вместе с падением его, покинула Св. землю и латинская иерархия. Латинский патриарх Гераклий, о котором, по словам латинского же историка, чем меньше говорить, тем лучше, оставил Палестину со всеми своими монахами и духовенством. Только в приморских городах и на островах держалась еще некоторое время латинская иерархия. В самом же Иерусалиме не осталось ни одного латинского духовного лица, так как новое мусульманское правительство, под угрозою смертной казни, запретило католическому духовенству посещать Святой город.

Однако справедливость требует сказать, что римско-католическая иерархия оставила Палестину только телом, но не духом. Связь католической церкви с Палестиной не прерывалась потом никогда до самого последнего времени. Когда умерли последние латинские иерархи Палестины, то папа решил сохранить их престолы. Он приказал поставлять преемников им, которые бы носили титулы своих несуществующих престолов в надежде, что эти престолы со временем возвратятся под власть папства. С этого времени в латинском мире появились титулярные епископы, епархии которых находились во власти неверных. Было забыто, что епископия без паствы есть нехристианское учреждение. Даже тридентский собор, покорный всем папским властолюбивым притязаниям, называл таких епископов едва не бродягами. Несмотря на это, титулярная иерархия, как особое учреждение, пустила глубокие корни в римско-католической церкви. Пребывая постоянно в Риме и находясь на содержании папы, титулярные епископы были послушным орудием в руках пап и всегда готовым средством для достижения властолюбивых их целей и стремлений. Между прочим, они создавали на соборах римско-католической церкви то послушное большинство, которое всегда поддерживало всякие папские предложения и заглушало голоса действительных членов собора. Кроме этого прямого и главного назначения титулярная иерархия сохранялась папами еще и для другой цели. Она поддерживала постоянную и непрерывную, хотя, быть может, больше призрачную связь римской церкви с Сирией и Палестиной³⁷.

Впрочем, римско-католическая церковь, после крестовых походов, имела в Сирии и Палестине и других деятелей, помимо титулярных епископов. Деятели эти если и не всегда, то, по крайней мере, временами жили здесь и занимались пропагандою римско-католического учения среди местного преимущественно православного населения. Так, напр,, в начале XIV в. мы видим в Иерусалиме францискан и доминиканцев. При каких обстоятельствах появились здесь те и другие, – с точностию неизвестно. Известно только, что доминиканцы не долго оставались в Иерусалиме и скоро ушли отсюда, появившись в Святой земле снова уже в 80-х годах XIX столетия. Что же касается францискан, то они успели прочно утвердиться в Св. земле, остались здесь навсегда и были назначены даже хранителями Святых мест, получив от папы для того особый устав. Кустодия францискан была древнейшим из латинских учреждений в Св. земле, не потерявших своего значения до занимающего нас времени. Францискане жили сначала на Сионе, а с 1551 года, когда они были изгнаны оттуда турками, они поселились в приобретенном ими у грузин монастыре Спасителя, находившемся внутри Св. города. Во второй четверти XIV в. сицилийская королева Санция и ее супруг приобрели у египетского султана за большие деньги право францискинам священнодействовать у Св. гроба и в доме тайной вечери, – право весьма важное для целей римско-католической пропаганды³⁸.

Кустодия францискан до начала XIX столетия представляла сравнительно небольшое, но тесно сплоченное общество. На ней лежала обязанность охранять Святые места, освященные жизнью, чудесами и смертью Господа Иисуса Христа, оказывать духовную и материальную помощь христианам богомольцам и проповедывать евангелие. Проповедь евангелия францисканами могла быть обращена, конечно, только к евреям и преследовать совращение православных христиан в католичество. Но покровительство паломникам и проповедь римско-католического учения в действительности весьма мало занимали францискан. Главнейшую заботу их, поглощавшую все время и все богатые средства их, составляло охранение принадлежавших им и приобретение новых Святых мест. Около этой главной задачи их пребывания в Святой земле вращалась и постоянная ожесточенная борьба их с православными и армянами, на которую они большею частию употребляли все получавшиеся ими из Европы доходы, в начале настоящего столетия простиравшиеся до 130 000 рублей в год. Эта борьба была главным тормозом пропагандистской деятельности францискан в Палестине и вместе с тем составляла характеристическую черту многовекового существования их Кустодии здесь. С ХV и XVI в.в., когда представителями православия в Св. граде являются члены богатого Свято-Гробского братства, борьба эта делается особенно ожесточенною, причем, как не сильно было святогробское братство, но и оно иногда должно было уступать францисканам, которых поддерживала западная католическая Европа. В это время Рим становится прочною стопою в Сирии и Палестине и из Иерусалима и с высот Ливана, как из главных центров, распространяет свое учение на весь православный Восток. И хотя православные христиане Сирии и Палестины в это время приобрели себе новые силы в политическом и духовном союзе с Константинополем, который (союз), к сожалению, по указанным в предыдущей главе обстоятельствам, был не вполне прочен и надежен, но и католическая пропаганда получила новые средства деятельности в дипломатических связях Франции с Портою и в праве, предоставленном этою последнею французскому королю быть заступником, ходатаем и покровителем католического духовенства и его интересов в Турции. При этих новых элементах крепости и силы, почерпнутых обоими влияниями в политических переворотах Сирии, борьба между православием и католичеством становилась все упорнее и упорнее. Православные искали защиты у султанов то прямо, то чрез русское влияние, весьма прикровенное и скромное, так как оно не основывалось на договорах, а католичество прибегало к мощному и скрепленному договорами заступничеству Франции³⁹.

Таким образом, небрежение высшей греческой иерархии в Палестине к своим пастырским обязанностям, с одной стороны, и покровительство французского правительства, с другой, при полном невнимании магометанского правительства Турции к делу, – все это чрезвычайно благоприятствовало усилению и успехам католического влияния в Палестине и Сирии. В конце XVII в. латинское духовенство, при содействии французского правительства, настолько усилилось в Палестине, что отняло Святые места у греческого святогробского духовенства. В то же самое время, хитрыми происками иезуитов, проникших в Палестину, пресловутая уния вторгается в православно-христианскую церковь Сирии и Палестины и, как гангрена, начинает разъедать ее организм. Такие успехи противников заставили греческую иерархию выйти из своего обычного равнодушия. Она становится осторожною в сношениях с католическими пропагандистами и вообще с западною церковью, принимает деятельные меры к ослаблению инославного прозелитизма и, наконец, при сильном содействии дунайских князей, вновь вступает в заветное наследие иерусалимских святынь. Вся вторая половина XVIII столетия была проведена Сириею и Палестиною в хаотическом обуревании. В это время турецкая империя распалась на несколько обособленных провинций. Влияние Порты на Сирию было потрясено до основания. К тому же успехи русского оружия за Дунаем отозвались здесь роковыми потрясениями султанской власти, а появление чесменского флота у сирийских берегов, при волнениях пустыни от фанатизма Абдул-Вехаба, при смелых предприятиях Дагель-эль-Омара, при вторжении египетских мамелюков, при междоусобиях сирийских племен, едва не довершило отторжение Сирии от турецкой империи. Во все это время уния преуспевала в Сирии, при энергичном содействии римского двора.

Следовавшие затем поход французов и тирания Дмозгеров имели счастливые последствия для Порты относительно влияния ее на сирийские племена. На это время падает краткая сравнительно счастливая для православной церкви в Сирии и Палестине эпоха. Несмотря на дурное управление Абдиллаха, несмотря на потрясение, отозвавшееся во всей турецкой империи и произведенное восстанием греков, несмотря на гонения, каким подвергалась тогда православная церковь, первая четверть XIX столетия ознаменовалась успехом православия в Сирии и Палестине. Почти пред самым восстанием греков православное духовенство антиохийского патриархата, при содействии константинопольского патриарха и фанариотов, едва не успело окончательно восторжествовать над униею и отняло храмы, какими униаты завладели было в эпоху анархии. Такому успеху православия в Сирии немало содействовало реакционное движение, возникшее между самими униатами. В среде этих последних образовалось тайное братство никодимитов, имевшее своею целию воссоединение с православною церковью. Если успех борьбы православия с католичеством и униею не был решителен, то это должно приписать ошибкам греков, которые переступили за грань благоразумной умеренности, а не оскудению или недостатку средств и сил у православных христиан Сирии и Палестины⁴⁰.

Затем однако наступила критическая для православия эпоха с египетским владычеством в Сирии. Правда, духовенство и народ православный благословляли и теперь еще благословляют египетскую эпоху, ознаменованную равною терпимостию в отношении всех христианских вероисповеданий и доставившую всем сирийским церквам важные преимущества. Но не подлежит ни малейшему сомнению, что начало последующего расслабления православной церкви в Сирии и Палестине восходит именно к египетской эпохе, к которой должно быть отнесено также и крайнее усиление западноевропейского – политического и духовного – влияния в этом крае. Римско-католическое духовенство в эту эпоху приобрело особенную силу в Сирии и Палестине. При возраставшем участии, какое Франция и римский двор стали принимать в судьбах Сирии и Палестины, оно и в Иерусалиме и на Ливане и по всем городам Сирии заменило оборонительную систему, которой держалось дотоле, решительными наступательными действиями. Для православных христиан и духовенства Сирии и Палестины грубые гонения турецкого правительства и мусульманской черни прежней эпохи были чувствительнее, чем скрытное и коварное преследование католического духовенства. Но гонения со стороны мусульман имели, по крайней мере, то спасительное для церкви значение, что ими более и более воспламенялось религиозное чувство; деятельность же инославных миссионеров, облекавшихся в личину ложной терпимости, сочувствия и покровительства, медленно, но зато верно вела к ослаблению в народных массах основного религиозного чувства, к разрушению всякой церковной дисциплины.

Главными деятелями латинской пропаганды в Сирии и Палестине во все это время были, как и прежде, францисканы. Впоследствии к ним присоединились кармелиты, поселившиеся на горе Кармиле и восстановившие здесь древний, разрушенный в 1821 году, монастырь. Обновление этого последнего стоило до 450 000 руб., собранных посредством добровольных пожертвований, в которых принимал участие даже русский православный народ⁴¹. К 1840 г. число католиков в Сирии и Палестине простиралось до 2000 чел. и в 10 разных местностях Святой земли насчитывалось до 30 католических церковно-просветительных учреждений⁴².

В таком положении находилось католичество в Сирии и Палестине, когда в 1840 году совершился политический переворот, воссоединивший названные сейчас области с столицею империи. Казалось бы, что переворот этот должен был залечить раны, нанесенные православию католическою пропагандою в эпоху египетского правления. Иерусалимский и антиохийский патриаршие престолы, по-видимому, могли ожидать спасительной опоры и заступничества, в виду влияния греческой церкви в столице и непосредственных действий столичного правительства на Сирию и Палестину. Но, к сожалению, вследствие изложенных нами в предыдущей главе исторических обстоятельств, как вселенская церковь, так и иерархия иерусалимской церкви были далеки от такого состояния, которое бы давало им возможность залечить прежние раны, нанесенные православно-христианской церкви в Сирии и Палестине.

А между тем политический переворот 1840 года открыл собою новую эпоху в истории отношений западных христианских народов к Сирии и Палестине. До того времени здесь действовали одни только католики. Теперь же в Палестину являются и протестанты. Успехи протестантской пропаганды возбудили ревность в католиках, которые, в свою очередь, начали особенно усиленную пропаганду в Сирии и Палестине.

Католические общества западной Европы, во главе с папою, внимательно и с большим беспокойством следили за прозелитическою деятельностью протестантства в Сирии и Палестине. По естественному чувству соревнования, оживляемому вековою враждою между католичеством и протестантством, католики усилили и свою миссионерскую деятельность в этих областях. Особенно сильно обеспокоило и встревожило ревнителей католичества появление в 1841 г. англиканско-прусского протестантского епископа в Иерусалиме.

Ответом со стороны католиков на учреждение протестантского епископства в Иерусалиме было восстановление папою Пием IX в 1846 году латинского иерусалимского патриархата, который, как сказано выше, существовал прежде, но потом, по удалении крестоносцев из Палестины, в действительности закрылся и только считался существующим. Восстановленный католический патриархат в Иерусалиме бил замещен Иосифом Валергою, – человеком энергичным, смелым, ловким и в течение 14-летней миссионерской деятельности на Востоке вполне подготовившимся к осуществлению поручавшейся ему весьма важной задачи. Задача эта была не только важна, но и весьма трудна. Патриарху Валерге предстояло, прежде всего, выдержать упорную борьбу с своими же католическими деятелями на православном Востоке, именно с францисканами, которые считали себя хозяевами здесь и единственными представителями римско-католического мира, решительно отказывались делиться своею властью и своим влиянием в Палестине с кем бы то ни было и не желали никому уступать даже части своих доходов. Борьба с францисканами для Валерги должна была быть тем более затруднительною, что на первых порах францисканских монахов поддерживали почти все католические западноевропейские государства. Но, несмотря на это, п. Валерга, поддерживаемый сначала папою, а потом и французским императором Наполеоном III-м, смирил богатых францискан и совершенно завладел всеми их доходами. Воспользовавшись своим вековым правом, Франция в лице Наполеона III потребовала замещения французами трети принадлежавших ей должностей в управлении францисканским орденом. Отвергать этих требований францискане не могли и должны были исполнять их. Когда же треть голосов в монастырском управлении перешла к Франции, или, правильнее, к п. Валерге, который скрывался за нею, то ловкий патриарх повел дело весьма решительно. Он постановил, чтобы все доходы францискан поступали в распоряжение римско-католической патриархии в Иерусалиме: пятая часть из них должна была оставаться в полном распоряжении самой патриархии, а остальные распределены были между существовавшими в Палестине католическими монастырями. Для придания большей силы своим преобразованиям, п. Валерга отправлялся лично в Рим, чтобы папским согласием утвердить свои распоряжения. Хотя это стоило ему больших усилий и немалых хлопот, но все-таки, при поддержке французского правительства, он добился своего и возвратился в Палестину полным и главным распорядителем и начальником всех здешних деятелей римско-католической пропаганды. Францискане теперь должны были безусловно смириться пред ловким своим противником и, утратив свое прежнее влияние в Палестине, наряду со всеми другими монашескими орденами поступали в распоряжение римской пропаганды на Востоке, сохранив, впрочем, за собою преимущественное значение хранителей святых мест римско-католической церкви в Иерусалиме.

Оставив францискан при их вековых спорах с греками из-за Святых мест, п. Валерга приступил теперь к выполнению прямой и главной цели своего посольства на православный Восток. Самый Иерусалим, где были весьма сильны партии, противные Риму, он пока, не имея средств успешно бороться с ними, оставил в относительном покое и обратил все свое внимание и всю свою деятельность на его окрестности. «Когда Иерусалим будет заключен в тесный круг латинских общин, – рассуждал он, – когда эти общины, постепенно расширяясь, будут стеснять этот круг, тогда Иерусалим должен будет, в конце концов, сделаться латинским»⁴³. Хотя Валерга и не сделал Иерусалим латинским городом, хоти последний и доселе не сделался и едва ли когда-либо сделается таким, но все-таки своею чрезвычайно энергичною и ловкою деятельностию п. Валерга весьма много содействовал успеху латинской пропаганды в Палестине.

В сотрудники себе п. Валерга пригласил, с разрешения папы, в Палестину все латинские монашеские и полумонашеские ордена, не исключая и иезуитов, и даже белое духовенство. Духовенство римско-католической церкви отнеслось весьма сочувственно к призыву п. Валерги. Скоро вся Палестина наполнилась латинскими миссионерами и покрылась разными учреждениями римско-католической пропаганды. Кроме белого духовенства, сюда прибыло свыше 500 вполне подготовленных деятелей, – представителей 20 монашеских и полумонашеских орденов. Тесно сплоченные между собою единством цели и стремлений, одушевленные ревностию, которая в значительной степени подогревалась соперничеством с деятелями других христианских исповеданий (особенно протестантского) и хорошо руководимые твердою и опытною рукою своего принципала, они с большою энергиею взялись за дело, на которое были призваны.

Латинские миссионеры, руководимые п. Валергою, употребляли различные способы пропаганды как явной, так и преимущественно тайной. Прежде всего, они начали устраивать в разных местах Палестины монастыри, костелы и часовни, в которых совершали богослужение чинно и стройно, нередко даже на родном для туземных христиан-арабов языке, и непременно при театрально-пышной обстановке, рассчитанной на возможно больший эффект. «Предоставляю судить вам, – говорит один русский ученый, близко знакомый с историей Св. земли, после описания церемониала одной из католических процессий праздника Тела Господня, – насколько подобная процессия, под синим небом Палестины, среди южной растительности, окруженная облаками фимиама и звуками, далеко разносимыми по воздуху, священных гимнов, должна действовать и действует на пристрастных ко всем зрелищам и падких до всего блестящего – южных жителей»⁴⁴. А таких процессий в Святой земле латиняне устрояли по нескольку в месяц. Кроме того, в латинских монастырях, костелах и часовнях миссионерами велась открытая проповедь, направленная к совращению православных в католичество. Проповедь эта имела тем больший успех, что православное духовенство в Палестине было или совершенно равнодушно к исполнению своих пастырских обязанностей и потому пользовалось непопулярностью в среде туземного православного населения, что должно сказать в особенности о духовенстве греческого происхождения; или же в большинстве своем было убого, невежественно, бедно и потому робко и безответно, что должно сказать об арабском православном духовенстве⁴⁵. Последним обстоятельством латиняне особенно пользовались и притом с удивительным нахальством. Иногда католический миссионер смело отправлялся в то селение, где, как он знал, был бездеятельный, или совершенно невежественный священник, и открыто начинал свою пропаганду, почти всегда сопровождавшуюся большим или меньшим успехом.

Пропаганда католического учения посредством торжественного богослужения и открытой проповеди была рассчитана главным образом на взрослых членов православной церкви. Но не в этих последних полагали залог будущей своей силы и своего влияния на православном Востоке латинские миссионеры, которые, поэтому, торжественным богослужением и проповедью отнюдь не ограничивали своей деятельности. Как опытные и расчетливые строители, они желали строить задуманное здание на прочном основании. Таким основанием они совершенно верно считали молодое поколение сирийско-палестинских православных христиан, которое, для обеспечения будущего несомненного успеха, по расчетам латинских миссионеров, требовалось воспитать в католическом духе. Вернейшим средством для достижения этой последней цели они справедливо считали устройство возможно большого количества учебных заведений в различных пунктах Сирии и Палестины.

Таких заведений латинянами было открыто довольно и некоторые из них в течение самого непродолжительного времени успели достигнуть значительного благоустройства. Представляя в большинстве случаев строго замкнутые, закрытые учебные заведения, они предлагали православным детям бесплатное обучение, а иногда даже и полное содержание. Главною целию деятельности их служило не умственное образование учащегося юношества, а именно воспитание его в духе римско-католической веры. Уже самая замкнутость в стенах учебного заведения в течение многих лет и разобщение с близкими родными незаметно воспитывали в детях и юношах отчужденность от православной веры и механическую привязанность к латинству. К этому присоединялись и положительные средства религиозной пропаганды, практиковавшиеся здесь с тем большим успехом, что беззащитные и попавшие в материальную зависимость от своих непризванных благодетелей дети представляли мягкий, как воск, материал в руках этих последних. В латинских учебных заведениях, несмотря на то, что громадное большинство питомцев их принадлежало к православному вероисповеданию, считалось обязательным изучение латинского катихизиса и присутствие при ежедневной молитве, литургии и всех многочисленных богослужениях, совершавшихся по уставам римско-католической церкви. Некоторые же из подобных заведений устрояли для своих питомцев специальные конгрегации под разными названиями: младенца Иисуса, свв. сердец Иисуса и Марии, св. Иосифа, ангелов и т. п., главнейшею целию которых служило то, чтобы, чрез совместное празднование известных дней, молитву в определенные часы, устройство и украшение маленьких алтариков и т. д., приучать детей к латинским обрядам и дисциплине. Особенное внимание руководители подобных заведений обращали на тех детей, которые, по своему развитию и способностям, выделялись из среды своих товарищей: таких особенным образом обучали и нередко отправляли в западноевропейские высшие учебные заведения римско-католической церкви для усовершенствования в науках, где она иногда принимали пострижение и возвращались на родину настоящими латинскими монахами-миссионерами.

Руководители латинских учебных заведений не оставляли своих питомцев заботами, имевшими прозелитическую подкладку, даже и по выходе их из заведений. Не полагаясь на зрелость и стойкость своих воспитанников, они на некоторое время не выпускали их из-под своей опеки и для наблюдения за ними учреждали т. н. патронаты, находившиеся под руководством какого-нибудь патера. Члены таких патронатов собирались по воскресным и праздничным дням, присутствовали при богослужении и религиозных беседах, которые велись на арабском языке, участвовали в общих играх и развлечениях, устроявшихся для них в воспитавших их заведениях. Они устрояли нечто в роде касс взаимопомощи, посредством доброхотных приношений, причем руководители заведений, с своей стороны, приходили на помощь тем, которые оставались верными своим обещаниям и тем идеям, в каких воспитывались. Такая заботливая опека иногда продолжалась до 20-летнего возраста, т. е. до такого периода жизни школьного питомца, когда он не только сам окончательно утверждался в латинском вероисповедании, но и мог распространять его среди других своих соотечественников.

Система воспитания, построенного на подобных началах, хотя и не сопровождалась сразу заметными плодами, но зато верно подготовляла прочный фундамент для будущих успехов латинской пропаганды на православном Востоке. Одним из важных средств для пропаганды католичества служила также благотворительность, которую весьма широко практиковали руководимые п. Валергою латинские миссионеры среди православного населения Сирии и Палестины. Православное население названных стран в громадном своем большинстве было крайне бедно и, благодаря вредному влиянию, с одной стороны, господствующего ислама, а с другой – соперничества разных христианских исповеданий между собою, в высшей степени деморализовано в религиозно-нравственном отношении. «Жалки здешние арабы! – пишет в одном месте своего дневника архим. Порфирий Успенский. – На лбах их написано: мы торгуем верою. Ho кто написал тут слова эти? Католики и протестанты»⁴⁶.

Последние слова лучшего нашего знатока Православного Востока замечательно верно характеризует религиозно-нравственное настроение сирийско-палестинского православного населения, в течение целых веков глубоко деморализованного разными сторонними вредными влияниями. Действительно, среди православных арабов Сирии и Палестины бывало немало таких, которые, под влиянием материальной нужды, с совершенно спокойною совестию меняли свою веру. Обеднел кто-нибудь из них, пришла крайность... и вот он идет к латинскому миссионеру, объявляя ему, что, после долгих размышлений о том, какая вера лучше, он пришел к заключению, что латинство лучше православия, почему и просит принять его в лоно католической церкви. Затем уже следует рассказ о материальной нужде, сопровождаемый униженною просьбою о помощи. Латинский миссионер, прекрасно понимая, в чем дело, знает, что новый прозелит ни о чем подобном не думает из того, что говорит, да и не может думать, так как ясно не знает ни православия, ли католичества. Однако же он делает вид, что верит всему сказанному, принимает близко к сердцу нужду просителя, выдает ему пособие, разумеется, под расписку, и, таким образом, приобретает нового сына своей церкви... впрочем, в большинстве случаев не надолго, так как, при новой материальной нужде, подобный легковер с такою же спокойною совестью меняет католичество на протестантство, с какою раньше он переменил православие на латинство. В дневниках архим. Порфирия Успенского рассказывается о многих случаях подобного перехода арабов из латинства в протестантство. Впрочем, католические миссионеры не смущались подобным легковерием своих взрослых обращенцев, так как не в них полагали свою главную силу. «Латинский патриарх Валерга, – пишет архим. Порфирий Успенский в своем дневнике под 28 января 1853 года, – объявил своей пастве, что ежели кто принял, или желает принять протестантство, то пусть выскажется, дабы известно было, кто какого духа и кто во что верует»⁴⁷.

Приобретение последователей среди взрослых православных сирийско-палестинских христиан было однако же необходимо латинянам для внешней показности, для возвышения латинского авторитета в глазах восточных христиан и для возбуждения в этих последних стремления к переходу в католичество. Поэтому, латинские миссионеры, несмотря на видимо малый успех, не оставляли путем благотворительности завлекать к себе православных тем более, что общественная благотворительность их сопровождалась гораздо большим успехом в отношении пропаганды, чем частная. В разных местах Палестины и Сирии латиняне понастроили множество всевозможных приютов, пансионов, странноприимных домов и других благотворительных учреждений, служивших центрами самой деятельной пропаганды римско-католического учения среди бедного православного населения. Особенное внимание латиняне обратили на медицинское пособие, в котором, действительно, крайне нуждалось православное население Сирии и Палестины. Они сначала заводили аптеки с бесплатной раздачей наиболее простых средств, а потом стали устраивать хорошо обставленные больницы, в которых врачами обыкновенно были монахи-миссионеры. И должно отдать честь латинянам, что, они содержали свои больницы так хорошо, что заслуживали одобрение даже у своих противников. Описав состояние греческой больницы, устроенной в октябре 1851 г. в Екатерининском монастыре в Иерусалиме и закрывшейся вскоре, вследствие неумелого ведения дела, архим. Порфирий Успенский говорит затем в своем дневнике под 9 мая 1852 года: «не так идут дела милосердия у здешних католиков. У них во всем проявляется живучесть благодатная (?) и деятельность полезная. Они в одно время с греками устроили больницу в двадцать пять кроватей, и она до сей поры существует. В ней за больными ухаживают сестры милосердия; состоятельные поступают туда с платою, бедные – даром, а евреи – не принимаются»⁴⁸.

Само собою разумеется, что, при подаче помощи больным телесными недугами, латинские миссионеры никогда не забывали подавать им и духовную помощь, и старались вообще пользоваться всяким удобным случаем, для преследования главной своей цели – обращения в латинство, иногда приносившихся к ним больных и умиравших детей они тут же в больнице и крестили, без ведома их родителей.

Таковы были главные способы латинской пропаганды в среде православных жителей Сирии и Палестины. Кроме того латинские миссионеры иногда пропагандировали свое учение посредством распространения в народе различных общедоступных изданий, в которых то осмеивалось, или критиковалось православие, то положительно излагалось римско-католическое учение особенно в тех пунктах, в которых оно наиболее расходилось с православным.

Что касается материальных средств, при помощи которых латинские миссионеры действовали на православном Востоке, то на первых порах они составлялись главным образом из пожертвований частных лиц западноевропейского латинского мира, который всегда щедро отзывался на все их красноречивые воззвания о помощи. С каким мастерством латинские миссионеры умели привлекать к себе общее внимание и выпрашивать пожертвования на свое дело не только у настоящих ревнителей римско-католической церкви, но даже и у лиц, чуждых пылкого усердия к вере, а иногда и совсем не принадлежащих к латинской церкви, об этом можно судить по следующему примеру. На постройку кармильского монастыря, о котором раньше мы упоминали, было собрано до 450 000 рублей в продолжение нескольких лет одним безграмотным кармелитским монахом по всем европейским государствам, в том числе и по России, причем он сам даже и не ездил, а только списывался с другими лицами, возбуждая усердие жертвователей своим рассказами, писавшимися, по его заказу, другими, напр., известным французским литератором Александром Дюма.

Так было на первых порах. А затем по мере того, как возникали латинские учреждения на православном Востоке, возрастало и доверие латинского мира к ним. Параллельно с этим, разумеется, увеличивалась и благотворительность западноевропейского римско-католического мира, всегда внимательно и сочувственно следившего за деятельностию латинских миссионеров на православном Востоке.

К сказанному сейчас следует прибавить еще и то, что латинские миссионеры, выходившие преимущественно из лиц монашеского сословия, или же из белого безбрачного духовенства, за весьма редкими исключениями, отличались уменьем ограничивать личные свои потребности до возможного минимума и истрачивать на свое собственное содержание сравнительно незначительные суммы; так, напр., содержание каждого францисканского миссионера обходилось всего 60 руб. с небольшим в год. Таким образом, почти все громадные средства, собиравшиеся латинскими миссионерами путем щедрых пожертвований они могли употреблять на дело пропаганды.

Как вообще умело и находчиво действовали представители этой последней в Сирии Палестине, об этом весьма красноречиво говорит следующая история одной латинской миссионерской общины под именем «сионских сестер». Основателем этой общины был обращенный в христианство еврей Ратисбонн. В 1855 году он явился в Иерусалим, как простой паломник, но в действительности с целию посвятить себя пропаганде, и предложил п. Валерге свои услуги по распространению латинства среди евреев. Валерга с радостью принял предложение Ратисбонна и, предоставив ему полную свободу действий, обещал свое покровительство... и только предупредил нового миссионера, что в материальном отношении он не может пособить ему, вследствие бедности самой патриархии. А так как и Ратисбонн не имел своих средств, то он не видел никакой возможности осуществить свои намерения и уже решился было возвратиться в Европу с тем, чтобы уже более не возвращаться в Палестину. Но в это самое время он получил неожиданно от сестры значительную сумму, что заставило его радикально изменить свои намерения. Он тотчас же выписал из Европы в Иерусалим 4 монахини сионской общины, которые и прибыли в нему в мае 1856 г. Прибывшие монахини поместились временно в бедном и тесном арабском доме, нанятом для них Ратисбонном и находившемся вблизи Дамасских ворот. Насколько скудны были тогда материальные средства зарождавшейся миссионерской общины, можно видеть из того, что столы и скамьи для их помещения были сделаны одним францисканским монахом из тех ящиков, в которых было привезено из Европы их скромное имущество. Впоследствии же эта община сделалась одною из богатейших и деятельнейших латинских миссионерских конгрегаций в Палестине и постепенно успела устроить свой монастырь, великолепный храм, пансион и несколько учебно-воспитательных учреждений⁴⁹.

Что касается собственно успехов латинской пропаганды в Сирии и Палестине, то в количественном отношении они к рассматриваемому нами времени, т. е. ко второй половине пятидесятых годов истекающего столетия были не особенно блестящие. Но зато нравственное влияние этой пропаганды на православное население названных областей было весьма сильно и, разумеется, пагубно. Латинская пропаганда к этому времени успела в корне потрясти религиозное чувство в православных христианах и преданность их своей отеческой вере, ослабить церковную дисциплину, подорвать веру и разрушить старое доброе, не создав ничего нового. К счастью, православное население Сирии и Палестины, особенно лучшая часть его, инстинктивно боялась латинских миссионеров, которые, поэтому, завлекали в свои сети чаще всего худших и ненадежных членов православной церкви. Наибольший вред латинской пропаганды состоял в том, что она разрушала духовные узы восточно-православного населения и вносила в среду его рознь, взаимное недоверие и даже вражду. Под влиянием римско-католической пропаганды, иногда население одного города или местечка делилось на две половины, сильно враждовавшие между собою. «Непомерное хвастовство палестинских католиков, – пишет в своем дневнике преосв. Порфирий Успенский под 12 февраля 1853 года, – при настоящем перевесе их могучих представителей здесь и в Константинополе, доходит до дерзости и буйства. В Вифлееме от него едва не вспыхнуло возмущение. На днях тамошние женщины римского вероисповедания подразнили православных баб тем, что папа и Франция сильнее всех на свете, и что греки украли серебряную звезду из вертепа Рождества Христова, но на место ее положена другая, но вся франкская. Пошла ссора. Вскипела ярость ревности не по разуму. Но, к счастью, мужья не заступились за жен, и дело обошлось без драки. Однако порох лежит подле огня, и Боже упаси нас от взрыва! В прошлый вторник (10-го февраля) несколько здешних право-католиков вышли за город повеселиться и, играя в саду патриаршего письмоводителя, архимандрита Никифора, сломали два дерева. Работники его, магометане, заметив это, поколотили их. Наказанные таким образом молодцы воротились в Иерусалим и, случайно увидев подле дома патриарха Валерга прислужника помянутого архимандрита, некоего Дауда, давай бить его, чем и во что попало. За невинного вступился какой-то магометанин. Но они прибили и его. Кавасы Валерги видели эту драку, но не уняли дерзких. Весть о ней мгновенно разнеслась по городу. Тогда удальцы из православных арабов тотчас вооружились, чем могли, и прибежали к дому латинского патриарха с тем, чтобы у обидчиков вырвать око за око и зуб за зуб, но, к счастью, уже не застали их тут. Впрочем, месть будет. Слышно, что не только православные иерусалимляне, но и жители селения Бетжалы поклялись поколотить католиков за стенами города при первом удобном случае... Возгораемые вещества накоплены и от малейшей искры вспыхнут»⁵⁰.

В связи с латинской пропагандой в Сирии и Палестине находилась деятельность униатов, которые, впрочем, составляли особое общество и по своему устройству, и по средствам, какими оно располагало, и по целям, какие оно преследовало. Уния впервые проникла собственно в Сирию в половине ХVІI в.⁵¹ C той поры она, как гангрена, начала медленно, но тем не менее настойчиво распространяться по всей Сирии и даже выходить за ее пределы. С особенным успехом униаты действовали среди сирийского православно-христианского населения в первой половине ХVІIІ в., пользуясь слабостью тогдашней православной иерархии.

Но, впрочем, процветание унии здесь было непродолжительно. Уния, как учреждение переходное, временное по самому существу, назначенное от начала своего быть только переходною ступенью к обращению православных в чистое католичество, не имела и не имеет в самой себе духа жизни и потому не могла и не может существовать долго. В частности, сирийско-палестинская уния к тому времени, какое мы имеем в виду, начала уже видимо разлагаться и падать. «Уния, – писал преосв. Порфирий в своем дневнике под 15 января 1849 г., – ослабевает в Сирии и Палестине. Она сама в себе носит зародыши разрушения»⁵². Падение унии было очевидно для самых представителей и руководителей ее, которые, поэтому, старались принимать даже искусственные меры для поддержания разрушавшегося здания сирийско-палестинской униатской церкви. Одною из таких мер признавалось возможно большее сближение униатов с римско-католическою церковью и оживление униатской пропаганды между православными. Для обсуждения этой меры в июне 1849 года созывался в Иерусалиме униатским сирийско-палестинским патриархом Максимом собор, в котором под председательством патриарха, участвовало 9 униатских епископов. Патриарх, между прочим, предлагал собору своих епископов установить поминовение папы в молитвах, служение на опресноках и вообще возможно большее сближение с римско-католическою церковью. Но с патриархом согласились только три епископа, прочие же сильно воспротивились и отвергли предложение его. Поэтому, на соборе большинством голосов было постановлено: 1) признавать папу покровителем униатов, но не более; 2) служить Литургию на квасном хлебе и причащаться под двумя видами по-прежнему; 3) терпеть женатых священников; 4) расходы, употребленные на постройку дома, для иерусалимских униатов, разложить на униатских епископов⁵³.

Несмотря однако же на такие и подобные им меры, принимавшиеся к оживлению сирийско-палестинской унии, эта, последняя, продолжала падать и разлагаться. Так, по свидетельству преосв. Порфирия, в том же 1849 году в Назарете униаты поссорились между собою и разделились на две половины. Одна осталась верною папе, а другая пожелала принять православие и пригласила преосвященного Прокопия (православного). И только энергичное вмешательство латинских монахов, постаравшихся примирить враждующих и поддержать колебавшихся в римском вероисповедании, было причиною того, что половина назаретских униатов не успела тогда же соединиться с православно-христианскою церковью⁵⁴. Несколько позже, но в том же 1849 году в Алеппе один богатый купец с 30 родственными семействами презрел унию и принял православие⁵⁵. Было много и других подобных массовых обращений сирийско-палестинских униатов в православие за время пребывания преосв. Порфирия на православном Востоке.

Опаснее всего для сирийско-палестинской унии и вместе с тем благоприятнее всего для интересов православно-христианской церкви в Сирии и Палестине было то, что среди самих же униатов ко второй половине сороковых годов XIX столетия образовалось тайное общество, имевшее своею целию содействовать подготовлению общего воссоединения сирийско-палестинских униатов с православною церковью. Члены этого общества усвоили себе название никодимитов в память о Никодиме, приходившем ночью тайно к Спасителю для беседы. «В этом братстве, – пишет преосв. Порфирий в своем дневнике под 10 октября 1846 года, – числятся некоторые архиереи, многие священники и миряне. Одного из этих архиереев, именно амидийского митрополита Макария, который назывался великим Никодимом, ожидают в Константинополе»⁵⁶.

По убеждению преосв. Порфирия, сирийско-палестинские униаты легко могли бы все воссоединиться с православною церковью, если бы только со стороны этой последней были приняты необходимые меры к тому. «Легко было бы, – говорит он в одном месте своей «Книги бытия», – привить к древней и доброй маслине отпадающие от латинства ветви. Но где у нас делатели в вертограде Господнем? Где масти для поддержания прививок? Патриарх иерусалимский громоздит только камни на камни и угобжает мусульман. Владыка антиохийский беден людьми и пособиями как духовными, так и денежными. В великой церкви цареградской душа мала. Знаменитые и богатые монастыри помрачены невежеством и заражены собирательным себялюбием, так что думают только о своих выгодах и отнюдь не помышляют о благе общем. А наша духовная миссия в св. граде miserrima est, miserisque sucurrere nullo modo potest. Она водворена там, кажется, для того, чтобы присутствовать на похоронах православия».