О падших и отлученных в древнехристианской Церкви и русской

(По поводу нестроений в современной церковной дисциплине)

Смотрите, братия, чтобы не было в коем из вас сердца лукавого и неверного, дабы нам не отступить от Бога; но наставляйте друг друга каждый день, чтобы кто не ожесточился, обольстившись грехом… Земля, пившая многократно сходящий на нее дождь и произрастающая злаки, получает благословение; а производящая терния и волчцы – негодна и близка к проклятию… (Евр. 5:12–13, Евр.6:7–8)

В жизни церкви, как живого организма, вместе с обычными, часто повторяющимися, явлениями, могут иногда обнаруживаться события особенные и исключительные, нарушающие мир и порядок членов христианского общества. Сюда относятся: гонения и притеснения христиан за их убеждения, ереси и расколы среди членов церкви; соблазнительное поведение их, оказывающее вредное влияние на неустойчивых и неопытных христиан и т.п. На церковной власти лежит обязанность принять надлежащие и своевременные меры к ослаблению и устранению означенных неблагоприятных обстоятельств, во избежание вредных последствий для православного учения и благочестия христиан. Так заботливо и целесообразно поступала церковь в трудных обстоятельствах свое жизни как в древнее время, так поступает и в настоящее время, представляющее, вместо прекратившихся гонений, много внутренних опасностей и враждебных упорных элементов, и сторон. В духе и направлении древнехристианской церкви должна поступать и наша русская церковь при однородных явлениях и событиях в современной жизни по отношению к своим членам, руководясь при этом данною ей властью, правилами и соображениями.

В настоящем очерке имеется в виду коснуться и рассмотреть вопрос о падших и отлученных с церковно-исторической и канонической точки зрения в его соприкосновении с современными потребностями. Означенный вопрос имел большое значение и применение в древнехристианской церкви и отчасти в русской.

Под падшими нужно исторически понимать тех из христиан, которые, не выдержав преследований и мучений во время гонений со стороны язычников (II-IV вв.), отступали от христианской веры для сохранения своей жизни, здоровья, имущества, службы, общественного положения и т. п., а впоследствии, под влиянием угрызений совести и по прекращении гонений, снова вступали в церковь, раскаиваясь и сожалея о своем малодушии и падении. Эти христиане известны в древней церкви под именем падших (lapsi). Хотя в истории русской церкви не было гонений на христианскую веру и не могло быть поэтому падших в древнецерковном смысле, однако случаи отпадения от веры были и бывают, происходя от других причин, культурных и политических. К отлученным принадлежать те из христиан древних и новых времен, которые по суду церкви, основательному и решительному, исключены из общества церковного, из состава его членов, за ереси, расколы, сектантство, за измену отечеству и вообще за открыто худое поведение, безусловно вредное для общества и церкви¹.

Появление падших относится к довольно раннему периоду истории христианской церкви, к так называемой эпохе гонений на христиан. Если во время продолжительных и тяжких преследований христиан за исповедание веры обнаружилось множество мучеников и исповедников, пострадавших за веру и учение Иисуса Христа, то встречалось немало между христианами и таких, которые, к общему соблазну и огорчению, отказывались от своей веры под тяжестью принуждений и мучений. Уже Ориген в начале III-го века и еп. Карфагенский Киприан в половине его, свидетельствует о массовых отпадениях от веры среди христиан. По свидетельству обоих писателей, соединенному с жалобами на неустойчивость современных христиан, последние, будучи потребованы в силу указа императора, явиться и совершить жертвоприношение, устремились к площади; некоторые из опасения конфискации имущества, некоторые из желания удержать за собою должности, иные из-за страха мучений, а иные из-за просьб друзей и родственников: казалось, по словам св. Киприана, как будто-бы они давно уже желали найти случай для отречения от своей веры (Твор. Св. Киприана, т. II, 153–4 стр.). Кроме тех, которые действительно приносили жертву языческим богам, многие за особую плату чиновникам получали удостоверение в том, что они исполнили повеление императора, и многие из них, называвшиеся либеллятиками (от libma- свидетельство, билет), успокаивали себя тем соображение, что они не делали ничего худого.

Во время гонения при импер. Декии (249–51 г г.) особенно много было отпавших. По свидетельству Дионисия Александрийского и св. Киприана, все поражены были тогда страхом (после объявления указа). Многие из людей знаменитых спешили сами выслушать определение в судилищах; другие, несшие общественные должности, были привязываемы к тому необходимостью; а некоторых вели туда друзья и домашние. Приходившие приступали к нечестивым жертвам. Одни бледные и трепещущие, казалось, не с намерением принести жертву, а как будто бы сами должны были сделаться жертвою идолов, так что в окружавшей их толпе возбуждали насмешки, показывая всем свое малодушие и перед лицом смерти и при виде жертвы; другие подходили к жертвеннику с большой готовностью, стараясь доказать самою смелостью то, что они и прежде не были христианами. Из прочих же одни следовали за теми, другие за другими; одни устояли до уз темницы, а другие хотя и находились в заключении уже много дней, но потом, еще не дождавшись суда, отреклись; были и такие, которые, вытерпев довольно пыток, на дальнейшие мучения не отваживались. Случаи отпадения от веры были не в одном месте, а во многих, – там, где происходили допросы и пытки в силу общеимперского указа. По свидетельству св. Киприана, тотчас, при первых словах угрожающего врага, большее число братьев продало свою веру и еще не быв сломано бурею гонения, само себя низвергло добровольным падением. Не устояли в вере в это гонение не одни миряне, но поколебались (оказались в числе падших) и сами клирики, долженствовавшие показывать собою образец твердости прочим верующим. Впрочем, к чести тогдашнего христианского общества нужно сказать, что падших много было с начала гонения, потом число их значительно сократилось; многие даже образумились; сначала было отреклись от веры, а потом сделались исповедниками, т.е. открыто заявили о своей вере.

Обстоятельную и полную картину падения христиан во время гонений в царствование Декия представил св. Киприан, еп. Карфагенский, в нарочито составленном им трактате « о падших» ². Это творение св. отца, по объему небольшое, важно в историческом и каноническом отношениях: с одной стороны, св. Киприан не ограничивается поверхностным описанием случаев отпадения христиан от веры, а уясняет и внутренние причины их, а с другой – в означенном сочинении св. отец указывает и то, как нужно относиться к падшим для того, чтобы они исправились и снова вступили в число членов церкви.

На вопрос о том, почему именно гонение, бывшее при импер. Декии, сопровождалось множеством отпавших, находим ответ в характеристике св. Киприана своего времени, из каковой характеристики достаточно видно, что современные автору христиане слишком преданы были заботам о временном и мирском, так что среди этих забот они сделались равнодушными к благам духовным, которые обещаны христианам. Они слишком осуетились, чтобы стойко держаться за веру, как это было в предшествовавшие времена гонений; дух мирской возобладал в них над духом Евангелия, или, как говорит св. Киприан, мы не радим о чистоте и вере, отреклись от мира только на словах, а не на деле, делаем угодное только себе. Киприан, тщательно отыскивая причины печального явления, говорит: Господь хотел испытать Свою семью и так как продолжительный мир (до Декия около 40 лет не было больших народных гонений) повредил(?) учение, преданное нам свыше, то Сам Промысл возстановил лежащую и, если можно так выразиться, спящую веру. Ведь стали же все заботиться, уковеряет св. Киприан, о приумножении наследственного своего достояния, и забыв о том, как поступали верующие при апостолах и как должны поступать всегда, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не следует забывать, рассуждает он о поводе и причинах нашего поражения, не были готовы и не могли отступать перед жертвою те, которых, подобно путам, связывало их богатство. Это были узы, это были цепи, которые задерживали их доблесть, подавили веру, победили их ум, сковали душу, привязанные сделались добычею и пищею змия, пожирающего, по Божию приговору, землю. Весьма многие епископы, – сетует Киприан, – которые должны бы увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском; оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и когда братья в церкви алчут, они, увлекаемые любостяжением, коварно завладевают братскими доходами, и , давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши. Вместе с развитием любостяжения Киприан укоряет современное общество и во многих других пороках, не соответствующих христианскому призванию и свидетельствующих о потере тогдашними обществом чистоты жизни христианской. «Незаметно стало в священниках, – говорит Киприан, – искреннего благочестия, в нравах – благочиния», и о мирянах замечал «прибегают к коварным плутням, – для уловления сердец простых людей; заключают супружеские союзы с неверными, – члены Христовы предлагают себя язычникам (заметен, значит, был такой индифферентизм); с гордою надменностью презирают пастырей церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорною ненавистью производят взаимные раздоры».

При таком упадке духа христианского в обществе верующих отпадение от веры не представляет уже ничего особенно странного и непонятного, – дух мирской слишком обуял мир христианский. В этом отношении весьма замечательны еще обличения Киприаном современного ему щегольства между христианами; «мущины, – говорит он, – обезобразили свою бороду, женщины нарумянили лица, глаза – творение рук Божиих, искажены, волосы украшены ложью». Даже между самыми девственницами, какие были в карфагенской церкви, по свидетельству Киприана, распространилась страсть к щегольству: «оне чернявят брови, – жалуется на них Киприан, – на щеки наводят поддельный румянец, красят волосы в несвойственный им цвет, искажают подлинные черты лица и головы». Указывая на такой дух мирской, поработивший себе общество христианское того времени, Киприан ни на минуту не сомневается этим именно духом объяснит печальное явление – множество падших в гонение Декиево.

Хотя количество отпадших в значительной степени вознаграждалось более значительным перевесом исповедников и мучеников, как борцов за веру и победителей, однако самый факт отступления от христианства не мог не производить угнетающего впечатления на всех христиан, служа большим соблазном и камнем преткновения для слабых в вере. Отрицательное и неблагоприятное впечатление оставалось при мысли о неискренности и вынужденности падших, искавших вступления в церковь по прекращении гонения – вступления, соединенного с опасностями.

Но возникавший вопрос об условиях вступления падших в число членов церкви решался в то врем не так легко и скоро, как можно было ожидать и желать. В самом деле: при неустановившейся тогда еще церковной дисциплине не все были согласны в том, при каких условиях надлежало принять и принимать христиан, отпадших от веры и снова желавших возвратиться в единение с церковью на прежних правах равенства со всеми членами церковного общества.

При рассмотрении и решении вопроса о падших, волновавшего тогда общество христиан, обнаружились два взгляда на дело: по одному взгляду, отпадших, но раскаявшихся – нужно принимать по испытании их в течение назначенного срока, после принятия ими чистосердечного покаяния и исправления. Существовал и третий взгляд на способ приема падших в церковное общение, состоявший в принятии падших в общение без всякого со стороны последних покаянного подвига, искупления и нравственного наказания; взгляд этот разделялся между многими из падших и некоторыми из лиц духовной иерархии. В одновременном существовании, развития, поддержке и защите означенных различных взглядов на один и тот же вопрос заметны были и проявлялись наглядно истинные церковные твердые взгляды и личные воззрения, личный пристрастный элемент влиял здесь на силу и продолжительность взаимных препирательств. Представителем и защитником установившихся церковных взглядов был св. Киприан, выказавший большую стойкость и успех в борьбе с упорными, но неосновательными противниками; противодействуя св. Киприану из личных эгоистических побуждений, они в своих рассуждениях дошли до противоречия, отвергая то, что сами первоначально защищали. В истории церкви это очень заметный момент, побуждающий нас вникнуть в некоторые подробности при решении вопроса о падших со стороны прикосновенных заинтересованных к нему лиц.

Говоря о падших, желавших присоединения к церкви, в целях утешения и исправления, св. Киприан рассуждает, между прочим, следующим образом, совершенно с объективной точки зрения.

– Что мне делать, мне обуреваемому разными помыслами? Слезы более, чем слова, нужны для выражения той боли, с какою надлежит оплакивать язву нашего тела, многоразличную гибель народа, некогда многочисленного. Да и кто был бы столько не чувствителен и жестокосерд, столько чужд братской любви, чтобы, видя многоразличные развалины ближних своих, находясь среди плачевных и крайне обезображенных остатков их, мог сохранить очи свои сухими и, при вырывающемся невольно рыдании, не обнаружил своего соболезнования слезами прежде, чем голосом? Болезную, братья, болезную вместе с вами и к смягчению моей болезни нисколько не служит ни собственная моя непорочность, ни честное здравие; рана, наносимая стаду, преимущественно поражает пастыря. Сердце мое соединено с каждым из вас, с каждым я разделяю тяготу скорби и лишений: с плачущими плачу, с рыдающими рыдаю. И мои члены, вместе с вашими, пронзены теми же стрелами неистового врага; те же свирепствующие мечи прошли и через мою грудь. Дух мой не мог быть отстранен и свободен от напасти гонения: в поверженных братьях и меня повергла любовь.

Однако же, надо быть правдивым; мрачная тьма неприязненного гонения не должна была настолько ослепить ум и чувство, чтобы вовсе не осталось света, не осталось никакого светоча, при котором можно бы усмотреть божественные судьбы. Если узнаем причину поражения, то найдется и врачество для раны. Господь хотел испытать Свою семью и так как продолжительный мир повредил учение, преданное нам свыше, то сам небесный Промысл возстановил лежащую и если так можно выразиться, почти спящую веру. При этом, в то время, как мы заслуживали на, большее, всемилостивый Господь расположил все так, чтобы случившееся казалось более испытанием, чем гонением.

Но падшие умоляли о помиловании не слезами, а ранами, – не одним только плачевным голосом, а язвами и болезнями тела: вместо рыданий у них текла кровь, из полусожженных внутренностей источалась сукровица. Какие же раны могут теперь показать побежденные, – какие язвы зияющих внутренностей, – какие повреждения членов, когда не в битве пала вера, но битву предупредило вероломство? Там не может быть приведена в извинение необходимость преступления, где преступление было добровольно.

Впрочем, я говорю это не с тем, чтобы увеличить вины братьев, но чтобы более побудить их к удовлетворительному молению В Писании сказано: блажащие вас льстят вы и стези ног ваших возмущают (Ис. 3: 12). Кто согрешающего нежит льстивыми ласками, тот только более располагает его ко греху и не подавляет преступлений, а питает. Но кто строгими советами изобличает и вместе наставляет брата, тот содействует его спасению. Их же аще люблю, говорить Господь, обличаю и наказываю (Апок. 3:19). Так надлежит и священнику Божию не обманывать льстивыми услугами, но промышлять о спасительных лекарствах. Не искусен тот врач, который слегка только ощупывает напухающие извилины ран: сохраняя заключенный внутри, в глубоких впадинах, яд, он только увеличивает его силу. Надо открыть рану, рассечь и, очистивши от гноя, приложить к ней сильнейший пластырь. Пусть больной вопиет, пусть кричит, пусть жалуется на нестерпимую боль; он будет благодарить потом, когда почувствует себя здоровым. А то появился новый род поражения и, как будто мало свирепствовала буря гонения, – для восполнения ее возникло, под видом страдания, обольстительное зло и льстивая пагуба. Некоторые, вопреки сущности евангелия, вопреки закону Господа и Бога, по безрассудству своему, допускают неосмотрительных к общению, дают им недействительный, а ложный мир, пагубный для дающих и нисколько не полезный для принимающих. Не ищут выздоровления в терпении и истинного врачества в удовлетворении. Покаяние изгнало из сердец, – изглажено воспоминание о тягчайшем и крайнем беззаконии. Закрываются раны умирающих и смертельная язва, глубоко внедрявшаяся внутри, прикрывается притворным состраданием. Возвращающиеся от жертвенников дьявольских, с нечистыми и зараженными гарью руками, приступают к святыне Господней. Отрыгающие идольские яствы, устами, еще и теперь выдыхающими их беззаконие и пахнущими роковою заразою, принимают тело Господне, несмотря на то, что Божественное писание воспрещает это, взывая громогласно не можете чашу Господню пити и чашу бесовскую; не можете трапезе Господней причащатися и трапезе беовстей (1Кор.10:21). Оно же делает следующую угрозу упрямым и непокорным: иже аще яст хлеб сей, или пиет чашу господню недостойне, повинен будет телу и крови Господни (1Кор.11:27). Ни во что вменивши сие и презревши все это, прежде, чем загладить свои грехи, исповедать свое преступление, очистить совесть таинством покаяния и возложением руки священнической умилостивить Господа, негодующего и угрожающего за нанесенное Ему оскорбление – насилуют Тело Его и Кровь и, таким образом, руками и устами грешат теперь против Господа более, нежели тогда, когда отверглись Господа. Считают миром то, что некоторые в лживых словах предлагают им, как мир. Нет, – это не мир, но брань. Для чего неправду называть благодеянием? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего, воспрепятствовав покаянному рыданию, притворно вступать в общение с теми, кой постоянно должны рыдать и умолять своего Господа? Для падших это тоже, что град для плодов, буря для дерев, моровая язва для стад, ураган для кораблей. Отнимают утеху вечной награды, вырывают с корнем дерево, гибельною речью неприметно увлекают к смертельной заразе, направляют корабль на подводные скалы, чтобы он не вошел в пристань. Не приносит мира это потворство, но уничтожает; не дает оно общения, но служить препятствием к спасению. В писании сказано: помяни, откуда спал еси, и покайся (Апок. 2:5). Пусть никто себя не обманывает; пусть никто не обольщает себя. Один только Господь помиловать может; Он только один может даровать отпущение грехов, против Него сделанных, так как Он и понес грехи наши. Человек не может быть выше Бога и раб не может отпустить, по своему снисхождению, или даровать то, что, как тяжкий грех, сделано против Господа. Пусть же к преступлению падшего не прибавляется еще и незнание сказанного в Писании: проклят человек, иже надеется на человека (Иер.17:5) Господа умолять должно: Господа надобно умилостивлять нашим покаянием, Который сказал, что Он отвергает отвергающегося, и Который один принял весь суд от Отца. Мы веруем, что весьма много могут у Судии заслуги мучеников и дела праведников, но это относиться к тому времени, когда, с кончиною сего века и мира, перед судилищем Христовым предстанет народ Его. Между тем, если кто думает, что он – безрассудный неблаговременною свое поспешностью может даровать каждому отпущение грехов или дерзает, но и вредить падшим. Не подчиняться приговору, – думать, что не должно молить Бога о милосердии и, презревши Господа, понадеяться на собственную свою силу, значит – призывать на себя гнев.

Вы же, питающие в себе страх Божий, которых дух хотя и пал, однако помнить о своем бедствии, – внимательно, с покаянием и сокрушением, рассмотрите грехи ваши, познайте всю тяжесть преступления совести, откройте сердечные очи к уразумению вашего согрешения, не отчаиваясь, впрочем, в милосердии Господа, но и присвоивая уже себе прощения. Бог всегда любвеобилен и благ, как отец; но Он же и страшен своим величием, как Судия. Сколь много мы согрешили, столь тяжко должны и плакать. Глубокую рану надобно врачевать прилежно и долго. Покаяние не должно быть менее преступления. Думаешь ли ты, что скоро можно умилостивить Бога, Которого ты отрекся вероломными словами, Которому предпочел наследственное достояние, Которого храм осквернил святотатственною заразою? Думаешь ли ты, что легко тебе получить помилование от Того, Кого ты не признал своим? Надобно молиться усерднее и просить; надобно проводить день в рыдании, ночи – в бдении и слезах, – все время наполнить плачевным сетованием, – повергшись, приникнуть к земле – валяться в пепле, во вретищи и в грязи, – после утраченной одежды Христовой не желать никакого убранства, после пищи диавольской возлюбить пост, – прилежать к добрым делам, которыми очищаются грехи, -подавать часто милостыню которою души освобождаются от смерти. То, что похитил враг, да примет Христос. Не должно же ни беречь, ни любить наследства, которым кто-либо был обманут и побежден. Надобно удаляться от имущества, как от неприятеля, убегать от него, как от разбойника, бояться как меча и яда для обладающих им. То, что осталось, да послужит к тому только, чтобы искупить ими преступление и вину. Неукоснительно и щедро да употребиться оно на добрые дела; весь доход густ издержится на врачевание раны; все наше богатство и имущество пусть будет отдано, для приращения, Господу, Который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах! Так первые христиане исполняли веления Христовы! Они с готовностью и щедростью отдавали все апостолам для радела и тем искупали не такие грехи.

Если кто будет молиться от всего сердца, если будет выражать раскаяние истинным сетованием и слезами, если праведными и непрестанными делами преклонить Господа на отпущение своего греха, то такового может помиловать Тот. Он может даровать помилование, может отклонить приговор свой. Он может милостива простить кающемуся, доброделающему, молящемуся, может зачислить за таковым то, о чем просили мученики и что сделали священники, кто гнев Его и оскорбление, сделавшееся причиною его негодования, умилостивит праведным моление, тому Он снова дарует оружие, в котором побежденный мог бы облечься, возобновляет и укрепляет силы для ободрения восстановленной веры. Снова вступает воин в свое сражение, снова повторит брань, вызовет врага, но сделавшись через болезнь более сильным для борьбы. Кто таким образом удовлетворит Богу: кто, раскаявшись в своем проступке и устыдясь своего греха, через самую болезнь падения, приобретает более доблести и веры: тот, услышанный неразборчиво в оригинале Господом, Которого огорчил недавно, обрадует Церковь и заслужит от Бога не только прощение, но и венец.

Но эти вполне благоразумные и правильные рассуждения и советы св. Киприана сначала не сопровождались надлежащим успехом потому главным образом, что встречали противодействие со стороны некоторых недоброжелателей карфагенского епископа. Известны были по именам и действиям пять пресвитеров, недовольных св. Киприаном и увлекших многих других против ни в чем неповинного св. отца: это были: Донат, Фортунат, Новат, Гордий и Гай. Завидуя высокому положению св. Киприана, его несомненным достоинствам, быстрому возвышению и популярности на почве особенно благотворительности, означенные священники из Карфагенского клира старались оказывать противодействие св. Киприану в всех его распоряжениях и мероприятиях, прикрываясь благородными, по-видимому, побуждениями и целями.

Так, в виду отсутствия правил относительно падших, св. Киприан предлагал отложить рассмотрение вопроса до собора: но пресвитеры, нерасположенные к св. Киприану, указывали на эту меру как на доказательство строгости и даже жестокости по отношению к падшим, возбуждали в них неудовольствие на такую медленность в решении их судьбы. Они легкомысленно внушали падшим, что нет нужды ожидать соборного определения их участи и таким образом ослабляли и ниспровергали силу предлагавшихся мер к уврачеванию душевных недугов падших.

Для лучшего достижения своих целей, враждебная св. Киприану партия пресвитеров употребляла все усилия, дабы привлечь на свою сторону исповедников, т.е. тех, которые, во время пыток, в период гонений, не отрекались от исповедания веры. Мнение исповедников имела, несомненно, высокий авторитет между всеми христианами, и в церкви существовал даже обычай смягчать и сокращать, по усмотрению епископа, наказания для тех из падших, которые представляли ходатайственные записки от исповедников. Этим обычаем воспользовались враги св. Киприана во вред ему. В городе Карфаген появились ходатайственные записки от исповедников, сначала не нарушавшие порядка, но впоследствии, когда стали появляться во множестве и без разбора, производили не мало затруднений для св. Киприана и для обсуждения дела о падших. Так, один исповедник, Лукиан, роздал их во множестве от имени мученика Павла по его завещанию. Много было даже таких записок, в которых не было означено, кому именно они даны, а говорилось только: «да имеет он общение вместе со своими» Злоупотребления доходили до того, что ходатайственные записки продавались. Несомненно, все эти действия, исключая продажи, происходили сначала от неумеренной снисходительности исповедников и недостаточного понимания ими дела, по доверию отчасти противникам св. Киприана. По внушению противников св. отца, при выдаче записей исповедники давали понять то, чтобы падшие не обращались к епископам, потому что их собственного авторитета было будто достаточно для примирения падших с церковью и что епископы, предоставляя себе власть пересматривать и утверждать ходатайственные записи исповедников, тем самым уничтожают честь мученичества и страданий за веру. Между тем указанные пять пресвитеров, без предварительного согласия епископов, на основании названных записей, стали допускать падших к общению с церковью и к т. св. евхаристии без выполнения с их стороны надлежащего покаяния и испытания. Нужно думать, что к тому же они побуждали и других пресвитеров как собственным примером, так и разными происками. По наущению врагов св. Киприана, исповедник Лукиан прислал ему от имени всех исповедников письмо, в котором с надменностью уведомил, что исповедники уже даровали мир падшим, и поручал св. Киприану известить об этом всех епископов. В таком же духе Лукиан писал и к одному исповеднику в Рим, некоему Целерину, который просил его взять у первого, пострадавшего за веру, ходатайственную записку для некоторых падших в Риме. Лукиан уверял с своей стороны Целерина в том, что нечего более беспокоиться о римских падших, так как всем им исповедники даровали мир с Церковью. При таком самомнении исповедников произошло в г. Карфаген и других местах то, что многие падшие открыто восстали против предстоятелей церкви и уже не просили, а прямо требовали разрешения своих грехов и общения с Церковью.

Для установления истинных взглядов на дело, св. Киприан в своих письмах и послания сильно обличает тех их пресвитеров, которые вместо учителей и блюстителей благочиния, оказались первыми его нарушителями. Строгий и прямой св. отец с силою вооружался и против недостойного образа действий некоторых исповедников, один из которых выдавал ходатайственные записки падшим во имя мученика Павла (?), по его предсмертному завещанию По этому поводу св. Киприан писал: «Господь заповедал, чтобы всех крестить во имя Отца, и Сына, и св. Духа и в крещении отпускать все прежние грехи; а этот исповедник, не зная ни заповеди, ни закона, возвещает прощение грехов во имя Павла, не рассудив, что не мученики создают Евангелие, но чрез Евангелие делаются мучениками. Пусть никто не вводить себя в обман, говорит св. Киприан; один Господь может помиловать».

Во время этих рассуждений и увещаний выяснился вполне правильный взгляд св. Киприана на вопрос о падших, имевший быть предметом общецерковного соборного решения и утверждения, между тем как противники св. отца ставили ему в упрек излишнюю строгость в наложении на падших покаяния, несоразмерного с их виною. Но те же враги св. отца допускали, в противоречие себе, но в интересах личных, мысли противоположные. Так поступал Новациан, когда стремился сделаться епископом в Риме вместо Корнилия которого упрекал за снисходительное отношение к падшим и принятие некоторых из них в Церковь. По учению Новациана, не должно приносивших языческие жертвы допускать до причащения; их должно только увещевать и предоставить Богу; Он один имеет власть отпускать грехи (церк. ист. Сократ. кн. гл.28). Св. Церковь должна состоять из одних святых в смысле нравственно чистых; в противном же случае она сама престает быть святою. «Мысли эти о падших и церкви принадлежали тому самому Новациану, неудачнику и притязательному претенденту на епископство в г. Риме, который был сторонником раскола, названного и увековеченного именем его единомышленника – пресвитера, Новата из Карфагена. Там Новат обвинял св. Киприана за строгость к падшим, а здесь (т.е. в Риме) ему заблагорассудилось обвинять Корнилия (сторонника Новациана) как раз за противоположный образ действия за снисхождение к ним. Можно допускать, что оба Новата, высказывая мысли о падших, не чужды были существовавшего тогда воззрения монтанистов о церкви, как обществе духовных, пневматиков, непосредственно озаренных и руководимых Духом Святым(Параклитом), из какового воззрения вытекал дальнейший пункт учения монтанистов, что все падшие в смертные грехи не могут быть членами церкви, хотя бы некоторые из падших и являли плоды, достойные покаяния; но сомнительно, чтобы означенные два лица руководились возвышенным, хотя и односторонним учением монтанистов в своих противоречивых взглядах и враждебно-эгоистических отношениях к св. Киприану и важным современным вопросам церковным, – особенно, если принять во внимание недостойную и порочную во всех отношениях личность Новациана.

Как бы то ни было, а св. Киприану предстоял новый труд и подвиг доказывать и установить истинное понятие о церкви и отношении к ней падших вопреки двум крайним взглядам, один из которых (снисходительность к падшим) доходил до безразличия, а другой – до строгости и нетерпимости. Хотя и из приведенных мыслей св. Киприана ясно обозначается взгляд на вопрос во всем его объеме и значении, однако для полноты речи его Церкви и падших будет уместно привести еще некоторые замечания, имеющие тесную связь и полное согласие с общем святоотческим учением о церкви, в обличение заблуждений и раскола Новата.

Хотя по катехизическому и догматическому определению Церковь признается святою, т. е. свободною от грехов и пороков, но эта идеальная сторона Церкви освещает другую сторону, второй составной элемент – человеческий, вообще слабый и греховный, постоянно нуждающийся в обновлении и помощи. По общецерковному святоотеческому пониманию, святость Церкви зависит не от людей, а от высшей силы Св. Духа, дающего Свои дары и содействие каждому по его иле и потребности. Вопреки новацианам, считавшим себя чистыми и потому только свое общество признававшим церковью святою, свв. отцы и учители Церкви чаще и больше всего раскрывали и уясняли несовершенство святости человеческой вообще. Кто похвалится чисто имети сердце, говорили свв. отцы и учители Церкви словами Свящ. Писания, или кто дерзнет рещи чиста себе быти от грехов (Притч. 20:9). Для устранения довольства собою в качестве как бы невинного, говорить св. Киприан, для избежания опасности погибнуть через высокомерие, нам повелевается ежедневно молиться о грехах и тем дается напоминание и наставление, что мы и грешим ежедневно.

После приведения множества свидетельств из Свящ. Писания о греховности человека, св. Киприан обращается к новацианам с следующим обличение, разоблачая мнимую чистоту их: «вы оправдываете себя пред людьми, но Бог весть сердце ваша; яко же есть в человецех высоко, мерзость есть перед Богом Новат всегда был здесь на руном счету у епископов; священники общим голосом осудили его, как всегдашнего еретика и вероломца; ограбленные им сироты, обманутые вдовы и утаенные церковные деньги требуют для него тех наказаний, которые усматриваем в его неистовстве…

Он едва не убил своей беременной жены, сделавшись виновником преждевременных родов. А Новациан? «Пусть он себе хвалится, пусть надменно прославляет свою философию и красноречие; но кто не сохранил ни братской любви, ни церковного единения, тот потерял и то, чем был прежде» Таковы же и другие предводители «вредоносного еретического скопища». «Еварест, бывший епископом, не остался даже и мирянином. Никострат, похитивший святотатственным образом церковные деньги и утаивший достояние вдовы и сирот лишен священного диаконского сана» и проч. Это-ли чистое святое общество?.. Когда же и после этого новациане не преставали называть себя чистыми и совершенными, то Киприан писал, обращаясь к ним: «верю, вы праведны, благорасположенны (benevoli), воздержаны, все члены ваши здравы, все тело цело Врач вам не нужен…Intrate iam coclum». В подобном же духе письмо и св. Киприана к Флорецию Пупиану: «судя по твоему письму, чрез общение со мною, все осквернились нечистыми нашими устами, и, приняв заразу нашего общения, потеряли надежду жизни вечной? Один Пупиан непорочен, чисть, свят, целомудрен один он, -не захотевший с нами сообщаться, будет обитать в раю в Царствии небесном. На таком ли несовершенном, слабом основании, как святость человеческая, основывать святость самой Церкви Христовой?!! Нет, не люди святят Церковь, а Церковь освящает людей. «Она одна, по учению св. Киприана хранит и обладает всего властью своею Жениха и Господа».

Указывая на потребность, возможность и необходимость принятия в Церковь падших, св. Киприан свои мысли сопровождает нередко подробностями из признания отрекшихся от веры во время гонений с целью возбуждения участия и сострадания к падшим со стороны всех христиан и особенно упорных и жестоких новациан. Св. Киприан в таком виде описывает мольбу о принятии в Церковь одного из падших: «я хотел сразиться мужественно и, помня свою клятву, вооружился доспехами преданности и веры; но в битве пересилили меня, сражавшегося, различные мучения и продолжительные истязания. Ум оставался непоколебимым, вера – крепкою, и непреклонная душа долго боролась с мучительными казнями. Но когда зверство жестокосердого судьи усилилось, и меня, приведенного уже в изнеможение, стали сечь розгами, бить палками, растягивать на деревянной лошади, скрести когтями (железными), жарить на огне; то плоть моя оставила меня в битве, немощь тела уступила, и не дух изнемог в болезни, а тело». Подобное обстоятельство, продолжает св. Киприан, может содействовать прощению, и заслуживать сострадание. К таким падшим не относятся слова апостола: волею согрешающим нам: их грех по немощи плоти человеческой: они – падение, но не отпадение. Далее: св. Киприан доказывает разумность и спасительность принятия падших дарованным правом и властью Церкви. Если Церковь может взять, то почему же она не может разрешить, когда право на то и другое получено от своего Основателя.

В виду приведенных и других многих ясных и убедительных свидетельств Св. Писания о возможности покаяния и после крещения и притом для всех грешников, как бы ни были велики их грехи, новациане должны были допустить возможность покаяния и для падших; но требовали, чтобы оно совершалось только пред единым Богом, вне общения с Церковью. Св. Киприан отвечает на это: «какая насмешка над падшими, какое жалкое обольщение для несчастных плачущих и отчаивающихся, какое тщетное предание еретического учения!.. Увещевают каяться для удовлетворения за грехи и отнимают врачество, соединенное с удовлетворением!.. Говорят братьям: плачь и проливай слезы денно и нощно, подвизайся много и часто для очищения своего преступления, но ты все-же умрешь вне Церкви, и что ни сделаешь для мира с вею, не получишь никакого мира. Кто при этом не изнеможет от отчаяния? Кто из падших не откажется от предположенного покаяния и исправления?.. Новациане указывали на опасность для чистых членов Церкви от общения с падшими, если последние будут совершать свое покаяние не пред единым Богом, но и внутри Церкви и в общении с нею. На это св. Киприан отвечает: пусть новые еретики не обольщают себя, говоря, что они имеют общение с идолослужителями, тогда как у них есть блудники и лихоимцы, преступление которых есть тоже идолослужение по словам апостола (Еф. 5–5). Пусть Новациан отлучает от близости к себе и обманщиков и прелюбодеев; потому вина их гораздо хуже вины откупившегося ратника от мучений; этот грешник по принуждению, тот – по своей воле и остается нераскаянным, между тем как падший кающийся уже сознал свой грех и Церковь принимает его не как падшего, а как кающегося и имеющего надежду на мир. Опасение новациан имели бы основание, если бы падшие принимаемы были без разбора и покаяния, но в Церкви великия преступления омываются и великими слезами.

Так как новациане в принятии падших усматривали разрушение церковной дисциплины, то требовалось указать на неосновательность и с этой стороны. По взгляду св. Киприана, дисциплина – страж надежды, охранение веры, руководитель на пути спасения. Сколько спасительно следовать церковному благочинию, столько же и пагубно уклоняться от него и пренебрегать им. Тогда как одни поспешно принимали решительно всех падших без всякого разбора и предварительного покаяния, допуская до Евхаристии, последователи Новациана столь же безумно всех падших отвергали, не смотря на их просьбы и раскаяние – пастыри Церкви со св. Киприаном во главе, по прекращении гонения, собрались в большем числе и, обсудив вопрос о падших на основании божественного писания и предания (т.е. церковной практики), постановили, что с одной стороны, согласно с снисходительностью, не надобно отнимать у падших надежды общения и мира, чтобы они не впали в отчаяние, и, не быв допущены в Церковь, не стали жить по язычески, согласно веку; с другой стороны, не должно ослаблять для них суда церковного, внушив им, что они долго должны приносить покаяние и подробно рассказать обстоятельства своего падения.

Согласно с показаниями падших об обстоятельствах и побуждениях их вины, пастыри Церкви точно определяли степень падения каждого, отделяя виновных от невиновных.

По 8-му правилу св. Петра Александрийского (295–311 г.), с теми, которые пали, но после сами вышли на подвиг, исповедав сея христианами, были в темнице и муках, должно иметь общение в молитвах и таинствах, должно иметь общение в молитвах и причащении. Должно иметь общение и с теми, которые, преждевременно вышедши на подвиг сами на себя навлекли искушение. Равным образом, не должны быть осуждаемы те, кто уплатил деньги, чтобы избавиться от злобы гонителей. Таким же образом должно поступать и с теми, которые оставили все ради спасения души и бежали от гонителей, хотя бы из-забежавших и взяты были другие. Но совсем иначе нужно смотреть на тех, которые, хотя сами не приносили жертв, н послали вместо себя рабов: рабы подверглись покаянию на год, господа же, посылавшие их, хотя сами и не приносили жертв идолам, тем не менее как за лицемерие, так и за принуждение рабов к принесению жертв, подверглись покаяния на три года.

Обращаясь затем к самым виновным, пастыри церкви в их виновности различали много степеней. Так, по св. Киприану, не должны быть считаемы наравне – кто немедля добровольно решился на нечистое жертвоприношение и кто после долгой борьбы, по необходимости, приведен был к этому мерзкому делу; кто предал себя и всех своих и кто, подвергаясь опасности за всех, предохранил от падения жену, детей и весь дом; кто показал себя не христианином, но не идолослужителем. Осквернившие себя записями, пусть не льстят себя тем, будто им не нужно каяться. Есть различие между тем, кто страдал и кто пал по малодушию и страху без страдания. Не приводим еще тонких до неуловимости различий состояний падших, сделанных св. Киприаном и указывающих на то, как св. отец глубоко и основательно знал внешнее и внутреннее состояние падших. Сообразно с различием степеней падения, различны были и степени духовного наказания, соответственно правилам церковной дисциплины. Св. Киприан по этому поводу писал: «вот слова Господа, исцеляющего и поучающего: се здравь еси,– к тому не согрешай, да не горше ти что будет (Иоан.5–14).

Вообще по отношению к падшим во время гонений, н принесшим искреннее раскаяние, как и ко всем грешникам кающимся, церковная дисциплина, хотя и состояла иногда в долговременном отлучении и лишении грешников некоторых благ, даруемых Церковью, но это было не столько выражением строгости дисциплины и наказанием в собственном смысле, свойственных монтанистам и новацианам, сколько врачевством против греховного состояния души, добровольно и даже охотно принимаемым падшими в целях исправления и успокоения³. К рассматриваемому нами времени относится точное определение и самых степеней кающихся падших, как и всех впавших в смертные грехи. Первая самая трудная степень покаяния – плачь; плачущие стояли вне входа храма и молитвенного дома, прося проходящих помолиться за них, и исповедуя свои грехи; вторая степень – слушание: слушающие стояли в притворе храма: они допускались к слушанию свящ. писания и проповеди; перед ектениею и молитвою об оглашенных они удалялись из храма; припадающие, составлявшие третью степень покаяния и наказания стояли внутри храма и выходили вместе с оглашенными, предварительно повергаясь пред епископами и верующими; находившиеся на четвертой степени участвовали в общении молитв, присутствовали при самом совершении т. св. Евхаристии, но не могли приступать к причащению св. тайн, ни даже приносить хлеба и вина для литургии. Впрочем, постоянно сообразуясь с истинною щелью покаяния- духовного уврачевания падших, церковная власть могла и сокращать назначенное время покаяния и изменять самый образ раскаяния, считая важным не время, а внутреннее расположение кающегося; одних она улучшала увещанием, других – побуждением к милостыне, иных обуздывала постом, других отделением от общества. И так строгость церковной власти по отношению к падшим соединялась с снисходительностью. Против еретиков, упорных раскольников и других нераскаянных грешников Церковь употребляла отлучение и даже высшую его форму- анафему.

К церкви Христовой принадлежать все истинно и православно–верующие, – не одни только праведники, но вместе грешники, раскаивающиеся в своих грехах и, следовательно, стремящиеся к исправлению. Но есть предел, за который нельзя переступать дабы не быть исключенным из состава членов церкви. Если кто из согрешивших преступает положенный предел, тот или видимым действием суда Божия, как мертвые члены, отсекаются от тела церкви. Так, уже не принадлежат к церкви отступники от христианской веры, которые отвергают ее, снова делаясь язычниками или вообще иноверцами; не принадлежат к церкви еретики, сектанты, которые, хотя и не отреклись совершенно от христианской веры, но отрицают или извращают ее в основных догматах; не принадлежат к церкви раскольники, которые, правда, не искажают вообще сущности христианского учения, ноне покоряются церковной власти и через то самовольно отделяются от церкви, постепенно доходя до еретичества в крайних своих выводах и заключениях.

Ересь, раскол и сектантство указывают на неправильное, ненормальное отношение к православной вере заблуждающихся и непокорных членов церкви, к которым прилагаются эти понятия. Ересь указывает на уклонение очень важное, касающееся существенных истин веры, без признания которых или при извращенном понимании которых немыслима принадлежность к церкви, как, например, отвержение равенства Сына Божия с Богом Отцом, отрицание в Иисусе Христе божества или человечества, мессианского достоинства и т. п. Сектантство касается больше канонической, дисциплинарной и административной стороны церкви; оно оспаривает, напр., правильность и пользу внешней обрядовой стороны церкви, как учреждения, похожего на учреждения гражданские; сектанты отвергают священников, как посредников между Богом и человеком, усвояя каждому человеку правоспособность, возможность и необходимость непосредственного обращения к Божеству в форме молитвы и т. п. Менее, по-видимому, уклоняются от веры последователи расколов, древних и новых; но печальная и вредная сторона их состоит в том, что, начиная с малого уклонения в обрядах и внешности, под влиянием вражды и недоверия к церковной власти, они впоследствии, постепенно и незаметно, доходили до излишнего и важного, от обряда к догмату, делались сектантами и еретиками.

Когда говорим, что еретики и раскольники не принадлежать к церкви, разумеем не тех из них, которые держатся ереси или раскола тайно, наружно не отделяясь от церкви, или увлекались еретическими заблуждениями по неведению и без упорства, но тех, кто явно отделяется от церкви или открыто отлучен ею, т. е. разумеем отступников упорных и злонамеренных, служащих соблазном и вредом для церкви.

Отлучение от церкви вызывалось и вызывается теми же причинами и побуждениями, какими вызывается и оправдывается исключение членов всякого организованного общества из его состава, у которого не было бы суда и власти к устранению от себя тех, кто ниспровергает его законы или вредит его благу; потому что, как в человеческом теле гнилые члены быть отсекаемы, дабы они не заразили всего тела, или как в стаде бальные овцы отделяются от здоровых для предохранения от заразы всего стада, так и в обществах людей необходимо бывает, чтобы изгонять тех, кто вредить им своими поступками или примерами; это необходимо делать как для того, чтобы не смущать общество, так и для того, чтобы не внесен был в него вредный разрушительный элемент. Если где этого требует нужда, то особенно долг настаивает поступать так в церкви, задача которой состоит в сохранении в людях веры и добрых нравов для получения вечного блаженства: если бы церковь ни избавлялась от людей зловредных и распространяющих заблуждения, то в короткое время большинство ее членов, под влиянием худых примеров, впало бы в нечестие. Нельзя отнимать у церкви права, имеющегося у всякого общества, устранять из своей среды недостойных людей. Такого рода изгнание называемся извержением, причины которого указываются в Священном Писании, как, напр. в 18 гл. Мф. стих.15–17–18. Иисус Христос учит, чтобы те, кто, будучи упорными и неисправимыми в своих грехах, частных ли то, или общественно-церковных, были удаляемы от общества; это и значит: «буди тебе, якоже язычник и мытарь». Власть же тех, кому даны ключи от Христа для извержения развращенных, основывается на следующих словах евангелия: «истинно, истинно говорю вам: кого вы свяжете на земле, тот будет связан и на небеси». Св. апостолы, пользуясь сими ключами власти, отлучали от церкви тех, кто или жил развратно или учил и распространял худое учение. Коринфского кровосмесителя ап. Павел велел отлучить от церкви. Тому-же должны подвергнуться и те, кто извращает учение Христа или церковную дисциплину: св. апостол говорит: «завещаем вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас (Фесал.2:6); завещеваю, чтобы ты Тимофей, как добрый воин, имел добрую совесть, которую некоторые, отвергнувши, потерпели крушение в вере, – таковы –Именей и Александр, которых я предал сатане, чтобы они поучились н е богохульствовать. (Мф. 1:20); предать же сатане значить, не что иное, как отлучить от общества верующих, согласно смыслу пятой главы послания ап. Павла к Коринфянам. То-же самое внушает ап. Павел в последней главе послания к Титу, советуя отрицаться (т.е. не иметь дела) от еретика после первого и второго (неудачного) вразумления (Тит. 3:10). Яснее и тверже излагает это св. Иоанн в послании своем: «верующий в Сына Божия имеет свидетельство в себе самом; неверующий Богу представляет Его лживым, потому что не верует в свидетельство, которым Бог свидетельствовал о Сыне Своем» (5:10). Из сказанного видно, что во времена апостолов отлучение было в употреблении; от апостолов было установлено, чтобы подвергать отлучению тех, кто извращает учение Христа и жил крайне нечестиво.

Можно с несомненностью утверждать, что после апостолов соблюдался тот же порядок по вопросу об отлучении недостойных членов церкви; при чем употреблялось два вида отлучение сообразно двум видам виновных: первый вид отлучения относился к тем, кто или чрез обличение или чрез собственное сознание в допущенном преступлении, о котором сожалел и раскаивался. отлучался от церкви в избежание соблазна и для уврачевания; второй вид отлучения простирался на тех, кто оставался упорным в своем заблуждении, не сознавался и не раскаивался. Первое у блаж. Августина называется врачебным, а второе – смертным. Если член простого гражданского союза делаемся нетерпимым и изгоняется за вредное направление мыслей и поведения, противоречащее добрым целям общества и его уставу, то тем более скорее и бесповоротнее должен быть удаляем член церкви, преступающий высокие нравственно-религиозные задачи ее. Отлучение это состояла в том, что подвергшиеся изгнанию из числа членов не должны были находиться в составе членов церкви, не должны были иметь общения и сношения с членами церкви; они не участвовали в молитвах и общественном богослужении: их избегали и удаляли, как людей чуждых, вредных и опасных, как лишенных благодатных даров Св. Духа. Тогда как падшие находились в общении с христианами, исполняя наложенные на них известные обязанности, наказания и лишения, – облученные еретики и преступники, как упорные и мятежные, не имели ни повиновения, ни расположения к церкви, не желали иметь с нею единения, ни сближения; не думая об исправлении, они находились вне ее пределов, вне ею власти и надзора. Таким образом можно и должно различать две формы, или вида церковного отлучения – малое и большое, или полное и неполное. Полное состояло в совершенном исключении провинившегося из состава церковного общества, с лишением всех прав и благ, какие могли получать члены церкви от принадлежности к ней. Неполное состояло в лишении некоторых прав и благ церкви, притом на время. В порядке постепенного следования отлучения, как церковного наказания, первое предшествовало второму, хотя и не всегда: большое отлучение могло быть и без малого. Для выражения большого отлучения употреблялось слово «анафема», указывающее на совершенное изгнание отлученного из состава членов церкви, как недостойного и вредного члена, не без надежды и возможности принятия его в случае исправления.

Право церкви отлучать виновных христиан вытекает из следующего. Иисус Христос сказал: Аще брат твой и церковь преслушает,– буди тебе якоже язычник и мытарь (Матф. 18:17) Из учения Иисуса Христа о том, как поступать с теми, от кого происходит соблазн, истекает учреждение анафемы в Православной Церкви. Вот как следует поступать с соблазнителями, по заповеди Самого Христа. Если согрешит против тебя брат твой, станет соблазнять тебя неправым учением, неправыми мыслями, развращающим словом, погибельным примером, – ты поступи так: если брат твой, твой единоверный, согрешит против тебя, согрешит, против вашего единоверия, мыслью, словом или делом, обойдись с ним осторожно, благоразумно и терпеливо обличи его наедине между тобою и им одним. Если он послушает тебя, то ты приобрел брата твоего, сберег твоего единоверца для тебя, для твоей церкви и для Бога. Если же тебя одного не послушает, то, чтобы не потерять его, своего брата, своего единоверца для тебя, для твоей церкви и для Бога, – возьми с собою еще одного или двух свидетелей – единоверцев и обличи его перед этими свидетелями, чтобы они подкрепили твое слово, дабы подтвердилось слово устами двух или трех свидетелей. Если же и не послушает и их и будет упорствовать в своем неверии или еретическом мнении – поведай Церкви и ее представителям. Если же брат твой, твой единоверный не послушает и церкви, то пусть он будет чужой для тебя как язычник и мытарь. Пусть он будет чужой для тебя, престанет считаться твоим братом, твоим единоверцем, членом одной для вас истинной Церкви Божией. Вот заповедь Самого Христа об анафеме. Вот ее значение и назначение! Вот ее происхождение от Самого Христа, Который однако же говорить о Себе: «научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем».

Правом отлучать вредных и опасных членов, предоставленным церковной власти Главою Церкви – Спасителем (Мф.18:15–17), эта власть не только не злоупотребляла, но и не пользовалась им в той мере и силе, в какой могла бы. В первоначальной апостольской церкви отмечается случай отлучения от церкви, допущенный св. апостолом Павлом по отношению к одному упорному грешнику жителю г. Коринфа; отлучение было временное; когда он исправился в нравственном отношении, то снова был принят в общение с христианами. Коринфского грешника ап. Павел подверг отлучению за безнравственную жизнь⁴. По такому же отлучению апостол подверг двух христиан-еретиков за превратное учение (2Коринф.11, 5, 16; 1Тим.1:20). Из дальнейшей истории последних отлученных неизвестно, были ли снова они в обществе христиан, или остались навсегда отлученными, т.е. нераскаянными отступниками. По примеру ап. Павла и других апостолов, совершалось отлучение и в первенствующей церкви. По отношению к отлученным употреблялось слово «анафема»; оно выражало собою решительное и явное извержение недостойного члена церкви из состава последней, в отличие от отлучения малого и временного, имевшего целью исправление падшего, но не упорного грешника. Чтобы указать надлежащее значение слова анафема, достаточно припомнить два места из посланий св. Павла, в которых он говорить об отлучении в значении полного разрыва нераскаянного грешника с обществом христиан правоверных. В первом (Галат. 1, 8–9; 1Крф. 12:3) отлучение с именем анафема употребил апостол по отношению к тем, кто не так учил о Иисусе Христе, как учили апостолы; в втором он употребил означенное слово по отношению к тем, кто не любит Господа Иисуса Христа (1Коринф, 16:22). По мнению м. Филарета и друг. отлучение и анафема не всегда тождественны; есть случаи, в которых определяется отлучение, но не произносится анафема. По примеру же апостолов, св. церковь, как первенствующая, так и последующая, допускала и произносила анафематствование неохотно и весьма редко, т. е., тогда, когда употребленные ею все возможные средства к уврачеванию и исправлению великого грешника оказывались напрасными и недействительными. Во избежание случаев превышения и злоупотребления церковною властью в деле отлучения, могшего соединяться с лишениями гражданской чести и правоспособности, греческое правительство в VIII веке запретило епископам и священникам отлучать кого бы то ни было без объяснения и объявления причины, по которой тот должен быть отлучен, согласно церковным правилам. Подобные требования и запрещения со стороны гражданской власти были приняты и в русской церкви⁵.

При рассмотрении вопроса об отлученных заслуживают внимания и решения некоторые его стороны теоретического и церковно – общественного характера. Сюда относятся, между прочим, следующие стороны предмета: обоснованность причины отлучения; большая или меньшая продолжительность отлучения; особенности во взглядах на отлучение у свв. Иоанна Златоуста, Василия Великого и др.; не одинаковое толкование выражения св. Павла – предать сатане коринфского грешника, анафематствование умерших, неуместность интердикта в деле отлучения и т. п. Всех этих различных сторон вопроса мы должны коснуться, – после чего изложим замечательные случаи отлучений, бывшие в истории древнехристианской церкви и русской.

В практике древней церкви причинами отлучения могли быть с одной стороны, заблуждения в области веры, или еретичество, упорно распространяемое, с другой – тяжкие грехи, нетерпимые по соблазнительности и вредности их для церковного общества. В более же поздние времена причиною отлучения, особенно в виде анафематствования, сделались – главным образом – заблуждения в области догматов, т. е. основных христианских истин (error propter idem).

Так как отлучение в форме анафемы составляет акт весьма важный, как для церковной власти, так и для отлучаемого, то и по здравому рассуждению, с одной стороны, предварительное увещание явного преступника и изъяснение и объявление вины его (Мф.18:15–17). Как важнейший акт церковной дисциплины, полное отлучение в древней церкви было обставлено условиями, обеспечивающими верующего от произвола церковной власти. В этом случае необходимым прежде всего было достаточное основание, каковым считался тяжкий грех (в религиозно-умственной сфере – ересь и раскол и в области жизни – соблазнительное преступное поведение, измена государственная), явный и доказанный. Уже «апостольские правила» предостерегают церковную власть от поспешности в деле отлучения. По смыслу этих правил, «тот будет виновен в гибели другого, когда последний от неразсуждения, будучи несправедливо отлучен, уйдет к язычникам или присоединится к еретикам». По учению св. Иоанна Златоуста, епископы, составляющие и представляющие церковную власть или управление, отдадут отчет в день Господень если исторгнуть из Церкви невинного (Твор. св. И. Златоуста: беседа на 1 посл. к Кор. ч.1. стр. 262–263). Подобные предостережения, встречающиеся в очень раннее время христианской церкви, впоследствии принимают силу и форму закона. Так, по 30-му правилу апост. постановлений прежде чем подвергать отлучению, церковная власть обязана была стараться предотвратить необходимость этой крайней меры увещанием порочного или впадшего в заблуждение через троекратное предупреждение. По 14-му правилу Сардикийского поместного собора (347 г.), отлученный несправедливо своим епископом имеет право обращаться с просьбой о пересмотре дела или к митрополиту, или даже к соседнему ближайшему епископу. Во всяком случае, отлучение считалось крайнею исключительною мерою, когда кто, по выражению св. Иоанна Златоуста, до того развратился и заблудился, что никаким образом не решается переменить своего мнения. Против поспешности отлучения восставал еще св. Киприан Карфагенский, осуждая людей, торопившихся отлучить не только упорного, но и немощного «без правдивой умеренности, без всякого внимательного рассуждения». По поводу усиливавшейся наклонности прибегать к отлучению при малейшем случае уклонения от пути истины св. Григорий Богослов (390 г.) рассуждал так: «когда мы огорчаемся только по подозрению и боимся, не исследовавши дела, – тогда терпение предпочтительнее поспешности и снисходительность – лучше настойчивости: гораздо лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, нам, как членам онаго, исправлять друг друга и самим исправляться, нежели преждевременно осудить своим отлучением, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братьям» (Твор. св. Григория Богосл., 7–1, 237–8). «Преемники апостолов», говорит св. Златоуст, «соблюдая апостольскую заповедь, отлучали от церкви с таким чувством, как будто бы исторгали у себя правый глаз, чем доказывается их великое страдание и сокрушение, как бы при отнятии больного члена» (Слова на разные случ.11, 326).

Вопросу об отлучении, уместности его значении и ограничении св. Иоанн Златоуст посвящает особое «Слово о проклятии», в котором св. отец высказал свой взгляд, возбуждавший в свое время недоумение по причине, видимо, несогласованности свое с уставившеюся церковной практикою. Слово это, между прочим, тем замечательно, что в нем содержится не только порицание тех, кто поспешно отлучает совратившихся в учении и жизни христианской, но и тех, кто вообще отлучает их, пользуясь правом.

Чтобы надлежащим образом понять св. Златоуста и устранить кажущееся противоречие его с установившимся правилом отлучения недостойных и вредных членов, нужно иметь в виду существовавший тогда, в конце IV-го века, ложный взгляд на значение отлучения, как на решительный акт не только изгнания из Церкви, но и отлучения от Бога и предания сатане, т. е. духовной смерти (mortalis) и вечной погибели. Это и есть, по взгляду св. отца, анафема, или проклятие, которому безрассудно и бессердечно желают подвергнуть тяжкого грешника в акте и факте отлучения. Между тем, как тот, кого желают предать анафеме, или еще живет, или уже умер; если он существует, то поступают нечестно, отлучая того, кто еще находится в неопределенном состоянии и может обратиться от зла к добру: а если он умер, то тем более (неразумно), потому что он не находится уже под властью человеческою… В виду этого, по взгляду св. отца, опасно произносить свой суд о том, что скрыть от людей, а известно Судии веков, Который знает и меру ведения и количество веры; да и почему мы знаем, какими словами будет он извинять или оправдывать себя, когда Бог станет судить сокровенные дела людей?.. Зачем предрешать судьбы Божия о человеке? По словам св. Златоуста, еретические учения, несогласные с принятыми нами истинными догматами, нужно обличать и проклинать, но людей нужно всячески щадить и молиться об их спасении. «Или вы считаете маловажным прежде времени и Судии произнести на кого-либо осуждение – анафему? Ибо анафема совершенно отлучает от Христа», – говорит Златоуст⁶.

Строже относился к отлученным св. Василий Великий (379г.) и блаж. Иероним (419 г.). Так, первый считает отлучение вполне заслуженною карою, а отлученного – снедью диавола, а второй об отлучении выражается, как об осуждении некоторыми образом прежде дня судного. В последующие времена (особенно в толкованиях греческих и римских канонистов средневекового периода), строгий взгляд на отлученных и случаи отлучения утвердились и участились.

В действиях же своих по отношению к тяжким грешникам отлученным св. Церковь руководствовалась более снисходительным взглядом и соображениями св. Златоуста и св. Киприана, как согласными с духом Евангельского учения.

Отлучая преступного члена от общения, св. Церковь заповедует в то же время не отвращаться от него совершенно, в случае обнаруженного им раскаяния. Но если возвратившийся к церкви опять будет производить смущение и соблазн, такового нужно извергнуть, как тлетворную заразу. Если, по словам св. Василия Великого, кого не приводит к покаянию удаление от общения и молитв, с тем необходимо поступать по правилам, т. е. надлежит изринуть из церкви, иначе предать анафеме. Предать сатане, или отлученный формально и открыто, от церкви представляется во власть сатаны в том смысле, что чрез отлучение снова должен был возвратиться в царство тьмы, где, по учению Евангелия и свв. отцов и учителей Церкви, царствовал диавол. Замечательно, что св. Златоуст вообще верный своему принципиальному взгляду в вопросе об отлучении, и здесь, в приведенном выражении («предать сатане»), усматривает нечто особенное. По взгляду св. отца, предание сатане означает то, что изверженный из Церкви наказывается злокачественными ранами, или другой какой-либо болезнью, подобно тому, как это было с блаженным Иовом, т. е. дабы подверглась наказанию плоть его. По словам Златоуста, эти слова означают более попечение и врачевание, нежели простое поражение (Твор. св. Златоуста на посл. 1 Крф. ч. 1, стр. 262–3).

К своеобразному, но совершенно ошибочному пониманию отлучения относится расширение значения его до так называемого интердикта. Интердикт состоит в том, что отлучение простиралось не на одно лицо, но и на других некоторых и даже многих невинных, но соприкосновенных с виновными по родству, месту жительства, знакомству и др. близким связям и отношениями. Из истории известно, что некоторые из духовных начальников, отличив от церкви виновных, запирали и храмы, дабы не было в них совершаемо богослужение. Впрочем, широкого распространения указанная мера не имела в греко-восточной церкви как до запрещения его (4 прав. VII вселенского собора), так и тем более после; в западной же церкви, по отделении ее от греко-восточной, злоупотребление правом отлучения достигло, как известно, до крайности. По мысли «апост. постановлений», каждый пусть отвечает за самого себя, и Бог не погубит праведного вместе с неправедным, потому что несогрешивших Он не наказывает. «Не смотря на ясное правило и дальнейшие соборные запрещения в допущении интердикта, случаи своеобразного понимания и даже злоупотребления правилами отлучения виновного совместно с невиновными встречались. Между прочим, можно указать на особенный случай такого отлучения, вызвавший протест со стороны блаж. Августина (430г.). Дело в том, что один африканский епископ отлучил от церкви весь дом, т. е. все семейство со всеми слугами, взрослых и детей. Для вразумления строгого епископа блаж. Августин в высшей степени вежливо, но в то же время внушительно писал следующее: «не могу умолчать о том, что меня тревожно смущает, когда я узнал нечто важное из письма, отлученного. Но если ты имеешь об этом деле особенное мнение, основанное на твердых данных, или на свидетельствах свящ. писания, – то научи нас, – научи, как это можно с соблюдением справедливости предавать анафеме сына за грех отца, жену – за грех мужа, раба – за грех господина, или каким образом можно предавать анафеме еще не родившегося, но могущего родиться и в то время, когда весь дом предан анафеме? Неизвестно, как отвечал епископ на предложенные вопросы; можно думать, что, при наложении интердикта, как упомянутый епископ, так и другие, ему подобные, руководствовались ветхозаветным воззрением на наказание, угрожавшее и простиравшееся на ближайшее и отдаленное потомство (Второзак., 5:9), но блаж. Августин, развивая и оправдывая справедливый протест, указывает на следующее соображение: то наказание (т.е. ветхозаветное) есть только телесное, имеющее устрашить прочих; отлучение же есть нечто совсем другое; оно касается души и есть, как и самое преступление, ради которого оно назначается, нечто внутреннее, почему без нарушения справедливости и не может быть распространяемо на других, не причастных».

К своеобразному, но также, как и предыдущее, необычайному пониманию и злоупотреблению правилами отлучения нужно отнести анафематствование умерших. Как, повидимому, ни странно слышать свидетельства об отлучении умерших лиц, но эти факты не подлежать сомнению. В истории вопроса об отлучении умерших за их еретические заблуждения различают два периода: первый доV-го вселенского собора (553 г.), а второй в последующее время. В первый период хотя и были попытки подвергать анафеме умерших, при жизни не отлученных, но попытки были единичные, принимались неохотно и не единогласно, не находя для себя подтверждения в церковном законодательстве. Ко времени V-го вселенского собора вопрос об отлучении умерших с принципиальной точки зрения был решен в положительном смысле, хотя и не единогласно, а по большинству голосов. Побуждением к такому решению об отлучении еретиков после их смерти послужили распространившиеся тогда и увлекавшие многих догматические заблуждения церковного учителя Оригена и Феодора мопсуетского в важных пунктах христианского учения. После V-го всел. собора случаи отлучения умерших стали повторяться чаще в сравнении с прежним. В таком образе действий церкви по отношению к лицам умершим, как не могшим оправдаться, можно бы, казалось, усматривать строгость, поспешность и даже несправедливость, но, вникая глубже в цели и высшие соображения, которыми руководствовалась церковная власть в данном случае, можно оправдывать ее с достаточным основанием. По мнению католического канониста Кобера, когда церковь отлучает или анафематствует умершего, то в этом случае отлучение не есть таковое в собственном смысле; Действие этого наказания не касается умершего, и его состояние, как до отлучения, так и после его, остается тоже самое; вся процедура отлучения умерших предпринимается единственно ради живых, – дабы для них ясно было, что умерший за его, хотя открывшееся и после смерти, преступление недостоин церковного общества, что живые должны порвать с ним общение, выражающееся в молитвах за умерших (В . Кипарисов. О церковной дисциплине. 1897 г.). На основании сказанного, можно полагать, что отлучение V-м вселенским собором давно умерших церковных писателей относилось не столько к самим лицам, сколько к их мнениям, считавшимся еретическими и вредными.

После предварительных замечаний о некоторых существенных сторонах вопроса, укажем, согласно обещанному расположению материала, на более или менее выдающиеся случаи отлучений в древнехристианской церкви. Прежде всего считаем нужным заметить, что первоначальные источники по истории христианской церкви не отличаются полнотою и подробностью в сообщении сведений о бывших случаях отлучения. Известия об отлучениях отличаются отрывочностью и даже неопределенностью, без указания на действительные причины и поводы, вызывавшие крайние меры церковной власти против виновников, как и без указаний на то, какими последствиями сопровождались отлучения для виновных, добрыми или дурными.

Укажем на следующие случаи отлучения, в которых обнаружились совместно и власть церкви, и поводы к отлучению, и характеры правителей и иерархических лиц. Епископ Амвросий медиоланский в 380 г. отлучил от церкви императора Феодосия I за допущенное и одобренное им в состоянии гнева изменническое кровопролитное избиение жителей г. Фессалоники в количестве 15000 человек, в отмщение за мятеж, сопровождавшийся убийством главнокомандующего военным округом, любимца императора Ботерика.

Население г. Фессалоники было приглашено на зрелище игр в цирк, и когда оно собралось там, то подверглось беспощадному избиению со стороны сильного отряда солдат. Не приняты были во внимание ни возраст, ни пол; не сделано было никакого различия между виновными и невинными гражданами города, и даже только прибывшим в него окрестными жителями; страшная бойня производилась в течение трех часов. Известие об этом побоище поразило еп. Амвросия величайшим ужасом. Св. Амвросий в послании к импер. Феодосию увещевал его покаяться, заявляя, что пока император не сознает своей вины и не раскается, епископ не может приносить евхаристической жертвы в присутствии императора. Скоро Феодосий признал себя виновным. Но для Амвросия этого было недостаточно. Когда император готов был вступить в привратную церковь, св. Амвросий встретил его на паперти; схватил его за одежду и потребовал его удаления, как человека, оскверненного невинною кровью; и когда Феодосий стал заявлять о своем сокрушении, Амвросий отвечал ему, что частные сожаления недостаточны для искупления столь великого преступления. Император подчинился и удалился. В течение 8-ми месяцев он оставался в покаянном заключении, устранял от себя все императорские украшения, пока в рождественские праздники не представился епископу и смиренно просил его о допущении в церковь. В качестве условия исполнения его просьбы, Амвросий потребовал, чтобы император показал действительные знаки покаяния, и император согласился издать закон, по которому, с целью предохранения от последствий внезапного гнева, исполнение всяких уголовных наказаний отлагалось на тридцать дней после приговора. Получив таким образом право на допущение к общению верных, Феодосий, когда ему позволено было войти в церковь, пал ниц на помост, всячески обнаруживая глубочайшую скорбь и унижение⁷…

На почве взаимных отношений и препирательств между церковною и гражданскою властью в конце IV в. произошел случай, поведший к отлучению одного градоначальника со стороны епископа птолемаидского (в Африке).

В конце IV и начале V вв. замечается странное явление в отношениях государства к церкви: право церковного убежища, освященное веками, имевшее за собой не только христианскую, но и иудейскую и даже языческую древность, подвергается все большим ограничениям и более частым запрещениям. Начиная императорами и кончая правителями ничтожных провинций, все стремятся ограничить или уничтожить это право. Обыкновение правителей своевольно прибивать к дверям церкви хартии, запрещавшие право церковного убежища, столь ненавистного им, было явлением довольно частым. Так, правитель Кириний лишил пелусийцев права церковного убежища. Но на защиту последнего ревностно возстал Исидор Пелусиот. Он указал Киринию на необдуманность его поступка и на необходимость и важность церковного убежища; писал префекту Руфину, что церковь доведена до невозможности помогать, а также писал и другим влиятельным лицам. Ходатайство Исидора имело успех, и Кириний был сменен. Впрочем, после прошел было слух, что Кириний снова домогается должности правителя в Пелусиуме. Вот что писал Исидор по этому поводу Синезию: «Снова капподокиянин, как стало нам известно, при дворе домогается жалкого начальства, чтобы вдвойне начальствовал над нами капподокиянин, ко враждебному человеконенавистничеству присовокупил и злое властование. Но ныне сообщают добрые вести, и именно, что желает он начальствовать над своими соплеменниками. О, если бы соблаговолил на сие Бог, чтобы воздал он своей кормилице за то молоко, которое сосал у ней, напоив ее ядом, может быть всосанным с сим молоком». Так действовал Исидор Пелусиот: так советовал он действовать и Синезию. Побуждаемый этим опытным мужем, а также просьбами жителей и сознанием необходимости защитить права церкви, Синезий, наконец, решился подвергнуть Андроника церковному отлучению, поле того, как он прибил свой позорный эдикт к дверям церкви, наполненный ругательствами на церковь и ее служителей. Он собрал жителей Птолемаиды в церкви и обратился к ним с речью, в которой предложил слушателям нравственное назидание, указывая на бедствия, как на наказании за грехи, оправдывал свое собственное поведение, жаловался на тягость своего положения, отказывался даже от кафедры, прося избрать другого епископа или, в крайнем случае, дать ему помощника. С душевною тоской оглядывался он теперь на свое прошлое; с грустью сравнивал свою настоящую, полную забот и огорчений жизнь с прежнею, спокойною, безмятежною жизнью. Несмотря, однако, на печальное настроение, в Синезии была твердая решимость действовать. Он собрал собор пресвитеров своей церкви, на котором и было постановлено подвергнуть Андроника отлучению от церковного общения; вероятно, здесь же Синезий прочитал составленную им отлучительную грамоту, предназначенную для епископов Пентапольских. Вот этот, в высшей степени замечательный документ: «Андроника из Береники, который, не к счастью, рожден и воспитан в Пентаполе и который купил за деньги владычество над своими отечеством, пусть никто не считает и не называет христианином; но как преступник против Бога, он изгоняется из Церкви Божией со всем семейством. Он был последним и самым тяжким наказанием для Пентаполя, после землетрясения, после нападения на страну саранчи, после моровой язвы, после пожаров и войны, ибо он с жадностью бросался на то, что оставалось от них. Он первый ввел в стране никогда неслыханные роды орудий для мочений, орудия для терзания пальцев, ног и даже всего тела своей жертвы, члены которого он самым жестоким образом вывертывал и уродовал, – орудия столь ужасные, что те, которые прежде, нежели узнали их, были убиты в войне, почитались счастливыми от оставшихся в живых. Он один впервые и словом и делом поносил Христа: делом – с тех пор, как он прибив к дверям Церкви свой декрет, запрещавший незаконно преследуемым право убежища к священному алтарю, к этому присоединил такие угрозы на священников Божиих, какими не угрожал агригентинянин Фаларис, египтянин Кефрин или вавилонянин Сенахирим, посылавший вестников к Иерусалиму поносит Бога и Езекию. В этот день, – говорю я – Бог вознесен на второй крест, ибо на поругание Христу висела на священных дверях его позорная хартия. И это освещало солнце и читали люди не в царствование Тиверия Клавдия, который Пилат был послан прокуратором в Иудею, но в то время, когда благочестивая отрасль Феодосиева держала в руках римский скипетр, от которой Андроник воровски получил себе префектуру. Андроник – по намерению второй Пилат. Близ живущим язычникам это описание послужило поводом к насмешкам, как иудеям надпись над крестом Христа. Ибо хотя самая надпись крестная была сделана и из безбожного намерения, но по самым словам она была достойна уважения, – потому что ими Христос возвещался, как царь. А здесь безбожие речи соединилось с безбожием намерения. Но следовавшие за сим его действия были еще хуже, чем это предварительное объявление. Ибо когда он нашел удобный случай по отношению к врагу – их вражда произошла от того, что один хлопотал о браке, которому другой помешал, – он приказал его мучить теми ужасными наказаниями, о которых ничего еще не передавалось памяти потомства, но которые, как с ним вошли в употребление, так с ним же опять и выйдут из него, и о них можно будет знать впоследствии, как признаках Андроникова владычества только по наслышке. Теперь знатный муж, не сделавший ничего несправедливого, но которого постигло только несчастье, подвергся пыткам; в полдень он был выгоняем под палящие лучи солнца и имел свидетелями страданий одних только палачей. А когда Андроник узнал, что церковь имела к нему сострадание, что мы, как только о том услышали, немедленно поспешили к нему, чтобы по крайне мере нашим присутствием облегчить его мучения, он, как только услышал о том, пришел в ярость, что епископ осмелился иметь сострадание к тому человеку, которому он сам был врагом, а после присоединил еще многие преступные выражения, побуждаемый к тому Эоантом, для которого он служил орудием, – учиняя против государства мерзости и свое безумие заключая тем безбожным определением, что тщетно возлагать надежду на церковь, что никто не может ускользнуть их рук Андроника, – никто, если бы даже он обнимал стопы Христовы. Это повторил он три раза своим дики умом и языком. После таких выражений, увещания в отношении к этому человеку не имеют более места, но он должен быть как зараженный член, отделен от нас, дабы чрез соприкосновение с ними не заразились также и здоровые, ибо осквернение сообщается легко, и кто коснулся чего нечистого, тот сам становится нечистым. Но пред Богом каждый должен быть чист и душей и телом. Поэтому церковь Птолемаидская своим сестрам-церквам всей земли повелевает следующее: «Пусть Андроник, Эоант и их соучастники не находят для себя ни одного храма открытым; пусть все священные жилища, все священные места будут для них закрыты. Демон не имеет места в раю: если он тайно входит туда, то его изгоняют. Итак, я предписываю это особенно священникам, которые обязываются не здороваться с ними, пока они живы, по смерти не воздавать им погребальных почестей. Если же кто стал бы презирать нашу церковь, по причине маловажности города и принимать тех, которых она отлучает, как будто бы он был избавлен от повиновения ей потому, что она бедна, – тот пусть знает, что это значит разделять церковь, единую по воле Христа. Кто бы он ни был, левит, пресвитер или епископ, он будет нами причислен к Андронику: мы не дадим ему руки, не будем с ним есть за одной трапезой, а еще менее дозволим участие в священном таинстве тому, кто только захочет иметь что-либо общее с Андроником».

Но прежде, нежели эта грамота была отослана к епископам, испуганный Андроник со слезами умолял о помиловании, обещая исправиться. Синезий не верил искренности Андроникова раскаяния, а потому не хотел уступить его мольбам; но из уважения к просьбам некоторых старых пресвитеров принужден был отложить отлучение и не отсылать грамоты. С Андроника публично взято было обещание – прекратить жестокости и насилия. Однако, опасения Синезия были не напрасны: вскоре Андроник возвратился к прежнему образу действий. Так, один знатный гражданин, по имени Магн, у которого брат уже находился в ссылке, умер, не перенеся ужасных наказаний, которым подверг его Андроник. Подобным же образом у одной несчастной матери был замучен единственный сын. В виду этих повторившихся и усилившихся жестокостей, Синезий, наконец, отлучил Андроника от церковного общения.

Из Синезиева послания к епископам видно, в чем состояло в то время церковное отлучение. Оно понималось весьма обширно, и потому, действительно, было ужасно. Это было, во-первых, если так можно выразиться, отлучение религиозное, отлучение от храмов, богослужения, таинства и обрядов, во 2-х это было отлучение общественное, отлучение от всего христианского общества, потому что все, даже частные лица и в обыденной жизни не должны были иметь никаких сношений с отлученным. Понятно, что такого рода отлучение всегда производило желательное действие и сопровождалось ожидаемыми результатами. Но вместе с тем также понятно, что это средство было только временно необходимым. Четвертый и пятый века были временем переходным к истории христианского государства и общества; и то и другое держалось еще некоторых воззрений и привычек языческих и не вдруг могло возвыситься до христианских понятий гуманности и справедливости. На обязанности церкви лежало вводить эти новые понятия в жизнь. И если она должна была употреблять для этого такие строгие меры, как отлучение, то причина этого заключалась в тогдашнем состоянии гражданской общественной жизни. Однакож, строгость этих мер сорастворялась любовью и снисхождением, как это показывает перемена отношений Златоуста к Евтропию, Синезия к Андронику. Другого средства против жестокостей и произвола правителей не было⁸.

Из отлучений на почве чисто церковной, более многочисленных, чем два предшествовавших с характером гражданским уместно и интересно представить несколько таких, которые касались еретиков, искажавших основные догматы христианства, упорно державшихся своих вредных заблуждений и распространявших их среди общества христиан, к большему соблазну и вреду. Сюда относятся отлучения, торжественно произнесенные на вселенских и поместных соборах на еретиков Ария, Македония, Нестория, Евтихия, Новата и др.

Так, свв. отцы I-го Вселенского собора (325 г.) определили: «говорящих, что было время, когда не было Сына (Божия), что Он не существовал до рождения, и произошел из несущаго, – утверждающих. что Сын Божий имеет бытие от иного существа, или сущности, – или, что Он создан, или изменяется, или преложим, – таковых предает анафеме кафолическая и Апостольская Церковь». Поистине, отступило от Господа богохульное сердце Ария, вступившего в борьбу с Богом, – отступило от Господа сердца и тех, которые приобщились его нечестию, и думают говорить, что Сын Божий есть тварь и создание, тогда как Он есть Создатель и Творец всех тварей, видимых и невидимых⁹.

Отцы 2-го Вселенского собора (в 3814 г.) единодушно постановили, против Македония, что Св. Дух есть не служебное существо, но Господь, животворящий, от Отца исходящий, со Отцем и Сыном спокланяемый и славимый. После изложения полного символа веры, так называемого Никео-Цареградского, особым постановлением преданы были анафеме ереси ариан и других с их виновниками¹⁰.

По определению свв. Отцов 3-го Вселенского Собора (431 г.), созванного против ереси Нестория и др., установлено: «Кто не исповедует Еммануила истинным Богом и посему Св. Деву Богородицею, так как Она по плоти родила Слово, сущее от Бога, ставшее плотию, да будет анафема; кто не исповедует, что Слово, сущее от Бога, соединилось с плотию ипостасно (т.е. существенно, а не благодатно, или нравственно), и что посему Христос един с Своею плотию, то есть один и тот же есть Бог и вместе Человек, – тому анафема… Так как нечестивейщий Несторий, сверх прочего, не захотел повиноваться нашему приглашению и не принял посланных от нас епископов, то мы вынужденными нашлись преследовать нечестивое его учение. Открывши же частию из его писем, частию из других сочинений, частию из бесед, веденных им в г. Ефесе и подтвержденных свидетелями, мы вынуждены были на основании канонов и послания Свят. Отца и сослужителя нашего Целестина, епископа Римского, произнести против него, хотя не без горьких слез, следующее горестное определение: «Господь наш Иисус Христос, на Котораго он изрыгал хулы, устами сего святейшаго собора определяет лишить его епископскаго сана и отлучить от общения церковнаго»¹¹. В то же время определено и следующее: «не позволять никому не произносить, или писать и слагать иную веру, кроме определенной свв. Отцами, со Святым Духом, сошедшимся в Никее, а кто дерзнет или составит иную веру, или произносить, или предлагать желающим обратиться к познанию истины из язычества или из иудейства, или из какой-либо ереси, то таковые, если они епископы или клирики, да будут отлучены – епископы от епископства, клирики от клира, а миряне да подвергнутся анафеме».

В такой силе и форме были осуждаемы и отлучаемы на последующих соборах и другие еретики до порицателей и противников иконопочитания (в 787 г.) включительно, при чем устанавливается и оттеняется различие между отлучением и анафемой. За изменение вероучения (в форме составленного символа) угрожается то анафемою, то отлучением: духовным лицам, уже обвиненным в еретичестве, определяется в наказание анафема, а светским – отлучение; в дальнейшем же за то же преступление угрожается наоборот: духовным – отлучением, а светским – анафемою. Трудно понять, почему за одну и ту же вину присуждается неодинаковое наказание, то в меньшей степени, то в большей: то в форме отлучения, то в форме анафемы… Из сопоставлений различных случаев употребления выражений отлучения и анафемы можно усматривать одно и то же значение из и силу. Впрочем, м. Филарет не отождествляет их и различает в некоторых случаях. По его мнению, вполне основательному, отлучение и анафема не всегда тождественны: есть случаи, в которых определяется отлучение, но не произноситься анафема, соответственно не крайней важности преступления, а соответственно надежде покаяния¹².

Приведенных примеров достаточно для того, чтобы видеть, как действовала церковная власть в вопросе об отлучении вредных и враждебных членов церкви. Не по произволу или пристрастию она употребляла строгие меры для защиты христианского учения, а по ясному сознанию своего долга и с благонамеренной целью. От действий произвольных и пристрастных, допускавшихся иногда в случая отлучения местными властями – епископами, а не церковью, в смысле высшей соборной формы решения по делам церковной дисциплины, последние удерживались постановлениями гражданскими (в Греции). Долг справедливости требует сказать, что случаев злоупотребления своею властью со стороны епископов было мало с тех пор, как государство приняло христианство под свое покровительство и находилось с представителями церкви в хороших отношениях. Если св. Иоанн Златоуст жаловался в свое время на непохвальный обычай частых отлучений от церкви, то ненормальность эту нужно относить к частным случаям, а не к действиям церковного центрального управления; с другой стороны, время жизни св. Иоанна Златоуста было неустойчивое и тревожное для церкви; сам Златоуст на себе испытал много тревог и бедствий от лжебратий и гражданской власти.

Как ни тяжело было, по понятиям древнехристианского общества, подвергнуться осуждению и отлучению от церкви видимым образом, однако церковь не оставляла отлученных совершенно без своего внимания; она не упускала из виду, но тайно и заботливо следила за ними, с целью обратить из на правый путь от заблуждений и худой жизни.

Рассматривая положение отлученного с внешней стороны и с той стороны, как к нему относилась церковная власть, мы должны коснуться того, чего лишался он, выбывая из церкви, и какие принимались последнею косвенные меры лля привлечения к возвращения бывшего своего члена.

Гражданское положение отлученного не изменилось до того времени. пока греческие правители не сделались покровителями и защитниками церкви и ее постановлений. До признания христианства государственной религией (312 г.) отлученный сохранял за собой все права и преимущества, полученные и приобретенные им по наследству, образованию, имуществу и личным заслугам, между тем как с признанием христианства религией государственной в греко-римской империи, церковное отлучение получило большую силу и значение, в смысле неблагоприятном для осужденного. В отношении церкви к государству произошла существенная перемена: греческие императоры, в качестве охранителей господствовавшей религии, признали силу государственного закона за церковными постановлениями. Так, ереси и расколы признаны были как преступления против государственных законов и наказывались мирской властью. Для христианина, отлученного от церкви, теперь уже не представлялось возможным перейти в какое-либо другое религиозное общество, ка было возможно прежде безнаказанно. Не говоря уже о потере должностей и почета, отлученные, по распоряжениям некоторых императоров (в начале V-го века), подвергались конфискации имущества, лишались права наследства, – дарить, покупать, продавать и т. п; они подвергались, с другой стороны, общему позору, посмеянию, презрению…

Со стороны церковной, последствия отлучения выражались в исключении от богослужения, от общественных молитв, от таинства евхаристии и вечери любви; отлученные уже не назывались братьями; они лишались братского целования и приветствия; имя их вычеркивалось из церковных диптихов, или синодиков (помянников), в которые вносились имена верующих для возношения о них молитв при богослужении. В целях предохранения христиан от опасности при сношениях и близости с отлученными, церковь вменяла в обязанность своим членам избегать общества отлученных и еретиков, принадлежавших к одному разряду с первыми. Было поставлено правилом, чтобы отлученный в одном месте – не был принимаем в другом. По апостольским правилам требовалось, чтобы был отлучен и тот, кто с отлученным молится в одном доме вместе: это означало не то, чтобы отлученный не мог войти в православный храм для молитвы, а то, что православный не должен был входить для молитвы в дом отлученного, потому что в последнем случае он оказал бы явное неуважение к церкви и к ее правилам¹³. Вообще нужно признать то, что положение отлученного в древнее время христианства было тяжелое в общественном и нравственном отношении; отлученный представлял собою тень, а не человека; подобно Каину, от не имел ни пристанища, ни покоя¹⁴.

Но с другой стороны, отлученные в тоже время не должны были ни отчаиваться, ни пренебрегать действиями церкви, направленными к обращению падших вообще. По духу христианского учения и церковным правилам, пастырям церкви не только не возбраняется воздействовать на отлученных, но и внушается изыскивать благоразумные меры к возбуждению раскаяния, исправления и к обращению заблудших. И здесь, как и в вопросе о падших, вполне несостоятельною оказывается теория новацианства, отвергавшая законность и спасительность вторичного принятия в церковь изверженных. Новацианство отрицало необходимость труда для пастырей церкви в деле попечения и особой миссии о погибающих; между тем как попечение о падших и изверженных предполагается и внушается учением священного и святоотеческого писания, и примерами апостолов и проповедников из первых времен христианства и последующих. Нет нужды приводить указания на это из Евангелия, повелевающего, по примеру Спасителя, взыскать и спасать погибающего. Но мысли св. Златоуста, по отношению к падшим и отлученным предлежит труд и терпение, дабы не ослабеть, дабы не отчаяться именно в спасении заблуждающихся. Подобно св. Златоусту, и другие св. отцы смотрели на отлучение, ка на крайне строгое наказание, долженствовавшее образумить осужденного, исправить его и побудить к раскаянию и возвращению к церкви. Таким образом от осужденного зависело избавиться от тяготевшего над ним справедливого отлучения. Это видно ясно из молитв, читаемых во время чинопоследования, совершаемого в неделю православия, ежегодно на первой неделе великого поста. Призыв Церкви к покаянию во всех видах и формах отлученные могут слышать всегда из уст живого слова – проповедников в храмах Божьих, куда они, наравне с язычниками, иудеями, и всякими иноверцами и разными отщепенцами, могут входить беспрепятственно в качестве оглашенных и любопытных на известных условиях. Кто дорожил делом спасения, тот долго не оставался в положении отлученного, а воссоединялся с церковным обществом. Церковь с радостью принимала раскаявшихся отлученных, но она не спешила в этом важном деле. Если правила церковные и благоразумие заставляли церковную власть быть осторожною и даже медлительною, при исследовании дела об отлучении, то и разрешение отлучения должно было совершиться с крайнею осмотрительностью.

Для получения разрешения, нужно, чтобы отлученный, подобно падшим, исполнил положенное ему духовное наказание, или эпитимию, и обнаружил знаки истинного и полного раскаяния. Условия эпитимии не для всех были одинаковы: церковная власть и правила в этом случае сообразовались с возрастом, положением и степенью покаяния отлученного, так, большое и продолжительное наказание назначалось тем, кто был отлучен в более зрелом возрасте, чем в молодом. В Греции эпитимия продолжалась для взрослых от 6-ти до 7-ми лет, в течение которых находящиеся под эпитимией должны были постоянно пребывать в посте и молитве. Церковь греческая, по свидетельству писателей-иностранцев – XVII в, так строга была в этом отношении, что сам патриарх не мог снять эпитимии, хотя бы она была наложена простым священником. Рико свидетельствует, что в его время (XVII в.) не много было таких, которые, отступив от христианской веры и приняв магометанство, потом опять бы обращались к ней, потому что это означало бы прямо подвергать себя опасности смерти со стороны турок; однако, по его замечанию, между некоторыми из греков и армян встречались примеры геройского покаяния, которому они подвергали себя с большею строгостью, чем какая требуется правилами церковными¹⁵.

Итак, мы проследили в кратком, но существенном (для нашей цели) виде вопрос о падших и отлученных в древнехристианской церкви в период времени до разделения церкви (в XI в.), когда церковные правила – одни и те же действовали на пространстве всей церкви, на востоке и западе. Со времени разделения церкви жизнь церкви римской, самовольно отделившейся от христианского центра, пошла своеобразными путями, межу прочим, и в вопросе о падших и отлученных. Мы не имеем особых побуждений касаться того, какую принял форму в латинской церкви рассматриваемый вопрос¹⁶. Что касается до греко-восточной церкви, то наш вопрос об отношении ее к падшим и отлученным и в последующее время, как и в предшествовавшее, постепенно входил и вошел в жизнь и сознание христианского общества, равно как и в законодательство церковно-гражданское. По отношению к тем и другим Церковь старалась выдержать законность и беспристрастие среди мнений и стремлений противоречивых: строгости и неверности взглядов на падших со стороны новациан церковь противопоставила снисходительность и требуемую Евангелием заботливость о них для уврачевания и прощения их грехов: строгим заслуженным отношением к отлученным она преследовала добрые цели для ограждения своих членов от вреда и соблазна со стороны еретиков и отъявленных грешников. Такое же значение в принципе вопрос о падших и отлученных имел и имеет и в нашей русской церкви, как части церкви греко-восточной православной, и руководствующейся в своей жизни и деятельности одинаковыми общецерковными постановлениями, с привнесение местных национальных распоряжений.

Как церковь частная, молодая, зависимая, развивавшаяся под особыми местными и неблагоприятными условиями, русская церковь не отличалась в своей деятельности и жизни ни полнотою, ни разнообразием событий в сравнении с древнегреческой, своею alma mater. Главная особенность ее, между прочим, по рассматриваемому вопросу та, что речи о падших, за все время долговременного существования жизни церкви (X-XX в.), не возбуждалось, так как на самом деле в истории России не было «падших» в смысле церковно-историческом, в смысле отпадений от христианской веры: в России не было гонений, одинаковых с гонениями в древне-христианской церкви, не было и отпадений от веры; правда, были отпадения от православия, то вынужденные, то добровольные (в католичество, в унию), но не от христианства. С самого начала на Руси христианства до нашего времени, с X в. по XIX в., русские князья, цари, царицы и императоры – все, без исключения, не только были православными, но и твердыми охранителями и защитниками господствующей религии. Отступления от православия были на окраинах Русского государства, на юго-западе нашего отечества, среди смешанного населения русских, поляков и литовцев, находившихся под властью польско-литовского королевства, в период времени очень продолжительный (XIV-XVIII в.), до тех пор, пока Россия окончательно не присоединила, путем завоеваний и мирных соглашений, к своим коренным владениям земель польско-литовского государства, – тех именно мест, где совершалась продолжительная борьба православия с католицизмом, находившим поддержку, одобрение и воодушевление не только со стороны польского правительства, но и со стороны Рима, т.е. пап.

К отступникам от православия не нужно причислять тех из ученых XVII в. юго-западной Руси и воспитанников тамошних школ с Киевской академией во главе, которые вынуждались право слушания философских и богословских наук в католических училищах покупать ценою наружного и временного отступничества от православной веры. По требованию иезуитов, как бывших начальниками и преподавателями католических училищ заграницей, воспитанники Киево-Могилянской академии XVII в., чтобы получить доступ к высшим наукам, притворно принимали католицизм, давая притворную клятву послушания папе, а по возвращении на родину снимая с себя то и другое обязательство.

Таким образом рассматриваемый вопрос в истории русской церкви суживается и упрощается: в рассмотрении нуждается вторая половина вопроса – вопрос об отлученных, а не о падших. Хотя о падших в несколько другом, ограниченном и специальном смысле, считаем нужным сказать нечто существенное и в кратком виде¹⁷. К своеобразным явлениям русской церкви относится раскол старообрядства, последователи которого подлежали и подлежать отлучению за крайнее противление церковной власти, изменение церковной дисциплины до искажения, отчуждение от христианского общества и пропаганду своих извращенных понятий о церкви среди простого русского народа, соединенную с совращением некоторых из православия в раскол. По своим убеждениям и отношению к церковной власти, последователи раскола могут быть причислены, с одной стороны, к падшим, а с другой – к отлученным. Изложим в кратком виде о происхождении и сущности отступников от православия в унию, католичество и раскол.

В 1889 г. в России вспоминалось и праздновалось 50-летие воссоединения униатов с русской Церковью бывшего в 1839 г. Начало этого события – воссоединения очень далеко, в глубокой древности нашей истории, лет около 500 назад. Юго-западный край, т.е. местность, которую теперь занимают губернии Витебская, Минская, часть Смоленской, Виленская, отчасти Киевская и прилегающие к ним места, принадлежали не России, а Польше, польско-литовскому королевству, у которого Россия постепенно, путем продолжительных войн и мирных соглашений, приобрела означенные земли, как свою давнишнюю собственность. Россия и Польша принимали христианство почти одновременно, в IX-X вв., но не из одного места: первая от греков, а вторая (если не считать первых крещений) от латинян-католиков. Отсюда и объясняется разница, существующая между последователями православной веры и римско-католической. Последняя во многом отступила от чистоты и духа первоначальной апостольской церкви. Изменение в символе веры, богослужение на непонятном латинском языке, признание папы непогрешимым главою всей церкви, совмещение в лице папы духовной и светской власти, безбрачие духовенства, дух преобладания над миром вместо смирения, распространение христианского учения насильственными средствами вместо убеждения, отпущение грехов за деньги, – известные особенности католицизма, от которых наша церковь всегда отрекалась и отрекается, как от заблуждений. Между подданными польско–литовского королевства не мало было и православных; православным и католикам жилось не одинаково: католики пользовались всеми правами и привилегиями, – православным же, особенно простого звания, жилось очень трудно; -их стесняли, обижали, даже преследовали за веру – то открыть, то тайно, хитростью; с появлением (в XVI в) иезуитов православным стало жить еще хуже. Правительство несправедливо относилось к православным во все время своего продолжительного существования, отчего произошло много зла, всяких беспорядков и возмущений. Между католиками и русскими православными была постоянная, непримиримая вражда: католики, под влиянием ксендзов и иезуитов, принуждали православных к своей вере, а последние не соглашались; однако не мало было и таких, которые, не выдержав борьбы с фанатичными противниками, а то и по корыстным расчетам, совращались в католичество. Но для ослабления взаимной вражды и наружного примирения некоторые из православных, вынуждаемые обстоятельствами, соглашались на уступки католикам. Главная уступка, как необходимое условие, состояла в признании папы главою церкви; во всем остальном православным дозволялось жить по правилам и обычаям своей веры. Уступка, по-видимому, небольшая, но она вела к другим уступкам, постепенно и незаметно. Это и была уния, т.е. взаимное соглашение, при признании за последователями православной веры права отправления богослужения по своим обрядам. Таких уний было несколько, с 1386 г. по 1569 г. Но все они вели, как показал опыт, не к примирению враждебных сторон, а еще к большему недоверию и вражде. Виною этого были не православные, а католики, изменявшие своему слову и смотревшие на унию, как на переходную ступень для совращения православных в свою веру. Убедившись в хитрости и не прекращавшихся преследованиях со стороны католического правительства и его деятелей, православные, а также униаты, спешили соединиться с русской церковью и подчиниться русскому правительству. По мере того, как русские области освобождались из-под власти Польши, униаты десятками и сотнями тысяч возвращались к православию. В царствование императрицы Екатерины II число обратившихся простиралось до двух миллионов. Последнее воссоединение было в 1839 г.; в это время присоединелось1.5 миллиона.

Были отступники от православия и другого рода. Некоторые из русских, проживая то в Италии, то в Париже, совращались в католицизм (в XVIII и XIX вв.) под влиянием католического богослужения, красноречивых проповедников и особенно иезуитов; были случаи совращения в Москве и С-Петербурге. Одни из них снова обратились к православной церкви, другие навсегда остались ренегатами. Совращения были из среды высшего общества; число отщепенцев было все-таки незначительно.

Совершенно иного происхождения русские раскольники. Раскол старообрядства образовался во второй половине XVIIв. (1666–1667 гг.), при патриархе Никоне, в то время, когда под руководством означенного патриарха, строгого, благонамеренного и деятельного, с согласия и одобрения царя, церковной власти и восточных патриархов, вводились в употребление исправленные богослужебные книги и восстановлялись некоторые церковные обряды, вместо искаженных невежеством и небрежностью. Вместо того, чтобы принять исправленные книги и довериться церковным властям в их благонамеренных, разумных и своевременных действиях, многие из духовенства и из народа в Москве и других городах, по невежеству, упорству, личным и корыстным побуждениям, воспротивились распоряжениям церковной власти, заподозрили благонамеренность и правильность ее действий, – исправленных книг не приняли, удержали старые, составили отдельную общину, между членами которой не замедлили обнаружиться несогласия, споры, вражда и разделения по делам и вопросам церковным; явились отдельные толки, или согласия, т. е. раскол в расколе, изменивший и извративший правильный порядок богослужения и таинств по своему произволу до крайне нелепости. Одни признавали законными только священников, посвященных по старым книгам и обрядам (хождения священника вокруг престола и аналоя от левой стороны к правой, по солнцу), а другие – оставались без священников и епископов: образовались – поповщина и безпоповщина и др. Общим важным отличием староверов от православных было – употребление двуперстного крестного знамения вместо нашего православного, более древнего, триперстного; вместо «Иисус» говорили, пели и читали неправильно «Исус». Чем далее продолжалось отделение «староверов» или раскольников от церкви, тем более замечалось между ними вражды и беспорядков. Увлекаясь внешней стороной богослужения и обрядов, последователи раскола смешивают существенное в деле веры и спасения с малозначительным и изменяемым, догмат с обрядом, мысль с формой ее выражения или символом; из-за перемены обрядов происходило удаление от единения с представителями – и другими членами церкви, православными. Из-за незначительных разностей, к вере и спасению не относящихся, старообрядцы-раскольники смущались, спорили, страдали, проклинали православных, яко бы еретиков, шли на смерть, противились: начинаясь с малого, под влиянием вражды дело противления доходило впоследствии до излишнего и важного: от обряда к догмату; -из раскольников делались сектантами и даже еретиками.

Как в древнее время и в других странах, так и в истории России, с раннего времени до настоящего, появлялись приверженцы ересей и расколов; в XIV- XV вв. появились жидовствующие в Новгороде и Москве, отвергавшие воплощение Иисуса Христа и др. догматы. В XIV в. в Новгороде возник раскол стригольников, восставших против духовенства и отвергавших таинства и обряды. В настоящее время между русскими замечается много приверженцев раскола- старообрядства, сектантов и еретиков, то явных, то по большей части тайных, боящихся выступать открыто по разным расчетам. Размножению сектантов ныне особенно благоприятствуют условия и обстоятельства культурной жизни.

Свободный дух исследования свящ. Писания, независимо от толкований Библии свв. отцами церкви, сопровождавший и воодушевлявший первоначальных и позднейших приверженцев протестантства, произведшего на Западе разлад и смущение, отразился через культурное и непосредственное влияние иноверцев на русских – в форме штунды, баптизма, пашковщины, толстовщины и т. п. Обрядовая сторона веры, служащая воспитательным средством в деле религиозного развития и укрепления, отвергается сектантством, как излишняя, сектанты отвергают таинства, не веря, что через них сообщается благодать Св. Духа. Отрицание их доходит до того, что они не признают православной церкви в смысле богоучрежденного общества верующих. Отвергая земную церковь, сектанты отрицают достоинства представителей церкви небесной, умаляют значение Божией Матери, не почитают ангелов и угодников Божьих, отвергают мощи святых и не придают никакого значения молитвам церкви за живых и умерших. Отвергают посты, праздники, не почитают св. Креста, т.е. не покланяются пред им. не носят его на груди, не употребляют даже крестного знамения. Отрицание сектантов переходит за пределы всякого благоразумия и в другом отношении они непочтительно относятся к гражданской власти и царям. Направление сектантов худое: но еще хуже то, что они служат соблазном и заразительным примером для других. Олицетворением и идеалом современного сектантства и еретичества является в настоящее время гр. Л. Толстой.

В своих заботах о заблудших и падших русская церковная власть, подобно власти Церкви древневосточной, употребляла и употребляет всевозможные меры вразумления и побуждения для исправления и обращения тяжких грешников на путь истины. При недействительности кротких отеческих мер исправления заблудших и отступников, церковная власть опираясь на свое право, опыт и прежние примеры, прибегает к строгим способам воздействия на упорных и вредных членов общества, будучи к тому вынуждаема нравственною необходимостью – пресечь зло чрез удаление опасных грешников из своей среды во избежание соблазна для многих. Из истории мероприятий со стороны русской церковной власти против раскольников, сектантов и еретиков нужно отметить тот выдающийся факт, что церковная наша власть не только не злоупотребляла своим правом, но и не пользовалась им в той мере, в какой могла бы она пользоваться, при употреблении высшего наказания – анафемы. или отлучения. Терпение и снисходительность к недостойным членам Церкви составляют особенность и достоинство в образе действий русской церкви по отношению к еретикам и отступникам в новейшее время. К особенностям в деле отношения к заблуждающимся нужно присоединить и то, что, при анафематствовании известных лиц, Церковь постепенно сокращала их число, не называя их по имени, но обобщая их в общее отвлеченное представление, или понятие о принадлежности к еретичеству вместе с другими тайными врагами церкви и еретиками, согласно латинской поговорке: nomina sunt odiosa. С 1766 г. устранены даже резкие выражения против еретиков, ранее бывшие в употреблении во время совершавшегося в неделю православия чина анафематствования, облегчены и внешние гражданские последствия отлучения, бывшие неизбежными в прежнее время по тесной связи церковного законодательства с гражданским.

В отношении не только к униатам, но и к совратившимся в католицизм нашим соотечественникам – русская церковная власть держала себя индифферентно, т.е. в ожидательном положении: она сожалела о них и молилась о воссоединении их, но не употребляла против отступников строгих мер духовного характера – отлучения и анафемы. По отношению же к упорным раскольникам и сектантам церковь должна была действовать с надлежащей строгостью посредством отлучения и анафемы; анафеме же подвергались некоторые из тех, которые, оставаясь православными, впадали в тяжкие гражданские преступления, как-то: бунтовщики, изменники государства, самозванцы и т.п.

Вопрос об отношении к отлученным русской церкви не представляет собой какого-либо особенного интереса для исследования ни в полемическом смысле, ни в историческом, ни даже в процессуально-судебном; но все-так применение его в некоторых случаях возбуждало протест и пререкания со стороны заинтересованных лиц в смысле уместности и правильности. Указать хронологически и последовательно на все случаи бывших отлучений и анафематствований по отношению к разным лицам за все время 900-летнего существования русской церкви нет никакой возможности (по отсутствию летописных указаний). И мы вынуждены ограничиться тремя важными моментами из всей многолетней истории русской церкви, из времен более позднейших, но моментами интересными и характерными. Первый момент касается принесенных на соборах 1666–17 гг. клятв на раскольников; второй относится к царствованию императора Петра Великого, к времени издания им «Духовного регламента», в котором, между прочим, излагаются условия анафемы против раскольников (1721 г,); третий момент – об отлучении гр. Л. Толстого. В связи с означенными моментами, и независимо от них, мы имеем в виду коснуться некоторых частных случаев, служащих отчасти дополнением к главным моментам на почве взаимных отношений между отлученными и церковной властью.

Из отлучений, относящихся к древнейшей эпохе, – первые по времени подверглись отлучению стригольники, сделавшиеся их раскольников еретиками, т.е. перешедшие от ошибок к заблуждениям в области веры, от раскола к еретичеству. Еретичество стригольников относиться к 70 м годам XIV ст. Сущность ереси стригольников состояла в отрицании внешней обрядовой стороны веры. Начав с отрицания церковной иерархии, членов которой почитали недостойными и корыстными, стригольники отвергали все таинства, постановления вселенских соборов, священное писание Нового Завета и даже воскресение мертвых. Ведя строгий образ жизни, доходивший до воздержания и постничества, стригольники оказывали сильное влияние на современников, более или менее просвещенных жителей гг. Пскова и Новгорода. Существование ереси продолжалось около 60-ти лет. Главными вождями ереси были: некто Карп (расстрига, отсюда стригольники) и диакон Никита (тоже расстрига). В 1375 г. совершилось отлучение последователей стригольнической ереси от Церкви в форме анафемы. Важным последствием отлучения было то, что народ схватил еретиков и утопил их в р. Волхов (в Новгороде)¹⁸.

В 1490г.и 1505 г. наложена анафема на «жидовствующих» и учение их, находившееся в преемственной исторической и логической связи с учением стригольников. Ересь жидовствующих состояла в отрицании догматов о воплощении Иисуса Христа, о св. Троице, о божестве Сына Божия и искуплении; предпочитая Писание Ветхого Завета Новому, жидовствующие отвергали писания свв. отцов, почитание св. мощей, икон, таинств и вообще церковной обрядности и особенно монашества, как образа жизни, противного природе. Начавшись в Новгороде, ересь пришла в Москву, приобретши множество последователей между знатными людьми, придворными и даже духовенством с митрополитом во главе. Ересь была ослаблена и прекращена отчасти полемикою, отчасти казнью сторонников ее, подвергшихся сожжению после отлучения¹⁹.

Переходим в XVII в., во второй половине которого возник раскол старообрядства, послуживший в своей дальнейшей истории источником для продолжительных рассуждений и препирательств по вопросу об анафеме. Дело в следующем:

Противники исправления богослужебных книг и церковных обрядов при патриархе Никоне и введения их при богослужении вместо старых, как неисправных, официально признаны были на «Большом Московском соборе 1667 г.» – раскольниками за крайнее упорство, враждебность и хулу на церковную власть и даже Церковь. Заповедав в своем определении всем христианам повиноваться во всем без всякого сомнения святой восточной и апостольской Церкви, отцы собора изрекли: «аще кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится Церкви и сему освященному собору, или начнет прекословить и противиться нам, мы такового противника данною нам властью, -аще будет от священного чина извергаем и обнажаем его всякого священнодействия и благодати, и проклятию предаем, – аще же от мирского чина, отлучаем, и проклятию и анафеме придаем, яко еретика и непокорника, и от православного всесочленения и от стада и от Церкви Божия отсекаем, дóндеже вразумится и возвратится в правду покаянием».²⁰ Клятва произнесена не на книги старые и обряды, признанные собором неправильными, а на людей, как противников и еретиков; иначе не было бы смысла в словах; к покаянию способны люди, а не обряды и книги. Узаконяя исправленные обряды и книги и запрещая употребление обрядов старых, отцы собора не только не проклинали последних, но о многих из них отзывались с одобрением, а некоторые даже позволяли употреблять «не прекословящим». Далее: анафема прямо относилась на главных расколоучителей и бунтовщиков церковных – прот. Аввакума, диакона Феодора, Епифания, чернеца Соловецкого и на прочих их единомышленников и советников, дóндеже пребудут в упрямстве и непокорении. Отсюда следовало: кто не хотел оставить старых обрядов и принять обряды исправленные, одобренные собором, подверглись соборной клятве, но не за употребление своих старых обрядов, которых клятва не касалась, а за то, что церковь православную, принявшую обряды исправленные, они неправильно обвиняли в перемене веры, в ереси и вследствие сего не только не хотели покориться освященному собору, но совершенно отделились от церкви и ее иерархии, не стали принимать ее таинств и составили свое, отдельное от церкви, самочинное общество. Собор проклял не обряды, признанные им неправильными, хотя и не нарушающими существо веры, а раскол, т.е. отступничество от церкви из-за обрядов со стороны неразумных и упорных ревнителей мнимой старины.

Так понимала смысл клятв собора 1667 г. церковная власть всего последующего и позднейшего времени до настоящего включительно. Но не так, к сожалению, понимали значение клятв последователи раскола. По взгляду раскольников, существующему с возникновения раскола, т. е. с 1667 г., до позднейшего времени означенный собор московский произнес жестокую и несправедливую клятву не только на всех последователей старообрядства, но и на самые старые обряды и книги, благоговейно и спасительно употреблявшиеся и совершавшиеся людьми древней Руси. Такой взгляд на клятвы сбора 1667 г. последователей раскола составился, распространился, укрепился и поддерживался на основании тех строгих мер преследования и наказаний, испытанных раскольниками, которые предпринимались с ведома и согласия церковной власти во все время существования раскола по отношению к его последователям за приверженность к старым обрядам и книгам, равно как и на основании пренебрежительных отзывав и бранных выражений о последних со стороны православных полемистов, начиная с «Жезла правления» и оканчивая «Братским словом»; к превратному пониманию клятв собора содействовали, помимо невежества и предубеждения, неясность, напр., церковно-гражданских распоряжений, изданных в правление Петра Великого, и касавшихся раскольников в вопросах о двуперстии и др. особенностях раскола.

Тяжело было находиться под клятвою людям благочестиво настроенным, но эта тяжесть клятвы могла облегчаться сознанием якобы несправедливости в действиях церковной власти по отношению к первым расколоучителям; а преемственный и наследственный грех сознавался легче. Но взгляд раскольников на клятвы собора 1667 г. резко высказывался в полемических сочинениях у раскольничьих писателей (у прот. Аввакума, Андрея Денисова). Поводом к более ясному и уместному выражению своих взглядов на клятвы собора послужило положение старообрядцев с учреждением единоверия в начале XIX в.

Известно, что с учреждение единоверия, в начале прошлого столетия, и даже с конца XVIII. тем из старообрядцев, которые присоединяются к св. Церкви, но в тоже время желают оставаться при старых обрядах, даются, по благословению Св. Синода, священники, могущие совершать для их прихожан богослужение по тем самым книгам и с теми обрядами, которые собором 1667 года признаны неправильными. Это было снисхождение или уступка Церкви, сделанная с целью вразумить последователей старообрядства и привлечь их к православию; но такой милости они не оценили. Вместо благодарности, они стали утверждать, что будто бы русская церковь, допустив единоверие, т. е. единение старообрядцев с православными на почве взаимных уступок и любви, впала в противоречие с собою и саму себя, а также и единоверцев, подвергала проклятию, изреченному на соборе 1667 г. Сторону единоверцев прияли в 1870–1875гг. некоторые из светских писателей (Т. Филиппов и др.). По примеру старообрядцев, они стали (в своих сочинениях и происходивших тогда беседах о «нуждах единоверия») утверждать, будто бы Церковь, дозволив употреблять единоверцам при богослужении старые обряды и книги, а сама употребляя исправленные, может и должна прийти в полное несогласие с собою только в том случае, когда уничтожит положенную в 1667 г. клятву на старые книги и обряды. Отсюда вытекало желание и просьба единоверцев и сочувствовавших им писателей о снятии или разрешении клятв московского собора 1667 г., положенных на старые обряды и книги, для устранения мнимого противоречия Церкви с своими раннейшими определениями и для успокоения совести просителей.

На это желание единоверцев, одобрявшееся и другими раскольниками, как желание неосновательное, Церковь не могла согласиться, оставаясь верной своему соборному определению, состоявшему в изречении клятв не на обряды и книги, а на раскольников, как упорных противников церковной власти. Выразителем и защитником надлежащих мнений церковной власти по данному вопросу о нуждах единоверия был покойный проф. истории и обличения раскола старообрядства Ив. Нильский (1894г)²¹. Полемика проф. Нильского настолько была основательна и убедительна, что заставила некоторых из его противников не только замолчать, но отказаться от своих мнений, как односторонних. Как заметно, благоразумные единоверцы стали после сего умереннее своих взглядах и требованиях по вопросу о пресловутых клятвах.

К особенностям собора 1667 г. относится то, что на нем разрешена, т. е. отменена клятва «Стоглавого Собора», бывшего в 1551 г. (в царствование Ивана Грозного), положенная на тех, кто не крестился двуперстно. Постановление это было ошибочное, сделанное по простоте и невежеству членов собора. Однако, как постановление о клятве, вошедшее в силу канонического правила от давности (1667–1551–117 л.) и авторитета власти соборной, так и отмена ее (т.е. клятвы) не мало произвела смущения не только среди старообрядцев, но и православных. Не смотря на разрешение клятвы собора 1551 г., раскольники, считающие двуперстное крестное знамение более правильным и древним, продолжают придавать большее значение «Стоглавому Собору», чем собору 1667 г., как впадшему, по им мнению в двойное противоречие – с постановлением отцов собора при царе Грозном о двуперстии и самим собою чрез дозволение единоверцам того, что ранее сами торжественно запретили и даже подвергли клятве. Что касается до клятв собора 1667 г., тяготеющих на последователях раскола, то они снимаются внутренним судом Церкви с тех из них, кто престает быть противником церковной власти и делается послушным ей, хотя бы употреблялись двуперстие и др. церковные обряды, подобно единоверцам. На эту сторону дела раскольники, подобно своим предкам, и не обращают внимания, а между тем она-то была самая существенная в вопросе об отношении к Церкви.

Заслуживает внимания мнение московского митрополита Филарета по вопросу о клятвах москов. собора 1667 г., относящееся к 1858 г. и представленное им в Св. Синод (см Сбр. мнений м. Филарета, т. 4, № 488, стр. 311–313).

По мнению м. Филарета, не с строгою точностью поступили, когда приемля в общение церковное приходящих от раскола единоверцев и разрешая их от проклятия, положенного на раскольников собором 1667 г, предположили только согласие восточных патриархов, а не испросили сего согласия посредством сношения, и что раскольники нашли в сем поводе к возражениям. Раскольники говорят, что свят. Синод, как меньший собор, не имел права один снять проклятие, наложенное большим собором, в котором участвовали восточные патриархи, что посему единоверцы остаются еще под проклятием, употребляя обряды, осужденные собором, и что потому опасно присоединяться к единоверческой церкви. Для беспристрастных это возражение не сильно и уничтожается простым ответом: «если вы сомневаетесь присоединиться к единоверческой церкви, то присоединяйтесь безусловно к православной церкви, которая очевидно, не прикосновенна к проклятию собора 1667 г.». Но раскольники не легко сознают различие между правильным и неправильным умозаключением, и повторяют тоже возражение, не смотря на полученные ответы.

Посему достойно внимания то, чтобы означенное возражение, особенно часто и упорно повторяемое раскольниками, уничтожить очевидным, наглядным для них образом. Посему м. Филарет предлагал своевременным и нужным войти Св. Синоду в сношение с восточными патриархами с изложением следующего: « раскольники сами себя отлучили от православной церкви, произнося на нее клятву и хулу, будто бы она повредила и даже переменила веру, отказываясь от повиновения церковной иерархии и упорно держась неисправленных церковных книг и не приняв исправленных; нужно изложит осуждение, произнесенное на них собором 1667 г.; изложить и то, что с начала текущего (1800 г.) столетия многие раскольники оставили свою хулу на православную церковь и свое неповиновение, а признали ее святою и подчинились ее иерархии, но с тем вместе просили оставить им употребление старопечатных книг и некоторых несовершенных обрядов; Св. Синод, по уничтожении важных и существенных причин отлучения от Церкви, принял таковых в церковное общение и, по благонамеренности снисхождения, оставил без осуждения употребление старопечатных книг и несовершенных обрядов; хотя Св. Синод не имеет сомнения, что он таковым своим распоряжением нимало не уклонился от единомыслия в вере с восточными патриархами и всею восточною церковью, но для более явного вразумления заблуждающихся и для удостоверения сомневающихся, предлагает сие дело на благоусмотрение восточных патриархов, в надежде, что они разрешение раскольников, прекращающих свои хуления и противление, признающих святость православной Церкви и входящих в послушание, от клятвы собора 1667 г. благоволят утвердить своим согласием и употребление входящих в общение православной церкви книг и обрядов несовершенных так же согласились оставить без осуждения, дабы таковым снисхождением удобнее приобретены были для православной церкви заблудшие от нее, с надеждой, что со временем полнее вразумятся и от несовершенного приступят к совершенному²².

Разумеется, само собой то, что ответ со стороны восточных патриархов ужен был для успокоения единоверцев, колебавшихся и колеблющихся раскольников, но никакого сомнения не было в том, сто ответ должен был быть характера положительного, т. е. должен подтверждать верность распоряжений Св. Синода в смысле каноническом и церковно-историческом.

Из истории анафематств заслуживает внимания царствование Петра Великого. Это было тревожное время для всех, особенно для раскольников. На раскол царь обращал особенное свое внимание. Если кто противился внутренним преобразованиям Петра, то преимущественно раскольники, посему они были в большой немилости за свое противление и распространение о царе нелепых известий и слухов и переносили разные преследования, лишения, стеснения. Но Петр старался быть беспристрастным и формально законным. Посему в «Духовном Регламенте» находится особый ряд узаконений о приверженцах раскола и надлежащим отношении к ним. Предание раскольников анафеме – продолжало быть одним из могучих средств для воздействия на противников с целью усмирения и ослабления их упорства и пропаганды. Но пользоваться анафемой нужно было осторожно, с рассмотрением, после основательного изыскания и удостоверения в принадлежности к расколу и тщательного увещания последователей раскола о вреде его и к переходу в православие.

Если кто по внешним признакам (главным образом употреблению двуперстия, небытию у исповеди и св. причащения) подозревался в принадлежности к расколу, но не сознавался, тот должен был проклинать «вся полки (т. е. толки и согласия) раскольнические, которые где ни есть в России обретаются: вся ереси и отступства, и злохуления, и расколы, а именно: сложение трех перстов в знамении крестном ересью и печатью антитрестовой нарицающих и не знаменующихся тремя первыми перстами, но двумя – указательным и средним, троекратное глаголание аллилуйя и имя Христово, пишемое: Иисус, ересью и крест четырехконечный идолом, кумиром, мерзостью запустения и т. п.. Такую же клятву должен был произнести и тот, кто обращался из раскола в православие.

Кто оставался упорным в расколе, тот, как и все вообще последователи его, должны были подвергаться церковной анафеме, или клятве. Соборная клятва 1667 г. на раскольников, как противников церковной власти, тяготела над ними. Не только не могло быть речи об отмене положенной клятвы, но о ней говорится в «Духовном Регламенте», как о продолжающейся духовной каре. По «Регламенту», анафеме как высшему церковному наказанию, подвергается, между прочим, – тот, кто, без достаточно уважительной причины, покаяния и св. евхаристии не приемлет, или что-либо иное творит, с явным Закона Божия ругательством и посмеянием, – кто горд и упрям остается на вторичном покаянии, ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божия и власти церковной с великим соблазном немощных братий, и так волю безбожия издает от себя.

Так как анафемою человек отсекается от мысленного тела Христова – Церкви, делается подобно убиенному, то изречению ее на отступника и ослушника, в данном случае раскольника, должен предшествовать ряд частных мер со стороны епископа для обращения заблуждающегося к покаянию и исправлению. «Регламент» требовал, чтобы епископ послал к упорному духовника его выговорить вину его наедине с кротостью и со увещанием, дабы, принесши покаяние и эпитимию, причастился бы св. евхаристии при народе. Если же посольство духовника вообще будет, то епископ , спустя некое время, должен призвать его к себе честно и увещевать его наедине, в присутствии духовника; если откажется идти к епископу, то должны увещевать упорного благонамеренные и опытные духовные и светские люди, наиболее к нему расположенные; при неудаче и этого средства, епископ должен объявить в церкви в праздничный день, при большом стечении народа, о заблуждении и упорстве грешника, с приглашением помолиться за него Богу, да обратить его к покаянию, да оставить заблуждение, иначе подпадет извержению из Церкви. И если после сего останется непреклонен, то епископ и тогда не приступит еще к анафеме, но прежде о всем том напишет в духовный коллегиум, от которого и получит письменное разрешение на предание анафеме. Далее, – если изверженный не покаявшись, учнет еще ругать церковную анафему, или еще вредить епископу, или ино – причту, тогда епископ донести должен в духовный коллегиум, прося суда у мирской власти. «Регламент» требует и того, чтобы епископы как анафемы, так и разрешения от нее, не делали ради прибыли своей, или иного коего собственного интереса и искали бы в том важном деле не иже своя, но иже Господа Иисуса²³.

Мы с особенною подробностью привели из «Регламента» те частые предварительные, но важные и необходимые, меры по отношению к заблуждавшимся, бесплодность которых вела к произнесению анафемы, – этого страшного слова, производившего отчаяние или озлобление, или то и другое вместе в т ом, кого она касалась. Интересно было бы документально подтвердить то, – выполнялись ли на деле те предварительные меры увещания заблуждавшихся, какие начертаны были автором «Регламента», человеком искусным и предусмотрительным.

Правда, мы не имеем указаний на частные случаи извержения раскольников из Церкви посредством анафемы, но можно думать, что таких случаев с соблюдением всех предварительных условий по отношению к раскольникам было немного по трудности исполнить все предписанное, вследствие множества отлучаемых. Тогда, вместо частных анафематств, притом и редких, довольствовались общей анафемою, совершавшийся ежегодно в неделю Православия, и известными клятвами Московского собора 1667 г., тяготевшими над всеми раскольниками, как противниками церковно – гражданской власти. Анафеме подвергались открытые и тайные раскольники в неделю Православия на основании донесений от епархиальных архиереев, известных при Петре Великом сыщиков и др. лиц и учреждений, ведавших дела по расколу.

Из частных случаев отлучения и анафемы заслуживают внимания три следующих характерных и разнородных по предметам и обстоятельствам: один относиться к царствованию Императора Петра Великого, отличавшегося необычайной строгостью, а другие два – к времени позднейшему, к царствованию его дочери Императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761 г.).

По указу Петра Великого от 23 августа 1718 г. повелено: Стефана Глебова немедленно предать проклятию и вечной анафеме за возмущение и оскорбление Его Величества, соединенные с нераскаянностью и презрением Св. Таин. Интересна форма анафемы, нарочито составленная по сему случаю: « по возглашении анафемствования древних, подпадших анафеме, возглашать еще: тому же подпадает злостный Закона Божия преступник и Царского Величества противник Стефан Глебов, который в безприкладном, т. е. в беспримерном, преступлении и письменном против Его Царского Величества народном возмущении обвинен; по жестокосердию своему ни перед смертью, во время достойное по делам его казни, свойственного христианам покаяния не принес и причастия Св. Таин отвергся и силе клятвы церковной, яко лютейший благочестия преступник и презиратель, сам себя подверг и за сие церкви и отечеству богоненавстные противности во веки да будет анафема»²⁴.

О преступлении Глебова и предании его проклятию немедленно было сообщено во все епархии для сведения, и по всех вероятности, для предания анафеме по всем местам, где пребывали епископы. Анафемою Перт пользовался и для укрепления закона о престолонаследии.

Продолжительное и весьма интересное «дело о предании анафеме и разрешении от нее секретаря Белгородской канцелярии Пархомова и вдовы Д. Колтовской», начавшееся в 1722 г, окончилось в 1741 г (продолжалось около 20 л.). Дело возникло на раскольнической почве. Пархомов и Колтовская преданы были анафеме за совместную внебрачную жизнь открыто, к большому соблазну общества. Чтобы обвенчаться на своей сожительнице, Колтовской, при жизни законной жены, от которой были дети, Пархомов, живя в Петербурге, избил до полусмерти свою жену Ирину, и привезши ее в г. Рыльск (Курской губ.), насильно постриг ее в монахини, при помощи тамошнего духовенства; сам же скоро обвенчался с Д. Колтовской, от которой уже были дети. Судебное дело возникло по жалобе законной жены, не желавшей жить в монастыре. Разрешивши последнюю от монашеского звания и признав ее законной женой Пархомова, Св. Синод расторг брак его с Колтовской; между тем Пархомов решению Синода долго не подчинялся и продолжал жить с разведенной, избегая положенного на него наказания и явки в Св. Синод для объяснения. Для оправдания себя Пархомов прибег к обману и хитрости. Так, он придумал сослаться на Высочайшее Имя, на данный будто бы милостивый указ Императрицы, по которому будто бы разрешали Пархомова с Колтовской от клятвы освободить и с новой женой не разводить, но это оказалось ложным. Заслуживает внимания форма отлучения виновных и в то же время упорных в своем безнравственном поведении. Указав на открытую связь и пренебрежительное отношение Пархомова и Колтовской к требованиям церковной власти об исполнении последствий развода, Св. Синод определил: «властию Всесвятого и Животворящего Духа оных противников – М. Пархомова и преступницу Д. Колтовскую, дóндеже пребывают в упрямстве своем и не возвратятся с покаянием, отлучить от церкви и ни до каких таинств и священнослужений церковных их не допускать, и входа церковного (т. е. в церковь) нигде им не давать, и в дома ни с какими церковными требами не входить, о чем повелевалось сообщить во все епархии с изложением причин отлучения и церковно-гражданских постановлений общецерковных и русских; из последних особенное значение усвояется постановлением Большого Московского Собора 1667 г. о непослушных и противниках: « аще кто не послушает повелеваемых от нас (членов собора) и не покорится Св. Церкви и свящ. Собору, или начнет прекословить и противиться нам, и мы такого противника данною нам властью отлучаем и проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника, дóндеже вразумится и возвратится в правду покаянием; а кто не вразумится и не возвратится, а пребудет в упрямстве своем до скончания своего, да будет и по смерти отлучен, и часть его и душа со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидами, и со Арием и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрушатся и той да будет не разрешен и не растленен, и яко тимпан во веки веков – аминь, – каковое соборное изложение и Св. Синод утверждает и, по содержанию оного, властию и силою Св. Духа на вышереченных противников сие изречение заключает неотменно»²⁵.

Замечательно то, что к виновным проложена весьма строгая форма отлучения, одинаковая с отъявленными противниками и порицателями церковной власти – раскольниками и еретиками. Это отлучение скоро произвело свое действие на Пархомова и Колтовскую.

После многих препирательств, упорства и скитаний по разным местам, Пархомов, не достигнув своей цели, вынужден был униженно просить о снятии с него и Колтовской проклятия, долго над ними тяготевшего. Просьба их была удовлетворена; соединившись с Церковью, они расстались и жили в разных местах: Пархомов в Соловецком монастыре, а Колтовская – в Глухове²⁶.

Еще более интересен другой случай отлучения, имевший все признаки интердикта. Из раннейшего времени нам известен, между прочим, прецедент интердикта из жизни преп. отца Сергия Радонежского в XIV в. Об этом случае не во всех житиях преп. отца упоминается. В Четьях-Минеях не упоминается; не упоминается и в житиях святых С. Дестунис; упоминают об этом гражданские историки России, между прочим С. Соловьев, на основании летописных источников. Отлучение это политического свойства, как уже ранее об этом сказано, простиралось на всю местность, т. е. на правых и виноватых²⁷. Случай интердикта состоял в том, что пр. Сергий, по просьбе в. к. Дмитрия Донского, для примирения последнего с воинственным и неукротимым Рязанским князем Олегом Ивановичем, приходил в его область, где и наложил интердикт на всех жителей: в силу этого запрещения священники не должны были ни совершать богослужения, ни отправлять треб, даже самых неотложных. Так как виновником сего объявлен был князь, враждовавший с Москвой, то по поднялось общее недовольство князем; побуждаемый необходимостью и вещаемый преп. Сергием к миру, Олег скоро примирился с Дмитрием Московским; интердикт продолжался не долго. Событие это относится к 1373 г.

Нечто подобное было в царствование Императ. Елизаветы Петровны. По несомненным документам дело представляется в таком виде.

В 1742 г. в Св. Синод поступила жалоба крестьян деревни Свистягино-Прус, Коломенского уезда, на Коломенского епископа Савву по случаю наложения им запрещения –интердикта на их село по злобе из-за спора о земле. В силу этого запрещения, священник не отравляет богослужения и треб по приходу, отчего-де имелись многие родительницы без молитв, а мертвые тела без погребения и мертвых тел, по осмотру воеводы с посторонними людьми, в той деревне явилось в амбаре и в гробах мужского пола и женского и младенцев 12-ть человек, которых к погребению до приходской церкви в село Прусово отвесть было за тяжким летним воздухом никак не возможно и погребены при той же деревне. Тот же преосвящ. Савва, сверх означенного запрещения, велел тоя деревни крестьян с торговых рынков когда кто из них там бывает, забирать в архиерейский дом под караул, и забрано девять человек да пять лошадей, и сидят те люди под крепки караулом и умирают с голоду, о вышеизложенном крестьяне доносили в московскую синодальную контору, прося защиты, но епископ Савва, получа из конторы указ, не исполнил по нему, что требовалось, но точно злобствуя забирает с пути крестьян и держит из под арестом с великим мучением без дневного пропитания, и для подания им пищи и свидания никому подойти невозможно и тем разоряет из в конец без остатку, отчего уже и домов своих лишились.

По определению Св. Синода, в удовлетворение жалобы крестьян, постановлено было: снять с д. Свистягино запрещение, если только крестьяне ее запрещены по делу о спорной земле, а никакой явной закону Божию и вере православной противности не имеют, под опасением и угрозою лишения архиерейского сана преосв. Саввы, совершать все требы по деревне; похоронить умерших по правилам церковным, потребовать от священника села Прус и епископа немедленно объяснения по жалобе крестьян. Из дела к сожалению, не видно, какое объяснение дано еп. Саввою в оправдание своего странного распоряжения и образа действий с бедными крестьянами (в деле не достает конца) …²⁸

Из представленного дела усматриваются как превышение власти духовного лица, так и неблагоразумие его, отсутствие беспристрастия и корыстные экономические расчеты в ущерб интересам своей паствы, за которую он обязался положить душу свою. Вместо пользы отлучение в этом случае принесло один непоправимый вред во многих отношениях.

К разряду противников церковной власти, подвергшихся отлучению по форме священного собора 1667 г., нужно присоединить и лекаря Дмитрия Тверитинова, судебный процесс о котором тянулся с 1713 г. по 1723г. Еретичество Д. Тверитинова состояло в иконоборстве; иконоборство Тверитинова составляло часть его общего еретического направления, резвившегося под влияние проникшего тогда в Россию лютеранства и кальвинизма. Отрицая предание, как ненадежный и лишний источник церковного познания в деле веры и жизни, Д. Тверитинов отрицал и открыто отвергал учение православной Церкви о почитании святых и призывание их в молитвах, о поминовении умерших, о пресуществлении Святых Даров, о соблюдении постов, о почитании св. икон и церковной обрядности. Такого еретического образа мыслей держались и другие некоторые лица, составлявшие с Тверитиновым довольно сплоченное общество. Все они подверглись отлучению и анафеме по форме отлучения собора 1667 г.; но, раскаявшись, были освобождены от анафемы; раскаяние приняли не все и не в одинаковой мере: один из них был сожжен за упорство (Фома Иванов); другой (Михаил Косой) не обнаружил полного и искреннего раскаяния, будучи в ссылке в г. Тобольске (в 1728 г.), посему от клятвы не был разрешен²⁹.

Очень интересное донесение Тобольского протоиерея о том, как лицемерно, неохотно и уклончиво читал клятвенное обещание Михаил Косой; это, кажется, единственный случай открытого обмана со стороны несомненного еретика. Вот извлечение из официального документа (Опис. т. X, 85–90):

«Приглашенный в соборный храм в присутствии духовных и светских лиц для произнесения отречения от ереси и раскаяния, М. Косой уклончиво и неохотно ответил на вопросы и требования церковной власти, предлагающиеся в подобных случаях. Так, Косой, отказываясь проклинать ереси Тверитинова и других, ссылался на то, что ему не дано власти кого-либо проклинать; по словам донесения, Косой «истинного к Церкви покорения не показал, но яко бы весьма на очи слабы исповедания веры сам не читая, но точно за изречением чтущего, равно как нехотя говорил на противников: анафема, а от подписи под исповедание, не смотря на увещания и понуждения, отказался, из чего и прежнее его пришествие на исповедь, по нынешнему его прекословию, было притворно, а не истинно; к тому же некая вопрошения от нас, подобно другим еретикам, овечью кожу на себе под образом благочестия носящим, чинил ответствия ни мало вопросам приличная, токмо чтобы чим свою внутрь кроющуюся волчью ярость и яд еретичества прикрыть, которое его перед нами и народным собранием обоего пола не токмо не смиренное и неблагопослушное повиновение Церкви, но в неких речениях и словопрение видя, без позволения Св. Синода, до дальшего часу ожидая исправление его, от клятвы не разрешили; а отлучение от церкви ему, Косому, не тяжестное, понеже и так мало когда прохаживал до церкви и то лицемерно, только являл себя , якобы он в числе верных есть, дабы не гнушались им здешние обыватели; но и тое прихождение его многим на соблазн точию, было, понеже вшедши в церковь не токмо никогда поклонения, но и на слова Христовы (из Евангелия) не чинил и крестом не знаменался, но стоял просто, как дерево бездушное».

Основываясь на этом, местное начальства, во избежание соблазна, просило удалить Косого в г. Березов, где население, не знающее русского языка, не могло бы получить от присутствия Косого никакого вреда. По распоряжению начальства, Косой был заключен в Иркутскую тюрьму с предупреждением подвергнуться смертной казни, если скажет какую-либо противность.

Из истории XVIII-го века нами представлено достаточно примеров для указания на то, по каким поводам и причинам церковная власть предавала отлучению и анафеме; отлучению и анафеме подвергались раскольники и еретики за свои заблуждения, упорство и нераскаянность; были отлучения и за безнравственные проступки и политические преступления, как напр. Глебов и Иван Мазепа, гетман Малороссии (1709 г.), изменивший нашему отечеству в эпоху тяжелых критических событий. XIX век отличался развитием у нас сектантства, т. е. отчуждения от Церкви и своеобразного понимания внешней обрядовой стороны веры, доходящего до еретичества и даже до отрицания христианства. Крайним и верным отражением и выражением нашего русского еретического направления является лжеучение гр. Л. Толстого в его последних сочинениях заграничного издания.

Граф Л. Толстой представляет собой своеобразный тип писателя: с одной стороны он писатель светский, талантливый и оригинальный, приобретший известность между соотечественниками и заграничными читателями за свои бытовые очерки, рассказы и художественные произведения в области романического творчества, но тот же Толстой стал известен в качестве церковно- религиозного мыслителя, в которого он превратился со второго периода своей вообще литературной деятельности (с 1880 г. по настоящее время), продолжающейся около 50-ти лет(1850–1900 гг.). Насколько сочинения Толстого первого периода и светского содержания отличаются большими достоинствами, настолько последние его труды религиозно-нравственного содержания страдают односторонностью, заблуждениями и увлечением непризванного учителя. Но и эти последние производят на многих большое влияние; это отчасти потому, что на них переносятся достоинства художественных произведений гр. Толстого. Происходить это незаметно и как бы неизбежно. С другой стороны, увлечение Толстым объясняется легковерием нашего светского общества, его невежеством в области религиозного и философского познания, особенно богословского, нежеланием и неподготовкою проверить мысли и взгляды гр. Толстого по всем правилам и приемам строгой и научной критики. Сочинения Толстого уже достаточно критически оценены со стороны наших богословов; но это мало кому известно, не исключая самого автора, не отвечающего на критику своих сочинений то по гордости, то просто по неосведомленности о своих противниках. Пока рассуждения гр. Толстого вращались в области частных вопросов и отдельных пунктов христианской веры, наша высшая церковная власть не прибегала к крайним мерам по вразумлению гр. Толстого, рассчитывая на его благоразумие и сдержанность, свойственная возмужалости, старости и скромности; но раскаяния не замечалось. Напротив, чем более предоставляли гр. Толстому свободы высказываться на вопросы высшего духовного свойства, тем более он проявлял свою смелость, поспешность и резкость в их решении, – в решении отрицательном, лицемерно прикрывавшемся искренним и глубоким якобы христианством. Отвергнув догматическую сторону христианской религии, Толстой утвердился на нравственно-практической, в сфере которой и вращался, защищая ее, восхваляя и исповедуя исключительно ее одну, чем особенно и привлекал и увлекал множество последователей, не замечавших в нем ни еретичества, ни двоедушия, ни тем более полного безбожия и самомнения. Чтобы ослабить вредное влияние учения гр. Толстого и предоставить самого автора в надлежащем свете, Русская Церковь, в лице Св. Синода, считала своим долгом и правом поступить так, как того заслуживал заблудившийся с истинного пути гр. Толстой. Он тоже не только не оценил снисходительности к себе со стороны церковной власти, но даже своими резкими суждениями о церковном строе вызывал ее на суд и борьбу с собою. На этот вызов она и ответила решительно и открыто.

В лице своих пастырей, архипастырей и ученых, русская церковная власть зорко следила за еретическим направлением и заблуждениями гр. Л. Толстого в сфере религиозно-церковной, содержавшимися в его сочинениях, то под видом невинных рассказов, иносказаний, то в ясно выраженной форме. Помимо печатного обличения и вразумления гр. Толстого в его несправедливых нападках на духовенство, Церковь и догматическую сторону христианства, церковная власть, в силу своего долга и права, употребляла меры для непосредственного устного собеседования и увещания гр. Толстого через ближайших к нему по месту жительства опытных духовных лиц с высшим богословским образованием. Увещания эти были настолько основательны, насколько и кротки и доброжелательны. В 1897 г. церковная власть признала учение гр. Толстого за особую секту. Отличительное свойство учения гр. Л. Толстого состоит в том, что оно затрагивает и стремится разрешить не религиозные только верования, но и социально-политические вопросы жизни народа, но на почве религиозной. Со всей ясностью и своевременностью стал пред лицом церковной власти вопрос о заблуждениях гр. Толстого и об отношении его к Церкви во время тяжкой болезни его в 1899 г. Тогда пастыри Церкви, миссионеры и некоторые светские люди, знакомые с еретическими мыслями гр. Толстого, спрашивали своих епископов и Свят. Синод о том, как поступить в случае смерти Толстого относительно служения панихид и поминальных служб. По сему поводу было первое суждение в Св. Синоде об еретичестве гр. Толстого и было признано, что он отпал от общения с Церковью и, как таковой, по церковным правилам, по существу погребальных обрядов, заключающих в себе торжественное свидетельство со стороны Церкви о верности и неуклонности содержания усопшим истинной веры, не может быть, в случае смерти, погребен по православному чинопоследованию, если своевременно не возвратится в общение с Церковью через таинство исповеди и св. евхаристии. В таком смысле и преподаны были Св. Синодом указания всем епископам особым циркуляром; в нем были кратко изложены главнейшие пункты еретичества гр. Толстого и дано указание, как поступить должно относительно служения панихид в случае смерти Толстого.

Гр. Толстой выздоровел, но ни Божие посещение, ни увещания нисколько не поколебали еретического его упорства. Тогда церковная власть вынуждена была всенародно объявить об отпаденни гр. Толстого от Церкви.

22-го февраля 1901 г. от Св. Синода (в числе 7 членов) издано было во всеобщее сведение следующее послание об отлучении гр. Толстого от Церкви.

БОЖИЕЙ МИЛОСТЬЮ,

Святейший Всероссийский Синод верным чадам Православной Кафолической, Грекороссийской Церкви, о Господе радоватися.

«Молим вы, братия, блюдитеся от творящих распри и раздоры, кроме учения, ему же вы научистеся, и уклонитеся от них (Римл. 16:17). Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною во веки. И в наши дни, Божиим попущение, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в нарде учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры Православной, которая утвердила вселенную, которой жили и спасались наши предки и которой доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассматриваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личнаго живаго Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает безсеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство – до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все действия Церкви и благодатное в них действие Святого Духи и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся повергнуть глумлению величайшее из Таинств. святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикрыто, но явно пред всеми сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковью Православною. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем пред всею Церковью к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо ж к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбью помышляют о том, что он, на конце дней своих останется без веры в Бога и Господа Спасителя нашего и от всякого общения в ней. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2Тим. 2:25). Молимся, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко Святой Твоей Церкви».

На это определение Св. Синода первой отозвалась жена гр. Толстого, а потом и сам Толстой. Так как оба письма имеют общецерковное значение в смысле протеста и показателя светского интеллигентного настроения, то мы считаем нелишним привести их здесь в полном виде, – тем более, что Толстой выступил в своем возражении в настоящем свете, в качестве явного еретика, доселе более или менее скрывавшегося под общими отвлеченными фразами и личиною глубокого христианина.

Письмо гр. С. А. Толстой на имя первенствующего члена Св. Синода.

Ваше Высокопреосвященство.

Прочитав в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от Церкви мужа моего, графа Л. Толстого, я не могла остаться вполне равнодушной. Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно мой муж: это не дело людей, а дело Божие. Жизнь души человеческой, с религиозной точки зрения, никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна. Но с точки зрения той Церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, – Церкви, которая создана Христом для благословения именем Божьим всех знаменательных моментов человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских, – Церкви, которая громко должна провозглашать закон любви, всепрощения, любовь к врагам, к ненавидящим нас, молиться за всех – с этой точки зрения для меня непостижимо распоряжение Синода. Оно вызовет не сочувствие, а негодование в людях и большую любовь к гр. Толстому. Уже мы получаем такие изъявления и им не будет конца от всего мира.

Не могу не упомянуть еще о горе, испытанном мною от той бессмыслицы, о которой я слышала раньше, а именно: о секретном распоряжении Синода священникам – не отпевать в /Церкви гр. Толстого, в случае его смерти. Кого же хотят наказывать: умершего, не чувствующего уже ничего, человека, или окружающих его, верующих и близких ему людей? Неужели для того, чтобы отпеть моего мужа и молиться за него в Церкви, я не найду или такого порядочного священника, который не побоится людей пред настоящим Богом любви, или не порядочного, которого я подкуплю большими деньгами для этой цели? Но мне этого не нужно. Для меня Церковь есть понятие отвлеченное и служителями ее я признаю только тех, кто истинно понимает значение ее. Если же признать Церковью людей, дерзающих своей злобой нарушить высший закон – любовь Христа, то давно бы все мы, истинно верующие и посещающие Церковь, уши бы от нее. И виновны в грешных отступлениях от Церкви не заблудившиеся люди, а те, которые гордо признали себя во главе ее, и вместо любви, смирения и всепрощения, стали духовными палачами тех, кого вернее простит Бог за их смиренную, полную отречения от земных благ, любви и помощи людям, жизни, хотя и вне Церкви, чем носящих бриллиантовые митры и звезды, но карающих и отлучающих от Церкви – пастырей ее.

Опровергнуть мои слова лицемерными доводами – легко; но глубокое понимание истины и настоящих намерений людей – никого не обманет.

На письмо гр. Толстой последовал нижеследующий ответ со стороны первенствующего члена Св. Синода:

-------------

«Не то жестоко, что сделал Синод, объявив об отпадении гр. Толстого, а жестоко то, что сам он с собою сделал, отрекшись от веры в Иисуса Христа, Сына Бога Живаго, Искупителя и Спасителя нашего. На это то отречение и следовало излиться вашему горестному негодованию. И не от клочка, конечно, печатной бумаги гибнет ваш муж, а от того, что отвратился от Источника жизни вечной. Для христианина немыслима жизнь без Христа, по словам Которого «верующий» в Него имеет жизнь вечную и переходит от смерти в жизнь, а неверующий не увидит «жизни», но гнев Божий пребывает в нем (Иоан. 3:15–16, 36 5:24), и потому об отрекающемся от Христа одно только и можно сказать, что он перешел от жизни в смерть. В этом и состоит гибель вашего мужа, но в этой гибели повинен только сам один, а не кто-либо другой.

Из верующих во Христа состоит Церковь, к которой вы считаете себя принадлежащей, и для верующих, для членов своих Церковь эта благословляет именем Божиим все значительные моменты человеческой жизни: рождений, браков, смертей, горестей и радостей людских, но никогда не делает он этого и не может делать для неверующих, для язычников, для хулящих Имя Божие, для отрекшихся от нее и не желающих получать от нее ни молитв, ни благословений, и вообще для всех, которые не суть члены ее. И потому, с точки зрения этой Церкви распоряжение Синода вполне постижимо, понятно и ясно, как Божий день. И закон любви и всепрощения этим ничуть не нарушается. Любовь Божия бесконечно, но и она прощает не всех и не за все. Хула на Духа Святого не прощается не в сей, ни в будущей жизни. Господь всегда ищет человека Своею любовью, но человек иногда не хочет идти навстречу этой любви и бежит от лица Божия, а потому п погибает. Христос молился на кресте за врагов Своих, но и Он в свое первосвященнической молитве изрек горькое для любви Его слово, что погиб сын погибельный. О вашем муже, пока он жив, нельзя еще сказать, что он погиб, но совершенная правда сказана о нем, что он от Церкви отпали не состоит ее членом, пока не покается и не воссоединится с ней.

В своем послании, говоря об этом, Св. Синод засвидетельствовал лишь существующий факт, и потому негодовать на него могут только те, которые не разумеют, что творят. Вы получаете выражение сочувствия от всего мира. Не удивляюсь сему, но думаю, что утешаться вам тут нечем. Есть слава человеческая и есть слава Божия. Слава человеческая, как цвет на траве: засохла трава и цвет ее отпал, но слова Господне пребывает во век.

Когда в прошлом году стало известно о болезни гр. Толстого, то для священнослужителей во всей силе встал вопрос: следует ли его, отпавшего от веры и Церкви, удостаивать христианского погребения и молитв? На последовавшие обращения к Синоду дан один ответ: не следует, если умрет, не восстановив своего общения с Церковью. Никому тут никакой угрозы нет и иного ответа быть не могло. И я не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь, даже непорядочный священник, который бы решился совершить над отступником христианское погребение, а если бы и совершил, то такое погребение над неверующим было бы преступной профанацией священного обряда. Да и зачем творить насилие над тем, кто сам не желает совершения над ним христианского погребения.

Раз вы живой человек, хотите считать себя членом Церкви, и она действительно есть союз живых разумных существ во имя живого Бога, то уж падает само собою ваше заявление, что Церковь для вас есть понятие отвлеченное. И напрасно вы упрекаете служителей Церкви в злобе и нарушении высшего закона любви, Христом заповеданной. В синодальном акте нарушения этого закона нет. Напротив: это есть акт любви, акт призыва мужа вашего к возврату в Церковь и верующих – к молитве о нем.

Пастырей Церкви поставляет Господь, а не сами они гордо, как вы говорите, признают себя во главе ее. Носят они бриллиантовые митры и звезды, но это в их служении совсем несущественное. Оставались они пастырями, одеваясь и в рубище, гонимые и преследуемые, останутся таковыми и всегда, хотя бы и в рубище пришлось им опять одеться, ка бы их ни хулили, и какими бы презрительными словами ни называли³⁰.

Вместо того, чтобы одуматься, выяснить свое положение и смириться, по примеру некоторых древних заблуждавшихся, гр. Л. Толстой поторопился вызывающе ответить и возразить против решения Свят Синода. Приводим сполна его ответ:

«Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты – одни бранят меня за то, что я отвергаю то, что я не отвергаю, – другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, и третьи выражают со мной единомыслие, которое в действительности едва ли существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответь и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо. и на обращение ко мне моих неизвестных корреспондентов.

Постановление Синода вообще имеет много недостатков. Оно незаконно, или умышленно-двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, несправедливо и кроме того содержит в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам.

Оно не законно потому, что если оно хочет быть отлучением от Церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правила, по которым может произноситься такое отлучение; если же это заявление о том, кто не верит в Церковь и ее догматы, не принадлежит к ней, то это само собою разумеется, и такое заявление не может иметь никакой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, ого бы казалось таковым, что собственно случилось, потому что оно так и было понято. Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его в и разговорах, и в чтении, и в брошюрах, и в книгах. Оно неосновательно потому, что главным поводом своего появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление Синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из полученных мной писем.

Оно содержит в себе явную неправду, так как в нем сказано, что со стороны Церкви были сделаны относительно меня не венчавшиеся успехом попытки вразумления. Ничего подобного никогда не было.

Оно представляет из себе то, что на юридическом языке называется клеветой, так ка в нем заключаются заведомо несправедливые, клонящиеся к моему вреду утверждения.

Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях, непросвещенных и не рассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящую до угроз убийства и высказываемая в получаемых мною письмах. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты старый черт ... будь проклят» … пишет один. Другой делает угрозы правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами… Признаки такого же озлобления я теперь замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый день 25-го февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал слова: «вот дьявол в образе человека», и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть. что меня бы избили… Так что постановление Синода очень нехорошо. Тоже, что люди, подписавшие его, так уверены в своей правоте, что молятся о том, чтобы Бог сделал меня для моего блага таким же, каковы они, не делает его лучше.

Это так вообще, в частности же постановление это несправедливо в следующем: в нем сказано: известный мру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Л. Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной.

То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно верно. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от Церкви и единения с народом, которое было для меня невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви; я перечитал все, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же строго следовал, в продолжении более года, всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь; практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения.

Стоит только почитать требник, проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидеть, что все эти обряды ничто иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни…

Я, действительно, отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.

Тоже, что сказано, что я посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народ учений, противных Христу и Церкви и т. д. и что я «в своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых мною, так же как учениками моими по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной Церкви и самой сущности христианской веры» …, то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их, говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа только тогда, когда об этом меня спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если у меня были книги.

Потом сказано, что я «отвергаю Бога во Святой Троице славимаго, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицаю Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю безсеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Перистой Богородицы». То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же Духа, Бога-любовь, единого Бога-начало всего не только не отвергаю, но и ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни визу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

Еще сказано: «не признает загробной жизни и мздовоздаяния». Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами и рая-постоянного блаженства, -совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни, но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда – признаю до такой степени, что, стоя, по своим годам, на краю гроба, должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерть, т. е. рождения к новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок – уменьшает его.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно верно. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия.

В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь оно для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединяющимися прежде и в допущении разводов, а в освящении браков разведенных, визу прямое нарушение и смысла и буквы евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу вредный обман колдовства, как и в почитании икон и мощей и как во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения; в священстве, кроме явного приготовления к обману, визу прямое нарушение слов Христа, прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами и наставниками (Мф.23:8–10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств – «евхаристию» … То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовления этого так называемого таинства, то это совершенно справедливо. Но что это так называемое таинство есть нечто священное, и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, -это совершенно несправедливо³¹.

Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение Его, которое уничтожает зло мира, так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его.

Это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство (…) купанья, мазанья маслом, телодвижений, заклинаний, так что от учения ничего не осталось. И если когда какой человек попытается напомнить людям, что не в этих волхвованиях, не в молебствиях, обеднях, свечах, иконах, учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимается негодование тех, которым выгоден этот обман, и люди эти во всеуслышание с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа. Ужасно главное то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на то власть, и детей, тех самых детей, про которых Христос говорил, что горе тому, кто из обманет. Ужасно то, что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло, скрывая от людей истину, открытую Христом и дающую благо, которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодной. Они поступают, как тот разбойник, который убивает целую семью 5–6 человек, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. Тоже и с религиозными обманщиками. Можно бы в 10 раз лучше, в величайшей роскоши содержать из, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это то и ужасно. Ели есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его. Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу не оскорблять его верования и равнодушно пройти мимо, потому что он делает это во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди своими диким суеверием, как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие, и как бы могущественны они ни были, во имя Того Бога, Которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям, проповедуют грубое колдовство, – я не могу этого видеть спокойно. И если я называю по имени то, что они делают, то я делаю только то, что должен, чего не могу не делать, если я верую в Бога и христианское учение. Если же они обличение их обмана называют кощунством, то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей, верующих в Бога и в учение Христа, для того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающих от людей истинного Бога. Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы Он пришел теперь, и увидал, что делается Его именем в Церкви, то еще с большим и законным гневом, наверно, выкинул бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и чаши, и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя скрывают от людей Бога и Его учение.

Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне Синода. Я, действительно, не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить, что я не верю. Верю я в следующее: верю в Бога, Которого я понимаю как Духа, как Любовь, как начало всего. Верю в то, что Он во мне и я в Нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека-Христа, Которого понимать Богом и Которому молиться – считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека в исполнении воли Бога, воля же Его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой к все большему и большему благу, даст после смерти тем больше благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем более всего другого содействует установлению в мире царства Божия т. е. такого строя жизни, при котором царствующие раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей межу собою. Верю, что для преуспевания в любви есть только одно средство: молитва, -не молитва общественная, в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф 6:5–13), а молитва, образец которой дан нам Христом, уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.

Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования,-я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как я верю готовясь идти к Тому Богу, от Которого изошел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненна на все время истинна, но я не вижу другой – более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца. Если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я никак уже не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла.

«Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою Церковь или секту более чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете», сказал Кольридж.

Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия; потом полюбил христианство более своей Церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти».

Вот ответ великого писателя-художника и мене чем малого христианского богослова, на канонически справедливое постановление Высшей церковной власти об его лжеучении – без христианского смирения, но с демонической гордостью. Ответ этот, неслыханный в древне-христианской и русской Церкви, исключительный и даже единственный за все время существования христианства и еретичества, по своей несправедливости, дерзости и самоуверенности невольно побуждает и вынуждает всякого к протесту и опровержению, но критический разбор его не входит в задачу нашего очерка, -тем более, что ответ Толстого уже достаточно разобран и оценен вскоре по своему появлении в печати со стороны ученых русских богословов, официальных и частных лиц, не только духовных, на и светских.³². Ответа гр. Толстого мы коснемся со стороны юридической, или канонически – административной, будто бы не выполненной по отношению к нему. Речь идет о предупреждении и предварительном увещании. По словам гр. Толстого, со стороны Церкви не было будто бы сделано попыток к исправлению его на правильный путь от заблуждений. Заявление это оказывается неверным; оно опровергается, между прочим, свидетельством одного знакомого гр. Толстого высокопоставленного лица, графа В. Бобринского. Вот это свидетельство, в достоверности и искренности которого нельзя сомневаться³³.

«Я прочитал ходящий по рукам ответ гр. Л. Толстого на послание Свят. Синода, и в первых троках меня болезненно поразило заявление гр. Толстого о том, что Церковью не принималось никаких мер увещания по отношению к нему. Гр. Толстой даже называет лживым утверждение о сем Синода. В виду этого резкого и серьезного по существу дела упрека, я считаю своим долгом сообщить то, что я слышал от самого гр. Толстого по данному вопросу.

Около года тому назад я был у графа, и зная, что его несколько раз посетил в Ясной Поляне священник тульской тюрьмы. я между прочим, спросил его, какое на него произвел впечатление этот священник. В ответ Л. Толстой сказал мне, что тюремный священник, повидимому, вполне хороший и искренно верующий человек и что он с удовольствием с ним беседует, но удовольствие это для него отравляется сознанием, что он присылается нашим архиереем для его увещания. Я решаюсь о сем сообщить не их полемических целей, а ради правды. Если бы я умолчал, то совесть моя мучила бы меня и я постоянно чувствовал бы, что убоялся гения и всемирной славы великого писателя и не исполнил своего долга ля восстановления истины. Приводимое мною свидетельство по данному вопросу имеет, по моему мнению, важное значение».

Опровергая клевету гр. Толстого на образ действия церковной власти по отношению к заблуждавшемуся, приведенное свидетельство удостоверяет всех в правоте Церкви по принятию своевременных мероприятий в деле отлучения еретика от нее.

Считаем уместным и полезным привести здесь отзыв о впечатлении по прочтении возмутительного ответа гр. Толстого на определение Свящ. Синода, – отзыв, разделяемый всеми истинно верующими христианами.

«Положительная часть ответа гр. Толстого, изложение его веры, читается с чувством ужаса и глубокого к нему сожаления. Историю о воплощении Христа, учение об искуплении и признании Христа Богом гр. Толстой считает «величайшим кощунством», значит зачеркивает совсем христианство. Когда я прочитал все это, прочитал еще сделанное мне сообщение о его заявлении, что если бы ему разрешили напечатать все его сочинения о религии, то от православной догматики в короткое время остались бы одни клочья, меня объял страх за этого человека несчастного. Пронеслась пред мыслью моей личность Юлиана-Отступника, хотевшего стереть с лица земли учение Христа, из Бога развенчанного им в простого человека – галилеянина; вспомнились его конечная гибель и исторический позор, прозвучали слова пророчества Исаина на царя вавилонского: «на небо взыду, выше небесных звезд поставлю престол мой, буду подобен Вышнему» … и это пророческое вещание: «ныне же во ад снидеши и во основания земли» … От безумного богохульства Толстого сердце мое болезненно сжалось. Ведь это богоборство и объявление войны Самому Христу, Сыну Божию, Судьи живых и мертвых… всегда с недоумением читавшиеся грозные слова ап. Павла: «кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема (тому), маранафа» – вдруг как-то прояснились для меня. Да, кто отрекся от Христа, от того и Христос отрекается (Мф. 10:33; Тф.2:12). Отречение от Христа, как Бога, с утверждением, что признавать Его Божественное достоинство есть кощунство, равносильно с сущности произнесению на Него анафемы, и есть в тоже время как бы самоанафематствование, отлучение себя от Бога, лишение себя жизни Божией, Духа Божия» (Крф. 12:1)³⁴.

Мы весьма долго останавливались на деле об отлучении гр. Л. Толстого, но оно заслуживает большого внимания со стороны нашей, как по своей современности и близости к нам, так и потому, что, на основании этого дела о Толстом, можно судить о влиянии и последствиях отлучений вообще, как в прежнее время, так и в последующее, не исключая и настоящего. Отлучение от Церкви гр. Толстого произвело сильно отрезвляющее впечатление на современное образованное и грамотное русское общество; оно побудило многих к лучшему ознакомлению с религиозными убеждениями гр. Толстого, как писателя-моралиста; после и вследствие такого ознакомления многие отшатнулись от него, другие стали относиться к нему с недоверием и критикой – вместо прежнего легкомысленного доверия и поверхностного восхваления его, как писателя – романиста. Вообще теперь гр. Толстым стали менее интересоваться в сравнении с прежним временем, когда к нему относились с каким-то подобострастным, рабски и безотчетным доверием и вниманием. И сам Толстой стал, как заметно, сдержаннее и строже в рассмотрении вопросов если не церковных, то общественных и экономических. Трудно разумеется, ожидать от гр. Толстого раскаяния и возвращения в состав членов Церкви, но нельзя в принципе совершенно отрицать возможность душевного переворота в последние минуты жизни, обыкновенно страшные, как это случалось с лицами более высоких дарований, чем гр. Толстой…

Насколько вообще отлучение, как важный церковный акт, оказывает влияние на имевших несчастие подвергнуться ему, может служить примером следующий случай из судебной практики, произошедший в начале 1905-го года. Недавно, в феврале месяце 1905 г., разбиралось дело об убийстве одного пастора в Прибалтийском Крае. Убийцей оказался молодой крестьянин, которого пастор преследовал обличениями и не допустил его до св. причащения за его худую безнравственную жизнь и распутное поведение. Отлучение от причастия отшатнуло от развратника весь околоток: не только честные девицы, но даже падшие женщины отказались от всякого общения с ним и знакомства. В порыве мести и ожесточения отлученный убил строгого, но справедливого пастора; печален был конец, но отлученный должен был понести заслуженное наказание; не все ожесточаются. а многие и исправляются; отлучение, лично направленное, бесследно не проходит; оно сопровождается душевным переворотом.

Многочисленный перечень отлученных в России пришлось закончить только что состоявшимся определением Св. Синода об отлучении от Церкви бывшего священника Стефана Уствольского. Определение это состоялось от 4–18 февраля 1905 года. Поводом и причиной отлучения послужили следующие обстоятельства, изложенные в синодальном определении об отлучении от православной Церкви бывшего священника Стефана Уствольского:

«Сложивший с себя сан священника, Стефан Уствольский, прибыв в 1902 г. В Северную Америку и водворившись в православном Нью-Йоркском приходе, объявил себя епископом Серафимом, яко бы хиротонисанным в епископский сан подведомыми патриархам Константинопольскому и Иерусалимскому иерархами, и без ведома местного епархиального епископа начал совершать архиерейские богослужения, рукополагать во священнический и дьяконский сан, открывать приходы и т. п. По получению известия об этом, Святейшим Синодом было сделано сношение с святейшим патриархом Константинопольским с просьбой произвести расследование дела, каковыми расследованием было с несомненностью выяснено самовольное, без канонической хиротонии присвоение Уствольский священного сана. Посему Святейший Синод, принимая во внимание, что святотатственная деятельность этого лже-епископа грозит опасностью мирному развитию церковно-религиозной жизни американской паствы, в целях отвращения гибельных следствий этой деятельности, признал нужным поручить преосвященному Алеутскому поставить Стефана Уствольского в известность, что всероссийская православная церковь, в лице Святейшего Синода, предлагает ему добровольно отречься от непринадлежащего ему сана и от деятельности, направленной к распространению смуты среди православного населения Америки, и изъявить раскаяние в совершенных им беззакониях, с принятием обязательства подчиниться решению относительно его дальнейше6но местопребывания, и в случае исполнения им сего предложения, готова в своем материнском милосердии оставить его в своих недрах, с предупреждением, что если оно отвергнет обращенный к нему призыва к покаянию и будет продолжать пребывать в своем самозванстве, то Святейший Синод вынужден будет, в ограждение верных, объявить его отлученным от православной Церкви. В исполнение сего поручения Алеутским епархиальным начальством Стефану Уствольскому было послано предложение отречься от самовольно присвоенного себе сана и принести покаяние, но на такое предложение Уствольский ответил решительным отказом. В виду сего Святейший Синод, к великому прискорбию своему, нашел себя вынужденным признать, что бывший священник Стефан Уствольский сделал себя чуждым святой православной Церкви и не может считаться в числе чад ее, доколе искренним раскаянием не восстановит своего общения с нею, и посему 4–18 февраля сего года определил: в ограждение православных Америки от общения с отлученным поручить преосвященному Тихону указом объявить о настоящем определении подведомственным ему духовенству и пастве, а для распубликования во всеобщее извести напечатать в «Церковных Ведомостях».

Нам остается, в заключение, сказать несколько слов о составе того богослужения, на котором совершается явным и торжественным образом отлучение от Церкви и анафематствование тех, кто имел несчастье подвергнуться тяжкой и позорной, но заслуженной церковной каре, для отличия достойных от недостойных членов воинствующей христианской Церкви.

Для совершения отлучения существует особый чин богослужения, представляющий собой не что иное, как молебное чинопоследование с некоторыми особенностями. Исторически этот чин подвергался различным изменениям, переходя, п примеру других видов и форм богослужебных, от простой формы к более сложной, совершенствуясь в обобщении и восходя от понятий конкретных и имен личных к отвлеченным, общим.

Первоначально, во времена апостольской Церкви, отлучение совершалось не по-особенному какому-либо чинопоследованию, а просто, без соблюдения особых обрядов. Составивши, после обсуждения еретических заблуждений известного лица, или его крайне предосудительного и вредного для других поведения, – соборное определение и объявивши о том всем членам местной церкви, епископ или митрополит извещали предстоятелей и мирян соседних и отдаленных церквей об отлучении, с изложением причин последнего. В последующие времена, с развитием и усложнением богослужения, отлучение совершалось по особому обряду. Так, например, совершалось отлучение еретиков во время вселенских соборов, когда произносились анафема отлученным, многолетие и вечная память защитникам христианской Церкви и ее учения. При всех изменениях в чинопоследовании в древнейшие времена и новейшие, со включением и настоящего, предписывалось: 1) выносить для поклонения и целования иконы на средину храма; 2) возносить благодарение Богу за торжество Церкви над ересями; 3) произносить исповедание веры (символ веры) и изъявлять послушание Церкви; 4) еретикам произносить анафему, а защитникам, покровителям Церкви – живым многолетие, а умершим – вечную память. Полное составление и торжественное совершение чинопоследования об отлученных вообще, ставшего известным под названием «чина православия», приурочивается к 842 году.

Составителем «чинопоследования православия» признается патриарх Константинопольский Мефодий (ум.847г.). К нам в Россию «чин православия» перешел из Греции в X в., вскоре по принятии христианства, вместе с другими богослужебными чинами. Сначала он был в таком же виде и составе, как и в греческой церкви; но впоследствии подвергался изменениям и дополнениям как вообще, так и в частности, применительно к потребностям и событиям русской церковной жизни. Так, к числу еретиков, бывших в греко-восточной Церкви, присоединены (в XVв.) новые отщепенцы, не веровавшие в Иисуса Христа – Сына Божия, в пречистую Богородицу, и похулявшие семь соборов, каковы: Кассиан, архимандрит Юрьевского монастыря, Ивашка Максимов, Некрас Рукавов, Волк Курицын, Митя Коноплев и их ересеначальники – и жидовствующие, преданные анафеме на соборах 1491 и 1505 г. г.; в чинопоследовании XVI-XVII вв. упоминаются имена Гришки Отрепьева, Тимошки Акиндинова, раскольников Аввакума, Лазаря и Никиты Пустосвята, и Стеньки Разина, преданных анафематствованию; в XVIII в. к числу преданных анафеме прибавлено имя Ивашки Мазепы, бывшего гетмана малороссийского, изменившего Петру Великому в критический момент.

Так как «чинопоследование православия» не представляло собой однообразия и единства, а допускало в печатных и рукописных изданиях отступления и дополнения со стороны епархиальных епископов, то, в предотвращение всякого соблазна и недоумений, Св. Синод в 1764 г. ввел нарочито исправленный «чин православия», обязательно долженствовавший совершаться всеми епископами на месте своего служения. Такое чинопоследование, исправленное, по поручению Св. Синода, епископом Гавриилом (1801г.), значительно сокращено в сравнении с прежними редакциями. В нем исчислены самые ереси, подлежащие соборному осуждению, но имена еретиков исключены. Из светских же лиц, осуждаемых государственным правом, оставлены только Григорий (а не Гришка, как было прежде) Отрепьев (Лжедмитрий I) и Иван Мазепа. В 1869 г., ровно через сто лет, в царствование Александра II, имена Отрепьева и Мазепы выпущены, и ныне православная наша Церковь, в день своего торжества, заповедует своим членам хранить те истины откровения, без которых они не могут принадлежать к царству истины и благодати, и не предает государственных преступников анафематствованию. О них говорится в общих выражениях: «помышляющим, яко православные государи возводятся на престолы не по-особенному о них Божию благословению, а при помазании дарования Св. Духа к прохождению великого своего звания на них не изливаются, и тако дерзающим против них на бунт и измену, анафема»³⁵.

На основании перечисленных случаев отлучения, при поверхностном беглом взгляде на дело, можно составить представление об отношении Церкви к заблуждающимся и еретикам наверное, как об отношениях строгих и карательных; но такой взгляд будет ошибочным; не говоря уже о том, что самая строгость, как целесообразная, воспитательная мера, не только по библейски-христианскому мировоззрению не отвергается, но во многих отношениях и рекомендуется: употребление отлучения упорных еретиков вызывается добрыми намерениями и сопровождается полезными последствиями. Об этом у нас уже была речь прежде, хотя отрывочно. Для уяснения этой важной стороны вопроса мы считаем полезным и уместным привести взгляды двух замечательных русских проповедников-мыслителей, недавно умерших и оставивших после себя большое и дорогое духовное наследство для нашего руководства и назидания при решении церковно-жизненных вопросов. Разумеем преосвященных архиепископов Никанора (Бровковича) и Амвросия (Ключарева). По взгляду архиеп. Никанора, анафема есть учреждение кроткое, но и грозное, как кроток, но и грозен Сам Иисус Христос, ее учредитель (Мф. 18:17). И прежде всего – анафема значит не проклятие. Этот смысл проклятия придан анафеме только впоследствии и придан по недоразумению, по раздражению человеческих сердец, по удалению некоторых от духа Христова, по непониманию смысла и духа слов Христа. Но нельзя, впрочем, думать, что приговор анафемы незначителен. Нет. Есть таинственная связь между благорасположением людей и милостью Божией к человеку. Не прощенный, не разрешенный, связанный на земле, человек предстанет и в горний мир не прощенным, связанным в своем грехе. «Истинно говорю вам», сказал Сам Господь, «что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе».

Утверждаем далее, продолжает преосвященный Никанор, что Господь Иисус Христос завещал отлучение только для грехов ума, для грехов против истины, для грехов против Святого Духа, но не против грехов собственно воли, не против грехопадений, покрываемых покаянием. Это видно их того, что тут же сряду выступил ап. Петр и предлагает Господу вопрос: «Господи, ели я обличу согрешившего брата и он покается, сколько раз должен я прощать моему брату, согрешившему против меня? довольно ли до семи раз?» Иисус же говорить ему: «не говорю тебе: до семи раз, но до симижды семидесяти раз», т. е. прощай без конца, потому что и Отец Небесный, Которого мы оскорбляем беспредельно, – прощает нам по беспредельному своему милосердию.

Потому то и Церковь изрекает анафему почти исключительно на прегрешения ума, а не воли, на грехи упорства, но не на грехопадения; анафема – не разбойникам, – не ворам, -не преступникам разного рода. Но анафема – отвергающим бытие Бога, искупление, бессмертие, будущий суд и т. п. Отчего это? Что тяжелее, что гибельнее? Что преступнее?

Преступнее, тяжелее, пагубнее грехи ума. Грехи же воли неизбежны; все мы в беззакониях зачинаемся, и во грехах рождаемся, и грешим ежечасно. Пусть я разбойник, душегуб, грабитель, вместилище многих и тяжких преступлений. Но я повергаюсь в прах пред милосердием Божиим и вопию гласом разбойника на кресте: «помяни мя, Господи, егда приидиши во царствии Твоем» … И для нашего покаяния возможен милосердый глас Господа, на кресте распятого за грешников: «аминь глаголю тебе: днесь со Мною будеши в раи». Пусть мне стыдно и страшно взглянуть в глаза людям. Я повергаюсь пред всеми в прах: попирайте меня стопами, но простите меня грешного, отпустите, разрешите. И рабы Христовы простят: по заповеди Христовой обязаны простить. Сказано: прощай твоему брату, согрешившему против тебя и кающемуся, не семь раз в день, но до симижды семидесяти раз; прощай без меры, без числа и конца. Прощай даже заблуждения ума, недоразумения, неведение в вере, предубеждения и суеверия, если они не упорны, если люди, как дети, колеблются ветром разных лжеучений. Ни одна христианская душа не есть вместилище непогрешимой всецерковной истины; всякая более или мене погрешает в своих убеждениях. Но если кто сеет лож упорно, как сам дьявол, отец лжи, сеет как человекоубийца для человекоубийства,-если кто восстает против утвержденной Христом, Его апостолами, всей вселенской Церковью, всеми возвышеннейшими умами христианского человечества – истины, если кто не приемлет царство Божие как кроткое и смиренное дитя, но гордо отвергает его, как ожесточившийся враг истины, – тот творит грех против Духа Святаго. И сей грех, если не очищается покаянием, не опустится человеку ни в сей век, ни в будущий. Такой грех вторично распинает Сына Божия, и для такого греха не обретается другой искупительной жертвы. Такой грех подрывает самые основы Церкви Божией и она, как живое тело, защищая самое себе, испускает вопль боли своего материнского сердца: анафема³⁶…

По взгляду Амвросия, бывшего архиепископа Харьковского, сущность анафемы, произносимой православной Церковью вредным и неисправимым ее членам, можно выразить в двух словах: «оставьте нас». Церковь как бы так обращается к ним: вы не веруете, как повелел веровать нам Господь; вы пренебрегаете Его святыми заповедями, вы уничижаете Его святую благодать; вы издеваетесь над уставами Его святой Церкви, которую Он создал, которую Он так любит, которую обещал хранить до конца мира, в которой положил все сокровища своих искупительных заслуг; вы вносите в эту Церковь свои разрушительные воззрения и учения; вы глумитесь над церковными чиноположениями, обрядами и обычаями; для вас ничто в Церкви не свято, ничто не дорого; вам ничего не нужно, -«оставьте нас». Мы готовы выть в мире с вами, как со всеми согражданами, неверующими веры и закона Христова; мы можем быть и соседями вашими, и сослуживцами, и сотрудниками в делах общежития, но не в единомыслии относительно предметов веры, не в общении молитв и таинств, не в союзе любви духовной, не в разделении с вами наших надежд и упований, – «оставьте нас». Вы стали язычниками, отреклись от чистоты и полноты веры Христовой; вы по жизни стали для нас тем, чем были мытари для древних евреев; мы так и понимаем вас, как Господь повелел нам вас разуметь: буди тебе, яка язычник и мытарь. На это ваша свободная воля – быть тем, чем вы желаете, а наша обязанность смотреть на вас и относиться к вам так, как нам повелено от Господа Иисуса Христа, в Которого мы веруем и от Которого ожидаем вечного спасения»³⁷.

Мы привели мнения двух авторитетных иерархов о значении анафемы потому, что их мнения верно выражают взгляды и настроения Церкви в установлении и совершении ежегодно «чина православия» во всеуслышание, согласно древнему обычаю, -равно как и метко, хотя и кратко, они могут служить ответом на современные указания на неуместность будто бы изрекаемых анафематствований и на производимое ими смущение во многих умах.

Не входя в напрасные препирательства с противниками учреждения торжественного совершения «чина православия», мы, в дополнение к сказанному преосв. Никанором и Амвросием, подтвердим и усилим мнения их указанием на содержание положенных в чинопоследовании апостольского и евангельского чтений и особенной молитвы, приспособленных в данном случае к намерениям и целям торжества Православия.

В апостольском чтении, взятом из послания св. ап. Павла к Римлянам, советуется остерегаться производящих разделение и соблазны вопреки учению, которому христиане научились, и уклоняться от них, потому что такие люди служат не Господу нашему Иисусу Христу, а себе, и ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных (16:17–18).

В евангельском чтении, после речи об охранении младенцев, как малоопытных и простодушных, от соблазнов, излагается под видом притчи о заблудшей одной овце из ста, заботливое примышление Божие о заблуждающихся в учении и образе жизни, с указанием на то, как нужно поступать с заблуждающимися и особенно упорными и непокорными членами Церкви; в этом же чтении содержится основание, на которое Церковь опирается в своем праве разрешать и отказывать в разрешении грехов своими членам; на этом же основании Церковь предает еретиков отлучению и анафеме, равно как и разрешает от грехов – обращающихся к ней с раскаянием (Мф.18:10–18).

В глубоко содержательной и умилительной молитве, после выражения благодарности Богу за сохранение св. Церкви в протекших веках в правоте и твердости, излагаются прошения об избавлении верующих от ересей и расколов, о просвещении заблуждающихся светом божественной мудрости, да уразумеют истину и, умягчивши ожесточение, обратятся к Спасителю нашему, и о том, чтобы Господь исправил жизнь некоторых других, несогласных с христианскими благочестием, «да вси свято и непорочно поживем» …

Из содержания апостола, евангелия и молитвы вместе с прошениями на ектеньях можно видеть, с какой целесообразностью и предусмотрительностью составлен был «чин православия». Не смотря на свою 1000-летнюю давность происхождения, этот чин вполне соответствует современным потребностям и состоянию христианской Церкви.

__________

Ежегодное совершение «чина православия» в столице и по всем губернским городам нужно не только обычаем полезным, но и необходимым в интересах личного и общецерковного сознания и объединения членов христианского общества. В перечислении пунктов и сторон исповедания веры, провозглашаемых в «чине православия», каждый присутствующий должен сознавать себя или повинным в отступлении от основных истин христианского учения, или неповинным, – достойным отлучения, или свободным от анафемы.

В противоположность православному вероисповеданию, в убеждении христиан могут совершаться, под влиянием разных причин и обстоятельств, отступления от веры, отречение об Бога и Христа-Спасителя. Примеры отступления совершались как в прежнее время, так и в новейшее. В древнее время многие из христиан отступали от веры то по убеждению, то –и по большей части – под влиянием преследований, от страха подвергнуться пыткам, лишению имущества и самой жизни; в настоящее время отступление совершается более внутренним образом, а не внешним, открытым; нынешние отступники не порывают внешних связей и отношений с христианами и Церковью. Личных субъективных поводов и побуждений к отступлению от веры и учения Христова может быть у каждого из них не мало, но о них неизвестно ничего церковной власти. Главные общие причины отступления или неверия скрываются в отрицательном направлении современной философии, естествознания и вообще свободного рационалистического направления мысли, стремящегося но пути своего исследования во всех областях природы, истории и жизни устранить сверхъестественный религиозный элемент, как бы не нужный, препятствующий успехам научного познания. Увлечение этим, все возрастающим, направлением доходит до крайности: -религиозного сомнения. отрицания и неверия, т. е. отступления, хотя внутреннего, но в сущности одинакового с открытым. До такого печального состояния люди доходят постепенно и незаметно, начиная с отвержения внешней обрядовой стороны веры; возвращаются отступники на прежний истинный путь редко и с большими усилиями и препятствиями. Нужно быть искренним пред своей совестью, своим самосознанием и Церковью в качестве ее члена. Посему совершение «чина православия» во всеуслышание, при торжественной обстановке, в начале великого поста, в дни покаяния,-имеет глубокий смысл и значение для всех христиан особенно для тех, кто внутренне поколебался или совсем отступил от догматов веры. По мнению архиеп. Антония, Церковь должна воинствовать всем дарованным ей духовным оружием, а наипаче отлучением, дабы неверующие кощунники не носили личины людей церковных³⁸. Истинно верующие и благочестивые христиане, присутствуя при совершении торжества Православия, должны испытывать и духовную радость от чувства единения с членами Церкви земной и небесной, имеющего перейти в непосредственное созерцание и общение; между тем как неверы и преступники, слыша относящуюся к ним анафему, должны почувствовать в себе тяжелое одиночества и душевную тревогу; их мрачное душевное состояние должно все более и более усиливаться при приближении неизбежной старости и смерти. Но, с другой стороны, они не оставляются Церковью без попечения и без надежды на воссоединение с верующими в духе единомыслия и любви через исправление и покаяние в заблуждениях ума и воли.

________

Как смотреть на падших, число которых в настоящее время постоянно увеличивается не только среди иноверцев, но и среди наших соотечественников – русских? В отличие от падших во времена древнехристианской истории, современные падшие скрываются, впадая в другой грех – лицемерие… Но образ поведения их и отношения к православной Церкви удостоверяют всякого наблюдателя не только в отчужденности их, но и во враждебности к Церкви.

Из ранее изложенных сведений о падших можно видеть, какая большая разница замечается между древними падшими – от преследований и новейшими, падшими и отпадшими по собственным личным убеждениям: под влиянием современного отрицательного направления религиозно-философской мысли и индифферентизма в деле веры. В древнее время вопрос о падших обязан был своим возникновением и развитием (в смысле внимания к нему и решения со стороны церковной власти и духовной литературы) главным образом внешним причинам, а не внутренним; между тем как существование падших в настоящее время происходит от причин внутренних, от охлаждения в вере, от ослабления религиозного чувства среди христиан в обществе западно –европейском и отчасти русском, хотя вопроса о падших в определенной форме и не существует в настоящее время, вопреки наличности отпадших. Есть, конечно, и разница в отношении падших к Церкви в настоящее и-древнейшее время: прежде падшие не только не скрывали своего греха отречения от веры, -одного их тягчайших, который св. Киприан называет величайшим преступлением, но и спешили заявить предстоятелям церковной власти для уврачевания мучительных угрызений совести; тогда как в настоящее время редко кто из отступников от веры и Церкви добровольно сознается в своем отпадении, считая свое отступничество ка бы нормальным делом.

Что касается до вопроса, есть ли в настоящее время среди нас отпадения, то сомнение тут излишне: есть верные признаки, по которым с несомненностью можно заключать о принадлежности к церкви одних и непринадлежности к ней других. Заключение это составляется на основании понятия об обязанностях членов Церкви ка между собой, так и к самой Церкви, ка живому составу, организму. От каждого члена требуется участие в общецерковных молитвах, богослужении и таинствах. Когда этого участия нет, когда этого участия не замечается долго, то не в праве ли церковная власть заключать не только об охлаждении и отчуждении такого члена от церковного союза, но и о внутреннем изменившемся убеждении его в деле веры, как догматической основы Церкви. Отрицание внешней обрядовой стороны веры и церковного устройства, как излишней, -отрицание упорное и фанатическое – служит одним из главных и верных признаков отступничества теоретически; в отступничестве не сознаются по служебным соображениям и расчетам, равно как из опасения подвергнуться преследованию со стороны действующего до селе уголовного права³⁹.

За границей, напр. во Франции, где отступничество изъято из области государственного права, заявляют часто и свободно о непринадлежности ни к какой религии. В последнее время среди русских сектантов встречаются такие, дети у которых остаются без крещения.

В переживаемое нами тревожное по умонастроению время вопрос о падших и отлученных, утративший свою прежнюю резкую форму, сводится к более отвлеченному вопросу о свободе религиозной совести. Вопрос этот – один из жизненных – вопрос весьма важный, решением которого заинтересовано современное русское общество. Сущность его состоит в том: как нужно относиться к своему вероисповеданию и вероисповеданию других? Так как каждый гражданин считает себя свободным членом в обществе и государстве, – членом, действующим по своим личным соображениям. то и свободу в религиозной сфере он считает необходимым условием. Посему свободу в деле религии, т. е. известных вероисповеданий можно рассматривать с дух сторон – с внешней и внутренней, положительной и отрицательной. С внутренней стороны свобода религиозной совести состоит в том, чтобы каждый держался того вероисповедания, которое он считает истинным, не будучи принуждаем к тому никакими внешними ограничениями и напоминаниями об исполнении обрядовой стороны веры и не будучи ничем угрожаем за невыполнение предписаний и правил господствующего вероисповедания; со стороны внешней или отрицательной свобода религии состоит в веротерпимости, т. е., в том, чтобы всем без исключения иноверцам, равно как сектантам и раскольникам, предоставить полную свободу в исповедании своей веры и отправлении богослужения по своим обрядам, без всякого стеснения и препятствия, наравне с обрядностью и торжественностью Православия, как господствующей веры.

Такой идеальной в принципе свободы религии у нас среди русских до сих пор не было, но такой свободы у нас желали и добивались очень многие интеллигентные люди и публицисты, литераторы и ученые, отличающиеся поверхностным взглядом на дело величайшей важности и увлекающиеся примером такой свободы в современной Франции и др. местах. Под влияние превратных понятий о свободе религиозной совести, они приходили к странным требованиям, осуществление которых привело бы к полному индифферентизму, забвению религиозных обязанностей и к распущенности. Подобные люди воображают, что как они сами, так и другие вольны думать и делать, что хотят, – веровать и не веровать, признавать над собой обязательную силу нравственного закона и не признавать ее, соблюдать веками установленные правила благоповедения и не соблюдать их. Эти поборники неудержимой свободы забывают, что наша совесть имеет над нами свои неотложные права. что совесть других имеет так же права на наше внимание и уважение; своей совести мы не проверяем, чужой не щадим; сами идем на все без рассуждения, другим подставляем всевозможные соблазны и обольщения. Во имя неопределенного принципа веротерпимости в настоящее время многие дошли до того, что людей без всякой веры считают пресвященными, –думают, что и без мысли о Боге-Виновнике и Охранителе закона совести, может быть добрая совесть, высоконравственное направление общества и молодого поколения. По склонности человека и общества к заблуждениям и падению в религиозно-нравственном отношении, право на свободу неизбежно и благонамеренно ограничивается со стороны закона, Церкви и правил воспитания. Веками оправданные опыты и утвержденные законы дают церковно-гражданской власти разнообразные основания для определения ступеней падения людей и применения по отношению к ним мер исправительных и карательных, от легких до строгих. По сему всякая религия и христианская особенно, как заключающая в себе совокупность понятий о Боге, законов от Его имени изрекаемых, и правил, определяющих различные виды служения Богу, тем глубже почитается и тем строже соблюдается, чем тверже совесть общества и народа. Направляя и охраняя свободу религиозной совести, ка высший дар и источник развития, церковно-гражданское законодательство поступает вполне благоразумно и благотворно, привлекая приверженцев несовершенных религий к Православию, в целях истинного просвещения и сближения с общей жизнью граждан, и пользуясь для сего дозволенными и одобренными способами и мерами, т. е. посредством убеждения, кроткого обращения и вообще миссионерского дела.

Хотя вопрос веротерпимости в России поставлен был нормально, но он до последнего времени (т. е. до указа от 17-го апреля 1905 г.) служил камнем преткновения и раздражения для людей либерального образа мыслей, из русских и иностранцев, желающих истинную свободу религиозной совести превратить в произвол и разнуздать, не вдумываясь в особые условия исторической жизни русских, как народа, развивающегося по влиянием и руководством церковных начал и примеров.

Означенные радетели мнимой свободы упорно продолжали заявлять свои сетования и печалования по адресу России в упрек ей, не смотря на существующие по сему предмету удовлетворительные объяснения со стороны заинтересованных лиц и учреждений. Для ознакомления со взглядами русского правительства на вопрос о свободе совести и веротерпимости в нашем отечестве, можно привести в пример ответ г. Обер-Прокурора Свящ. Синода на «адрес» евангелического союза из Швейцарии (в 1888г.), на имя Государя Императора Александра III-го, по поводу восстановления в остзейских губерниях закона о смешанных браках, приостановленного в предшествовавшее царствование (в 1860-х годах).

«Мы знаем, -говорили представители союза, -что в России существуют законы, воспрещающие членам православной Церкви переходить в другие исповедания. Но, осмеливаясь просить Ваше Величество об отмене этих законов, мы этой самой просьбой думаем воздать высочайшую хвалу тому чувству справедливости, коим одушевлен Августейший Сын Освободителя двадцать миллионов из рабства. –Сын Монарха, дозволившего свободное распространение слова Божия во всей Империи. Ходатайствуя за религиозную свободу, мы нисколько не думаем нарушать начало церковного авторитета и никоем образом не выражаем той мысли, что все мнения (в деле веры) имеют одинаковую цену. Наше заветное желание состоит в том, чтобы всякий, имеющий преимущество быть подданным Вашего Величества, мог свободно чтить Бога по своей совести, свободно воспитывать своих детей в вере отцов, чтобы духовные пастыри христианских церквей могли беспрепятственно исполнять относительно своей паствы все обязанности своего звания, -наконец, чтобы все те, кои, не давая себе отчета в важности решения , записались в списки православной Церкви, могли, без опасения, возвратиться в лоно прежней своей церкви, если изъявят свободное к тому желание».

«Россия хранит глубокое убеждение, -читаем мы в данном на адрес ответе Обер-Прокурора Св. Синода, -что нигде в Европе инославные и даже нехристианские исповедания не пользуются столь широкой свободой, как посреди русского народа. Увы, в Европе не хотят признать этой истины. Почему? Потому единственно, что там к понятию о свободе исповедания примешалось безусловное право пропаганды его. И вот – источник ваших сетований на наши законы о совращениях из Православия и об отпадениях от него. В этих законах, ограждающих господствующее в России исповедание и устраняющих посягательство на спокойствие его, Европа видит ограничение свободы для других исповеданий, даже преследование их».

Не входя принципиально в обсуждение вопроса о связи между свободой вероисповедания и правом прозелитизма, автор ответа переходит на историческую почву и указывает на великие заслуги России по охранению Европы со стороны мусульманского мира. Источником силы, необходимой для исполнения этой задачи послужила для России «твердая устойчивость в собственных началах, независимых ни от Азии, ни от Западной Европы. Что было бы с Россией, если бы она, окруженная с Востока и Запада многими десятками народностей и исповеданий и постепенно давая им приют у себя, колебалась в недоумении между одними и другими. Что было бы и с Западной Европой, если бы Россия стала ареной для соперничества этих народностей и исповеданий, особенно в тот период, когда мусульманский мир стал твердой ногой на Босфоре, имея крепкие опорные пункты в царствах Казанском, Астраханском и Крымском, а весь Запад Европы запылал продолжительными религиозными войнами, то озаряясь кострами инквизиции, то омрачаясь кровавыми ночами и вечернями? Только полная духовная самобытность спасала Россию среди этого коловорота религиозных и политических порывов на Востоке и на Западе». Отсюда выводится заключение, что «охрана православной веры от колебаний и от покушений на нее, с какой бы то ни было стороны, составляет важнейший исторический долг России, потребность жизни ее» … Напомнив о нетерпимости, выказанной крестоносцами в Византии, о кровавых войнах, «на знамени которых была начертана свобода веры», но настоящим содержание которых служила «помесь религиозных стремлений и мирских вожделений», автор ответа продолжает: « в этой то смеси западные исповедания одновременно появились и в России. католицизм избрал для себя ареной западные русские области, проникся здесь полонизмом, открыл непримиримую вражду против Православия. Мы доселе не знаем в этих областях и в целой России католичества, чуждого духа вражды к ней и старания оторвать от нее исконные ее западные области. Увы, в том же духе мирских стремлений Россия узнала и лютеранство, в лице бывших ливонских рыцарей, залегших ей дорогу к Балтийскому морю…Со стороны потомков рыцарей доселе идет борьба за исключительное господство в крае, и доселе лютеранство, подобно прежнему католичеству, прикрывает эту мирскую борьбу знаменем религии, подавляя всякие попытки со стороны туземцев к единению с Россией. Православие здесь не нападает, а защищает в этой тяжелой для него борьбе с лютеранством. Да, к прискорбию, для христианского чувства, еще не настало время для мирной встречи христианских идей Востока и Запада; западные исповедания у нас еще не свободны от мирских видов, от посягательства на могущество и даже целость России. Россия не может дозволить им пропаганды отторжения единоверных сынов своих в религиозные станы, еще не сложившие старого своего оружия против нее». На Западе Европы, по словам Обер-Прокурора, полной свободой пользуется только переход от веры к безверию. «Нет в Европе законов о совращениях и отпадениях от господствующей веры, но есть силы, гораздо более широкие и глубокие, насквозь пропитанные нетерпимостью к другим исповеданиям, в особенности же к православной вере, при которых ссылка на отсутствие законов о совращениях и отпадениях – одни жалкие слова. Провозглашают свободу для всех вероисповеданий и для всякого племени в принципе, но когда коснется дело до применения этого принципа, из него исключаются православные – неразборчиво в оригинале западной цивилизации»⁴⁰.

В настоящее время желания членов евангелического союза, равно как и русских людей либерального направления, можно считать исполнившимися в вопросе о свободе религиозной совести. По состоявшимся в законодательном порядке решениям, от 17 апреля 1905 года, отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собой каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий, причем, отпавшее от Православия, по достижении совершеннолетия, лицо признается при надлежащим к тому вероисповеданию или вероучению, которое оно для себя избрало⁴¹.

В оправдание сделанного изменения в вопросе о свободе вероисповедания законодательства указывает на то, что изменения этими не должно быть поколеблено устанавливаемое основными законами государства положение, признающее первенствующей и господствующей в Российской империи веру христианскую православную кафолическую восточного исповедания. Значение уз, исторически скрепивших воедино судьбы государства русского и православной Церкви, отнюдь не должно быть умаляемо. Поэтому неизменно подлежать сохранению и на будущее время преимущества, главным образом придающие православной Церкви значение господствующей: принадлежность к ней Государя Императора, свобода привлечения последователей и получение денежных средств для удовлетворения нужд своих из общегосударственных доходов. Но засим возникает первостепенной для настоящего дела важности вопрос о том, связано ли с охранением господствующего положения Церкви принудительное в ней оставление тех, которые хотя внешним образом в ней числятся, но сердцем и совестью ей чужды. Разрешение вопроса, может ли государство допустить отпадение в иное исповедание принадлежащих к господствующей вере лиц, имеет вообще неизмеримое значение по глубине затрагиваемых им сторон духовной жизни человека; у нас же оно имеет и особливую практическую важность, так как в некоторых областях Империи существуют значительные религиозные группы, известные под именем «упорствующих» или «отпавших от Православия», которые образовались из присоединенных когда-то к Православию иноверцев, теперь тяготеющих к своим прежним исповеданиям, а также из раскольников, официально таковыми не признаваемых. Наиболее крупные и требующие по отношению к себе особого внимания четыре группы представляются в следующем порядке: а) в Прибалтийском крае, преимущественно в Лифляндской губернии , латышей, отпавших в протестантство, числится свыше 30 000 человек, б) в некоторых губерниях Царства Польского насчитывается около 100 000 человек бывших униатов, упорствующих в католицизме, в) в приволжских губерниях имеется значительное количество крещеных татар, отпавших в магометанство и, наконец, г) самую большую группу составляют раскольники и сектанты, отпавшие от Православия, но официально числящиеся православными. Кроме перечисленных , в разных местностях Империи встречаются незначительные, сравнительно, группы отпавших в прежнее нехристианское исповедание иноверцев, например, закавказские абхазы, забайкальские буряты и т. д. Действующим законом этим лицам. православным только по имени, запрещается открыто исповедовать свою настоящую религию, а духовенству той веры. которую они внутренне исповедуют, не разрешается отправлять для них (как признаваемых православными) никаких треб, из чего вытекает, что такие упорствующие и отпавшие остаются совсем без религии. Не говоря уже о нравственных страданиях, которые испытывают люди, остающиеся без всякого духовного утешения в трудные минуты жизни, надлежит признать, что они являются лишенными существенных гражданских прав: рождения, браки и смерти этой части русского населения большей частью остаются не записанными в метрические книги; они не имеют законной семьи и посему лишены твердых имущественных прав. Хотя действующее законодательство не устанавливает действительно – карательных мер за отпадение от Православия, но оно отказывается признать самый факт перехода в другое вероисповедание, если таковой совершился, и предписывает отдать отпавшего на увещание духовному начальству, впредь же до воссоединения его с Православием имение его взять в опеку, а для охранения малолетних его детей от совращения принять меры. Ответа же о том, какие последствия наступают для совратившегося из Православия в случае, если увещания не подействуют, закон не дает. Обсудив вопрос об отпадении от Православия в другое вероисповедание в связи с изложенными указаниями, Комитет находит, что, в области веры, принуждение не должно быть допускаемо и насильственное удержание кого-либо в том или другом вероисповедании не может почитаться явлением нормальным. Если, с точки зрения православной Церкви, не встречается препятствий к признанию лица, отпавшего от Православия, принадлежащим к той религии, которую он действительно исповедует, то тем менее можно ныне противодействовать сему с точки зрения государственной. По мнению Комитета, едва ли может быть более нежелательный элемент в государстве, как подданные без религии, этого главного устоя нравственности; такие лица всего легче могут явиться благодарной почвой для зарождения всякого рода смут и беззаконий. Не подлежит сомнению, что там, где нет законной семьи, не может быть правильного отношения между родителями и детьми и что сильно затрудняется нравственное воспитание подрастающего поколения.

По всем изъясненным соображениям, признавая несправедливым подвергать то или другое лицо, хотя и впавшее в заблуждение, но не совершившее никакого уголовно-наказуемого деяния, ограничению в гражданских правах, связанному ныне с отпадением от православной веры, Комитет полагает необходимым, чтобы правительство, в случае подобного отпадения, признавало значение происшедшего и официально считало такое лицо принадлежащим к религии, которая им для себя была избрана, и вместе с тем открыло ему возможность удовлетворения своих духовных нужд без риска для инославного духовенства быть привлеченным за т о к какой либо ответственности. Намечаемое мероприятие должно послужить также к вящшему возвеличению православной Церкви и явиться могущественным орудием в руках ее для борьбы с религиозными заблуждениями; опираясь не на содействие светских властей, а на кроткое учительство своих пастырей, Церковь достигнет в этом направлении более благих, чем когда-либо, результатов»⁴².

Из содержания изложенных новейших узаконений и объяснений Законодательного Комитета по вопросам веры можно видеть, что эти узаконения в деле предоставления свободы русским православным гражданам достигли до таких крайних пределов, о которых не мечтали многие из свободомыслящих- духовных и светских⁴³. Дай Бог, чтобы добрые желания и намерения законодателей исполнились; но в успехе дела, при излишней веротерпимости, можно сомневаться, имея в виду неосведомленность простого нашего народа в религиозной области, могущего увлекаться всяким ветром учения и заблуждаться под влиянием пропаганды иноверия и безверия. Опасения на этот счет, давно предвиденные серьезными государственными людьми и писателями духовного ведомства, ярко успели обнаружиться, между прочим, в отношениях католического населения к Православию в юго-западных окраинах, как это известно их приведенных с своем месте фактов, не подлежащих сомнению.

В связи с вопросом о веротерпимости, объявленной в Высочайшем указе 17 апреля, в печати снова поднят вопрос об отлучении графа Л. Толстого. Передается слух, идущий яко бы из вполне достоверных источников, что в виду объявления религиозной свободы, в высших духовных сферах, по инициативе высокопреосвященнейшего митрополита Антония, явилась будто бы мысль о снятии с графа церковного отлучения. Этот слух не заслуживает никакого доверия. Снятие церковного отлучения с графа было бы равносильно присоединению его к Церкви, объявлению его верным сыном Православия, при явно-антицерковном направлении его мыслей и убеждений. Кроме того, принимая на веру подобные слухи о снятии отлучения, не нужно забывать, что свобода вероисповедания, объявленная в указе 17 апреля, не предрешает собой свободного безразличия со стороны господствующей Церкви в делах религиозных. Различные иноверцы, раскольники, сектанты, католики, протестанты и т. д., даже после уравнения их гражданских и общественных прав с последователями Православия, все равно с церковно – канонической точки зрения остаются вне ограды церковной, заблудшими овцами стада Христова. Да и обратное «закрепощение» графа за Церковью, без всякого с его стороны желания, не будет ли тогда актом насилия, нарушением только что объявленных прав религиозной свободы? ...

По нашему мнению. отношение Церкви к Толстому, как отлученному и чуждому, не изменяется до тех пор, пока он не обратится к ней с чувством раскаяния и желания соединиться с ней. Пока со стороны гр. Толстого незаметно никакого расположения к воссоединению с Церковью; но улучшить и облегчить положение графа, как отщепенца, желают некоторые почитатели его, ошибочно прилагая к нему изданный 17 апреля указ правительства о свободе веры или – веротерпимости (см. выше в X разделе). По означенному указу отпадение от господствующей православной веры, не будучи преступлением, не расследуется законом и не сопровождается, как такое, никакими лишениями или ограничениями личными, имущественными и в гражданских правах. Со стороны государственного права гр. Толстой посему не подлежит за свое отпадение от Православия никакому взысканию и преследованию, как не подвергался он, благодаря снисходительности власти, никакому лишению и до указа (от 17 апреля) о свободе веры, но последний указ не касается предоставленных Церкви прав по отношению к еретикам и отлученным в смысле ограничения их или отмены. Право Церкви подвергать еретиков и других вредных членов, духовным наказаниям – право принципиальное и каноническое, принадлежит ей непоколебимо и постоянно. Посему совершенно напрасно и ошибочно возбуждают некоторые органы печати вопрос о снятии с гр. Л. Толстого отлучения, считая его каким-то мучеником за веру, а меру Св. Синода против него – неосторожным шагом. По мнению одной газеты, сами иерархи сознают будто бы свою ошибку, но до сих пор у них не было удобного повода приступить к этому; по означенному мнению, разделяемому и другими органами печати и отдельными лицами, «закон 17 апреля, предоставляющий всем полную свободу верований по велениям их совести, дает Синоду случай с честью выйти из того неудобного положения, в которое он сам себя несколько неосторожно поставил. Посему немедленно нужно снять с Л. Толстого отлучение и стараться возвратить его в лоно православной Церкви не проклятиями, а, как указано в высочайшем повелении, благодатью Господней, поучением, краткостью и добрыми примерами: признать свою оплошность не стыдно и не поздно никогда…Готовится же Синод снять со старообрядцев клятвы, неосторожно наложенные в 1666 г.» Мы привели мнение сторонников и почитателей гр. Толстого не для разбора и опровержения его, чего ого не заслуживает по своей несостоятельности и недоразумению, а для указания на то, как, в угоду личности, легкомысленно и пристрастно относится светское общество наше к важным церковным вопроса. Вместо того, чтобы посоветовать гр. Толстому исправиться в своих заблуждениях и отношениях к христианской Церкви, почитатели его упрекают последнюю в строгости и неуступчивости.

Из нижеследующего примера можно видеть, до каких размеров дошло в настоящее время равнодушие к церковным наказаниям и вообще к церковным запросам и интересам. Отбывающий наказание в местном арестном отделении, лишенный прав Александр Добряков, вошел к митрополиту Антонию с прошением, в котором излагает, что, исполняя требование устава о содержащихся под стражей-«выводить заключенных православного исповедания в Церковь», тюремная администрация понуждает, наряду с прочими, и его, Добрякова, посещать богослужения в тюремной церкви и вообще исполнять обряды Православия; неподчинение же последнем требованиям влечет за собой заключение в карцер, лишение пищи и проч. Отвергая значение молитвы по понуждению и не желая больше подвергаться наказаниям за несоблюдение обрядов Церкви, к которой он признает себя принадлежащим лишь по рождению, но не по своим религиозным убеждениям, Добряков просит митрополита, на основании объявленной свободы совести, отлучить его от Церкви и тем самым поставить его в такие же благоприятные условия , в каких находятся заключенные не православные, которых никто не заставляет исполнять обрядов исповедуемой ими религии.

Обобщая все сказанное, мы приходим к следующим главным заключениям: в вопросах о падших и отлученных. древнехристианская церковная власть руководилась ясными и определенными указаниями и примерами Священного Писания и священного предания, т. е. она со строгостью всегда соединяла снисхождение и добрые цели исправления и обращения отпадших и заблудших своих членов. Подвергая наказанию отступников от веры и отлучая вредных и опасных членов Церкви, церковная власть не только не злоупотребляла данным ей правом, но даже не пользовалась им в той полноте и силе, в какой было можно без превышения своего права и без противоречия своей компетенции. Такими же верными началами и побуждениями в данных вопросах руководствовалась и Церковь Русская во все время своего почти тысячелетнего существования (988–1906); случаи уклонения от основных норм, вытекавшие их ревности частных лиц и господствовавшего духа времени, исправлялись постепенно по мере облагорожения и развития христианского общества. Ненормальное направление современного общества, характеризующееся духом равнодушия и отрицания в деле веры, побуждает церковную власть чаще прибегать к духовным наказаниям и отлучениям, как испытанным уже средствам для вразумления и исправления отступников от веры и благочестия.