Праздник Успения
Настало время светлого торжества, для первопрестольного Киева, в день предпразднства Успения Пречистой Девы, Которая искони утвердила дом Свой на горах Киевских. Ее честному собору, по Рождестве Бога Спаса, праздновала древнейшая Десятинная церковь, а в Святой Софии венчается самое Рождество Пречистой Матери; наконец, в лавре Печерской с великою радостию духовною чествуется день Ее Успения, ибо сохранившая девство в рождестве, и в успении не оставила мира, молитвами своими спасая от смерти души наши. «Люди, предиграйте, – воспевает Церковь, – руками плещуще верно, и любовию соберитеся, днесь радующеся и светло восклицающе все веселием: Божия бо Мати имать от земных к вышним приити славно, Юже песньми присно, яко Богородицу, славим». Но в тот же день и другое воспоминание церковное, близкое сердцу лавры: перенесение честных мощей Преподобного отца ее Феодосия Печерского, и ему поет собранная им паства: «Наследник отцев быв, Преподобне, тех же последовал еси житию, учению, нраву в воздержании, молитве же и предстоянии; теми, яко имея дерзновение ко Господу, прощение прегрешений и спасение испроси вопиющим ти: радуйся, отче Феодосие».
Митрополит, неутомимый на молитву, совершив накануне Божественную литургию в Дальних пещерах, где были обретены нетленные мощи Святого Феодосия, как бы следуя духовно за их перенесением, опять священнодействовал в том храме, куда внес их некогда с великим торжеством собор епископов Русских. Утешительно было слышать над самою ракою Преподобного молебный глас к нему о заступлении собранного им стада и Церкви, которая прежде всех своих праведников его первого причла к лику Святых. Вечером того же дня другое, более торжественное служение совершилось в соборной церкви: погребальная всенощная Успения Богоматери, частью своих молитв и обрядов напоминавшая глубокую утренню Великой Субботы.
«О дивное чудо! – восклицает изумленная Церковь, духовно созерцая с ликами Ангельскими, како Дева восходит от земли на небо. – Источник жизни во гробе полагается, и лествица к небеси гроб бывает. Веселися, Гевсимание, Богородичен святый доме, возопием верные, Гавриила имуще чиноначальника: Благодатная, радуйся, с тобою Господь, подаяй мирови Тобою велию милость».
«Дивны Твои тайны, Богородице! Вышнего Престол явилася еси, Владычице, и от земли к небеси преставилася еси днесь, слава Твоя боголепная богоподобными сияет чудесы. Девы с Материю Царевою на высоту возноситеся; Благодатная, радуйся, с Тобою Господь, подаяй мирови велию милость».
Твое славят Успение Власти и Престолы, Начала и Господства, Силы и Херувимы и страшные Серафимы, радуются земнородные о Божественной Твоей славе красящеся; припадают Цари со Архангелы и Ангелы и воспевают: Благодатная, радуйся, с Тобою Господь, подаяй мирови Тобою велию милость».
Вся пространная церковь лавры наполнена была народом, стекшимся из Дальних краев России на сие священное торжество. Открылись царские врата для полиелея: митрополит с двумя епископами, шестью архимандритами и всем клиром, в полном великолепии своего сана вышел на средину церкви величать Честнейшую Херувим. Началось стихословие семнадцатой кафизмы: «Блажени непорочнии в путь, ходящии в законе Господни», подобно как то бывает над Плащаницею Божественного Сына Пречистой Девы в день Его гробового покоя, и Святители трижды обходили церковь с кадилом в руках по чину Великой Субботы. Спустилась пред царские врата и чудотворная икона Богоматери после шестой песни ее трогательного канона; Владыка, окруженный духовным собором подобно апостолам, сошедшимся на Сион для погребения Матери Слова, читал в слух всей церкви торжественный акафист Ее Успения, как бы пред лицом самой Царицы Небесной, и во всех сердцах отзывалось ангельское приветствие: «Радуйся Обрадованная, во Успении Твоем нас не оставляющая!»
В глубокую полночь окончилась всенощная, и величественно было видеть обратное шествие митрополита из собора в свои келлии в сопровождении клира, который освещал путь его во мраке, при густом реве всех колоколов лавры. На следующее утро, в самый праздник Успения, после водоосвящения, Преосвященный викарий со всем духовенством, предшествуемый хоругвями и иконами, совершил крестный ход вокруг лавры, начиная от Северных врат ее, мимо Святых и до Пещерных; он останавливался пред каждыми вратами для литии, и окроплял древние стены и толпу богомольцев. Митрополит священнодействовал сам Божественную литургию с таким же духовным торжеством, как и всенощную, при том же числе сослужащих епископов и архимандритов, и сказал назидательное слово, приличное торжеству дня. С большим утешением всегда внимал я его проповеди, потому что он говорил без приготовлений, большею частию на текст дневного Евангелия, которое дьяконы держали пред ним отверстым у амвона, и он, опираясь на свой посох, изливал в простой речи свое сердце, проникнутое любовию к Господу Иисусу. Его святое имя беспрестанно слышалось в устах святительских, и сие невольное повторение, проистекавшее от пламенной веры, производило сладкое впечатление на душу. Я видел людей всякого звания и возраста, глубоко тронутых проповедию, которая не заключала в себе изысканной витиеватости, но ее красноречие вытекало из сердца, и потому находила она себе отголосок.
Многочисленные столы для нищей Христовой братии накрыты были кругом всего собора; митрополит, возвращаясь в келлии, благословил их на вкушение пищи; но набожная толпа более жаждала пастырского благословения, нежели трапезы и теснилась около него больше чем вокруг столов. Всеми уважаемые начальники того края с властями светскими и духовными собрались в келлии Преосвященного приветствовать его с общим торжеством лавры и Киева; он пригласил желающих на братскую трапезу в церковь Петра в Павла, и патриархальный обед сей, при обычном чтении и возношении хлеба в память Пресвятой Девы, напоминал древние времена Церкви. Так окончилось торжество.
Я воспользовался остатком вечера, чтобы проститься с моими киевскими знакомцами, которые столь радушно меня приняли, потому что на другой день уже готовился в обратный путь. Хотя собирались тучи и полился дождь, не хотел я, однако, оставить Киева, не посетив еще однажды любимой моей церкви Первозванного Апостола. Я обошел в последний раз кругом ее живописной паперти, быстро обегая взорами окрестность, омраченную непогодою, взошел и во внутренность храма, во глубину алтаря; там все было тихо и мрачно. В уединении помолился я моему Ангелу, просветителю нашей отчизны; когда же опять вышел на паперть и стал спускаться с ее высоких ступеней, багровый свет проглянул из-за черных туч над горою Олега; там садилось солнце.
Праздник Нерукотворенного образа Спасова встретил я на молитве в Ближних пещерах и, отслушав там последнюю литургию в церкви преподобного Антония, простился с ликом праведников, почивающих под его сению. Уже все было готово к моему отъезду; добрый Владыка удержал меня еще на трапезу, потом привел в свою прекрасную молельню и, благословив иконою Успения и Преподобных, сказал: «Мы простимся там, где и свиделись. Сядь и посмотри еще однажды на духовные сокровища Ближних и Дальних пещер. Насладись в последний раз сим великолепным зрелищем, чтобы оно глубже запечатлелось в твоей душе, и потом мы помолимся». Молча сели мы друг против друга, я смотрел в окно, но все казалось мне в тумане, потому что невольная слеза застилала предо мною очаровательные виды. «Теперь время, – сказал, поднявшись, Владыка и осенил меня крестом. – Бог да благословит жизненный путь твой!» Но утреннее смущение лишило меня слов; так мы расстались. Радушный мой спутник, отец Антоний, и отец Наместник, благосклонно меня принявший в лавру, провожали меня до Святых ворот. Там, пред ликами Преподобных ее основателей, наместник окропил меня Святою водою и молитвенно вывел за ограду. С сердцем, исполненным грусти, оставил я святую обитель и стал спускаться к Днепру по горам Киевским в сопровождении одного из сослуживцев прежней военной жизни, который накануне приехал в Киев, чтобы увидеться со мною после долгой разлуки. Мы вспоминали о лучших днях молодости, и настоящее казалось для нас бледно пред минувшим. В дружеской беседе нам незаметно было, как перешли мы длинный Днепровский мост. Я простился с ним по ту сторону реки, уже в пределах Черниговских. Так много впечатлений нечаянно стеснилось в душе моей в последнюю минуту расставания с древнею столицею.
Медленно подвигался я по глубокому песку вдоль берега до новой дороги, имея пред собою великолепное зрелище Киева. Вечернее солнце, беспрестанно выглядывая из-за дождевых облаков, бросало яркие лучи на его бесчисленные храмы и на окрестные горы и долины с чудными переливами света и мрака, как искусный художник, последними резкими чертами гениальной кисти довершающий главные предметы своей картины. Вся священная лавра облеклась в одну белую ризу, которой пышные воскрылия широко расстилались по зеленым коврам Печерским. Она увенчала златыми митрами многоглавое чело свое, и, как фимиам кадильный, поднялся от нее легкий туман; казалось, сонм Святительский на молитве; открылись и медные уста ее... голос их, считая время, вещал о вечности! Не мог я оторвать взоров от сего очаровательного вида, хотя уже быстро мчался по большой дороге, доколе все ни исчезло в чаще леса. Но с каждого пригорка через верхи деревьев мне опять являлась та же великолепная картина в умаленных размерах; долго еще подымался на горизонте царственный скипетр державного Киева, колокольня Печерская; наконец и она скрылась, осенив меня златым крестом своим.