IV. Вознесенский монастырь
Есть обитель инокинь у Спасских ворот Кремля. Как робкие ласточки, которые весеннею порою вьют себе мирные гнезда в преддверии домов, а иногда лепятся к башням и бойницам, не подозревая их ратного назначения, – так и смиренные отшельницы, протекши житейское поприще, устроили себе приют под навесом зубчатых твердынь, подле железных врат, отразивших столько приступов. Вдова витязя Донского указала им отважное место и сама легла на нем, чтобы укрепить своих преемниц на многие подвиги, подобно как ратные вожди водружают хоругвь свою там, где наиболее кипит сеча, чтобы удержать за собою поле битвы. И какое поле, какая битва? – Снаружи, из-за стен седого Кремля монголы, крымцы, литва метали камни и стрелы в обитель молящихся дев и вдовиц; а внутри, в тиши келейной, брань их была уже «не с плотию и кровию, – по выражению апостола, – но с тьмою века сего, с духами злобы», и блажен могущий сказать вместе с ним на конце своего поприща: «Течение я совершил, подвигом добрым подвизался, и ныне ожидает меня венец правды, приготовленный возлюбившим пришествие Христово» (2 Тим, 4, 7–8).
При самом входе в Кремль представляется готическое здание Екатерининской церкви, которая получила нынешний благолепный вид свой уже после нашествия последнего неприятеля. – Благословенный, уважая память почиющих в обители, обновил пострадавшие здания. Есть и другие церкви в ограде монастырской, хотя и не столь великолепные: одна, примыкающая к самой стене Кремля во имя преподобного Михаила Малеина, с приделом Св. Феодора, сооружена усердием первого царя из дома Романовых и его матери, великой инокини Марфы, которая провела остальные годы труженической жизни в стенах Вознесенской обители, но завещала прах свой в Новоспасскую, где искони погребался род Романовых. В сей церкви хранится древнее изваяние великомученика Георгия, стоявшее некогда на вратах Кремля, как герб княжества Московского. Другая церковь, во имя Афанасия и Кирилла, Патриархов Александрийских, перенесена была в сию обитель по уничтожении стоявшего в ее соседстве подворья Белозерского, где живали Патриархи Восточные и уморен был голодом великий Гермоген; но она упразднена после французов, равно как и еще две монастырские церкви, во имя великомученика Георгия и Казанския Божия Матери; последнюю заменил придел на хорах Екатерининской церкви.
Главное святилище обители есть древний собор Вознесения, усыпальница цариц и княгинь московских, который заложен был в год кончины основательницы, супруги Донского (1407), и обновлен Петром Великим в 1721 году. Храм сей есть как бы дополнение Архангельского собора, и в нем продолжается царственная летопись усопших; но уже это не гробы сильных воителей и владык, возбуждавших страх или изумление, а только замогильный отголосок их домашнего быта, пристанище тихих жен, которые разделяли их семейные радости или горе и нередко возбуждали их на высокие подвиги – так иногда громкие звуки торжественной песни, переходя в более нежные тона, дополняют ими гармонию целого.
Зодчество храма напоминает собою здания, современные Троицкому собору Лавры. Богатыми окладами украшены почти все местные образа высокого иконостаса; драгоценный кивот с частицами святых мощей, устроенный усердием благочестивой царицы Ирины, висит на древней храмовой иконе Вознесения, коей венцы унизаны жемчугом и каменьями. Почти у самого входа, близ южных дверей, почивает в заключенной раке под богатым покровом сама основательница обители, некогда великая княгиня Евдокия, а потом смиренная инокиня Евфросиния. Ее земная слава, как супруги витязя Донского, увенчалась небесною славою христианских добродетелей, и тропарь, в честь ее воспеваемый, краткими словами выражает подвиг святой жизни:
«Княжения и царскаго чертога отлучилася и чад твоих, Бога ради, оставила еси, блаженная Евдокие; правостию умною, душу твою привязала еси в любовь Христову, тленных и красных и временных забытием; притекла еси во обитель, тобою основанную, и с восприятием иноческого образа, преименовавшися Евфросиния, ангельски пожив, в трудех и постех подвизалася добре и к блаженному концу достигла еси; тем же молим тя, моли Христа Бога спастися душам нашим».
Дочь князя Суздальского, который долго домогался великого княжества, брачным союзом с Димитрием навсегда утвердила за Москвою старейшинство между князьями русскими и вместе со святым Алексием одушевляла его на великие подвиги. Семнадцатью годами пережила она славного супруга и упрочила память Мамаевой битвы строением храмов во имя Рождества Богоматери, ибо в сей день сокрушены были татары мечом Донского. Годы не стерли свежести с лица Евдокии, некогда славившейся красотою, но сама она старалась укрыть широкою одеждою тело свое, изнуренное постами. Когда же некоторые из домашних, видя мнимую ее дородность, стали подозревать ее образ жизни, благочестивая княгиня принуждена была показать им свою власяницу и тяжкие вериги; все ужаснулись при виде ее истощения. Она не хотела окончить жизни среди почестей княжеских и, отринув моление детей своих, постриглась в устроенной ею обители, не выходя из стен Кремля, основанного славным супругом. Многие исцеления ознаменовали святую ее кончину перед глазами сына, великого князя Василия, и митрополита Киприяна, который погребал Евдокию и освятил заложенную ею церковь.
С тех пор все великие княгини российские, дотоле погребавшиеся в древней церкви Спаса на Бору, и за ними царицы и царевны, искали себе места упокоения возле священных останков преподобной родоначальницы, а некоторые еще до смерти осенили себя схимою, чтобы, подобно ей, разрешиться от временного прежде вступления в вечность. В ногах Евдокии, у южных дверей, погребены две царицы, не в летописном порядке. Одна, невольная инокиня, постриженная ради честолюбия мужа, странно положена по соседству вольной инокини, оставившей славу мира посреди плача любящей семьи. Это несчастная Мария из древнего рода князей Ростовских, в инокинях Елена, супруга царя Шуйского, дорого заплатившего за кратковременный венец. Чужие уста произносили монашеские обеты за нее и за супруга при насильственном их пострижении, и тщетными признал сии обеты Патриарх Гермоген; но великий исповедник сам уморен был в темнице, царь Василий скончался в польском плену, а невольная инокиня-царица слишком много видела горя в царстве, потрясенном крамолами, и не хотела более оставить мирные стены обители. Благочестивый Михаил воздал ей почести царственного погребения, подобно как и ее супругу. Рядом с Мариею другая царица, из роду Грушецких, Агафия, первая супруга Феодора Алексеевича, который мало царствовал, но оставил по себе долгую память.
Еще две великие княгини инокини лежат вдоль южной стены, в головах св. инокини Евфросинии: это гордая мать и кроткая супруга Темного; одна дочь сурового Витовта, врага Донского, другая из семьи присного ему Владимира Храброго, обе испытавшие все бедствия междоусобий, и бесчестное изгнание и тяжкое заключение. Сама литвинянка, София была первою виною разрыва между сыном своим, великим князем, и детьми дяди его Юрия, Косым и Шемякою, когда на пиршестве брачном своеручно сорвала богатый пояс с Косого; пояс сей дан был некогда князем Суздальским Константином дочери, обрученной Донскому, и неправильно достался в младший род. Дорого заплатила София, бедствиями целой жизни, за сей мгновенный порыв литовского сердца, в котором еще не утихла кровь Гедимина, Ольгерда и Витовта. А кроткая ее невестка, Мария, принуждена была для выкупа заточенного супруга отдать единственное сокровище, детей своих, великого младенца Иоанна и брата его, которых принял от нее на свой омофор святый Иона и сдержал слово, заставив Шемяку освободить узника Темного. Обе утомленные труженицы променяли бесцветную жизнь свою на темную схиму, за которою открывалось им более светлое царство.
Рядом с супругою Темного, уже вдоль западной стены, две жены великого Иоанна: Мария, княжна Тверская, принесшая ему сильное княжество, которое утвердило прочность Московского престола, и дочь Палеологов, греческая царевна София. Остановимся на громком имени, которого женская слава достойна была Иоанновой! Какими дальними путями вело ее Провидение из разоренного Царьграда чрез ветхий Рим в Москву, вторую Византию и новый Рим, по словам летописцев, чтобы передать ей залоги первой! Гордый первосвященник дал у себя пристанище бежавшему отцу ее, деспоту морейскому Фоме, и сосватал ее великому князю Московскому, чтобы подавить Западом Восток и затмить униею Православие; но Русь восторжествовала над стихиями западного мира, и София сделалась опорою не только Церкви Православной, но и возрастающего царства. Она познакомила Иоанна с величием царским и укрепила в нем мысль самодержавия, сновидением изгнала из Кремля баскаков ханских, и, как сон, рассеялась Золотая орда Ахмата пред утреннею славою возникающей Руси. Как темные лики византийского высокого письма невольно поражают нас в древних храмах недоступным величием взора и строгою правильностию в чертах, так и византийское лице царственной Софии в чрезвычайном величии является посреди княжеского сонма, идущего пред нею и за нею. Но ах! память отрока Димитрия, развенчанного ею внука Иоаннова, и память матери его, несчастной княжны Волошской Елены, которой даже прах не внесен в общую усыпальницу, бросает тень на сияющее царским блеском лице Софии.
Нет здесь и другой ее невестки, кроткой Соломонии из рода Сабуровых, которая заплатила за невольное свое неплодие насильственным пострижением в обители Суздальской; но вторая супруга Василия, Елена Глинская, рядом с дочерью Палеологов. Честолюбивая мать грозного Иоанна явила пример жены-правительницы в земле Русской, и недостойный ее любимец наполнил палаты смутами бояр. Стена Китайская осталась памятником ее краткого правления, но пострадало царство от неопытной руки, которая хотела держать кормило, не имея доблестей царских, подобно дочери Палеологов.
Рядом с матерью Грозного четыре его супруги, одна подле другой, из коих только одна оставила по себе благую память, – это тихая Анастасия, первая Романова, первая царица, спутница лучших дней Иоанновых, которая была ангелом-хранителем его и России и заранее отозвана в Небесную отчизну, чтобы не видеть бедствия земной. Кроткая жена не узнала бы супруга в жестоком опричнике! – она, с такою радостью встретившая победителя Казани с перворожденным своим младенцем, могла ли бы перенести горькую участь второго сына своего? – Бывают светлые явления ангельских лиц, которыми иногда Провидение укрепляет людей и страну, готовящихся на трудный подвиг; таким явлением была тихая Анастасия. Ею улыбнулось небо на Русскую землю; но сей нежный цветок, который, казалось, на минуту только для нее распустился, бросил, однако, спасительные семена будущего величия в ее недра, когда после бурной зимы самозванцев пышно разрослось из него благословенное древо Романовых.
Подле двух цариц, Марии, княжны Черкасской, крутым своим нравом довершившей порчу Иоанна, и третьей его супруги Марфы из дома Собакиных, последняя Марфа, в инокинях Мария, из роду Нагих, заключает собою могильный ряд супруг Грозного. – Какое горькое лице в летописях русских сия Мария, едва удостоенная титла царского по неправильному браку и потом исключенная из поминовений, сосланная в Углич со своим невинным младенцем, чтобы там быть свидетельницею его заклания, и наконец заключенная в дальней обители Белозерской! – так провела она первую половину своей царственной жизни! – Какова же была вторая, с одним лишь призраком величия, в стенах обители? – оклеветан ее невинный отрок, а мнимый сын вызывает к себе мнимую мать; она принуждена лгать Лжедимитрию пред лицом всей России и честить у себя гордую польку суетными увеселениями, каких никогда не видали в стенах своих православные обители, и потом, к довершению позора, на площади должна сама она обличить свою ложь над трупом Самозванца! – Тогда только утешилось сердце матери, когда могла она облить слезами раскаяния нетленные останки истинного своего сына в соборе Архангельском и исповедать его пред лицом Патриарха и народа истинным Димитрием, своим и всея Руси.
Царевною Феодосиею, малолетнею дочерью Феодора и Ирины, оканчивается у западных врат храма первый ряд гробниц. Сколько радости семейной и милостыни
Востоку принесло рождение сей царевны и сколько слез родителям и всему царству ее ранняя кончина! Ибо с нею уже угасала всякая надежда на будущую царственную отрасль. Скоро последовал за нею отец, последний царь из дома Рюрикова, а нежная его супруга Ирина приняла ангельский образ под именем Александры. – Особенною прелестью сияет в истории нашей прекрасное лице Ирины, – сестра правителя Годунова, одаренная всеми совершенствами природы, душевными и телесными, с образованием выше своего века, она достойно является на ступенях престола, если не по доблестям царским, то по добродетелям женщины. Как трогателен и вместе благоразумен был привет ее Патриарху Вселенскому, когда пришел он учреждать патриаршество в России! Как чувствовала она, что для ее блага недостает только наследника! Сокрушаясь о своем неплодии, подобно ветхозаветным праведным женам, как умоляла она Патриарха, когда вручала ему драгоценный потир, вымолить ей сына для царства Московского! Когда же скончался Феодор, какое опять трогательное явление! – Осиротевшие Ирина и Россия, друг против друга: одна, испуганная бременем царства, стремится в безвестную келью, осеняется схимою, как щитом; другая, испуганная своим безначалием, продолжает благоговеть в инокине к царице, на ее ангельское имя Александры вершит все дела свои, и дума боярская ее молитвою правит огромным царством, расширенным двумя Иоаннами в две части света, доколе наконец смиренная сестра не выдала честолюбивого брата в цари оставленному ею царству. Сама же Александра-Ирина не хочет более знать палат кремлевских; для нее даже слишком пышна обитель Вознесенская, она ищет более глубокого уединения в Новодевичьей, и только прах ее переносится в царственную усыпальницу. Там ей назначено почетное место подле дочери Витовта, против дочери Палеологов, и она продолжает собою второй ряд гробниц, вдоль западной стены, начатый с одной стороны великою княгинею Литовскою, а с другой – малолетнею дочерью Грозного. Ряд сей дополнился потом одним младенцем несчастного Шуйского, царевною Анною, и четырьмя дочерьми царя Михаила – Пелагиею, Марфою, Софиею и Евдокиею, и одною дочерью царя Алексия, Феодорою, которую поместил скорбный отец между гробом царицы Ирины и гробом великой княгини Софии.
Один только ряд гробниц тянется вдоль той же стены по левую сторону западных врат, и в этом ряде одна лишь царица, Мария Владимировна из роду Долгоруких, первая супруга царя Михаила, погребена с царевнами дома Романовых; между ее гробницею и западными вратами положены две малолетние дочери царя Иоанна Алексиевича, Мария и Феодосия, а по другую сторону царицы – три отрасли многочисленной семьи Алексия Михайловича: Анна, Евдокия и Екатерина. Подле них, в самом углу, старица Иулиания, мать первой царицы дома Романовых Анастасии, и сноха Грозного царевна Параскева, из рода Соловых.
Три гроба стоят вдоль северной стены собора: царевны Анны Михайловны, сестры царя Алексия, в инокинях Анфисы, у самого иконостаса; нам сохранилось еще надгробное слово Патриарха Иоакима на день ее погребения. Подле северных врат гроб другой царевны, Татьяны Михайловны, которая славилась особенною мудростью и образованием между всеми дочерьми Михаила, обогащала церкви своими рукодельями и писанными ею Евангелиями и содействовала Патриарху Никону в созидании Нового Иерусалима; ибо она была искренно привязана к сему именитому мужу Церкви и даже ревностно ходатайствовала пред царем и Патриархом о его освобождении из Белозерской обители.
В Новоспасском погребена другая, не менее знаменитая сестра ее, царевна Ирина, в юных летах помолвленная отцем за королевича датского Вольдемара и оставшаяся навсегда в тереме девичьем по его несогласию принять православие. Подле царевны Татьяны ранняя могила великой княжны Натальи Алексеевны, сестры императора Петра II, которую столь горько оплакивал нежно любивший ее брат. Но что весьма замечательно, нет здесь гроба его бабки, царицы Евдокии из роду Лопухиных, первой супруги Петра Великого, которая провела всю свою жизнь в тяжком заточении под неизвестным именем инокини Елены и насладилась только кратким отдыхом в обители Вознесенской во дни правления своего внука. Она имела несчастие пережить его и лишилась почестей царственного погребения; бедствующая инокиня Елена за год до своей кончины переведена была в обитель Новодевичью и там скончалась.
Но где же другая невольная инокиня, постриженная тою же мощною рукою Петра, который сам трепетал некогда ее родственной руки? Где гроб Сусанны, если только можно узнать под сим убогим именем гордую царевну, которая писалась некогда вместе с братьями своими Великою Государынею всея Великия, Малыя и Белыя России, Самодержицею? – Между многочисленным семейством царя Алексия, которое все поместилось в одной усыпальнице Вознесенской, не нашлось места для правительницы целого царства; земное величие изменило ей еще на земле; она там, откуда с таким торжеством перенесли вольную инокиню Ирину, заживо отрекшуюся от царства, когда у ног ее была вся Россия! Туда невольно сошла с престола честолюбивая София по скользкому пути боярской крови, пролитой стрельцами у Красного крыльца, и так крепко затворились за нею врата обители, что даже мертвая Сусанна не могла найти обратного выхода, чтобы успокоить свои останки между гробами предков и семьи.
Три гробницы стоят с правой стороны на ступенях иконостаса, который заслоняет малый придел Богоматери,
Радости всех скорбящих, устроенный императрицею Анною для погребения меньшой сестры своей, царевны Параскевы: это гробницы матери и двух супруг царя Алексия. Не ожидала смиренная Евдокия, из бедной, хотя и дворянской фамилии Стрешневых, достигнуть столь блестящей участи, когда последовала за своими подругами, именитыми дочерьми боярскими, ко двору. – Туда вызваны были все красавицы московские для выбора из них невесты царской. Предание говорит, что при въезде в Троицкие врата Кремля особенным блеском просияла для молящейся Евдокии икона Знамения Божией Матери над вратами и что ее подруги приняли такое явление за счастливое предзнаменование, а будущая царица питала с тех пор особенное уважение к сей иконе и украсила ее богатою ризою. Тогда еще, в патриархальной простоте нравов, был обычай избирать невесту царя из сонма спящих дев, упокоенных в его тереме, чтобы судить о внутреннем состоянии их духа в сонном безмолвии, по тихому выражению лица и праведному покою под крылами ангела-хранителя. Сама великая инокиня Марфа, мать юного царя Михаила, вместе с ним ходила по терему спящих дев и указала ему ангельское лицо Евдокии, которое вполне выражало ее душевную красоту, и во все течение своего долгого супружества не раскаялся Михаил в благословенном выборе матери.
Мудрый Алексий был плодом сего брака, и вот подле Евдокии первая его супруга Мария, из роду Милославских, мать всего многочисленного семейства царского, кроме Петра. Другой, почиющей рядом с нею, предоставлена была слава быть матерью исполина. Наталья Кирилловна Нарышкина достойно оканчивает собою гробовую летопись Вознесенской обители. Как львица, рождающая одного только льва, она принесла России одного лишь младенца, но этот младенец был Петр! Какую страшную годину испытаний пережила она в семилетнее правление Софии, когда по Красному крыльцу текла перед ее глазами кровь братьев и отца, и сам воспитатель ее был сброшен на копья, и казалось, на одном лишь волосе висела жизнь ее отрока, хранимого Провидением! – Палаты кремлевские и Лавра Троицкая были свидетелями ее материнского ужаса, но под сенью преподобного Сергия уцелел царственный сын ее, которого мощная рука должна была вдвинуть новую громадную стихию в сердце смятенной Европы и охватить всю полночь исполинским царством, ограждаемым волнами океанов и песками пустынь!
Таковы усопшие сей славной обители! Царственно успокоились они в мирных стенах ее, как бы в преддверии вечности, и многие схимницы-царицы воспрянут между ними в настоящем ангельском образе иного вечного Царства, по зову трубы архангельской, которая разбудит в соседнем соборе и царей, их отцов и супругов. Скрижали отечественные, вписавшие столько державных имен Вознесенской обители на своих пергаменных листах, сохранили сказания и о чудном явлении, какого сподобилась безымянная схимница той же обители, конечно, более известная небу, нежели земле, ибо она видела то, что недоступно смертному взору: тайные силы, содействующие падению и спасению градов, которые как бы случайно совершаются пред нами, потому что мы видим в них одни только земные события. Это было во дни великого князя Василия, сына великого Иоанна, в страшную годину испытаний, когда Махмет-Гирей Крымский с безбожными полчищами обступил Москву и трепетала столица, ожидая неминуемой гибели.
Была некая инокиня, слепая глазами, говорит летопись, которая провела многие годы добродетельно в обители Христова Вознесения, где великие княгини российские постригались и полагались. Случилось, что, когда во время нашествия врагов все люди прилежали к молитве, и сия инокиня прилежно возносила молитвы к Богу об избавлении от належащей скорби, и вот слышит она как бы шум великий и вихрь страшный и звон, будто площадных колоколов. И так, по Божественному мановению будучи восхищена духом, обрелась как бы вне ограды, и отверзлись вместе очи ее, мысленные и чувственные, и она увидела видение великое и дивное, не так, как во сне, но как бы наяву: вот идет из града во Фроловские врата бесчисленный световидный собор святолепных мужей в священных одеждах, многие митрополиты и епископы, между коими можно было распознать великих чудотворцев, Петра, Алексия, Иону и Ростовского епископа Леонтия и иных многих, с иереями и диаконами, несущими чудотворные иконы; они несли и самый образ Пречистыя Богоматери Владимирския, также честные кресты и Евангелие, с кадилами и свечами, лампадами, рипидами и хоругвями, все по чину, как подобает благолепно совершаться крестному ходу; за ними же следовало бесчисленное множество народа всякого возраста и пола.
И вот от великого торга Ильинского навстречу им устремился великий в преподобных Сергий чудотворец, а с другой стороны приспел преподобный Варлаам, Хутынский чудотворец. Оба они, любовно согласившись между собою, припали к ногам великих оных святителей и молили их со слезами, умильно говоря: «О святые пастыри словесного стада Христовых овец! Для чего исходите из града сего, и куда уклоняетесь, и кому оставляете паству вашу в настоящее время варварского нашествия?»
Световидные же святители так же со слезами отвечали: «Много молили мы Всемилостивого Бога и Пречистую Богородицу об избавлении от предлежащия скорби; Бог же не только повелел нам выйти из града сего, но и вынести с собою чудотворный образ Пречистыя Своея Матери, ибо люди сии презрели страх Божий и о заповедях Его не радели, и посему попустил Бог придти варварскому народу доселе, да накажутся ныне и чрез покаяние возвратятся к Богу». Но два преподобных, Сергий и Варлаам, еще прилежнее стали молить их и с плачем говорили: «Вы, о святые святители, и в жизни сей будучи, некогда душу свою полагали за паству вашу; ныне ли, в сей настоящей скорби, хотите оставить людей, которых видите сами сетующими и обращающимися на покаяние? Не презрите молитвы, не оставляйте Богом врученной вам паствы; ибо вот время, в которое можете помочь им; если усугубите еще о них прилежные ваши молитвы к Пречистой Богородице, то она умолит с вами Сына Своего, Христа Бога нашего, и праведный гнев Его на милость обратит».
Многое иное в тот час говорили преподобные со святителями, и каждый из них называл друг друга по имени, и вот все вместе, единодушно, подвиглися на молитву, сотворили литию и согласно пели молебные каноны, на которых читали и Евангелие по чину и со слезами взывали: «Господи, помилуй» – и произнесли молитву Пречистыя Богородицы пред Ее образом, и совершили отпуст с осенением крестом и каждением, благословляя крестообразно на все страны: тогда опять весь собор возвратился во град с чудотворным образом Богоматери и со всею святынею. Все сие видела преподобная инокиня и внезапно очутилась опять в своей кельи, и потом прожила еще два лета, видя свет Божий очами своими, дотоле омраченными.
Посему и на Спасских воротах Кремля, которые прежде назывались Фроловскими, представлены преподобные Сергий и Варлаам в молитвенном положении пред Богоматерью, и, быть может, сие чудное предание было началом благочестивого обычая проходить с непокрытою головою сквозь Спасские врата, как бы вслед за собором древних святителей, которые возвратились в спасенный град по молитве преподобных.
1840