Слово об удовольствиях¹.

Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. (Эккл. 11, 9).

Одну из особенностей нашего времени составляет крайнее размножение и разнообразие удовольствий. Тысячи людей заняты изобретением новых удовольствий и усовершенствованием прежних; удовольствиям служат науки и искусства; им посвящают себя самые разнообразные иногда высокие таланты; на людей, обладающих этими талантами, сыплются богатства и почести; их встречают и провожают из одной страны в другую при восторженных кликах и рукоплесканиях, о них пишут целые книги; им по смерти ставят памятники наравне с героями, с учеными и государственными людьми.

Мало этого; об удовольствиях составлено ныне целое учение. Их почитают столь же необходимою принадлежностью нашей жизни, как познание истины и служение добродетели; только с помощью их надеются развить в человеке чувство изящного, как с помощью науки думают достигнуть развития ума и свободной воли. Наконец, – им придают высокое нравственное значение в деле усовершенствования человечества, как верному средству облагорожения людей, очищения их вкусов, нравов, привычек; их признают наилучшим средством и для отвлечения народных масс от грубых пороков.

Невозможно в короткое время, со всею строгостью и верностью с христианской точки зрения, обсудить все эти современные воззрения и явления. Этот долг лежит на всех современных пастырях нашей Церкви, долг, который так тщательно исполняли древние отцы Церкви, по отношению к удовольствиям языческим. Но необходимо ныне каждому христианину немедленно запастись указаниями и руководством, как он может и должен держать себя в этом потоке, в этом вихре, в этом чаду страстного устремления людей нашего века к удовольствиям и наслаждениям всякого рода.

Такое руководство мы находим в Экклезиасте Соломона, этого мудрого, богатого и роскошного царя, который изведал все наслаждения жизни – благородные и неблагородные, едва не потонул в них, и потом, оплакав горькими слезами покаяния свои увлечения, оставил нам этот вздох души, обманутой надеждою найти блаженство в радостях земных: „все суета и томление духа“. Уступая человеку, особенно в молодости, право искать удовольствий жизни и пользоваться ими, он с кротостью мудреца, искушенного горьким опытом, остерегаете: „веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд“.

У нас ныне многие, соблазняемые удовольствиями, но и смущаемые совестью, беспрестанно спрашивают: „неужели это грех? неужели все это запрещено“? – Не то хочет сказать Соломон, что Бог обрек человека в этой жизни на одни лишения и страдания, что во всех удовольствиях есть непременно грех, за который мы будем судимы на суде Божием, но – что скользок путь удовольствий, что надобно пользоваться ими с бдительною совестью и осторожностью, что на этом пути легко стать в такие нравственные состояния, за которые нам неизбежно придется дать ответ Богу, за которые не только мы будем судимы, но и осуждены.

Христианское учение не унижает и не подавляет ни од- ной благородной способности и склонности природы человеческой; оно признает в нас и чувство изящного, и даже на нем основывает самую нашу способность к вечному блаженству в будущей жизни. Но, полагая в основание всякого человеческого совершенства, прежде всего освобождение нас от грехов, с которыми ни для кого нет места в царствии Божием, оно требует освобождения нашего ума от заблуждений познанием истины, и очищения сердца, – где собственно и сосредоточивается чувство изящного, – от плотских страстей силою благодати Божией, самонаблюдением и нравственною борьбой с соблазнами и грехами. Только при этих условиях оно признает возможным сделать нас способными к безгрешным наслаждениям истинною красотою, которой первообраз в Боге, а отображение на прекрасных созданиях Божиих земных и небесных. И так, христианство, при всех обстоятельствах нашей жизни, требует от нас прежде всего труда самоусовершенствования, и только совместно с ним разрешает нам удовольствия и наслаждения жизни. Таким образом, нам открыты наслаждения семейным счастьем, но с соблюдением супружеского целомудрия и других обязанностей; наслаждения человеческою красотою, но без возбуждения грубых пожеланий, наслаждения красотами и дарами природы, но без злоупотребления ими; наслаждения благородными искусствами, но без обращения их в орудия наших страстей. Нам скажут, что тогда удовольствия потеряют для нас всю свою привлекательность, будут бесцветны, однообразны, скучны. Это правда, но только по отношению к тем любителям удовольствий, которые ищут в них самозабвения и простора грубой чувственности; для людей же не желающих потерять нравственное равновесие, способность самонаблюдения и мир совести – они будут тем, чем должны быть, т. е. отдохновением от труда жизни, утешением в трудах и поощрением к трудам дальнейшим.

С этой христианской точки зрения на наши удовольствия легко усмотреть, когда они увлекают нас в те опасные нравственные состояния, о которых мы говорили выше.

И во-первых, в подобные состояния мы приходим, когда широкое поле удовольствий открывается для нас преждевременно . Для правильного развития человека, как существа свободного, требуется прежде всего образование в нем деятельных, так сказать, рабочих сил души, каковы -ум, воля и самосознание. Как правильно настроенный музыкальный инструмент только тогда издает приятные звуки, когда все струны его держатся в таком напряжении, какое нужно для тона, который от каждой из них требуется: так и в душе нашей только тогда совершается стройная деятельность, когда каждая способность ее действует во всю свою силу и в согласии с другими. Удовольствия, действуя на чувство и воображение, как на такие силы, которые больше принимают впечатления со стороны, чем действуют самостоятельно, больше возбуждаются и волнуются, чем собираются и правильно устанавливаются, – тем самым ослабляют .деятельность нашего ума и воли, распускают крепко натянутые струны нашего духовного инструмента и, когда употребляются умеренно, дают им надлежащий отдых; но когда впечатления на наши внешние чувства, на сердце и воображение бывают слишком часты и сильны, тогда они становятся похожими на грубые удары в струны нежного инструмента, производимые невежественною рукою, не только лишающие его гармонии, но и повреждающие. В такие нравственные состояния приводим мы, при наших современных взглядах на удовольствия, почти насильственно наших детей и молодых людей. Те и другие, сообразно со своим возрастом, должны учиться привыкать к труду, нравственно складываться, держать себя в бодром и напряженном состоянии всех сил духа; а мы, не только соблазняем их предложением всяких удовольствий, но и проповедуем им о необходимости как можно раньше познакомиться со всеми родами их, участвовать в них как можно чаще, находя в этом один из путей просвещения и способов развития человека. Мы и достигаем этого развития, но не в деятельных силах молодых людей, а в навыке, в развитии вкуса к наслаждениям и потом в жажде удовольствий. По мере учащения удовольствий, умножаются часы, когда высшие силы духа остаются в бездействии и праздности, а от этого они тупеют, теряют живость и легкость в свойственной им деятельности, что подрывает и саму охоту к занятиям. Отсюда происходит леность к занятиям научным, обнаруживающаяся в неисправном посещении уроков, – отсюда страсть к праздным разговорам и шумным оргиям, – отсюда предъявление, со стороны молодых людей, прав на пользование всякого рода удовольствиями, большею частью не оправдываемое ни дарованиями, ни заслугами, а только простым заявлением, что и мы умеем наслаждаться; отсюда происходит новое нравственное начало современных судей, по которому они оправдывают воров тем, что и им желательно и нужно пользоваться удовольствиями жизни, хотя бы на чужой счет. Не будет преувеличением, если мы скажем, что и политические волнения народных масс наиболее поддерживаются завистью к людям достаточным, происходящею от страсти к наслаждениям. Вот прямые последствия узаконения всяких удовольствий и наслаждений, как обязательного возделывания целой полосы нашей жизни, как средства образования человечества, – наконец, как права, принадлежащего равно всем, и даровитому и бездарному, и трудолюбивому и ленивому, и богатому и бедному. А мы еще спешим насильственно навязать всякие новоизобретенные удовольствия нашему простому православному народу, еще и не помышляющему о них, не собравшемуся ни с умственными, ни с нравственными силами. От грубых удовольствий, которые замечаются в нем, мы можем отвлечь его только сообщением ему верных понятий о них и нравственных правил о возвышении духа, об очищении сердца, о борьбе со страстями, а без этих условий все утонченные удовольствия, какие бы мы ни указали ему, он превратит в грубые и к старым порокам только прибавит несколько новых.

Другая опасность, представляемая современными удовольствиями, – это потрясение в обществе нравственных основ и главным образом целомудрия. Что составляет защиту, охрану целости и не поврежденности невинной души от греха? Страх греха, чувствительность совести, стыд целомудpия. Господь указал нам присутствие греха даже в одном воззрении с вожделением (Мат. 5, 28) именно потому, что подобное воззрение, при невнимании к себе, часто повторяемое, открывает нам путь к предметам вожделения и лишает дух наш внутреннего мира и безопасности. Что же производят в нас эти облагороженные картины чувственной красоты, столь обыкновенные на современных зрелищах? Они сначала колеблют, а потом и разрывают те тонкие завесы и покровы, которыми стыд целомудрия, – это благороднейшее свойство нашей души, – ограждает и защищает ее от вторжения в воображение нечистых представлений и от возбуждения в сердце страстных вожделений. Что же должно происходить с душами христианскими там, где намеренно устраняется всякая предосторожность и благоприличие, на этих известных всем языческих вечерах, которые, к стыду нашему, не только допускаются в нашем христианском обществе, но еще пользуются и покровительством, как собрания, содействующие просветительному сближению молодых людей. Что должны производить в сердцах юношей и девиц, по самому возрасту своему склонных к возбуждению страстей – это обнажение порока, эти необузданные речи, все эти ухищрения, имеющие целью представить в привлекательном виде самые постыдные страсти? Здесь уже не колебание покровов целомудрия, здесь, по изречению пророка Иеремии, входит нравственная смерть во все окна нашей души (Иер. 9, 21); здесь ниспровергаются все преграды, какие поставляют против вторжения зла в души наши разум, совесть и сила воли, и целыми массами вторгаются в них враги их целости, благоустройства и внутреннего мира. Увеселения подобного рода, появляющееся в обществе не как случайные уклонения от порядка правильной жизни, а как учреждения, имеющие права гражданства, можно назвать не иначе, как намеренным развращением народа. Пройдите мысленно сверху до низу всю эту лестницу современных увеселений от облагороженных до самых грубых, прибавьте к этому современные убеждения, что стыдливость есть предрассудок; что страстные движения сердца свойственны нашей природе и потому законны, так что и сдерживать их не следует; что нравственные приличия – пустые выдумки; что чувство должно быть свободно; что влияние Церкви на семейную жизнь излишне; что крепкие узы брачных союзов стеснительны; что для молодых людей плотские связи, хотя бы и преступные, необходимы, -сообразите все это, и вы увидите, что и свободой проповедания этих учений и покровительством всяким увеселительным учреждениям, мы не только открываем, но как бы намеренно углаживаем для народа все пути к его нравственному развращению. После этого не удивляйтесь, что ваши образованные дочери бегут из под родного крова неведомо куда и неведомо с кем, что у вас молодые жены и мужья без жалости бросают друг друга, оставляя детей на произвол судьбы, что ваши сыновья вступают в преждевременные браки без вашего ведома и согласия к унижению вашего семейства и рода. Но мы идем и дальше: мы и малых детей спешим ввести в этот водоворот страстей, устрояя для них особые собрания, по образу собрания для взрослых, чтобы скорее дать им понять, что и они люди с правами на современные удовольствия, что и им надо спешить познакомиться с чарующим блеском светских собраний, с тщеславием, волнениями зависти, страстью к нарядам, выездам и, если не с действительными пороками чувственности, до которых они еще не доросли, то по крайней мере, с внешними их приемами и с мечтаниями о них. Как благовременно ныне вспомнить нам слова Спасителя нашего о страшной участи тех, кто соблазнит единаго от малых сих (Mф. 18, 6), когда сами родители cпешат изгнать детей своих из их рая невинности, отнять у них чистые радости едва расцветающей жизни, и заменить их теми страстными увлечениями, каким предаются сами.

Столь же великую опасность удовольствия представляют и в том отношении, что к ним легко приобретаются навыки, незаметно переходящие в страсти. Наша чувственность жаждет удовольствий и всегда склонна к их повторению и усилению получаемых от них впечатлений. На повторении основывается навык, на усилении впечатлений – увеличение жажды наслаждений; из того и другого слагается страсть, или то страшное нравственное состояние, в котором дух наш совершенно порабощается чувственности, со всеми своими высшими силами и стремлениями. Привыкните часто гулять с известными приспособлениями для увеличения удовольствия, – и вас по времени все будет чаще позывать на эти прогулки, и все труднее будет после них собираться с мыслями и приниматься за дела, требующие усиленного труда. Привыкните к употреблению изысканной пищи, или к употреблению ее в большом количестве, и вам по времени будет трудно соблюдать воздержание, или употреблять пищу простую и суровую, какую дают нужда и бедность. Привыкните часто и много употреблять легкого вина, и вы почувствуете потребность в более крепком. Чем наши наслаждения сильнее раздражают наши нервы и возбуждают чувственные потребности, тем страшнее к ним навык. Здесь настоящее месторождение тех страстей, от которых гибнет человечество: страсти к азартным играм, пьянства, сладострастия и других. Здесь постепенно и незаметно воспитываются те несчастные любители удовольствий, для которых и жизнь не мила без привычных наслаждений, которые готовы скорее расстаться с нею, чем начать трудную борьбу с приобретенным навыком. Отсюда выходят те разорители состояний и бичи своих семейств, для которых не тяжелы слезы и страдания жен, нищета и распущенность детей, для которых не страшна потеря доброго имени, не унизителен позор; отсюда выходят и те преступники, для которых не жаль разорить ближнего похищением его собственности и убить человека, лишь бы найти средства для привычных наслаждений. Вот здесь остановитесь и спросите: неужели есть грех – невинная игра, дающая приятный отдых, вино, назначенное природою для нашего подкрепления и увеселения, любовь, для которой и создан человек? Ответ на один из этих вопросов опять дает нам Соломон, ответ разрешающий и все другие подобные вопросы: невинно вино, укоризненно пьянство (Притч. 20, 1). Невинны все удовольствия, дозволяемые совестью и законом нравственным, но преступно злоупотребление ими; не они виновны, а мы, всегда склонные по своей грешной природе перейти в употреблении их меру и поработить себя им. И можно ли не бояться суда Божья, которым Соломон желает остеречь юношу, жаждущего удовольствий, когда под ними скрывается пропасть, готовая поглотить неосторожных?

Скажем еще нисколько слов об одном затруднительном нравственном состоянии, в котором оказываются и добрые христиане при современном порядке пользования удовольствиями; мы разумеем увеселительные собрания и зрелища в посты и на кануне великих праздников. Здесь также говорят: „что за особенный грех провести в великий пост, или под праздник, вечер в собрании, где не делается ничего противозаконного и преступного? “ В этих вопросах виден тот же поверхностный взгляд, то же внешнее сопоставление явлений без углубления в их внутреннее значение. Но вы всмотритесь ближе в то, что вы делаете. Вы веруете не в идолов, которые слепы и для которых все равно, что бы вы ни делали; вы веруете в Бога живого, всевидящего, любящего вас и бескорыстно ищущего вашей любви для вашего спасения и блаженства. Он смотрит на ваше колебание между исполнением обязанности по отношению к Нему и требованиями света, или вашей собственной склонности: Ему противно ваше малодушие, для Него оскорбительна ваша измена. Вспомните, как вы поступаете в подобных случаях по отношению к вашим ближним: если вы в несчастии и горести, – вы не идете на праздничное собрание у любимого вами семейства, чтобы не огорчить радующихся выражением печали на лице вашем; когда вы чтите память умершего дорогого для вас человека, тогда вы соблюдаете ваш по нему траур и отказываетесь не только от общественных, но и от частных увеселительных собраний. По какому закону вы поступаете в этих случаях? Конечно, по самому возвышеннейшему из законов, – по закону любви. Но откуда в вас эти прекрасные свойства и проявления любви? Конечно, от Бога, Который один есть любовь. Зачем же вы к Нему именно так несправедливы, что Ему одному отказываете в этих проявлениях любви, что в те дни и часы, в которые Он желает видеть вас у Себя, вы бежите от Него в собрания не для Него и не во славу Его учрежденные, а составляющие иногда уничижение, и даже поругание Его Святого Имени? Разве это может не оскорблять Его? Разве ангелы и святые Божии, наши покровители и молитвенники, к которым мы иногда с такими горькими слезами прибегаем в несчастиях, – разве они за нас перед Богом не стыдятся? Вспомните эти скорбные слова, сказанные Христом Спасителем в страшную ночь пред Его страданиями, когда Он, после своей молитвы, пришел к уснувшим Апостостолам: тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною? (Mф. 26, 40). Но они только уснули, и при том от немощи и утомления; они только не смогли совершить подвига бдения и молитвы в часы душевной тоски своего Учителя и оставили Его одного, а не променяли пребывания с Ним на увеселения, которых, вероятно, в эту ночь было много в большом городе Иерусалиме, – но и это огорчило нашего Господа. Что же делаем мы? На кого мы Его меняем? Куда мы бежим от Него в часы бдения и молитвы? И еще спрашиваем: какой в этом грех? Здесь много грехов: грех легкомыслия, грех неблагодарности к Богу, грех забвения о том духовном царстве, которого мы состоим членами, т. е. Церкви, где замечают наше отсутствие; грех нравственного расслабления, по которому не можем провести несколько недель поста без изысканных удовольствий; наконец, грех отупения нравственного чувства, о которых свидетельствуют наш смех, рукоплескания и клики восторгов на зрелищах в часы церковных торжеств, или покаянной печали и слез. И вот что удивительно, – при этом мы заботимся о благе наших семейств, о благе отечества, с полною надеждою все необходимое для них иметь, как будто все роды благ могут быть нами получаемы откуда-нибудь, кроме Господа Бога, Которого мы неблаговременными публичными собраниями всенародно оскорбляем. Но история свидетельствует, что общественные бедствия и посылаются правдою Божией преимущественно за открытое, всенародное уничижение имени Божия. На все софизмы и извороты, которыми мы в этих случаях себя оправдываем, отвечает нам строгое слово святого Апостола Павла: „не обманывайтесь; Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет“. (Галат. 6, 7).

Заключим наше размышление последними наставлением Соломона, которым он оканчивает и свои сетования о суете жизни человеческой: „бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека“ (Эккл. 12,13). Но как это строгое наставление ветхозаветного учителя согласить с нашею естественною и не осуждаемою законом склонностью к земными утешениям и удовольствиям, и соединить в одном кратком правиле и благоговение к закону и дозволение удовольствий? В этом руководствуют нас проповедники Евангелия, обещающие нам еще в этой жизни предвкушение радостей Царствия Божия в духовных утешениях. Царствие Божие, говорить Апостол Павел, есть правда, и мир, и радость о Дусе Святе (Рим.14, 17). А так как и природа есть Царство Божие, и христиане суть народ Божий, то вместе с дарами духовными и все, что есть лучшего, чистого, благородного в мире земном – свободою христианскою открыто нам для наслаждения, но под условием, чтобы наслаждения наши не нарушали нашей внутренней правоты пред Богом и пред совестью, и не делали нашего сердца недостойным и неспособным к утешениям благодати Божией. Аминь.