XVII. Объяснения автора о своем образе мыслей

Благодарю вас за присылку мне брошюрки и других статей, направленных против моего образа мыслей, выраженного в книге «О православии» и в разных журнальных статьях. Прочитав все вами присланное, посылаю вам все это обратно, с прибавлением моего ответа на сделанный мне вами запрос.

Вы запрашиваете моего совета, не взяться ли вам за отражение порицаний моего образа мыслей. Нет вам моего на это совета. Опыт мне достаточно показал, что мне ли, другому ли кому взяться за отражение направленных против меня порицаний со стороны известной партии значит только разжигать напрасные словопрения и усиливать оскорбительные порицания. Ваше заступничество прежде всего отнесут к «кумовству», хотя бы вы озаботились выставить на вид прежде всего мои недостатки, и притом выставили бы их так, что противники мои сами заметили бы в ваших словах слишком неблагоприятную или непотакающую мне рекомендацию моих сочинений. Потом, стали бы серьезно восставать против того, что вам пришлось, например, употребить слово «Божество»: в этом найдут, изволите видеть, сочувствие известному философскому представлению о безличном Боге, и проч. и проч. Тут вы ничего более не поделаете, а только подвергнетесь возмущающим душу оскорблениям вашего и моего образа мыслей.

Сказанное мною, впрочем, относится не ко всему присланному вами. Отрадное исключение составляет статья, автор которой назвал себя «Собеседником». Мне эта статься доставила отраду особенно по спокойному и благородному духу и тону, хотя автор спорит со мной, и спорит так, что извиняется предо мной, справедливо опасаясь, не покажется ли мне что-нибудь в его словах жестким. С таким «Собеседником» можно бы вести речь с пользой для дела истины. Но обязанность дать ему нужные по делу истины объяснения лежит собственно на мне, чтобы стороннее вмешательство не запутало только дела. Беседой с вами я и хочу воспользоваться, чтобы высказать требующиеся с моей стороны объяснения в отношении к «Собеседнику». Мне хочется разделить именно с вами отраду, которую доставляет мне эта статья: это, на мой взгляд, едва ли еще не первая благородная статься со стороны известной партии моих антагонистов.

Посмотрите, как миролюбиво и правдиво обозначаются «Собеседником» главные пункты, около которых вращалась доселе полемика против меня. «Конечно, – говорит г. «Собеседник», – на основании общего понятия о крестной смерти Христа Спасителя нашего, можно связать в мысли в одно и любимого ученика Христова Иоанна Богослова и не только Гегелей и Штраусов, но и самого Иуду, предателя Христова: Христос принес Себя в жертву на крест действительно за всех людей, начиная от Адама и кончая антихристом». Признавая это, «Собеседник» не сомневается и во мне, что я также признаю следующую, внушаемую православным катехизисом, истину: «Иисус Христос со Своей стороны принес Себя в жертву точно за всех, и всем приобрел благодать и спасение, но пользуются сим те из нас, которые со своей стороны добровольно приемлют участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его... посредством живой сердечной веры, посредством таинств... и наконец посредством распинания плоти своей с ее страстями и похотями». В чем же, спрошу теперь, так нагло обвиняли меня эти люди, когда сами теперь сознаются, что я не колебал тех сторон истины Христовой, за извращение которых они меня порицали? Но обращусь собственно к г. «Собеседнику». Ему кажется, что будто бы я стараюсь «везде и во всем находить только добро, отсвет истины Христовой, а встречающееся при этом зло прикрыть, стушевать, загладить идеей о всемирной жертве Господа Иисуса Христа и мыслью о духе любви христианской». Но Собеседнику «Домашней Беседы» надо бы помнить, как последняя вопила, будто бы я целый мир разделяю на два взаимно враждебные, но одинаково преступные и заблуждающие, лагеря – духовно иудействующих и духовно язычествующих. Вот как я, по свидетельству пред г. «Собеседником» его же партии, везде и во всем нахожу только добро и стушевываю зло! Помнится еще, что из моей книги «О православии» один из духовных журналов (именно «Странник») извлек такое мрачное очертание зла в нашей современности, которое смутило и меня самого. Поэтому смело могу сказать, что в моих сочинениях, как и вообще в моем образе мыслей, я ни в чем не хотел и не хочу мириться с духовным злом и потакать лжи, на каких бы то ни было основаниях, относятся ли это зло и ложь к духовному язычеству или иудейству. Из-за чего же показалось «Собеседнику», будто я стараюсь зло прикрыть, стушевать, загладить? Это странное недоразумение требует с моей стороны надлежащего объяснения.

Я стараюсь (это вам известно) не зло прикрыть или стушевать, а показать, как нам, особенно с словом истины, относиться к заблуждающим или запутавшимся уже во зле, чтобы не поражать только их мечом слова или, по пословице, не бить лежачих, но распутывать, поднимать их от зла. Я утверждаю, что для этого нам должно поступать по первообразу и духу нашего Господа и Спасителя. Он, при всей Своей благости и милосердии, зла духовного не терпел, а грозно обличал его (Мф. 23). Но, не терпя зла и обличая его в людях, Господь наш в то же время, как вземляй грехи мира Агнец Божий, брал на Себя вину человеческого зла и ответственность за него пред Своим Отцом. Сколько зависело от любви к человекам Самого Господа, Он принес Себя в жертву на кресте за всех людей, «начиная Адамом и кончая антихристом». Вот в этом самом настроении любви Господней к человеку или, по слову писания, сие мудрствуя, еже во Христе Иисусе (Флп. 2:5), мы и должны вразумлять заблуждающих; и тогда наши обличения и внушения, одушевляемые духом животворной любви Господа, будут живительны для заблуждающих в умозрениях ли или в практической жизни. Если же кто, в учении о Евангельской истине и в обличениях лжи, станет отчуждать и отревать от себя (не говорю уже порицать и перетолковывать) дух того Христова человеколюбия, с которым Христос брал на Себя и вполне вынес на Себе ответственность за грехи и заблуждения человеческие; то учение такого учителя будет уже иное от истинного Евангельского учения, по букве-то оно, пожалуй, и не иное, а только превратное, не христиански-жестокое по духу (Гал. 1:6–7). Тут дело, как изволите видеть, не о приемах или тоне, но о самой силе Евангельского учения; тем более здесь дело – не в прикрытии или стушевании зла. Вот на что следовало бы «Собеседнику» обратить свое внимание! Обнажайте и поражайте зло и ложь, сколько угодно, но только непременно в духе человеколюбия Агнца Божия, на Себя же вземлющего ответственность пред Отцом за вину мирского зла и лжи. Господь, Иисус, сделав «бич из веревок», выгнал из храма всех беззаконных оскорбителей святыни Божией, и утверждал власть Свою так поступать именно на одушевлявшей Его готовности отдать храм собственного тела на разрушение за беззаконников (Ин. 2:18–21). Чтобы, и затем, не перетолковали меня, будто я хлопочу только о тоне и приемах учения или стараюсь относиться только к добрым сторонам жизни и журналистики, скажу еще вот что: строгие ли, кроткие ли приемы увещаний и обличений будут все равно неверны пред Христовой истиной, если они не будут одушевляться духом Агнца Божия, не терпящего заблуждений и грехов, но на Себя же взявшего и на Себе вынесшего бремя их виновности.

Поэтому-то для вас и для всякого, кто захотел бы предаться, а не противиться духу святого Христова человеколюбия, должно быть ясно, что не слепота, как показалось «Собеседнику», а напротив истина не дозволяет признавать несогласующегося с духом Агнца Божия направления мыслей некоторых людей за здравые, хотя бы они и опирались на некоторых таких понятиях, которые «и училищные мальчики знают». Пусть эти люди, согласно с училищными мальчиками, твердо знают, что «без Христа мы ничего не значим, что собственно сами от себя мы и помыслить доброго не можем»; но ведь из этой общей мысли еще не видно, как же мыслить именно со Христом, чтобы наши мудрствования и расположения были по духу своему те же, какие и во Христе Иисусе. Если эти люди соблазняются и возмущаются внушениями входить в человеколюбивый дух и расположения Агнца Божия, вземлющего грехи мира, глумливо относя эти внушения к какому-то «принципу» в роде частного произвольного мнения; то это их мудрствование уже не Христово, а отзывается духом именно иудеев, соблазняющихся крестом Христовым. Пусть даже подобные люди, как и училищные мальчики, знают, что «и самые великие добрые дела,.. если делаются только по гордому сознанию долга и напоказ Богу и людям, не из желания угодить ими Христу... и сделать добро тем, за кого Христос умер, суть дела не христиански-добрые»; но и это еще не представляет достаточного руководства к тому, чтобы и самим нам идти и других вести по истинному пути правды Христовой, не поставляя по самой ревности о Боге своей правды, вместо Божией (Рим. 9:2–3). Если эти люди уж допустили приразиться к себе духу иудейства, унижающего и оскорбляющего «принцип» о соучастии в человеколюбивом духе Господа, пожертвовавшего Собой «за всех людей, начиная от Адама и кончая антихристом»; то они могут по инквизиторски (только духовно) убивать людей, мняся тем службу приносити Христу Богу, также могут распространять и укреплять в обществе вредную односторонность своего направления веры, думая чрез это делать добро тем, за кого Христос умер. Нет; уж как угодно «Собеседнику», а и училищным мальчикам и взрослым, вообще всем нам надо учиться так делать каждое и малое и великое дело, дело мысли и сердечного расположения или внешне практической жизни, чтобы в этом самом деле воспринимать и усвоять или, по апостольскому выражению (Фил. 3:8), приобретать себе Самого Христа – нашу премудрость и правду, воспринимать Его именно как такого человеколюбца, который ради нас человеков принял всю человеческую природу, и душу и тело, и притом самые греховные вины наши и всего мира понес на Себе, как бы Сам был в них виноват. Противники этого духовного начала испугались, чтобы, по этому началу, не оказать сочувствия любви к какому-нибудь недоверу или неверу; но не пугаются отказать в сочувствии и соответствии человеколюбию Христову, а с тем вместе, очевидно, и Самому Христу. Ведь и на страшном суде Господь оправдает или осудит нас, судя именно потому, будем ли мы в настоящей жизни воспринимать или отвергать Его в духе того Его человеколюбия, по которому Он понес бремя человеческих недугов, нужд и бед и потому есть истинный представитель недугующих, нуждающихся и бедствующих (разумеется, бедствующих не внешне только, но и духовно): приидите благословении Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира. Взалкахся бо и дасте Ми ясти; возжадахся и напоисте Мя; странен бех и введосте Мене; наг и одеясте Мя; болени и посетисте Мене; в темнице бех и приидосте ко Мне... Идите от Мене проклятии... странен бех и не введосте Мене... болен, и в темнице, и не посетисте Мене (Мф. 25:34–46).

Вы знаете, что высказанные сейчас мои мысли о том, да Христа приобрящем делом ли мысли или внешней практики и именно да приобрящем или усвоим Его себе в самом духе Его человеколюбия, явленного в вочеловечении, жизни и смерти Его ради грешных погибающих человеков, эти мысли проводятся и раскрываются во всех моих сочинениях, то как основания, то как выводы и результаты, и вообще как внутренняя сила и начало всего моего образа мыслей. Излагать и развивать какие бы ни было христианские истины, раскрывать церковные учреждения и правила, но не иметь в живом внимании одушевляющего все то духа любви Божией, открытой Христом для спасения гибнущего в заблуждениях человечества, значит, по моему разумению не коснуться еще сердцевины или жизненной силы христианских истин, церковных правил и жизни. Вы замечали, что я уже слишком часто повторяю подобные мысли. Но вот и г. «Собеседник», с мыслью, кажется, ясной и притом еще со стремлением распутывать «путаницу недоумений в понимании меня другими и других мной», не заметил главных моих мыслей. Примечательно, что ему и показались у меня непонятными такие места, в которых объясняются главные мои мысли; а книги, которая представляет в самом слове Божием основание и разъяснение этих мыслей, именно книги об Ап. Павле г. «Собеседник» не мог, как говорит, «одолеть до конца», хотя для чтения ее собрался со всеми своими силами. Неужели, в самом деле, особенно трудно и темно я излагаю главные мои мысли, трудно и темно до того, что и такой человек, который в небольшой статье мог осмыслить дело моих антагонистов, не мог заметить этих самых моих главных мыслей? Но о темноте моих книг и статей речь у меня будет и впереди. А теперь я говорю это только вот для чего: если бы г. «Собеседник» заметил и взял во внимание главные мои мысли, мой, пожалуй, «принцип», то ему совсем не пришлось бы принимать труд развивать «теорию истины для истины», будто бы я держусь этой бесплодной для жизни теории. Он заподозрил или даже положительно обвинил меня в этой теории из-за того, что в одной статье я относился к некоторым журнальным деятелям не в таком смысле и тоне: вы, мол, горды, вы недоверы или полные неверы и отступники, и именно поэтому вы не любите и не уважаете, как следует, истину, а «подчиняетесь, нередко вопреки личным убеждениям, журнальной, так сказать, моде»¹⁰⁹ и т.д. Вместо того я указал этим деятелям только на одно то, что они нечестно кривят пред истиной одни, особенно духовные, чрез излишнюю свою пугливость и опасливость, другие чрез пристрастие к своей школе или даже просто чрез свою неверность логике, допускаемую ими вовсе не по умственной слабости; мне хотелось, чтобы эти люди, во внутреннем суде собственной совести, услышали обличение в том, почему они не довольно любят истину. Я, изволите видеть, смотрю на дело мысли и слова, хотя бы и журнального, тоже как на дело жизни, подобное и другим жизненным делам; в достаточное для этого оправдание мое, в глазах г. «Собеседника», могло бы служить уже то одно, что у некоторых журнальных деятелей дело слова и мысли и составляет главное и существенное дело их жизни. Все дело не в том, подумал «Собеседник, а в «теории истины для истины». Повторяю: взял бы г. «Собеседник» во внимание главные мои мысли, тогда он сам увидел бы, как неуместно приписывать мне эту бездеятельную теорию.

В самом деле, не в усвоении ли себе Христа в Его духе, свойствах и расположениях состоит дело христианской жизни, не исключая и высшего духовного совершенства? Без сомнения, так. Это во-первых! А во-вторых, только бы нам сознательно и твердо взяться за направление во всем держаться Господа в духе Его человеколюбия, направление усвоять себе ту Его любовь к миру, которая свела Его на землю до принятия всего человеческого естества кроме греха, до подчинения в нем (естестве человеческом) условиям не только церковным, но и физическим, гражданским, условиям вообще земного нашего быта, до крестной смерти наряду с нетерпимыми обществом преступниками, и все это не ради праведных и здравых духовно, каковы, например, святые Ангелы, но за нас грешных, смертельно поврежденных грехом, людей «начиная Адамом и кончая антихристом». Тогда, вместо бесплодного и самодовольного успокоения многих на своем христианстве или православии, соединенного разве с заботой ограждать или остерегать себя и других от нехристианских идей и правил, всюду вторгающихся, заботой впрочем неодушевляемой и даже нехотящей одушевляться духом Агнца Божия, пожертвовавшего Собой за виноватых и заблуждающих, заботой перетолковывающей напоминания об этом духе Агнца Божия, якобы неправославные и даже отступнические, вместо этого устремились бы мы с Христовым самопожертвованием проводить Христову истину и благодать во всякие среды земного быта, во все среды не только церковно-духовные, но и гражданские, не затрудняясь или не воспящаясь вторгающимися во всякие среды заблуждениями или ложными направлениями. Воскрес бы тогда в нас дух Павла, проносящего Евангельский Свет особенно в те среды, где и не говорили дотоле о Христе. Мученическое самопожертвование, святоотеческое углубление во Христову истину, подвижнические стремления возвести всю природу и жизнь свою в Христову жизнь и свет, могли бы раскрываться и в таких людях, которые доселе так уж и приговаривают себя заниматься грешной мирской мыслью, грешным мирским делом. Это было бы точно, как новый мир, в котором однако дух святых отцов, святых подвижников и подвижниц найдет своего истинного и прямого наследника; также как с восторгом увидели бы и ветхозаветные патриархи и другие праведники новозаветную благодать в средах земного и мирского, в которых они еще издали своего ветхого завета, в образах, и разных начатках, прозревали и предусвояли себе эту же благодать. Это, пожалуй, и новые воззрения, но новые единственно по новости применения вечной Христовой истины (Ин. 8:12), открываемой и в ветхом и новом завете, с неизменной верностью, соблюдаемой вселенской православной Церковью; да и самая эта новость применения оправдывается древними же святыми, как это я объяснял уже в книге «О православии». Итак сам г. «Собеседник» может, если захочет, усмотреть, как нейдет к моему образу мыслей, бесплодная для практической жизни, «теория истины для истины».

«Чтобы излечить опасную болезнь, говорит «Собеседник», недостаточно ограничиваться лечением одной какой-нибудь наружной раны в больном, надо добраться до корня болезни». Вот именно для этого и следует входить в дух человеколюбия Христова, по которому Господь пожертвовал Собой за грехи мира. Он, приемля на Себя и вполне вынесши на Себе ответственность за вины человеков», чрез это, во-первых, открыл самый корень мирского зла и растленности, по которому оказалось, что несть наша брань к плоти и крови или к простым плотяным людям, но к началом и властем и миродержителем тьмы (Еф. 6:12); а, во-вторых, Он чрез то же самое «отнял силу у этих темных начальства и власти, явно посрамил их, восторжествовав над ними в Себе» (Кол. 2:15). Так и вера наша, входя в расположения и дух любви Господней, низведшей Его в наш грешный мир и здесь доведшей до крестной смерти за грехи всего мира, будет уметь сколько открывать самый корень той или другой болезни духовной, тонко примечая, в чем именно указывается и гнездится самая сила болезнетворной лжи и зла, столько вместе подрывать и посрамлять эту губительную для человека силу лжи и зла. Вот, например, возьмем во внимание ту болезнь нашего общества, что многие мирские или светские с недоверием или презрением относятся к духовным, а многие из этих последних с осуждением и подозрительностью смотрят на первых. Те и другие обыкновенно опираются на недостатках и слабостях друг друга в разных отношениях; недостатки и слабости тех и других, чрез взаимное недовольство той и другой стороны, не врачуются, а взаимное умственное и нравственное разделение между обеими сторонами чрез такое несогласие может только более усиливаться. То ли было бы дело, если бы та и другая сторона, и притом прежде духовная (потому что она именно духовная), а потом и светская, в общении Христова человеколюбия вменяли бы – каждая и себе самой вины и недостатки противной стороны? Ведь, по откровению Божественному, и Церкви и их Ангелы или пастыри судятся за одно или безраздельно, так что и добро и худо тех и других оказывается общим той и другой стороне (Откр. 2 и 3). Да и в действительности, по глубокому взаимодействию обеих сторон, ту и другую из них нельзя отделять одну от другой по отношению к их добру и худу; и это надо твердо держать в мыслях той и другой стороне, хотя бы только один Сердцеведец мог на страшном Своем суде разобрать все подробности и глубины этого взаимодействия разных сторон в добре и зле, и хотя бы, потому, г. «Собеседнику» и казалась подобная мысль «рассуждением о том, чего никто не понимает... «Так, говорю, пусть духовная и светская сторона, имея в виду взаимные недостатки, трактует их как общую свою вину и беду. Тогда дух вражды и разделения не укрылся бы ни под какой благовидной личиной и с самым корнем исчез бы от этой силы креста Господня – от духа Христова человеколюбия, вземлющего на себя наши вины и прегрешения. И общественный организм явился бы благодатно обновленным, дружно действующим и развивающимся в своих различных сторонах и силах.

Но вне направления и духа любви к человечеству Агнца Божия, вземлющего грехи мира, неизбежно приходится останавливаться более или менее на внешних ранах нашего времени, не проникая в самый корень той или другой болезни. Примера искать не далеко. Тот же г. «Собеседник», который дал повод к настоящей нашей беседе, указывает в своей статье на известное мнение г. Пирогова, что кафедра богословская в университетах дает большинству только повод и пищу к запросам неверия, к развитию духа дерзко-критического и что, потому, не лучше ли закрыть ее, чтобы, по крайней мере, оставались в молодых людях нетронутыми сердечные религиозные расположения и впечатления, полученные с детства в родном верующем семействе. Ничего, конечно, не стоит отнести к противоцерковному мудрованию эту мысль о закрытии в университетах преподавания богословия. Но, ведь, это обличение только наружной раны, не слишком далекое притом от простой придирки, когда мысль г. Пирогова берут отрывочно, не в полном ее развитии, и без внимания к известной педагогической опытности и христианской гуманности и добросовестности г. Пирогова. А между тем стоит подумать, от чего у нас происходит и как может быть исправлено такое несчастное отношение между верой и наукой. что и очень достойному человеку могло прийти на мысль, не лучше ли уж в университете, для сохранения в воспитанниках чувства веры, вовсе не касаться веры научным образом?! Вот эту-то ужасную болезнь, гнездящуюся в самых внутренних отношениях между наукой и верой, следовало бы нам разъяснять и врачевать; а мы вооружаемся только на мнение г. Пирогова, выражающее в себе не более того, что этот педагог просто теряется в недоумении, как и взяться за такую страшную болезнь. Вместо этого было бы лучше и благонадежнее для дознания и уврачевания этой болезни, если бы стоящие за веру и за богословие озабочивались так понимать веру и богословие, чтобы во Христе раскрывалось основание для всего здания науки, только не деспотически – по средневековому, а в духе отеческого Божия благоволения к человеку и Агнчаго за человека самопожертвования. Когда наука приняла направление успокаиваться только на том, в чем осязательно удостоверяется, и в особенности когда она, из возбужденной в ней историей опасливости, чтобы вера не отняла у ней, науки, самостоятельности ее или свободы, становится то в оборонительное, то как бы в наступательное положение к вере: в такое время вере и можно взять свое (и она возьмет это свое) только Христовым самопожертвованием и за эти неправости мысли человеческой, как и за все (греховное) человеческое для очищения всего этого от скверн лжи и греха. Настанет пора, и наука наша повторит когда-нибудь воззвание св. Фомы к Господу, явившемуся ему с язвами крестными: Господь мой и Бог мой! Другого способа отражать или уврачевать дух неверия, проникший в науку, мы не найдем, сколько бы ни ратовали мы против разных наружных его обнаружений, не соглашаясь с духом Агнца Божия, вземлющего грехи мира.

«Сорная трава, говорит г. «Собеседник» сама собой растет, а чтобы выросло доброе семя, надобно не только вспахать и удобрить почву, но главным образом вырвать, выполоть дурную траву, иначе и доброе семя заглохнет». Хорошо; но надо же при этом иметь внушаемую Самим Господом осторожность, да не когда, восторгающе плевелы или дурную траву, восторгнете купно с ними и пшеницу – произрастение от доброго семени (Мф. 13:29). Христос Спаситель мира, восторгая или упраздняя плевелы грехов и заблуждений мира, благоволил для этого подвергнуть Себя Самого восторжению от среды живых, «не погубляя никого из тех, кого дал Ему Отец» (Ин. 18:9). В этом же духе Христовой любви к человечеству, вырывайте дурную траву заблуждений и зла мирского; и тогда вы и в этом деле успеете, и не затронете, не повредите доброго семени, которое бывает иногда, как зерно горчичное, менее и по-малости своей незаметнее всех семян земных (Мк. 4:31). Страшно пренебречь и не пощадить и «горушечное зерно добра» (как выражается «Духовный Вестник», по цитировке г. «Собеседника»), страшно это по отношению и к самому существу добра и к состоянию тех людей, в которых есть это горушечное зерно добра.

Существо добра, как ни разделяйте с «Собеседником» свет добра, по созданию, промышлению и воссозданию, все же относится к полноте благодати и истины Христа Бога Слова, Кто один есть жизнь и свет человекам. «Все Им получило бытие и без Него не получило бытия ничто, что ни получило бытие» (Ин. 1:3); Он же есть, по промышлению, носяй всяческая глаголом силы Своея, также, как, по искуплению, «очистил Собою грехи наши» (Евр. 1:3). Да еще кроме этого, сокровенный дух и сила тайны как создания, так и промышления раскрываются именно в тайне Агнца Божия, заколенного в мысли Божией уже от сложения мира (Откр. 13:8) – в основание всего состава и всех судеб мира. Поэтому-то истинную веру в тайну творения Апостол Павел относит к вере, оправдательной для души (Евр. 11:3: слич. 10:39), к вере, начальник и совершитель которой есть Иисус (Евр. 12:2). Потому же и Пророк Даниил, в видении устрояемых Промыслом Божиим судеб различных царств, еще в ветхом завете созерцал главу и решителя этих судеб в Сыне человеческом, Который идый бяше и даже до Ветхаго деньми дойде (Дан. 7). Таким образом по нашему мнению, хотя и, надобно различать, отнюдь не смешивая, троякого рода светение Христово в человеческих мыслях и действиях – светские по созданию человека, по его восседанию и по промышлению Божию о нем» (как говорит г. «Собеседник»), но не должно разъединять благодать этого светения, единую в своем источнике и существенном своем духе. Тут дело опять в самой истине, а не в «диалектическом способе обобщения», который г. «Собеседник» приписывает мне в отношении именно к этому самому предмету. Что же теперь следует из сказанного? То, что, какого рода светение Христово в человеке ни пренебрег бы кто легкомысленно, он пренебрег бы и отринул все же саму Христову благодать.

Обратите теперь внимание на состояние тех людей, в которых оказалось бы пренебреженное и отринутое другими «горушечное семя добра». Пусть эти люди очень и очень больны духом: от этого-то именно и страшно пренебречь в этих людях и самой малой капелькой или росинкой (или, по другому уподоблению, зернышком) жизненного добра. Есть грех к смерти, говорит особенно любвеобильный Апостол, не о том глаголю, да молится (1Ин. 5:16); а другой Апостол указывает, в объяснение того же, такие болезни духовные, больных которыми даже невозможно паки обновляти в покаяние (Евр. 6:4–6). Представьте же себе таких людей из христиан и даже из православных, которые, с некоторых сторон своего духа, заболели грехом или заблуждением уже к смерти, но в которых, с других сторон их духа, обозначалось бы горушечное зерно добра Христова, могущее еще раскрыться в жизнь и спасение, с отделением мертвого или пораженного на смерть¹¹⁰. Ну, если вы, по недостатку человеколюбия, не замечая или пренебрегая это зерно Христова добра в таких больных, стали бы обличением и осуждением действовать только на те стороны их духа, в которых уже развивается болезнь греха к смерти, то что вы делали бы? Только прикалывали бы или закалали до смерти больных, и без того еле живых. Как хотите, это духовное бесчеловечие страшно!

Не знаю, поймет ли г. «Собеседник» меня и в этом моем письме к вам. Ведь моя речь тяжела и трудна для уразумения, в чем я и сам признаюсь, объясняя, впрочем, и теперь часть этой неудобопонятности тем, что она естественна по некоторой новости моего воззрения на предмет настоящей беседы с вами. Но пусть и г. «Собеседник» подумает, от чего мои антагонисты затрудняются и путаются именно моим «принципом» о вхождении нашей веры в дух любви Агнца Божия, вземлющего грехи мира, как будто Он всесвятый и был виноват в грехах всех людей «начиная от Адама и кончая антихристом», от чего и сам он, г. «Собеседник», из моих книг и статей, которые он, по его словам, почти все прочитал, не приметил того же главного моего «принципа» (не приметил до того, что даже не увидел, зачем это так нужно мне говорить о смерти или вообще самопожертвовании Господнем за всех людей). Из одной литературной темноты моей речи, какова бы она ни была, не объясните этой странной непонятливости. Нет! Видно, что, когда к какому человеку станет кто задом, а не лицом, так ему нельзя уж никак разглядеть этого человека. Разность в самых началах и направлении воззрения – вот, по моему убеждению, коренная причина непонимания моего образа мыслей. Любовью к истине Христовой, в которой содержится сила жизни вечной для всех нас, убеждаю и даже умоляю г. «Собеседника» и подобных ему потрудиться над надлежащим уразумением моего «принципа» и терпеливо «одолеть» особенно мою книгу об Ап. Павле, который словом Божиим утверждает и внушает нашей вере этот самый принцип.

Конец