14.О современности в отношении к православию. Статья четвертая и последняя

В ряду судеб христианства за преобладанием папства, о котором мы говорили в третьей статье под поставленным здесь заглавием, следует появление на западе разных преобразований христианства. Сличим и это прошедшее время с нашим.

Но ведь перемены церковные, сделанные Лютером и подобными ему западными преобразователями, не касались нас православных? Тут дело, стоившее так дорого западу, обошлось без опасностей и тяжких борений для восточного православия? Согласимся пока с этим: но к такому согласию прибавим, что тем лучше и точнее мы можем понять значение и силу западных преобразований, как сторонние беспристрастные зрители тяжелой борьбы между этими преобразованиями и папством. А тогда откроется, что и для нас, православных, не совсем чужое и постороннее дело составляет подобная борьба.

В духе западных христиан, противоставших папству и отделившихся от него, нам православным удобно различить две стороны. Во-первых, надо иметь в виду лживость самого папства, против которого пошли эти христиане. Папство, как известно православию, отнимает истинную жизнь у христианства, превращая его из небесного в самом Христе жительства в мирское гражданство, возглавленное под земною главою – немощным и грешным человеком; папство посягает на благодатную свободу христианских умов и сердец, верующих безусловно единому Христу, и делает из самой веры форму рабского подчинения мысли и чувства римскому первосвященнику. В отношении к этой лживости папства, лютеранство и протестантство стали отчасти, без сомнения, за правду, за убиваемую папством жизнь и духовную свободу христианства. Но это только одна сторона дела. Во-вторых, не надо опускать и того из виду, что преобразователи западного христианства, не захотевши по правде подчинять мысль и волю свою римскому папе, не подчинились же своею мыслью и волею и самому Христу Богу, Спасителю и Царю душ наших. Они решились, правда, повиноваться самому слову Божию, но только как собственной их мысли и воле угодно было понимать слово Божие и делать практическое из него приложение. Чрез это они подчиняли само слово Божие собственной человеческой мысли и произволу, и таким образом открыли новое губительнейшее зло в христианском мире, именно – направление умов и сердец, независимое от самого Христа Бога, который один светит человеку и в самых врожденных идеях, законах и стремлениях его духа. Все крайности новейшей философии, разнузданной свободы и ложного рационализма истекли из того направления мысли и воли человеческой, какое явилось у христиан чрез западные преобразования христианства. Вот и другая, совершенно уже мрачная, сторона дела Лютерова с клевретами. – Само собою разумеется, что эта темная сторона как первоначально закрывалась для сознания самих этих деятелей, так и доныне держится – более всего противоборством духовному рабству, введенному в христианский мир папизмом.

Обратимся теперь к себе самим, к нашей современности.

Дух папизма, отвлекающий мысль и воззрение веры от самого Христа и любви в Нем Отца небесного – в пользу кого-либо мнимо-авторитетного, мнимо-важного для веры, может приражаться и к нам. Так, в расколе нашем, отвлекшем многих в пользу мнимо-священной старины от благодати большей части таинств и Церкви, очевидно – есть часть заблуждения, сродная духу папизма. То же самое, по силе дела, бывает и в духовно-утонченном виде, когда, напр., не взвесив, не выразумев по-надлежащему чего-нибудь восточно-церковного, во имя его ратуют совершенно против духа Христовой истины и правды. Поэтому легко может случиться, что некоторым ревнителям православия, без осторожного духовного испытания покажутся неправославными и такие голоса, которые поднимаются иногда, может быть, только в отражение западного духа, готового отстаивать или распространять своего рода римско-католическое рабство духа. По крайней мере, на столько возможна в них и эта добрая сторона, на сколько она есть и в лютеранстве и других преобразованиях западного христианства. Но, с другой стороны, не надобно и того опускать из виду, что в самой борьбе против духовного рабства и мертвого застоя, распространяемого лживым духом папизма, можно прийти к несчастной независимости духа от самого Христа и от любви в Нем Отца небесного, а отсюда к совершенной разнузданности в мыслях и действиях. Такая именно беда и случилась на западе. Что и мы не безопасны от этой беды, доказательств на это, кажется, не нужно приводить. – Пусть же бедственные, тяжелые опыты наших западных братий вразумляют нас – как в том, чтобы, не допуская и не терпя папистического порабощения нашего духа, предаваться и следовать своими умами и сердцами самому Христу, а не своевольничать или буйствовать, – так и в том, чтобы, служа и последуя Христу своею мыслью и волею, удерживать свободно-разумную преданность сынов, одушевляемых духом любви Отца небесного, без жесткости или убитой боязливости невольников и рабов (Рим.8:15). За односторонностью, допускаемою по сему предмету в том или другом отношении, обыкновенно скрывается целая бездна духовной низости и лжи, и особенно взаимных между христианами (даже и православными) недоразумений, раздоров и разделений.

Посмотрим в поразительно-верное зеркало этой страшной бездны, представляемое словом Божиим, именно в руководство к избежанию или даже к упразднению такой губительной бездны. Это – в одном из видений св. пророка Даниила.

Видение Даниила, в целом его составе, таково. Пророку дано было Духом Святым видеть сначала, что из большого, обуреваемого сильными ветрами, моря исходят один за другим четыре зверя: первый аки львица с орлиными крыльями, второй подобен медведице плотоядной, третий аки рысь или барс с четырьмя птичьими крыльями, четвертый, без названия, но особенно страшный и губительный, с десятью рогами, из которых наиболее примечателен один – с очами аки человеческими и с горделиво-говорящими хульными устами. Потом увидел пророк страшное судилище, на котором судиею сам Всевышний, в виде Ветхого деньми; тысящи тысяч служаху Ему и тьмы тем предстояху Ему. На сем судилище все четыре зверя осуждены и низложены. И при сем увидел пророк, что на облацех небесных яко Сын человечь идый бяше, и даже до Ветхаго деньми дойде, и пред Него приведеся: и Тому дадеся власть и честь и царство; и вси людие, племена и язы́цы Тому поработают: власть Его власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не разсыплется (Дан.7глав.). По отношению к ветхозаветным временам значение этого пророческого видения объяснено было Даниилу Ангелом, и вполне уже раскрыто и оправдано событиями. Четыре зверя означают четыре, следовавшие одно за другим, языческие преобладания над Церковью Божией – вавилонское, персидское и последующие, за которыми и открылось для всего человечества вечное царство Господа Иисуса, совершившего наше искупление на земле и возшедшего на небеса и седящего одесную Отца. Но дело в том, что образы зверей, виденных Даниилом, видел и св. Иоанн Богослов в откровении относительно судеб мира христианского. Так, новозаветный тайнозритель видел выходящего из моря же такого чудовищного зверя, в виде которого соединены образы всех четырех зверей Данииловых: пасть у этого зверя как у льва, ноги – медвежьи; туловищем он похоже на рысь или барса; наконец, отличался он и горделиво-хульным словом (Откр.13). Все эти черты взяты с зверей, виденных Даниилом. Видно, что Даниилово видение зверей, низложение которых соединено с славою Христова превознесения, относится не к ветхозаветным только временам, но и к новозаветным, христианским.

Что же значит это видение по отношению к нашим христианским временам? – Понятно само собою, что чудовищный зверь, в составе и виде которого соединены образы четырех зверей, означает не собственно зверя, а что-нибудь духовное. Не справедливо также объяснять значение этого зверя о каких-нибудь мирских царствах, принадлежащих христианским временам и враждебных Церкви Божией: ибо в христианстве уже несть наша брань, собственно, к плоти и крови или к чувственным врагам, но к самым началам лжи и зла (Еф.6:12). Начала зла и лжи суть духи злые; но их губительное влияние на человеков открывается в человеческих же действиях, мыслях, расположениях и направлениях. Итак, значение и силу духовно-нравственных зверей надобно искать в началах действия и образа мыслей человеческих.

Истинно-человеческое в нас и в наших действиях и направлении есть то, в чем выдерживается истинное достоинство человека. А достоинство человека выражено в самом Творческом определении о бытии человека: рече Бог: сотворим человека по образу нашему и по подобию (Быт.1:26). Существо же и основание в человеке образа Божия заключается не в нем самом (ибо и в таком случае человек был бы божественно-самобытен), но в едином существенном Образе Божием, каков сам единосущный Отцу Сын Божий, Христос – Бог Слово. Итак, если человек выдерживает живую сообразность и верность Сыну Божию Христу, то он верен и своему человеческому достоинству, в противном же случае он ниспадает с высоты человеческого достоинства до того, что ниже человека, до духовного скотоподобия или зверообразия. Пусть он имеет в виду и отстаивает человеческие права, пусть и рассуждает и старается о возвышении человеческого достоинства, человеческого разума и сердца, только не по Христу – Сыну Божию: то началом его все-же будет зверь, хотя и с очами аки человеческими. Пусть этот, не хотящий знать Христа Сына Божия, человек отличается орлиным полетом мысли, властительною силою слова: начало его деятельности и направления опять все-же есть не истинное человечество, а упадшее до образа зверя, хотя этот зверь и с львино-царственными устами и с орлиными крыльями. Пусть утончает и удовлетворяет он свои чувства изящными искусствами или эстетическими наслаждениями, не заботясь, однако, нимало не заботясь об истинном облагорожении их верностью Христу, о возвышении их до Христовой истины и благодати: это опять не истинно-человеческое начало, это – зверь, у которого нозе яко медведя и который поедает, по пророчественному изречению, плоти многи – все греховно-чувственное. Пусть этот, не дорожащий сообразностью самому Сыну Божию, человек отличался бы многостороннею образованностью, – пусть был бы то же в наше время, что Эллин пред варварами в древнем мире: увы, в его началах все-же не видно человека, а только образ рыси, или привлекательного по виду барса, который, в видении Данииловом, означает именно древнее эллинское преобладание над Церковью Божией. Не касаемся уже того, как допускаются прямые хулы на то или другое церковное и Божественное: это было бы прямым проявлением такого духовного зверя, который словеса на Вышнего возглаголет и святых Вышнего смирит. Но, говоря истину Божию без лести другим, не будем льстить и сами себе. Если мы и ревностно возвещаем и твердо содержим истину Христову, сами однако при этом не одушевляемся тем духом Христа – Агнца Божия, что Он взял грехи мира на Себя, как будто Он именно и виноват в них пред Отцом, – если, потому возлагаем на других тяжкие бремена ответственности и неоплатных долгов пред Богом , сами же и пальцем не хотим и не думаем коснуться этой тяжести: то мы также не сообразуемся со Христом Сыном Божиим и, следовательно, также ниспадаем до начала не человеческого, но беспощадного к человечеству или человекоядного... А то бывает еще и так: сам я живу не по Христу и по большей части управляюсь духом мирским – духом самомнения, человекоугодничества, корыстолюбия и тщеславия, а в других не терплю не только прямого отступления от истины Христовой, но разногласия с моими, хотя бы и односторонними, воззрениями веры. И потому иногда поражаю беспощадными приговорами, во имя веры, и таких людей, которые, случается, только бессознательно, но вернее меня следуют внутренним указаниям Света, просвещающего всякого человека грядущего в мир, каков един Бог Слово Христос. Какая, в таких случаях, несчастная с моей стороны неверность и несообразность Христу, и притом в самом возвещении Его истины! Допустить несообразное Христу, следовательно нечеловеческое, начало в деле раскрытия и внушения Христовой истины – это самое горькое несчастие!

И если подобная невыдержанность истинно-человеческого достоинства, происходящая от неверности духу Христову, или чрез отступление ума и сердца от Христа, открывается в неправославных христианах: то, к изъяснению и некоторому извинению этого, служит самое их неправославие. Что же сказать о нас православных, если допускаем и в нас действовать духу инославных неверностей Христу и отступления от него в образе мыслей и действий? Сколько чрез это света и жизни, открытых нам во Христе, мы похищаем у себя и у прочего мира!

Но вот как и закрывается вся эта бездна зла, унижающего и христиан до ниже-человеческого состояния: на облацех небесных, яко Сын человечь идый бяше и даже до Ветхого деньми дойде и пред Него приведеся: и Тому дадеся власть и честь и царство; и вси людие, племена и язы́цы Тому поработают: власть Его власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не рассыплется. Это значит, что во Христе человечество, восприятое Им ради всех нас человеков и именно – с понесением всех наших греховных виновностей, возведено до престола Бога Отца, во всю полноту Его любви, владычества и славы, принадлежащую Христову Божеству: и – это для открытия нам такой любви Отца небесного, чтобы уже и на земле нам иметь Его одного своим Отцом, Сияющим собственно Своим небесным отчеством во всех видах и земного нашего отчества. Итак, осмелится-ли кто по-папски, во имя чего-либо мнимо-авторитетного, подавлять или насильственно искажать, убивать что-либо человеческое – мысль, чувство, волю, даже телесность, все, кроме самой греховности, составляющей уже порчу и разрушение человечества? Это значило бы идти против самого Христа, принявшего человечество для спасения, а не на пагубу всего человеческого. Не говорим уже о том, что подобное проявление приражающегося и к некоторым православным папистического духа именно и вызывает и поддерживает движение протестующей мысли в роде западного лютеранства или протестантства. Но, с другой стороны, достойно-ли действительно-гуманных или филантропических идей и стремлений, достойно-ли разумности и знания – разуметь, содержать или исполнять то или другое человеческое не по Христу, светящему человекам в совести и в идеях самого разума, – главным же образом, возведшему в Себе человечество до Ветхаго деньми – в полную, светоносную и животворную любовь Отца, почивающую в Нем, – вынесшему в Себе самом все враждебное и унизительное для человечества во всех людях, племенах и языках – и открывшему нам такую Свою любовь к человеку для общения в самом этом Ее расположении или настроении? Бесчеловечно низвергать что бы ни было человеческое, особенно же мысль, творческую фантазию, свободу – ниже человечества, до духовной зверовидности; а это неизбежно при уклонении от Христа самых начал нашей мысли и деятельности. К какому-нибудь осмыслению подобного неразумия (как же иначе назвать?), нам православным, не как западным лжерационалистам или реформаторам нельзя сослаться и на духовный деспотизм папства. Ибо у нас все-же никому нет препятствия, а напротив есть достаточные побуждения и удобства входить в свет и силу православия: только бы в какой угодно области жизни и знания сами деятели не закрывали глаз от света Христова. Пример Киреевского в области научной мысли, пример Гоголя и Иванова в области искусства, пример Сперанского в области гражданской правды – доказывают это до очевидности.

***

Итак, мы, следя общий дух, испытанных христианством, в прежние времена, тяжких борений, дошли уже и прямо до нашей современности! Что же, теперь, скажем в общее заключение наших сличении прошедшего с нынешним?

Мы видели, что православию в каждое прежнее время свойственно было приводить в особенно-живое движение именно те свои пружины или стороны и силы, которые ложь усиливалась остановить, подкопать или подавить собою. Возбуждаются против веры открытые гонения, лишающие христиан свободы, безопасности, жизни: и являются св. мученики, которые своими страданиями и смертью доказали, что истинная их жизнь, свобода и спасение от всех опасностей неотъемлемы у них во Христе. Ложь усиливается извратить самое значение Христа, равно значение и того, как Он усвояется верующими: и вера поставляет все это в таком свете, чтобы верующие умы и сердца могли полнее или сознательнее жить Христом. Так шло дело и далее до нашего времени, и всегда сообразно с характером своего времени. Не хотят на западе оставаться под единственным, всегда в Церкви действующим главенством самого Христа, и потом доходят естественно уже до подчинения всего церковного и Христова человеческой мысли и произволу, не прикрываемым уже личиною духовного авторитета: и православию Востока открылось славное поприще подвизаться, чтобы чадам православной Церкви быть живыми членами самого Христа, движимыми Его Духом, Его любовью, премудростью и святостью, и предающими все свое человеческое Ему самому. И такие чада Церкви православной не оскудевали ни на порабощенном исламу востоке, ни у нас в России. – Ныне же какие особенно пружины или стороны православия приводятся в бездействие, от которого и мертвеем мы православные? Одна подобная сторона слишком заметна всем: именно – мы ищем глав. образ. житейского и мирского, а не Христова, – ищем благ, приятностей, знаний, сколько они относятся к земной жизни, а не ко Христу, в Котором одном надежда всего лучшего для нас и в настоящей и в будущей жизни. В этом придется повиниться не только не устоявшим, более или менее в самой вере, но и наибольшей части из признающих себя чадами истинной веры. С другой же стороны, самая иногда искренняя ревность по православию у нас направляется большею частью к тому, чтобы не только безучастно, но и с некоторым осуждением смотреть на труждающихся и обремененных в обстоятельствах, делах и нуждах житейских, чтобы бить и поражать не только заблуждающих, но и несостоятельных в чем-либо, собственно, по незрелости. Очевидно, что подобным направлением останавливается движение в нас духа Христовой любви, призывающей к себе всех труждающихся и обремененных, взыскующей и спасающей погибшее, матерински лелеющей и возращающей детскую незрелость. Итак, что же надобно делать нам в такое время, которое во многом или не ищет Христова, по своей житейской положительности, или и ревнует по Христу, но не в истинном Его духе? Очевидно, что, следуя неизменному во все времена порядку православия, мы и должны подвизаться более всего о приведении в движение или действие именно этих самых пружин и сторон православия, которые более всего делаются или оказываются бездейственными в наше время. С одной стороны, надобно самое житейское и мирское, которым так глубоко занята современность наша, взвешивать мыслью и устраивать в жизни именно по Христу; а для этого, с другой стороны, ревность по православию, служение благочестию должны настраиваться не по духу ветхозаветной мстительности к нарушителям правды, не по духу отчуждения Израиля от языков, а по духу самого Христа, пред Которым равно виноваты Израиль и языки, и Который равно для того и других сошел с неба на землю, взял вины того и других на Себя и привел обоих ко Отцу, как детей Его, отечески хранимых и возращаемых в меру возраста исполнения Христова⁵⁶

«Но погрязших ли в житейском омуте щадить? На оземленевшие ли умы и души действовать небесным духом и словом кротости»? – На подобные возражения строгости, основывающейся, может быть, на опытах духовной жесткости многих, мне всегда представляется притча Христова о приставнике. Этот домоправитель оклеветан был своему господину, что расточает имения его, и потому должен был вскоре потерять такое выгодное и почетное место. В опасности подвергнуться безвыходной бедности он стал сбавлять долги с должников своего хозяина, рассчитывая на то, что, когда последний выгонит его из своего дома, они из благодарности примут его в свои кровы. И похвали господин дому строителя неправеднаго, яко мудре сотвори, – так заключил Господь свою притчу, – яко сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть (Лк.16:1–8). В приложении к нашему предмету речи, притчу Христову можно изложить, по ее значению, следующим образом. Оскуде преподобный, – «мало святых» (Пс.11:2), – так говорит ныне искренняя и мнимая ревность по благочестию. В таком несчастии, каково оскудение духа истинного благочестия, открывается крайняя нужда для нас со всею снисходительностью к человеческим немощам и вместе со всею проницательностью христианской мудрости посмотреть и поискать: нельзя ли и из дел житейских, в которые так погрузился наш век и мыслью и практикою своею, открыть источник к движению несметных талантов веры и благодати, именно чрез уяснение мирских вещей и устроение земных дел, без насилия им, по Христу Спасителю, в котором Отец небесный дает нам вся обильно не только к обогащению знаниями или к пользам нашим, но и к наслаждению (1Тим.6:17)? Так, истинное благочестие могло бы и должно бы сотворить себе други от мамоны неправды и, при самом оскудении своем, найти или открыть у них обширные для себя кровы (Лк.16:9). Но чтители мамоны, последователи и провозвестники неправды не стоят такого раскрытия для них Христовой благодати и истины? – Так. Но кто же достоин этого? Тем более славы Благодетелю и Спасителю нашему, что Он взыскует потерявшихся и прощает виновных. Похвали господин дому строителя неправеднаго, яко мудре сотвори, прощая должников господина своего по личному расчету в свою пользу: наш ли Господь не примет с благоволением веры и упования на Него же, вземлющего грехи и житейских попечений и мирских мудрований со грехами всего мира? Он ли отринет любовь к Нему, ищущую Его же – небесного своего Жениха и на стогнах городских, хотя бы с испытанием иногда такой опасности: обретоша мя стражие обходящие во граде (может быть, не из одних чтителей мамона, но и из ревнителей неразумных по Богу), биша мя, язвиша мя, взяша верхнюю ризу от меня стражи стеннии (Песн.5:7)? Или и это не убеждает в истине? Ну, давай строгими взысками за неверности, доходящими даже до придирок, распугивать и без того уже бегущих от благочестия, как от страшилища для грешных людей; тогда-как оно дышит любовью и сияет милующею грешных благодатию и все освещающею истиною... Таким образом, вместо того, как никогда в самых обширных размерах шло движение и употребление в христианстве талантов духовных, мы будем обращаться в духовного скупца, дрожащего за каждую тряпку или подметку, но уже не замечающего общей почти остановки в делах духовной купли от нерассудительно- ревнивой скупости... Видно, особенно к нам и нашему времени относится упрек Спасителя в том, что, пользуясь полным светом Его истины и премудрости, во многом поступаем с явною духовною нерасчетливостью: так, что сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть.

«Что нам в высоких или хитрых мудрованиях? Будем дорожить и спасаться простотою веры старого русского времени» – Но и простота бывает разная: иная простота, по русской пословице, бывает хуже воровства. Никому, без сомнения, не захочется иметь такую простоту, которая, и в отношении к вере, крала бы духовную пользу многих. Истинная простота веры должна оградить верующие умы от опасности всякого увлечения и обольщения, подобной тому, якоже змий Еву прельсти лукавством своим (2Кор:2–3). Потому эта «Христова простота» требует от нас, чтобы, без высокомудрия и хитрого двоедушия мудрствуя обо всем только по Христу Сыну Божию, вочеловечившемуся нас ради человеков, – стремиться к всестороннему просвещению человека, к спасению всего человеческого от греха и заблуждения. С такою человеколюбивою простотою веры, на первом вселенском соборе, св. Спиридон Тримифунтский в немногих словах так глубоко раскрыл пред неверующим философом тайну единосущия Бога Слова с Отцом, что философ, по собственному его сознанию, слышал Бога глаголавшего устами святителя (см. Чет. Мин. 12 Декаб.). Такой Христовой простоте свойственно, с одной стороны, прямо и твердо стоять за то, чтобы христианину, облеченному во Христа еще в крещении, и по уму, как по сердцу или воле, не ктому себе жить, но чтобы жил в нем Христос (Гал.2:20). Но, с другой, она хорошо знает и помнит, что и самое сердце и воля, на пути к успокоению своему во Христе или к достижений Христовой жизни в себе, должны неизбежно встречать много нравственных чудовищ, терпеть от них много нападений и даже поражений, – что тот же закон или порядок предлежит и умственной стороне жизни духовной; и след. если мысль, добросовестно стремящаяся к истине, встречается со многими чудовищными или обольстительными ее призраками и долго-долго не освобождается от них, то совсем не по-христиански было бы к ее струпам и язвам прибавлять только новые удары одних укоризн и осуждений. Ведь, для подвижника такой мысли, с многосторонним ее воззрением, определенно и Богосветло сознать всеобъемлющую истину в едином Христе то же, что для подвизающихся преимущественно сердцем и волею войти в меру совершенной святости и бесстрастия. Достигшие такой меры духовного совершенства, святые угодники Божии обыкновенно с отеческою и материнскою любовью щадили, берегли и носили юных, борющихся еще со страстями и ими уязвляемых, нередко низлагаемых; так и эти последние доводимы были постепенно до совершенства. По этому примеру, и на том же самом основании, свойственно утвердившимся во свете Христовой истины смотреть и следить с глубоким участием любви за тружениками мысли, хотя бы во многом претыкающимися и падающими; – свойственно верою своею незримо поддерживать или приближать мысль их ко Христу, как единой Истине, подобно-как в православной Церкви восприемники верою своею держат во Христе и бессознательные души младенцев. Так человеколюбивая ревность одних с мудрою простотою приносила бы сторичный плод в других. Если кто подвизается или стоит преимущественно за чистоту и доброту сердца, то и такой, при явном ныне оскудении любви в сердцах наших, посмотрел бы, не откроет ли новых кровов и для жизни сердечной благонаправленная многосторонняя мысль современников; и потому, вместо того, чтобы запугивать или отталкивать ее, не умнее ли будет для оживления самого сердца нашего с осторожным и уважительным участием следить за делом и движениями современной мысли, чтобы она и своей искренности не утрачивала и верно шла к истине.

Что касается особенно до простоты веры старого русского времени, – это есть особенный вид духовной простоты, которая также не может быть употреблена в личину для прикрытия невежества или беспечности о ближних. Есть такая простота духа человеческого, в состоянии которой действуют в этом духе начала и движения жизни глубоко-разумной, но вполне еще не сознаваемой. Так в детстве человека, введенного уже в общение жизни Божией во Христе и поддерживаемого в этой жизни живым вниманием веры восприемников и любви родительской, эта благодатная жизнь выражается для духовного наблюдения в свойственных ей Богоправимых движениях, в которых однако само дитя не в состоянии дать сознательного отчета до известного возраста. Так и все верующее и спасаемое человечество жило духовно в ветхом завете ничем иным, как Христом; но ветхозаветные предъявления Его истины и благодати вполне понятны уже только для новозаветной веры. Соответственно тому же, и в жизни православного народа есть возрасты, в которых духовный стихии православно-народной жизни действуют с силою и разносторонностью, но полным общенародным сознанием озаряются уже в последующие времена. Посему, простота веры наших предков была такова, что разумно обнимала не только прямо церковную, но и гражданскую жизнь нашего народа; но как, в каком порядке это было, отчетливо сознать это предлежит уже нашему позднейшему времени. Наука нашего времени выясняет понемногу, что народно-гражданская жизнь древней России шла под условиями родовыми, не исключавшими, впрочем, и общинных стремлений, пока не развилось до строго-государственного порядка под единодержавием московского самодержавного царя, во время, приготовительное уже к нынешнему у нас порядку вещей. Сколько борений испытать должна была старая Русь на этом пути своего развития, – сколько кровавых жертв принести и отдельными личностями и в общественных кровопролитиях! Все это ужели было только по временным случайностям иль чисто житейским потребностям? Поистине, обидно было бы это для поколений предков наших. К счастью, для какого бы ни было воззрения ясно, что древле-русская народная жизнь шла показанным порядком, водясь общим духом (или, пожалуй, находясь «под опекою») религиозного начала. А наше православно-религиозное начало есть сам Христос, который отвергнул как вообще фарисейскую правду, с которою нельзя войти в царствие небесное (Мф.5:20), так и свойственное фарисеям же воззрение к тому или другому виду отечества иль отчества помимо единого нашего Отца небесного (Мф.23:9),из Негоже всяко отчество на небесех и на земли именуется (Евр.3:15). Отсюда же открывается, что родовые условия, под которыми шла древле-русская жизнь православно-верующего народа, определялись у него не просто плотским происхождением или сродством, но и благодатным отображением в родовом быте – духовного родства по Отцу небесному. А потому и борения или непрерывные столкновения, происходившие в древней отечественной жизни по родовым условиям, стоившие для нашего отечества стольких жертв, – совершались не просто по совместничеству или недоразуменьям родичей, а и по духовным, высше-разумным основаниям, хотя и безотчетно большею частию действовавшим в Руси; в кровавых борениях и испытаниях народных выработывались иль очищались начала народной жизни, изшедшие от любви Отца небесного для народа, при самом начале своей жизни, уверовавшего в возлюбленного и единосущного Его Сына. Бессознательность большинства древней Руси в отношении к такой любви Отца небесного – выкупалась, при народной преданности православию, бедствиями порабощения татарского. И таким образом произошло, что наше отечество, удостоенное в своей народной жизни чудного благодатного осенения и отображения любви к нам во Христе Отца небесного, в своем древнем быте более и более выносило это духовное сокровище из сбивчивости и темноты плотски-родовых условий и отношений в государственную определенность и прочность, к полнейшему сознанию и употреблению этого небесного сокровища. И этому благодатно служила именно св. Церковь, не только поддерживая и возгревая в народной жизни благодатный дух Христов, но и прямо соучаствуя народным и гражданским потребностям, – что особенно открылось в деле обоснования и утверждения московского единодержавия. Созерцатели таин Божиих, подвижники духа не сомневались отряжать избранных из духовного Христова воинства иноков в великокняжеское войско, на сражение с татарами, – как именно пр. Сергий. Видно, эти св. Духоносцы видели, что у нас и в делах гражданства земного совершается тайна Божией во Христе любви к спасаемому ею народу. Итак, простота веры древних наших предков совсем не похожа на ту простоту, которая не хочет и самим званным вполне раскрывать во Христе всеобъемлющую Божию премудрость (1Кор.1:24). Чтобы нам сознательно унаследовать себе и вполне проявить в жизни то, что совершалось в древней простоте веры как бы в семени, – для этого надобно православию быть как солнцу, во всей гражданской жизни нашей, сколько она развита ныне, во всем круге наших знаний, искусств, служебных отношений, различных званий и состояний до простого крестьянского быта, без духовного стеснения и насилия чему-нибудь, а напротив к оживлению и обновлению всего. А для этого нужны и ныне уже, кажется, готовы прочищенные или испытанные в своей чистоте и западным образованием – духовные очи православного народа.

«По крайней мере, нам западного-то образования не нужно с его прогрессом. Могли бы мы просвещаться и без западной цивилизации». – Да полно, так ли? Незнакомые с западной наукой, умели ли бы мы открыть достойные милости к нам Божией толк и смысл в самой древле-русской жизни, которая, по наружности, шла среди таких беспорядков непрерывных междоусобий? Главное же дело в том, что для нас же самих всего опаснее и бедственнее, в духовном отношении, было бы до того отказаться от братства с западными народами, чтобы не хотеть ничем и попользоваться от этих народов. Это значило бы для нас повторить фарисейское самодовольство современного Христовой земной жизни иудейского народа, доведшее этот народ до того, что большинство его не терпело и слышать о спасении и избрании язычников. Это было бы уже явным знаком самого неудобоисправимаго духовного падения нашего. Кроме того, само православие, которым мы обладаем, предоставлено и назначено для всего мира, как единая чистая Христова истина. Потому оно нас делает должниками пред прочими народами. Нам нужно до совершенства узнать, до чего добился и чем живет дух этих народов, – чтобы наконец открылся нам удобный доступ к ним и с нашим православием. Многое-многое, принадлежащее им и уже перенимаемое нами, так легко было бы, для оправдания и спасения его, пересадить на почву православия. Если же чрез сближение наше по делу образования, с запад. народами пробиваются от них к нам и превратные начала мыслей и жизни: то и в этом, может быть, выражается для нас великий урок от промысла Божия. С всемирным сокровищем православия мы слишком равнодушны к духовной участи других; мы крайне мало заботимся об открытии не только для них, но и для себя всемирного значения и назначения православия. Но Божий долг на нас взыскивается сам собою тем, что, когда не стараемся пособить тяготам и нуждам других обществ или народов по отношению к православию, тяготы и нужды их падают на нас чрез собственное наше сближение с их ложными началами. И таким образом, дело у нас и по отношению к православию становится общим с прочими народами, против воли нашей, не смотря на наше равнодушие к другим народам относительно духовной их участи. Это нам – наказание Божие для вразумления, что уже давно бы пора нам перестать обижать себя и других чрез невнимание или маловнимание к вселенскому свету православия.

***