Джон Толкин
Властелин колец. Возвращение короля

• Книга пятая
• Минас Тирит
• Серый Отряд
• Сбор Ристании
• Осада Гондора
• Скачка ристанийцев
• Битва на полях Пеленнора
• Погребальный костёр Денетора
• Лечебницы
• Последний совет
• Чёрные Ворота открылись
• Книга шестая
• Крепость Кирит Ангола
• Страна Тени
• Роковая Гора
• Поле Кормаллен
• Правитель и Король
• Разлуки
• Возвращение домой
• Очищение Хоббитании
• Серые гавани

Летопись третья из эпопеи «Властелин Колец»

Книга пятая

Три кольца — владыкам эльфов под небесами,
Семь — царям гномов в дворцах под горами,
Девять — для смертных людей, обреченных тленью,
Одно — Властелину Мордора
На чёрном троне под тенью.
Кольцо — чтоб найти их, Кольцо — чтоб свести их
И силой Всевластия вместе сковать их
В ночи Мордора под тенью.

Минас Тирит

Пин выглянул из-под плаща Гэндальфа, пытаясь понять, проснулся ли он уже или ещё спит, ещё погружён в быстро меняющийся сон, который окутывал его так долго, с тех пор, как началась великая скачка. Тёмный мир проносился мимо, и ветер громко пел в его ушах. Пин не видел ничего, кроме кружащихся в вышине звёзд и огромной тени на фоне неба далеко справа, где тянулись торжественным маршем горы юга. Он сонно попытался припомнить, сколько они уже в пути и что успели проехать, но воспоминания его были смутны и неопределённы.

Сперва они просто мчались с ужасающей скоростью без остановки, а потом, на рассвете, он увидел бледное мерцание золота и они остановились в молчаливом городе, в большом пустом доме на холме. Едва они успели укрыться там, как над ними снова пронеслась крылатая тень, и люди содрогнулись от страха. Но Гэндальф сказал ему несколько ласковых слов, и он уснул в уголке, усталый, но не успокоенный, смутно отмечая появление и перемещение людей, их разговоры и распоряжения Гэндальфа. Потом снова скачка, скачка сквозь ночь. Это вторая, нет, третья ночь с тех пор, как он смотрел в Камень. И с этим ужасным воспоминанием он окончательно проснулся и задрожал, и шум ветра наполнился страшными голосами.

В небе загорелся свет: яркое жёлтое пламя позади тёмной массы. Пин испуганно нырнул обратно под плащ, гадая, в какой же ужасный край везёт его Гэндальф, затем протёр глаза и увидел, что это луна, уже почти полная, поднимается над тенями востока. Так что ночь была ещё не стара, и путь во мраке будет длиться не один час. Пин шевельнулся и заговорил.

— Где мы, Гэндальф? — спросил он.

— В королевстве Гондор,- ответил маг.- Пока ещё тянутся земли Анории.

Некоторое время они снова молчали. Затем неожиданно Пин закричал, вцепившись в плащ Гэндальфа:

— Что это?! Смотри! Огонь, красный огонь! В этой стране есть драконы? Смотри, вот ещё один!

Вместо ответа Гэндальф громко крикнул коню:

— Вперёд, Тенегон! Нужно спешить. Времени мало. Гляди! Зажжены сигнальные огни Гондора, взывающие о помощи! Война разгорается. Видишь? Костёр на Амон Дине, и пламя на Айленахе, а дальше они стремительно движутся к западу: Нардол, Эрелас, Мин-Риммон, Белоглав и Курень на границе Ристании.

Но Тенегон приостановил свой бег, перешёл на шаг, а затем вскинул голову и заржал. И из темноты донеслось ответное конское ржание, и вскоре послышались удары копыт. И трое всадников наскакали и промчались, как летящие под луной призраки, и исчезли на западе. Тогда Тенегон напрягся и прянул вперёд, и ночь неслась мимо него, как ревущий ветер.

Пин снова впал в полусон и почти не слушал, как Гэндальф говорит ему об обычаях Гондора и о том, как Владыка Города установил на вершинах внешней цепи гор сигнальные огни вдоль обеих, очень протяжённых, границ и посты на этих точках, где всегда были готовы свежие лошади для гонцов на север, в Ристанию, или на юг, в Дивногорье.

— Уже давно не загорались сигнальные огни на севере,- сказал он.- И в былые дни Гондора в них не было нужды, поскольку у них имелись Семь Камней.

Пин беспокойно дёрнулся.

— Засыпай опять и не бойся! — сказал Гэндальф.- Потому что ты направляешься не в Мордор, как Фродо, а в Минас Тирит, и там ты будешь в такой же безопасности, какая вообще возможна хоть где-либо в эти дни. Если Гондор падёт или Кольцо будет захвачено, то и Шир не станет убежищем.

— Это меня не утешает,- возразил Пин, но сон всё же завладел им. Последнее, что он запомнил перед тем, как провалиться в глубокое забытьё,- замеченные мельком белые вершины, которые мерцали в свете клонящейся к западу луны, как плывущие над тучами острова. Где-то сейчас Фродо, подумалось ему, не в Мордоре ли он уже и жив ли он ещё? Он не знал, что очень далеко Фродо смотрит на ту же луну, как она садится за Гондором перед приходом дня.

Разбудил Пина звук голосов. Промелькнули мимо ещё один день в укрытии и ночь в пути. Были сумерки: снова приближался холодный рассвет, и их окружал знобкий серый туман. Тенегон стоял, покрытый испариной, но гордо держал шею и не выказывал и признака усталости. Рядом с ним стояло много высоких людей, плотно закутанных в плащи, а позади них в тумане виднелась каменная стена. Она выглядела частично разрушенной, но уже сейчас, еще до конца ночи, раздавался шум поспешных работ: стук молотков, звон лопат и скрип блоков. Там и тут в тумане тускло горели факелы и светильники. Гэндальф разговаривал с людьми, преграждавшими ему путь, и, вслушавшись, Пин понял, что речь идёт именно о нём.

— Да, верно, мы знаем тебя, Митрандир,- говорил начальник людей.- И тебе известны пароли Семи Ворот, потому ты можешь свободно следовать дальше. Но мы не знаем твоего спутника. Кто он? Гном из северных гор? В нынешнее время мы не желаем присутствия в стране чужаков, если только это не могучие воины, в чьей помощи и верности мы можем быть уверены.

— Я поручусь за него перед троном Денетора,- сказал Гэндальф.- А что до доблести, так не судите по фигуре. Он прошёл сквозь большее число битв и опасностей, чем ты, Ингольд, хоть он и вдвое ниже тебя, и сейчас он возвращается после штурма Скальбурга, о котором мы несём вести, и он очень устал, не то я разбудил бы его. Его имя Перегрин, очень доблестный человек.

— Человек? — с сомнением переспросил Ингольд, и остальные рассмеялись.

— Человек?! — воскликнул Пин, уже окончательно проснувшись.- Человек?! Конечно, нет! Я хоббит, и доблестен в той же мере, в какой могу считаться человеком; ну, разве что время от времени, при необходимости. Не давайте Гэндальфу обмануть вас!

— Редкие вершители великих дел могут сказать о себе больше,- молвил Ингольд.- Но что такое хоббит?

— Невысоклик,- ответил Гэндальф.- Нет, не тот, о котором было сказано,- добавил он, заметив удивление на лицах людей.- Не он, но один из его рода.

— Да, и тот, кто путешествовал вместе с ним,- добавил Пин.- И с нами был Боромир из вашего города, и он спас меня в снегах севера, и под конец был убит, защищая меня от многих врагов.

— Тише! — остановил его Гэндальф.- Вести об этом горе сначала должны быть сообщены отцу.

— Оно уже угадано,- сказал Ингольд,- ибо здесь недавно были странные предзнаменования. Но теперь проходите скорее! Поскольку Владыка Минас Тирита захочет увидеть любого, кто несёт последние вести о его сыне, будь то человек или…

— Хоббит,- сказал Пин.- Немногим могу я услужить вашему господину, но я сделаю всё, что смогу, в память о доблестном Боромире.

— Добрый путь! — произнёс Ингольд, и люди расступились перед Тенегоном, и тот двинулся сквозь узкие ворота в стене.

— Да принесёшь ты добрый совет Денетору в его нужде и всем нам! — крикнул им вслед Ингольд.- Но говорят, что в твоём обычае приходить лишь с вестями о горе и опасности.

— Потому что я прихожу редко, только когда моя помощь необходима,- ответил Гэндальф.- А что до совета, тебе я могу сказать, что вы запоздали с починкой стены Пеленнора. Теперь храбрость будет вашей лучшей защитой против надвигающейся бури — ибо эту и лишь такую надежду несу я, поскольку не все вести, которые я привёз, злы. Но бросьте ваши лопаты и точите мечи!

— Работы завершатся до вечера,- сказал Ингольд.- Это последний участок стены, нуждающийся в починке, и атака с этой стороны ожидается в последнюю очередь, потому что он смотрит в сторону дружественной нам Ристании. Знаешь ли ты о ней что-нибудь? Ты полагаешь, она ответит на зов?

— Да, ристанийцы придут. Но им пришлось выдержать много битв за вашей спиной. Ни эта и никакая другая дорога более не безопасны. Будьте мужественны! Если бы не Гэндальф Каркающий Ворон, вы увидели бы не всадников Ристании, а войско врагов, выходящее из Анории. И вы ещё можете увидеть его. Всего доброго, и не спи!

Теперь Гэндальф очутился на обширных землях за Раммас Эхор, Ответными Заградами. Так люди Гондора называли внешнюю стену, которую они в великих трудах построили после того, как Итилия попала под тень Врага. Более чем на десять лиг протянулась она от подножья гор и обратно, заключая в себе поля Пелленора: прекрасные и плодородные пригородные угодья на пологих склонах и террасах, обрывающихся к поймам Андуина. В самой дальней своей точке, на северо-востоке, стена отстояла от Больших Ворот города на четыре лиги и глядела с хмурого обрыва на протяжённые приречные равнины; и на этом участке люди сделали её высокой и мощной, так как здесь через неё, сквозь ворота меж укреплёнными башнями, проходила мощёная и огороженная дорога от мостов и переправ Осгилиата. В ближней своей точке, с юго-востока, стена находилось от города чуть больше, чем в лиге. Здесь Андуин, описывая широкую петлю вокруг холмов Эмин Арнена на юге Итилии, резко сворачивал к западу, и внешняя стена круто возносилась над его обрывистым берегом, под которым лежали пристани и причалы Харлонда для судов, которые поднимались вверх по течению из южных феодов.

Пригороды были богаты, с обширными пашнями и многочисленными фруктовыми садами, а здешние фермы были с хмелесушилками, зерновыми амбарами, овчарнями и коровниками, и множество ручейков сбегало по зеленям с нагорий к Андуину. Однако пастухи и пахари, жившие здесь, были немногочисленны, и основная часть гондорцев оставалась в семи кругах города или в высоких долинах на краю гор в Лоссарнахе, или дальше к югу, в прекрасной Лебении с её пятью быстрыми реками. Здесь, между горами и морем, жил мужественный и выносливый народ. Они считались гондорцами, однако кровь их была смешанной, и среди них встречались смуглые и низкорослые люди, чьими предками был преимущественно тот забытый народ, который жил в тени холмов в Чёрные годы до прихода королей. Но ещё дальше, в большом лене Дивногорье, в своём замке Дол Амрот у моря жил принц Имрагил, и он был благородных кровей, и его народ тоже: высокие и гордые люди с серыми, как море, глазами.

Сейчас, после того, как Гэндальф некоторое время скакал по Пелленору, небо посветлело, и Пин сел прямо и огляделся. Слева от него было море тумана, поднимавшегося к чёрной тени на востоке, но справа вздымали свои головы высокие горы, гряда которых тянулась с запада и обрывалась круто и резко, словно река, создавая ландшафт, пробила громадный барьер, чтобы вырезать могучую долину, которой в грядущем предстояло стать полем битвы. И там, где кончались Белые горы, Эред Нимрас, Пин увидел, как и обещал Гэндальф, тёмную массу горы Миндоллуин, глубокие пурпурные тени её верхних лощин и её высокую вершину, белеющую в разливающемся дне. И на выброшенном вперёд колене горы стояла Сторожевая Крепость с её семью каменными стенами, такая могучая и древняя, что она казалась не построенной, а высеченной великанами из земной тверди.

Как раз когда Пин в изумлении разглядывал стены, которые из угрюмо-серых постепенно становились белыми, нежно голубеющими в рассвете, над восточной тенью внезапно поднялось солнце и послало луч, ударивший в лицо городу. Тут Пин громко вскрикнул, потому что Башня Эктгелиона, возвышавшаяся за самой верхней стеной, засияла на фоне неба, как копьё из жемчуга и серебра,- высокая, стройная и прекрасная, и шпиль её блеснул, словно был вырезан из хрусталя, и белые стяги развернулись и затрепетали между зубцами в утреннем бризе, и высоко и далеко разнеслось ясное пение серебряных труб.

Так Гэндальф и Пин подскакали на восходе солнца к Большим Воротам гондорцев, и их железные створки распахнулись перед ними.

— Митрандир! Митрандир! — кричали люди.- Вот теперь мы знаем, что буря действительно близка!

— Она над вами,- сказал Гэндальф.- Я примчался на её крыльях. Пустите меня! Я должен идти к вашему владыке Денетору, пока ещё не истекли часы его службы. Что бы ни принесло будущее, вы подошли к концу Гондора, который вы знали. Пустите меня!

Люди расступились, подчиняясь повелительному голосу мага, и не расспрашивали его больше, хотя с изумлением разглядывали хоббита, который сидел перед ним, и коня, который нёс его. Ведь жители города почти не пользовались лошадьми и очень редко видели их на своих улицах, кроме тех, на которых ездили гонцы, отправляемые Денетором. И люди говорили:

— Ведь это, конечно, конь из числа лучших скакунов герцога Ристании? Может быть, вскоре ристанийцы придут к нам на подмогу.

А Тенегон гордо поднимался шагом по длинной извилистой дороге.

Ибо Минас Тирит был построен на семи уровнях, каждый из которых был глубоко врыт в гору и окружён собственной стеной со своими воротами. Но эти ворота не были поставлены на одной линии: Большие Ворота в Стене Города находились в восточной части круга, следующие смотрели на юго-восток, третьи — на северо-восток и так далее, так что мощёная дорога, ведущая к Цитадели, поднималась в гору серпентином. И каждый раз, когда она пересекала линию Больших Ворот, то проходила через сводчатый туннель, пронзающий огромную скалу, чья огромная выступающая масса делила пополам все круги города, кроме первого. Потому что частью из-за исходной формы горы, частью благодаря великим трудам и искусству древних, широкий двор за Большими Воротами замыкался круто уходящим вверх бастионом из камня, чей острый, как киль корабля, край смотрел на восток. Все выше и выше шёл он вплоть до самого верхнего круга, и там был увенчан зубчатой стеной, так что стоящие в Цитадели могли, как моряки на горном корабле, взглянуть себе под ноги и увидеть в семи сотнях футах под собой Ворота Города. Вход в Цитадель был тоже обращён к востоку, но пробит в самом сердце скалы; отсюда длинный, освещённый лампами покатый коридор поднимался к седьмым воротам, через которые можно было, наконец, попасть в Верхний Двор и на площадь Фонтана у подножья Белой Башни, высокой и стройной, в пятьдесят морских саженей от подножья до вершины, где стяг Правителей плескал в тысяче футов над равниной.

Это действительно была сильная крепость, которую не взять целому войску врагов, пока в ней остаются те, кто способен держать оружие; разве что враги могли бы зайти сзади, вскарабкаться по нижним склонам Миндоллуина и так добраться до узкого плеча, соединявшего Крепостной Холм с основной массой горы. Но это плечо, доходящее до пятой стены, было перегорожено высокими крепостными валами, которые доходили до обрыва и защищали его западный край, и в этом пространстве стояли дома и сводчатые склепы былых королей и правителей, вечно безмолвные между горою и башней.

Пин со всё растущим удивлением разглядывал большой каменный город, который оказался гораздо огромнее и роскошнее всего, что он был в силах вообразить; больше и мощнее Скальбурга и несравненно прекраснее. Однако этот город действительно год за годом клонился к упадку, и в нем уже не было и половины прежнего числа жителей. На каждой улице они то и дело проезжали мимо большого дома или двора, над чьими дверями и сводчатыми воротами были вырезаны длинные красивые надписи, выполненные странным старинным шрифтом. Пин догадывался, что это имена знатных людей и родов, которые некогда жили здесь, но теперь они были безмолвны. И ничьи шаги не звучали на их широких плитах, ничей голос не раздавался в их залах, ничьё лицо не выглядывало из дверей или пустых окон.

Наконец они выехали из тени к седьмым воротам, и тёплое солнце, которое сияло за рекой, когда Фродо шёл по полянам Итилии, играло здесь на ровных стенах, и мощных колоннах, и большой арке с замковым камнем, которому была придана форма королевской головы в короне. Гэндальф спешился, так как лошадей в Цитадель не допускали, и Тенегон позволил себя увести, подчинившись ласковой просьбе хозяина.

Стражи ворот были одеты в чёрное, и шлемы их были странной формы: высокие, с длинными нащёчниками, которые плотно прилегали к лицу, а над ними были прикреплены белые крылья морских птиц; но шлемы эти сверкали серебряным блеском, потому что были на самом деле изготовлены из мифрила, наследия славы древних дней. На чёрных накидках было вышито белым дерево под серебряной короной и лучистыми звёздами, усыпанное цветами, как снегом. Это была ливрея тех, кто служил наследникам Элендила, и никто во всём Гондоре не носил её, кроме Стражей Цитадели перед Двором Фонтана, где некогда росло Белое Дерево.

Оказалось, что весть об их прибытии обогнала их, и они сразу были пропущены, молча и без вопросов. Гэндальф быстро пересёк широкими шагами мощёный белыми плитами двор. Здесь в утреннем солнце посреди ярко-зелёного газона играл прозрачный, свежий фонтан, но в центре лужайки, склонившись над прудом, стояло мёртвое дерево, и падающие капли печально стекали по его голым обломанным сучьям назад в прозрачную воду.

Пин мельком взглянул на него, когда торопился за Гэндальфом. Он подумал, что это выглядит мрачно, и удивился, почему мёртвое дерево оставили здесь, где всё остальное выглядело хорошо ухоженным.

«Семь звёзд привезли, и ещё семь камней, и Белое Древо одно»,-

припомнились ему слова, которые пробормотал тогда Гэндальф. И тут он обнаружил, что очутился у дверей большого зала в нижнем этаже сверкающей башни. Пин миновал вслед за Гэндальфом высоких молчаливых привратников и вступил в холодные гулкие тени каменного дома.

Они шагали по выложенному каменными плитами коридору, пустому и длинному, и на ходу Гэндальф тихо сказал Пину:

— Следи за своими словами, мастер Перегрин! Сейчас не время для хоббитских дерзостей. Теоден — добродушный старик. Денетор — человек другого сорта, гордый и утончённый, и гораздо более родовитый и властный, хотя его и не называют ни герцогом, ни королём. Но он будет говорить в основном с тобой и долго расспрашивать тебя, поскольку ты можешь рассказать ему о его сыне, Боромире. Он очень любил его, слишком сильно, быть может, и тем больше потому, что они были непохожи. Но под покровом своей любви он решит, что скорее узнает то, что желает, от тебя, а не от меня. Не говори ему больше, чем необходимо, и даже не упоминай о поручении Фродо. Когда понадобится, я займусь этим сам. И ничего не говори об Арагорне, разве только не будет другого выхода.

— А почему? Что не так с Бродяжником? — прошептал Пин.- Он же собирался сюда, разве нет? Да и в любом случае, он скоро появится здесь сам.

— Может быть, может быть,- отозвался Гэндальф.- Хотя, если он придёт, это, вероятно, произойдёт таким образом, какого никто не ожидает, даже Денетор. Так будет лучше. Во всяком случае, нам не следует возвещать о его приходе.

Гэндальф остановился перед высокой дверью из полированного металла.

— Смотри, мастер Перегрин; сейчас не время рассказывать тебе историю Гондора, хотя было бы лучше, если бы ты запомнил кое-что из неё, пока бил баклуши и гонял птиц в лесах Шира. Сделай, как я прошу! Вряд ли мудро, принеся могущественному владыке весть о смерти его наследника, слишком распространяться о приходе того, кто собирается, если придёт, предъявить права на трон. Этого достаточно?

— Права на трон? — изумился Пин.

— Да,- ответил Гэндальф.- Если ты шёл всё это время, заткнув уши и отключив мозги, так проснись!

Он постучал в дверь.

Дверь открылась, но кто отворил её, не было видно. Пин заглянул в большой зал. Его освещали с обеих сторон глубокие окна в широких боковых нефах за рядами высоких колонн, которые поддерживали своды. Эти монолиты из чёрного мрамора раскрывались вверху большими капителями, покрытыми густой резьбой в виде странных животных и листьев, и высоко вверху тускло отсвечивал золотом огромный свод, украшенный многокрасочными цветочными орнаментами. Никаких занавесей, штор, ни следа шпалер, ничего тканого или деревянного не было заметно в этом длинном торжественном зале, но между колоннами стояла в нём безмолвная группа высоких скульптур, высеченных из холодного камня.

Внезапно Пину припомнились фигурные скалы Аргоната, и благоговение охватило его, смотрящего на ряды давно умерших королей. В дальнем конце на возвышении, к которому вело много ступеней, стоял высокий трон под мраморным балдахином в форме увенчанного короной шлема: на стене за ним было изображено с помощью резца и украшено самоцветами цветущее дерево. Но трон был пуст. У подножья лестницы, ведущей к трону, на нижней, широкой и глубокой ступени стояло каменное кресло, чёрное и без украшений, и в нём сидел старик, пристально глядящий на свои колени. В его руке был белый жезл с золотым набалдашником. Он не поднял взгляда. Гэндальф и Пин прошествовали по длинному центральному нефу по направлению к нему и остановились в трёх шагах от возвышения. Затем Гэндальф заговорил:

— Привет тебе, владыка и правитель Минас Тирита, Денетор, сын Эктгелиона! Я пришёл в тёмный час с советом и вестями.

Старик поднял глаза. Пин увидел его надменное, словно высеченное из камня, сухощавое лицо с кожей, подобной слоновой кости, и длинным носом с горбинкой между тёмными глубокими глазами,- оно напоминало ему не столько Боромира, сколько Арагорна.

— Час воистину тёмен,- произнёс старик,- и в такие времена ты появляешься обычно, Митрандир. Но, хотя все знамения предвещают, что гибель Гондора близка, меньше сейчас для меня этот мрак, чем мой собственный. Верно ли мне сообщили, что ты привёл с собой того, кто видел смерть моего сына? Это он?

— Да,- ответил Гэндальф.- Один из двух. Второй с Теоденом Ристанийским и, быть может, придёт позднее. Они невысоклики, как ты видишь, однако не те, о ком говорило пророчество.

— И всё же невысоклик,- мрачно обронил Денетор.- и мало любви питаю я к этому имени с тех пор, как те проклятые слова смутили наших советников и погнали моего сына с нелепым поручением навстречу смерти. Мой Боромир! Мы так нуждаемся в тебе теперь. Фарамир должен был пойти вместо него!

— Он и пошёл бы,- сказал Гэндальф.- Не будь несправедлив в своём горе! Боромир настоял на этом поручении, и не потерпел бы, чтобы послали кого-то другого. Он был властным человеком и тем, кто привык получать то, чего добивается. Я долго шёл с ним и многое понял в его характере. Но ты говоришь о его смерти. Вести об этом достигли тебя прежде, чем мы пришли?

— Я получил вот что,- ответил Денетор и, отложив свой посох, поднял с колен вещь, которую разглядывал. В каждой руке он держал по половине большого рога, расколотого посередине: рог дикого быка, окованный серебром.

— Это рог, который всегда носил Боромир! — воскликнул Пин.

— Истинно,- сказал Денетор.- И в своё время я носил его, и так поступал каждый старший сын нашего дома с оставшихся глубоко в прошлом лет, предшествовавших гибели королей, с тех пор, как Ворондил, отец Мардила, убил дикого быка Арава в дальних степях Рхана. Тринадцать дней назад я слышал его слабый зов с северных рубежей, и Река принесла его мне, разбитым; он больше не запоёт.

Денетор прервал свою речь, и нависло тяжёлое молчание. Внезапно он перевёл свой мрачный взгляд на Пина:

— Что скажешь ты на это, невысоклик?

— Тринадцать, тринадцать дней,- прикинул Пин.- Да, я думаю, именно столько. Да, я стоял рядом с ним, когда он трубил в рог. Но помощь не пришла, только ещё больше орков.

— Так,- произнёс Денетор, не сводя проницательного взгляда с лица Пина.- Ты был там? Расскажи мне подробнее! Почему не пришла помощь? И как спасся ты, а он, столь могучий воин, каким был,- нет, и только ли орки противостояли ему?

Пин вспыхнул и забыл свой страх.

— Даже самый могучий воин может быть убит стрелой,- сказал он.- А Боромир был пронзён многими. Когда я видел его последний раз, он прислонился к дереву и вырвал чёрнопёрое древко из бока. Потом я потерял сознание и попал в плен. Я не видел его больше и ничего больше не знаю. Но я чту его память, потому что он был очень доблестным. Он погиб, защищая нас, моего кузена Мериардока и меня, попавших в лесу в засаду слуг Чёрного Властелина, и хотя он пал и не смог спасти нас, моя благодарность от этого не меньше.

Тут Пин посмотрел старику прямо в глаза, поскольку в нём, всё ещё ощущавшем жгучую боль от пренебрежения и подозрения, прозвучавших в этом холодном голосе, шевельнулось незнакомое горделивое чувство.

— Без сомнения, столь великий владыка людей не может ждать большой пользы от хоббита, невысоклика из северного Шира, но, какие ни на есть, я хочу предложить свои услуги, чтобы расплатиться за мой долг.

Откинув серый плащ, Пин извлёк из ножен свой маленький меч и положил его к ногам Денетора.

Бледная улыбка, подобная проблеску холодного солнца в зимний вечер, промелькнула по лицу старика, но он наклонил голову и протянул руку, отложив осколки рога.

— Дай мне его! — сказал он.

Пин поднял меч и подал рукоятью вперёд.

— Откуда это? — спросил Денетор.- Много, много лет лежит на нём. Безусловно, это клинок, выкованный в глубокой древности нашими родичами на севере?

— Он из могильных курганов, что находятся на границе моей страны,- ответил Пин.- Но теперь там обитают лишь злые существа, о которых мне не хочется говорить подробнее.

— Я вижу, вокруг тебя ткутся странные истории,- молвил Денетор.- И это снова доказывает, что не стоит судить по внешнему виду о человеке — или невысоклике. Я принимаю твои услуги. Ибо ты не приходишь в смущение от слов и речь твоя учтива, хоть и странным кажется её звучание для нас, южан. И нам будет нужда в любом учтивом народе, большом или малом, в грядущие дни. Теперь клянись мне!

— Возьми рукоять,- сказал Гэндальф,- и повторяй за владыкой, если ты твёрдо решил это.

— Я решил,- подтвердил Пин.

Старик положил меч на колени, и Пин протянул руку к рукояти и медленно повторил за Денетором:

— Здесь я клянусь верно служить Гондору и владыке и правителю королевства, говорить и молчать, делать и не вмешиваться, приходить и идти, в нужде или достатке, в мире или в войне, в жизни и смерти, с этого часа и впредь, пока мой господин не освободит меня, или смерть не возьмёт меня, или мир не погибнет. Так сказал я, Перегрин, сын Паладина, из Шира невысокликов.

— И это слышал я, Денетор, сын Эктгелиона, владыка Гондора, правитель Великого Короля, и я не забуду это и не премину наградить так, как должно: верность — любовью, доблесть — честью, предательство — местью.

Затем Пин получил обратно свой меч и вложил его в ножны.

— А теперь,- сказал Денетор,- вот тебе мой первый приказ: говори и не молчи! Поведай мне свою историю полностью, да смотри, вспомни всё, что сможешь, о Боромире, моём сыне. Сядь и начни!

И он ударил в маленький серебряный гонг, что стоял близ скамеечки для ног, и мгновенно слуги выступили вперёд. Пин увидел теперь, что они стояли в альковах по обеим сторонам двери, невидимые, когда они с Гэндальфом вошли.

— Принесите вина, еды и кресла гостям,- велел Денетор,- и пусть никто не тревожит нас в течение часа.

Это всё, что я могу уделить, ибо есть ещё многое, что заслуживает внимания,- пояснил он Гэндальфу.- Многое, что выглядит более важным, однако для меня не столь безотлагательное. Но, быть может, нам удастся поговорить ещё раз в конце дня.

— И раньше, смею надеяться,- ответил маг.- Потому что я прискакал сюда за сто пятьдесят лиг из Скальбурга со скоростью ветра не для того только, чтобы привезти тебе одного маленького бойца. Разве ничто для тебя, что Теоден выиграл большое сражение, и что Скальбург повержен, и что я сломал жезл Сарумана?

— Это для меня значит многое. Но об этих деяниях я уже знаю достаточно от моего собственного советника против угрозы с востока.

Он перевёл свои тёмные глаза на Гэндальфа, и тут Пин заметил, насколько похожи эти двое, и ощутил напряжение между ними, словно курящуюся дымом полоску от глаза к глазу, которая могла внезапно полыхнуть пламенем.

Несомненно, Денетор казался более похожим на великого мага, чем Гэндальф: более величественным, благородным, могущественным и более старым. Но не зрение, а какое-то иное чувство сказало Пину, что Гэндальф обладает большей мощью, более глубокой мудростью и величием, которое скрыто. И он был старше, гораздо старше. Интересно, на сколько же? — подумалось ему, и тут же в его голове промелькнула мысль: как странно, что он никогда не задумывался об этом прежде. Древобород рассказал кое-что о магах, но даже тогда он не думал о Гэндальфе, как об одном из них. Что же такое Гэндальф? В какое отдалённое время и откуда пришёл он в этот мир и когда он оставит его? Но на этом его размышления прервались, и он увидел, что Денетор и Гэндальф всё ещё смотрят в глаза друг другу, словно читая чужие мысли. Но Денетор первый отвёл свой взор.

— Да,- сказал он.- Ибо, хоть Камни, как говорят, утрачены, владыки Гондора и поныне проницательнее простых людей и к ним приходит много вестей. Но сядь же!

Потом появились люди, принесшие кресло и низкий стул, а один нёс поднос с серебряным кувшином, кубками и белыми лепёшками. Пин сел, но не мог оторвать глаз от старого владыки. Было так, или он только вообразил, что, когда тот говорил о Камнях, его внезапно сверкнувший взгляд скользнул по лицу Пина?

— Теперь поведай мне свою историю, мой вассал,- полувеличественно, полунасмешливо произнёс Денетор.- Ибо, несомненно, желанны будут слова того, кто был столь дружен с моим сыном.

До конца жизни запомнил Пин этот час в большом зале под пронзительным взглядом владыки Гондора, то и дело выстреливающего проницательными вопросами, причём постоянно ощущая рядом с собой Гэндальфа, настороженного, внимательно слушающего и (как чувствовал Пин) сдерживающего растущий гнев и раздражение. Когда час истёк и Денетор снова ударил в гонг, Пин почувствовал себя окончательно выжатым. «Вряд ли сейчас больше девяти часов утра,- подумал он.- Я мог бы сейчас проглотить три завтрака за один присест».

— Проводите господина Митрандира в приготовленные для него покои,- велел Денетор.- Его спутник, если пожелает, может пока разместиться с ним. Но да будет известно, что ныне я принял его присягу служить мне, и он должен быть известен как Перегрин, сын Паладина, и обучен низшим паролям. Известите капитанов, чтобы они ждали меня здесь сразу, как смогут, после того, как будет пробит третий час.

И ты, господин мой Митрандир, тоже приходи, как и когда только пожелаешь. Никто не воспрепятствует твоему приходу ко мне в любое время, исключая лишь короткие часы моего сна. Дай остыть своему гневу на стариковскую глупость и затем возвращайся к моему утешению!

— Глупость? — возразил Гэндальф.- Нет, господин мой, когда вы выживете из ума, вы умрёте. Вы способны использовать как плащ даже ваше горе. Или вы полагаете, что я не понял цели, с которой вы расспрашивали в течение часа того, кто знает меньше всего, хотя я сидел рядом?

— Если вы поняли её, то будьте довольны,- парировал Денетор.- Безумной была бы гордость, отказывающаяся от помощи и совета в нужде, но вы раздаёте подобные дары лишь в соответствии с собственными замыслами. Однако из владыки Гондора не сделать инструмента для чужих целей, сколь достойными они ни были бы. И в этом мире, каков он есть, нет для него цели выше, чем благо Гондора, и власть над Гондором, господин мой, принадлежит мне и никому другому, пока король не вернётся вновь.

— Пока король не вернётся вновь? — повторил Гэндальф.- Прекрасно, господин мой Правитель, ваш долг — продолжать хранить королевство до этого события, которое немногие теперь надеются увидеть. И в этом вы получите любую помощь, какую вам угодно будет попросить. Но вот что я скажу: мне не принадлежит власть ни над одним королевством, ни над Гондором, ни над любым прочим, большим или малым. Однако я забочусь обо всех ценных и достойных вещах, подвергающихся опасности в этом мире, каков он есть. И, что касается меня, то даже в случае гибели Гондора, не вся моя работа пойдёт насмарку, если эту ночь переживёт хоть что-то, способное вновь дать в грядущем прекрасные ростки или изобильные плоды. Ибо я тоже слуга. Ты не знал этого?

И с этими словами он развернулся и широким шагом покинул зал, а Пин бежал сбоку от него.

Пока они шли, Гэндальф не смотрел на Пина и не разговаривал с ним. Проводник встретил их у дверей зала и провёл через Двор Фонтана в переулок между высокими каменными зданиями. После нескольких поворотов они подошли к дому у самой стены Цитадели с северной стороны, недалеко от плеча, которое соединяло холм с горой. Поднявшись по широкой резной лестнице на второй этаж, он показал им прекрасную комнату, светлую и просторную, с добротными портьерами, рисунок которых был трудно различим на матово-золотистом фоне. Комната была обставлена скромно: небольшой стол, два кресла и скамья, но по бокам находились занавешенные альковы с хорошо постланными кроватями, сосудами и тазами для омовения. Три высоких узких окна смотрели на север, на большую излучину Андуина, всё ещё окутанного саваном тумана, по направлению к Эмин Муилу и далёкому Рэросу. Чтобы заглянуть через глубокий каменный подоконник, Пину пришлось вскарабкаться на скамью.

— Ты сердишься на меня, Гэндальф? — спросил он, когда их проводник ушёл и закрыл за собой дверь.- Я сделал всё, что мог.

— Конечно, да! — сказал Гэндальф, неожиданно рассмеявшись; он подошёл, встал рядом с хоббитом, обхватил его рукой за плечи и тоже посмотрел в окно. Смех прозвучал так весело, что Пин с некоторым удивлением взглянул в лицо мага, которое было теперь совсем рядом, но сначала увидел лишь морщины, прочерченные заботой и скорбью. И только всмотревшись внимательнее, он понял, что под ними скрывалась великая радость: настоящий фонтан веселья, достаточный, чтобы, когда он прорвётся, заразить смехом целое королевство.

— Конечно, ты сделал всё, что мог,- повторил маг,- и надеюсь, что ещё не скоро ты вновь попадёшь в зажим между двумя столь кошмарными стариками. Тем не менее, владыка Гондора узнал от тебя больше, чем ты полагаешь, Пин. Ты не смог утаить тот факт, что от Мории отряд вёл не Боромир и что среди вас был некто весьма достойный, направлявшийся в Минас Тирит, и что у него есть знаменитый меч. Люди в Гондоре много думают о преданиях древних дней, и Денетор долго размышлял над стихом и над словами Проклятие Исилдура с тех пор, как Боромир ушёл.

Он не таков, как другие люди этого времени Пин, и как бы ни передавалось наследие от отца к сыну, случилось так, что кровь Заокраинного Запада струится в нём почти без примесей, как и в другом его сыне, Фарамире, чего, однако, не было в Боромире, которого он любил больше. Он прозорлив. Он способен понять, если направит на это свою волю, многое из того, что происходит в умах других людей, даже тех, что живут далеко. Трудно обмануть его и опасно пытаться.

Помни это! Потому что теперь ты поклялся служить ему. Я не знаю, что вложило в твою голову или твоё сердце поступить так. Но это было хорошо сделано. Я не препятствовал, ибо не следует сдерживать благородный порыв холодным советом. Это тронуло его сердце и, насколько я могу судить, улучшило настроение. И, по крайней мере, теперь ты можешь свободно ходить по Минас Тириту — когда ты не на службе. Потому что это оборотная сторона медали. Ты в его распоряжении, и он не забудет об этом. Продолжай соблюдать осторожность!

Маг замолчал и вздохнул.

— Ладно, не стоит размышлять над тем, что будет завтра. Ибо завтра совершенно определённо будет хуже, чем сегодня, причём на многие дни вперёд. И тут я уже ничем не могу помочь. Доска разложена, и фигуры пришли в движение. Одна из этих фигур, которую я очень хочу найти, Фарамир, теперь наследник Денетора. Не думаю, что он в городе, но у меня не было времени расспрашивать о новостях. Я должен идти, Пин. Я должен пойти на этот совет лордов и узнать всё, что смогу. Но ход у Врага, и он готов открыть свою решающую игру. И похоже, что пешкам доведётся увидеть в этой партии столько же, сколько всем прочим, Перегрин, сын Паладина, солдат Гондора. Точи свой меч!

Гэндальф подошёл к двери и там обернулся.

— Я спешу, Пин,- сказал он.- Когда соберешься выходить, окажи мне услугу. Даже до того, как отдохнёшь, если только ты не слишком устал. Найди Тенегона и посмотри, как его устроили. Эти люди хорошо относятся к животным, потому что они добрый и мудрый народ, но они не столь искусны в обращении с лошадьми, чем некоторые.

Сказав это, Гэндальф ушёл, и сразу вслед за этим в башне Цитадели мелодично ударил колокол. Трижды прозвенел он в воздухе серебром и замолчал: третий час от восхода солнца.

Через минуту Пин уже выскочил за дверь, спустился по лестнице и выглянул на улицу. Солнце теперь светило тепло и ярко, башни и высокие дома отбрасывали на запад длинные, резко очерченные тени. В голубом воздухе высоко вздымала свой белый шлем и снежный плащ гора Миндолуин. По улицам города взад и вперёд проходили вооружённые люди, словно спешившие с ударом часов сменить друг друга на постах и службах.

— В Шире это называется девять часов утра,- произнёс вслух Пин, обращаясь к самому себе.- Самое время для приятного завтрака у открытого окна на весеннем солнышке. И как же мне хотелось бы позавтракать! Эти люди вообще завтракают, или завтрак у них уже кончился? И где, интересно, они обедают, и когда?

Вскоре он заметил человека, одетого в чёрное и белое, который шёл по узкой улице из центра Цитадели в его сторону. Пин чувствовал себя одиноким и уже совсем было решился заговорить с этим человеком, когда он будет проходить мимо, но этого не потребовалось. Человек сам подошёл к нему.

— Ты Перегрин Невысоклик? — спросил он.- Мне сообщили, что ты присягнул служить Городу и Владыке. Добро пожаловать!

Он протянул руку, Пин пожал её.

— Меня зовут Берегонд, сын Баранора. Я не занят этим утром, и меня послали к тебе, чтобы обучить паролям и рассказать тебе немного о том, что ты, без сомнения, захочешь узнать. Что касается меня, то мне тоже хотелось бы познакомиться с тобой, поскольку никогда прежде не видели мы невысоклика в этой стране и, хоть и слыхали о них, мало что говорится про вас в любом из известных нам преданий. Кроме того, ведь ты друг Митрандира. Ты хорошо его знаешь?

— Ну,- сказал Пин,- можно сказать, о нём я знаю всю свою короткую жизнь, а недавно я проделал с ним долгий путь. Но в этой книге много чего можно прочесть, и я не могу претендовать на то, что просмотрел больше, чем одну-две страницы. И всё же я, наверное, знаю его не хуже, чем другие, за исключением немногих. Думаю, из всего нашего Отряда один лишь Арагорн действительно знает его.

— Арагорн? — переспросил Берегонд.- Кто это?

— Ох,- запнулся Пин.- Ну, это человек, который шёл с нами. Я думаю, сейчас он в Ристании.

— Я слышал, ты был в Ристании. И мне хотелось бы также подробно расспросить тебя и об этой стране, потому что мы возлагаем многое на ту маленькую надежду, которую даёт нам её народ. Но я отвлёкся от данного мне поручения, которое обязывает меня сначала ответить на твои вопросы. Что тебе хотелось бы узнать, мастер Перегрин?

— Э-э, ну,- протянул Пин,- смею сказать, что из всех жгучих вопросов больше всего меня сейчас волнует один: как насчёт завтрака и всего прочего? То есть, когда вы, так сказать, садитесь за стол, и где здесь столовая, если она есть? И харчевни? Я смотрел, пока мы ехали наверх, но не заметил ни одной, хотя, признаться, всю дорогу меня поддерживала надежда на глоток эля, когда мы попадём в жилища учтивых и мудрых людей.

Берегонд серьёзно посмотрел на него.

— Я вижу, ты старый служака,- сказал он.- Говорят, что люди, сражающиеся в поле, всегда подбадривают себя надеждой поскорей добраться до еды и питья, хотя самому мне не приходилось много путешествовать. Так, значит, ты ещё не ел сегодня?

— Ну, если говорить вежливо, то ел,- ответил Пин.- Но не больше, чем кубок вина и одну-две белых лепешки, благодаря любезности вашего господина. Но за это он целый час мучил меня вопросами, что заставляет-таки проголодаться.

Берегонд рассмеялся.

— За столом великие дела вершатся малыми людьми, как у нас говорят. Однако ты позавтракал не хуже, чем любой человек в Цитадели, и с гораздо большим почётом. Это крепость и сторожевая башня, причём в настоящий момент на военном положении. Мы встаём прежде солнца, перекусываем в сером свете и с восходом идём на службу. Но не отчаивайся! — Он снова рассмеялся при виде обескураженного лица Пина.- Те, кто несут тяжёлую службу, получают кое-что для подкрепления своих сил в середине утра. Затем полдник в середине дня или тогда, когда позволяют служебные обязанности, а в час захода солнца люди собираются для дневной трапезы и такого веселья, какое ещё возможно в эти дни.

Идём! Прогуляемся немного, а затем отдохнём, а заодно и подкрепимся на крепостной стене, чтобы полюбоваться прекрасным утром.

— Один момент! — сказал Пин, покраснев.- Прожорливость или, как ты вежливо говоришь, голод, совсем было вышибли это у меня из головы. Но Гэндальф, или, как вы его зовёте, Митрандир, просил меня навестить его коня, Тенегона, большого жеребца из Ристании и, как мне говорили, зеницу герцогского ока, хоть он и отдал его Митрандиру. Думаю, что его новый хозяин любит это животное больше, чем многих людей, и, имей его пожелания вес в этом городе, вам пришлось бы обходиться с Тенегоном со всем почтением и даже с большей добротой, чем вы обошлись с хоббитом, если только это возможно.

— Хоббитом? — переспросил Берегонд.

— Так мы называем себя сами,- пояснил Пин.

— Я рад узнать это,- сказал Берегонд,- поскольку теперь я могу сказать, что странный акцент не портит учтивой речи, а хоббиты — учтивый народ. Но идём! Ты познакомишь меня с этим добрым конём. Я люблю животных, но мы редко видим их в этом каменном городе; ведь мой народ родом из горных долин, а до этого — из Итилии. Однако, не бойся! Визит будет коротким — всего лишь дань вежливости, а оттуда направимся прямиком в кладовые.

Пин нашёл, что Тенегона хорошо устроили и обиходили, поскольку в шестом круге, за стенами Цитадели, было несколько прекрасных стойл, где рядом с помещениями для гонцов Владыки держали резвых лошадей, чтобы посланцы были в любую минуту готовы скакать по неотложному приказу Денетора или главных капитанов. Но сейчас все лошади и всадники были в разъездах.

Тенегон тихонько заржал, когда Пин вошёл в стойло, и повернул голову.

— Доброе утро! — сказал Пин.- Гэндальф придёт сразу, как только сможет. Он занят, но просил передать тебе привет и посмотреть, всё ли с тобой в порядке; надеюсь, ты отдыхаешь от своих долгих трудов.

Тенегон махнул головой и переступил. Но он позволил Берегонду погладить его по морде и большим бокам.

— Он выглядит так, словно пробежался на скачках, а не преодолел только что долгий путь,- сказал Берегонд.- Как он горд и могуч! Где его сбруя? Она должна быть богатой и прекрасной.

— Нет сбруи достаточно богатой и прекрасной для него,- ответил Пин.- Он не хочет никакой. Если он согласен нести тебя, то понесёт, а если нет, так никакие удила, узда, хлыст или плеть не укротят его. До свидания, Тенегон! Потерпи. Битва близка.

Тенегон вскинул голову и заржал так, что стойло закачалось, и они зажали уши. Затем они распрощались и ушли, убедившись, что кормушка как следует наполнена.

— А теперь к нашей кормушке,- предложил Берегонд и повёл Пина обратно в Цитадель, а там к двери в северной стене высокой башни. Потом они спустились по длинной холодной лестнице в широкую галерею, освещённую лампами. В её боковой стене были решётки, одна из которых стояла открытой.

— Здесь кладовые и склад моего отряда Стражи,- сказал Берегонд.- Привет, Таргон! — окликнул он через решётку.- Сейчас ещё рано, но тут новичок, которого Владыка принял к себе на службу. Он долго и далеко скакал на пустой желудок и тяжело потрудился сегодня утром, и он голоден. Дай нам, что у тебя найдётся!

Тут им выдали хлеб, и масло, и сыр и яблоки: последние зимнего сорта, сморщенные, но сочные и сладкие,- и кожаную флягу со свежим элем, и деревянные тарелки и чаши. Они сложили всё это в плетёную корзину, снова выбрались на солнце, и Берегонд повёл Пина к восточной оконечности высокого, выступающего вперёд бастиона, где в зубчатой стене была глубокая амбразура, а под ней каменное сиденье. Отсюда они могли любоваться утром над миром.

Они ели, пили и говорили то о Гондоре, его нравах и обычаях, то о Шире и чужих краях, в которых побывал Пин. И с каждым разом Берегонд всё больше удивлялся и всё изумлённее глядел на хоббита, болтающего своими короткими ножками, когда он сидел на скамье, или встающего на ней на цыпочки, чтобы заглянуть в амбразуру и увидеть земли внизу.

— Не скрою от тебя, мастер Перегрин,- сказал Берегонд,- что для нас ты выглядишь почти как ребёнок, паренёк лет девяти или около того, и, тем не менее, ты пережил столько опасностей и видел такие чудеса, что немногие из наших седобородых могут похвастать тем же. Я думал, что нашему Владыке пришёл в голову каприз завести себе благородного пажа, как поступали, по слухам, в древности короли. Но теперь я вижу, что это не так, и прошу извинить мою глупость.

— Извиняю,- сказал Пин.- Хотя ты не очень ошибся. Среди своего народа я всё ещё считаюсь почти мальчишкой и «войду в возраст», как говорят у нас в Шире, только через четыре года. Впрочем, довольно обо мне. Лучше посмотри сюда и скажи, что отсюда видно.

Солнце уже взошло довольно высоко, и туманы в долине внизу поднялись. Последние их остатки проплывали над головой обрывками белых облаков, уносимые вдаль крепнущим ветром с востока, который колыхал флаги на Цитадели и плескал её белыми стягами. Далеко внизу, на дне долины, примерно в пяти лигах, если оценивать расстояние на глаз, теперь была видна серая и блестящая Великая Река, катившая свои воды с северо-запада, затем сворачивающая могучей петлёй к югу и опять к западу и теряющаяся из виду в дымке и мерцании, за которыми очень далеко, в пятидесяти лигах отсюда, было море.

Пин мог видеть весь Пелленор, лежащий перед ним, как на ладони, усеянный вдали точками ферм, невысоких оград, сараев и коровников, но нигде не было заметно ни коров, ни других животных. Зелёные поля пересекало множество дорог и трактов, на которых царило оживлённое движение: одни повозки вереницами тянулись к Большим Воротам, другие выезжали из них. Время от времени к Воротам подъезжал всадник, соскакивал с седла и спешил в Город. Но основное движение шло прочь от города, по главному, огороженному стенками тракту, который сворачивал к югу круче, чем Река, и, огибая подножье холмов, вскоре терялся из виду. Он был широк и хорошо вымощен, к восточному краю мостовой примыкала столь же широкая дерновая полоса для всадников, а стена была уже за ней. Всадники проносились туда и обратно, но мощёная дорога вся казалась забитой большими крытыми повозками, направляющимися к югу. Однако вскоре Пин понял, что в действительности всё подчинялось строгому порядку: повозки двигались тремя рядами, одни, влекомые лошадьми, быстрее, другие медленнее (это были тяжёлые фургоны с красивыми разноцветными кузовами, запряжённые быками). А вдоль западного края тракта — множество небольших тележек, которые тащили медленно бредущие люди.

— Это путь к долинам Сыпхольм и Лоссарнах, к горным деревням, а затем в Лебению,- сказал Берегонд.- По нему уходят последние повозки, увозящие в убежища стариков, детей и женщин, которые должны сопровождать их. Они все обязаны выйти из Ворот и очистить дорогу на лигу до полудня: таков был приказ. Это печальная необходимость.- Он вздохнул.- Быть может, немногим из тех, кто расстался сейчас, доведётся встретиться вновь. В этом городе и так было слишком мало детей, а теперь и вовсе нет никого, кроме нескольких подростков, которые не пожелали уходить и способны выполнять кое-какую работу. Один из них — мой сын.

На некоторое время разговор иссяк. Пин с тревогой смотрел на восток, словно ожидал в любой момент увидеть тысячные орды орков, разливающиеся по полям.

— А что виднеется там? — спросил он, указывая вниз на середину большой излучины Андуина.- Это другой город, или что это?

— Это был город,- ответил Берегонд,- столица Гондора, а наш город был всего лишь её крепостью. Ибо это руины Осгилиата, занимавшего оба берега Андуина, который наши враги захватили и сожгли уже очень давно. Однако в дни юности Денетора мы отвоевали его назад: не для того, чтобы жить там, а в качестве форпоста и чтобы восстановить мосты для прохода наших армий. А затем появились Ужасные Всадники из Минас Моргула.

— Чёрные Всадники? — проговорил Пин, расширив глаза, которые стали большими и тёмными от вновь проснувшегося старого страха.

— Да, они были чёрными,- подтвердил Берегонд,- и я вижу, что тебе кое-что известно на их счёт, хотя ты ни разу не упомянул о них ни в одном рассказе.

— Я знаю о них,- сказал Пин тихо,- но не хочу говорить о них теперь, так близко, так близко…- Он замолк, устремил свой взор за Реку, и ему показалось, что там нет ничего, кроме плотной, грозной тени. Возможно, это были маячащие на самом горизонте горы, чей зазубренный хребет сглаживали двадцать лиг туманного воздуха, а может, это была всего лишь стена туч, за которой угадывалась другая, более глубокая мгла. Но пока он смотрел туда, ему почудилось, что мрак растёт и сгущается, медленно, очень медленно поднимаясь в небо, чтобы поглотить область, принадлежащую солнцу.

— Так близко к Мордору? — спокойно докончил фразу Берегонд.- Да, он лежит там. Мы редко называем его, хотя вынуждены вечно жить ввиду его тени. Временами она кажется тоньше и более отдалённой, временами ближе и плотнее. Ныне она растёт и сгущается, и потому наш страх и тревога растут тоже. А Ужасные Всадники: менее года назад они отбили переправы, и многие из наших лучших воинов погибли. Но Боромиру в конце концов удалось отбросить врагов назад, с этого западного берега, и мы пока ещё удерживаем около половины Осгилиата. Ненадолго. Вскоре мы ждём там новой атаки. Быть может, главной атаки в грядущей войне.

— Когда? — спросил Пин.- Как ты думаешь? Потому что я видел сигнальные огни прошлой ночью и гонцов, а Гэндальф сказал, что это знак того, что война началась. Сдавалось, он отчаянно спешил. Но теперь всё словно бы опять затихло.

— Только потому, что теперь всё готово,- ответил Берегонд.- Но это лишь затишье перед бурей.

— Тогда почему прошлой ночью были зажжены сигнальные огни?

— Поздно посылать за помощью, когда ты уже осаждён,- сказал Берегонд.- Но я не знаю, чем руководствуются в своих решениях Правитель и его капитаны. У них много способов узнавать новости. И владыка Денетор не похож на других людей: он провидец. Некоторые говорят, что, когда он сидит ночью один в своём верхнем покое в Башне и направляет свою мысль на то или это, он может прочитать нечто в грядущем и что временами ему даже удаётся постичь мысль Врага, вступая с ним в борьбу. Именно поэтому он так стар, потерял силы раньше времени. Но, как бы там ни было, мой господин Фарамир сейчас находится с опасным заданием за Рекой на вражеской территории, и он мог прислать вести.

Если же ты хочешь знать моё мнение, почему были зажжены сигнальные огни, то, скорее всего, из-за новостей, которые пришли вчера под вечер из Лебении. К устью Андуина подходит большой флот корсаров из Умбара, что на юге. Они давно потеряли страх перед мощью Гондора и предались Врагу, а теперь собираются нанести по нам серьезный удар. Потому что эта атака отвлечёт много подкреплений, которые мы ожидаем из Лебении и Дивногорья, население которых стойко и многочисленно. И тем больше наши думы обращаются на север, к Ристании, и тем большую радость доставила нам принесённая вами весть о победе.

И всё же,- он замолчал, встал и обвёл взором север, восток и юг,- события в Скальбурге предупреждают нас, что теперь мы имеем дело с общей стратегией и попали в большую сеть. Это более не стычки у переправ, набеги из Итилии и Анории, засады и мародёрство. Это большая, давно спланированная война, и мы лишь часть её, что бы там ни говорила гордость. Приходят сообщения о движении далеко на востоке, за Внутренним морем, и на севере, в Лихолесье и за его пределами, и на юге, в Хараде. Теперь всем королевствам придётся пройти суровую проверку: выстоять или пасть — под Тень.

Однако, мастер Перегрин, всё-таки нам выпала честь удостоиться особой ненависти Чёрного Властелина, поскольку ненависть эта исходит из глубины времён и перенесена через бездны Моря. Здесь падёт самый сильный удар молота. Именно по этой причине Митрандир примчался сюда в такой спешке. Потому что, если падём мы, то кто устоит? И, мастер Перегрин, видишь ли ты хоть малейшую надежду, что мы выстоим?

Пин не ответил. Он посмотрел на высокие стены, и башни, и храбро поднятые знамёна, и солнце высоко в небе, а потом на сгущающуюся на востоке мглу и подумал о длинных щупальцах Тени, об орках в лесах и горах, предательстве Скальбурга, зловещих птицах и Чёрных Всадниках даже на просёлках Шира, и о крылатом ужасе, назгуле. Он содрогнулся, и надежда угасла. И в этот миг солнце на секунду мигнуло и потускнело, словно по нему прошлось тёмное крыло. И хоббиту показалось, что почти на пределе слышимости высоко и далеко в небе прозвучал крик: слабый, но душераздирающий, холодный и жуткий. Он побледнел и вжался в стену.

— Что это было? — спросил Берегонд.- Ты тоже что-то почувствовал?

— Да,- пробормотал Пин.- Это было предвестье нашего падения и тень рока: Ужасный Всадник в воздухе.

— Да, тень рока,- сказал Берегонд.- Я боюсь, что Минас Тирит падёт. Надвигается ночь. У меня ощущение, будто вся кровь оледенела.

Некоторое время они сидели, свесив головы, и молчали. Затем Пин неожиданно посмотрел вверх и увидел, что солнце всё ещё светит и знамёна по-прежнему развеваются на ветру. Он встряхнулся.

— Это прошло,- сказал он.- Нет, моё сердце ещё не отчаялось. Гэндальф погиб, но вернулся, и он с нами. Мы можем устоять, пусть даже на одной ноге, или, на худой конец, удержаться хоть на коленях.

— Верно сказано! — воскликнул Берегонд. Он вскочил и быстро заходил взад и вперёд.- нет, хотя все вещи обречены со временем исчезнуть, Гондор ещё не умрёт. Нет, даже если опрометчивый враг взойдёт на его стены по горе из трупов. Есть ещё и другие укрепления и тайные тропы для бегства в горы. Надежда и память ещё продолжат жить в тайных долинах, где трава зелена.

— Всё равно, я хочу, чтобы всё уже кончилось к добру или к худу,- сказал Пин.- Я вовсе не воин и питаю отвращение к любой мысли о битве, но ждать начала той, которой я не могу избежать, хуже всего. Каким долгим кажется этот день! Мне было бы легче, если бы нам не приходилось стоять и дожидаться в полном бездействии, нигде даже не ударив первыми. Думаю, что в Ристании тоже не нанесли бы ни одного удара, если бы не Гэндальф.

— А! Ты бередишь болячку, которая зудит у многих,- промолвил Берегонд.- Но всё может измениться, когда вернётся Фарамир. Он отважен, гораздо отважнее, чем думают многие, так как в нынешние дни люди не очень верят, что капитан может быть мудр и искушён в летописях и песнях, как он, и при этом быть сильным и способным быстро оценивать обстановку на поле боя. Но Фарамир именно таков. Менее опрометчивый и пылкий, чем Боромир, но не менее решительный. Однако, что, собственно, он может сделать? Мы не в состоянии штурмовать горы… вон того королевства. Пределы нашей досягаемости сузились, и мы не способны ударить, пока враг не окажется в них. Но тогда наша рука должна быть тяжела! — И он стукнул по рукояти своего меча.

Пин смотрел на него — высокого, гордого и благородного, как все люди, которых он успел повидать в этой стране, и с отважным блеском в глазах при мысли о битве. «Увы! Моя-то рука легче перышка,- подумал он про себя.- Пешка, сказал Гэндальф? Возможно, только не на своей доске».

Так они беседовали, пока солнце поднималось, и тут внезапно пробил полуденный колокол и в Цитадели стало оживлённо, потому что все, кроме часовых, направились поесть.

— Ты пойдёшь со мной? — спросил Берегонд.- На сегодня ты можешь присоединиться к моему столу. Я не знаю, к какому отряду тебя причислят, или же Правитель оставит тебя в собственном распоряжении. Но тебя с радостью примут. И тебе было бы хорошо познакомиться с возможно большим числом людей, пока есть время.

— С большим удовольствием,- ответил Пин.- Сказать по правде, мне одиноко. Я оставил в Ристании своего лучшего друга, и мне не с кем поговорить или пошутить. Может быть, я действительно смогу вступить в твой отряд? Ты капитан? Если да, ты мог бы взять меня или попросить за меня?

— Нет, нет! — рассмеялся Берегонд.- Я не капитан. Я всего лишь простой солдат Третьего отряда Цитадели, так что у меня нет ни чинов, ни звания, ни титулов. Однако, мастер Перегрин, просто служить в страже Башни Гондора считается в Городе весьма почётным, и такие люди пользуются уважением в стране.

— Тогда это для меня недостижимо,- сказал Пин.- Отведи меня назад в нашу комнату, и, если Гэндальфа там нет, я пойду с тобой куда угодно как твой гость.

Гэндальфа в комнате не было, записки от него тоже, так что Пин пошёл с Берегондом и познакомился с солдатами Третьего отряда. И похоже, что, приведя его, Берегонд поднялся в глазах людей столь же высоко, как и его гость, потому что Пина горячо приветствовали. В Цитадели пошло уже немало толков о спутнике Митрандира и его продолжительной беседой наедине с Правителем, и молва объявила, что с севера прибыл принц невысокликов, чтобы предложить Гондору союз и пять тысяч мечей. А некоторые добавляли, что когда из Ристании прискачут всадники, каждый привезёт за спиной воина-невысоклика, быть может, небольшого, но доблестного.

Хотя Пину пришлось с сожалением разрушить эти обнадёживающие слухи, избавиться от своего нового, только что полученного титула ему не удалось: люди полагали, что он пристал тому, кто дружил с Боромиром и был с почётом принят владыкой Денетором, и они благодарили его за то, что он разделил их компанию, и ловили каждое его слово и рассказы о чужих странах, и дали ему столько еды и эля, сколько он и пожелать не мог. Фактически, единственной его заботой было «соблюдать осторожность» по совету Гэндальфа и не позволять своему языку болтать чересчур свободно, что, в общем-то, свойственно хоббиту, находящемуся среди друзей.

Наконец Берегонд поднялся.

— Прощай покуда! — сказал он.- Я теперь занят до захода, как, думаю, и все здесь. Но если тебе одиноко, как ты сказал, то, может быть, ты не откажешься от весёлого проводника по Городу? Мой сын охотно пройдётся с тобой. Он хороший парень. Если захочешь, спустись в нижний круг и спроси Старую гостиницу на Рат Келердаин, улице Ламповщиков. Ты найдёшь его там с другими пареньками, которые остались в Городе. Возможно, вам будет на что посмотреть у Больших Ворот до их закрытия.

Он ушёл, и вскоре за ним последовали и остальные. День был ещё ясен, хотя дымка в небе усиливалась, и для марта, даже так далеко к югу, жаркий. Пина клонило в сон, но комната казалась безрадостной, и он решил спуститься и изучить Город. Он прихватил с собой несколько кусочков, припасённых для Тенегона, и их учтиво приняли, хотя конь, похоже, ни в чём не испытывал недостатка. Затем он пошёл вниз по петляющим улицам.

Люди, мимо которых он проходил, не сводили с него глаз. Встречные приветствовали его с серьёзной учтивостью на манер Гондора, склоняя голову и прижимая руки к груди, но за спиной он слышал летящие от двери к двери многочисленные призывы выйти и посмотреть на принца невысокликов, спутника Митрандира. Многие говорили на другом, отличным от всеобщего языке, но он очень скоро сообразил, что значит эрнил и перианнат и понял, что титул этот спустится в Город перед ним.

Наконец он, пройдя множеством сводчатых туннелей, красивых галерей и мостовых, очутился в нижнем и самом широком круге и там его направили к улице Ламповщиков — широкой дороге, которая вела к Большим Воротам. На ней он отыскал Старую гостиницу: большое строение из серого выветрелого камня с двумя флигелями, выходящими на улицу, и узким газоном между ними, за которым был многооконный дом с колоннадой по всему фасаду и ведущей к ней от самой травы лестницей. Между колонн играли мальчики: единственные дети, которых Пин видел в Минас Тирите, и он остановился посмотреть на них. Вскоре один из мальчишек заметил его и с возгласом перепрыгнул через траву и вышел на улицу; кое-кто последовал его примеру. Затем паренёк встал перед Пином, меряя его взглядом с ног до головы.

— Привет! — сказал он.- Ты откуда взялся? Ты чужой в Городе.

— Был,- сказал Пин.- Но говорят, что теперь я стал солдатом Гондора.

— Да ну! — фыркнул парень.- Тогда мы все тут такие солдаты. Но сколько тебе лет и как тебя звать? Мне уже десять лет и скоро будет пять футов. Я выше тебя. Но ведь мой отец страж, один из самых рослых. Кто твой отец?

— На какой вопрос я должен ответить первым? — спросил Пин.- Мой отец возделывает землю вокруг Белых Колодезей близ Кролгорда в Шире. Мне почти двадцать девять, так что в этом я превосхожу тебя, хотя во мне всего четыре фута и не похоже, что я вырасту ещё, разве что в ширину.

— Двадцать девять! — присвистнул парень.- Эй, да ты совсем старый! Прямо как мой дядя Иорлас. Всё же,- добавил он с надеждой,- спорим, что я смог бы поставить тебя вверх тормашками или положить на обе лопатки.

— Может, и смог бы, если я позволю,- улыбнулся Пин.- А может, я смог бы проделать то же самое с тобой. Мы знаем кое-какие борцовские приемы в моей маленькой стране. В которой, позволь мне тебя заверить, я считаюсь необычайно крупным и сильным, и я ещё никому не позволял ставить себя вверх тормашками. Так что, если бы дошло до дела и у меня не было бы другого выхода, мне пришлось бы убить тебя. Потому что, когда ты станешь старше, ты узнаешь, что люди не всегда таковы, какими кажутся, и хоть ты, должно быть, принял меня за слабого чужого мальчишку и лёгкую жертву, позволь мне предостеречь тебя: я не таков, я невысоклик, суровый, дерзкий и злой!

Пин скорчил такую мрачную мину, что мальчик отскочил назад, но тут же вернулся, сжав кулаки и с боевым огнём в глазах.

— Нет! — рассмеялся Пин.- Верить всему, что говорят о себе чужаки, тоже не стоит! Я не боец. Но, в любом случае, вежливость требует, чтобы тот, кто бросает вызов на поединок, сначала представился.

Мальчик горделиво выпрямился.

— Я Бергил, сын Берегонда из Стражи,- сказал он.

— Так я и думал,- отозвался Пин,- потому что ты похож на отца. Я знаю его, и он послал меня к тебе.

— Тогда почему ты не сказал этого сразу? — спросил Бергил, и внезапно лицо его стало испуганным.- Только не говори мне, что он передумал и хочет отправить меня с девчонками! Но нет, последние возки ушли.

— Его послание не так плохо, если не хорошо,- ответил Пин.- Он сказал, что, если ты раздумаешь ставить меня вверх тормашками, то можешь поводить меня по Городу и развеять мое одиночество. Взамен я могу рассказать тебе кое-что о дальних странах.

Бергил облегчённо рассмеялся и хлопнул в ладоши.

— Отлично! — воскликнул он.- Тогда пошли! Мы всё равно скоро собирались отправиться к Воротам, чтобы посмотреть. Значит, пойдём прямо сейчас.

— А что там будет?

— Капитаны Внешних земель должны прибыть по Южному тракту до захода солнца. Пойдём с нами, и увидишь.

Бергил оказался хорошим товарищем: лучшим собеседником, с которым Пину довелось пообщаться с тех пор, как он расстался с Мерри. Очень скоро они смеялись и весело болтали, пока шли по улицам, не обращая внимания на глазеющих на них людей. Вскоре они очутились в толпе, направляющейся к Большим Воротам. Здесь Пин сильно вырос во мнении Бергила, так как, когда он назвал своё имя и пароль, страж отдал ему честь и выпустил из города. И более того: он разрешил ему взять с собой своего спутника.

— Здорово! — сказал Бергил.- Нас, мальчишек, больше не пускают за Ворота без старших. Теперь нам будет видно лучше.

За Воротами вдоль тракта и вокруг большой мощёной площади, куда сходились все дороги к Минас Тириту, стояла толпа людей. Все глаза были обращены к югу, и вскоре поднялся гул:

— Там пыль! Они подходят!

Пин с Бергилом протолкались в первые ряды и ждали. В отдалении зазвучали рога, и радостный шум прокатился навстречу им, как крепнущий ветер. Затем громко пропела труба, и все люди вокруг них закричали.

— Форлонг! Форлонг! — услышал Пин.- Что они говорят? — спросил он.

— Прибыл Форлонг,- ответил Бергил.- Старый Форлонг Тучный, Владыка Лоссарнаха. Там живёт мой дед. Ура! Вот он. Добрый старина Форлонг!

Во главе колонны выступал большой крутобокий конь, на котором сидел широкоплечий гигант, старый и седобородый, но в кольчуге, чёрном шлеме и с длинным тяжёлым копьём. За ним гордо маршировали колонной запылённые люди, хорошо вооружённые, с большими боевыми топорами и суровыми лицами. Они были ниже и несколько смуглее, чем те гондорцы, которых до сих пор встречал Пин.

— Форлонг! — кричали люди.- Верное сердце, верный друг! Форлонг!

Но когда люди из Лоссарнаха прошли, они забормотали:

— Так мало! Две сотни, что это? Мы надеялись, что их будет в десять раз больше. Это всё недавние вести о чёрном флоте. Они прислали лишь десятую часть своих сил. Всё же, каждая малость — уже приобретение.

И так подходили, встречались приветственными криками и втягивались в Ворота люди с Внешних земель, пришедшие защитить Город Гондора в тёмный час, но каждый раз слишком мало, каждый раз меньше, чем предполагала надежда и просила нужда. Люди из долины Рингло за сыном своего господина, Дерворином, пешие, три сотни. С нагорий Мортонда, большой долины Чернокоренье, рослый Дуинхир со своими сыновьями Дуилином и Деруфином и пять сотен лучников. С Анфаласа, дальнего Долгобережья — длинная вереница разношёрстных людей — охотников, пастухов и крестьян из небольших деревушек, все плохо вооружённые, за исключением челядинцев их господина Голасгила. Из Ламедона немного суровых горцев без капитана. Снятые с кораблей рыбаки из Этира, около сотни или чуть больше. Хирлуин Светлый с Зелёных Холмов из Пиннат Гелина с тремя сотнями храбрецов в зелёных одеждах. И под конец самый гордый из всех Имрагил, принц Дол Амрота, родич Правителя, с позолоченными стягами, несущими символ Корабля и Серебряного Лебедя, и отряд рыцарей в полном вооружении на серых лошадях, а за ними семь сотен воинов, высоких, как владыки, сероглазых, тёмноволосых, запевших, когда они подошли.

И это было всё: всех вместе меньше, чем три тысячи. Больше никто не придёт. Их возгласы и топот ног втянулись в Город и стихли вдали. Зрители молча постояли ещё немного. В воздухе висела пыль, так как ветер стих и вечер был душен. Близился последний час дня, и красное солнце опустилось за Миндоллуин. Тень упала на город.

Пин взглянул вверх, и ему показалось, что небо стало пепельно-серым, словно в нём висела завеса пыли и дыма, едва пропускавшая сквозь себя свет. Но на западе умирающее солнце зажгло эти дымы, и Миндоллуин чернел теперь на фоне медленно тлеющей тучи в крапинах ярко пылающих угольков.

— В каком гневе кончается прекрасный день! — произнёс Пин, забыв о пареньке, который стоял рядом с ним.

— Точнее, кончится, если я не вернусь перед закатным колоколом,- сказал Бергил.- Идём! Уже звучит труба, предупреждающая о закрытии Ворот.

Рука об руку они вернулись в Город, последними пройдя через Ворота перед тем, как те были закрыты; когда они добрались до улицы Ламповщиков, все колокола в Городе торжественно зазвонили. Свет зажёгся в окнах, а из домов и казарм для воинов вдоль стен послышалось пение.

— Прощай покуда,- сказал Бергил.- Передай привет моему отцу и поблагодари за компанию, которую он прислал. Пожалуйста, возвращайся поскорее снова. Теперь мне почти хочется, чтобы сейчас не было войны, потому что тогда мы могли бы здорово повеселиться. Мы съездили бы в Лоссарнах, в дом моего деда. Там хорошо весной: леса и поля все в цвету. Но, может быть, мы с тобой там ещё побываем. Им никогда не победить нашего Владыку, а мой отец очень доблестный. Пока, и возвращайся!

Они расстались, и Пин заспешил обратно к Цитадели. Дорога показалась ему долгой, он вспотел и очень проголодался. Вокруг него быстро густела ночь. На небе не просвечивало ни звёздочки. Он опоздал сесть за стол вместе со всеми, но Берегонд радостно приветствовал его и усадил рядом с собой, чтобы поговорить о сыне. После еды Пин ненадолго задержался, а затем распрощался и ушёл, потому что им овладело странное уныние и ему очень захотелось снова увидеть Гэндальфа.

— Найдёшь дорогу? — спросил Берегонд, стоя в дверях небольшого зала с северной стороны Цитадели, в котором они сидели.- Ночь черна, тем более, что был отдан приказ прикрыть ширмами все огни в Городе и следить, чтобы ни один не светил через стены. И я могу сообщить тебе о другом приказе: ранним утром тебя вызовут к владыке Денетору. Боюсь, что ты не попадёшь в Третий отряд. Тем не менее, мы вполне ещё можем встретиться. Добрый путь и спокойного сна!

В комнате было темно, горел только маленький светильник, поставленный на стол. Гэндальфа не было. Уныние всё сильнее охватывало Пина. Он взобрался на скамью и попытался выглянуть из окна: с тем же успехом можно было смотреть в лужу чернил. Он слез, закрыл ставни и отправился в кровать. Некоторое время он лежал и прислушивался, не вернулся ли Гэндальф, а потом впал в беспокойный сон.

Ночью он проснулся от света и увидел, что Гэндальф вернулся и ходит взад-вперёд по комнате за занавесом алькова. На столе были свечи и пергаментные свитки. Пин услышал, как маг вздыхает и бормочет: «Когда же вернётся Фарамир?»

— Привет! — сказал он, высунув голову из-за занавеса.- Я думал, что ты совсем забыл про меня. Я рад, что ты вернулся. Это был длинный день.

— Но ночь будет слишком короткой,- ответил Гэндальф.- Я вернулся сюда, потому что мне необходимо немного побыть одному, в тишине. Ты спи — в кровати, пока ещё есть такая возможность. На восходе я снова отведу тебя к владыке Денетору. Нет, не на восходе, а когда придёт вызов. Тьма началась. Здесь не будет рассвета.

Серый Отряд

Когда Мерри вернулся к Арагорну, Гэндальфа уже не было и глухой стук копыт Тенегона растворился в ночи. У хоббита был только лёгкий узелок, потому что свой мешок он потерял на Парт Гален и всё, что у него имелось при себе — это несколько полезных вещиц, найденных среди развалин Скальбурга. Счастьедар был уже осёдлан. Леголас и Гимли с их конём стояли рядом.

— Итак, из Отряда остались ещё четверо,- сказал Арагорн.- Мы поскачем вместе. Но не одни, как я полагал. Герцог тоже решил выступить немедленно. Поскольку появилась крылатая тень, он желает вернуться в горы под покровом ночи.

— А куда потом? — спросил Леголас.

— Пока не знаю,- ответил Арагон.- Что касается герцога, он отправится на сбор, назначенный им в Эдорасе через четыре ночи, считая от этой. И там, я думаю, он услышит вести о войне, и Всадники Ристании отправятся к Минас Тириту. Но что до меня и тех, кто пойдут со мной…

— Я первый! — воскликнул Леголас.

— И Гимли с ним! — добавил гном.

— Итак, что до меня,- повторил Арагорн,- то предо мной пока темно. Я тоже должен идти к Минас Тириту, но ещё не вижу пути. Час, к которому я давно готовился, близок.

— Не бросайте меня! — вмешался тут Мерри.- Хоть от меня до сих пор было мало толку, но я не хочу оставаться в стороне, как кладь, о которой вспомнят, когда всё будет позади. Вряд ли Всадники захотят сейчас возиться со мной. Правда, герцог, конечно, говорил, что я должен сесть рядом с ним, когда он вернётся домой, и рассказать ему всё о Шире.

— Да,- сказал Арагорн.- И я думаю, Мерри, что твой путь лежит с ним. Но не рассчитывай на веселье в его конце. Боюсь, что нескоро теперь Теоден расположится на отдых в Медусельде. Многие надежды угаснут этой горькой весной.

Скоро всё было готово к выступлению: двадцать четыре лошади, Гимли за спиной Леголаса и Мерри впереди Арагорна. Сейчас они быстро скакали сквозь ночь. Едва лишь они миновали Броды Скальтока, из арьергарда галопом подскакал всадник.

— Мой господин,- сказал он герцогу,- за нами конники. Мне показалось, что я слышу их, когда мы пересекали Броды. Но теперь мы в этом уверены. Они мчатся быстро и настигают нас.

Теоден тут же отдал приказ остановиться. Всадники развернулись и схватились за копья. Арагорн спешился, ссадил Мерри на землю и, обнажив меч, встал у стремени герцога. Эомир со своим оруженосцем поскакал к арьергарду. Мерри ещё сильнее, чем прежде, почувствовал себя бесполезной обузой, и невольно задался вопросом, что же ему делать, если здесь будет битва. Ему представилось, как небольшой отряд герцога зажат со всех сторон и перебит, а он бежит под покровом темноты один среди диких степей Рохана, не имея ни малейшего представления о том, где он среди всех её бесконечных миль. «Не здорово!» — решил он, вытащил свой меч и затянул потуже пояс.

Спускающуюся к горизонту луну закрыло большое, летящее по небу облако, но внезапно она снова появилась из него и ярко засияла. И тут все они услышали стук копыт и в тот же миг увидели тёмные фигуры, быстро приближающиеся по дороге от Бродов. В лунном свете то и дело вспыхивали наконечники копий. Число преследователей нельзя было определить, но по-видимому их было не меньше, чем свита герцога.

Когда они очутились в пятидесяти шагах, Эомир громко крикнул:

— Стой! Стой! Кто скачет по Ристании?

Преследователи резко остановились. Наступило молчание; потом в лунном свете стало видно, как один из всадников спешился и медленно пошёл вперёд. Его рука забелела, когда он поднял её раскрытой ладонью вперёд, в знак мира, но люди герцога крепко сжали оружие. В десяти шагах человек остановился. Затем раздался его ясный голос:

— Ристания? Ты сказал, Ристания? Это доброе слово. Мы в спешке примчались издалека, чтобы отыскать эту страну.

— Вы нашли её,- сказал Эомир.- Вы вступили в неё, переехав через оставшиеся вон там броды. Но это владения герцога Теодена. Никто не скачет здесь без его позволения. Кто ты? И в чём причина вашей спешки?

— Я Халбарад Дунадан, следопыт севера,- громко ответил человек.- Мы ищем некоего Арагорна, сына Арахорна, и слышали, что он в Ристании.

— И вы уже нашли и его тоже! — воскликнул Арагорн.

Отдав повод Мерри, он выбежал вперёд и обнял вновьприбывшего.

— Халбарад! — проговорил он.- Вот уж поистине нежданная радость!

Мерри с облегчением вздохнул. Он уж решил было, что это какая-то последняя выходка Сарумана — напасть на герцога, пока вокруг него лишь несколько людей, однако по всему выходило, что умирать, защищая герцога, не придётся, во всяком случае, не сейчас. Он спрятал меч в ножны.

— Всё в порядке,- сказал Арагорн, оборачиваясь.- Это несколько моих родичей из дальней страны, где я жил. Но скажи, Халбарад, почему вы пришли и сколько вас?

— Со мной тридцать,- ответил Халбарад.- Все из нашего клана, кого удалось собрать наспех, но с нами поехали братья Элладан и Элроил, пожелавшие отправиться на войну. Мы выехали сразу, как смогли, когда пришёл твой вызов.

— Но я не призывал вас,- возразил Арагорн,- разве лишь мысленно. Мои думы не раз обращались к тебе и редко когда чаще, чем этой ночью, но я не посылал слова. Впрочем, неважно! Всё это может подождать. Ты нашёл нас спешащими и в опасности. Скачите с нами, если герцог позволит.

Теоден был искренне рад новостям.

— Прекрасно! — сказал он.- Если эти родичи хоть немного похожи на тебя, мой господин Арагорн, тридцать таких воинов окажутся силой, которую нельзя оценивать по головам.

Затем Всадники снова тронулись в путь, а Арагорн некоторое время скакал с дунаданцами, и, когда они поговорили о событиях на севере и на юге, Элроил сказал ему:

— Я принёс тебе слова моего отца: «Дни на исходе. Если тебе нужно спешить, вспомни Тропы Мёртвых».

— Сдаётся, что отпущенных мне дней не хватит, чтобы сбылись мои чаяния,- ответил Арагорн.- Но поистине сильно же мне придётся спешить, прежде чем я ступлю на этот путь.

— Вскоре увидим,- возразил Элроил.- Но не будем больше говорить о подобных вещах посреди открытой дороги!

И Арагорн спросил Халбарада:

— Что это ты несёшь, родич?

Ибо он заметил, что вместо копья тот держит в руках высокое древко наподобие стяга, но плотно завёрнутого в чёрную ткань и старательно обвязанного верёвками.

— Это дар, который я несу тебе от госпожи Раздола,- ответил Халбарад.- Она работала над ним в тайне, и труд был долог. Но она тоже шлёт тебе слова: «Дни теперь на исходе. Либо наша надежда осуществится, либо конец всем надеждам. Поэтому я посылаю тебе то, что сделала для тебя. Доброго пути, Эльфийский Камень!»

И Арагорн промолвил:

— Теперь я знаю, что у тебя в руках. Неси его за меня ещё немного!

И он повернулся и посмотрел вдаль, на север под огромными звёздами, и затем замолчал и больше не проронил ни слова за всё время их ночного пути.

Ночь была совсем стара и восток посерел, когда они доскакали наконец до Теснинного ущелья и вернулись в Горнбург. Здесь они собирались передохнуть немного и посовещаться.

Мерри спал, пока его не разбудили Леголас с Гимли.

— Солнце высоко,- сказал Леголас.- Все остальные уже на ногах и заняты делом. Идём, мастер Лежебока, осмотрись здесь, пока есть возможность!

— Три ночи назад тут была битва,- сказал Гимли,- в которой мы с Леголасом так состязались, что я опередил его всего лишь на одного орка. Пойдём, покажу, как это было! И здесь есть пещеры, Мерри, дивные пещеры! Как ты считаешь, Леголас, мы навестим их?

— Нет! Сейчас некогда,- сказал эльф.- Не порти чуда спешкой! Я дал слово вернуться сюда вместе с тобой, если снова настанут мирные и вольные дни. Но теперь почти полдень, и в этот час мы едим, а затем снова выступаем, как я слышал.

Мерри поднялся и зевнул. Нескольких часов сна было явно недостаточно: он чувствовал себя усталым и довольно подавленным. Ему не хватало Пина, кроме того, он ощущал, что является только обузой, в то время как все вокруг уповали лишь на скорость в делах, которых он толком не понимал.

— Где Арагорн? — спросил он.

— В верхнем покое Крепости,- ответил Леголас.- Похоже, что он не отдыхал и не спал. Он поднялся туда несколько часов назад, сказав, что должен подумать, и вместе с ним пошёл только его родич, Халбарад; но он чем-то озабочен или находится в тяжких сомнениях.

— Странная компания, эти вновьприбывшие,- заметил Гимли.- Это крепкие и величественные люди, по сравнению с которыми Всадники Ристании смотрятся, как мальчишки, потому что лица их суровы и почти все обветрены, словно скалы, совсем как у Арагорна. И они молчаливы.

— Но, как и Арагорн, они учтивы, когда прерывают своё молчание,- сказал Леголас.- И ты отметил братьев, Элладана и Элроила? Их одеяния не столь мрачны, как у других, и они прекрасны и любезны, как владыки эльфов, что и не удивительно в сыновьях Элронда из Раздола.

— Почему они пришли? Вы слышали? — спросил Мерри.

Он уже оделся, набросил на плечи свой серый плащ, и все трое направились к разбитым воротам Крепости.

— Они откликнулись на призыв, как ты и сам слышал,- ответил Гимли.- Они говорят, что в Раздол пришло следующее сообщение: «Арагорн нуждается в своём клане. Пусть дунаданцы скачут к нему в Рохан!» Но кто его прислал, теперь непонятно. Гэндальф, я полагаю.

— Нет, Галадриэль,- сказал Леголас.- Разве она не передала через Гэндальфа, что север пришлёт Серый Отряд?

— Да, ты прав,- согласился Гимли.- Владычица Леса! Она читает желания любых сердец. Ну почему мы не пожелали призвать наших родичей, Леголас?

Леголас стоял перед воротами, обращая свои ясные глаза то к северу, то к востоку, и лицо его было озабоченным.

— Не думаю, что кто-нибудь пришёл бы,- ответил он.- Им нет необходимости скакать на войну, война уже идёт по их собственным землям.

Некоторое время трое товарищей бродили вместе, обсуждая тот или иной поворот битвы. Они спустились от разбитых ворот, миновали курганы павших на зелёном дёрне рядом с дорогой, остановились на Валу Хельма и заглянули в Ущелье. Над Мертвяцкой Ямой уже высилась насыпь, чёрная и каменистая, и был хорошо заметно вытоптанное, оголённое от травы место, где стояли хуорны. На Валу, а также в полях и у разрушенных стен позади работало много полеван и воинов крепостного гарнизона, однако всё выглядело странно притихшим: усталая долина, отдыхающая после сильной бури. Вскоре друзья повернули обратно и пошли в зал Горнбурга обедать.

Герцог был уже там, и как только они вошли, он подозвал Мерри и усадил его рядом с собой.

— Это не то, как мне хотелось бы,- сказал он,- поскольку мало похож этот зал на мой прекрасный дом в Эдорасе. И нет твоего друга, который тоже должен бы быть здесь. Но, может, очень нескоро сядем мы, ты и я, за высокий стол в Медусельде. Когда я вернусь туда, будет некогда пировать. Впрочем, сейчас это неважно! Ешь и пей, и давай побеседуем, пока есть такая возможность. А потом ты поскачешь со мной.

— А мне можно? — проговорил Мерри, ошарашенный и польщённый.- Это было бы просто замечательно!

Он никогда ещё не ощущал большей благодарности за обращённые к нему благожелательные слова.

— Боюсь, что я только путаюсь у всех под ногами,- продолжил он, запинаясь,- но я охотно сделал бы всё, что в моих силах, знаете ли.

— Не сомневаюсь,- сказал герцог.- Я велел приготовить для тебя доброго горного пони. По дорогам, какими мы пойдём, он понесёт тебя столь же быстро, как любая лошадь. Потому что из Горнбурга я поскачу не равниной, а горными тропами, и вернусь в Эдорас через Сироколье, где меня ждёт госпожа Эовин. Ты будешь моим оруженосцем, если хочешь. Эомир, найдётся ли здесь военное облачение, годное для моего меченосца?

— Здесь нет больших арсеналов, господин,- ответил Эомир.- Быть может, для него найдётся лёгкий шлем, но нет кольчуги или меча, подходящих к его фигуре.

— У меня есть меч! — воскликнул Мерри, вскочив с места и вытащив свой небольшой яркий клинок из чёрных ножен. Внезапно проникнувшись любовью к этому старику, он опустился на колено, взял его руку и поцеловал.- Могу я положить меч Мериардока из Шира на ваши колени, герцог Теоден? — громко спросил он.- Прими мою службу, если хочешь!

— Я с радостью принимаю её,- сказал герцог и, возложив свои длинные старые ладони на каштановые волосы хоббита, он благословил его.- Встань, Мериардок, оруженосец Рохана из дома Медусельд! — произнёс он.- Возьми свой меч и носи его счастливо!

— Вы будете для меня отцом,- сказал Мерри.

— Ненадолго,- молвил Теоден.

Они разговаривали друг с другом, пока ели, но вскоре Эомир сказал:

— Близок час нашего выступления, господин. Не пора ли мне приказать людям трубить в рога? Но где Арагорн? Его место пустует, и он не ел.

— Мы приготовимся к скачке,- ответил Теоден,- но пошли известить господина Арагорна, что час близок.

Герцог со своими телохранителями и Мерри рядом с ним спустился из ворот Горнбурга туда, где на траве собрались Всадники. Многие уже сидели в сёдлах. Это был значительный отряд, потому что герцог оставлял в Крепости лишь небольшой гарнизон, и все, кого можно было отпустить, скакали к раздаче оружия в Эдорас. Тысяча копий уже ушли ночью, и ещё чуть более пятисот воинов должны были отправиться вместе с герцогом. По большей части это были люди, жившие в полях и долинах Западных Лощин.

Немного в стороне молча сидели в строю следопыты, вооружённые копьями, луками и мечами. Они были в тёмно-серых плащах с надвинутыми поверх шлемов капюшонами. Их лошади были сильны и благородного сложения, но косматы, и одна стояла без седока: собственный конь Арагорна, которого они привели с севера. Его имя было Рогиррин. Их одежда и оружие не блистали камнями и золотом, не было на них и никаких украшений, а также особых эмблем или символов, за исключением того, что плащи у всех были сколоты на левом плече брошью из серебра в форме лучистой звезды.

Герцог сел на своего коня Снегогрива, и Мерри сидел рядом с ним на пони, которого звали Стибба. Вскоре из ворот вышел Эомир, и с ним шли Арагорн и Халбарад, нёсший большое древко, завёрнутое в чёрное, и ещё два высоких человека, ни молодых, ни старых. Так похожи были они, сыновья Элронда, что немногие различали их: тёмноволосые, сероглазые, с прекрасными, как у эльфов, лицами, одетые в одинаковые яркие кольчуги под серебристо-серыми плащами. За ними шагали Леголас и Гимли. Но Мерри смотрел только на Арагорна: так внезапна была перемена, которую он увидел в нём, словно за одну ночь много лет обрушилось на его голову. Его лицо было мрачно, серо и устало.

— Мои мысли в смятении, господин,- сказал Арагорн, остановившись у коня герцога.- Я слышал странные слова и вижу вдали новые опасности. Я долго думал и боюсь теперь, что должен изменить свою цель. Скажи мне, Теоден, вы скачете сейчас в Сироколье, как скоро вы окажетесь там?

— Сейчас час после полудня,- ответил Эомир.- До наступления ночи третьего дня, считая с нынешнего, мы достигнем Гнезда. Это будет первая ночь после полнолуния, и сбор, который назначил герцог, начнётся на следующий день. Быстрее мы не можем собрать силы Ристании.

Арагорн мгновение молчал.

— Три дня,- пробормотал он,- и сбор Ристании только начнётся. Но я вижу, что теперь это нельзя ускорить.

Он поднял взгляд и, по-видимому, пришёл к какому-то решению: его лицо стало менее озабоченным.

— Тогда с вашего позволения, господин, я и мои родичи должны переменить свои планы. Нам придётся скакать по собственному пути и отныне не тайно. Ибо для меня время скрываться миновало. Я поскачу на восток кратчайшей дорогой и пойду Тропами Мёртвых.

— Тропами Мёртвых! — молвил Теоден и содрогнулся.

— Зачем ты говоришь о них?! — ахнул Эомир, круто обернувшись и уставившись на Арагорна, и Мерри показалось, что лица слышавших их Всадников побледнели при этих словах.

— Если такие тропы действительно существуют,- сказал Теоден,- их ворота в Сироколье, но живой человек не может войти в них.

— Увы! Арагорн, друг мой! — проговорил Эомир.- Я надеялся, что на войну мы поскачем вместе, но если ты ищешь Троп Мёртвых, тогда пришла наша разлука, и вряд ли мы когда-либо вновь встретимся под этим солнцем.

— Тем не менее, я пойду этим путём,- сказал Арагорн.- Но я говорю тебе, Эомир, что мы ещё можем вновь встретиться в битве, даже если между нами встанут все войска Мордора.

— Поступай, как хочешь, мой господин Арагорн,- сказал Теоден.- Быть может, тебе суждено испытать неведомые тропы, которыми другие не смеют идти. Эта разлука огорчает меня и уменьшает мои силы, но сейчас я должен идти горными тропами, не медля долее. Прощай!

— Прощай, господин! — ответил Арагорн.- Скачи навстречу великой славе! Прощай, Мерри! Я оставляю тебя в хороших руках: лучших, чем мы надеялись, когда охотились за орками вплоть до Фангорна. Надеюсь, что Леголас и Гимли продолжат пока охотиться со мной, но мы не забудем тебя.

— До свиданья! — сказал Мерри.

Что ещё добавить, он не знал. Он чувствовал себя очень маленьким и совершенно растерялся и пал духом от всех этих мрачных слов. Больше, чем когда либо, ему не хватало неизменной весёлости Пина. Всадники были готовы, их кони горячились; ему хотелось, чтобы они, наконец, поехали, и всё осталось позади.

Вот Теоден обратился к Эомиру, тот поднял руку, громко крикнул, и по его приказу Всадники тронулись вперёд. Они проскакали через Вал, спустились в Ущелье, а потом, быстро свернув к востоку, поехали по дороге, которая около мили тянулась вдоль подножья холмов, а затем, отклоняясь в южном направлении, уводила в горы и терялась из виду. Арагорн въехал на Вал и, не отрываясь, смотрел, как люди герцога удаляются по Ущелью. Затем он повернулся к Халбараду.

— Там уходят трое, кого я люблю, и самый маленький среди них — не последний,- сказал он.- Он не знает, к какому концу скачет, но если бы знал, всё равно пошёл бы.

— Невелик, но дорогого стоит народ Шира,- отозвался Халбарад.- Мало знают они о наших долгих трудах по охране их рубежей, но я не пеняю на это.

— А теперь судьбы наши сплелись вместе,- добавил Арагорн.- Но, увы! Здесь мы должны расстаться. Ладно, мне нужно немного поесть, а затем нам тоже следует торопиться. Идёмте, Леголас, Гимли! За едой мне надо поговорить с вами.

Они вместе вернулись в Горнбург, однако некоторое время Арагорн молча сидел за столом в зале, а остальные ждали, пока он заговорит.

— Ну же! — не выдержал наконец Леголас.- Выскажись и успокойся, и стряхни тень! Что стряслось с тех пор, как мы вернулись серым утром в это угрюмое место?

— На мою долю выпала схватка отчасти более жестокая, чем битва при Горнбурге,- ответил Арагорн.- Я смотрел в Камень Ортханка, друзья мои.

-Ты смотрел в этот проклятый колдовской камень! — в ужасе возопил ошеломлённый Гимли.- Ты сказал что-нибудь… ему? Даже Гэндальф страшился этого поединка.

— Ты забываешь, с кем говоришь,- промолвил Арагорн строго, и глаза его блеснули.- Что из того, что я мог бы сказать ему, вызывает твой страх? Разве я не провозгласил открыто свой титул перед дверьми Эдораса? Нет, Гимли,- продолжил он мягче, и суровость исчезла с его лица, хотя он выглядел как тот, кто много ночей провёл в бессонной муке.- Нет, друзья мои. Я законный хозяин Камня, и у меня есть и право и сила использовать его, или так я считал. Право несомненно. Силы хватило… едва.

Он глубоко вздохнул.

— Это была жестокая борьба, и усталость пройдёт не скоро. Я ни слова не сказал ему и в конце концов покорил Камень моей собственной воле. Одно это ему будет трудно перенести. И он узрел меня. Да, мастер Гимли, он видел меня, но в ином обличье, чем ты видишь меня здесь. Если это поможет ему, то я натворил бед. Но я так не думаю. Полагаю, тот факт, что я жив и хожу по земле, поразил его в самое сердце, ибо он не знал этого прежде. Глаза в Ортханке не проникли сквозь броню Теодена, но Саурон не забыл Исилдура и меча Элендила. Теперь, в самый час свершения его великих замыслов обнаружились наследник Исилдура и Меч, ибо я показал ему обновлённый клинок. Он пока ещё не настолько могуч, чтобы стать выше всех страхов, нет, сомнение вечно гложет его.

— Тем не менее, владения его велики,- возразил Гимли,- и теперь он ударит быстрее.

— Поспешный удар часто падает мимо,- сказал Арагорн.- Мы должны торопить нашего Врага и не дожидаться больше его шагов. Понимаете, друзья, когда я подчинил себе Камень, я узнал многое. Я видел, что к Гондору с юга приближается серьёзная опасность, которая отвлечёт значительные силы от защиты Минас Тирита. Если быстро не парировать этот удар, то полагаю, что не пройдёт и десяти дней, как Город падёт.

— Тогда он обречён пасть,- проговорил Гимли,- потому что какая помощь может быть отправлена отсюда и как она попадёт туда вовремя?

— Мне некого послать на помощь, поэтому я должен идти сам,- сказал Арагорн.- Но есть лишь одна дорога через горы, которая приведёт меня к побережью прежде, чем всё будет потеряно. Это Тропы Мёртвых.

— Тропы Мёртвых! — проворчал Гимли.- Ужасное название, и ристанийцам оно что-то тоже совсем не нравится, как я понял. Могут ли живые воспользоваться подобной дорогой и не погибнуть? И даже если ты пройдешь этим путём, что пользы от столь немногих для отражения удара Мордора?

— Живые никогда не пользовались этой дорогой с тех пор, как сюда пришли ристанийцы,- ответил Арагорн,- ибо она закрыта для них. Но в этот тёмный час потомок Исилдура может воспользоваться ею, если посмеет. Слушайте! Вот слова, что сыновья Элронда принесли мне из Раздола от своего отца, глубочайшего знатока преданий: «Пусть Арагорн вспомнит слова пророка и Тропы Мёртвых».

— И что же это за слова пророка? — спросил Леголас.

— Те, что сказал Малбет Пророк в дни Арведуя, последнего короля Форноста,- ответил Арагорн.

Длинная тень лежит над страной,

Крылья мрака на запад тянет.

Крепость дрожит, у могил королей

Скоро рок грянет. Мёртвые встанут,

Ибо же час нарушивших клятву настанет.

Снова будут у Камня Присяги стоять

И звуку рога в холмах внимать.

Кто дуть будет в рог? Кто их призовёт

Из сумерков серых, забытый народ?

Наследник того, кому клялись они,

Северянин. Нужда позовёт — и он в те двери

Где Тропы Мёртвых скрыты, войти дерзнёт.

— Темён путь, без сомнения,- проговорил Гимли,- но не темнее, чем эти строки для меня.

— Если хочешь понять их смысл, тогда пойдём со мной,- сказал Арагорн,- потому что я сейчас пойду именно этой дорогой. Но я делаю это неохотно, лишь необходимость подгоняет меня. Поэтому я хотел бы, чтобы вы шли со мной только по собственной доброй воле, так как вас ждут тяжкие труды и великий страх, а может быть, и хуже.

— Я пойду с тобой даже по Тропам Мёртвых, к какому бы концу они ни вели! — воскликнул Гимли.

— И я тоже пойду,- сказал Леголас,- потому что я не боюсь мёртвых.

— Я надеюсь, забытый народ не забыл, как сражаются,- добавил Гимли.- Иначе не понимаю, зачем нам нужно тревожить их.

— Это мы узнаем, если нам удастся добраться до Эреха,- сказал Арагорн.- Но клятва, которую они нарушили, была клятвой сражаться с Сауроном, поэтому им придётся сражаться, если они готовы исполнить её. Ибо на Эрехе стоит ещё чёрный камень, который, как говорят, был привезён Исилдуром из Нуменора и водружён на холм, и на этом камне в начале королевства Гондор король гор скрепил клятвой союз с ним. Однако, когда Саурон вернулся и мощь его вновь усилилась, Исилдур призвал людей с гор исполнить их клятву, а они не захотели, так как поклонялись Саурону в Чёрные годы.

Тогда Исилдур сказал их королю: «Ты будешь последним королем. И если Запад окажется сильнее, чем твой Чёрный Хозяин, такое проклятие налагаю я на тебя и твой народ — не знать отдыха и покоя до тех пор, пока ваша клятва не будет исполнена. Ибо война эта продлится бессчётные годы, и вас призовут ещё раз перед концом». И они бежали от гнева Исилдура и не осмелились выступить в войне на стороне Саурона, и они укрылись в горных тайниках и прервали общение с другими людьми, но медленно вымирали на голых холмах. И ужас Бессонной Смерти опустился на Холм Эреха и все места, где влачил жалкое существование этот народ. Однако я должен пойти этой дорогой, поскольку никто из живых мне не поможет.

Арагон поднялся.

— Идём! — воскликнул он, обнажив меч, и тот полыхнул в сумеречном зале Крепости.- К Камню Присяги! Я пойду Тропами Мёртвых. Кто хочет, следуйте за мной!

Леголас и Гимли не ответили, но тоже встали и вышли вслед за Арагорном из зала. На траве тихо и молча ждали Следопыты в надвинутых капюшонах. Леголас и Гимли сели верхом. Арагорн вскочил на Рогиррина. Затем Халбарад поднял большой рог, и рёв его раскатился в Теснине Хельма, и вслед за этим они ринулись вперёд и промчались по Ущелью, подобно грому, провожаемые изумлёнными взглядами людей, оставшихся на Валу и в Горнбурге.

И пока Теоден шёл окольными тропами в горах, Серый Отряд быстро пронёсся по равнине и вечером следующего дня очутился в Эдорасе; здесь они сделали короткую передышку и поднялись вверх по долине, добравшись в вечерней мгле до Сироколья.

Госпожа Эовин приветствовала их и была рада их приходу, потому что не видела она более могучих людей, чем дунедаины и прекрасные сыновья Элронда, но глаза её чаще всего задерживались на Арагорне. И за ужином они беседовали друг с другом, и Эовин услышала обо всём, что произошло с тех пор, как ускакал Теоден, ибо до сих пор её ушей достигали лишь краткие известия. И когда она слушала о битве в Теснине Хельма, и о великом избиении врагов, и об атаке Теодена и его рыцарей, глаза её сияли.

Но под конец она сказала:

— Господа, вы устали, и сейчас вас ждут кровати и те удобства, какие могли быть придуманы наспех. Но завтра для вас будет найдено лучшее жилище.

Однако Арагорн ответил:

— Нет, госпожа, не заботьтесь о нас! Будет достаточно, если мы сможем провести здесь ночь и позавтракать утром, поскольку я еду по делу, не терпящему отлагательств, и с первым светом утра мы должны идти.

Она улыбнулась ему и сказала:

— Тогда с вашей стороны, господин, было очень любезно проскакать столько миль в сторону от вашей дороги, чтобы принести Эовин вести и поговорить с ней в её изгнании.

— И воистину никто не мог бы счесть такое путешествие напрасным,- произнёс Арагорн.- Однако, госпожа, я не пришёл бы сюда, если бы дорога, по которой я должен идти, не привела меня в Сироколье.

И она ответила ему как тот, кому не понравилось сказанное:

— Тогда, господин, вы сбились с пути, так как из Колодола нет дорог к востоку или югу, и вам лучше вернуться, как пришли.

— Нет, госпожа,- возразил он.- Я не сбился с пути, потому что я ходил по этой стране прежде, чем вы родились украшать её. Из этой долины есть дорога, и я пойду ею. Завтра я поскачу Тропами Мёртвых.

Эовин потрясённо уставилась на него, словно поражённая ударом грома, и лицо её побелело, и долго она не произносила ни слова, и все сидели молча.

— Но Арагорн,- проговорила она наконец,- разве дело ваше в том, чтобы искать смерти? Ибо это всё, что вы найдёте на этой дороге. По ней недозволенно идти живым.

— Быть может, мне будет дозволено пройти там,- ответил Арагорн.- По крайней мере, я рискну. Никакой другой путь не годится.

— Но это безумие,- возразила она.- Ведь здесь доблестные и могучие люди, которых вам следовало бы не уводить в тени, а повести на войну, где нужны воины. Я умоляю вас остаться и скакать с моим братом, поскольку тогда все наши сердца будут легче, а надежда яснее.

— Это не безумие, госпожа,- ответил он.- Потому что я иду предначертанной тропой. Но те, кто следует за мной, делают это по доброй воле, и если они теперь пожелают остаться и скакать с ристанийцами, они могут поступить так. Я же пойду Тропами Мёртвых, один, если придётся.

Эовин больше ничего не сказала, и ужин продолжался в молчании, но она не сводила глаз с Арагорна, и остальные видели, что она погружена в мучительные раздумья. После еды все встали, распрощались с госпожой, поблагодарили её за заботу и отправились отдыхать.

Но когда Арагорн подошёл к палатке, где его поместили вместе с Леголасом и Гимли, и его спутники вошли, за ним показалась госпожа Эовин и окликнула его. Он обернулся и увидел её, словно сияние в ночи, ибо она была одета в белое, но глаза её горели.

— Арагорн,- сказала она.- Почему вы хотите идти этим гибельным путём?

— Потому что я должен,- ответил он.- Лишь таким образом могу я надеяться внести свой вклад в войну с Сауроном. Я не ищу опасных троп, Эовин. Если бы мне дано было следовать зову сердца, я гулял бы теперь далеко на севере в прекрасной долине Раздол.

Она помолчала немного, словно разгадывая скрытый смысл его слов, потом внезапно положила свою ладонь на его локоть.

— Вы непреклонны, господин, и решительны,- сказала она,- и этим люди завоёвывают себе славу.- Тут она умолкла, затем продолжила: — Господин, если вы должны идти, позвольте мне следовать за вами. Потому что я устала прятаться в холмах и хочу глянуть в лицо опасности и битве.

— Ваш долг — быть с вашим народом,- ответил он.

— Слишком часто слышу я о долге,- воскликнула она.- Но разве я не из Дома Эорла, дева-воительница, а не безмолочная нянька? Достаточно долго служила я опорой дрожащим ногам. Поскольку они, по всей видимости, не дрожат больше, не могу я разве распоряжаться своей жизнью, как хочу?

— Немногие могут делать это с честью,- ответил он.- Но что до вас, госпожа: разве вы не приняли на себя обязанность руководить народом, пока их господа не вернутся? Если бы не выбрали вас, тогда какой-нибудь маршал или капитан был бы поставлен на то же место, и он не мог бы ускакать прочь от своих обязанностей, устал он или нет.

— Неужели всегда будут выбирать меня? — молвила она горько.- Всегда ли буду я, когда всадники уезжают, оставаться править домом, пока они завоёвывают славу, и готовить пищу и постель, когда они возвращаются?

— Скоро может наступить время,- сказал он,- когда никто не вернётся. Тогда понадобится мужество, не несущее славы, ибо никто не вспомнит о деяниях, совершённых в последней защите ваших домов. Но деяния эти не станут менее доблестными от того, что им не воздадут по заслугам.

И она ответила:

— Вы могли бы сказать проще: ты — женщина, и твоя доля — дом. Но когда мужчины падут в битве и славе, тебя оставят гореть в доме, ибо мужчинам он больше не нужен. Однако я из Дома Эорла, а не женщина из обслуги. Я умею скакать верхом и владеть клинком, и я не боюсь ни боли, ни смерти.

— Чего же вы боитесь, госпожа? — спросил он.

— Клетки,- ответила она.- Оставаться за решёткой, пока привычка и старость не смирят с нею, а все шансы на свершение великих дел будут безвозвратно утрачены вместе с возможностями и желанием.

— И, несмотря на это, вы советуете мне не дерзать идти избранным мною путём потому, что он опасен?

— Как один человек другому,- отозвалась она.- Однако, я ведь не советую вам бежать от опасности, а лишь скакать на битву, где ваш меч может завоевать славу и победу. Я не понимаю, почему высокие и превосходные вещи отбрасываются, как ненужные.

— Как и я,- ответил он.- Поэтому я говорю вам, госпожа: останьтесь! Ибо вам нет дела на юге.

— Как и другим, кто идёт с тобой. Они идут только потому, что не хотят разлучаться с тобой… потому что любят тебя.

С этими словами она повернулась и исчезла в ночи.

Когда на небе уже рассвело, но солнце ещё не поднялось над высокими хребтами на востоке, Арагорн приготовился к отъезду. Его отряд был уже верхом, и он уже собирался вскочить в седло, когда пришла госпожа Эовин пожелать им счастливого пути. Она была одета, как Всадник, и вооружена мечом. В руке она держала чашу, и она поднесла её к губам и отпила немного, желая им быстрой езды, и затем протянула чашу Арагорну, и он выпил её со словами:

— Прощайте, госпожа Ристании! Я пью за счастье вашего Дома, и ваше, и всего вашего народа. Передайте вашему брату: по ту сторону теней мы можем встретиться вновь!

Тут Гимли и Леголасу, которые были рядом, почудилось, что она плачет, что выглядело особенно мучительным в столь строгой и гордой. Но она сказала:

— Арагорн, ты идёшь?

— Иду,- ответил он.

— И ты не позволишь мне скакать с этим отрядом, как я просила?

— Нет, госпожа,- сказал он,- потому что я не могу ответить согласием без разрешения герцога и вашего брата, а они вернутся лишь завтра. Мне же теперь дорог каждый час, поистине каждая минута. Прощай!

Тогда она упала на колени, говоря:

— Умоляю тебя!

— Нет, госпожа,- сказал он и, взяв её за руку, поднял. Потом он поцеловал её руку, и вспрыгнул в седло, и поскакал прочь, и не оглянулся; и только те, кто хорошо знали его и скакали рядом, видели, что он страдает.

А Эовин стояла неподвижно, как каменная статуя, уронив руки, и смотрела им вслед, пока отряд не вошёл в тени чёрной Заповедной горы, Горы Призраков, в который были Двери Мёртвых. Когда они исчезли из виду, Эовин повернулась и, спотыкаясь, как слепая, вернулась в своё жильё. Но никто из её народа не видел этой разлуки, потому что люди спрятались в страхе и не хотели выходить, пока не настанет день и безрассудные чужаки уйдут.

А некоторые говорили:

— Это эльфийские существа. Пусть уходят во тьму, где им и место, и никогда больше не возвращаются. Времена и так достаточно злы.

Свет был ещё сер, когда они поскакали, так как солнце не успело пока вскарабкаться поверх чёрных хребтов Горы Призраков перед ними. Трепет охватил их уже тогда, когда они проехали между рядами древних камней и очутились в Мрачнодебрье. Здесь, во мраке чёрных деревьев, который был бы не в силах долго выносить даже Леголас, они нашли лощину, открывающуюся у корней горы, вход в которую преграждал одинокий стоячий камень, похожий на перст рока.

— Меня мороз продирает по жилам,- сказал Гимли, но остальные промолчали, и его голос умер в сырой опавшей хвое под ногами.

Лошади не хотели идти мимо грозного камня, пока всадники не спешились и не провели их стороной. И так отряд очутился в узкой лощине, которая замыкалась отвесной скалой, и в ней, как пасть ночи, зияла Чёрная Дверь. Вырезанные над её широкой аркой знаки и фигуры нельзя было разобрать из-за темноты, но страх струился из неё, подобно липкому серому туману.

Отряд остановился, и не было в нём сердца, которое не сжалось бы, за исключением лишь сердца эльфа Леголаса, которого призраки людей не страшили.

— Это злая дверь,- молвил Халбарад,- и моя смерть лежит за нею. И всё же я дерзну пройти через неё, но лошади туда не пойдут.

— Однако мы должны войти, значит, лошадям придётся идти тоже,- сказал Арагорн.- Потому что, если мы всё-таки пройдём через эту тьму, многие лиги лежат за нею, и каждый час, потерянный здесь, приближает триумф Саурона. Следуйте за мной!

И он двинулся вперёд, и так велика была сила его воли в этот час, что все дунедаины и их лошади последовали за ним. И поистине любовь, которую лошади следопытов питали к своим седокам, была так велика, что они готовы были пойти даже в ужасную Дверь, если сердца их хозяев, шагавших рядом, были тверды. Но Арод, конь Рохана, отказался двинуться с места и стоял, дрожа и потея от страха так, что жалко было смотреть. Тогда Леголас закрыл ему руками глаза и пропел несколько слов, которые мягко разнеслись во мраке, и тогда конь позволил вести себя, и Леголас вошёл. А Гимли, покинутый всеми, остался.

Его колени тряслись, и он ужасно сердился на себя.

— Неслыханное дело! — бормотал он.- Эльф пошёл под землю, а гном не решается!

С этими словами он нырнул во мрак. Но ему показалось, что его ноги налились свинцом, пока он перетаскивал их через порог, и в ту же секунду слепой мрак обрушился на него, даже на Гимли, сына Глоина, который бесстрашно ходил по многим тёмным местам этого мира.

Арагорн прихватил из Сироколья факелы и теперь, высоко подняв один, шёл во главе, а Элладан с другим шёл последним, и Гимли, ковыляя следом, старался догнать его. Он ничего не видел, кроме тусклого пламени факелов, но если отряд приостанавливался, вокруг него слышался неумолчный шёпот голосов, ропот на языке, которого он никогда прежде не слышал.

Никто не нападал на отряд и не препятствовал его движению, и всё же в гноме, пока он шёл дальше, непрестанно нарастал страх: в основном из-за того, что, как он понимал теперь, повернуть назад было уже невозможно — все пути отступления были запружены невидимым войском, которое следовало за ними в темноте.

Так проходили бессчётные часы, а может, минуты, пока Гимли не увидел то, о чём даже потом вспоминал крайне неохотно. Дорога, насколько он мог судить, была широкой, но теперь отряд внезапно очутился в большой пещере: стены по бокам исчезли. Страх так придавил гнома, что он с трудом переставлял ноги. Слева во мраке что-то блеснуло в свете факела, который нёс Арагорн. Арагорн остановился и пошёл посмотреть, что это.

— Он, что, не чувствует страха? — пробормотал гном.- В любой другой пещере Гимли, сын Глоина, первым бы побежал на блеск золота. Но не здесь! Пусть лежит!

Всё же он подошёл поближе и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а Элладан высоко держит оба факела. Перед ними был скелет могучего человека. Он был одет в кольчугу, и до сих пор доспехи его лежали здесь неповреждёнными, потому что воздух пещеры был сух, как пыль. Кольчуга-безрукавка была позолочена, пояс тоже был золотым с гранатами, и золотом был украшен шлем на его черепе, повёрнутом лицом в пол. Он пал, как теперь было видно, близ дальней стены пещеры, и перед ним были плотно закрытые каменные двери: фаланги его пальцев всё ещё цеплялись за щель. Рядом валялся зазубренный и сломанный меч, словно он рубил скалу в последнем отчаянии.

Арагорн не коснулся его, но молча разглядывал некоторое время, затем поднялся и вздохнул.

— Никогда, вплоть до конца мира не придут сюда цветы симбельмюнё,- пробормотал он.- Девять курганов и семь зеленеют ныне травой, и все эти долгие годы лежал он у двери, которой не мог открыть. Куда ведёт она? Почему он хотел пройти? Никто никогда не узнает!

Ибо это не моё дело! — воскликнул он, отворачиваясь и обращаясь к шепчущей тьме позади.- Храните ваши тайны и ваши клады, спрятанные в Проклятые Годы! Лишь скорости мы просим. Пропустите нас, а затем приходите! Я призываю вас к Камню Присяги!

Ответа не было, разве что воцарилось совершенное безмолвие, более пугающее, чем прежний шёпот, а затем пронеслось холодное дуновение, в котором факелы дрогнули и погасли, и их не удалось зажечь снова. Из того, что было дальше, длилось это час или много часов, Гимли запомнил мало. Остальные торопились вперёд, но он вечно плёлся последним, преследуемый щупальцами ужаса, которые, казалось, в любой момент были готовы схватить его, и за ним двигался шорох, словно призрачный топот множества ног. Он ковылял вперёд, постоянно спотыкаясь, пока, наконец, не пополз по земле, как животное, чувствуя, что не может выдержать больше: он должен либо добраться до конца и спасения, либо в безумии помчаться назад, навстречу преследующему страху.

Внезапно он услышал журчание воды, звук чёткий и резкий, словно камень, брошенный в кошмарную паутину теней. Свет усилился — и смотри! — отряд вышел через другую арку, высокую и широкую, и рядом с ними из темноты выбежал ручеёк, а дальше спускалась круто вниз дорога между отвесными утёсами, острые края которых вырисовывались на фоне неба высоко наверху. Так глубока и узка была эта расщелина, что небо казалось тёмным и на нём поблёскивали мелкие звёздочки. И тем не менее, как Гимли узнал позже, оставалось ещё два часа до захода солнца того дня, когда они выступили из Сироколья, хотя по всему, что он был в состоянии сказать тогда, это мог быть сумрак каких-то позднейших лет или вообще иного мира.

Отряд снова сел верхом, и Гимли вернулся к Леголасу. Они скакали вереницей, и настал вечер, и спустились глубокие синие сумерки, но страх всё ещё преследовал их. Леголас обернулся, чтобы сказать что-то Гимли, и гном увидел блеск в ясных глазах эльфа. За ними скакал Элладан, последний из отряда, но не последний из тех, кто спускался этой дорогой.

— Мёртвые следуют за нами,- сказал Леголас.- Я вижу фигуры людей и лошадей, и бледные стяги, словно клочки облаков, и копья, похожие на зимнюю рощу туманной ночью. Мёртвые следуют за нами.

— Да, мёртвые скачут позади. Они были призваны,- отозвался Элладан.

Наконец отряд вышел из расщелины так внезапно, словно их выбросило из трещины в стене, и перед ними открылся гористый край и большая долина, и поток рядом с ними стекал вниз с холодной песней на многочисленных порогах.

— В каком месте Средиземья мы очутились? — спросил Гимли, и Элладан ответил:

— Мы спустились от истоков Мортонда, длинной холодной реки, что впадает под конец в море, омывающее стены Дол Амрота. Тебе вряд ли надо спрашивать, откуда взялось это название: Чернокоренье зовут его люди.

Долина Мортонда образовала широкую лагуну, врезанную в отвесные южные склоны гор. Её крутые склоны поросли травой, но всё было серым в этот час, так как солнце зашло, и далёко внизу в домах людей мерцали огоньки. Долина была богата, и в ней жило много народу.

Тут Арагорн, не оборачиваясь, крикнул так громко, что все услышали:

— Друзья! Забудьте усталость! Скачите теперь, скачите! Мы должны добраться до Камня Присяги прежде, чем кончится этот день, а путь всё ещё долог.

Так, не оглядываясь, они скакали по горным полям, пока не очутились у моста через расширившийся поток и не увидели дорогу, ведущую дальше.

Огни гасли в домах и хижинах при их приближении, двери захлопывались, а люди, бывшие в поле, в ужасе кричали и разбегались, как вспугнутая дичь. В сгущающейся ночи поднялся вопль:

— Король Мертвецов! Король Мертвецов идёт на нас!

Далеко внизу зазвонили колокола, и все люди бежали перед Арагорном; но Серый Отряд мчался, как призрачные охотники, пока их лошади не начали спотыкаться от усталости. И так, чуть прежде полуночи и в темноте чёрной, как пещеры в горах, они добрались наконец до холма Эреха.

Издавна страх перед Мёртвыми лежал на этом холме и пустых полях вокруг него. Потому что на вершине холма стоял чёрный камень, круглый, как огромный шар, в высоту человека, хотя до половины он был погружён в землю. Неземным выглядел он, словно упал с неба, как считали некоторые; но те, кто ещё помнил предания Запада, говорили, что он был привезён из руин Нуменора Исилдуром и установлен им здесь после того, как был брошен якорь. Никто из людей долины не смел приблизиться к нему, никто не осмелился бы поселиться рядом, поскольку говорили, что это место сбора призраков, и тут они сойдутся в страшный час, столпившись вокруг Камня и перешёптываясь.

К этому Камню и пришёл Отряд и остановился среди мёртвой ночи. Тогда Элроил дал Арагорну серебряный рог, и тот затрубил, и стоявшим рядом почудилось, что они слышат отзвук ответных рогов, словно эхо из глубоких пещер вдали. Других звуков не было, и всё же чувствовалось присутствие громадного войска, полностью окружившего холм, на котором они стояли, и с гор дул знобкий, как дыхание призраков, ветер. Но Арагорн спешился и, встав у Камня, громко прокричал:

— Клятвопреступники, зачем вы пришли?

И в ночи раздался голос, ответивший ему, словно с большого расстояния:

— Исполнить нашу клятву и обрести покой.

Тогда Арагорн сказал:

— Этот час пришёл наконец. Сейчас я иду к Пеларгиру над Андуином, и вы последуете за мной. И когда весь этот край будет очищен от слуг Саурона, я сочту клятву исполненной, и вы обретёте покой и исчезнете навеки. Ибо я Элессар, потомок Исилдура из Гондора.

И тут он приказал Халбараду развернуть большой стяг, который тот нёс, и — подумать только! — он оказался чёрным, и если и был какой-либо девиз на нём, то он был скрыт тьмой. После этого наступило молчание, и ни шёпота, ни шороха не было слышно всю долгую ночь. Отряд расположился у Камня, но спали они мало, так как страшились окружавших их теней.

Но когда пришёл холодный и бледный рассвет, Арагорн сразу поднялся и повёл отряд вперёд в величайшей спешке и усталости, какой никто среди них не знал доныне, кроме него одного, и лишь его воля заставляла их идти вперёд. Никакие другие смертные не могли бы выдержать этого, кроме дунедаинов севера и с ними Гимли, гнома, и Леголаса, эльфа.

Они миновали Горловину Тарланга и очутились в Ламедоне, и призрачное войско следовало за ними по пятам, и страх мчался перед ними, пока они не пришли к Калембелу, что над Кирилом, и солнце село, словно в крови, на западе за оставшимся позади Пиннат Гелином. Городок и броды Кирила оказались покинутыми, так как много людей ушло на войну, а все оставшиеся бежали в горы при слухе о приближении Короля Мертвецов. Но на следующий день здесь не было рассвета, и Серый Отряд вступил в мрак бури из Мордора и скрылся от смертного взора, но Мёртвые следовали за ним.

Сбор Ристании

Отныне все пути вели на восток, навстречу приближающейся войне и надвигающейся Тени. И как раз, когда Пин стоял у Больших ворот Города и смотрел, как стяги принца Дол Амрота входят в него, герцог Ристании спустился с гор.

День угасал. В последних лучах солнца Всадники отбрасывали длинные острые тени, бежавшие перед ними. Темнота уже забралась под шепчущие что-то хвойные леса, которые одевали крутые горные склоны. Теперь, в конце дня, герцог ехал медленно. Вскоре тропа обогнула высокое голое плечо скалы и нырнула во мрак тихо вздыхающих деревьев. Вниз, вниз спускались они длинной извилистой шеренгой. Когда наконец они добрались до дна ущелья, вечер уже сгустился в глубоких лощинах. Солнце исчезло, и сумрак лежал над водопадами.

Весь день глубоко под ними прыгал горный поток, сбегавший с высокого перевала позади и пробивший себе узкую дорогу в одетых соснами стенах; теперь он вырвался из каменных ворот в долину пошире. Всадники последовали за ним, и внезапно перед ними открылся Колодол, наполненный по-вечернему громким плеском воды. Здесь, соединяясь с меньшим потоком, шумно бежал, вскипая пеной на камнях, к Эдорасу, зелёным холмам и степям, белый Снеготал. Далеко справа, в голове большой долины, вздымался над своим обширным основанием, окутанном облаками, мощный Ледорог: его зазубренная вершина, одетая вечными снегами, сверкала в вышине, синея тенями на востоке и подкрашенная красным лучами заходящего солнца на западе.

Мерри изумлённо смотрел на эту удивительную страну, о которой не раз слышал за проделанный ими долгий путь. Это был мир без неба, в котором глаза его различали сквозь тусклую пустоту подёрнутого тенями воздуха лишь вечно громоздящиеся друг на друга склоны, громадные каменные стены за такими же стенами и хмурые пропасти в клубах тумана. Несколько мгновений он сидел, как в полусне, вслушиваясь в шум воды, шёпот тёмных деревьев, треск камней и безбрежную насторожённую тишину, которая нависла за всеми этими звуками. Он любил горы, точнее, любил думать о них, проплывающих торжественным строем где-то на краю историй, принесённых издалека. Но теперь невыносимая тяжесть Средиземья угнетала его. Он жаждал укрыться от безмерных пространств у камина в тихой комнатке.

Мерри очень устал, потому что хотя ехали они медленно, но зато почти без остановок. Почти три томительных дня он час за часом трясся рысью то вверх, то вниз, через перевалы и по длинным лощинам, и через множество горных ручьёв. Временами, когда дорога была пошире, он скакал рядом с герцогом, не обращая внимания на то, что многие всадники улыбались, видя эту пару: хоббита на маленьком лохматом сером пони и Владыку Ристании на его большом белом коне. В такие минуты он беседовал с Теоденом, рассказывал ему о своём доме и занятиях хоббитов или наоборот, слушал истории Маркгерцогства и предания о могучих воинах древности. Но большую часть времени, особенно в этот последний день, Мерри ехал позади герцога, молчал и пытался понять мерный, звучный говор Рохана, на котором переговаривались люди, скакавшие позади него. Время от времени несколько Всадников запевали своими чистыми голосами какие-то волнующие песни, и Мерри чувствовал, как колотится его сердце, хотя и не понимал, о чём речь.

И всё же ему было одиноко, особенно теперь, под конец дня. Он спрашивал себя, куда же в этом чуждом мире довелось попасть Пину, и что сталось с Арагорном, Леголасом и Гимли. Потом внезапно, словно холодная рука сжала сердце, пришла мысль о Фродо и Сэме. «Я начинаю забывать про них! — упрекнул он сам себя.- А ведь они гораздо важнее, чем все мы вместе взятые. И я ведь шёл, чтобы помочь им; но теперь они должны быть в сотнях милях отсюда, если… если ещё живы». Он содрогнулся.

— Колодол, наконец-то! — сказал Эомир.- Наше путешествие почти окончено.

Они остановились. Все тропы, выводившие из узкого горла, круто спускались вниз. Сам дол, в сгустившихся внизу сумерках, был виден лишь мельком, как сквозь узкое окно.

— Это путешествие кончено, быть может,- ответил Теоден,- но мне предстоит ехать ещё далеко. Прошлой ночью было полнолуние, и утром я поскачу в Эдорас на сбор Герцогства.

— Но, если вы последуете моему совету,- молвил Эомир тихо,- потом вам следовало бы вернуться сюда до тех пор, пока война не кончится победой или поражением.

Теоден улыбнулся.

— Нет, сынок, ибо так я буду называть тебя, не вливай в мои старые уши сладких слов Злоречива! — Он выпрямился и оглянулся на длинную вереницу людей, теряющуюся в вечерних тенях.- Словно годы прошли за те дни, когда я поскакал на запад, но я не стану больше склоняться над посохом. Если война будет проиграна, что хорошего выйдет из пряток в горах? А если она кончится победой, что за горе, если я и паду, истратив свои последние силы? Довольно об этом. Сегодняшнюю ночь я проведу в Гнезде в Сироколье. По крайней мере, нам остался еще один вечер мира. Едем!

В сгущающихся сумерках они спустились в долину. Здесь Снеготал тёк ближе к западной стене дола, и вскоре тропа привела их к броду, где мелкие воды громко журчали, переливаясь через камни. Брод охранялся. При приближении герцога из тени скал выскочило много людей, радостно закричавших при виде его:

— Герцог Теоден! Герцог Теоден! Герцог Ристании вернулся!

Затем один из них проиграл долгий роговой сигнал, эхом раскатившийся в долине. Ему ответили другие рога, за рекой засияли огни.

И внезапно откуда-то сверху, словно из гулкого амфитеатра, загремел грандиозный хор труб, сливших свои ноты в один голос, который раскатисто ударил в каменные стены и отразился от них.

Так герцог Ристании вернулся с победой с запада в Сироколье у подножья Белых гор. Здесь он узнал, что оставшиеся силы его народа уже собраны, потому что как только стало известно о его прибытии, к броду навстречу ему поскакали капитаны с вестью от Гэндальфа. Во главе их был Дунхер, верховный тан населения Колодола.

— Три дня назад, на рассвете, господин,- сказал он,- в Эдорас, как ветер с запада, влетел Тенегон, и к нашей сердечной радости Гэндальф принёс весть о вашей победе. Но он просил также передать вам просьбу ускорить сбор Всадников. А потом появилась крылатая Тень.

— Крылатая Тень? — переспросил Теоден.- Мы тоже видели её, но это было в самые глухие часы ночи перед тем, как Гэндальф покинул нас.

— Возможно, господин,- сказал Дунхер.- Однако та же, или другая, похожая на неё, летучая мгла в форме чудовищной птицы прошла над Эдорасом в то утро, и все люди содрогнулись от страха, потому что она описала дугу над Медусельдом, снизившись почти до конька крыши, и затем прозвучал крик, остановивший на мгновение наши сердца. После чего Гэндальф посоветовал нам не собираться в полях, а встретить вас здесь, в долине у подножья гор. И он велел нам не зажигать огней или костров больше, чем требует крайняя необходимость. Что и было исполнено. Гэндальф говорил так, словно имел право распоряжаться, и мы сочли, что таково было бы и ваше желание. В Колодоле пока всё спокойно.

— Это хорошо,- сказал Теоден.- Сейчас я поскачу в Гнездо и там, прежде чем отправиться на отдых, встречусь с маршалами и капитанами. Пусть они как можно быстрее придут ко мне!

Теперь дорога вела на восток, поперёк долины, ширина которой в этом месте была немногим меньше полумили. Всадников окружали ровные поля и луга, заросшие бурьяном, серые в надвигающейся ночи, но впереди, на противоположной стороне дола, Мерри видел хмурую стену, последний останец великих корней Ледорога, прорезанный в глубокой древности рекой.

Повсюду толпился народ. Некоторые, сгрудившись по обочинам дороги, радостными криками приветствовали герцога и всадников с запада, но за их спинами на некотором расстоянии от дороги тянулись стройные ряды навесов, палаток, вереницы привязанных к колышкам лошадей и большие запасы оружия, и кипы копий, щетинящиеся, словно рощи молодых саженцев. Сейчас весь громадный лагерь быстро погружался в тень, но, тем не менее, хотя с высот дул холодный ночной ветер, не светились фонари и не был зажжён ни один костёр. Плотно закутанные в плащи часовые расхаживали взад и вперёд.

Мерри пытался понять, сколько же здесь всадников. В сгущающемся мраке он не мог судить об их числе, но всё это выглядело как многотысячная армия. Пока он глазел по сторонам, отряд герцога добрался до возвышавшегося на восточной стороне долины утёса, и тут путь неожиданно пошёл вверх. Мерри с изумлением поднял глаза. Он находился на дороге, подобной которой прежде не видывал: великое творение человеческих рук в годы, о которых не сохранилось песен. Вверх и вверх тянулась она, свёртываясь, подобно змее, и прорезая свой путь в почти отвесной поверхности скалы. Крутая, как лестница, по мере подъёма она шла то вперёд, то назад. По ней можно было провести шагом лошадей и поднять повозки, но никакому врагу не под силу было пройти здесь, разве что по воздуху, если её обороняли сверху. На каждом повороте стояли камни, обтёсанные в подобии людей: огромных, нескладных, сидевших, скрестив ноги и сложив на толстых животах короткие руки. Некоторые, истёртые годами, утратили все черты, кроме тёмных глазных дыр, которые всё ещё мрачно таращились на проходящих мимо. Всадники едва удостаивали их взглядом. Они называли эти фигуры пугальцами и практически не обращали на них внимания: ни силы, ни ужаса в них не осталось,- но Мерри, по мере того, как они печально возникали в темноте, рассматривал их с удивлением и почти что с жалостью.

Немного погодя он посмотрел назад и увидел, что поднялся уже на несколько сот футов над долиной, но далеко внизу он всё ещё мог различить длинную вереницу всадников, пересекавших брод и едущих по дороге к приготовленному для них лагерю. В Гнездо поднимались только герцог и его телохранители.

Наконец герцогский отряд достиг острого уступа, и продолжающая подниматься дорога через расщелину в скале вывела их на короткий склон, а потом на широкое плато. Люди называли его Сухополье — зелёный горный луг, поросший травой и вереском, высоко над глубоко врезанным руслом Снеготала, лежащего на колене высоких гор позади: Ледорога на юге и похожей на пилу массы Скальзубья на севере, а между ними, прямо перед всадниками, угрюмой чёрной стены Заповедной горы, Горы Призраков, которая поднималась над крутыми склонами, поросшими тёмными соснами. По плато, разделяя его на две половины, тянулась двойная линия стоячих камней, которая растворялась в полумраке и исчезала между деревьями. Те, кто осмеливался следовать этим путём, скоро попадали в чёрное Мрачнодебрье под Заповедной горой, к грозному каменному столбу и к зияющей тени запретной двери.

Таково было тёмное Сироколье, творение давно забытых людей. Имя их исчезло, и ни одна песня или легенда не упоминала его. Для каких целей создали они это место — как город, или тайное святилище, или могильник королей — никто в Рохане не мог бы сказать. Они работали здесь в Чёрные годы, ещё до того, как пристал к западным берегам первый корабль или был основан народом дунедаин Гондор, а ныне они исчезли, и только их древние пугальца остались сидеть на поворотах дороги.

Мерри неотрывно смотрел на линии стоячих камней: они были чёрными, выветрелыми, некоторые наклонились, другие упали, третьи треснули или обломились, а всё в целом походило на два ряда старых оскаленных от голода зубов. Он невольно задавался вопросом, что же это может быть, и надеялся только, что герцог не собирается следовать за ними в ждущую впереди темноту. Но тут он заметил, что по обе стороны обозначенный камнями дороги теснятся палатки и навесы, только они были разбиты не рядом с деревьями, а, казалось, жались подальше от них и поближе к краю утёса. Основная их часть была справа, где плато расширялось, а слева стоял лагерь поменьше, в середине которого возвышался большой шатер. Оттуда навстречу им поскакал всадник, и они свернули с дороги.

Когда они подъехали поближе, Мерри понял, что всадник был женщиной с длинными заплетёнными в косы волосами, которые блестели в сумраке, однако она была в шлеме и до пояса одета, как воин, и вооружена мечом.

— Здравствуй, Властелин Герцогства! — воскликнула она.- Моё сердце радо твоему возвращению!

— И ты здравствуй, Эовин,- сказал Теоден.- У тебя всё хорошо?

— Всё хорошо,- ответила она, однако Мерри показалось, что её голос противоречит ей, и он даже подумал бы, что она плакала, если бы это было вероятно при таком строгом, спокойном лице.- Всё хорошо. Это был утомительный путь для людей, внезапно вырванных из своих домов. Были резкие слова, потому что давно уже не прогоняла нас война с зелёных степей, но не было дурных поступков. Сейчас всё в порядке, как видите. И ваши шатры ждут вас, потому что я получила подробные известия о вас и знала час вашего прибытия.

— Так значит, Арагорн был тут,- сказал Эомир.- Он ещё здесь?

— Нет, он ушёл,- произнесла Эовин, отворачиваясь и глядя на темневшие на востоке и юге горы.

— Куда он пошёл? — спросил Эомир.

— Я не знаю,- ответила она.- Он пришёл ночью и ускакал на следующее утро прежде, чем солнце поднялось над вершинами гор. Он ушёл.

— Ты огорчена, дочка,- сказал Теоден.- Что случилось? Скажи мне, он говорил об этой дороге? — Он указал на тёмные ряды камней, ведущие к Заповедной горе.- О Тропах Мёртвых?

— Да, господин,- ответила Эовин.- И он вошёл в тень, из которой никто ещё не возвращался. Я не могла отговорить его. Он ушёл.

— Тогда пути наши разошлись,- произнёс Эомир.- Он пропал. Нам придётся скакать без него и с меньшей надеждой.

Медленно ехали они по низкому вереску и траве плато, не разговаривая больше, пока не добрались до герцогского шатра. Тут Мерри обнаружил, что всё уже готово, и что не забыли даже про него. Рядом с палаткой герцога для него был натянут на колышках маленький навес, где он и сидел в одиночестве, пока сновавшие туда и сюда люди входили к герцогу и получали от него приказы. Пришла ночь, и смутно видневшиеся на западе головы гор увенчали звёзды, но восток был тёмен и пуст. Ряды камней медленно терялись из виду, но за ними всё ещё чернее, чем мрак, нависала огромная, припавшая к земле тень Заповедной горы.

— Тропы Мёртвых,- бормотал он себе под нос.- Тропы Мёртвых? Что же всё это значит? Теперь все меня бросили. Все они пошли навстречу своей судьбе: Гэндальф и Пин на войну на востоке, а Сэм и Фродо в Мордор, а Бродяжник, Леголас и Гимли — на Тропы Мёртвых. Но полагаю, что мой черёд тоже придёт достаточно скоро. Интересно, о чём они все говорят и что собирается делать герцог? Потому что отныне я должен идти туда, куда идёт он.

Среди всех этих мрачных раздумий он внезапно припомнил, что очень голоден, и собрался пойти и посмотреть, чувствует ли ещё кто-нибудь в этом чужом лагере то же самое. Но в этот момент запела труба, и появился человек, вызывая его, оруженосца герцога, прислуживать за герцогским столом.

Внутри шатра было небольшое пространство, отгороженное вышитыми портьерами и устланное шкурами, и тут за небольшим столом сидел Теоден с Эомиром, Эовин и Дунхер, владыка Колодола. Мерри стоял рядом со стулом герцога и прислуживал ему, пока через некоторое время старик, выйдя из глубоких раздумий, с улыбкой не повернулся к нему.

— Иди сюда, мастер Мериардок! — сказал он.- Ты не будешь стоять. Пока я остаюсь в своих землях, ты будешь сидеть рядом со мной и облегчать мне сердце рассказами.

Для хоббита освободили место по левую руку герцога, но никто не попросил о чём-нибудь рассказать. За столом вообще говорили мало, и ели и пили большей частью молча, пока, наконец, собравшись с духом, Мерри не задал вопрос, который мучил его.

— Уже дважды, господин, я слышал о Тропах Мёртвых,- сказал он.- Что это такое? И где Бродяжник, то есть, господин Арагорн? Куда он пошёл?

Герцог вздохнул, но никто не ответил, пока наконец Эомир не сказал:

— Мы не знаем, и сердца наши тяжелы. А что до Троп Мёртвых, ты сам прошёл по их первым ступеням. Нет, я не произношу дурного пророчества! Дорога, по которой мы поднялись, ведет к Двери там, в Мрачнодербьи. Но что лежит за ней, никто из людей не знает.

— Люди не знают,- промолвил Теоден.- Однако древняя легенда, теперь редко рассказываемая, кое-что говорит об этом. Если те старые предания, которые передавались от отца к сыну в Доме Эорла, правдивы, тогда за Дверью у подножья Заповедной горы начинается тайная дорога, ведущая под горой к какому-то забытому месту на другом конце. Но никто не осмеливался исследовать её секреты с тех пор, как Балдор, сын Брего, вошёл в эту Дверь и больше уже не появился среди людей. Он дал опрометчивую клятву, осушив рог на пиру, который устроил Брего в честь окончания постройки Медусельда, и так и не вернулся на трон, наследником которого был.

В народе говорят, что Мёртвые люди Чёрных лет стерегут путь и не позволяют никому из живых пройти в их тайные залы, но сами они время от времени выходят, словно тени, из этой двери и спускаются по обозначенной камнями дороге. Тогда жители Колодола в страхе крепко запирают двери и захлопывают ставни окон. Но Мёртвые выходят редко, только в дни великих смут и надвигающейся смерти.

— Однако в Колодоле говорят,- тихо молвила Эовин,- что в одну безлунную ночь, но совсем недавно, здесь прошло большое войско в странном облачении. Откуда они появились, никто не знает, но они поднялись по отмеченной камнями дороге и исчезли в горе, словно шли на условленную встречу.

— Но почему тогда Арагорн пошёл этой дорогой? — спросил Мерри.- Вы не знаете ничего, что могло бы объяснить это?

— Если только он не сказал что-нибудь тебе, как другу, чего мы не слышали,- ответил Эомир.- то никто среди живых сейчас не может объяснить его цель.

— Мне показалось, что он сильно изменился с тех пор, как я увидела его впервые в доме герцога,- сказала Эовин.- Мрачнее, старше. Обречён, подумала я о нём, и похож на того, кого зовёт Смерть.

— Может быть, он был призван,- проговорил Теоден.- И сердце моё говорит мне, что я не увижу его больше. Однако он царственный человек высоких достоинств. И утешься вот чем, дочка, поскольку ты, похоже, нуждаешься в утешении в своём горе по этому гостю. Говорят, что, когда эорлинги пришли с севера и в конце концов поднялись по Снеготалу, ища надёжного места для убежища в час нужды, Брего и его сын Балдор поднялись по Лестнице, ведущей в Гнездо, и дошли до Двери. На пороге сидел старик, такой древний, что даже его возраста нельзя было назвать. Он был высок и выглядел по-королевски, но истёрт, словно старый камень. Они и приняли его за камень, потому что он не двигался и не произнёс ни слова, пока они не попытались миновать его и войти. И тогда изнутри него раздался голос, словно из-под земли, и, к их удивлению, слова были на языке запада: «Дорога закрыта».

Тогда они остановились, поглядели на него и поняли, что старик пока ещё жив, но он не смотрел на них. «Дорога закрыта,- повторил его голос.- Она сделана теми, кто мертвы, и Мёртвые хранят её, пока не придёт время. Дорога закрыта».

«А когда придёт это время?» — спросил Балдор, но он не дождался ответа. Ибо в этот миг старик умер и упал ничком, и никаких других сведений о древних жителях гор наш народ так никогда и не узнал. Однако возможно, что предсказанное время пришло и Арагорну позволено пройти.

— Но как человек узнает, пришло это время или нет, не дерзнув войти в Дверь? — сказал Эомир.- Лично я не пошёл бы этим путём, даже если все войска Мордора встанут передо мной, а я буду один, и у меня не будет другого убежища. Как жаль, что гибельное настроение нашло на такого благородного человека в этот час нужды! Разве мало зла вокруг, чтобы искать его ещё и под землёй?! Война на пороге.

Он прервался, так как в эту минуту снаружи раздался шум: какой-то человек выкрикивал имя Теодена и звал стражу.

Вскоре капитан стражников откинул край занавеса.

— Здесь человек, господин,- сказал он.- Гонец из Гондора. Он хочет немедленно предстать перед вами.

— Впустите! — приказал Теоден.

Вошёл высокий человек, и Мерри едва удержал крик: на мгновение ему показалось, что Боромир снова жив и вернулся. Потом он увидел, что это не так, человек был ему незнаком, хотя походил на Боромира, как родич,- высокий, сероглазый и гордый. Он был одет, как всадник, в тёмно-зелёный плащ поверх тонкой кольчуги; на лицевой части шлема была вычеканена маленькая серебряная звезда. В руке он держал стрелу с чёрными перьями и стальным наконечником, но остриё было окрашено красным.

Человек опустился на колено и протянул стрелу Теодену.

— Привет тебе, Владыка ристанийцев, друг Гондора,- сказал он.- Я Хиргон, гонец Денетора, принёсший тебе этот знак войны. Гондор в великой нужде. Ристания часто помогала нам, но сейчас владыка Денетор просит всех ваших сил и всей вашей скорости, иначе Гондор, наконец, падёт.

— Красная стрела! — произнёс Теоден, держа её как тот, кто получил вызов давно ожидаемый, но всё же страшащий, когда он пришёл. Рука его дрожала.- Красную стрелу не видели в Герцогстве за все мои годы! Неужели действительно дошло до этого? И на что рассчитывает владыка Денетор, говоря о всех моих силах и всей скорости?

-Тебе это известно лучше, господин,- ответил Хиргон.- Но очень может быть, что скоро Минас Тирит будет осаждён, и если у тебя нет сил, способных прорвать осаду могучих полчищ, то владыка Денетор велел мне сказать, что, по его мнению, сильные руки ристанийцев будут полезнее внутри его стен, чем снаружи.

— Но ему известно, что мы привыкли биться верхом и в поле, и что мы широко рассеяны по степям, и нужно время, чтобы собрать наших всадников. Разве не верно, Хиргон, что Владыка Минас Тирита знает больше, чем вложил в свое послание? Потому что мы, как ты мог видеть, уже воюем, и ты не застал нас неподготовленными. Гэндальф Серый был среди нас, и как раз теперь мы собрались для битвы на востоке.

— Я не могу сказать, что знает или о чём догадывается владыка Денетор,- ответил Хиргон.- Но дела наши действительно безнадёжны. Мой господин не присылает тебе никакого приказа, он просит только помнить старую дружбу и давние клятвы и сделать всё, что ты можешь, для твоего собственного блага. Нам сообщают, что с востока для службы Мордору скачут многие короли. От Дагорлада до севера стычки и слухи о войне. На юге шевелится Харадрим, и страх упал на все наши побережья, так что оттуда придёт мало помощи. Поспеши! Поскольку судьба нашего времени будет решена под стенами Минас Тирита, и если прилив не остановить там, тогда он прокатится по всем прекрасным степям Ристании и даже здесь, в Гнезде среди холмов, не будет убежища.

— Тёмные вести,- сказал Теоден,- но не вовсе нежданные. Однако передай Денетору, что мы пришли бы ему на помощь даже в том случае, если бы самому Рохану не грозила опасность. Но мы понесли много потерь в боях с предателем Саруманом, и, кроме того, нам приходится также думать о границах на севере и востоке, что явствует из его собственных сведений. Мощь Чёрного Властелина сейчас такова, что он вполне способен втянуть нас в битву перед Городом и одновременно перебросить большие силы через Реку гораздо выше Ворот Королей.

Но мы не будем долее руководствоваться осторожностью. Мы придём. Раздача оружия назначена на завтра. Когда она состоится, мы выступим. Десять тысяч копий могу я послать в скачку по степям на страх нашим врагам. Боюсь, что сейчас будет меньше, поскольку я не хочу оставлять мои крепости вовсе без охраны. Однако не менее шести тысяч поскачут за мной. Ибо скажи Денетору, что в этот час сам герцог Ристании отправится в земли Гондора, хоть, может быть, он и не вернётся назад. Но это долгий путь, а люди и лошади должны сохранить силы для битвы. Пройдёт неделя, считая с завтрашнего утра, прежде чем вы услышите с севера клич сыновей Эорла.

— Неделя! — повторил Хиргон.- Коли иначе нельзя, пусть будет так. Но через семь дней, считая с этого, вы можете найти только разрушенные стены, разве что подоспеет иная, непредвиденная помощь. Всё же вы, по крайней мере, помешаете оркам и смуглолицым пировать в Белой Крепости.

— По крайней мере, мы сделаем это,- сказал Теоден.- Но я сам только что вернулся после сражения и долгого пути и хочу теперь отдохнуть. Задержись здесь на эту ночь. Тогда ты увидишь сбор Ристании и поскачешь с более лёгким сердцем от этого зрелища и быстрее после отдыха. Недаром говорят, что утро вечера мудренее.

С этими словами герцог поднялся, и все встали.

— Пусть каждый пойдёт сейчас отдыхать,- сказал он,- и выспится хорошенько. В вас, мастер Мериардок, я тоже больше не нуждаюсь сегодня. Но будь готов явиться по моему зову сразу, как встанет солнце.

— Я буду готов,- ответил Мерри,- даже если вы прикажете мне скакать с вами Тропами Мёртвых.

— Не поминай лиха! — сказал герцог.- Ведь помимо этой могут быть и другие дороги, вполне достойные такого имени. Но я не говорил, что прикажу тебе следовать за мной по любой из дорог. Доброй ночи!

— Я не хочу оставаться позади, чтобы про меня вспомнили потом, когда вернутся! — говорил Мерри.- Не хочу оставаться, не хочу.

И, повторяя это снова и снова, он уснул, наконец, под своим тентом.

Его разбудил, тряся за плечо, какой-то человек.

— Проснитесь, проснитесь, мастер холбитла! — окликал он его, и Мерри, в конце концов, вынырнул из глубокого сна и мгновенно уселся. Ему показалось, что всё ещё очень темно.

— В чём дело? — спросил он.

— Герцог зовёт вас.

— Но солнце ведь ещё не взошло,- сказал Мерри.

— Нет, и не взойдёт сегодня, мастер холбитла. И вообще никогда больше, как сдаётся под этой тучей. Но, хотя солнца нет, время не стоит на месте. Поспешите!

Торопливо накинув на себя кое-какую одежду, Мерри выглянул наружу. Мир потемнел. Даже воздух казался бурым, а все предметы вокруг были чёрными и серыми, без теней, и повсюду царило глубокое безмолвие. Туч видно не было, только очень далеко, на западе, всё ещё продолжали ползти вперёд скрюченные пальцы великой мглы, и слабый свет просачивался сквозь них. Над головой висел мрачный, бесформенный полог, и свет, казалось, скорее убывал, чем разгорался.

Мерри увидел, что многие стоят и смотрят вверх, бормоча что-то, и лица их были серы и угрюмы, а некоторые даже испуганы. С упавшим сердцем он пошёл к герцогу. Перед герцогом стоял Хиргон, гонец Гондора, а рядом с ним был другой человек, в такой же одежде и вообще похожий, но ниже и коренастее. Когда Мерри вошёл, он говорил, обращаясь к герцогу:

— Это идёт из Мордора, господин. Всё началось прошлым вечером на закате. Я видел, как мгла поднимается из-за холмов Восточных Лощин твоего герцогства и наползает на небо, и всю ночь, пока я скакал, она шла позади, пожирая звёзды. Теперь огромная туча висит над всеми землями отсюда до Чёрных гор, и всё густеет. Война уже началась.

Некоторое время герцог сидел молча. Наконец он произнёс:

— Итак, свершилось. Пришла, наконец, великая битва нашего времени, в которой должно погибнуть многое. Но, по крайней мере, отпала необходимость скрываться. Мы поскачем коротким путём по открытой дороге и со всей скоростью. Сбор начнётся немедленно, замешкавшихся ждать не будем. В Минас Тирите достаточные запасы? Потому что, раз теперь мы должны скакать как можно быстрее, то придётся двигаться налегке, взяв еды и воды не больше, чем нужно, чтобы продержаться до битвы.

— Мы давно заготовили очень большие запасы,- ответил Хиргон.- Скачите, не обременяя себя ничем, так быстро, как сможете!

— Тогда зови герольдов, Эомир,- велел Теоден.- Командуй построение!

Эомир вышел, и вскоре в Гнезде запели трубы, и снизу им ответило множество других; но теперь голоса их больше не звучали светло и гордо, как показалось Мерри прошлой ночью. Глухими и хриплыми были они в тяжёлом воздухе, и крик их был зловещим.

Герцог обратился к Мерри.

— Я ухожу на войну, мастер Мериардок,- сказал он.- Очень скоро я выступлю. Я освобождаю тебя от службы мне, но не лишаю дружбы. Ты будешь жить здесь и, если захочешь, служить госпоже Эовин, которое будет править народом вместо меня.

— Но… но, господин,- заикнулся было Мерри.- Я предложил вам свой меч. Я не хочу расстаться вот так с вами, герцог Теоден. И мне стыдно оставаться, когда все мои друзья ушли в бой.

— Но мы скачем на высоких и резвых лошадях,- сказал Теоден.- А ты, хоть сердце твоё доблестно, не сможешь усидеть на таком животном.

— Тогда привяжи меня к его спине или позволь уцепиться за стремя, или ещё за что-нибудь,- возразил Мерри.- Бежать далеко, но, если я не смогу ехать, то побегу, даже если собью ноги до костей и опоздаю на недели.

Теоден улыбнулся.

— Уж скорее я посадил бы тебя к себе на Снегогрива,- сказал он.- Но, по крайней мере, ты поедешь вместе со мной в Эдорас и взглянешь на Медусельд, потому что я двинусь этим путём. Стибба отнесёт тебя туда; пока мы не достигнем равнин, большой скачки не будет.

После этого поднялась Эовин.

— Пойдём, Мериардок! — сказала она.- Я покажу доспех, который приготовила для тебя.

Они вышли вместе.

— Только об одном просил меня Арагорн,- продолжила Эовин, пока они пробирались между навесами.- Вооружить тебя для битвы. Я исполнила это, как могла. Ибо моё сердце говорит мне, что тебе понадобится такое оружие перед концом.

Она подвела Мерри к палатке среди лагеря телохранителей герцога, и оружейный мастер вынес ей маленький шлем, круглый щит и прочие вещи.

— У нас нет подходящей тебе кольчуги,- сказала Эовин,- и нет времени изготовить её, но вот прочная кожаная куртка, пояс и нож. Меч у тебя есть.

Мерри поклонился, и госпожа показала ему щит, похожий на тот, который дали Гимли, тоже с эмблемой в виде белой лошади.

— Возьми всё это,- сказала она,- и носи на счастье! Прощай пока, мастер Мериардок! Но, может быть, мы встретимся снова, ты и я.

Вот так среди сгущающейся мглы Владыка Герцогства приготовился вести всех своих Всадников по дороге на восток. Сердца были тяжелы, и многие упали духом под надвинувшейся тенью. Но это был суровый народ, преданный господину, и даже в Гнезде, в лагере, где поселились изгнанники из Эдораса — женщины, дети и старики,- почти не раздавались плач или ропот. Рок висел над их головами, но они встречали его молча.

Минули два быстрых часа, и вот герцог сидел уже на своём белом коне, отсвечивающем в окружающем сумраке. Он казался гордым и высоким, хотя волосы его, струившиеся из-под шлема, были подобны снегу, и многие любовались им и воодушевлялись, видя его несгибаемым и бесстрашным.

На широких лугах рядом с бурной рекой выстроились отрядами добрых пятьдесят и пять сотен Всадников в полном вооружении и многие сотни других людей с легко нагруженными запасными лошадьми. Запела одинокая труба. Герцог поднял руку, и войско Ристании молча пришло в движение. Сначала выступили двенадцать телохранителей герцога, прославленные рыцари. За ними последовал сам герцог с Эомиром по правую руку. Он распрощался с Эовин наверху, в Гнезде, и воспоминание было горьким, но сейчас он обратил свои мысли к предстоящему пути. За ним ехал с гонцами Гондора Мерри на Стиббе, а позади ещё двенадцать телохранителей. Они двигались вдоль длинных рядов ждущих людей с суровыми, застывшими лицами. Но один из них, почти в самом конце ряда, поднял глаза и пристально поглядел на хоббита. «Молодой человек,- подумал Мерри, возвращая взгляд,- пониже и тоньше, чем большинство других». Он уловил блеск ясных серых глаз и содрогнулся, потому что внезапно сообразил, что это лицо того, кто без надежды идёт искать смерти.

Они ехали вниз по серой дороге, которая шла вдоль Снеготала, бурлящего на камнях, через деревушки Нижнедол и Надречье, где из тёмных дверей выглядывали печальные лица женщин, и так, без музыки рогов или лютен, без звука людских голосов, началась великая скачка на восток, о которой потом пели в Ристании на протяжении многих поколений людей:

Из тёмных лощин Сироколья бессветной зарёй

Капитанов и танов Теоден повёл за собой,

В древний град Эдорас поскакал.

Мраком были покрыты дома окрест,

Тусклый туман скрыл золота блеск;

«Прощайтесь!» — герцог сказал.

Трон свой оставив высокий и зал,

Где в светлое время он пировал,

Тенгеля сын вперёд поскакал

Отринув прочь страх, навстречу судьбе.

Верность хранил он в страшной беде,

Клятвы былые исполнил все.

Сквозь Лощины, Плавни и Сухостой

К востоку эорлингов вёл за собой

Дней пять и пять ночей.

Шесть тысяч копий скакало за ним

К светлому Мандбургу под Миндоллуин.

Враг окружил, огонь охватил

Твердыню морских королей.

Рок гнал их вперёд, и скрыла их тьма,

Коней и бойцов, их умолкли дома.

Так говорит нам песня.

И действительно, Эдораса герцог достиг в сгущающемся мраке, хотя было около полудня. Задержался он здесь очень ненадолго и пополнил войско примерно тремя десятками всадников, опоздавших к раздаче оружия. Поев, они были готовы двинуться дальше, и тут герцог мягко распрощался со своим оруженосцем. Но Мерри в последний раз слёзно попросил разрешения не разлучаться с ним.

— Я же говорил, что эта скачка не для таких коней, как Стибба,- возразил Теоден.- И что будешь делать ты, мастер Мериардок, в битве, которую мы собираемся дать на полях Гондора, хоть ты мой меченосец и выше сердцем, чем ростом?

— Кто знает? — ответил Мерри.- Но почему, господин, вы назначили меня своим меченосцем, если не позволяете быть рядом с вами? И разве песни не скажут обо мне лишь то, что я всегда оставался позади?

— Я назначил тебя им, чтобы обезопасить,- ответил Теоден,- и для того, чтобы ты делал, как я прошу. Никто из моих всадников не может нести тебя, как груз. Будь битва перед моими воротами, быть может, деяния твои и воспели бы менестрели, но она будет за сто две лиги под Мандбургом, господин которого Денетор. Хватит об этом.

Мерри поклонился и пошёл прочь, совершенно несчастный, неотрывно глядя на ряды всадников. Отряды уже готовились к выступлению: люди затягивали подпруги, проверяли сёдла, ласкали коней; некоторые с беспокойством поглядывали на опускающееся небо. Один из Всадников незаметно приблизился к хоббиту и тихо сказал ему на ухо:

— «Было бы хотение, а способ найдётся», говорят у нас. И я сам в этом убедился.

Мерри поднял глаза и увидел, что это тот самый молодой всадник, которого он приметил утром.

— Я вижу по твоему лицу, что ты хочешь следовать за владыкой Герцогства.

— Да,- сказал Мерри.

— Тогда идём со мной,- предложил Всадник.- Я повезу тебя перед собой под плащом, пока мы не очутимся далеко в поле, да и тьма эта всё сгущается. Такой благой порыв не должен пропасть даром. Не говори больше ни с кем и идём!

— Огромное спасибо! — сказал Мерри.- Спасибо вам, сэр, хотя я и не знаю вашего имени.

— Не знаешь? — тихо проговорил всадник.- Тогда зови меня Дернхельм.

Вот так и вышло, что когда герцог выступил, хоббит Мериардок сидел перед Дернхельмом, и мало обременён был этим крупный жеребец Ветрогон, потому что Дернхельм весил меньше большинства людей, хотя был гибок и хорошо сложен.

Они поскакали в тень. На ночь войско расположилось в ивовых зарослях, где Снеготал впадал в Энтрицу, двенадцатью лигами восточнее Эдораса. И затем опять скачка через Лощины, и через Плавни, где справа от них большие дубовые леса взбирались на подножья холмов в тени тёмного Куреня у границ Гондора, а слева лежали туманы на болотах, подпитываемых дельтой Энтрицы. И пока они скакали, пронёсся слух о войне на севере. Бешено мчащиеся одинокие всадники принесли весть о врагах, атаковавших их восточные границы, и об ордах орков, марширующих в Нагорьях Рохана.

— Скачите вперёд! Вперёд! — воскликнул Эомир.- Сейчас уже поздно сворачивать в сторону. Топи Энтрицы защитят наш фланг. Теперь нам поможет лишь скорость. Вперёд!

И так герцог Теоден расстался со своими землями, и миля за милей разворачивалась перед ним длинная дорога, и оставались позади сигнальные холмы: Белоглав, Мин-Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на них потухли. Тих и сер был край, и только бесконечная тень всё густела перед ними, и надежда таяла в сердцах.

Осада Гондора

Пина разбудил Гэндальф. В комнате горели свечи, потому что сквозь окна пробивался лишь тусклый сумрак; воздух был тяжёл, как при приближении грозы.

— Сколько времени? — спросил Пин, зевнув.

— Начало третьего часа,- ответил Гэндальф.- Пора вставать и привести себя в приличный вид. Тебя вызывают к Правителю Города узнать твои новые обязанности.

— А он даст позавтракать?

— Нет, я дам. Всё, что ты получишь до полудня. Еда распределяется теперь по приказу.

Пин уныло взглянул на небольшой ломоть хлеба и на совершенно недостаточный (как ему подумалось) кусочек масла поверх него, и стоящую рядом чашку со снятым молоком.

— Зачем ты притащил меня сюда? — проворчал он.

— Сам прекрасно знаешь,- сказал Гэндальф.- Чтобы уберечь тебя от неприятностей. А если здешняя жизнь тебе не по вкусу, припомни, пожалуйста, что ты сам её выбрал.

Пин ничего не ответил.

Вскоре он снова шёл с Гэндальфом по холодному коридору к дверям Зала Башни. Здесь в сером мраке сидел Денетор, похожий, как подумал Пин, на старого терпеливого паука: казалось, что он не двинулся с места со вчерашнего вечера. Правитель кивком предложил Гэндальфу сесть, а не удостоенный внимания Пин остался стоять. Но через некоторое время старик обратился к нему:

— Итак, мастер Перегрин, надеюсь, что вчерашний день ты провёл с пользой и в своё удовольствие? Хотя опасаюсь, что стол в этом городе скуднее, чем тебе хотелось бы.

У Пина возникло неудобное ощущение, что большая часть сказанного и сделанного им каким-то образом известна Правителю Города столь же точно, как и угадано многое из его мыслей. Он не ответил.

— Что ты собираешься делать на моей службе?

— Я думал, сэр, что свои обязанности я узнаю от вас.

— Я сообщу их, когда выясню, на что ты способен,- сказал Денетор.- Но, может быть, я узнаю это скорее, если оставлю тебя при себе. Мой камергер попросил отпустить его во внешний гарнизон, так что временно ты займёшь его место. Ты будешь прислуживать мне, относить поручения и разговаривать со мной, если война и совет оставят мне небольшую передышку. Ты умеешь петь?

— Да,- ответил Пин.- Неплохо. В смысле, неплохо для моего народа. Но у нас нет песен, подходящих для больших залов и злых времён, господин. Мы редко поём о чём-нибудь более грозном, чем ветер или дождь. И большинство моих песен о вещах, которые смешат нас, и, конечно, о еде и питье.

— А почему такие песни не подходят для моих залов или для таких времён, как эти? Ведь можем же мы, издревле живущие под Тенью, услышать эхо из нетронутой ею страны? Возможно, мы почувствуем тогда, что бдение наше не было бесплодным, хотя, быть может, и оставленным без благодарности.

Сердце Пина упало. Его не привлекала мысль петь хоббитанские песни Правителю Минас Тирита, и уж во всяком случае, не комические куплеты, которые он знал лучше всего. Они были слишком… нескладными, что ли, для подобной оказии. Однако в данный момент он был избавлен от тяжёлого испытания. Петь ему не приказали. Денетор обратился к Гэндальфу с расспросами о Ристании, её политике и позиции Эомира, племянника герцога. Пин поразился тому, сколько всего известно Правителю о народе, который живёт так далеко, хотя, как полагал Пин, прошло немало лет с тех пор, как Денетор сам выезжал за границу.

Через некоторое время Денетор знаком подозвал Пина и опять ненадолго отпустил его.

— Ступай в арсеналы Цитадели,- велел он,- и получи там ливрею и доспех Башни. Они должны быть готовы. Приказ был отдан вчера. Вернись, когда оденешься!

Всё было, как он сказал, и Пин вскоре оказался облачённым в странные чёрные с серебром одежды. На нём была маленькая кольчуга, вероятно, стальная, но чёрная, как гагат, и высокий шлем с маленькими вороными крыльями по бокам и с серебряной звездой в центре. Поверх кольчуги шла короткая накидка, тоже чёрная, но с вышитой на груди серебряной нитью эмблемой Дерева. Его старую одежду свернули и спрятали, но серый плащ Лориэна позволили оставить себе, хоть и не разрешили носить на службе. Теперь, если бы Пин только знал это, он действительно выглядел, как Эрнил и Перианнат, Принц Невысокликов, как прозвал его народ, но ему было не по себе. Да и мрак начал угнетать его.

Весь день было темно и тускло. От бессолнечного рассвета до позднего вечера тяжёлая тень всё густела, и сердца горожан тоже становились всё тяжелее. Высоко вверху медленно ползла к западу, пожирая свет, огромная туча из Чёрной страны, гонимая ветром войны; но внизу воздух был тих и недвижен, словно вся долина Андуина ожидала натиска разрушительной бури.

Около одиннадцати часов Пин, на время освободившийся, наконец, от своих обязанностей, вышел и отправился на поиски еды и питья, чтобы облегчить тяжесть на сердце и сделать свою обязанность прислуживать менее несносной. В столовых он снова повстречался с Берегондом, который только что вернулся с Пеленнора, отнеся приказ в Сторожевые башни у главного Тракта. Они вместе отправились снова на стены, потому что Пин чувствовал себя в помещении, как в тюрьме, и задыхался даже в высоких залах Башни. Теперь они снова сидели рядышком у амбразуры, глядящей на восток, перекусывали и обсуждали вчерашний день.

Был час заката, но громадная пелена уже протянулась далеко к западу, и только погружаясь наконец в море, солнце смогло прорваться сквозь неё, чтобы послать перед ночью короткий прощальный луч — тот самый, который перед глазами Фродо на Перепутье коснулся головы павшего короля. Но ни отблеска его не упало на поля Пеленнора под сенью Миндоллуина: они остались бурыми и унылыми.

Пину казалось, что уже годы прошли с тех пор, как он сидел здесь в прошлый раз, в какое-то полузабытое время, когда он всё ещё оставался хоббитом, легкомысленным путником, которого мало трогали опасности, через которые он шёл. Теперь он был маленьким солдатом в городе, готовящемся к большому штурму, и был одет в гордый, но мрачный доспех Сторожевой Крепости.

В другое время и другом месте Пин наслаждался бы своим новым одеянием, но сейчас-то он знал, что принимает участие не в игре: он на полном серьёзе является слугой сурового хозяина в часы величайшей опасности. Кольчуга тяжело лежала на плечах, шлем сдавливал голову. Свой плащ Пин бросил рядом с собой на сиденье. Он утомлённо скользнул взглядом по темнеющим внизу полям, зевнул, а потом вздохнул.

— Устал сегодня? — спросил Берегонд.

— Да,- ответил Пин.- Очень. Устал от безделья и ожидания. Я оттопал пятки у двери покоя моего господина за те долгие часы, пока он обсуждал дела с Гэндальфом, принцем и прочими важными особами. И я не привык, мастер Берегонд, прислуживать на голодный желудок другим, пока они едят. Это суровое испытание для хоббита. Ты, без сомнения, сочтёшь, что мне следовало бы более глубоко чувствовать оказанную честь. Но что хорошего в такой чести? Ну, в самом деле, что хорошего даже в еде и питье под этой ползущей тенью? Что это значит? Сам воздух кажется густым и бурым! У вас часто такой мрак, когда ветер дует с востока?

— Нет,- сказал Берегонд.- Это не природное явление. Это нечто, порождённое его злобой: какая-то гарь с Огненной горы, которую он послал, чтобы затемнить сердце и разум. Что и случилось. Хорошо бы господин Фарамир вернулся. Он не поддастся испугу. Но кто знает, вернётся ли он теперь из этой Тьмы с другого берега Реки?

— Да,- отозвался Пин.- Гэндальф тоже тревожится. Мне кажется, он был разочарован, не найдя здесь Фарамира. И куда, интересно, он отправился сам? Он покинул совет Правителя перед полдником и, по-моему, в дурном расположении духа. Может быть, у него какое-то предчувствие или плохие вести.

Но внезапно, прямо посреди разговора, их поразила немота, они застыли на месте, превратившись в обладающие слухом камни. Пин сжался, изо всей силы прижимая руки к ушам, но Берегонд, который, говоря о Фарамире, выглянул из амбразуры, так и замер, продолжая глядеть на поля широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Пину был знаком этот повергающий в трепет крик, который он сейчас услышал: точно такой же крик раздавался — так давно — в Маришах, в лесах Шира, но теперь он налился силой и ненавистью, пронзая сердца ядовитым отчаянием.

Наконец Берегонд сделал над собой усилие и заговорил.

— Они появились! — сказал он.- Наберись храбрости и взгляни! Внизу что-то ужасное.

Пин неохотно вскарабкался на скамью и посмотрел за стену. Под ним лежал тусклый Пеленнор, исчезающий вдали у едва угадывающейся линии Великой Реки. Но теперь над полем быстро кружились в воздухе, словно тени чересчур рано пришедшей ночи, пять птицеобразных фигур, ужасных, как стервятники, но громаднее орлов и безжалостных, как смерть. Они то подлетали ближе, почти на расстояние выстрела со стен, то отдалялись, продолжая выписывать круги.

— Чёрные Всадники! — пробормотал Пин.- Чёрные Всадники в воздухе! Но смотри, Берегонд! — закричал он.- Они ведь высматривают что-то, правда? Смотри, как они кружат и всё снижаются вон над тем местом! И, видишь, там по земле что-то движется?! Маленькие тёмные фигурки. Да, люди на лошадях, четверо или пятеро. Ах! Я не могу этого вынести! Гэндальф! Гэндальф, спаси нас!

Взметнулся и упал ещё один протяжный вопль, и он опять соскочил со стены, тяжело дыша, как загнанный зверёк. Но сквозь этот бросающий в дрожь крик до его ушей донёсся слабый и далёкий зов трубы, закончившийся на долгой высокой ноте.

— Фарамир! Господин Фарамир! Это его зов! — воскликнул Берегонд.- Храброе сердце! Только как он доберётся до Ворот, если у этих адских стервятников есть другое оружие, кроме страха?! Но смотри! Они держатся. Они пробьются к Воротам. Нет! Лошади понесли. Смотри! Люди сброшены, они бегут пешком. Нет, один всё ещё в седле, но он возвращается к остальным. Это, должно быть, капитан: он умеет управлять и животными, и людьми. А! Одна из этих мерзких тварей снижается над ним! Помогите! Помогите! Неужели никто не выйдет к нему?! Фарамир!

С этими словами Берегонд рванулся прочь и побежал во мрак. Стыдясь своего ужаса, тогда как Берегонд из Стражи думал в первую очередь о любимом командире, Пин поднялся, снова выглянул наружу и в тот же миг увидел серебристо-белую вспышку, идущую с севера, будто на тёмных полях зажглась маленькая звёздочка. Она надвигалась, всё увеличиваясь, со скоростью стрелы и стремительно сближалась с четырьмя людьми, бегущими к Воротам. Пину показалось, что она распространяет вокруг себя бледный свет, и тяжёлые тени расступаются перед ней, а потом, когда она приблизилась, ему почудилось, что он слышит громкий оклик, гулко отразившийся от стен.

— Гэндальф! — закричал он.- Гэндальф! Он всегда появляется, когда дела хуже всего. Вперёд! Вперёд, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! — орал он, словно болельщик на скачках, подстрекающий жокея, который не может услышать поощрений.

Но теперь тёмные, описывающие круги тени заметили вновьприбывшего. Одна повернула к нему, но Пину померещилось, что он вскинул руку, и из неё ударил вверх луч белого света. Назгул издал протяжный вой и повернул прочь, четверо остальных заколебались было, а потом взмыли стремительной спиралью, повернули на восток и исчезли в низко висящей туче, а внизу, на Пеленноре, на время стало как будто бы не так темно.

Продолжавший наблюдать за происходящим Пин увидел, как человек в седле и Белый Всадник встретились и остановились, поджидая тех, кто был пешком. Теперь из Города к ним бежали люди; вскоре все они скрылись от взгляда под внешними стенами, и Пин понял, что они вошли в Ворота. Сообразив, что они сразу направятся в Башню к Правителю, он поспешил к входу в Цитадель. Здесь он смешался с другими людьми, наблюдавшими за погоней и спасением с высоких стен.

Вскоре на улицах, поднимавшихся из внешних кругов, послышался гомон многочисленных приветствий: люди ликовали и выкрикивали имена Фарамира и Митрандира. Немного погодя Пин увидел факелы и двух медленно едущих всадников, которых сопровождала густая толпа людей: один был в белом, но больше уже не сиял, а бледно отсвечивал в сумраке, словно огонь его был израсходован или укрыт, другой тёмный, со склонённой головой. Они спешились, и, когда слуги приняли Тенегона и другого коня, зашагали к часовым у ворот — Гэндальф твёрдо, его серый плащ развевался позади, и огонь всё ещё тлел в его глазах; второй, весь одетый в зелёное, медленно и слегка пошатываясь, как уставший или раненный человек.

Когда они проходили под лампой в арке ворот, Пин протолкался вперёд и, увидев бледное лицо Фарамира, задержал дыхание. Это было лицо того, кто пережил внезапный и мучительный приступ сильного страха или боли, но справился с ним и теперь спокоен. Вот он гордо и с полным достоинством остановился на мгновение, сказав что-то стражнику, и пристально глядящий на него Пин увидел, как сильно походит он на своего брата Боромира, который с самого начала нравился Пину, восхищенному величественными, но мягкими манерами этого большого человека. Однако по отношению к Фарамиру его сердце внезапно прониклось каким-то странным чувством, которого он не ведал прежде. Перед ним стоял человек, проникнутый духом высокого благородства, такого, как у Арагорна, когда тот позволял увидеть это: быть может, менее высокого, но вместе с тем менее недостижимого и неизмеримого. Он тоже был из числа людских королей, рожденный в более позднее время, но отмеченный печалью и мудростью Древней расы. Пин теперь знал, почему Берегонд произносил его имя с такой любовью. Это был капитан, за которым люди, за которым Пин пошёл бы даже под тень чёрных крыл.

— Фарамир! — громко закричал он вместе со всеми.- Фарамир!

И Фарамир, уловив его незнакомый голос среди криков людей Города, обернулся, и посмотрел на него, и крайне изумился.

— Откуда ты взялся? — произнёс он.- Невысоклик, и в ливрее Башни! Как…?

Но тут к нему подошёл Гэндальф и сказал:

— Он пришёл со мной из страны невысокликов. Он пришёл со мной. Но давай не будем задерживаться здесь. Следует еще многое сказать и многое сделать, а ты устал. Он пойдёт с нами. Что, кстати, он и обязан сделать, поскольку, если он не забыл про свои новые обязанности легче, чем я, то в этот час он должен снова прислуживать своему господину. Пойдём, Пин! Следуй за нами.

Таким образом, они, наконец, пришли в личный покой Правителя Города. Здесь вокруг жаровни с древесным углём были поставлены глубокие кресла и принесено вино, и Пин, на которого едва обратили внимание, стоял позади кресла Денетора и практически не замечал собственной усталости, так напряжённо прислушивался он ко всему, о чём шла речь.

Съев немного белого хлеба и сделав глоток вина, Фарамир опустился в низкое кресло по левую руку отца. С другой стороны, чуть поотдаль, уселся в кресло из резного дерева Гэндальф и, казалось, сразу заснул. Потому что сначала Фарамир говорил только о задании, с которым был послан десять дней назад, и он принёс новости об Итилии, о действиях Врага и его союзников, рассказал о сражении на тракте, в котором были разбиты люди Харада с их огромным зверем,- обычный отчёт капитана перед своим господином о событиях, часто случавшихся и прежде: мелкие приграничные стычки, казавшиеся теперь ненужными и незначительными, лишившимися своей славы.

Потом Фарамир неожиданно посмотрел на Пина.

— Но теперь мы приблизились к необычным вещам,- сказал он,- Поскольку это не первый невысоклик, которого я вижу пришедшим из северных легенд в страны юга.

Тут Гэндальф выпрямился, стиснув ручки кресла, но не сказал ничего и взглядом остановил возглас, готовый сорваться с губ Пина. Денетор взглянул на их лица и кивнул головой, словно в знак того, что прочёл на них многое ещё до того, как прозвучали слова. Пока остальные сидели молча и неподвижно, Фарамир неспешно, почти не сводя глаз с Гэндальфа, поведал обо всём, временами поглядывая при этом на Пина, словно чтобы оживить воспоминания о других, которых он видел.

Когда его рассказ перешёл от встречи с Фродо и его слугой к событиям на Хеннет Аннуне, Пин заметил, что руки Гэндальфа, сжимающие резное дерево, дрожат. Сейчас они выглядели белыми и очень старыми, и, пока Пин разглядывал их, он внезапно, с трепетом страха, понял, что Гэндальф, сам Гэндальф, был встревожен, даже испуган. Воздух в комнате был спёрт и недвижен. Под конец, когда Фарамир рассказывал о прощании с путниками и их решении идти к Кирит Анголу, его голос упал, он покачал головой и вздохнул. Тут Гэндальф вскочил.

— Кирит Ангол?! Долина Моргула?! — воскликнул он.- Время, Фарамир, время? Когда ты расстался с ними? Когда они могли достичь этой проклятой долины?

— Я расстался с ними утром два дня назад,- ответил Фарамир.- Если они пошли прямо на юг, до долины Моргулдуина пятнадцать лиг, и потом им предстоит ещё пять лиг к востоку, к проклятой Крепости. Вряд ли они могли попасть туда раньше, чем сегодня, и, быть может, они всё ещё не дошли. Несомненно, я понимаю, чего ты боишься. Но эта тьма никак не связана с их рискованной затеей. Она началась вчера под вечер, и прошлой ночью вся Итилия была под тенью. Для меня очевидно, что Враг давно планировал нападение на нас, и час его был определён прежде, чем те путники вышли из под моей охраны.

Гэндальф мерил шагами пол.

— Утром, два дня назад, около трёх дней пути! Далеко ли то место, где вы расстались?

— Для птицы около двадцати пяти лиг,- ответил Фарамир.- Но я не мог вернуться быстрее. Вчера вечером я был у Каир Андроса, длинного острова в Реке к северу отсюда, который мы обороняем, а лошади держатся на этом берегу. Когда тьма поползла вперёд, я понял, что нужно спешить, и поскакал сюда с тремя людьми, которых тоже можно было посадить верхом. Всех остальных из своего отряда я послал к югу, чтобы усилить гарнизон у переправ Осгилиата. Надеюсь, что я не ошибся?

Он взглянул на отца.

— Ошибся? — воскликнул Денетор, и глаза его внезапно вспыхнули.- Зачем ты спрашиваешь? Люди были под твоей командой. Или ты интересуешься, как я оцениваю все твои поступки? В моём присутствии ты держишься скромно, но немало уже времени минуло с тех пор, как ты, отойдя от моих суждений, свернул на собственную дорогу. Пойми, ты говорил, как всегда, искусно, но я… разве не видел я твоих глаз, устремлённых на Митрандира, чтобы понять, говоришь ты правильно или слишком много? Он уже давно владеет твоим сердцем.

Мой сын, твой отец стар, но ещё не выжил из ума. Я могу видеть и слышать, как делал это всегда, и немногое из того, что ты недоговорил или оставил без упоминания, скрыто сейчас от меня. Я знаю ответ на множество загадок. Увы, увы, Боромир!

— Если то, что я сделал, вызывает ваше неудовольствие, отец,- произнёс Фарамир спокойно,- мне жаль, что я не мог узнать вашего мнения прежде, чем мне выпало принимать столь тягостное решение.

— И оно оказалось бы достаточным, чтобы ты изменил своё решение? — спросил Денетор.- Я полагаю, ты всё равно поступил бы именно так. Я хорошо знаю тебя. Ты вечно стремишься выглядеть величественным и благородным, как древний король, учтивым, мягким. Это вполне приличествует человеку высшей расы, пребывающему в мире и могуществе. Но в часы отчаяния бывает, что наградой за мягкость служит смерть.

— Да будет так,- сказал Фарамир.

— Да, будет так! — воскликнул Денетор.- Но не только твоя смерть, господин Фарамир, но и смерть твоего отца, и гибель всего нашего народа, обязанность защищать который легла на твои плечи с тех пор, как погиб Боромир.

— Так ты хочешь,- промолвил Фарамир,- чтобы мы поменялись местами?

— Да, я действительно хочу этого,- сказал Денетор.- Ибо Боромир был предан мне, а не служил марионеткой в руках мага. Он помнил бы о нужде своего отца и не упустил бы то, что дала фортуна. Он принёс бы мне великий дар.

На мгновение сдержанность изменила Фарамиру.

— Я прошу вас, мой отец, вспомнить, почему случилось, что я, а не он, оказался в Итилии. По крайней мере в одном случае, не так давно, ваше мнение перевесило. Именно Владыка Города дал поручение ему!

— Не размешивай горечь в чаше, которую я приготовил себе,- отозвался Денетор.- Разве не чувствовал я её вкуса много ночей, предвидя то худшее, что лежало тогда ещё на дне? И что ныне я и обрёл в действительности. Если бы это было не так! Если бы эта вещь попала ко мне!

— Утешься! — сказал Гэндальф.- Боромир не принёс бы тебе это ни в коем случае. Он умер, и умер хорошо, пусть покоится в мире! Но ты обманываешь себя. Он протянул руку к этой вещи и, получив её, пал бы. Он сохранил бы её для себя, и, когда бы он вернулся, ты бы не узнал своего сына.

Лицо Денетора стало суровым и холодным.

— Ты нашёл, что Боромир хуже поддается твоему влиянию, не так ли? — проговорил он тихо.- Но я, кто был его отцом, говорю, что он принёс бы это мне. Быть может, ты мудр, Митрандир, но при всём твоём искусстве, ты не всеведущ. Могут быть найдены иные решения, отличные от паутины магов или поспешности глупцов. В подобном вопросе я более мудр и сведущ, чем ты полагаешь.

— И какова же тогда ваша мудрость? — спросил Гэндальф.

— Достаточна, чтобы понять, что здесь следует избегать двух глупостей. Использовать эту вещь опасно. Но послать её в такой час в руках безмозглого невысоклика в страну самого Врага, как сделали ты и этот вот мой сын,- это безумие.

— А господин Денетор, что сделал бы он?

— Ни то, и ни другое. Но совершенно точно, никакие доводы не заставили бы его отправить эту вещь в дурацкой надежде навстречу наибольшей опасности, рискуя нашим полным уничтожением в случае, если Враг вновь обретёт утраченное им. Нет, это хранилось бы скрытым, скрытым тьмой и глубиной. Без использования, говорю я, исключая лишь случай крайней нужды, но за пределами его досягаемости, если только он не одержит победу столь полную, что последующие события не встревожат нас, мёртвых.

— Как обычно, ты, господин мой, думаешь лишь о Гондоре,- сказал Гэндальф.- Однако есть ведь другие люди и другие жизни, и время так и будет продолжаться. Что до меня, то мне жаль даже его рабов.

— И где эти другие люди обретут помощь, если Гондор падёт? — ответил Денетор.- Если бы сейчас эта вещь была у меня в глубоких подвалах Цитадели, мы не тряслись бы тогда от страха под этим мраком, боясь худшего, и мысли наши не были бы в смятении. Если ты не веришь, что я выдержал бы это испытание, тогда ты меня ещё не знаешь.

— И всё же я не верю тебе,- возразил Гэндальф.- Иначе я мог бы послать эту вещь сюда, тебе на хранение, и избавить себя и других от многих мучений. А теперь, слушая твои речи, я доверяю тебе ещё меньше, не больше, чем Боромиру. Нет, сдержи свой гнев! В этом я не доверяю и себе, и я отверг эту вещь даже как добровольный дар. Ты силён и в некоторых вещах всё ещё можешь владеть собой, Денетор, но, если бы ты получил эту вещь, она уничтожила бы тебя. Даже будь она похоронена у корней Миндоллуина, она всё же сжигала бы твою мысль по мере роста тьмы, и последовали бы ещё более худшие события, чем те, что скоро обрушатся на нас.

На минуту глаза Денетора, смотревшего в лицо Гэндальфу, снова вспыхнули, и Пин опять ощутил борьбу между их волями; но сейчас казалось, что их взгляды скрестились, словно звенящие клинки. Пин задрожал, опасаясь какого-то ужасного удара. Но неожиданно Денетор расслабился, снова стал холоден и пожал плечами.

— Если бы я! Если бы ты! — произнёс он.- Все эти слова и «если» тщетны. Оно ушло в Тень, и лишь время покажет, какая судьба ожидает его и нас. И время это не будет долгим. В оставшееся же пусть все, кто борется с Врагом на свой лад, будут заодно и хранят надежду, пока ещё могут; а когда надежды нет, остаётся ещё смелость умереть свободными.

Он обратился к Фарамиру:

— Что ты думаешь о гарнизоне в Осгилиате?

— Он не силён,- сказал Фарамир.- Как я уже говорил, я послал отряд из Итилии, чтобы усилить его.

— Этого мало, я полагаю,- сказал Денетор.- Туда падёт первый удар. Им понадобится там стойкий капитан.

— Там и во многих других местах,- ответил Фарамир и вздохнул.- Увы, мой брат, которого я тоже любил! — Он поднялся.- Могу я оставить вас, отец?

Тут он покачнулся и опёрся на кресло отца.

— Ты устал, я вижу,- сказал Денетор.- Ты долго и быстро скакал и, как мне сообщили, под зловещими тенями в воздухе.

— Позволь не говорить об этом! — попросил Фарамир.

— Тогда не будем,- согласился Денетор.- Ступай сейчас и отдохни, пока можешь. Завтра нужда станет суровее.

Теперь все простились с Владыкой Города и пошли отдыхать, пока еще было можно. Снаружи была беззвёздная чернота, когда Гэндальф с Пином, который шёл рядом и нёс маленький факел, направились в свою комнату. Они не разговаривали, пока не очутились за закрытой дверью. Тогда Пин наконец взял Гэндальфа за руку.

— Скажи мне,- произнёс он,- есть ли хоть какая-то надежда? Я имею в виду Фродо, или, по крайней мере, в основном Фродо.

Гэндальф положил руку на голову Пина.

— Особой надежды никогда не было,- ответил он.- Только дурацкая надежда, как мне и было сказано. А когда я услышал про Кирит Ангол…- Он замолчал и быстро подошёл к окну, словно его глаза могли пронзить ночь на востоке.- Кирит Ангол,- пробормотал он.- Интересно, почему этот путь? — Он повернулся.- Именно теперь, Пин, моё сердце почти отреклось от неё, когда прозвучало это имя. И всё же, по правде говоря, мне думается, что вести, доставленные Фарамиром, содержат в себе кое-какую надежду. Поскольку кажется ясным, что наш Враг развязал, наконец, войну и сделал первый ход, когда Фродо был ещё на свободе. Так что теперь в течение многих дней его глаз будет направлен куда угодно, только не на собственную страну. И ещё, Пин, я чувствую издалека его спешку и страх. Он начал раньше, чем намеревался. Произошло что-то такое, что подтолкнуло его.

Некоторое время Гэндальф стоял, напряжённо размышляя.

— Может быть,- пробормотал он.- Может быть, даже твоя глупость помогла, мой мальчик. Дай прикинуть: около пяти дней назад он должен был узнать, что мы ниспровергли Сарумана и завладели Камнем. И что из этого? Мы не могли бы использовать его в полную силу или без того, чтобы он знал об этом… А! Интересно… Арагорн? Его час близится. И в душе, Пин, он силён и отважен, смел, решителен, способен поступать по-своему и при необходимости пойти на великий риск. Да, это возможно. Именно для этого он мог воспользоваться Камнем и показать себя Врагу, бросив ему вызов. Интересно… Ладно, мы не узнаем ответа, пока не придут всадники Ристании, если только они не придут слишком поздно. Впереди тяжёлые дни. Спать, пока мы можем!

— Но,- заикнулся было Пин.

— Что «но»? — сказал Гэндальф.- Только одно «но» разрешаю я этой ночью.

— Горлум,- сказал Пин.- Как их угораздило идти с ним, даже следовать за ним? И я понял, что место, куда он повёл их, нравится Фарамиру не больше, чем тебе. В чём дело?

— Сейчас я не могу ответить на это,- сказал Гэндальф.- Однако моё сердце догадывалось, что Фродо и Горлум должны были встретиться перед концом. К добру или к худу. Но о Кирит Анголе я не желаю говорить этой ночью. Предательства, предательства боюсь я, предательства этого жалкого существа. А к этому идёт. Всё же, будем помнить, что предатель может перехитрить себя и сделать добро там, где не намеривался. Бывает и так, иногда. Спокойной ночи!

Следующий день начался с утра, похожего на бурые сумерки, и сердца людей, приободрённые на время возвращением Фарамира, снова упали. Крылатые Тени в этот день больше не показывались, но снова и снова в вышине над городом слабо звучал крик, и многие из тех, кто слышал его, замирали, охваченные внезапным ужасом, тогда как менее мужественные дрожали и плакали.

И Фарамир теперь снова ушёл.

— Ему не дают отдыха,- ворчали некоторые.- Владыка слишком уж гоняет своего сына, а теперь ему приходится отдуваться за двоих: за себя и за того, кто не вернётся.

И люди то и дело поглядывали на север и спрашивали:

— Где же всадники Ристании?

На самом деле, Фарамир не пошёл бы по своей воле, но Владыка Города был хозяином своего Совета и сегодня был не расположен склоняться к чужому мнению. Совет был созван рано утром. Все капитаны сошлись на том, что из-за угрозы на юге их силы слишком малы, чтобы первыми открыть военные действия, если только случайно не успеют подойти всадники Ристании. Тем временем следует укомплектовать стены людьми и ждать.

— Однако,- сказал Денетор,- не стоит с подобной лёгкостью бросать наши внешние укрепления, Заграды, на которые потрачено столько трудов. И Враг должен дорого заплатить за переход через Реку. А этого он не сможет сделать с силами, достаточными для атаки на Город, ни на севере, у Каир Андроса, из-за болот, ни на юге, через Лебению, из-за ширины Реки, что потребует множества лодок. Главный удар будет направлен на Осгилиат, как и прежде, когда Боромир заступил ему путь.

— То была лишь проба сил,- сказал Фарамир.- Сегодня мы можем заставить Врага заплатить за переправу потерями в десять раз большими, чем у нас, и всё же сожалеть об обмене. Поскольку ему легче позволить себе потерять войско, чем нам — отряд. И если переправа будет взята, то отступление тех, кого мы пошлём держать оборону так далеко от города, окажется опасным.

— А как насчёт Каир Андроса? — спросил принц.- Если оборонять Осгилиат, то остров тоже необходимо удержать. Не будем забывать об опасности слева. Ристанийцы могут прийти, а могут и нет. Но Фарамир сообщил нам о больших силах, постоянно стягивающихся к Чёрным Воротам. Из них может устремиться не одно войско и нанести удар не по одной переправе.

— В войне должно рисковать многим,- возразил Денетор.- Каир Андрос с людьми, и больше послать так далеко нельзя. Но я не хочу уступить реку и Пеленнор без битвы… если здесь есть капитан, который сохранил достаточно храбрости, чтобы исполнить волю своего повелителя.

Все молчали. Но наконец Фарамир произнёс:

— Я не противлюсь вашей воле, сир. Поскольку вы потеряли Боромира, я пойду и сделаю, что смогу, вместо него,- если таков будет ваш приказ.

— Я приказываю,- ответил Денетор.

— Тогда прощайте! — сказал Фарамир.- Но если я вернусь, думайте обо мне лучше!

— Это зависит от манеры твоего возвращения,- сказал Денетор.

Последним, кто говорил с Фарамиром, прежде чем тот ускакал на восток, был Гэндальф.

— Не кидайся опрометчиво или с горя своей жизнью,- сказал он.- Ты будешь нужен здесь, и для других вещей, чем война. Твой отец любит тебя, Фарамир, и он вспомнит об этом перед концом. Прощай!

Итак, господин Фарамир снова ушёл, взяв с собой столько людей, сколько готовы были пойти с ним или могли быть отпущены. Многие смотрели со стен в направлении разрушенного города и гадали, что там происходит, так как ничего не было видно. А другие не сводили глаз с севера и считали лиги до Теодена в Ристании. «Придёт ли он? Вспомнит ли наш древний союз?» — говорили они.

— Да, он придёт,- сказал Гэндальф,- даже если придёт слишком поздно. Но подумайте! В лучшем случае Красная Стрела могла попасть к нему не раньше, чем два дня назад, а от Эдораса много долгих миль.

Прежде, чем пришли вести, опять настала ночь. С переправы поспешно прискакал человек, говоря, что из Минас Моргула вышло войско, которое уже приближается к Осгилиату, и оно соединилось с полками южан, свирепыми и высокими харадримцами.

— И мы узнали,- добавил гонец,- что их снова ведёт Чёрный Капитан, и страх перед ним перешёл Реку прежде него.

Этими зловещими словами закончился третий день с тех пор, как Пин прибыл в Минас Тирит. Отдыхать пошли немногие, потому что мало осталось надежды у кого бы то ни было, что даже Фарамир сможет надолго удержать переправу.

На следующий день, хотя тьма достигла полноты и больше не усиливалась, сердца людей стали ещё тяжелее и прониклись сильным страхом. Дурные вести не заставили себя ждать. Переправа через Андуин была захвачена Врагом. Фарамир отступает к стене Пеленнора, направляя людей к Башням главного тракта, но его превосходят в численности в десять раз.

— Если ему вообще удастся пробиться через Пеленнор, враги будут преследовать его по пятам,- сказал гонец.- Они дорого заплатили за переправу, но менее дорого, чем мы надеялись. План был составлен хорошо. Теперь понятно, что они давно строили в тайне множество плотов и лодок в восточном Осгилиате. Они лезли отовсюду, как тараканы. Но разбил нас Чёрный Капитан. Немногие соглашались стоять и ждать даже при слухе о его приближении. Его собственные люди трепещут перед ним и способны покончить с собой по его приказу.

— Тогда там я нужен больше, чем здесь,- сказал Гэндальф и сразу ускакал, и светлое пятнышко, оставленное им, вскоре скрылось из виду. И всю эту ночь Пин стоял на стене в одиночестве и без сна и пристально смотрел на восток.

Едва только, насмешкой в беспросветной тьме, опять зазвучали утренние колокола, как вдалеке он увидел взметнувшиеся поперёк тусклого пространства огни, там, где стояли стены Пеленнора. Громко закричали часовые, и все люди в Городе схватились за оружие. Теперь там опять и опять поднимались красные сполохи, и сквозь тяжёлый воздух смутно доносился неясный грохот

— Они взяли стену! — кричали люди.- Они проделывают в ней взрывами бреши! Они приближаются!

— Где Фарамир? — в смятении воскликнул Берегонд.- Не говорите, что он пал!

Первые вести привёз Гэндальф. Он появился в середине утра с горсткой всадников, сопровождавших вереницу повозок. Это были раненые: все, кого можно было спасти из разгрома у Башен при тракте. Маг сразу отправился к Денетору. Владыка Города сидел теперь в верхнем покое над залом Белой Башни с Пином при нём и смотрел своими тёмными глазами в тусклые окна на север, юг и восток, словно силясь пронзить взором окружавшие его роковые тени. Чаще всего он обращал его к северу и временами замирал, прислушиваясь, будто уши его благодаря какому-то древнему искусству могли слышать гром копыт на дальних равнинах.

— Фарамир пришёл? — спросил он.

— Нет,- сказал Гэндальф.- Но он всё же был жив, когда я покинул его. Однако он решил остаться с арьергардом, чтобы отступление через Пеленнор не превратилось в бегство. Быть может, он сможет удержать своих людей в строю достаточно долго, но я сомневаюсь. Ему пришлось выступить против слишком могучего противника. Ибо появился тот, кого я страшился.

— Не… не Чёрный Властелин? — воскликнул Пин, от ужаса забыв про своё место.

Денетор горько рассмеялся.

— Нет, ещё нет, мастер Перегрин! Он не появится, разве только ради триумфа надо мной, когда всё будет завоевано. Он использует в качестве своего орудия других. Так поступают все великие владыки, если они мудры, мастер невысоклик. Иначе, почему бы я сидел здесь, в моей башне, и думал, и наблюдал, и ждал, растрачивая даже своих сыновей? Ибо я всё ещё могу владеть мечом.

Он поднялся и распахнул свой длинный чёрный плащ — и смотри-ка! — под ним он был одет в кольчугу и пояс с длинным мечом в чёрных с серебром ножнах и большим эфесом.

— В таком виде я ходил и теперь уже много лет сплю так,- сказал он,- чтобы с годами тело не ослабло и не стало дряблым.

— Однако теперь под командой Владыки Барат-дура самый жуткий из всех его капитанов уже хозяйничает на ваших внешних стенах,- сказал Гэндальф.- В прошлом король Ангмара, чародей, призрачный кольценосец, повелитель назгулов, копьё ужаса в руке Саурона, тень отчаяния.

— Тогда, Митрандир, у тебя противник тебе под пару,- ответил Денетор.- Что до меня, я давно знал, кто главный командующий войсками Чёрной Крепости. И ты вернулся только для того, чтобы сказать это? Или, быть может, ты ретировался потому, что тебя превзошли?

Пин затрясся, испугавшись, что насмешка эта вызовет ярость Гэндальфа, но страх его был напрасен.

— Это может произойти,- тихо ответил Гэндальф,- но нам ещё не довелось померяться силой. И если правдивы слова, сказанные в старину, он падёт не от руки человека, и судьба, что ждёт его, скрыта от Мудрых. Но может случиться и так, что Полководец Отчаяния пока не выйдет вперёд. Он командует, скорее, в соответствии с той мудростью, о которой ты говорил, из тыла, гоня вперёд своих обезумевших слуг.

Нет, я пришёл скорее для того, чтобы сопроводить раненых, которых ещё можно излечить, ибо Заграды прорваны повсюду, и вскоре войско Моргула войдёт внутрь во многих местах. И я пришёл, чтобы сказать главным образом вот что: скоро на полях будет битва. Следует подготовить вылазку. Пусть будут верховые. В этом кроется наша небольшая надежда, потому что только в одном наши враги имеют пока недостаток — у них мало всадников.

— Как и у нас. Вот сейчас приход Ристании был бы как раз кстати,- сказал Денетор.

— Но похоже, что сначала мы увидим других вновьприбывших,- заметил Гэндальф.- Нас уже достигли беглецы с Каир Андроса. Остров пал. Из Чёрных Ворот вышла другая армия и переправилась с северо-востока.

— Некоторые обвиняют тебя, Митрандир, в том, что тебе доставляет удовольствие приносить дурные вести,- отозвался Денетор.- Но для меня это уже давно не новости: я знал об этом ещё до наступления вчерашней ночи. А что касается вылазки, то я уже думал о ней. Сойдём вниз.

Время шло. Наконец часовые на стенах смогли разглядеть отступление внешних отрядов. Сначала подтягивались небольшие беспорядочные группки усталых и зачастую израненных людей, некоторые неслись, сломя голову, словно их преследовали. Далеко на востоке дрожали огни, и теперь, казалось, они тут и там ползут по равнине. Дома и сараи горели. Потом сразу из многих точек быстро потекли змеящиеся сквозь мрак ручейки красного пламени, которые подбирались к линии широкого тракта, ведущего от ворот Города к Осгилиату.

— Враги,- бормотали люди.- Вал взят. Они подходят, просачиваясь сквозь бреши. И похоже, они несут факелы. Где же наши?

По времени дело шло к вечеру, и свет был так тускл, что даже дальнозоркие люди в Цитадели не могли толком различить то, что делается на полях, кроме пожаров, что всё множились, и цепочек огней, что всё удлинялись и убыстряли движение. Наконец, меньше, чем в миле от Города, в поле зрения появилась довольно стройная масса людей, которые подходили, а не бежали, продолжая держаться вместе.

Часовые затаили дыхание.

— Должно быть, это Фарамир,- сказали они.- Он способен командовать и людьми, и лошадьми. Он ещё пробьётся.

Теперь основные отступающие силы были едва в двух фарлонгах. Из мрака позади них галопом выскочил небольшой отряд всадников: все, кто был оставлен в арьергарде. И снова они обернулись для последней обороны лицом к надвигающимся огненным линиям. Затем внезапно раздался грохот копыт и крики ярости. Налетела вражеская конница. Линии огня превратились в текучие потоки: шеренги за шеренгами орков с факелами и свирепых южан с красными знамёнами, выкрикивающих что-то на режущем ухо языке, которые поднялись, как большая волна, готовая захлестнуть отступавших. И с пронзительным криком с тусклого неба упала крылатая тень: назгул, устремившийся на свою жертву.

Отступление превратилось в бегство. Рассеянные люди уже метались в безумии, бросая оружие, крича от страха и падая наземь.

И тут в Цитадели запела труба, и Денетор, наконец, сделал вылазку. Внизу, в тени Ворот и под грозно нахмурившимися наружными стенами стояли и ждали его сигнала все всадники, которые оставались в Городе. Теперь они строем ринулись вперёд, тут же перейдя в галоп, и атаковали с громким криком. И со стен взметнулся ответный крик, потому что впереди всех скакали по полю рыцари Лебедя из Дол Амрота во главе с их принцем и голубым стягом.

— Амрот за Гондор! — кричали они.- Амрот к Фарамиру!

Подобно грозе обрушились они на врага с обоих флангов отступавшего отряда, но один всадник вырвался вперёд, быстрый, как ветер в траве: Тенегон нёс его, сиявшего, вновь представшего в истинном свете, и свет бил из его воздетой руки.

Назгул испустил зловещий крик и взмыл вверх, потому что их капитан ещё не явился, дабы бросить вызов белому огню своего врага. Войска Мордора, нацелившиеся на добычу, захваченные врасплох в своём диком галопе, смешались и рассыпались, как искры в бурю. Отряд с внешних укреплений с радостными криками повернул и ударил на своих преследователей. Охотники стали дичью. Отступление превратилось в атаку. Поле было усеяно сражающимися орками и людьми, и чад от отброшенных прочь факелов поднимался вверх плевками клубящегося дыма. Конница поскакала вперёд.

Но Денетор не позволил им уйти далеко. Хотя враг был остановлен и на минуту повернул назад, с востока текли громадные силы. Снова запела труба, командуя отступление. Конница Гондора остановилась. Отряд с внешних укреплений перестроился под её прикрытием. Теперь они спокойно отходили назад. Гордо шагая, они достигли Ворот Города и вошли, и с гордостью смотрели на них люди Города и воздавали им хвалу, но в сердцах их была тревога, ибо отряды горестно уменьшились. Фарамир потерял треть своих людей. Но где был он сам?

Он вернулся последним из всех. Его люди вошли. За ними последовали конные рыцари, и в их арьергарде стяг Дол Амрота и принц. И на коне перед собой он держал в руках тело своего родича Фарамира, сына Денетора, найденное на поле битвы.

— Фарамир! Фарамир! — восклицали со слезами люди на улицах.

Но он не отзывался, и его понесли вверх по извилистой дороге в Цитадель и к его отцу. В тот момент, когда назгул умчался прочь пред натиском Белого Всадника, прилетела смертоносная стрела, и Фарамир, бившийся с могучим наездником из Харада, упал на землю. Только атака Дол Амрота спасла его от кровавых мечей южан, которые изрубили бы его, лежачего.

Принц Имрагил принёс Фарамира в Белую Башню и сказал:

— Ваш сын вернулся, господин, совершив великие дела.

И он рассказал обо всём, что видел. Но Денетор, поднявшись, глядел в лицо сына и молчал. Затем он велел приготовить в покое, где они находились, постель, положить на неё Фарамира и удалиться. А сам он поднялся в одиночестве в секретную комнату на вершине Башни, и многие, кто смотрел тогда в её направлении, видели бледный свет, который некоторое время мерцал и колыхался в узких окнах, а затем вспыхнул и погас. И когда Денетор опять спустился, он подошёл к Фарамиру и сел рядом с ним, но лицо Правителя было серым, даже более мёртвенным, чем лицо его сына.

Итак, теперь Город был, наконец, осаждён, охвачен кольцом врагов. Заграды были разбиты, и весь Пеленнор оставлен Врагу. Последние вести с наружных стен были принесены людьми, которые прибежали по северной дороге прежде, чем Ворота были закрыты. Это были остатки стражи, стоявшей там, где тракт из Анории и Рохана входил в пригороды. Их вёл Ингольд, тот самый, кто пропустил Гэндальфа и Пина менее, чем пять дней назад, когда солнце ещё вставало и утро несло надежду.

— Известий о ристанийцах нет,- сказал он.- Рохан теперь не придёт. Или, если они придут, это нам не поможет. Новое войско, о котором мы слышали, пришло первым. Говорят, они пришли из-за Реки по дороге от Андроса. Они сильны: батальоны орков Глаза и бессчётные отряды каких-то новых людей, которых мы не встречали прежде. Невысокие, но суровые и широкоплечие, бородатые, словно гномы, и вооружены большими топорами. Мы полагаем, что они пришли из какой-то варварской страны на просторах Востока. Они заняли северный тракт, и многие пошли дальше, в Анорию. Ристанийцы не смогут прийти.

Ворота были закрыты. Всю ночь часовые на стенах слышали гомон врагов, которые рыскали снаружи, сжигая поля и деревья и рубя любого обнаруженного ими человека, живого или мёртвого. Число тех, кто уже переправился через реку, в темноте нельзя было определить, но когда утро, или его бледная тень, незаметно прокралось на равнину, стало видно, что едва ли ночные страхи преувеличили их количество. Равнина чернела от отрядов на марше, и на ней на всём расстоянии, на котором ещё не отказывали глаза в сумраке, выросли вокруг осаждённого города, словно гнилая плесень, огромные лагеря чёрных или тёмно-красных палаток.

Орки, деятельные, как муравьи, торопливо рыли, рыли линии глубоких траншей, тесное кольцо которых возникало почти в пределах полёта стрелы со стен; и как только очередная траншея была готова, она заполнялась огнём, хотя каким образом, искусством или колдовством, он зажигался и поддерживался, никто не мог разобрать. Работы продолжались весь день, пока люди Минас Тирита лишь наблюдали за ними, неспособные помешать. И когда все траншеи были закончены, они увидели, как приближаются огромные повозки, и вскоре очередные отряды врагов, каждый под прикрытием траншеи, принялись быстро собирать большие орудия для метания снарядов. На стенах Города не было оружия достаточно мощного, чтобы достать так далеко и остановить эту работу.

Сначала люди смеялись и не очень опасались этих приспособлений, поскольку основная стена Города была высокой и поразительно толстой, возведённой ещё до того, как могущество и искусство Нуменора угасли в изгнании. Её наружная сторона была подобна Башне Ортханка: твёрдая, тёмная и гладкая, недоступная стали или огню и не поддающаяся разрушению ничем, кроме судорог, которые разорвали бы саму землю, на которой она стояла.

— Нет,- говорили люди,- нет; даже если сюда явится сам Безымянный, и ему не удастся войти сюда, пока мы ещё живы.

Но некоторые отвечали:

— Пока мы ещё живы? Как долго? У него есть оружие, которое сломило не одну твердыню с тех пор, как начался мир. Голод. Дороги отрезаны. Ристания не придёт.

Но орудия не стреляли впустую по несокрушимой стене. Не разбойник и не главарь орков распоряжался атакой на величайшего врага Властелина Мордора. Мощь и умная злоба направляли её. Как только большие катапульты под громкие вопли и скрип верёвок и воротов были установлены, они принялись метать снаряды на страшную высоту, так что те перелетали прямо над зубцами и падали с глухим стуком внутрь первого круга Города, и многие из них каким-то таинственным образом загорались, ударившись о землю.

Вскоре за стеной возникла серьёзная опасность пожара, и все, кого можно было выделить, занялись тушением пламени, которое взметнулось во многих местах. Тогда среди крупных снарядов посыпался другой град, менее разрушительный, но гораздо ужаснее. Все улицы и переулки позади Ворот были завалены маленькими круглыми снарядами, которые не горели. Когда люди подбежали узнать, что это такое, они громко закричали или зарыдали. Ибо враги метнули в Город головы всех тех, кто пал, сражаясь при Осгилиате, или на Заградах, или в полях. Страшно выглядели они, поскольку, хотя многие головы расплющились от удара и потеряли форму, а другие были жестоко изрублены, множество голов всё же уцелело, и казалось, что они хранят следы предсмертных мук, и все без исключения были клеймены мерзким знаком Безвекого Глаза. И то и дело кто-нибудь видел среди них, поруганных и обесчещенных, знакомое лицо того, кто гордо ходил когда-то в доспехах, или пахал поле, или приезжал на праздники из зелёных долин в холмах.

Тщетно люди потрясали кулаками в сторону безжалостных врагов, роившихся перед Воротами. На проклятия те не обращали внимания, поскольку не понимали языка людей запада и лишь пронзительно кричали резкими голосами, словно звери или стервятники. Но вскоре немного осталось в Минас Тирите тех, кто имел мужество стоять прямо и бросать вызов войскам Мордора. Ибо ещё другое оружие, более быстрое, чем голод, имел Властелин Чёрной Крепости: страх и отчаяние.

Снова появились назгулы, и поскольку их Чёрный Властелин ныне усилился и послал вперёд свои войска, так и их голоса, выражавшие лишь его волю и его злобу, были исполнены зла и ужаса. Они кружили и кружили над Городом, будто стервятники, рассчитывающие насытиться обречённым смерти человеческим мясом. Выше взглядов и выстрелов летали они, однако присутствие их было постоянным, и их смертоносные голоса, к которым невозможно было привыкнуть, вспарывали воздух. Все непереносимее становились они с каждым новым криком. Наконец даже самые стойкие начали бросаться на землю, когда крылатая угроза проходила над ними, или же замирали, выронив оружие из ослабевших рук, и в мысли их пробиралась чернота, и они думали уже не о битве, но только о том, чтобы уползти и спрятаться, и о смерти.

В течение всего этого чёрного дня Фарамир лежал на кровати в покое Белой Башни, блуждая в безнадёжном лихорадочном бреду; «умирает», сказал о нём кто-то, и вскоре «умирает» говорили все люди на стенах и улицах. И при нём сидел его отец и не говорил ничего, только пристально наблюдая за ним и не уделяя более никакого внимания защите.

Таких чёрных часов Пин не переживал даже в когтях урхов. Его долг был ждать приказаний Владыки, и он ждал, забытый, по-видимому, стоя у двери неосвещенного покоя и изо всех сил стараясь справиться с собственным страхом. И пока он наблюдал, ему казалось, что Денетор стареет у него на глазах, будто что-то треснуло в его гордой воле, и его суровый ум был уничтожен. Быть может, это сделало горе и раскаяние. Пин видел слёзы на это некогда бесстрастном лице, более непереносимые, чем гнев.

— Не плачьте, господин,- проговорил он, запинаясь от волнения.- Возможно, он поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?

— Не утешай меня магами! — сказал Денетор.- Надежда этого дурака рухнула. Враг нашёл его, и теперь его мощь растёт; он видит все наши мысли, и всё, что мы делаем, губительно.

Я послал моего сына без благодарности, без благословения, навстречу бессмысленной опасности, и вот он лежит здесь с ядом в жилах. Нет, нет, что бы теперь ни произошло в войне, мой род тоже подходит к своему концу: угас даже Дом Правителей. Средние люди будут править последними остатками племени королей, прячущимися в холмах, пока всех их не перебьют, как загнанных зверей.

К двери подошли люди, вызывая Владыку Города.

— Нет, я не спущусь,- сказал он.- Я должен оставаться рядом с сыном. Он ещё может заговорить перед концом. И конец близок. Следуйте, за кем хотите, даже за Серым Дураком, хоть его надежда рухнула. Я останусь здесь.

Вот так Гэндальф принял командование последней защитой Города Гондора. Где бы он ни появлялся, сердца людей снова приободрялись и крылатые тени исчезали из памяти. Без устали ходил он от Цитадели к Воротам и с севера на юг по стене, и с ним шёл принц Дол Амрота в сияющей кольчуге. Ибо он и его рыцари продолжали держаться как владыки, в которых воистину текла кровь Нуменора. Люди, видевшие их, шёпотом говорили: «Похоже, старые повести правдивы — в жилах этого народа есть кровь эльфов, потому что в том краю некогда жил народ Нимродели». И потом среди мрака кто-нибудь пропевал несколько строк из лэ о Нимродели или другие песни Долины Андуина, сохранившиеся от минувших лет.

И всё же… когда они уходили, тени снова смыкались над людьми, и сердца их остывали, и доблесть Гондора рассыпалась пеплом. И так постепенно они перешли из тусклого страшного дня в темноту безнадёжной ночи. В первом круге Города теперь беспрепятственно бушевал огонь, и во многих местах пути отступления гарнизону внешней стены были отрезаны. Но мало было стойких, оставшихся здесь на своих постах; большинство бежало за вторые ворота.

Далеко в тылу битвы через Реку быстро наводились мосты, и в течение всего дня через неё переправлялось всё больше сил и оружия. И вот, наконец, в полночь началась атака. Авангард двинулся мимо траншей с огнём по множеству обходных троп, оставленных между ними. Они шли вперёд, невзирая на потери, плотными группами и толпами прямо под стрелы, летевшие со стен. Однако слишком мало осталось лучников на них, чтобы нанести атакующим большой урон, хотя огонь высвечивал множество целей для искусных стрелков, какими некогда гордился Гондор. Тогда, поняв, что доблесть Гондора уже сломлена, скрытый полководец двинул свои основные силы. Сквозь тьму медленно покатились вперёд большие осадные башни, сделанные в Осгилиате.

К покою в Белой Башне снова пришли гонцы, и Пин впустил их, потому что они настаивали. Денетор медленно отвёл глаза от лица Фарамира и молча посмотрел на них.

— Первый круг Города горит, господин,- сказали они.- Каков ваш приказ? Вы всё ещё Владыка и Правитель. Не все хотят следовать за Митрандиром. Люди бегут со стен и оставляют их без защиты.

— Зачем? Зачем дураки бегут? — произнёс Денетор.- Лучше сгореть раньше, чем позже, ибо мы должны сгореть. Ступайте назад к вашему праздничному костру! А я? А я сейчас отправлюсь к моему погребальному костру. К погребальному костру! Не могила назначена для Денетора и Фарамира. Не могила! Не долгий медленный сон забальзамированной смерти. Мы сгорим, подобно языческим королям до того, как первый корабль приплыл сюда с Запада. Запад погиб. Ступайте обратно и горите!

Гонцы, не поклонившись и не ответив, повернулись и бежали.

Тогда Денетор встал и выпустил горящую жаром руку Фарамира, которую он держал.

— Он горит, уже горит,- проговорил он печально.- Дом его души рушится.

Затем, тихо приблизившись к Пину, он посмотрел на него сверху вниз.

— Прощай! — сказал он.- Прощай, Перегрин, сын Паладина! Твоя служба была короткой, и сейчас она близится к концу. Я отпускаю тебя на тот краткий срок, что остался. Ступай теперь и умри таким образом, который кажется тебе наилучшим. И с тем, с кем захочешь, даже с тем другом, чья глупость привела тебя к подобной смерти. Пришли моих слуг и затем ступай. Прощай!

— Я не хочу прощаться, мой господин,- сказал Пин, преклонив колено. А потом, неожиданно опять став похожим на хоббита, он поднялся и посмотрел старику прямо в глаза.- Я воспользуюсь вашим разрешением, сэр,- сказал он,- потому что мне и вправду очень нужно повидать Гэндальфа. Но он не дурак, и я не стану думать о смерти, пока он не потерял надежду на жизнь. Только я не хочу получить назад моё слово и оставить вашу службу, пока вы живы. И если они войдут под конец в Цитадель, я надеюсь быть здесь и стоять рядом с вами, и, быть может, заслужить те доспехи, которые вы мне дали.

— Делай, как хочешь, мастер невысоклик,- ответил Денетор.- Но моя жизнь разбита. Пришли моих слуг!

Он вернулся к Фарамиру.

Пин оставил его и позвал слуг, и они пришли — шестеро челядинцев, сильных и красивых, но, тем не менее, трепетавших из-за вызова. Однако Денетор спокойным голосом велел им положить на кровать Фарамира тёплые покрывала и поднять её. Они так и сделали и, подняв кровать, вынесли её из покоя. Медленно шли они, стараясь как можно меньше тревожить горящего в жару человека, и Денетор, теперь опираясь на посох, следовал за ними, и последним шёл Пин.

Они вышли из Белой Башни, двигаясь, словно на похоронах, наружу, во тьму, где туча, нависшая над головой, была освещена снизу тускло-красными сполохами. Тихо пересекли они большой внутренний двор и по слову Денетора остановились рядом с Засохшим Деревом.

Стояла полная тишина, если не считать доносившийся снизу, из Города, шум битвы, и они слышали, как вода печально капает с мёртвых сучьев в тёмный пруд. Затем они вышли из ворот Цитадели, где часовые уставились на них в изумлении и ужасе, пока они проходили мимо. Свернув на запад, они подошли наконец к дверям в тыльной стене шестого круга. Их называли Фен Холлен, потому что они всегда стояли закрытыми и открывались только для похорон, и лишь Владыка Города мог пользоваться этим путём да те, кто носили знаки могил и ухаживали за домами мёртвых. За дверями шла петляющая дорога, которая, часто поворачивая, спускалась в узкую лощину под тенью отвесной стены Миндоллуина, где стояли особняки мёртвых королей и их правителей.

В маленьком домике рядом с дорогой сидел привратник, который со страхом в глазах вышел им навстречу, неся в руке лампу. По приказу Правителя он отпер двери, которые беззвучно распахнулись назад, и они вошли, взяв у него лампу. На дороге, спускающейся между древними стенами и многоколонными балюстрадами, чьи очертания неясно вырисовывались в колеблющемся луче лампы, было темно. Их неспешные шаги разносились гулким эхом, пока они шли вниз, вниз, и, наконец, очутились на Безмолвной улице, Рат Динен, среди тускло белеющих мавзолеев и пустых залов, и скульптурных изображений давно умерших людей; и они вступили в Дом Правителей и опустили свою ношу.

Пин, беспокойно озираясь вокруг, разглядел, что он в просторном сводчатом покое, задрапированном глубокими тенями, которые отбрасывала на остающиеся скрытыми стены маленькая лампа. И смутно виднелись ряды столов, высеченных из мрамора, и на каждом столе лежала спящая фигура со скрещенными руками и с каменной подушкой под головой. Но один стол, совсем рядом, стоял широкий и пустой. На него по знаку Денетора положили Фарамира и рядом с ним его отца, и укрыли их обоих одним покрывалом, после чего встали рядом, склонив головы, как плакальщики у смертного ложа. Затем Денетор тихо сказал:

— Мы будем ждать здесь. Но не посылайте за бальзамировщиками. Принесите нам легко воспламеняющиеся дрова и сложите их вокруг нас и под нами, полив маслом. И когда я прикажу, бросьте факел. Сделайте так, и не говорите со мной больше. Прощайте!

— С вашего позволения, господин! — проговорил Пин, развернулся и в ужасе выбежал из дома смерти. «Бедный Фарамир! — думал он.- Я должен найти Гэндальфа! Бедный Фарамир! Сдаётся, что леченье ему нужнее слёз. Ох, ну где же мне найти Гэндальфа? В гуще событий, я полагаю, и у него не будет времени для умирающих и безумцев».

У двери он обратился к одному из слуг, который остался стоять на страже.

— Ваш хозяин не в себе,- сказал он.- Не спешите! Не приносите сюда огня, пока Фарамир жив! Не делайте ничего до прихода Гэндальфа!

— Кто хозяин Минас Тирита? — возразил человек.- Владыка Денетор или Серый Странник?

— Судя по всему, Серый Странник или никто,- ответил Пин и помчался обратно по улице и затем вверх по петляющей дороге со всей быстротой, на которую были способны его ноги, миновал поражённого привратника, выскочил за двери и бежал до самых ворот Цитадели. Когда он проносился мимо, часовой окликнул его, и Пин узнал голос Берегонда.

— Куда ты бежишь, мастер Перегрин? — крикнул он.

— Искать Митрандира,- ответил Пин.

— Поручения Владыки безотлагательны и не могут задерживаться из-за меня,- сказал Берегонд,- но скажи мне быстро, если можешь: что происходит? Куда пошёл мой господин? Я только что заступил на пост, но слышал, что он прошёл к Закрытой Двери, а перед ним люди несли Фарамира.

— Да,- сказал Пин,- к Безмолвной улице.

Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слёзы.

— Говорили, что он умирает,- вздохнул он.- И вот он мёртв.

— Нет,- сказал Пин.- Ещё нет. И я думаю, что даже теперь его смерть можно предотвратить. Но Правитель Города пал раньше своего города, Берегонд. Он не в себе и опасен.- Пин быстро рассказал о странных словах и поступках Денетора.- Я должен немедленно отыскать Гэндальфа.

— Тогда тебе надо спуститься вниз, в битву.

— Я знаю. Правитель отпустил меня. Но, Берегонд, если сможешь, сделай что-нибудь, чтобы остановить происходящий ужас.

— Правитель не дозволяет тем, кто носит чёрное с серебром, оставлять свой пост ни в коем случае, разве что по его личному приказанию.

— Что ж, тогда тебе придётся выбирать между уставом и жизнью Фарамира,- сказал Пин.- И что касается устава, то я думаю, что ты имеешь дело с безумцем, а не с господином. Я должен бежать. Я вернусь, если смогу.

И он помчался дальше, вниз, вниз, к внешнему кругу города. Мимо пробегали спасающиеся из пожара люди; некоторые, видя его ливрею, поворачивались и что-то кричали, но он не обращал внимания. Наконец Пин миновал Вторые Ворота, за которыми между стен металось большое пламя. Однако всё казалось странно тихим. Не было слышно ни боевых криков, ни звона оружия. Затем внезапно раздался наводящий ужас крик и тяжёлый удар, сопровождавшийся глубоким гулом. Заставив себя идти дальше вопреки новой вспышке страха и ужаса, которая пробрала его дрожью почти до колен, Пин обогнул угол, скрывавший от него площадь за Воротами Города. И замер. Он нашёл Гэндальфа, но отпрянул назад, прячась в тени.

Большой штурм шёл с полночи без перерыва. Рокотали барабаны. Враги, отряд за отрядом, наседали на стены с севера и юга. Появились огромные животные, похожие в красном зареве на движущиеся дома,- мумакили Харада, которые тянули сквозь проходы между огней высокие башни и орудия. Однако их капитана особо не заботило, чем они занимаются и скольких могут убить: цель его была только проверить силу обороны и удержать гондорцев занятыми сразу во многих местах. Свой тяжелейший удар он собирался обрушить на Ворота. Сделанные из стали и железа и охраняемые башнями и бастионами из несокрушимого камня, они могли быть очень крепкими, и всё же это был ключ — слабейшее место во всей высокой и непробиваемой стене.

Барабаны зарокотали громче. Огни взметнулись вверх. Через поле ползли большие орудия, и в середине был огромный таран, большой, как лесное дерево сотню футов длиной, подвешенный на толстых цепях. Долго делали его в тёмных кузнях Мордора, и его ужасной голове, окованной чёрной сталью, была придана форма оскаленной волчьей морды; чары разрушения лежали на ней. Гронд называли его в память Молота Подземного Мира древности. Его волокли огромные животные, окружали орки, а позади шагали способные раскачать его горные тролли.

Но сопротивление у Ворот ещё не было сломлено, их защищали рыцари Дол Амрота и самые стойкие воины из гарнизона. Густо сыпались снаряды и стрелы, осадные башни с грохотом рушились или внезапно вспыхивали, как факелы. Вся земля перед стенами с обеих сторон Ворот была покрыта обломками и телами убитых, однако всё больше и больше врагов лезло вверх, будто гонимые безумием.

Гронд полз вперёд. Огонь был бессилен против его кожуха, и, хотя огромные животные, которые тянули его, время от времени начинали беситься, топча бессчётных орков, охранявших его, тела их отбрасывались прочь с дороги и другие занимали их место.

Гронд полз вперёд. Барабаны дико грохотали. Над грудами убитых появилась ужасная фигура: всадник, высокий, в капюшоне, одетый в чёрное. Медленно ехал он вперёд, топча павших, не обращая внимания на стрелы. Он остановился и поднял вверх длинный бледный меч. И тут же великий страх обуял всех — защитников и врагов одинаково, и руки людей бессильно опустились, и пение луков умолкло. На минуту всё стихло.

Барабаны рокотали и грохотали. Мощные руки раскачали и послали Гронд вперёд. Он достиг Ворот. Он ударил. Низкий гулкий рокот прокатился по Городу, как гром, рассыпающийся в грозовых облаках. Но двери из железа и засовы из стали выдержали удар.

Тогда Чёрный Капитан поднялся на стременах и громко крикнул наводящим ужас голосом, произнося на каком-то забытом языке могучее и страшное заклинание, чтобы расколоть одновременно сердца и камни.

Трижды крикнул он. Трижды громыхнул огромный таран. И внезапно при последнем ударе Ворота Гондора сломались. Словно пробитые какими-то взрывными чарами, они разлетелись на куски; сверкнула ослепительная молния, и обломки дверей рухнули на землю.

Предводитель назгулов въехал внутрь. Большая чёрная фигура, маячащая на фоне огней позади, выросшая до безграничной угрозы отчаяния. Предводитель назгулов въехал внутрь, под аркой, где до сих пор не проходил ни один враг,- и все бежали перед ним.

Все, кроме одного. Здесь, на площади перед Воротами, застыв в молчаливом ожидании, сидел на Тенегоне Гэндальф. Тенегон, который единственный из всех вольных коней на земле вынес этот ужас, стоял твёрдо и неподвижно, как высеченное из камня изваяние на Рат Динен.

— Ты не пройдёшь здесь,- произнёс Гэндальф, и огромная тень остановилась.- Возвращайся в бездну, уготованную для тебя! Прочь! Пади в небытиё, ожидающее тебя и твоего хозяина. Прочь!

Чёрный Всадник откинул капюшон — и вот чудо! — он был в королевской короне, которая, однако, венчала невидимую голову. Красный огонь сверкал между короной и покрытыми плащом широкими тёмными плечами. Из невидимого рта раздался мёртвенный хохот.

— Старый дурак! — отозвался он.- Старый дурак! Это мой час. Ту не узнаёшь Смерти, видя её? Так умри же в тщетных проклятиях!

И он высоко поднял свой меч, и огонь сбежал по клинку.

Гэндальф не двинулся. И в этот самый момент далеко позади, в каком-то внутреннем дворе Города запел петух. Резко и звонко кричал он, не обращая внимания на колдовство или войну, и лишь приветствуя утро, пришедшее с рассветом в небо высоко над тенями смерти.

И, словно в ответ, издалека прозвучала другая нота. Рога, рога, рога. Слабым эхом отразился их звук от тёмных склонов Миндоллуина. Дикий рёв больших рогов Севера. Ристания пришла наконец.

Скачка ристанийцев

Было темно, и Мерри, который лежал на земле, завёрнутый в шерстяное одеяло, ничего не мог разглядеть; однако, хотя ночь была душной и безветренной, невидимые деревья вокруг него тихо вздыхали. Он поднял голову и снова услышал этот звук: шум, подобный слабому рокоту в покрытых лесом холмах и горных склонах. Пульсирующий рокот неожиданно обрывался, а потом начинался снова, но в другой точке, то ближе, то дальше. «Интересно, слышат ли его часовые?» — подумал он.

Мерри не видел их, но знал, что со всех сторон его окружают отряды ристанийцев. Он чуял в темноте запах лошадей и слышал, как они переступают ногами, тихо топая по покрытой хвоей земле. Войско разбило бивак в сосновых лесах, которые жались к Маяку на Айленахе — высокому холму, стоящему чуть впереди длинных хребтов леса Друадан, которые тянулись вдоль главного тракта в Восточной Анории.

Мерри так устал, что не мог спать. Он скакал уже четыре полных дня, и всё густеющий мрак постепенно углублял тяжесть на его сердце. Теперь Мерри сам не понимал, чего это он так рвался в поход, тогда как получил полное дозволение и даже приказ своего господина оставаться на месте. Его интересовал также вопрос: а что, если герцог знает о его ослушании и гневается? Может быть, и нет. По-видимому, между Дернхельмом и Эльфхельмом — маршалом, который командовал эоредом, в составе которого они скакали,- существовало некое взаимопонимание. Он и все его люди не обращали внимания на Мерри и делали вид, что не слышат, если он открывал рот. С тем же успехом он мог быть просто дополнительной поклажей, которую вёз Дернхельм. Дернхельм тоже не служил утешением: он никогда ни с кем не заговаривал. Мерри чувствовал себя маленьким, совершенно ненужным и одиноким. Время сейчас было тревожное, войску угрожала опасность. Они были менее чем в дне скачки от внешних стен Минас Тирита, окружавших пригороды. Вперёд были высланы разведчики. Некоторые не вернулись. Другие, торопливо примчавшиеся назад, сообщили, что дорога впереди захвачена. На тракте тремя милями западнее Амон Дина расположилось вражеское войско, и кое-какие отряды людей уже движутся по нему дальше и находятся не более чем в трёх лигах. В холмах и лесах по обеим сторонам тракта бродят орки. Герцог и Эомир держали в этой тревожной ночи совет.

Мерри хотелось поболтать хоть с кем-нибудь, и он подумал о Пине. Но это лишь увеличило его беспокойство. Бедняга Пин: заперт в большом каменном городе, одинокий и испуганный. Мерри захотелось, стать высоким всадником, как Эомир, чтобы он мог трубить в рог или что-нибудь ещё такое и примчаться галопом к Пину на выручку. Он уселся, прислушиваясь к барабанам, которые снова зарокотали, теперь ближе. Вскоре он услышал тихо переговаривающиеся голоса и увидел тусклые полуприкрытые фонари, которые мелькали между деревьев. Люди поблизости принялись неуверенно перемещаться в темноте.

Возникла смутная высокая фигура и споткнулась об него, кляня древесные корни. Мерри узнал голос маршала Эльфхельма.

— Я не корень, сэр,- сказал он,- и не мешок, а ушибленный хоббит. И самое меньшее, что вы можете сделать в качестве извинения, это сообщить мне, что происходит.

— Только то, что способно ходить в этом проклятом мраке,- ответил Эльфхельм.- Но мой господин велел быть готовыми. Приказ выступать может прийти в любую минуту.

— Значит, враги приближаются? — тревожно спросил Мерри.- И это их барабаны? Я уж начал думать, что мне это мерещится, раз никто больше, по-видимому, не обращает на них внимания.

— Нет, нет,- сказал Эльфхельм,- враги на дороге, не в холмах. Ты слышишь щуров, диких лесных людей: так они переговариваются друг с другом на расстоянии. Говорят, что они всё ещё населяют лес Друадан. Они — остатки старых времён, немногочисленны, скрываются ото всех, дики и осторожны, словно звери. Они не воюют с Гондором или Герцогством, но сейчас они встревожены тьмой и приходом орков: боятся, что могут вернуться Чёрные годы, на что достаточно похоже. Спасибо ещё, что они не охотятся на нас: говорят, что они пользуются отравленными стрелами, а уж лес знают выше всяких сравнений. Однако они предложили свои услуги Теодену. Как раз сейчас одного из их вождей ведут к герцогу. Вон там, где движутся фонари. Вот всё, что я слышал. А теперь я должен заняться приказами моего господина. Сложите себя сами, мастер Мешок!

Он растворился в тенях.

Мерри не понравился этот рассказ о диких людях и отравленных стрелах: ему и без того было томно и страшно. Ждать было просто непереносимо. Ему смертельно хотелось узнать, что происходит. Он встал и вскоре уже осторожно пробирался через лес вдогонку за последним фонарём, прежде чем тот затерялся между деревьями.

Вскоре он вышел к открытому месту, где под большим деревом был натянут маленький навес для герцога. На суку висел укрытый сверху большой фонарь, который отбрасывал вниз бледный круг света. Здесь сидели Теоден, Эомир, а перед ними присела на землю странная коренастая человеческая фигура, грубая, как старый камень, с жидкой бородёнкой, которая топорщилась на округлом подбородке, словно сухой мох. Человек был коротконог и толсторук, грузен и приземист, и лишь пояс из травы прикрывал его бёдра. Мерри почувствовал, что где-то видел его прежде, и внезапно припомнил пугалец в Сироколье. Тут была одна из этих скульптур, только ожившая, или, быть может, существо, бывшее прямым потомком тех, кто давным-давно, бессчётные годы назад, служил моделями забытым мастерам.

Когда Мерри подкрался поближе, все молчали, потом дикий человек заговорил, отвечая, по-видимому, на какой-то вопрос. Голос его был низким и гортанным, однако, к удивлению Мерри, он говорил на всеобщем языке, хотя запинаясь и подмешивая к нему непонятные слова.

— Нет, отец коне-людей,- сказал он.- Мы не сражаемся. Только охотимся. Убиваем горган в лесах, ненавидим орков. Ты ненавидишь горган тоже. Мы помогать, как можем. Дикие люди имеют длинные уши и длинные глаза, знают все тропы. Дикие люди живут здесь до Каменных домов, до того, как высокие люди пришли из Воды.

— Но нам нужна помощь в битве,- сказал Эомир.- Чем же ты и твой народ поможете нам?

— Нести вести,- ответил дикарь.- Мы смотрим с холмов. Мы взбираться большие холмы и смотрим вниз. Каменный город закрыт. Там снаружи горит огонь, теперь и внутри тоже. Ты хочешь идти туда? Тогда ты должен быть быстр. Но горган и люди оттуда, издалека,- он махнул короткой узловатой рукой в восточном направлении,- сидят на конной дороге. Очень много, больше, чем коне-людей.

— Как ты можешь знать это? — спросил Эомир.

Ничего не отразилось на плоском лице старика и в его тёмных глазах, но голос помрачнел от неудовольствия.

— Дикие люди дики, свободны, но не дети,- ответил он.- Я великий вождь, Гхан-бури-Гхан. Я считаю многие вещи: звёзды в небе, листья в лесу, людей во тьме. У тебя двадцать раз по двадцать, сосчитанное десять раз и пять. Их больше. Большая битва, и кто выиграет? И много больше ходят вокруг стен Каменных домов.

— Увы! Твои слова совершенно справедливы,- отозвался Теоден.- И наши разведчики говорят, что дорога перегорожена канавами и кольями. Мы не сможем смести их внезапной атакой.

— И всё же нам некогда медлить,- сказал Эомир.- Мандбург в огне!

— Дай Гхан-бури-Гхану кончить,- перебил дикарь.- Он знает больше, чем одну дорогу. Он поведёт тебя дорогой, где нет ям, не ходят горган, только дикие люди и звери. Много троп было сделано, когда народ Каменных домов был сильнее. Они резали холмы, как охотники режут мясо зверей. Дикие люди думать, они едят камень. Они ходили через Друадан к Риммон с большими повозками. Они не ходят больше. Дорога забыта, но не дикими людьми. Через холм и за холмом она так и лежит под травой и деревьями, там, за Риммон и вниз к Дин, и назад к концу дороги коне-людей. Дикие люди покажут тебе эту дорогу. Тогда ты убьёшь горган и прогонишь плохую тьму ярким железом, и дикие люди смогут вернуться спать в диких лесах.

Эомир и герцог посовещались на родном языке. Потом герцог повернулся к дикарю.

— Мы принимаем твоё предложение,- сказал он.- Ведь даже если мы оставляем позади вражеское войско, что из того? Если Каменный город падёт, то нам не вернуться. Если он будет спасён, тогда войско врагов само окажется отрезанным. Если ты верен, Гхан-бури-Гхан, тогда мы щедро вознаградим тебя и ты навечно получишь дружбу Рохана.

— Мёртвые люди — не друзья живым и не дают им даров,- возразил дикарь.- Но если ты переживёшь Тьму, тогда оставь в покое диких людей в лесах и больше не охоться на них, словно на зверей. Гхан-бури-Гхан не поведёт тебя в западню. Он сам пойдёт с отцом коне-людей, и если он будет вести тебя неверно, ты убьёшь его.

— Да будет так! — сказал герцог.

— Сколько понадобится времени, чтобы миновать врагов и вернуться на тракт? — спросил Эомир.- Если ты поведёшь нас, нам придётся двигаться со скоростью пешего, и я не сомневаюсь, что дорога узка.

— Дикие люди быстры на ногу,- сказал Гхан.- Дорога широка для четырёх коней в Долине Каменных повозок, там,- он махнул рукой к югу,- но узка в начале и в конце. Дикие люди могут ходить отсюда к Дину между восходом солнца и полднем.

— Значит, для передовых понадобится не меньше семи часов,- прикинул Эомир.- Но вернее будет рассчитывать на десять часов на всё про всё. Нас могут задержать непредвиденные обстоятельства, и если всё наше войско растянется, то пройдёт немало времени, прежде чем оно будет собрано, когда мы спустимся с холмов. Который сейчас час?

— Кто знает? — сказал Теоден.- Теперь всегда ночь.

— Всегда темно, но не всегда ночь,- возразил Гхан.- Когда Солнце приходит, мы чувствуем её, даже когда она скрыта. Она уже поднимается над восточными горами. В небесных полях начало дня.

— Тогда мы должны выступить как можно скорее,- сказал Эомир.- Даже так нет надежды прийти на помощь Гондору сегодня.

Мерри не стал слушать дальше, а скользнул прочь, чтобы быть готовым к приказу выступить. Это был последний переход перед битвой, и, как ему сдавалось, не похоже было, что в ней уцелеет много народу. Но он подумал о Пине и пламени в Минас Тирите и отбросил собственный страх.

Сегодня всё шло хорошо, врагов, ждущих их в засаде, не было ни видно, ни слышно. Дикие люди выставили щит из осторожных охотников, чтобы ни один орк или другой бродящий поблизости шпион не узнал о том, что происходит в холмах. Когда они приблизились к осаждённому городу, свет окончательно потускнел, и всадники проходили длинными вереницами, словно тени людей и лошадей. Каждый отряд вёл дикарь, но старый Гхан шагал рядом с герцогом. Сначала они двигались медленнее, чем надеялись, потому что всадникам понадобилось немало времени, чтобы, ведя лошадей под уздцы, пробраться через густо поросшие лесом хребты за их лагерем и спуститься в потайную Камневозную долину. Время шло к вечеру, когда передовые отряды добрались до дальних серых зарослей, простиравшихся с восточной стороны Амон Дина и скрывавших большую брешь в цепи холмов, которая тянулась с востока на запад от Нардола к Дину. Через этот проход и вела в древности забытая теперь проезжая дорога, которая вливалась затем в главный тракт через Анорию, ведущий из Города. Но сейчас деревья в течение многих поколений людей обходились с ней по-своему, и она почти исчезла, разбитая и похороненная под листвой несчётных лет. Однако эти заросли давали всадникам их последнюю надежду на тайное продвижение, прежде чем они вступят в открытое сражение, потому что за ними лежала дорога и равнины Андуина, тогда как склоны на юге и востоке были каменисты и голы. Там сгрудившиеся холмы, всё более смыкаясь и сливаясь, громоздили бастион за бастионом, пока не переходили в тяжёлую массу тела и плечей Миндоллуина.

Передовой отряд остановился, и пока остальные подтягивались длинными вереницами по Камневозной долине, воины разошлись и расположились лагерем под серыми деревьями. Герцог созвал капитанов на совет. Эомир отправил разведчиков наблюдать за трактом, но старый Гхан покачал головой.

— Ни к чему посылать коне-людей,- сказал он.- Дикие люди уже видели всё, что видно в этом плохом воздухе. Они скоро придут и скажут мне здесь.

Капитаны явились; затем из-за деревьев осторожно выступили другие напоминающие пугалец фигуры, столь похожие на старого Гхана, что Мерри с трудом различал их. Они заговорили с Гханом на странном гортанном наречии.

Вскоре Гхан повернулся к герцогу.

— Дикие люди говорят многое,- сказал он.- Первое, будь осторожен! Всё ещё много людей в лагере за Дином, в часе ходьбы, там,- он указал рукой к западу от чёрного маяка.- Но никого не видно отсюда до новых стен народа камней. Многие заняты там. Стены больше не стоят: горган валят их земляным громом и дубинками из чёрного железа. Они неосторожны и не смотрят вокруг. Они думают, их друзья стерегут все дороги! — При этом старый Гхан издал забавный, похожий на смешок горловой звук.

— Добрые вести! — воскликнул Эомир.- даже в этом мраке опять замерцала надежда. Затеи нашего Врага часто служат нам назло ему. Сама эта проклятая тьма была плащом для нас. И теперь, в его жажде уничтожить Гондор и не оставить от него камня на камне, его же орки устранили мои величайшие опасения. Внешняя стена могла долго держаться против нас. А теперь мы промчимся через неё — если только доберёмся.

— Ещё раз благодарю тебя, Гхан-бури-Гхан из леса,- сказал Теоден.- Да пребудет с тобой удача во всём за доставленные тобой вести и за то, что ты провёл нас!

— Убей горган! Убей орков! Никакие другие слова не радовать диких людей,- ответил Гхан.- Прогони прочь плохой воздух и тьму ярким железом!

— Мы долго скакали, чтобы сделать это,- сказал герцог,- и мы попытаемся. Но чего мы добьёмся, покажет только завтра.

Гхан-бури-Гхан сел на корточки и коснулся земли своим загрубевшим лбом в знак прощания, затем поднялся, чтобы уйти. Но внезапно застыл, глядя вверх, словно вспугнутый лесной зверь, принюхивающийся к странному запаху. Его глаза загорелись.

— Ветер меняется! — воскликнул он, и с этим, как почудилось, в мгновение ока, он и его спутники исчезли во мраке и никогда больше не показались на глаза ни одному всаднику Ристании.

Вскоре после этого немного к востоку снова зазвучали барабаны, однако никто во всём войске не опасался, что дикие люди могут оказаться вероломными, несмотря на весь их непривычный, уродливый облик.

— Нам больше не нужно проводников,- сказал Эльфхельм,- потому что в войске есть те, кто ездил в Мандбург в дни мира. Я, например. Когда мы выйдем на тракт, он свернёт к югу, и нам останется верных семь лиг, прежде чем мы доберёмся до пригородных стен. Почти везде вдоль тракта тянутся полосы густой короткой травы. Этот участок гонцы Гондора предполагали преодолеть быстрее всего. Мы сможем скакать быстро и без особого шума.

— Но поскольку нам предстоят тяжёлые труды, потребующие всех наших сил,- вставил Эомир,- я советую сейчас отдохнуть и выступить отсюда ночью с тем расчётом, чтобы появиться на полях завтра утром с тем светом, какой будет, или когда наш герцог подаст сигнал.

На это герцог согласился, и капитаны разошлись. Но вскоре Эльфхельм вернулся.

— Господин, разведчики не обнаружили за Серыми Зарослями ничего, стоящего упоминания,- сказал он,- за исключением двух людей: двух мёртвых людей и двух мёртвых лошадей.

— Ну и? — сказал Эомир.- Что дальше?

— Вот что, господин: это были гонцы Гондора, один из них, вероятно, Хиргон. Во всяком случае, его рука всё ещё сжимала Красную Стрелу, но голова была отрублена. И вот ещё что: всё указывает на то, что они, когда пали, бежали на запад. Получается, что они обнаружили врага уже на внешней стене или атакующим её, когда возвращались, а это должно было быть две ночи назад, если они, как обычно, брали свежих лошадей на заставах. Они не могли попасть в Город и повернули назад.

— Увы! — произнёс Теоден.- Тогда Денетор не узнал о нашей скачке и не ждёт нашего прихода.

«Нужда не терпит отлагательств, но лучше поздно, чем никогда»,- сказал Эомир.- И, может быть, на сей раз старая поговорка окажется вернее, чем всё, что было произнесено с тех пор, как человек открыл рот.

Была ночь. Войско Ристании молчаливо двигалось по обеим сторонам дороги. Теперь дорога проходила у отрогов Миндоллуина, повёрнутых у югу. Вдали, почти прямо перед ними под чёрным небом виднелось красное зарево, на фоне которого темнели склоны большой горы. Они приближались к Раммас, Ответным Заградам Пеленнора, однако день не пришёл.

Герцог скакал с головным отрядом в окружении своих телохранителей. Эоред Эльфхельма следовал за ним, и Мерри заметил, что Дернхельм оставил своё место и в темноте неуклонно продвигается вперёд, пока не очутился, наконец, скачущим в арьергарде телохранителей герцога. Потом произошла небольшая остановка. Мерри слышал, как впереди тихо заговорили. Высланные вперёд всадники, которые рискнули проскакать почти под стену, вернулись и явились к герцогу.

— Там большой пожар, господин,- сказал один.- Город полностью окружён пламенем, а поля полны врагов. Но похоже, что все силы стянуты на атаку. Насколько мы могли судить, на внешней стене оставлены лишь немногие, и они беспечны, заняты лишь разрушением.

— Вы помните слова дикого человека, господин? — добавил другой.- В дни мира я жил на Нагорье под открытым небом; моё имя Видфара, и мне воздух тоже приносит вести. Ветер уже изменился. Он дует с юга: в нём привкус морской соли, хотя и слабый. Утро принесёт с собой перемену. Когда ты минуешь стену, над чадом встанет рассвет.

— Если твои слова правдивы, Видфара, да переживёшь ты этот день, дабы наслаждаться счастьем долгие годы! — сказал Теоден.

Затем он повернулся к своим рыцарям, которые стояли поблизости, и воскликнул ясным голосом так, что его услышали даже многие всадники первого эореда.

— Час настал, всадники Рохана, сыновья Эорла! Перед вами враги и огонь, далеко позади — ваши дома. Но, хотя вы сражаетесь на чужих полях, слава, которую вы пожнёте здесь, будет вашей навеки. Вы дали клятву, так исполните же её до конца, за господина, страну и старую дружбу!

Люди ударили копьями о щиты.

— Эомир, сын мой! Ты поведёшь первый эоред,- продолжил Теоден,- и он пойдёт за герцогским стягом в центре. Эльфхельм, веди свой отряд направо, когда мы минуем стену. А Гримбольд поведёт свой налево. Остальные отряды пусть следуют за тремя передовыми, как смогут. Разите всех встречных врагов. Других планов мы составить не можем, потому что не знаем пока, что творится на поле. Теперь вперёд, и не бойтесь тьмы!

Передовой отряд поскакал так быстро, как только мог, потому что, какую бы перемену не предвещал Видфара, вокруг всё ещё был глубокий мрак. Мерри ехал за спиной Дернхельма, вцепившись в него левой рукой, а правой пытался освободить меч в ножнах. Теперь он сполна чувствовал горькую правду слов герцога: «Что будешь в такой битве делать ты, Мериардок?» «Именно это,- думал он.- Мешать всаднику и надеяться хотя бы усидеть на месте, а не быть растоптанным насмерть галопирующими копытами!»

До внешних стен оставалось не более лиги. Они скоро достигли их; для Мерри, так слишком скоро. Раздались дикие крики, послышался лязг оружия, но это продолжалось недолго. Орки, занятые на стенах, были застигнуты врасплох, и их было мало, поэтому всех быстро перебили или смели прочь. Перед руинами северных ворот в Заградах герцог снова задержался. Первый эоред выстроился за ним и по обе руки от него. Дернхельм держался рядом с герцогом, хотя отряд Эльфхельма уже отправился на правый фланг. Люди Гримбольда обошли их с востока, направившись к большому пролому в стене.

Мерри выглянул из-за спины Дернхельма. Вдалеке, милях в десяти или больше, был большой пожар, но между ним и всадниками огромным полумесяцам протянулись линии огня, до которых в ближайшей точке не набралось бы и лиги. Кроме этого Мерри почти ничего не мог различить на тёмной равнине, как не видел ни малейшего намёка на утро и не чувствовал даже ветерка, изменившегося или нет.

Теперь войско Ристании молча двинулось вперёд на поля Гондора, вливаясь в них медленно, но неуклонно, словно поток, поднимающийся сквозь брешь в дамбе, которую люди считали надёжной. Но мысль и воля Чёрного Капитана была полностью сосредоточена на гибнущем городе, и пока ни одно известие не достигло его, чтобы предупредить о возможной прорехе в его планах.

Спустя немного, герцог повёл своих людей чуть к востоку, чтобы пройти между осадными огнями и внешними полями. Их всё ещё не замечали, и Теоден всё ещё не подавал сигнала. Наконец он опять остановился. Город теперь был ближе. В воздухе стоял чад пожара и висела тень самой смерти. Лошади беспокоились. Но герцог неподвижно сидел на Снегогриве и глядел остановившимся взглядом на агонию Минас Тирита, будто пронзённый внезапной мукой или трепетом. Он казался поникшим, согбенным годами. Мерри самому казалось, что он сейчас свалится под гнётом сомнения и великого ужаса. Сердце его билось медленно. Минута проходила за минутой, отравляя его неуверенностью. Они пришли слишком поздно! Слишком поздно было хуже, чем никогда! Быть может, Теоден дрогнет, уронит свою старую голову, повернёт, ускользнёт обратно, чтобы спрятаться в холмах.

И тут внезапно Мерри почувствовал, наконец, без всякого сомнения: перемена. Ветер дунул в лицо! Замерцал свет. Далеко, очень далеко, на юге стали смутно различимы в виде серых силуэтов поднимающиеся и сносимые тучи, а за ними лежало утро.

Но в тот же момент полыхнуло, словно молния ударила из земли под Городом. На миг он возник в ослепительном блеске, далёкий, бело-чёрный, увенчанный башней, похожей на сверкающую иглу; а потом, когда тьма сомкнулась снова, по полям раскатился оглушительный рокочущий гул: бум.

И с этим звуком согбенная фигура герцога внезапно резко выпрямилась. Он снова выглядел высоким и гордым и, поднявшись на стременах, прокричал громче и звонче, чем удавалось когда-либо прежде смертному человеку:

Вставайте! Встать, Теодена рать!

Огонь и резня, здесь некогда спать!

Щитам колоться и копьям трещать

В день сечи, день крови, и солнцу не встать.

Вперёд! Немедля к Гондору скакать!

С этими словами он выхватил у Готлафа, своего знаменосца, большой рог и так протрубил в него, что рог лопнул на части. И немедленно все рога в войске были подняты и слились в одной ноте, и рёв рогов Ристании этот час был подобен буре над равниной и грому в горах.

Вперёд! Немедля к Гондору скакать!

Внезапно герцог крикнул Снегогриву, и конь рванулся вперёд. За ним реяло по ветру его знамя — белая лошадь на зелёном поле,- но он обогнал его. Позади с грохотом неслись рыцари его дома, но он всё время был впереди. Там скакал Эомир, и белый лошадиный хвост на его шлеме летел в воздухе от скорости, и фронт первого эореда гремел, как бурун, обрушившийся на берег, но Теодена невозможно было догнать. Он казался не от мира сего, или же по жилам его разливалась, словно молодой огонь, боевая ярость его отцов, и он нёсся на Снегогриве, подобный древнему богу, как сам Оромё Великий в битве валар, когда мир был ещё юным. Его золотой щит был без чехла — и смотрите! — он сверкал, словно образ Солнца, и трава полыхала зелёным под белыми копытами его скакуна. Потому что пришло утро, утро и ветер с моря, и тьма отступила, и войска Мордора завыли, и ужас охватил их, и они бежали и умирали, и яростные копыта топтали их. И затем всё войско Ристании запело, и они пели, убивая, ибо радость битвы кипела в них, и звук их пения, прекрасного и гордого, достиг даже Города.

Битва на полях Пеленнора

Но не вожак орков и не разбойник возглавлял атаку против Гондора. Тьма была прорвана слишком рано, прежде срока, установленного для этого его Хозяином: удача на минуту отвернулась от него, и мир повернул против него; победа намерилась ускользнуть из его горсти в тот самый миг, когда он протянул руку, чтобы схватить её. Но рука его была длинной. Он всё ещё был командиром, владеющим великими силами. Король, Призрачный Кольценосец, Предводитель Назгулов, у него было много оружия. Он оставил Ворота и исчез.

Герцог Теоден из Рохана добрался до тракта от Ворот к Реке и повернул к Городу, до которого оставалось меньше мили. Он немного придержал коня, ища новых врагов, и его рыцари собрались вокруг него, и Дернхельм был вместе с ними. Впереди, ближе к стенам, люди Эльфхельма были среди осадных машин, рубя, круша, сметая врагов в огненные ямы. Почти вся северная половина Пеленнора была очищена, и там горели лагеря и орки бежали к Реке, словно стада перед охотниками, и ристанийцы беспрепятственно поворачивали в любую сторону. Но они ещё не прорвали осады, не освободили Ворот. Множество врагов стояло перед ними, и на дальней половине равнин были другие войска, ещё не вступавшие в битву. К югу от тракта стояли основные силы харадримцев, и там вокруг штандарта их полководца были собраны их всадники. И полководец харадримцев взглянул вперёд и в усиливающемся свете увидел стяг герцога и то, что он был далеко впереди основного сражения, окружённый всего несколькими людьми. Тогда он исполнился кровавой ярости, и громко крикнул, и, развернув свой штандарт — чёрная змея на алом,- двинулся целым фронтом против белой лошади на зеленом, и обнажаемые ятаганы южан замерцали, подобно звёздам.

Тогда Теоден заметил его и не стал дожидаться его атаки, но, крикнув Снегогриву, устремился навстречу ему. С громким лязгом сшиблись они. Но белая ярость северян пылала жарче, и искуснее обращались они с длинными копьями, и злее. Немного было их, но они раскололи ряды южан, как молния лес. Прямо сквозь фронт промчался Теоден, сын Тенгеля, и копьё его задрожало, когда он сразил полководца харадримцев. Затем он выхватил меч, пришпорил коня, пробиваясь к штандарту, и перерубил одним ударом древко вместе со знаменосцем, и чёрная змея утонула. Тогда все, кто остался в живых из кавалерии Харада, повернули и бежали.

Но смотрите! Внезапно, в разгар славы герцога, его золотой щит померк. Молодое утро было стёрто с неба. Тьма упала вокруг него. Лошади становились на дыбы и ржали. Люди, выброшенные из сёдел, лежали ничком на земле.

— Ко мне! Ко мне! — воскликнул Теоден.- Вставайте, эорлинги! Не бойтесь тьмы!

Но одичавший от ужаса Снегогрив застыл на дыбах, молотя воздух копытами, а затем с громким ржанием рухнул на бок: чёрная стрела пронзила его. Герцог очутился под ним.

Огромная тень снизилась, словно опускающееся облако. И смотрите! Это была крылатая тварь: если птица, тогда больше любых других птиц, и она была голой, и не было на ней ни пуха, ни птичьих перьев, и её огромные крыла были подобны кожистым перепонкам меж когтистых пальцев, и она смердела. Быть может, то было создание древнего мира, чей род, уцелев в забытых горах, которые зябли под луной, пережил своё время и высиживал в безобразных гнёздах последний, родившийся не в срок, выводок, склонный ко злу. И Чёрный Властелин взял её, и выкармливал падалью, пока она не выросла крупнее всех прочих летающих созданий, и он дал её своему слуге в качестве скакуна, Вниз, вниз падала она, а затем, сложив свои пальчатые перепонки, издала каркающий крик и уселась на труп Снегогрива, погрузив в него когти и вытянув длинную голую шею.

На твари сидела облачённая в чёрный плащ фигура, огромная и грозная. Стальная корона была на ней, но между её ободом и плащом не было видно ничего, кроме смертоносного блеска глаз Предводителя Назгулов. Ему пришлось вернуться в воздух, призвав своего скакуна прежде, чем тьма рассеялась, и теперь он появился вновь, неся гибель, обращая надежду в отчаяние и победу в смерть. Громадная чёрная булава была в его руках.

Но Теоден не был покинут всеми. Рыцари его дома лежали убитыми вокруг него или, не справившись с бешенством своих коней, унесены далеко прочь. Но один всё ещё стоял здесь: молодой Дернхельм, чья верность была выше страха, и он плакал, потому что любил своего господина, как отца. Во время атаки Мерри сидел за ним в целости и сохранности, пока не появилась Тень, и тогда Ветрогон в ужасе сбросил их и теперь дико носился по равнине. Мерри полз на четвереньках, как ошалевший зверёк, и такой страх владел им, что он не мог открыть глаз и его мутило.

«Слуга герцога! Слуга герцога! — кричало ему его сердце.- Ты должен стоять рядом с ним. Ты сказал, что он будет для тебя отцом». Но его воля не откликалась, и тело тряслось. Он не осмеливался открыть или поднять глаза.

Потом среди черноты ему почудилось, что он слышит голос Дернхельма, но теперь этот голос казался странным, напоминающим другой, который он знал.

— Вон! Проваливай, грязный стервятник, владыка падали! Оставь мёртвых в покое!

Холодный голос ответил:

— Не становись между назгулом и его жертвой! Или он не окажет тебе милости, убив тебя. Он унесёт тебя в обитель плача, по ту сторону всякой тьмы, где мясо твоё будет пожрано, а сжавшийся нагой дух брошен перед Безвеким Глазом.

Зазвенел обнажаемый меч.

— Делай, что хочешь, но я помешаю этому, если смогу.

— Помешаешь мне? Ты глупец. Ни один живой человек не может помешать мне!

Тут Мерри услышал самый странный из всех звуков в этот час. Казалось, что Дернхельм смеётся, и ясный голос его был подобен звону стали:

— Но я не живой человек! Ты смотришь на женщину. Я Эовин, дочь Эомунда. Ты стоишь между мной и моим господином и родичем. Прочь, если ты не бессмертен! Ибо живого или чёрного бесплотного призрака, я прикончу тебя, если ты прикоснёшься к нему!

Крылатая тварь заверещала на неё, но Призрачный Кольценосец не ответил и молчал, словно охваченный внезапным сомнением. Громадное изумление на миг пересилило страх Мерри. Он открыл глаза, и чернота рассеялась перед ними. В нескольких шагах от него сидела гигантская тварь, и всё казалось тёмным вокруг неё, а над нею, как тень отчаяния, поднималась фигура Повелителя Назгулов. Немного левее, лицом к ним стояла та, кого он называл Дернхельмом. Но скрывавший её шлем упал, и светлые волосы, освобождённые от уз, мерцали бледным золотом на её плечах. Её серые, как море, глаза были суровы и беспощадны, и всё же следы слёз виднелись на щеках. В руке её был меч, и она загораживалась поднятым щитом от ужасного взгляда своего врага.

Это была Эовин, и Дернхельм тоже. Потому что в голове Мерри вспыхнуло воспоминание о лице, которое он видел, уезжая из Сироколья: лицо того, кто, не имея надежды, идёт искать себе смерти. Его сердце затопила жалость и великое удивление, и неожиданно в нём проснулась медленно разгорающаяся храбрость его народа. Он сжал кулак. Она не должна умереть, такая прекрасная, такая отчаявшаяся! По крайней мере, она не должна умереть одна, без всякой помощи.

Лицо их врага было обращено не к нему, но Мерри всё равно едва смел шевелиться, боясь, что смертоносные глаза могут посмотреть на него. Медленно, медленно принялся он отползать вбок, но Чёрный Полководец с сомнением и злобой разглядывающий женщину перед собой, обращал на него внимания не больше, чем на червя в грязи.

Внезапно гигантская тварь забила своими безобразными крыльями, и поднятый ими ветер был смрадным. Опять взмыла она в воздух, а затем стремительно, с пронзительным воплем, упала на Эовин, ударив клювом и когтями.

Однако она не отступила, дева Ристании, дитя королей, тонкая, но подобная стальному клинку, прекрасная, но грозная. Она нанесла быстрый удар, искусный и смертоносный, и перерубила вытянутую вперёд шею, и отрубленная голова упала, как камень. Назад отскочила девушка, когда гигантская туша рухнула вниз и с гулом ударилась о землю, раскинув громадные крылья, и с её гибелью тень исчезла. Свет озарил Эовин, и её волосы засияли в восходящем солнце.

Из крушения поднялся Чёрный Всадник, высокий и грозный, воздвигшийся перед ней, подобно башне. С криком ненависти, обжегшим уши, словно яд, обрушил он на неё свою булаву. Щит Эовин разлетелся в мелкие осколки, и рука сломалась; она упала на колени. Назгул навис над ней, словно туча, и глаза его сверкали; он поднял булаву, чтобы убить.

Но внезапно он тоже рухнул вперёд с криком жгучей боли, и удар его пал мимо, уйдя в землю. Меч Мерри вонзился в него сзади: разрезав чёрный плащ и проникнув под кольчугу, он проткнул сухожилие под его могучим коленом.

— Эовин! Эовин! — воскликнул Мерри.

Тогда, шатаясь, пытаясь подняться, собрав последние силы, она вогнала меч между короной и плащом в тот момент, когда гигантские плечи склонились перед ней. Меч с искрами рассыпался осколками. Корона с лязганьем покатилась прочь. Эовин упала ничком на её павшего врага. Но — смотрите! — плащ и кольчуга были пусты. Бесформенные лежали теперь они на земле, разодранные и брошенные; и крик взвился вверх, в содрогающийся воздух, и угас в пронзительном вое, умчавшись с ветром — голос бесплотный и слабый, который умер, и был поглощён вышиной и никогда более не раздавался в ту эпоху этого мира.

И тут, среди убитых, стоял хоббит Мериардок, моргая, как сова при дневном свете, ибо слёзы слепили его, и он видел, как в тумане, светлую голову Эовин, лежащую неподвижно, и смотрел на лицо герцога, павшего в разгар своей славы. Потому что Снегогрив в агонии опять скатился с него, однако он стал гибелью своего хозяина.

Потом Мерри нагнулся, поднял руку герцога, чтобы поцеловать,- и смотрите! — Теоден открыл глаза, и они были ясными, и он заговорил спокойно, хотя и с трудом.

— Прощай, мастер холбитла! — сказал он.- Мои кости сломаны. Я ухожу к своим отцам. И даже в их могучих рядах теперь я не испытаю стыда. Я сразил чёрную змею. Хмурое утро, и радостный день, и золотой закат!

Мерри не мог говорить, но снова зарыдал.

— Прости меня, господин,- проговорил он наконец,- если я на рушил твой приказ, и, несмотря на это, совершил на твоей службе лишь то, что заплакал при расставании.

Старый герцог улыбнулся.

— Не горюй! Это прощено. Твоя храбрость несомненна. Живи отныне в счастье, и, когда будешь мирно сидеть со своей трубкой, вспоминай обо мне! Потому что теперь я уже никогда не сяду с тобой в Медусельде, как обещал, и не услышу того, что ты знаешь о травах.

Он закрыл глаза, и Мерри склонился над ним. Вскоре герцог заговорил снова:

— Где Эомир? Ибо взор мой темнеет, а я хочу повидать его прежде, чем уйду. Он должен стать герцогом после меня. И я хотел бы послать весточку Эовин. Она, она не хотела, чтобы я оставил её, и теперь мне уже не увидеть её вновь, ту, которая дороже дочери.

— Господин, господин,- начал было Мерри срывающимся голосом.- Она…

Но в этот миг вокруг раздались лязг и крики, со всех сторон ревели рога и трубы. Мерри осмотрелся: он забыл про войну и весь окружающий мир; казалось, что много часов миновало с тех пор, как герцог поскакал к своей гибели, хотя в действительности прошло совсем немного времени. Но теперь Мерри видел, что они сейчас очутятся в самом центре большого сражения, и столкновение вот-вот произойдёт.

От реки к тракту спешили новые силы врагов, а из-под стен надвигались легионы Моргула, а с южных полей — пешие воины Харада с конницей впереди, и за ними возвышались громадные спины мумакилей с боевыми башнями. Но с севера белый султан Эомира реял впереди большого фронта ристанийцев, которых он собрал и возглавил, а из Города выходили все силы людей, бывшие в нём, и впереди был серебряный лебедь Дол Амрота, который гнал врагов от Ворот.

В этот миг в голове Мерри невольно мелькнула мысль: «Где же Гэндальф? Его нет здесь? Разве не мог бы он спасти герцога и Эовин?» Но тем временем поспешно подскакал Эомир и с ним уцелевшие рыцари Дома, которые теперь справились с лошадьми. Они в изумлении смотрели на лежавшую здесь тушу павшей твари, и их кони не желали приблизиться к ней. Но Эомир соскочил с седла, и горе и ужас овладели им, когда он подошёл к герцогу и остановился в молчании.

Потом один из рыцарей взял стяг герцога из руки его знаменосца Готлафа, который лежал тут мёртвый, и поднял его вверх. Теоден медленно открыл глаза. Увидев стяг, он показал знаком, что его нужно передать Эомиру.

— Славься, герцог Ристании! — сказал он.- Скачи ныне к победе! Передай Эовин прощальный привет!

И так он умер и не узнал, что Эовин лежит рядом с ним. И те, кто стояли рядом, заплакали, восклицая: «Герцог Теоден! Герцог Теоден!»

Но Эомир сказал им:

Умерьте горе! Пусть сильный пал, конец свой встретив,

Дело женщин оплакивать мёртвых. Нас зовёт сеча!

Однако он сам плакал, произнося это.

— Пусть его рыцари останутся здесь,- распорядился он,- и с честью вынесут его тело с поля, чтобы битва не промчалась по нему. Да, и по всем прочим людям герцога, которые лежат здесь.

И он посмотрел на убитых, вспоминая их имена, и вдруг неожиданно заметил свою сестру, Эовин, лежавшую тут, и узнал её. На мгновение он застыл, словно человек, сердце которого пронзила стрела во время крика, а потом лицо его смертельно побелело, и холодная ярость поднялась в нём, так что на время исчез дар речи. Как обреченный стал он.

— Эовин, Эовин! — воскликнул он наконец.- Эовин, как ты очутилась здесь?! Безумие это, или колдовство? Смерть, смерть, смерть! Смерть, возьми нас всех!

Потом, не раздумывая и не дожидаясь подхода воинов Города, он погнал коня назад к фронту большого войска, и затрубил в рог, и громко скомандовал атаку. Его чистый голос прозвенел над полем, взывая: «Смерть! Скачите! Скачите к гибели и к концу мира!»

И с этим войско двинулось вперёд. Но ристанийцы больше не пели. «Смерть!» — вскричали они в один голос, громко и устрашающе, и, набрав скорость, словно огромная волна, их фронт пронёсся мимо павшего герцога и с рёвом помчался к югу.

А хоббит Мериардок так и стоял здесь, ослеплённый слезами, и никто не говорил с ним, никто, казалось, даже не замечал его. Он смахнул слёзы прочь, нагнулся, чтобы подобрать зелёный щит, который дала ему Эовин, и повесил его за спину. Затем он отыскал взглядом оброненный меч, потому что в момент удара рука его онемела, и теперь он мог пользоваться только левой рукой. И смотрите! — его оружие лежало тут, но клинок курился, словно сухой сук, брошенный в огонь, и, пока хоббит рассматривал его, он съёживался, съёживался и истаял.

Так исчез меч из Могильника, изделие мастеров с Заокраинного Запада. Но тот, кто неторопливо выковывал его давным-давно в Северном королевстве, когда народ дунедаин был молод и основным их врагом было страшное королевство Ангмар с его королём-чародеем, рад был бы узнать о его судьбе. Никакой другой клинок, даже в более мощных руках, не мог бы нанести этому врагу столь жгучей раны и рассечь бесплотное тело, разбив чары, что связывали невидимые сухожилия с его волей.

Теперь люди подняли герцога и, положив плащи на древки копий, сделали носилки, чтобы отнести его в город; другие подняли Эовин и понесли её следом. Но рыцарей герцогского дома пока нельзя было вынести с поля, потому что семеро пало их здесь, и среди них их предводитель Деорвин. Так что павших положили поотдаль от их врагов и убитой твари, воткнув вокруг них копья. А потом, когда всё кончилось, люди вернулись, и устроили здесь костёр, и сожгли тушу твари; однако для Снегогрива они выкопали могилу и поставили сверху камень с надписью на языках Гондора и Герцогства:

Верный слуга, но смерть господина,

Снегогрив быстроногий, конь властелина.

Зелёной и высокой росла трава на могильном холме Снегогрива, но там, где была сожжена тварь, земля навсегда осталась чёрной и голой.

Сейчас Мерри медленно и печально брёл рядом с носильщиками и не обращал более внимания на битву. Он устал, и ему было больно, и он дрожал, как от холода. С Моря пришёл сильный дождь, и казалось, что всё оплакивает Теодена и Эовин, гася серыми слезами пожары в Городе. Словно сквозь туман Мерри увидел приближающийся авангард гондорцев. Подскакал Имрагил, принц Дол Амрота, и остановил перед ними коня.

— Какую ношу несёте вы, ристанийцы? — воскликнул он.

— Герцога Теодена,- ответили они.- Он мёртв. Но в битве сейчас мчится герцог Эомир: он с белым султаном, развевающимся по ветру.

Тогда принц сошёл с коня и преклонил у носилок колени в честь герцога и его великого натиска, и он плакал. Потом, поднявшись, он взглянул на Эовин и поразился.

— Ведь тут, без сомнения, женщина? — произнёс он.- Неужели даже женщины Ристании пошли на войну, чтобы помочь в нашей нужде?

— Нет, только одна! — ответили ему.- Это госпожа Эовин, сестра Эомира, и до этого часа мы не знали, что она поехала с нами, и сильно сожалеем об этом.

Тогда принц, увидев её красоту, хоть лицо Эовин было бледным и застывшим, наклонился ближе, чтобы лучше разглядеть его, и коснулся её руки.

— Ристанийцы! — воскликнул он.- Разве среди вас нет лекарей? Она ранена, быть может, смертельно, но мне кажется, что она пока ещё жива.

И принц поднёс отполированный до блеска доспех, покрывавший его руку, к холодным губам Эовин — и смотрите! — металл слабо, еле заметно, запотел.

— Теперь нельзя медлить,- сказал Имрагил и послал в Город человека за помощью.

А сам он низко поклонился павшим, простился с ними и, вскочив в седло, поскакал в битву.

И опять яростное сражение бушевало на полях Пеленнора, и грохот битвы усиливали крики людей и конское ржание. Ревели рога, и гремели трубы, и бешено трубили гонимые в бой мумакили. Под южными стенами города пехотинцы Гондора теснили теперь моргульские легионы, которые всё ещё были собраны здесь. Но всадники поскакали к востоку, на подмогу Эомиру: Хурин Высокий, Хранитель Ключей, и Владыка Лоссарнаха, и Хирлуин с зелёных Холмов, и принц Имрагил Светлый в окружении всех своих рыцарей.

Не слишком рано подоспела помощь ристанийцам, потому что счастье отвернулось от Эомира, и его ярость чуть не погубила его. Он совершенно смял неистовым натиском передние ряды врагов, и его Всадники промчались сквозь ряды южан, рассеяв верховых и топча пеших. Но лошади отказывались идти туда, где появлялись мумакили и кидались в сторону, и громадные чудовища стояли, словно защитные башни, не подвергаясь нападению, и харадримцы вновь собрались вокруг них. И если сначала атакующие ристанийцы в три раза уступали по численности одним только харадримцам, то вскоре их дела пошли ещё хуже, ибо новые силы устремились теперь на поле из Осгилиата. Они собрались там, ожидая призыва полководца, чтобы разграбить Город и распять Гондор. Теперь полководец был убит, но Готмог, лейтенант Моргула, бросил их в схватку: вастаков с топорами, варягов из Кханда, южан в алых одеждах и чёрных людей из Дальнего Харада, похожих на троллей, с белыми глазами и красными языками. Одни сейчас быстро заходили в тыл к ристанийцам, другие двигались западнее, чтобы отрезать силы Гондора и помешать им соединиться с Роханом.

И в тот момент, когда день начал поворачиваться против Гондора и надежда поколебалась, новый крик поднялся в Городе. Была середина утра, и дул сильный ветер, и дождь унесло к северу, и засияло солнце, и в чистом воздухе часовые увидели со стен новую опасность, и последняя надежда оставила их.

Потому что, благодаря излучине у Харлонда, течение Андуина просматривалось со стен города на несколько лиг, и дальнозоркие люди разглядели, что приближаются какие-то корабли. И при виде их они закричали от ужаса, ибо ветер гнал вверх по блещущей реке целый флот — многовёсельные галеры и глубоко сидящие барки под надутыми бризом чёрными парусами.

— Корсары Умбара! — орали люди.- Корсары Умбара! Смотрите! Приближаются корсары Умбара! Значит, Дивногорье захвачено, и Этир и Лебения пали. На нас идут корсары! Это последний, роковой удар!

И некоторые без приказа, так как некому было командовать ими в Городе, кинулись к колоколам и подняли тревогу, а другие трубили отступление.

— Назад на стены! — кричали они.- Назад на стены! Вернитесь в Город, пока вас всех не перебили!

Но ветер, который стремительно гнал корабли, сносил весь поднятый ими шум прочь.

Да ристанийцы и не нуждались в сигналах или вестях. Все они слишком хорошо видели чёрные паруса сами. Потому что Эомир теперь находился едва ли в миле от Харлонда, от которой его отделяла целая армия прежних врагов, тогда как сзади стремительно надвигались новые враги, отрезая его от принца. Сейчас Эомир взглянул на Реку, и надежда умерла в его сердце, и он проклял ветер, который благословлял прежде. Но войска Мордора воодушевились и, исполнясь новым неистовством и яростью, с воем пошли в атаку.

Непреклонная стойкость овладела теперь Эомиром, и мысли его прояснились. Он приказал протрубить сигнал сбора, чтобы объединить под своим стягом всех людей, которые могли пробиться сюда, так как решил создать напоследок прочную стену из щитов, и стоять, и биться здесь, пока все не падут, и свершить на полях Пеленнора деяния, достойные песни, хоть не останется на западе человека, чтобы воспеть последнего герцога Ристании. Поэтому он поскакал к зелёному бугру и водрузил там своё знамя, и Белая Лошадь мчалась, развеваемая ветром.

Из тьмы, из сомнений, к дневной заре

Пришёл я с песней, с клинком в руке.

Но надежда погасла, и в сердце горят

Лишь ярость, крах рода, кровавый закат!

Такие строки произнёс Эомир, однако он смеялся, произнося их. Ибо ещё раз почувствовал он жажду битвы, и он всё ещё был невредим, и он был молод, и он был герцог: властитель сурового народа. И смотрите! — смеясь от отчаяния, Эомир опять взглянул на чёрные корабли, и он поднял меч, бросая им вызов.

И тут удивление и великая радость охватили его, и он подбросил свой меч в солнечных лучах, и запел, поймав его. И все глаза последовали за взором Эомира — и смотрите! — на переднем корабле взвился большой стяг, и ветер развернул его, когда корабль повернул к Харлонду. Там цвело белое Дерево, символ Гондора, но Семь Звёзд было вокруг него и высокая Корона была над ним, символ Элендила, который уже бессчётное число лет не носил ни один владыка. И звёзды полыхали на солнце, ибо они были сделаны из драгоценных камней Арвен, дочерью Элронда, и корона ярко горела в утреннем свете, потому что была вышита золотом и мифрилом.

Так пришёл Арагорн, сын Арахорна, Элессар, потомок Исилдура, с Троп Мёртвых, принесённый в королевство Гондор морским ветром, и ликование ристанийцев выплеснулось бурным смехом и блеском мечей, а радость и удивление гондорцев — пением труб и звоном колоколов. Но войска Мордора пришли в замешательство, и великим колдовством казалось им то, что их собственные корабли заполнены врагами, и чёрный ужас обрушился на них, понявших, что судьба повернула против них и гибель близка.

С востока скакали, гоня перед собой врагов — троллеобразных людей, и варягов, и орков, ненавидящих солнечный свет,- рыцари Дол Амрота. С юга шагал Эомир, и враги бежали перед его лицом, и они оказались между молотом и наковальней, потому что теперь с кораблей на причалы Харлонда прыгали люди и устремлялись с севера, словно буря. Там шёл Леголас, и Гимли с топором, и Халбарад со знаменем, и Элладан и Элроил со звёздами на лбу, и крепкорукие дунедаины, следопыты Севера, возглавляющие множество народа Лебении, и Ламедона, и южных ленов. Но впереди всех шёл Арагорн с Пламенем Запада, Андрилом, похожим на вновь зажжённый огонь, заново откованным Нарсилом, столь же смертоносным, как встарь, и на лбу его была Звезда Элендила.

И так Эомир и Арагорн встретились, наконец, в центре битвы, и они оперлись на свои мечи и радостно взглянули друг на друга.

— Ну вот, мы встретились снова, хотя все войска Мордора лежали между нами,- сказал Арагорн.- Разве я не говорил так в Горнбурге?

— Говорил,- отозвался Эомир.- Но надежда часто обманывает, и я не знал тогда, что ты ясновидящий. Однако вдвойне благословенная помощь, которой не ждёшь, и никогда встреча двух друзей не приносила большей радости.

И они сжали руки друг друга.

— И не была более своевременной,- продолжил Эомир.- Ты пришёл не слишком рано, мой друг. Много потерь и горя обрушилось на нас.

— Тогда отомстим, прежде чем говорить о них! — сказал Арагорн, и они вместе вернулись в битву.

Их всё ещё ждала жестокая сеча и долгие труды, потому что южане были дерзки и суровы, и свирепы в отчаянии; и вастаки были сильны и упорны в сражении, и не просили пощады. И потому то тут, то там, у сгоревших ферм или сараев, на буграх или курганах, под стеной или на поле, они продолжали собираться, выстраиваться вновь и сражаться, пока день не ушёл и не пали вечерние сумерки.

Тут солнце спряталось, наконец, за Миндоллуин, залив всё небо великим пожаром, так что холмы и горы окрасились, словно кровью: огонь тлел в Реке, и красными лежали травы Пеленнора в надвигающейся ночи. И в этот час окончилась Великая битва на полях Гондора, и в пределах Заград не осталось в живых ни одного врага. Все были убиты, кроме тех, кто бежал, чтобы умереть, или захлебнулся в красной речной пене. Очень немногие вернулись когда-либо на восток, в Моргул или Мордор, а земель Харада достигли лишь слухи: молва о неистовых и ужасных гондорцах.

Арагорн, Эомир и Имрагил скакали назад к Воротам Города, слишком уставшие сейчас, чтобы горевать или радоваться. Эти трое были невредимы, благодаря своему счастью, и боевому искусству, и мощи рук; и в самом деле, немногие дерзали дожидаться их или смотреть им в лицо в часы их гнева. Но очень многие были ранены, изувечены или лежали мёртвыми на поле. Топоры зарубили Форлонга, когда тот бился один, пешим; и насмерть были растоптаны Дуилин из Мортнода и его брат, когда они вели своих лучников в атаку на мумакилей стрелять с близкого расстояния в глаза чудовищам. Не вернулись ни Хирлуин Прекрасный в Пиннат Гелин, ни Гримбольд в Гримслейд, ни Халбарад, крепкорукий следопыт, в земли Севера. Много их пало, прославленных и безымянных, командиров и воинов, ибо это была великая битва, и полное число павших не доносит ни одна повесть. Спустя много времени так говорил поэт Ристании в своей песне о Могилах Мандбурга:

Мы слышали пенье рогов в горах,

Мечи сверкали на южных полях,

И кони бойцов примчали с зарёй,

Как утренний ветер. И вспыхнул бой.

Там пал Теоден, могучий Тенглинг,

Никогда не вернуться ему

В севера степи с зелёной травой

И на трон свой в зал золотой.

Хардинг и Готлаф, Херефара, Дунхер,

Доблестный Гримбольд и Хорн,

Деорвин, Херубранд и ещё Фастеред

Пали в той сече злой.

В Могилах Мандбурга лежат они,

Смешав свой прах с Гондора людьми.

Ни Хирлуин Светлый к приморским холмам,

Ни Форлонг Старый к цветущим лугам

Не вернулся с победой в Арнах.

И пали стрелки Деруфин, Делуин,

Не вернуться к водам Мортонда им,

Тёмным заводям в хмурых горах.

Великих и малых смерть унесла,

Долго им спать: их скрыла трава

Побережий Великой Реки.

Навеки уснули в Гондоре они.

Прозрачная, словно слёзы, цвета серебра,

Красной тогда катилась грозная вода,

И алая пена горела в закатных лучах.

Когда потемнели багровые склоны в горах,

Кровавая пала роса в Пеленнора полях.

Погребальный костёр Денетора

Когда чёрная тень покинула Ворота, Гэндальф всё ещё сидел неподвижно, но Пин, словно с него был снят тяжёлый груз, поднялся на ноги и стоял, прислушиваясь к рогам, и ему казалось, что его сердце разорвётся от радости. И никогда потом не мог он слышать звуков рога вдали без того, чтобы слёзы не наворачивались ему на глаза. Но сейчас он внезапно вспомнил о своём деле и побежал вперёд. В эту минуту Гэндальф шевельнулся, сказал что-то Тенегону и приготовился проскакать сквозь Ворота.

— Гэндальф, Гэндальф! — закричал Пин, и Тенегон остановился.

— Что ты тут делаешь? — спросил Гэндальф.- Разве нет закона в Городе, что те, кто носит чёрное с серебром, должны оставаться в Цитадели, если только их господин не позволит им уйти?

— Он позволил,- выдохнул Пин.- Он отослал меня. Но я боюсь. Там наверху того и гляди произойдёт что-то ужасное. По-моему, Владыка сошёл с ума. Я боюсь, что он убьёт себя, и Фарамира тоже. Ты можешь сделать что-нибудь?

Гэндальф посмотрел сквозь зияющие Ворота, а на поле тем временем уже нарастал шум битвы. Маг стиснул руку.

— Я должен идти,- сказал он.- Чёрный Всадник за стенами, и он всё ещё может погубить нас. У меня нет времени.

— Но Фарамир! — крикнул Пин.- Он не мёртв, а они сожгут его заживо, если кто-нибудь их не остановит!

— Сожгут заживо? — переспросил Гэндальф.- Что ещё за новости? Живей!

— Денетор пошёл в Могильники,- затараторил Пин,- и он взял Фарамира, и он сказал, что мы все сгорим, и он не хочет ждать, и велел им сложить погребальный костёр и сжечь на нём его и Фарамира тоже. И он послал людей за дровами и маслом. И я рассказал про это Берегонду, но боюсь, что он не осмелится покинуть свой пост: он на страже. Да и в любом случае, что он может сделать-то?! — Пин выпаливал свои сведения, схватившись трясущимися руками за колено Гэндальфа.- Ты сможешь спасти Фарамира?

— Быть может, смогу,- ответил Гэндальф.- Но боюсь, что, если займусь этим, умрут другие. Что ж, раз больше некому ему помочь, придётся идти мне. Но это приведёт к злу и горю. Враг властен разить нас даже в самом сердце нашей твердыни, поскольку то, что происходит, вызвано его волей.

Решившись, Гэндальф действовал быстро: подхватив Пина и усадив его перед собой, он одним словом повернул Тенегона. И, пока позади них усиливался шум сражения, они, звонко цокая, неслись вверх по улицам Минас Тирита. Повсюду люди, воспрянув от ужаса и отчаяния, хватались за оружие, передавая из уст в уста весть: «Ристания пришла!» Громко командовали капитаны, отряды строились, многие уже маршировали вниз, к Воротам.

Они повстречали принца Имрагила, который окликнул их:

— Куда теперь, Митрандир? Ристанийцы сражаются на полях Гондора! Нам нужно собрать все силы, какие сможем найти.

— Вам потребуется каждый человек и даже больше,- ответил Гэндальф.- Не медлите! Я приду, когда смогу. Но у меня дело к Владыке Денетору, не терпящее отлагательств. Пока Правитель отсутствует, прими командование!

Гэндальф с Пином помчались дальше. Поднявшись в верхние круги и приблизившись к Цитадели, они почувствовали дуновение ветра на лицах и уловили вдали слабый проблеск утра: небо на юге светлело. Но мало надежды принесло это им, не знающим, какое зло ожидает их, боящимся прийти слишком поздно.

— Тьма проходит,- сказал Гэндальф.- Но она всё ещё тяжело лежит над этим Городом.

У ворот Цитадели не было часового.

— Значит, Берегонд ушёл,- обнадежено заметил Пин.

Они свернули и заторопились по дороге к Закрытой Двери. Она стояла широко распахнутой, и перед нею лежал привратник. Он был убит, а ключи взяты.

— Работа Врага! — сказал Гэндальф.- Такие вещи он любит: друг ополчается на друга, а долг сеет рознь в смятённых сердцах.

Теперь маг спешился и попросил Тенегона вернуться в стойло.

— Мы с тобой давно уже должны были бы скакать по полю, мой друг,- объяснил он,- но другие дела задержали меня. Однако, если я позову, явись тотчас же!

Гэндальф и Пин прошли через дверь и зашагали вниз по ступеням извилистой дороги. Свет усиливался, и высокие колонны и скульптуры, стоящие по бокам, медленно проплывали мимо них, словно серые призраки.

Внезапно безмолвие было нарушено, и они услышали снизу крики и звон мечей: звуки, подобных которым не раздавались в этом священном месте с момента закладки Города. Наконец, они добрались до Рат Динен и поспешили к Дому Правителей, смутно возвышавшемуся в сумраке под своим большим куполом.

— Стоп! Стоп! — крикнул Гэндальф, бросившись к каменной лестнице перед дверью.- Прекратите это безумие!

Потому что тут были слуги Денетора с мечами и факелами в руках, но на самой верхней ступеньке в портике перед дверью стоял в одиночестве Берегонд, одетый в чёрное и серебряное Стражей, и оборонял от них вход. Двое уже пали от его меча, запятнав священное место своей кровью, а остальные проклинали его, называя бандитом и предателем своего господина.

И пока Гэндальф с Пином бежали к ним, они услыхали изнутри дома мёртвых голос Денетора, крикнувший:

— Скорей! Скорей! Делайте, как я приказал! Убейте мне этого изменника! Или я должен сам сделать это?

Вслед за этим дверь, которую Берегонд удерживал закрытой левой рукой, рывком распахнулась, и позади него появился Владыка Города, высокий и рассвирепевший, и глаза его полыхали, как огонь, и он держал обнажённый меч.

Но Гэндальф вспрыгнул вверх по ступенькам, и люди отпрянули перед ним, загораживая глаза, ибо его появление было похоже на вспышку белого света в темноте, и маг явился в сильном гневе. Он поднял вверх руку, и прямо посреди удара меч Денетора взлетел вверх, выдернулся из его руки и упал позади него в тени дома, и Денетор в изумлении отступил на шаг перед Гэндальфом.

— Что это, мой господин? — сказал маг.- Дома мёртвых — не место для живых. И почему люди сражаются здесь, в Святынях, когда достаточно битвы перед Воротами? Или наш Враг проник даже на Рат Динен?

— С каких это пор Владыка Города обязан отчитываться перед тобой? — ответил Денетор.- Или я не могу распоряжаться моими собственными слугами?

— Можете,- сказал Гэндальф.- Но другие могут оспорить вашу волю, если она обратилась к безумию и злу. Где ваш сын, Фарамир?

— Он лежит внутри,- сказал Денетор,- сгорая, уже сгорая. В его тело влит огонь. Но вскоре всё сгорит. Запад пал. Всё вознесётся вверх в великом пожаре, и всё будет кончено. Пепел! Дым и пепел развеет ветер!

Тут Гэндальф, увидев владеющее правителем безумие, испугался, что он уже совершил некое злое дело, и бросился вперёд в сопровождении Пина и Берегонда, а Денетор попятился и пятился до тех пор, пока не очутился рядом со столом внутри. На столе они нашли Фарамира, всё ещё в лихорадочном забытьи. Под столом было навалено много дров, и вязанки хвороста громоздились вокруг него на столе, и всё было обильно полито маслом, даже одежды и покрывала Фарамира, но огонь пока ещё не был поднесён к топливу. Тогда Гэндальф показал силу, скрытую в его теле даже тогда, когда свет присущей ему мощи был спрятан под серым плащом. Он вспрыгнул на вязанки и, легко подняв больного, соскочил обратно и понёс его к двери. Но при этом Фарамир застонал и позвал отца в забытье.

Денетор вздрогнул, словно очнувшись от транса, и пламя угасло в его глазах; по щекам его покатились слёзы, и он произнёс:

— Не забирай у меня сына! Он зовёт меня.

— Зовёт,- ответил Гэндальф,- но вы пока не можете прийти к нему. Ибо он должен искать исцеления на пороге смерти и, быть может, не найдёт его, тогда как вам выпало идти в бой за ваш Город, где, возможно, смерть ждёт вас. И вы знаете это в глубине сердца.

— Ему больше не проснуться,- сказал Денетор.- Борьба тщетна. Зачем нам жить дальше? Почему бы нам бок о бок не пойти навстречу смерти?

— Вы не властны, Правитель Гондора, распоряжаться часом вашей смерти,- ответил Гэндальф.- Так поступали лишь короли варваров, поклоняющиеся Чёрному Властелину, которые в гордости и отчаянии убивали себя и убивали свой род, чтобы облегчить собственную смерть.

Затем, выйдя из дверей, он вынес Фарамира из обители смерти и положил его на носилки, на которых его принесли и которые сейчас стояли на крыльце. Денетор последовал за ним и остановился, дрожа и жадно всматриваясь в лицо сына. И на мгновение, пока остальные стояли безмолвно и неподвижно, неотрывно глядя на страдающего Правителя, он заколебался.

— Идём! — сказал Гэндальф.- Мы нужны. Есть многое, что вы можете ещё сделать.

Тут Денетор неожиданно захохотал. Он распрямился, снова высокий и гордый, и, быстро отступив к столу, поднял подушку, на которой покоилась его голова. Затем, вернувшись к порогу, он сдёрнул покров — и смотрите! — в руках у него был палантир. И когда Денетор поднял его, тем, кто смотрели на камень, показалось, что шар озарился изнутри пламенем, так что худощавое лицо Владыки осветилось, словно красным огнём, и казалось высеченным из твёрдого камня: резко очерченное тенями, благородное, гордое и ужасающее. Его глаза сверкали.

— Гордость и отчаяние! — воскликнул он.- Ты думал, что глаза Белой Башни слепы? Нет, я видел больше, чем было известно тебе, Серый Дурак, ибо твоя надежда от неведения. Так ступай и пробуй исцелить! Выходи и сражайся! Тщетно. Ибо на поле вы сможете победить ненадолго, на день. Но против Силы, что ныне появилась здесь, нет победы. К этому Городу протянут пока лишь первый палец её руки. Весь восток пришёл в движение. И даже в эту минуту ветер надежды обманывает тебя и гонит вверх по течению Андуина флот с чёрными парусами. Запад пал. Всем, кто не желает быть рабом, время погибнуть.

— Подобные советы действительно сделают победу Врага несомненной,- сказал Гэндальф.

— Так надейся! — засмеялся Денетор.- Разве я не знаю тебя, Митрандир? Ты надеялся править вместо меня, стоять за каждым троном севера, юга или запада. Я прочёл твои мысли и интриги. Разве я не ведал, что ты приказал этому вот невысоклику хранить молчание? Что ты притащил его сюда шпионить в самом моём покое? И всё же в беседе с ним я узнал имена и цели всех твоих спутников. Так! Левой рукой ты собирался некоторое время использовать меня в качестве щита против Мордора, а правой — поднять этого Бродягу с севера, чтобы сместить меня.

Но я говорю тебе, Гэндальф Митрандир, что не желаю быть твоей игрушкой! Я Правитель Дома Анариона. И я не хочу опускаться до маразматика в пажеской должности при каком-то выскочке. Даже в том случае, если он докажет мне истинность своих притязаний, он происходит всего лишь из линии Исилдура. Я не поклонюсь такому, как он: последнему из рода оборванцев, давно лишённых власти и сана.

— Но чего же вы добились бы, действуя таким образом? — спросил Гэндальф.

— Того, что имел на протяжении всей своей жизни,- ответил Денетор,- и что было в дни моих предков до меня: спокойно править этим Городом и оставить по себе кресло своему сыну, который был бы своим собственным господином, а не марионеткой мага. Но раз рок отказал мне в этом, я не хочу ничего: ни жизни в унижении, ни любви, разделённой пополам, ни умаленной чести.

— Мне не кажется, что Правитель, который честно возвращает вверенные ему обязанности, теряет в любви или чести,- возразил Гэндальф.- И, по крайней мере, вам не следует лишать права выбора вашего сына, пока смерть его всё ещё не неизбежна.

В ответ на эти слова глаза Денетора вспыхнули снова, и, взяв камень под мышку, он обнажил кинжал и шагнул к носилкам. Но Берегонд прыгнул вперёд и заслонил собой Фарамира.

— Вот как! — воскликнул Денетор.- Ты уже похитил половину любви моего сына. Теперь ты похищаешь ещё и сердца моих слуг, так что они, в конце концов, отнимают у меня сына целиком. Но, по крайней мере, в одном ты не сможешь пренебречь моей волей: распорядиться моим собственным концом. Сюда! — крикнул он слугам.- Сюда, если не все вы изменники!

Тогда двое из слуг взбежали к нему по ступенькам. Денетор быстро выхватил из руки одного из них факел и метнулся назад в дом. Прежде чем Гэндальф успел помешать ему, он швырнул в дрова огонь, и они мгновенно затрещали и загудели в пламени.

Затем Денетор вскочил на стол и, стоя там, обвитый огнём и дымом, он поднял жезл своей власти, который лежал у его ног, и сломал его о колено. Швырнув обломки в огонь, он наклонился и улёгся на стол, прижав палантир обеими руками к груди. И говорили, что потом любой, кто смотрел в этот камень, если только он не обладал огромной силой воли, чтобы обратить его к другим целям, видел лишь две старческие руки, сморщивающиеся в пламени.

Гэндальф в горе и ужасе отвратил лицо и закрыл дверь. Некоторое время он молча стоял на пороге в раздумье, пока те, кто были снаружи, прислушивались к доносящемуся изнутри жадному рёву пламени. И затем Денетор громко вскрикнул, и после этого не издал ни звука, и никто из смертных его больше не видел.

— Так кончил Денетор, сын Эктгелиона,- произнёс Гэндальф и затем обратился к Берегонду и слугам Правителя, которые стояли здесь, поражённые ужасом.- И так кончились дни Гондора, который вы знали, ибо, к добру или к худу, они миновали. Здесь совершилось злое дело, но сейчас пусть вся вражда, что лежит между вами, исчезнет, потому что она вызвана Врагом и служит его воле. Вы попались в сеть непримиримых обязанностей, сплетённую не вами. Но подумайте, вы, слуги Владыки, слепые в своём послушании, что лишь благодаря измене Берегонда Фарамир, Капитан Белой Крепости, не сгорел сейчас тоже.

Унесите теперь из этого злосчастного места ваших павших товарищей. А мы отнесём Фарамира, Правителя Гондора, туда, где он сможет спать спокойно или умереть, если такова его судьба.

Затем Гэндальф и Берегонд подняли носилки и понесли их прочь, в Лечебницы, а за ними с опущенной головой брёл Пин. Но слуги Владыки стояли, словно оглушённые, уставившись на усыпальницу, и в тот момент, когда Гэндальф дошёл до конца Рат Динен, оттуда послышался сильный грохот. Оглянувшись, они увидели, что свод дома треснул и дым устремился наружу, и потом лавина камней рухнула в шквал огня, но среди руин всё ещё плясало, то вспыхивая, то притухая, буйное пламя. Тогда слуги в ужасе бежали и последовали за Гэндальфом.

Наконец они возвратились к Двери Правителей, и Берегонд горестно взглянул на привратника.

— В этом поступке я буду раскаиваться всю жизнь,- сказал он.- Но мной владело безумие спешки, а он не слушал и поднял меч на меня.

Потом, взяв ключи, вырванные им у убитого, Берегонд закрыл дверь и запер её.

— Ключи теперь должны быть отданы владыке Фарамиру,- сказал он.

— В отсутствие владыки командование принял принц Дол Амрота,- сказал Гэндальф,- но, поскольку его здесь нет, придётся мне взять это на себя. Приказываю тебе взять их и хранить, пока в Городе снова не будет восстановлен порядок.

Теперь они, наконец, перешли в верхние круги Города и направились в утреннем свете к Лечебницам. Это были стоящие особняком прекрасные дома, отведённые для ухода за тяжелобольными, но сейчас они были подготовлены для заботы о раненых в сражении и умирающих. Они находились недалеко от ворот Цитадели, в шестом круге близ её южной стены, и их окружал сад и газон с деревьями — единственное подобное место в городе. Здесь жили несколько женщин, которым разрешили остаться в Минас Тирите, поскольку они были искусны в лечении или прислуживали лекарям.

Но в тот момент, когда Гэндальф и его спутники подошли с носилками к главному входу в Лечебницы, они услышали громкий крик, который раздался в поле перед Воротами и, поднявшись в небо пронзительным воплем, растаял и был унесён ветром. Так ужасен был этот крик, что на мгновение все застыли, и однако, когда он замер, сердца их неожиданно взлетели с такой надеждой, какой они не знали с тех пор, как тьма пришла с востока, и показалось им, что свет стал яснее и солнце прорвалось сквозь тучи.

Но лицо Гэндальфа было суровым и печальным, и, попросив Берегонда и Пина занести Фарамира в Лечебницы, он поднялся на ближайшую стену и стоял там в свете молодого солнца, словно скульптура, высеченная из белого камня, и глядел в поле. И взором, который был дан ему, он увидел всё, что произошло; и когда Эомир прискакал из первых рядов своего войска и встал рядом с теми, кто лежал на поле, Гэндальф вздохнул, снова завернулся в свой плащ и сошёл со стены. Когда Берегонд и Пин вышли из Лечебниц, они нашли его стоящим в раздумье перед дверью.

Они смотрели на мага, а тот некоторое время молчал. Наконец Гэндальф заговорил.

— Друзья мои,- сказал он,- и вы, люди этого города и западных стран! Произошли события славные, но прискорбные. Будем ли мы рыдать или радоваться? Сверх самых смелых надежд полководец наших врагов уничтожен, и вы слышали отзвук его последнего отчаяния. Но он не ушёл, не причинив скорби и горькой потери, которую я мог бы предотвратить, если бы не безумие Денетора. Ибо и это оказалось в досягаемости Врага! Увы! Но теперь я понимаю, каким образом его воле удалось проникнуть в самое сердце Города

Хотя Правители и полагали, что это тайна, хранимая только ими, я уже давно догадывался, что здесь, в Белой Башне, хранился по крайней мере один из Семи Смотровых Камней. В дни своей мудрости Денетор не отваживался использовать его, чтобы бросить вызов Саурону, зная пределы собственной силы. Но мудрость его пошла на убыль, и я боюсь, что, когда возросла опасность, грозившая его королевству, он посмотрел в Камень и был обманут: полагаю, слишком часто с тех пор, как ушёл Боромир. Он был слишком силён, чтобы подчиниться воле Чёрного Властелина, но, тем не менее, видел лишь то, что Чёрный Властелин разрешал ему увидеть. Без сомнения, полученные им сведения часто оказывались весьма полезны, однако лицезрение явленной ему великой мощи Мордора питало отчаяние в сердце Денетора, пока, наконец, не побороло его разум.

— Теперь я понял, что казалось мне таким странным! — сказал Пин, содрогаясь при воспоминании.- Владыка вышел из комнаты, где лежал Фарамир, а когда он вернулся, я впервые подумал, что он изменился: он выглядел старым и сломленным.

— В тот самый час, когда Фарамира принесли в Башню, многие из нас видели странный свет в самой верхней комнате, — добавил Берегонд. — Но мы видели этот свет и прежде, и в Городе давно ходил слух, что Владыка иногда вступает в мысленную борьбу с Врагом.

— Увы! Значит, моя догадка верна, — сказал Гэндальф. — Вот так воля Саурона и проникла в Минас Тирит, и так я был задержан здесь. И я всё ещё вынужден здесь оставаться, потому что вскоре у меня появятся другие заботы, не только о Фарамире.

Сейчас я должен спуститься навстречу тем, кто идёт. Я видел на поле то, что сильно огорчило моё сердце, но может произойти ещё большее горе. Идём со мной, Пин! А ты, Берегонд, обязан вернуться в Цитадель и сообщить начальнику Стражи обо всём, что произошло. Боюсь, что его долг — отчислить тебя из Стражи, но скажи ему, что, если я могу советовать в этом вопросе, тебя следует послать в Лечебницы охранять твоего капитана, ухаживать за ним и находиться при нём, когда он проснётся… если это произойдёт. Потому что он избежал костра благодаря тебе. Ступай! Я скоро вернусь.

С этими словами Гэндальф повернулся и пошёл с Пином по направлению к Нижнему Городу. И пока они торопились туда, ветер принёс серый дождь, и огни пожаров приникли, и густой дым поднялся перед ними.

Лечебницы

Когда Мерри приблизился к разрушенным воротам Минас Тирита, туман стоял в его глазах от слёз и усталости. Он мало обращал внимания на обломки и резню, творившуюся вокруг. Огонь, гарь и дым висели в воздухе, потому что много орудий горело или было сброшено в огненные ямы, как и многие убитые тоже; тут и там валялись трупы громадных южных чудовищ, полу-обгорелые, забитые камнями или застреленные через глаза доблестными лучниками Мортонда. Ливень к этому времени прекратился, и наверху сияло солнце, но весь Нижний Город был ещё окутан чадом.

Люди с трудом пробирались через обломки войны, и теперь навстречу им из Ворот показалось несколько покойных носилок. Эовин бережно положили на мягкие подушки, а тело герцога закрыли большим покрывалом из золотой парчи и понесли вокруг него факелы, пламя которых, бледное в утреннем свете, трепетало на ветру.

Так Теоден и Эовин вступили в Город Гондора, и все видевшие их склоняли головы и кланялись; и они прошли сквозь дым и пепел сожжённого круга и двинулись дальше вверх вдоль каменных улиц. Мерри этот подъём казался длинною в век, бессмысленный путь в отвратительном сне, который всё тянется и тянется к какому-то смутному концу, который никак не удавалось припомнить.

Постепенно факелы перед ним замигали и исчезли, и дальше он брёл в темноте с единственной мыслью: «Это туннель в могилу, где мы и останемся навеки». Но внезапно в его сон ворвался живой голос:

— Мерри, наконец-то! Слава богу, я нашёл тебя!

Он поднял взгляд, и туман перед его глазами немного рассеялся. Тут был Пин! Они стояли лицом к лицу в узком переулке, который был пуст. Мерри протёр глаза.

— Где герцог? — спросил он.- И Эовин?

Тут он пошатнулся, сел на ступеньку перед какой-то дверью и по его щекам опять покатились слёзы.

— Они поднялись в Цитадель,- сказал Пин.- Наверное, ты заснул прямо на ходу и свернул не туда. Когда мы увидели, что тебя нет с ними, Гэндальф отправил меня на розыски. Бедный старина Мерри! Как я рад видеть тебя снова! Но ты вымотался, и я не хочу надоедать тебе болтовнёй. Только скажи мне, ты ранен или, может, ушиблен?

— Нет,- ответил Мерри.- То есть, я думаю, что нет. Но я не могу владеть правой рукой, Пин, с тех самых пор, как ткнул в него. А мой меч весь сгорел, как деревянная щепка.

Лицо Пина стало встревоженным.

— Ладно, ты уж лучше иди со мной так быстро, как сможешь,- сказал он.- Жаль, что мне не под силу нести тебя. Ты уж и на ногах еле стоишь. Они совсем не должны были бы заставлять тебя идти, но ты уж прости их. В Городе стряслось столько ужасных вещей, Мерри, что несчастного хоббита, возвращающегося из битвы, легко и не заметить.

— Ну, когда тебя не замечают, это не всегда плохо,- отозвался Мерри.- Только что меня вот не заметил… нет, нет, я не могу говорить об этом. Помоги мне, Пин! Всё снова темнеет, и моя рука так холодна…

— Обопрись на меня, Мерри, паренёк! — сказал Пин.- А теперь пошли! Потихоньку, помаленьку. Это недалеко.

— Ты собираешься похоронить меня? — пробормотал Мерри.

— Нет, конечно! — сказал Пин, стараясь говорить весело, хотя его сердце разрывалось от страха и жалости.- Нет, мы идём в Лечебницы.

Они выбрались из переулка, который тянулся между высокими домами и внешней стеной четвёртого круга, и снова пошли главной улицей, поднимавшейся к Цитадели. Так они и брели, шаг за шагом; Мерри качался и бормотал, как в бреду.

«Мне никогда не довести его туда,- думал Пин.- Неужели тут никого нет, чтобы помочь мне? Я не могу оставить его здесь».

И в этот момент, к его удивлению, сзади их нагнал бегущий вверх мальчик. Когда тот пробегал мимо, Пин узнал Бергила, сына Берегонда.

— Привет, Бергил! — окликнул он.- Ты куда? Рад видеть тебя снова, и при том живым!

— Я бегаю по поручениям лекарей,- отозвался Бергил.- Я не могу задержаться.

— И не надо! — сказал Пин.- Только сообщи там, наверху, что со мной тут больной хоббит, периан, понимаешь ли, который возвращается с поля битвы. Я не думаю, что он дойдёт так далеко. Если Митрандир там, он обрадуется известию.

Бергил побежал дальше.

«Я лучше подожду здесь»,- подумал Пин, и поэтому он осторожно помог Мерри опуститься на мостовую в пятне солнечного света, и потом сел рядом с ним, положив голову Мерри к себе на колени. Он осторожно ощупал его тело и конечности и взял руки друга в свои. Правая рука была холодна, как лёд.

Вскоре появился, разыскивая их, Гэндальф собственной персоной. Он наклонился над Мерри, ласково погладил его по лбу, затем заботливо поднял на руки.

— Он должен был бы с почётом внесён в этот город,- сказал маг.- Он с лихвой отплатил за моё доверие, потому что, не уступи мне тогда Элронд, никто из вас не пошёл бы с Отрядом, и тогда день этот обернулся бы ещё более тягостной скорбью.- Он вздохнул.- И, тем не менее, теперь на моих руках ещё одна забота, хотя судьба сражения до сих пор не решена.

Таким образом, Фарамир, Эовин и Мериардок были, наконец, уложены в кровати в Лечебницах, и там за ними ухаживали хорошо, поскольку, хотя в эти поздние дни все знания по сравнению с их полнотой в древности пришли в упадок, искусство врачевания в Гондоре сохранило былую мудрость и успешно исцеляло от ран, ушибов и всех прочих болезней, которым подвержены смертные люди к востоку от Моря. Кроме лишь старости. Ибо от неё гондорцы не знали лекарства, да и жили они теперь немногим дольше обычных людей, и мало было среди них тех, кто сумел с бодростью перешагнуть рубеж в десять десятков, за исключением некоторых фамилий с более чистой кровью. Но ныне их искусства и знаний явно не хватало, так как появилось множество больных, не поддающихся лечению. Болезнь эту назвали Чёрная Тень, потому что она шла от назгулов. И те, кто были поражены ею, медленно впадали во всё углубляющийся бредовый сон, а потом замолкали, смертельно холодели и так умирали. И тем, кто заботился о больных, казалось, что невысоклик и госпожа Ристании страдали этой болезнью в особенно тяжёлой форме. На исходе утра они ещё говорили, бормоча во сне, и сиделки прислушивались ко всем их словам, надеясь узнать что-нибудь такое, что поможет понять причину их страданий. Но вскоре они начали погружаться во тьму, и когда солнце повернуло к западу, серая тень наползла на их лица. А Фарамир горел в жару, который не снижался.

Озабоченный Гэндальф переходил от одного к другому, и ему сообщали всё, что могли разобрать сиделки. И так прошёл день, пока снаружи великое сражение продолжалось с переменной надеждой и странными вестями, а Гэндальф всё ждал, наблюдал и никуда не уходил, пока, наконец, небо не залил красный закат и свет его упал сквозь окна на серые лица больных. Тогда стоящим рядом показалось, что в зареве лица слегка порозовели, будто здоровье возвращалось, но то была лишь издевательская ухмылка ложной надежды.

Потом одна старая женщина, Иорет, старейшая из женщин, которые служили в этом доме, заплакала, глядя в прекрасное лицо Фарамира, потому что все люди любили его, и она сказала:

— Какое горе, если он умрёт! Если бы тут, в Гондоре, были короли, как когда-то в древности, как говорят! Потому что в старом предании сказано: «Руки короля — руки целителя». И по этому признаку всегда может быть узнан истинный король.

И Гэндальф, который стоял рядом, сказал:

— Люди будут долго помнить твои слова, Иорет! Ибо в них есть надежда. Быть может, король в самом деле вернулся в Гондор, или ты не слыхала о странных вестях, что пришли в Город?

— Я слишком занята всякой всячиной, чтобы прислушиваться к крикам и воплям снаружи,- ответила она.- Остаётся только надеяться, что вся эта губительная суматоха не проникнет в Лечебницы и не встревожит больных.

Тогда Гэндальф поспешно вышел; огонь в небе уже отгорал, и тлеющие холмы исчезали в пепельно-сером вечере, стелившемся над полями.

Теперь, когда солнце ушло, Арагорн, Эомир и Имрагил с их капитанами и рыцарями приблизились к Городу, и, когда они очутились перед Воротами, Арагорн сказал:

— Смотрите! Солнце садится в великом пожаре! Это знамение конца и гибели многих вещей и перемен в течениях мира. Однако этот Город и королевство много долгих лет оставались под опёкой Правителей, и я боюсь, что, если я войду в город непрошенным, могут возникнуть сомнения и споры, чего не должно быть, пока длится эта война. Я не хочу ни входить в город, ни предъявлять какие-либо претензии, пока не станет ясно, кто кого одолеет: мы Мордор или Мордор нас. Мои люди раскинут палатки в поле, и там я буду ждать приглашения Владыки Города.

Но Эомир возразил:

— Ты уже поднял стяг Королей и открыто принял знаки Дома Элендила. И ты потерпишь, чтобы право носить их взяли под сомнение?

— Нет,- сказал Арагорн.- Но я полагаю, что время всё развяжет, и я не собираюсь сражаться ни с кем, кроме Врага и его слуг.

Тут заговорил принц Имрагил.

— Твои слова мудры, господин, если только мнение родича Денетора может учитываться в этом вопросе. Он горд и властен, но стар и находится в странном настроении с тех пор, как его сын сражён. Однако мне не хотелось бы оставлять тебя у двери, словно нищего.

— Не как нищего,- возразил Арагорн.- Скажи, как вождя следопытов, которые не привыкли к городам и домам из камня.

И он приказал свернуть свой стяг, и снял Звезду Северного королевства, и отдал её на хранение сыновьям Элронда.

Затем принц Имрагил и Эомир оставили его, и прошли через Город и толпу людей, и поднялись к Цитадели, и в поисках Правителя вошли в Зал Башни. Но кресло Правителя было пустым, а перед возвышением лежал на пышном ложе герцог Теоден. Двенадцать факелов стояло вокруг него и двенадцать стражей — рыцари Гондора и Рохана. Зелёными и белыми были завесы ложа, но герцог был укрыт до груди золотым покрывалом, и на покрывале лежал обнажённый меч, а в ногах — его щит. Свет факелов мерцал в его белых волосах, как солнце в струях фонтана, но лицо его было прекрасным и юным, если не считать того, что выражение его было более мирным и спокойным, чем возможно в молодости, и казалось, что он спит.

Постояв некоторое время в молчании рядом с герцогом, Имрагил спросил:

— Где Правитель? И где Митрандир?

— Правитель Гондора в Лечебницах,- ответил один из стражей.

А Эомир спросил:

— Где моя сестра, госпожа Эовин? Ведь она должна бы лежать вместе с герцогом и. конечно, не с меньшим почётом. Где поместили её?

— Но госпожа Эовин была ещё жива, когда её несли сюда,- ответил Имрагил.- Ты не знал?

Тогда в сердце Эомира с такой силой вспыхнула внезапная надежда, а вместе с ней забота и грызущий страх, что он, не сказав ничего больше, повернулся и покинул зал; принц последовал за ним. Пока они шли, свечерело, и звёзды высыпали в небе. И тут появился Гэндальф и с ним ещё кто-то, одетый в серое, и они встретились с Эомиром и Имрагилом перед дверями Лечебниц. Те приветствовали Гэндальфа и сказали:

— Мы ищем Правителя, и люди говорят, что он в этом доме. Неужели, он ранен? И госпожа Эовин, где она?

Гэндальф ответил:

— Она лежит здесь и не мертва, хотя близка к смерти. А господин Фарамир, как вы слышали, был ранен пагубной стрелой, и в настоящее время Правитель он, потому что Денетор скончался и дом его в пепле.

И он рассказал им, что знал. Горе и удивление охватили принца и Эомира при этих вестях. Но Имрагил сказал:

— Итак, победа лишена сопутствующей ей радости, и тем дороже куплена она, что и Ристания и Гондор в один день потеряли своих владык. Ристанийцы подчиняются Эомиру. Но кто тем временем будет править Городом? Не послать ли нам немедля за господином Арагорном?

Тут заговорил человек в плаще:

— Он пришёл.

И когда он вступил в свет от фонаря у двери, они увидели, что это был Арагорн, закрывший кольчугу серым плащом Лориэна и не имеющий других знаков, кроме зелёного камня Галадриэли.

— Я пришёл по просьбе Гэндальфа,- сказал он.- Но пока я не более, чем капитан дунедаинов Арнора, и до тех пор, пока не проснётся Фарамир, Городом будет править Владыка Дол Амрота. Однако мой совет — пусть Гэндальф руководит всеми нами в грядущие дни в том, что касается нашей борьбы с Врагом.

На этом и порешили.

Затем Гэндальф сказал:

— Не будем стоять перед дверью, ибо время не ждёт. Войдёмте! Потому что только в появлении Арагорна осталась надежда для больных, лежащих в этом доме. Мудрая гондорка Иорет сказала: «Руки короля — руки целителя, и так может быть узнан истинный король».

Тогда Арагорн вошёл первым, остальные последовали за ним. У дверей были два стража в одеждах Цитадели: один высокий, другой ростом с мальчика, который, увидев входящих, удивлённо и радостно закричал:

— Бродяжник! Вот здорово! Знаешь, я ведь догадался, что это ты на чёрных кораблях. Но они все орали «Корсары!» и не слушали меня. Как тебе это удалось?

Арагорн рассмеялся и взял хоббита за руку.

— Превосходная встреча! — сказал он.- Но сейчас совсем не время для дорожных рассказов.

А Имрагил тихонько спросил у Эомира:

— Мы что же, должны так обращаться к нашему королю? Но, может быть, он примет корону под каким-нибудь другим именем?!

Арагорн, услышавший его, повернулся и сказал:

— Истинно так, потому что на высоком языке древности я Элессар, Эльфийский Камень, и Энвиниатар, Обновитель.- И он приподнял лежащий на его груди зелёный камень.- Но Бродяжник будет именем моего дома, если он когда-либо будет основан. На высоком языке это будет звучать не так плохо, и Телконтаром буду зваться я и все мои потомки.

С этими словами он вошёл в Лечебницы, и, пока они шли к комнатам, в которых ухаживали за больными, Гэндальф поведал о деяниях Эовин и Мериардока.

— Ибо,- пояснил он,- я долго стоял рядом с ними, и сначала они много говорили в своём сне, прежде чем погрузились в губительную тьму. Кроме того, мне дано видеть многое, что совершается вдали.

Сначала Арагорн пошёл к Фарамиру, затем к госпоже Эовин и, наконец, к Мерри. Взглянув на лица больных и увидев их раны, он вздохнул.

— Тут понадобится вся сила, данная мне, и всё мое искусство,- сказал он.- Если бы здесь был Элронд! Поскольку нет в нашем роду никого старше и могущественнее его.

Эомир, видя его усталость и огорчение, заметил:

— Быть может, ты отдохнёшь сперва или, по крайней мере, поешь немного?

Но Арагорн ответил:

— Нет, так как для этих троих время истекает, и особенно быстро для Фарамира. Откладывать нельзя.

Потом он позвал Иорет и спросил:

— Есть ли у вас в этом доме запасы целебных трав?

— Да, господин,- ответила она,- но недостаточные, по моему мнению, для всех, кому они могут понадобиться. И между тем я определённо не знаю, где мы достанем ещё, потому что всё идёт не так, как следует, в эти страшные дни с огнями и пожарами, и так мало пареньков, которые бегают по поручениям, и все пути перекрыты. И ни один воз не приходил на рынок из Лоссарнаха бог знает сколько времени! Но с тем, что у нас есть, мы делаем в этом доме всё, что можем, о чём, я уверена, ваше величество охотно узнает.

— Об этом я буду судить, когда увижу,- сказал Арагорн.- Но тут недостаёт ещё одной вещи, а именно, времени для разговоров. У вас есть ацелас?

— Определённо я не знаю, господин,- ответила она.- По крайней мере, не под этим именем. Я схожу спросить знатока трав: он знает все старые названия.

— Её зовут также королевским листом,- сказал Арагорн,- и, может быть, вы знаете её под этим именем, потому что в эти поздние дни селяне называют её именно так.

— Ах, это! — отозвалась Иорет.- Что ж, если ваша светлость назвали бы её так сразу, я могла бы ответить вам. Нет, определённо, её у нас нет. Как же так, я никогда не слышала, что она обладает большой силой, и я так часто говорила моим сёстрам, когда мы проходили сквозь заросли этой травы в лесах. «Королевский лист! — говорила я.- Вот непонятное имя, и меня удивляет, почему её зовут так, потому что, если б я была королём, в моих садах были бы растения поярче». Однако когда её растираешь, она ароматно пахнет, правда? Если «ароматно» подходящее слово; быть может, «целебно» ближе.

— Именно целебно,- сказал Арагорн.- И сейчас, дама, если вы любите господина Фарамира, бегите так же быстро, как ваш язык, и принесите мне королевский лист, если в Городе найдётся хоть один листочек.

— А если нет,- сказал Гэндальф,- я поскачу с Иорет за спиной в Лоссарнах, и она отведёт меня там в леса, а не к своим сёстрам. И Тенегон покажет ей, что значит спешить.

Когда Иорет ушла, Арагорн приказал остальным женщинам вскипятить воду. Потом он взял руку Фарамира в свою, а другую положил на лоб больного. Лоб был покрыт испариной, но Фарамир не шевелился и не подавал ни знака, и казалось, едва дышал.

— Он почти на пределе,- сказал Арагорн, обращаясь к Гэндальфу,- но это не от раны. Смотри! Она заживает. Будь он пронзён стрелой назгула, как ты считал, он умер бы той же ночью. По-моему, эта рана нанесена стрелой южанина. Кто извлёк её? Её сохранили?

— Я вытащил её,- отозвался Имрагил,- и остановил кровь. Но стрелы я не сохранил, потому что у нас было много других дел. Насколько я помню, это была именно такая стрела, какими пользуются южане. Тем не менее, я полагаю, что она слетела из Тени наверху, иначе его жар и болезнь непонятны: рана неглубока и несерьёзна. Как иначе вы можете объяснить это?

— Усталость, горе, вызванное настроением отца, рана и сверх того Чёрное Дыхание,- ответил Арагорн.- Он человек несгибаемой воли, потому что он уже ехал под самой Тенью ещё до того, как поскакал в битву на внешние стены. И тьма должна была медленно наползать на него уже тогда, когда он сражался, пытаясь удержать свои внешние позиции. Если бы я мог быть здесь раньше!

Тем временем вошёл знаток трав.

— Ваша светлость спрашивали про королевский лист, как его называют селяне,- сказал он,- или ацелас на благородном языке, или для тех, кто знает кое-что о валенорских…

— Спрашивал,- перебил Арагорн.- И меня не заботит, скажете ли вы сейчас азёа аранион или королевский лист, в том случае, если он у вас есть.

— Прошу прощения, господин! — сказал человек.- Я вижу, вы не просто полководец, но и учёный муж. Однако, увы, сир! Мы не держим этой травы в Лечебницах, где заботятся только о тяжелобольных или раненых. Ибо, насколько мы знаем, она не обладает никакой силой, исключая, возможно, способности освежать заражённый воздух или прогонять небольшое проходящее уныние. Если только, конечно, вы не захотите уделить внимания старым строкам, которые до сих пор повторяют, не понимая, такие женщины, как наша добрая Иорет:

Когда дохнёт смертоносная тень

Чёрным дыханьем своим,

Когда исчезнут все лучи,

Приди, ацелас, приди!

Ты гибнущим жизнь бы дала,

Лёжа в руках короля!

Но это просто плохие стихи, искажённые, боюсь, памятью старых женщин. Смысл их я оставляю на ваше суждение, если только в них действительно есть хоть какой-нибудь. Но старики всё ёщё пользуются настоем этой травы от головной боли.

— Тогда, именем короля, ступай и найди какого-нибудь старика, менее знающего, но более мудрого, который хранит немного листа в своём доме! — воскликнул Гэндальф.

Теперь Арагорн стоял на коленях рядом с Фарамиром и держал руку на его лбу. И наблюдавшие чувствовали, что происходит какая-то великая борьба, потому что лицо Арагорна посерело от усталости, и он снова и снова звал Фарамира по имени, но каждый раз всё менее слышно для них, словно сам Арагорн удалялся и всё дальше заходил вглубь некой тёмной долины, зовя потерявшегося.

И вот, наконец, вбежал Бергил, неся в полотняном свёртке шесть листьев.

— Вот королевский лист, сир,- сказал он.- Но боюсь, что не свежий. Его собрали по меньшей мере две недели назад. Надеюсь, он сгодится, сир?

И тут, взглянув на Фарамира, он разразился слезами.

Но Арагорн улыбнулся.

— Сгодится,- сказал он.- Худшее уже позади. Останься, и успокойся!

Затем, взяв два листа, он положил их на ладони, подышал на них, а потом раскрошил, и сразу же комнату наполнила живящая свежесть, будто сам воздух пробудился и зазвенел, сбрызнутый весельем. Потом Арагорн бросил листья в принесённый ему котелок с кипящей водой, и сразу же все сердца стали более лёгкими, ибо исходящее от них благоухание было подобно воспоминанию о росистом утре с незамутнённым солнечным светом в некой стране, для которой сам прекрасный весенний мир — лишь мимолётное воспоминание. А Арагорн встал, словно исполнившись новых сил, и глаза его улыбались, когда он поднёс котелок к лицу спящего Фарамира.

— Ну и чудеса! Кто мог предположить это? — сказала Иорет стоящим рядом с ней женщинам.- Аромат лучше, чем я думала. Он напоминает мне о розах в Имлот Мелуи, когда я была девушкой, и никакой король не мог бы пожелать лучших.

Неожиданно Фарамир вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Арагорна, и в глазах его зажёгся свет узнавания и любви, и он тихо проговорил:

— Вы звали меня, мой господин. Я пришёл. Что прикажет король?

— Не блуждай больше в тенях и проснись! — сказал Арагорн.- Ты устал. Отдохни немного, и поешь, и будь готов к моему возвращению.

— Буду, господин,- ответил Фарамир.- Ибо кто стал бы лежать праздно, когда король возвратился?

— В таком случае, прощай пока! — сказал Арагорн.- Я должен идти к другим нуждающимся во мне.

И он вместе с Гэндальфом и Имрагилом покинул комнату, но Берегонд и его сын, неспособные сдержать свою радость, остались. Пин, который выходил вслед за Гэндальфом, услышал, закрывая дверь, возглас Иорет:

— Король! Вы слышали это? Что я говорила? Я сказала — руки целителя!

И вскоре слова о том, что среди них действительно появился король и после войны он принёс исцеление, вышли за пределы дома, и новость эта побежала по Городу.

А Арагорн пришёл к Эовин и сказал:

— Тут и тяжёлый удар, и тягостная рана. Сломанную руку лечат правильно, и в должное время она срастётся, если Эовин имеет силы жить. Сломана рука со щитом, но основное зло идёт через руку с мечом. Именно она выглядит сейчас безжизненной, хотя и не сломана.

Увы! Ибо Эовин достался противник, непосильный для её духа и тела. Крепче стали должны быть те, кто поднимает оружие на подобного врага, чтобы самый их удар не уничтожил их. Зла судьба, направившая её этой тропой. Потому что она — прекрасная дева, красивейшая госпожа из всех урождённых королев. И всё же я не знаю, как мне следовало бы говорить о ней. Когда я впервые взглянул на Эовин и понял, как она несчастна, мне показалось, что я вижу белый цветок, стоящий прямо и гордо, изящный, как лилия, но при этом я знал, что он твёрд, словно выкованный кузнецами-эльфами из стали. Но, может быть, то был мороз, который превратил его жизненные соки в лёд, и он стоял так, горько пахнущий, всё ещё прекрасный на вид, но обречённый вскоре пасть и умереть? Ведь её болезнь началась задолго до этого дня, не так ли, Эомир?

— Меня поражает, что ты спрашиваешь меня, господин,- ответил он.- Поскольку я считаю тебя безупречным в подобных вещах, как и во всём прочим; но я не знал, что сестра моя Эовин был тронута каким-либо морозом, пока она впервые не посмотрела на тебя. В дни Злоречива и чар над герцогом забота и страх висели над ней, как и надо мной, и она ухаживала за герцогом со всё возрастающей боязнью. Но это не могло привести её к подобному кризису!

— Друг мой,- сказал Гэндальф.- У тебя были кони, и армейские дела, и вольные степи; однако она, рождённая в теле девы, обладала духом и храбростью по меньшей мере под пару твоим и при этом была обречена бдеть над стариком, которого любила, словно отца, и наблюдать, как он впадает в старческое слабоумие. И доля её казалась ей более неблагодарной, чем доля посоха, на который он опирался.

Ты думаешь, что у Злоречива был яд только для ушей Теодена? «Выживший из ума старик! Что такое Дом Эорла, как не конюшня, крытая соломой, в которой в чаду пьянствуют разбойники, а их отродья катаются по полу среди собак?» Ты не слыхал этих слов прежде? Их сказал Саруман, наставник Злоречива. Хотя я не сомневаюсь, что дома Злоречив обрекал их смысл в выражения более ловкие. Господин мой, если бы сестринская любовь к вам и долг, всё ещё привязывавшие её к дому, не замыкали её уст, вы могли бы услышать, как с них срываются даже такие вещи, как эти. Но кто знает, что говорила она во тьме, в одиночестве, в горьком ночном бдении, когда вся жизнь казалась проходящей мимо, а стены её комнаты теснились вокруг, словно клетка для дикого зверя?

Тогда Эомир замолчал и посмотрел на сестру, будто заново перебирая в памяти все дни их прошлой жизни вместе. Но Арагорн сказал:

— Я видел то же, что и ты, Эомир. Среди злых забот этого мира мало более горьких и позорных для мужского сердца несчастий, чем увидеть безответную любовь столь прекрасной и превосходной госпожи. С тех пор, как я покинул её в отчаянии в Сироколье и поскакал к Тропам Мёртвых, горе и жалость не оставляли меня, и сильнее, чем страх перед той дорогой, была боязнь того, что может случиться с ней. И всё же я говорю тебе, Эомир, что тебя она любит более искренне, чем меня, потому что тебя она любит и знает, а во мне любит лишь тень и мечту — надежду на подвиги, и славу, и страны, далёкие от степей Ристании.

Быть может, мне хватит силы исцелить её тело и отозвать её из тёмной долины. Но к чему проснётся она — к надежде, забвению или отчаянию — я не знаю. И, если к отчаянию, то она умрёт, разве только не придёт иное исцеление, которого я не могу дать. Увы! Потому что деяния её поставили Эовин среди самых прославленных королев.

Тут Арагорн замолчал и всмотрелся в её лицо, которое действительно было белым, как лилия, холодным, как лёд, и твёрдым, словно высеченное из камня. Затем он наклонился, поцеловал её в лоб и тихо позвал:

— Эовин, дочь Эомунда, проснись! Ибо враг твой скончался!

Она не дрогнула, но дыхание её теперь снова стало глубже, так что грудь под белым холстом простыни поднималась и опускалась. Ещё раз растёр Арагорн два листа ацелас и кинул их в кипящую воду, затем смочил этой водой её лоб и правую руку, которая лежала на покрывале, холодная и неподвижная.

И тут показалось, стоявшим рядом — то ли потому, что Арагорн действительно обладал некой забытой силой Заокраинного Запада, то ли причиной были его слова о госпоже Эовин — что, когда благоухание травы заполнило комнату, в окно дунул свежий ветер, несущий не аромат, но воздух, полный свежести, чистоты и молодости, словно он ещё не вдыхался живыми существами, но, только что созданный, слетел с высоких снежных вершин под звёздным куполом или донёсся с дальних серебряных побережий, омываемых морской пеной.

— Проснись, Эовин, госпожа Ристании! — повторил Арагорн. Затем он взял её правую руку в свою и почувствовал, что в неё возвращается тепло вместе с жизнью.- Проснись! Тень сгинула, и вся тьма рассеялась!

Потом он вложил её руку в руку Эомира и отступил.

— Позови её! — сказал он и молча покинул комнату.

— Эовин! Эовин! — воскликнул Эомир сквозь слёзы.

А она открыла глаза и сказала:

— Эомир! Какая радость! Ведь говорили, что ты убит. Но нет, то были лишь мрачные голоса в моём сне. Долго ли я спала?

— Недолго, сестра,- ответил Эомир.- Но не думай больше об этом!

— Я странно устала,- проговорила она.- Мне нужно отдохнуть немного. Но скажи, что с Владыкой Герцогства? Увы! Не говори мне, что это был сон, потому что я знаю, что это не так. Он умер, как и предвидел.

— Он мёртв,- подтвердил Эомир.- Но он просил меня передать прощальный привет Эовин, которая была ему дороже дочери. Он лежит сейчас с великим почётом в Цитадели Гондора.

— Это прискорбно,- отозвалась Эомир,- и всё же это лучше всего, на что я осмеливалась надеяться в тёмные дни, когда казалось, что Дом Эорла стал менее славен, чем какая-нибудь пастушья овчарня. А что с оруженосцем герцога, невысокликом? Эомир, ты должен сделать его рыцарем Ристании, ибо он доблестен!

— Он лежит поблизости, в этом доме, и я пойду к нему,- ответил Гэндальф.- Эомир пока останется здесь. Однако не говори о войне и горе, пока ты опять не поправишься. Великая радость видеть тебя, столь доблестную госпожу, пробудившуюся вновь к здоровью и надежде!

— К здоровью? — произнесла Эовин.- Может быть, так. По крайней мере, пока здесь есть пустые сёдла павших всадников, одно из которых я могу занять, и есть то, что надо совершить. Но к надежде? Я не знаю.

Гэндальф с Пином прошли в комнату Мерри, и здесь они нашли Арагорна, стоящего у кровати.

— Бедный старина Мерри! — воскликнул Пин и бегом бросился к нему, потому что ему показалось, что друг выглядит хуже и лицо его посерело, словно на нём лежат многие годы горя; и Пина охватил внезапный страх, что Мерри умрёт.

— Не пугайся,- сказал Арагорн.- Я пришёл вовремя, и я вызвал его назад. Сейчас он устал и охвачен горем, и, осмелившись ударить то смертоносное создание, понёс такой же урон, что и госпожа Эовин. Но это зло может быть исправлено, настолько весел и силён его дух. Горе своё он не забудет, но оно не затемнит его сердца, а лишь умудрит его.

Потом Арагорн опустил руку на голову Мерри и, ласково проведя по его каштановым кудрям, коснулся век и позвал его по имени. И, когда благоухание ацелас незаметно разлилось по комнате, словно аромат фруктового сада и медового вереска в солнечном свете, над которым жужжат пчёлы, Мерри внезапно проснулся и сказал:

— Я голоден. Сколько времени?

— Ужин уже кончился,- ответил Пин,- хотя, ручаюсь, я смог бы принести для тебя чего-нибудь, если мне разрешат.

— Непременно разрешат,- сказал Гэндальф,- как и любую вещь, какую только пожелает этот Всадник Ристании, если только она найдётся в Минас Тирите, где его имя в почёте.

— Отлично! — сказал Мерри.- Тогда я сперва охотно получил бы ужин, а затем трубку.- Тут лицо его омрачилось.- Нет, не трубку. Не думаю, что я буду курить снова.

— Почему? — спросил Пин.

— Так,- медленно проговорил Мерри.- Он умер. Мне всё вспомнилось. Он сказал, что ему жаль, что ему никогда уже не представится возможности потолковать со мной об истории табака. Почти последнее, что он сказал. Я никогда не смогу курить снова без того, чтобы не думать о нём и о том дне, Пин, когда он прискакал в Скальбург и был так любезен.

— Тогда кури и думай о нём! — сказал Арагорн.- Потому что он был добросердечен, и был великим герцогом, и исполнил свои клятвы, и поднялся из теней к последнему прекрасному утру. Хотя твоя служба ему была коротка, она будет для тебя радостным и почётным воспоминанием до конца твоих дней.

Мерри улыбнулся.

— Тогда ладно,- сказал он.- Я буду курить и думать, если Бродяжник обеспечит всё необходимое. У меня в сумке оставалось кое-что от Сарумановского лучшего, но я понятия не имею, что сталось с ней в битве.

— Мастер Мериардок,- возразил Арагорн.- Если вы полагаете, что я прошёл через горы и королевство Гондора с огнём и мечом для того, чтобы принести табачка беззаботному солдату, который бросает свой скарб, вы ошибаетесь. Если твоя сумка не найдётся, тогда пошли за знатоком трав этих Лечебниц. И он сообщит тебе, что он не знает, чтобы трава, которую ты просишь, обладала каким-нибудь достоинством, но что её называют западный бурьян по-простому и галенас по-благородному и ещё массой имён на других, более учёных языках, и, добавив несколько полузабытых строк, которых он не понимает, он, полный сожаления, сообщит тебе, что ничего подобного нет в доме, и оставит тебя размышлять над историей языков. Как придётся поступить и мне. Потому что я не спал в такой, как эта, кровати с тех пор, как ускакал из Сироколья, и не ел с тех пор, как тьма пришла перед рассветом.

Мерри схватил его руку и поцеловал.

— Мне ужасно жаль,- сказал он.- Иди сейчас же! С той ночи в Бри мы вечно доставляем тебе одни неприятности. Но в подобных случаях мы всегда болтаем всякую чепуху и говорим даже меньше, чем значит этот пустой трёп. Мы боимся сказать лишнее. И это мешает нам подобрать подходящие слова даже там, где шутка неуместна.

— Я хорошо знаю это, иначе не обращался бы с тобой тем же образом,- ответил Арагорн.- Да процветает Шир вечно!

И, поцеловав Мерри, он вышел, и Гэндальф вышел вместе с ним.

Пин остался.

— Ну есть ли ещё кто-нибудь, подобный ему? — сказал он.- Не считая Гэндальфа, конечно. По-моему, они должны быть в родстве. Мой дорогой осёл! Твоя сумка лежит рядом с твоей кроватью, и она была у тебя на спине, когда я встретил тебя. Конечно, он всё время видел её. Да в любом случае, у меня у самого найдётся немного зелья. А ну, налетай! Это лист из Длинной Поймы. Набивай, пока я сбегаю за чем-нибудь съедобным. А потом давай-ка спокойно поужинаем. Ужасно! Мы, Кролы и Брендизайки не в состоянии долго жить одним высоким.

— Нет,- подтвердил Мерри,- я точно не могу. Во всяком случае, не сейчас. Но, по крайней мере, мы теперь научились видеть это высокое, Пин, и уважать его. Наверное, лучше всего начинать с любви к тому, что тебе подходит: в смысле, надо же иметь какую-то исходную точку и какие-то корни, а почва Хоббитании глубока. Но есть вещи и глубже, и выше, и никакой старик не смог бы возделывать свой садик в том, что он называет покоем и миром, если бы не они, неважно, знает он о них или нет. Я счастлив, что теперь знаю о них хоть немного. Однако не понимаю, что это я разболтался подобным образом? Где твой лист-то? И достань из сумки мою трубку, если она не сломалась.

Тем временем Арагорн и Гэндальф пошли к Смотрителю Лечебниц и посоветовали оставить Фарамира и Эовин здесь и окружить их заботой ещё на много дней.

— Госпожа Эовин,- сказал Арагорн,- захочет вскоре встать и уйти, но не позволяйте ей этого, если сможете как-нибудь удержать её, пока не пройдёт по меньшей мере десять дней.

— А что касается Фарамира,- сказал Гэндальф,- он должен вскоре узнать, что его отец мёртв. Но не рассказывайте ему подробно о безумии Денетора, пока он вполне не поправится и не приступит к своим обязанностям. Следите, чтобы Берегонд и периан, которые присутствовали при этом, не говорили с ним сейчас о подобных вещах!

— А как другой периан, Мериардок, состоящий под моей опёкой, что о нём? — спросил Смотритель.

— Похоже, что завтра он сможет ненадолго встать,- ответил Арагорн.- Позволь ему сделать это, если захочет. Пусть немного погуляет под присмотром своих друзей.

— Поразительный народ,- сказал Смотритель, покачав головой.- По-моему, с исключительно крепкими нервами.

У дверей Лечебниц уже собралась толпа, чтобы посмотреть на Арагорна, которая последовала за ним; и когда он наконец поужинал, пришли люди, умоляя его исцелить их родичей или друзей, чьи жизни находились в опасности от ушибов и ран, или тех, кто лежит под Чёрной Тенью. И Арагорн поднялся, и вышел, и послал за сыновьями Элронда, и они работали вместе далеко за полночь. И молва прокатилась по Городу: «Король действительно возвратился». И его называли Эльфийским Камнем по зелёному камню, который был у Арагорна, и так имя, о котором было предсказано при рождении сына Арахорна, что он будет носить его, было избрано для него его народом.

Когда Арагорн не смог работать дальше, он закутался в плащ, выскользнул из Города, добрался до своей палатки уже перед самым рассветом и поспал немного. А утром на Башне затрепетал стяг Дол Амрота: белый, похожий на лебедя, корабль на синей воде. И люди глядели вверх, спрашивая себя, не было ли возвращение Короля просто сном.

Последний совет

После дня битвы настало утро, и оно было прекрасно: с лёгкими облаками и западным ветром. Леголас и Гимли вышли рано и попросили разрешения подняться в Город, потому что им не терпелось повидать Мерри и Пина.

— Приятно узнать, что они ещё живы,- заметил Гимли,- потому что они стоили нам великих трудов, потраченных на бросок через Ристанию, и мне не хотелось бы, чтобы такие усилия пропали даром.

Эльф и гном вместе вошли в Минас Тирит, и встречный народ дивился при виде этой пары, ибо лицо Леголаса было прекраснее, чем могли представить себе люди, и он шёл в свете утра танцующей походкой, распевая чистым голосом эльфийские песни, а Гимли важно шествовал рядом с ним, поглаживая бороду и глазея по сторонам.

— Тут неплохая каменная кладка,- сказал он, посмотрев на стены.- Но есть и похуже, да и улицы можно было бы проложить поудачнее. Когда Арагорн вступит во владение, я предложу ему услуги горных каменотёсов, и мы сделаем это городом, которым можно гордиться.

— Им нужно больше садов,- заметил Леголас.- Дома мертвы, и здесь слишком мало того, что растёт и радует. Если Арагорн вступит во владение, лесной народ принесёт ему певчих птиц и деревья, которые не умрут.

Наконец они явились к принцу Имрагилу, и Леголас взглянул на него и низко поклонился, так как понял, что перед ним действительно тот, в чьих жилах течёт кровь эльфов.

— Привет тебе, господин! — сказал он.- Много времени прошло с тех пор, как народ Нимродели покинул леса Лориэна, и всё же, как видно, не все ещё уплыли к западу из гавани Амрота.

— Так говорят предания моей земли,- ответил принц,- однако никто не встречал в ней никого из прекрасного народа уже бессчётные годы. И я поражён тем, что вижу одного из них здесь, среди войны и горя. Что привело тебя сюда?

— Я один из Девяти Путников, вышедших с Митрандиром из Имладриса,- сказал Леголас,- и вместе с этим гномом, моим другом, мы пришли с господином Арагорном. Но сейчас мы хотели бы повидать наших друзей, Мериардока и Перегрина, которые, как говорят, находятся на вашем попечении.

— Вы найдёте их в Лечебницах, и я отведу вас туда,- сказал Имрагил.

— Достаточно, если ты пошлёшь кого-нибудь проводить нас, господин,- возразил Леголас,- потому что Арагорн просил передать тебе следующее: он не хочет снова входить в Город сейчас, однако капитанам необходимо срочно держать совет, и он просит, чтобы ты и Эомир из Ристании пожаловали как можно скорее в его шатёр. Митрандир уже там.

— Мы придём,- ответил Имрагил, и они учтиво распрощались.

— Это благородный господин и великий полководец людей,- заметил Леголас.- Если такие люди всё ещё встречаются в Гондоре в дни упадка, велика должна была быть его слава в дни подъёма.

— И вне всякого сомнения, что хорошие кладки — древние, и сделаны при первом строительстве,- отозвался Гимли.- С начинаниями людей всегда так: либо заморозки весной, либо засуха летом,- и вот ожидания обмануты.

— Однако редко начинания эти не приносят семян,- сказал Леголас.- И семена эти будут лежать в пыли и гнить, пока не дадут новых всходов… где и когда — непредсказуемо. Деяния людей переживут нас, Гимли.

— И всё же, в конце концов, сойдут на нет, оставив лишь пустые сожаления, я полагаю,- сказал Гимли.

— Этого эльфы не знают,- проговорил Леголас.

Тут появился слуга принца и отвёл их в Лечебницы, где они нашли своих друзей в саду, и встреча их была радостной. Некоторое время они гуляли и разговаривали, наслаждаясь короткой мирной передышкой и утром в высоких, обдуваемых ветром кругах Города. Потом, когда Мерри устал, они пошли и сели на стене спиной к зелёной лужайке лечебниц, глядя на юг, на Андуин, который тёк перед ними, мерцая на солнце, и терялся даже от взгляда Леголаса в зелёной дымке широких равнин Лебении и Южной Итилии.

И теперь, пока остальные продолжали разговаривать, Леголас замолк, неотрывно всматриваясь в солнечные дали, и вдруг увидел белых морских птиц, вьющихся над Рекой.

— Смотрите! — воскликнул он.- Чайки! Они залетели далеко вглубь страны. Чудом кажутся мне они и тревожат моё сердце. За всю мою жизнь мне не доводилось встречать их, пока мы не попали в Пеларгир, и там, когда мы скакали в битву на кораблях, я услышал их крики в воздухе и застыл, забыв про войну в Средиземье, потому что их причитающие голоса говорили мне о Море. Море! Увы! Я ещё не видел его. Но глубоко в сердцах всего моего рода скрывается томление по морю, которое опасно шевелить. Увы! Эти чайки! Никогда вновь не обрести мне покоя под буком или ильмом.

— Не говори так! — взволнованно произнёс Гимли.- Ведь в Средиземье есть ещё бессчётное множество вещей, на которые стоит посмотреть, и многое, что предстоит сделать! Но если весь прекрасный народ уйдёт к Гаваням, тусклым станет мир для тех, кто обречён остаться.

— Тусклым и совершенно унылым! — подтвердил Мерри.- Ты не должен уходить к Гаваням, Леголас. Здесь всегда будет какой-нибудь народ, большой или малый, и даже некоторые мудрые гномы, вроде Гимли, которым вы нужны. По крайней мере, я надеюсь на это. Хотя каким-то образом чувствую, что худшее в этой войне ещё впереди. Как бы я хотел, чтобы всё кончилось, и кончилось хорошо!

— Не надо так мрачно! — воскликнул Пин.- Солнце светит, и, в конце концов, мы здесь все вместе на день или на два. Я хочу побольше услышать про вас всех. Ну же, Гимли! Вы с Леголасом уже дюжину раз за это утро помянули про ваше странное путешествие с Бродяжником, но так ничего мне толком и не рассказали.

— Солнце-то, может, тут и светит,- пробурчал Гимли, но воспоминания об этом пути таковы, что я не хочу вызывать их из тьмы. Знай я, что мне предстоит, думаю, что никакая дружба не завела бы меня на Тропы Мёртвых.

— Тропы Мёртвых? — переспросил Пин.- Я слышал, что Арагорн говорил про них, но совершенно не понял, что он имел в виду. Ты не расскажешь нам чуточку подробнее?

— Не хотелось бы,- сказал Гимли.- Потому что на том пути я сгорел со стыда, я, Гимли, сын Глоина, который считал себя более выносливым, чем люди, и более бесстрашным под землёй, чем любой эльф. Но оказалось, что то и другое — пустое хвастовство, и выдержал я только благодаря воле Арагорна.

— И любви к нему тоже,- добавил Леголас.- Ибо каждый, кто знакомится с ним, начинает любить его на свой лад, даже холодные девы Ристании. Ранним утром, за день до того, как ты попал туда, Мерри, мы оставили Сироколье, и такой страх владел всем народом, что никто не пришёл взглянуть на наш отъезд, кроме госпожи Эовин, которая лежит теперь раненая в доме позади. Горьким было это прощание, и я горевал, глядя на него.

— Увы! Я думал только о себе,- произнёс Гимли.- Нет! Я не желаю говорить об этом путешествии.

Он замолк, но Пин и Мерри так настаивали на подробностях, что Леголас, наконец, не выдержал.

— Я расскажу вам достаточно, чтобы успокоить вас, потому что я не испытывал ужаса и не страшился призраков людей, бесплотных и бессильных по моему суждению.

Затем он вкратце рассказал об охраняемой призраками дороге под горами и о встрече во тьме у Эреха и великой скачке оттуда за девяносто три лиги к Пеларгиру на Андуине.

— Четыре ночи и четыре дня, и ещё пятую ночь скакали мы от Чёрного Камня,- сказал он.- И странно! В тьме из Мордора моя надежда разгоралась, ибо казалось, что Призрачное войско крепло в этом мраке и становилось на вид более грозным. Я видел, что одни тени скакали верхом, другие шагали, однако все двигались одинаково стремительно. Безмолвны были они, но глаза их горели. В нагорьях Ламедона они нагнали наших лошадей и помчались вокруг нас и пронеслись бы мимо, если бы Арагорн не запретил им.

По его приказу они отошли назад. «Даже тени людей повинуются его воле,- подумал я.- Теперь они, пожалуй, способны помочь нам!»

Один день мы скакали при свете, а потом пришёл день без рассвета, но мы продолжали скакать вперёд, пересекли Кирил и Рингло, и на третий день добрались до Лингира у устья Гилрейна. Там люди Ламедона обороняли броды от свирепого народа Умбара и Харада, которые поднялись на кораблях вверх по реке. Но и враги, и защитники бросили сражаться и бежали при нашем появлении, крича, что на них идёт Король Мёртвых. Только Ангбору, Владыке Ламедона, хватило храбрости дождаться нас, и Арагорн велел ему собрать людей и последовать, если осмелятся, за нами, когда пройдёт Серое Войско.

«Вы понадобитесь потомку Исилдура под Пеларгиром»,- сказал он.

Вот так мы перешли Гилрейн, сметая бегущих перед нами союзников Мордора, а потом немного передохнули. Но вскоре Арагорн поднялся, сказав: «Слушайте! Минас Тирит уже осаждён. Боюсь, он падёт прежде, чем мы придём ему на помощь». Поэтому мы снова, ещё до исхода ночи, оседлали коней и помчались вперёд по равнинам Лебении со всей скоростью, какую только могли выдержать наши лошади.

Леголас замолк, вздохнул и, обратив глаза к югу, тихонько пропел:

Рек серебро струится светло из Келоса в Эруи,

Высокие травы поля покрывают зелёной Лебении!

И ветер с моря волнует, качает

Белые лилии,

И золотистые мальвы кивают

В зелёной Лебении,

В морском дуновении!

— Зелены те поля в песнях моего народа, но темны были они тогда: серые пустоши в черноте перед нами. И по этим широким равнинам, пуская под копыта цветы и траву, гнали мы наших врагов день и ночь, пока, в конце концов, не достигли на горе Великой реки.

В глубине сердца я подумал тогда, что мы приближаемся к Морю, ибо безбрежной казалась вода в темноте и бесчисленные морские птицы кричали на её берегах. Увы! Причитания чаек! Не говорила ли Владычица, что мне следует остерегаться их? И теперь я не в силах забыть их!

— А я вот не обратил на них внимания,- вмешался Гимли,- потому что тут-то мы и попали, наконец, в серьёзное сражение. Там, у Пеларгира, стоял основной флот Умбара: пятьдесят больших кораблей и масса более мелких судов. Многие из тех, кого мы преследовали, добрались до гаваней прежде нас, принеся с собой страх, и некоторые корабли уже отчалили, чтобы уйти вниз по реке или на тот берег, а малые суда по большей части просто подожгли. Но харадримцы, прижатые теперь к обрывистому берегу, повернулись к нам лицом — а в отчаянии они свирепы — и, посмотрев на нас, захохотали, потому что всё ещё составляли великую армию.

Но Арагорн остановился и громко крикнул: «Теперь вперёд! Во имя Чёрного Камня я зову вас!» И внезапно Призрачное Войско, державшееся позади, хлынуло, как серый прилив, сметая перед собой всё. Я слышал слабые крики и отзвук рогов, и ропот, как от бессчётных голосов: это было похоже на эхо какой-то забытой битвы в давно минувшие Чёрные годы. Вылетели из ножен бледные мечи, но я не знаю, могли ли их клинки ещё разить, поскольку мёртвым не нужно иного оружия, кроме страха. Никто не пытался сопротивляться им.

Они появились на каждом корабле, вытащенном на берег, и прошли по воде к стоящим на якоре судам, и все моряки обезумели от ужаса и попрыгали за борт, за исключением прикованных к вёслам рабов. Беспрепятственно мчались мы среди наших бегущих врагов, сметая их, словно листья, пока не очутились на берегу. И тогда Арагорн послал на каждый оставшийся корабль по одному из дунедаинов, чтобы они успокоили бывших на борту пленников и велели им оставить страх, так как теперь они свободны.

Прежде чем кончился тот тёмный день, не осталось ни одного сопротивляющегося нам врага: все утонули или бежали к югу, надеясь добраться до своих земель посуху. Странно и дивно, подумалось мне, что планы Мордора были разрушены призраками страха и тьмы. Они были сокрушены его собственным оружием!

— Действительно странно! — сказал Леголас.- В тот час я смотрел на Арагорна и думал, каким великим и грозным Властелином мог он стать со своей силой воли, возьми он Кольцо себе. Не напрасно Мордор боится его. Но дух его благороднее, чем в состоянии постичь Саурон, ибо разве он не из детей Лучиэнь? Никогда, даже в бессчётной череде лет, не придёт этот род к упадку.

— Подобные предсказания не под силу гномам,- заметил Гимли.- Но воистину велик был Арагорн в тот день. Смотрите! Весь чёрный флот очутился в его руках; он выбрал для себя самый большой корабль и взошёл на него, а затем приказал играть на трубах, захваченных у врага, великий сбор, и Призрачное Войско стянулось к берегу. Они стояли там молча, еле видные, исключая красное мерцание в глазах, которые отражали яркое пламя горящих кораблей. И Арагорн громко прокричал мёртвым:

«Слушайте слова потомка Исилдура! Ваша клятва исполнена. Возвращайтесь назад и не тревожьте более долин вовеки! Ступайте и отдыхайте!»

И тогда Король Мёртвых вышел вперёд, встал перед войском, сломал своё копьё и бросил его. Затем он низко поклонился и повернул прочь, и мгновенно всё серое войско рассыпалось и исчезло, словно туман, унесённый внезапным порывом ветра, и мне показалось, что я очнулся от сна.

Это ночью мы отдыхали, пока другие работали, потому что там было много освобождённых пленников и выпущенных на волю рабов — гондорцев, захваченных при набегах; и ещё изрядное количество людей из Лебении и Этира, а вскоре пришёл Ангбор из Ламедона со всеми всадниками, каких он смог собрать. Теперь, когда страх перед мёртвыми исчез, все они явились помочь нам и посмотреть на потомка Исилдура, ибо молва об этом имени бежала, как огонь во тьме.

На этом наша история почти и кончается. Потому что за тот вечер и ночь было подготовлено и заполнено людьми множество кораблей, и на утро флот отчалил. Сейчас оно кажется давно прошедшим, однако то было утро позавчерашнего дня, шестого с тех пор, как мы ускакали из Сироколья. Но Арагорн по-прежнему боялся, что времени слишком мало.

«От Пеларгира до причалов Харлонда сорок две лиги,- сказал он.- Но в Харлонд мы должны попасть завтра, иначе всё будет потеряно».

Весла были теперь в руках свободных людей, и мужественно трудились они, но медленно, очень медленно поднимались мы вверх по Великой Реке, так как боролись с её течением, и хотя там, на юге, оно не быстро, нам не помогал ветер. На сердце у меня было очень тяжело, несмотря на нашу победу в гаванях, пока Леголас неожиданно не рассмеялся.

«Выше бороду, сын Дарина!» — сказал он.- «Ибо недаром говорят: бывает, надежда приходит именно тогда, когда надеяться больше совершенно не на что». Но какую такую надежду он углядел, не пояснил. С приходом ночи тьма только сгустилась, и сердца наши обливались кровью, потому что далеко на севере мы увидели красное зарево под тучей, и Арагорн сказал: «Минас Тирит в огне».

Однако в полночь надежда действительно возродилась. Искусные мореходы Этира, глядя на юг, заговорили о перемене, приближающейся со свежим ветром с моря. Задолго до рассвета на мачты кораблей были подняты паруса, и наша скорость всё росла, пока утренний свет не побелил пену у носов кораблей. И вот так, как тебе известно, мы и появились в третий час утра с прекрасным ветром и вышедшим из-за туч солнцем, и развернули в сражении большой стяг. Это был великий день и великий час, что бы там ни произошло после.

— Что бы ни случилось потом, великие деяния не обесцениваются,- добавил Леголас.- Пройти по Тропам Мёртвых было великим подвигом, и таким он и останется, даже если в грядущие дни в Гондоре не останется никого, чтобы спеть об этом.

— Что очень может статься,- проворчал Гимли.- Потому что лица Арагорна и Гэндальфа мрачны. Мне очень интересно, о чём это они совещаются в шатрах, там, внизу? И мне, как и Мерри, хочется, чтобы с нашей победой эта война была бы уже позади. И всё же, что бы там ещё ни оставалось сделать, я надеюсь принять в этом участие за народ Одинокой горы.

— А я за народ Великого Леса,- сказал Леголас.- И во имя любви к Владыке Белого Дерева.

Затем друзья замолчали, но некоторое время так и сидели на стене, занятые каждый своими собственными думами, пока полководцы совещались.

Расставшись с Леголасом и Гимли, принц Имрагил сразу послал за Эомиром, и они спустились с ним из Города и явились к палаткам Арагорна, которые были разбиты в поле близ того места, где пал герцог Теоден. И здесь они вместе с Гэндальфом, Арагорном и сыновьями Элронда держали совет.

— Господа,- сказал Гэндальф.- Выслушайте слова Правителя Гондора, сказанные им перед смертью: «Вы можете победить на полях Пеленнора на день, но против Силы, что поднялась ныне, нет победы». Я не советую вам отчаяться, как он, однако прошу тщательно взвесить истинность этих слов.

Смотровые Камни не лгут, и даже Властелин Барат-дура не может заставить их лгать. Возможно, он способен выбрать, что именно дозволено будет увидеть тем, кто слабее его мыслью, или заставить их ошибочно осознать увиденное. Но, тем не менее, не подлежит сомнению, что когда Денетор видел великие силы, собранные против него в Мордоре и непрерывно подходящие к ним пополнения, он видел то, что действительно происходит.

Наших сил едва хватило на то, чтобы отбить первый крупный штурм. Следующий будет сильнее. Следовательно, как совершенно справедливо понял Денетор, эта война безнадёжна. Победа не может быть достигнута оружием, будете ли вы сидеть здесь, выдерживая осаду за осадой, или выступите, чтобы вражеские войска поглотили вас за Рекой. У вас есть только выбор между одним злом и другим, и благоразумие советовало бы вам укрепить имеющиеся у вас крепости и ждать атаки в них, ибо это позволило бы ненадолго отсрочить ваш конец.

— Так ты хочешь, чтобы мы отступили к Минас Тириту, или к Дол Амроту, или к Сироколью, и сидели там, словно дети в песчаных замках, когда поднимается прилив? — спросил Имрагил.

— Такой совет не нов,- сказал Гэндальф.- Не так ли, или чуть больше, делали вы во всё время правления Денетора? Но нет! Я сказал, что это было бы благоразумно. Я не советую руководствоваться благоразумием. Я сказал, что победа не может быть достигнута оружием. Я всё ещё надеюсь на победу, но не оружием. Ибо в центре всех этих замыслов — Кольцо Всевластия, фундамент Барат-дура и надежда Саурона.

Относительно этой вещи, господа, вы все теперь знаете достаточно, чтобы понять тяжесть нашего положения, и положения Саурона тоже. Если он вернёт его себе, наше мужество тщетно, и его победа будет быстрой и полной: настолько полной, что никто не может предвидеть конца её, пока длится этот мир. Если оно будет уничтожено, тогда он падёт, и падение его будет так низко, что никто не может предвидеть его очередного подъёма когда-нибудь в будущем. Ибо он утратит лучшую часть силы, присущей ему в его начале, и всё, что было сделано или начато с её помощью, рухнет, и он останется навеки калекой, превратившись в обычного духа злобы, который вечно гложет себя во мраке, но не в состоянии вырасти вновь или оформиться. Так исчезнет великое зло этого мира.

Конечно, может явиться и иное зло, ибо Саурон сам лишь слуга или эмиссар. Однако наша задача — не управлять всеми течениями мира, а делать то, что в наших силах, употребив время, назначенное нам, для искоренения зла в полях, которые мы знаем, чтобы те, кто будут жить после, получили для вспашки чистую землю. Какая погода будет у них, решать не нам.

Итак, Саурон знает всё это, и он знает, что утраченное им сокровище снова нашлось, но он до сих пор не знает, где оно. По крайней мере, мы надеемся, что не знает. И потому сейчас он в великом сомнении. Поскольку, если мы нашли эту вещь, среди нас есть те, у кого достаточно сил, чтобы владеть ею. Это ему также известно. Ибо, разве не верна моя догадка, Арагорн, что ты показал ему себя в Камне Ортханка?

— Я поступил так до того, как ускакал из Горнбурга,- ответил Арагорн.- Мне казалось, что время пришло и что Камень попал ко мне именно с этой целью. Тогда минуло десять дней с тех пор, как Хранитель Кольца отправился с Рэроса на восток, и я подумал, что следовало бы отвлечь Глаз Саурона от его собственной страны. Слишком редко кидали ему вызов с тех пор, как он вернулся в свою Башню. Хотя, если бы я мог предвидеть, насколько быстр будет его ответный удар, возможно, я и не осмелился бы показать себя. Мало времени было оставлено мне, чтобы прийти вам на помощь.

— Но как же так? — спросил Эомир.- Ты сказал: всё тщетно, если он получит Кольцо. Почему же он тогда не считает напрасным наступление на нас, если мы владеем им?

— Он ещё не уверен,- ответил Гэндальф.- И он не склонен ждать, пока его враг придёт в себя и усилится, как поступали в своё время мы. Кроме того, мы не смогли бы понять за один день, как обрести полноту власти. Ведь владеть Кольцом может лишь один, не многие, и он предвидит время борьбы, прежде чем один из великих среди нас не подавит остальных, чтобы самому стать хозяином. В это время Кольцо может помочь ему, если он не станет медлить.

Он наблюдает. Он многое видит и многое слышит. Его назгулы всё ещё здесь. Перед рассветом они пронеслись над этим полем, хотя мало кто из усталых и спящих заметил их. Он изучает знаменья: заново откованный Меч, который некогда лишил его сокровища, ветер, удачно повернувший в нашу пользу, непредвиденная неудача его первого натиска и падение его великого Полководца.

Даже пока мы беседуем здесь, его сомнение растёт. Его Глаз теперь уставился на нас, слепой почти ко всему другому движению. И мы должны удержать его. В этом вся наша надежда. И потому мой совет таков. У нас нет Кольца. Мудро, или по великой глупости, оно было послано к уничтожению, чтобы оно не уничтожило нас. Без Кольца мы не можем силой сокрушить его силу. Но мы должны любой ценой отвлечь его Глаз от грозящей ему истинной опасности. Мы не можем достичь победы оружием, но оружием мы можем дать Хранителю Кольца его единственный, пусть эфемерный, шанс.

Мы должны продолжить так, как начал Арагорн. Мы должны подтолкнуть Саурона к последнему броску. Мы должны вызвать его скрытые силы на себя, чтобы он опустошил собственную страну. Мы должны немедленно выступить навстречу ему. Мы должны стать наживкой, хоть его челюсти сомкнутся на нас. В алчности и надежде он схватит эту наживку, поскольку решит, что такая опрометчивость выдаёт гордость нового Властелина Кольца, и он скажет: «Так! Он вытянул свою шею слишком рано и слишком высоко. Пусть приходит, а там посмотрим. Я поймаю его в капкан, из которого он не сможет вырваться. Тут-то я и сокрушу его, и то, что он нагло присвоил, опять будет моим навеки».

Мы должны с открытыми глазами пойти в этот капкан, отважно, но почти без надежды для себя. Ибо, господа, очень может быть, что все мы погибнем в чёрной битве далеко от живых стран, так что, даже если Барат-дур падёт, мы не доживём до того, чтобы увидеть новую эпоху. Но, по-моему, это наш долг. И лучше так, чем всё равно погибнуть — как мы неизбежно погибнем, если будем сидеть здесь,- и знать, умирая, что новой эпохи не будет.

Некоторое время все молчали. Наконец Арагорн заговорил:

— Как я начал, так я и продолжу. Мы подошли теперь к самому краю пропасти, где надежда и отчаяние — сродни. Дрогнуть — значит, пасть. Пусть же сейчас никто не отвергает советов Гэндальфа, чья долгая и трудная борьба против Саурона подвергнута теперь последней проверке, потому что без него всё было бы потеряно давным-давно. Но я не претендую сейчас на то, чтобы отдавать приказы кому-либо. Пусть каждый решает за себя.

Затем заговорил Элроил:

— Мы пришли с севера именно с этой целью и принесли от нашего отца Элронда точно такой же совет. Мы не повернём назад.

— Что касается меня,- сказал Эомир,- то мало известно мне обо всех этих глубоких предметах, но я не нуждаюсь в особых знаниях. Я знаю одно, и этого достаточно: как мой друг Арагорн пришёл на помощь мне и моему народу, так и я помогу, когда он позовёт. Я пойду.

— Что касается меня,- произнёс Имрагил,- я признаю господина Арагорна моим сеньором, претендует он на это или нет. Его воля для меня закон. Я тоже пойду. Но временно я занимаю место Правителя Гондора, и мне надлежит в первую очередь думать о его народе. Благоразумию всё ещё следует уделить некоторое внимание, поскольку нам нужно подготовиться к любому повороту событий, как доброму, так и злому. Пока ещё не исключено, что мы можем победить, и раз уж есть некая надежда на это, Гондор должен быть защищён. Я не хочу, чтобы мы вернулись с победой в разрушенный Город и разорённый край. А между тем мы знаем от ристанийцев, что в нашем тылу, на северном фланге, до сих пор есть армия, ещё не вступавшая в бой.

— Это верно,- отозвался Гэндальф.- Я не советую вам увести из Города всех бойцов. Напротив: нет нужды, чтобы силы, которые мы поведём к востоку, были бы достаточны для серьёзного штурма Мордора,- лишь бы они были достаточно велики, чтобы вызвать битву. И они должны быть двинуты скоро. Поэтому я спрашиваю полководцев: какие силы мы можем собрать и возглавить самое позднее в два дня? И состоять они должны из стойких добровольцев, которые знают, на что идут.

— Все устали и очень многие ранены, легко или мучительно,- сказал Эомир.- И мы потеряли большую часть наших коней, что весьма прискорбно. Если мы должны выступить скоро, то я не могу надеяться возглавить даже две тысячи, оставив столько же для обороны Города.

— Мы можем рассчитывать не только на тех, кто бился на этом поле,- сказал Арагорн.- На подходе свежие силы из южных ленов, так как побережья теперь очищены. Я послал четыре тысячи из Пеларгира через Лоссарнах два дня назад, и бесстрашный Ангбор скачет перед ними. Если мы выступим через два дня, они подойдут прежде нашего отправления. Кроме того, многим было приказано следовать за мной вверх по Реке на всех судах, какие они смогут собрать, и при этом ветре они скоро будут здесь. Собственно говоря, некоторые корабли уже вошли в Харлонд. По-моему, мы сможем повести семь тысяч конных и пеших и при этом оставить Город лучше защищённым, чем он был, когда начался штурм.

— Ворота разбиты,- заметил Имрагил.- А где ныне мастера, чтобы восстановить их и поставить заново?

— Такие мастера есть в Эреборе, Подгорном царстве Даина,- сказал Арагорн.- И, если все наши надежды не погибнут, тогда со временем я пошлю Гимли, сына Глоина, за кузнецами Одинокой Горы. Но люди лучше ворот, и никакие ворота не устоят против нашего Врага, если люди покинут их.

На совете было решено, что полководцы выступят на второе утро, считая от нынешнего дня, с семью тысячами, если смогут набрать их, и большая часть будет пешей, так как пойдут они в гиблые земли. Арагорн выберет около двух тысяч из тех, кто примкнул к нему на юге; Имрагил — три с половиной тысячи, а Эомир — пять сотен ристанийцев, оставшихся без лошадей, но годных для битвы, и сам он поведёт пять сотен своих лучших всадников на лошадях; и будет ещё один отряд из пяти сотен лошадей, в котором поскачут сыновья Элронда с дунедаинами и рыцари Дол Амрота,- всего шесть тысяч пеших и тысяча лошадей. Но основные силы Ристании, которые сохранили коней и годны для битвы — около трёх тысяч под командой Эльфхельма — должны занять Западный тракт против врагов в Анории. И немедленно будут высланы быстрые всадники для разведки к северу, востоку от Осгилиата и вдоль дороги к Минас Моргулу.

И когда они подсчитали все свои силы и начали думать о предстоящем пути и дорогах, по которым пойдут, Имрагил неожиданно расхохотался.

— Без сомнения,- воскликнул он,- это самая большая шутка во всей истории Гондора, что мы поскачем с семью тысячами — едва столько же, сколько авангард гондорской армии в дни славы — штурмовать горы и неприступные ворота Чёрной Страны! Так дети могут угрожать одетому в броню рыцарю луком из бечёвки и зелёной ивы! Если Чёрный Властелин знает так много, как ты говоришь, Митрандир, разве он не улыбнётся скорее, чем испугается, и раздавит нас своим мизинцем, словно муху, которая попыталась укусить его?

— Нет, он постарается поймать муху и отобрать жало,- сказал Гэндальф.- И среди нас есть имена, которые стоят больше, чем тысяча одетых в броню рыцарей, каждое. Нет, он не улыбнётся.

— Как и мы,- добавил Арагорн.- Если это шутка, то слишком горькая, чтобы смеяться. Нет, это последний, самый рискованный шаг, и, так или иначе, он принесёт конец игре.

Потом он обнажил Андрил, поднял его, и меч заблистал на солнце.

— Ты не будешь вложен в ножны, пока не окончится последняя битва,- произнёс он.

Чёрные Ворота открылись

Через два дня вся армия Запада собралась на Пеленноре. Повернувшее из Анории войско орков и вастаков было перехвачено ристанийцами и рассеяно: дав небольшое сражение, остатки его бежали к Каир Андросу. Таким образом, эта опасность была устранена, а новые силы, прибывшие с юга, пополнили гарнизон Города, так что недостатка в людях он не испытывал. Разведчики сообщили, что на западных трактах вплоть до Перепутья Павшего Короля не осталось ни одного врага. И теперь всё было готово для последнего броска.

Леголас и Гимли снова ехали вместе в отряде Арагорна и Гэндальфа, который шёл в авангарде вместе с дунедаинами и сыновьями Элронда. Но Мерри, к своему стыду, не пошёл с ними.

— Ты не готов к такому пути,- сказал Арагорн.- Но не стыдись. Ты уже стяжал великую славу, даже если ничего больше и не совершишь в эту войну. Народ Шира будет представлять Перегрин, и не завидуй, что ему выпало разделить эту опасность, потому что, хоть он до сих с честью выходил из всех испытаний, которые выпадали на его долю, ему ещё предстоит сравняться с тобой в подвигах. И, говоря по правде, вы сейчас в одинаковой опасности. Если нам суждено найти горький конец перед Воротами Мордора, тогда и тебе доведётся встретить свой конец в последнем бою, потому что здесь или в ином месте, но чёрный прилив неизбежно настигнет тебя. Прощай!

И теперь Мерри уныло стоял и наблюдал за построением войск. С ним был Бергил, тоже подавленный, потому что его отец уходил во главе отряда гондорцев: он не мог вернуться в Стражу до разбора дела. С тем же отрядом шёл и Перегрин как солдат Гондора. Мерри мог видеть его невдалеке: маленькую, но прямую фигурку среди высоких людей Минас Тирита.

Наконец запели трубы, и армия двинулась. Полк за полком, отряд за отрядом поворачивали и уходили к востоку. И долго ещё после того, как они скрылись от взглядов, спустившись по главному тракту к Осгилиату, Мерри стоял там и смотрел им вслед. В последний раз вспыхнуло и погасло утреннее солнце на копьях и шлемах, а он стоял неподвижно со склонённой головой и тяжёлым сердцем, чувствуя себя одиноким и покинутым. Все, кого он любил, ушли во мрак, нависший вдали над восточным небом, и мало, совсем мало оставалось надежды на то, что ему когда-либо доведётся увидеть кого-нибудь из них снова.

Словно бы вызванная его отчаянием, боль в руке возобновилась, и Мерри почувствовал себя слабым и старым, и солнечный свет словно поблек. Прикосновение руки Бергила вывело его из оцепенения.

— Идёмте, мастер Периан! — сказал мальчик.- Я вижу, вы всё ещё страдаете. Я помогу вам вернуться к лекарям. Но не бойтесь! Они вернутся. Люди из Минас Тирита никогда не потерпят поражения. А теперь с ними ещё господин Эльфийский Камень, и Берегонд из Стражи тоже.

Ещё до полудня армия достигла Осгилиата. Здесь трудились все мастеровые и простые работники, которых только можно было выделить. Одни укрепляли переправы и лодочные мосты, сделанные и частично уничтоженные при отступлении врагами. Другие собирали трофеи и припасы; остальные спешно возводили на восточном берегу Реки временные защитные сооружения.

Авангард прошёл через руины Древнего Гондора, пересёк широкую реку и двинулся по длинному прямому тракту, который был проложен в дни славы от прекрасной Крепости Солнца к высокой Крепости Луны, ныне Минас Моргулу в его проклятой долине. В пяти милях за Осгилиатом они остановились, закончив свой первый дневной переход.

Но всадники продолжали двигаться дальше и ещё до вечера вышли на Перепутье к большому кольцу деревьев. Всё было безмолвно. Ни следа каких-либо врагов, никаких криков или кличей, ни единой стрелы не слетело со скал или зарослей при дороге, однако чем дальше они ехали вперёд, тем сильнее ощущали, как нарастает напряжение. Деревья и камни, трава и листья насторожённо прислушивались. Тьма рассеялась, и далеко на западе над долиной Андуина садилось солнце, и снежные пики гор алели в голубом воздухе, но над Эфель Дуатом нависли мрак и тень.

Тогда Арагорн послал трубачей на все четыре дороги, которые сходились в круге деревьев, и те протрубили громкий сигнал, и герольды громко прокричали: «Владыки Гондора вернулись, и весь этот край, принадлежащий им, они берут назад». Поставленная на скульптуру безобразная голова орка была сброшена и разбита на осколки, и голова древнего короля, всё ещё увенчанная белыми и золотыми цветами, была поднята и снова установлена на место, и люди постарались смыть и сбить все грязные каракули, которыми орки испоганили камень.

Теперь на совете некоторые высказали мнение, что сперва следует идти на штурм Минас Моргула и, если удастся, взять его и полностью разрушить.

— И, быть может,- сказал Имрагил,- путь, который ведёт оттуда к верхнему перевалу, окажется более лёгкой дорогой для наступления на Чёрного Властелина, чем его северные ворота.

Но против этого настойчиво возражал Гэндальф, поскольку зло, обитающее в этой долине, ввергло бы живых людей в панический ужас, а также из-за вестей, принесённых Фарамиром. Потому что, если Хранитель Кольца действительно сделал попытку пройти там, тогда превыше всех прочих соображений нельзя привлекать к этому пути Глаз Мордора. Так что на следующий день, когда подошли основные силы, они поставили на Перепутье сильную охрану, чтобы оказать некоторое сопротивление, если Мордор двинет свои силы через Моргульский перевал или поднимет больше людей с юга. Для охраны отобрали главным образом лучников, которые знали дороги Итилии и которые должны были скрываться в лесах и скалах вокруг встречи дорог. Но Гэндальф и Арагорн поскакали с авангардом к устью долины Моргула и взглянули на злой город.

Тёмен и безжизненен был он, потому что обитавшие в нём орки и прочие твари Мордора были перебиты в сражении, а назгулы отсутствовали. Но спёртый воздух долины был тяжёл от страха и враждебности. Тогда они сломали злой мост, пустили пламя в зловонные поля и удалились.

На следующий день, третий с тех пор, как они выступили из Минас Тирита, армия начала двигаться по тракту на север. По этой дороге от Перепутья до Мораннона было несколько сотен миль, и что может случиться с ними, прежде чем они доберутся так далеко, никто не знал. Они шли открыто, но осмотрительно, с конными разведчиками на тракте впереди себя и другими, пешими, по бокам, особенно на восточном фланге, потому что там лежали тёмные чащи и изрезанная местность со скалистыми обрывами и утёсами, позади которых вздымались длинные мрачные склоны Эфель Дуата. Погода оставалась прекрасной, и ветер продолжал дуть с запада, но ничто не могло унести мрак и тёмный туман, липнувший к Чёрным горам, за которыми время от времени поднимался густой дым и зависал высоко в небе.

Время от времени Гэндальф велел трубить, и герольды кричали: «Идут Владыки Гондора! Пусть все оставят эту страну или сдадутся им!» Однако Имрагил сказал:

— Не говорите «Владыки Гондора», говорите «Король Элессар», ибо это правда, пусть он ещё и не сидит на троне. Если герольды будут выкрикивать так, это заставит Врага задуматься сильнее.

И после этого трижды в день герольды возвещали приход короля Элессара. Но никто не ответил на вызов.

Тем не менее, хотя шли они в кажущемся спокойствии, сердца всех в войске — от высших до низших — были удручены, и с каждой минутой продвижения к северу дурные предчувствия усиливались. К вечеру второго дня их марша от Перепутья они впервые встретили попытку вооружённого сопротивления, поскольку крупные силы орков и вастаков попытались устроить засаду их передовым отрядам, и это было именно там, где Фарамир подстерег людей Харада, где дорога врезалась в далеко выброшенный отрог восточных холмов. Но полководцы Запада были вовремя предупреждены своими разведчиками — искусными людьми из Хеннет Аннуна под командой Маблунга,- и засада сама угодила в западню, так как всадники зашли с запада и обрушились на фланг и тыл врагов, которые были перебиты или отброшены в восточные холмы.

Но победа мало воодушевила полководцев.

— Это ложная атака,- сказал Арагорн.- Их основной целью было скорее уверить нас в мнимой слабости Врага, чем причинить нам большой урон сейчас.

И, начиная с этого вечера, в небе появились назгулы, следившие за каждым шагом армии. Однако они летали высоко, вне поля зрения всех, кроме Леголаса; тем не менее их присутствие ощущалось как потускнение солнечного света и углубление тени, и хотя призраки Кольца ещё не зависали низко над своими врагами и молчали, не издавая ни крика, от трепета, вызываемого ими, нельзя было избавиться.

Так медленно тянулись время и безнадёжный путь. На четвёртый день от Перепутья и шестой от Минас Тирита они достигли, наконец, границы живых земель и начали двигаться по разорённой стране, которая лежала перед воротами перевала Гирит Горгора, и могли различить болота и пустошь, которые простирались к северу и западу до Эмин Муила. Так безысходны были эти места и так глубок лежащий на них ужас, что некоторые воины утратили мужество и не могли ни идти, ни скакать дальше к северу.

Арагорн посмотрел на них, и в глазах его была скорее жалость, чем гнев, потому что это была молодёжь из Ристании, из далёких западных Лощин, или фермеры из Лоссарнаха, для которых Мордор с детства был символом зла, и всё же чем-то нереальным, легендой, которая не имела отношения к их простой, обыденной жизни, и теперь они шли, как люди в кошмарном сне, ставшем правдой, и не понимали ни этой войны, ни того, какой рок гонит их к подобному исходу.

— Ступайте! — сказал Арагорн.- Но, насколько сможете, сохраняйте гордость и не бегите! И вот вам задание, чтобы не возвращаться со стыдом, которое вы можете попробовать выполнить: держите путь к юго-западу, пока не достигнете Каир Андроса, и если он, как я полагаю, всё ещё удерживается врагами, попытайтесь отбить его и защищайте до конца ради Гондора и Ристании!

Тогда некоторые, устыдившись выказанного им снисхождения, побороли свой страх и пошли вперёд, а остальные обрели новую надежду, услышав о требующем мужества поручении, которое им по силам, и удалились. Таким образом, поскольку многие уже были оставлены на Перепутье, полководцы Запада в итоге привели с собой менее шести тысяч, чтобы бросить вызов Чёрным Воротам и мощи Мордора.

Теперь они продвигались вперёд медленно, ожидая каждый час какого-нибудь ответа на их вызов, и держались вместе, поскольку высылать перед основным войском разведчиков или небольшие отряды было бы пустой тратой людей. В конце пятого дня марша от долины Моргула они разбили свой последний лагерь и зажгли вокруг него костры из того сушняка и вереска, который смогли собрать. Ночные часы они провели в бдительности и заметили много существ, которые, едва различимые, украдкой кружили вокруг их стоянки, и слышали вой волков. Ветер умер, и весь воздух казался неподвижным. Было плохо видно, потому что, несмотря на отсутствие облаков и на то, что растущая луна насчитывала уже четыре ночи, из земли поднимались дымы и испарения, а белый лунный серп был скрыт туманами Мордора.

Холодало. К утру ветер снова зашевелился, но теперь он дул с севера и вскоре посвежел до крепнущего бриза. Все ночные бродяги исчезли, и страна казалась пустой. К северу среди её зловонных ям высились первые из больших куч и груд шлака, раздробленных скал и взорванной земли — отрыжка личинок Мордора, а на юге, теперь уже ближе, хмурилась высокая крепостная стена Кирит Горгора с Чёрными Воротами посредине и с двумя Башнями-Клыками по бокам, высокими и тёмными. Потому что во время последнего перехода полководцы оставили древний тракт, когда он свернул к востоку, чтобы избежать опасности изрытых потайными ходами холмов, и теперь подходили к Мораннону с северо-запада, как это сделал Фродо.

Две огромные железные створки Чёрных Ворот под угрюмой аркой были крепко заперты. За зубцами не было видно ни души. Всё было безмолвным, но насторожённым. Они дошли до последнего предела своего безрассудства и стояли, потерянные и удручённые, в сером свете раннего утра перед башнями и стенами, которые их армия не могла надеяться взять штурмом, даже если бы они принесли сюда мощные осадные машины, а у Врага едва хватало бы сил на оборону стены и ворот. Однако они знали, что все холмы и утёсы вокруг Мораннона кишат притаившимися врагами, а тенистые ущелья за ними изрыты туннелями, забитыми злыми ордами. И пока они стояли, назгулы собрались вместе и парили теперь над башнями Клыков, словно стервятники; и полководцы знали, что они следят за ними. Тем не менее, Враг всё ещё не подавал признаков жизни.

Им не осталось иного выбора, как играть свою роль до конца. Поэтому Арагорн, не медля, построил войско самым лучшим образом, какой мог придумать, расположив его на двух больших насыпях из взорванных камней и земли, которые орки наваливали годами. Перед ними, отделяя их от Мордора, лежала, как ров, громадная трясина с чадящей грязью и вонючими омутами. Когда всё было устроено, полководцы поскакали к Чёрным Воротам с большим отрядом всадников и со знаменем, герольдами и трубачами. Здесь был Гэндальф как главный герольд, и Арагорн с сыновьями Элронда, и Эомир из Ристании, и Имрагил; Леголасу, Гимли и Перегрину приказали идти тоже, чтобы все враги Мордора имели своего свидетеля.

Они приблизились к Мораннону на расстояние оклика, развернули стяг и затрубили в трубы, и герольды выступили вперёд и послали свои голоса за зубчатые стены Мордора.

— Выходи! — кричали они.- Пусть Властелин Чёрной Страны выйдет! Над ним будет суд. Ибо он несправедливо начал войну против Гондора и захватил его земли. Потому король Гондора требует, чтобы он исправил причинённое им зло, а затем ушёл навсегда. Выходи!

Потом наступило продолжительное молчание, и ни звука, ни крика не донеслось в ответ со стен и ворот. Но Саурон уже составил свои планы, и сначала он намеривался жестоко поиграть с этими мышами, прежде чем нанести смертельный удар. Поэтому, как раз когда полководцы собирались повернуть прочь, молчание было внезапно прервано. Словно гром в горах, раскатилась долгая дробь больших барабанов, а затем раздался рык рогов, который потряс даже камни и оглушил людей. А потом дверная створка Чёрных Ворот с громким лязгом распахнулась, и из неё вышло посольство Чёрной Крепости.

Во главе их скакала высокая зловещая фигура на чёрном коне, если только то был конь, ибо он был огромен и безобразен, с ужасной мордой-маской, более похожей на череп, чем на живую голову, и во впадинах его глаз и ноздрей пылал огонь. Всадник был весь одет в чёрное, и чёрным был его высокий шлем, однако это был не призрак Кольца, а живой человек. Он был лейтенантом Башни Барат-дура, и имя его не упоминает ни одна повесть, так как он сам забыл его, и он говорил: «Я — Уста Саурона». Тем не менее, сказано, что он был изменником, происходящим из расы тех, кого называли чёрными нуменорцами, потому что они основали свои поселения в Средиземье в годы господства Саурона и поклонялись ему, будучи влюблены в чёрные знания. Этот человек поступил на службу Чёрной Крепости, лишь только та снова поднялась, и, благодаря своей ловкости, всё больше входил в милость Властелина, и он стал великим чародеем, знал многие мысли Саурона и был более жесток, чем любой орк.

Это он выехал сейчас из ворот, и с ним вышел только небольшой отряд солдат в чёрных доспехах и один стяг, чёрный, но с красным знаком Глаза Зла. Остановившись в нескольких шагах от полководцев Запада, он оглядел их с головы до пят и рассмеялся.

— Есть ли среди этого сброда кто-нибудь, способный вести переговоры со мной? — спросил он.- Или хотя бы имеющий достаточно мозгов, чтобы понять меня? Во всяком случае, не ты! — продолжил он издевательски, обращаясь к Арагорну.- Чтобы стать королём, нужно больше, чем обломок эльфийской стекляшки или шайка, подобная этой. Как! Да любой разбойник с гор может похвастаться свитой ничуть не хуже!

Арагорн промолчал, но поймал взгляд посла и удержал его. Минуту они боролись так, но вскоре, хотя Арагорн не шелохнулся и не протянул руки к оружию, другой дрогнул и подался назад, словно бы ему грозил удар.

— Я герольд и посол, и на меня нельзя нападать! — воскликнул он.

— Где придерживаются таких законов,- сказал Гэндальф,- существует также обычай, что послы стараются поменьше дерзить. Тем не менее, вам никто не угрожал. У вас нет причин для страха, пока вы не передадите своё поручение. Но, если только ваш хозяин не обрёл новой мудрости, по окончании посольства вы со всеми его прислужниками будете в великой опасности.

— Так! — отозвался Посланник.- Значит, говорить будешь ты, старый бородач? Не о тебе ли мы слышали время от времени и не о твоих ли странствиях, в которых ты вынашивал заговоры и плёл интриги с безопасного расстояния? Но на сей раз ты слишком далеко сунул свой нос, мастер Гэндальф, и ты увидишь, что происходит с теми, кто расставляет свою дурацкую паутину под ногами Саурона Великого. У меня есть памятные предметы, которые велено показать тебе: именно тебе, если ты дерзнёшь прийти.

Он подал знак одному из охраны, и тот выступил вперёд со свёртком в чёрной тряпке.

Посланник сорвал ткань и затем, к изумлению и ужасу всех полководцев, предъявил сперва короткий меч, который носил Сэм, потом серый плащ с эльфийской брошью и, наконец, мифрильную кольчугу, которую Фродо скрывал под своей истрёпанной одеждой. В глазах их почернело, и показалось им в миг молчания, что мир всё ещё стоит, но сердца их мертвы, и их последняя надежда сгинула. Пин, стоявший позади принца Имрагила, с горестным возгласом выпрыгнул вперёд.

— Молчи! — сурово произнёс Гэндальф, отталкивая его назад, но Посланник громко расхохотался.

— Так при тебе ещё один из этих крысят! — воскликнул он.- Не могу понять, что полезного ты в них находишь, однако посылать их в качестве шпионов в Мордор — это выходит даже за рамки твоей обычной глупости. Тем не менее, я благодарен ему, поскольку теперь ясно, что по крайней мере это отродье знакомо с предметами, и напрасно ты станешь сейчас отрицать это.

— Я не собираюсь отрицать это,- сказал Гэндальф.- Действительно, я знаю их все и всю их историю, чего ты, Зловонная Пасть Саурона, не сможешь сказать, сколько бы ни насмехался. Но для чего ты принёс их сюда?

— Кольчуга гномов, эльфийский плащ, клинок павшего Запада и шпик из маленькой крысиной страны под названием Шир,- нет, не перебивай! — мы отлично знаем: здесь следы заговора. Но продолжим. Быть может, он, носивший эти вещи, был тварью, которую вам не жаль потерять, а может быть, и наоборот: кем-то из тех, кто дорог вам, возможно? Коли так, то побыстрей раскиньте тем небольшим умишком, который у вас остался, потому что Саурон не любит шпиков, и какова будет его судьба, зависит теперь от вашего выбора.

Никто не ответил Посланнику, но он видел их лица, серые от страха, и ужас в глазах, и опять расхохотался, ибо казалось ему, что забава получилась отменной.

— Ладно, ладно! — произнёс он.- Я вижу, что он был дорог вам. Или, вернее, задание его было таково, что ты не желал бы провалить его? Так вот: оно провалилось. И теперь он годами будет терпеть медленные мучения, такие долгие и медленные, какие только сможет изобрести наше искусство в Великой Башне, и не освободится никогда, разве что, быть может, когда он полностью сломается и станет ни на что не годным,- вот тогда он сможет прийти к вам, и вы поймёте, что натворили. И так непременно будет,- если вы не согласитесь на условия моего Властелина.

— Назови условия,- сказал Гэндальф ровно, но находившиеся поблизости видели муку на его лице, и теперь маг казался ссохшимся старичком, уничтоженным, потерпевшим окончательное поражение. Они не сомневались, что он примет.

— Вот условия,- сказал Посланник и улыбнулся, оглядывая их одного за другим.- Гондорский сброд и их обманутые союзники должны немедленно отойти за Андуин, поклявшись сперва никогда вновь не поднимать на Саурона Великого оружия, открыто или тайно. Все страны восточнее Андуина должны навсегда отойти Саурону и только ему. Запад от Андуина вплоть до Мглистых гор и Ристанийского ущелья будет данником Мордора, и люди там не должны носить оружия, а жить, заботясь о собственных делах. Однако они помогут отстроить Скальбург, который бессмысленно разрушили, и он будет принадлежать Саурону, и там поселится его лейтенант: не Саруман, но некто, более стоящий доверия.

Глядя в глаза Посланника, они прочитали его мысль: он будет этим лейтенантом и соберёт всё, что останется от Запада, под свою власть. Он будет их тиран, а они — его рабы.

Но Гэндальф произнёс:

— Такие требования слишком велики. В обмен на выдачу одного слуги твой Хозяин хочет получить то, чего он ещё должен достичь, проведя много войн! Или поле Гондора настолько разрушило его военные надежды, что он опустился до торговли? И если мы действительно ценим этого пленника так высоко, какие у нас гарантии, что Саурон, Главный Мастер Предательства, выполнит свою часть? Где этот пленник? Вели вывести его и передать нам, и тогда мы обдумаем эти требования.

Тут Гэндальфу, который пристально следил за Посланником, как человек, фехтующий со смертельным врагом, показалось, что на миг тот замешкался; однако он быстро расхохотался опять.

— Не дерзайте играть словами с Устами Саурона! — воскликнул он.- Вы просите гарантий?! Саурон не даёт никаких. Если вы хотите его милосердия, вы должны сначала исполнить его приказ. Это его условия. Примите их или отвергните!

— Вот что мы примем! — неожиданно воскликнул Гэндальф.

Он распахнул свой плащ, и белый свет сверкнул в темноте, словно меч. Поднятая рука гнусного Посланника дрогнула перед ним, и Гэндальф, приблизившись, схватил и вырвал у него предъявленные предметы: кольчугу, плащ и меч.

— Вот что мы примем в память о нашем друге! — воскликнул он.- А что до ваших условий, мы полностью отвергаем их. Убирайся, ибо твоё посольство окончено и смерть рядом с тобой! Мы пришли сюда не за тем, чтобы впустую тратить слова на переговорах с вероломным и проклятым Сауроном, тем более, с одним из его рабов. Вон отсюда!

Посланник Мордора больше не смеялся. Его лицо, исказившееся от гнева и изумления, приобрело сходство с мордой дикого зверя, нагнувшегося над своей жертвой, но получившего хлёсткий удар палкой по носу. Он исполнился бешенства, изо рта его потекли слюни, и нечленораздельные звуки ярости вырвались из его горла. Однако он взглянул на суровые лица полководцев, их беспощадные глаза, и страх поборол его гнев. Он громко вскрикнул, повернулся, вспрыгнул на своего скакуна и помчался с отрядом назад к Кирит Горгору. Но, отступая, его солдаты протрубили давно ожидаемый роговой сигнал, и прежде чем отряд достиг ворот, Саурон захлопнул свой капкан.

Грянули барабаны, вверх взметнулись огни. Большие створки Чёрных Ворот во всю ширь распахнулись, и из них со скоростью водоворота при открытом шлюзе хлынуло великое войско.

Полководцы снова вскочили верхом и поскакали назад. Войска Мордора испустили глумливый вой. Поднялась, заражая воздух, пыль, взметённая марширующими полками вастаков, что прятались неподалёку в ожидании сигнала у дальней Башни в тенях Эред Литуи. С холмов по бокам Мораннона сыпались вниз бесчисленные орки. Люди Запада попались в западню, и вскоре всё пространство вокруг серых насыпей, где они стояли, было затоплено морем врагов: силами, более чем в десять раз превосходившими их собственные. Саурон схватил предложенную наживку в челюсти из стали.

Мало времени было оставлено Арагорну, чтобы распорядиться ходом этой битвы. На одном холме стоял он с Гэндальфом, и здесь, прекрасно и отчаянно, был поднят стяг Дерева и Звёзд. На другом холме, совсем близко друг к другу, стояли знамёна Ристании и Дол Амрота: Белый Конь и Серебряный Лебедь. И вокруг каждого холма было сделано кольцо, ощетинившееся копьями и мечами. Но лицом к Мордору, где ожидалась первая, злейшая атака, на левом фланге стояли сыновья Элронда с дунедаинами, а на правом — принц Имрагил с высокими светловолосыми людьми Дол Амрота и отборными воинами Сторожевой Крепости.

Ветер дул, и трубы пели, и стрелы теснились в воздухе, но солнце, поднимающееся сейчас к югу, было затянуто дымами Мордора и просвечивало сквозь грозную пелену далёкое и багровое, словно в конце дня или, быть может, в конце всего светлого мира. И из сгущающейся мглы появились назгулы с их холодными голосами, выкрикивая слова смерти, и вся надежда угасла.

Пин склонился, раздавленный ужасом, когда услышал отказ Гэндальфа от условий и осуждение Фродо на муки Башни, но справился с собой и теперь стоял рядом с Берегондом в переднем ряду Гондора с людьми Имрагила, поскольку ему казалось, что лучше всего будет умереть поскорее и оставить горькую повесть своей жизни, раз уж всё окончилось крахом.

— Хорошо, если б здесь был Мерри,- услышал он собственный голос, и, пока он следил за приближением ринувшихся в атаку врагов, в его голове быстро пронеслась целая вереница мыслей: «Ну, ну, во всяком случае, теперь я немного лучше понимаю беднягу Денетора. Мы с Мерри вполне могли бы умереть вместе, раз уж всё равно должны умереть. Почему бы и нет? Ладно, поскольку Мерри здесь нет, надеюсь, что он найдёт более лёгкий конец. А я сейчас должен сделать всё, что смогу».

Он обнажил свой меч и посмотрел на него, на переплетение красных и золотых узоров, и текучая вязь Нуменора вспыхнула на клинке, словно огонь.

«Он был сделан именно для такого часа,- подумал Пин.- Если бы только я мог сразить им того гнусного Посланника! Тогда я почти сравнялся бы со стариной Мерри. Что ж, убью перед концом кого-нибудь из этой отвратительной стаи. А как хотелось бы повидать снова ясный солнечный свет и зелёную траву!»

Но, пока он думал обо всём об этом, первая атака обрушилась на них. Орки, задержанные трясиной перед холмами, остановились и осыпали ряды оборонявшихся тучей стрел. Но сквозь них быстро прошагал большой отряд горных троллей из Горгорота, рычавших, будто звери. Они были выше и крепче людей и одеты только в тесно облегающую броню из роговых чешуй, а может быть, то была их мерзкая шкура, но в узловатых руках они держали круглые щиты, огромные и чёрные, и тяжёлые молоты. Не обращая внимания на лужи, они перебрались через них, взревев при подходе. Словно буря прорвали они ряд гондорцев и колотили по шлемам и головам, рукам и щитам, как кузнецы, кующие горячее, мнущееся железо. Берегонда, стоявшего рядом с Пином, оглушили, и он упал. Сразивший его огромный вожак троллей склонился над телом, вытянув когтистую лапу, потому что эти грязные твари прокусывали горло тех, кого сбили с ног.

Тогда Пин ударил остриём вверх, и покрытый письменами клинок Запада пронзил шкуру и глубоко ушёл в сердце тролля; потоком хлынула чёрная кровь. Тролль начал валиться ничком и рухнул с треском, словно падающая скала, похоронив тех, кто под ним. Чернота, вонь и сокрушительная боль обрушились на Пина, и его мысль провалилась в великую тьму.

«Всё кончится, как я и предполагал»,- сказала она, отлетая, и слегка рассмеялась в нём прежде, чем упорхнула: почти весёлой казалась она, отбросившая, наконец, все сомнения, заботы и страх. А затем, как раз, когда эта мысль улетучивалась в забытьё, до неё донеслись голоса, словно бы кричавшие откуда-то сверху, из оставшегося там мира, какие-то старые слова:

— Орлы приближаются! Орлы приближаются!

На мгновение мысль Пина заколебалась. «Бильбо! — сказала она.- Но, нет! Это было в его истории, давным-давно. А это моя история, и она теперь кончилась. До свидания!»

И его мысль улетела далеко, и глаза Пина не видели больше.

Книга шестая

Три кольца — владыкам эльфов под небесами,
Семь — царям гномов в дворцах под горами,
Девять — для смертных людей, обреченных тленью,
Одно — Властелину Мордора
На чёрном троне под тенью.
Кольцо — чтоб найти их, Кольцо — чтоб свести их
И силой Всевластия вместе сковать их
В ночи Мордора под тенью.

Крепость Кирит Ангола

Сэм с трудом заставил себя подняться с земли. На какое-то мгновение он задался вопросом, где это он, а потом к нему вернулись все страдания и отчаяние. Он был в глубокой тьме с наружной стороны нижних ворот твердыни орков; её медные двери были заперты. Должно быть, он упал, оглушённый, когда с силой бросился на них, но как долго он лежал здесь, Сэм не знал. Тогда он был в огне, отчаянии и ярости, теперь замёрз и дрожал. Сэм подполз к дверям и прижал к ним ухо.

Далеко внутри он слабо различил голоса галдевших орков, но вскоре они замолчали или вышли из пределов слышимости, и всё стихло. Его голова болела, а перед глазами мельтешили в темноте призрачные огни, но Сэм постарался взять себя в руки, успокоиться и подумать. Было ясно, что, во всяком случае, нечего и надеяться попасть в крепость орков через эти ворота: он может прождать здесь дни, прежде чем их откроют, а он не должен ждать. Время было отчаянно драгоценно. Сэм больше не испытывал никаких сомнений относительно своего долга: он должен спасти своего хозяина или погибнуть, пытаясь сделать это.

— На гибель-то больше похоже, да и, как ни посмотри, сделать это гораздо легче,- мрачно пробормотал он себе под нос, спрятал Разитель в ножны и повернулся к медным дверям спиной.

Медленно нащупывал он обратный путь в темноте туннеля, не смея воспользоваться эльфийским светильником, и на ходу пытался свести воедино события, происшедшие с тех пор, как они с Фродо покинули Перепутье, а заодно прикидывал, сколько сейчас времени. По его предположению, где-то между одним днём и следующим, но даже дням он совершенно потерял счёт. Он был в краю тьмы, где дни, существующие там, в мире, казалось, были забыты, и все, попавшие сюда, были забыты тоже.

— Интересно, вспоминают ли они о нас вообще,- пробормотал он,- и что приключилось с ними со всеми там? — Он неопределённо взмахнул рукой в воздухе перед собой, но на самом деле Сэм был сейчас лицом к югу, поскольку возвращался в туннель Раконы, а не к западу.

Далеко на западе, в мире, дело шло к полдню четырнадцатого марта по счёту Шира, и именно сейчас Арагорн вёл чёрный флот от Пеларгира, а Мерри скакал с ристанийцами вниз по Камневозной долине, пока в Минас Тирите разгорались пожары и Пин наблюдал, как в глазах Денетора растёт безумие. Однако среди всех забот и страхов мысли их друзей постоянно обращались к Фродо и Сэму. Их не забыли. Но они были далеко за пределами помощи, и ничья мысль ничем не могла сейчас помочь Сэммиуму, сыну Хамфаста; он был совершенно один.

Наконец Сэм вернулся к каменной двери используемого орками коридора и, всё ещё не в состоянии обнаружить щеколду или засов, держащие её, вскарабкался, как и прежде, наверх, и мягко плюхнулся на землю. Затем он с опаской двинулся к выходу из туннеля Раконы, где обрывки большой паутины до сих пор развевались и колыхались в холодных струях воздуха. Потому что холодными показались они Сэму после душной, зловонной тьмы позади, но воздух, принесённый ими, оживил его. Он осторожно выбрался наружу.

Всё было угрожающе тихо. Света падало не больше, чем в сумерки под конец пасмурного дня. Густые испарения, поднимавшиеся в Мордоре и медленно плывшие к западу, тянулись чуть ли не над головой: огромная, колышущаяся пелена дыма и туч, сейчас опять подсвеченная снизу багровым заревом.

Сэм посмотрел вверх, на крепость орков, и внезапно её узкие окна загорелись огнями, сделавшись похожими на маленькие красные глаза. Вдруг это какой-то сигнал? Его страх перед орками, забытый на время в ярости и отчаянии, вернулся опять. Насколько Сэм мог судить, для него был единственный возможный путь: он должен идти вперёд и постараться отыскать главный вход в эту ужасную крепость,- но его колени ослабли и он почувствовал, что трясётся. С усилием оторвав глаза от башни и рогов Ущелья перед собой, Сэм заставил повиноваться непослушные ноги и медленно, вслушиваясь во все уши, вглядываясь в плотные тени скал вдоль дороги, вернулся по своим следам, миновал место, где пал Фродо и всё ещё висела вонь Раконы, а затем зашагал вперёд и вверх, пока не очутился снова в той самой расщелине, где надел Кольцо и увидел отряд Лохмача, проходящий мимо.

Здесь он остановился и сел. Сейчас он не мог заставить себя двинуться дальше. Сэм чувствовал, что, как только он минует вершину перевала и спустится на один шаг в самый Мордор, шаг этот будет бесповоротным. Ему никогда не вернуться. Без какой-либо ясной цели, он вытащил Кольцо и надел его снова. И тут же он ощутил великое бремя его тяжести и вновь почувствовал, но сильнее и гораздо определённее, чем когда-либо, злобу Глаза Мордора, ищущего, пытающегося пронзить тени, которые он создал для своей собственной защиты, но которые теперь мешали ему в его беспокойстве и сомнении.

Как и прежде, Сэм ощутил, что слух его обострился, но что до зрения, то все предметы этого мира выглядят разреженными и смутными. Скалистые стены тропы стали бледными, словно проглядывающими сквозь туман, но вдали он всё ещё слышал бульканье страдающей Раконы, зато резко и отчётливо и, как ему показалось, совсем рядом, раздались крики и лязг металла. Сэм вскочил на ноги и прижался к стене рядом с дорогой, радуясь Кольцу, потому что тут явно был на подходе ещё один отряд орков. Или так он подумал сначала. Потом до него внезапно дошло, что это не так: его слух обманул его, крики орков доносились из крепости, чья верхняя башня-рог была теперь справа над ним, по левую сторону Расщелины.

Сэм содрогнулся и попробовал заставить себя двигаться. Здесь явно творилось что-то ужасное. Возможно, вопреки всем приказам, жестокость орков возобладала, и они мучают Фродо или даже свирепо кромсают его на куски. Сэм прислушался, и тут в его душе появился проблеск надежды. Сомнений быть не могло: в крепости драка. Должно быть, орки сцепились друг с другом, Лохмач и Живоглот перешли к ударам. Хоть и слаба была надежда, которую давало это предположение, её хватило, чтобы подбодрить Сэма. Может быть, это и есть шанс. Любовь к Фродо возобладала над всеми прочими мыслями, и, забыв про грозящую ему самому опасность, он громко крикнул:

— Я иду, мистер Фродо!

А затем побежал вперёд, к перевалу, и через него. Тропа тут же свернула влево и круто ринулась вниз. Сэм пересёк границу Мордора.

Он снял Кольцо. Быть может, им двигало некое внутреннее предчувствие опасности, хотя про себя он подумал только, что хотелось бы видеть всё более отчётливо. «Лучше уж сразу разглядеть самое худшее,- пробормотал он.- а не бродить вокруг да около, спотыкаясь в тумане!»

Сурова и жестока, и горька была страна, которую встретил его взгляд. Под ногами Сэма высочайший хребет Эфель Дуата круто падал огромными утёсами вниз, в чёрный прогал, на дальней сторонке которого вздымался другой хребет, много ниже. Его выщербленный, скалящийся утёсами, похожими на клыки, край, чернел на фоне красного свечения за ним: это был мрачный Моргай, внутренне кольцо оград этой земли. Далеко позади него, но почти прямо впереди, за широким озером тьмы, испещрённой крошечными огоньками, полыхало яркое зарево, из которого гигантскими столбами поднимался крутящийся дым — сумрачно-красный у корней, чёрный вверху, там, где он сливался с клубящимся плотным покровом, который крышей висел над всей проклятой страной.

Сэм смотрел на Ородруин, Огненную Гору. Время от времени горнила у подножья её пепельного конуса раскалялись и судорожно выплёскивали из глубоких расселин в склонах реки расплавленных скал, одни из которых стекали, пылая, вниз по большим каналам к Барат-дуру, другие змеились по каменной равнине, пока не остывали и не ложились, словно изогнутые тела драконов, извергнутые измученной землёй. В час такой работы Сэм и увидел Роковую Гору, и её свет, отрезанный высокой ширмой Эфель Дуата от тех, кто взбирался по тропе с запада, теперь ослепительно бил в жёсткую поверхность скал, так что они казались пропитанными кровью.

В этом страшном освещении Сэм стоял, поражённый ужасом, потому что теперь, глядя влево, он мог видеть крепость Кирит Ангола во всей её мощи. Рог, который он заметил с другой стороны перевала, был только её верхней башенкой. Восточный фасад твердыни поднимался тремя большими ярусами с широкого уступа на горной стене далеко внизу; её тыл представлял собой огромный утёс, из которого крепость выступала остроконечными бастионами, один над другим, каждый последующий меньше предыдущего, с отвесными стенами искусной каменной кладки, которые смотрели на северо- и юго-восток. Вокруг нижнего яруса, двумя сотнями футов вниз от того места, где стоял Сэм, шла зубчатая стена, окружавшая узкий двор. Её ворота на ближней, юго-восточной, стороне открывались на широкую дорогу, внешний парапет которой бежал по краю пропасти, пока не сворачивал к югу и уходил, извиваясь, вниз, в темноту, навстречу тракту, который шёл через перевал Моргула. Затем он выводил по зазубренной расщелине в хребте Моргай в долину Горгорот и дальше, к Барат-дуру. Узкая верхняя тропа, на которой стоял Сэм, круто спускалась по склонам и лестницам к основной дороге под грозно хмурящиеся стены близ ворот крепости.

Пристально разглядывая её, Сэм внезапно понял, почти с шоком, что твердыня эта была построена не для того, чтобы не подпускать врагов к Мордору, а для того, чтобы удерживать их в нём. Это действительно было одно из древних творений Гондора, восточный форпост защитных сооружений Итилии, сделанный, когда — после Последнего Союза — люди Запада продолжали пристально следить за злой землёй Саурона, где по-прежнему скрывались его создания. Но, как было и в Башнях Клыков, Нархосте и Кархосте, здесь бдительность тоже угасла, и предательство сдало крепость предводителю призраков Кольца, и ныне уже долгие годы была она во власти зла. Возвратившись в Мордор, Саурон нашёл её полезной, так как у него было мало слуг, но много рабов из страха, и её основной целью, как и встарь, было препятствовать бегству из Мордора. Хотя если бы нашёлся опрометчивый враг, который рискнул бы тайно пробраться в эту страну, тогда крепость послужила бы заодно последним, неусыпным стражем против любого, кто смог обмануть бдительность Моргула и Раконы.

Слишком ясно Сэм понимал, как безнадёжно было бы для него красться под этими многоглазыми стенами и мимо охраняемых ворот. Впрочем, удайся ему это, он не ушёл бы далеко по просматриваемому с крепости тракту. Даже глубокие чёрные тени там, куда не проникало багровое зарево, не защитили бы его надолго от орков с их ночным зрением. Но, каким бы безнадёжным ни был этот путь, его теперешняя задача была много хуже: не пробраться мимо ворот и бежать, а войти в них. Одному.

Сэму пришло на ум Кольцо, но мысль эта не поддержала, а лишь принесла страх и ощущение опасности. Только когда Сэм завидел Роковую Гору, пылающую вдали, он заметил, наконец, перемену в своей ноше. По мере приближения Кольца к великому горнилу, где в пучине времён оно было оформлено и выковано, мощь его возросла, и оно стало гораздо сильнее, не подчиняясь уже никому, кроме некой могучей воли. Пока Сэм стоял здесь, даже при том, что Кольцо было не на пальце, а висело на цепочке на шее, он чувствовал себя укрупнившимся, словно бы облачённым в громадную искажённую тень самого себя: безбрежная и зловещая угроза, задержавшаяся на стенах Мордора. Он чувствовал, что отныне у него есть только два выбора: отказаться от использования Кольца, хотя оно будет мучить его, или посягнуть на него и кинуть вызов Силе, которая сидит в своём тёмном замке по ту сторону долины теней. Кольцо уже искушало его, подтачивая волю и рассудок. Дикие фантазии возникали в его уме, и он видел Сэммиума Сильного, Героя Эпохи, стремительно шагающего с пламенным мечом сквозь затемнённую страну, и армии, стекающиеся на его зов, пока он идёт так, чтобы низвергнуть Барат-дур. И затем все тучи уносятся прочь, и сияет белое солнце, и по его приказу долина Горгорота становится садом с цветами и плодоносными деревьями. Ему надо только надеть Кольцо и назвать его своим, и всё это сбудется.

В этот час испытания любовь к хозяину в основном и помогла Сэму остаться непоколебимым, но, кроме того, глубоко в душе, в нём, всё ещё не побеждённый, по-прежнему сохранился простой здравый смысл хоббита: в глубине своего сердца он знал, что недостаточно велик, чтобы нести такое бремя, даже если бы подобные мечты и не были явным обманом, чтобы предать его. Всё, о чём он мечтал, это один маленький сад в полном его распоряжении, но не сад, распухший до королевства; ему хотелось работать своими руками, а не командовать руками других.

— И в любом случае, все эти видения — только трюк,- сказал он себе.- Он заметит меня и окоротит прежде, чем я успею крикнуть. И Он заметит меня весьма быстро, если я надену Кольцо сейчас, в Мордоре. Ладно, что уж тут говорить: всё это выглядит столь же безнадёжным, как весенние заморозки. Даже когда невидимость была бы действительно полезной, я не могу воспользоваться Кольцом! И даже если мне удастся пройти дальше, кроме как ноши, тормозящей каждый шаг, ждать от него нечего. Так что же делать?

На самом деле Сэм не сомневался. Он знал, что должен перестать мешкать и спуститься к воротам. Пожав плечами, словно бы стряхивая тень и гоня от себя призраки, он принялся медленно спускаться. И ему казалось, что с каждым шагом он уменьшается. Сэм ушёл недалеко, прежде чем снова превратился в очень маленького и испуганного хоббита. Теперь он был под самыми стенами крепости и слышал крики и звуки драки и без помощи Кольца. В данный момент шум, как будто, доносился из двора за внешней стеной.

Сэм успел преодолеть только половину спуска, когда из чёрного проёма ворот выбежали на красное зарево два орка. Они направились не к нему, а ринулись к главному тракту, но прямо на бегу споткнулись и упали на землю, застыв без движения. Сэм не видел стрел, но догадался, что орков застрелили другие, прячущиеся за зубцами на стене или в тени ворот. Он продолжал идти, как можно теснее прижимаясь к стене слева от него и цепляясь за неё руками. Один взгляд вверх показал ему, что вскарабкаться по ней нечего и думать. Каменная кладка без единой щели или выступа вздымалась на тридцать футов, а затем выступала вперёд и нависала над тропой, как перевёрнутая ступенька. Ворота были единственным путём.

Он крался вперёд и на ходу прикидывал, сколько орков живёт в крепости с Лохмачом, сколько было у Живоглота и из-за чего они сцепились, если это именно то, что сейчас происходит. Отряд Лохмача, похоже, насчитывал около сорока, а Живоглота по меньшей мере раза в два больше, но, конечно, патруль Лохмача был только частью всего гарнизона. Почти наверняка они поссорились из-за Фродо и трофеев. Тут Сэм вторично остановился, потому что внезапно происходящее показалось ему очевидным, как если бы он видел это своими глазами. Мифрильная кольчуга! Конечно, она же была на Фродо, и её нашли. И, судя по услышанному Сэмом прежде, Живоглот наверняка возмечтал получить её. Но сейчас единственной защитой Фродо был приказ из Чёрной Крепости и, если он будет нарушен, Фродо могут убить в любую минуту.

— Живей, жалкий увалень! — крикнул Сэм самому себе.- Теперь за это!

Он обнажил Разитель и побежал к открытым воротам. Но, когда он уже собирался пройти под их большой аркой, то ощутил удар, словно бы вбежал в паутину, похожую на паутину Раконы, только невидимую. Он не мог различить никакого препятствия, но нечто слишком сильное, чтобы быть побеждённым его волей, преграждало дорогу. Он огляделся и увидел в тени ворот Двух Стражей.

Они были похожи на громадные статуи, сидящие каждая на своём троне, и каждая имела три сросшихся тела и три головы, обращённые вперёд, назад и поперёк прохода. Головы эти были головами каких-то хищных птиц, наподобие грифов, а на больших коленях лежали руки, похожие на когтистые лапы. Они казались высеченными из громадных каменных блоков, неподвижные, и в то же время обладающие сознанием, словно в них пребывал некий ужасный дух злой бдительности. Они узнали врага. Видимый или невидимый, никто не мог бы пройти мимо незамеченным. Они запретили бы ему войти или спастись бегством.

Собрав свою волю, Сэм ещё раз рванулся вперёд и, судорожно дёрнувшись, остановился, зашатавшись от удара в голову и грудь. Тогда с дерзкой решительностью, поскольку он не мог придумать, что ещё делать, отвечая на внезапно пришедшую к нему мысль, Сэм медленно вытащил фиал Галадриэли и поднял его. Белый свет быстро усилился, и тени под тёмной аркой бежали. Чудовищные Стражи сидели здесь, холодные и неподвижные, обнажившиеся во всей своей отвратительной форме. На мгновение Сэм уловил блеск в их чёрных каменных глазах, злоба которых заставила его дрогнуть, но постепенно он почувствовал, что их воля поколебалась и в страхе осыпалась осколками.

Он прыжком пролетел мимо Стражей, запихивая фиал обратно за пазуху, но в тот же момент ощутил так ясно, словно позади него клацнул металлический засов, что их бдительность восстановилась. А из зловещих голов раздался высокий, пронзительный крик, который эхом отразился от крепостных стен перед ним. И, словно в ответ, высоко вверху хрипло тренькнул колокол.

— Это сделано! — сказал Сэм.- Я сейчас позвонил в дверной колокольчик! Ладно. Эй, кто-нибудь там! — крикнул он.- Скажите капитану Лохмачу, что тут большой эльфийский воин! С эльфийским мечом!

Ответа не было. Сэм зашагал вперёд. Разитель в его руке полыхал синим светом. Внутренний двор лежал в глубокой тени, но Сэм мог видеть, что всё мощёное пространство усеяно телами. Прямо под его ногами лежали два стрелка-орка с ножами в спинах. За ними валялось гораздо больше тел: некоторые поодиночке, словно их зарубили или застрелили, другие парами, так и вцепившись друг в друга в смертельной агонии, заколотые, задушенные, загрызенные. Камни были скользкими от тёмной крови.

Сэм отметил, что тут две формы обмундирования: одна помечена Красным Глазом, другая Луной, обезображенной призрачным изображением черепа,- но он не стал задерживаться, чтобы рассмотреть поподробнее. На дальнем конце двора большая дверь в Башню стояла полуоткрытой, и из неё пробивался красный свет; на пороге лежал мёртвым крупный орк. Сэм перепрыгнул через тело и вошёл, а потом растерянно оглянулся.

Широкий и гулкий коридор вёл от двери вглубь, к боку горы. Он был тускло освещён факелами, горящими в держателях на стенах, но его дальний конец терялся во мраке. По обеим сторонам виднелось много дверей и проёмов, но коридор был пуст, если не считать двух или трёх тел, распростёртых на полу. Из того, что прозвучало в разговоре капитанов, Сэм знал, что, мёртвый или живой, Фродо, скорее всего, находится в верхней камере, в башенке на самом верху, но Сэм мог искать целый день, прежде чем найдёт туда дорогу.

— Полагаю, она будет ближе к тылу,- пробормотал он.- Вся крепость так построена: чем дальше назад, тем выше. И в любом случае, я лучше последую за этими огнями.

Он двинулся по коридору, но теперь медленно, всё с большим трудом заставляя себя переставлять ноги. Ужас снова начал овладевать им. Здесь не было ни звука, кроме лёгкой поступи его ног, которая, казалось, звучала, как гулкое эхо от шлепков по камням больших ладоней. Мёртвые тела, пустота, тёмные стены, которые в свете факелов казались обрызганными кровью, страх перед внезапной смертью, подстерегающей в тенях или в дверях, и всё это на фоне мыслей о поджидающей его бдительной злобе у ворот,- это было едва ли не больше того, что он мог принудить себя выдержать. Он приветствовал бы битву — желательно не со слишком большим количеством врагов за раз,- охотнее, чем эту кошмарную, зловещую неопределённость. Он заставил себя думать о Фродо, который лежит связанный, или в муках, или мёртвый где-то в этом страшном месте. Сэм шёл вперёд.

Он прошёл освещённый факелами коридор и почти добрался до большой сводчатой двери в его конце — внутренней стороны нижних ворот, как он правильно догадался,- когда где-то высоко вверху раздался страшный, резко оборвавшийся визг. Сэм застыл на месте. Затем он услышал приближающиеся шаги. Кто-то поспешно сбегал сверху по гулкой лестнице.

Воля Сэма была слишком слаба и медлительна, чтобы удержать его руку. Он потянул за цепочку и сжал Кольцо. Но не надел, потому что как раз в тот момент, когда он прижимал его к груди, в коридор с грохотом влетел какой-то орк. Он выпрыгнул из тёмного проёма справа и побежал по направлению к Сэму. До хоббита оставалось не более шести шагов, когда орк, подняв голову, заметил его, и Сэм мог слышать его затруднённое дыхание и видеть свирепый взгляд его налитых кровью глаз. Орк застыл от ужаса. Потому что он увидел не маленького испуганного хоббита, пытающегося твердо поднять меч, он видел большую безмолвную фигуру, закутанную в серую тень, которая смутно вырисовывалась на фоне дрожащего света: в одной руке она держала меч, самый блеск которого был горькой мукой, а в другой, прижатой к груди, скрывала некую безымянную угрозу, могучую и роковую.

На мгновение орк припал к земле, а потом, безобразно заверещав от страха, повернулся и помчался назад, откуда пришёл. Никогда ещё ни одна собака не воодушевлялась, когда её враг поворачивал хвост, сильнее, чем Сэм при этом неожиданном бегстве. Он завопил и рванулся в погоню.

— Да! Эльфийский воин на свободе! — кричал он.- Я иду! Немедленно покажи мне путь наверх, или я спущу с тебя шкуру!

Но орк был в своём собственном притоне, шустрый и сытый, Сэм же был чужаком, голодным и усталым, а лестницы — винтовые, высокие и крутые. Сэм начал задыхаться. Орк вскоре скрылся из виду, и теперь только слабое шлёпанье его ног указывало, что он продолжал мчаться дальше и вверх. Время от времени он взвизгивал, и эхо бежало вдоль стен. Но вскоре весь производимый им шум стих где-то вдали.

Сэм, тяжело ступая, плёлся вперёд. Он чувствовал, что находится на правильном пути, и это его изрядно подбадривало. Он выпустил Кольцо и подтянул пояс.

— Так, так! — пробормотал он.- Если только они все чувствуют такое отвращение ко мне и моему Разителю, всё может обернуться гораздо лучше, чем я надеялся. Во всяком случае, похоже, что Лохмач, Живоглот и их отряды проделали почти всю мою работу за меня. Если не считать этой мелкой перепуганной крысы, сдаётся, что в живых здесь не осталось никого!

И тут он резко остановился, словно стукнувшись головой о каменную стену. Полный смысл сказанного обрушился на него, как удар. В живых не осталось никого! Чьим был тот ужасный, предсмертный вопль?!

— Фродо! Фродо! Хозяин! — воскликнул он прерывающимся голосом.- Если они убили вас, то, что же мне делать? Ладно, в конце концов я приду на самую вершину, а там посмотрим.

Вверх, вверх шёл он. Было темно; лишь изредка на поворотах или у входов, ведущих в верхние яруса башни, торчали горящие факелы. Сэм попытался считать ступени, но после двух сотен сбился. Теперь он двигался тихо, потому что ему казалось, что всё ещё немного сверху до него доносятся какие-то голоса. По-видимому, в живых осталась не одна крыса.

Наконец, когда он почувствовал, что больше не сможет ни вздохнуть, ни заставить свои колени снова согнуться, лестница кончилась. Сэм замер. Голоса звучали теперь громче и ближе. Сэм внимательно огляделся вокруг. Он выбрался прямо на плоскую крышу третьего, самого высокого, яруса крепости: открытое пространство около двадцати ярдов в диаметре с низким парапетом. Лестница выводила в маленькую сводчатую беседку в центре крыши с низкими дверями, обращёнными к востоку и к западу. На востоке Сэм мог видеть внизу равнину Мордора, безбрежную и тёмную, и пылающую гору вдали. Новое волнение поднималось, кипя, в её глубоких расщелинах, и огненные реки сверкали так яростно, что даже на таком расстоянии, за много миль, свет их заставлял вершину крепости отливать ярким красным заревом. На западе взгляд упирался в основание большой верхней башни, которая замыкала собой верхний двор и вздымала свой рог высоко над гребнем окружающих холмов. В оконной щели горел свет. Дверь была меньше чем в десяти ярдах от того места, где стоял Сэм. Она была открытой, но тёмной, и именно из её теней доносились голоса.

Сначала Сэм не слушал; он шагнул из восточной двери и огляделся. Ему сразу стало ясно, что здесь, наверху, драка была самой свирепой. Весь двор был завален мёртвыми орками и их отсечёнными и разбросанными головами и конечностями. Воняло смертью. Рык, последовавший за ударом, и крик заставили его метнуться обратно в укрытие. Голос орка стал гораздо громче от гнева, и Сэм сразу узнал его: резкий, грубый, холодный. Это говорил Лохмач, капитан крепости.

— Так ты не пойдёшь снова, говоришь? Будь ты проклят, Снага, жалкий ублюдок! Если, по-твоему, я настолько изранен, что надо мной можно безнаказанно насмехаться, то ты ошибаешься. А ну, поди сюда, и я выдавлю тебе глаза, как только что Клопчику. А когда появится немного свежих парней, я расправлюсь с тобой: я пошлю тебя к Раконе!

— Они не придут; во всяком случае, не раньше, чем ты сдохнешь,- угрюмо отозвался Снага.- Я дважды сказал тебе, что свиньи Живоглота добрались до ворот первыми, и никто из наших не вышел. Лагдуф и Музгаш выскочили было, но их застрелили. Я видел это из окна, говорю тебе. А они были последними.

— Тогда придётся идти тебе. Мне по любому надо торчать тут. Но я ранен. Чтоб этому грязному бунтовщику Живоглоту пропасть в Чёрных Ямах! — Голос Лохмача принялся сыпать грязными именами и проклятиями.- Я отделал его лучше, чем он меня, да он, мразь, достал меня ножом раньше, чем я придушил его. Тебе придётся идти, или я съем тебя! Вести должны быть доставлены в Лугбурз, или нас обоих ждут Чёрные Ямы. Да, да, и тебя тоже. Тебе не спастись от них, если будешь торчать здесь.

— Я не пойду опять по этим лестницам! — прорычал Снага.- Капитан ты там, или нет. Ша! Держи лапы подальше от ножа, или я пропорю твои кишки стрелой. Тебе недолго быть капитанам после того, как Они услышат обо всем, что тут было. Я дрался за Крепость против этих вонючих крыс из Моргула, однако хорошенькое варево замутили тут вы, два прелестных капитана, сцепившись из-за шмоток.

— Хватит! — огрызнулся Лохмач.- Я исполнил, что приказали. Это всё Живоглот начал, попытавшись подцепить ту красивую сорочку.

— Ладно, ты уложил его на лопатки, потому как высок и могуч. Только вот соображал-то он получше тебя. Он не раз повторил тебе, что самый опасный из шпионов всё ещё на свободе, только ты не пожелал слушать. И не желаешь слушать теперь. Живоглот был прав, говорю тебе! Тут ошивается великий воин, один из этих кровожадных эльфов или из грязных тарков. Он идёт сюда, говорю тебе. Ты слышал колокол. Он прошёл мимо Стражей, а они сделаны тарками. Он на лестницах. И пока он там, я вниз не пойду. Не пошёл бы, будь ты хоть назгулом.

— Так вот как, вот как?! — взвыл Лохмач.- Ты будешь делать то, и не будешь делать это? А когда он появится, ты удерёшь и бросишь меня?! Нет, не выйдет! Сначала я проделаю в твоем брюхе красную дырку для червей!

Из дверей башни выскочил, удирая, относительно мелкий орк. За ним появился Лохмач: крупный орк с длинными руками, которые, когда он бежал скрючившись, достигали земли. Однако одна рука безвольно болталась и, по-видимому, кровоточила, другая сжимала большой чёрный узел. В красном зареве Сэм, съёжившийся за дверью лестницы, мельком увидел злое лицо орка, когда тот промчался мимо: оно было раскорябано, будто разодрано когтями, и перемазано кровью, с торчащих наружу клыков капали слюни, пасть скалилась, как у рычащего зверя.

Насколько Сэму было видно, Лохмач гонялся за Снагой по всей крыше, пока, подныривая и уворачиваясь, орк помельче не метнулся обратно в башню и не исчез. Лохмач остановился. Через восточную дверь Сэм наблюдал, как тот, отдуваясь, стоит у парапета, его левая лапа слабо сжималась и разжималась. Орк положил узел на пол, вытащил правой лапой длинный красный нож, плюнул на него, затем, подойдя к парапету вплотную, перевесился через него и глянул на лежащий далеко внизу внешний двор. Он дважды крикнул, но ответа не было.

Внезапно, пока Лохмач перевешивался через парапет, повернувшись спиной к крыше, Сэм к своему изумлению увидел, что одно из распростёртых тел шевелится. Оно поползло. Оно вытянуло лапу и схватило свёрток. Оно встало, шатаясь и сжимая в другой руке копьё с широким наконечником и коротким сломанным древком. Оно приготовилось нанести колющий удар. Но в этот миг с его клыков сорвался шип: вздох боли или ненависти. Лохмач быстро, как змея, скользнул в сторону, извернулся и погрузил свой нож в глотку врага.

— Получай, Живоглот! — крикнул он.- Не вполне мёртв, э? Ладно, я доделаю мою работу теперь.

Орк вспрыгнул на упавшее тело и принялся яростно давить и топтать его, время от времени наклоняясь, чтобы полоснуть или проколоть ножом. Наконец, удовлетворившись, он откинул назад голову и издал отвратительный, булькающий победный вой. Затем облизал свой нож и, зажав его зубами и подхватив свёрток, направился, хромая, к ближней двери лестницы.

У Сэма не оставалось времени на раздумье. Он мог бы выскользнуть из другой двери, но едва ли остался бы незамеченным, а он не мог долго играть в прятки с этим ужасным орком. Сэм сделал, вероятно, лучшее из того, что мог сделать. Он с криком прыгнул навстречу Лохмачу. Он больше не держался за Кольцо, но оно было здесь — тайное могущество, угроза, внушающая непреодолимый страх рабам Мордора; и в руке хоббита был Разитель, свет которого поразил глаза орка, словно блеск безжалостных звёзд в страшных землях эльфов: кошмар, вызывающий леденящий ужас у всего его рода. И Лохмач не мог одновременно держать своё сокровище и сражаться. Он замер на месте, рыча и скаля клыки, затем ещё раз прыгнул вбок на манер орков и, когда Сэм бросился на него, с силой пихнул свёрток в лицо врага, используя его одновременно как щит и оружие. Сэм пошатнулся, и, прежде чем успел оправиться, Лохмач метнулся мимо, вниз по лестницам.

Сэм, ругаясь, побежал было за ним, но ушёл недалеко. Вскоре мысль о Фродо вернулась к нему, и он вспомнил, что другой орк скрылся в башне. Ещё один страшный выбор, а времени, чтобы всё взвесить, не было. Если Лохмач удерёт, он вскоре вернётся с подмогой. Но если Сэм погонится за ним, другой орк тут, наверху, может сделать что-нибудь ужасное. И в любом случае, Сэм может упустить Лохмача или быть убитым им. Он быстро повернулся и побежал вверх по лестнице.

— Небось, опять неверно,- вздохнул он.- Но прежде всего я должен подняться на самый верх, а там будь что будет.

Далеко внизу Лохмач проскакал до конца лестниц и через двор, за ворота, унося свой драгоценный груз. Если бы Сэм мог увидеть его и знать, какое горе принесёт бегство орка, он бы перетрусил. Но сейчас его мысли были заняты последним этапом поисков. Он осторожно подошёл к двери башни и вступил внутрь. Дверь открывалась в темноту. Но вскоре широко раскрытые глаза хоббита уловили свет по правую руку. Он шёл из проёма, который вёл к другой лестнице, тёмной и узкой: по-видимому, она вилась изнутри вдоль круглых внешних стен. Где-то наверху тускло светил факел.

Сэм начал беззвучно подниматься. Он дошёл до оплывающего факела, который был укреплён над дверью слева от него. Дверь эта открывалась к щели окна, глядящего на запад: тот самый красный глаз, который они с Фродо видели снизу, у выхода из туннеля. Сэм быстро прошёл в дверь и заспешил на второй этаж, в любой момент ожидая нападения сзади и опасаясь почувствовать удушающую хватку пальцев на шее. Потом он вышел к окну, глядящему на восток, и к другому факелу над дверью, что вела в коридор в центре башни. Дверь была открыта, коридор тёмен, если не считать тусклого свечения факела и красного зарева, просачивающегося снаружи через оконную щель. Лестница здесь кончалась. Сэм прокрался в коридор. С обеих сторон тут было по низкой двери, та и другая закрытые и запертые. Ни одного звука.

— Тупик,- пробормотал Сэм,- и после всех моих восхождений! Это не может быть вершиной башни. Но что же мне теперь делать?

Он побежал назад, на нижний этаж, и потолкал дверь. Она не поддавалась. Он опять побежал вверх; по его лицу струйками потёк пот. Сэм чувствовал, что каждая минута драгоценна, но они убегают одна за другой, а он не в силах сделать ничего. Его больше не заботил ни Лохмач, ни Снага, ни любой другой когда-либо появившийся на свет орк. Сэму нужен был только его хозяин, он мечтал хотя бы ещё раз взглянуть на его лицо, ещё раз коснуться его руки.

Наконец, устав и окончательно сдавшись, он сел на первую ступеньку, ведущую вниз из коридора, и опустил голову на руки. Было тихо, устрашающе тихо. Факел, который уже догорал, когда появился Сэм, зашипел и погас, и хоббиту показалось, что тьма заливает его, словно прилив. И тут, к собственному изумлению, в конце своего долгого, но тщетного пути, в последнем отчаянии, в ответ на какой-то порыв своего сердца, который он сам не мог назвать, Сэм тихонько запел.

В холодной тьме башни зазвучал его тонкий, дрожащий голос: голос потерявшегося и усталого хоббита, который ни один прислушивающийся орк не принял бы за чистый голос эльфийского воина. Он мурлыкал старые детские песенки Шира и отрывки стихов мистера Бильбо, которые всплывали в его памяти, словно мимолётные видения родной страны. А затем в нём внезапно поднялась новая сила, и его голос зазвенел, когда собственные строки сложились, непрошенные, чтобы лечь на простодушный мотив:

Быть может, в западном милом краю

Реки струятся весной,

Луга расцветают и звонко поют

Птицы в листве молодой.

А может, там ясной ночью горят

Среди шелестящих ветвей

Эльфийские звёзды — роскошный наряд

Меж буковых пышных кудрей.

Хоть здесь в глубокой могильной тьме

Лежу я в конце пути,

Над горными кручами в вышине

Любым крепостям вопреки,

Выше теней всех солнце плывёт

И вечные звёзды сияют.

Я не скажу, что день не придёт,

И с небом не распрощаюсь.

— Выше всех твердынь крепостных,- начал было он следующий куплет и тут примолк. Ему почудилось, что в ответ доносится чей-то слабый голос. Но теперь не было слышно ничего. Да нет, он слышит что-то, но не голос. Приближались шаги. Затем в коридоре наверху тихо открылась дверь: скрипнули петли. Сэм скорчился на ступеньке, вслушиваясь. Дверь закрылась с глухим хлопком, а потом раздражённо загремел голос орка:

— Хо ла! Эй ты, там, наверху, крыса навозная! Прекрати свой писк, не то я приду и займусь тобой. Слышишь?

Ответа не было.

— Порядок,- прорычал Снага.- Но я всё-таки приду и посмотрю, чем ты там занимаешься.

Петли опять скрипнули, и Сэм, осторожно приподняв голову над порогом коридора, увидел в открытом дверном проёме колеблющийся свет и смутную фигуру выходящего орка. Он, похоже, нёс лестницу. Неожиданно Сэма осенила догадка: в верхнюю камеру вёл люк в потолке коридора. Снага поставил лестницу вертикально, закрепил её и затем, поднявшись, скрылся из виду. Сэм услышал звук отодвигаемого засова, а потом снова заговорил мерзкий голос:

— Лежи смирно, иначе поплатишься! Не думаю, что тебя надолго оставят в покое, но если не хочешь, чтобы забава началась прямо сейчас, держи свою пасть закрытой, понял? Вот тебе, чтоб не забыл!

Раздался звук, похожий на свист кнута.

В сердце Сэма внезапно полыхнула неистовая ярость. Он вскочил, подбежал к лестнице и вскарабкался по ней, словно кошка. Его голова высунулась из люка в центре пола большой круглой камеры. С потолка свисал красный фонарь, с западной стороны, очень высоко, темнела узкая оконная щель. У стены под окном на полу что-то лежало, но сверху нависала чёрная фигура расставившего ноги орка. Он поднял плеть во второй раз, но удара так и не последовало.

С криком ярости Сэм выскочил из люка с Разителем в руке. Орк круто обернулся, но прежде, чем успел шевельнуться, Сэм отрубил его кисть с плетью от руки. Взвыв от боли и страха, орк в отчаянии бросился на Сэма головой вперёд. Следующий удар хоббита прошёл мимо, и, потеряв равновесие, Сэм упал навзничь, цепляясь за споткнувшегося об него орка. Прежде, чем он успел подняться на ноги, он услышал крик и глухой удар. Вырвавшийся от него орк в панике зацепил за вершину лестницы и рухнул в открытый люк. Сэм больше не думал о нём. Он подбежал к скорчившейся на полу фигуре. Это был Фродо.

Он был гол и лежал, словно в обмороке, на куче грязных тряпок, вскинутая рука заслоняла голову, а на боку вздулся безобразный рубец от удара плетью.

— Фродо! Мистер Фродо, дорогой мой! — крикнул Сэм, почти ослеплённый слезами.- Это Сэм, я пришёл!

Он полуприподнял хозяина и прижал его к груди. Фродо открыл глаза.

— Я всё ещё сплю? — пробормотал он.- Но предыдущий сон был ужасен.

— Вы совсем не спите, хозяин,- сказал Сэм.- Это всё правда. Это я. Я пришёл.

— Я едва могу в это поверить,- отозвался Фродо, сжав его.- Тут был орк с плетью, а теперь он превратился в Сэма! Значит, я всё-таки не спал, когда услышал то пение внизу, и попытался ответить? Это был ты?

— Да, мистер Фродо, я. Я потерял надежду. Почти. Я не мог найти вас.

— Что ж, теперь ты нашёл меня, Сэм, дорогой Сэм,- проговорил Фродо и, откинувшись в ласковые руки Сэма, закрыл глаза, словно дремлющий ребёнок, когда ночные страхи прогнаны прочь любящим голосом или рукой.

Сэм почувствовал, что может сидеть так бесконечно, наслаждаясь счастьем, но это было непозволительно. Найти хозяина мало: он ещё должен попытаться спасти его. Сэм поцеловал Фродо в лоб.

— Ну же! Просыпайтесь, мистер Фродо! — сказал он, постаравшись, чтобы его голос звучал так же жизнерадостно, как в Торбе, когда он летним утром отдёргивал полог.

Фродо вздохнул и сел.

— Где мы? Как я попал сюда? — спросил он.

— Некогда рассказывать, пока мы не попадём куда-нибудь ещё, мистер Фродо,- ответил Сэм.- Но вы на вершине той башни, которую мы с вами видели снизу из туннеля ещё до того, как орки захватили вас. Насколько давно, я не знаю. По-моему, больше, чем день назад.

— Всего лишь? — проговорил Фродо.- А кажется, что прошли недели. Ты должен будешь рассказать мне обо всём, когда представится случай. Что-то ударило меня, не так ли? И я провалился во тьму и кошмары и, проснувшись, обнаружил, что явь хуже. Меня со всех сторон окружали орки. По-моему, они только что влили мне в горло какое-то отвратительное, жгучее питьё. Голова у меня прояснилась, но мне было больно, и я устал. Они содрали с меня абсолютно всё, а потом появились два громадных зверя и допрашивали, допрашивали меня до тех пор, пока мне не почудилось, что я схожу с ума. А они всё стояли надо мной, пожирая глазами и поигрывая кинжалами. Я никогда не забуду их поганых лап и глаз.

— Вы не забудете, если будете говорить об этом, мистер Фродо,- сказал Сэм.- И, если мы не хотим увидеть их снова, чем скорее мы пойдём, тем лучше. Вы можете идти?

— Да, могу,- ответил Фродо, медленно поднимаясь на ноги.- Я не ранен, Сэм. Но я очень устал, и мне больно вот тут.- Фродо коснулся шеи над левым плечом, выпрямился, и Сэму показалось, что его хозяин одет в пламя: его голая кожа алела в свете потолочного фонаря. Фродо сделал шаг, потом другой.

— Так лучше! — сказал он, немного приободрившись.- Я не осмеливался шевелиться, даже когда оставался один, иначе тут же появлялся кто-нибудь из охранников. Пока не началась свара и потасовка. Эти два зверя: по-моему, они повздорили. Из-за меня и моих вещей. Я лежал здесь в жутком страхе. А потом наступила смертельная тишина, и это было ещё хуже.

— Да, судя по всему, они повздорили,- подтвердил Сэм.- Тут, должно быть, было с пару сотен этих грязных тварей: слишком много для Сэма Скромби, как вы могли бы сказать. Однако они поубивали себя сами. Удачно получилось, но складывать об этом песню рановато, пока мы не выбрались отсюда. А теперь, что будем делать? Вы же не можете ходить по Чёрной Стране без ничего, кроме вашей собственной кожи, мистер Фродо.

— Они взяли абсолютно всё, Сэм,- сказал Фродо.- Абсолютно всё, что у меня было. Ты понял? Абсолютно всё!

Он снова скорчился на полу, свесив голову, будто его собственные слова открыли ему всю полноту катастрофы, и отчаяние захлестнуло его.

— Поручение провалено, Сэм. Даже если мы выйдем отсюда, мы не сможем спастись. Только эльфы спасутся. Далеко-далеко от Средиземья, очень далеко, за Морем. Если только оно достаточно широко, чтобы не пропустить Тень.

— Нет, не абсолютно всё, мистер Фродо. И поручение не провалено, пока нет. Я взял Его, мистер Фродо, прошу вашего прощения. И я сберёг Его. Оно сейчас на цепочке у меня на шее, и, надо сказать, здорово тяготит её.- Сэм нащупал цепочку с Кольцом.- Но, наверное, вы должны взять его назад.

Теперь, когда дошло до этого, Сэм почувствовал, что не желает отдавать Кольцо, а вместе с ним и бремя, своему хозяину.

— Оно у тебя? — проговорил Фродо, задыхаясь.- Оно у тебя, здесь? Сэм, ты — чудо!

Затем его тон мгновенно и резко изменился.

— Дай мне его! — крикнул он, вскочив и протягивая дрожащую руку.- Сейчас же отдай его мне! Ты не можешь носить его!

— Пожалуйста, мистер Фродо,- отозвался Сэм, несколько ошарашено.- Вот оно!

Сэм медленно вытащил Кольцо и стянул через голову цепочку.

— Но вы теперь в Мордоре, сударь, и когда выйдете наружу, то увидите Огненную Гору и всё такое прочее. Вы поймёте, что Кольцо теперь очень опасно и что носить его тяжело. Если это окажется слишком сложным делом, может быть, я смогу разделить этот труд с вами?

— Нет, нет! — крикнул Фродо, вырывая из рук Сэма кольцо и цепочку.- И не мечтай, вор!

Он тяжело дышал, уставившись на Сэма расширившимися от злобы и страха глазами. Затем внезапно застыл в ужасе, стиснув Кольцо в сжатом кулаке. Туман, застилавший его взор, рассеялся, и он провёл рукой по раскалывающемуся от боли лбу. Ему, всё ещё не оправившемуся от раны и страха, отвратительное видение, представившееся его глазам, показалось исключительно реальным: Сэм опять превратился в скалящего зубы орка, который жадно тянет лапу к его сокровищу,- грязная мелкая тварь с алчными глазами и слюнявой пастью. Но теперь видение прошло. Тут, на коленях перед ним, был Сэм с лицом, перекошенным от боли, словно его ранили в самое сердце, и слёзы катились из его глаз.

— О, Сэм! — воскликнул Фродо.- Что я сказал? Что я наделал? Прости меня! После всего, что ты совершил… Это ужасное могущество Кольца. Я хотел бы, чтобы оно никогда, никогда не было найдено. Но, Сэм, не обижайся. Я должен нести это бремя до конца. Это невозможно изменить. Ты не можешь встать между мной и этой судьбой.

— Да всё в порядке, мистер Фродо,- сказал Сэм, размазывая рукавом слёзы. — Я понял. Но я всё-таки могу помочь, правда? Я должен вывести вас отсюда. Немедленно, понимаете? Но сперва вам нужно что-нибудь из одежды и снаряжения, а потом немного еды. Легче всего будет с одеждой. Раз уж мы в Мордоре, нам лучше всего одеться по здешней моде; и в любом случае, у нас нет выбора. Боюсь, мне придётся позаимствовать для вас что-нибудь из тряпья орков, мистер Фродо. Да и для себя тоже. Если мы идём вместе, то лучше не отличаться друг от друга. А пока закутайтесь в это!

Сэм расстегнул свой серый плащ и набросил его на плечи Фродо. Затем, сняв с плеч мешок, опустил его на пол и вытащил из ножен Разитель. На клинке не было даже синеватой искры.

— Я совсем забыл, мистер Фродо,- сказал Сэм.- Нет, они забрали не абсолютно всё! Если помните, вы одолжили мне на время Разитель, и фиал Владычицы. Они всё ещё у меня. Но оставьте мне их ещё ненадолго, мистер Фродо. Я должен пойти и посмотреть, что удастся найти. Вы оставайтесь тут. Походите немного, разомните ноги. Я быстро. Мне не нужно ходить далеко.

— Будь осторожен, Сэм! — сказал Фродо.- И поторопись! Здесь могут оставаться живые орки, притаившиеся в засаде.

— Придётся рискнуть,- ответил Сэм.

Он подошёл к люку и соскользнул по лестнице. Через минуту опять показалась его голова. Сэм бросил на пол длинный кинжал.

— Вот штучка, которая может пригодиться,- сказал он.- Он мёртв: тот, который хлестнул вас. Похоже, сломал шею впопыхах. Теперь, мистер Фродо, если сможете, втяните лестницу и не спускайте, пока не услышите от меня пароль. Я позову «Элберет». Так говорят эльфы. Ни один орк этого не скажет.

Некоторое время Фродо сидел и дрожал, в его мыслях мелькали одна за другой всякие напасти. Потом он поднялся, закутался в серый эльфийский плащ и, чтобы занять голову, начал расхаживать взад и вперёд, пристально и пытливо разглядывая все углы своей камеры.

Прошло не очень много времени, хотя страх сделал его похожим по меньшей мере на час, когда Фродо услыхал снизу тихий оклик Сэма: «Элберет, Элберет». Он спустил вниз лёгкую лестницу. Появился пыхтящий Сэм с огромным узлом на голове. Он уронил его на пол с громким стуком.

— Теперь быстрее, мистер Фродо! — сказал он.- Мне пришлось поискать, чтобы подобрать что-нибудь не слишком большое, впору таким, как мы. Можем приодеться. Но мы должны спешить. Я не встретил никого живого и ничего не видел, но мне что-то беспокойно. По-моему, это место под наблюдением. Толком объяснить не могу, да ладно: мне всё чудится, будто сверху, высоко в черноте, где его не видно, болтается кто-то из этих мерзких летучих Всадников.

Он развернул узел. Фродо с отвращением взглянул на содержимое, но делать было нечего: он должен был надеть это или идти голым. Здесь были длинные косматые брюки из шкуры какого-то неведомого животного и грязная кожаная рубаха. Он надел их. Поверх рубахи шла кольчуга из прочных колец, короткая для обычного орка, но для Фродо слишком длинная и тяжёлая. Поверх неё он затянул пояс, на котором висели короткие ножны с широким не то мечом, не то кинжалом. Сэм принёс несколько оркских шлемов. Один из них пришёлся Фродо вполне по мерке — чёрная каска с железным ободом и железной макушкой, обтянутая кожей, на которой над похожей на клюв пластиной, прикрывающей нос, был намалёван красной краской Злой Глаз.

— Тряпки и оружие из Моргула, у отряда Живоглота, подходили больше, да и сделаны лучше,- сказал Сэм,- но, полагаю, не стоит разгуливать с его знаками по Мордору, особенно после того, что произошло здесь. Ну вот, мистер Фродо. Теперь вы настоящий маленький орк, если я осмелюсь сказать такую дерзость. По крайней мере, были бы, если бы могли прикрыть лицо маской, удлинить руки и стать кривоногим. Вот, это немного спрячет недостатки.- Сэм накинул на плечи Фродо длинный чёрный плащ.- Теперь вы готовы! А по дороге прихватите себе щит.

— А как насчёт тебя, Сэм? — спросил Фродо.- Разве мы не должны выглядеть одинаково?

— Да я, мистер Фродо, всё думаю,- отозвался Сэм,- что лучше бы мне не оставлять тут ничего своего; уничтожить-то мы эти вещи не можем. И я ведь не могу нацепить поверх своей одежды оркскую кольчугу, правда? Стало быть, мне придётся просто прикрыть её.

Он опустился на колени и бережно свернул свой эльфийский плащ, который превратился в поразительно маленький свёрток. Затем уложил его в лежащий на полу походный мешок. Встав, Сэм закинул свой мешок за спину, надел на голову шлем и набросил на плечи чёрный плащ.

— Ну вот! — сказал он.- Теперь мы вполне под пару. А сейчас — самое время смыться. Бежим!

— Я не смогу бежать всю дорогу, Сэм,- сказал Фродо, криво улыбаясь.- Надеюсь, ты навёл справки о придорожных гостиницах? Или ты забыл о еде и питье?

— Ох ты, а ведь и правда забыл! — отозвался Сэм, смущённо присвистнув.- Знаете, мистер Фродо, вы мне только сейчас вот взяли — и напомнили, насколько мне пить и есть хочется! Уж и не знаю, когда моих губ коснулась хоть крошка или капля. Я совсем забыл про это, пытаясь найти вас. Но дайте подумать! Последний раз, когда я смотрел, у меня оставалось достаточно дорожного хлеба и того, что нам дал капитан Фарамир, чтобы худо-бедно продержаться на ногах пару недель. Но вот в бутылке, если что и осталось, то не больше капли. На двоих этого не хватит, никоим образом. Орки, что, не едят и не пьют? Или они просто живут гнилым воздухом и ядом?

— Нет, Сэм, они и едят, и пьют. Плодящая их тень способна лишь имитировать, а не творить: она не может создавать самостоятельно никаких по-настоящему новых вещей. Я не думаю, что она породила орков: она только совратила их и привела к гибели. И если уж они живут, то им приходится поддерживать свою жизнь, как и всем другим существам. Они довольствуются тухлой водой и гнилым мясом, если не могут получить ничего лучшего, но не ядом. Меня они покормили, так что я в лучшем положении, чем ты. Где-то здесь должны быть и пища, и вода.

— Но нет времени искать их,- возразил Сэм.

— Что ж, дела обстоят всё-таки малость лучше, чем ты думаешь,- сказал Фродо.- Мне посчастливилось найти кое-что, пока тебя не было. Они действительно забрали не абсолютно всё. Среди лохмотьев на полу я нашёл свою сумку с едой. Конечно, её перерыли, но, по-моему, вид и запах лембас понравились им ещё меньше, чем Горлуму. Они расшвыряли галеты, кое-что растоптали и разломали, однако я собрал их. Получилось чуть меньше, чем у тебя. Но они взяли еду Фарамира и разрубили мою бутылку с водой.

— Ладно, говорить больше не о чем,- сказал Сэм.- Для начала у нас достаточно. Однако с водой дела плохи. Но идёмте, мистер Фродо! Бежим, или нам не поможет целое озеро воды!

— Нет, пока ты не проглотишь что-нибудь, Сэм,- возразил Фродо.- До тех пор я с места не двинусь. Вот, съешь эту эльфийскую галету и выпей ту последнюю каплю из твоей бутылки! Всё выглядит достаточно безнадёжно, так что нет смысла беспокоиться о завтрашнем дне. Возможно, он не придёт.

Наконец, они тронулись. Хоббиты спустились по лестнице, а затем Сэм снял её и положил в коридоре рядом со скрюченным телом погибшего орка. На винтовой лестнице в башне было темно, но площадку на крыше всё ещё освещало зарево Горы, хотя теперь оно потускнело, став тёмно-красным. Сэм и Фродо подобрали два щита, чтобы дополнить свой маскарад, а затем двинулись вперёд.

Они медленно спускались по длинным лестницам. Оставшаяся позади верхняя камера в башне, в которой они встретились снова, казалась теперь почти уютной: сейчас хоббиты опять были на виду, и от стен на них веяло ужасом. Крепость Кирит Ангола вымерла, но в ней всё ещё обитали страх и зло.

В конце концов, они добрались до двери, ведущей во внешний двор, и остановились. Даже отсюда они чувствовали бьющую в них злобу Стражей: чёрных безмолвных фигур с обеих сторон ворот, сквозь которые тускло виднелось зарево Мордора. Пока они пробирались среди безобразных тел орков, каждый шаг давался всё с большим трудом. Ещё не доходя до портала, им пришлось остановиться. Продвинуться дальше хоть на дюйм было мучительно и невыносимо трудно для воли и тела.

У Фродо не было сил для подобной борьбы. Он опустился на землю.

— Я не могу идти дальше, Сэм,- пробормотал он.- Я теряю сознание. Я не знаю, что овладело мной.

— Я знаю, мистер Фродо. Крепитесь! Это ворота. Тут какое-то чёрное колдовство. Но я прошёл в них и собираюсь выйти. Вряд ли это опаснее, чем прежде. Теперь вот так!

Сэм снова вытащил фиал Галадриэли. И, словно делая честь его смелости и озаряя славой верную смуглую руку хоббита, свершившую такие деяния, фиал внезапно полыхнул так, что весь тенистый двор залил слепящий свет, подобный блеску молнии, но только он был ровным и не мерк.

— Гилтониэль, а Элберет! — воскликнул Сэм, ибо, он сам не знал, почему, в мыслях его внезапно мелькнуло воспоминание о эльфах в Шире и песне, которая прогнала прочь Чёрного Всадника в деревьях.

— Айя эленион анкалима! — ещё раз воскликнул Фродо позади него.

Воля Стражей была сломлена столь же внезапно, как лопается струна, и Фродо с Сэмом заковыляли вперёд. Затем они побежали. Сквозь ворота, мимо огромных сидящих фигур с их блестящими глазами. Послышался треск. Замковый камень арки с грохотом рухнул почти им на пятки, стена над головой начала осыпаться и обрушилась. Лишь волосок отделял хоббитов от гибели. Звякнул колокол, и от Стражей поднялся высокий, устрашающий вой. Далеко сверху, из темноты, пришёл ответ. С чёрного неба упала, как стрела, крылатая фигура, разорвав тучи ужасным, пронзительным криком.

Страна Тени

Сэму как раз хватило ума затолкать фиал обратно на грудь.

— Бегите, мистер Фродо! — крикнул он.- Нет, не туда! Там за стеной отвесная пропасть. Следуйте за мной!

Они помчались по дороге вниз от ворот. Шагов через пятьдесят, нырнув за острый угол бастиона на утёсе, они скрылись за ним от взгляда из крепости. На данный момент они были спасены. Вжавшись в скалу, хоббиты перевели дух, а затем схватились за сердца: назгул, который успел опуститься на стену рядом с разрушенными воротами, испустил свой смертоносный крик. Утёсы ответили эхом.

В ужасе хоббиты заковыляли вперёд. Вскоре дорога опять резко свернула к востоку, и на страшный миг они оказались в виду крепости. Перемахнув опасное место, хоббиты на мгновение обернулись и увидели над зубцами огромную чёрную фигуру; затем они нырнули в расселину между высокими скалистыми стенами, которая круто спускалась навстречу Моргульскому тракту. Они достигли перекрёстка. До сих пор не было ни следа орков, ни ответа на крик назгула, но они понимали, что безмолвие продлиться недолго. Сейчас, в любой момент, начнётся охота.

— Так не пойдёт, Сэм,- сказал Фродо.- Будь мы настоящими орками, мы должны были бы со всех ног бежать назад, к крепости, а не удирать прочь. Нас опознает первый же встречный враг. Нам необходимо как-нибудь убраться с этого тракта.

— Но мы не можем,- возразил Сэм.- Без крыльев, просто никак.

Восточная сторона Эфель Дуата была отвесной, срывающееся утёсами и обрывами в чёрный проход, что лежал между горной цепью и внутренним хребтом. На небольшом расстоянии от перекрёстка, после очередного крутого спуска дорога взбегала на повисший над пропастью каменный мост и уводила к изломанным склонам и узким долинам Моргая. Фродо и Сэм отчаянно рванулись через мост, но еще не успели добраться до его противоположного конца, как услышали поднявшуюся тревогу и крики. Позади них, теперь уже высоко наверху, на горном склоне, маячила крепость Кирит Ангола, её камни тускло рдели в зареве. Внезапно её хриплый колокол ударил снова, а затем рассыпался дребезжащим трезвоном. Заревели рога. И тут с другой стороны моста донеслись ответные крики. Фродо и Сэм не могли видеть, что творится впереди, на дне тёмной расселины, отрезанной от угасающего зарева Ородруина, но они уже слышали топот обутых в железо ног, и на дороге загремел быстрый перестук копыт.

— Живей, Сэм! Перелезаем! — крикнул Фродо.

Они вскарабкались на низкий парапет моста. К счастью, здесь не было уже того страшного обрыва в пропасть, потому что склоны Моргая успели подняться почти до уровня дороги; но для хоббитов было слишком темно, чтобы угадать высоту.

— Ладно, пошли, мистер Фродо,- сказал Сэм.- До свиданья!

Он разжал пальцы. Фродо последовал за ним. И уже падая, они услышали грохот от промчавшихся по мосту всадников и тяжёлый топот орков, бегущих позади. Однако Сэм рассмеялся бы, если б посмел. Опасавшиеся, что сейчас разобьются о невидимые скалы, хоббиты упали в овраг не более чем в дюжину футов глубиной и приземлились с глухим стуком и хрустом в последнюю вещь, которую они здесь ожидали встретить: густой колючий кустарник. В нём Сэм и лежал, не двигаясь, посасывая расцарапанную руку.

Когда звуки копыт и ног стихли, он рискнул присвистнуть.

— Увольте меня, мистер Фродо, но я и понятия не имел, что в Мордоре может что-то расти! Правда, знай я о здешних растениях, то как раз ожидал бы чего-то подобного. Судя по ощущениям, эти шипы длиной в фут, не меньше; они прокололи всё, что на мне надето. Надо было ту кольчугу нацепить!

— Оркская кольчуга от них не спасает,- сказал Фродо.- Даже от кожаной куртки никакого толку.

Им пришлось попотеть, чтобы выбраться из зарослей. Шипы и колючки были толсты, как проволока, и цепки, как когти. Прежде, чем хоббиты, наконец, выбрались на свободу, их плащи были изодраны в лохмотья.

— Теперь спускаемся, Сэм,- прошептал Фродо.- Скорей вниз, в долину, а потом сразу, как только сможем, свернём к северу.

В мир по ту сторону гор снова пришёл день, и далеко за пределами мрака Мордора над восточным краем Средиземья всходило солнце, но здесь повсюду было ещё темно, как ночью. Гора дымила, её огни угасли. Зарево на утёсах померкло. Восточный ветер, непрерывно дувший с тех пор, как хоббиты покинули Итилию, теперь словно умер. Медленно и мучительно пробирались они ощупью, спотыкаясь и царапаясь, средь скал, колючек и валежника, в непроглядных тенях, всё вниз и вниз, пока уже не достало сил идти дальше.

В конце концов, они остановились и уселись рядышком, прислонившись спинами к валуну. Оба были в поту.

— Если бы Лохмач предложил мне стакан воды, я пожал бы ему руку,- сказал Сэм.

— Не говори таких вещей! — отозвался Фродо.- От этого только хуже.

Затем он лёг плашмя, поддавшись головокружению и усталости, и некоторое время молчал. Потом сделал над собой усилие и снова поднялся. К своему изумлению он обнаружил, что Сэм спит.

— Проснись, Сэм! — позвал он.- Поднимайся! Пора предпринять очередную попытку.

Сэм с трудом взгромоздился на ноги.

— Ну и ну! — сказал он.- Должно быть, меня вырубило. Уже давно, мистер Фродо, я не спал по-настоящему, и мои глаза просто закрылись сами собой.

Теперь Фродо шёл впереди, стараясь, насколько он мог судить, как можно точнее двигаться к северу среди нагромождения скал и камней, густо усыпавших дно большой расселины. Но вскоре он опять остановился.

— Так не годится, Сэм,- сказал он.- Я не могу с ней справиться. Я имею в виду кольчугу. Не в моём теперешнем состоянии. Когда я уставал, даже мифрильная рубашка казалась мне тяжёлой. Эта гораздо тяжелее. И какой от неё толк? Мы не сможем пробиться с боем.

— Но нам всё-таки может понадобиться драться,- возразил Сэм.- И есть такая вещь, как кинжалы и шальные стрелы. А главное, Горлум не мёртв. Мне не нравится думать, что на вас нет ничего, кроме тонкой кожи между вами и предательским ударом из темноты.

— Но пойми, Сэм, паренёк,- сказал Фродо.- Я устал, измотан, у меня не осталось надежды. Но мне надо идти вперёд, к Горе, до тех пор, пока могу двигаться. Хватит и Кольца. Его чрезмерный вес убивает меня. Я должен идти. Но не считай меня неблагодарным. Мне претит даже думать, какую грязную работу пришлось тебе проделать, чтобы найти среди тел для меня эту кольчугу.

— Не говорите об этом, мистер Фродо! Да что вы! Да я на спине бы вас понёс, если бы мог. Снимите её, коли так!

Фродо отложил в сторону плащ, стянул оркскую кольчугу и отшвырнул её прочь. Он слегка дрожал.

— Что мне действительно необходимо, так это немного тепла,- сказал он.- Стало холодно, или я подхватил простуду.

— Вы можете взять мой плащ, мистер Фродо,- предложил Сэм.

Он развязал свой мешок и достал эльфийский плащ.

— Как насчёт этого, мистер Фродо? — сказал он.- Вы закутайтесь поплотнее в эти оркские тряпки и наденьте поверх них пояс, а поверх всего прикроетесь этим плащом. Он, конечно, не слишком-то похож на оркский, но в нём вам будет теплей и, осмелюсь сказать, он защитит вас лучше любых доспехов. Ведь он сделан Владычицей.

Фродо надел плащ и заколол брошь.

— Так лучше! — сказал он.- Мне гораздо легче. Теперь я смогу идти дальше. Но эта слепая тьма проникает, кажется, в самое сердце. Когда я лежал в плену, Сэм, я пытался вспомнить Брендидуин, и Лесной Предел, и Речку, текущую через мельницу в Хоббитоне. Но я не могу представить их сейчас.

— Вот теперь вы, мистер Фродо, на этот раз вы завели разговор о воде! — упрекнул Сэм.- Если бы только Владычица могла видеть или слышать нас, я бы сказал ей: «Ваша светлость, всё, чего мы хотим, это свет и вода,- просто чистая вода и ясный дневной свет, которые, прошу вашего прощения, лучше любых алмазов». Но до Лориэна далеко.

Сэм вздохнул и махнул рукой по направлению к высотам Эфель Дуата, которые сейчас едва угадывались как более глубокая тьма на фоне чёрного неба.

Они снова двинулись, но ушли недалеко, когда Фродо замер.

— Над нами Чёрный Всадник,- сказал он.- Я чувствую это. Лучше ненадолго притаиться.

Они сидели, скорчившись под большим валуном, лицами к западу, и некоторое время не разговаривали. Потом Фродо облегчённо вздохнул.

— Он промчался мимо,- сказал он.

Хоббиты поднялись и вытаращили глаза от удивления. Далеко влево от них, на юге, небо становилось серым и на его фоне начали проявляться, постепенно обретая форму, чёрные вершины и тёмные высокие хребты великой гряды. За ними разгорался свет и медленно пробирался на север. Там, в высоких воздушных сферах, происходила битва. Клубящиеся тучи Мордора гнало назад, и края их рвал пришедший из живого мира ветер, который сметал все дымы и испарения обратно в породившую их тёмную страну. Под редеющим подолом мрачного покрова в Мордор просачивался тусклый свет, словно бледное утро сквозь угрюмое окно тюрьмы.

— Вы только посмотрите на это, мистер Фродо! — проговорил Сэм.- Посмотрите! Ветер переменился. Что-то происходит. Ему не удалось поставить всё по-своему. Там, в мире, его тьма прорвана. Хотел бы я узнать, что там творится!

Это было утро пятнадцатого марта, и над долиной Андуина над восточной тенью поднималось солнце, и дул юго-западный ветер. Теоден лежал, умирая, на полях Пеленнора.

Пока Фродо с Сэмом стояли и смотрели, светлый край протянулся вдоль всей линии Эфель Дуата, а потом они увидели какую-то форму, стремительно мчащуюся с запада: сначала лишь чёрное пятнышко на фоне сияющей над макушками гор узкой полосы, но увеличивающуюся, пока она не вонзилась, как стрела, в тёмный покров и не пронеслась высоко над ними. Пролетая, она издала пронзительный крик: голос назгула; но крик этот более не вызвал в них ужаса, это был стон боли и отчаяния, злая весть для Чёрной Крепости. Предводитель призраков Кольца встретил свою судьбу.

— Что я говорил вам? Что-то происходит! — воскликнул Сэм.- «Война идёт хорошо»,- сказал Лохмач, но Живоглот, он не был так уверен. И в этом он тоже был прав. Дела-то налаживаются, мистер Фродо. Ну, как, у вас не появилось теперь немножко надежды?

— Да нет, Сэм, не особо,- вздохнул Фродо.- Это далеко, за горами. Мы идём не на запад, а на восток. И я так устал. И Кольцо такое тяжёлое, Сэм. И я начинаю видеть его мысленно всё время, словно большое огненное колесо.

Живой дух Сэма снова поник. Сэм встревоженно посмотрел на своего хозяина и взял его за руку.

— Пойдёмте, мистер Фродо! — сказал он.- Одну вещь, которую я хотел, я уже получил: немного света. Достаточно, чтобы помочь нам, но всё же, полагаю, он также и опасен. Попробуем пройти ещё немного, а потом ляжем рядышком и отдохнём. Но сперва поешьте чуть-чуть, кусочек эльфийской пищи, она подбодрит вас.

Поделив галету лембас и прожевав её, насколько смогли, своими запекшимися ртами, Фродо и Сэм побрели вперёд. Света, хоть это был только серый сумрак, было теперь для них достаточно, чтобы понять, что они находятся в глубокой долине между горами. Она постепенно поднималась к северу, и по её дну шло русло потока, сейчас пересохшего. За его каменным ложем хоббиты увидели утоптанную тропу, которая вилась вдоль подножья западных утёсов. Знай они прежде, то могли бы попасть на неё скорее, потому что это была дорога, ответвлявшаяся от Моргульского тракта у западного конца моста и спускавшаяся на дно долины по длинной лестнице, высеченной в скале. Ею пользовались патрули или гонцы, торопящиеся к малым заставам и укреплениям на севере, между Кирит Анголом и теснинами Скальзубья, стальными челюстями Карах Ангрена.

Хоббитам было опасно пользоваться этой тропой, но им было нужно спешить, а Фродо чувствовал, что он не сможет осилить тяжкий труд карабканья среди валунов и бездорожных лощин Моргая. И он полагал, что, может быть, те, кто охотятся за ними, будут искать их в северном направлении в последнюю очередь. Сначала они тщательно обшарят дорогу на восток, к равнине, или перевал, ведущий назад, к западу. Он собирался повернуть только когда окажется значительно севернее крепости, и уж тогда только поискать какую-нибудь дорогу, которая поведёт его на восток: на восток, к последнему, безнадёжному этапу его путешествия. Поэтому теперь они перебрались через каменистое русло, вышли на дорогу орков и некоторое время шагали по ней. Утёсы слева нависали над тропой, так что сверху хоббитов заметить было нельзя, но дорога делала много изгибов, и на каждом повороте они хватались за рукояти мечей и продвигались вперёд с опаской.

Свет не усиливался, поскольку Ородруин продолжал извергать клубы дыма, который, гонимый вверх сопротивлением воздуха, вздымался всё выше и выше, пока не достигал региона над ветром и растекался там неизмеримой крышей, чей центральный столб поднимался из теней за пределами горизонта, открытого хоббитам. Они тащились через силу больше часа, когда услышали звук, заставивший их остановиться. Невероятно, но вне всяких сомнений! Журчание воды. Из расселины слева, такой отвесной и узкой, что казалось, будто чёрный утёс был расколот каким-то громадным топором, сочилась вода, быть может, последние остатки какого-то живительного дождя, собравшегося над солнечным морем, но обречённого злой судьбой пролиться под конец на стены Чёрной Страны и бесплодно сгинуть в пыли. Он сбегал тут со скалы маленьким отвесным ручейком, тёк поперёк тропы, затем поворачивал к югу и устремлялся дальше, быстро исчезая среди мёртвых камней.

Сэм подскочил к нему.

— Если я когда-нибудь опять увижу Владычицу, я расскажу ей! — воскликнул он.- Свет, а теперь вода!

Затем он остановился и сказал:

— Позвольте мне попить первому, мистер Фродо.

— Пожалуйста, но здесь хватит места для двоих.

— Я не это имел в виду,- сказал Сэм.- Я в том смысле, что, если она ядовитая или вроде того, что скажется быстро, так лучше я, чем вы, хозяин, если вы понимаете меня.

— Я понял. Но думаю, Сэм, что мы вместе попытаем счастья или, точнее, воспользуемся вымоленным даром. И всё же будь осторожней: вдруг он очень холодный!

Вода была холодной, но не ледяной, и имела неприятный вкус, одновременно горький и маслянистый, по крайней мере, так они сказали бы дома. Здесь она казалась выше всяких похвал, и их не могли остановить ни страх, ни осторожность. Хоббиты напились вволю, и Сэм наполнил свою бутылку. После этого Фродо почувствовал себя легче, и они прошли ещё несколько миль, пока расширение тропы и появление вдоль её края грубой стенки не предупредило их о том, что они приближаются к другому притону орков.

— Тут мы свернём, Сэм,- сказал Фродо.- И нам придётся повернуть на восток.- Он вздохнул, глянув на угрюмые хребты на той стороне долины.- Мне едва-едва хватит сил, чтобы отыскать там, наверху, какую-нибудь дыру. А потом я должен немного отдохнуть.

Пересохшее русло было сейчас немного ниже тропы. Хоббиты спустились к нему и начали переходить на другой берег. К их удивлению, они набрели на тёмные лужи, подпитываемые ручейками, которые сочились из какого-то источника в верховьях долины. Близ своих внешних границ у подножья обращённых на запад гор Мордор был умирающей страной, но ещё не окончательно мёртв. И здесь всё ещё сохранилась кое-какая растительность: жёсткая, искривлённая, жгучая, борющаяся за жизнь. В лощинах Моргая по другую сторону долины прятались вцепившиеся в землю малорослые деревца, грубые кочки серой травы сражались с камнями, на которые вползали тощие мхи, и повсюду расползлись спутанными клубками извилистые плети куманики. Некоторые растения имели длинные острые шипы, другие — загнутые колючки, которые вспарывали кожу, словно ножи. На ветвях, шурша и потрескивая в тусклом воздухе, висела унылая, иссохшая прошлогодняя листва, но побитые червяками почки уже слегка приоткрылись. Гудели и больно жалили бурые, серые и чёрные, помеченные, словно орки, красной кляксой в форме глаза мухи, и над колючими зарослями танцевало и кружилось облако голодной мошкары.

— Оркское-то снаряжение плоховато,- заметил Сэм, отмахиваясь от неё руками.- Хотел бы я заиметь оркскую шкуру!

Наконец Фродо не смог идти дальше. Они поднялись по узкой отлогой расщелине, но им предстоял ещё долгий путь, прежде чем им открылся бы вид на последний, скалистый хребет.

— Я сейчас должен отдохнуть немного, Сэм, и поспать, если удастся,- сказал Фродо.

Он огляделся, но в этом мрачном краю, казалось, негде было укрыться даже зверьку. В конце концов, совершенно измотанные, они заползли под занавес из куманики, который свисал ковриком с невысокой скалы.

Тут хоббиты уселись и, как смогли, перекусили. Отложив драгоценные лембас на грядущие злые дни, они съели половину того, что оставалось в сумке Сэма от провизии Фарамира,- немного сухих фруктов и маленькую полоску вяленого мяса, и сделали по нескольку глотков воды. Они пили ещё раз из луж в долине, но опять страдали от жажды. В воздухе Мордора был горький привкус, который сушил горло. Когда Сэм думал о воде, то даже его полный надежды дух трепетал. После Моргая предстояло пересечь страшную равнину Горгорота.

— Теперь ваша очередь спать первому, мистер Фродо,- сказал он.- Опять темнеет. По-моему, этот день на исходе.

Фродо вздохнул и заснул чуть ли не прежде, чем Сэм договорил. Сэм из всех сил боролся с собственной усталостью Он взял Фродо за руку и сидел так, пока не упала глубокая ночь. Тогда, наконец, чтобы не заснуть, Сэм выполз из укрытия и огляделся. Местность, казалось, была наполнена треском, скрежетом и таинственными звуками, но не было ни голосов, ни шума шагов. Далеко на западе, над Эфель Дуатом, ночное небо всё ещё было тусклым и бледным. Там, в разрыве клубящихся туч над тёмной вершиной скалистого хребта Сэм увидел блеснувшую ненадолго белую звезду. Красота её поразила хоббита, глядящего вверх из пустынной страны, до глубины души, и надежда вернулась к нему. Потому что его, словно стрела, пронзила ясная и холодная мысль о том, что, в конце концов, Тень — это всего лишь незначительная, преходящая вещь, поскольку далеко за пределами её досягаемости есть вечный свет и возвышенная красота. Его песенка в крепости была скорее вызовом, чем надеждой, потому что тогда он думал о себе. Теперь же собственная судьба и даже судьба его хозяина, на время перестали заботить Сэма. Он заполз назад в куманику, улёгся рядом с Фродо и, отбросив весь страх, погрузился в глубокий бестревожный сон.

Они проснулись вместе, рука в руке. Сэм был почти свеж, готов к другому дню, но Фродо вздохнул. Сон его был беспокойным, полным огненных кошмаров, и пробуждение не принесло облегчения. Всё же, сон этот не был совсем уж лишён целительного действия: Фродо чувствовал себя слегка окрепшим и более способным на то, чтобы снова нести своё бремя дальше. Хоббиты не имели понятия ни о том, сколько сейчас времени, ни как долго они спали, тем не менее, слегка подкрепившись и пригубив воды, они двинулись вверх по расщелине, пока она не кончилась обрывистым склоном каменной осыпи. Здесь последние живые растения прекратили тщетную борьбу: вершины Моргая не покрывала трава, они были голы, зазубрены и пусты, как грифельная доска.

После долгих блужданий и поисков хоббиты нашли место, где могли подняться, и, вскарабкавшись ещё на добрую сотню футов, очутились наверху. Они подошли к проёму между двумя тёмными скалами и, пройдя по нему, очутились на самом краю последней ограды Мордора. У их ног, на дне стопятидесятифутового обрыва лежала внутренняя равнина, которая простиралась вдаль, в бесформенный мрак, за пределы их взора. Ветер дул сейчас с запада, и огромные тучи, уплывая на восток, поднялись высоко, однако лишь серые сумерки упали на унылые поля Горгорота. Дымы стлались по земле и таились в провалах, а сквозь трещины в земле сочились едкие испарения.

Всё ещё очень далеко, не меньше, чем в сорока милях, хоббиты увидели Роковую Гору, подножье которой покоилось в пепельных руинах, а громадный конус возносился на огромную высоту, туда, где её чадящая голова была окутана тучами. Огни её сейчас приугасли, и гора стояла в курящейся дрёме, предательская и опасная, словно спящий зверь. Позади неё висела безбрежная тень, зловещая, как грозовая туча,- занавес Барат-дура, воздвигнутого ещё дальше, на длинной, выброшенной с севера шпоре Изгарных гор. Тёмная Сила пребывала в глубоких раздумьях, и Глаз был обращён внутрь, изучая известия, несущие сомнения и опасность: он видел яркий меч, и звезду, и королевское лицо; и на некоторое время эта Сила перестала уделять внимание прочим вещам, и вся её великая твердыня — ворота над воротами и башня над башней — была окутана в густой мрак.

Фродо и Сэм разглядывали эту ненавистную страну со смешанным чувством отвращения и удивления. Всё пространство между ними и дымящейся горой, а также к северу и югу казалось разрушенным и мёртвым: выжженная, удушливая пустыня. Они задавались вопросом, каким образом Властелину этого королевства удаётся содержать и кормить своих рабов и свои армии. Ибо армии у него были. Повсюду, куда только достигал их взор, вдоль края Моргая и дальше к югу стояли лагеря: одни палаточные, другие устроенные наподобие небольших городов. Один из таких военных городков, причем самых крупных, располагался прямо под ними. Он стоял на равнине всего в миле от хребта, похожий на огромное гнездо каких-то насекомых своими унылыми регулярными улицами из хижин и длинных, низких, однообразных бараков. Вокруг лагеря сновало множество народу: с юго-востока к нему подходил широкий тракт, который соединялся с дорогой из Моргула, и по нему торопливо двигались многочисленные колонны маленьких чёрных фигурок.

— Что-то мне это совсем не нравится,- сказал Сэм.- Выглядит достаточно безнадёжно, если не считать того, что где есть такая толпа народа, обязательно должны быть колодцы или вода, не говоря уж о еде. И там люди, а не орки, или мои глаза совсем никуда не годятся.

Ни он, ни Фродо ничего не знали о больших, возделываемых рабами полях далеко на юге этого обширного королевства, у тёмных, мрачных вод озера Нурнен, куда не достигают испарения Горы, ни о больших трактах, тянущихся к востоку и югу к странам-данникам, из которых солдаты Крепости издавна пригоняли вереницы повозок с добычей и данью и свежих рабов. Здесь, в северной области, были размещены рудники и кузницы, и армии, собранные для давно подготавливаемой войны, и сюда Тёмная Сила стягивала свои войска, передвигая их, как шашки по доске. Её первые ходы, первая проба сил, были парированы на западном фронте и к югу, и к северу. На данный момент она отвела их и двинула свежие войска, скапливая их у Кирит Горгора для ответного удара. И если ей нужно было обезопасить Гору от всякой попытки приблизиться к ней, вряд ли бы она могла сделать большее.

— Ладно! — проложил Сэм.- Что бы они там ни ели или пили, нам-то этого не получить. Насколько я понимаю, здесь нет пути вниз. И даже если мы спустимся, нам не пересечь всю эту открытую местность, усыпанную врагами.

— И всё же нам придётся попытаться,- отозвался Фродо.- Это не хуже, чем я ожидал. Я никогда не надеялся пересечь эту равнину. Сейчас я не вижу и тени надежды на это. Но всё же я должен сделать всё, что смогу. В данный момент это значит постараться как можно дольше остаться на свободе. Так что, я думаю, нам нужно продолжать идти к северу и посмотреть, на что это будет похоже там, где открытое пространство уже.

— Я догадываюсь, на что это будет похоже,- проворчал Сэм.- Где уже, там люди и орки будут упакованы теснее. Вот увидите, мистер Фродо.

— Надо полагать, что увижу, если мы когда-нибудь доберёмся так далеко,- сказал Фродо и повернул прочь.

Они вскоре обнаружили, что идти по изрезанному глубокими трещинами, без признаков любых троп хребту Моргая и близ его вершины совершенно невозможно. В конце концов, хоббитам пришлось спуститься обратно по той расщелине, по которой поднялись, и поискать пути вдоль долины. Это было тяжело, потому что они не рискнули снова пересечь её и выйти к тропе на западной стороне. Примерно через милю или больше они увидели лепящийся к впадине у подножья скал тот притон орков, о близости которого догадались: стена и скопление каменных бараков вокруг тёмного устья пещеры. Никакого движения там не наблюдалось, но хоббиты прокрались мимо него как можно осторожней, держась поближе к густому колючему кустарнику, который густо сплетался тут по обоим берегам старого русла.

Они прошли ещё две или три мили, и притон орков скрылся из виду позади, но едва Фродо с Сэмом перевели дух, как отчётливо услышали громкие голоса орков. Хоббиты быстро нырнули под чахлый бурый куст. Голоса приближались. Вскоре в поле зрения появились два орка. Один был одет в бурые лохмотья и вооружён луком из рога. Он относился к мелкой породе с чёрной шкурой и широкими, сопатыми ноздрями: очевидно, что-то вроде сыщика. Другой был крупный боевым орком и носил знак Глаза, как и те, что состояли в отряде Лохмача. У него за спиной тоже был лук, и он нёс короткое копьё с широким наконечником. Как обычно, они пререкались и, будучи разных пород, пользовались по своему обыкновению всеобщим языком.

Не дойдя двадцати шагов до места, где прятались хоббиты, мелкий орк остановился.

— Хватит! — проворчал он.- Я иду домой. — Он махнул рукой в сторону оставшегося той стороне долины притона орков.- Хватит уже тереться носом о камни. Я говорю, здесь не осталось ни малейшего следа. Я потерял чутьё из-за того, что поступил по-твоему. Говорю тебе, что след вёл вверх, в холмы, а не вдоль долины, бестолочь.

— От вас не слишком-то много проку, мелкие ищейки,- огрызнулся большой орк.- По-моему, глаза лучше, чем твой сопливый нос.

— Тогда скажи, что ты ими видел,- оскалился другой.- Ха! Ты даже не знаешь, что высматривать.

— А кто виноват? — возразил солдат.- Не я. Так спущено от Верховных. Сперва они говорят: высокий эльф в ярких доспехах, затем — род мелкого гнома, затем — что это может быть шайка мятежных урхов или, возможно, всё это вместе.

— Гр! — отозвался сыщик.- Они потеряли головы, вот что. А кое-кто из боссов, надо понимать, скоро потеряют и шкуры тоже, если то, что я слыхал, правда: налёт на Крепость и всё такое, и сотня ваших парней перебита, и пленник удрал. Если ваши вояки действуют тем же образом, то плохие вести с полей сражений не удивляют.

— Кто сказал, что есть плохие вести? — крикнул солдат.

— Гр! Кто говорит, что их нет?

— Это проклятые мятежные разговорчики, и я заколю тебя, если ты не заткнёшься, понял?

— Ладно, ладно! — ответил сыщик.- Я больше ничего не скажу, но продолжу думать. Только вот как во всё это замешался чёрный пролаза? Тот огрызок с болтающимися руками?

— Не знаю. Может, никак. Но держу пари, он не затевает ничего хорошего, вынюхивая тут вокруг. Будь он проклят! Стоило ему только ускользнуть от нас и смотаться, как пришёл приказ, что он нужен живым, нужен быстро.

— Ладно, надеюсь, они получат его и поработают с ним,- прорычал сыщик.- Он там все запахи перепутал, подцепив ту брошенную кольчугу, которую нашёл, и истоптав всё вокруг, прежде чем я смог попасть туда.

— Во всяком случае, это спасло ему жизнь,- сказал солдат.- Я же ещё до того, как узнал, что он нужен, выстрелил ему точно в спину, тютелька в тютельку, с пятидесяти шагов, но он продолжал бежать.

— Ха! Да ты промазал,- отозвался сыщик.- Сначала ты стреляешь наугад, потом бежишь слишком медленно, а потом посылаешь за бедными следопытами. Ты мне обрыд.

С этими словами он рванулся было прочь.

— А ну, вернись! — крикнул солдат.- Или я донесу на тебя!

— Кому? Не твоему драгоценному Лохмачу. Ему больше не быть капитаном.

— Я сообщу твоё имя номер назгулам,- прошипел солдат.- Один из них сейчас командует Крепостью.

Другой остановился, и его голос был полон страха и ярости.

— Проклятый наушник! — взвыл он.- Ты не способен делать своё дело и не можешь даже держаться своих. Отправляйся к твоим мерзким Визгунам, и пусть они оледенят твоё мясо, чтоб оно отвалилось! Если только враг не доберётся до них первым. Они покончили с Номером Один, как я слышал, и надеюсь, это правда!

Большой орк с копьём в руке прыгнул к нему, но сыщик, отскочив за камень, пустил подбегавшему стрелу в глаз, и тот с шумом рухнул. Другой перебежал на ту сторону долины и исчез.

Некоторое время хоббиты сидели молча. Наконец Сэм шевельнулся.

— Что ж, я бы сказал, чисто сработано,- проговорил он.- Если только эта нежная дружба распространится в Мордоре, считайте, половина наших забот исчезнет.

— Тише, Сэм,- шепнул Фродо.- Поблизости могут быть и другие. Похоже, мы едва спаслись, и погоня гораздо ближе, чем мы предполагали. Но это и есть дух Мордора, Сэм, и он проник здесь до каждого уголка. Орки всегда вели себя так, даже когда никому не подчинялись, по крайней мере, так говорят все предания. Но тебе не стоит возлагать на это особых надежд. Нас они ненавидят гораздо сильнее, причём все и всегда. Если бы те двое заметили нас, они бросили бы свою свару до тех пор, пока мы не были бы мертвы.

Они опять надолго замолчали. Тишину снова нарушил Сэм, но на этот раз шёпотом:

— Вы слышали, что они сказали об «огрызке», мистер Фродо? Я говорил вам, что Горлум ещё не мёртв, верно?

— Да, я помню. И я тогда удивился, откуда ты это знаешь,- отозвался Фродо.- Ладно, давай-ка приступим! Думаю, нам лучше не вылезать отсюда, пока совсем не стемнеет. Так что ты можешь рассказать мне и об этом, и обо всём, что произошло. Если только ты сможешь сделать это тихо.

— Я попытаюсь,- сказал Сэм.- Но когда я думаю об этом Вонючке, я так горячусь, что могу крикнуть.

Хоббиты сидели под покровом колючего кустарника, пока унылый свет Мордора постепенно угас в глубокой, беззвёздной ночи, и Сэм говорил в ухо Фродо все слова, которые он мог найти, о предательском нападении Горлума, ужасной Раконе и его собственных приключениях с орками. Когда он кончил, Фродо не ответил ничего, но взял Сэма за руку и крепко сжал её. В конце концов, он шевельнулся.

— Что ж, по-моему, мы опять должны идти,- сказал он.- Интересно, долго ли нам удастся продержаться, прежде чем нас действительно схватят и все тяжкие труды и попытки проскользнуть на том и окончатся, и притом впустую.- Он встал.- Темно, а фиалом Владычицы мы воспользоваться не можем. Сохрани его для меня, Сэм. Мне негде держать его сейчас, разве что в собственной руке, а в этой слепой ночи мне понадобятся обе. А Разитель я отдаю тебе насовсем. У меня есть оркский клинок, но не думаю, что на мою долю выпадет нанести ещё хоть один удар.

Трудно и опасно было двигаться ночью по бездорожью, но, медленно и часто спотыкаясь, двое хоббитов час за часом пробирались к северу вдоль восточного края каменистой долины. Когда над западными высотами опять несмело забрезжили серые сумерки — спустя много времени после того, как в странах по ту сторону начался день,- хоббиты забрались в укрытие и поспали немного, сначала один, потом другой. Во время своего дежурства Сэм был занят мыслями о еде. Когда Фродо проснулся и предложил поесть и приготовиться к очередной попытке, он задал, наконец, вопрос, который особенно беспокоил его.

— Прошу прощения, мистер Фродо,- сказал он,- но вы имеете какое-нибудь представление, сколько ещё осталось идти?

— Нет, никакого ясного представления, Сэм,- ответил Фродо.- В Раздоле, перед выходом, мне показывали карту Мордора, которая была составлена до того, как Враг вернулся сюда, но я помню её довольно смутно. Яснее всего я вспоминаю, что на севере есть место, где западный хребет и северный выбрасывают навстречу друг другу почти смыкающиеся отроги. Это должно быть примерно в двадцати лигах от моста у крепости. Возможно, там будет удобно перебраться на ту сторону. Но, конечно, если мы доберемся туда, мы окажемся дальше от Горы, чем сейчас. Милях в шестидесяти, я думаю. По-моему, мы прошли к северу от моста уже около двенадцати лиг. Даже если всё пойдёт хорошо, едва ли мне удастся добраться до Горы меньше, чем за неделю. Боюсь, Сэм, что ноша станет очень тяжела, и по мере приближения к Горе я буду идти всё медленнее.

Сэм вздохнул.

— Это именно то, чего я боялся,- сказал он.- Ну, не говоря уж о воде, нам придётся есть поменьше, мистер Фродо, или двигаться чуть-чуть скорее, во всяком случае, пока мы ещё в этой долине. Ещё разок, и вся еда кончится, кроме эльфийских галет.

— Я попытаюсь двигаться чуть-чуть скорее, Сэм,- пообещал Фродо и глубоко вздохнул.- Идём! Начнём следующий переход!

Стемнело, но пока ещё не совсем. Хоббиты брели всё вперёд, в ночь. Часы проходили в томительном, трудном, изнурительном движении с немногими короткими остановками. При первом же намёке на серый свет под краем завесы теней они снова спрятались в тёмном углублении под нависающем камнем.

Свет медленно разгорался, пока не стал даже ярче, чем прежде. Сильный западный ветер сметал мордорские испарения из верхних сфер. Немного спустя хоббиты смогли разглядеть окрестную местность на несколько миль. Ложбина между горами и Моргаем неуклонно суживалась по мере подъёма вверх, и внутренний хребет был теперь не более, чем уступом на отвесной стене Эфель Дуата, но с востока он по-прежнему обрывался к Горгороту столь же круто, как и раньше. Русло впереди кончалось, уперевшись в растрескавшуюся ступенями скалу, потому что там от основного хребта отходил высокий голый отрог, протянувшийся к востоку, словно стена. Навстречу ему от серых, туманных гряд Эред Литуи на севере был выброшен длинный скалистый кряж, и между концами отрога и кряжа оставался узкий горловидный проход: Карах Ангрен, Скальзубье, позади которого лежала глубокая долина Удана. В этой долине позади Мораннона были туннели и подземные арсеналы, сделанные слугами Мордора для защиты Чёрных Ворот этой страны, и сюда их Властелин спешно стягивал теперь великие силы, чтобы встретить атаку полководцев Запада. На выступающих вперёд отрогах были воздвигнуты башни и зажжены сторожевые костры, поперёк прохода воздвигнут земляной вал и вырыт глубокий ров, перейти который можно было лишь по единственному мосту.

В нескольких милях к северу, высоко в горах, там, где западный отрог отходил от основного хребта, стоял древний замок Дуртанг, ныне — один из многочисленных оркских притонов, кучкующихся вокруг долины Удан. От его подножья змеилась вниз уже заметная в усиливающемся свете дорога, которая примерно в паре миль от того места, где лежали хоббиты, круто сворачивала на восток и бежала по уступу, пробитому в стене отрога, вперёд, к равнине, и дальше, к Скальзубью.

При взгляде на всё это хоббитам показалось, что всё их путешествие к северу было напрасным. Равнина справа от них была тусклой и задымлённой, и на ней не было видно ни лагерей, ни движущихся отрядов, но вся эта местность была под неусыпным наблюдением укреплений Карах Ангрена.

— Мы зашли в тупик, Сэм,- сказал Фродо.- Если мы продолжим идти вперёд, то всего-навсего поднимемся вон к той оркской крепости. Единственное, что остаётся, это пойти по спускающейся от неё дороге, или вернуться обратно. Карабкаться по скалам вверх на западе или вниз на востоке мы не можем.

— Тогда нам придётся идти по дороге, мистер Фродо,- сказал Сэм.- Мы должны выйти на неё и попытать нашу удачу, если только в Мордоре можно говорить о какой бы то ни было удаче. Что кружить тут дальше, что вернуться, что сдаться — для нас всё едино. Не хватит еды. Придётся рвануть прямо по тракту!

— Хорошо, Сэм,- согласился Фродо.- Веди меня! Веди до тех пор, пока у тебя сохранится хоть тень надежды. Моя вся кончилась. Но я не в силах рвануть за тобой, Сэм. Я могу только плестись следом.

— Прежде, чем вы поплетётесь дальше, мистер Фродо, вам надо поспать и поесть. Давайте, займитесь тем и другим, пока можно.

Он дал Фродо воды и добавочную порцию лембас, а потом сделал из своего плаща подушку для головы хозяина. Фродо слишком устал, чтобы спорить, а Сэм не сказал ему, что он выпил последнюю каплю их воды и съел не только свою, но и Сэмову долю. Когда Фродо уснул, Сэм склонился над ним, прислушался к его дыханию и внимательно вгляделся в лицо. Оно было морщинистым и исхудавшим, но во сне всё же выглядело довольным и спокойным.

— Ладно, годится, хозяин! — пробормотал Сэм себе под нос.- Я оставлю вас ненадолго и попытаю счастья. Мы должны найти воду, или нам не уйти далеко.

Сэм выполз наружу и, перебегая от камня к камню с осторожностью даже большей, чем хоббитской, спустился к руслу и затем прошёл немного вдоль него вверх, к северу, пока не достиг уступчатой скалы, из которой, без сомнения, когда-то бил источник, стекая вниз небольшим водопадом. Всё сейчас выглядело сухим и безмолвным, но Сэм, отказываясь отчаиваться, стоял и слушал и, к своему облегчению, уловил слабое журчание. Поднявшись на несколько уступов, он обнаружил тоненький тёмный ручеёк, выбегавший из склона горы и наполнявший небольшое углубление в скале, из которого он потом снова выплёскивался и затем исчезал под голыми камнями.

Сэм попробовал воду, и она показалась ему достаточно хороша. Затем он напился, наполнил бутылку и повернул было назад, но тут заметил, как среди скал вдали, близко к месту, где укрывался Фродо, мелькнуло чёрное тело или тень. Сдержав крик, он рванулся вниз, перескакивая с камня на камень. Это была осторожная тварь, которую было трудно разглядеть, но Сэм мало сомневался на её счёт: он жаждал схватить её за горло. Но она услышала, что он приближается, и быстро скользнула прочь. Сэму показалось, что в последний раз он на мгновение видел, как она заглядывает через край восточной пропасти, затем фигура нырнула и исчезла.

— Что ж, удача не изменила мне,- пробормотал Сэм.- Однако чуть было не отвернулась. Мало нам тысяч орков, так теперь вокруг ещё этот вонючий негодяй шныряет! Жаль, что его не застрелили!

Он уселся рядом с Фродо, будить его не стал, но сам заснуть не рискнул. Наконец, чувствуя, что глаза закрываются, и понимая, что все его старания не заснуть, скоро перестанут помогать, он осторожно разбудил Фродо.

— Боюсь, что этот Горлум опять поблизости, мистер Фродо,- сказал он.- По крайней мере, если это был не он, то его двойник. Я отошёл, чтобы поискать воду, и заметил, как он шныряет вокруг, как раз в тот момент, когда возвращался. По-моему, нам небезопасно спать вместе, и, прошу вашего прощения, но я не могу больше держать веки открытыми.

— Что ты, Сэм! — воскликнул Фродо.- Ложись и выспись в свой черёд, как полагается! Но по мне уж лучше Горлум, чем орки. Во всяком случае, он нас им не выдаст — если только не попадётся сам.

— Но он может попытаться ограбить и убить нас самостоятельно,- проворчал Сэм.- Держите глаза открытыми, мистер Фродо! Вот бутылка, полная воды. Напейтесь. Мы сможем опять наполнить её, когда пойдём дальше.

С этими словами Сэм погрузился в сон.

Когда он проснулся, опять смеркалось. Фродо сидел, опершись спиной о скалу, но спал. Бутылка была пуста. Горлума было не видно и не слышно.

Тьма Мордора вернулась, и сторожевые костры на высотах пылали яростно и красно, когда хоббиты приступили к самой опасной стадии своего путешествия. Сначала они направились к маленькому источнику, а потом, опасливо поднявшись выше, выбрались на дорогу там, где она сворачивала на восток к Скальзубью, до которого было около двадцати миль. Она оказалась неширокой, и край её, идущий вдоль обрыва, который по мере спуска становился всё глубже и отвеснее, не огораживала стена или парапет. Хоббиты не слышали никаких признаков движения и, послушав ещё чуть-чуть, двинулись по этой дороге с приличной скоростью.

Сделав около двенадцати миль, они остановились. Совсем недавно дорога сделала небольшой поворот на север, и отрезок, который они прошли, оказался загорожен от взгляда. Это оказалось катастрофическим. Хоббиты отдохнули несколько минут, затем двинулись дальше, но успели сделать не так уж много шагов, как внезапно тишину ночи нарушил звук, которого они всё время в тайне страшились: топот марширующих ног. Он был ещё далеко, но, обернувшись, они увидели мерцание факелов, выходящих из-за поворота, оставшегося всего в миле позади, и факелы приближались быстро: слишком быстро для Фродо, чтобы спастись, убегая вперёд по дороге.

— Я боялся этого, Сэм,- сказал Фродо.- Мы попытали счастья, и оно отвернулось от нас. Мы попались.

Он окинул диким взглядом хмурую отвесную стену, которую древние строители дорог прорезали в скале и которая возвышалась над головой на много фатомов. Потом подбежал к другой стороне и глянул через край в тёмную беспросветную яму.

— Мы, наконец, попались! — повторил он.

Он опустился наземь близ скалистой стены и склонил голову.

— Похоже, что так,- отозвался Сэм.- Что ж, подождём и посмотрим.

И с этими словами он уселся рядом с Фродо в тени утёса.

Им не пришлось долго ждать. Орки приближались быстро. Те, что в передних рядах, несли факелы. Они надвигались: красные огни в темноте, быстро увеличивающиеся в размерах. Теперь Сэм тоже наклонил голову, надеясь, что это скроет его лицо от факельного света, и он поставил их щиты перед коленями, чтобы спрятать ноги.

«Если бы только они торопились и оставили пару усталых солдат в покое, и прошли себе мимо!» — думал он.

И казалось, что так они и сделают. Передовые орки неуклюже протопали мимо, тяжело дыша и опустив головы. Они принадлежали к более мелкой породе, и их гнали на войну по приказу Чёрного Властелина против их воли: всё, о чём они мечтали, это окончить переход и избежать кнута. Сбоку отряда сновали взад и вперёд два огромных ярых урха, которые хлопали хлыстами и кричали. Ряд за рядом проходили мимо, и сигнальные факелы были уже довольно далеко впереди. Сэм затаил дыхание. Прошло уже больше половины колонны. Затем один из погонщиков внезапно заприметил две фигурки у обочины дороги. Он щёлкнул кнутом в их направлении и взвыл:

— Эй, вы! Встать!

Они не ответили, и погонщик криком остановил весь отряд.

— Живей, слизни! — крикнул он.- Не время провисать!

Он шагнул к ним и даже в темноте разобрал девизы на их щитах.

— Дезертиры, э? — прорычал он.- Или подумываете об этом? Все ваши должны были быть в Удане ещё до вчерашнего вечера. Подымайтесь — и в строй, или я узнаю ваши номера и сообщу их.

Они с трудом встали и, не распрямляясь и хромая, будто стёршие ноги солдаты, прошли, пыхтя, назад, к хвосту колонны.

— Нет, не в хвосте! — крикнул погонщик.- Тремя рядами вперёд. И оставаться там, а то узнаете, когда я пройдусь мимо!

Он с затяжкой хлопнул плёткой над их головами, затем другим щелчком и воем снова двинул отряд бодрой рысью.

Это было достаточно тяжело даже для бедняги Сэма, учитывая всю его усталость, но для Фродо это оказалось мукой, а вскоре стало кошмаром. Он стиснул зубы, попытался ни о чём не думать и продолжал ковылять вперёд. Вонь потных орков, окружавших его, была удушающей, и он хватал воздух пересохшим ртом. Они бежали всё вперёд и вперёд, и Фродо направлял всю свою волю на то, чтобы сохранить дыхание и заставить ноги идти, и при этом даже не осмеливался думать, к какому горькому концу приведут его тяжкие труды и терпение. Не было никакой надежды выйти из строя незамеченными. Орк-погонщик то и дело возвращался, чтобы поглумиться над ними.

— Вот так! — ржал он, стегая их по ногам.- Где кнут, там и охота, мои слизни. Держись! Я вас сейчас славно освежу, да ещё вы получите столько плетей, сколько выдержит ваша шкура, когда придёте в лагерь с опозданием. И поделом. Вы не знали, что мы воюем?

Они прошли несколько миль, и дорога, наконец, побежала по пологому склону вниз, к равнине, когда силы Фродо начали сдавать и воля его дрогнула. Он шатался и спотыкался. Сэм отчаянно старался помочь ему и поддержать, хотя чувствовал, что он сам едва ли сможет долго выдерживать эту скорость. Теперь он понимал, что конец приближается с каждой минутой: его хозяин потеряет сознание или просто упадёт, и всё будет открыто, и их горькие усилия пропадут впустую. «По крайней мере, я хоть доберусь до этого гада погонщика»,- подумал он.

Но только Сэм протянул руку к рукояти меча, как пришло неожиданное избавление. Они уже вышли на равнину и приближались ко входу в Удан. Немного впереди, перед воротами у моста, дорога с запада пересекалась с другими, шедшими с юга и из Барат-дура. И по всем дорогам двигались отряды, так как полководцы Запада наступали, и Чёрный Властелин спешно стягивал свои силы к северу. Случилось так, что к месту слияния дорог в темноте, за пределами света сторожевых костров на стене, одновременно подошло несколько отрядов. Моментально поднялась жестокая толкотня и ругань, так как каждый отряд пытался первым войти в ворота и окончить переход. Несмотря на вопли погонщиков и щелчки кнутов, началась потасовка и кое-где засверкали клинки. Отряд тяжеловооружённых урхов из Барат-дура врезался в колонну Дуртанга и смешал её.

Ошалевший от боли и усталости Сэм встряхнулся, быстро ухватился за представившийся шанс и бросился на землю, потянув за собой Фродо. Орки попадали на них, рыча и ругаясь. Медленно, бок о бок, хоббиты поползли подальше от свалки, пока, наконец, не перевалились незамеченными через противоположную обочину дороги. Она была огорожена высоким бордюром, по которому вожаки отрядов могли ориентироваться в чёрной ночи или тумане, и поднималась на несколько футов над окружающей равниной.

Некоторое время хоббиты лежали неподвижно. Было слишком темно, чтобы искать укрытие, если только его вообще здесь возможно было найти хоть что-то похожее на него, но Сэм чувствовал, что они обязаны хотя бы уйти подальше от дорожной насыпи и факельных рядов.

— Давайте, мистер Фродо! — прошептал он.- Ещё немного ползком, а потом вы сможете лежать, не двигаясь.

В последнем отчаянном усилии Фродо поднялся на руки и прополз, быть может, ещё ярдов двадцать. Затем он сорвался в какую-то неглубокую яму, которая неожиданно открылась перед ним, и лёг там, как мёртвый.

Роковая Гора

Сэм подсунул под голову хозяина свой рваный оркский плащ, а потом укрыл себя и его серой одеждой Лориэна; при этом мысли его унеслись к той прекрасной стране, к эльфам, он надеялся, что сотканное их руками полотно имеет, быть может, силу спрятать их в этой страшной пустыне вопреки любым ожиданиям. Он слышал, как драка прекратилась, и шум, когда отряды прошли через Скальзубье, утих. Сдавалось, что в возникшей суматохе и смешении различных отрядов их исчезновение осталось незамеченным, по крайней мере, пока.

Сэм глотнул воды и принудил Фродо попить. Когда его хозяин немного оправился, он дал ему целую галету из их драгоценного дорожного хлеба и заставил съесть её. Затем они растянулись на земле, слишком измотанные для того, чтобы бояться, и поспали немного тревожными урывками, потому что покрывавший их пот остыл, и жёсткие камни впивались в них, и они дрожали. С севера, от Чёрных Ворот, через Кирит Горгор тянул, шурша по земле, холодный ветерок.

Утром серый свет пришёл снова, потому что высоко в небе всё ещё дул Западный Ветер, но внизу, на камнях за оградами Чёрной Страны, воздух казался почти мёртвым, холодным и в то же время душным. Сэм выглянул из ямы. Местность вокруг была мрачной, плоской и тускло-серой. Сейчас дороги вблизи были пусты, но Сэм боялся бдительных глаз на стене Скальзубья, которая была всего в фарлонге к северу. Далеко на юго-востоке, словно тёмная стоячая тень, маячила Гора. Из неё сочились дымы: одни вздымались вверх и тянулись вдаль, к востоку, другие стекали клубящимися тучами по её склонам и расстилались над землёй. В нескольких милях к северо-востоку неподвижно темнели, словно серые привидения, подножья Изгарных гор, за которыми поднимались туманные серые высоты, будто пелена дальних туч, едва ли более тёмных, чем нависавшее над ними небо.

Сэм попытался прикинуть на глазок расстояния и решить, куда им следует идти.

— Выглядит миль на пятьдесят, не меньше,- мрачно пробормотал он, разглядывая грозную гору.- И это займёт неделю, если только это займёт хоть день с мистером Фродо, как он есть.

Сэм покачал головой, и тут, среди прочих размышлений, в его голове постепенно утвердилась новая мрачная мысль. Надежда никогда не умирала надолго в его верном сердце, и вплоть до настоящего момента он всё же подумывал об обратном пути. Но ему пришлось, наконец, принять горькую правду: их провизии в лучшем случае хватит, чтобы продержаться до цели, и, когда она будет достигнута, здесь они и встретят свой конец, одни, без крова, без пищи, посреди ужасной пустыни. Отсюда не было возвращения.

— Так вот что было предназначено мне с самого начала,- думал Сэм.- Помогать мистеру Фродо до последнего шага, а затем умереть вместе с ним? Ладно, коли так, я это сделаю. Но мне так хотелось бы снова увидеть Приречье, и Рози Хлопкинс, и её братьев, и старика, и Мэригольд, и всех! Вот уж не думал, что Гэндальф послал бы мистера Фродо с таким поручением, если бы совсем не было никакой надежды на его возвращение. Всё пошло наперекосяк с тех пор, как он сгинул в Мории. Если бы он не погиб тогда! Он сделал бы что-нибудь.

Но в тот миг, когда надежда умерла в Сэме, или казалась умирающей, она вернулась с новой силой. Простое лицо хоббита стало суровым, почти мрачным, когда воля его окрепла, и Сэм почувствовал, как по нему пробежал трепет, словно он превращался в существо из камня и стали, которое ни отчаяние, ни усталость, ни бесконечность пустынных миль не могут подчинить.

С новым чувством ответственности он перевёл глаза на окрестности, обдумывая следующий шаг. Когда немного рассвело, он к своему удивлению увидел, что земля, которая издали казалась обширной и невыразительно плоской, на деле вся изрыта и изломана. Действительно, вся поверхность равнин Горгорота была покрыта оспинами больших ям, будто, когда она была ещё пустыней мягкой грязи, её осыпал ливень стрел и град огромных метательных камней. Крупнейшие из этих дыр были окружены вздыбленной кромкой разбитых скал, и от них разбегались по всем направлениям широкие расщелины. Это была местность, позволявшая красться от укрытия к укрытию незаметно для любых, разве что самых бдительных глаз, во всяком случае, тем, у кого есть силы и кто не торопится. Но для голодных и усталых, для тех, кому предстоит ещё много пройти прежде, чем жизнь угаснет, это был зловещий вид.

Размышляя над всем этим, Сэм вернулся к своему хозяину. Ему не понадобилось будить его. Фродо лежал на спине с открытыми глазами, уставившись в покрытое тучами небо.

— Ну вот, мистер Фродо,- сказал Сэм.- Я огляделся и подумал немного. На дорогах никого, и лучше бы нам убраться подальше, пока есть такой случай. Вы можете справиться с этим?

— Я могу справиться с этим,- ответил Фродо.- Я должен.

Они опять двинулись, переползая от дыры к дыре, пробегая за обнаруженными укрытиями, но постоянно продвигаясь по косой к подножью северного хребта. Но именно тем же курсом шла и самая восточная из дорог, пока не прижималась к краям гор и не убегала в стену густой чёрной тени далеко впереди. Сейчас на её плоской серой ленте не было ни человека, ни орка, потому что Чёрный Властелин почти окончил передвижение своих сил, и даже в твердыне своего собственного королевства он искал тайны ночи, боясь ветров мира, которые повернули против него, разрывая его завесы, и озабоченный вестями о дерзких шпионах, которые пробрались за его ограды.

Хоббиты прошли несколько томительных миль, прежде чем остановились. Фродо, казалось, был на пределе сил. Сэм понимал, что его хозяину не уйти далеко вот так, то ползком, то пригнувшись, то медленно нащупывая сомнительную тропку, то бегом, спотыкаясь впопыхах.

— Я собираюсь вернуться на дорогу, пока ещё светло, мистер Фродо,- сказал он.- Попытаем счастья ещё раз! В прошлый раз оно чуть не изменило нам, но не совсем. Ещё несколько миль с постоянной скоростью, а затем отдых.

Он шёл на гораздо больший риск, чем предполагал, но Фродо был слишком занят своей ношей и мысленной борьбой, чтобы спорить, и практически потерял надежду, чтобы сохранять осторожность. Они поднялись на насыпь и побрели по жёсткой, жестокой дороге, которая вела к самой Чёрной Крепости. Но им продолжало везти, и до исхода этого дня хоббиты не встретили ничего живого или движущегося, а когда упала ночь, они растворились в тьме Мордора. Вся страна теперь замерла в тревожном ожидании, как перед приближением великой бури, потому что полководцы Запада миновали Перепутье и пустили пламя в тлетворные поля Имлад Моргула.

Так продолжался безнадёжный путь: Кольцо двигалось к югу, а знамёна королей стремились к северу. Для хоббитов каждый день, каждая миля давались горше, чем предыдущие, потому что их силы таяли, а земли становились все более злыми. Они не встречали врагов днём. Ночами, когда они сидели, съёжившись, или беспокойно задрёмывали в каком-нибудь укрытии при дороге, они иногда слышали крики и топот многочисленных ног или быстро проносящийся мимо стук копыт нещадно погоняемого скакуна. Но гораздо хуже, чем все эти опасности, была постоянно приближающаяся угроза, которая, пока они шли, била в них волнами: страшный вызов Силы, что ждала, клубясь в глубоких думах и неусыпной злобе позади тёмной завесы вокруг её Трона. Ближе и ближе подступала она, маяча чернее и чернее, будто надвигающаяся стена ночи, что стоит на самом краю мира.

Наконец пришла страшная ночь; и как раз тогда, когда полководцы Запада приблизились к концу живых стран, два путника дошли до часа абсолютного отчаяния. Четыре дня миновало с тех пор, как они спаслись от орков, но время это лежало позади них как постоянно сгущающийся кошмар. Весь этот последний день Фродо молчал, и шёл полусогнувшись, часто спотыкаясь, будто глаза его больше не видели дороги под ногами. Сэм догадывался, что из них двоих Фродо страдает больше, неся всё тяжелеющее Кольцо, бремя для тела и мучение для мыслей. Сэм с тревогой подметил, как часто левая рука хозяина поднимается, словно чтобы отвратить удар или прикрыть прищуренные глаза от страшного Глаза, который пытается заглянуть в них. А иногда его правая рука хваталась за грудь, сжималась, а затем медленно, по мере того, как воля снова вступала в свои права, оттягивалась назад.

Сейчас, когда вернулась ночная тьма, Фродо сидел, опустив голову на колени и устало свесив руки к земле, его ладони слабо дрожали. Сэм не сводил с него глаз, пока ночь не укрыла их обоих и не спрятала друг от друга. Сэму нечего было больше сказать хозяину, и он обратился к своим собственным мрачным раздумьям. Что до себя, то он, пусть усталый и окутанный страхом, всё ещё сохранил кое-какие силы. Лембасы обладали свойством, без которого хоббиты давно бы уже улеглись умирать. Они не давали желаемого, и временами голова Сэма наполнялась воспоминаниями о еде и жаждой простого хлеба и мяса. И всё же галеты эльфов имели силу, которая возрастала, когда путники полагались только на них и не мешали их с другой пищей, Они питали волю и давали выносливость и способность распоряжаться своими мышцами и сухожилиями в гораздо большей степени, чем доступно смертным. Но сейчас следовало принять очередное решение. Хоббиты не могли больше идти по этой дороге, потому что она вела к востоку, в великую тень, тогда как Гора теперь маячила справа от них, почти на юге, и они должны были свернуть к ней. Однако перед нею простиралась обширная равнина, дымящаяся, голая, покрытая пеплом.

— Вода, вода! — бормотал Сэм.

Он урезывал собственную порцию, и язык в его пересохшем рту казался толстым и разбухшим, но, как он ни старался, воды у них оставалось совсем мало, наверное, не больше, чем полбутылки, а идти предстояло, должно быть, еще дни и дни. Вода давно кончилась бы, если б они не осмелились идти по оркской дороге, потому что вдоль неё на больших интервалах были сооружены для нужд отрядов, спешно посланных через безводные области, цистерны. В одной из них Сэм нашёл немного воды: вонючей, загрязнённой орками, но всё ещё годной в их отчаянном положении. Но это было уже день назад. Больше надеяться было не на что.

Наконец, устав от своих забот, Сэм задремал, оставив завтра до того момента, пока оно не придёт. Он больше не мог ничего сделать. Сон и явь беспокойно смешались. Он видел огоньки, похожие на алчные глаза, и чёрные крадущиеся фигуры, и слышал звуки, напоминающие рёв диких зверей или страшные крики пытаемых, но, когда он рывком просыпался, то мир вокруг него был тёмен и он видел вокруг себя лишь пустую черноту. Только однажды, когда Сэм вскочил, дико озираясь, ему почудилось, что он, хоть больше и не спит, всё ещё видит бледные огоньки, похожие на глаза, но вскоре они мигнули и исчезли.

Полная ненависти ночь медленно и неохотно прошла. Сменивший её свет дня был тусклым, так как здесь, вблизи Горы, воздух всегда был мглистым, а из Чёрной Крепости ползли завесы тьмы, которые Саурон ткал вокруг себя. Фродо лежал на спине, не двигаясь. Рядом стоял Сэм, не желая говорить, и в то же время понимая, что слово теперь за ним: он должен подвигнуть волю хозяина на очередное усилие. Наконец, нагнувшись и гладя Фродо по лбу, он сказал ему на ухо:

— Проснитесь, хозяин! Пора идти дальше.

Словно разбуженный неожиданным звоном, Фродо мигом встрепенулся, поднялся и посмотрел на юг, но когда перед его глазами открылись пустыня и Гора, он снова дрогнул.

— Я не могу справиться с этим, Сэм,- проговорил он.- Такой груз тащить, такой груз.

Ещё не успев открыть рот, Сэм знал, что это напрасно и что такие слова принесут скорее вред, чем пользу, но, охваченный жалостью, он не мог смолчать.

— Так позвольте мне понести его немного за вас, хозяин,- сказал он.- Вы знаете, я сделал бы это, и с радостью, до тех пор, пока у меня остались хоть какие-то силы.

Глаза Фродо дико вспыхнули.

— Отойди! Не прикасайся ко мне! — крикнул он.- Оно моё, говорю я. Прочь!

Его рука рванулась к рукояти меча, но затем голос Фродо быстро изменился.

— Нет, нет, Сэм,- произнёс он печально.- Но ты должен понять. Это моё бремя, и никто другой не может нести его. Теперь уже слишком поздно, Сэм, дорогой. Ты не можешь помочь мне опять таким способом. Теперь я почти в его власти. Я не смог бы отдать его и сойду с ума, если попытаюсь сделать это.

Сэм кивнул.

— Я понимаю,- сказал он.- Но я думаю, мистер Фродо, что тут есть вещи, без которых мы вполне можем обойтись. Почему бы немного не облегчить груз? Теперь мы пойдём вон туда, так прямо, как только сможем.- Он указал на Гору.- Не стоит тащить то, что нам вряд ли понадобится.

Фродо снова провёл глазами по направлению к Горе.

-Нет,- сказал он.- Нам не понадобится много на этом пути. А в его конце — ничего.

Подняв с земли свой оркский щит, он швырнул его прочь, а вслед за ним полетел и шлем. Затем, скинув серый плащ, он расстегнул тяжёлый пояс и уронил его на землю вместе с мечом в ножнах. Сорвал и раскидал лохмотья от чёрного плаща.

— Ну вот, я больше не орк! — воскликнул он.- И я не несу оружия, чистого или грязного. Пусть хватают меня, если хотят!

Сэм поступил так же: он снял свое оркское снаряжение и вынул все вещи из своего мешка. Каждая из них стала в некотором роде дорога ему хотя бы уже потому, что он нёс их так далеко и с такими великими трудами. Тяжелее всего было расстаться с кухонной утварью. Глаза его наполнились слезами при мысли, что придётся её бросить.

— Вы помните того кролика, мистер Фродо? — спросил он.- И наш привал под тёплым склоном в краю капитана Фарамира, в день, когда я видел слона?

— Нет. Боюсь, что нет, Сэм,- сказал Фродо.- По крайней мере, я знаю, что всё это было, но я не могу представить это. Ни вкуса пищи, ни ощущения воды, ни звука ветра, ни воспоминаний о деревьях, или траве, или цветах, ни того, как выглядит луна или звёзды, не оставлено мне. Я гол во тьме, Сэм, и никаких завес нет между мной и колесом огня. Я начинаю видеть его даже с открытыми глазами, и всё остальное меркнет.

Сэм подошёл к нему и поцеловал его руку.

— Тогда, чем скорее мы избавимся от него, тем скорее отдохнём,- произнёс он, запинаясь и не находя лучших слов.- Разговорами тут не поможешь,- пробормотал он себе под нос, собирая все вещи, которые они решили оставить. Ему не хотелось оставлять их валяться посреди пустыни кому-нибудь напогляд.- Похоже, Вонючка подобрал ту оркскую кольчугу, и он не должен добавить к ней меч. Его руки достаточно плохи и когда пустые. Да и кастрюли свои я ему пачкать не дам!

С этим Сэм отнёс всё к одной из зияющих расселин, которыми была перечерчена вся местность, и швырнул вниз. Грохот его драгоценных кастрюль, падающих в темноту, был для его сердца подобен похоронному звону.

Затем Сэм вернулся к Фродо, отрезал от своей эльфийской верёвки короткий конец для пояса своему хозяину и плотно обвязал серый плащ вокруг его талии. Остаток верёвки он заботливо свернул и положил обратно в мешок. Кроме этого он сохранил лишь остатки галет и бутылку с водой, а также Разитель, всё ещё висевший на его поясе, а также глубоко засунутый в нагрудный карман на рубахе фиал Галадриэли и маленькую коробочку, которую она подарила ему.

Теперь они наконец повернулись лицом к Горе и отправились в путь, уже не заботясь о том, чтобы прятаться, и направляя слабеющую волю лишь на одно: идти вперёд, вопреки усталости. В сумеречном свете этих мрачных дней мало кто сумел бы обнаружить их даже в этой стране неусыпной бдительности, разве что оказавшись совсем рядом. Из всех рабов Чёрного Властелина только назгулы могли бы предупредить его об опасности, которая ползёт, маленькая, но упорная, в самом сердце его охраняемого королевства. Но назгулы с их чёрными крыльями были заняты другим: они собрались далеко за его пределами, отбрасывая тень на движущиеся войска Полководцев Запада, и в ту же сторону была обращена мысль Чёрной Крепости.

В этот день Сэму казалось, что его хозяин обрёл новые силы, гораздо более значительные, чем можно было бы объяснить небольшим облегчением бремени, которое ему приходилось нести. За первые переходы они ушли дальше и быстрее, чем надеялся Сэм. Местность была пересечённой, враждебной, и всё же они сильно продвинулись, и Гора постепенно приближалась. Но под конец дня, когда тусклый свет начал быстро и чересчур рано меркнуть, Фродо опять сник и начал пошатываться, словно сделанный ими рывок растратил его последние силы.

Наконец он опустился на землю и сказал:

— Я хочу пить, Сэм.

И замолчал. Сэм дал ему глоток воды; осталось только ещё на один глоток. Сам он обошёлся без этого, и теперь, когда ночь Мордора в очередной раз сомкнулась над ними, все его мысли заполнили воспоминания о воде, о каждом ручейке, речке или роднике, которые он когда-либо видел под зелёными тенями ив или искрящимися на солнце, рябящими и играющими к его вящему мучению перед ничего не видящими глазами. Он чувствовал холодный ил под пальцами ног, когда бултыхался в пруду Приречья с Йолли Хлопкинсом, Томом, Нибсом и их сестрой Рози.

— Но это было годы назад,- вздохнул он.- И очень далеко. Обратный путь, если только он существует, идёт через Гору.

Ему не удавалось заснуть, и он принялся спорить сам с собой.

— Что ж, ладно, у нас вышло лучше, чем ты надеялся,- решительно заявил он.- Во всяком случае, начало хорошее. По-моему, мы, прежде чем остановились, прошли половину дороги. Ещё один день — и дело сделано.

Тут он перебил сам себя.

— Не будь дураком, Сэм Скромби,- возразил ему его собственный голос.- Он не сможет идти ещё один день так же, как этот, если только сможет идти вообще. Да и ты долго не протянешь, отдавая ему всю воду и большую часть пищи.

— Я смогу продержаться ещё добрый отрезок пути, и я дойду.

— Докуда?

— До Горы, конечно.

— Но что потом, Сэм Скромби, что потом? Когда ты дойдёшь до неё, что ты собираешься делать? Он будет не в состоянии сделать что-нибудь сам.

К своему смущению и ужасу Сэм понял, что у него нет ответа на это. У него не было никаких ясных идей. Фродо не слишком-то много рассказывал ему о своем поручении, и Сэм только смутно представлял, что Кольцо следует каким-то образом отправить в огонь.

— Роковые Щели,- пробормотал он, припомнив слышанное когда-то название.- Ладно, если хозяин и знает, как их найти, я точно нет.

— Вот именно! — прозвучал ответ.- Всё это совершенно бесполезно. Он сам так сказал. Ты дурак, что продолжаешь с таким трудом плестись вперёд и надеяться. Вы давно уже могли улечься рядышком и почить много дней назад, если бы ты не был так упрям. Но вы всё равно умрете именно так, если не хуже. С тем же успехом ты можешь лечь прямо сейчас и бросить всё это. В любом случае, вам никогда не добраться до вершины.

— Я доберусь, даже если брошу всё, кроме собственных костей,- сказал Сэм.- И я сам отнесу туда мистера Фродо, даже если сердце лопнет или спина сломается. Хватит спорить!

И тут Сэм почувствовал, как земля под ним содрогнулась, и услышал, или ощутил, глубокий, отдалённый рокот, похожий на гром, который ворочается в недрах земли. Под тучами коротко полыхнула красная вспышка и угасла вдали. Гора тоже спала беспокойно.

Настал последний этап их путешествия к Ородруину, и он был гораздо мучительнее того, что Сэм вообще полагал себя способным вынести. Он страдал, а рот его так запёкся, что он не мог больше проглотить ни кусочка пищи. Оставалось темно, но не только из-за дыма Горы: похоже было, что надвигается гроза, и вдали, на юго-востоке, под чёрными небесами сверкали молнии. Хуже всего, что воздух был полон испарений: дышать было больно и трудно, их охватило головокружение, так что они шли, шатаясь, и часто падали. И всё же воля их не сдавалась, и они пробивались вперёд.

Гора подползала всё ближе, пока не заполнила весь горизонт, маяча, если они поднимали тяжёлые головы, прямо перед ними: огромная масса пепла, шлака и обожжённых камней, из которой поднимался в тучи крутой конус. Прежде чем дневные сумерки кончились и снова пришла настоящая ночь, они дотащились и дохромали до самого её подножья.

Фродо, ловя воздух ртом, бросился на землю. Сэм сел рядом с ним. К своему удивлению, он, несмотря на всю усталость, чувствовал облегчение, и голова его, казалось, опять прояснилась. Сомнения больше не смущали его. Он знал все доводы отчаяния и не прислушивался к ним. Его воля укрепилась, и лишь смерть могла сломить её. Он не ощущал больше желания или необходимости спать, скорее необходимость бодрствовать. Он понимал, что все шансы и риски сошлись теперь вместе, в одну точку: следующий день будет роковым, день последней попытки или окончательной катастрофы, последнее усилие.

Но когда он придёт? Ночь казалась бесконечной, выпавшей из времени; минута за минутой умирали и добавлялись к тянущемуся без конца часу, не принося перемен. Сэм начал уже было подумывать, не началась ли опять тьма, так что день теперь никогда не вернётся. Наконец он ощупью нашёл руку Фродо. Она была холодной и трепещущей. Его хозяин дрожал.

— Я не должен был бросать своё одеяло,- пробормотал Сэм и лёг рядом с Фродо, стараясь поудобнее прикрыть его своими руками и телом. Потом его одолел сон, и тусклый свет последнего дня их пути застал их лежащими бок о бок. Ветер, дувший прежде с запада, стих ещё вчера, а теперь он пришёл с севера и начал постепенно усиливаться, и свет невидимого солнца просочился в тени, где лежали хоббиты.

— Ну, пора! Последнее усилие! — сказал Сэм, с трудом поднимаясь на ноги. Он склонился над Фродо и осторожно потряс его. Фродо застонал, но, напрягши всю свою волю, встал, шатаясь, и затем снова упал на колени. Он с трудом поднял глаза на тёмные склоны Роковой Горы, вздымающиеся над ним, а потом пополз вперёд на руках, вызывая жалость.

Сэм увидел это и зарыдал в глубине своего сердца, но слёзы не выступили на его сухих, жгучих глазах.

— Я сказал, что понесу его, даже если сломаю спину,- пробормотал он,- и понесу!

— Давайте, мистер Фродо! — Я не могу нести его за вас, но я могу нести вас и его заодно. Так что залезайте! Садитесь, мистер Фродо, дорогой! Сэм повезёт вас. Только скажите ему, куда идти, и он пойдёт.

Когда Фродо уцепился за его спину, плотно обхватив руками за шею, Сэм надёжно прижал его ноги локтями, поднялся, пошатываясь, и тут к своему удивлению обнаружил, что ноша легка. Он боялся, что у него едва достанет сил, чтобы поднять одного хозяина, а сверх этого он ожидал разделить страшную, гнетущую тяжесть проклятого Кольца. Но это оказалось не так. То ли из-за того, что Фродо был так изнурён своими долгими муками, кинжальной раной, ядовитым жалом и горем, страхом и бесприютными скитаниями, то ли благодаря некоему дару последних сил, приданных ему, но Сэм поднял Фродо так же легко, как поднял бы хоббитёнка, которого решил прокатить по лугам и полям Шира. Он поглубже вдохнул и двинулся дальше.

К подножью Горы они подошли с севера, немного к западу; здесь ее длинные серые склоны, хоть и разбитые, не были чересчур крутыми. Фродо молчал, поэтому Сэм пробивался вперёд на свой страх и риск, стараясь только забраться как можно выше прежде, чем его силы иссякнут и воля сломается. Он с трудом карабкался вверх и вверх, то и дело сворачивая на менее крутые склоны, часто спотыкаясь и падая на руки, и, наконец, ползком, словно улитка с тяжёлой ношей на спине. Когда воля уже не могла гнать его дальше, а руки и ноги окончательно отказали, он остановился и бережно спустил хозяина.

Фродо открыл глаза и глубоко вздохнул. Тут, наверху, над испарениями, которые свивались кольцами и тянулись над землёй далеко внизу, дышать было легче.

— Спасибо, Сэм,- хрипло прошептал он.- Далеко ли ещё идти?

— Я не знаю,- ответил Сэм,- потому что я не знаю, куда мы идём.

Он посмотрел назад, а затем глянул вверх и поразился, увидев, как далеко привело его последнее усилие. Гора, вздымавшаяся одиноко и зловеще, казалась выше, чем была. Теперь Сэм видел, что она ниже, чем высокий перевал на Эфель Дуате, на который они с Фродо карабкались по лестницам. Беспорядочные и разбитые плечи её гигантского подножья поднимались над равниной, возможно, тысячи на три футов, а над ними ещё на половину этой высоты воздвигался центральный конус, похожий на огромную печь для сушки табака или дымоход и увенчанный зазубренным кратером. Но Сэм уже преодолел добрую половину подъёма, и долина Горгорота тускнела под ним, окутанная тенями и испарениями. Когда он посмотрел наверх, то непременно вскрикнул бы, если бы его запёкшееся горло было способно издать крик, так как среди истерзанных бугров и уступов над собой Сэм ясно разглядел тропу или дорогу. Она поднималась, опоясывая Гору, с запада и змеилась по её склонам, пока не достигала, прежде чем заворачивала за Гору и терялась от взгляда, восточного подножья конуса.

Сэм не мог видеть этой дороги прямо над собой, там, где она была ближе всего, потому что его отделял от неё крутой склон, но он полагал, что, если только ему удастся пробиться ещё немножечко вперёд, они попадут как раз на эту тропу. К нему вернулся проблеск надежды. Они всё-таки покорят Гору!

— Ну, её, видно, недаром проложили! — сказал он сам себе.- Не окажись её здесь, мне пришлось бы признать, что меня таки побили под конец.

Тропа была проложена, разумеется, не для Сэма. Он глядел, не зная этого, на дорогу Саурона из Барат-дура к Саммат Наур, Палате Огня. Она выходила из огромных западных ворот Чёрной Крепости, перекидываясь через глубокий провал по бесконечному железному мосту и затем, спускаясь в долину, на протяжении лиги бежала между двумя дымящимися пропастями и так достигала длинной наклонной насыпи, которая вела вверх по восточному склону Горы. Там она, опоясывая Гору с юга на север, поднималась, наконец, к верхнему конусу, но всё ещё гораздо ниже его курящейся вершины, подводя к тёмному входу, который смотрел вспять, на восток, прямо в Окно Глаза в окутанной тенью твердыне Саурона. Часто заваливаемая и разрушаемая возмущениями в горнилах Горы, она постоянно восстанавливалась и снова расчищалась трудами бесчисленных орков.

Сэм глубоко втянул в себя воздух. Тропа была, но как ему добраться до неё по этому склону, он не знал. Сначала он должен дать отдохнуть своей ноющей спине. Некоторое время он лежал плашмя рядом с Фродо. Оба они молчали. Свет постепенно усиливался. Внезапно Сэма, непонятно почему, охватило ощущение необходимости спешить. Это было почти так, словно его окликнули: «Сейчас, сейчас, или будет слишком поздно!». Он взял себя в руки и поднялся. Фродо, похоже, тоже почувствовал этот зов. Он, шатаясь, встал на колени и выдохнул:

— Я поползу, Сэм.

Так, шаг за шагом, словно маленькие серые насекомые, они ползли вверх по склону. Они добрались до тропы и обнаружили, что она широка и утрамбована пеплом и мелким щебнем. Фродо вскарабкался на неё, затем медленно, словно по некоему принуждению, повернул лицо к востоку. Вдали висела теневая завеса Саурона, но — не то разорванные порывом ветра из внешнего мира, не то двинутые изнутри каким-то сильным беспокойством — густые тучи всклубились и на мгновение разошлись, и тогда Фродо увидел вздымающиеся вверх чёрные — гораздо чернее и темнее безбрежной тени, посреди которой они стоят,- беспощадные шпили и железную корону самой верхней башни Барат-дура. Всего на миг проглянула она, но оттуда, словно из какого-то громадного окна на неизмеримой высоте, ударила в северном направлении красная вспышка, пронзающий блеск Глаза, а затем тени сдвинулись снова и ужасное видение пропало. Глаз был обращён не к ним: он уставился на север, туда, где были загнаны в западню полководцы Запада, и туда сейчас была направлена вся его злоба, поскольку Сила готовилась нанести свой смертельный удар; но Фродо при виде этой страшной вспышки упал, как заколотый насмерть. Его рука нащупывала цепочку на шее.

Сэм опустился рядом с ним на колени. Он услышал как Фродо слабо, почти беззвучно шепчет:

— Помоги мне, Сэм! Помоги мне, Сэм! Удержи мою руку. Я не могу остановить её.

Сэм взял руки хозяина, сложил их вместе, ладонь к ладони, и поцеловал их, а потом бережно зажал в своих. Внезапно к нему пришла мысль: «Он заметил нас! Всё кончено, или будет кончено очень скоро. Вот теперь, Сэм Скромби, это окончательный конец».

Он снова поднял Фродо на спину и потянул его руки вниз, к своей груди, оставив ноги хозяина болтаться. Потом он склонил голову и побрёл вверх по дороге. Путь был не таким уж и лёгким, как показалось сначала. Но по счастью огненные реки, выплеснувшиеся в полном беспорядке, когда Сэм стоял на Кирит Анголе, хлынули в основном по южным и западным склонам, а с этой стороны дорогу не завалило. Однако во многих местах она осыпалась или была пересечена зияющими трещинами. Некоторое время она поднималась к востоку, потом круто повернула под острым углом к самой себе и потянулась к западу. Здесь, на повороте, тропа была глубоко врезана в древнюю выветрелую скалу, когда-то, очень давно, извергнутую из горнил Горы. Отдуваясь под своей ношей, Сэм свернул, и в тот же миг краем глаза заметил, как со скалы падает что-то похожее на небольшой обломок чёрного камня, который сорвался, когда он проходил мимо.

Неожиданная тяжесть обрушилась на него, и он рухнул ничком, ободрав тыльную сторону ладоней, которые всё ещё сжимали руки хозяина. Потом он понял, что произошло, так как, ещё лёжа, услышал над собой ненавистный голос.

— Лживый х-хозяин! — прошипел он.- Лживый х-хозяин обманул нас, обманул Смеагорла, горрлум. Он не долж-ж-жен идти этой дорогой. Он не долж-ж-жен вредить Прелес-с-сти. Отдай её Смеагорлу, да-с-с, отдай ей нам-с-с!

Яростно поднатужившись, Сэм вскочил, мгновенно обнажил меч, но — не мог сделать ничего Горлум и Фродо сцепились друг с другом. Горлум рвал одежду на хозяине, пытаясь схватить цепь и Кольцо. Возможно, это была единственная вещь, способная раздуть угасающие угольки сердца и воли Фродо: нападение, попытка вырвать у него его сокровище силой. Он отбивался с неожиданной яростью, которая поразила Сэма и Горлума тоже. Но даже так дело могло обернуться совсем по-другому, если бы сам Горлум не изменился; однако те страшные, одинокие, голодные и безводные тропы, которые он прошёл, гонимый всепожирающей страстью и неимоверным ужасом, оставили на нём тягостные следы. Он превратился в высохшую, умирающую от голода, измождённую тварь: лишь кости да туго натянутая землистая, желтоватая кожа. Глаза его горели неистовым огнём, но прежней хватки под пару его злобе у него уже не было. Фродо отшвырнул Горлума и поднялся, сотрясаемый крупной дрожью.

— На колени, на колени! — выдохнул он, прижав руку к груди так, что нащупал и схватил Кольцо через кожу прикрывавшей её рубахи.- На колени, ползучая тварь, и прочь с моей дороги! Твоё время кончено. Теперь ты не можешь предать меня или убить.

И тут внезапно, как тогда, у подножья Эмин Муила, Сэм увидел этих двух соперников в ином облике. Припавший к земле силуэт, чуть больше, чем тень живого существа, тварь полностью изничтоженная и потерпевшая окончательное поражение, однако исполненная отвратительного вожделения и неистовства, а перед ней стоит суровая, теперь уже недоступная для жалости фигура, одетая в белое, но держащая на груди огненное колесо. И оттуда, из огня, донёсся приказ:

— Прочь отсюда, и не тревожь меня больше! Если ты когда-либо коснёшься меня снова, ты сам кинешься в Роковой Огонь!

Съёжившаяся на земле тварь попятилась с ужасом, но одновременно и с неутолимой жаждой в моргающих глазах

Потом это видение исчезло, и Сэм увидел стоящего с рукой на груди, тяжело дышащего Фродо и Горлума у его ног, на коленях, с широко раскинутыми по земле руками.

— Берегись! — крикнул Сэм.- Он прыгнет!

Он шагнул вперёд, потрясая мечом.

— Живей, хозяин! — выдохнул он.- Вперёд! Вперёд! Не теряйте времени. Я разделаюсь с ним. Вперёд!

Фродо взглянул на него, словно бы издалека.

— Да, я должен идти вперёд,- проговорил он.- Прощай, Сэм! Вот и конец. На Роковой Горе свершится судьба. Прощай!

Он повернулся и двинулся вверх по продолжающей подниматься дороге, шагая медленно, но прямо.

— Ну! — сказал Сэм.- Наконец-то я смогу покончить с тобой!

Он рванулся вперёд с обнажённым мечом, готовый к битве. Но Горлум не прыгнул. Он упал плашмя на землю и захныкал.

— Не убивай нас,- скулил он.- Не рань нас мерз-с-ской жестокой сталью! Оставь нас жить, да-с-с, пожить ещё немного. Пропажа пропала! Мы пропали. И когда Прелесть уйдёт, мы умрём, да, умрём в пыли.- Он скрёб длинными костистыми пальцами пепел на дороге и шипел: — Прах-х-х!

Рука Сэма дрогнула. Голова его пылала от гнева при воспоминании о причинённом зле. По правде говоря, следовало убить эту предательскую, душегубную тварь, такой приговор был справедлив и неоднократно ею заслужен; кроме того, это был единственный правильный поступок с точки зрения безопасности. Но в глубине сердца Сэма было нечто, мешавшее ему: он не мог ударить это лежащее в пыли существо, потерянное, уничтоженное, совершенно жалкое. Он сам, пусть совсем недолго, носил Кольцо, и теперь смутно догадывался об агонии, которая терзала ум и тело Горлума, порабощённого этим Кольцом, не способного больше найти в этой жизни мир или облегчение. Но Сэм не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что он чувствовал.

— Ох, будь ты проклят, вонючка! — сказал он.- Убирайся! Вон! Я не верю тебе, и это так же верно, как то, что я с удовольствием отвесил бы тебе пинка, но проваливай. Или я раню тебя, да-с-с, мерзкой жестокой сталью!

Горлум поднялся на четвереньки, попятился на несколько шагов, потом повернулся и, только Сэм нацелился дать ему пинка, метнулся вниз по тропе. Сэм больше не обращал на него внимания. Он внезапно вспомнил про хозяина. Он провёл глазами вверх по дороге, но не увидел его. Тогда он быстро, насколько мог, заковылял следом. Если бы он обернулся, то увидел бы, что не успевший отбежать далеко Горлум опять повернул, а потом с неистовым светом безумия в горящих глазах, проворно, но осторожно, пополз следом, как скользящая среди камней тень.

Дорога шла вверх. Вскоре она снова и в последний раз повернула на восток и по уступу, пробитому в крутом боку конуса, достигла тёмного проёма в склоне Горы, двери Саммат Наур. Вдалеке, пронзая дымы и испарения, поднималось сейчас к югу солнце — тусклый, затуманенный, зловещий красный диск, но весь Мордор лежал вокруг Горы, как мёртвая, безмолвная, окутанная тенью страна, ожидающая какого-то страшного удара.

Сэм подошёл к зияющей пасти и заглянул в неё. Было темно и жарко, и воздух сотрясался от низкого рокота.

— Фродо! Хозяин! — позвал он.

Ответа не было. Мгновение он стоял так с гулко колотящимся от дикого страха сердцем, потом нырнул внутрь. Тень последовала за ним.

Сначала он не различал ничего и потому вновь достал фиал Галадриэли, но тот остался бледен и холоден в его трясущейся руке и не осветил эту душную тьму. Сэм вступил в сердце королевства Саурона, кузницу его древней мощи, сильнее которой не было в Средиземье, и все прочие силы здесь подавлялись. Боязливо он сделал во тьме несколько неуверенных шагов, и тут внезапно взметнулась вверх красная вспышка и ударила в высокий чёрный потолок. Сэм увидел, что он находится в длинной пещере или туннеле, который вгрызается вглубь дымящегося конуса Горы, но на небольшом расстоянии впереди пол и стены расколоты огромной щелью, из которой вырывается красное зарево, то устремляющееся вверх, то умирающее в тёмной глубине, а из её недр доносится непрерывный рокот и вибрация, будто там работает на холостом ходу огромный мотор.

Свет снова взметнулся вверх, и тут, на краю пропасти, у той самой Роковой Щели, стоял Фродо, чёрный на фоне зарева, напряжённый, прямой, но неподвижный, словно он обратился в камень.

— Хозяин! — крикнул Сэм.

Затем Фродо шевельнулся и заговорил звонким голосом, на самом деле более звонким и более властным, чем Сэму доводилось когда-либо слышать от него, и голос этот перекрыл гул и рокот Роковой Горы.

— Я пришёл,- сказал Фродо.- Но теперь я не стану делать то, ради чего пришёл. Я не желаю совершить это. Кольцо моё!

И, надев Кольцо на палец, он внезапно исчез с глаз Сэма. Сэм раскрыл рот, но так и не успел крикнуть, потому что в этот момент произошло многое.

Что-то яростно ударило Сэма в спину, он был сбит с ног и отлетел в сторону, ударившись головой о каменный пол как раз тогда, когда через него перескочила чёрная фигура. В глазах у него потемнело, и какое-то мгновение он лежал неподвижно.

А вдалеке, в миг, когда Фродо надел Кольцо на палец и объявил его своим прямо в Саммат Науре, в самом сердце Чёрного королевства, Сила в Барат-дуре содрогнулась, и Башня её сотряслась от фундамента до гордого и острого венца. Чёрный Властелин внезапно обнаружил его, и его Глаз, пронзая тени, взглянул поверх равнины на дверь, которую он сам создал, и в ослепительной вспышке открылась ему вся величина его собственной глупости и, наконец, понятны стали все планы его врагов. Тогда ярость его вспыхнула всепожирающим огнём, но и страх поднялся огромным облаком удушливого чёрного дыма, ибо он видел грозившую ему смертельную опасность и нить, на которой висела теперь его судьба.

Все его замыслы, вся паутина страха и предательства, все хитрости и военные уловки слетели с его мысли, как пустая шелуха, и всё его королевство содрогнулось, его рабы затрепетали, и армии его остановились, и его полководцы, неожиданно оставшиеся без руководства, лишившиеся воли, заколебались и отчаялись. Потому что они были забыты. Вся мысль и стремление Силы, владевшей ими, были теперь с сокрушительным могуществом направлены на Гору. И, повинуясь Его призыву, с раздирающим воем развернулись и в последнем, отчаянном порыве, быстрее ветра, помчались назгулы, призраки Кольца, и в буре крыльев устремились к югу, к Роковой Горе.

Сэм поднялся. Голова его кружилась, и кровь струилась по ней, заливая глаза. Он ощупью двинулся вперёд, а потом увидел страшную и ужасную вещь. На краю бездны Горлум, как безумный, боролся с невидимым врагом. Он качался то туда, то сюда, то так близко к краю, что почти опрокидываясь, то оттягиваясь назад, падая наземь, поднимаясь и падая снова. И при этом он непрерывно шипел, но ничего не говорил.

Огни внизу пробудились в гневе, полыхнуло красным, и вся пещера наполнилась заревом и жаром. Внезапно Сэм увидел, как длинные руки Горлума тянутся вверх, к его пасти; сверкнули белые клыки и щёлкнули, сомкнувшись в укусе. Фродо вскрикнул, и очутился тут, упав на колени у края пропасти. Но Горлум, танцуя, как сумасшедший, поднял кверху Кольцо, в ободе которого всё ещё торчал воткнутый палец. Теперь оно сияло, словно воистину было сделано из живого огня.

— Прелесть, прелесть, прелесть! — кричал Горлум.- Моя Прелесть! О, моя Прелесть!

И с этим, пока он пожирал поднятыми глазами свой трофей, он шагнул слишком далеко, опрокинулся, мгновение качался на краю, а затем с пронзительным криком упал. Из бездны в последний раз донёсся его вопль: «Прелесть!»,- и замолк.

Раздался грохот, и в недрах заклокотало. Огни взметнулись вверх и лизнули крышу. Вибрация перешла в громкий рёв, и Гора задрожала. Сэм подбежал к Фродо, подхватил его на руки и понёс к двери. И тут, на тёмном пороге Саммат Наур, высоко над равнинами Мордора, его охватило такое удивление и ужас, что он застыл, забыв обо всём, и смотрел, будто окаменев.

На краткий миг он увидел водоворот туч и в центре его воронки башни и увенчанные зубцами стены, высокие, как холмы, воздвигнутые на могучем горном троне над неизмеримыми безднами, огромные дворы и башни, безглазые темницы, отвесные, словно утёсы, и зияющие ворота из стали и адаманта, а потом всё исчезло. Башни пали, а горы сползли; осыпались и расплавились стены, и рухнули в бездну; ввысь взметнулись широкие спирали дыма и пара, затем опрокинулись, будто побеждённые валы, и их дикий гребень загнулся и, пенясь, обрушился на страну. И лишь потом, сквозь мили и мили, донёсся грохот, усилившийся до оглушительного треска и рёва; земля закачалась; волна прошла в недрах равнины, и она треснула, и Ородруин пошатнулся. Огонь извергся из его расколотой вершины. Загромыхавшую небесную грудь опалили молнии. Поток черного дождя хлынул вниз, подобно сыпящимся ударам хлыстов. И в сердце бури с криком, пронзившим все другие звуки, разорвав на куски тучи, появились назгулы и промчались, словно огненные стрелы, ибо, настигнутые пламенем небес и огнём агонизирующей горы, они затрещали, рассыпались пеплом и исчезли.

— Ну, вот и всё, Сэм Скромби,- произнёс рядом с ним голос.

И тут был Фродо: бледный, измождённый, но снова ставший самим собой, и взгляд его теперь был спокоен — ни напряжения воли, ни безумия, ни следа страха. Бремя его было снято. Здесь был любимый хозяин милых дней в Хоббитании.

— Хозяин! — воскликнул Сэм и упал на колени.

В этот миг, посреди рушащегося мира, он чувствовал только радость, великую радость. Бремя пропало. Его хозяин был спасён, был снова самим собой, он был свободен. А потом Сэм увидел его кровоточащую руку и нанесённое ему увечье.

— Ваша бедная рука! — проговорил он.- И у меня нет ничего, чтобы перевязать или уложить её. Я бы охотнее отдал ему всю свою кисть. Но он теперь ушёл безвозвратно, ушёл навсегда.

— Да,- сказал Фродо.- Но ты помнишь слова Гэндальфа: «Даже Горлум может на что-нибудь пригодиться»? Если бы не он, Сэм, я не смог бы уничтожить Кольцо. Путь оказался бы тщетен, даже в его горьком конце. Так что простим ему! Потому что Поручение выполнено, и всё теперь позади. Я рад, что ты здесь, со мной. Здесь, в конце всего, Сэм.

Поле Кормаллен

Повсюду вокруг холмов бушевали войска Мордора. Полководцев Запада заливало, как морским приливом. Тускло рдело солнце, и под крыльями назгулов тёмные тени смерти упали на землю. Арагорн стоял под своим стягом молчаливо и сурово, словно потерявшись в думах о давно прошедшем или очень далёком, но глаза его мерцали, будто звёзды, что сияют тем ярче, чем глубже ночь. На вершине холма застыл Гэндальф, и он был бел и холоден, и тень не падала на него. Атака Мордора обрушилась на осаждённые холмы, как бурун; голоса средь стука и лязга оружия ревели, подобно бушующим волнам.

Гэндальф шевельнулся, словно глазам его открылось неожиданное видение, и он обернулся назад, к северу, где небеса были бледны и ясны. Затем он воздел руки и громко крикнул голосом, который прозвенел над всем гулом:

— Орлы приближаются!

И многочисленные голоса подхватили этот крик:

— Орлы приближаются! Орлы приближаются!

Войска Мордора взглянули вверх, пытаясь понять, что может означать это знамение.

И тут появился Гваихир Ветробой и Землегон, его брат, величайшие из всех орлов Севера, самые могучие из потомков старого Торондора, что строил свои гнёзда на недосягаемых пиках Окраинных Гор, когда Средиземье было молодо. Позади них летели длинными стремительными вереницами все их вассалы северных гор, подгоняемые крепнущим ветром. Внезапно, оставив верхние воздушные струи, они устремились вниз, прямо на назгулов, и шум их широких крыльев, когда они проносились над головой, был подобен буре.

Но назгулы развернулись и бежали, и исчезли в тенях Мордора, услышав внезапный отчаянный призыв из Чёрной Крепости, и в тот же момент все войска Мордора дрогнули, сомнение сжало их сердца, их хохот стих, руки затряслись и ноги ослабели. Сила, которая гнала их вперёд и наполняла ненавистью и неистовством, была поколеблена, её воля оставила их, и, глядя теперь в глаза своих врагов, они видели смертоносный свет и трепетали.

Тогда все Полководцы запада громко крикнули, ибо сердца их исполнились средь тьмы новой надеждой. Рыцари Гондора, всадники Ристании, дунедаины Севера, тесно сомкнув ряды, бросились с осаждённых холмов на своих колеблющихся врагов, пронзая толпу жгучими ударами копий. Но Гэндальф поднял руки и опять воззвал ясным голосом:

— Стойте, люди Запада! Стойте и ждите! Это час рока.

И, едва он договорил, земля под их ногами качнулась. Затем, поднимаясь стремительно выше Башен Чёрных Ворот, выше гор, взметнулась в небо безбрежная тьма в сполохах пламени. Земля стонала и тряслась. Башни Клыков дрогнули, зашатались и рухнули, мощный крепостной вал осыпался, Чёрные Ворота легли в руинах и издалека, смутно, затем нарастая и поднявшись к облакам, донёсся рокочущий грохот, рёв и гулкое эхо крушения.

— Кончилось царство Саурона! — вымолвил Гэндальф.- Хранитель Кольца исполнил свой долг.

И когда Полководцы посмотрели на юг, к Мордору, почудилось им, что там, чернее, чем пелена туч, встала огромная тень, непроницаемая, увенчанная молниями, заполнившая всё небо. Чудовищная, воздвиглась она над миром и с угрозой протянула к ним огромную руку, ужасную, но бессильную, ибо в тот миг, когда она склонилась над ними, сильный порыв ветра подхватил её и сдул прочь, и тень исчезла, и затем упала тишина.

Полководцы склонили головы, а когда они снова подняли глаза — смотрите! — враги их бежали, и могущество Мордора было развеяно, словно пыль по ветру. Как муравьи мечутся бессмысленно и бесцельно, когда смерть сражает огромную разбухшую матку, что живёт в глубине их холма и держит их в повиновении, так и творения Саурона — орки, тролли, зачарованные звери — тоже заметались в безумии, и некоторые покончили с собой, или бросились в ямы, или с воем помчались назад, чтобы укрыться в норах и тёмных беспросветных пещерах без всякой надежды. Но люди Рхана и Харада, вастаки и южане увидели, что война их проиграна и постигли величие и славу Полководцев Запада. И тогда те из них, что дольше и вернее всего служили злу, ненавидя Запад, но вместе с тем были людьми гордыми и храбрыми, в свою очередь сомкнули ряды для последней, отчаянной битвы. Но большая часть со всех ног бежала к востоку, а некоторые бросали оружие и молили о пощаде.

Гэндальф, оставив все эти военные дела и командование Арагорну и другим владыкам, поднялся на вершину холма и позвал, и вниз к нему спустился громадный орёл, Гваихир Ветробой, и встал перед ним.

— Дважды нёс ты меня, Гваихир, друг мой,- сказал Гэндальф.- Третий раз, если ты согласишься, будет последним. Ты почувствуешь, что я ненамного отяжелел с тех пор, как ты унёс меня с Заркзигила, где сгорела моя прежняя жизнь.

— Я отнёс бы тебя, куда ты пожелаешь, даже будь ты сделан из камня,- ответил Гваихир.

— Тогда вперёд, и пусть твой брат и самые быстрые из твоего племени сопровождают нас! Ибо мы должны мчаться быстрее любого ветра, быстрее крыл назгулов.

— Дует северный ветер, но мы обгоним его,- сказал Гваихир.

И он поднял Гэндальфа и устремился к югу, и с ним помчались Землегон и Менелдор, молодые и быстрые. И они пронеслись над Уданом и Горгоротом, и увидели под собой всю страну в смятении и крахе, и Роковая Гора пылала перед ними, извергая огонь.

— Я рад, что ты здесь, со мной,- сказал Фродо.- Здесь, в конце всего, Сэм.

— Да, хозяин, я с вами,- отозвался Сэм, бережно прижимая раненную руку Фродо к своей груди.- И вы со мной. И путешествие окончено. Но, после такого пути, я пока ещё не хочу сдаваться. Это как-то совсем не в моём духе, если вы меня понимаете.

— Может быть, и нет, Сэм,- ответил Фродо.- Но так уж устроен этот мир. Надежды гаснут. Приходит конец. Нам теперь осталось недолго ждать. Мы затеряны средь всеобщего краха и падения, и отсюда нет спасения.

— Ладно, хозяин, но, по крайней мере, мы можем уйти подальше от этого опасного места, этих Роковых Щелей, или как их там. Ну, почему бы нет? Идёмте, мистер Фродо! Давайте хотя бы спустимся по тропе!

— Отлично, Сэм. Если тебе этого хочется, я пойду,- сказал Фродо.

И они встали и медленно пошли вниз по петляющей дороге. И как раз когда они подходили к содрогающемуся подножью Горы, мощный дым и пар изверглись из Саммат Наур, и бок конуса разверзся и выплеснул из себя гигантский огненный поток, который грохочущим каскадом медленно потёк вниз по восточному склону горы.

Фродо и Сэм не могли идти дальше. Их последние телесные и духовные силы быстро угасали. Они добрались до невысокого холма из пепла, наваленного у подножья Горы, но отсюда не было больше спасения. Теперь это был остров, который не мог сохраниться надолго средь мук Ородруина. Земная твердь вокруг него зевала, и из недр открывающихся расселин и ям вырывались дым и пар. Гора позади них тряслась в конвульсиях. Огромные трещины разверзлись в её склонах. Медлительные реки огня подбирались к ним по пологим спускам. Вскоре они будут поглощены ими. Дождём сыпался горячий пепел.

Теперь они просто стояли, и Сэм всё ещё заботливо лелеял руку своего хозяина.

— В какой же истории мы с вами побывали, мистер Фродо, правда? — со вздохом проговорил он.- Вот бы услышать, как её рассказывают! Как вы думаете, они скажут: «Сейчас начнётся история о Девятипалом Фродо и Роковом Кольце»? И тут все замолчат, как мы когда-то, когда в Раздоле рассказывали историю о Берене Одноруком и Великом Алмазе. Хотел бы я послушать это! И ещё интересно, как всё продолжится после нашей части.

Но, даже говоря так, чтобы до самого последнего момента отогнать от себя страх, он неотрывно глядел на север, на север, в самое око ветра, туда, где высокое небо было чистым, поскольку холодный порыв, поднявшись до бури, смёл тьму и обрывки туч.

И случилось, что Гваихир, примчавшийся с диким ветром и круживший в воздухе, невзирая на опасное небо, заметил своим острым взглядом две маленькие затерянные фигурки, стоявшие рука об руку на невысоком холме, тогда как мир качался под ними и зевал, и огненные реки подступали. И в тот миг, когда он заметил их и скользнул вниз, он увидел, что они падают без сил, захлебнувшись испарениями и жаром или сражённые, наконец, отчаянием, закрыв глаза перед смертью.

Бок о бок лежали они, и вниз падал Гваихир, и вниз спускались Землегон и быстрый Менелдор, и во сне, не зная, какой жребий постиг их, путники были подняты и унесены далеко от тьмы и огня.

Когда Сэм очнулся, он обнаружил, что лежит на каком-то мягком ложе, но над ним слегка колеблются широкие буковые сучья, и сквозь их молодую листву мерцает зелёный и золотой солнечный свет. Воздух был напоён свежим благоуханием.

Он вспомнил этот запах: аромат Итилии. «Ничего себе! — подумал он.- Как же долго я спал?» Потому что аромат этот перенёс его назад, в день, когда он развёл маленький костёр под залитой солнцем насыпью, и на миг всё остальное исчезло из его просыпающейся памяти.

— Ух, ну и кошмар я видел! — пробормотал он.- Я рад, что проснулся!

Он сел и тут увидел, что рядом с ним лежит Фродо и мирно спит: одна рука под головой, а другая поверх покрывала. Это была правая рука, и третий палец отсутствовал.

Нахлынули воспоминания обо всём, и Сэм громко вскрикнул:

— Это был не сон! Но где же мы тогда?

И голос позади него тихо ответил:

— В землях Итилии и под защитой Короля, и он ждёт вас.

С этими словами перед ним появился Гэндальф, одетый в белое; борода его теперь мерцала, как чистый снег в рябящем в листве солнечном свете.

— Ну, мистер Сэммиум, как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Но Сэм упал навзничь и уставился на него, открыв рот, и какую-то минуту не мог ответить, раздираемый замешательством и великой радостью. Наконец он выдохнул:

— Гэндальф! Я думал, что ты мёртв! А потом я подумал, что сам умер. Неужели всё печальное стало неправдой? Что случилось с миром?

— Великая Тень исчезла,- ответил Гэндальф, а затем рассмеялся, и звук этот был подобен музыке или воде посреди пустыни, и Сэму вдруг подумалось, что он не слышал смеха, этого чистого звука веселья, бессчётные дни, целую вечность. Он ударил ему в уши, словно отзвук всех радостей, какие он когда-либо знал. Но сам он разразился слезами. Затем, будто лёгкий дождик, который был унесён весенним ветром, и после которого солнце сияет яснее, его слёзы прекратились, и выплеснулся смех, и, смеясь, он вскочил со своего ложа.

— Как я себя чувствую? — воскликнул он.- Да я даже не знаю, как выразить это. Я чувствую, чувствую,- он замахал руками в воздухе,- чувствую, словно весну после зимы, и солнце на листьях, и словно трубы и арфы, и все песни, какие только доводилось мне слышать!

Тут он замолк и обернулся к хозяину.

— А как мистер Фродо? — спросил он.- Какая беда с его рукой-то. Но, надеюсь, в остальном он в порядке? Он пережил тяжёлое время.

— Да, в остальном я в порядке,- отозвался Фродо, сев и рассмеявшись в свой черёд.- Я просто заснул снова, пока дожидался тебя, Сэм, соня ты этакий. Я проснулся сегодня ранним утром, а сейчас уже должно быть близко к полудню.

— К полудню? — переспросил Сэм.- Полудню какого дня?

— Четырнадцатого дня Нового года,- ответил Гэндальф.- Или, если угодно, восьмого апреля по счёту Шира. Но в Гондоре Новый год отныне всегда будет начинаться двадцать пятого марта, когда пал Саурон и когда вы были принесены из огня к королю. Он выходил вас и сейчас он ждёт вас. Вы поедите и попьёте с ним. Когда вы будете готовы, я отведу вас к нему.

— Король? — спросил Сэм.- Какой король, и кто он?

— Король Гондора и Владыка Западных Стран,- ответил Гэндальф.- Он вернул себе всё древнее королевство. Скоро он отправится на свою коронацию, но он ждал вас.

— А что нам одеть? — спросил Сэм, так как всё, что он мог увидеть, были старые изодранные плащи, в которых они путешествовали и которые лежали свёрнутыми на земле рядом с их постелями.

— Одежду, которую вы носили на вашем пути в Мордор,- сказал Гэндальф.- Должны быть представлены даже оркские лохмотья, которые были на тебе в Чёрной стране, Фродо. Ни шелка, ни лён, никакие гербы или доспехи не могут быть более почётными. Но позднее, возможно, я найду какие-нибудь другие одежды.

Затем он протянул к ним руки, и они увидели, что в одной из них что-то сияет.

— Что ты там держишь? — воскликнул Фродо.- Может ли это быть…

— Да, я принёс вам два сокровища. Их нашли на Сэме, когда вас спасли. Дары Владычицы Галадриэли: твой фиал, Фродо, и твоя коробочка, Сэм. Вы будете рады получить их опять в целости и сохранности.

Вымывшись, одевшись и слегка перекусив, хоббиты пошли за Гэндальфом. Они вышли из буковой рощи, в которой их уложили, на длинную зелёную лужайку, яркую в сиянии солнца, окаймленную стройными деревьями с тёмной листвой и усыпанными алыми цветами. За спиной они услышали шум падающей воды, а перед ними меж цветущих берегов бежал ручей, который спускался по лужайке к лесу в зелёном наряде и исчезал в арке между деревьями, сквозь которую они видели блеск воды вдалеке.

Приблизившись к лесной прогалине, они поразились, увидев стоящих здесь рыцарей в ярких кольчугах и высоких стражей в серебряном и чёрном, которые с почётом приветствовали их и склонялись перед ними. И потом запела одинокая труба, и они пошли вперёд по проходу между деревьями сбоку от поющего потока. Так они вышли на широкое зелёное поле, за которым в серебристой дымке раскинулась могучая река, а из реки поднимался длинный лесистый остров, и много кораблей лежало у его берегов. А на поле, на котором они сейчас стояли, было выстроено рядами и отрядами большое войско, и доспехи сверкали на солнце. И когда хоббиты приблизились, мечи были обнажены, и копья склонились, и трубы и рога запели, и люди вскричали на многих языках, слив голоса в едином хоре:

— Долгая жизнь Невысокликам! Воздайте им великую славу!

Куио и Периаин ананн! Аглар’ни Перианнат!

Воздайте им хвалу, Фродо и Сэммиуму!

Даур а бергаэль, Кинин ен Аннун! Эглерио!

Слава им!

Эглерио!

А лаита те, лаита те! Андаве лаитувальмет!

Слава им!

Кормаколиндор, а лаита тариенна!

Слава им! Хранителям Кольца, великая слава и хвала!

И так, с вспыхнувшими от бросившейся в них крови лицами и сияющими от удивления глазами, Фродо и Сэм двинулись вперёд и увидели, что среди славящего их войска были поставлены три высоких трона, сложенные из зелёного дёрна. За троном справа летела в свободном беге большая лошадь, белая на зелёном; за левым было голубое с серебром знамя,- корабль-лебедь, бегущий по морю; но позади самого высокого трона в центре развернулся на свежем ветру громадный стяг, и там, под сияющей короной и семью сверкающими звёздами на чёрном фоне цвело белое дерево. На троне сидел одетый в кольчугу человек, большой меч лежал на его коленях, но шлема на нём не было. Когда хоббиты приблизились, он поднялся. И тут они узнали его, такого изменившегося, такого высокого и радостного, величавого, владыку людей, темноволосого, с серыми глазами.

Фродо бегом бросился навстречу ему, Сэм по пятам за ним.

— Ну, это просто венец всего! — воскликнул он.- Бродяжник, или я всё ещё сплю!

— Да, Сэм, Бродяжник, — сказал Арагорн. — Не правда ль, это был долгий путь от Пригорья, где мой вид так тебе не понравился? Долгий путь для всех нас, но ваш путь был самым тёмным.

И потом, к удивлению и полнейшему замешательству Сэма, он преклонил перед ними колено и, взяв их за руки — Фродо правой, а Сэма левой,- повел их к трону и, усадив на него, повернулся к людям и стоявшим рядом полководцам и воскликнул так, что голос его прозвенел над всем войском:

— Воздайте им великую славу!

И тут, когда радостный крик взметнулся и опять умер вдали, к окончательному и полному удовольствию и чистой радости Сэма выступил вперёд менестрель Гондора и встал на колени, и попросил дозволения петь. И — подумать только! — он сказал:

— Внимайте! Лорды и рыцари, и люди незамутнённой доблести, короли и принцы, и прекрасный народ Гондора, и всадники Ристании, и вы, сыны Элронда, и дунедаины Севера, и эльф, и гном, и храбрецы Шира, и весь свободный народ Запада, слушайте теперь моё лэ. Ибо я спою для вас о Фродо Девятипалом и Роковом Кольце.

И, услыхав это, Сэм громко рассмеялся от полнейшего восхищения, и вскочил, и воскликнул:

— О, великий блеск и великая слава! И все мои желания сбылись!

А потом он заплакал.

И всё войско смеялось и плакало, и средь их веселья и слёз зазвучал чистый, как золото и серебро, голос менестреля, и все люди замолкли. И он пел им, то на эльфийском языке, то на наречии Запада, пока сердца их, раненые мелодичными словами, не переполнились, и радость их не стала подобна мечам, и они унеслись мыслями в края, где страдание и наслаждение текут вместе и слёзы — истинное вино блаженства.

И наконец, когда солнце покатилось с полудня и тени деревьев удлинились, он кончил.

— Воздайте им великую славу! — сказал он и преклонил колени.

И затем Арагорн поднялся, и всё войско встало, и они пошли к поставленным шатрам, чтобы есть, пить и веселиться, пока длится этот день.

Фродо и Сэма отвели в сторону под навес, и здесь их старые одежды были сняты, однако свёрнуты и с почётом отложены, и им дали одеяния из чистого льна. Затем появился Гэндальф, и в руках, к удивлению Фродо, он держал меч, и эльфийский плащ, и мифрильную кольчугу, которые были отобраны у него в Мордоре. Для Сэма он принёс позолоченную кольчугу и его эльфийский плащ, очищенный от пятен и заштопанный; а потом он положил перед ними два меча.

— Я не хочу никакого меча,- сказал Фродо.

— По крайней мере, нынешним вечером тебе следует надеть один,- возразил Гэндальф.

Тогда Фродо взял маленький меч, который принадлежал Сэму и был положен рядом с Фродо на Кирит Анголе.

— Разитель я отдал тебе, Сэм,- сказал он.

— Нет, хозяин! Мистер Бильбо дал его вам, и он шёл вместе с его серебряной кольчугой; он не захотел бы, чтобы теперь его носил кто-нибудь другой.

Фродо уступил, и Гэндальф, словно он был их оруженосцем, встал на колени и опоясал их, а потом, поднявшись, он надел им на головы тонкие серебряные венцы. Наряженные так, пошли они на великий пир, и сидели за королевским столом вместе с Гэндальфом и герцогом Эомиром из Ристании, и принцем Имрагилом, и прочими главными полководцами, и здесь были также Гимли и Леголас.

Но когда, после Молчания Стоя, было внесено вино, появились два оруженосца, чтобы прислуживать королям, или, по крайней мере, они выглядели, как оруженосцы: один был одет в серебряное и чёрное Стражи Минас Тирита, а другой в белое и зелёное. Но Сэм удивился, что делают такие молодые парнишки в армии могучих воинов. Затем внезапно, когда они подошли поближе и он смог их отчётливо разглядеть, он возопил:

— Ой, гляньте-ка, мистер Фродо! Гляньте сюда! Да это же Пин! Мистер Перегрин Крол, хотел я сказать, и мистер Мерри! Как они выросли! С ума сойти! Надо понимать, они могли бы порассказать побольше, чем мы.

— Разумеется,- сказал Пин, поворачиваясь к нему.- И мы начнём рассказывать сразу же, как кончится пир. А пока ты можешь попытать Гэндальфа. Он теперь не такой скрытный, как раньше, хотя смеётся больше, чем разговаривает. Потому что в настоящий момент мы с Мерри заняты. Мы рыцари Гондора и Рохана, что, я надеюсь, ты заметил.

Наконец радостный день кончился, и, когда солнце ушло и круглая луна медленно заскользила над туманами Андуина, пронизывая трепещущую листву, Фродо и Сэм уселись под шелестящими деревьями, окружённые ароматами прекрасной Итилии, и заговорились глубоко за полночь с Мерри, Пином и Гэндальфом, а чуть погодя к ним присоединились Леголас и Гимли. Тут Фродо и Сэм узнали многое из того, что произошло с Отрядом с тех пор, как в злой день товарищество их распалось на Парт Гален у водопада Рэрос, и, тем не менее, рассказов и вопросов не убывало.

Орки и говорящие деревья, и лиги травы, и мчащиеся галопом всадники, и сверкающие пещеры, и белые башни, и золотые залы, и битвы, и высокие корабли под парусами — всё это промелькнуло перед мысленным взором Сэма, пока он не ощутил себя окончательно запутавшимся. Но средь всех этих чудес он не переставал всё время изумляться размерам Мерри и Пина и в конце концов поставил их спина к спине с собой и Фродо. Потом почесал голову.

— Не могу этого понять в вашем возрасте! — сказал он.- Но это так: вы на три дюйма выше, чем должны были быть, или я гном.

— Вот уж это ни в коем случае,- вмешался Гимли.- Но, что я могу сказать? Смертным не дано пить напитки энтов с тем, чтобы они подействовали на них не больше, чем кружка пива.

— Напитки энтов? — спросил Сэм.- Снова ты об этих энтах; но что они такое, превосходит моё понимание. Да целые недели пройдут, прежде чем мы разберёмся во всём этом!

— Вот именно, что недели,- подтвердил Пин.- А потом Фродо запрётся в башне в Минас Тирите и запишет всё это. Иначе он половину забудет, и бедный старина Бильбо будет ужасно огорчён.

В конце концов Гэндальф поднялся.

— Руки Короля — руки целителя, дорогие друзья,- сказал он.- Но вы подошли к самому обрыву смерти, прежде чем он отозвал вас, приложив все свои силы, и отправил в светлое забытьё сна. И, хоть вы действительно спали долго и блаженно, всё же теперь время поспать снова.

— И не только Сэму и Фродо,- добавил Гимли,- но и тебе тоже, Пин. Я люблю тебя хотя бы уже за все те страдания, которых ты мне стоил и которых я никогда не забуду. Как не забуду я и того, как искал тебя на холме последней битвы. Если бы не гном Гимли, тебя бы так и не нашли. Но, по крайней мере, я теперь знаю, как выглядит подошва хоббита, хотя это было всё, что было видно под грудой тел. И когда я стащил с тебя ту огромную тушу, я был уверен, что ты мёртв. Я чуть было не вырвал тогда всю свою бороду. И всего сутки пока прошли с тех пор, как ты впервые поднялся и снова вышел. Иди немедленно в кровать. Да и я пойду тоже.

— А я,- сказал Леголас,- погуляю в лесах этой прекрасной страны, ибо это достаточный отдых. В грядущие дни, если позволит мой Владыка эльфов, кое-кто из нашего народа переселится сюда, и, когда мы придём, благословенна будет эта земля на время. На время: на месяц, поколение, сотню лет жизни людей. Но Андуин близок, и Андуин течёт к Морю. К Морю!

К морю, к морю! Слышны ли вам чаек крики?

Белоснежные чайки, вьются и стонут они.

Ветер, ветер, пену несёт он клочками;

Запад, запад, там солнце садится вдали.

Парусник светло-серый… Слышите зов печальный

Эльфов звонкоголосых, которые прежде ушли?

Я навеки оставлю пущи, что нас растили,

Кончились древние годы, угасли былые дни.

Под парусами тугими умчусь за широкие воды,

Уйду на Берег Последний, где вечно шепчут валы.

Там, в Эрессее, призывно звучит, не смолкая, пенье,

Там, в Краю Позабытом, листья всегда зелены.

Там, неведома смертным, эльфов родная обитель,

Там, средь бессмертных деревьев, жить будем вечно мы!

И так, напевая, Леголас спустился с холма.

Прочие также разошлись. Фродо и Сэм отправились в свои постели и уснули. А утром они встали снова в надежде и мире, и они провели в Итилии много дней. Поскольку поле Кормаллен, где сейчас расположилось войско, было недалеко от Хеннет Аннуна, и речка, что брала начало от его водопадов, пела в ночи, стремительно проносясь сквозь его скалистые ворота и сбегая по цветущим лугам, чтобы влиться в струи Андуина близ острова Каир Андрос. Хоббиты гуляли здесь и там, навещая опять места, где они проходили прежде, и Сэм всё надеялся хоть на миг увидеть где-нибудь в лесной тени или на тайной прогалине великого Слона. А когда он узнал, что в осаде Гондора участвовала масса таких животных, но все они были уничтожены, то счёл это прискорбной утратой.

— Что ж, нельзя ведь успеть сразу повсюду,- сказал он.- Но, кажется, я пропустил многое.

Тем временем войско приготовилось к возвращению в Минас Тирит. Усталые отдохнули, а раненные исцелились. Ибо части войска пришлось потрудиться и долго сражаться с остатками вастаков и южан, пока все они не покорились. И, последними из всех, вернулись те, кто ходил в Мордор и разрушил крепости на севере страны.

Но наконец, когда май был уже близок, Полководцы Запада выступили опять; и они взошли со всеми людьми на корабль и поплыли под парусами вниз по Андуину от Каир Андроса к Осгилиату, и там они задержались на день, а на следующий день дошли до зелёных полей Пеленнора и снова увидели белые башни под высоким Миндоллуином: Город гондорцев, последнюю память о Заокраинном Западе, который прошёл сквозь тьму и огонь к новым дням.

И тут, средь полей, они разбили шатры и стали ждать утра, ибо это был Канун Мая, и Король собирался вступить в свои ворота на восходе солнца.

Правитель и Король

Над городом Гондора висели сомнение и великий страх. Прекрасная погода и ясное солнце казались насмешкой людям, чьи дни содержали мало надежды и которые каждое утро ожидали роковых известий. Их владыка был мёртв и сожжён, мёртвым лежал в их цитадели герцог Ристании, и новый король, который пришёл к ним ночью, снова ушёл воевать с силой слишком тёмной и ужасной для того, чтобы её можно было одолеть мощью или доблестью. А вестей всё не было. После того, как войско оставило долину Моргула и ушло по северному тракту под тень гор, ни один гонец не вернулся и не было никаких слухов о том, что происходит на грозно нахмурившемся востоке.

Когда мигнуло всего два дня с ухода полководцев, госпожа Эовин велела ухаживающим за ней женщинам принести её одежду и поднялась, не слушая никаких уговоров, и, когда её одели и подвесили её руку на льняную перевязь, она пошла к Смотрителю Лечебниц.

— Сэр,- сказала она,- я в великой тревоге и не могу лежать дольше в праздности.

— Госпожа,- ответил он,- вы ещё не поправились, а мне приказано окружить вас особым уходом. Вам не следует подниматься с кровати ещё семь дней, во всяком случае, мне так велели. Я умоляю вас вернуться обратно.

— Я здорова,- возразила она.- Здорова, по крайней мере, телом, исключая только мою левую руку, а она не беспокоит. Однако я заболею опять, если не найдётся ничего, что я могу сделать. Нет ли известий с войны? Женщины ничего не могли сообщить мне.

— Известий нет,- сказал Смотритель,- кроме того, что Владыки поскакали к долине Моргула, и люди говорят, что их ведёт новый капитан с Севера. Он знатный лорд и целитель, и странным кажется мне то, что рука, способная исцелять, в равной степени владеет и мечом. Так не бывает теперь в Гондоре, хотя когда-то так было, если старые легенды правдивы. Но уже многие годы мы, целители, лишь стараемся залатать дыры, проделанные людьми мечей. Хотя у нас и без того было бы достаточно дел: мир полон опасностей и болезней и без войн, чтоб множить их.

— Для войны достаточно даже одного врага, а не двух, мастер Смотритель,- ответила Эовин.- И не имеющие мечей всё же могут умереть от них. Вы предпочли бы, чтобы народ Гондора собирал только ваши травы, когда Чёрный Властелин собирает армии? И телесное исцеление не всегда является благом, как не всегда является злом гибель в сражении, пусть даже в жестоких муках. Имей я возможность, то в этот чёрный час я избрала бы второе.

Смотритель внимательно посмотрел на неё. Она стояла здесь высокая, с горящими глазами на бледном лице, и рука её сжалась, когда она отвернулась и поглядела в окно, выходящее на восток. Он вздохнул и покачал головой. Помолчав немного, она повернулась к нему снова.

— Разве здесь нечего совершить? — спросила она.- Кто командует в этом городе?

— Я точно не знаю,- ответил Смотритель.- Такие вещи не заботят меня. Здесь есть маршал над всадниками Ристании, а людьми Гондора, как мне говорили, командует господин Хурин. Но Правителем Города по праву является господин Фарамир.

— Где я могу найти его?

— В этом доме, госпожа. Он был тяжело ранен, однако теперь снова вернулся на путь выздоровления. Но я не знаю…

— Вы не проводите меня к нему? Тогда вы узнаете.

Господин Фарамир гулял в одиночестве по саду Лечебниц, и солнечные лучи согревали его, и он чувствовал, как жизнь снова бежит по его жилам, но на душе у него было тяжело, и он смотрел через стены на восток. Приблизившись, Смотритель произнёс вслух его имя, и он обернулся и увидел госпожу Эовин из Ристании, и в нём шевельнулась жалость, ибо видел, что она ранена, и постиг своим ясным взором её скорбь и тревогу.

— Мой господин,- сказал Смотритель.- Вот госпожа Эовин из Ристании. Она прискакала вместе с герцогом и была тяжело ранена, и находится сейчас на моём попечении. Но она недовольна и желает поговорить с Правителем Города.

— Не поймите его неправильно, господин,- произнесла Эовин.- Не недостаток заботы огорчает меня. Нет более прекрасных домов для тех, кто мечтает поправиться. Но я не могу лежать праздно, в бездействии, в клетке. Я искала смерти в сражении. Но я не умерла, а сражение всё ещё продолжается.

По знаку Фарамира Смотритель поклонился и удалился.

— Что же вы хотите от меня, госпожа? — спросил Фарамир.- Я тоже пленник целителей.

Он посмотрел на неё и, поскольку он был человеком, способным испытывать глубокую жалость, показалось ему, что горестная её красота пронзает его сердце. И она взглянула на него и прочла в его глазах спокойную доброту и однако поняла, ибо росла среди воинов, что перед нею тот, кого не превзойдёт в битве ни один всадник Ристании.

— Что вы хотите? — повторил он.- Если это в моей власти, я сделаю это.

— Я хочу, чтобы вы призвали Смотрителя и велели ему отпустить меня,- сказала она, но, хоть слова её всё ещё оставались гордыми, сердце её дрогнуло, и впервые она усомнилась в себе самой. Она догадывалась, что этот высокий человек, одновременно сильный и мягкий, должен счесть её просто капризной, словно ребенка, у которого не достаёт терпения и сосредоточенности, чтобы довести скучное дело до конца.

— Я сам нахожусь на попечении Смотрителя,- ответил Фарамир,- и не принял ещё своих полномочий в Городе. Но и прими я их, всё равно я прислушался бы к его совету и не стал бы перечить его воле в делах его мастерства, не будь на то крайней необходимости.

— Но я не желаю исцеления,- возразила она.- Я хочу скакать в бой, как мой брат Эомир или лучше как герцог Теоден, ибо он мёртв и обрёл одновременно славу и покой.

— Слишком поздно, госпожа, следовать за полководцами, даже если у вас есть силы,- ответил Фарамир.- Но, тем не менее, смерть в бою может постигнуть нас всех, хотим мы того или нет. Вы лучше подготовитесь встретить её на ваш собственный лад, если, пока ещё есть время, будете делать всё, как велит целитель. Вы и я, мы должны терпеливо выносить часы ожидания.

Она не ответила, но, когда Фарамир взглянул на неё, ему показалось, что в ней что-то смягчилось, словно злая стужа уступила первому, слабому предвестию весны. Слёзы брызнули из её глаз и побежали по щекам, как искрящиеся капельки дождя. Её гордая голова слегка склонилась. Затем тихо, будто обращаясь скорее к себе, чем к нему, она сказала:

— Но целители хотят, чтобы я лежала в постели ещё семь дней. А моё окно не смотрит на восток.

Теперь её голос был по-девичьи молод и печален.

Фарамир улыбнулся, хоть сердце его было полно жалости.

— Ваше окно не смотрит на восток? — сказал он.- Это можно поправить. В этом я прикажу Смотрителю. Если вы останетесь здесь, в доме, под нашей заботой, госпожа, и отдохнёте, тогда вы сможете, когда захотите, гулять в этом саду на солнце, и вы будете смотреть на восток, куда ушли все наши надежды. И здесь вы найдёте меня, прогуливающегося, ждущего и тоже смотрящего на восток. Моя тревога станет легче, если время от времени вы будете гулять или беседовать со мной.

Тогда она подняла голову и снова посмотрела ему в глаза, и краска появилась на её бледном лице.

— Чем же я облегчу вашу тревогу, мой господин? — спросила она.- И я не хочу бесед с живыми людьми.

— Вы извините меня за откровенность? — сказал он.

— Да.

— Тогда, Эовин из Ристании, я скажу вам, что вы прекрасны. В долинах наших гор есть цветы, светлые и красивые, и ещё более красивые девушки, но доныне я не видел в Гондоре ни цветка, ни госпожи столь прекрасной и столь печальной. Быть может, осталось лишь несколько дней, прежде чем на наш мир падёт Тьма, и, когда она придёт, я надеюсь встретить её стойко. Но моё сердце стало бы легче, если бы сейчас, пока солнце ещё светит, я мог видеть вас. Потому что мы с вами оба попали под крылья Тени, и одна рука вытащила нас назад.

— Увы, не меня, господин! — сказала она.- Тень всё ещё лежит на мне. Не ждите от меня исцеления! Я дева-воительница, и моя рука не нежна. Но, по крайней мере, я благодарю вас за то, что мне не придётся безвылазно сидеть в комнате. Я буду гулять на воле, благодаря любезности Правителя Города.

И она сделала ему реверанс и вернулась в дом. Но Фарамир долго ещё гулял в одиночестве по саду, и взгляд его теперь чаще устремлялся к дому, чем к восточным стенам.

Вернувшись в свою комнату, он вызвал Смотрителя и выслушал всё, что тот мог сообщить о Госпоже Ристании.

— Но я не сомневаюсь, господин,- сказал Смотритель,- что вы узнаете больше от невысоклика, который у нас, потому что он участвовал в скачке герцога и, как говорят, находился при госпоже до конца.

И так Мерри был послан к Фарамиру, и в течение всего этого дня они долго беседовали друг с другом, и Фарамир узнал много, даже больше, чем Мерри вложил в слова; и ему сдавалось, что теперь он кое-что понимает в горе и тревоге Эовин из Ристании. И тихим и светлым вечером Фарамир с Мерри вышли в сад, но она не пришла.

Однако утром, когда Фарамир вышел из Лечебниц, он увидел её, стоящую на стене, и она была вся в белом и блистала на солнце. И он окликнул её, и она спустилась, и они гуляли по траве или сидели вместе под зелёным деревом то молча, то беседуя. И все следующие дни они поступали так же. И Смотритель, глядя из своего окна, сердечно радовался, потому что он был целителем, и забота его теперь облегчалась, поскольку, хотя тяжело давили на сердца людёй страх и дурные предчувствия этих дней, очевидно было, что эти двое на его попечении идут по пути выздоровления и с каждым днём крепнут.

И так пришёл пятый по счёту день с тех пор, как госпожа Эовин впервые пришла к Фарамиру, и сейчас они снова стояли вместе на стенах Города и смотрели вдаль. Известий всё ещё не было, и на душе у всех было черно. Погода тоже не была более ясной. Было холодно. Ветер, поднявшийся ночью, теперь был резок и дул с севера, и он усиливался, однако окрестные земли казались серыми и мрачными.

Они были одеты в тёплые одеяния и тяжёлые плащи, и поверх них на госпоже Эовин была большая синяя мантия цвета глубокой летней ночи, усеянная по подолу и вороту серебряными звёздами. Фарамир послал за этой одеждой и закутал в неё Эовин; и он думал, насколько же благородно и действительно по-королевски выглядит она, стоящая здесь, рядом с ним. Мантия эта была сделана для его безвременно умершей матери, Финдуилас из Амрота, и была для него памятью о её красоте в те далёкие дни и его первом горе; и её одежда казалась ему подходящим облачением для красоты и печали Эовин.

Но сейчас она дрожала под усеянной звёздами мантией и смотрела на север, поверх высоких серых нагорий прямо в око холодного ветра, где, очень далеко, небо было суровым и ясным.

— Что вы ищите, Эовин? — спросил Фарамир.

— Не там ли лежат Чёрные Ворота? — отозвалась она.- И не сейчас ли он должен был прийти туда? Семь дней прошло с тех пор, как он уехал.

— Семь дней,- подтвердил Фарамир.- Но не думайте обо мне плохо, если я скажу вам: они принесли мне одновременно радость и боль, каких я и не думал узнать. Радость видеть вас, но и боль, потому что теперь страх и сомнение этих злых времён действительно стали темны. Эовин, я не хочу, чтобы этот мир сейчас кончился, не хочу так скоро потерять то, что я нашёл.

— Потерять то, что вы нашли, господин? — молвила она, однако серьёзно взглянула на него внимательными глазами.- Не знаю, что нашли вы в эти дни такого, что могли бы потерять. Но тише, мой друг, не будем говорить об этом! Не будем говорить совсем! Я стою у какого-то страшного края, и в бездне под моими ногами совершенно черно, но я не могу сказать, есть ли какой-нибудь свет позади меня. Потому что я пока не могу обернуться. Я жду какого-то удара рока.

— Да, мы ждём удара рока,- сказал Фарамир.

И они замолчали, и показалось им, стоявшим на стене, что ветер умер, и свет померк, и солнце затмилось, и все звуки в Городе и окрестных землях смолкли: ни ветра, ни голоса, ни птичьего свиста, ни шороха листвы, ни собственного дыхания не было слышно, само биение их сердец стихло. Время остановилось.

И пока они стояли так, руки их встретились и сжались, хотя они не заметили этого. И они всё ещё ждали, не зная чего. Затем им внезапно почудилось, что над хребтами отдалённых гор поднялась другая, безбрежная, гора тьмы, которая воздвиглась, словно волна, готовая поглотить мир, и молнии сверкали вокруг неё, а затем земля дрогнула, и они почувствовали, как затрепетали стены Города. Звук, похожий на вздох, поднялся со всех окрестных земель, и сердца их внезапно забились снова.

— Это напоминает мне Нуменор,- произнёс Фарамир и удивился, услышав свой голос.

— Нуменор? — переспросила Эовин.

— Да,- сказал Фарамир.- Страну Запада, что погрузилась в пучины, и огромную чёрную волну, поднявшуюся над зелёными землями и выше гор и надвигающуюся, как необоримая тьма.

— Так ты думаешь, что приближается Тьма? — спросила Эовин? — Необоримая Тьма?

И неожиданно она тесно прижалась к нему.

— Нет,- ответил Фарамир, глядя в её лицо.- Это была мысленная картина. Я не знаю, что происходит. Здравый смысл говорит мне сейчас, наяву, что великое зло случилось и мы стоим у конца дней. Но моё сердце говорит «нет», и все мои члены легки, и надежда и радость вернулись ко мне, чего никакой здравый смысл не в силах отрицать. Эовин, Эовин, Белая госпожа Ристании, в этот час мне не верится, что осталась хоть какая-то тьма!

И он умолк и поцеловал её в лоб.

И так они стояли на стенах Города Гондора, и поднялся и задул сильный ветер, и их волосы, вороные и золотые, смешавшись, развевались в воздухе. И Тень исчезла, и солнце прояснилось, и свет вспыхнул, и воды Андуина сверкали, как серебро, и во всех домах Города люди запели от радости, что хлынула в их сердца, но источника которой они не могли назвать.

И прежде, чем солнце успело скатиться далеко за полдень, с востока прилетел большой орёл, и он принёс от Владык Запада вести, превосходящие любые надежды, прокричав:

Пойте, вы, люди Башни Анора,

Навеки кончена власть Саурона,

И пала Чёрная Крепость.

Ликуйте и пойте, вы, люди Сторожевой Крепости,

Ибо стража ваша не была тщетной,

И разбиты Чёрные Ворота,

И Король ваш вошёл в них,

И он — победитель.

Пойте и ликуйте, вы, дети Запада,

Ибо Король ваш вернётся опять,

И он будет жить среди вас

До конца ваших дней.

И на смену засохшему вырастет новое Дерево,

И Король посадит его в высоком дворе,

И благословен будет этот Город.

Пойте все, вы, люди!

И люди пели на всех улицах Города.

Последующие дни были золотыми, весна и лето соединились и соперничали в полях Гондора. И теперь с быстрыми гонцами пришли с Каир Андроса вести обо всём, что было сделано, и Город готовился к приходу Короля. Мерри был вызван и уехал с повозками, которые везли запасы добра к Осгилиату, а оттуда кораблями к Каир Андросу, но Фарамир не ушёл, потому что теперь, после выздоровления, он принял на себя свои полномочия и правление, хотя лишь на краткий срок, и его долг был приготовить всё для того, кто займёт его место.

И Эовин не пошла, хотя её брат прислал слово, приглашающее её прийти на поле Кормаллен. И Фарамир удивился этому, но он видел её редко, будучи занят многочисленными делами; и она так и жила в Лечебницах и гуляла одна по саду, и лицо её снова побледнело, и казалось, что во всём Городе она одна была больна и печальна. И Смотритель Лечебниц был встревожен, и сообщил Фарамиру.

Тогда Фарамир пришёл и отыскал её, и опять они стояли на стенах вместе; и он спросил её:

— Эовин, почему вы медлите здесь и не идёте на празднование в Кормаллен за Каир Андросом, где ваш брат ожидает вас?

И она ответила:

— Вы не знаете?

Однако он сказал:

— Этому могут быть две причины, но какая истинна, я не знаю.

Она ответила:

— Я не хочу играть в загадки. Скажи яснее!

— Тогда, если вам угодно, госпожа,- сказал он,- вы не идёте потому, что вас позвал только ваш брат, и вид господина Арагорна, наследника Элендила, в его триумфе не принесёт вам сейчас радости. Или потому, что я не пошёл, а вам всё же хочется быть близ меня. И, может быть, по этим двум причинам вместе, и вы сами не можете выбрать между ними. Эовин, вы не любите меня или не хотите любить?

— Я хотела быть любимой другим,- ответила она.- Но я не хочу мужской жалости.

— Это я знаю,- сказал он.- Вы хотели получить любовь господина Арагорна, потому что он высок и могущественен, а вы хотели известности и славы, и быть поднятой высоко над толпой, что ползает по земле. И, как великий полководец молодому солдату, он показался вам несравненным. Поскольку он именно таков: владыка среди людей, величайший из живущих ныне. Но, когда он подарил вам лишь понимание и жалость, тогда вы не пожелали ничего, кроме доблестной смерти в сражении. Посмотри на меня, Эовин!

И Эовин посмотрела на Фарамира долгим и ровным взглядом, и Фарамир сказал:

— Не пренебрегай жалостью, что есть дар доброго сердца, Эовин! Но я не предлагаю тебе своей жалости. Ибо ты высокородная и доблестная госпожа и сама завоевала славу, которая не померкнет. И я считаю тебя госпожой прекрасной настолько, что даже на языке эльфов нет подходящих слов, чтобы выразить это. И я люблю тебя. Некогда я сострадал твоему горю, но сейчас, будь ты беспечальна, без страха, обладай всем, будь ты блаженной королевой Гондора, я всё равно любил бы тебя. Эовин, ты не любишь меня?

Тогда сердце Эовин изменилось, а может, она наконец поняла его. И внезапно зима её миновала, и солнце засияло над ней.

— Я стою в Минас Аноре, Крепости Солнца,- сказал она.- И смотри! Тень исчезла! Я больше не хочу быть девой-воительницей, не хочу соперничать с великими всадниками или находить радость только в песнях об убийствах. Я хочу быть целительницей и любить всё, что растёт и не бесплодно.

И опять она взглянула на Фарамира.

— Я больше не хочу быть королевой,- сказала она.

Тогда Фарамир весело рассмеялся.

— Это хорошо,- ответил он,- потому что я не король. Но я хочу обвенчаться с Белой госпожой Ристании, если такова будет её воля. И, если она согласна, тогда давай пересечём Реку и в грядущие счастливые дни будем жить в прекрасной Итилии и превратим её в сад. Всё с радостью будет расти там, если придёт Белая госпожа.

— Так я должна оставить свой народ, гондорец? — спросила она.- И ты захочешь, чтобы твои гордые люди сказали о тебе: «Вот идёт владыка, который приручил дикую воительницу Севера? Не было здесь, что ли, женщин из расы Нуменора для выбора?»

— Захочу,- ответил Фарамир.

И он подхватил её на руки и поцеловал под солнечным небом, не заботясь о том, что они стоят высоко на стенах и на виду у многих. И действительно, многие видели их и свет, что струился вокруг них, когда они спустились со стен и пошли рука об руку к Лечебницам.

И Фарамир сказал Смотрителю Лечебниц:

— Вот госпожа Эовин из Ристании, и теперь она исцелилась.

И Смотритель сказал:

— Тогда я выпускаю её из-под своей опёки и прошу позволения проститься с ней, и пусть никогда вновь не страдает она от раны или болезни. Пока не вернётся её брат, я поручаю её заботе Правителя Города.

Но Эовин ответила:

— Вот теперь, когда я получила позволение уйти, я предпочла бы остаться. Потому что этот дом стал для меня самой благословенной из обителей.

И она осталась там, пока не прибыл герцог Эомир.

Всё в Городе было теперь готово, и здесь было великое стечение народа, так как вести достигли всех частей Гондора, от Мин-Риммона вплоть до Пиннат Гелин и дальних морских побережий, и все, кто мог прийти в Город, поспешили прийти. И Город вновь наполнился женщинами и красивыми детьми, которые вернулись в свои дома, нагруженные цветами; и из Дол Амрота пришли арфисты, искуснее которых не было в стране; и были здесь скрипачи и флейтисты, и играющие на серебряных рогах, и звонкоголосые певцы из долин Лебении.

Наконец настал вечер, когда со стен можно было увидеть шатры на полях, и всю ночь горели огни, ибо люди караулили рассвет. И, когда ясным утром солнце поднялось над восточными горами, на которых больше не лежала тень, зазвонили все колокола и взметнулись и поплыли по ветру все знамёна, и в последний раз на Белой Башне поднялся над Гондором стяг Правителей: чистое, словно снег на солнце, серебро, не несущее ни надписи, ни девиза.

Теперь Полководцы Запада повели войска к Городу, и народ смотрел, как они приближаются шеренга за шеренгой, вспыхивающие в лучах восходящего солнца и мерцающие, как серебро. И так они приблизились к Воротам и остановились в фарлонге от стен. Ворота пока ещё не были восстановлены, но вход в Город преграждал барьер, и там стояли воины в чёрном и серебряном с обнажёнными мечами. Перед барьером стоял правитель Фарамир, и Хурин, Хранитель Ключей, и другие капитаны Гондора, и госпожа Эовин из Ристании с маршалом Эльфхельмом, и множеством рыцарей Герцогства, а по сторонам Ворот толпился красивый народ в разноцветных одеждах и цветочных гирляндах.

Таким образом перед стенами Минас Тирита образовалась широкая площадь, окружённая со всех сторон рыцарями и солдатами Гондора и Ристании и гондорцами из Города и всех частей страны. Молчание упало на собравшихся, когда из войска выступили дунедаины в сером и серебряном, и перед ними медленно шёл господин Арагорн. Он был одет в чёрную кольчугу с серебряным поясом и облачён в длинную снежно-белую мантию, сколотую у горла большим зелёным камнем, сиявшим издалека, но голова его была обнажённой: лишь звезда на узкой серебряной перевязи горела на его лбу. С ним были Эомир из Ристании, и принц Имрагил, и Гэндальф в белых одеждах, и четыре маленькие фигурки, при виде которых многие люди дивились.

— Нет, кузина! Это не мальчики,- сказала Иорет своей родственнице из Имлот Мелуи, которая стояла рядом с ней.- Они периаины из далёкой страны невысокликов, где все они прославленные принцы, как говорят. Уж я-то должна знать, потому что ухаживала за одним из них в Лечебницах. Они невелики ростом, но доблестны. Подумать только, кузина, один из них отправился лишь со своим оруженосцем в Чёрную страну, и бился один на один с самим Чёрным Властелином, и пустил огонь в его Крепость, если ты можешь поверить в это. По крайней мере, так говорят в Городе. Это должно быть тот, что идёт рядом с нашим Эльфийским Камнем. Я слышала, что они ближайшие друзья. Сейчас он просто чудо, господин Эльфийский Камень: учти, что он не слишком-то мягок в своих речах, но сердце у него, как говорится, золотое; и его руки исцеляют. Я сказала: «Руки Короля — руки целителя»,- и именно таким образом всё и открылось. А Митрандир, он сказал мне: «Иорет, люди долго будут помнить твои слова», и…

Но Иорет не получила возможности продолжить просвещение своей деревенской кузины, потому что запела одинокая труба, и вслед за этим повисло мёртвое молчание. Тогда от Ворот выступил вперёд Фарамир вместе с Хурином, Хранителем Ключей, и никто больше, если не считать, что за ними шли четверо мужчин в высоких шлемах и доспехах Цитадели, которые несли большой ларец из чёрного лебетрона, окованный серебром.

Фарамир встретил Арагорна в центре площади, образованной собравшимися, опустился на колени и сказал:

— Последний Правитель Города просит позволения сложить свои полномочия.

И он подал на вытянутых руках белый жезл. Но Арагорн принял жезл и вручил его обратно со словами:

— Эта служба не кончена, и она будет твоя и твоих потомков до тех пор, пока будет продолжаться мой род. Исполни теперь свой долг!

Тогда Фарамир поднялся и сказал ясным голосом:

— Люди Гондора, выслушайте сейчас Правителя этого королевства! Смотрите! Наконец вновь появился человек, предъявляющий права на престол. Вот Арагорн, сын Арахорна, вождь дунедаинов Анора, предводитель войска Запада, хранитель Звезды Севера, владелец Возрождённого Меча, победоносный в сражении, чьи руки приносят исцеление, Эльфийский Камень, Элессар из колена Валандила, сына Исилдура, сына Элендила из Нуменора. Будет ли он королём, и вступит ли в Город, и поселится ли здесь?

И всё войско и все люди крикнули в один голос «Да».

А Иорет сказала кузине:

— Это просто такая церемония, принятая у нас в Городе, кузина, потому что он уже входил, как я тебе рассказывала, и он сказал мне…

Но тут ей снова пришлось замолчать, потому что опять заговорил Фарамир:

— Люди Гондора! Сказители говорят, в древности был обычай, что король должен принять корону от своего отца, прежде чем тот умрёт, или, если это невозможно, тогда он должен пойти один и взять корону из рук своего отца в склепе, где тот положен. Но, поскольку теперь всё должно быть сделано иначе, я, пользуясь властью Правителя, принёс сюда с Рат Динен корону Эарнура, последнего короля, чьи дни кончились в глубокой древности во времена наших предков.

Затем стражники выступили вперёд, и Фарамир открыл ларец и поднял вверх древнюю корону. По форме она была похожа на шлемы стражников Цитадели, но выше и была целиком белая, и крылья по её бокам были выполнены из жемчуга и серебра в подобие крыльев морских птиц, ибо это было эмблемой королей, пришедших из-за Моря, и семь драгоценных адамантов были вставлены в обод, а самую маковку украшал единственный алмаз, свет от которого взметнулся, словно пламя.

Тогда Арагорн взял корону, поднял её и сказал:

— Эт Эарелло Эндоренна утулиен, Синоме маруван ар Хилдтниар тенн’ Амбар-метта!

И то были слова, произнесённые Элендилом, когда он пришёл с Моря на крыльях ветра: «Из-за Великого Моря пришёл я в Средиземье. Здесь буду жить я и мои потомки, пока не кончится мир!»

Но потом, к удивлению многих, Арагорн не надел корону на голову, а вернул её Фарамиру со словами:

— Я получил моё наследство благодаря трудам и доблести многих. В знак этого я приму корону от Хранителя Кольца, и пусть Митрандир наденет её на мою голову, если он хочет, ибо он был инициатором всего, что свершилось, и это его победа.

Тогда вперёд выступил Фродо, и взял корону у Фарамира, и подал её Гэндальфу, и Арагорн преклонил колени, и Гэндальф надел ему на голову Белую Корону и сказал:

— Теперь пришли дни Короля, и да будут благословенны они, пока высятся троны Валар!

Но когда Арагорн поднялся, все, видевшие его, взирали в молчании, ибо казалось, что лишь теперь он вполне открылся им. Высокий, как морские короли древности, стоял он, выше всех окружающих, древний годами, и в то же время в расцвете лет, и мудрость светилась на его лбу, и сила и исцеление были в его руках, и свет был вокруг него. И тогда Фарамир воскликнул:

— Да здравствует король!

И в тот же момент запели все трубы, и король Элессар выступил вперёд и подошёл к барьеру, и Хурин, Хранитель Ключей, отодвинул его, и под музыку арф, скрипок, флейт и звонкоголосое пение Король прошёл по усыпанным цветами улицам и поднялся к Цитадели, и вступил в неё, и знамя Дерева и Звёзд было развёрнуто на верхней башне, и началось правление короля Элессара, о котором говорит много песен.

При его жизни Город сделался прекраснее, чем был когда-либо прежде, даже в дни его первой славы; и он наполнился деревьями и фонтанами, и ворота его были сделаны из мифрила и стали, а улицы вымощены белым мрамором; и Горный народ трудился в нём, и Лесной народ с радостью приходил сюда, и всё было исправлено и налажено; и дома заполнились мужчинами и женщинами, и смехом детей, и не стало слепых окон или пустых дворов; и когда третья эпоха окончилась, он и в новой эпохе продолжал хранить память и славу тех лет, что ушли.

В дни, которые последовали за коронованием, Король сидел на троне в Зале Королей и правил суд. И приходили посольства от многих стран и народов, с востока и юга, и с границ Лихолесья, и с Сирых равнин на западе, и Король помиловал тех вастаков, которые сдались, и отпустил их свободными, и заключил мир с харадримцами, а рабов Саурона он освободил и дал им во владение все земли вокруг озера Нурнен. И к нему приводили многих, достойных хвалы и награды за их доблесть, и последним капитан Стражи привёл к нему Берегонда, чтобы судить.

И Король сказал Берегонду:

— Берегонд, твой меч пролил кровь в священном месте, где это запрещено. Ты также покинул свой пост без разрешения Владыки или капитана. За такие дела в древности карали смертью, и потому я должен теперь определить твою судьбу.

Тяжесть наказания смягчается, ибо ты проявил доблесть в битве, и ещё более потому, что всё сделанное тобой было сделано из любви к владыке Фарамиру. Тем не менее, ты должен покинуть ряды Стражи Цитадели и должен уйти из города Минас Тирита.

Кровь отхлынула от лица Берегонда, и он склонил голову, поражённый в самое сердце. Но Король продолжил:

— Так должно быть, потому что ты причислен к Белому Отряду, Страже Фарамира, принца Итилии, и ты будешь его капитаном и будешь жить в почёте и мире в Эмин Арнене, служа тому, ради кого ты рискнул всем, чтобы спасти его от смерти.

И тогда Берегонд, осознав, наконец, смыл сказанного и милость и справедливость Короля, исполнился радости и, склонив колени, поцеловал его руку и удалился довольный и весёлый. И Арагорн дал Фарамиру в удел Итилию и велел ему поселиться в холмах Эмин Арнена в виду Города.

— Ибо,- сказал он, Минас Итил в долине Моргула будет полностью разрушен, и, хотя со временем он, быть может, и очистится, ни один человек не сможет жить там ещё множество долгих лет.

И последним из всех Арагорн приветствовал Эомира из Ристании, и они обнялись, и Арагорн сказал:

— Между нами не может быть речи о дарах или наградах, ибо мы побратимы. В счастливый час прискакал Эорл с Севера, и никогда ни один союз между народами не был более благословенным, ибо как никто не подводил друг друга прежде, так не подведёт и впредь. Сейчас, как ты знаешь, мы положили Теодена Славного в склеп в Святынях, и там он будет лежать вечно среди королей Гондора, если ты хочешь. Или, если пожелаешь, мы поедем в Рохан и принесём его назад, чтобы он покоился с собственным народом.

И Эомир ответил:

— С того дня, как ты поднялся передо мной из зелёной травы низины, я полюбил тебя, и эта любовь не угаснет. Но сейчас я должен удалиться на время в своё герцогство, где многое надлежит восстановить и привести в порядок. Что до Павшего, то, когда всё будет готово, мы вернёмся за ним, а пока оставь его спать здесь на некоторое время.

И Эовин сказала Фарамиру:

— Теперь я должна вернуться в свою родную страну, чтобы увидеть её снова и помочь брату в его трудах; но, когда тот, кого я долго любила, как отца, будет, наконец, положен на отдых, я вернусь.

Так проходили радостные дни, и на восьмой день мая Всадники Ристании окончили сборы и ускакали по северному тракту, и с ними ушли сыновья Элронда. Вдоль всего тракта, от Ворот Города до стен Пеленнора толпились люди, чтобы воздать им честь и восславить их. Затем все, кто жил далеко, отправились по домам, чтобы продолжить праздновать там; но в Городе множество добровольных рук трудились над восстановлением, обновлением и над тем, чтобы удалить все шрамы войны и напоминания о тьме.

Хоббиты всё ещё оставались в Минас Тирите вместе с Леголасом и Гимли, так как Арагорн не хотел, чтобы товарищество сейчас распалось.

— Со временем все подобные вещи должны кончаться,- сказал он,- но я прошу вас ещё немного подождать, потому что не пришёл ещё конец делам, которые вы разделяли. Близится день, о котором я мечтал все свои зрелые годы, и, когда он придёт, мне хотелось бы, чтобы мои друзья были со мной.

Но больше он об этом дне ничего не сказал.

В те дни Хранители Кольца жили вместе с Гэндальфом в прекрасном доме и прогуливались по окрестностям, когда им хотелось. И Фродо спросил Гэндальфа:

— Ты не знаешь, что это за день, о котором говорил Арагорн? Потому что, хоть нам хорошо здесь и мне не хочется уходить, дни бегут, и Бильбо ждёт, и мой дом — Шир.

— Что до Бильбо,- ответил Гэндальф,- то он ждёт того же самого дня, и он знает, что удерживает тебя. А что до убегающих дней, то сейчас только май, и лето ещё не в разгаре, и, хоть всё кажется изменившимся настолько, словно в мире прошла целая эпоха, тем не менее, для травы и деревьев не минуло и года с тех пор, как ты отправился в путь.

— Пин,- сказал Фродо.- Не ты ли говорил, что Гэндальф стал не таким скрытным, как раньше? Я думаю, что тогда он просто устал от своих трудов. Теперь он оправился.

И Гэндальф ответил:

— Многие норовят узнать заранее, что будет подано на стол, но те, кто трудились, чтобы приготовить пир, предпочитают держать это в тайне, потому что удивление делает слова хвалы громче. И Арагорн сам ждёт знака.

Настал день, когда Гэндальф куда-то исчез, и Хранители изнывали от любопытства, пытаясь угадать, что готовится. Гэндальф же ночью увёл из Города Арагорна и пришёл с ним к южному подножью горы Миндоллуин, и здесь они отыскали тропу, проложенную в глубокой древности, по которой мало кто ныне отваживался ходить. Ибо она вела вверх, на гору, к священному месту в вышине, куда поднимались некогда одни лишь короли. И они пошли вверх по крутой дороге, пока не дошли до высокого луга под самыми снегами, одевавшими величественные вершины, который смотрел на пропасть, что была позади Города. И, стоя там, они обозревали земли, ибо пришло утро; и они видели глубоко под собой похожие на белые карандаши башни Города, тронутые солнечным светом, и вся долина Андуина была подобна саду, и Чёрные горы окутывала золотистая дымка. С одной стороны горизонта их взгляд достигал серого Эмин Муила, и блеск Рэроса был похож на звезду, мерцающую вдалеке, а с другой стороны они видели Реку, лежащую внизу, подобно ленте, до самого Пеларгира, а за ним, на самом краю неба был свет, который говорил о море.

И Гэндальф сказал:

Вот твои владения и сердце более обширного королевства, которое будет. Третья эпоха кончилась, и начался новый век, и на твою долю выпало упорядочить его начала и сохранить всё, что может быть сохранено. Ибо, хоть спасено многое, но многое должно теперь уйти, и сила Трёх Колец тоже иссякла. И все земли, которые ты видишь, и те, что окружают их, будут обителью людей. Потому что наступило время Владычества Людей, и роду эльдер придётся угаснуть или удалиться.

— Я хорошо знаю это, дорогой друг,- отозвался Арагорн.- Но мне всё ещё нужны твои советы.

— Теперь уже ненадолго,- сказал Гэндальф.- Третья эпоха была моей эпохой. Я был врагом Саурона, и моя работа окончена. Я скоро уйду. Бремя теперь должно лечь на тебя и твой род.

— Но я умру,- возразил Арагорн.- Ибо я смертен, и хотя будучи тем, кто я есть, из чистого рода Запада, я проживу жизнь гораздо более долгую, чем остальные люди, всё же это будет скоро, и когда те, кто сейчас во чреве женщин, родятся и начнут стареть, я тоже состарюсь. И кто тогда будет править Гондором и теми, кто смотрят на этот город, как на их исток, если мои чаяния не сбудутся? Дерево во Дворе Фонтана остаётся засохшим и голым. Когда увижу я знак, что когда-нибудь будет иначе?

— Отвернись от зеленеющего мира и посмотри туда, где всё кажется голым и холодным! — сказал Гэндальф.

Тогда Арагорн повернулся, и за ним был каменистый склон, взбегающий к кромке снегов, и, посмотрев на него, он заметил в этой пустыне одинокий росток. И он взобрался к нему и увидел, что у самого края снегов пробивается деревце высотой не более, чем в три фута. Оно уже выбросило молодую листву, длинную и изящную, тёмную сверху и серебряную снизу, и в своей жидкой кроне оно несло единственное небольшое соцветие, и белые лепестки его цветов сияли, как освещённый солнцем снег.

Тут Арагорн воскликнул:

— Ио! Утавиениос! Я нашёл его! Смотри! Это росток Старейшего из Деревьев! Но как он попал сюда? Потому что ему не более чем семь лет.

И Гэндальф, приблизившись, взглянул на него и сказал:

— Воистину это росток из рода Нимлота Прекрасного, который был сеянцем Галатилиона, а тот плодом Тельпериона многоимённого, Старейшего из Деревьев. Кто скажет, как он появился здесь в назначенный час? Но это древнее святилище, и, прежде чем угас род королей или засохло во дворе Дерево, плод должен был быть посажен здесь. Ибо сказано, что хотя редко созревает плод этого Дерева, однако жизнь внутри него может спать множество долгих лет, и никто не в силах предсказать время, когда она проснётся. Помни это. Ибо, если когда-нибудь плод созреет, он должен быть посажен, чтобы род этот не ушёл из мира. Он лежал здесь, на горе, тайно, точно так же, как род Элендила скрывался в северных пустошах. Но род Нимлота древнее твоего, король Элессар.

Потом Арагорн бережно дотронулся до ростка,- и, гляди-ка! — оказалось, что он лишь слегка цеплялся за землю и вынулся без всякого вреда, и Арагорн вернулся с ним в Цитадель. Тогда засохшее дерево было бережно выкорчевано, и его не сожгли, но положили отдыхать в тишине Рат Динен. И Арагорн посадил во дворе у фонтана новое дерево, и оно начало расти быстро и радостно, и, когда наступил июнь, сплошь покрылось белыми цветами.

— Знак дан,- сказал Арагорн,- и день уже недалёк.

И он послал часовых на стены.

В день перед Серединой Лета в Город примчались гонцы с Амон Дина и сказали, что с севера скачет прекрасный народ и теперь они уже должны были приблизиться к стенам Пеленнора. И король воскликнул:

— Они пришли, наконец! Пусть весь Город приготовится к встрече!

В самый Канун Середины Лета, когда небо синело, как сапфир, и на востоке загорались белые звёзды, но запад ещё золотился, и воздух был свеж и благоуханен, к воротам Минас Тирита подъехали по северному тракту всадники. Впереди скакали Элроил и Элладан с серебряным стягом, а за ними следовали Глорфиндель и Эрестор и все домочадцы Раздола, а за ними ехали владычица Галадриэль и Келеборн, Владыка Лотлориэна, верхом на белых скакунах и с ними множество прекрасного народа их страны, одетых в серое, с белыми каменьями в волосах, и последним ехал господин Элронд, владыка эльфов и людей, держа скипетр Аннуминоса, и рядом с ним на серой лошади ехала боком его дочь Арвен, Вечерняя Звезда её народа.

И Фродо поразился, увидев её, блистающую в вечернем свете, со звёздами на её лбу и свежим благоуханием, струящимся вокруг неё, и он сказал Гэндальфу:

— Наконец-то я понял, чего мы ждали! Это окончание. Теперь не только день будет желанен, но и ночь тоже станет прекрасной и благословенной, и все ночные страхи уйдут!

И король приветствовал своих гостей, и они спешились, и Элронд передал скипетр и вложил руку дочери в руку Короля, и вместе они поднялись в Высокий Город, и небо расцвело всеми звёздами. И Арагорн, король Элессар, обвенчался с Арвен Андомиэль в Городе Королей в день Середины Лета, и повесть их долгого ожидания и трудов пришла к полному завершению.

Разлуки

Когда дни празднования миновали, Хранители начали, наконец, подумывать о возвращении в родные дома. И Фродо пришёл к Королю, когда тот сидел с королевой Арвен у фонтана, и она пела песнь о Валиноре, а Дерево росло и цвело. Они приветствовали Фродо и поднялись навстречу ему, и Арагорн сказал:

— Я знаю, что ты собираешься сказать, Фродо: ты хочешь вернуться в свой дом. Хорошо, дражайший друг: дерево растёт лучше всего в стране своих отцов, но тебе всегда будут рады во всех странах Запада. И хоть немногое сказано о твоем народе в легендах о великом, отныне он обладает большей славой, чем многие обширные королевства, которых больше нет.

— Это верно, что я хочу вернуться в Шир,- сказал Фродо.- Но сначала я должен идти в Раздол, потому что, если и можно желать чего-нибудь ещё в такое блаженное время, мне не хватает Бильбо, и я очень огорчился, когда увидел, что он не пришёл со всеми домочадцами Элронда.

— Ты удивлён этим, Хранитель Кольца? — спросила Арвен.- Ты ведь знаешь силу вещи, которая ныне уничтожена, и всё, что было сделано этой силой, теперь уходит. Но твой родич владел этой вещью дольше тебя. Он сейчас очень стар по счёту своего рода, и он ждёт тебя, потому что он не хочет отправляться вновь ни в какое долгое путешествие, за исключением одного.

— Тогда я прошу позволения удалиться поскорее,- сказал Фродо.

— Мы выедем через семь дней,- сказал Арагорн.- Потому что мы будем долго скакать с тобой одним путём, до самой Ристании. Уже через три дня Эомир вернётся сюда, чтобы перенести Теодена на отдых в Герцогство, и мы поедем с ним, чтобы почтить павшего. А сейчас, прежде чем ты уйдёшь, я хочу подтвердить слова Фарамира, сказанные тебе: ты до конца жизни волен свободно ходить по всему королевству Гондор, и все твои спутники тоже. И, если бы я был в силах вручить тебе дары, сравнимые с твоим подвигом, ты получил бы их. Но ты возьмёшь с собой всё, что пожелаешь, и ты поедешь с почётом и в наряде принцев страны.

А королева Арвен сказала:

— Я дам тебе один дар, ибо я дочь Элронда. И я не пойду теперь с ним, когда он отправится к Гаваням, ибо мой выбор — выбор Лучиэнь, и как она, так и я выбрала свою судьбу, и на радость, и на горе. Но вместо меня пойдёшь ты, Хранитель Кольца, когда придёт твоё время и если ты тогда захочешь уйти. Если твои раны всё ещё тяготят тебя и память о твоём бремени тяжела, тогда ты сможешь уйти на Запад, пока все раны не залечатся и усталость не пройдёт. А до тех пор носи это в память об Эльфийском Камне и Вечерней Звезде, с судьбой которых переплелась твоя жизнь!

И она сняла белый камень, подобный звезде, который лежал на её груди, подвешенный на серебряной цепочке, и она надела эту цепочку на шею Фродо.

— Когда воспоминания о страхе и тьме встревожат тебя,- сказала она,- он поможет тебе.

Через три дня, как и сказал Король, в Город прибыл Эомир из Ристании, и с ним пришёл эоред благороднейших рыцарей Герцогства. Его радушно встретили, и, когда все сели за стол в Меретронде, Большом Пиршественном Зале, он увидел владычиц и их красоту и был сильно поражён ею. И, прежде чем отправиться отдыхать, он послал за гномом Гимли и сказал ему:

— Гимли, сын Глоина, наготове ли твой топор?

— Нет, господин,- ответил Гимли,- но я могу сбегать за ним, если нужно.

— Ты сам решишь это,- сказал Эомир.- Поскольку имеются некие определённо поспешные слова, касающиеся Владычицы Золотого Леса, которые до сих пор лежат между нами. И теперь я видел её собственными глазами.

— Так, господин,- подтвердил Гимли.- И что вы скажете теперь?

— Увы! — ответил Эомир.- Я не скажу, что она — прекраснейшая госпожа из всех живущих.

— Тогда мне придётся сходить за топором,- произнёс Гимли.

— Но сначала я хочу привести оправдание,- сказал Эомир.- Увидь я её в другом обществе, я сказал бы всё, что ты мог бы пожелать. Но сейчас я поставлю выше королеву Арвен, Вечернюю Звезду, и сам готов биться с любым, кто поспорит со мной. Должен ли я послать за своим мечом?

Тогда Гимли низко поклонился.

— Нет, лично я прощаю вас, господин,- ответил он.- Вы выбрали вечер, тогда как моя любовь отдана утру. И сердце моё предвещает, что вскоре оно уйдёт навеки.

Наконец, настал день отъезда, и большой и прекрасный отряд приготовился скакать из Города на север. Тогда король Гондора и герцог Ристании отправились в Святилище, и они спустились к склепам на Рат Динен и вынесли на золотых носилках герцога Теодена, и в молчании прошли через Город. Затем они положили носилки на большую повозку, окружённую со всех сторон Всадниками Ристании, впереди которой несли его стяг, а Мерри, будучи оруженосцем Теодена, сидел на повозке и держал оружие герцога.

Прочим членам Отряда подобрали коней в соответствии с их ростом, и Фродо и Сэммиум ехали верхом рядом с Арагорном, и Гэндальф ехал на Тенегоне, и Пин ехал вместе с рыцарями Гондора, и Леголас и Гимли, как всегда, ехали вместе верхом на Ароде.

В этой скачке участвовали также королева Арвен, и Келеборн, и Галадриэль, и весь их народ, и Элронд с сыновьями, и принцы Дол Амрота и Итилии, и много капитанов и рыцарей. Никогда ни один герцог Марки не имел в пути такой свиты, какая шла с Теоденом, сыном Тенгеля, в его родную страну.

Спокойно и без спешки въехали они в Анорию и приблизились к Серым Зарослям под Амон Дином, и тут услышали звук, похожий на рокот барабанов в горах, хотя не было видно ни одного живого существа. Тогда Арагорн приказал трубить в трубы, и герольды прокричали:

— Смотрите! Идёт король Элессар! Лес Друадан он отдаёт Гхан-бури-Гхану и его народу в вечную собственность, и отныне ни один человек не войдёт в него без их позволения!

И вслед за этим барабаны раскатились громкой дробью и умолкли.

В конце концов, на пятнадцатый день путешествия, повозка герцога Теодена миновала зелёные степи Ристании и вошла в Эдорас, и здесь все они отдохнули. Золотой Зал был украшен прекрасными шпалерами и залит светом, и в нём был дан самый роскошный пир из всех, какие он только знал со времени своей постройки. Ибо, спустя три дня, люди Герцогства приготовили погребение Теодена, и он был уложен в каменном доме с оружием и множеством других прекрасных вещей, которыми он владел, и над ним был насыпан большой курган, укрытый зелёным дёрном с белыми вечнопамятками. И теперь там восемь курганов на восточной стороне Могильного Поля.

Потом всадники Герцогского Дома на белых конях проскакали вокруг кургана и спели хором песнь о Теодене, сыне Тенгеля, сложенную его менестрелем Глеорвином, и с тех пор он больше не складывал других песен. Торжественные голоса всадников тронули даже сердца тех, кто не знал наречия этого народа, но слова песни заставили зажечься глаза ристанийцев, словно они вновь слышали далёкий грохот копыт с Севера, и голос Эорла, разносящийся над битвой на поле Келебранта, и повесть о королях разворачивалась дальше, и рог Хельма громко разносился в горах, и под конец пришла Тьма, и герцог Теоден поднялся и поскакал под Тенью в огонь, и умер в славе в миг, когда вернувшееся сверх всяких надежд солнце заблистало над Миндоллуином в то утро.

Из тьмы, из сомнений, к дневной заре

Мчался он с песней, с мечом в руке.

Надежду зажёг, и с надеждой в конце

Над страхом, смертью и над судьбой

Поднялся от жизни к славе живой.

А Мерри стоял у подножья зелёного кургана и плакал, и, когда песня окончилась, он выпрямился и воскликнул:

— Герцог Теоден! Герцог Теоден! Прощай! Ненадолго, но ты был для меня, как отец. Прощай!

Когда окончились похороны и стих плач женщин, и Теоден был, наконец, оставлен один в своей могиле, тогда люди собрались в Золотом Зале на великий пир и оставили скорбь, потому что Теоден прожил долгую жизнь и закончил не в меньшей чести, чем величайшие из его предков. И когда пришло время выпить по обычаю герцогства за память его королей, Эовин, госпожа Ристании, выступила вперёд, золотая, как солнце, и белая, как снег, и поднесла полную чашу Эомиру.

Тогда поднялись менестрели и сказители и назвали по порядку имена всех владык Герцогства: Эорл Младший, и Брего Строитель Зала, и Алдор, брат Балдора Злосчастного, и Фреа, и Фреавин, и Голдвин, и Деор, и Грам, и Хельм, который скрывался в Теснине Хельма, когда Герцогство было опустошено, и с тем кончились девять курганов на западной стороне, ибо в это время род прервался; и затем пошли курганы на восточной стороне: Фреалаф, племянник Хельма, и Леофа, и Валда, и Фолка, и Фолквин, и Фенгель, и Тенгель, и Теоден, самый последний. И когда был назван Теоден, Эомир осушил чашу. Тогда Эовин приказала тем, кто прислуживал на пиру, наполнить чаши вновь, и все собравшиеся встали и выпили за нового владыку, воскликнув:

— Да здравствует Эомир, герцог Рохана!

Под конец, когда пир завершился, Эомир поднялся и сказал:

— Сейчас погребальный пир герцога Теодена, но, прежде чем мы разойдёмся, я хочу объявить радостную весть, потому что он, который всегда был для Эовин, моей сестры, как отец, не рассердился бы на меня за это. Так слушайте все мои гости, прекрасный народ из множества королевств, подобных которым никогда прежде не собиралось в этом зале! Фарамир, правитель Гондора и принц Итилии, попросил руки Эовин, госпожи Ристании, и она охотно согласилась. Поэтому они будут обручены перед всеми вами.

И Фарамир с Эовин выступили вперёд и взялись за руки, и все с радостью выпили за них.

— Теперь,- сказал Эомир,- дружба Гондора и Герцогства скреплена новыми узами, и тем сильнее моя радость.

— Тебя не назовёшь скрягой, Эомир,- промолвил Арагорн,- раз ты так охотно отдаёшь в Гондор прекраснейшую драгоценность в твоем королевстве!

И Эовин посмотрела в глаза Арагорну и сказала:

— Пожелай мне счастья, мой сеньор и целитель!

И он ответил:

— Я желал тебе счастья ещё тогда, когда впервые встретил тебя. И вид твоего сегодняшнего блаженства исцеляет мое сердце.

Когда пир кончился, те, кто собирались уйти, распрощались с герцогом Эомиром. Арагорн со своими рыцарями и народ Лориэна и Раздола готовились к отъезду, но Фарамир и Имрагил остались в Эдорасе, и Арвен Вечерняя Звезда осталась тоже, и она простилась со своими братьями. Никто не видел её последней встречи с Элрондом, её отцом, ибо они ушли далеко в холмы и долго говорили друг с другом, и горькой была их разлука, которой предстояло длиться и после конца этого мира.

Наконец, прежде чем гости тронулись в дорогу, Эомир и Эовин пришли к Мерри и сказали:

— Прощай пока, Мериардок в Шире и Холдвин в Герцогстве! Да будет счастлив твой путь и возвращайся поскорей к нам на радость!

И Эомир сказал:

— Короли древности нагрузили бы тебя за твои деяния на полях Мандбурга дарами так, что повозка не могла бы свезти их. Но ты сказал, что не хочешь взять ничего, кроме данного тебе оружия. Мне приходится смириться с этим, потому что у меня действительно нет достойного дара, но моя сестра просит тебя принять эту небольшую вещь на память о Дернхельме и рогах Герцогства, запевших утром на подходе.

Тут Эовин подала Мерри старинный рог, маленький, но искусно выкованный из светлого серебра, с зелёной перевязью; и мастера выгравировали на нём вереницу быстрых всадников, которая обвивала рог от мундштука к раструбу, и на нём были нанесены руны великой силы.

— Он из наследия нашего дома,- сказала Эовин.- Он сделан гномами и происходит из сокровищницы Ската Червя. Его привёз с севера Эорл Младший. Тот, кто протрубит на нём в нужде, вселит страх в сердца врагов и радость в сердца друзей, и друзья услышат его и придут к нему.

Тогда Мерри взял рог, потому что отказываться было нельзя, и поцеловал руку Эовин, и они обняли его, и так расстались на время.

Теперь гости были готовы, и они выпили напутственную чашу и расстались с хозяевами, провожаемые с великим почётом и дружбой, и, в конце концов, прибыли в Теснину Хельма, где отдохнули два дня. Тогда Леголас исполнил своё обещание, данное Гимли, и пошёл с ним в Блистающие Пещеры, и, когда они вернулись, он был молчалив и сказал только, что один Гимли может найти подобающие слова, чтобы говорить о них.

— И никогда прежде гном не претендовал на победу над эльфом в словесном поединке,- добавил он.- Поэтому давай теперь отправимся в Фангорн и сравняем счёт!

Из Теснинного ущелья они поехали к Скальбургу посмотреть, чем занимаются энты. Весь каменный круг был разрушен и убран, и земля внутри была превращена в сад, полный фруктовых и иных деревьев, и быстрая речка пересекала его, но в самом центре было озеро чистой воды, из которого всё ещё поднималась башня Ортханка, высокая и неприступная, и её чёрный утёс отражался в пруду.

Некоторое время путники сидели там, где некогда были старые ворота Скальбурга и где теперь в начале окаймлённой зеленью дороги, которая вела к Ортханку, стояли, как часовые, два высоких дерева, и с удивлением смотрели на проделанную работу, но ни вблизи, ни вдали не могли различить никаких живых существ. Однако вскоре они услышали голос, гудящий хум-хом, хум-хом, и тут показался широко шагающий по дороге, чтобы приветствовать их, Древобород, и рядом с ним Быстрокив.

— Добро пожаловать в Древесный Сад Ортханка,- сказал он.- Я знал, что вы приближаетесь, однако я был занят наверху долины, там всё ещё остается много дел. Но я слышал, что вы тоже не бездельничали там, на юге и на востоке, и всё, что я слышал, хорошо, очень хорошо.

Затем Древобород воздал хвалу всем их деяниям, о которых он, по-видимому, знал всё; наконец он остановился и окинул Гэндальфа долгим взглядом.

— Итак, твоя очередь! — сказал он.- Ты оказался сильнейшим, и все твои труды завершились успешно. Куда теперь собираешься ты идти? И почему ты пришёл сюда?

— Взглянуть, как идут твои дела, друг мой,- ответил Гэндальф,- и поблагодарить тебя за помощь во всём, что было достигнуто.

— Хум, что ж, это вполне справедливо,- сказал Древобород,- поскольку, несомненно, энты сыграли свою роль. И не только в том, что управились с этим, хум, проклятым убийцей деревьев, который жил здесь. Потому что было ещё внезапное и большое вторжение этих, бурарум, этих дурноглазых-черноруких-кривоногих-кремнесердых-когтистопалых-грязнобрюхих-кровожадных-моримаите-синкахонда, хум, ладно, поскольку вы торопливый народ, а их полное имя длинно, как годы мучений, этих вредителей орков; они появились из-за Реки и спустились с севера, и окружили лес Лаурелиндоренан, в который они не могли войти, благодаря Великим, что были там.- Он поклонился Владыке и Владычице Лориэна.- И эти самые грязные твари были более чем удивлены, встретив нас на Нагорье, поскольку они не слыхали о нас прежде, хотя то же самое может быть сказано и о лучшем народе. И немногие будут вспоминать нас, потому что мало кто спасся от нас живым, и Река поглотила большую часть их. Но для вас это было хорошо, поскольку, не повстречай они нас, герцог травяных равнин не ускакал бы далеко, а если бы ускакал, здесь могло бы не быть дома, куда вернуться.

— Мы хорошо знаем это,- сказал Арагорн,- и об этом никогда не забудут ни в Эдорасе, ни в Минас Тирите.

— Никогда — это слишком долгое слово даже для меня,- возразил Древобород.- Ты хочешь сказать, не забудут, пока стоят ваши королевства; однако, они будут стоять долго, действительно, настолько долго, чтобы это показалось долгим даже для энтов.

— Начинается новая эпоха,- сказал Гэндальф,- и в эту эпоху очень может статься, что королевства людей переживут тебя, Фангорн, друг мой. Но сейчас лучше скажи мне, как обстоят дела с моим поручением? Как поживает Саруман? Он всё ещё не устал от Ортханка? Поскольку вряд ли он думает, что вы улучшили вид из его окон.

Древобород кинул на Гэндальфа долгий, почти хитрый, как подумалось Мерри, взгляд.

— А! — сказал он.- Я так и думал, что ты перейдёшь к этому. Устал от Ортханка? В конце концов очень устал, но не так от своей башни, как от моего голоса. Хум! Я поведал ему несколько долгих историй, по крайней мере, они могут считаться долгими на нашем языке.

— Тогда почему он не перестал их слушать? Ты вошёл в Ортханк? — спросил Гэндальф.

— Хум, нет, не в Ортханк! — Но он подходил к окнам и слушал, потому что не мог получить новости никаким другим образом; и хотя новости были ему ненавистны, он с жадностью ловил их, и я видел, что он выслушал всё. Но к новостям я добавил массу вещей, которые ему неплохо было бы обдумать. Он очень устал. Он всегда был торопыгой. Это и погубило его.

— Я замечаю, мой добрый Фангорн,- перебил Гэндальф,- что ты весьма старательно говоришь жил, был, устал. Но как насчет настоящего? Он умер?

— Нет, не умер, насколько мне известно,- ответил Древобород.- Но он ушёл. Да, он ушёл семь дней назад. Я отпустил его. От него мало что осталось, когда он выполз наружу, а что касается той пресмыкающейся твари, которая с ним, он был похож на бледную тень. Нет, не говори мне, Гэндальф, что я обещал стеречь его, потому что я помню это. Но с тех пор вещи изменились. Я стерег его, пока его нужно было обезопасить, обезопасить от причинения ещё большего вреда. Ты должен знать, что больше всего я ненавижу держать живые существа в клетке, и я не хочу держать в ней даже таких тварей, как они, если на то нет крайней необходимости. Змея, лишённая ядовитых клыков, может ползать, где ей хочется.

— Может быть, ты и прав,- сказал Гэндальф.- Но, по-моему, у этой змеи всё ещё сохранился один клык. Он несёт яд в своём голосе, и я полагаю, что он убедил тебя, даже тебя, Фангорн, зная мягкие места в твоём сердце. Ладно, он ушёл, и здесь не о чем больше говорить. Однако теперь Башня Ортханка возвращается Королю, которому она принадлежит. Хотя, быть может, она ему и не понадобится.

— Увидим со временем,- сказал Арагорн.- А пока я отдаю энтам всю эту долину в их полное распоряжение до тех пор, пока они будут стеречь Ортханк и смотреть, чтобы никто не вошёл туда без моего позволения.

— Башня заперта,- сказал Древобород.- Я заставил Сарумана запереть её и отдать мне ключи. Они у Быстрокива.

Быстрокив согнулся, будто дерево, клонимое ветром, и протянул Арагорну два больших чёрных ключа сложной формы, соединённых стальным кольцом.

— Я ещё раз благодарю тебя,- сказал Арагорн,- и прощаюсь с тобой. Пусть лес ваш снова растёт спокойно! Когда эта долина заполнится деревьями, здесь достаточно места к западу от гор, где ты бродил некогда в седой древности.

Лицо Древоборода стало печальным.

— Леса могут расти,- ответил он.- Чащи могут распространяться. Но не энты. Здесь нет энтят.

— Но, быть может, теперь больше надежды для ваших поисков,- сказал Арагорн.- Страны, лежащие к востоку, открыты для вас. А они были долго закрыты.

Однако Древобород покачал головой и ответил:

— Туда слишком далеко идти. И там слишком много людей в эти дни. Но я становлюсь невежлив! Не хотите ли остаться здесь и отдохнуть немного? И, может быть, среди вас найдутся те, кому будет приятно пройти через лес Фангорна и сократить, таким образом, дорогу домой?

Он посмотрел на Келеборна и Галадриэль.

Но все, кроме Леголаса, сказали, что они должны сейчас распрощаться с ним и уйти на юг или на запад.

— Идём, Гимли! — сказал Леголас.- Теперь, с разрешения Фангорна, я навещу глубины Энтова леса и увижу такие деревья, каких в эти дни не найти нигде больше во всём Средиземье. Ты должен сдержать своё слово и пойти со мной, и так мы и вернёмся вместе в родные края, в Лихолесье и за ним.

Гимли согласился на это, хотя, как казалось, без особого удовольствия.

— Вот и пришёл конец товариществу Хранителей,- сказал Арагорн.- Однако я надеюсь, что вскоре вы вернётесь в мою страну с помощью, которую обещали.

— Мы придём, если наши владыки разрешат это,- сказал Гимли.- Что ж, прощайте, мои хоббиты! Теперь вы должны в целости и сохранности дойти до ваших родных домов, и я не буду больше мучиться бессонницей от страха за вас. Будем посылать друг другу весточки, когда представится возможность, а некоторые из нас со временем могут ещё и встретиться, но я боюсь, что никогда уже больше не собраться нам всем вместе.

Затем Древобород по очереди распрощался с каждым и медленно склонился трижды с великим почтением перед Келеборном и Галадриэлью.

— Много, много времени прошло с тех пор, как мы встречались у ствола или у камня. А ванимар, ванималион ностари! — проговорил он.- Сказано, что мы должны встретиться только так, перед концом. Ибо мир меняется: я чувствую это в воде, я чувствую это в земле и я чую это в воздухе. Не думаю, что мы встретимся вновь.

И Келеборн сказал:

— Я не знаю, старейший!

Но Галадриэль ответила:

— Не в Средиземье, не раньше, чем будут подняты вновь страны, что лежат под волнами. Тогда в тени ивовых зарослей Тазаринана мы повстречаемся весной. Прощай!

Последними из всех сказали «до свидания» старому энту Пин и Мерри, и он стал веселее, когда посмотрел на них.

— Ну, мой беспечный народ, предложил он,- хотите выпить со мной ещё глоточек, прежде чем уйдёте?

— Разумеется, хотим,- ответили они.

Он отвёл их в сторонку, в тень одного из деревьев, и там они увидели большой каменный кувшин. Древобород наполнил три кубка, и они выпили и заметили, что он смотрит на них поверх обода своего кубка своими странными глазами.

— Осторожно, осторожно! — сказал он.- Потому что вы уже выросли с тех пор, как я видел вас в последний раз.

И он рассмеялся и осушил свой кубок.

— Итак, до свидания! — сказал он.- И не забудьте, что если вы услышите в вашей стране какие-нибудь новости об энтках, вы должны прислать мне весть.

Затем Древобород помахал своими большими руками всему отряду и скрылся в деревьях.

Теперь путешественники ехали быстрее, и они направили свой путь к Ущелью Рохана, и Арагорн расстался с ними, наконец, близ того самого места, где Пин смотрел в Камень Ортханка. Хоббиты были опечалены этой разлукой, потому что Арагорн никогда не бросал их и провёл их через много опасностей.

— Мне бы хотелось, чтобы у нас был Камень, в котором мы могли бы видеть всех наших друзей,- сказал Пин,- и чтобы мы могли говорить с ними из дальнего далека!

— Теперь остался только один Камень, которым ты мог бы воспользоваться,- ответил Арагорн,- потому что ты не захочешь видеть того, что покажет тебе Камень Минас Тирита. Но палантир Ортханка король оставит у себя, чтобы видеть, что происходит в его королевстве и чем занимаются его слуги. Потому что не забывай, Перегрин Крол, что ты рыцарь Гондора, и я не освобождаю тебя от службы. Сейчас ты отправляешься в отпуск, но я могу призвать тебя. И помните, дорогие друзья из Шира, что моё королевство находится также и на севере, и однажды я приеду туда.

Затем Арагорн простился с Келеборном и Галадриэлью, и Владычица сказала ему:

— Эльфийский Камень, пройдя сквозь тьму, ты обрёл свою надежду, и теперь все твои мечты исполнились. Так не трать дни!

Но Келеборн сказал:

— Прощай, родич! Пусть твоя судьба будет иной, чем моя, и твоё сокровище останется с тобой до конца!

С этим они расстались, и это было время заката, и, когда немного спустя они обернулись и взглянули назад, они увидели Короля Запада, сидящего на своём коне в окружении рыцарей, и закатное солнце сияло над ними, заставляя их доспехи сверкать, подобно красному золоту, и белая мантия Арагорна превратилась в пламя. Затем Арагорн взял зелёный камень и поднял его, и зелёный свет взметнулся из его руки.

Вскоре уменьшившийся отряд, следуя вдоль Скальтока, свернул к западу и проехал через Ущелье в лежащие за ним пустоши, а затем они повернули на север и пересекли границу Сирых равнин. Полеване бежали и спрятались, потому что боялись эльфов, хотя поистине немногие из них приходили когда-либо в их страну, но путники не обратили на них внимания, потому что все ещё оставались большим отрядом и были полностью обеспечены всем необходимым; и они неторопливо продолжали свой путь, раскидывая шатры тогда, когда им хотелось.

На шестой день после разлуки с Королём они ехали через лес, который спускался с холмов у подножья Мглистых гор, что тянулись сейчас по их правую руку. Когда на закате они снова вышли на открытое пространство, они нагнали старика, опиравшегося на посох и одетого в серые или грязно-белые лохмотья, по пятам за которым, ссутулившись и скуля, брёл другой нищий.

— Привет, Саруман! — сказал Гэндальф.- Куда ты идёшь?

— Что тебе до того? — ответил он.- Ты всё ещё хочешь распоряжаться моими делами и не довольствуешься моим падением?

— Ты знаешь ответы,- сказал Гэндальф.- Нет и нет. Но, в любом случае, время моих трудов теперь близится к концу. Бремя принял Король. Если бы ты подождал в Ортханке, ты бы увидел его, и он явил бы тебе мудрость и милосердие.

— Тогда тем больше причина поскорее уйти,- возразил Саруман,- поскольку я не желаю от него ни того, ни другого. Собственно говоря, если ты хочешь получить ответ на свой первый вопрос, я ищу дорогу, ведущую прочь из его королевства.

— Тогда ты опять пошёл ложным путём,- сказал Гэндальф,- и я не вижу никакой надежды в твоем странствии. Но отвергнешь ли ты помощь от нас? Ибо мы предлагаем её тебе.

— Мне? — проговорил Саруман.- Нет уж, пожалуйста, не улыбайся мне! Я предпочитаю твои нахмуренные брови. А что касается Владычицы, присутствующей здесь, я не верю ей: она всегда ненавидела меня и интриговала в твою пользу. Я не сомневаюсь, что она повела тебя этой дорогой, чтобы насладиться зрелищем моей нищеты. Знай я заранее о вашей погоне, я испортил бы вам развлечение.

— Саруман,- сказала Галадриэль,- у нас есть другие дела и другие заботы, которые кажутся нам более важными, чем охота за тобой. Скажи лучше, что ты был настигнут счастливой судьбой, потому что теперь ты получил последний шанс.

— Если он воистину последний, я рад,- ответил Саруман,- потому что тогда я избавлюсь от заботы отказываться от него снова. Все мои надежды рухнули, но я не разделю ваших. Если они у вас вообще есть.

На миг его глаза вспыхнули.

— Ступайте! — сказал он.- Я недаром потратил долгое время на изучение этих вопросов. Вы обрекли сами себя, и вы знаете это. И мне доставляет некоторое удовлетворение думать, скитаясь без приюта, что, разрушив мой дом, вы снесли и свой собственный. А теперь, «какой корабль чрез Море всех вас навеки назад унесёт»? — насмешливо передразнил он.- Это будет серый корабль, полный призраков.

Он расхохотался, но голос его был хрипл и отвратителен.

— Поднимайся, идиот! — крикнул он другому нищему, который тем временем уселся на землю, и ударил его посохом.- Поглядывай назад! Если этот прекрасный народ пойдёт нашей дорогой, тогда мы выберем другую. Пошли, или ты не получишь от меня на ужин и корки!

Нищий повернулся и заковылял следом, скуля:

— Бедный старый Грима! Бедный старый Грима! Вечно битый и проклинаемый. Как я ненавижу его! Хотел бы я оставить его!

— Так оставь его! — сказал Гэндальф.

Но Злоречив лишь коротко зыркнул своими мутными, полными ужаса глазами на Гэндальфа и затем живо зашаркал вслед за Саруманом. Проходя мимо отряда, жалкая пара добралась до хоббитов, и Саруман остановился и пристально уставился на них, но они смотрели на него с жалостью.

— Так вы тоже пришли полюбоваться, не так ли, мои ёжики? — сказал он.- Вам нет дела до того, в чём нуждается нищий, правда? Потому что у вас есть всё, что вам нужно: еда, и нарядная одежда, и лучший табак для ваших трубок. О да. Я знаю! Я знаю, откуда он. Но вы не дадите на трубочку нищему, верно ведь?

— Я бы дал, если бы было что,- сказал Фродо.

— Можешь взять то, что у меня осталось,- сказал Мерри,- если подождёшь минутку.

Он спешился, порылся в своей сумке при седле, затем протянул Саруману кожаный кисет.

— Возьми, что здесь есть,- сказал он.- Тебе это будет приятно: он из того, что уцелело при крушении Скальбурга.

— Мой, мой, да, и дорого купленный! — воскликнул Саруман, вцепившись в кисет.- Это только символическое возмещение, потому что вы взяли больше, чтоб мне пропасть. Впрочем, нищий должен быть благодарен, если вор вернёт ему хоть крошку его собственности. Что ж, поделом вам будет, когда вы, вернувшись домой, обнаружите, что дела в Южном уделе идут не так хорошо, как вам хотелось бы. И чтоб вам всем не хватало табачку как можно дольше!

— Спасибо! — сказал Мерри.- В таком случае я хочу получить обратно свой кисет, потому что он не твой и проделал вместе со мной долгий путь. Заверни табак в собственный лоскут.

— Один вор заслуживает другого,- ответил Саруман, повернулся к Мерри спиной, пнул Злоречива и пошёл прочь к лесу.

— Ладно, вот это мне нравится! — сказал Пин.- Действительно, вор! А как насчёт наших претензий по поводу подкарауливания, ранения и волочения нас орками через Ристанию?

— А! — отозвался Сэм.- И он сказал куплен. Интересно, каким образом? И мне не понравился тон, которым он говорил о Южном уделе. Нам явно пора вернуться.

— Я уверен, что это так,- сказал Фродо.- Но мы не можем идти скорее, если хотим увидеть Бильбо. Что бы ни произошло, я сперва иду в Раздол.

— Да, я думаю, тебе лучше поступить именно так,- сказал Гэндальф.- Но увы Саруману! Боюсь, что для него больше нельзя сделать ничего. Он полностью выродился. И всё-таки я не уверен, что Древобород прав. Полагаю, что он ещё может убого напакостить по мелочи.

На следующий день они углубились в северную часть Сирых равнин, где сейчас никто не жил, хотя это был зелёный и милый край. Пришёл сентябрь с золотыми днями и серебряными ночами, и они ехали не торопясь, пока не достигли реки Лебедянки и не нашли старый брод восточнее водопадов, там, где она внезапно срывалась в низины. Далеко на западе лежали плавни и островки, сквозь которые Лебедянка прокладывала свой путь к Сивочу; здесь, в краю тростников, обитали бесчисленные лебеди.

Так они очутились в Остранне, и, наконец, над мерцающими туманами заблестело прекрасное утро, и, взглянув из своего лагеря на невысоком холме, путники увидели, как вдали на востоке солнце коснулось трёх пиков, которые стремились в небо сквозь плывущие облака: Карадрас, Келебдил и Фануидхол. Они приблизились к Воротам Мории.

И здесь они задержались на семь дней, потому что пришло время для другой разлуки, которую они медлили совершить. Вскоре Келеборн, Галадриэль и их народ повернут к востоку и пойдут через Багровые Ворота и вниз по Тёмнореченскому каскаду к Серебрянке и к своей собственной стране. Они зашли так далеко по западным дорогам потому, что им нужно было о многом поговорить с Элрондом и Гэндальфом, и они не спешили расстаться с друзьями и сейчас. Часто сидели они под звёздами, когда хоббиты давно уже спали, и вспоминали ушедшие эпохи и все свои радости и труды в мире, или обсуждали грядущие дни. Если бы какому-нибудь страннику случилось проходить мимо, мало что смог бы увидеть он и услышать, и показалось бы ему только, что он видит серые каменные скульптуры, забытые памятники, затерянные в глуши. Ибо они не двигались и не пользовались речью, но глядели из мысли в мысль, и только их мерцающие глаза меняли выражение и зажигались вслед их думам.

Однако, наконец, всё было сказано, и они опять расстались на время, пока не придёт срок Трём Кольцам уйти. Быстро исчезая среди камней и теней, одетый в серое народ Лориэна поскакал к горам, а те, кто направлялись в Раздол, сидели на холме и смотрели им вслед, пока из густеющего тумана не донеслась до них вспышка, и потом они не видели ничего больше. Фродо знал, что Галадриэль подняла в воздух своё кольцо в знак прощания.

Сэм отвернулся и вздохнул:

— Хотел бы я возвращаться сейчас в Лориэн!

Наконец, однажды вечером они, едучи по вересковым пустошам, внезапно, как всегда казалось путникам, очутились на краю глубокой долины Раздола и увидели далеко внизу огоньки ламп в доме Элронда. И они съехали вниз, и перешли через мост, и вошли в двери, и весь дом наполнился светом и пением, радуясь тому, что Элронд вернулся.

Первым делом, даже прежде, чем поели, умылись или просто сбросили с себя плащи, хоббиты ринулись на поиски Бильбо. Они нашли его совсем одного в его маленькой комнатке, которая была завалена бумагами, ручками и карандашами, но сам Бильбо сидел в кресле перед небольшим ярким огнём. Он выглядел очень старым, однако умиротворённым и спящим.

Когда хоббиты вошли, он открыл глаза и посмотрел на них.

— Привет, привет! — сказал он.- Так вы вернулись? И к тому же завтра мой день рождения. Как вы кстати! Вы знаете, ведь мне будет сто двадцать девять! И если я протяну ещё одним годом больше, то сравняюсь со Старым Кролом. Я бы с удовольствием побил его, но там видно будет.

После празднования дня рождения Бильбо четвёрка хоббитов на несколько дней задержались в Раздоле, и они много сидели со своим старым другом, который теперь проводил большую часть времени в своей комнате, исключая лишь трапезы. Потому что в этом он по-прежнему был крайне пунктуален и редко забывал проснуться к ним вовремя. Сидя вокруг огня, друзья поведали Бильбо всё, что могли припомнить из своих странствий и приключений. Сначала он делал вид, что записывает, но часто задрёмывал, а когда просыпался, то восклицал:

— Как великолепно! Как удивительно! Но на чём мы остановились?

Тогда они продолжали историю с того места, где он начал клевать носом.

Единственное, что, казалось, действительно взволновало его и захватило внимание, был подробный рассказ о коронации и женитьбе Арагорна.

— Конечно, я был приглашён на свадьбу,- сказал он.- И мне пришлось дожидаться её достаточно долго. Но как-то, когда дошло до дела, оказалось, что у меня тут так много работы, да и сборы ужасно хлопотны.

Прошло уже почти две недели, когда Фродо выглянул из своего окна и увидел, что ночью были заморозки, и паутинки тянутся, словно белые сети. И тут он внезапно понял, что должен уйти, и проститься с Бильбо. Погода, после одного из чудеснейших лет, какое только можно было припомнить, по-прежнему оставалась мягкой и ясной, но пришёл октябрь, и вскоре она должна была испортиться, и снова начнутся ветер и дождь. А им всё ещё предстоял очень долгий путь. Однако в действительности не мысль о погоде подтолкнула его. Фродо чувствовал, что настала пора вернуться в Хоббитанию. Сэм разделял это ощущение. Всего прошлым вечером он сказал:

— Ладно, мистер Фродо, мы были далеко и видели всякое, но, по-моему, не встречали места лучше, чем это. Здесь есть что-то от всего сразу, если вы понимаете меня: и от Шира, и от Золотого Леса, и Гондора, и королевских покоев, и харчевен, и лугов, и гор, всё вместе. Но всё же мне почему-то кажется, что мы должны поскорее уходить. Сказать по правде, я беспокоюсь за своего старика.

— Да, что-то от всего сразу, Сэм, кроме моря,- ответил тогда Фродо, и сейчас он повторил это себе: — Кроме моря…

В тот день Фродо поговорил с Элрондом, и было решено, что они уйдут на следующее утро. К их великой радости Гэндальф сказал:

— Думаю, я пойду тоже. По крайней мере, до Бри. Я хочу повидать Буттербура.

Вечером они пошли попрощаться с Бильбо.

— Что ж, если вы должны идти, так должны,- огорчённо сказал он.- Жаль. Мне будет не хватать вас. Так приятно просто знать, что вы где-то здесь, рядом. Правда, я стал таким соней.

Потом он подарил Фродо свою мифрильную кольчугу и Разитель, забыв, что уже сделал это, и кроме того отдал ему три книги преданий, которые собрал в различное время, написанные его мелким, паучьим почерком и с наклейками на тыльной стороне их красных обложек: «Переведено с эльфийского Б.Т.»

Сэму он вручил небольшой мешочек с золотом.

— Почти последняя капля Смоговых сокровищ,- пояснил он.- Может пригодиться, если ты подумываешь о женитьбе, Сэм.

Сэм вспыхнул от смущения.

— У меня почти ничего не осталось, чтобы подарить вам, ребята,- сказал он Мерри и Пину.- Разве что добрый совет.

И он преподнёс им прекрасный образчик этого, завершив его в чисто хоббитанской манере:

— Не давайте своим головам становиться больше ваших шляп! Если вы не прекратите расти, то, пожалуй, разоритесь на одежде и шапках!

— Но если ты мечтаешь побить Старого Крола,- возразил Пин,- я не понимаю, почему бы нам не попытаться побить Бычьего Рыка?

Бильбо рассмеялся и вытащил из кармана две прекрасные трубки с жемчужными мундштуками и изящно окованные серебром.

— Вспоминайте обо мне, когда будете курить их! — сказал он.- Эльфы сделали их для меня, но я теперь не курю.

А затем он внезапно клюнул носом и ненадолго задремал, а когда опять пробудился, то сказал:

— Так, на чём же мы остановились? Ах да, конечно, на раздаче подарков. Это, кстати, напомнило мне: что сталось с моим кольцом, Фродо, которое ты унёс?

— Я лишился его, дорогой Бильбо,- сказал Фродо.- Ты же знаешь, я отделался от него.

— Какая жалость! — вздохнул Бильбо.- Я охотно взглянул бы на него ещё разок. Но нет, что за глупость! Ведь именно для этого ты и уходил, отделаться от него, не так ли? Но всё это так запутанно, потому что сюда приплелось множество других вещей: и приключения Арагорна, и Совет Светлых Сил, и Гондор, и всадники, и южане, и слоны… ты действительно видел одного, Сэм?… и пещеры, и башни, и золотые деревья, и небеса знают, что ещё. Очевидно, я вернулся из моего путешествия слишком прямым путём. Думаю, Гэндальфу следовало немного показать мне окрестности… Но тогда распродажа кончилась бы прежде, чем я вернулся, и на меня свалилось бы ещё больше хлопот, чем в тот раз. Да и в любом случае, теперь слишком поздно; и на самом-то деле я считаю, что гораздо уютнее сидеть здесь и слушать обо всём об этом. Камин здесь такой приятный, и еда очень хороша, и эльфы тоже тут, если захочешь их видеть. Чего ещё можно желать?

Дорога вдаль и вдаль ведёт

С порога, где начало ей.

Но впереди конец мелькнёт,

Другие пусть идут по ней!

Пусть новый путь они начнут,

А я уже устал шагать.

Хочу туда, где мирно ждут

Вечерний отдых и кровать.

И, пробормотав последние строки, Бильбо уронил голову на грудь и захрапел.

Вечер сгущался в комнате, и огонь разгорался яснее; друзья смотрели на Бильбо, пока он спал, и видели улыбку на его лице. Некоторое время они сидели молча, потом Сэм, оглядывая комнату и пляшущие на стене тени, тихонько произнёс:

— Не думаю, мистер Фродо, что он много написал, пока мы отсутствовали. Он теперь даже не захотел записать нашу историю.

Тут Бильбо, словно расслышал это, открыл глаза и выпрямился.

— Понимаете ли, я стал таким соней,- сказал он.- И когда у меня есть время писать, мне по-настоящему нравится писать только стихи. Я всё хотел спросить, Фродо, мой дорогой, не согласишься ли ты немного прибрать здесь всё, прежде чем уйдёшь? Собери все мои заметки и бумаги, и дневник тоже возьми, и захвати их с собой, если хочешь. Понимаешь, мне не хватает времени, чтобы разобрать всё это и расположить, как надо. Возьми на помощь Сэма, а когда подколете всё по порядку, возвращайтесь, а я прогляжу. Я не стану особенно придираться.

— Конечно, я сделаю это! — сказал Фродо.- И разумеется, я скоро вернусь. Теперь это совершенно безопасно. Сейчас есть настоящий король, и скоро он приведёт дороги в порядок.

— Спасибо, мой дорогой преемник! — растроганно сказал Бильбо.- Это снимет такой груз с моих мыслей.

И с этими словами он опять заснул.

На следующий день Гэндальф и хоббиты простились с Бильбо в его комнате, потому что на дворе было холодно, а затем они распрощались с Элрондом и всеми его домочадцами.

Когда Фродо стоял на пороге, Элронд пожелал ему счастливого пути, благословил и сказал:

— Я думаю, Фродо, что, может быть, тебе не понадобится возвращаться, если только ты не придёшь очень скоро. Потому что примерно в это время года, когда листья пожелтеют перед тем, как опасть, встречай Бильбо в лесах Шира. Я буду с ним.

Этих слов больше никто не слышал, и Фродо сохранил их для себя.

Возвращение домой

Наконец хоббиты повернулись лицами к дому. Они стремились поскорее снова увидеть Шир, но сначала ехали довольно медленно, потому что Фродо было не по себе. Когда они добрались до Брода через Бруинен, он задержался и, казалось, медлил въехать в поток, и друзья заметили, что на какое-то время глаза его, по-видимому, перестали замечать их и окружающее. Весь этот день Фродо молчал. Это было шестое октября.

— Тебе больно, Фродо? — тихо спросил Гэндальф, ехавший рядом с ним.

— Есть немного,- отозвался тот.- Это моё плечо. Рана ноет, и память о тьме так тяжела. Сегодня минул год с тех пор.

— Увы! Некоторые раны нельзя залечить полностью,- сказал Гэндальф.

— Боюсь, что так обстоит дело с моей,- ответил Фродо.- Тут нет настоящего возвращения. Хоть я и приду в Шир, он не покажется мне прежним, потому что я уже не тот. Я ранен кинжалом, жалом и клыком, и долго нёс бремя. Где найду я покой?

Гэндальф не ответил.

К вечеру следующего дня боль и беспокойство прошли, и Фродо снова повеселел, повеселел так, словно он не помнил черноты прошлого дня. После этого их путешествие продолжалось хорошо, и дни быстро проходили, потому что они ехали неспеша и часто медлили в прекрасных лесах, где листва алела и желтела в осеннем солнце. Наконец, они добрались до Заверти; дело шло уже к вечеру, и тень горы чернела на тракте. Тогда Фродо попросил их ехать быстрее, и он не взглянул в сторону горы, а проехал сквозь её тень с опущенной головой и тесно запахнувшись в плащ. Этой ночью погода переменилась. С запада пришёл ветер и принёс дождь, и жёлтые листья порхали в воздухе, словно птицы, и ветер дул громко и резко. Когда они добрались до Старолесья, сучья уже почти оголились и плотная завеса дождя скрыла холм Бри от их взора.

Так и вышло, что под конец бурного и мокрого вечера в последний день октября пятеро путников поднялись по тракту к Южным воротам Пригорья. Ворота были крепко заперты, и дождь бил в лица друзей, и по быстро темнеющему небу неслись низкие тучи, и хоббиты несколько приуныли, потому что ожидали более радушного приёма.

Они долго звали, наконец вышел привратник, и они разглядели, что тот держит большую дубину. Привратник смотрел на них со страхом и подозрением, но когда увидел, что это Гэндальф и что его спутники — хоббиты, несмотря на их странную одежду, он просветлел лицом и приветствовал их.

— Входите! — пригласил он, отпирая ворота.- Не станем обмениваться новостями здесь, в холоде и сырости. Разбойничий вечерок. Но старина Барли, без сомнения, радушно примет вас в «Пони», и там вы узнаете обо всём, что здесь слышно.

— И там же ты попозже ты услышишь всё, что мы скажем, и даже больше,- рассмеялся Гэндальф.- Как поживает Гарри?

Привратник нахмурился.

— Ушёл,- коротко бросил он.- Но лучше спросите Барлимана. Вечер добрый!

— И вам вечер добрый! — ответили они и въехали в ворота, а потом заметили, что позади живой изгороди сбоку от тракта был выстроен длинный низкий барак, из которого высыпало довольно много людей, изумлённо уставившихся на них поверх ограды.

Проходя мимо дома Билла Осинника, путники увидели, что живая изгородь здесь потоптана и запущена, а все окна заколочены досками.

— Думаешь, ты убил его тем яблоком, Сэм? — спросил Пин.

— Я не настолько полон надежд, мистер Пин,- ответил Сэм.- Но я охотно узнал бы, что сталось с тем бедным пони. Он не раз приходил мне на ум, и волчий вой, и всё прочее.

Наконец, они дошли до «Гарцующего пони», который, по крайней мере внешне, не изменился, и свет горел за красными занавесками в окнах нижнего этажа. Они позвонили в колокольчик, и к двери подошёл Ноб, приоткрыл её и выглянул через щёлку наружу. Когда он увидел их, стоящих под фонарём, то завопил от удивления.

— Мистер Буттербур! Хозяин! — закричал он.- Они вернулись!

— Ах, вернулись? Вот я им покажу! — раздался голос Буттербура, и тут с грохотом выскочил сам хозяин гостиницы, держа в руке дубинку.

Но когда он увидел, о ком шла речь, он резко остановился, и свирепая выражение на его лице сменилось удивлением и облегчением.

— Ноб, дурень ты шерстолапый! — воскликнул он.- Ты что, не мог назвать старых друзей по именам? Больше не пугай меня так, как сейчас, в такие-то времена! Так, так! И откуда же вы явились? Вот уж никак не ожидал увидеть кого-либо из вас снова, и это факт: уйти в глушь с этим Бродяжником, да ещё со всеми теми Чёрными вокруг… Но я и вправду рад вас видеть, особенно Гэндальфа. Заходите, заходите! Те же комнаты, что и прежде? Они свободны. Большинство комнат в эти дни пустует, не буду от вас скрывать, потому что вы и сами обнаружите это достаточно скоро. И я погляжу, что там можно сделать по поводу ужина, как можно скорее, разумеется, да только руки у меня теперь коротковаты. Эй, телепень Ноб, скажи Бобу… Ах да, я и забыл. Боб ушёл, он теперь ходит ночевать домой, к своим. Ладно, отведи пони гостей в конюшню, Ноб! А вы, Гэндальф, без сомнения, предпочтёте отвести вашего коня в стойло сами. Отличное животное, как я сказал, ещё когда впервые увидел его. Ну же, заходите! Будьте, как дома!

Во всяком случае, своей прежней манеры трещать без умолку мистер Буттербур не изменил, как, по-видимому, и привычки суетиться без продыху, хотя не похоже было, чтоб в доме были другие постояльцы. Всё было тихо; из общей комнаты едва доносился говор двух или трёх голосов, и, рассмотрев поближе лицо хозяина в свете двух свечей, которые он зажёг и нёс перед ними, друзья увидели, что он выглядит постаревшим и озабоченным.

Барлиман провёл их по коридору к гостиной, которую они занимали в ту странную ночь больше, чем год назад, и они следовали за ним немного обеспокоенные, потому что им сдавалось, что старый Буттербур делает хорошую мину при плохой игре. Дела шли не так, как прежде. Но они не сказали ничего и ждали.

Как и ожидалось, после ужина Барлиман пришёл в гостиную проверить, всё ли сделано к их удовольствию. И всё действительно было прекрасно: во всяком случае, с пивом и провизией в «Пони» никаких перемен к худшему пока ещё не произошло.

— Теперь я не дерзну предложить вам зайти в Общий Зал сегодня вечером,- сказал Барлиман.- Вы устали, да и, как бы то ни было, там сегодня мало народу. Но если бы вы уделили мне полчасика прежде, чем отправитесь по кроватям, я охотно потолковал бы с вами, спокойно так, чисто между нами.

— Нам бы тоже хотелось именно этого,- ответил Гэндальф.- Мы не устали. Мы принимаем вещи легко: мы промокли, устали и проголодались, но ты всё это поправил. Так что давай, присаживайся! А если у тебя найдётся табачок, мы просто благословим тебя.

— Эх, если б вы попросили чего другого, мне было б куда приятнее,- сказал Барлиман.- Это именно та вещь, которая у нас в недостаче, потому что мы припасли только то, что вырастили сами, а этого явно мало. Из Хоббитании теперь ничего не поступает. Но я постараюсь что-нибудь сделать.

Вернувшись, он принёс им пачку пресованого листа, которой им должно было хватить на пару дней.

— Южный,- сказал он.- И лучший из того, что у нас есть, но с Южноудельским, конечно, не сравнить, как я всегда говорил, хотя, прошу прощения, но в большинстве случае я всегда стою за Пригорье.

Они усадили его в большое кресло у камина, Гэндальф уселся с другой стороны очага, а хоббиты разместились в низких креслах между ними, а потом они поговорили много полчасиков подряд, и обменялись всеми новостями, которые мистер Буттербур пожелал сообщить или услышать. Большинство вещей, о которых они рассказывали, повергало хозяина гостиницы в смущение и изумление и находилось далеко за пределами его кругозора. Практически единственным комментарием, который они смогли извлечь, было «Не скажите!», часто повторяемое в защиту от показаний собственных ушей мистера Буттербура:

— Не скажите, мистер Торбинс, или мистер Накручинс? Я что-то совсем запутался. Не скажите, господин Гэндальф! Ну и ну! Кто бы мог подумать в наше-то время!

Но он много поведал на свой собственный счёт. Дела, можно смело сказать, были далеки от хорошего. Они были неблестящи. Да что там, шли просто из рук вон плохо.

— Теперь никто и близко не подходит к Пригорью со стороны,- сказал Барлиман.- А весь местный народ в основном сидит дома и держит двери на запоре. Всё это из-за тех приезжих и бродяг, которые в прошлый год начали подтягиваться по Зелёному, то бишь, Неторному тракту, если припоминаете, но потом их объявилось ещё больше. Некоторые были просто бедолагами, которые убегали от всяких неприятностей, но большинство оказались плохими людьми, вороватыми и шалыми. Да и в самом Пригорье стало беспокойно, ужасно беспокойно. Да, у нас ведь была тут настоящая драка, и даже кое-кого убили, убили до смерти! Если вы только можете мне поверить.

— Разумеется, верю,- сказал Гэндальф.- Скольких?

— Трёх и двух,- ответил Буттербур, подразумевая большой народ и маленький.- Беднягу Мэта Верескора, и Роули Яблокса, и малыша Тома Рожка с Захолмья, и Вилли Норкинса с верхнего конца, и одного из Накручинсов из Столбов,- все хорошие парни, и их сильно не хватает. А Гарри Козолист, который обычно стоял на Западных воротах, и Билл Осинник, они перешли на сторону чужаков, и ушли вместе с ними. И по-моему, они-то и впустили их тогда. В ночь драки, я имею в виду. А она как раз была после того, как мы указали им на ворота и вытолкали их взашей, перед самым концом года; а драка была уже в самом начале нового года, после обильного снегопада, который у нас тут был.

И теперь они подались в разбойники и живут снаружи: прячутся в лесах за Лучниками и в пустых землях к северу. Это немного напоминает недобрые старые времена из легенд, вот что я скажу. На дорогах небезопасно, так что никто не ездит далеко, и народ запирает двери рано. Нам приходится держать часовых вокруг всей ограды, а по ночам ставить кучу людей на ворота.

— Да? А нас никто не потревожил,- сказал Пин,- хотя мы ехали медленно и часовых не ставили. Мы думали, что оставили все тревоги позади.

— А! Вот это нет, господин, и тем больше жалость,- отозвался Буттербур.- Но неудивительно, что они оставили вас в покое. Они не станут вязаться с вооружённым народом, при мечах, шлемах, щитах и всем прочим. Подумают дважды, прежде чем станут. И я должен признаться, что это и меня немного застигло врасплох, когда я увидел вас.

Тут хоббиты неожиданно поняли, что люди изумлённо глазели на них не столько поражённые их возвращением, сколько тем, как они одеты. Сами они настолько привыкли к войне и путешествию в хорошо вооружённых отрядах, что совершенно забыли, что сверкающие кольчуги, выглядывающие из-под плащей, шлемы Гондора и Герцогства и красивые эмблемы на их щитах будут казаться чужеземными в их собственной стране. Да и Гэндальф, ехавший теперь на своём высоком серебристом коне, был весь одет в белое с наброшенной поверх всего великолепной синей с серебром мантией и длинным мечом Яррист на поясе.

Гэндальф рассмеялся.

— Ладно, ладно,- сказал он.- Если они испугались лишь нас пятерых, то тогда во всех наших путешествиях нам приходилось встречать врагов и похуже. Но во всяком случае, пока мы здесь, они оставят вас по ночам в покое.

— Надолго ли? — спросил Буттербур.- Не буду отрицать, мы были бы рады, если б вы задержались здесь ненадолго. Видите ли, мы не привыкли к таким волнениям, а следопыты все ушли, как мне рассказывали. Раньше мы просто не понимали, чем мы им обязаны. Потому что тут есть кое-что и похуже разбойников. Волки выли прошлой зимой вокруг ограды. А в лесах есть какие-то тёмные фигуры, что-то совсем страшное, при мысли о котором кровь стынет в жилах. Всё это весьма беспокойно, если вы понимаете меня.

— Весьма беспокойно, как и ожидалось,- подтвердил Гэндальф.- В эти дни почти все страны пережили большие волнения, если не сказать больше. Но не унывай, Барлиман! Вас задело самым краешком очень больших бед, и меня только радует то, что вас не захлестнуло поглубже. Однако теперь наступают лучшие времена. Может быть, лучше тех, чем кто-либо из вас помнит. Следопыты вернулись. Мы пришли вместе с ними. И теперь здесь снова есть король, Барлиман. Он скоро подумает о вас.

Тогда Неторный тракт опять оживёт, и королевские посланцы поскачут по нему на север, и появятся прохожие и проезжие, и всё зло будет изгнано из пустошей. Да и сами пустоши со временем перестанут быть ими, и там, где царила глушь, будут люди и поля.

Мистер Буттербур покачал головой.

— Если б только на дорогах появилось немного порядочного, респектабельного народа, который не собирается вредить,- сказал он.- Но нам не нужно ещё разбойников и всякого сброда. И уж совершенно ни к чему чужаки ни в Пригорье, ни в окрестностях Бри. Мы хотим только, чтобы нас оставили в покое. Я не хочу, чтобы целые толпы бродяг становились лагерем здесь, да селились там, и драли на части дикий край.

— Вас оставят в покое, Барлиман,- успокоил его Гэндальф.- Между Скальтоком и Сивочем и вдоль морских побережий к югу от Брендидуина вполне достаточно места для целых королевств и без того, чтобы кто-либо селился ближе, чем во многих днях пути от Бри. А многие привыкли жить далеко на севере, за сотни миль отсюда, на дальнем конце Зелёного тракта: на Cеверном Взгорье или у Сумеречного озера.

— Это там, у Мертвяцких Стен? — переспросил Буттербур ещё более недоверчиво.- Говорят, что там земли призраков. Туда не пойдёт никто, кроме разбойников.

— Туда пойдут Следопыты,- возразил Гэндальф.- Мертвяцкие Стены, говоришь? Так называли их долгие годы, но их истинное имя, Барлиман, Форност Эраин, Некрополь Королей. И однажды Король опять вернётся туда, и тогда мимо тебя поедет немало порядочного народа.

— Что ж, допускаю, что это звучит более обнадёживающе,- согласился Буттербур.- И, без сомнения, это будет неплохо для дела. До тех пор, пока он оставит Пригорье в покое.

— Оставит,- сказал Гэндальф.- Он знает и любит его.

— Как это? — спросил Буттербур, выглядя окончательно поставленным в тупик.- Определённо не могу понять, откуда бы он мог узнать про него, сидя на своём большом троне в огромном замке за сотни миль отсюда. И попивая вино из золотого кубка, что меня не удивило бы. Что ему за дело до «Пони» или пивных кружек? Хотя у меня прекрасное пиво, Гэндальф. Оно необыкновенно хорошо с тех пор, как ты появился прошлой осенью и помянул его добрым словом. И я должен сказать, что это было кое-каким утешением в неприятностях.

— А! — вмешался Сэм.- Но он говорит, что твоё пиво всегда было хорошим.

— Он так говорит?

— Ну да. Он же Бродяжник, вождь следопытов. До тебя, что, это так пока и не дошло?

Сказанное, наконец, дошло, и физиономия Барлимана могла послужить образцом крайнего удивления. Глаза на его полном лице округлились, рот широко открылся, а сам он аж задохнулся.

— Бродяжник! — возопил он, когда смог наконец справиться с дыханием.- Он — и при короне, и при всём прочем, и с золотым кубком?! Да что ж это будет-то?!

— Лучшие времена, во всяком случае, для Бри,- сказал Гэндальф.

— Надеюсь, что так, просто уверен,- отозвался Буттербур.- Ну, это была милейшая беседа за последний месяц, состоящий сплошь из понедельников. И не стану отрицать, что этой ночью я усну спокойно и с более лёгким сердцем. Вы дали мне массу всего, над чем надо будет подумать, но я отложу это до завтра. Я в постель, и, без сомнения, вы тоже будете рады вашим кроватям. Эй, Ноб! — позвал он, подойдя к двери.- Ноб! Телепень!…

— Ноб! — повторил он сам себе, хлопнув себя по лбу.- О чём это мне напоминает?

— Надеюсь, не о другом забытом письме, мистер Буттербур? — спросил Мерри.

— Ну, ну, мистер Брендизайк, и не напоминайте мне об этом! Ну вот, вы перебили мою мысль. О чём это я? Ноб, стойла… А! Вот что. У меня есть кое-что, принадлежащее вам. Если припоминаете Билла Осинника и угон лошадей, тот пони, которого вы купили, он здесь. Вернулся самостоятельно, сам по себе, да, да. Но вот откуда, вам знать лучше, чем мне. Он был космат, как старый пёс, и тощ, как вешалка для одежды, однако живой. Ноб приглядывает за ним.

— Что? Мой Билл?! — воскликнул Сэм.- Ну, чтобы там ни говорил мой старик, а я уродился счастливчиком. Вот и ещё одно желание сбылось! Где он?

Сэм отказался ложиться, пока не навестил Билла в его стойле.

Весь следующий день путешественники оставались в Пригорье, и мистер Буттербур уж никак не мог бы пожаловаться на свои дела, во всяком случае, этим вечером. Любопытство победило все страхи, и его дом был переполнен. Из вежливости хоббиты на этот раз посетили ненадолго Общий Зал и ответили на массу вопросов. Поскольку пригоряне на память не жаловались, Фродо часто спрашивали, написал ли он свою книгу.

— Нет ещё,- отвечал он.- Я теперь возвращаюсь домой, чтобы привести свои записи в порядок.

Он обещал заняться поразительными событиями в Бри, чтобы придать этим хоть немного интереса книге, которая, судя по всему, касалась в основном далёких и менее важных событий «там, на юге».

Затем кто-то из молодёжи предложил спеть, однако тут же воцарилась мёртвая тишина и на него посмотрели так косо, что призыв не повторился. Похоже, никто не хотел, чтобы в Общем Зале снова произошло что-нибудь необъяснимое.

Пока путешественники оставались в Пригорье, ни беспорядки днём, ни какой-либо шум ночью не нарушали его мира, но на следующее утро они поднялись рано, поскольку, хотя погода так и оставалась дождливой, они собирались добраться до Шира до наступления ночи, а это был долгий путь. Посмотреть на их отъезд высыпало всё Пригорье, причём в более весёлом расположении духа, чем год назад; и те, кто до сих пор не видел странников, теперь в изумлении глазели на них — на Гэндальфа с его белой бородой и светом, который, казалось, лучился от него, словно его синяя мантия была только облаком на солнечном сиянии; и на чётырёх хоббитов, похожих на странствующих рыцарей из почти забытых преданий. Даже те, кто смеялся на все россказни про Короля, начали подумывать, что в них, пожалуй, может быть кое-что от правды.

— Ну, удачи вам в пути и доброго возвращения домой! — напутствовал их мистер Буттербур.- Наверное, мне следовало бы раньше предупредить вас, что в Хоббитании не всё ладно, если то, что мы слышали, верно. Но одно гонит из головы другое, а я совсем замотался от собственных забот. Однако, смею сказать, вы вернулись из своего путешествия сильно изменившимися, и похоже, что способны сейчас самостоятельно справиться с любой бедой. Не сомневаюсь, что вы скоро приведёте всё в порядок. Удачи вам! И чем чаще вы будете возвращаться, тем мне приятнее.

Они распрощались с хозяином гостиницы, и ускакали, миновали Западные ворота и двинулись по направлению к Ширу. Пони Билл был с ними и, как и прежде, вёз порядочно поклажи, но он трусил рядом с Сэмом и выглядел вполне довольным.

— Интересно, на что намекал старина Барлиман? — сказал Фродо.

— Кое о чём я догадываюсь,- отозвался Сэм мрачно.- Я видел это в Зеркале: срубленные деревья и всё такое прочее, и своего старика, вышвырнутого из Исторбинки. Наверное, мне следовало поспешить с возвращением.

— И совершенно очевидно, что-то неладно в Южном уделе,- добавил Мерри.- Налицо явная нехватка табака.

— Что бы ни было,- вставил Пин,- можешь быть уверен: в основе всего Лотто.

— Глубоко, но не в основе,- возразил Гэндальф.- Ты забыл про Сарумана. А он начал проявлять интерес к Хоббитании раньше Мордора.

— Ладно, ты же с нами,- сказал Мерри,- так что вскоре всё прояснится и наладится.

— Я пока с вами,- поправил его Гэндальф,- но скоро меня не будет. Я не собираюсь в Хоббитанию. Вам придётся устраивать ваши дела самостоятельно: к этому вы и готовились. Вы ещё не поняли? Моё время прошло. Приводить вещи порядок или помогать другим делать это — больше не моя забота. А что касается вас, мои дорогие друзья, то вам и не понадобится никакая помощь. Вы теперь выросли. Действительно, вы очень сильно выросли. Вы сравнялись с великими, и я больше нисколько не боюсь ни за одного из вас.

А я, если вы хотите знать, скоро сверну в сторону. Я направляюсь к Бомбадилу, чтобы подольше побеседовать с ним, так побеседовать, как мне не удавалось сделать это за всё моё время. Он — собиратель мха, а я был камнем, обречённым катиться. Но дни моих странствий миновали, и теперь мы многое скажем друг другу.

Немного погодя они достигли того места на Восточном тракте, где расстались с Бомбадилом. Проезжая мимо, хоббиты надеялись и наполовину ожидали увидеть его, стоящего там и весело машущего им рукой. Но не было и следа Тома: лишь серый туман стлался над Могильниками, да глубокая вуаль висела над Вековечным Лесом вдали.

Они остановились, и Фродо задумчиво и слегка печально посмотрел на юг.

— Я охотно опять повидал бы старину Тома,- проговорил он.- Интересно, как он поживает?

— Так же хорошо, как и всегда, можешь быть уверен,- ответил Гэндальф.- Совершенно беззаботно и, как я полагаю, не особенно интересуясь тем, что мы сделали или видели, за исключением, возможно, нашего визита к энтам. Быть может, позднее у тебя найдётся время прийти и повидаться с ним. Но на твоём месте я сейчас спешил бы домой, а то вы не успеете добраться до Брендидуинского Моста до закрытия ворот.

— Но там нет никаких ворот,- вмешался Мерри.- Ты же прекрасно знаешь, что на Тракте их нет. Конечно, есть ворота Забрендии, но меня-то через них пропустят в любое время.

— Ты хочешь сказать, что там не было никаких ворот,- возразил Гэндальф.- Думаю, что теперь ты наткнёшься на кое-какие. И даже у ворот Забрендии тебя ждёт больше хлопот, чем ты рассчитываешь. Но вы справитесь. До свидания, дорогие друзья! Не прощайте, пока ещё нет. До свидания!

Он повернул Тенегона с Тракта, и громадный конь перескочил через поросший травой ров сбоку от дороги, а затем, повинуясь команде Гэндальфа, исчез, помчавшись к Волглому Логу, словно северный ветер.

— Ну вот, нас опять четверо, как в самом начале пути,- сказал Мерри.- Всех остальных мы оставили позади, одного за другим. Это почти похоже на сон, который медленно исчезает.

— Не для меня,- возразил Фродо.- Напротив, мне чудится, что я снова засыпаю.

Очищение Хоббитании

Уже сгустились ночные сумерки, когда мокрые и усталые путешественники достигли, наконец, Брендидуина и обнаружили, что путь перегорожен. По обеим конца моста были сооружены большие ворота из металлических прутьев, а на другой стороне реки виднелось несколько новых построек: двухэтажные дома с узкими прямоугольными окнами, пустыми и тускло освещёнными,- всё очень мрачно и совершенно не по-хоббитански.

Они постучали молотком во внешние ворота и покричали, но сначала никакого ответа не было, а потом к их изумлению кто-то протрубил в рог, и огни в окнах погасли. Из темноты раздался чей-то голос:

— Кто это там? Проваливайте! Вы не войдёте. Вы, что, не можете прочесть табличку: «Между закатом и восходом вход воспрещён»?

— Разумеется, мы не можем прочесть табличку в темноте,- крикнул в ответ Сэм.- И если хоббиты из Хоббитании будут оставлены мокнуть снаружи в такую ночь, как эта, я сорву вашу табличку, когда найду её.

Тут хлопнуло окно, и из левого дома толпой высыпали хоббиты с фонарями. Они открыли дальние ворота, а некоторые прошли дальше по мосту. Увидев путешественников, они, похоже, перепугались.

— Пойди-ка сюда! — велел Мерри, узнав одного из хоббитов.- Если ты до сих пор не признал меня, Хоб Сенохранкинс, так давай, признавай. Я Мерри Брендизайк, и я охотно узнал бы, что всё это значит и что тут делает такой забрендиец, как ты. Ты же обычно сидел на Сенных воротах.

— Чтоб меня! Это же господин Мерри, точно, и одетый, словно для сражения! — воскликнул старый Хоб.- Да ведь говорили, что ты умер! Сгинул в Вековечном Лесу по общему мнению. Рад видеть, что ты всё-таки жив!

— Тогда перестань глазеть на меня сквозь решётку и открой ворота! — сказал Мерри.

— Извините, господин Мерри, но у нас приказ.

— Чей приказ?

— Шефа из Торбы.

— Шефа? Шефа? Ты имеешь в виду мистера Лотто? — спросил Фродо.

— Я полагаю, так, мистер Торбинс, но нам теперь следует говорить просто шеф.

— Неужели! — сказал Фродо.- Что ж. меня радует, что он, по крайней мере, перестал зваться Торбинсом. Однако ясно, что семье самое время заняться им и поставить его на место.

Молчание упало на хоббитов за воротами.

— Такая болтовня не принесёт ничего хорошего,- проговорил один.- Он услышит про это. А если вы будете так шуметь, то разбудите Большого человека Шефа.

— Мы разбудим его так, что он удивится,- отозвался Мерри.- Если вы имеете в виду, что ваш драгоценный Шеф нанял головорезов из Глухоманья, то мы вернулись не слишком рано.

Он спрыгнул со своего пони и, увидев в свете фонарей табличку, сорвал её и кинул за ворота. Хоббиты попятились и не сделали и движения, чтобы открыть их.

— Пойдём, Пин! — позвал Мерри.- Двоих достаточно.

Мерри и Пин взобрались на ворота, и хоббиты бежали. Ещё раз прозвучал рог. Из большого дома справа на фоне освещённого дверного проёма показалась крупная тяжёлая фигура.

— Это что ещё тут? — прорычал человек, выступая вперёд.- Взлом ворот? Убирайтесь, или я посворачиваю ваши грязные шейки!

И тут он резко остановился, потому что заметил блеск мечей.

— Билл Осинник,- сказал Мерри.- Если ты через десять секунд не откроешь эти ворота, то пожалеешь об этом. Если ты не подчинишься, я всажу в тебя этот клинок. А когда ты откроешь ворота, ты выйдешь в них и никогда больше не вернёшься. Ты негодяй и разбойник с большой дороги.

Билл Осинник вздрогнул, заспешил к воротам и отпер их.

— Дай мне ключ! — велел Мерри.

Но негодяй швырнул ключ ему в голову и метнулся в темноту. Когда он проносился мимо пони, один из них взбрыкнул и точно достал его на бегу копытами. Билл с воплем скрылся в ночи, и больше про него никто никогда не слышал.

— Отлично сработано, Билл,- сказал Сэм, имея в виду пони.

— Ну вот и всё с вашим Большим человеком,- сказал Мерри.- С Шефом мы увидимся попозже. А пока нам нужна комната на ночь, и поскольку вы, как видно, снесли харчевню при мосте, а вместо неё соорудили вон тот ужас, вам придётся нас приютить.

— Мне жаль, мистер Мерри,- сказал Хоб,- но это не позволено.

— Что не позволено?

— Радушно принимать гостей, и угощать, и всё такое прочее,- ответил Хоб.

— Что случилось? — спросил Мерри.- Плохой год, или что? Я-то думал, что лето было прекрасное и плодоносное.

— Да нет, год был неплох,- сказал Хоб.- Мы вырастили отличный урожай, но, признаться, понятия не имеем, что нам от него останется. По-моему, это всё «сборщики» и «дольщики». Ходят тут вокруг, подсчитывают, измеряют и забирают на склады. Они собирают больше, чем делят, и основной части запасов мы так уже никогда и не видим.

— Ну, вот что,- перебил Пин, зевая.- Для меня всё это слишком утомительно, чтобы слушать сейчас дальше. У нас в сумках есть еда. Дайте нам просто комнату, чтобы улечься в ней. Это будет получше многих мест, которые я видел.

Хоббитам у ворот всё ещё было явно не по себе: очевидно, то или иное правило тут тоже нарушалось, но никто осмелился противоречить четырём столь уверенным в себе путникам, к тому же в полном вооружении, да вдобавок двое из них были необычайно крупными и выглядели весьма сильными. Фродо распорядился опять запереть ворота. В любом случае, в сохранении бдительности имелся некий смысл, поскольку вокруг пока ещё бродили разбойники. Затем четверо друзей пошли в хоббитскую караульню и расположились в ней настолько уютно, насколько смогли. Это было пустое, безобразное помещение со скверной и маленькой каминной решёткой, не позволявшей развести хороший огонь. В верхних комнатах имелись короткие ряды жёстких кроватей, а по всем стенам были развешаны доски со списком Правил. Пин сорвал их. Пива не было, да и еды было очень мало, но с тем, что привезли с собой и разделили на всех путешественники, вышла прекрасная трапеза, а Пин нарушил Правило 4, подкинув в огонь большую часть дровяного пайка на следующий день.

— Ну а теперь, как насчёт подымить, пока вы будете нам рассказывать, что творится в Шире? — спросил он.

— Теперь тут нет табака,- вздохнул Хоб.- Он только для людей Шефа. Похоже, все запасы были вывезены. Мы слыхали, что из Южного удела целые повозки, гружёные табаком, ушли по старой дороге к Сарн Форду. Это было, кажись, в конце прошлого года, после вашего исчезновения. Но они уходили и раньше, потихоньку да помаленьку. Этот Лотто…

— Заткнись, Хоб Сенохранкинс! — предостерегающе закричали некоторые хоббиты.- Знаешь ведь: подобная болтовня не дозволена. Шеф узнает об этом, и мы все схлопочем неприятности на свою голову.

— Он ничего не узнал бы, если б тут кое-кто не наушничал,- раздражённо бросил Хоб.

— Тише, тише! — сказал Сэм.- Этого совершенно достаточно. Я не хочу слышать ничего больше. Ни привета, ни пива, ни табака, а вместо этого — масса правил и оркские разговорчики. Я надеялся отдохнуть, да уж вижу, что впереди сплошные хлопоты да работа. Давайте спать и забудем про всё до завтра!

У нового «Шефа» явно имелись свои способы узнавать новости. От Моста до Торбы было добрых сорок миль, но кто-то живо проделал этот путь, как вскоре обнаружили Фродо и его друзья.

У них не было никаких определённых планов; кроме смутного намерения отправиться вместе в Кроличью Балку и отдохнуть там немного. Но теперь, увидев, что творится, они решили пойти прямиком в Хоббитон. Так что на следующий день они выехали пораньше и трусили по Тракту всё вперёд да вперёд. Ветер стих, но небо было серым. Местность выглядела довольно унылой и заброшенной, однако, в конце концов, было уже первое ноября, самый конец осени. Тем не менее, было похоже, что тут все ещё продолжали жечь необычайно много костров: дымы поднимались буквально отовсюду. Особенно большой столб вставал вдали, в направлении Лесного Предела.

Под вечер они приблизилось к Лягватону, деревушке прямо на Тракте, примерно в двадцати двух милях от Моста. Здесь они думали остановиться на ночь: «Золотой шесток» в Лягватоне считался хорошим постоялым двором. Но когда они добрались до восточной окраины деревни, то наткнулись на барьер с крупной табличкой, гласящей «ПРОХОДА НЕТ», за которым стоял большой отряд шерифов с посохами в руках и перьями на шляпах. Выглядели они одновременно важно и довольно испуганно.

— Это ещё что такое? — спросил Фродо, чуть не рассмеявшись.

— Это вот что, мистер Торбинс,- сказал предводитель шерифов, хоббит с двумя перьями.- Вы арестованы за Взлом Ворот, и за Срывание со стен Правил, и Нападение на Стражу Ворот, и Нарушение Границ, и Ночлег в строениях Шира без Позволения, и Подкуп Стражи Едой.

— И ещё за что? — спросил Фродо.

— Для начала этого вполне достаточно,- ответил предводитель шерифов.

— Могу кое-что добавить, если угодно,- вмешался Сэм.- Обзывание вашего Шефа всякими Именами, Желание треснуть кулаком в его Прыщавую Морду и Мнение, что вы, Шерифы, похожи на толпу Придурков.

— Хватит, мистер, довольно уже. Приказ шефа гласит, что вас следует для начала просто препроводить. Мы собираемся доставить в Приречье и передать людям Шефа. Вот когда он займётся вашим делом, там вам и дадут слово. Но, если вы не хотите оставаться в Подземельях дольше, чем вам положено, так, будь я на вашем месте, я бы попридержал язык.

К замешательству шерифов Фродо и его спутники покатились со смеху.

— Не глупите! — сказал Фродо, отсмеявшись.- Я иду, куда хочу и когда хочу. И так уж получилось, что в данный момент я направляюсь в Торбу заняться делами, но, если вы настаиваете на том, чтобы сопровождать меня, пожалуйста, это ваше личное дело.

— Очень хорошо, мистер Торбинс,- ответил предводитель, сдвигая барьер в сторону.- Но не забудьте, я арестовал вас.

— Не забуду,- сказал Фродо.- Никогда. Но я могу простить вас. Сегодня я и шагу дальше не сделаю, так что буду вам весьма признателен, если вы окажете мне любезность и сопроводите меня в «Золотой шесток».

— Этого я не могу сделать, мистер Торбинс. Постоялый двор закрыт. На том конце деревни есть шерифская. Я доставлю вас туда.

— Пожалуйста,- согласился Фродо.- Идите впереди, а мы за вами.

Сэм, оглядывавший шерифов с головы до ног, приметил одного, которого он знал

— Эй, поди сюда, Робин Мелкокоп! — позвал он.- Я хочу перекинуться с тобой парой слов.

Робко глянув на своего предводителя, который казался рассерженным, но не осмелился вмешаться, шериф Мелкокоп приотстал от остальных и пошёл рядом с Сэмом, который слез со своего пони.

— Слушай сюда, петушок Роб,- начал Сэм.- Ты же уроженец Хоббитона и должен бы соображать получше, чем устраивать засаду на мистера Фродо и всё такое прочее. И с чего это у вас вдруг харчевня закрылась?

— Они все закрыты,- ответил Робин.- Шеф не выносит пива. По крайней мере, так это началось. Но теперь я считаю, что всё получают его люди. И он терпеть не может, когда народ шатается по окрестностям, так что теперь те, кто хочет или должен куда-нибудь пойти, должен явиться в шерифскую и объяснить, зачем ему это понадобилось.

— Тебе должно быть стыдно участвовать в подобной чепухе, — заметил Сэм.- Ты же всегда охотнее торчал внутри харчевни, чем снаружи, и постоянно заскакивал туда, по делу или без.

— И сейчас поступал бы так же, Сэм, если б мог. Но не ругай меня. Что я могу сделать? Ты знаешь, почему я пошёл в шерифы семь лет назад, когда ничего подобного и в помине не было. Служба давала мне возможность бродить по стране, видеть людей, слушать новости и знать, где имеется хорошее пиво. А теперь это совсем другое.

— Но ты же можешь бросить всё, прекратить шерифствовать, раз уж это перестало быть респектабельным делом,- возразил Сэм.

— Нам не позволено,- ответил Робин.

— Если я буду так часто слышать «не позволено»,- сказал Сэм,- то начну сердиться.

— Не скажу, чтоб меня это огорчило бы,- отозвался Робин, понизив голос.- Если мы все вместе как следует рассердимся, кое-что может и выйдет. Но тут эти люди, Сэм, люди Шефа. Он рассылает их повсюду, и если кто-нибудь из нас, невысокликов, встаёт за свои права, они волокут его в Подземелья. Первым они схватили старого Обсыпного Пудинга, в смысле, старину Вилли Белолапа, старосту, и ещё очень многих. А недавно пошло ещё хуже. Теперь они их частенько ещё и бьют.

— Тогда почему вы хватаетесь за их работу? — гневно воскликнул Сэм.- Кто послал вас в Лягватон?

— Никто. Мы постоянно сидим тут, в Большой Шерифской. Теперь мы Первый отряд Восточного удела. Теперь здесь сотни шерифов, а хотят ещё больше, со всеми этими новыми правилами. Большинство служат против своей воли, но не все. Даже в Шире есть такие, которые охотно лезут в чужие дела и разыгрывают из себя начальство. И ещё того хуже: некоторые шпионят для Шефа и его людей.

— Ага! Так вот как вы узнали про нас, да?

— Верно. Нам не позволено теперь отправлять письма прежней Быстрой Почтой, но они используют её и держат специальных бегунов в разных точках. Один из них явился прошлой ночью с Белополья с «секретным посланием», а другой унёс его отсюда. А этим вечером гонец вернулся с приказом, что вы должны быть арестованы и доставлены в Приречье, а не прямиком в Подземелья. Очевидно, Шеф хочет видеть вас немедленно.

— Он не будет так настойчив, когда мистер Фродо покончит с ним,- сказал Сэм.

Шерифская в Лягватоне оказалась не лучше караульной у моста. В ней был только один этаж, но окна такие же узкие, и выстроена она была из безобразных бледных кирпичей, вдобавок плохо уложенных. Внутри было сыро и уныло, а ужин собрали на длинном голом столе, который не скоблили неделями. Правда, еда лучшего и не заслуживала. Путешественники были рады оставить это место. До Приречья оставалось миль восемнадцать, и в десять часов утра они двинулись в путь. Вышли б и раньше, кабы проволочка эта не вызывала столь явной досады у предводителя шерифов. Западный ветер сменился северным и стало холодать, но дождь кончился.

Покидающая деревню кавалькада выглядела весьма забавно, хотя мало кто из жителей вышел поглазеть на «препровождение» путешественников, поскольку были не вполне уверены, насколько позволено смеяться. Для эскорта «арестантов» была выделена дюжина шерифов, но Мерри заставил их маршировать впереди, тогда как Фродо и его друзья ехали следом. Мерри, Пин и Сэм держались совершенно беззаботно, они смеялись, болтали и напевали, тогда как шерифы вышагивали впереди, пытаясь выглядеть сурово и важно. Но Фродо был молчалив и казался печальным и задумчивым.

Последним, кого они миновали, был крепкий старик, подстригавший живую изгородь.

— Так, так! — расхохотался он.- Это кто ж кого арестовал?

Двое из шерифов немедленно оставили отряд и двинулись по направлению к нему.

— Предводитель! — окликнул Мерри.- Немедленно отзови своих парней на место, а то я сам ими займусь!

По резкому приказу предводителя оба хоббита угрюмо вернулись с надутым видом.

— Теперь вперёд! — скомандовал Мерри, после чего путешественники не забывали следить, чтобы их пони двигались достаточно резво и гнали шерифов со всей доступной им скоростью. Показалось солнце, и, несмотря на резкий ветер, те очень скоро запыхались и вспотели.

У Трёхудельного Камня они, наконец, сдались. Бедняги проделали четырнадцать миль всего с одной коротенькой остановкой в полдень. Сейчас было три часа. Они проголодались, сильно стёрли ноги и больше не могли нестись так быстро.

— Ладно уж, подтягивайтесь, когда получится! — милостиво разрешил Мерри.- Мы идём дальше.

— Пока, петушок Робин! — сказал Сэм.- Буду ждать тебя у «Зелёного дракона», если только ты не забыл, где это. Не замешкайся по дороге!

— Вы уходите из-под ареста, вот что вы делаете,- уныло сказал предводитель.- И я не могу за это отвечать.

— Мы нарушим ещё массу всяких правил и не потребуем от тебя ответа,- рассмеялся Пин.- Счастливо!

Путешественники трусили вперёд и, когда солнце начало клониться к Белым Взгорьям далеко на западе, они достигли Приречья с его широким прудом; и тут они впервые получили действительно мучительное потрясение. Это был родной край Фродо и Сэма, и теперь они вдруг почувствовали, что он заботит их больше, чем любое другое место в мире. Многих домов, которые они помнили, не хватало. Некоторые были сожжены дотла. Весёлый ряд старых хоббитских нор в крутом берегу с северной стороны Пруда был заброшен, а их маленькие яркие садики, которые обычно сбегали к самой воде, заросли бурьяном. Ещё того хуже: вдоль Пологой Стороны, там, где Хоббитонский Тракт примыкал к берегу, протянулась целая линия безобразных новых домов. Раньше там была аллея деревьев. Они все исчезли. И, в ужасе глянув вдоль тракта по направлению к Торбе, они увидели вдали высокую кирпичную трубу, которая извергала в вечерний воздух чёрный дым.

Сэм был вне себя.

— Я немедленно скачу дальше, мистер Фродо! — воскликнул он.- Я хочу посмотреть, что происходит. Мне нужно отыскать моего старика.

— Сначала нам нужно выяснить, к чему готовиться, Сэм,- сказал Мерри.- Полагаю, что «шеф» держит под рукой банду головорезов. Лучше поискать кого-нибудь, кто сможет сообщить нам, что творится в округе.

Однако в деревне Приречье все дома и двери были заперты, и никто не приветствовал их. Друзья удивились этому, но вскоре обнаружили причину: добравшись до «Зелёного дракона», последнего дома со стороны Хоббитона, теперь безжизненного и с разбитыми окнами, они обеспокоились, увидев полдюжины крупных неприветливых людей, развалившихся у стенки. Люди были желтолицыми, с раскосыми глазами.

— Как тот дружок Билла Осинника в Пригорье,- заметил Сэм.

— Как многие из тех, кого я видел в Скальбурге,- пробормотал Мерри.

Головорезы были вооружены дубинками, на поясах у них висели рога, но другого оружия видно не было. Когда путешественники подъехали, они оторвались от стены и вышли на дорогу, загородив путь.

— И куда это вы, по-вашему, направляетесь? — сказал один из шайки, самый крупный и выглядевший особенно противно.- Для вас пути дальше нет. И где эти драгоценные шерифы?

— Идут себе потихоньку следом,- ответил Мерри.- Немного стёрли ноги, возможно. Мы обещали подождать их здесь.

— Во! Что я говорил? — проворчал негодяй, обращаясь к своим напарникам.- Я говорил Шаркуну, что не стоит доверять этим мелким придуркам; нужно было послать кого-нибудь из наших.

— А что бы это изменило, скажите, пожалуйста? — отозвался Мерри.- Мы не привыкли к нахлебникам в этой стране. Но мы знаем, как обходиться с ними.

— Нахлебники, э? — сказал человек.- Так вот как вы заговорили? Смените тон, или мы сменим его по отношению к вам. Вы, недоростки, слишком уж задаётесь. Не слишком-то рассчитывайте на мягкое сердце Шефа. Теперь пришёл Шаркун, и он будет делать всё, что скажет Шаркун.

— И что же он такое скажет? — спокойно поинтересовался Фродо.

— Этот край следует встряхнуть и привести в порядок,- ответил головорез.- И Шаркун собирается сделать это, и сделает жёстко, если вы принудите его к этому. Вам необходим Шеф покрупнее. И вы его получите ещё до конца года, если добавите хлопот. Тогда вам преподнесут пару уроков, крысы вы мелкие.

— Неужели! Я рад, что услышал про ваши планы,- сказал Фродо.- Я как раз собираюсь навестить мистера Лотто, и, возможно, ему тоже будет интересно их послушать.

Разбойник захохотал.

— Лотто! Он и так в курсе. Не беспокойся. Он сделает всё, что скажет Шаркун. Потому что, если шеф доставляет хлопоты, мы можем сменить его. Понял? А если недоростки пытаются лезть, куда не надо, мы можем упрятать их подальше, чтоб не баловали. Понял?

— Да, я понял,- сказал Фродо.- Понял одну вещь: вы тут отстали от времени и событий. С тех пор, как вы ушли с юга, многое изменилось. Ваше время кончилось, и всех других головорезов тоже. Чёрная Крепость пала, и в Гондоре есть Король. И Скальбург разрушен, а ваш драгоценный хозяин стал оборванцем в Глухоманье. Я встретил его по дороге. Теперь по Зелёному тракту поскачут гонцы Короля, а не забияки из Скальбурга.

Человек с уставился на него, а потом усмехнулся.

— Оборванец в Глухоманье! — передразнил он.- Да неужели же? Кукарекай, кукарекай, нахальный петушок. Но это не помешает нам жить в этой тучной маленькой стране, где вы бездельничали достаточно долго. А что до посланцев короля,- тут он щёлкнул пальцами под носом Фродо.- Вот им! Если я увижу хоть одного, возможно, я и приму это к сведению.

Для Пина это оказалось уж чересчур. Его мысли вернулись к полю Кормаллен; а тут косоглазый мошенник смеет обзывать Хранителя Кольца «нахальным петушком»! Он отбросил за спину свой плащ, блеснул мечом и, когда он выехал вперёд, на нём засверкало серебро и чернь Гондора.

— Я посланец Короля! — заявил он.- Ты говоришь с другом Короля и тем, кого почитают и прославляют во всех странах Запада. Ты дурак и негодяй. На колени, в пыль, и проси прощенья! Или я всажу в тебя вот эту Гибель Тролля!

Меч вспыхнул в клонящемся к западу солнце. Мерри и Сэм тоже обнажили мечи и выехали вперёд поддержать Пина, но Фродо не двинулся. Головорезы попятились. Наводить ужас на пригорянских фермеров или третировать растерявшихся хоббитов — это они привыкли. Но бесстрашные хоббиты с яркими мечами и суровыми лицами были огромным сюрпризом. И в голосе этих вновьприбывших были нотки, которых они не слышали прежде и которые повергли их в озноб от страха.

— Прочь! — велел Мерри.- Если вы опять потревожите эту деревню, вы сильно пожалеете.

Трое хоббитов начали надвигаться, и негодяи, повернувшись, бежали вверх по дороге на Хоббитон. Но на бегу они трубили в рога.

— Да уж, мы вернулись совсем не рано,- сказал Мерри.

— Ни на день раньше, чем следовало. Возможно даже, что слишком поздно, во всяком случае, чтобы спасти Лотто,- ответил Фродо.- Он несчастный дурак, но мне жаль его.

— Спасти Лотто? Ты о чём? — изумлённо спросил Пин.- Прихлопнуть его, я бы сказал.

— По-моему, ты не вполне разобрался в происходящем, Пин,- возразил Фродо.- Лотто никогда бы не подумал, что всё так обернётся. Он просто злобный дурак, однако сейчас здорово попался. Всем заправляют головорезы: обирают, третируют и творят, что хотят, от его имени. А теперь даже уже и не от его имени. Думаю, что в настоящий момент он пленник в Торбе, и очень напуган. Мы должны попытаться выручить его.

— Ну, у меня просто слов нет! — сказал Пин.- Самое последнее, что я мог ожидать под конец нашего путешествия, так это ввязаться в битву с разбойниками и полу-орками в самом Шире, чтобы… спасти Лотто Прыща!

— В битву? — переспросил Фродо.- Что ж, по-моему, может дойти и до этого. Но помни: здесь не будет убийства хоббитов! Нет, даже если они перешли на другую сторону. Я имею в виду, действительно перешли, а не подчиняются из-за страха приказам разбойников. В Хоббитании никогда ни один хоббит не убивал другого умышленно, и это не должно начаться сейчас. И, если этого можно избежать, лучше вообще никого не убивать. Умерьте свой пыл и придержите руки до последней возможности!

— Но если этих головорезов тут много,- возразил Мерри,- то непременно придётся драться. Ты не спасёшь ни Лотто, ни Хоббитанию, если просто потрясёшься или опечалишься, мой дорогой Фродо.

— Да,- согласился Пин.- Второй раз их так легко не запугать. Они были ошарашены. Вы слышите звуки рогов? Очевидно, тут поблизости есть другие головорезы. Они станут гораздо нахальнее, когда соберутся толпой. Мы должны подумать о каком-нибудь укрытии на ночь. Помимо всего прочего, нас тут только четверо, хоть мы и вооружены.

— Есть идея,- сказал Сэм.- Айда к старому Тому Хлопкинсу, что внизу Южного Проулка! Он всегда был крепким мужиком. И у него много сыновей, которые все были моими друзьями.

— Нет! — возразил Мерри.- Укрываться не стоит. Это именно то, чем все здесь занимаются, и именно то, что на руку этим головорезам. Они просто-напросто задавят нас силой, загонят в угол, а потом выкурят или сожгут. Нет, надо немедленно заняться делом.

— Каким? — спросил Пин.

— Поднимать Хоббитанию! — ответил Мерри.- Прямо сейчас! Будить весь наш народ! Вы же видели: они ненавидят всё это, все, за исключением пары мошенников да нескольких дураков, которым хочется поважничать, но которые совершенно не понимают, что происходит в действительности. Нужна лишь спичка, и всё мгновенно полыхнёт. Люди Шефа должны понимать это. Они попытаются затоптать высеченную нами искру, причём быстро. У нас в запасе совсем немного времени.

Сэм, ты можешь сгонять к ферме Хлопкинса, если хочешь. Он главная персона во всей округе и самый крепкий. Давай! А я собираюсь протрубить в рог Ристании и сыграть им напев, которого они прежде не слышали.

Друзья поскакали назад к центру деревни. Тут Сэм свернул и помчался вниз по южному проулку, который вёл к Хлопкинсам. Он ушёл недалеко, когда услышал внезапный, звонкий призыв рога, взлетевший в небо. Он раскатился эхом далеко над полями и холмами, и так притягателен был этот зов, что Сэм чуть было не повернул и не рванулся назад. Его пони встал на дыбы и заржал.

— Вперёд, паренёк, вперёд! — крикнул Сэм.- Мы скоро вернёмся.

Затем он услышал, как Мерри изменил ноту, и вверх взвился, сотрясая воздух, боевой сигнал Брендизайков:

Вставай! Напасть! Пожар! Враги!

Беда! Пожар! Враги! Вставай!

Позади Сэм услыхал гам голосов, грохот и хлопанье дверей. Впереди внезапно вспыхнули в вечерних сумерках фонари, залаяли собаки, раздался топот ног. Прежде чем он добрался до конца улочки, появился фермер Хлопкинс с тремя сыновьями — молодым Томом, Йолли и Ником, которые спешили навстречу ему. С топорами в руках они преградили дорогу.

— Нет, это не один из тех разбойников,- услышал Сэм голос фермера.- По размеру это хоббит, но одет больно чудно. Эй! — окликнул он.- Ты кто такой, и что тут творится?

— Это Сэм Скромби! Я вернулся!

Фермер Хлопкинс подошёл вплотную и уставился на него в полумраке.

— Ну и ну! — возопил он.- Голос тот же, и лицо твоё не хуже, чем было, Сэм. Но из-за твоего наряда я прошёл бы на улице мимо. Похоже, что ты побывал в чужих краях. Мы уж боялись, что ты умер.

— Только не я! — сказал Сэм.- И не мистер Фродо. Он здесь, и его друзья тоже. И это самое и творится. Они поднимают Хоббитанию. Мы пришли, чтобы выгнать этих головорезов, и их Шефа тоже. Мы начинаем немедленно!

— Прекрасно, замечательно! — воскликнул фермер Хлопкинс.- так это началось наконец! У меня руки чесались от беспокойства весь этот год, да никто не помог бы. Да и о жене и о Рози приходилось думать. Головорезы всё ж таки не привязывались без повода. Но теперь вперёд, пареньки! Приречье поднялось! Мы должны участвовать в этом!

— А как же миссис Хлопкинс и Рози? — спросил Сэм. Это всё-таки небезопасно оставлять их совсем одних.

— С ними мой Нибс. Но ты можешь пойти и помочь ему, если имеешь такую задумку,- ухмыльнулся фермер Хлопкинс.

Затем он и его сыновья побежали в деревню.

Сэм заторопился к дому. У большой круглой двери, к которой вела лестница, стояли миссис Хлопкинс и Рози, а перед ними — Нибс, сжимающий вилы.

— Это я! — закричал Сэм, подлетая быстрой рысью.- Сэм Скромби! Так что не пытайся проткнуть меня, Нибс. В любом случае, на мне кольчуга.

Он соскочил с пони и поднялся по ступенькам. Хозяева уставились на него в молчании.

— Добрый вечер, миссис Хлопкинс,- сказал Сэм.- Привет, Рози!

— Привет, Сэм! — отозвалась Рози.- Где ты был? Говорили, что ты умер. Но я ждала тебя с самой весны. Ты не торопился, верно ведь?

— Возможно, нет,- сказал Сэм в замешательстве,- но я тороплюсь сейчас. Мы выступаем против разбойников, и я должен вернуться к мистеру Фродо. Но я подумал, что должен посмотреть, как охраняют миссис Хлопкинс и тебя, Рози.

— Спасибо, мы под хорошей охраной,- ответила миссис Хлопкинс.- Или будем, когда не станет этого ворья.

— Ладно, прочь отсюда! — сказала Рози.- Если ты присматривал за мистером Фродо всё это время, так что ж решил бросить его, как только запахло опасностью?

Для Сэма это было уже чересчур. Ему нужно было отвечать неделю или не отвечать совсем. Он повернулся и сел на пони. Но, когда он тронул поводья, Рози сбежала по ступенькам.

— По-моему, ты прекрасно выглядишь, Сэм,- сказала она.- Сейчас вперёд! Но береги себя и возвращайся прямо сюда, когда покончишь с этими головорезами!

Вернувшись, Сэм обнаружил, что вся деревня поднялась. В стороне от многочисленных мальчишек уже собралось побольше сотни крепких хоббитов с топорами, тяжёлыми молотами, длинными ножами и толстыми дубинками, у некоторых были охотничьи луки. И постоянно подтягивался ещё народ с окрестных ферм.

Кто-то из селян разжёг большой костёр, чтобы вещи выглядели повеселее, а также потому, что это было запрещено Шефом. Костёр ярко пылал в сгустившейся ночи. Другие под руководством Мерри сооружали поперёк дороги на обеих концах деревни барьеры. Когда к нижней околице подошли шерифы, они онемели от изумления, но поняв, какие дела творятся, почти все побросали свои перья и примкнули к восстанию. Остальные потихоньку улизнули прочь.

Сэм нашёл Фродо и его друзей у костра, беседующими со старым Томом Хлопкинсом; их окружала толпа восхищённо глазеющих приречан.

— Ладно, какой следующий ход? — спросил Хлопкинс.

-Пока не знаю,- ответил Фродо.- Мне нужно побольше сведений. Сколько здесь этих головорезов?

— Трудно сказать наверняка,- отозвался фермер Хлопкинс.- Они бродят по округе, приходят и уходят. Иногда их собирается до пятидесяти в сараях вверх по дороге на Хоббитон, но они выходят оттуда грабить окрестности, воровать или, по-ихнему, «собирать». Всё же при Шефе, как они его называют, их редко остается меньше двух десятков. Шеф в Торбе, или был там, но сейчас он не показывается. Собственно говоря, никто вообще не видел его неделю или две, но люди никого не подпускают поближе.

— Но ведь они не только в Хоббитоне? — спросил Пин.

— К сожалению, нет,- сказал Хлопкинс.- Я слышал, что их порядочно на юге, в Длинной пойме, и у Сарн Форда, и ещё больше засело в Лесном Пределе, и у них есть сараи у Перекрёстка. И, кроме того, ещё Подземелья, как они их называют: старые подземные склады у Михелевых Норок, которые они превратили в тюрьму для тех, кто противился им. Однако я думаю, что во всей Хоббитании их не больше трёх сотен, а может быть, и поменьше. Мы вполне можем справиться с ними, если ударим вместе.

— У них имеется какое-нибудь оружие? — спросил Мерри.

— Кнуты, ножи и дубинки, которых им хватало для их грязных дел; больше они пока ничего не показывали,- ответил Хлопкинс.- Но, если дойдёт до битвы, ручаюсь, что у них найдётся и другое оружие. Во всяком случае, у некоторых есть луки. Они застрелили одного или двух из нашего народа.

— Вот, Фродо! — сказал Мерри.- Я знал, что нам придётся сражаться. Ладно, они начали убивать первыми.

— Не совсем так,- возразил Хлопкинс.- По крайней мере, не стрелять. Это начали Кролы. Понимаешь, твой отец, мистер Перегрин, он с самого начала не имел дел с этим Лотто: говорил, что если уж кто и решил разыгрывать шефа в эти дни, то он должен быть из танов Шира, а не выскочкой. И когда Лотто послал своих людей, они не добились от него ничего другого. Кролам повезло, у них есть те глубокие норы в Зелёных Холмах, Большие Смиалсы и всё такое, и головорезы не смогли добраться до них, а они не дали им шататься по своим землям. Если те появлялись, Кролы охотились на них. Кролы застрелили троих, которые пробрались и грабили. После этого разбойники обозлились. Они плотно обложили Кролтанию, так что теперь никто не может ни попасть туда, ни выбраться оттуда.

— Молодцы Кролы! — воскликнул Пин.- Но теперь кое-кто туда попадёт. Я в Смиалсы. Кто-нибудь пойдёт со мной к Кролгорду?

Пин ускакал в сгущающуюся ночь с дюжиной крепкий парней на пони.

— Скоро вернусь! — крикнул он.- Полями тут не больше четырнадцати миль. Утром я приведу армию Кролов.

Мерри протрубил им вдогонку роговой сигнал. Собравшиеся возликовали.

— Всё равно,- сказал Фродо всем, кто находился поблизости,- я не хочу никого убивать, даже разбойников, разве что придётся сделать это, чтобы не дать им калечить хоббитов.

— Пожалуйста! — сказал Мерри.- Но я думаю, что банда из Хоббитона может теперь появиться в любую минуту. И они придут не вести переговоры. Мы постараемся обойтись с ними бережно, но надо приготовиться к худшему. У меня есть план.

— Вот и отлично,- сказал Фродо.- Ты и командуй.

Сразу вслед за этим примчались несколько хоббитов, которые были высланы в направлении Хоббитона.

— Они приближаются! — сказали они.- Двадцать или больше. Но двое отправились к западу прямо по полям.

— Должно быть, к Перекрёстку,- заметил Хлопкинс.- За подмогой. Ладно, это пятнадцать миль в один конец. Об этом пока можно не беспокоиться.

Мерри поспешно отдавал приказы. Фермер Хлопкинс очистил улицу, отправив всех за двери, кроме хоббитов постарше, которые были вооружены. Им не пришлось долго ждать. Вскоре послышался гам и топот тяжёлых ног. Вслед за тем по дороге спустился целый отряд головорезов. Они увидели барьер и расхохотались, поскольку просто не представляли себе, что в этой маленькой стране могут найтись силы, способные противостоять двум десяткам людей, собравшимся вместе.

Хоббиты отодвинули барьер и встали по бокам.

— Спасибо! — загоготали люди.- А теперь бегите домой в постельки, пока вас не выпороли!

Затем они двинулись вдоль улицы, крича:

— Погасить огни! По домам, и сидеть там! Не то пятьдесят из вас отправятся в Подземелья на год! По домам! Шеф теряет терпение.

Никто им не противоречил. Но по мере продвижения головорезов хоббиты тихонько пристраивались за ними и шли следом. Когда люди приблизились к костру, там был только фермер Хлопкинс, который стоял совсем один и грел руки у огня.

— Кто ты такой и чем, по-твоему, ты занимаешься? — сказал главарь разбойников.

Фермер Хлопкинс неторопливо посмотрел на него.

— Именно об этом я собирался спросить тебя,- ответил он.- Это не ваша страна, и вы тут не нужны.

— Ладно, как бы там ни было, ты-то нужен,- сказал главарь.- Ты-то нам и нужен. Хватай его, парни! В Подземелья его, да всыпьте ему хорошенько, чтоб заткнулся!

Люди шагнули вперёд и замерли. Вокруг них раздался гвалт голосов, и внезапно они поняли, что фермер Хлопкинс был не один. Их окружили. В темноте, по краю светового круга от костра, стояло кольцо хоббитов, которые выступили из теней. Их было около двух сотен, все с каким-нибудь оружием.

Вперёд вышел Мерри.

— Мы уже встречались,- сказал он главарю.- Я предупреждал тебя, чтоб ты не смел возвращаться. Я предупреждаю тебя снова: вы стоите на свету и окружены лучниками. Если вы хоть пальцем тронете этого фермера или кого-нибудь ещё, вас тут же перестреляют. Сложите оружие!

Главарь огляделся. Они попались в капкан. Но он не испугался, не в этот раз, когда за ним стояло два десятка парней. Он слишком мало знал о хоббитах, чтобы понять грозящую опасность, и самонадеянно решил драться. Прорваться будет несложно.

— На них. парни! — крикнул он.- Зададим им!

Он ринулся на кольцо хоббитов с длинным кинжалом в левой руке и палицей в правой, пытаясь прорваться обратно к Хоббитгону. Он намерился было нанести Мерри, стоявшему у него на пути, жестокий удар и упал мёртвым, пронзённый четырьмя стрелами.

Для остальных этого было достаточно. Они сдались. У них отобрали оружие, связали всех вместе одной верёвкой и отвели к пустой хижине, выстроенной ими же, где связали уже по рукам и ногам и заперли под стражей. Мёртвого главаря отволокли прочь и закопали.

— В итоге получилось даже как-то уж слишком просто, а? — заметил Хлопкинс.- Я говорил, что мы могли бы справиться с ними. Но нам нужен был сигнал. Вы вернулись как раз во время, мистер Мерри.

— Но большая часть работы ещё впереди,- ответил Мерри.- Если ты не ошибся в подсчётах, мы пока не разделались и с десятой их частью. Правда, сейчас темно, и я думаю, что следующий удар нужно отложить до утра. Тогда-то мы и вызовем их Шефа.

— А почему не сейчас? — спросил Сэм.- Ведь всего-то не многим больше шести часов. И я хочу увидеть моего старика. Не знаете ли, что с ним сталось, мистер Хлопкинс?

— Ему не очень хорошо, но и не очень плохо, Сэм,- ответил фермер.- Они срыли Исторбинку, а это был для него очень тяжёлый удар. Он в одном из новых домов, которые люди Шефа обычно строили, когда ещё занимались хоть чем-то, кроме поджогов и воровства,- меньше мили от околицы Приречья. Однако он заходит ко мне, когда улучает такую возможность, и я присматриваю за тем, чтобы он питался получше, чем другие бедняги. Конечно, всё в обход Правил. Я вообще оставил бы его у себя, кабы это не было запрещено.

— Спасибо вам большое, мистер Хлопкинс, я никогда этого не забуду,- сказал Сэм.- Но я хочу увидеть его. Этот Шеф с Шаркуном, о котором они говорили, они до утра могут там натворить бед.

— Хорошо, Сэм,- ответил Хлопкинс.- Прихвати одного-двух парней и веди его ко мне. Тебе не понадобится подходить близко к старому Хоббитону над Прудом. Мой Йолли покажет тебе.

Сэм ушёл. Мерри расставил часовых вокруг деревни и распорядился охранять барьеры в течение ночи. Затем они с Фродо отправились к фермеру Хлопкинсу. Они сидели вместе с его семьёй в тёплой кухне, и Хлопкинсы задали несколько вежливых вопросов по поводу их странствий, но ответы выслушали с трудом: гораздо больше их заботили события в Шире.

— Всё это началось с Прыща, как мы его прозвали,- рассказывал фермер Хлопкинс.- И началось сразу после вашего ухода, мистер Фродо. У Прыща были забавные идеи. Похоже, он хотел захапать себе всё, а потом командовать вволю. Вскоре вышло наружу, что он уже нахватал значительно больше, чем стоило бы, и он всеми способами урывал ещё и ещё, хотя где он брал деньги, было загадкой: мельницы и солодоварни, харчевни и фермы, и табачные плантации. По всему выходит, что мельницу Пескунса он купил ещё до того, как попал в Торбу.

Конечно, он начал с изрядного наследства в Южном уделе, которое получил от отца, и кажется, что он год или два втихаря приторговывал табачком, отправляя куда-то массу лучшего листа. Но в конце прошлого года он услал туда же не только лист, но и целые возы прочего добра. Возникла нехватка того-сего, а тут ещё зима на носу. Народ начал сердиться, но у него был свой ответ. С большими повозками пришло множество людей, в основном негодяи, некоторые — чтобы увезти добро на юг, другие — чтоб остаться. И подошло ещё больше. И, прежде чем мы поняли, что к чему, они окопались здесь и там по всей Хоббитании, и валили деревья, и рыли, и строили для себя сараи и дома по своему вкусу. Сперва за ущерб и припасы расплачивался Прыщ, но вскоре они начали хозяйничать повсюду и забирать, что хотели.

Тут-то и начались волнения, но слишком уж слабые. Старина Вилл Белолап, Староста, отправился в Торбу протестовать, но так и не дошёл туда. Разбойники схватили его и заперли в дыру в Михелевых Норках, он и теперь там. А затем, это было вскоре после Нового года, поскольку Старосты больше не было, Прыщ провозгласил себя Главным Шерифом, или попросту Шефом, и начал творить, что хотел, а если кто слишком «заносился», как это они называли, то такие следовали за Виллом. Так дела и тянулись от плохого да к худшему. Курево вышло, осталось только для людей, и Шеф не варил больше пива, кроме как, опять-таки, только для людей, и закрыл все харчевни, и всего остального, за исключением Правил, становилось всё меньше и меньше, разве только кто успевал припрятать немного своего же добра, когда разбойники собирали его для «справедливого распределения», что означало, что они получат его, а мы нет, разве что отбросы, которые можно получить в шерифских, если сумеешь переварить их. Короче, всё очень плохо. Но с тех пор, как появился Шаркун, тут-то и началось полное разорение.

— Кто такой этот Шаркун? — спросил Мерри.- Я слышал, как один из головорезов упоминал о нём.

— Надо понимать, самый большой разбойник из всех,- ответил Хлопкинс.- Это было в пору последней жатвы, стало быть, в конце сентября, когда мы впервые услышали о нём. Мы его никогда не видели, но он наверху, в Торбе, и по-моему, он-то теперь и есть настоящий Шеф. Все разбойники делают то, что он говорит, а говорит он в основном руби, жги, круши, а теперь дошло и до убивай. И во всём этом не осталось вообще никакого смысла: они рубят деревья и оставляют их лежать, жгут дома и не строят новых.

Взять к примеру мельницу Пескунса. Прыщ снёс её почти сразу, как появился в Торбе. Затем он привёз толпу каких-то чумазых людей, чтобы построить мельницу побольше и наполнить её всяческими колёсами и всякими зарубежными штуковинами. Только этот дурень Тед был доволен, и теперь работает, протирая колёса для людей, там, где его отец был мельником и хозяином самому себе. Замыслом Прыща было молоть больше и быстрее, по крайней мере, он так говорил. У него есть и другие мельницы, подобные этой. Но, прежде чем молоть, следовало бы припасти зерно, а дел для новой мельницы тут было не больше, чем для старой. Но с тех пор, как появился Шаркун, они и вовсе прекратили молоть зерно. Они постоянно грохочут, дымят и воняют, и в Хоббитоне нет покоя даже ночью. И они специально разливают грязь: нижнее течение Реки уже изгадили, а теперь всё это пошло дальше, в Брендидуин. Если они собрались превратить Хоббитанию в пустыню, то взялись за дело правильно. Не думаю, что за всем этим стоит дурак Прыщ. Это Шаркун, говорю я.

— Верно! — вмешался молодой Том.- Да что! Они ведь забрали даже старую мамашу Прыща, Лобелию, а уж он-то любил её, если даже никто больше и не любил. Кое-кто из Хоббитона видел это. Она шла вниз по улице со своим старым зонтиком, а несколько разбойников поднимались вверх с большой повозкой.

«Куда это вы направляетесь?» — спросила она.

«В Торбу»,- сказали они.

«Зачем это?» — спросила она.

«Построить сараи для Шаркуна»,- сказали они.

«А кто вам разрешил?» — спросила она.

«Шаркун»,- сказали они.- «Так что прочь с дороги, старая карга!»

«Я вам покажу Шаркуна, грязные ворюги!» — закричала она, подняла зонт и накинулась на их главаря, который был раза в два выше её. Так вот они её и взяли. Оттащили в Подземелья, это в её-то возрасте. Они забрали и других, которых не хватает больше, но, спору нет, она выказала больше отваги, чем большинство прочих.

В разгар этой беседы ввалился Сэм со своим стариком. Старый Скромби выглядел не намного старше, чем прежде, разве что оглох ещё больше.

— Добрый вечер, мистер Торбинс! — сказал он.- Я очень рад видеть, что вы вернулись целым и невредимым. Но, если вы позволите мне такую дерзость, я хотел бы вам, так сказать, попенять. Вы никак не должны были продавать Торбу, как я всегда говорил. С этого-то и начались все беды. А пока вы блуждали по чужим краям и гонялись по горам за этими Чёрными Всадниками, как говорит мой Сэм, хотя зачем, он так толком и не объяснил, они пришли и срыли Исторбинку, и погубили мою картошку!

— Мне очень жаль, мистер Скромби,- ответил Фродо.- Но теперь я вернулся, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы поправить это.

— Что ж, вы не могли бы сказать честнее,- отозвался старик.- Я всегда говорил, что мистер Фродо Торбинс действительно почтенный хоббит, что бы там ни думали насчёт некоторых других, носящих это имя, прошу вашего прощения. И я надеюсь, что мой Сэм вёл себя хорошо и делал всё, как полагается?

— Он вёл себя просто замечательно, мистер Скромби,- ответил Фродо.- Более того: если вы поверите в это, он теперь один из самых знаменитых героев во всех странах, и о его подвигах слагают песни отсюда и до Моря, и за Великой Рекой.

Сэм вспыхнул, но посмотрел на Фродо с благодарностью, потому что глаза Рози засияли, и она улыбнулась ему.

— Трудновато поверить,- проворчал старик,- хотя, как я вижу, он затесался в странную компанию. Ну, что это, спрашивается, за жилетка? Я не стал бы цеплять на себя жестяной одёжки, какой бы ноской она не была.

На следующее утро домашние фермера Хлопкинса и все его гости поднялись рано. Ночь прошла спокойно, но было очевидно, что им предстоит гораздо больше хлопот ещё до того, как день успеет состариться.

— Похоже, что в Торбе никого из головорезов не осталось,- сказал Хлопкинс.- Но банда с Перекрёстка может теперь подойти в любую минуту.

После завтрака прискакал гонец из Кролтании. Он был в самом приподнятом настроении.

— Тан поднял весь наш край,- сообщил он.- И новости распространились повсюду, словно огонь. Разбойники, которые стерегли нас, бежали на юг: те, что ушли живыми. Тан погнался за ними и занял дорогу, чтобы не подпустить большую банду, а мистера Перегрина послал назад со всеми остальными, кого смог выделить.

Следующие новости были менее добрыми. Около десяти часов прискакал Мерри, который отсутствовал всю ночь.

— Примерно в четырёх милях отсюда большая банда,- сказал он.- Они идут по дороге от Перекрёстка. Но к ним присоединилось порядочно встречных головорезов. Их около сотни, и они поджигают всё по пути. Проклятье им!

— А! Эта толпа не станет разговаривать, они будут убивать, если смогут,- сказал фермер Хлопкинс.- Если Кролы не появятся раньше, нам лучше бы укрыться, да пострелять без всяких доводов. Придётся-таки подраться, прежде чем всё устроится, мистер Фродо.

Кролы пришли раньше. Вскоре они появились — сотня крепких хоббитов из Кролгорда и Зелёных Холмов с Пином во главе. У Мерри было теперь довольно бойцов, чтобы заняться головорезами. Разведчики сообщили, что они держатся вместе. Они знали, что весь край поднялся против них, и, очевидно, думали безжалостно покончить с восстанием прямо в его центре, в Приречье. Но, как бы серьёзно они ни были настроены, похоже, что среди них не нашлось вожака, смыслящего в войне. Они подходили без всяких предосторожностей. Мерри быстро составил план.

Головорезы появились, притопав по Восточному Тракту, и без задержки свернули на дорогу в Приречье, которая спускалась меж высокими склонами с живыми изгородями наверху. За поворотом, примерно в фарлонге от основного тракта, они наткнулись на прочную баррикаду из перевёрнутых старых фермерских телег. Это остановило их. В тот же миг они поняли, что за живыми изгородями с обеих сторон дороги прямо над их головами стоят шеренги хоббитов. Позади них другие хоббиты уже выкатывали дополнительные телеги, которые были спрятаны в поле, перегораживая путь к отступлению. Сверху раздался голос.

— Итак, вы забрели в ловушку,- сказал Мерри.- Ваши из Хоббитона попались так же, и один из них мёртв, остальные — пленники. Сложите оружие! Затем отступите на двадцать шагов и садитесь. Любой, кто попытается прорваться, будет застрелен.

Но теперь головорезов было не так-то легко запугать. Некоторые подчинились, но были тут же подняты своими. Десятка два бросились назад и напали на телеги. Шестерых застрелили, но оставшиеся прорвались, убив двух хоббитов, и врассыпную кинулись бежать по полям в направлении Лесного Предела. Ещё двое пали на бегу. Мерри громко протрубил в рог, и издалека послышались ответные сигналы.

— Им не уйти далеко,- сказал Пин.- Весь край теперь кишит нашими охотниками.

Тем временем запертые на дороге люди, которых всё ещё было около восьмидесяти, пытались перелезть через баррикаду и вскарабкаться по склонам, и хоббитам пришлось застрелить или зарубить топорами многих из них. Однако целая группа самых сильных и наиболее отчаянных поднялась по западной стороне и яростно атаковала своих врагов, теперь склонная скорее убивать, чем спасаться бегством. Несколько хоббитов пало, остальные дрогнули, но тут Мерри и Пин, бывшие на восточной стороне, перешли к ним и напали на разбойников. Мерри собственноручно убил главаря — большого узкоглазого громилу, похожего на крупного орка. Затем он оттянул свои силы, забрав последние остатки людей в широкое кольцо лучников.

Наконец, всё было кончено. Около семидесяти головорезов лежали мёртвыми на поле, дюжина была взята в плен. Девятнадцать хоббитов было убито и около тридцати ранено. Мёртвых разбойников погрузили на возки, оттащили к старому песчаному карьеру поблизости и там закопали — в Боевой Яме, как её звали потом. Павших хоббитов положили всех вместе в одну могилу на склоне холма, где позже был водружён большой камень с садом вокруг него. Так окончилась Битва в Приречье, 1419, последняя битва в Хоббитании и единственная со времен битвы на Зелёных Полях, 1147, далеко в Северном уделе. Впоследствии, хотя, к счастью, она стоила немногих жизней, эта битва составила отдельную главу в Красной Книге и имена всех, кто участвовал в ней, были внесены в Список и легко перечислялись наизусть всеми историками Шира. С этого же времени неимоверно возросли слава и статус семейства Хлопкинсов, но во главе Списка, бесспорно, стояли имена капитанов Мериардока и Перегрина.

Фродо участвовал в битве, но не обнажил меча, и главным его вкладом было не дать хоббитам впасть в ярость от своих потерь и убить тех врагов, которые побросали оружие. Когда битва кончилась и были отданы все распоряжения по поводу дальнейших работ, Мерри, Пин и Сэм присоединились к нему и поскакали назад вместе с Хлопкинсами. Они съели поздний обед, а затем Фродо сказал со вздохом:

— Ну, что ж, по-моему, самое время заняться «Шефом».

— Разумеется. Чем скорее, тем лучше,- отозвался Мерри.- И не очень деликатничай! Он в ответе за то, что привёл сюда этих головорезов, и за всё зло, которое они причинили.

Фермер Хлопкинс собрал эскорт из двух дюжин крепких хоббитов.

— Потому что это лишь предположение, что в Торбе не осталось разбойников,- пояснил он.- Наверняка мы не знаем.

Затем они отправились в путь пешком. Впереди шли Фродо, Сэм, Мерри и Пин.

Это был один из горестнейших часов в их жизни. Перед ними поднималась большая труба, и. приблизившись к старой деревне за рекой между новыми рядами людских домов по бокам тракта, они увидели новую мельницу во всём её угрюмом и грязном безобразии: большое кирпичное строение раскорячилось над руслом и загрязняло его вонючими чадящими стоками. Абсолютно все деревья вдоль Приречного тракта были повалены.

Когда они перешли мост и посмотрели верх на Кручу, у них перехватило дыхание. Даже видение Сэма в Зеркале не подготовило его к открывшемуся перед ними зрелищу. Старая Усадьба на западной стороне холма была снесена, и на её месте стояли ряды временных сараев. Все каштаны исчезли. Оградки и живые изгороди были уничтожены. На поле в беспорядке теснились большие возы, а само поле было вытоптано наголо. Место Исторбинки занял зиявший песком и гравием карьер. Саму Торбу видно не было из-за тесно прижатых друг к другу длинных бараков.

— Они срубили его! — крикнул Сэм.- Они срубили Гостевое Дерево!

Он указал туда, где прежде стояло дерево, под которым Бильбо произнёс свою Прощальную Речь. Теперь оно лежало на поле, обкорнанное и мёртвое. Словно это стало последней соломинкой, Сэм разразился слезами.

Смех остановил их. Через низкую стенку мельничного двора перевесился чумазый хоббит с чёрными руками и перепачканным сажей лицом.

— Что, Сэм, не нравится? — ехидно осведомился он.- Впрочем, ты всегда был неженкой. Я думал, ты ушёл с одним из тех кораблей, про которые привык болтать, что они мол, уплывают, уплывают… Чего ради ты вернулся-то? Мы тут в Шире теперь делом заняты.

— Так я и понял,- сказал Сэм.- Некогда помыться, но есть время подпирать стенку. Только слушай сюда, мастер Пескунс: в этой деревне у меня кое к кому изрядный счёт, так что не делай его длиннее своими насмешками, а то, пожалуй, он окажется чересчур велик для твоего кошелька.

Тед Пескунс смачно плюнул ему под ноги.

— Иди ты! — сказал он.- Ты не посмеешь тронуть меня. Я приятель Шефа, а уж он-то тебя тронет, будь уверен, если я услышу из твоей пасти ещё хоть словечко.

-Хватит препираться впустую с этим дураком, Сэм! — вмешался Фродо.- Надеюсь, что очень немногие хоббиты стали такими, как этот. Это было бы гораздо худшим бедствием, чем весь ущерб, причинённый людьми.

— Ты грязен и нагл, Пескунс,- сказал Мерри.- И, вдобавок, весьма сильно просчитался. Мы как раз поднимаемся на Кручу, чтобы избавиться от твоего драгоценного Шефа. С его людьми мы разделались.

Тед аж задохнулся, так как в этот момент впервые заметил эскорт, который по знаку Мерри теперь маршировал через мост. Стремительно метнувшись в мельницу, он выбежал оттуда с рогом и громко затрубил.

— Побереги дыхание! — рассмеялся Мерри.- У меня лучше.

Затем, подняв свой серебряный рог, он дунул в него, и его чистый зов прозвенел над Кручей, и из нор, бараков и убогих домишек Хоббитона ответили хоббиты, которые высыпали наружу и с ликующими восклицаниями и громкими криками устремились вслед за отрядом вверх по дороге, к Торбе.

На вершине отряд задержался, а Фродо и его друзья пошли дальше и, наконец, попали в некогда дорогое им место. Сад был заставлен хижинами и бараками, некоторые так близко к прежним западным окнам, что полностью закрывали весь свет. Повсюду кучи мусора. Дверь ободрана, цепочка от колокольчика оборвана, так что колокольчик уже не звенел. На стук ответа не было. В конце концов, они толкнули дверь, и та поддалась. Друзья вошли внутрь. Там воняло, было очень грязно и царил полный беспорядок. Не похоже было, чтобы жильём в последнее время пользовались.

— Где же прячется этот жалкий Лотто? — спросил Мерри. Они обследовали каждую комнату и не нашли ни единой живой души, кроме крыс и мышей.- Не кликнуть ли нам на помощь остальных, чтобы осмотреть сараи?

— Это хуже, чем Мордор,- сказал Сэм.- В некотором роде гораздо хуже. Он, так сказать, пришёл прямо домой, потому что это дом, и ты помнишь его таким, каким он был, прежде чем всё разрушили.

— Да, это Мордор,- отозвался Фродо.- Как раз одно из его дел. Саруман всегда работал на него, даже когда думал, что старается для себя. И все остальные, кого Саруман обманул, как Лотто, тоже.

Мерри огляделся вокруг с ужасом и отвращением.

— Давайте выйдем! — предложил он.- Знай я обо всём том зле, которое он причинил, я впихнул бы Саруману свой кисет прямо в глотку.

— Без сомнения, без сомнения! Но ты этого не сделал, так что у меня есть возможность приветствовать тебя дома.

В дверях стоял Саруман собственной персоной, выглядевший сытым и довольным, его глаза блестели от злобного удовольствия.

Внезапно Фродо осенило.

— Шаркун! — воскликнул он.

Саруман расхохотался.

— Так вы уже слышали это имя, верно? Полагаю, так звали меня в Скальбурге все мои люди. Знак привязанности, возможно. Но вы явно не ожидали увидеть меня здесь.

— Не ожидал,- сказал Фродо.- Хотя я должен был догадаться. «Убого напакостить по мелочи»,- Гэндальф предупреждал меня, что ты всё ещё способен на это.

— Вполне способен,- подтвердил Саруман.- И не только по мелочи. Вы насмешили меня, этакие важные хоббитишки, скачущие вместе со всеми теми великими и знатными, такие уверенные в собственной безопасности и такие самодовольные. Вы думали, что прекрасно выпутались из всего и теперь можете с приятностью вернуться к себе и мило и спокойно пожить в этой стране. Пусть дом Сарумана разрушен до основания, а сам он вышвырнут прочь, но никто не посмеет тронуть ваши дома. О, нет! Гэндальф, разумеется, присмотрит за всеми вашими делишками.

Саруман снова расхохотался.

— Только не он! Когда его инструменты сделали своё дело, он их бросает. Но, тем не менее, вам пришлось-таки волочиться за ним, даром теряя время, болтая попусту и сделав крюк вдвое больший, чем требовалось. «Ладно,- подумал я.- Если они такие дураки, я обгоню их и преподам им урок и воздам злом за зло». И урок был бы более жестоким, если бы только вы дали мне чуть больше времени и больше людей. Однако я уже успел натворить много такого, что вам и за всю жизнь толком не поправить и не загладить. И мне будет приятно думать об этом, противопоставляя обидам, которые были причинены мне.

— Что ж, если это то, в чём ты можешь найти удовольствие,- сказал Фродо,- мне жаль тебя. Боюсь, что это удовольствие будет лишь мысленным. Немедленно уходи и никогда больше не возвращайся!

Местные хоббиты видели, как Саруман вышел из одной из хижин, и тут же столпились у дверей Торбы. Услышав приказ Фродо, они гневно зароптали.

— Не давайте ему идти! Убейте его! Он убийца и негодяй. Убейте его!

Саруман оглянулся на их враждебные лица и улыбнулся.

— Убейте его! — передразнил он.- Убейте его, если считаете, что вас тут достаточно, мои бравые хоббиты! — Он выпрямился и мрачно уставился на них своими чёрными глазами.- Но не думайте, что, если я лишился всего моего добра, я утратил и всю свою силу! Тот, кто ударит меня, будет проклят. И если моя кровь запятнает Шир, он придёт в полный упадок и никогда уже не оправится.

Хоббиты попятились. Но Фродо сказал:

— Не верьте ему! Он утратил всю силу, кроме своего голоса, который всё ещё способен запугать и обмануть вас, если вы поддадитесь. Но я не хочу, чтобы его убили. Бесполезно отвечать местью на месть, это ничего не исправит. Ступай, Саруман, и как можно скорее!

— Злыдь! А, Злыдь! — позвал Саруман, и из ближайшей хижины выполз Злоречив, похожий на прибитого пса.

— Снова в путь, Злыдень! — сказал Саруман.- Эти славные ребята и господинчики снова гонят нас прочь. Пойдём!

Саруман повернулся, чтобы уйти, и Злоречив зашаркал следом за ним. Но в тот миг, когда Саруман проходил мимо Фродо, в его руке блеснул кинжал, и он молниеносно ударил. Лезвие со звоном отскочило от скрытой кольчуги. Дюжина хоббитов с Сэмом во главе с криком прыгнули вперёд и опрокинули негодяя на землю. Сэм обнажил свой меч.

— Нет, Сэм! — сказал Фродо.- Даже сейчас, не убивай его. Потому что он не ранил меня. Да и в любом случае, я не хочу, чтобы он был убит в таком злобном настроении. Некогда он был великим и из благородного рода, на который мы не осмелились бы поднять наши руки. Он пал, и излечить его не в нашей власти, но я всё же пощажу его в надежде, что он может обрести её.

Саруман поднялся на ноги и уставился на Фродо. В его глазах было странное выражение: смесь удивления, уважения и ненависти.

— Ты вырос, невысоклик,- сказал он.- Да, ты очень вырос. Ты мудр и жесток. Ты отнял сладость у моей мести, и теперь мне придётся уйти отсюда в горечи, в долгу перед твоим милосердием. Я ненавижу его и тебя! Что ж, я уйду и не потревожу тебя больше. Но не рассчитывай, что я пожелаю тебе здоровья и долгой жизни. У тебя не будет ни того, ни другого. Но я тут ни при чём. Я просто предрекаю.

Он зашагал прочь, и хоббиты расступились, освобождая ему дорогу, но костяшки их пальцев, сжатых на оружии, побелели. Злоречив заколебался, но затем последовал за своим хозяином.

— Злоречив! — окликнул его Фродо.- Тебе не обязательно следовать за ним. Я не знаю ни о каком зле, которое ты причинил мне. Ты можешь остаться и некоторое время кормиться здесь, пока не окрепнешь и не сможешь пойти собственной дорогой.

Злоречив остановился и оглянулся на него, почти готовый остаться. Саруман обернулся.

— Ни о каком зле? — хихикнул он.- О, нет! Даже когда он ночью выскользнул наружу, это лишь для того, чтобы взглянуть на звёзды. Но я слышал, кто-то спросил, где прячется бедняга Лотто? Ты знаешь, не так ли, Злыдень? Ты скажешь им?

Злоречив скорчился на земле, закрыл голову руками и заскулил:

— Нет, нет!

— Тогда я скажу,- продолжил Саруман.- Злыдень убил вашего Главного Шерифа, этого бедного малыша, вашего замечательного крошечного Шефа. Не так ли, Злыдь? Заколол его во сне, я полагаю. Надеюсь, похоронил его, хотя последнее время Злыдень был очень голоден. Нет, по-настоящему этот Злыдь не особенно приятен. Лучше оставьте его мне.

Налитых кровью глаза Злоречива полыхнули дикой ненавистью.

— Ты сказал мне, ты заставил меня сделать это,- прошипел он.

Саруман расхохотался.

— Ты всегда делал то, что говорит Шаркун, не так ли, Злыдь? Ладно, сейчас он говорит: следуй за мной!

Он пнул корчившегося Злоречива в лицо, повернулся и пошёл прочь. Но тут что-то щёлкнуло. Злоречив неожиданно вскочил. Вытащил спрятанный нож и с рычанием, словно пёс, прыгнул Саруману на спину, запрокинул его голову назад, перерезал горло и с воем помчался вниз по дороге. Прежде чем Фродо успел прийти в себя или вмешаться, пропели три хоббичьих лука, и Злоречив упал мёртвым.

К ужасу тех, кто стоял рядом, вокруг тела Сарумана сгустился серый туман и, медленно всплыв на громадную высоту, словно дым от костра, навис над Кручей как бледная, завёрнутая в саван фигура. Мгновение она колыхалась, глядя на запад, но с запада дунул холодный ветер, и она повернула прочь и со вздохом растаяла в ничто.

Фродо посмотрел вниз, на тело, с жалостью и страхом, потому что прямо под его взглядом в нём, казалось, внезапно проявились долгие годы, протёкшие с момента смерти: оно словно усохло, а покрытое морщинами лицо превратилось в лохмотья кожи на безобразном черепе. Подняв край грязного плаща, который валялся рядом, он прикрыл его и отвернулся.

— Вот и конец всего этого,- сказал Сэм.- Мерзкий конец, и хотел бы я, чтоб мне не пришлось видеть его, но это и счастливое избавление.

— И, надеюсь, самый-самый конец Войны,- добавил Мерри.

— Я тоже надеюсь,- сказал Фродо и вздохнул.- Самый последний удар. Но, подумать только, что он должен был пасть здесь, у самых дверей Торбы! Вот уж чего я никак не мог ожидать средь всех моих страхов и надежд.

— Я не назвал бы это концом, пока мы не приберём весь этот хлам,- мрачно сказал Сэм.- И это потребует массу времени и труда.

Серые гавани

Приборка действительно потребовала массу труда, но заняла меньше времени, чем боялся Сэм. На следующий день после битвы Фродо поскакал в Михелевы Норки и освободил из Подземелий пленников. Одним из первых, кого они нашли, был бедняга Фредегар Боббер, больше не Толстик. Его забрали, когда разбойники выкурили группу восставших, которых он вёл из верхних укрытий в Мелконорьях у Заячьих холмов.

— После всего этого лучше б ты уж пошёл с нами, бедный старина Фредегар! — сказал Пин, когда выносил его, слишком ослабевшего, чтобы идти.

Фредегар открыл глаза и попытался храбро улыбнуться.

— Кто этот молодой гигант с громким голосом,- прошептал он.- Только не малыш Пин! Какой у тебя теперь размер в шляпах?

Потом была Лобелия. Бедняжка! Она выглядела очень старой и тощей, когда её освободили из тёмной и узкой камеры. Она настояла на том, чтобы проковылять наружу на своих собственных ногах, и её ждало такое приветствие и раздались такие аплодисменты и радостные крики, когда она появилась, опираясь на руку Фродо и всё ещё сжимая свой зонтик, что она была совершенно растроганна и разрыдалась. Прежде она никогда в жизни не пользовалась популярностью. Но её сразило известие об убийстве Лотто, и она не захотела вернуться в Торбу. Лобелия отдала её назад Фродо и отправилась к своей родне, Толстобрюхлам из Куражки.

Когда следующей весной бедная старушка умерла — ведь, помимо всего остального, ей было больше ста лет,- Фродо был поражён и очень тронут: все остатки своих сбережений и денег Лотто она завещала ему для помощи хоббитам, которые потеряли свои дома в результате беспорядков. Так окончилась эта родовая распря.

Старый Вилл Белолап пробыл в Подземельях дольше всех остальных и, хотя, возможно, с ним обращались не так жестоко, как с некоторыми, ему пришлось долго отъедаться, прежде чем он стал хоть частично похож на прежнего Старосту. Так что Фродо принял дела в качестве его Представителя, пока мастер Белолап опять не будет в форме. Единственная вещь, которую он сделал в качестве Представителя Старосты, было уменьшение количества шерифов до их надлежащего числа и возвращение их прежних функций. Охота за последними остатками головорезов была предоставлена Мерри и Пину, и вскоре она завершилась. Южные банды, прослышав о Битве в Приречье, бежали из страны, почти не оказав сопротивления Тану. Ещё до конца года немногие уцелевшие разбойники были окружены в лесах и тем из них, кто сдался, указали на границы.

Тем временем работа по восстановлению шла полным ходом, и Сэм был очень занят. Хоббиты могут работать, как пчёлы, когда их подгоняет желание или необходимость. Сейчас тут были тысячи добровольных рук всех возрастов, от маленьких, но ловких ручек пареньков и девчат, до морщинистых и покрытых мозолями рук стариков и старух. Уже к йолю ни кирпичика не осталось от новых шерифских или каких-либо других строений, сложенных «людьми Шаркуна», однако эти кирпичи пошли на починку многих старых нор, сделав их уютнее и суше. В сараях, амбарах и пустых норах, и в особенности в туннелях Михелевых Норок и старых карьерах в Заячьих Холмах, были найдены огромные запасы добра, пищи и пива, спрятанные там разбойниками, так что йоль вышел гораздо веселее, чем кто-либо надеялся.

Одной из первых вещей, которую сделали в Хоббитоне, раньше даже, чем разобрали новую мельницу, было приведение в порядок Кручи и Торбы и восстановление Исторбинки. Передняя сторона новой песчаной ямы была выровнена и превращена в большой укромный сад, а в южном склоне Кручи были прорыты новые норы, вход в которые был облицован кирпичом. Старика Скромби вернули в № 3,и он частенько повторял, не заботясь о том, кто его слышит:

— Плох тот ветер, который никому не приносит добра, как я всегда говорил. И Всё хорошо, что хорошо Кончается!

Немного поспорили о том, как назвать новый ряд. Предлагали Боевые Сады, или Обновлённые Смиалсы, но потом так и прижилось по-хоббитски практичное наименование Новый Ряд, и лишь шутники Приречья говорили о нём, как о Конце Шаркуна.

Деревья были несравнимо более тягостной потерей, потому что по приказу Шаркуна их безрассудно вырубали по всей Хоббитании, и Сэм горевал об этом больше, чем обо всём прочем, поскольку лишь эту рану невозможно исцелить быстро, и лишь его пра-пра-правнуки, как он думал, увидят Шир таким, каким он должен быть.

Но однажды — неожиданно, потому что был слишком занят целые недели, чтобы вспоминать о своих приключениях,- он подумал о даре Галадриэли. Он достал коробочку, показал её остальным Странникам (ибо так их теперь все называли) и попросил их совета.

— А я всё задавался вопросом, когда ты вспомнишь о ней,- сказал Фродо.- Открывай!

Внутри оказался серый порошок, лёгкий и тонкий, а в центре лежало семя, похожее на небольшой орех в серебряной скорлупе.

— И что мне делать с этим? — спросил Сэм.

— Брось его в воздух в ветреный день и дай ему сделать своё дело! — сказал Пин.

— Какое? — спросил Сэм.

— Найди местечко для питомника и посмотри, что там произойдёт с растениями- предложил Мерри.

— Но я уверен, что Владычице не понравилось бы, если бы я всё сберёг для собственного сада, когда столько народу пострадало,- возразил Сэм.

— Используй весь свой ум и знания, которыми ты обладаешь, Сэм,- сказал Фродо,- и затем употреби этот дар в помощь своим трудам, чтобы улучшить их. И расходуй его экономно. Порошка здесь немного, и я полагаю, что каждая пылинка обладает силой.

Вот так Сэм и посадил саженцы везде, где были уничтожены особенно красивые или любимые деревья, и в почву под корни каждого он поместил по пылинке драгоценного порошка. В этих трудах он прошёл по всему Ширу, но если он и уделил при этом особое внимание Хоббитону и Приречью, никто его не порицал. И под конец он увидел, что у него всё ещё остаётся немного порошка. Тогда он пошёл к Трёхудельному Камню, который был ближе всего к центру Хоббитании, и с добрым напутствием бросил порошок в воздух. Маленький серебряный орешек он посадил на Гостевом Поле, где некогда было дерево, и изнывал от любопытства, что же из него вырастет. Всю зиму он терпел, как мог, и пытался удержаться от того, чтобы не бродить постоянно вокруг, выглядывая, не происходит ли что-нибудь.

Весна превзошла самые дикие его надежды. Его деревья принялись давать побеги и расти, словно само время торопилось и хотело превратить один год в двадцать. На Гостевом Поле взметнулся прекрасный молодой росток: у него была серебряная кора и длинные листья, а в апреле он расцвёл золотыми цветами. Это был, разумеется, мэллорн, и он стал чудом для всей округи. В позднейшие годы, когда он вырос изящный и красивый, слава о нём пошла вширь и вдаль, и многие проделывали дальний путь, чтобы взглянуть на него — единственный мэллорн западнее Гор и восточнее Моря, и один из прекраснейших в мире.

В целом 1420 стал в Хоббитании удивительным годом. Тут было не только дивно сияющее солнце и восхитительные дожди в должное время и в идеальном количестве, но и, как казалось, нечто большее: само дуновение изобилия и роста и мерцание красоты, превышающей обычные, смертные лета, блеснули и пронёслись над этим местом Средиземья. Все дети, рождённые или зачатые в этот год, а их было много, были красивы и крепки, и у большинства были густые золотые волосы, что прежде было исключительной редкостью среди хоббитов. Плоды были так обильны, что хоббитята просто купались в клубнике со сливками, а позднее сидели на лужайках под сливовыми деревьями и ели, пока не воздвигли из косточек кучи, похожие на маленькие пирамиды или груды черепов побеждённых, а затем продолжали в том же духе. И ни один не заболел, и все были довольны, кроме тех, кому надо было косить траву.

Виноградные лозы в Южном уделе были усыпаны гроздьями, и урожай «листа» просто поразительным: и повсюду уродилось столько зерна, что в жатву каждый амбар был заполнен под завязку. Ячмень в Северном уделе был так хорош, что пиво урожая 1420 года вспоминалось долго и вошло в пословицу. Собственно говоря, даже поколение спустя можно было услышать от какого-нибудь старика в харчевне, который со вздохом удовлетворения ставил свою кружку после хорошей пинты отличного эля:

— А-а! Это прямо как четырнадцать-двадцать, вот что!

Сперва Сэм с Фродо оставался у Хлопкинсов, но когда Новый Ряд был готов, он ушёл жить со стариком. Вдобавок ко всем своим прочим трудам, он распоряжался очисткой и восстановлением Торбы, но часто уходил в отдалённые районы Хоббитании на лесопосадки. Так что он не был дома в начале марта и не знал, что Фродо был болен. Тринадцатого числа этого месяца фермер Хлопкинс нашёл Фродо лежащим на его постели: он сжимал белый камень, который висел на цепочке у него на шее, и, казалось, был в полубреду.

— Оно ушло навсегда,- произнёс он,- и теперь всё темно и пусто.

Но приступ прошёл, и, когда двадцать пятого марта Сэм вернулся, Фродо оправился, и он ничего не сказал о себе самом. Тем временем Торба была приведена в порядок, и Мерри с Пином явились из Кроличьей Балки, привезя назад всю прежнюю мебель и утварь, так что вскоре старая нора стала выглядеть практически так же, как и раньше.

Когда, наконец, всё было готово, Фродо сказал:

— Сэм, когда ты собираешься вселиться сюда и присоединиться ко мне?

Сэм явно смутился.

— Да нет, если не хочешь, не обязательно делать это прямо сейчас,- сказал Фродо.- Но, понимаешь, старик же будет под боком, да и вдовушка Ворчь отлично за ним присматривает.

— Да не в этом дело, мастер Фродо,- промямлил Сэм, отчаянно покраснев.

— Так в чём же?

— В Рози, в Рози Хлопкинс,- ответил Сэм.- Конечно, ей, бедной девочке, совсем не по душе мои хождения туда-сюда, но, раз я не говорил, она тоже не могла сказать. А я не говорил, потому что сначала должен был сделать, что полагается. Но теперь я сказал, а она и говорит: «Что ж, ты потерял даром год, так зачем ждать дольше?» «Потерял даром? — говорю я.- Я бы так не сказал». Но я понял, что она имела в виду. Я, можно сказать, буквально разрываюсь пополам.

— Я понимаю,- сказал Фродо.- Ты хочешь жениться, и в то же время хочешь жить со мной, в Торбе? Но, мой дорогой Сэм, это же так просто! Женись как можно скорее, а затем въезжай вместе с Рози. В Торбе хватит места для такого большого семейства, какого ты только пожелаешь.

Так всё и решилось. Весной 1420 года (на который, помимо всего прочего, пришлось множество свадеб) Сэм Скромби женился на Рози Хлопкинс, и они переселились в Торбу. И если Сэм считал себя счастливчиком, то Фродо знал, что самый большой счастливчик он сам, потому что во всей Хоббитании не было хоббита, за которым бы так заботливо ухаживали. Когда все работы по восстановлению были спланированы и запущены полным ходом, он обратился к спокойной жизни, много писал и проглядывал все свои заметки. На Свободной Ярмарке в день середины лета он отказался от должности Представителя Старосты, и милый старина Вилл Белолап ещё семь лет председательствовал на застольях.

Мерри и Пин некоторое время жили вместе в Кроличьей Балке, и между Забрендией и Торбой было оживлённое хождение взад-вперёд. Два молодых Странника вызвали в Шире настоящее смятение своими песнями, и историями, и изысканностью, и своими чудесными угощениями. Их прозвали «властными», не имея в виду ничего, кроме хорошего, потому что все сердца согревались при виде того, как они едут мимо в таких сверкающих кольчугах и с такими ослепительными щитами, смеясь и распевая песни дальних-предальних стран, и хоть теперь они были крупными и величественными, в других отношениях они не изменились, если не считать того, что стали гораздо обходительнее, общительнее и веселее, чем когда-либо прежде.

Однако Фродо и Сэм вернулись к обычной одежде за исключением того, что, когда было нужно, они надевали длинные серые плащи, отлично сотканные и заколотые у горла прекрасными брошами, а мастер Фродо всегда носил на цепочке белый камень, который он часто трогал.

Всё теперь шло просто замечательно, обещая пойти ещё лучше, и Сэм был так занят и так счастлив, как только может пожелать хоббит. И весь этот год ничто не портило ему настроения, кроме смутной тревоги за своего хозяина. Фродо полностью отошёл от всех дел в Шире, и Сэму было больно замечать, насколько малым почётом он пользовался в своей собственной стране. О его подвигах и приключениях знали или хотели знать немногие; общее восхищение и уважение было отдано большей частью мистеру Мериардоку, и мистеру Перегрину, и (если Сэм знал об этом) ему самому. Кроме того, осенью появилась тень старых тревог.

Однажды вечером Сэм зашёл в кабинет и обнаружил, что его хозяин выглядит очень странно. Фродо был исключительно бледен, и казалось, что глаза его смотрят на что-то очень далёкое.

— Что случилось, мистер Фродо? — спросил Сэм.

— Я ранен,- проговорил Фродо,- ранен; это никогда по-настоящему не излечится.

Однако потом он встал, и припадок, по-видимому, прошёл, а на следующий день он снова был совсем как всегда. И всё бы ничего, да потом Сэм припомнил, что было это шестого октября. Два года спустя с того чёрного дня в ложбине под Завертью.

Время шло вперёд, и настал 1421 год. В марте Фродо снова был болен, но весьма успешно скрыл это, потому что у Сэма и без того забот хватало. Первенец Сэма и Рози родился двадцать пятого марта: дата, записана Сэмом.

— Ну, мистер Фродо,- сказал он,- я в небольшом затруднении. Мы с Рози решили назвать его Фродо, с вашего позволения, но это не он, а она. Хотя такая милая девочка, о которой только можно мечтать; к счастью, больше похожа на Рози, чем на меня. Так что мы не знаем, что делать.

— Что ж, Сэм,- сказал Фродо.- Что плохого в старом обычае? Выбери имя цветка, наподобие Розы. Половина девочек в Хоббитании носит такие имена, и что может быть лучше?

— По-моему, вы правы, мистер Фродо,- согласился Сэм.- В своих странствиях я слышал немало прекрасных имён, но мне кажется, что все они чересчур роскошны для повседневной носки, если можно так сказать. Старик, он что говорит: «Сделай его коротким, и тогда тебе не придётся его укорачивать, прежде чем пользоваться». Но если это будет имя цветка, то длина меня не заботит: это должен быть прекрасный цветок, потому что, понимаете, я думаю, что она очень красива и будет постоянно хорошеть.

Фродо с минуту подумал.

— Хорошо, Сэм, как насчёт эланор, солнечной звёздочки? Помнишь маленькие золотые цветы в траве Лотлориэна?

— Вы опять правы, мистер Фродо! — воскликнул Сэм в восхищении.- Это то, что я хотел!

Маленькой Эланор было около шести месяцев, и 1421 г. клонился к осени, когда Фродо позвал Сэма в кабинет.

— В четверг будет день рождения Бильбо, Сэм,- сказал он.- И он побьёт Старого Крола. Ему исполнится сто тридцать один!

— Так ему и хотелось! — ответил Сэм.- Он просто чудо!

— Ладно, Сэм,- сказал Фродо.- Я хочу, чтобы ты пошёл к Рози и узнал, не согласится ли она отпустить тебя, чтобы мы могли выехать вместе. Конечно, теперь ты не можешь отправиться далеко или надолго,- добавил он немного печально.

— Ладно, да не очень, мистер Фродо.

— Конечно, нет. Но не беда. Ты сможешь проводить меня в путь. Скажи Рози, что тебя не будет не так уж долго, не больше, чем две недели, и ты вернёшься в совершенной целости и сохранности.

— Мне хотелось бы, чтобы я смог проделать с вами весь путь до самого Раздола, мистер Фродо, и повидать мистера Бильбо,- сказал Сэм.- И всё же, единственное место, где мне по-настоящему хочется быть, оно здесь. Я будто разрываюсь напополам.

— Бедный Сэм! Боюсь, это будет ощущаться именно так,- вздохнул Фродо.- Но ты поправишься. Ты просто создан быть солидным и целым, и ты будешь.

За следующий день или два Фродо проглядел свои бумаги и записи вместе с Сэмом, и он передал ему свои ключи. Тут была большая книга в ярко-красной кожаной обложке; её длинные страницы были теперь почти заполнены. В начале шло много листов, покрытых мелким, несколько паучьим почерком Бильбо, но большая их часть были исписаны твёрдым плавным почерком Фродо. Книга делилась на главы, но восьмидесятая глава была незакончена, и после неё шло несколько чистых листов. На титульной странице было много заглавий, вычеркнутых одно за другим, а именно:

Мой дневник. Моё Неожиданное путешествие. Туда и Обратно. И Что Случилось Потом.

Приключения пяти хоббитов. Повесть о Великом Кольце, составленная Бильбо Торбинсом по его собственным наблюдениям и сообщениям его друзей. Что мы делали в Войне за Кольцо.

На этом рука Бильбо кончалась, и Фродо написал:

ПАДЕНИЕ

ВЛАСТЕЛИНА КОЛЕЦ

И

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ

(с точки зрения невысокликов, по воспоминаниям Бильбо и Фродо из Шира,

дополненное сообщениями их друзей и поучениями Мудреца)

Вместе с выдержками из Книг Знаний, переведённых Бильбо в Раздоле

— Как, да вы почти закончили, мистер Фродо! — воскликнул Сэм.- Ну, я должен сказать, вы сдержали своё обещание.

— Я совсем закончил, Сэм,- возразил Фродо.- Последние страницы для тебя.

Двадцать первого сентября они вышли вместе. Фродо на пони, который нёс его всю дорогу из Минас Тирита и звался теперь Бродяжник, а Сэм на своём любимом Билле. Это было прекрасное золотое утро, и Сэм не спросил, куда они направляются: он думал, что догадывается.

Они поехали по дороге на Сток через холмы к Лесному Пределу, позволив своим пони идти так, как тем хотелось. В Зелёных Холмах они остановились, а двадцать второго сентября, уже после полудня начали неспеша спускаться к лесу.

— Это чуть ли не то самое дерево, за которым вы прятались, когда в первый раз показался Чёрный Всадник, мистер Фродо! — сказал Сэм, указывая влево.- Теперь всё это кажется похожим на сон.

Был вечер, и на восточном небосклоне мерцали звёзды, когда они миновали упавший дуб, свернули и поехали вниз по склону сквозь заросли орешника. Сэм молчал, погрузившись в свои воспоминания. Но вскоре он заметил, что Фродо тихонько напевает про себя, напевает старую песню странствий, только слова были немножко другими:

За каждым углом ждать могут пока

Неведомый путь, потайные врата.

Хоть мимо идти заставлял меня рок,

Однажды, наверно, настанет мой срок

Уйти укромной тропой, что ведёт

От лунных краёв до солнца ворот.

И, словно в ответ, из долины внизу зазвенела другая песня:

А! Элберет Гилтониэль!

Силиврен пенна мириэль

О менель аглар эленат,

Гилтониэль, а! Элберет!

Мы жили средь лесной тени,

Но в памяти хранили мы

В теченье всех бессчётных лет

Над морем дальним звёздный свет.

Фродо и Сэм остановились и молча сидели в мягких тенях, пока не увидели мерцание, когда путники направились к ним.

Здесь был Гилдор и много прекрасных эльфов, и здесь, к удивлению Сэма, ехали Элронд и Галадриэль. Элронд был облачён в серую мантию, и звезда была на его лбу, а в руке он держал серебряную арфу, и на его пальце было золотое кольцо с большим синим камнем: Вилия, могущественнейшее из Трёх. А Галадриэль сидела боком на белой лошади и на ней были искристо-белые одежды, словно облако вокруг луны, ибо, казалось, она сама сияет мягким светом. На её пальце была Нения, кольцо из мифрила, с единственным белым камнем, вспыхивающим, будто холодная звезда. За ними медленно трусил на маленьком сером пони и, по-видимому, клевал носом в дрёме Бильбо собственной персоной.

Элронд приветствовал их степенно и учтиво, а Галадриэль улыбнулась им.

— Итак, мастер Сэммиум,- сказала она,- я слышала и вижу, что ты хорошо использовал мой дар. Теперь Шир будет милее и красивее, чем когда-либо прежде.

Сэм поклонился, но не нашёл, что ответить. Он забыл, как прекрасна Владычица.

Затем Бильбо проснулся и открыл глаза:

— Привет, Фродо! — сказал он.- Ну вот, сегодня я обогнал Старого Крола! Так что с этим покончено. И теперь я, кажется, вполне готов отправиться в другое путешествие. Ты идёшь?

— Да, я иду,- ответил Фродо.- Хранители Кольца должны идти вместе.

— Куда вы идёте, хозяин? — воскликнул Сэм, хотя наконец он понял, что происходит.

— К Гаваням, Сэм,- сказал Фродо.

— Но я не могу идти!

— Нет, Сэм. Во всяком случае, не сейчас, не дальше, чем к Гаваням. Хотя ты тоже был Хранителем Кольца, пусть лишь на краткий срок. Может прийти и твоё время. Не огорчайся слишком уж сильно, Сэм. Ведь нельзя же тебе вечно разрываться пополам. Ты будешь один и целый на много-много лет. У тебя столько радостей, дел и будущего.

— Но,- сказал Сэм, и слёзы навернулись ему на глаза,- я думал, что вы тоже собираетесь наслаждаться жизнью в Хоббитании ещё годы и годы, после всего, что вы сделали.

— И я так думал одно время. Но я слишком тяжело ранен, Сэм. Я пытался спасти Хоббитанию, и она спасена, но не мной. Это часто так бывает, Сэм: когда вещи в опасности, кто-то отказывается от них, теряет их, чтобы другие могли хранить. Но ты — мой наследник: всё, что у меня было и могло быть, я оставляю тебе. И ещё у тебя есть Рози, и Эланор, и появится Фродо-мальчик, и Рози-девочка, и Мерри, и Златовласка, и Пин, и, может быть, другие, которых я не могу увидеть. Твои руки и твой ум будут нужны повсюду. Ты, конечно, станешь Старостой и будешь им так долго, как пожелаешь, и самым известным в истории садовником; и ты будешь читать отрывки из Красной Книги и сохранишь живой память об ушедшей эпохе, чтобы народ помнил о Великой Опасности и тем больше любил свою прекрасную страну. И это доставит тебе столько занятий и счастья, сколько можно пожелать, до тех пор, пока продолжается твоя часть Истории.

А сейчас, поедем со мной!

Элронд и Галадриэль поскакали вперёд, потому что третья эпоха кончилась, и дни Колец миновали, и завершились истории и песни тех времён. С ними уходили многие высшие эльфы, которые не хотели больше оставаться в Средиземье, и среди них, исполненные печали, но печали благой, без горечи, ехали Сэм, Фродо и Бильбо, и эльфы с радостью оказывали им знаки уважения.

Хотя они ехали весь вечер и всю ночь по самому центру Хоббитании, никто, кроме диких зверей, не видел, как они проходили, разве что редкие путники в темноте могли заметить беглый отблеск под деревьями, или свет и тень, скользящие по траве, когда луна повернула к западу. Миновав Хоббитанию и пройдя по южным окраинам Белых Взгорий, они добрались до Дальних Всхолмий и до Башен, и увидели вдали Море, и спустились наконец к Митлонду, к Серым гаваням в длинном заливе Луны.

И когда они подошли к воротам, Кирдан Корабел вышел приветствовать их. Очень рослым был он, и борода его была длинной, и он был сед и стар, только глаза его были ярки и пронзительны, как звёзды. И он посмотрел на них, поклонился и сказал:

— Теперь всё готово.

Потом Кирдан провёл их к Гавани, и там был белый корабль, и на причале рядом с большим серебристым конём стояла фигура, вся одетая в белое, и поджидала их. Когда Гэндальф обернулся и пошёл к ним навстречу, Фродо увидел, что теперь он открыто носит на руке третье Кольцо, Нария Великое, и камень его был красен, как огонь. Тогда те, кто уходил, обрадовались, потому что поняли, что Гэндальф тоже взойдёт на корабль вместе с ними.

Но Сэм был теперь огорчён до глубины души, и казалось ему, что, какой бы горькой ни была разлука, ещё более горестным станет долгий путь домой в одиночестве. Однако как раз, когда они стояли там, а эльфы поднимались на борт, и всё было готово к отправлению, примчались в великой спешке Мерри и Пин. И Пин рассмеялся сквозь слёзы.

— Ты уже пытался однажды ускользнуть от нас, Фродо, и потерпел провал! — сказал он.- Сейчас ты почти преуспел в этом, но снова провалился. Хотя теперь тебя выдал не Сэм, а сам Гэндальф!

— Да,- сказал Гэндальф,- потому что назад лучше возвращаться втроём, чем одному. Что ж, тут, на берегах Моря, пришёл, дорогие друзья, конец вашему товариществу в Средиземье! Идите с миром! Я не скажу «не плачьте», потому что не все слёзы — зло.

Потом Фродо поцеловал Мерри, Пина и последним из всех Сэма, и взошёл на борт, и паруса были подняты, и ветер дунул, и корабль медленно заскользил вдаль по длинному серому заливу, и свет фиала Галадриэли, который взял с собой Фродо, вспыхнул и исчез. И корабль поднялся в Верхнее Море и пошёл на Запад, пока, наконец, однажды дождливой ночью Фродо ощутил в воздухе свежее благоухание и услышал пение, донёсшееся по водам. И затем показалось ему, что, как тогда, в его сне в доме Бомбадила, серый занавес дождя превратился в серебристое стекло, и откатился назад, и он увидел белые берега, а за ними далёкий зелёный край в быстром восходе солнца.

Но для Сэма вечерние сумерки сгустились в черноту, когда он стоял в Гавани и глядел в серое море, но видел только тень на воде, которая вскоре исчезла на Западе. И долго ещё он неподвижно стоял в ночи, слыша лишь вздохи и ропот волн на берегах Средиземья, и звуки эти глубоко запали в его сердце. Рядом с ним стояли Мерри и Пин, и они молчали.

В конце концов трое товарищей повернули прочь и, ни разу не оглянувшись, медленно поехали по направлению к дому; и они не говорили ни слова друг другу, пока не вернулись в Хоббитанию, но каждого из них сильно утешало присутствие друзей на длинной серой дороге.

Наконец они переехали Всхолмья и вышли на Восточный Тракт, и тогда Мерри и Пин поскакали в Забрендию, и они уже опять пели, пока ехали. Но Сэм повернул к Приречью, и поднялся этой дорогой на Кручу, снова уже под вечер. И он пошёл вперёд, и тут был жёлтый свет, и огонь в очаге, и ужин был готов, и его ждали. И Роза втащила его внутрь, и усадила в его кресло, и положила к нему на колени малышку Эланор.

Он глубоко перевёл дух и сказал:

— Ладно, я вернулся.