Летопись третья из эпопеи «Властелин Колец»
Книга пятая
Три кольца — владыкам эльфов под небесами,
Семь — царям гномов в дворцах под горами,
Девять — для смертных людей, обреченных тленью,
Одно — Властелину Мордора
На чёрном троне под тенью.
Кольцо — чтоб найти их, Кольцо — чтоб свести их
И силой Всевластия вместе сковать их
В ночи Мордора под тенью.
Минас Тирит
Пин выглянул из-под плаща Гэндальфа, пытаясь понять, проснулся ли он уже или ещё спит, ещё погружён в быстро меняющийся сон, который окутывал его так долго, с тех пор, как началась великая скачка. Тёмный мир проносился мимо, и ветер громко пел в его ушах. Пин не видел ничего, кроме кружащихся в вышине звёзд и огромной тени на фоне неба далеко справа, где тянулись торжественным маршем горы юга. Он сонно попытался припомнить, сколько они уже в пути и что успели проехать, но воспоминания его были смутны и неопределённы.
Сперва они просто мчались с ужасающей скоростью без остановки, а потом, на рассвете, он увидел бледное мерцание золота и они остановились в молчаливом городе, в большом пустом доме на холме. Едва они успели укрыться там, как над ними снова пронеслась крылатая тень, и люди содрогнулись от страха. Но Гэндальф сказал ему несколько ласковых слов, и он уснул в уголке, усталый, но не успокоенный, смутно отмечая появление и перемещение людей, их разговоры и распоряжения Гэндальфа. Потом снова скачка, скачка сквозь ночь. Это вторая, нет, третья ночь с тех пор, как он смотрел в Камень. И с этим ужасным воспоминанием он окончательно проснулся и задрожал, и шум ветра наполнился страшными голосами.
В небе загорелся свет: яркое жёлтое пламя позади тёмной массы. Пин испуганно нырнул обратно под плащ, гадая, в какой же ужасный край везёт его Гэндальф, затем протёр глаза и увидел, что это луна, уже почти полная, поднимается над тенями востока. Так что ночь была ещё не стара, и путь во мраке будет длиться не один час. Пин шевельнулся и заговорил.
— Где мы, Гэндальф? — спросил он.
— В королевстве Гондор,- ответил маг.- Пока ещё тянутся земли Анории.
Некоторое время они снова молчали. Затем неожиданно Пин закричал, вцепившись в плащ Гэндальфа:
— Что это?! Смотри! Огонь, красный огонь! В этой стране есть драконы? Смотри, вот ещё один!
Вместо ответа Гэндальф громко крикнул коню:
— Вперёд, Тенегон! Нужно спешить. Времени мало. Гляди! Зажжены сигнальные огни Гондора, взывающие о помощи! Война разгорается. Видишь? Костёр на Амон Дине, и пламя на Айленахе, а дальше они стремительно движутся к западу: Нардол, Эрелас, Мин-Риммон, Белоглав и Курень на границе Ристании.
Но Тенегон приостановил свой бег, перешёл на шаг, а затем вскинул голову и заржал. И из темноты донеслось ответное конское ржание, и вскоре послышались удары копыт. И трое всадников наскакали и промчались, как летящие под луной призраки, и исчезли на западе. Тогда Тенегон напрягся и прянул вперёд, и ночь неслась мимо него, как ревущий ветер.
Пин снова впал в полусон и почти не слушал, как Гэндальф говорит ему об обычаях Гондора и о том, как Владыка Города установил на вершинах внешней цепи гор сигнальные огни вдоль обеих, очень протяжённых, границ и посты на этих точках, где всегда были готовы свежие лошади для гонцов на север, в Ристанию, или на юг, в Дивногорье.
— Уже давно не загорались сигнальные огни на севере,- сказал он.- И в былые дни Гондора в них не было нужды, поскольку у них имелись Семь Камней.
Пин беспокойно дёрнулся.
— Засыпай опять и не бойся! — сказал Гэндальф.- Потому что ты направляешься не в Мордор, как Фродо, а в Минас Тирит, и там ты будешь в такой же безопасности, какая вообще возможна хоть где-либо в эти дни. Если Гондор падёт или Кольцо будет захвачено, то и Шир не станет убежищем.
— Это меня не утешает,- возразил Пин, но сон всё же завладел им. Последнее, что он запомнил перед тем, как провалиться в глубокое забытьё,- замеченные мельком белые вершины, которые мерцали в свете клонящейся к западу луны, как плывущие над тучами острова. Где-то сейчас Фродо, подумалось ему, не в Мордоре ли он уже и жив ли он ещё? Он не знал, что очень далеко Фродо смотрит на ту же луну, как она садится за Гондором перед приходом дня.
Разбудил Пина звук голосов. Промелькнули мимо ещё один день в укрытии и ночь в пути. Были сумерки: снова приближался холодный рассвет, и их окружал знобкий серый туман. Тенегон стоял, покрытый испариной, но гордо держал шею и не выказывал и признака усталости. Рядом с ним стояло много высоких людей, плотно закутанных в плащи, а позади них в тумане виднелась каменная стена. Она выглядела частично разрушенной, но уже сейчас, еще до конца ночи, раздавался шум поспешных работ: стук молотков, звон лопат и скрип блоков. Там и тут в тумане тускло горели факелы и светильники. Гэндальф разговаривал с людьми, преграждавшими ему путь, и, вслушавшись, Пин понял, что речь идёт именно о нём.
— Да, верно, мы знаем тебя, Митрандир,- говорил начальник людей.- И тебе известны пароли Семи Ворот, потому ты можешь свободно следовать дальше. Но мы не знаем твоего спутника. Кто он? Гном из северных гор? В нынешнее время мы не желаем присутствия в стране чужаков, если только это не могучие воины, в чьей помощи и верности мы можем быть уверены.
— Я поручусь за него перед троном Денетора,- сказал Гэндальф.- А что до доблести, так не судите по фигуре. Он прошёл сквозь большее число битв и опасностей, чем ты, Ингольд, хоть он и вдвое ниже тебя, и сейчас он возвращается после штурма Скальбурга, о котором мы несём вести, и он очень устал, не то я разбудил бы его. Его имя Перегрин, очень доблестный человек.
— Человек? — с сомнением переспросил Ингольд, и остальные рассмеялись.
— Человек?! — воскликнул Пин, уже окончательно проснувшись.- Человек?! Конечно, нет! Я хоббит, и доблестен в той же мере, в какой могу считаться человеком; ну, разве что время от времени, при необходимости. Не давайте Гэндальфу обмануть вас!
— Редкие вершители великих дел могут сказать о себе больше,- молвил Ингольд.- Но что такое хоббит?
— Невысоклик,- ответил Гэндальф.- Нет, не тот, о котором было сказано,- добавил он, заметив удивление на лицах людей.- Не он, но один из его рода.
— Да, и тот, кто путешествовал вместе с ним,- добавил Пин.- И с нами был Боромир из вашего города, и он спас меня в снегах севера, и под конец был убит, защищая меня от многих врагов.
— Тише! — остановил его Гэндальф.- Вести об этом горе сначала должны быть сообщены отцу.
— Оно уже угадано,- сказал Ингольд,- ибо здесь недавно были странные предзнаменования. Но теперь проходите скорее! Поскольку Владыка Минас Тирита захочет увидеть любого, кто несёт последние вести о его сыне, будь то человек или…
— Хоббит,- сказал Пин.- Немногим могу я услужить вашему господину, но я сделаю всё, что смогу, в память о доблестном Боромире.
— Добрый путь! — произнёс Ингольд, и люди расступились перед Тенегоном, и тот двинулся сквозь узкие ворота в стене.
— Да принесёшь ты добрый совет Денетору в его нужде и всем нам! — крикнул им вслед Ингольд.- Но говорят, что в твоём обычае приходить лишь с вестями о горе и опасности.
— Потому что я прихожу редко, только когда моя помощь необходима,- ответил Гэндальф.- А что до совета, тебе я могу сказать, что вы запоздали с починкой стены Пеленнора. Теперь храбрость будет вашей лучшей защитой против надвигающейся бури — ибо эту и лишь такую надежду несу я, поскольку не все вести, которые я привёз, злы. Но бросьте ваши лопаты и точите мечи!
— Работы завершатся до вечера,- сказал Ингольд.- Это последний участок стены, нуждающийся в починке, и атака с этой стороны ожидается в последнюю очередь, потому что он смотрит в сторону дружественной нам Ристании. Знаешь ли ты о ней что-нибудь? Ты полагаешь, она ответит на зов?
— Да, ристанийцы придут. Но им пришлось выдержать много битв за вашей спиной. Ни эта и никакая другая дорога более не безопасны. Будьте мужественны! Если бы не Гэндальф Каркающий Ворон, вы увидели бы не всадников Ристании, а войско врагов, выходящее из Анории. И вы ещё можете увидеть его. Всего доброго, и не спи!
Теперь Гэндальф очутился на обширных землях за Раммас Эхор, Ответными Заградами. Так люди Гондора называли внешнюю стену, которую они в великих трудах построили после того, как Итилия попала под тень Врага. Более чем на десять лиг протянулась она от подножья гор и обратно, заключая в себе поля Пелленора: прекрасные и плодородные пригородные угодья на пологих склонах и террасах, обрывающихся к поймам Андуина. В самой дальней своей точке, на северо-востоке, стена отстояла от Больших Ворот города на четыре лиги и глядела с хмурого обрыва на протяжённые приречные равнины; и на этом участке люди сделали её высокой и мощной, так как здесь через неё, сквозь ворота меж укреплёнными башнями, проходила мощёная и огороженная дорога от мостов и переправ Осгилиата. В ближней своей точке, с юго-востока, стена находилось от города чуть больше, чем в лиге. Здесь Андуин, описывая широкую петлю вокруг холмов Эмин Арнена на юге Итилии, резко сворачивал к западу, и внешняя стена круто возносилась над его обрывистым берегом, под которым лежали пристани и причалы Харлонда для судов, которые поднимались вверх по течению из южных феодов.
Пригороды были богаты, с обширными пашнями и многочисленными фруктовыми садами, а здешние фермы были с хмелесушилками, зерновыми амбарами, овчарнями и коровниками, и множество ручейков сбегало по зеленям с нагорий к Андуину. Однако пастухи и пахари, жившие здесь, были немногочисленны, и основная часть гондорцев оставалась в семи кругах города или в высоких долинах на краю гор в Лоссарнахе, или дальше к югу, в прекрасной Лебении с её пятью быстрыми реками. Здесь, между горами и морем, жил мужественный и выносливый народ. Они считались гондорцами, однако кровь их была смешанной, и среди них встречались смуглые и низкорослые люди, чьими предками был преимущественно тот забытый народ, который жил в тени холмов в Чёрные годы до прихода королей. Но ещё дальше, в большом лене Дивногорье, в своём замке Дол Амрот у моря жил принц Имрагил, и он был благородных кровей, и его народ тоже: высокие и гордые люди с серыми, как море, глазами.
Сейчас, после того, как Гэндальф некоторое время скакал по Пелленору, небо посветлело, и Пин сел прямо и огляделся. Слева от него было море тумана, поднимавшегося к чёрной тени на востоке, но справа вздымали свои головы высокие горы, гряда которых тянулась с запада и обрывалась круто и резко, словно река, создавая ландшафт, пробила громадный барьер, чтобы вырезать могучую долину, которой в грядущем предстояло стать полем битвы. И там, где кончались Белые горы, Эред Нимрас, Пин увидел, как и обещал Гэндальф, тёмную массу горы Миндоллуин, глубокие пурпурные тени её верхних лощин и её высокую вершину, белеющую в разливающемся дне. И на выброшенном вперёд колене горы стояла Сторожевая Крепость с её семью каменными стенами, такая могучая и древняя, что она казалась не построенной, а высеченной великанами из земной тверди.
Как раз когда Пин в изумлении разглядывал стены, которые из угрюмо-серых постепенно становились белыми, нежно голубеющими в рассвете, над восточной тенью внезапно поднялось солнце и послало луч, ударивший в лицо городу. Тут Пин громко вскрикнул, потому что Башня Эктгелиона, возвышавшаяся за самой верхней стеной, засияла на фоне неба, как копьё из жемчуга и серебра,- высокая, стройная и прекрасная, и шпиль её блеснул, словно был вырезан из хрусталя, и белые стяги развернулись и затрепетали между зубцами в утреннем бризе, и высоко и далеко разнеслось ясное пение серебряных труб.
Так Гэндальф и Пин подскакали на восходе солнца к Большим Воротам гондорцев, и их железные створки распахнулись перед ними.
— Митрандир! Митрандир! — кричали люди.- Вот теперь мы знаем, что буря действительно близка!
— Она над вами,- сказал Гэндальф.- Я примчался на её крыльях. Пустите меня! Я должен идти к вашему владыке Денетору, пока ещё не истекли часы его службы. Что бы ни принесло будущее, вы подошли к концу Гондора, который вы знали. Пустите меня!
Люди расступились, подчиняясь повелительному голосу мага, и не расспрашивали его больше, хотя с изумлением разглядывали хоббита, который сидел перед ним, и коня, который нёс его. Ведь жители города почти не пользовались лошадьми и очень редко видели их на своих улицах, кроме тех, на которых ездили гонцы, отправляемые Денетором. И люди говорили:
— Ведь это, конечно, конь из числа лучших скакунов герцога Ристании? Может быть, вскоре ристанийцы придут к нам на подмогу.
А Тенегон гордо поднимался шагом по длинной извилистой дороге.
Ибо Минас Тирит был построен на семи уровнях, каждый из которых был глубоко врыт в гору и окружён собственной стеной со своими воротами. Но эти ворота не были поставлены на одной линии: Большие Ворота в Стене Города находились в восточной части круга, следующие смотрели на юго-восток, третьи — на северо-восток и так далее, так что мощёная дорога, ведущая к Цитадели, поднималась в гору серпентином. И каждый раз, когда она пересекала линию Больших Ворот, то проходила через сводчатый туннель, пронзающий огромную скалу, чья огромная выступающая масса делила пополам все круги города, кроме первого. Потому что частью из-за исходной формы горы, частью благодаря великим трудам и искусству древних, широкий двор за Большими Воротами замыкался круто уходящим вверх бастионом из камня, чей острый, как киль корабля, край смотрел на восток. Все выше и выше шёл он вплоть до самого верхнего круга, и там был увенчан зубчатой стеной, так что стоящие в Цитадели могли, как моряки на горном корабле, взглянуть себе под ноги и увидеть в семи сотнях футах под собой Ворота Города. Вход в Цитадель был тоже обращён к востоку, но пробит в самом сердце скалы; отсюда длинный, освещённый лампами покатый коридор поднимался к седьмым воротам, через которые можно было, наконец, попасть в Верхний Двор и на площадь Фонтана у подножья Белой Башни, высокой и стройной, в пятьдесят морских саженей от подножья до вершины, где стяг Правителей плескал в тысяче футов над равниной.
Это действительно была сильная крепость, которую не взять целому войску врагов, пока в ней остаются те, кто способен держать оружие; разве что враги могли бы зайти сзади, вскарабкаться по нижним склонам Миндоллуина и так добраться до узкого плеча, соединявшего Крепостной Холм с основной массой горы. Но это плечо, доходящее до пятой стены, было перегорожено высокими крепостными валами, которые доходили до обрыва и защищали его западный край, и в этом пространстве стояли дома и сводчатые склепы былых королей и правителей, вечно безмолвные между горою и башней.
Пин со всё растущим удивлением разглядывал большой каменный город, который оказался гораздо огромнее и роскошнее всего, что он был в силах вообразить; больше и мощнее Скальбурга и несравненно прекраснее. Однако этот город действительно год за годом клонился к упадку, и в нем уже не было и половины прежнего числа жителей. На каждой улице они то и дело проезжали мимо большого дома или двора, над чьими дверями и сводчатыми воротами были вырезаны длинные красивые надписи, выполненные странным старинным шрифтом. Пин догадывался, что это имена знатных людей и родов, которые некогда жили здесь, но теперь они были безмолвны. И ничьи шаги не звучали на их широких плитах, ничей голос не раздавался в их залах, ничьё лицо не выглядывало из дверей или пустых окон.
Наконец они выехали из тени к седьмым воротам, и тёплое солнце, которое сияло за рекой, когда Фродо шёл по полянам Итилии, играло здесь на ровных стенах, и мощных колоннах, и большой арке с замковым камнем, которому была придана форма королевской головы в короне. Гэндальф спешился, так как лошадей в Цитадель не допускали, и Тенегон позволил себя увести, подчинившись ласковой просьбе хозяина.
Стражи ворот были одеты в чёрное, и шлемы их были странной формы: высокие, с длинными нащёчниками, которые плотно прилегали к лицу, а над ними были прикреплены белые крылья морских птиц; но шлемы эти сверкали серебряным блеском, потому что были на самом деле изготовлены из мифрила, наследия славы древних дней. На чёрных накидках было вышито белым дерево под серебряной короной и лучистыми звёздами, усыпанное цветами, как снегом. Это была ливрея тех, кто служил наследникам Элендила, и никто во всём Гондоре не носил её, кроме Стражей Цитадели перед Двором Фонтана, где некогда росло Белое Дерево.
Оказалось, что весть об их прибытии обогнала их, и они сразу были пропущены, молча и без вопросов. Гэндальф быстро пересёк широкими шагами мощёный белыми плитами двор. Здесь в утреннем солнце посреди ярко-зелёного газона играл прозрачный, свежий фонтан, но в центре лужайки, склонившись над прудом, стояло мёртвое дерево, и падающие капли печально стекали по его голым обломанным сучьям назад в прозрачную воду.
Пин мельком взглянул на него, когда торопился за Гэндальфом. Он подумал, что это выглядит мрачно, и удивился, почему мёртвое дерево оставили здесь, где всё остальное выглядело хорошо ухоженным.
«Семь звёзд привезли, и ещё семь камней, и Белое Древо одно»,-
припомнились ему слова, которые пробормотал тогда Гэндальф. И тут он обнаружил, что очутился у дверей большого зала в нижнем этаже сверкающей башни. Пин миновал вслед за Гэндальфом высоких молчаливых привратников и вступил в холодные гулкие тени каменного дома.
Они шагали по выложенному каменными плитами коридору, пустому и длинному, и на ходу Гэндальф тихо сказал Пину:
— Следи за своими словами, мастер Перегрин! Сейчас не время для хоббитских дерзостей. Теоден — добродушный старик. Денетор — человек другого сорта, гордый и утончённый, и гораздо более родовитый и властный, хотя его и не называют ни герцогом, ни королём. Но он будет говорить в основном с тобой и долго расспрашивать тебя, поскольку ты можешь рассказать ему о его сыне, Боромире. Он очень любил его, слишком сильно, быть может, и тем больше потому, что они были непохожи. Но под покровом своей любви он решит, что скорее узнает то, что желает, от тебя, а не от меня. Не говори ему больше, чем необходимо, и даже не упоминай о поручении Фродо. Когда понадобится, я займусь этим сам. И ничего не говори об Арагорне, разве только не будет другого выхода.
— А почему? Что не так с Бродяжником? — прошептал Пин.- Он же собирался сюда, разве нет? Да и в любом случае, он скоро появится здесь сам.
— Может быть, может быть,- отозвался Гэндальф.- Хотя, если он придёт, это, вероятно, произойдёт таким образом, какого никто не ожидает, даже Денетор. Так будет лучше. Во всяком случае, нам не следует возвещать о его приходе.
Гэндальф остановился перед высокой дверью из полированного металла.
— Смотри, мастер Перегрин; сейчас не время рассказывать тебе историю Гондора, хотя было бы лучше, если бы ты запомнил кое-что из неё, пока бил баклуши и гонял птиц в лесах Шира. Сделай, как я прошу! Вряд ли мудро, принеся могущественному владыке весть о смерти его наследника, слишком распространяться о приходе того, кто собирается, если придёт, предъявить права на трон. Этого достаточно?
— Права на трон? — изумился Пин.
— Да,- ответил Гэндальф.- Если ты шёл всё это время, заткнув уши и отключив мозги, так проснись!
Он постучал в дверь.
Дверь открылась, но кто отворил её, не было видно. Пин заглянул в большой зал. Его освещали с обеих сторон глубокие окна в широких боковых нефах за рядами высоких колонн, которые поддерживали своды. Эти монолиты из чёрного мрамора раскрывались вверху большими капителями, покрытыми густой резьбой в виде странных животных и листьев, и высоко вверху тускло отсвечивал золотом огромный свод, украшенный многокрасочными цветочными орнаментами. Никаких занавесей, штор, ни следа шпалер, ничего тканого или деревянного не было заметно в этом длинном торжественном зале, но между колоннами стояла в нём безмолвная группа высоких скульптур, высеченных из холодного камня.
Внезапно Пину припомнились фигурные скалы Аргоната, и благоговение охватило его, смотрящего на ряды давно умерших королей. В дальнем конце на возвышении, к которому вело много ступеней, стоял высокий трон под мраморным балдахином в форме увенчанного короной шлема: на стене за ним было изображено с помощью резца и украшено самоцветами цветущее дерево. Но трон был пуст. У подножья лестницы, ведущей к трону, на нижней, широкой и глубокой ступени стояло каменное кресло, чёрное и без украшений, и в нём сидел старик, пристально глядящий на свои колени. В его руке был белый жезл с золотым набалдашником. Он не поднял взгляда. Гэндальф и Пин прошествовали по длинному центральному нефу по направлению к нему и остановились в трёх шагах от возвышения. Затем Гэндальф заговорил:
— Привет тебе, владыка и правитель Минас Тирита, Денетор, сын Эктгелиона! Я пришёл в тёмный час с советом и вестями.
Старик поднял глаза. Пин увидел его надменное, словно высеченное из камня, сухощавое лицо с кожей, подобной слоновой кости, и длинным носом с горбинкой между тёмными глубокими глазами,- оно напоминало ему не столько Боромира, сколько Арагорна.
— Час воистину тёмен,- произнёс старик,- и в такие времена ты появляешься обычно, Митрандир. Но, хотя все знамения предвещают, что гибель Гондора близка, меньше сейчас для меня этот мрак, чем мой собственный. Верно ли мне сообщили, что ты привёл с собой того, кто видел смерть моего сына? Это он?
— Да,- ответил Гэндальф.- Один из двух. Второй с Теоденом Ристанийским и, быть может, придёт позднее. Они невысоклики, как ты видишь, однако не те, о ком говорило пророчество.
— И всё же невысоклик,- мрачно обронил Денетор.- и мало любви питаю я к этому имени с тех пор, как те проклятые слова смутили наших советников и погнали моего сына с нелепым поручением навстречу смерти. Мой Боромир! Мы так нуждаемся в тебе теперь. Фарамир должен был пойти вместо него!
— Он и пошёл бы,- сказал Гэндальф.- Не будь несправедлив в своём горе! Боромир настоял на этом поручении, и не потерпел бы, чтобы послали кого-то другого. Он был властным человеком и тем, кто привык получать то, чего добивается. Я долго шёл с ним и многое понял в его характере. Но ты говоришь о его смерти. Вести об этом достигли тебя прежде, чем мы пришли?
— Я получил вот что,- ответил Денетор и, отложив свой посох, поднял с колен вещь, которую разглядывал. В каждой руке он держал по половине большого рога, расколотого посередине: рог дикого быка, окованный серебром.
— Это рог, который всегда носил Боромир! — воскликнул Пин.
— Истинно,- сказал Денетор.- И в своё время я носил его, и так поступал каждый старший сын нашего дома с оставшихся глубоко в прошлом лет, предшествовавших гибели королей, с тех пор, как Ворондил, отец Мардила, убил дикого быка Арава в дальних степях Рхана. Тринадцать дней назад я слышал его слабый зов с северных рубежей, и Река принесла его мне, разбитым; он больше не запоёт.
Денетор прервал свою речь, и нависло тяжёлое молчание. Внезапно он перевёл свой мрачный взгляд на Пина:
— Что скажешь ты на это, невысоклик?
— Тринадцать, тринадцать дней,- прикинул Пин.- Да, я думаю, именно столько. Да, я стоял рядом с ним, когда он трубил в рог. Но помощь не пришла, только ещё больше орков.
— Так,- произнёс Денетор, не сводя проницательного взгляда с лица Пина.- Ты был там? Расскажи мне подробнее! Почему не пришла помощь? И как спасся ты, а он, столь могучий воин, каким был,- нет, и только ли орки противостояли ему?
Пин вспыхнул и забыл свой страх.
— Даже самый могучий воин может быть убит стрелой,- сказал он.- А Боромир был пронзён многими. Когда я видел его последний раз, он прислонился к дереву и вырвал чёрнопёрое древко из бока. Потом я потерял сознание и попал в плен. Я не видел его больше и ничего больше не знаю. Но я чту его память, потому что он был очень доблестным. Он погиб, защищая нас, моего кузена Мериардока и меня, попавших в лесу в засаду слуг Чёрного Властелина, и хотя он пал и не смог спасти нас, моя благодарность от этого не меньше.
Тут Пин посмотрел старику прямо в глаза, поскольку в нём, всё ещё ощущавшем жгучую боль от пренебрежения и подозрения, прозвучавших в этом холодном голосе, шевельнулось незнакомое горделивое чувство.
— Без сомнения, столь великий владыка людей не может ждать большой пользы от хоббита, невысоклика из северного Шира, но, какие ни на есть, я хочу предложить свои услуги, чтобы расплатиться за мой долг.
Откинув серый плащ, Пин извлёк из ножен свой маленький меч и положил его к ногам Денетора.
Бледная улыбка, подобная проблеску холодного солнца в зимний вечер, промелькнула по лицу старика, но он наклонил голову и протянул руку, отложив осколки рога.
— Дай мне его! — сказал он.
Пин поднял меч и подал рукоятью вперёд.
— Откуда это? — спросил Денетор.- Много, много лет лежит на нём. Безусловно, это клинок, выкованный в глубокой древности нашими родичами на севере?
— Он из могильных курганов, что находятся на границе моей страны,- ответил Пин.- Но теперь там обитают лишь злые существа, о которых мне не хочется говорить подробнее.
— Я вижу, вокруг тебя ткутся странные истории,- молвил Денетор.- И это снова доказывает, что не стоит судить по внешнему виду о человеке — или невысоклике. Я принимаю твои услуги. Ибо ты не приходишь в смущение от слов и речь твоя учтива, хоть и странным кажется её звучание для нас, южан. И нам будет нужда в любом учтивом народе, большом или малом, в грядущие дни. Теперь клянись мне!
— Возьми рукоять,- сказал Гэндальф,- и повторяй за владыкой, если ты твёрдо решил это.
— Я решил,- подтвердил Пин.
Старик положил меч на колени, и Пин протянул руку к рукояти и медленно повторил за Денетором:
— Здесь я клянусь верно служить Гондору и владыке и правителю королевства, говорить и молчать, делать и не вмешиваться, приходить и идти, в нужде или достатке, в мире или в войне, в жизни и смерти, с этого часа и впредь, пока мой господин не освободит меня, или смерть не возьмёт меня, или мир не погибнет. Так сказал я, Перегрин, сын Паладина, из Шира невысокликов.
— И это слышал я, Денетор, сын Эктгелиона, владыка Гондора, правитель Великого Короля, и я не забуду это и не премину наградить так, как должно: верность — любовью, доблесть — честью, предательство — местью.
Затем Пин получил обратно свой меч и вложил его в ножны.
— А теперь,- сказал Денетор,- вот тебе мой первый приказ: говори и не молчи! Поведай мне свою историю полностью, да смотри, вспомни всё, что сможешь, о Боромире, моём сыне. Сядь и начни!
И он ударил в маленький серебряный гонг, что стоял близ скамеечки для ног, и мгновенно слуги выступили вперёд. Пин увидел теперь, что они стояли в альковах по обеим сторонам двери, невидимые, когда они с Гэндальфом вошли.
— Принесите вина, еды и кресла гостям,- велел Денетор,- и пусть никто не тревожит нас в течение часа.
Это всё, что я могу уделить, ибо есть ещё многое, что заслуживает внимания,- пояснил он Гэндальфу.- Многое, что выглядит более важным, однако для меня не столь безотлагательное. Но, быть может, нам удастся поговорить ещё раз в конце дня.
— И раньше, смею надеяться,- ответил маг.- Потому что я прискакал сюда за сто пятьдесят лиг из Скальбурга со скоростью ветра не для того только, чтобы привезти тебе одного маленького бойца. Разве ничто для тебя, что Теоден выиграл большое сражение, и что Скальбург повержен, и что я сломал жезл Сарумана?
— Это для меня значит многое. Но об этих деяниях я уже знаю достаточно от моего собственного советника против угрозы с востока.
Он перевёл свои тёмные глаза на Гэндальфа, и тут Пин заметил, насколько похожи эти двое, и ощутил напряжение между ними, словно курящуюся дымом полоску от глаза к глазу, которая могла внезапно полыхнуть пламенем.
Несомненно, Денетор казался более похожим на великого мага, чем Гэндальф: более величественным, благородным, могущественным и более старым. Но не зрение, а какое-то иное чувство сказало Пину, что Гэндальф обладает большей мощью, более глубокой мудростью и величием, которое скрыто. И он был старше, гораздо старше. Интересно, на сколько же? — подумалось ему, и тут же в его голове промелькнула мысль: как странно, что он никогда не задумывался об этом прежде. Древобород рассказал кое-что о магах, но даже тогда он не думал о Гэндальфе, как об одном из них. Что же такое Гэндальф? В какое отдалённое время и откуда пришёл он в этот мир и когда он оставит его? Но на этом его размышления прервались, и он увидел, что Денетор и Гэндальф всё ещё смотрят в глаза друг другу, словно читая чужие мысли. Но Денетор первый отвёл свой взор.
— Да,- сказал он.- Ибо, хоть Камни, как говорят, утрачены, владыки Гондора и поныне проницательнее простых людей и к ним приходит много вестей. Но сядь же!
Потом появились люди, принесшие кресло и низкий стул, а один нёс поднос с серебряным кувшином, кубками и белыми лепёшками. Пин сел, но не мог оторвать глаз от старого владыки. Было так, или он только вообразил, что, когда тот говорил о Камнях, его внезапно сверкнувший взгляд скользнул по лицу Пина?
— Теперь поведай мне свою историю, мой вассал,- полувеличественно, полунасмешливо произнёс Денетор.- Ибо, несомненно, желанны будут слова того, кто был столь дружен с моим сыном.
До конца жизни запомнил Пин этот час в большом зале под пронзительным взглядом владыки Гондора, то и дело выстреливающего проницательными вопросами, причём постоянно ощущая рядом с собой Гэндальфа, настороженного, внимательно слушающего и (как чувствовал Пин) сдерживающего растущий гнев и раздражение. Когда час истёк и Денетор снова ударил в гонг, Пин почувствовал себя окончательно выжатым. «Вряд ли сейчас больше девяти часов утра,- подумал он.- Я мог бы сейчас проглотить три завтрака за один присест».
— Проводите господина Митрандира в приготовленные для него покои,- велел Денетор.- Его спутник, если пожелает, может пока разместиться с ним. Но да будет известно, что ныне я принял его присягу служить мне, и он должен быть известен как Перегрин, сын Паладина, и обучен низшим паролям. Известите капитанов, чтобы они ждали меня здесь сразу, как смогут, после того, как будет пробит третий час.
И ты, господин мой Митрандир, тоже приходи, как и когда только пожелаешь. Никто не воспрепятствует твоему приходу ко мне в любое время, исключая лишь короткие часы моего сна. Дай остыть своему гневу на стариковскую глупость и затем возвращайся к моему утешению!
— Глупость? — возразил Гэндальф.- Нет, господин мой, когда вы выживете из ума, вы умрёте. Вы способны использовать как плащ даже ваше горе. Или вы полагаете, что я не понял цели, с которой вы расспрашивали в течение часа того, кто знает меньше всего, хотя я сидел рядом?
— Если вы поняли её, то будьте довольны,- парировал Денетор.- Безумной была бы гордость, отказывающаяся от помощи и совета в нужде, но вы раздаёте подобные дары лишь в соответствии с собственными замыслами. Однако из владыки Гондора не сделать инструмента для чужих целей, сколь достойными они ни были бы. И в этом мире, каков он есть, нет для него цели выше, чем благо Гондора, и власть над Гондором, господин мой, принадлежит мне и никому другому, пока король не вернётся вновь.
— Пока король не вернётся вновь? — повторил Гэндальф.- Прекрасно, господин мой Правитель, ваш долг — продолжать хранить королевство до этого события, которое немногие теперь надеются увидеть. И в этом вы получите любую помощь, какую вам угодно будет попросить. Но вот что я скажу: мне не принадлежит власть ни над одним королевством, ни над Гондором, ни над любым прочим, большим или малым. Однако я забочусь обо всех ценных и достойных вещах, подвергающихся опасности в этом мире, каков он есть. И, что касается меня, то даже в случае гибели Гондора, не вся моя работа пойдёт насмарку, если эту ночь переживёт хоть что-то, способное вновь дать в грядущем прекрасные ростки или изобильные плоды. Ибо я тоже слуга. Ты не знал этого?
И с этими словами он развернулся и широким шагом покинул зал, а Пин бежал сбоку от него.
Пока они шли, Гэндальф не смотрел на Пина и не разговаривал с ним. Проводник встретил их у дверей зала и провёл через Двор Фонтана в переулок между высокими каменными зданиями. После нескольких поворотов они подошли к дому у самой стены Цитадели с северной стороны, недалеко от плеча, которое соединяло холм с горой. Поднявшись по широкой резной лестнице на второй этаж, он показал им прекрасную комнату, светлую и просторную, с добротными портьерами, рисунок которых был трудно различим на матово-золотистом фоне. Комната была обставлена скромно: небольшой стол, два кресла и скамья, но по бокам находились занавешенные альковы с хорошо постланными кроватями, сосудами и тазами для омовения. Три высоких узких окна смотрели на север, на большую излучину Андуина, всё ещё окутанного саваном тумана, по направлению к Эмин Муилу и далёкому Рэросу. Чтобы заглянуть через глубокий каменный подоконник, Пину пришлось вскарабкаться на скамью.
— Ты сердишься на меня, Гэндальф? — спросил он, когда их проводник ушёл и закрыл за собой дверь.- Я сделал всё, что мог.
— Конечно, да! — сказал Гэндальф, неожиданно рассмеявшись; он подошёл, встал рядом с хоббитом, обхватил его рукой за плечи и тоже посмотрел в окно. Смех прозвучал так весело, что Пин с некоторым удивлением взглянул в лицо мага, которое было теперь совсем рядом, но сначала увидел лишь морщины, прочерченные заботой и скорбью. И только всмотревшись внимательнее, он понял, что под ними скрывалась великая радость: настоящий фонтан веселья, достаточный, чтобы, когда он прорвётся, заразить смехом целое королевство.
— Конечно, ты сделал всё, что мог,- повторил маг,- и надеюсь, что ещё не скоро ты вновь попадёшь в зажим между двумя столь кошмарными стариками. Тем не менее, владыка Гондора узнал от тебя больше, чем ты полагаешь, Пин. Ты не смог утаить тот факт, что от Мории отряд вёл не Боромир и что среди вас был некто весьма достойный, направлявшийся в Минас Тирит, и что у него есть знаменитый меч. Люди в Гондоре много думают о преданиях древних дней, и Денетор долго размышлял над стихом и над словами Проклятие Исилдура с тех пор, как Боромир ушёл.
Он не таков, как другие люди этого времени Пин, и как бы ни передавалось наследие от отца к сыну, случилось так, что кровь Заокраинного Запада струится в нём почти без примесей, как и в другом его сыне, Фарамире, чего, однако, не было в Боромире, которого он любил больше. Он прозорлив. Он способен понять, если направит на это свою волю, многое из того, что происходит в умах других людей, даже тех, что живут далеко. Трудно обмануть его и опасно пытаться.
Помни это! Потому что теперь ты поклялся служить ему. Я не знаю, что вложило в твою голову или твоё сердце поступить так. Но это было хорошо сделано. Я не препятствовал, ибо не следует сдерживать благородный порыв холодным советом. Это тронуло его сердце и, насколько я могу судить, улучшило настроение. И, по крайней мере, теперь ты можешь свободно ходить по Минас Тириту — когда ты не на службе. Потому что это оборотная сторона медали. Ты в его распоряжении, и он не забудет об этом. Продолжай соблюдать осторожность!
Маг замолчал и вздохнул.
— Ладно, не стоит размышлять над тем, что будет завтра. Ибо завтра совершенно определённо будет хуже, чем сегодня, причём на многие дни вперёд. И тут я уже ничем не могу помочь. Доска разложена, и фигуры пришли в движение. Одна из этих фигур, которую я очень хочу найти, Фарамир, теперь наследник Денетора. Не думаю, что он в городе, но у меня не было времени расспрашивать о новостях. Я должен идти, Пин. Я должен пойти на этот совет лордов и узнать всё, что смогу. Но ход у Врага, и он готов открыть свою решающую игру. И похоже, что пешкам доведётся увидеть в этой партии столько же, сколько всем прочим, Перегрин, сын Паладина, солдат Гондора. Точи свой меч!
Гэндальф подошёл к двери и там обернулся.
— Я спешу, Пин,- сказал он.- Когда соберешься выходить, окажи мне услугу. Даже до того, как отдохнёшь, если только ты не слишком устал. Найди Тенегона и посмотри, как его устроили. Эти люди хорошо относятся к животным, потому что они добрый и мудрый народ, но они не столь искусны в обращении с лошадьми, чем некоторые.
Сказав это, Гэндальф ушёл, и сразу вслед за этим в башне Цитадели мелодично ударил колокол. Трижды прозвенел он в воздухе серебром и замолчал: третий час от восхода солнца.
Через минуту Пин уже выскочил за дверь, спустился по лестнице и выглянул на улицу. Солнце теперь светило тепло и ярко, башни и высокие дома отбрасывали на запад длинные, резко очерченные тени. В голубом воздухе высоко вздымала свой белый шлем и снежный плащ гора Миндолуин. По улицам города взад и вперёд проходили вооружённые люди, словно спешившие с ударом часов сменить друг друга на постах и службах.
— В Шире это называется девять часов утра,- произнёс вслух Пин, обращаясь к самому себе.- Самое время для приятного завтрака у открытого окна на весеннем солнышке. И как же мне хотелось бы позавтракать! Эти люди вообще завтракают, или завтрак у них уже кончился? И где, интересно, они обедают, и когда?
Вскоре он заметил человека, одетого в чёрное и белое, который шёл по узкой улице из центра Цитадели в его сторону. Пин чувствовал себя одиноким и уже совсем было решился заговорить с этим человеком, когда он будет проходить мимо, но этого не потребовалось. Человек сам подошёл к нему.
— Ты Перегрин Невысоклик? — спросил он.- Мне сообщили, что ты присягнул служить Городу и Владыке. Добро пожаловать!
Он протянул руку, Пин пожал её.
— Меня зовут Берегонд, сын Баранора. Я не занят этим утром, и меня послали к тебе, чтобы обучить паролям и рассказать тебе немного о том, что ты, без сомнения, захочешь узнать. Что касается меня, то мне тоже хотелось бы познакомиться с тобой, поскольку никогда прежде не видели мы невысоклика в этой стране и, хоть и слыхали о них, мало что говорится про вас в любом из известных нам преданий. Кроме того, ведь ты друг Митрандира. Ты хорошо его знаешь?
— Ну,- сказал Пин,- можно сказать, о нём я знаю всю свою короткую жизнь, а недавно я проделал с ним долгий путь. Но в этой книге много чего можно прочесть, и я не могу претендовать на то, что просмотрел больше, чем одну-две страницы. И всё же я, наверное, знаю его не хуже, чем другие, за исключением немногих. Думаю, из всего нашего Отряда один лишь Арагорн действительно знает его.
— Арагорн? — переспросил Берегонд.- Кто это?
— Ох,- запнулся Пин.- Ну, это человек, который шёл с нами. Я думаю, сейчас он в Ристании.
— Я слышал, ты был в Ристании. И мне хотелось бы также подробно расспросить тебя и об этой стране, потому что мы возлагаем многое на ту маленькую надежду, которую даёт нам её народ. Но я отвлёкся от данного мне поручения, которое обязывает меня сначала ответить на твои вопросы. Что тебе хотелось бы узнать, мастер Перегрин?
— Э-э, ну,- протянул Пин,- смею сказать, что из всех жгучих вопросов больше всего меня сейчас волнует один: как насчёт завтрака и всего прочего? То есть, когда вы, так сказать, садитесь за стол, и где здесь столовая, если она есть? И харчевни? Я смотрел, пока мы ехали наверх, но не заметил ни одной, хотя, признаться, всю дорогу меня поддерживала надежда на глоток эля, когда мы попадём в жилища учтивых и мудрых людей.
Берегонд серьёзно посмотрел на него.
— Я вижу, ты старый служака,- сказал он.- Говорят, что люди, сражающиеся в поле, всегда подбадривают себя надеждой поскорей добраться до еды и питья, хотя самому мне не приходилось много путешествовать. Так, значит, ты ещё не ел сегодня?
— Ну, если говорить вежливо, то ел,- ответил Пин.- Но не больше, чем кубок вина и одну-две белых лепешки, благодаря любезности вашего господина. Но за это он целый час мучил меня вопросами, что заставляет-таки проголодаться.
Берегонд рассмеялся.
— За столом великие дела вершатся малыми людьми, как у нас говорят. Однако ты позавтракал не хуже, чем любой человек в Цитадели, и с гораздо большим почётом. Это крепость и сторожевая башня, причём в настоящий момент на военном положении. Мы встаём прежде солнца, перекусываем в сером свете и с восходом идём на службу. Но не отчаивайся! — Он снова рассмеялся при виде обескураженного лица Пина.- Те, кто несут тяжёлую службу, получают кое-что для подкрепления своих сил в середине утра. Затем полдник в середине дня или тогда, когда позволяют служебные обязанности, а в час захода солнца люди собираются для дневной трапезы и такого веселья, какое ещё возможно в эти дни.
Идём! Прогуляемся немного, а затем отдохнём, а заодно и подкрепимся на крепостной стене, чтобы полюбоваться прекрасным утром.
— Один момент! — сказал Пин, покраснев.- Прожорливость или, как ты вежливо говоришь, голод, совсем было вышибли это у меня из головы. Но Гэндальф, или, как вы его зовёте, Митрандир, просил меня навестить его коня, Тенегона, большого жеребца из Ристании и, как мне говорили, зеницу герцогского ока, хоть он и отдал его Митрандиру. Думаю, что его новый хозяин любит это животное больше, чем многих людей, и, имей его пожелания вес в этом городе, вам пришлось бы обходиться с Тенегоном со всем почтением и даже с большей добротой, чем вы обошлись с хоббитом, если только это возможно.
— Хоббитом? — переспросил Берегонд.
— Так мы называем себя сами,- пояснил Пин.
— Я рад узнать это,- сказал Берегонд,- поскольку теперь я могу сказать, что странный акцент не портит учтивой речи, а хоббиты — учтивый народ. Но идём! Ты познакомишь меня с этим добрым конём. Я люблю животных, но мы редко видим их в этом каменном городе; ведь мой народ родом из горных долин, а до этого — из Итилии. Однако, не бойся! Визит будет коротким — всего лишь дань вежливости, а оттуда направимся прямиком в кладовые.
Пин нашёл, что Тенегона хорошо устроили и обиходили, поскольку в шестом круге, за стенами Цитадели, было несколько прекрасных стойл, где рядом с помещениями для гонцов Владыки держали резвых лошадей, чтобы посланцы были в любую минуту готовы скакать по неотложному приказу Денетора или главных капитанов. Но сейчас все лошади и всадники были в разъездах.
Тенегон тихонько заржал, когда Пин вошёл в стойло, и повернул голову.
— Доброе утро! — сказал Пин.- Гэндальф придёт сразу, как только сможет. Он занят, но просил передать тебе привет и посмотреть, всё ли с тобой в порядке; надеюсь, ты отдыхаешь от своих долгих трудов.
Тенегон махнул головой и переступил. Но он позволил Берегонду погладить его по морде и большим бокам.
— Он выглядит так, словно пробежался на скачках, а не преодолел только что долгий путь,- сказал Берегонд.- Как он горд и могуч! Где его сбруя? Она должна быть богатой и прекрасной.
— Нет сбруи достаточно богатой и прекрасной для него,- ответил Пин.- Он не хочет никакой. Если он согласен нести тебя, то понесёт, а если нет, так никакие удила, узда, хлыст или плеть не укротят его. До свидания, Тенегон! Потерпи. Битва близка.
Тенегон вскинул голову и заржал так, что стойло закачалось, и они зажали уши. Затем они распрощались и ушли, убедившись, что кормушка как следует наполнена.
— А теперь к нашей кормушке,- предложил Берегонд и повёл Пина обратно в Цитадель, а там к двери в северной стене высокой башни. Потом они спустились по длинной холодной лестнице в широкую галерею, освещённую лампами. В её боковой стене были решётки, одна из которых стояла открытой.
— Здесь кладовые и склад моего отряда Стражи,- сказал Берегонд.- Привет, Таргон! — окликнул он через решётку.- Сейчас ещё рано, но тут новичок, которого Владыка принял к себе на службу. Он долго и далеко скакал на пустой желудок и тяжело потрудился сегодня утром, и он голоден. Дай нам, что у тебя найдётся!
Тут им выдали хлеб, и масло, и сыр и яблоки: последние зимнего сорта, сморщенные, но сочные и сладкие,- и кожаную флягу со свежим элем, и деревянные тарелки и чаши. Они сложили всё это в плетёную корзину, снова выбрались на солнце, и Берегонд повёл Пина к восточной оконечности высокого, выступающего вперёд бастиона, где в зубчатой стене была глубокая амбразура, а под ней каменное сиденье. Отсюда они могли любоваться утром над миром.
Они ели, пили и говорили то о Гондоре, его нравах и обычаях, то о Шире и чужих краях, в которых побывал Пин. И с каждым разом Берегонд всё больше удивлялся и всё изумлённее глядел на хоббита, болтающего своими короткими ножками, когда он сидел на скамье, или встающего на ней на цыпочки, чтобы заглянуть в амбразуру и увидеть земли внизу.
— Не скрою от тебя, мастер Перегрин,- сказал Берегонд,- что для нас ты выглядишь почти как ребёнок, паренёк лет девяти или около того, и, тем не менее, ты пережил столько опасностей и видел такие чудеса, что немногие из наших седобородых могут похвастать тем же. Я думал, что нашему Владыке пришёл в голову каприз завести себе благородного пажа, как поступали, по слухам, в древности короли. Но теперь я вижу, что это не так, и прошу извинить мою глупость.
— Извиняю,- сказал Пин.- Хотя ты не очень ошибся. Среди своего народа я всё ещё считаюсь почти мальчишкой и «войду в возраст», как говорят у нас в Шире, только через четыре года. Впрочем, довольно обо мне. Лучше посмотри сюда и скажи, что отсюда видно.
Солнце уже взошло довольно высоко, и туманы в долине внизу поднялись. Последние их остатки проплывали над головой обрывками белых облаков, уносимые вдаль крепнущим ветром с востока, который колыхал флаги на Цитадели и плескал её белыми стягами. Далеко внизу, на дне долины, примерно в пяти лигах, если оценивать расстояние на глаз, теперь была видна серая и блестящая Великая Река, катившая свои воды с северо-запада, затем сворачивающая могучей петлёй к югу и опять к западу и теряющаяся из виду в дымке и мерцании, за которыми очень далеко, в пятидесяти лигах отсюда, было море.
Пин мог видеть весь Пелленор, лежащий перед ним, как на ладони, усеянный вдали точками ферм, невысоких оград, сараев и коровников, но нигде не было заметно ни коров, ни других животных. Зелёные поля пересекало множество дорог и трактов, на которых царило оживлённое движение: одни повозки вереницами тянулись к Большим Воротам, другие выезжали из них. Время от времени к Воротам подъезжал всадник, соскакивал с седла и спешил в Город. Но основное движение шло прочь от города, по главному, огороженному стенками тракту, который сворачивал к югу круче, чем Река, и, огибая подножье холмов, вскоре терялся из виду. Он был широк и хорошо вымощен, к восточному краю мостовой примыкала столь же широкая дерновая полоса для всадников, а стена была уже за ней. Всадники проносились туда и обратно, но мощёная дорога вся казалась забитой большими крытыми повозками, направляющимися к югу. Однако вскоре Пин понял, что в действительности всё подчинялось строгому порядку: повозки двигались тремя рядами, одни, влекомые лошадьми, быстрее, другие медленнее (это были тяжёлые фургоны с красивыми разноцветными кузовами, запряжённые быками). А вдоль западного края тракта — множество небольших тележек, которые тащили медленно бредущие люди.
— Это путь к долинам Сыпхольм и Лоссарнах, к горным деревням, а затем в Лебению,- сказал Берегонд.- По нему уходят последние повозки, увозящие в убежища стариков, детей и женщин, которые должны сопровождать их. Они все обязаны выйти из Ворот и очистить дорогу на лигу до полудня: таков был приказ. Это печальная необходимость.- Он вздохнул.- Быть может, немногим из тех, кто расстался сейчас, доведётся встретиться вновь. В этом городе и так было слишком мало детей, а теперь и вовсе нет никого, кроме нескольких подростков, которые не пожелали уходить и способны выполнять кое-какую работу. Один из них — мой сын.
На некоторое время разговор иссяк. Пин с тревогой смотрел на восток, словно ожидал в любой момент увидеть тысячные орды орков, разливающиеся по полям.
— А что виднеется там? — спросил он, указывая вниз на середину большой излучины Андуина.- Это другой город, или что это?
— Это был город,- ответил Берегонд,- столица Гондора, а наш город был всего лишь её крепостью. Ибо это руины Осгилиата, занимавшего оба берега Андуина, который наши враги захватили и сожгли уже очень давно. Однако в дни юности Денетора мы отвоевали его назад: не для того, чтобы жить там, а в качестве форпоста и чтобы восстановить мосты для прохода наших армий. А затем появились Ужасные Всадники из Минас Моргула.
— Чёрные Всадники? — проговорил Пин, расширив глаза, которые стали большими и тёмными от вновь проснувшегося старого страха.
— Да, они были чёрными,- подтвердил Берегонд,- и я вижу, что тебе кое-что известно на их счёт, хотя ты ни разу не упомянул о них ни в одном рассказе.
— Я знаю о них,- сказал Пин тихо,- но не хочу говорить о них теперь, так близко, так близко…- Он замолк, устремил свой взор за Реку, и ему показалось, что там нет ничего, кроме плотной, грозной тени. Возможно, это были маячащие на самом горизонте горы, чей зазубренный хребет сглаживали двадцать лиг туманного воздуха, а может, это была всего лишь стена туч, за которой угадывалась другая, более глубокая мгла. Но пока он смотрел туда, ему почудилось, что мрак растёт и сгущается, медленно, очень медленно поднимаясь в небо, чтобы поглотить область, принадлежащую солнцу.
— Так близко к Мордору? — спокойно докончил фразу Берегонд.- Да, он лежит там. Мы редко называем его, хотя вынуждены вечно жить ввиду его тени. Временами она кажется тоньше и более отдалённой, временами ближе и плотнее. Ныне она растёт и сгущается, и потому наш страх и тревога растут тоже. А Ужасные Всадники: менее года назад они отбили переправы, и многие из наших лучших воинов погибли. Но Боромиру в конце концов удалось отбросить врагов назад, с этого западного берега, и мы пока ещё удерживаем около половины Осгилиата. Ненадолго. Вскоре мы ждём там новой атаки. Быть может, главной атаки в грядущей войне.
— Когда? — спросил Пин.- Как ты думаешь? Потому что я видел сигнальные огни прошлой ночью и гонцов, а Гэндальф сказал, что это знак того, что война началась. Сдавалось, он отчаянно спешил. Но теперь всё словно бы опять затихло.
— Только потому, что теперь всё готово,- ответил Берегонд.- Но это лишь затишье перед бурей.
— Тогда почему прошлой ночью были зажжены сигнальные огни?
— Поздно посылать за помощью, когда ты уже осаждён,- сказал Берегонд.- Но я не знаю, чем руководствуются в своих решениях Правитель и его капитаны. У них много способов узнавать новости. И владыка Денетор не похож на других людей: он провидец. Некоторые говорят, что, когда он сидит ночью один в своём верхнем покое в Башне и направляет свою мысль на то или это, он может прочитать нечто в грядущем и что временами ему даже удаётся постичь мысль Врага, вступая с ним в борьбу. Именно поэтому он так стар, потерял силы раньше времени. Но, как бы там ни было, мой господин Фарамир сейчас находится с опасным заданием за Рекой на вражеской территории, и он мог прислать вести.
Если же ты хочешь знать моё мнение, почему были зажжены сигнальные огни, то, скорее всего, из-за новостей, которые пришли вчера под вечер из Лебении. К устью Андуина подходит большой флот корсаров из Умбара, что на юге. Они давно потеряли страх перед мощью Гондора и предались Врагу, а теперь собираются нанести по нам серьезный удар. Потому что эта атака отвлечёт много подкреплений, которые мы ожидаем из Лебении и Дивногорья, население которых стойко и многочисленно. И тем больше наши думы обращаются на север, к Ристании, и тем большую радость доставила нам принесённая вами весть о победе.
И всё же,- он замолчал, встал и обвёл взором север, восток и юг,- события в Скальбурге предупреждают нас, что теперь мы имеем дело с общей стратегией и попали в большую сеть. Это более не стычки у переправ, набеги из Итилии и Анории, засады и мародёрство. Это большая, давно спланированная война, и мы лишь часть её, что бы там ни говорила гордость. Приходят сообщения о движении далеко на востоке, за Внутренним морем, и на севере, в Лихолесье и за его пределами, и на юге, в Хараде. Теперь всем королевствам придётся пройти суровую проверку: выстоять или пасть — под Тень.
Однако, мастер Перегрин, всё-таки нам выпала честь удостоиться особой ненависти Чёрного Властелина, поскольку ненависть эта исходит из глубины времён и перенесена через бездны Моря. Здесь падёт самый сильный удар молота. Именно по этой причине Митрандир примчался сюда в такой спешке. Потому что, если падём мы, то кто устоит? И, мастер Перегрин, видишь ли ты хоть малейшую надежду, что мы выстоим?
Пин не ответил. Он посмотрел на высокие стены, и башни, и храбро поднятые знамёна, и солнце высоко в небе, а потом на сгущающуюся на востоке мглу и подумал о длинных щупальцах Тени, об орках в лесах и горах, предательстве Скальбурга, зловещих птицах и Чёрных Всадниках даже на просёлках Шира, и о крылатом ужасе, назгуле. Он содрогнулся, и надежда угасла. И в этот миг солнце на секунду мигнуло и потускнело, словно по нему прошлось тёмное крыло. И хоббиту показалось, что почти на пределе слышимости высоко и далеко в небе прозвучал крик: слабый, но душераздирающий, холодный и жуткий. Он побледнел и вжался в стену.
— Что это было? — спросил Берегонд.- Ты тоже что-то почувствовал?
— Да,- пробормотал Пин.- Это было предвестье нашего падения и тень рока: Ужасный Всадник в воздухе.
— Да, тень рока,- сказал Берегонд.- Я боюсь, что Минас Тирит падёт. Надвигается ночь. У меня ощущение, будто вся кровь оледенела.
Некоторое время они сидели, свесив головы, и молчали. Затем Пин неожиданно посмотрел вверх и увидел, что солнце всё ещё светит и знамёна по-прежнему развеваются на ветру. Он встряхнулся.
— Это прошло,- сказал он.- Нет, моё сердце ещё не отчаялось. Гэндальф погиб, но вернулся, и он с нами. Мы можем устоять, пусть даже на одной ноге, или, на худой конец, удержаться хоть на коленях.
— Верно сказано! — воскликнул Берегонд. Он вскочил и быстро заходил взад и вперёд.- нет, хотя все вещи обречены со временем исчезнуть, Гондор ещё не умрёт. Нет, даже если опрометчивый враг взойдёт на его стены по горе из трупов. Есть ещё и другие укрепления и тайные тропы для бегства в горы. Надежда и память ещё продолжат жить в тайных долинах, где трава зелена.
— Всё равно, я хочу, чтобы всё уже кончилось к добру или к худу,- сказал Пин.- Я вовсе не воин и питаю отвращение к любой мысли о битве, но ждать начала той, которой я не могу избежать, хуже всего. Каким долгим кажется этот день! Мне было бы легче, если бы нам не приходилось стоять и дожидаться в полном бездействии, нигде даже не ударив первыми. Думаю, что в Ристании тоже не нанесли бы ни одного удара, если бы не Гэндальф.
— А! Ты бередишь болячку, которая зудит у многих,- промолвил Берегонд.- Но всё может измениться, когда вернётся Фарамир. Он отважен, гораздо отважнее, чем думают многие, так как в нынешние дни люди не очень верят, что капитан может быть мудр и искушён в летописях и песнях, как он, и при этом быть сильным и способным быстро оценивать обстановку на поле боя. Но Фарамир именно таков. Менее опрометчивый и пылкий, чем Боромир, но не менее решительный. Однако, что, собственно, он может сделать? Мы не в состоянии штурмовать горы… вон того королевства. Пределы нашей досягаемости сузились, и мы не способны ударить, пока враг не окажется в них. Но тогда наша рука должна быть тяжела! — И он стукнул по рукояти своего меча.
Пин смотрел на него — высокого, гордого и благородного, как все люди, которых он успел повидать в этой стране, и с отважным блеском в глазах при мысли о битве. «Увы! Моя-то рука легче перышка,- подумал он про себя.- Пешка, сказал Гэндальф? Возможно, только не на своей доске».
Так они беседовали, пока солнце поднималось, и тут внезапно пробил полуденный колокол и в Цитадели стало оживлённо, потому что все, кроме часовых, направились поесть.
— Ты пойдёшь со мной? — спросил Берегонд.- На сегодня ты можешь присоединиться к моему столу. Я не знаю, к какому отряду тебя причислят, или же Правитель оставит тебя в собственном распоряжении. Но тебя с радостью примут. И тебе было бы хорошо познакомиться с возможно большим числом людей, пока есть время.
— С большим удовольствием,- ответил Пин.- Сказать по правде, мне одиноко. Я оставил в Ристании своего лучшего друга, и мне не с кем поговорить или пошутить. Может быть, я действительно смогу вступить в твой отряд? Ты капитан? Если да, ты мог бы взять меня или попросить за меня?
— Нет, нет! — рассмеялся Берегонд.- Я не капитан. Я всего лишь простой солдат Третьего отряда Цитадели, так что у меня нет ни чинов, ни звания, ни титулов. Однако, мастер Перегрин, просто служить в страже Башни Гондора считается в Городе весьма почётным, и такие люди пользуются уважением в стране.
— Тогда это для меня недостижимо,- сказал Пин.- Отведи меня назад в нашу комнату, и, если Гэндальфа там нет, я пойду с тобой куда угодно как твой гость.
Гэндальфа в комнате не было, записки от него тоже, так что Пин пошёл с Берегондом и познакомился с солдатами Третьего отряда. И похоже, что, приведя его, Берегонд поднялся в глазах людей столь же высоко, как и его гость, потому что Пина горячо приветствовали. В Цитадели пошло уже немало толков о спутнике Митрандира и его продолжительной беседой наедине с Правителем, и молва объявила, что с севера прибыл принц невысокликов, чтобы предложить Гондору союз и пять тысяч мечей. А некоторые добавляли, что когда из Ристании прискачут всадники, каждый привезёт за спиной воина-невысоклика, быть может, небольшого, но доблестного.
Хотя Пину пришлось с сожалением разрушить эти обнадёживающие слухи, избавиться от своего нового, только что полученного титула ему не удалось: люди полагали, что он пристал тому, кто дружил с Боромиром и был с почётом принят владыкой Денетором, и они благодарили его за то, что он разделил их компанию, и ловили каждое его слово и рассказы о чужих странах, и дали ему столько еды и эля, сколько он и пожелать не мог. Фактически, единственной его заботой было «соблюдать осторожность» по совету Гэндальфа и не позволять своему языку болтать чересчур свободно, что, в общем-то, свойственно хоббиту, находящемуся среди друзей.
Наконец Берегонд поднялся.
— Прощай покуда! — сказал он.- Я теперь занят до захода, как, думаю, и все здесь. Но если тебе одиноко, как ты сказал, то, может быть, ты не откажешься от весёлого проводника по Городу? Мой сын охотно пройдётся с тобой. Он хороший парень. Если захочешь, спустись в нижний круг и спроси Старую гостиницу на Рат Келердаин, улице Ламповщиков. Ты найдёшь его там с другими пареньками, которые остались в Городе. Возможно, вам будет на что посмотреть у Больших Ворот до их закрытия.
Он ушёл, и вскоре за ним последовали и остальные. День был ещё ясен, хотя дымка в небе усиливалась, и для марта, даже так далеко к югу, жаркий. Пина клонило в сон, но комната казалась безрадостной, и он решил спуститься и изучить Город. Он прихватил с собой несколько кусочков, припасённых для Тенегона, и их учтиво приняли, хотя конь, похоже, ни в чём не испытывал недостатка. Затем он пошёл вниз по петляющим улицам.
Люди, мимо которых он проходил, не сводили с него глаз. Встречные приветствовали его с серьёзной учтивостью на манер Гондора, склоняя голову и прижимая руки к груди, но за спиной он слышал летящие от двери к двери многочисленные призывы выйти и посмотреть на принца невысокликов, спутника Митрандира. Многие говорили на другом, отличным от всеобщего языке, но он очень скоро сообразил, что значит эрнил и перианнат и понял, что титул этот спустится в Город перед ним.
Наконец он, пройдя множеством сводчатых туннелей, красивых галерей и мостовых, очутился в нижнем и самом широком круге и там его направили к улице Ламповщиков — широкой дороге, которая вела к Большим Воротам. На ней он отыскал Старую гостиницу: большое строение из серого выветрелого камня с двумя флигелями, выходящими на улицу, и узким газоном между ними, за которым был многооконный дом с колоннадой по всему фасаду и ведущей к ней от самой травы лестницей. Между колонн играли мальчики: единственные дети, которых Пин видел в Минас Тирите, и он остановился посмотреть на них. Вскоре один из мальчишек заметил его и с возгласом перепрыгнул через траву и вышел на улицу; кое-кто последовал его примеру. Затем паренёк встал перед Пином, меряя его взглядом с ног до головы.
— Привет! — сказал он.- Ты откуда взялся? Ты чужой в Городе.
— Был,- сказал Пин.- Но говорят, что теперь я стал солдатом Гондора.
— Да ну! — фыркнул парень.- Тогда мы все тут такие солдаты. Но сколько тебе лет и как тебя звать? Мне уже десять лет и скоро будет пять футов. Я выше тебя. Но ведь мой отец страж, один из самых рослых. Кто твой отец?
— На какой вопрос я должен ответить первым? — спросил Пин.- Мой отец возделывает землю вокруг Белых Колодезей близ Кролгорда в Шире. Мне почти двадцать девять, так что в этом я превосхожу тебя, хотя во мне всего четыре фута и не похоже, что я вырасту ещё, разве что в ширину.
— Двадцать девять! — присвистнул парень.- Эй, да ты совсем старый! Прямо как мой дядя Иорлас. Всё же,- добавил он с надеждой,- спорим, что я смог бы поставить тебя вверх тормашками или положить на обе лопатки.
— Может, и смог бы, если я позволю,- улыбнулся Пин.- А может, я смог бы проделать то же самое с тобой. Мы знаем кое-какие борцовские приемы в моей маленькой стране. В которой, позволь мне тебя заверить, я считаюсь необычайно крупным и сильным, и я ещё никому не позволял ставить себя вверх тормашками. Так что, если бы дошло до дела и у меня не было бы другого выхода, мне пришлось бы убить тебя. Потому что, когда ты станешь старше, ты узнаешь, что люди не всегда таковы, какими кажутся, и хоть ты, должно быть, принял меня за слабого чужого мальчишку и лёгкую жертву, позволь мне предостеречь тебя: я не таков, я невысоклик, суровый, дерзкий и злой!
Пин скорчил такую мрачную мину, что мальчик отскочил назад, но тут же вернулся, сжав кулаки и с боевым огнём в глазах.
— Нет! — рассмеялся Пин.- Верить всему, что говорят о себе чужаки, тоже не стоит! Я не боец. Но, в любом случае, вежливость требует, чтобы тот, кто бросает вызов на поединок, сначала представился.
Мальчик горделиво выпрямился.
— Я Бергил, сын Берегонда из Стражи,- сказал он.
— Так я и думал,- отозвался Пин,- потому что ты похож на отца. Я знаю его, и он послал меня к тебе.
— Тогда почему ты не сказал этого сразу? — спросил Бергил, и внезапно лицо его стало испуганным.- Только не говори мне, что он передумал и хочет отправить меня с девчонками! Но нет, последние возки ушли.
— Его послание не так плохо, если не хорошо,- ответил Пин.- Он сказал, что, если ты раздумаешь ставить меня вверх тормашками, то можешь поводить меня по Городу и развеять мое одиночество. Взамен я могу рассказать тебе кое-что о дальних странах.
Бергил облегчённо рассмеялся и хлопнул в ладоши.
— Отлично! — воскликнул он.- Тогда пошли! Мы всё равно скоро собирались отправиться к Воротам, чтобы посмотреть. Значит, пойдём прямо сейчас.
— А что там будет?
— Капитаны Внешних земель должны прибыть по Южному тракту до захода солнца. Пойдём с нами, и увидишь.
Бергил оказался хорошим товарищем: лучшим собеседником, с которым Пину довелось пообщаться с тех пор, как он расстался с Мерри. Очень скоро они смеялись и весело болтали, пока шли по улицам, не обращая внимания на глазеющих на них людей. Вскоре они очутились в толпе, направляющейся к Большим Воротам. Здесь Пин сильно вырос во мнении Бергила, так как, когда он назвал своё имя и пароль, страж отдал ему честь и выпустил из города. И более того: он разрешил ему взять с собой своего спутника.
— Здорово! — сказал Бергил.- Нас, мальчишек, больше не пускают за Ворота без старших. Теперь нам будет видно лучше.
За Воротами вдоль тракта и вокруг большой мощёной площади, куда сходились все дороги к Минас Тириту, стояла толпа людей. Все глаза были обращены к югу, и вскоре поднялся гул:
— Там пыль! Они подходят!
Пин с Бергилом протолкались в первые ряды и ждали. В отдалении зазвучали рога, и радостный шум прокатился навстречу им, как крепнущий ветер. Затем громко пропела труба, и все люди вокруг них закричали.
— Форлонг! Форлонг! — услышал Пин.- Что они говорят? — спросил он.
— Прибыл Форлонг,- ответил Бергил.- Старый Форлонг Тучный, Владыка Лоссарнаха. Там живёт мой дед. Ура! Вот он. Добрый старина Форлонг!
Во главе колонны выступал большой крутобокий конь, на котором сидел широкоплечий гигант, старый и седобородый, но в кольчуге, чёрном шлеме и с длинным тяжёлым копьём. За ним гордо маршировали колонной запылённые люди, хорошо вооружённые, с большими боевыми топорами и суровыми лицами. Они были ниже и несколько смуглее, чем те гондорцы, которых до сих пор встречал Пин.
— Форлонг! — кричали люди.- Верное сердце, верный друг! Форлонг!
Но когда люди из Лоссарнаха прошли, они забормотали:
— Так мало! Две сотни, что это? Мы надеялись, что их будет в десять раз больше. Это всё недавние вести о чёрном флоте. Они прислали лишь десятую часть своих сил. Всё же, каждая малость — уже приобретение.
И так подходили, встречались приветственными криками и втягивались в Ворота люди с Внешних земель, пришедшие защитить Город Гондора в тёмный час, но каждый раз слишком мало, каждый раз меньше, чем предполагала надежда и просила нужда. Люди из долины Рингло за сыном своего господина, Дерворином, пешие, три сотни. С нагорий Мортонда, большой долины Чернокоренье, рослый Дуинхир со своими сыновьями Дуилином и Деруфином и пять сотен лучников. С Анфаласа, дальнего Долгобережья — длинная вереница разношёрстных людей — охотников, пастухов и крестьян из небольших деревушек, все плохо вооружённые, за исключением челядинцев их господина Голасгила. Из Ламедона немного суровых горцев без капитана. Снятые с кораблей рыбаки из Этира, около сотни или чуть больше. Хирлуин Светлый с Зелёных Холмов из Пиннат Гелина с тремя сотнями храбрецов в зелёных одеждах. И под конец самый гордый из всех Имрагил, принц Дол Амрота, родич Правителя, с позолоченными стягами, несущими символ Корабля и Серебряного Лебедя, и отряд рыцарей в полном вооружении на серых лошадях, а за ними семь сотен воинов, высоких, как владыки, сероглазых, тёмноволосых, запевших, когда они подошли.
И это было всё: всех вместе меньше, чем три тысячи. Больше никто не придёт. Их возгласы и топот ног втянулись в Город и стихли вдали. Зрители молча постояли ещё немного. В воздухе висела пыль, так как ветер стих и вечер был душен. Близился последний час дня, и красное солнце опустилось за Миндоллуин. Тень упала на город.
Пин взглянул вверх, и ему показалось, что небо стало пепельно-серым, словно в нём висела завеса пыли и дыма, едва пропускавшая сквозь себя свет. Но на западе умирающее солнце зажгло эти дымы, и Миндоллуин чернел теперь на фоне медленно тлеющей тучи в крапинах ярко пылающих угольков.
— В каком гневе кончается прекрасный день! — произнёс Пин, забыв о пареньке, который стоял рядом с ним.
— Точнее, кончится, если я не вернусь перед закатным колоколом,- сказал Бергил.- Идём! Уже звучит труба, предупреждающая о закрытии Ворот.
Рука об руку они вернулись в Город, последними пройдя через Ворота перед тем, как те были закрыты; когда они добрались до улицы Ламповщиков, все колокола в Городе торжественно зазвонили. Свет зажёгся в окнах, а из домов и казарм для воинов вдоль стен послышалось пение.
— Прощай покуда,- сказал Бергил.- Передай привет моему отцу и поблагодари за компанию, которую он прислал. Пожалуйста, возвращайся поскорее снова. Теперь мне почти хочется, чтобы сейчас не было войны, потому что тогда мы могли бы здорово повеселиться. Мы съездили бы в Лоссарнах, в дом моего деда. Там хорошо весной: леса и поля все в цвету. Но, может быть, мы с тобой там ещё побываем. Им никогда не победить нашего Владыку, а мой отец очень доблестный. Пока, и возвращайся!
Они расстались, и Пин заспешил обратно к Цитадели. Дорога показалась ему долгой, он вспотел и очень проголодался. Вокруг него быстро густела ночь. На небе не просвечивало ни звёздочки. Он опоздал сесть за стол вместе со всеми, но Берегонд радостно приветствовал его и усадил рядом с собой, чтобы поговорить о сыне. После еды Пин ненадолго задержался, а затем распрощался и ушёл, потому что им овладело странное уныние и ему очень захотелось снова увидеть Гэндальфа.
— Найдёшь дорогу? — спросил Берегонд, стоя в дверях небольшого зала с северной стороны Цитадели, в котором они сидели.- Ночь черна, тем более, что был отдан приказ прикрыть ширмами все огни в Городе и следить, чтобы ни один не светил через стены. И я могу сообщить тебе о другом приказе: ранним утром тебя вызовут к владыке Денетору. Боюсь, что ты не попадёшь в Третий отряд. Тем не менее, мы вполне ещё можем встретиться. Добрый путь и спокойного сна!
В комнате было темно, горел только маленький светильник, поставленный на стол. Гэндальфа не было. Уныние всё сильнее охватывало Пина. Он взобрался на скамью и попытался выглянуть из окна: с тем же успехом можно было смотреть в лужу чернил. Он слез, закрыл ставни и отправился в кровать. Некоторое время он лежал и прислушивался, не вернулся ли Гэндальф, а потом впал в беспокойный сон.
Ночью он проснулся от света и увидел, что Гэндальф вернулся и ходит взад-вперёд по комнате за занавесом алькова. На столе были свечи и пергаментные свитки. Пин услышал, как маг вздыхает и бормочет: «Когда же вернётся Фарамир?»
— Привет! — сказал он, высунув голову из-за занавеса.- Я думал, что ты совсем забыл про меня. Я рад, что ты вернулся. Это был длинный день.
— Но ночь будет слишком короткой,- ответил Гэндальф.- Я вернулся сюда, потому что мне необходимо немного побыть одному, в тишине. Ты спи — в кровати, пока ещё есть такая возможность. На восходе я снова отведу тебя к владыке Денетору. Нет, не на восходе, а когда придёт вызов. Тьма началась. Здесь не будет рассвета.
Серый Отряд
Когда Мерри вернулся к Арагорну, Гэндальфа уже не было и глухой стук копыт Тенегона растворился в ночи. У хоббита был только лёгкий узелок, потому что свой мешок он потерял на Парт Гален и всё, что у него имелось при себе — это несколько полезных вещиц, найденных среди развалин Скальбурга. Счастьедар был уже осёдлан. Леголас и Гимли с их конём стояли рядом.
— Итак, из Отряда остались ещё четверо,- сказал Арагорн.- Мы поскачем вместе. Но не одни, как я полагал. Герцог тоже решил выступить немедленно. Поскольку появилась крылатая тень, он желает вернуться в горы под покровом ночи.
— А куда потом? — спросил Леголас.
— Пока не знаю,- ответил Арагон.- Что касается герцога, он отправится на сбор, назначенный им в Эдорасе через четыре ночи, считая от этой. И там, я думаю, он услышит вести о войне, и Всадники Ристании отправятся к Минас Тириту. Но что до меня и тех, кто пойдут со мной…
— Я первый! — воскликнул Леголас.
— И Гимли с ним! — добавил гном.
— Итак, что до меня,- повторил Арагорн,- то предо мной пока темно. Я тоже должен идти к Минас Тириту, но ещё не вижу пути. Час, к которому я давно готовился, близок.
— Не бросайте меня! — вмешался тут Мерри.- Хоть от меня до сих пор было мало толку, но я не хочу оставаться в стороне, как кладь, о которой вспомнят, когда всё будет позади. Вряд ли Всадники захотят сейчас возиться со мной. Правда, герцог, конечно, говорил, что я должен сесть рядом с ним, когда он вернётся домой, и рассказать ему всё о Шире.
— Да,- сказал Арагорн.- И я думаю, Мерри, что твой путь лежит с ним. Но не рассчитывай на веселье в его конце. Боюсь, что нескоро теперь Теоден расположится на отдых в Медусельде. Многие надежды угаснут этой горькой весной.
Скоро всё было готово к выступлению: двадцать четыре лошади, Гимли за спиной Леголаса и Мерри впереди Арагорна. Сейчас они быстро скакали сквозь ночь. Едва лишь они миновали Броды Скальтока, из арьергарда галопом подскакал всадник.
— Мой господин,- сказал он герцогу,- за нами конники. Мне показалось, что я слышу их, когда мы пересекали Броды. Но теперь мы в этом уверены. Они мчатся быстро и настигают нас.
Теоден тут же отдал приказ остановиться. Всадники развернулись и схватились за копья. Арагорн спешился, ссадил Мерри на землю и, обнажив меч, встал у стремени герцога. Эомир со своим оруженосцем поскакал к арьергарду. Мерри ещё сильнее, чем прежде, почувствовал себя бесполезной обузой, и невольно задался вопросом, что же ему делать, если здесь будет битва. Ему представилось, как небольшой отряд герцога зажат со всех сторон и перебит, а он бежит под покровом темноты один среди диких степей Рохана, не имея ни малейшего представления о том, где он среди всех её бесконечных миль. «Не здорово!» — решил он, вытащил свой меч и затянул потуже пояс.
Спускающуюся к горизонту луну закрыло большое, летящее по небу облако, но внезапно она снова появилась из него и ярко засияла. И тут все они услышали стук копыт и в тот же миг увидели тёмные фигуры, быстро приближающиеся по дороге от Бродов. В лунном свете то и дело вспыхивали наконечники копий. Число преследователей нельзя было определить, но по-видимому их было не меньше, чем свита герцога.
Когда они очутились в пятидесяти шагах, Эомир громко крикнул:
— Стой! Стой! Кто скачет по Ристании?
Преследователи резко остановились. Наступило молчание; потом в лунном свете стало видно, как один из всадников спешился и медленно пошёл вперёд. Его рука забелела, когда он поднял её раскрытой ладонью вперёд, в знак мира, но люди герцога крепко сжали оружие. В десяти шагах человек остановился. Затем раздался его ясный голос:
— Ристания? Ты сказал, Ристания? Это доброе слово. Мы в спешке примчались издалека, чтобы отыскать эту страну.
— Вы нашли её,- сказал Эомир.- Вы вступили в неё, переехав через оставшиеся вон там броды. Но это владения герцога Теодена. Никто не скачет здесь без его позволения. Кто ты? И в чём причина вашей спешки?
— Я Халбарад Дунадан, следопыт севера,- громко ответил человек.- Мы ищем некоего Арагорна, сына Арахорна, и слышали, что он в Ристании.
— И вы уже нашли и его тоже! — воскликнул Арагорн.
Отдав повод Мерри, он выбежал вперёд и обнял вновьприбывшего.
— Халбарад! — проговорил он.- Вот уж поистине нежданная радость!
Мерри с облегчением вздохнул. Он уж решил было, что это какая-то последняя выходка Сарумана — напасть на герцога, пока вокруг него лишь несколько людей, однако по всему выходило, что умирать, защищая герцога, не придётся, во всяком случае, не сейчас. Он спрятал меч в ножны.
— Всё в порядке,- сказал Арагорн, оборачиваясь.- Это несколько моих родичей из дальней страны, где я жил. Но скажи, Халбарад, почему вы пришли и сколько вас?
— Со мной тридцать,- ответил Халбарад.- Все из нашего клана, кого удалось собрать наспех, но с нами поехали братья Элладан и Элроил, пожелавшие отправиться на войну. Мы выехали сразу, как смогли, когда пришёл твой вызов.
— Но я не призывал вас,- возразил Арагорн,- разве лишь мысленно. Мои думы не раз обращались к тебе и редко когда чаще, чем этой ночью, но я не посылал слова. Впрочем, неважно! Всё это может подождать. Ты нашёл нас спешащими и в опасности. Скачите с нами, если герцог позволит.
Теоден был искренне рад новостям.
— Прекрасно! — сказал он.- Если эти родичи хоть немного похожи на тебя, мой господин Арагорн, тридцать таких воинов окажутся силой, которую нельзя оценивать по головам.
Затем Всадники снова тронулись в путь, а Арагорн некоторое время скакал с дунаданцами, и, когда они поговорили о событиях на севере и на юге, Элроил сказал ему:
— Я принёс тебе слова моего отца: «Дни на исходе. Если тебе нужно спешить, вспомни Тропы Мёртвых».
— Сдаётся, что отпущенных мне дней не хватит, чтобы сбылись мои чаяния,- ответил Арагорн.- Но поистине сильно же мне придётся спешить, прежде чем я ступлю на этот путь.
— Вскоре увидим,- возразил Элроил.- Но не будем больше говорить о подобных вещах посреди открытой дороги!
И Арагорн спросил Халбарада:
— Что это ты несёшь, родич?
Ибо он заметил, что вместо копья тот держит в руках высокое древко наподобие стяга, но плотно завёрнутого в чёрную ткань и старательно обвязанного верёвками.
— Это дар, который я несу тебе от госпожи Раздола,- ответил Халбарад.- Она работала над ним в тайне, и труд был долог. Но она тоже шлёт тебе слова: «Дни теперь на исходе. Либо наша надежда осуществится, либо конец всем надеждам. Поэтому я посылаю тебе то, что сделала для тебя. Доброго пути, Эльфийский Камень!»
И Арагорн промолвил:
— Теперь я знаю, что у тебя в руках. Неси его за меня ещё немного!
И он повернулся и посмотрел вдаль, на север под огромными звёздами, и затем замолчал и больше не проронил ни слова за всё время их ночного пути.
Ночь была совсем стара и восток посерел, когда они доскакали наконец до Теснинного ущелья и вернулись в Горнбург. Здесь они собирались передохнуть немного и посовещаться.
Мерри спал, пока его не разбудили Леголас с Гимли.
— Солнце высоко,- сказал Леголас.- Все остальные уже на ногах и заняты делом. Идём, мастер Лежебока, осмотрись здесь, пока есть возможность!
— Три ночи назад тут была битва,- сказал Гимли,- в которой мы с Леголасом так состязались, что я опередил его всего лишь на одного орка. Пойдём, покажу, как это было! И здесь есть пещеры, Мерри, дивные пещеры! Как ты считаешь, Леголас, мы навестим их?
— Нет! Сейчас некогда,- сказал эльф.- Не порти чуда спешкой! Я дал слово вернуться сюда вместе с тобой, если снова настанут мирные и вольные дни. Но теперь почти полдень, и в этот час мы едим, а затем снова выступаем, как я слышал.
Мерри поднялся и зевнул. Нескольких часов сна было явно недостаточно: он чувствовал себя усталым и довольно подавленным. Ему не хватало Пина, кроме того, он ощущал, что является только обузой, в то время как все вокруг уповали лишь на скорость в делах, которых он толком не понимал.
— Где Арагорн? — спросил он.
— В верхнем покое Крепости,- ответил Леголас.- Похоже, что он не отдыхал и не спал. Он поднялся туда несколько часов назад, сказав, что должен подумать, и вместе с ним пошёл только его родич, Халбарад; но он чем-то озабочен или находится в тяжких сомнениях.
— Странная компания, эти вновьприбывшие,- заметил Гимли.- Это крепкие и величественные люди, по сравнению с которыми Всадники Ристании смотрятся, как мальчишки, потому что лица их суровы и почти все обветрены, словно скалы, совсем как у Арагорна. И они молчаливы.
— Но, как и Арагорн, они учтивы, когда прерывают своё молчание,- сказал Леголас.- И ты отметил братьев, Элладана и Элроила? Их одеяния не столь мрачны, как у других, и они прекрасны и любезны, как владыки эльфов, что и не удивительно в сыновьях Элронда из Раздола.
— Почему они пришли? Вы слышали? — спросил Мерри.
Он уже оделся, набросил на плечи свой серый плащ, и все трое направились к разбитым воротам Крепости.
— Они откликнулись на призыв, как ты и сам слышал,- ответил Гимли.- Они говорят, что в Раздол пришло следующее сообщение: «Арагорн нуждается в своём клане. Пусть дунаданцы скачут к нему в Рохан!» Но кто его прислал, теперь непонятно. Гэндальф, я полагаю.
— Нет, Галадриэль,- сказал Леголас.- Разве она не передала через Гэндальфа, что север пришлёт Серый Отряд?
— Да, ты прав,- согласился Гимли.- Владычица Леса! Она читает желания любых сердец. Ну почему мы не пожелали призвать наших родичей, Леголас?
Леголас стоял перед воротами, обращая свои ясные глаза то к северу, то к востоку, и лицо его было озабоченным.
— Не думаю, что кто-нибудь пришёл бы,- ответил он.- Им нет необходимости скакать на войну, война уже идёт по их собственным землям.
Некоторое время трое товарищей бродили вместе, обсуждая тот или иной поворот битвы. Они спустились от разбитых ворот, миновали курганы павших на зелёном дёрне рядом с дорогой, остановились на Валу Хельма и заглянули в Ущелье. Над Мертвяцкой Ямой уже высилась насыпь, чёрная и каменистая, и был хорошо заметно вытоптанное, оголённое от травы место, где стояли хуорны. На Валу, а также в полях и у разрушенных стен позади работало много полеван и воинов крепостного гарнизона, однако всё выглядело странно притихшим: усталая долина, отдыхающая после сильной бури. Вскоре друзья повернули обратно и пошли в зал Горнбурга обедать.
Герцог был уже там, и как только они вошли, он подозвал Мерри и усадил его рядом с собой.
— Это не то, как мне хотелось бы,- сказал он,- поскольку мало похож этот зал на мой прекрасный дом в Эдорасе. И нет твоего друга, который тоже должен бы быть здесь. Но, может, очень нескоро сядем мы, ты и я, за высокий стол в Медусельде. Когда я вернусь туда, будет некогда пировать. Впрочем, сейчас это неважно! Ешь и пей, и давай побеседуем, пока есть такая возможность. А потом ты поскачешь со мной.
— А мне можно? — проговорил Мерри, ошарашенный и польщённый.- Это было бы просто замечательно!
Он никогда ещё не ощущал большей благодарности за обращённые к нему благожелательные слова.
— Боюсь, что я только путаюсь у всех под ногами,- продолжил он, запинаясь,- но я охотно сделал бы всё, что в моих силах, знаете ли.
— Не сомневаюсь,- сказал герцог.- Я велел приготовить для тебя доброго горного пони. По дорогам, какими мы пойдём, он понесёт тебя столь же быстро, как любая лошадь. Потому что из Горнбурга я поскачу не равниной, а горными тропами, и вернусь в Эдорас через Сироколье, где меня ждёт госпожа Эовин. Ты будешь моим оруженосцем, если хочешь. Эомир, найдётся ли здесь военное облачение, годное для моего меченосца?
— Здесь нет больших арсеналов, господин,- ответил Эомир.- Быть может, для него найдётся лёгкий шлем, но нет кольчуги или меча, подходящих к его фигуре.
— У меня есть меч! — воскликнул Мерри, вскочив с места и вытащив свой небольшой яркий клинок из чёрных ножен. Внезапно проникнувшись любовью к этому старику, он опустился на колено, взял его руку и поцеловал.- Могу я положить меч Мериардока из Шира на ваши колени, герцог Теоден? — громко спросил он.- Прими мою службу, если хочешь!
— Я с радостью принимаю её,- сказал герцог и, возложив свои длинные старые ладони на каштановые волосы хоббита, он благословил его.- Встань, Мериардок, оруженосец Рохана из дома Медусельд! — произнёс он.- Возьми свой меч и носи его счастливо!
— Вы будете для меня отцом,- сказал Мерри.
— Ненадолго,- молвил Теоден.
Они разговаривали друг с другом, пока ели, но вскоре Эомир сказал:
— Близок час нашего выступления, господин. Не пора ли мне приказать людям трубить в рога? Но где Арагорн? Его место пустует, и он не ел.
— Мы приготовимся к скачке,- ответил Теоден,- но пошли известить господина Арагорна, что час близок.
Герцог со своими телохранителями и Мерри рядом с ним спустился из ворот Горнбурга туда, где на траве собрались Всадники. Многие уже сидели в сёдлах. Это был значительный отряд, потому что герцог оставлял в Крепости лишь небольшой гарнизон, и все, кого можно было отпустить, скакали к раздаче оружия в Эдорас. Тысяча копий уже ушли ночью, и ещё чуть более пятисот воинов должны были отправиться вместе с герцогом. По большей части это были люди, жившие в полях и долинах Западных Лощин.
Немного в стороне молча сидели в строю следопыты, вооружённые копьями, луками и мечами. Они были в тёмно-серых плащах с надвинутыми поверх шлемов капюшонами. Их лошади были сильны и благородного сложения, но косматы, и одна стояла без седока: собственный конь Арагорна, которого они привели с севера. Его имя было Рогиррин. Их одежда и оружие не блистали камнями и золотом, не было на них и никаких украшений, а также особых эмблем или символов, за исключением того, что плащи у всех были сколоты на левом плече брошью из серебра в форме лучистой звезды.
Герцог сел на своего коня Снегогрива, и Мерри сидел рядом с ним на пони, которого звали Стибба. Вскоре из ворот вышел Эомир, и с ним шли Арагорн и Халбарад, нёсший большое древко, завёрнутое в чёрное, и ещё два высоких человека, ни молодых, ни старых. Так похожи были они, сыновья Элронда, что немногие различали их: тёмноволосые, сероглазые, с прекрасными, как у эльфов, лицами, одетые в одинаковые яркие кольчуги под серебристо-серыми плащами. За ними шагали Леголас и Гимли. Но Мерри смотрел только на Арагорна: так внезапна была перемена, которую он увидел в нём, словно за одну ночь много лет обрушилось на его голову. Его лицо было мрачно, серо и устало.
— Мои мысли в смятении, господин,- сказал Арагорн, остановившись у коня герцога.- Я слышал странные слова и вижу вдали новые опасности. Я долго думал и боюсь теперь, что должен изменить свою цель. Скажи мне, Теоден, вы скачете сейчас в Сироколье, как скоро вы окажетесь там?
— Сейчас час после полудня,- ответил Эомир.- До наступления ночи третьего дня, считая с нынешнего, мы достигнем Гнезда. Это будет первая ночь после полнолуния, и сбор, который назначил герцог, начнётся на следующий день. Быстрее мы не можем собрать силы Ристании.
Арагорн мгновение молчал.
— Три дня,- пробормотал он,- и сбор Ристании только начнётся. Но я вижу, что теперь это нельзя ускорить.
Он поднял взгляд и, по-видимому, пришёл к какому-то решению: его лицо стало менее озабоченным.
— Тогда с вашего позволения, господин, я и мои родичи должны переменить свои планы. Нам придётся скакать по собственному пути и отныне не тайно. Ибо для меня время скрываться миновало. Я поскачу на восток кратчайшей дорогой и пойду Тропами Мёртвых.
— Тропами Мёртвых! — молвил Теоден и содрогнулся.
— Зачем ты говоришь о них?! — ахнул Эомир, круто обернувшись и уставившись на Арагорна, и Мерри показалось, что лица слышавших их Всадников побледнели при этих словах.
— Если такие тропы действительно существуют,- сказал Теоден,- их ворота в Сироколье, но живой человек не может войти в них.
— Увы! Арагорн, друг мой! — проговорил Эомир.- Я надеялся, что на войну мы поскачем вместе, но если ты ищешь Троп Мёртвых, тогда пришла наша разлука, и вряд ли мы когда-либо вновь встретимся под этим солнцем.
— Тем не менее, я пойду этим путём,- сказал Арагорн.- Но я говорю тебе, Эомир, что мы ещё можем вновь встретиться в битве, даже если между нами встанут все войска Мордора.
— Поступай, как хочешь, мой господин Арагорн,- сказал Теоден.- Быть может, тебе суждено испытать неведомые тропы, которыми другие не смеют идти. Эта разлука огорчает меня и уменьшает мои силы, но сейчас я должен идти горными тропами, не медля долее. Прощай!
— Прощай, господин! — ответил Арагорн.- Скачи навстречу великой славе! Прощай, Мерри! Я оставляю тебя в хороших руках: лучших, чем мы надеялись, когда охотились за орками вплоть до Фангорна. Надеюсь, что Леголас и Гимли продолжат пока охотиться со мной, но мы не забудем тебя.
— До свиданья! — сказал Мерри.
Что ещё добавить, он не знал. Он чувствовал себя очень маленьким и совершенно растерялся и пал духом от всех этих мрачных слов. Больше, чем когда либо, ему не хватало неизменной весёлости Пина. Всадники были готовы, их кони горячились; ему хотелось, чтобы они, наконец, поехали, и всё осталось позади.
Вот Теоден обратился к Эомиру, тот поднял руку, громко крикнул, и по его приказу Всадники тронулись вперёд. Они проскакали через Вал, спустились в Ущелье, а потом, быстро свернув к востоку, поехали по дороге, которая около мили тянулась вдоль подножья холмов, а затем, отклоняясь в южном направлении, уводила в горы и терялась из виду. Арагорн въехал на Вал и, не отрываясь, смотрел, как люди герцога удаляются по Ущелью. Затем он повернулся к Халбараду.
— Там уходят трое, кого я люблю, и самый маленький среди них — не последний,- сказал он.- Он не знает, к какому концу скачет, но если бы знал, всё равно пошёл бы.
— Невелик, но дорогого стоит народ Шира,- отозвался Халбарад.- Мало знают они о наших долгих трудах по охране их рубежей, но я не пеняю на это.
— А теперь судьбы наши сплелись вместе,- добавил Арагорн.- Но, увы! Здесь мы должны расстаться. Ладно, мне нужно немного поесть, а затем нам тоже следует торопиться. Идёмте, Леголас, Гимли! За едой мне надо поговорить с вами.
Они вместе вернулись в Горнбург, однако некоторое время Арагорн молча сидел за столом в зале, а остальные ждали, пока он заговорит.
— Ну же! — не выдержал наконец Леголас.- Выскажись и успокойся, и стряхни тень! Что стряслось с тех пор, как мы вернулись серым утром в это угрюмое место?
— На мою долю выпала схватка отчасти более жестокая, чем битва при Горнбурге,- ответил Арагорн.- Я смотрел в Камень Ортханка, друзья мои.
-Ты смотрел в этот проклятый колдовской камень! — в ужасе возопил ошеломлённый Гимли.- Ты сказал что-нибудь… ему? Даже Гэндальф страшился этого поединка.
— Ты забываешь, с кем говоришь,- промолвил Арагорн строго, и глаза его блеснули.- Что из того, что я мог бы сказать ему, вызывает твой страх? Разве я не провозгласил открыто свой титул перед дверьми Эдораса? Нет, Гимли,- продолжил он мягче, и суровость исчезла с его лица, хотя он выглядел как тот, кто много ночей провёл в бессонной муке.- Нет, друзья мои. Я законный хозяин Камня, и у меня есть и право и сила использовать его, или так я считал. Право несомненно. Силы хватило… едва.
Он глубоко вздохнул.
— Это была жестокая борьба, и усталость пройдёт не скоро. Я ни слова не сказал ему и в конце концов покорил Камень моей собственной воле. Одно это ему будет трудно перенести. И он узрел меня. Да, мастер Гимли, он видел меня, но в ином обличье, чем ты видишь меня здесь. Если это поможет ему, то я натворил бед. Но я так не думаю. Полагаю, тот факт, что я жив и хожу по земле, поразил его в самое сердце, ибо он не знал этого прежде. Глаза в Ортханке не проникли сквозь броню Теодена, но Саурон не забыл Исилдура и меча Элендила. Теперь, в самый час свершения его великих замыслов обнаружились наследник Исилдура и Меч, ибо я показал ему обновлённый клинок. Он пока ещё не настолько могуч, чтобы стать выше всех страхов, нет, сомнение вечно гложет его.
— Тем не менее, владения его велики,- возразил Гимли,- и теперь он ударит быстрее.
— Поспешный удар часто падает мимо,- сказал Арагорн.- Мы должны торопить нашего Врага и не дожидаться больше его шагов. Понимаете, друзья, когда я подчинил себе Камень, я узнал многое. Я видел, что к Гондору с юга приближается серьёзная опасность, которая отвлечёт значительные силы от защиты Минас Тирита. Если быстро не парировать этот удар, то полагаю, что не пройдёт и десяти дней, как Город падёт.
— Тогда он обречён пасть,- проговорил Гимли,- потому что какая помощь может быть отправлена отсюда и как она попадёт туда вовремя?
— Мне некого послать на помощь, поэтому я должен идти сам,- сказал Арагорн.- Но есть лишь одна дорога через горы, которая приведёт меня к побережью прежде, чем всё будет потеряно. Это Тропы Мёртвых.
— Тропы Мёртвых! — проворчал Гимли.- Ужасное название, и ристанийцам оно что-то тоже совсем не нравится, как я понял. Могут ли живые воспользоваться подобной дорогой и не погибнуть? И даже если ты пройдешь этим путём, что пользы от столь немногих для отражения удара Мордора?
— Живые никогда не пользовались этой дорогой с тех пор, как сюда пришли ристанийцы,- ответил Арагорн,- ибо она закрыта для них. Но в этот тёмный час потомок Исилдура может воспользоваться ею, если посмеет. Слушайте! Вот слова, что сыновья Элронда принесли мне из Раздола от своего отца, глубочайшего знатока преданий: «Пусть Арагорн вспомнит слова пророка и Тропы Мёртвых».
— И что же это за слова пророка? — спросил Леголас.
— Те, что сказал Малбет Пророк в дни Арведуя, последнего короля Форноста,- ответил Арагорн.
Длинная тень лежит над страной,
Крылья мрака на запад тянет.
Крепость дрожит, у могил королей
Скоро рок грянет. Мёртвые встанут,
Ибо же час нарушивших клятву настанет.
Снова будут у Камня Присяги стоять
И звуку рога в холмах внимать.
Кто дуть будет в рог? Кто их призовёт
Из сумерков серых, забытый народ?
Наследник того, кому клялись они,
Северянин. Нужда позовёт — и он в те двери
Где Тропы Мёртвых скрыты, войти дерзнёт.
— Темён путь, без сомнения,- проговорил Гимли,- но не темнее, чем эти строки для меня.
— Если хочешь понять их смысл, тогда пойдём со мной,- сказал Арагорн,- потому что я сейчас пойду именно этой дорогой. Но я делаю это неохотно, лишь необходимость подгоняет меня. Поэтому я хотел бы, чтобы вы шли со мной только по собственной доброй воле, так как вас ждут тяжкие труды и великий страх, а может быть, и хуже.
— Я пойду с тобой даже по Тропам Мёртвых, к какому бы концу они ни вели! — воскликнул Гимли.
— И я тоже пойду,- сказал Леголас,- потому что я не боюсь мёртвых.
— Я надеюсь, забытый народ не забыл, как сражаются,- добавил Гимли.- Иначе не понимаю, зачем нам нужно тревожить их.
— Это мы узнаем, если нам удастся добраться до Эреха,- сказал Арагорн.- Но клятва, которую они нарушили, была клятвой сражаться с Сауроном, поэтому им придётся сражаться, если они готовы исполнить её. Ибо на Эрехе стоит ещё чёрный камень, который, как говорят, был привезён Исилдуром из Нуменора и водружён на холм, и на этом камне в начале королевства Гондор король гор скрепил клятвой союз с ним. Однако, когда Саурон вернулся и мощь его вновь усилилась, Исилдур призвал людей с гор исполнить их клятву, а они не захотели, так как поклонялись Саурону в Чёрные годы.
Тогда Исилдур сказал их королю: «Ты будешь последним королем. И если Запад окажется сильнее, чем твой Чёрный Хозяин, такое проклятие налагаю я на тебя и твой народ — не знать отдыха и покоя до тех пор, пока ваша клятва не будет исполнена. Ибо война эта продлится бессчётные годы, и вас призовут ещё раз перед концом». И они бежали от гнева Исилдура и не осмелились выступить в войне на стороне Саурона, и они укрылись в горных тайниках и прервали общение с другими людьми, но медленно вымирали на голых холмах. И ужас Бессонной Смерти опустился на Холм Эреха и все места, где влачил жалкое существование этот народ. Однако я должен пойти этой дорогой, поскольку никто из живых мне не поможет.
Арагон поднялся.
— Идём! — воскликнул он, обнажив меч, и тот полыхнул в сумеречном зале Крепости.- К Камню Присяги! Я пойду Тропами Мёртвых. Кто хочет, следуйте за мной!
Леголас и Гимли не ответили, но тоже встали и вышли вслед за Арагорном из зала. На траве тихо и молча ждали Следопыты в надвинутых капюшонах. Леголас и Гимли сели верхом. Арагорн вскочил на Рогиррина. Затем Халбарад поднял большой рог, и рёв его раскатился в Теснине Хельма, и вслед за этим они ринулись вперёд и промчались по Ущелью, подобно грому, провожаемые изумлёнными взглядами людей, оставшихся на Валу и в Горнбурге.
И пока Теоден шёл окольными тропами в горах, Серый Отряд быстро пронёсся по равнине и вечером следующего дня очутился в Эдорасе; здесь они сделали короткую передышку и поднялись вверх по долине, добравшись в вечерней мгле до Сироколья.
Госпожа Эовин приветствовала их и была рада их приходу, потому что не видела она более могучих людей, чем дунедаины и прекрасные сыновья Элронда, но глаза её чаще всего задерживались на Арагорне. И за ужином они беседовали друг с другом, и Эовин услышала обо всём, что произошло с тех пор, как ускакал Теоден, ибо до сих пор её ушей достигали лишь краткие известия. И когда она слушала о битве в Теснине Хельма, и о великом избиении врагов, и об атаке Теодена и его рыцарей, глаза её сияли.
Но под конец она сказала:
— Господа, вы устали, и сейчас вас ждут кровати и те удобства, какие могли быть придуманы наспех. Но завтра для вас будет найдено лучшее жилище.
Однако Арагорн ответил:
— Нет, госпожа, не заботьтесь о нас! Будет достаточно, если мы сможем провести здесь ночь и позавтракать утром, поскольку я еду по делу, не терпящему отлагательств, и с первым светом утра мы должны идти.
Она улыбнулась ему и сказала:
— Тогда с вашей стороны, господин, было очень любезно проскакать столько миль в сторону от вашей дороги, чтобы принести Эовин вести и поговорить с ней в её изгнании.
— И воистину никто не мог бы счесть такое путешествие напрасным,- произнёс Арагорн.- Однако, госпожа, я не пришёл бы сюда, если бы дорога, по которой я должен идти, не привела меня в Сироколье.
И она ответила ему как тот, кому не понравилось сказанное:
— Тогда, господин, вы сбились с пути, так как из Колодола нет дорог к востоку или югу, и вам лучше вернуться, как пришли.
— Нет, госпожа,- возразил он.- Я не сбился с пути, потому что я ходил по этой стране прежде, чем вы родились украшать её. Из этой долины есть дорога, и я пойду ею. Завтра я поскачу Тропами Мёртвых.
Эовин потрясённо уставилась на него, словно поражённая ударом грома, и лицо её побелело, и долго она не произносила ни слова, и все сидели молча.
— Но Арагорн,- проговорила она наконец,- разве дело ваше в том, чтобы искать смерти? Ибо это всё, что вы найдёте на этой дороге. По ней недозволенно идти живым.
— Быть может, мне будет дозволено пройти там,- ответил Арагорн.- По крайней мере, я рискну. Никакой другой путь не годится.
— Но это безумие,- возразила она.- Ведь здесь доблестные и могучие люди, которых вам следовало бы не уводить в тени, а повести на войну, где нужны воины. Я умоляю вас остаться и скакать с моим братом, поскольку тогда все наши сердца будут легче, а надежда яснее.
— Это не безумие, госпожа,- ответил он.- Потому что я иду предначертанной тропой. Но те, кто следует за мной, делают это по доброй воле, и если они теперь пожелают остаться и скакать с ристанийцами, они могут поступить так. Я же пойду Тропами Мёртвых, один, если придётся.
Эовин больше ничего не сказала, и ужин продолжался в молчании, но она не сводила глаз с Арагорна, и остальные видели, что она погружена в мучительные раздумья. После еды все встали, распрощались с госпожой, поблагодарили её за заботу и отправились отдыхать.
Но когда Арагорн подошёл к палатке, где его поместили вместе с Леголасом и Гимли, и его спутники вошли, за ним показалась госпожа Эовин и окликнула его. Он обернулся и увидел её, словно сияние в ночи, ибо она была одета в белое, но глаза её горели.
— Арагорн,- сказала она.- Почему вы хотите идти этим гибельным путём?
— Потому что я должен,- ответил он.- Лишь таким образом могу я надеяться внести свой вклад в войну с Сауроном. Я не ищу опасных троп, Эовин. Если бы мне дано было следовать зову сердца, я гулял бы теперь далеко на севере в прекрасной долине Раздол.
Она помолчала немного, словно разгадывая скрытый смысл его слов, потом внезапно положила свою ладонь на его локоть.
— Вы непреклонны, господин, и решительны,- сказала она,- и этим люди завоёвывают себе славу.- Тут она умолкла, затем продолжила: — Господин, если вы должны идти, позвольте мне следовать за вами. Потому что я устала прятаться в холмах и хочу глянуть в лицо опасности и битве.
— Ваш долг — быть с вашим народом,- ответил он.
— Слишком часто слышу я о долге,- воскликнула она.- Но разве я не из Дома Эорла, дева-воительница, а не безмолочная нянька? Достаточно долго служила я опорой дрожащим ногам. Поскольку они, по всей видимости, не дрожат больше, не могу я разве распоряжаться своей жизнью, как хочу?
— Немногие могут делать это с честью,- ответил он.- Но что до вас, госпожа: разве вы не приняли на себя обязанность руководить народом, пока их господа не вернутся? Если бы не выбрали вас, тогда какой-нибудь маршал или капитан был бы поставлен на то же место, и он не мог бы ускакать прочь от своих обязанностей, устал он или нет.
— Неужели всегда будут выбирать меня? — молвила она горько.- Всегда ли буду я, когда всадники уезжают, оставаться править домом, пока они завоёвывают славу, и готовить пищу и постель, когда они возвращаются?
— Скоро может наступить время,- сказал он,- когда никто не вернётся. Тогда понадобится мужество, не несущее славы, ибо никто не вспомнит о деяниях, совершённых в последней защите ваших домов. Но деяния эти не станут менее доблестными от того, что им не воздадут по заслугам.
И она ответила:
— Вы могли бы сказать проще: ты — женщина, и твоя доля — дом. Но когда мужчины падут в битве и славе, тебя оставят гореть в доме, ибо мужчинам он больше не нужен. Однако я из Дома Эорла, а не женщина из обслуги. Я умею скакать верхом и владеть клинком, и я не боюсь ни боли, ни смерти.
— Чего же вы боитесь, госпожа? — спросил он.
— Клетки,- ответила она.- Оставаться за решёткой, пока привычка и старость не смирят с нею, а все шансы на свершение великих дел будут безвозвратно утрачены вместе с возможностями и желанием.
— И, несмотря на это, вы советуете мне не дерзать идти избранным мною путём потому, что он опасен?
— Как один человек другому,- отозвалась она.- Однако, я ведь не советую вам бежать от опасности, а лишь скакать на битву, где ваш меч может завоевать славу и победу. Я не понимаю, почему высокие и превосходные вещи отбрасываются, как ненужные.
— Как и я,- ответил он.- Поэтому я говорю вам, госпожа: останьтесь! Ибо вам нет дела на юге.
— Как и другим, кто идёт с тобой. Они идут только потому, что не хотят разлучаться с тобой… потому что любят тебя.
С этими словами она повернулась и исчезла в ночи.
Когда на небе уже рассвело, но солнце ещё не поднялось над высокими хребтами на востоке, Арагорн приготовился к отъезду. Его отряд был уже верхом, и он уже собирался вскочить в седло, когда пришла госпожа Эовин пожелать им счастливого пути. Она была одета, как Всадник, и вооружена мечом. В руке она держала чашу, и она поднесла её к губам и отпила немного, желая им быстрой езды, и затем протянула чашу Арагорну, и он выпил её со словами:
— Прощайте, госпожа Ристании! Я пью за счастье вашего Дома, и ваше, и всего вашего народа. Передайте вашему брату: по ту сторону теней мы можем встретиться вновь!
Тут Гимли и Леголасу, которые были рядом, почудилось, что она плачет, что выглядело особенно мучительным в столь строгой и гордой. Но она сказала:
— Арагорн, ты идёшь?
— Иду,- ответил он.
— И ты не позволишь мне скакать с этим отрядом, как я просила?
— Нет, госпожа,- сказал он,- потому что я не могу ответить согласием без разрешения герцога и вашего брата, а они вернутся лишь завтра. Мне же теперь дорог каждый час, поистине каждая минута. Прощай!
Тогда она упала на колени, говоря:
— Умоляю тебя!
— Нет, госпожа,- сказал он и, взяв её за руку, поднял. Потом он поцеловал её руку, и вспрыгнул в седло, и поскакал прочь, и не оглянулся; и только те, кто хорошо знали его и скакали рядом, видели, что он страдает.
А Эовин стояла неподвижно, как каменная статуя, уронив руки, и смотрела им вслед, пока отряд не вошёл в тени чёрной Заповедной горы, Горы Призраков, в который были Двери Мёртвых. Когда они исчезли из виду, Эовин повернулась и, спотыкаясь, как слепая, вернулась в своё жильё. Но никто из её народа не видел этой разлуки, потому что люди спрятались в страхе и не хотели выходить, пока не настанет день и безрассудные чужаки уйдут.
А некоторые говорили:
— Это эльфийские существа. Пусть уходят во тьму, где им и место, и никогда больше не возвращаются. Времена и так достаточно злы.
Свет был ещё сер, когда они поскакали, так как солнце не успело пока вскарабкаться поверх чёрных хребтов Горы Призраков перед ними. Трепет охватил их уже тогда, когда они проехали между рядами древних камней и очутились в Мрачнодебрье. Здесь, во мраке чёрных деревьев, который был бы не в силах долго выносить даже Леголас, они нашли лощину, открывающуюся у корней горы, вход в которую преграждал одинокий стоячий камень, похожий на перст рока.
— Меня мороз продирает по жилам,- сказал Гимли, но остальные промолчали, и его голос умер в сырой опавшей хвое под ногами.
Лошади не хотели идти мимо грозного камня, пока всадники не спешились и не провели их стороной. И так отряд очутился в узкой лощине, которая замыкалась отвесной скалой, и в ней, как пасть ночи, зияла Чёрная Дверь. Вырезанные над её широкой аркой знаки и фигуры нельзя было разобрать из-за темноты, но страх струился из неё, подобно липкому серому туману.
Отряд остановился, и не было в нём сердца, которое не сжалось бы, за исключением лишь сердца эльфа Леголаса, которого призраки людей не страшили.
— Это злая дверь,- молвил Халбарад,- и моя смерть лежит за нею. И всё же я дерзну пройти через неё, но лошади туда не пойдут.
— Однако мы должны войти, значит, лошадям придётся идти тоже,- сказал Арагорн.- Потому что, если мы всё-таки пройдём через эту тьму, многие лиги лежат за нею, и каждый час, потерянный здесь, приближает триумф Саурона. Следуйте за мной!
И он двинулся вперёд, и так велика была сила его воли в этот час, что все дунедаины и их лошади последовали за ним. И поистине любовь, которую лошади следопытов питали к своим седокам, была так велика, что они готовы были пойти даже в ужасную Дверь, если сердца их хозяев, шагавших рядом, были тверды. Но Арод, конь Рохана, отказался двинуться с места и стоял, дрожа и потея от страха так, что жалко было смотреть. Тогда Леголас закрыл ему руками глаза и пропел несколько слов, которые мягко разнеслись во мраке, и тогда конь позволил вести себя, и Леголас вошёл. А Гимли, покинутый всеми, остался.
Его колени тряслись, и он ужасно сердился на себя.
— Неслыханное дело! — бормотал он.- Эльф пошёл под землю, а гном не решается!
С этими словами он нырнул во мрак. Но ему показалось, что его ноги налились свинцом, пока он перетаскивал их через порог, и в ту же секунду слепой мрак обрушился на него, даже на Гимли, сына Глоина, который бесстрашно ходил по многим тёмным местам этого мира.
Арагорн прихватил из Сироколья факелы и теперь, высоко подняв один, шёл во главе, а Элладан с другим шёл последним, и Гимли, ковыляя следом, старался догнать его. Он ничего не видел, кроме тусклого пламени факелов, но если отряд приостанавливался, вокруг него слышался неумолчный шёпот голосов, ропот на языке, которого он никогда прежде не слышал.
Никто не нападал на отряд и не препятствовал его движению, и всё же в гноме, пока он шёл дальше, непрестанно нарастал страх: в основном из-за того, что, как он понимал теперь, повернуть назад было уже невозможно — все пути отступления были запружены невидимым войском, которое следовало за ними в темноте.
Так проходили бессчётные часы, а может, минуты, пока Гимли не увидел то, о чём даже потом вспоминал крайне неохотно. Дорога, насколько он мог судить, была широкой, но теперь отряд внезапно очутился в большой пещере: стены по бокам исчезли. Страх так придавил гнома, что он с трудом переставлял ноги. Слева во мраке что-то блеснуло в свете факела, который нёс Арагорн. Арагорн остановился и пошёл посмотреть, что это.
— Он, что, не чувствует страха? — пробормотал гном.- В любой другой пещере Гимли, сын Глоина, первым бы побежал на блеск золота. Но не здесь! Пусть лежит!
Всё же он подошёл поближе и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а Элладан высоко держит оба факела. Перед ними был скелет могучего человека. Он был одет в кольчугу, и до сих пор доспехи его лежали здесь неповреждёнными, потому что воздух пещеры был сух, как пыль. Кольчуга-безрукавка была позолочена, пояс тоже был золотым с гранатами, и золотом был украшен шлем на его черепе, повёрнутом лицом в пол. Он пал, как теперь было видно, близ дальней стены пещеры, и перед ним были плотно закрытые каменные двери: фаланги его пальцев всё ещё цеплялись за щель. Рядом валялся зазубренный и сломанный меч, словно он рубил скалу в последнем отчаянии.
Арагорн не коснулся его, но молча разглядывал некоторое время, затем поднялся и вздохнул.
— Никогда, вплоть до конца мира не придут сюда цветы симбельмюнё,- пробормотал он.- Девять курганов и семь зеленеют ныне травой, и все эти долгие годы лежал он у двери, которой не мог открыть. Куда ведёт она? Почему он хотел пройти? Никто никогда не узнает!
Ибо это не моё дело! — воскликнул он, отворачиваясь и обращаясь к шепчущей тьме позади.- Храните ваши тайны и ваши клады, спрятанные в Проклятые Годы! Лишь скорости мы просим. Пропустите нас, а затем приходите! Я призываю вас к Камню Присяги!
Ответа не было, разве что воцарилось совершенное безмолвие, более пугающее, чем прежний шёпот, а затем пронеслось холодное дуновение, в котором факелы дрогнули и погасли, и их не удалось зажечь снова. Из того, что было дальше, длилось это час или много часов, Гимли запомнил мало. Остальные торопились вперёд, но он вечно плёлся последним, преследуемый щупальцами ужаса, которые, казалось, в любой момент были готовы схватить его, и за ним двигался шорох, словно призрачный топот множества ног. Он ковылял вперёд, постоянно спотыкаясь, пока, наконец, не пополз по земле, как животное, чувствуя, что не может выдержать больше: он должен либо добраться до конца и спасения, либо в безумии помчаться назад, навстречу преследующему страху.
Внезапно он услышал журчание воды, звук чёткий и резкий, словно камень, брошенный в кошмарную паутину теней. Свет усилился — и смотри! — отряд вышел через другую арку, высокую и широкую, и рядом с ними из темноты выбежал ручеёк, а дальше спускалась круто вниз дорога между отвесными утёсами, острые края которых вырисовывались на фоне неба высоко наверху. Так глубока и узка была эта расщелина, что небо казалось тёмным и на нём поблёскивали мелкие звёздочки. И тем не менее, как Гимли узнал позже, оставалось ещё два часа до захода солнца того дня, когда они выступили из Сироколья, хотя по всему, что он был в состоянии сказать тогда, это мог быть сумрак каких-то позднейших лет или вообще иного мира.
Отряд снова сел верхом, и Гимли вернулся к Леголасу. Они скакали вереницей, и настал вечер, и спустились глубокие синие сумерки, но страх всё ещё преследовал их. Леголас обернулся, чтобы сказать что-то Гимли, и гном увидел блеск в ясных глазах эльфа. За ними скакал Элладан, последний из отряда, но не последний из тех, кто спускался этой дорогой.
— Мёртвые следуют за нами,- сказал Леголас.- Я вижу фигуры людей и лошадей, и бледные стяги, словно клочки облаков, и копья, похожие на зимнюю рощу туманной ночью. Мёртвые следуют за нами.
— Да, мёртвые скачут позади. Они были призваны,- отозвался Элладан.
Наконец отряд вышел из расщелины так внезапно, словно их выбросило из трещины в стене, и перед ними открылся гористый край и большая долина, и поток рядом с ними стекал вниз с холодной песней на многочисленных порогах.
— В каком месте Средиземья мы очутились? — спросил Гимли, и Элладан ответил:
— Мы спустились от истоков Мортонда, длинной холодной реки, что впадает под конец в море, омывающее стены Дол Амрота. Тебе вряд ли надо спрашивать, откуда взялось это название: Чернокоренье зовут его люди.
Долина Мортонда образовала широкую лагуну, врезанную в отвесные южные склоны гор. Её крутые склоны поросли травой, но всё было серым в этот час, так как солнце зашло, и далёко внизу в домах людей мерцали огоньки. Долина была богата, и в ней жило много народу.
Тут Арагорн, не оборачиваясь, крикнул так громко, что все услышали:
— Друзья! Забудьте усталость! Скачите теперь, скачите! Мы должны добраться до Камня Присяги прежде, чем кончится этот день, а путь всё ещё долог.
Так, не оглядываясь, они скакали по горным полям, пока не очутились у моста через расширившийся поток и не увидели дорогу, ведущую дальше.
Огни гасли в домах и хижинах при их приближении, двери захлопывались, а люди, бывшие в поле, в ужасе кричали и разбегались, как вспугнутая дичь. В сгущающейся ночи поднялся вопль:
— Король Мертвецов! Король Мертвецов идёт на нас!
Далеко внизу зазвонили колокола, и все люди бежали перед Арагорном; но Серый Отряд мчался, как призрачные охотники, пока их лошади не начали спотыкаться от усталости. И так, чуть прежде полуночи и в темноте чёрной, как пещеры в горах, они добрались наконец до холма Эреха.
Издавна страх перед Мёртвыми лежал на этом холме и пустых полях вокруг него. Потому что на вершине холма стоял чёрный камень, круглый, как огромный шар, в высоту человека, хотя до половины он был погружён в землю. Неземным выглядел он, словно упал с неба, как считали некоторые; но те, кто ещё помнил предания Запада, говорили, что он был привезён из руин Нуменора Исилдуром и установлен им здесь после того, как был брошен якорь. Никто из людей долины не смел приблизиться к нему, никто не осмелился бы поселиться рядом, поскольку говорили, что это место сбора призраков, и тут они сойдутся в страшный час, столпившись вокруг Камня и перешёптываясь.
К этому Камню и пришёл Отряд и остановился среди мёртвой ночи. Тогда Элроил дал Арагорну серебряный рог, и тот затрубил, и стоявшим рядом почудилось, что они слышат отзвук ответных рогов, словно эхо из глубоких пещер вдали. Других звуков не было, и всё же чувствовалось присутствие громадного войска, полностью окружившего холм, на котором они стояли, и с гор дул знобкий, как дыхание призраков, ветер. Но Арагорн спешился и, встав у Камня, громко прокричал:
— Клятвопреступники, зачем вы пришли?
И в ночи раздался голос, ответивший ему, словно с большого расстояния:
— Исполнить нашу клятву и обрести покой.
Тогда Арагорн сказал:
— Этот час пришёл наконец. Сейчас я иду к Пеларгиру над Андуином, и вы последуете за мной. И когда весь этот край будет очищен от слуг Саурона, я сочту клятву исполненной, и вы обретёте покой и исчезнете навеки. Ибо я Элессар, потомок Исилдура из Гондора.
И тут он приказал Халбараду развернуть большой стяг, который тот нёс, и — подумать только! — он оказался чёрным, и если и был какой-либо девиз на нём, то он был скрыт тьмой. После этого наступило молчание, и ни шёпота, ни шороха не было слышно всю долгую ночь. Отряд расположился у Камня, но спали они мало, так как страшились окружавших их теней.
Но когда пришёл холодный и бледный рассвет, Арагорн сразу поднялся и повёл отряд вперёд в величайшей спешке и усталости, какой никто среди них не знал доныне, кроме него одного, и лишь его воля заставляла их идти вперёд. Никакие другие смертные не могли бы выдержать этого, кроме дунедаинов севера и с ними Гимли, гнома, и Леголаса, эльфа.
Они миновали Горловину Тарланга и очутились в Ламедоне, и призрачное войско следовало за ними по пятам, и страх мчался перед ними, пока они не пришли к Калембелу, что над Кирилом, и солнце село, словно в крови, на западе за оставшимся позади Пиннат Гелином. Городок и броды Кирила оказались покинутыми, так как много людей ушло на войну, а все оставшиеся бежали в горы при слухе о приближении Короля Мертвецов. Но на следующий день здесь не было рассвета, и Серый Отряд вступил в мрак бури из Мордора и скрылся от смертного взора, но Мёртвые следовали за ним.
Сбор Ристании
Отныне все пути вели на восток, навстречу приближающейся войне и надвигающейся Тени. И как раз, когда Пин стоял у Больших ворот Города и смотрел, как стяги принца Дол Амрота входят в него, герцог Ристании спустился с гор.
День угасал. В последних лучах солнца Всадники отбрасывали длинные острые тени, бежавшие перед ними. Темнота уже забралась под шепчущие что-то хвойные леса, которые одевали крутые горные склоны. Теперь, в конце дня, герцог ехал медленно. Вскоре тропа обогнула высокое голое плечо скалы и нырнула во мрак тихо вздыхающих деревьев. Вниз, вниз спускались они длинной извилистой шеренгой. Когда наконец они добрались до дна ущелья, вечер уже сгустился в глубоких лощинах. Солнце исчезло, и сумрак лежал над водопадами.
Весь день глубоко под ними прыгал горный поток, сбегавший с высокого перевала позади и пробивший себе узкую дорогу в одетых соснами стенах; теперь он вырвался из каменных ворот в долину пошире. Всадники последовали за ним, и внезапно перед ними открылся Колодол, наполненный по-вечернему громким плеском воды. Здесь, соединяясь с меньшим потоком, шумно бежал, вскипая пеной на камнях, к Эдорасу, зелёным холмам и степям, белый Снеготал. Далеко справа, в голове большой долины, вздымался над своим обширным основанием, окутанном облаками, мощный Ледорог: его зазубренная вершина, одетая вечными снегами, сверкала в вышине, синея тенями на востоке и подкрашенная красным лучами заходящего солнца на западе.
Мерри изумлённо смотрел на эту удивительную страну, о которой не раз слышал за проделанный ими долгий путь. Это был мир без неба, в котором глаза его различали сквозь тусклую пустоту подёрнутого тенями воздуха лишь вечно громоздящиеся друг на друга склоны, громадные каменные стены за такими же стенами и хмурые пропасти в клубах тумана. Несколько мгновений он сидел, как в полусне, вслушиваясь в шум воды, шёпот тёмных деревьев, треск камней и безбрежную насторожённую тишину, которая нависла за всеми этими звуками. Он любил горы, точнее, любил думать о них, проплывающих торжественным строем где-то на краю историй, принесённых издалека. Но теперь невыносимая тяжесть Средиземья угнетала его. Он жаждал укрыться от безмерных пространств у камина в тихой комнатке.
Мерри очень устал, потому что хотя ехали они медленно, но зато почти без остановок. Почти три томительных дня он час за часом трясся рысью то вверх, то вниз, через перевалы и по длинным лощинам, и через множество горных ручьёв. Временами, когда дорога была пошире, он скакал рядом с герцогом, не обращая внимания на то, что многие всадники улыбались, видя эту пару: хоббита на маленьком лохматом сером пони и Владыку Ристании на его большом белом коне. В такие минуты он беседовал с Теоденом, рассказывал ему о своём доме и занятиях хоббитов или наоборот, слушал истории Маркгерцогства и предания о могучих воинах древности. Но большую часть времени, особенно в этот последний день, Мерри ехал позади герцога, молчал и пытался понять мерный, звучный говор Рохана, на котором переговаривались люди, скакавшие позади него. Время от времени несколько Всадников запевали своими чистыми голосами какие-то волнующие песни, и Мерри чувствовал, как колотится его сердце, хотя и не понимал, о чём речь.
И всё же ему было одиноко, особенно теперь, под конец дня. Он спрашивал себя, куда же в этом чуждом мире довелось попасть Пину, и что сталось с Арагорном, Леголасом и Гимли. Потом внезапно, словно холодная рука сжала сердце, пришла мысль о Фродо и Сэме. «Я начинаю забывать про них! — упрекнул он сам себя.- А ведь они гораздо важнее, чем все мы вместе взятые. И я ведь шёл, чтобы помочь им; но теперь они должны быть в сотнях милях отсюда, если… если ещё живы». Он содрогнулся.
— Колодол, наконец-то! — сказал Эомир.- Наше путешествие почти окончено.
Они остановились. Все тропы, выводившие из узкого горла, круто спускались вниз. Сам дол, в сгустившихся внизу сумерках, был виден лишь мельком, как сквозь узкое окно.
— Это путешествие кончено, быть может,- ответил Теоден,- но мне предстоит ехать ещё далеко. Прошлой ночью было полнолуние, и утром я поскачу в Эдорас на сбор Герцогства.
— Но, если вы последуете моему совету,- молвил Эомир тихо,- потом вам следовало бы вернуться сюда до тех пор, пока война не кончится победой или поражением.
Теоден улыбнулся.
— Нет, сынок, ибо так я буду называть тебя, не вливай в мои старые уши сладких слов Злоречива! — Он выпрямился и оглянулся на длинную вереницу людей, теряющуюся в вечерних тенях.- Словно годы прошли за те дни, когда я поскакал на запад, но я не стану больше склоняться над посохом. Если война будет проиграна, что хорошего выйдет из пряток в горах? А если она кончится победой, что за горе, если я и паду, истратив свои последние силы? Довольно об этом. Сегодняшнюю ночь я проведу в Гнезде в Сироколье. По крайней мере, нам остался еще один вечер мира. Едем!
В сгущающихся сумерках они спустились в долину. Здесь Снеготал тёк ближе к западной стене дола, и вскоре тропа привела их к броду, где мелкие воды громко журчали, переливаясь через камни. Брод охранялся. При приближении герцога из тени скал выскочило много людей, радостно закричавших при виде его:
— Герцог Теоден! Герцог Теоден! Герцог Ристании вернулся!
Затем один из них проиграл долгий роговой сигнал, эхом раскатившийся в долине. Ему ответили другие рога, за рекой засияли огни.
И внезапно откуда-то сверху, словно из гулкого амфитеатра, загремел грандиозный хор труб, сливших свои ноты в один голос, который раскатисто ударил в каменные стены и отразился от них.
Так герцог Ристании вернулся с победой с запада в Сироколье у подножья Белых гор. Здесь он узнал, что оставшиеся силы его народа уже собраны, потому что как только стало известно о его прибытии, к броду навстречу ему поскакали капитаны с вестью от Гэндальфа. Во главе их был Дунхер, верховный тан населения Колодола.
— Три дня назад, на рассвете, господин,- сказал он,- в Эдорас, как ветер с запада, влетел Тенегон, и к нашей сердечной радости Гэндальф принёс весть о вашей победе. Но он просил также передать вам просьбу ускорить сбор Всадников. А потом появилась крылатая Тень.
— Крылатая Тень? — переспросил Теоден.- Мы тоже видели её, но это было в самые глухие часы ночи перед тем, как Гэндальф покинул нас.
— Возможно, господин,- сказал Дунхер.- Однако та же, или другая, похожая на неё, летучая мгла в форме чудовищной птицы прошла над Эдорасом в то утро, и все люди содрогнулись от страха, потому что она описала дугу над Медусельдом, снизившись почти до конька крыши, и затем прозвучал крик, остановивший на мгновение наши сердца. После чего Гэндальф посоветовал нам не собираться в полях, а встретить вас здесь, в долине у подножья гор. И он велел нам не зажигать огней или костров больше, чем требует крайняя необходимость. Что и было исполнено. Гэндальф говорил так, словно имел право распоряжаться, и мы сочли, что таково было бы и ваше желание. В Колодоле пока всё спокойно.
— Это хорошо,- сказал Теоден.- Сейчас я поскачу в Гнездо и там, прежде чем отправиться на отдых, встречусь с маршалами и капитанами. Пусть они как можно быстрее придут ко мне!
Теперь дорога вела на восток, поперёк долины, ширина которой в этом месте была немногим меньше полумили. Всадников окружали ровные поля и луга, заросшие бурьяном, серые в надвигающейся ночи, но впереди, на противоположной стороне дола, Мерри видел хмурую стену, последний останец великих корней Ледорога, прорезанный в глубокой древности рекой.
Повсюду толпился народ. Некоторые, сгрудившись по обочинам дороги, радостными криками приветствовали герцога и всадников с запада, но за их спинами на некотором расстоянии от дороги тянулись стройные ряды навесов, палаток, вереницы привязанных к колышкам лошадей и большие запасы оружия, и кипы копий, щетинящиеся, словно рощи молодых саженцев. Сейчас весь громадный лагерь быстро погружался в тень, но, тем не менее, хотя с высот дул холодный ночной ветер, не светились фонари и не был зажжён ни один костёр. Плотно закутанные в плащи часовые расхаживали взад и вперёд.
Мерри пытался понять, сколько же здесь всадников. В сгущающемся мраке он не мог судить об их числе, но всё это выглядело как многотысячная армия. Пока он глазел по сторонам, отряд герцога добрался до возвышавшегося на восточной стороне долины утёса, и тут путь неожиданно пошёл вверх. Мерри с изумлением поднял глаза. Он находился на дороге, подобной которой прежде не видывал: великое творение человеческих рук в годы, о которых не сохранилось песен. Вверх и вверх тянулась она, свёртываясь, подобно змее, и прорезая свой путь в почти отвесной поверхности скалы. Крутая, как лестница, по мере подъёма она шла то вперёд, то назад. По ней можно было провести шагом лошадей и поднять повозки, но никакому врагу не под силу было пройти здесь, разве что по воздуху, если её обороняли сверху. На каждом повороте стояли камни, обтёсанные в подобии людей: огромных, нескладных, сидевших, скрестив ноги и сложив на толстых животах короткие руки. Некоторые, истёртые годами, утратили все черты, кроме тёмных глазных дыр, которые всё ещё мрачно таращились на проходящих мимо. Всадники едва удостаивали их взглядом. Они называли эти фигуры пугальцами и практически не обращали на них внимания: ни силы, ни ужаса в них не осталось,- но Мерри, по мере того, как они печально возникали в темноте, рассматривал их с удивлением и почти что с жалостью.
Немного погодя он посмотрел назад и увидел, что поднялся уже на несколько сот футов над долиной, но далеко внизу он всё ещё мог различить длинную вереницу всадников, пересекавших брод и едущих по дороге к приготовленному для них лагерю. В Гнездо поднимались только герцог и его телохранители.
Наконец герцогский отряд достиг острого уступа, и продолжающая подниматься дорога через расщелину в скале вывела их на короткий склон, а потом на широкое плато. Люди называли его Сухополье — зелёный горный луг, поросший травой и вереском, высоко над глубоко врезанным руслом Снеготала, лежащего на колене высоких гор позади: Ледорога на юге и похожей на пилу массы Скальзубья на севере, а между ними, прямо перед всадниками, угрюмой чёрной стены Заповедной горы, Горы Призраков, которая поднималась над крутыми склонами, поросшими тёмными соснами. По плато, разделяя его на две половины, тянулась двойная линия стоячих камней, которая растворялась в полумраке и исчезала между деревьями. Те, кто осмеливался следовать этим путём, скоро попадали в чёрное Мрачнодебрье под Заповедной горой, к грозному каменному столбу и к зияющей тени запретной двери.
Таково было тёмное Сироколье, творение давно забытых людей. Имя их исчезло, и ни одна песня или легенда не упоминала его. Для каких целей создали они это место — как город, или тайное святилище, или могильник королей — никто в Рохане не мог бы сказать. Они работали здесь в Чёрные годы, ещё до того, как пристал к западным берегам первый корабль или был основан народом дунедаин Гондор, а ныне они исчезли, и только их древние пугальца остались сидеть на поворотах дороги.
Мерри неотрывно смотрел на линии стоячих камней: они были чёрными, выветрелыми, некоторые наклонились, другие упали, третьи треснули или обломились, а всё в целом походило на два ряда старых оскаленных от голода зубов. Он невольно задавался вопросом, что же это может быть, и надеялся только, что герцог не собирается следовать за ними в ждущую впереди темноту. Но тут он заметил, что по обе стороны обозначенный камнями дороги теснятся палатки и навесы, только они были разбиты не рядом с деревьями, а, казалось, жались подальше от них и поближе к краю утёса. Основная их часть была справа, где плато расширялось, а слева стоял лагерь поменьше, в середине которого возвышался большой шатер. Оттуда навстречу им поскакал всадник, и они свернули с дороги.
Когда они подъехали поближе, Мерри понял, что всадник был женщиной с длинными заплетёнными в косы волосами, которые блестели в сумраке, однако она была в шлеме и до пояса одета, как воин, и вооружена мечом.
— Здравствуй, Властелин Герцогства! — воскликнула она.- Моё сердце радо твоему возвращению!
— И ты здравствуй, Эовин,- сказал Теоден.- У тебя всё хорошо?
— Всё хорошо,- ответила она, однако Мерри показалось, что её голос противоречит ей, и он даже подумал бы, что она плакала, если бы это было вероятно при таком строгом, спокойном лице.- Всё хорошо. Это был утомительный путь для людей, внезапно вырванных из своих домов. Были резкие слова, потому что давно уже не прогоняла нас война с зелёных степей, но не было дурных поступков. Сейчас всё в порядке, как видите. И ваши шатры ждут вас, потому что я получила подробные известия о вас и знала час вашего прибытия.
— Так значит, Арагорн был тут,- сказал Эомир.- Он ещё здесь?
— Нет, он ушёл,- произнесла Эовин, отворачиваясь и глядя на темневшие на востоке и юге горы.
— Куда он пошёл? — спросил Эомир.
— Я не знаю,- ответила она.- Он пришёл ночью и ускакал на следующее утро прежде, чем солнце поднялось над вершинами гор. Он ушёл.
— Ты огорчена, дочка,- сказал Теоден.- Что случилось? Скажи мне, он говорил об этой дороге? — Он указал на тёмные ряды камней, ведущие к Заповедной горе.- О Тропах Мёртвых?
— Да, господин,- ответила Эовин.- И он вошёл в тень, из которой никто ещё не возвращался. Я не могла отговорить его. Он ушёл.
— Тогда пути наши разошлись,- произнёс Эомир.- Он пропал. Нам придётся скакать без него и с меньшей надеждой.
Медленно ехали они по низкому вереску и траве плато, не разговаривая больше, пока не добрались до герцогского шатра. Тут Мерри обнаружил, что всё уже готово, и что не забыли даже про него. Рядом с палаткой герцога для него был натянут на колышках маленький навес, где он и сидел в одиночестве, пока сновавшие туда и сюда люди входили к герцогу и получали от него приказы. Пришла ночь, и смутно видневшиеся на западе головы гор увенчали звёзды, но восток был тёмен и пуст. Ряды камней медленно терялись из виду, но за ними всё ещё чернее, чем мрак, нависала огромная, припавшая к земле тень Заповедной горы.
— Тропы Мёртвых,- бормотал он себе под нос.- Тропы Мёртвых? Что же всё это значит? Теперь все меня бросили. Все они пошли навстречу своей судьбе: Гэндальф и Пин на войну на востоке, а Сэм и Фродо в Мордор, а Бродяжник, Леголас и Гимли — на Тропы Мёртвых. Но полагаю, что мой черёд тоже придёт достаточно скоро. Интересно, о чём они все говорят и что собирается делать герцог? Потому что отныне я должен идти туда, куда идёт он.
Среди всех этих мрачных раздумий он внезапно припомнил, что очень голоден, и собрался пойти и посмотреть, чувствует ли ещё кто-нибудь в этом чужом лагере то же самое. Но в этот момент запела труба, и появился человек, вызывая его, оруженосца герцога, прислуживать за герцогским столом.
Внутри шатра было небольшое пространство, отгороженное вышитыми портьерами и устланное шкурами, и тут за небольшим столом сидел Теоден с Эомиром, Эовин и Дунхер, владыка Колодола. Мерри стоял рядом со стулом герцога и прислуживал ему, пока через некоторое время старик, выйдя из глубоких раздумий, с улыбкой не повернулся к нему.
— Иди сюда, мастер Мериардок! — сказал он.- Ты не будешь стоять. Пока я остаюсь в своих землях, ты будешь сидеть рядом со мной и облегчать мне сердце рассказами.
Для хоббита освободили место по левую руку герцога, но никто не попросил о чём-нибудь рассказать. За столом вообще говорили мало, и ели и пили большей частью молча, пока, наконец, собравшись с духом, Мерри не задал вопрос, который мучил его.
— Уже дважды, господин, я слышал о Тропах Мёртвых,- сказал он.- Что это такое? И где Бродяжник, то есть, господин Арагорн? Куда он пошёл?
Герцог вздохнул, но никто не ответил, пока наконец Эомир не сказал:
— Мы не знаем, и сердца наши тяжелы. А что до Троп Мёртвых, ты сам прошёл по их первым ступеням. Нет, я не произношу дурного пророчества! Дорога, по которой мы поднялись, ведет к Двери там, в Мрачнодербьи. Но что лежит за ней, никто из людей не знает.
— Люди не знают,- промолвил Теоден.- Однако древняя легенда, теперь редко рассказываемая, кое-что говорит об этом. Если те старые предания, которые передавались от отца к сыну в Доме Эорла, правдивы, тогда за Дверью у подножья Заповедной горы начинается тайная дорога, ведущая под горой к какому-то забытому месту на другом конце. Но никто не осмеливался исследовать её секреты с тех пор, как Балдор, сын Брего, вошёл в эту Дверь и больше уже не появился среди людей. Он дал опрометчивую клятву, осушив рог на пиру, который устроил Брего в честь окончания постройки Медусельда, и так и не вернулся на трон, наследником которого был.
В народе говорят, что Мёртвые люди Чёрных лет стерегут путь и не позволяют никому из живых пройти в их тайные залы, но сами они время от времени выходят, словно тени, из этой двери и спускаются по обозначенной камнями дороге. Тогда жители Колодола в страхе крепко запирают двери и захлопывают ставни окон. Но Мёртвые выходят редко, только в дни великих смут и надвигающейся смерти.
— Однако в Колодоле говорят,- тихо молвила Эовин,- что в одну безлунную ночь, но совсем недавно, здесь прошло большое войско в странном облачении. Откуда они появились, никто не знает, но они поднялись по отмеченной камнями дороге и исчезли в горе, словно шли на условленную встречу.
— Но почему тогда Арагорн пошёл этой дорогой? — спросил Мерри.- Вы не знаете ничего, что могло бы объяснить это?
— Если только он не сказал что-нибудь тебе, как другу, чего мы не слышали,- ответил Эомир.- то никто среди живых сейчас не может объяснить его цель.
— Мне показалось, что он сильно изменился с тех пор, как я увидела его впервые в доме герцога,- сказала Эовин.- Мрачнее, старше. Обречён, подумала я о нём, и похож на того, кого зовёт Смерть.
— Может быть, он был призван,- проговорил Теоден.- И сердце моё говорит мне, что я не увижу его больше. Однако он царственный человек высоких достоинств. И утешься вот чем, дочка, поскольку ты, похоже, нуждаешься в утешении в своём горе по этому гостю. Говорят, что, когда эорлинги пришли с севера и в конце концов поднялись по Снеготалу, ища надёжного места для убежища в час нужды, Брего и его сын Балдор поднялись по Лестнице, ведущей в Гнездо, и дошли до Двери. На пороге сидел старик, такой древний, что даже его возраста нельзя было назвать. Он был высок и выглядел по-королевски, но истёрт, словно старый камень. Они и приняли его за камень, потому что он не двигался и не произнёс ни слова, пока они не попытались миновать его и войти. И тогда изнутри него раздался голос, словно из-под земли, и, к их удивлению, слова были на языке запада: «Дорога закрыта».
Тогда они остановились, поглядели на него и поняли, что старик пока ещё жив, но он не смотрел на них. «Дорога закрыта,- повторил его голос.- Она сделана теми, кто мертвы, и Мёртвые хранят её, пока не придёт время. Дорога закрыта».
«А когда придёт это время?» — спросил Балдор, но он не дождался ответа. Ибо в этот миг старик умер и упал ничком, и никаких других сведений о древних жителях гор наш народ так никогда и не узнал. Однако возможно, что предсказанное время пришло и Арагорну позволено пройти.
— Но как человек узнает, пришло это время или нет, не дерзнув войти в Дверь? — сказал Эомир.- Лично я не пошёл бы этим путём, даже если все войска Мордора встанут передо мной, а я буду один, и у меня не будет другого убежища. Как жаль, что гибельное настроение нашло на такого благородного человека в этот час нужды! Разве мало зла вокруг, чтобы искать его ещё и под землёй?! Война на пороге.
Он прервался, так как в эту минуту снаружи раздался шум: какой-то человек выкрикивал имя Теодена и звал стражу.
Вскоре капитан стражников откинул край занавеса.
— Здесь человек, господин,- сказал он.- Гонец из Гондора. Он хочет немедленно предстать перед вами.
— Впустите! — приказал Теоден.
Вошёл высокий человек, и Мерри едва удержал крик: на мгновение ему показалось, что Боромир снова жив и вернулся. Потом он увидел, что это не так, человек был ему незнаком, хотя походил на Боромира, как родич,- высокий, сероглазый и гордый. Он был одет, как всадник, в тёмно-зелёный плащ поверх тонкой кольчуги; на лицевой части шлема была вычеканена маленькая серебряная звезда. В руке он держал стрелу с чёрными перьями и стальным наконечником, но остриё было окрашено красным.
Человек опустился на колено и протянул стрелу Теодену.
— Привет тебе, Владыка ристанийцев, друг Гондора,- сказал он.- Я Хиргон, гонец Денетора, принёсший тебе этот знак войны. Гондор в великой нужде. Ристания часто помогала нам, но сейчас владыка Денетор просит всех ваших сил и всей вашей скорости, иначе Гондор, наконец, падёт.
— Красная стрела! — произнёс Теоден, держа её как тот, кто получил вызов давно ожидаемый, но всё же страшащий, когда он пришёл. Рука его дрожала.- Красную стрелу не видели в Герцогстве за все мои годы! Неужели действительно дошло до этого? И на что рассчитывает владыка Денетор, говоря о всех моих силах и всей скорости?
-Тебе это известно лучше, господин,- ответил Хиргон.- Но очень может быть, что скоро Минас Тирит будет осаждён, и если у тебя нет сил, способных прорвать осаду могучих полчищ, то владыка Денетор велел мне сказать, что, по его мнению, сильные руки ристанийцев будут полезнее внутри его стен, чем снаружи.
— Но ему известно, что мы привыкли биться верхом и в поле, и что мы широко рассеяны по степям, и нужно время, чтобы собрать наших всадников. Разве не верно, Хиргон, что Владыка Минас Тирита знает больше, чем вложил в свое послание? Потому что мы, как ты мог видеть, уже воюем, и ты не застал нас неподготовленными. Гэндальф Серый был среди нас, и как раз теперь мы собрались для битвы на востоке.
— Я не могу сказать, что знает или о чём догадывается владыка Денетор,- ответил Хиргон.- Но дела наши действительно безнадёжны. Мой господин не присылает тебе никакого приказа, он просит только помнить старую дружбу и давние клятвы и сделать всё, что ты можешь, для твоего собственного блага. Нам сообщают, что с востока для службы Мордору скачут многие короли. От Дагорлада до севера стычки и слухи о войне. На юге шевелится Харадрим, и страх упал на все наши побережья, так что оттуда придёт мало помощи. Поспеши! Поскольку судьба нашего времени будет решена под стенами Минас Тирита, и если прилив не остановить там, тогда он прокатится по всем прекрасным степям Ристании и даже здесь, в Гнезде среди холмов, не будет убежища.
— Тёмные вести,- сказал Теоден,- но не вовсе нежданные. Однако передай Денетору, что мы пришли бы ему на помощь даже в том случае, если бы самому Рохану не грозила опасность. Но мы понесли много потерь в боях с предателем Саруманом, и, кроме того, нам приходится также думать о границах на севере и востоке, что явствует из его собственных сведений. Мощь Чёрного Властелина сейчас такова, что он вполне способен втянуть нас в битву перед Городом и одновременно перебросить большие силы через Реку гораздо выше Ворот Королей.
Но мы не будем долее руководствоваться осторожностью. Мы придём. Раздача оружия назначена на завтра. Когда она состоится, мы выступим. Десять тысяч копий могу я послать в скачку по степям на страх нашим врагам. Боюсь, что сейчас будет меньше, поскольку я не хочу оставлять мои крепости вовсе без охраны. Однако не менее шести тысяч поскачут за мной. Ибо скажи Денетору, что в этот час сам герцог Ристании отправится в земли Гондора, хоть, может быть, он и не вернётся назад. Но это долгий путь, а люди и лошади должны сохранить силы для битвы. Пройдёт неделя, считая с завтрашнего утра, прежде чем вы услышите с севера клич сыновей Эорла.
— Неделя! — повторил Хиргон.- Коли иначе нельзя, пусть будет так. Но через семь дней, считая с этого, вы можете найти только разрушенные стены, разве что подоспеет иная, непредвиденная помощь. Всё же вы, по крайней мере, помешаете оркам и смуглолицым пировать в Белой Крепости.
— По крайней мере, мы сделаем это,- сказал Теоден.- Но я сам только что вернулся после сражения и долгого пути и хочу теперь отдохнуть. Задержись здесь на эту ночь. Тогда ты увидишь сбор Ристании и поскачешь с более лёгким сердцем от этого зрелища и быстрее после отдыха. Недаром говорят, что утро вечера мудренее.
С этими словами герцог поднялся, и все встали.
— Пусть каждый пойдёт сейчас отдыхать,- сказал он,- и выспится хорошенько. В вас, мастер Мериардок, я тоже больше не нуждаюсь сегодня. Но будь готов явиться по моему зову сразу, как встанет солнце.
— Я буду готов,- ответил Мерри,- даже если вы прикажете мне скакать с вами Тропами Мёртвых.
— Не поминай лиха! — сказал герцог.- Ведь помимо этой могут быть и другие дороги, вполне достойные такого имени. Но я не говорил, что прикажу тебе следовать за мной по любой из дорог. Доброй ночи!
— Я не хочу оставаться позади, чтобы про меня вспомнили потом, когда вернутся! — говорил Мерри.- Не хочу оставаться, не хочу.
И, повторяя это снова и снова, он уснул, наконец, под своим тентом.
Его разбудил, тряся за плечо, какой-то человек.
— Проснитесь, проснитесь, мастер холбитла! — окликал он его, и Мерри, в конце концов, вынырнул из глубокого сна и мгновенно уселся. Ему показалось, что всё ещё очень темно.
— В чём дело? — спросил он.
— Герцог зовёт вас.
— Но солнце ведь ещё не взошло,- сказал Мерри.
— Нет, и не взойдёт сегодня, мастер холбитла. И вообще никогда больше, как сдаётся под этой тучей. Но, хотя солнца нет, время не стоит на месте. Поспешите!
Торопливо накинув на себя кое-какую одежду, Мерри выглянул наружу. Мир потемнел. Даже воздух казался бурым, а все предметы вокруг были чёрными и серыми, без теней, и повсюду царило глубокое безмолвие. Туч видно не было, только очень далеко, на западе, всё ещё продолжали ползти вперёд скрюченные пальцы великой мглы, и слабый свет просачивался сквозь них. Над головой висел мрачный, бесформенный полог, и свет, казалось, скорее убывал, чем разгорался.
Мерри увидел, что многие стоят и смотрят вверх, бормоча что-то, и лица их были серы и угрюмы, а некоторые даже испуганы. С упавшим сердцем он пошёл к герцогу. Перед герцогом стоял Хиргон, гонец Гондора, а рядом с ним был другой человек, в такой же одежде и вообще похожий, но ниже и коренастее. Когда Мерри вошёл, он говорил, обращаясь к герцогу:
— Это идёт из Мордора, господин. Всё началось прошлым вечером на закате. Я видел, как мгла поднимается из-за холмов Восточных Лощин твоего герцогства и наползает на небо, и всю ночь, пока я скакал, она шла позади, пожирая звёзды. Теперь огромная туча висит над всеми землями отсюда до Чёрных гор, и всё густеет. Война уже началась.
Некоторое время герцог сидел молча. Наконец он произнёс:
— Итак, свершилось. Пришла, наконец, великая битва нашего времени, в которой должно погибнуть многое. Но, по крайней мере, отпала необходимость скрываться. Мы поскачем коротким путём по открытой дороге и со всей скоростью. Сбор начнётся немедленно, замешкавшихся ждать не будем. В Минас Тирите достаточные запасы? Потому что, раз теперь мы должны скакать как можно быстрее, то придётся двигаться налегке, взяв еды и воды не больше, чем нужно, чтобы продержаться до битвы.
— Мы давно заготовили очень большие запасы,- ответил Хиргон.- Скачите, не обременяя себя ничем, так быстро, как сможете!
— Тогда зови герольдов, Эомир,- велел Теоден.- Командуй построение!
Эомир вышел, и вскоре в Гнезде запели трубы, и снизу им ответило множество других; но теперь голоса их больше не звучали светло и гордо, как показалось Мерри прошлой ночью. Глухими и хриплыми были они в тяжёлом воздухе, и крик их был зловещим.
Герцог обратился к Мерри.
— Я ухожу на войну, мастер Мериардок,- сказал он.- Очень скоро я выступлю. Я освобождаю тебя от службы мне, но не лишаю дружбы. Ты будешь жить здесь и, если захочешь, служить госпоже Эовин, которое будет править народом вместо меня.
— Но… но, господин,- заикнулся было Мерри.- Я предложил вам свой меч. Я не хочу расстаться вот так с вами, герцог Теоден. И мне стыдно оставаться, когда все мои друзья ушли в бой.
— Но мы скачем на высоких и резвых лошадях,- сказал Теоден.- А ты, хоть сердце твоё доблестно, не сможешь усидеть на таком животном.
— Тогда привяжи меня к его спине или позволь уцепиться за стремя, или ещё за что-нибудь,- возразил Мерри.- Бежать далеко, но, если я не смогу ехать, то побегу, даже если собью ноги до костей и опоздаю на недели.
Теоден улыбнулся.
— Уж скорее я посадил бы тебя к себе на Снегогрива,- сказал он.- Но, по крайней мере, ты поедешь вместе со мной в Эдорас и взглянешь на Медусельд, потому что я двинусь этим путём. Стибба отнесёт тебя туда; пока мы не достигнем равнин, большой скачки не будет.
После этого поднялась Эовин.
— Пойдём, Мериардок! — сказала она.- Я покажу доспех, который приготовила для тебя.
Они вышли вместе.
— Только об одном просил меня Арагорн,- продолжила Эовин, пока они пробирались между навесами.- Вооружить тебя для битвы. Я исполнила это, как могла. Ибо моё сердце говорит мне, что тебе понадобится такое оружие перед концом.
Она подвела Мерри к палатке среди лагеря телохранителей герцога, и оружейный мастер вынес ей маленький шлем, круглый щит и прочие вещи.
— У нас нет подходящей тебе кольчуги,- сказала Эовин,- и нет времени изготовить её, но вот прочная кожаная куртка, пояс и нож. Меч у тебя есть.
Мерри поклонился, и госпожа показала ему щит, похожий на тот, который дали Гимли, тоже с эмблемой в виде белой лошади.
— Возьми всё это,- сказала она,- и носи на счастье! Прощай пока, мастер Мериардок! Но, может быть, мы встретимся снова, ты и я.
Вот так среди сгущающейся мглы Владыка Герцогства приготовился вести всех своих Всадников по дороге на восток. Сердца были тяжелы, и многие упали духом под надвинувшейся тенью. Но это был суровый народ, преданный господину, и даже в Гнезде, в лагере, где поселились изгнанники из Эдораса — женщины, дети и старики,- почти не раздавались плач или ропот. Рок висел над их головами, но они встречали его молча.
Минули два быстрых часа, и вот герцог сидел уже на своём белом коне, отсвечивающем в окружающем сумраке. Он казался гордым и высоким, хотя волосы его, струившиеся из-под шлема, были подобны снегу, и многие любовались им и воодушевлялись, видя его несгибаемым и бесстрашным.
На широких лугах рядом с бурной рекой выстроились отрядами добрых пятьдесят и пять сотен Всадников в полном вооружении и многие сотни других людей с легко нагруженными запасными лошадьми. Запела одинокая труба. Герцог поднял руку, и войско Ристании молча пришло в движение. Сначала выступили двенадцать телохранителей герцога, прославленные рыцари. За ними последовал сам герцог с Эомиром по правую руку. Он распрощался с Эовин наверху, в Гнезде, и воспоминание было горьким, но сейчас он обратил свои мысли к предстоящему пути. За ним ехал с гонцами Гондора Мерри на Стиббе, а позади ещё двенадцать телохранителей. Они двигались вдоль длинных рядов ждущих людей с суровыми, застывшими лицами. Но один из них, почти в самом конце ряда, поднял глаза и пристально поглядел на хоббита. «Молодой человек,- подумал Мерри, возвращая взгляд,- пониже и тоньше, чем большинство других». Он уловил блеск ясных серых глаз и содрогнулся, потому что внезапно сообразил, что это лицо того, кто без надежды идёт искать смерти.
Они ехали вниз по серой дороге, которая шла вдоль Снеготала, бурлящего на камнях, через деревушки Нижнедол и Надречье, где из тёмных дверей выглядывали печальные лица женщин, и так, без музыки рогов или лютен, без звука людских голосов, началась великая скачка на восток, о которой потом пели в Ристании на протяжении многих поколений людей:
Из тёмных лощин Сироколья бессветной зарёй
Капитанов и танов Теоден повёл за собой,
В древний град Эдорас поскакал.
Мраком были покрыты дома окрест,
Тусклый туман скрыл золота блеск;
«Прощайтесь!» — герцог сказал.
Трон свой оставив высокий и зал,
Где в светлое время он пировал,
Тенгеля сын вперёд поскакал
Отринув прочь страх, навстречу судьбе.
Верность хранил он в страшной беде,
Клятвы былые исполнил все.
Сквозь Лощины, Плавни и Сухостой
К востоку эорлингов вёл за собой
Дней пять и пять ночей.
Шесть тысяч копий скакало за ним
К светлому Мандбургу под Миндоллуин.
Враг окружил, огонь охватил
Твердыню морских королей.
Рок гнал их вперёд, и скрыла их тьма,
Коней и бойцов, их умолкли дома.
Так говорит нам песня.
И действительно, Эдораса герцог достиг в сгущающемся мраке, хотя было около полудня. Задержался он здесь очень ненадолго и пополнил войско примерно тремя десятками всадников, опоздавших к раздаче оружия. Поев, они были готовы двинуться дальше, и тут герцог мягко распрощался со своим оруженосцем. Но Мерри в последний раз слёзно попросил разрешения не разлучаться с ним.
— Я же говорил, что эта скачка не для таких коней, как Стибба,- возразил Теоден.- И что будешь делать ты, мастер Мериардок, в битве, которую мы собираемся дать на полях Гондора, хоть ты мой меченосец и выше сердцем, чем ростом?
— Кто знает? — ответил Мерри.- Но почему, господин, вы назначили меня своим меченосцем, если не позволяете быть рядом с вами? И разве песни не скажут обо мне лишь то, что я всегда оставался позади?
— Я назначил тебя им, чтобы обезопасить,- ответил Теоден,- и для того, чтобы ты делал, как я прошу. Никто из моих всадников не может нести тебя, как груз. Будь битва перед моими воротами, быть может, деяния твои и воспели бы менестрели, но она будет за сто две лиги под Мандбургом, господин которого Денетор. Хватит об этом.
Мерри поклонился и пошёл прочь, совершенно несчастный, неотрывно глядя на ряды всадников. Отряды уже готовились к выступлению: люди затягивали подпруги, проверяли сёдла, ласкали коней; некоторые с беспокойством поглядывали на опускающееся небо. Один из Всадников незаметно приблизился к хоббиту и тихо сказал ему на ухо:
— «Было бы хотение, а способ найдётся», говорят у нас. И я сам в этом убедился.
Мерри поднял глаза и увидел, что это тот самый молодой всадник, которого он приметил утром.
— Я вижу по твоему лицу, что ты хочешь следовать за владыкой Герцогства.
— Да,- сказал Мерри.
— Тогда идём со мной,- предложил Всадник.- Я повезу тебя перед собой под плащом, пока мы не очутимся далеко в поле, да и тьма эта всё сгущается. Такой благой порыв не должен пропасть даром. Не говори больше ни с кем и идём!
— Огромное спасибо! — сказал Мерри.- Спасибо вам, сэр, хотя я и не знаю вашего имени.
— Не знаешь? — тихо проговорил всадник.- Тогда зови меня Дернхельм.
Вот так и вышло, что когда герцог выступил, хоббит Мериардок сидел перед Дернхельмом, и мало обременён был этим крупный жеребец Ветрогон, потому что Дернхельм весил меньше большинства людей, хотя был гибок и хорошо сложен.
Они поскакали в тень. На ночь войско расположилось в ивовых зарослях, где Снеготал впадал в Энтрицу, двенадцатью лигами восточнее Эдораса. И затем опять скачка через Лощины, и через Плавни, где справа от них большие дубовые леса взбирались на подножья холмов в тени тёмного Куреня у границ Гондора, а слева лежали туманы на болотах, подпитываемых дельтой Энтрицы. И пока они скакали, пронёсся слух о войне на севере. Бешено мчащиеся одинокие всадники принесли весть о врагах, атаковавших их восточные границы, и об ордах орков, марширующих в Нагорьях Рохана.
— Скачите вперёд! Вперёд! — воскликнул Эомир.- Сейчас уже поздно сворачивать в сторону. Топи Энтрицы защитят наш фланг. Теперь нам поможет лишь скорость. Вперёд!
И так герцог Теоден расстался со своими землями, и миля за милей разворачивалась перед ним длинная дорога, и оставались позади сигнальные холмы: Белоглав, Мин-Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на них потухли. Тих и сер был край, и только бесконечная тень всё густела перед ними, и надежда таяла в сердцах.
Осада Гондора
Пина разбудил Гэндальф. В комнате горели свечи, потому что сквозь окна пробивался лишь тусклый сумрак; воздух был тяжёл, как при приближении грозы.
— Сколько времени? — спросил Пин, зевнув.
— Начало третьего часа,- ответил Гэндальф.- Пора вставать и привести себя в приличный вид. Тебя вызывают к Правителю Города узнать твои новые обязанности.
— А он даст позавтракать?
— Нет, я дам. Всё, что ты получишь до полудня. Еда распределяется теперь по приказу.
Пин уныло взглянул на небольшой ломоть хлеба и на совершенно недостаточный (как ему подумалось) кусочек масла поверх него, и стоящую рядом чашку со снятым молоком.
— Зачем ты притащил меня сюда? — проворчал он.
— Сам прекрасно знаешь,- сказал Гэндальф.- Чтобы уберечь тебя от неприятностей. А если здешняя жизнь тебе не по вкусу, припомни, пожалуйста, что ты сам её выбрал.
Пин ничего не ответил.
Вскоре он снова шёл с Гэндальфом по холодному коридору к дверям Зала Башни. Здесь в сером мраке сидел Денетор, похожий, как подумал Пин, на старого терпеливого паука: казалось, что он не двинулся с места со вчерашнего вечера. Правитель кивком предложил Гэндальфу сесть, а не удостоенный внимания Пин остался стоять. Но через некоторое время старик обратился к нему:
— Итак, мастер Перегрин, надеюсь, что вчерашний день ты провёл с пользой и в своё удовольствие? Хотя опасаюсь, что стол в этом городе скуднее, чем тебе хотелось бы.
У Пина возникло неудобное ощущение, что большая часть сказанного и сделанного им каким-то образом известна Правителю Города столь же точно, как и угадано многое из его мыслей. Он не ответил.
— Что ты собираешься делать на моей службе?
— Я думал, сэр, что свои обязанности я узнаю от вас.
— Я сообщу их, когда выясню, на что ты способен,- сказал Денетор.- Но, может быть, я узнаю это скорее, если оставлю тебя при себе. Мой камергер попросил отпустить его во внешний гарнизон, так что временно ты займёшь его место. Ты будешь прислуживать мне, относить поручения и разговаривать со мной, если война и совет оставят мне небольшую передышку. Ты умеешь петь?
— Да,- ответил Пин.- Неплохо. В смысле, неплохо для моего народа. Но у нас нет песен, подходящих для больших залов и злых времён, господин. Мы редко поём о чём-нибудь более грозном, чем ветер или дождь. И большинство моих песен о вещах, которые смешат нас, и, конечно, о еде и питье.
— А почему такие песни не подходят для моих залов или для таких времён, как эти? Ведь можем же мы, издревле живущие под Тенью, услышать эхо из нетронутой ею страны? Возможно, мы почувствуем тогда, что бдение наше не было бесплодным, хотя, быть может, и оставленным без благодарности.
Сердце Пина упало. Его не привлекала мысль петь хоббитанские песни Правителю Минас Тирита, и уж во всяком случае, не комические куплеты, которые он знал лучше всего. Они были слишком… нескладными, что ли, для подобной оказии. Однако в данный момент он был избавлен от тяжёлого испытания. Петь ему не приказали. Денетор обратился к Гэндальфу с расспросами о Ристании, её политике и позиции Эомира, племянника герцога. Пин поразился тому, сколько всего известно Правителю о народе, который живёт так далеко, хотя, как полагал Пин, прошло немало лет с тех пор, как Денетор сам выезжал за границу.
Через некоторое время Денетор знаком подозвал Пина и опять ненадолго отпустил его.
— Ступай в арсеналы Цитадели,- велел он,- и получи там ливрею и доспех Башни. Они должны быть готовы. Приказ был отдан вчера. Вернись, когда оденешься!
Всё было, как он сказал, и Пин вскоре оказался облачённым в странные чёрные с серебром одежды. На нём была маленькая кольчуга, вероятно, стальная, но чёрная, как гагат, и высокий шлем с маленькими вороными крыльями по бокам и с серебряной звездой в центре. Поверх кольчуги шла короткая накидка, тоже чёрная, но с вышитой на груди серебряной нитью эмблемой Дерева. Его старую одежду свернули и спрятали, но серый плащ Лориэна позволили оставить себе, хоть и не разрешили носить на службе. Теперь, если бы Пин только знал это, он действительно выглядел, как Эрнил и Перианнат, Принц Невысокликов, как прозвал его народ, но ему было не по себе. Да и мрак начал угнетать его.
Весь день было темно и тускло. От бессолнечного рассвета до позднего вечера тяжёлая тень всё густела, и сердца горожан тоже становились всё тяжелее. Высоко вверху медленно ползла к западу, пожирая свет, огромная туча из Чёрной страны, гонимая ветром войны; но внизу воздух был тих и недвижен, словно вся долина Андуина ожидала натиска разрушительной бури.
Около одиннадцати часов Пин, на время освободившийся, наконец, от своих обязанностей, вышел и отправился на поиски еды и питья, чтобы облегчить тяжесть на сердце и сделать свою обязанность прислуживать менее несносной. В столовых он снова повстречался с Берегондом, который только что вернулся с Пеленнора, отнеся приказ в Сторожевые башни у главного Тракта. Они вместе отправились снова на стены, потому что Пин чувствовал себя в помещении, как в тюрьме, и задыхался даже в высоких залах Башни. Теперь они снова сидели рядышком у амбразуры, глядящей на восток, перекусывали и обсуждали вчерашний день.
Был час заката, но громадная пелена уже протянулась далеко к западу, и только погружаясь наконец в море, солнце смогло прорваться сквозь неё, чтобы послать перед ночью короткий прощальный луч — тот самый, который перед глазами Фродо на Перепутье коснулся головы павшего короля. Но ни отблеска его не упало на поля Пеленнора под сенью Миндоллуина: они остались бурыми и унылыми.
Пину казалось, что уже годы прошли с тех пор, как он сидел здесь в прошлый раз, в какое-то полузабытое время, когда он всё ещё оставался хоббитом, легкомысленным путником, которого мало трогали опасности, через которые он шёл. Теперь он был маленьким солдатом в городе, готовящемся к большому штурму, и был одет в гордый, но мрачный доспех Сторожевой Крепости.
В другое время и другом месте Пин наслаждался бы своим новым одеянием, но сейчас-то он знал, что принимает участие не в игре: он на полном серьёзе является слугой сурового хозяина в часы величайшей опасности. Кольчуга тяжело лежала на плечах, шлем сдавливал голову. Свой плащ Пин бросил рядом с собой на сиденье. Он утомлённо скользнул взглядом по темнеющим внизу полям, зевнул, а потом вздохнул.
— Устал сегодня? — спросил Берегонд.
— Да,- ответил Пин.- Очень. Устал от безделья и ожидания. Я оттопал пятки у двери покоя моего господина за те долгие часы, пока он обсуждал дела с Гэндальфом, принцем и прочими важными особами. И я не привык, мастер Берегонд, прислуживать на голодный желудок другим, пока они едят. Это суровое испытание для хоббита. Ты, без сомнения, сочтёшь, что мне следовало бы более глубоко чувствовать оказанную честь. Но что хорошего в такой чести? Ну, в самом деле, что хорошего даже в еде и питье под этой ползущей тенью? Что это значит? Сам воздух кажется густым и бурым! У вас часто такой мрак, когда ветер дует с востока?
— Нет,- сказал Берегонд.- Это не природное явление. Это нечто, порождённое его злобой: какая-то гарь с Огненной горы, которую он послал, чтобы затемнить сердце и разум. Что и случилось. Хорошо бы господин Фарамир вернулся. Он не поддастся испугу. Но кто знает, вернётся ли он теперь из этой Тьмы с другого берега Реки?
— Да,- отозвался Пин.- Гэндальф тоже тревожится. Мне кажется, он был разочарован, не найдя здесь Фарамира. И куда, интересно, он отправился сам? Он покинул совет Правителя перед полдником и, по-моему, в дурном расположении духа. Может быть, у него какое-то предчувствие или плохие вести.
Но внезапно, прямо посреди разговора, их поразила немота, они застыли на месте, превратившись в обладающие слухом камни. Пин сжался, изо всей силы прижимая руки к ушам, но Берегонд, который, говоря о Фарамире, выглянул из амбразуры, так и замер, продолжая глядеть на поля широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Пину был знаком этот повергающий в трепет крик, который он сейчас услышал: точно такой же крик раздавался — так давно — в Маришах, в лесах Шира, но теперь он налился силой и ненавистью, пронзая сердца ядовитым отчаянием.
Наконец Берегонд сделал над собой усилие и заговорил.
— Они появились! — сказал он.- Наберись храбрости и взгляни! Внизу что-то ужасное.
Пин неохотно вскарабкался на скамью и посмотрел за стену. Под ним лежал тусклый Пеленнор, исчезающий вдали у едва угадывающейся линии Великой Реки. Но теперь над полем быстро кружились в воздухе, словно тени чересчур рано пришедшей ночи, пять птицеобразных фигур, ужасных, как стервятники, но громаднее орлов и безжалостных, как смерть. Они то подлетали ближе, почти на расстояние выстрела со стен, то отдалялись, продолжая выписывать круги.
— Чёрные Всадники! — пробормотал Пин.- Чёрные Всадники в воздухе! Но смотри, Берегонд! — закричал он.- Они ведь высматривают что-то, правда? Смотри, как они кружат и всё снижаются вон над тем местом! И, видишь, там по земле что-то движется?! Маленькие тёмные фигурки. Да, люди на лошадях, четверо или пятеро. Ах! Я не могу этого вынести! Гэндальф! Гэндальф, спаси нас!
Взметнулся и упал ещё один протяжный вопль, и он опять соскочил со стены, тяжело дыша, как загнанный зверёк. Но сквозь этот бросающий в дрожь крик до его ушей донёсся слабый и далёкий зов трубы, закончившийся на долгой высокой ноте.
— Фарамир! Господин Фарамир! Это его зов! — воскликнул Берегонд.- Храброе сердце! Только как он доберётся до Ворот, если у этих адских стервятников есть другое оружие, кроме страха?! Но смотри! Они держатся. Они пробьются к Воротам. Нет! Лошади понесли. Смотри! Люди сброшены, они бегут пешком. Нет, один всё ещё в седле, но он возвращается к остальным. Это, должно быть, капитан: он умеет управлять и животными, и людьми. А! Одна из этих мерзких тварей снижается над ним! Помогите! Помогите! Неужели никто не выйдет к нему?! Фарамир!
С этими словами Берегонд рванулся прочь и побежал во мрак. Стыдясь своего ужаса, тогда как Берегонд из Стражи думал в первую очередь о любимом командире, Пин поднялся, снова выглянул наружу и в тот же миг увидел серебристо-белую вспышку, идущую с севера, будто на тёмных полях зажглась маленькая звёздочка. Она надвигалась, всё увеличиваясь, со скоростью стрелы и стремительно сближалась с четырьмя людьми, бегущими к Воротам. Пину показалось, что она распространяет вокруг себя бледный свет, и тяжёлые тени расступаются перед ней, а потом, когда она приблизилась, ему почудилось, что он слышит громкий оклик, гулко отразившийся от стен.
— Гэндальф! — закричал он.- Гэндальф! Он всегда появляется, когда дела хуже всего. Вперёд! Вперёд, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф! — орал он, словно болельщик на скачках, подстрекающий жокея, который не может услышать поощрений.
Но теперь тёмные, описывающие круги тени заметили вновьприбывшего. Одна повернула к нему, но Пину померещилось, что он вскинул руку, и из неё ударил вверх луч белого света. Назгул издал протяжный вой и повернул прочь, четверо остальных заколебались было, а потом взмыли стремительной спиралью, повернули на восток и исчезли в низко висящей туче, а внизу, на Пеленноре, на время стало как будто бы не так темно.
Продолжавший наблюдать за происходящим Пин увидел, как человек в седле и Белый Всадник встретились и остановились, поджидая тех, кто был пешком. Теперь из Города к ним бежали люди; вскоре все они скрылись от взгляда под внешними стенами, и Пин понял, что они вошли в Ворота. Сообразив, что они сразу направятся в Башню к Правителю, он поспешил к входу в Цитадель. Здесь он смешался с другими людьми, наблюдавшими за погоней и спасением с высоких стен.
Вскоре на улицах, поднимавшихся из внешних кругов, послышался гомон многочисленных приветствий: люди ликовали и выкрикивали имена Фарамира и Митрандира. Немного погодя Пин увидел факелы и двух медленно едущих всадников, которых сопровождала густая толпа людей: один был в белом, но больше уже не сиял, а бледно отсвечивал в сумраке, словно огонь его был израсходован или укрыт, другой тёмный, со склонённой головой. Они спешились, и, когда слуги приняли Тенегона и другого коня, зашагали к часовым у ворот — Гэндальф твёрдо, его серый плащ развевался позади, и огонь всё ещё тлел в его глазах; второй, весь одетый в зелёное, медленно и слегка пошатываясь, как уставший или раненный человек.
Когда они проходили под лампой в арке ворот, Пин протолкался вперёд и, увидев бледное лицо Фарамира, задержал дыхание. Это было лицо того, кто пережил внезапный и мучительный приступ сильного страха или боли, но справился с ним и теперь спокоен. Вот он гордо и с полным достоинством остановился на мгновение, сказав что-то стражнику, и пристально глядящий на него Пин увидел, как сильно походит он на своего брата Боромира, который с самого начала нравился Пину, восхищенному величественными, но мягкими манерами этого большого человека. Однако по отношению к Фарамиру его сердце внезапно прониклось каким-то странным чувством, которого он не ведал прежде. Перед ним стоял человек, проникнутый духом высокого благородства, такого, как у Арагорна, когда тот позволял увидеть это: быть может, менее высокого, но вместе с тем менее недостижимого и неизмеримого. Он тоже был из числа людских королей, рожденный в более позднее время, но отмеченный печалью и мудростью Древней расы. Пин теперь знал, почему Берегонд произносил его имя с такой любовью. Это был капитан, за которым люди, за которым Пин пошёл бы даже под тень чёрных крыл.
— Фарамир! — громко закричал он вместе со всеми.- Фарамир!
И Фарамир, уловив его незнакомый голос среди криков людей Города, обернулся, и посмотрел на него, и крайне изумился.
— Откуда ты взялся? — произнёс он.- Невысоклик, и в ливрее Башни! Как…?
Но тут к нему подошёл Гэндальф и сказал:
— Он пришёл со мной из страны невысокликов. Он пришёл со мной. Но давай не будем задерживаться здесь. Следует еще многое сказать и многое сделать, а ты устал. Он пойдёт с нами. Что, кстати, он и обязан сделать, поскольку, если он не забыл про свои новые обязанности легче, чем я, то в этот час он должен снова прислуживать своему господину. Пойдём, Пин! Следуй за нами.
Таким образом, они, наконец, пришли в личный покой Правителя Города. Здесь вокруг жаровни с древесным углём были поставлены глубокие кресла и принесено вино, и Пин, на которого едва обратили внимание, стоял позади кресла Денетора и практически не замечал собственной усталости, так напряжённо прислушивался он ко всему, о чём шла речь.
Съев немного белого хлеба и сделав глоток вина, Фарамир опустился в низкое кресло по левую руку отца. С другой стороны, чуть поотдаль, уселся в кресло из резного дерева Гэндальф и, казалось, сразу заснул. Потому что сначала Фарамир говорил только о задании, с которым был послан десять дней назад, и он принёс новости об Итилии, о действиях Врага и его союзников, рассказал о сражении на тракте, в котором были разбиты люди Харада с их огромным зверем,- обычный отчёт капитана перед своим господином о событиях, часто случавшихся и прежде: мелкие приграничные стычки, казавшиеся теперь ненужными и незначительными, лишившимися своей славы.
Потом Фарамир неожиданно посмотрел на Пина.
— Но теперь мы приблизились к необычным вещам,- сказал он,- Поскольку это не первый невысоклик, которого я вижу пришедшим из северных легенд в страны юга.
Тут Гэндальф выпрямился, стиснув ручки кресла, но не сказал ничего и взглядом остановил возглас, готовый сорваться с губ Пина. Денетор взглянул на их лица и кивнул головой, словно в знак того, что прочёл на них многое ещё до того, как прозвучали слова. Пока остальные сидели молча и неподвижно, Фарамир неспешно, почти не сводя глаз с Гэндальфа, поведал обо всём, временами поглядывая при этом на Пина, словно чтобы оживить воспоминания о других, которых он видел.
Когда его рассказ перешёл от встречи с Фродо и его слугой к событиям на Хеннет Аннуне, Пин заметил, что руки Гэндальфа, сжимающие резное дерево, дрожат. Сейчас они выглядели белыми и очень старыми, и, пока Пин разглядывал их, он внезапно, с трепетом страха, понял, что Гэндальф, сам Гэндальф, был встревожен, даже испуган. Воздух в комнате был спёрт и недвижен. Под конец, когда Фарамир рассказывал о прощании с путниками и их решении идти к Кирит Анголу, его голос упал, он покачал головой и вздохнул. Тут Гэндальф вскочил.
— Кирит Ангол?! Долина Моргула?! — воскликнул он.- Время, Фарамир, время? Когда ты расстался с ними? Когда они могли достичь этой проклятой долины?
— Я расстался с ними утром два дня назад,- ответил Фарамир.- Если они пошли прямо на юг, до долины Моргулдуина пятнадцать лиг, и потом им предстоит ещё пять лиг к востоку, к проклятой Крепости. Вряд ли они могли попасть туда раньше, чем сегодня, и, быть может, они всё ещё не дошли. Несомненно, я понимаю, чего ты боишься. Но эта тьма никак не связана с их рискованной затеей. Она началась вчера под вечер, и прошлой ночью вся Итилия была под тенью. Для меня очевидно, что Враг давно планировал нападение на нас, и час его был определён прежде, чем те путники вышли из под моей охраны.
Гэндальф мерил шагами пол.
— Утром, два дня назад, около трёх дней пути! Далеко ли то место, где вы расстались?
— Для птицы около двадцати пяти лиг,- ответил Фарамир.- Но я не мог вернуться быстрее. Вчера вечером я был у Каир Андроса, длинного острова в Реке к северу отсюда, который мы обороняем, а лошади держатся на этом берегу. Когда тьма поползла вперёд, я понял, что нужно спешить, и поскакал сюда с тремя людьми, которых тоже можно было посадить верхом. Всех остальных из своего отряда я послал к югу, чтобы усилить гарнизон у переправ Осгилиата. Надеюсь, что я не ошибся?
Он взглянул на отца.
— Ошибся? — воскликнул Денетор, и глаза его внезапно вспыхнули.- Зачем ты спрашиваешь? Люди были под твоей командой. Или ты интересуешься, как я оцениваю все твои поступки? В моём присутствии ты держишься скромно, но немало уже времени минуло с тех пор, как ты, отойдя от моих суждений, свернул на собственную дорогу. Пойми, ты говорил, как всегда, искусно, но я… разве не видел я твоих глаз, устремлённых на Митрандира, чтобы понять, говоришь ты правильно или слишком много? Он уже давно владеет твоим сердцем.
Мой сын, твой отец стар, но ещё не выжил из ума. Я могу видеть и слышать, как делал это всегда, и немногое из того, что ты недоговорил или оставил без упоминания, скрыто сейчас от меня. Я знаю ответ на множество загадок. Увы, увы, Боромир!
— Если то, что я сделал, вызывает ваше неудовольствие, отец,- произнёс Фарамир спокойно,- мне жаль, что я не мог узнать вашего мнения прежде, чем мне выпало принимать столь тягостное решение.
— И оно оказалось бы достаточным, чтобы ты изменил своё решение? — спросил Денетор.- Я полагаю, ты всё равно поступил бы именно так. Я хорошо знаю тебя. Ты вечно стремишься выглядеть величественным и благородным, как древний король, учтивым, мягким. Это вполне приличествует человеку высшей расы, пребывающему в мире и могуществе. Но в часы отчаяния бывает, что наградой за мягкость служит смерть.
— Да будет так,- сказал Фарамир.
— Да, будет так! — воскликнул Денетор.- Но не только твоя смерть, господин Фарамир, но и смерть твоего отца, и гибель всего нашего народа, обязанность защищать который легла на твои плечи с тех пор, как погиб Боромир.
— Так ты хочешь,- промолвил Фарамир,- чтобы мы поменялись местами?
— Да, я действительно хочу этого,- сказал Денетор.- Ибо Боромир был предан мне, а не служил марионеткой в руках мага. Он помнил бы о нужде своего отца и не упустил бы то, что дала фортуна. Он принёс бы мне великий дар.
На мгновение сдержанность изменила Фарамиру.
— Я прошу вас, мой отец, вспомнить, почему случилось, что я, а не он, оказался в Итилии. По крайней мере в одном случае, не так давно, ваше мнение перевесило. Именно Владыка Города дал поручение ему!
— Не размешивай горечь в чаше, которую я приготовил себе,- отозвался Денетор.- Разве не чувствовал я её вкуса много ночей, предвидя то худшее, что лежало тогда ещё на дне? И что ныне я и обрёл в действительности. Если бы это было не так! Если бы эта вещь попала ко мне!
— Утешься! — сказал Гэндальф.- Боромир не принёс бы тебе это ни в коем случае. Он умер, и умер хорошо, пусть покоится в мире! Но ты обманываешь себя. Он протянул руку к этой вещи и, получив её, пал бы. Он сохранил бы её для себя, и, когда бы он вернулся, ты бы не узнал своего сына.
Лицо Денетора стало суровым и холодным.
— Ты нашёл, что Боромир хуже поддается твоему влиянию, не так ли? — проговорил он тихо.- Но я, кто был его отцом, говорю, что он принёс бы это мне. Быть может, ты мудр, Митрандир, но при всём твоём искусстве, ты не всеведущ. Могут быть найдены иные решения, отличные от паутины магов или поспешности глупцов. В подобном вопросе я более мудр и сведущ, чем ты полагаешь.
— И какова же тогда ваша мудрость? — спросил Гэндальф.
— Достаточна, чтобы понять, что здесь следует избегать двух глупостей. Использовать эту вещь опасно. Но послать её в такой час в руках безмозглого невысоклика в страну самого Врага, как сделали ты и этот вот мой сын,- это безумие.
— А господин Денетор, что сделал бы он?
— Ни то, и ни другое. Но совершенно точно, никакие доводы не заставили бы его отправить эту вещь в дурацкой надежде навстречу наибольшей опасности, рискуя нашим полным уничтожением в случае, если Враг вновь обретёт утраченное им. Нет, это хранилось бы скрытым, скрытым тьмой и глубиной. Без использования, говорю я, исключая лишь случай крайней нужды, но за пределами его досягаемости, если только он не одержит победу столь полную, что последующие события не встревожат нас, мёртвых.
— Как обычно, ты, господин мой, думаешь лишь о Гондоре,- сказал Гэндальф.- Однако есть ведь другие люди и другие жизни, и время так и будет продолжаться. Что до меня, то мне жаль даже его рабов.
— И где эти другие люди обретут помощь, если Гондор падёт? — ответил Денетор.- Если бы сейчас эта вещь была у меня в глубоких подвалах Цитадели, мы не тряслись бы тогда от страха под этим мраком, боясь худшего, и мысли наши не были бы в смятении. Если ты не веришь, что я выдержал бы это испытание, тогда ты меня ещё не знаешь.
— И всё же я не верю тебе,- возразил Гэндальф.- Иначе я мог бы послать эту вещь сюда, тебе на хранение, и избавить себя и других от многих мучений. А теперь, слушая твои речи, я доверяю тебе ещё меньше, не больше, чем Боромиру. Нет, сдержи свой гнев! В этом я не доверяю и себе, и я отверг эту вещь даже как добровольный дар. Ты силён и в некоторых вещах всё ещё можешь владеть собой, Денетор, но, если бы ты получил эту вещь, она уничтожила бы тебя. Даже будь она похоронена у корней Миндоллуина, она всё же сжигала бы твою мысль по мере роста тьмы, и последовали бы ещё более худшие события, чем те, что скоро обрушатся на нас.
На минуту глаза Денетора, смотревшего в лицо Гэндальфу, снова вспыхнули, и Пин опять ощутил борьбу между их волями; но сейчас казалось, что их взгляды скрестились, словно звенящие клинки. Пин задрожал, опасаясь какого-то ужасного удара. Но неожиданно Денетор расслабился, снова стал холоден и пожал плечами.
— Если бы я! Если бы ты! — произнёс он.- Все эти слова и «если» тщетны. Оно ушло в Тень, и лишь время покажет, какая судьба ожидает его и нас. И время это не будет долгим. В оставшееся же пусть все, кто борется с Врагом на свой лад, будут заодно и хранят надежду, пока ещё могут; а когда надежды нет, остаётся ещё смелость умереть свободными.
Он обратился к Фарамиру:
— Что ты думаешь о гарнизоне в Осгилиате?
— Он не силён,- сказал Фарамир.- Как я уже говорил, я послал отряд из Итилии, чтобы усилить его.
— Этого мало, я полагаю,- сказал Денетор.- Туда падёт первый удар. Им понадобится там стойкий капитан.
— Там и во многих других местах,- ответил Фарамир и вздохнул.- Увы, мой брат, которого я тоже любил! — Он поднялся.- Могу я оставить вас, отец?
Тут он покачнулся и опёрся на кресло отца.
— Ты устал, я вижу,- сказал Денетор.- Ты долго и быстро скакал и, как мне сообщили, под зловещими тенями в воздухе.
— Позволь не говорить об этом! — попросил Фарамир.
— Тогда не будем,- согласился Денетор.- Ступай сейчас и отдохни, пока можешь. Завтра нужда станет суровее.
Теперь все простились с Владыкой Города и пошли отдыхать, пока еще было можно. Снаружи была беззвёздная чернота, когда Гэндальф с Пином, который шёл рядом и нёс маленький факел, направились в свою комнату. Они не разговаривали, пока не очутились за закрытой дверью. Тогда Пин наконец взял Гэндальфа за руку.
— Скажи мне,- произнёс он,- есть ли хоть какая-то надежда? Я имею в виду Фродо, или, по крайней мере, в основном Фродо.
Гэндальф положил руку на голову Пина.
— Особой надежды никогда не было,- ответил он.- Только дурацкая надежда, как мне и было сказано. А когда я услышал про Кирит Ангол…- Он замолчал и быстро подошёл к окну, словно его глаза могли пронзить ночь на востоке.- Кирит Ангол,- пробормотал он.- Интересно, почему этот путь? — Он повернулся.- Именно теперь, Пин, моё сердце почти отреклось от неё, когда прозвучало это имя. И всё же, по правде говоря, мне думается, что вести, доставленные Фарамиром, содержат в себе кое-какую надежду. Поскольку кажется ясным, что наш Враг развязал, наконец, войну и сделал первый ход, когда Фродо был ещё на свободе. Так что теперь в течение многих дней его глаз будет направлен куда угодно, только не на собственную страну. И ещё, Пин, я чувствую издалека его спешку и страх. Он начал раньше, чем намеревался. Произошло что-то такое, что подтолкнуло его.
Некоторое время Гэндальф стоял, напряжённо размышляя.
— Может быть,- пробормотал он.- Может быть, даже твоя глупость помогла, мой мальчик. Дай прикинуть: около пяти дней назад он должен был узнать, что мы ниспровергли Сарумана и завладели Камнем. И что из этого? Мы не могли бы использовать его в полную силу или без того, чтобы он знал об этом… А! Интересно… Арагорн? Его час близится. И в душе, Пин, он силён и отважен, смел, решителен, способен поступать по-своему и при необходимости пойти на великий риск. Да, это возможно. Именно для этого он мог воспользоваться Камнем и показать себя Врагу, бросив ему вызов. Интересно… Ладно, мы не узнаем ответа, пока не придут всадники Ристании, если только они не придут слишком поздно. Впереди тяжёлые дни. Спать, пока мы можем!
— Но,- заикнулся было Пин.
— Что «но»? — сказал Гэндальф.- Только одно «но» разрешаю я этой ночью.
— Горлум,- сказал Пин.- Как их угораздило идти с ним, даже следовать за ним? И я понял, что место, куда он повёл их, нравится Фарамиру не больше, чем тебе. В чём дело?
— Сейчас я не могу ответить на это,- сказал Гэндальф.- Однако моё сердце догадывалось, что Фродо и Горлум должны были встретиться перед концом. К добру или к худу. Но о Кирит Анголе я не желаю говорить этой ночью. Предательства, предательства боюсь я, предательства этого жалкого существа. А к этому идёт. Всё же, будем помнить, что предатель может перехитрить себя и сделать добро там, где не намеривался. Бывает и так, иногда. Спокойной ночи!
Следующий день начался с утра, похожего на бурые сумерки, и сердца людей, приободрённые на время возвращением Фарамира, снова упали. Крылатые Тени в этот день больше не показывались, но снова и снова в вышине над городом слабо звучал крик, и многие из тех, кто слышал его, замирали, охваченные внезапным ужасом, тогда как менее мужественные дрожали и плакали.
И Фарамир теперь снова ушёл.
— Ему не дают отдыха,- ворчали некоторые.- Владыка слишком уж гоняет своего сына, а теперь ему приходится отдуваться за двоих: за себя и за того, кто не вернётся.
И люди то и дело поглядывали на север и спрашивали:
— Где же всадники Ристании?
На самом деле, Фарамир не пошёл бы по своей воле, но Владыка Города был хозяином своего Совета и сегодня был не расположен склоняться к чужому мнению. Совет был созван рано утром. Все капитаны сошлись на том, что из-за угрозы на юге их силы слишком малы, чтобы первыми открыть военные действия, если только случайно не успеют подойти всадники Ристании. Тем временем следует укомплектовать стены людьми и ждать.
— Однако,- сказал Денетор,- не стоит с подобной лёгкостью бросать наши внешние укрепления, Заграды, на которые потрачено столько трудов. И Враг должен дорого заплатить за переход через Реку. А этого он не сможет сделать с силами, достаточными для атаки на Город, ни на севере, у Каир Андроса, из-за болот, ни на юге, через Лебению, из-за ширины Реки, что потребует множества лодок. Главный удар будет направлен на Осгилиат, как и прежде, когда Боромир заступил ему путь.
— То была лишь проба сил,- сказал Фарамир.- Сегодня мы можем заставить Врага заплатить за переправу потерями в десять раз большими, чем у нас, и всё же сожалеть об обмене. Поскольку ему легче позволить себе потерять войско, чем нам — отряд. И если переправа будет взята, то отступление тех, кого мы пошлём держать оборону так далеко от города, окажется опасным.
— А как насчёт Каир Андроса? — спросил принц.- Если оборонять Осгилиат, то остров тоже необходимо удержать. Не будем забывать об опасности слева. Ристанийцы могут прийти, а могут и нет. Но Фарамир сообщил нам о больших силах, постоянно стягивающихся к Чёрным Воротам. Из них может устремиться не одно войско и нанести удар не по одной переправе.
— В войне должно рисковать многим,- возразил Денетор.- Каир Андрос с людьми, и больше послать так далеко нельзя. Но я не хочу уступить реку и Пеленнор без битвы… если здесь есть капитан, который сохранил достаточно храбрости, чтобы исполнить волю своего повелителя.
Все молчали. Но наконец Фарамир произнёс:
— Я не противлюсь вашей воле, сир. Поскольку вы потеряли Боромира, я пойду и сделаю, что смогу, вместо него,- если таков будет ваш приказ.
— Я приказываю,- ответил Денетор.
— Тогда прощайте! — сказал Фарамир.- Но если я вернусь, думайте обо мне лучше!
— Это зависит от манеры твоего возвращения,- сказал Денетор.
Последним, кто говорил с Фарамиром, прежде чем тот ускакал на восток, был Гэндальф.
— Не кидайся опрометчиво или с горя своей жизнью,- сказал он.- Ты будешь нужен здесь, и для других вещей, чем война. Твой отец любит тебя, Фарамир, и он вспомнит об этом перед концом. Прощай!
Итак, господин Фарамир снова ушёл, взяв с собой столько людей, сколько готовы были пойти с ним или могли быть отпущены. Многие смотрели со стен в направлении разрушенного города и гадали, что там происходит, так как ничего не было видно. А другие не сводили глаз с севера и считали лиги до Теодена в Ристании. «Придёт ли он? Вспомнит ли наш древний союз?» — говорили они.
— Да, он придёт,- сказал Гэндальф,- даже если придёт слишком поздно. Но подумайте! В лучшем случае Красная Стрела могла попасть к нему не раньше, чем два дня назад, а от Эдораса много долгих миль.
Прежде, чем пришли вести, опять настала ночь. С переправы поспешно прискакал человек, говоря, что из Минас Моргула вышло войско, которое уже приближается к Осгилиату, и оно соединилось с полками южан, свирепыми и высокими харадримцами.
— И мы узнали,- добавил гонец,- что их снова ведёт Чёрный Капитан, и страх перед ним перешёл Реку прежде него.
Этими зловещими словами закончился третий день с тех пор, как Пин прибыл в Минас Тирит. Отдыхать пошли немногие, потому что мало осталось надежды у кого бы то ни было, что даже Фарамир сможет надолго удержать переправу.
На следующий день, хотя тьма достигла полноты и больше не усиливалась, сердца людей стали ещё тяжелее и прониклись сильным страхом. Дурные вести не заставили себя ждать. Переправа через Андуин была захвачена Врагом. Фарамир отступает к стене Пеленнора, направляя людей к Башням главного тракта, но его превосходят в численности в десять раз.
— Если ему вообще удастся пробиться через Пеленнор, враги будут преследовать его по пятам,- сказал гонец.- Они дорого заплатили за переправу, но менее дорого, чем мы надеялись. План был составлен хорошо. Теперь понятно, что они давно строили в тайне множество плотов и лодок в восточном Осгилиате. Они лезли отовсюду, как тараканы. Но разбил нас Чёрный Капитан. Немногие соглашались стоять и ждать даже при слухе о его приближении. Его собственные люди трепещут перед ним и способны покончить с собой по его приказу.
— Тогда там я нужен больше, чем здесь,- сказал Гэндальф и сразу ускакал, и светлое пятнышко, оставленное им, вскоре скрылось из виду. И всю эту ночь Пин стоял на стене в одиночестве и без сна и пристально смотрел на восток.
Едва только, насмешкой в беспросветной тьме, опять зазвучали утренние колокола, как вдалеке он увидел взметнувшиеся поперёк тусклого пространства огни, там, где стояли стены Пеленнора. Громко закричали часовые, и все люди в Городе схватились за оружие. Теперь там опять и опять поднимались красные сполохи, и сквозь тяжёлый воздух смутно доносился неясный грохот
— Они взяли стену! — кричали люди.- Они проделывают в ней взрывами бреши! Они приближаются!
— Где Фарамир? — в смятении воскликнул Берегонд.- Не говорите, что он пал!
Первые вести привёз Гэндальф. Он появился в середине утра с горсткой всадников, сопровождавших вереницу повозок. Это были раненые: все, кого можно было спасти из разгрома у Башен при тракте. Маг сразу отправился к Денетору. Владыка Города сидел теперь в верхнем покое над залом Белой Башни с Пином при нём и смотрел своими тёмными глазами в тусклые окна на север, юг и восток, словно силясь пронзить взором окружавшие его роковые тени. Чаще всего он обращал его к северу и временами замирал, прислушиваясь, будто уши его благодаря какому-то древнему искусству могли слышать гром копыт на дальних равнинах.
— Фарамир пришёл? — спросил он.
— Нет,- сказал Гэндальф.- Но он всё же был жив, когда я покинул его. Однако он решил остаться с арьергардом, чтобы отступление через Пеленнор не превратилось в бегство. Быть может, он сможет удержать своих людей в строю достаточно долго, но я сомневаюсь. Ему пришлось выступить против слишком могучего противника. Ибо появился тот, кого я страшился.
— Не… не Чёрный Властелин? — воскликнул Пин, от ужаса забыв про своё место.
Денетор горько рассмеялся.
— Нет, ещё нет, мастер Перегрин! Он не появится, разве только ради триумфа надо мной, когда всё будет завоевано. Он использует в качестве своего орудия других. Так поступают все великие владыки, если они мудры, мастер невысоклик. Иначе, почему бы я сидел здесь, в моей башне, и думал, и наблюдал, и ждал, растрачивая даже своих сыновей? Ибо я всё ещё могу владеть мечом.
Он поднялся и распахнул свой длинный чёрный плащ — и смотри-ка! — под ним он был одет в кольчугу и пояс с длинным мечом в чёрных с серебром ножнах и большим эфесом.
— В таком виде я ходил и теперь уже много лет сплю так,- сказал он,- чтобы с годами тело не ослабло и не стало дряблым.
— Однако теперь под командой Владыки Барат-дура самый жуткий из всех его капитанов уже хозяйничает на ваших внешних стенах,- сказал Гэндальф.- В прошлом король Ангмара, чародей, призрачный кольценосец, повелитель назгулов, копьё ужаса в руке Саурона, тень отчаяния.
— Тогда, Митрандир, у тебя противник тебе под пару,- ответил Денетор.- Что до меня, я давно знал, кто главный командующий войсками Чёрной Крепости. И ты вернулся только для того, чтобы сказать это? Или, быть может, ты ретировался потому, что тебя превзошли?
Пин затрясся, испугавшись, что насмешка эта вызовет ярость Гэндальфа, но страх его был напрасен.
— Это может произойти,- тихо ответил Гэндальф,- но нам ещё не довелось померяться силой. И если правдивы слова, сказанные в старину, он падёт не от руки человека, и судьба, что ждёт его, скрыта от Мудрых. Но может случиться и так, что Полководец Отчаяния пока не выйдет вперёд. Он командует, скорее, в соответствии с той мудростью, о которой ты говорил, из тыла, гоня вперёд своих обезумевших слуг.
Нет, я пришёл скорее для того, чтобы сопроводить раненых, которых ещё можно излечить, ибо Заграды прорваны повсюду, и вскоре войско Моргула войдёт внутрь во многих местах. И я пришёл, чтобы сказать главным образом вот что: скоро на полях будет битва. Следует подготовить вылазку. Пусть будут верховые. В этом кроется наша небольшая надежда, потому что только в одном наши враги имеют пока недостаток — у них мало всадников.
— Как и у нас. Вот сейчас приход Ристании был бы как раз кстати,- сказал Денетор.
— Но похоже, что сначала мы увидим других вновьприбывших,- заметил Гэндальф.- Нас уже достигли беглецы с Каир Андроса. Остров пал. Из Чёрных Ворот вышла другая армия и переправилась с северо-востока.
— Некоторые обвиняют тебя, Митрандир, в том, что тебе доставляет удовольствие приносить дурные вести,- отозвался Денетор.- Но для меня это уже давно не новости: я знал об этом ещё до наступления вчерашней ночи. А что касается вылазки, то я уже думал о ней. Сойдём вниз.
Время шло. Наконец часовые на стенах смогли разглядеть отступление внешних отрядов. Сначала подтягивались небольшие беспорядочные группки усталых и зачастую израненных людей, некоторые неслись, сломя голову, словно их преследовали. Далеко на востоке дрожали огни, и теперь, казалось, они тут и там ползут по равнине. Дома и сараи горели. Потом сразу из многих точек быстро потекли змеящиеся сквозь мрак ручейки красного пламени, которые подбирались к линии широкого тракта, ведущего от ворот Города к Осгилиату.
— Враги,- бормотали люди.- Вал взят. Они подходят, просачиваясь сквозь бреши. И похоже, они несут факелы. Где же наши?
По времени дело шло к вечеру, и свет был так тускл, что даже дальнозоркие люди в Цитадели не могли толком различить то, что делается на полях, кроме пожаров, что всё множились, и цепочек огней, что всё удлинялись и убыстряли движение. Наконец, меньше, чем в миле от Города, в поле зрения появилась довольно стройная масса людей, которые подходили, а не бежали, продолжая держаться вместе.
Часовые затаили дыхание.
— Должно быть, это Фарамир,- сказали они.- Он способен командовать и людьми, и лошадьми. Он ещё пробьётся.
Теперь основные отступающие силы были едва в двух фарлонгах. Из мрака позади них галопом выскочил небольшой отряд всадников: все, кто был оставлен в арьергарде. И снова они обернулись для последней обороны лицом к надвигающимся огненным линиям. Затем внезапно раздался грохот копыт и крики ярости. Налетела вражеская конница. Линии огня превратились в текучие потоки: шеренги за шеренгами орков с факелами и свирепых южан с красными знамёнами, выкрикивающих что-то на режущем ухо языке, которые поднялись, как большая волна, готовая захлестнуть отступавших. И с пронзительным криком с тусклого неба упала крылатая тень: назгул, устремившийся на свою жертву.
Отступление превратилось в бегство. Рассеянные люди уже метались в безумии, бросая оружие, крича от страха и падая наземь.
И тут в Цитадели запела труба, и Денетор, наконец, сделал вылазку. Внизу, в тени Ворот и под грозно нахмурившимися наружными стенами стояли и ждали его сигнала все всадники, которые оставались в Городе. Теперь они строем ринулись вперёд, тут же перейдя в галоп, и атаковали с громким криком. И со стен взметнулся ответный крик, потому что впереди всех скакали по полю рыцари Лебедя из Дол Амрота во главе с их принцем и голубым стягом.
— Амрот за Гондор! — кричали они.- Амрот к Фарамиру!
Подобно грозе обрушились они на врага с обоих флангов отступавшего отряда, но один всадник вырвался вперёд, быстрый, как ветер в траве: Тенегон нёс его, сиявшего, вновь представшего в истинном свете, и свет бил из его воздетой руки.
Назгул испустил зловещий крик и взмыл вверх, потому что их капитан ещё не явился, дабы бросить вызов белому огню своего врага. Войска Мордора, нацелившиеся на добычу, захваченные врасплох в своём диком галопе, смешались и рассыпались, как искры в бурю. Отряд с внешних укреплений с радостными криками повернул и ударил на своих преследователей. Охотники стали дичью. Отступление превратилось в атаку. Поле было усеяно сражающимися орками и людьми, и чад от отброшенных прочь факелов поднимался вверх плевками клубящегося дыма. Конница поскакала вперёд.
Но Денетор не позволил им уйти далеко. Хотя враг был остановлен и на минуту повернул назад, с востока текли громадные силы. Снова запела труба, командуя отступление. Конница Гондора остановилась. Отряд с внешних укреплений перестроился под её прикрытием. Теперь они спокойно отходили назад. Гордо шагая, они достигли Ворот Города и вошли, и с гордостью смотрели на них люди Города и воздавали им хвалу, но в сердцах их была тревога, ибо отряды горестно уменьшились. Фарамир потерял треть своих людей. Но где был он сам?
Он вернулся последним из всех. Его люди вошли. За ними последовали конные рыцари, и в их арьергарде стяг Дол Амрота и принц. И на коне перед собой он держал в руках тело своего родича Фарамира, сына Денетора, найденное на поле битвы.
— Фарамир! Фарамир! — восклицали со слезами люди на улицах.
Но он не отзывался, и его понесли вверх по извилистой дороге в Цитадель и к его отцу. В тот момент, когда назгул умчался прочь пред натиском Белого Всадника, прилетела смертоносная стрела, и Фарамир, бившийся с могучим наездником из Харада, упал на землю. Только атака Дол Амрота спасла его от кровавых мечей южан, которые изрубили бы его, лежачего.
Принц Имрагил принёс Фарамира в Белую Башню и сказал:
— Ваш сын вернулся, господин, совершив великие дела.
И он рассказал обо всём, что видел. Но Денетор, поднявшись, глядел в лицо сына и молчал. Затем он велел приготовить в покое, где они находились, постель, положить на неё Фарамира и удалиться. А сам он поднялся в одиночестве в секретную комнату на вершине Башни, и многие, кто смотрел тогда в её направлении, видели бледный свет, который некоторое время мерцал и колыхался в узких окнах, а затем вспыхнул и погас. И когда Денетор опять спустился, он подошёл к Фарамиру и сел рядом с ним, но лицо Правителя было серым, даже более мёртвенным, чем лицо его сына.
Итак, теперь Город был, наконец, осаждён, охвачен кольцом врагов. Заграды были разбиты, и весь Пеленнор оставлен Врагу. Последние вести с наружных стен были принесены людьми, которые прибежали по северной дороге прежде, чем Ворота были закрыты. Это были остатки стражи, стоявшей там, где тракт из Анории и Рохана входил в пригороды. Их вёл Ингольд, тот самый, кто пропустил Гэндальфа и Пина менее, чем пять дней назад, когда солнце ещё вставало и утро несло надежду.
— Известий о ристанийцах нет,- сказал он.- Рохан теперь не придёт. Или, если они придут, это нам не поможет. Новое войско, о котором мы слышали, пришло первым. Говорят, они пришли из-за Реки по дороге от Андроса. Они сильны: батальоны орков Глаза и бессчётные отряды каких-то новых людей, которых мы не встречали прежде. Невысокие, но суровые и широкоплечие, бородатые, словно гномы, и вооружены большими топорами. Мы полагаем, что они пришли из какой-то варварской страны на просторах Востока. Они заняли северный тракт, и многие пошли дальше, в Анорию. Ристанийцы не смогут прийти.
Ворота были закрыты. Всю ночь часовые на стенах слышали гомон врагов, которые рыскали снаружи, сжигая поля и деревья и рубя любого обнаруженного ими человека, живого или мёртвого. Число тех, кто уже переправился через реку, в темноте нельзя было определить, но когда утро, или его бледная тень, незаметно прокралось на равнину, стало видно, что едва ли ночные страхи преувеличили их количество. Равнина чернела от отрядов на марше, и на ней на всём расстоянии, на котором ещё не отказывали глаза в сумраке, выросли вокруг осаждённого города, словно гнилая плесень, огромные лагеря чёрных или тёмно-красных палаток.
Орки, деятельные, как муравьи, торопливо рыли, рыли линии глубоких траншей, тесное кольцо которых возникало почти в пределах полёта стрелы со стен; и как только очередная траншея была готова, она заполнялась огнём, хотя каким образом, искусством или колдовством, он зажигался и поддерживался, никто не мог разобрать. Работы продолжались весь день, пока люди Минас Тирита лишь наблюдали за ними, неспособные помешать. И когда все траншеи были закончены, они увидели, как приближаются огромные повозки, и вскоре очередные отряды врагов, каждый под прикрытием траншеи, принялись быстро собирать большие орудия для метания снарядов. На стенах Города не было оружия достаточно мощного, чтобы достать так далеко и остановить эту работу.
Сначала люди смеялись и не очень опасались этих приспособлений, поскольку основная стена Города была высокой и поразительно толстой, возведённой ещё до того, как могущество и искусство Нуменора угасли в изгнании. Её наружная сторона была подобна Башне Ортханка: твёрдая, тёмная и гладкая, недоступная стали или огню и не поддающаяся разрушению ничем, кроме судорог, которые разорвали бы саму землю, на которой она стояла.
— Нет,- говорили люди,- нет; даже если сюда явится сам Безымянный, и ему не удастся войти сюда, пока мы ещё живы.
Но некоторые отвечали:
— Пока мы ещё живы? Как долго? У него есть оружие, которое сломило не одну твердыню с тех пор, как начался мир. Голод. Дороги отрезаны. Ристания не придёт.
Но орудия не стреляли впустую по несокрушимой стене. Не разбойник и не главарь орков распоряжался атакой на величайшего врага Властелина Мордора. Мощь и умная злоба направляли её. Как только большие катапульты под громкие вопли и скрип верёвок и воротов были установлены, они принялись метать снаряды на страшную высоту, так что те перелетали прямо над зубцами и падали с глухим стуком внутрь первого круга Города, и многие из них каким-то таинственным образом загорались, ударившись о землю.
Вскоре за стеной возникла серьёзная опасность пожара, и все, кого можно было выделить, занялись тушением пламени, которое взметнулось во многих местах. Тогда среди крупных снарядов посыпался другой град, менее разрушительный, но гораздо ужаснее. Все улицы и переулки позади Ворот были завалены маленькими круглыми снарядами, которые не горели. Когда люди подбежали узнать, что это такое, они громко закричали или зарыдали. Ибо враги метнули в Город головы всех тех, кто пал, сражаясь при Осгилиате, или на Заградах, или в полях. Страшно выглядели они, поскольку, хотя многие головы расплющились от удара и потеряли форму, а другие были жестоко изрублены, множество голов всё же уцелело, и казалось, что они хранят следы предсмертных мук, и все без исключения были клеймены мерзким знаком Безвекого Глаза. И то и дело кто-нибудь видел среди них, поруганных и обесчещенных, знакомое лицо того, кто гордо ходил когда-то в доспехах, или пахал поле, или приезжал на праздники из зелёных долин в холмах.
Тщетно люди потрясали кулаками в сторону безжалостных врагов, роившихся перед Воротами. На проклятия те не обращали внимания, поскольку не понимали языка людей запада и лишь пронзительно кричали резкими голосами, словно звери или стервятники. Но вскоре немного осталось в Минас Тирите тех, кто имел мужество стоять прямо и бросать вызов войскам Мордора. Ибо ещё другое оружие, более быстрое, чем голод, имел Властелин Чёрной Крепости: страх и отчаяние.
Снова появились назгулы, и поскольку их Чёрный Властелин ныне усилился и послал вперёд свои войска, так и их голоса, выражавшие лишь его волю и его злобу, были исполнены зла и ужаса. Они кружили и кружили над Городом, будто стервятники, рассчитывающие насытиться обречённым смерти человеческим мясом. Выше взглядов и выстрелов летали они, однако присутствие их было постоянным, и их смертоносные голоса, к которым невозможно было привыкнуть, вспарывали воздух. Все непереносимее становились они с каждым новым криком. Наконец даже самые стойкие начали бросаться на землю, когда крылатая угроза проходила над ними, или же замирали, выронив оружие из ослабевших рук, и в мысли их пробиралась чернота, и они думали уже не о битве, но только о том, чтобы уползти и спрятаться, и о смерти.
В течение всего этого чёрного дня Фарамир лежал на кровати в покое Белой Башни, блуждая в безнадёжном лихорадочном бреду; «умирает», сказал о нём кто-то, и вскоре «умирает» говорили все люди на стенах и улицах. И при нём сидел его отец и не говорил ничего, только пристально наблюдая за ним и не уделяя более никакого внимания защите.
Таких чёрных часов Пин не переживал даже в когтях урхов. Его долг был ждать приказаний Владыки, и он ждал, забытый, по-видимому, стоя у двери неосвещенного покоя и изо всех сил стараясь справиться с собственным страхом. И пока он наблюдал, ему казалось, что Денетор стареет у него на глазах, будто что-то треснуло в его гордой воле, и его суровый ум был уничтожен. Быть может, это сделало горе и раскаяние. Пин видел слёзы на это некогда бесстрастном лице, более непереносимые, чем гнев.
— Не плачьте, господин,- проговорил он, запинаясь от волнения.- Возможно, он поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?
— Не утешай меня магами! — сказал Денетор.- Надежда этого дурака рухнула. Враг нашёл его, и теперь его мощь растёт; он видит все наши мысли, и всё, что мы делаем, губительно.
Я послал моего сына без благодарности, без благословения, навстречу бессмысленной опасности, и вот он лежит здесь с ядом в жилах. Нет, нет, что бы теперь ни произошло в войне, мой род тоже подходит к своему концу: угас даже Дом Правителей. Средние люди будут править последними остатками племени королей, прячущимися в холмах, пока всех их не перебьют, как загнанных зверей.
К двери подошли люди, вызывая Владыку Города.
— Нет, я не спущусь,- сказал он.- Я должен оставаться рядом с сыном. Он ещё может заговорить перед концом. И конец близок. Следуйте, за кем хотите, даже за Серым Дураком, хоть его надежда рухнула. Я останусь здесь.
Вот так Гэндальф принял командование последней защитой Города Гондора. Где бы он ни появлялся, сердца людей снова приободрялись и крылатые тени исчезали из памяти. Без устали ходил он от Цитадели к Воротам и с севера на юг по стене, и с ним шёл принц Дол Амрота в сияющей кольчуге. Ибо он и его рыцари продолжали держаться как владыки, в которых воистину текла кровь Нуменора. Люди, видевшие их, шёпотом говорили: «Похоже, старые повести правдивы — в жилах этого народа есть кровь эльфов, потому что в том краю некогда жил народ Нимродели». И потом среди мрака кто-нибудь пропевал несколько строк из лэ о Нимродели или другие песни Долины Андуина, сохранившиеся от минувших лет.
И всё же… когда они уходили, тени снова смыкались над людьми, и сердца их остывали, и доблесть Гондора рассыпалась пеплом. И так постепенно они перешли из тусклого страшного дня в темноту безнадёжной ночи. В первом круге Города теперь беспрепятственно бушевал огонь, и во многих местах пути отступления гарнизону внешней стены были отрезаны. Но мало было стойких, оставшихся здесь на своих постах; большинство бежало за вторые ворота.
Далеко в тылу битвы через Реку быстро наводились мосты, и в течение всего дня через неё переправлялось всё больше сил и оружия. И вот, наконец, в полночь началась атака. Авангард двинулся мимо траншей с огнём по множеству обходных троп, оставленных между ними. Они шли вперёд, невзирая на потери, плотными группами и толпами прямо под стрелы, летевшие со стен. Однако слишком мало осталось лучников на них, чтобы нанести атакующим большой урон, хотя огонь высвечивал множество целей для искусных стрелков, какими некогда гордился Гондор. Тогда, поняв, что доблесть Гондора уже сломлена, скрытый полководец двинул свои основные силы. Сквозь тьму медленно покатились вперёд большие осадные башни, сделанные в Осгилиате.
К покою в Белой Башне снова пришли гонцы, и Пин впустил их, потому что они настаивали. Денетор медленно отвёл глаза от лица Фарамира и молча посмотрел на них.
— Первый круг Города горит, господин,- сказали они.- Каков ваш приказ? Вы всё ещё Владыка и Правитель. Не все хотят следовать за Митрандиром. Люди бегут со стен и оставляют их без защиты.
— Зачем? Зачем дураки бегут? — произнёс Денетор.- Лучше сгореть раньше, чем позже, ибо мы должны сгореть. Ступайте назад к вашему праздничному костру! А я? А я сейчас отправлюсь к моему погребальному костру. К погребальному костру! Не могила назначена для Денетора и Фарамира. Не могила! Не долгий медленный сон забальзамированной смерти. Мы сгорим, подобно языческим королям до того, как первый корабль приплыл сюда с Запада. Запад погиб. Ступайте обратно и горите!
Гонцы, не поклонившись и не ответив, повернулись и бежали.
Тогда Денетор встал и выпустил горящую жаром руку Фарамира, которую он держал.
— Он горит, уже горит,- проговорил он печально.- Дом его души рушится.
Затем, тихо приблизившись к Пину, он посмотрел на него сверху вниз.
— Прощай! — сказал он.- Прощай, Перегрин, сын Паладина! Твоя служба была короткой, и сейчас она близится к концу. Я отпускаю тебя на тот краткий срок, что остался. Ступай теперь и умри таким образом, который кажется тебе наилучшим. И с тем, с кем захочешь, даже с тем другом, чья глупость привела тебя к подобной смерти. Пришли моих слуг и затем ступай. Прощай!
— Я не хочу прощаться, мой господин,- сказал Пин, преклонив колено. А потом, неожиданно опять став похожим на хоббита, он поднялся и посмотрел старику прямо в глаза.- Я воспользуюсь вашим разрешением, сэр,- сказал он,- потому что мне и вправду очень нужно повидать Гэндальфа. Но он не дурак, и я не стану думать о смерти, пока он не потерял надежду на жизнь. Только я не хочу получить назад моё слово и оставить вашу службу, пока вы живы. И если они войдут под конец в Цитадель, я надеюсь быть здесь и стоять рядом с вами, и, быть может, заслужить те доспехи, которые вы мне дали.
— Делай, как хочешь, мастер невысоклик,- ответил Денетор.- Но моя жизнь разбита. Пришли моих слуг!
Он вернулся к Фарамиру.
Пин оставил его и позвал слуг, и они пришли — шестеро челядинцев, сильных и красивых, но, тем не менее, трепетавших из-за вызова. Однако Денетор спокойным голосом велел им положить на кровать Фарамира тёплые покрывала и поднять её. Они так и сделали и, подняв кровать, вынесли её из покоя. Медленно шли они, стараясь как можно меньше тревожить горящего в жару человека, и Денетор, теперь опираясь на посох, следовал за ними, и последним шёл Пин.
Они вышли из Белой Башни, двигаясь, словно на похоронах, наружу, во тьму, где туча, нависшая над головой, была освещена снизу тускло-красными сполохами. Тихо пересекли они большой внутренний двор и по слову Денетора остановились рядом с Засохшим Деревом.
Стояла полная тишина, если не считать доносившийся снизу, из Города, шум битвы, и они слышали, как вода печально капает с мёртвых сучьев в тёмный пруд. Затем они вышли из ворот Цитадели, где часовые уставились на них в изумлении и ужасе, пока они проходили мимо. Свернув на запад, они подошли наконец к дверям в тыльной стене шестого круга. Их называли Фен Холлен, потому что они всегда стояли закрытыми и открывались только для похорон, и лишь Владыка Города мог пользоваться этим путём да те, кто носили знаки могил и ухаживали за домами мёртвых. За дверями шла петляющая дорога, которая, часто поворачивая, спускалась в узкую лощину под тенью отвесной стены Миндоллуина, где стояли особняки мёртвых королей и их правителей.
В маленьком домике рядом с дорогой сидел привратник, который со страхом в глазах вышел им навстречу, неся в руке лампу. По приказу Правителя он отпер двери, которые беззвучно распахнулись назад, и они вошли, взяв у него лампу. На дороге, спускающейся между древними стенами и многоколонными балюстрадами, чьи очертания неясно вырисовывались в колеблющемся луче лампы, было темно. Их неспешные шаги разносились гулким эхом, пока они шли вниз, вниз, и, наконец, очутились на Безмолвной улице, Рат Динен, среди тускло белеющих мавзолеев и пустых залов, и скульптурных изображений давно умерших людей; и они вступили в Дом Правителей и опустили свою ношу.
Пин, беспокойно озираясь вокруг, разглядел, что он в просторном сводчатом покое, задрапированном глубокими тенями, которые отбрасывала на остающиеся скрытыми стены маленькая лампа. И смутно виднелись ряды столов, высеченных из мрамора, и на каждом столе лежала спящая фигура со скрещенными руками и с каменной подушкой под головой. Но один стол, совсем рядом, стоял широкий и пустой. На него по знаку Денетора положили Фарамира и рядом с ним его отца, и укрыли их обоих одним покрывалом, после чего встали рядом, склонив головы, как плакальщики у смертного ложа. Затем Денетор тихо сказал:
— Мы будем ждать здесь. Но не посылайте за бальзамировщиками. Принесите нам легко воспламеняющиеся дрова и сложите их вокруг нас и под нами, полив маслом. И когда я прикажу, бросьте факел. Сделайте так, и не говорите со мной больше. Прощайте!
— С вашего позволения, господин! — проговорил Пин, развернулся и в ужасе выбежал из дома смерти. «Бедный Фарамир! — думал он.- Я должен найти Гэндальфа! Бедный Фарамир! Сдаётся, что леченье ему нужнее слёз. Ох, ну где же мне найти Гэндальфа? В гуще событий, я полагаю, и у него не будет времени для умирающих и безумцев».
У двери он обратился к одному из слуг, который остался стоять на страже.
— Ваш хозяин не в себе,- сказал он.- Не спешите! Не приносите сюда огня, пока Фарамир жив! Не делайте ничего до прихода Гэндальфа!
— Кто хозяин Минас Тирита? — возразил человек.- Владыка Денетор или Серый Странник?
— Судя по всему, Серый Странник или никто,- ответил Пин и помчался обратно по улице и затем вверх по петляющей дороге со всей быстротой, на которую были способны его ноги, миновал поражённого привратника, выскочил за двери и бежал до самых ворот Цитадели. Когда он проносился мимо, часовой окликнул его, и Пин узнал голос Берегонда.
— Куда ты бежишь, мастер Перегрин? — крикнул он.
— Искать Митрандира,- ответил Пин.
— Поручения Владыки безотлагательны и не могут задерживаться из-за меня,- сказал Берегонд,- но скажи мне быстро, если можешь: что происходит? Куда пошёл мой господин? Я только что заступил на пост, но слышал, что он прошёл к Закрытой Двери, а перед ним люди несли Фарамира.
— Да,- сказал Пин,- к Безмолвной улице.
Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слёзы.
— Говорили, что он умирает,- вздохнул он.- И вот он мёртв.
— Нет,- сказал Пин.- Ещё нет. И я думаю, что даже теперь его смерть можно предотвратить. Но Правитель Города пал раньше своего города, Берегонд. Он не в себе и опасен.- Пин быстро рассказал о странных словах и поступках Денетора.- Я должен немедленно отыскать Гэндальфа.
— Тогда тебе надо спуститься вниз, в битву.
— Я знаю. Правитель отпустил меня. Но, Берегонд, если сможешь, сделай что-нибудь, чтобы остановить происходящий ужас.
— Правитель не дозволяет тем, кто носит чёрное с серебром, оставлять свой пост ни в коем случае, разве что по его личному приказанию.
— Что ж, тогда тебе придётся выбирать между уставом и жизнью Фарамира,- сказал Пин.- И что касается устава, то я думаю, что ты имеешь дело с безумцем, а не с господином. Я должен бежать. Я вернусь, если смогу.
И он помчался дальше, вниз, вниз, к внешнему кругу города. Мимо пробегали спасающиеся из пожара люди; некоторые, видя его ливрею, поворачивались и что-то кричали, но он не обращал внимания. Наконец Пин миновал Вторые Ворота, за которыми между стен металось большое пламя. Однако всё казалось странно тихим. Не было слышно ни боевых криков, ни звона оружия. Затем внезапно раздался наводящий ужас крик и тяжёлый удар, сопровождавшийся глубоким гулом. Заставив себя идти дальше вопреки новой вспышке страха и ужаса, которая пробрала его дрожью почти до колен, Пин обогнул угол, скрывавший от него площадь за Воротами Города. И замер. Он нашёл Гэндальфа, но отпрянул назад, прячась в тени.
Большой штурм шёл с полночи без перерыва. Рокотали барабаны. Враги, отряд за отрядом, наседали на стены с севера и юга. Появились огромные животные, похожие в красном зареве на движущиеся дома,- мумакили Харада, которые тянули сквозь проходы между огней высокие башни и орудия. Однако их капитана особо не заботило, чем они занимаются и скольких могут убить: цель его была только проверить силу обороны и удержать гондорцев занятыми сразу во многих местах. Свой тяжелейший удар он собирался обрушить на Ворота. Сделанные из стали и железа и охраняемые башнями и бастионами из несокрушимого камня, они могли быть очень крепкими, и всё же это был ключ — слабейшее место во всей высокой и непробиваемой стене.
Барабаны зарокотали громче. Огни взметнулись вверх. Через поле ползли большие орудия, и в середине был огромный таран, большой, как лесное дерево сотню футов длиной, подвешенный на толстых цепях. Долго делали его в тёмных кузнях Мордора, и его ужасной голове, окованной чёрной сталью, была придана форма оскаленной волчьей морды; чары разрушения лежали на ней. Гронд называли его в память Молота Подземного Мира древности. Его волокли огромные животные, окружали орки, а позади шагали способные раскачать его горные тролли.
Но сопротивление у Ворот ещё не было сломлено, их защищали рыцари Дол Амрота и самые стойкие воины из гарнизона. Густо сыпались снаряды и стрелы, осадные башни с грохотом рушились или внезапно вспыхивали, как факелы. Вся земля перед стенами с обеих сторон Ворот была покрыта обломками и телами убитых, однако всё больше и больше врагов лезло вверх, будто гонимые безумием.
Гронд полз вперёд. Огонь был бессилен против его кожуха, и, хотя огромные животные, которые тянули его, время от времени начинали беситься, топча бессчётных орков, охранявших его, тела их отбрасывались прочь с дороги и другие занимали их место.
Гронд полз вперёд. Барабаны дико грохотали. Над грудами убитых появилась ужасная фигура: всадник, высокий, в капюшоне, одетый в чёрное. Медленно ехал он вперёд, топча павших, не обращая внимания на стрелы. Он остановился и поднял вверх длинный бледный меч. И тут же великий страх обуял всех — защитников и врагов одинаково, и руки людей бессильно опустились, и пение луков умолкло. На минуту всё стихло.
Барабаны рокотали и грохотали. Мощные руки раскачали и послали Гронд вперёд. Он достиг Ворот. Он ударил. Низкий гулкий рокот прокатился по Городу, как гром, рассыпающийся в грозовых облаках. Но двери из железа и засовы из стали выдержали удар.
Тогда Чёрный Капитан поднялся на стременах и громко крикнул наводящим ужас голосом, произнося на каком-то забытом языке могучее и страшное заклинание, чтобы расколоть одновременно сердца и камни.
Трижды крикнул он. Трижды громыхнул огромный таран. И внезапно при последнем ударе Ворота Гондора сломались. Словно пробитые какими-то взрывными чарами, они разлетелись на куски; сверкнула ослепительная молния, и обломки дверей рухнули на землю.
Предводитель назгулов въехал внутрь. Большая чёрная фигура, маячащая на фоне огней позади, выросшая до безграничной угрозы отчаяния. Предводитель назгулов въехал внутрь, под аркой, где до сих пор не проходил ни один враг,- и все бежали перед ним.
Все, кроме одного. Здесь, на площади перед Воротами, застыв в молчаливом ожидании, сидел на Тенегоне Гэндальф. Тенегон, который единственный из всех вольных коней на земле вынес этот ужас, стоял твёрдо и неподвижно, как высеченное из камня изваяние на Рат Динен.
— Ты не пройдёшь здесь,- произнёс Гэндальф, и огромная тень остановилась.- Возвращайся в бездну, уготованную для тебя! Прочь! Пади в небытиё, ожидающее тебя и твоего хозяина. Прочь!
Чёрный Всадник откинул капюшон — и вот чудо! — он был в королевской короне, которая, однако, венчала невидимую голову. Красный огонь сверкал между короной и покрытыми плащом широкими тёмными плечами. Из невидимого рта раздался мёртвенный хохот.
— Старый дурак! — отозвался он.- Старый дурак! Это мой час. Ту не узнаёшь Смерти, видя её? Так умри же в тщетных проклятиях!
И он высоко поднял свой меч, и огонь сбежал по клинку.
Гэндальф не двинулся. И в этот самый момент далеко позади, в каком-то внутреннем дворе Города запел петух. Резко и звонко кричал он, не обращая внимания на колдовство или войну, и лишь приветствуя утро, пришедшее с рассветом в небо высоко над тенями смерти.
И, словно в ответ, издалека прозвучала другая нота. Рога, рога, рога. Слабым эхом отразился их звук от тёмных склонов Миндоллуина. Дикий рёв больших рогов Севера. Ристания пришла наконец.
Скачка ристанийцев
Было темно, и Мерри, который лежал на земле, завёрнутый в шерстяное одеяло, ничего не мог разглядеть; однако, хотя ночь была душной и безветренной, невидимые деревья вокруг него тихо вздыхали. Он поднял голову и снова услышал этот звук: шум, подобный слабому рокоту в покрытых лесом холмах и горных склонах. Пульсирующий рокот неожиданно обрывался, а потом начинался снова, но в другой точке, то ближе, то дальше. «Интересно, слышат ли его часовые?» — подумал он.
Мерри не видел их, но знал, что со всех сторон его окружают отряды ристанийцев. Он чуял в темноте запах лошадей и слышал, как они переступают ногами, тихо топая по покрытой хвоей земле. Войско разбило бивак в сосновых лесах, которые жались к Маяку на Айленахе — высокому холму, стоящему чуть впереди длинных хребтов леса Друадан, которые тянулись вдоль главного тракта в Восточной Анории.
Мерри так устал, что не мог спать. Он скакал уже четыре полных дня, и всё густеющий мрак постепенно углублял тяжесть на его сердце. Теперь Мерри сам не понимал, чего это он так рвался в поход, тогда как получил полное дозволение и даже приказ своего господина оставаться на месте. Его интересовал также вопрос: а что, если герцог знает о его ослушании и гневается? Может быть, и нет. По-видимому, между Дернхельмом и Эльфхельмом — маршалом, который командовал эоредом, в составе которого они скакали,- существовало некое взаимопонимание. Он и все его люди не обращали внимания на Мерри и делали вид, что не слышат, если он открывал рот. С тем же успехом он мог быть просто дополнительной поклажей, которую вёз Дернхельм. Дернхельм тоже не служил утешением: он никогда ни с кем не заговаривал. Мерри чувствовал себя маленьким, совершенно ненужным и одиноким. Время сейчас было тревожное, войску угрожала опасность. Они были менее чем в дне скачки от внешних стен Минас Тирита, окружавших пригороды. Вперёд были высланы разведчики. Некоторые не вернулись. Другие, торопливо примчавшиеся назад, сообщили, что дорога впереди захвачена. На тракте тремя милями западнее Амон Дина расположилось вражеское войско, и кое-какие отряды людей уже движутся по нему дальше и находятся не более чем в трёх лигах. В холмах и лесах по обеим сторонам тракта бродят орки. Герцог и Эомир держали в этой тревожной ночи совет.
Мерри хотелось поболтать хоть с кем-нибудь, и он подумал о Пине. Но это лишь увеличило его беспокойство. Бедняга Пин: заперт в большом каменном городе, одинокий и испуганный. Мерри захотелось, стать высоким всадником, как Эомир, чтобы он мог трубить в рог или что-нибудь ещё такое и примчаться галопом к Пину на выручку. Он уселся, прислушиваясь к барабанам, которые снова зарокотали, теперь ближе. Вскоре он услышал тихо переговаривающиеся голоса и увидел тусклые полуприкрытые фонари, которые мелькали между деревьев. Люди поблизости принялись неуверенно перемещаться в темноте.
Возникла смутная высокая фигура и споткнулась об него, кляня древесные корни. Мерри узнал голос маршала Эльфхельма.
— Я не корень, сэр,- сказал он,- и не мешок, а ушибленный хоббит. И самое меньшее, что вы можете сделать в качестве извинения, это сообщить мне, что происходит.
— Только то, что способно ходить в этом проклятом мраке,- ответил Эльфхельм.- Но мой господин велел быть готовыми. Приказ выступать может прийти в любую минуту.
— Значит, враги приближаются? — тревожно спросил Мерри.- И это их барабаны? Я уж начал думать, что мне это мерещится, раз никто больше, по-видимому, не обращает на них внимания.
— Нет, нет,- сказал Эльфхельм,- враги на дороге, не в холмах. Ты слышишь щуров, диких лесных людей: так они переговариваются друг с другом на расстоянии. Говорят, что они всё ещё населяют лес Друадан. Они — остатки старых времён, немногочисленны, скрываются ото всех, дики и осторожны, словно звери. Они не воюют с Гондором или Герцогством, но сейчас они встревожены тьмой и приходом орков: боятся, что могут вернуться Чёрные годы, на что достаточно похоже. Спасибо ещё, что они не охотятся на нас: говорят, что они пользуются отравленными стрелами, а уж лес знают выше всяких сравнений. Однако они предложили свои услуги Теодену. Как раз сейчас одного из их вождей ведут к герцогу. Вон там, где движутся фонари. Вот всё, что я слышал. А теперь я должен заняться приказами моего господина. Сложите себя сами, мастер Мешок!
Он растворился в тенях.
Мерри не понравился этот рассказ о диких людях и отравленных стрелах: ему и без того было томно и страшно. Ждать было просто непереносимо. Ему смертельно хотелось узнать, что происходит. Он встал и вскоре уже осторожно пробирался через лес вдогонку за последним фонарём, прежде чем тот затерялся между деревьями.
Вскоре он вышел к открытому месту, где под большим деревом был натянут маленький навес для герцога. На суку висел укрытый сверху большой фонарь, который отбрасывал вниз бледный круг света. Здесь сидели Теоден, Эомир, а перед ними присела на землю странная коренастая человеческая фигура, грубая, как старый камень, с жидкой бородёнкой, которая топорщилась на округлом подбородке, словно сухой мох. Человек был коротконог и толсторук, грузен и приземист, и лишь пояс из травы прикрывал его бёдра. Мерри почувствовал, что где-то видел его прежде, и внезапно припомнил пугалец в Сироколье. Тут была одна из этих скульптур, только ожившая, или, быть может, существо, бывшее прямым потомком тех, кто давным-давно, бессчётные годы назад, служил моделями забытым мастерам.
Когда Мерри подкрался поближе, все молчали, потом дикий человек заговорил, отвечая, по-видимому, на какой-то вопрос. Голос его был низким и гортанным, однако, к удивлению Мерри, он говорил на всеобщем языке, хотя запинаясь и подмешивая к нему непонятные слова.
— Нет, отец коне-людей,- сказал он.- Мы не сражаемся. Только охотимся. Убиваем горган в лесах, ненавидим орков. Ты ненавидишь горган тоже. Мы помогать, как можем. Дикие люди имеют длинные уши и длинные глаза, знают все тропы. Дикие люди живут здесь до Каменных домов, до того, как высокие люди пришли из Воды.
— Но нам нужна помощь в битве,- сказал Эомир.- Чем же ты и твой народ поможете нам?
— Нести вести,- ответил дикарь.- Мы смотрим с холмов. Мы взбираться большие холмы и смотрим вниз. Каменный город закрыт. Там снаружи горит огонь, теперь и внутри тоже. Ты хочешь идти туда? Тогда ты должен быть быстр. Но горган и люди оттуда, издалека,- он махнул короткой узловатой рукой в восточном направлении,- сидят на конной дороге. Очень много, больше, чем коне-людей.
— Как ты можешь знать это? — спросил Эомир.
Ничего не отразилось на плоском лице старика и в его тёмных глазах, но голос помрачнел от неудовольствия.
— Дикие люди дики, свободны, но не дети,- ответил он.- Я великий вождь, Гхан-бури-Гхан. Я считаю многие вещи: звёзды в небе, листья в лесу, людей во тьме. У тебя двадцать раз по двадцать, сосчитанное десять раз и пять. Их больше. Большая битва, и кто выиграет? И много больше ходят вокруг стен Каменных домов.
— Увы! Твои слова совершенно справедливы,- отозвался Теоден.- И наши разведчики говорят, что дорога перегорожена канавами и кольями. Мы не сможем смести их внезапной атакой.
— И всё же нам некогда медлить,- сказал Эомир.- Мандбург в огне!
— Дай Гхан-бури-Гхану кончить,- перебил дикарь.- Он знает больше, чем одну дорогу. Он поведёт тебя дорогой, где нет ям, не ходят горган, только дикие люди и звери. Много троп было сделано, когда народ Каменных домов был сильнее. Они резали холмы, как охотники режут мясо зверей. Дикие люди думать, они едят камень. Они ходили через Друадан к Риммон с большими повозками. Они не ходят больше. Дорога забыта, но не дикими людьми. Через холм и за холмом она так и лежит под травой и деревьями, там, за Риммон и вниз к Дин, и назад к концу дороги коне-людей. Дикие люди покажут тебе эту дорогу. Тогда ты убьёшь горган и прогонишь плохую тьму ярким железом, и дикие люди смогут вернуться спать в диких лесах.
Эомир и герцог посовещались на родном языке. Потом герцог повернулся к дикарю.
— Мы принимаем твоё предложение,- сказал он.- Ведь даже если мы оставляем позади вражеское войско, что из того? Если Каменный город падёт, то нам не вернуться. Если он будет спасён, тогда войско врагов само окажется отрезанным. Если ты верен, Гхан-бури-Гхан, тогда мы щедро вознаградим тебя и ты навечно получишь дружбу Рохана.
— Мёртвые люди — не друзья живым и не дают им даров,- возразил дикарь.- Но если ты переживёшь Тьму, тогда оставь в покое диких людей в лесах и больше не охоться на них, словно на зверей. Гхан-бури-Гхан не поведёт тебя в западню. Он сам пойдёт с отцом коне-людей, и если он будет вести тебя неверно, ты убьёшь его.
— Да будет так! — сказал герцог.
— Сколько понадобится времени, чтобы миновать врагов и вернуться на тракт? — спросил Эомир.- Если ты поведёшь нас, нам придётся двигаться со скоростью пешего, и я не сомневаюсь, что дорога узка.
— Дикие люди быстры на ногу,- сказал Гхан.- Дорога широка для четырёх коней в Долине Каменных повозок, там,- он махнул рукой к югу,- но узка в начале и в конце. Дикие люди могут ходить отсюда к Дину между восходом солнца и полднем.
— Значит, для передовых понадобится не меньше семи часов,- прикинул Эомир.- Но вернее будет рассчитывать на десять часов на всё про всё. Нас могут задержать непредвиденные обстоятельства, и если всё наше войско растянется, то пройдёт немало времени, прежде чем оно будет собрано, когда мы спустимся с холмов. Который сейчас час?
— Кто знает? — сказал Теоден.- Теперь всегда ночь.
— Всегда темно, но не всегда ночь,- возразил Гхан.- Когда Солнце приходит, мы чувствуем её, даже когда она скрыта. Она уже поднимается над восточными горами. В небесных полях начало дня.
— Тогда мы должны выступить как можно скорее,- сказал Эомир.- Даже так нет надежды прийти на помощь Гондору сегодня.
Мерри не стал слушать дальше, а скользнул прочь, чтобы быть готовым к приказу выступить. Это был последний переход перед битвой, и, как ему сдавалось, не похоже было, что в ней уцелеет много народу. Но он подумал о Пине и пламени в Минас Тирите и отбросил собственный страх.
Сегодня всё шло хорошо, врагов, ждущих их в засаде, не было ни видно, ни слышно. Дикие люди выставили щит из осторожных охотников, чтобы ни один орк или другой бродящий поблизости шпион не узнал о том, что происходит в холмах. Когда они приблизились к осаждённому городу, свет окончательно потускнел, и всадники проходили длинными вереницами, словно тени людей и лошадей. Каждый отряд вёл дикарь, но старый Гхан шагал рядом с герцогом. Сначала они двигались медленнее, чем надеялись, потому что всадникам понадобилось немало времени, чтобы, ведя лошадей под уздцы, пробраться через густо поросшие лесом хребты за их лагерем и спуститься в потайную Камневозную долину. Время шло к вечеру, когда передовые отряды добрались до дальних серых зарослей, простиравшихся с восточной стороны Амон Дина и скрывавших большую брешь в цепи холмов, которая тянулась с востока на запад от Нардола к Дину. Через этот проход и вела в древности забытая теперь проезжая дорога, которая вливалась затем в главный тракт через Анорию, ведущий из Города. Но сейчас деревья в течение многих поколений людей обходились с ней по-своему, и она почти исчезла, разбитая и похороненная под листвой несчётных лет. Однако эти заросли давали всадникам их последнюю надежду на тайное продвижение, прежде чем они вступят в открытое сражение, потому что за ними лежала дорога и равнины Андуина, тогда как склоны на юге и востоке были каменисты и голы. Там сгрудившиеся холмы, всё более смыкаясь и сливаясь, громоздили бастион за бастионом, пока не переходили в тяжёлую массу тела и плечей Миндоллуина.
Передовой отряд остановился, и пока остальные подтягивались длинными вереницами по Камневозной долине, воины разошлись и расположились лагерем под серыми деревьями. Герцог созвал капитанов на совет. Эомир отправил разведчиков наблюдать за трактом, но старый Гхан покачал головой.
— Ни к чему посылать коне-людей,- сказал он.- Дикие люди уже видели всё, что видно в этом плохом воздухе. Они скоро придут и скажут мне здесь.
Капитаны явились; затем из-за деревьев осторожно выступили другие напоминающие пугалец фигуры, столь похожие на старого Гхана, что Мерри с трудом различал их. Они заговорили с Гханом на странном гортанном наречии.
Вскоре Гхан повернулся к герцогу.
— Дикие люди говорят многое,- сказал он.- Первое, будь осторожен! Всё ещё много людей в лагере за Дином, в часе ходьбы, там,- он указал рукой к западу от чёрного маяка.- Но никого не видно отсюда до новых стен народа камней. Многие заняты там. Стены больше не стоят: горган валят их земляным громом и дубинками из чёрного железа. Они неосторожны и не смотрят вокруг. Они думают, их друзья стерегут все дороги! — При этом старый Гхан издал забавный, похожий на смешок горловой звук.
— Добрые вести! — воскликнул Эомир.- даже в этом мраке опять замерцала надежда. Затеи нашего Врага часто служат нам назло ему. Сама эта проклятая тьма была плащом для нас. И теперь, в его жажде уничтожить Гондор и не оставить от него камня на камне, его же орки устранили мои величайшие опасения. Внешняя стена могла долго держаться против нас. А теперь мы промчимся через неё — если только доберёмся.
— Ещё раз благодарю тебя, Гхан-бури-Гхан из леса,- сказал Теоден.- Да пребудет с тобой удача во всём за доставленные тобой вести и за то, что ты провёл нас!
— Убей горган! Убей орков! Никакие другие слова не радовать диких людей,- ответил Гхан.- Прогони прочь плохой воздух и тьму ярким железом!
— Мы долго скакали, чтобы сделать это,- сказал герцог,- и мы попытаемся. Но чего мы добьёмся, покажет только завтра.
Гхан-бури-Гхан сел на корточки и коснулся земли своим загрубевшим лбом в знак прощания, затем поднялся, чтобы уйти. Но внезапно застыл, глядя вверх, словно вспугнутый лесной зверь, принюхивающийся к странному запаху. Его глаза загорелись.
— Ветер меняется! — воскликнул он, и с этим, как почудилось, в мгновение ока, он и его спутники исчезли во мраке и никогда больше не показались на глаза ни одному всаднику Ристании.
Вскоре после этого немного к востоку снова зазвучали барабаны, однако никто во всём войске не опасался, что дикие люди могут оказаться вероломными, несмотря на весь их непривычный, уродливый облик.
— Нам больше не нужно проводников,- сказал Эльфхельм,- потому что в войске есть те, кто ездил в Мандбург в дни мира. Я, например. Когда мы выйдем на тракт, он свернёт к югу, и нам останется верных семь лиг, прежде чем мы доберёмся до пригородных стен. Почти везде вдоль тракта тянутся полосы густой короткой травы. Этот участок гонцы Гондора предполагали преодолеть быстрее всего. Мы сможем скакать быстро и без особого шума.
— Но поскольку нам предстоят тяжёлые труды, потребующие всех наших сил,- вставил Эомир,- я советую сейчас отдохнуть и выступить отсюда ночью с тем расчётом, чтобы появиться на полях завтра утром с тем светом, какой будет, или когда наш герцог подаст сигнал.
На это герцог согласился, и капитаны разошлись. Но вскоре Эльфхельм вернулся.
— Господин, разведчики не обнаружили за Серыми Зарослями ничего, стоящего упоминания,- сказал он,- за исключением двух людей: двух мёртвых людей и двух мёртвых лошадей.
— Ну и? — сказал Эомир.- Что дальше?
— Вот что, господин: это были гонцы Гондора, один из них, вероятно, Хиргон. Во всяком случае, его рука всё ещё сжимала Красную Стрелу, но голова была отрублена. И вот ещё что: всё указывает на то, что они, когда пали, бежали на запад. Получается, что они обнаружили врага уже на внешней стене или атакующим её, когда возвращались, а это должно было быть две ночи назад, если они, как обычно, брали свежих лошадей на заставах. Они не могли попасть в Город и повернули назад.
— Увы! — произнёс Теоден.- Тогда Денетор не узнал о нашей скачке и не ждёт нашего прихода.
«Нужда не терпит отлагательств, но лучше поздно, чем никогда»,- сказал Эомир.- И, может быть, на сей раз старая поговорка окажется вернее, чем всё, что было произнесено с тех пор, как человек открыл рот.
Была ночь. Войско Ристании молчаливо двигалось по обеим сторонам дороги. Теперь дорога проходила у отрогов Миндоллуина, повёрнутых у югу. Вдали, почти прямо перед ними под чёрным небом виднелось красное зарево, на фоне которого темнели склоны большой горы. Они приближались к Раммас, Ответным Заградам Пеленнора, однако день не пришёл.
Герцог скакал с головным отрядом в окружении своих телохранителей. Эоред Эльфхельма следовал за ним, и Мерри заметил, что Дернхельм оставил своё место и в темноте неуклонно продвигается вперёд, пока не очутился, наконец, скачущим в арьергарде телохранителей герцога. Потом произошла небольшая остановка. Мерри слышал, как впереди тихо заговорили. Высланные вперёд всадники, которые рискнули проскакать почти под стену, вернулись и явились к герцогу.
— Там большой пожар, господин,- сказал один.- Город полностью окружён пламенем, а поля полны врагов. Но похоже, что все силы стянуты на атаку. Насколько мы могли судить, на внешней стене оставлены лишь немногие, и они беспечны, заняты лишь разрушением.
— Вы помните слова дикого человека, господин? — добавил другой.- В дни мира я жил на Нагорье под открытым небом; моё имя Видфара, и мне воздух тоже приносит вести. Ветер уже изменился. Он дует с юга: в нём привкус морской соли, хотя и слабый. Утро принесёт с собой перемену. Когда ты минуешь стену, над чадом встанет рассвет.
— Если твои слова правдивы, Видфара, да переживёшь ты этот день, дабы наслаждаться счастьем долгие годы! — сказал Теоден.
Затем он повернулся к своим рыцарям, которые стояли поблизости, и воскликнул ясным голосом так, что его услышали даже многие всадники первого эореда.
— Час настал, всадники Рохана, сыновья Эорла! Перед вами враги и огонь, далеко позади — ваши дома. Но, хотя вы сражаетесь на чужих полях, слава, которую вы пожнёте здесь, будет вашей навеки. Вы дали клятву, так исполните же её до конца, за господина, страну и старую дружбу!
Люди ударили копьями о щиты.
— Эомир, сын мой! Ты поведёшь первый эоред,- продолжил Теоден,- и он пойдёт за герцогским стягом в центре. Эльфхельм, веди свой отряд направо, когда мы минуем стену. А Гримбольд поведёт свой налево. Остальные отряды пусть следуют за тремя передовыми, как смогут. Разите всех встречных врагов. Других планов мы составить не можем, потому что не знаем пока, что творится на поле. Теперь вперёд, и не бойтесь тьмы!
Передовой отряд поскакал так быстро, как только мог, потому что, какую бы перемену не предвещал Видфара, вокруг всё ещё был глубокий мрак. Мерри ехал за спиной Дернхельма, вцепившись в него левой рукой, а правой пытался освободить меч в ножнах. Теперь он сполна чувствовал горькую правду слов герцога: «Что будешь в такой битве делать ты, Мериардок?» «Именно это,- думал он.- Мешать всаднику и надеяться хотя бы усидеть на месте, а не быть растоптанным насмерть галопирующими копытами!»
До внешних стен оставалось не более лиги. Они скоро достигли их; для Мерри, так слишком скоро. Раздались дикие крики, послышался лязг оружия, но это продолжалось недолго. Орки, занятые на стенах, были застигнуты врасплох, и их было мало, поэтому всех быстро перебили или смели прочь. Перед руинами северных ворот в Заградах герцог снова задержался. Первый эоред выстроился за ним и по обе руки от него. Дернхельм держался рядом с герцогом, хотя отряд Эльфхельма уже отправился на правый фланг. Люди Гримбольда обошли их с востока, направившись к большому пролому в стене.
Мерри выглянул из-за спины Дернхельма. Вдалеке, милях в десяти или больше, был большой пожар, но между ним и всадниками огромным полумесяцам протянулись линии огня, до которых в ближайшей точке не набралось бы и лиги. Кроме этого Мерри почти ничего не мог различить на тёмной равнине, как не видел ни малейшего намёка на утро и не чувствовал даже ветерка, изменившегося или нет.
Теперь войско Ристании молча двинулось вперёд на поля Гондора, вливаясь в них медленно, но неуклонно, словно поток, поднимающийся сквозь брешь в дамбе, которую люди считали надёжной. Но мысль и воля Чёрного Капитана была полностью сосредоточена на гибнущем городе, и пока ни одно известие не достигло его, чтобы предупредить о возможной прорехе в его планах.
Спустя немного, герцог повёл своих людей чуть к востоку, чтобы пройти между осадными огнями и внешними полями. Их всё ещё не замечали, и Теоден всё ещё не подавал сигнала. Наконец он опять остановился. Город теперь был ближе. В воздухе стоял чад пожара и висела тень самой смерти. Лошади беспокоились. Но герцог неподвижно сидел на Снегогриве и глядел остановившимся взглядом на агонию Минас Тирита, будто пронзённый внезапной мукой или трепетом. Он казался поникшим, согбенным годами. Мерри самому казалось, что он сейчас свалится под гнётом сомнения и великого ужаса. Сердце его билось медленно. Минута проходила за минутой, отравляя его неуверенностью. Они пришли слишком поздно! Слишком поздно было хуже, чем никогда! Быть может, Теоден дрогнет, уронит свою старую голову, повернёт, ускользнёт обратно, чтобы спрятаться в холмах.
И тут внезапно Мерри почувствовал, наконец, без всякого сомнения: перемена. Ветер дунул в лицо! Замерцал свет. Далеко, очень далеко, на юге стали смутно различимы в виде серых силуэтов поднимающиеся и сносимые тучи, а за ними лежало утро.
Но в тот же момент полыхнуло, словно молния ударила из земли под Городом. На миг он возник в ослепительном блеске, далёкий, бело-чёрный, увенчанный башней, похожей на сверкающую иглу; а потом, когда тьма сомкнулась снова, по полям раскатился оглушительный рокочущий гул: бум.
И с этим звуком согбенная фигура герцога внезапно резко выпрямилась. Он снова выглядел высоким и гордым и, поднявшись на стременах, прокричал громче и звонче, чем удавалось когда-либо прежде смертному человеку:
Вставайте! Встать, Теодена рать!
Огонь и резня, здесь некогда спать!
Щитам колоться и копьям трещать
В день сечи, день крови, и солнцу не встать.
Вперёд! Немедля к Гондору скакать!
С этими словами он выхватил у Готлафа, своего знаменосца, большой рог и так протрубил в него, что рог лопнул на части. И немедленно все рога в войске были подняты и слились в одной ноте, и рёв рогов Ристании этот час был подобен буре над равниной и грому в горах.
Вперёд! Немедля к Гондору скакать!
Внезапно герцог крикнул Снегогриву, и конь рванулся вперёд. За ним реяло по ветру его знамя — белая лошадь на зелёном поле,- но он обогнал его. Позади с грохотом неслись рыцари его дома, но он всё время был впереди. Там скакал Эомир, и белый лошадиный хвост на его шлеме летел в воздухе от скорости, и фронт первого эореда гремел, как бурун, обрушившийся на берег, но Теодена невозможно было догнать. Он казался не от мира сего, или же по жилам его разливалась, словно молодой огонь, боевая ярость его отцов, и он нёсся на Снегогриве, подобный древнему богу, как сам Оромё Великий в битве валар, когда мир был ещё юным. Его золотой щит был без чехла — и смотрите! — он сверкал, словно образ Солнца, и трава полыхала зелёным под белыми копытами его скакуна. Потому что пришло утро, утро и ветер с моря, и тьма отступила, и войска Мордора завыли, и ужас охватил их, и они бежали и умирали, и яростные копыта топтали их. И затем всё войско Ристании запело, и они пели, убивая, ибо радость битвы кипела в них, и звук их пения, прекрасного и гордого, достиг даже Города.
Битва на полях Пеленнора
Но не вожак орков и не разбойник возглавлял атаку против Гондора. Тьма была прорвана слишком рано, прежде срока, установленного для этого его Хозяином: удача на минуту отвернулась от него, и мир повернул против него; победа намерилась ускользнуть из его горсти в тот самый миг, когда он протянул руку, чтобы схватить её. Но рука его была длинной. Он всё ещё был командиром, владеющим великими силами. Король, Призрачный Кольценосец, Предводитель Назгулов, у него было много оружия. Он оставил Ворота и исчез.
Герцог Теоден из Рохана добрался до тракта от Ворот к Реке и повернул к Городу, до которого оставалось меньше мили. Он немного придержал коня, ища новых врагов, и его рыцари собрались вокруг него, и Дернхельм был вместе с ними. Впереди, ближе к стенам, люди Эльфхельма были среди осадных машин, рубя, круша, сметая врагов в огненные ямы. Почти вся северная половина Пеленнора была очищена, и там горели лагеря и орки бежали к Реке, словно стада перед охотниками, и ристанийцы беспрепятственно поворачивали в любую сторону. Но они ещё не прорвали осады, не освободили Ворот. Множество врагов стояло перед ними, и на дальней половине равнин были другие войска, ещё не вступавшие в битву. К югу от тракта стояли основные силы харадримцев, и там вокруг штандарта их полководца были собраны их всадники. И полководец харадримцев взглянул вперёд и в усиливающемся свете увидел стяг герцога и то, что он был далеко впереди основного сражения, окружённый всего несколькими людьми. Тогда он исполнился кровавой ярости, и громко крикнул, и, развернув свой штандарт — чёрная змея на алом,- двинулся целым фронтом против белой лошади на зеленом, и обнажаемые ятаганы южан замерцали, подобно звёздам.
Тогда Теоден заметил его и не стал дожидаться его атаки, но, крикнув Снегогриву, устремился навстречу ему. С громким лязгом сшиблись они. Но белая ярость северян пылала жарче, и искуснее обращались они с длинными копьями, и злее. Немного было их, но они раскололи ряды южан, как молния лес. Прямо сквозь фронт промчался Теоден, сын Тенгеля, и копьё его задрожало, когда он сразил полководца харадримцев. Затем он выхватил меч, пришпорил коня, пробиваясь к штандарту, и перерубил одним ударом древко вместе со знаменосцем, и чёрная змея утонула. Тогда все, кто остался в живых из кавалерии Харада, повернули и бежали.
Но смотрите! Внезапно, в разгар славы герцога, его золотой щит померк. Молодое утро было стёрто с неба. Тьма упала вокруг него. Лошади становились на дыбы и ржали. Люди, выброшенные из сёдел, лежали ничком на земле.
— Ко мне! Ко мне! — воскликнул Теоден.- Вставайте, эорлинги! Не бойтесь тьмы!
Но одичавший от ужаса Снегогрив застыл на дыбах, молотя воздух копытами, а затем с громким ржанием рухнул на бок: чёрная стрела пронзила его. Герцог очутился под ним.
Огромная тень снизилась, словно опускающееся облако. И смотрите! Это была крылатая тварь: если птица, тогда больше любых других птиц, и она была голой, и не было на ней ни пуха, ни птичьих перьев, и её огромные крыла были подобны кожистым перепонкам меж когтистых пальцев, и она смердела. Быть может, то было создание древнего мира, чей род, уцелев в забытых горах, которые зябли под луной, пережил своё время и высиживал в безобразных гнёздах последний, родившийся не в срок, выводок, склонный ко злу. И Чёрный Властелин взял её, и выкармливал падалью, пока она не выросла крупнее всех прочих летающих созданий, и он дал её своему слуге в качестве скакуна, Вниз, вниз падала она, а затем, сложив свои пальчатые перепонки, издала каркающий крик и уселась на труп Снегогрива, погрузив в него когти и вытянув длинную голую шею.
На твари сидела облачённая в чёрный плащ фигура, огромная и грозная. Стальная корона была на ней, но между её ободом и плащом не было видно ничего, кроме смертоносного блеска глаз Предводителя Назгулов. Ему пришлось вернуться в воздух, призвав своего скакуна прежде, чем тьма рассеялась, и теперь он появился вновь, неся гибель, обращая надежду в отчаяние и победу в смерть. Громадная чёрная булава была в его руках.
Но Теоден не был покинут всеми. Рыцари его дома лежали убитыми вокруг него или, не справившись с бешенством своих коней, унесены далеко прочь. Но один всё ещё стоял здесь: молодой Дернхельм, чья верность была выше страха, и он плакал, потому что любил своего господина, как отца. Во время атаки Мерри сидел за ним в целости и сохранности, пока не появилась Тень, и тогда Ветрогон в ужасе сбросил их и теперь дико носился по равнине. Мерри полз на четвереньках, как ошалевший зверёк, и такой страх владел им, что он не мог открыть глаз и его мутило.
«Слуга герцога! Слуга герцога! — кричало ему его сердце.- Ты должен стоять рядом с ним. Ты сказал, что он будет для тебя отцом». Но его воля не откликалась, и тело тряслось. Он не осмеливался открыть или поднять глаза.
Потом среди черноты ему почудилось, что он слышит голос Дернхельма, но теперь этот голос казался странным, напоминающим другой, который он знал.
— Вон! Проваливай, грязный стервятник, владыка падали! Оставь мёртвых в покое!
Холодный голос ответил:
— Не становись между назгулом и его жертвой! Или он не окажет тебе милости, убив тебя. Он унесёт тебя в обитель плача, по ту сторону всякой тьмы, где мясо твоё будет пожрано, а сжавшийся нагой дух брошен перед Безвеким Глазом.
Зазвенел обнажаемый меч.
— Делай, что хочешь, но я помешаю этому, если смогу.
— Помешаешь мне? Ты глупец. Ни один живой человек не может помешать мне!
Тут Мерри услышал самый странный из всех звуков в этот час. Казалось, что Дернхельм смеётся, и ясный голос его был подобен звону стали:
— Но я не живой человек! Ты смотришь на женщину. Я Эовин, дочь Эомунда. Ты стоишь между мной и моим господином и родичем. Прочь, если ты не бессмертен! Ибо живого или чёрного бесплотного призрака, я прикончу тебя, если ты прикоснёшься к нему!
Крылатая тварь заверещала на неё, но Призрачный Кольценосец не ответил и молчал, словно охваченный внезапным сомнением. Громадное изумление на миг пересилило страх Мерри. Он открыл глаза, и чернота рассеялась перед ними. В нескольких шагах от него сидела гигантская тварь, и всё казалось тёмным вокруг неё, а над нею, как тень отчаяния, поднималась фигура Повелителя Назгулов. Немного левее, лицом к ним стояла та, кого он называл Дернхельмом. Но скрывавший её шлем упал, и светлые волосы, освобождённые от уз, мерцали бледным золотом на её плечах. Её серые, как море, глаза были суровы и беспощадны, и всё же следы слёз виднелись на щеках. В руке её был меч, и она загораживалась поднятым щитом от ужасного взгляда своего врага.
Это была Эовин, и Дернхельм тоже. Потому что в голове Мерри вспыхнуло воспоминание о лице, которое он видел, уезжая из Сироколья: лицо того, кто, не имея надежды, идёт искать себе смерти. Его сердце затопила жалость и великое удивление, и неожиданно в нём проснулась медленно разгорающаяся храбрость его народа. Он сжал кулак. Она не должна умереть, такая прекрасная, такая отчаявшаяся! По крайней мере, она не должна умереть одна, без всякой помощи.
Лицо их врага было обращено не к нему, но Мерри всё равно едва смел шевелиться, боясь, что смертоносные глаза могут посмотреть на него. Медленно, медленно принялся он отползать вбок, но Чёрный Полководец с сомнением и злобой разглядывающий женщину перед собой, обращал на него внимания не больше, чем на червя в грязи.
Внезапно гигантская тварь забила своими безобразными крыльями, и поднятый ими ветер был смрадным. Опять взмыла она в воздух, а затем стремительно, с пронзительным воплем, упала на Эовин, ударив клювом и когтями.
Однако она не отступила, дева Ристании, дитя королей, тонкая, но подобная стальному клинку, прекрасная, но грозная. Она нанесла быстрый удар, искусный и смертоносный, и перерубила вытянутую вперёд шею, и отрубленная голова упала, как камень. Назад отскочила девушка, когда гигантская туша рухнула вниз и с гулом ударилась о землю, раскинув громадные крылья, и с её гибелью тень исчезла. Свет озарил Эовин, и её волосы засияли в восходящем солнце.
Из крушения поднялся Чёрный Всадник, высокий и грозный, воздвигшийся перед ней, подобно башне. С криком ненависти, обжегшим уши, словно яд, обрушил он на неё свою булаву. Щит Эовин разлетелся в мелкие осколки, и рука сломалась; она упала на колени. Назгул навис над ней, словно туча, и глаза его сверкали; он поднял булаву, чтобы убить.
Но внезапно он тоже рухнул вперёд с криком жгучей боли, и удар его пал мимо, уйдя в землю. Меч Мерри вонзился в него сзади: разрезав чёрный плащ и проникнув под кольчугу, он проткнул сухожилие под его могучим коленом.
— Эовин! Эовин! — воскликнул Мерри.
Тогда, шатаясь, пытаясь подняться, собрав последние силы, она вогнала меч между короной и плащом в тот момент, когда гигантские плечи склонились перед ней. Меч с искрами рассыпался осколками. Корона с лязганьем покатилась прочь. Эовин упала ничком на её павшего врага. Но — смотрите! — плащ и кольчуга были пусты. Бесформенные лежали теперь они на земле, разодранные и брошенные; и крик взвился вверх, в содрогающийся воздух, и угас в пронзительном вое, умчавшись с ветром — голос бесплотный и слабый, который умер, и был поглощён вышиной и никогда более не раздавался в ту эпоху этого мира.
И тут, среди убитых, стоял хоббит Мериардок, моргая, как сова при дневном свете, ибо слёзы слепили его, и он видел, как в тумане, светлую голову Эовин, лежащую неподвижно, и смотрел на лицо герцога, павшего в разгар своей славы. Потому что Снегогрив в агонии опять скатился с него, однако он стал гибелью своего хозяина.
Потом Мерри нагнулся, поднял руку герцога, чтобы поцеловать,- и смотрите! — Теоден открыл глаза, и они были ясными, и он заговорил спокойно, хотя и с трудом.
— Прощай, мастер холбитла! — сказал он.- Мои кости сломаны. Я ухожу к своим отцам. И даже в их могучих рядах теперь я не испытаю стыда. Я сразил чёрную змею. Хмурое утро, и радостный день, и золотой закат!
Мерри не мог говорить, но снова зарыдал.
— Прости меня, господин,- проговорил он наконец,- если я на рушил твой приказ, и, несмотря на это, совершил на твоей службе лишь то, что заплакал при расставании.
Старый герцог улыбнулся.
— Не горюй! Это прощено. Твоя храбрость несомненна. Живи отныне в счастье, и, когда будешь мирно сидеть со своей трубкой, вспоминай обо мне! Потому что теперь я уже никогда не сяду с тобой в Медусельде, как обещал, и не услышу того, что ты знаешь о травах.
Он закрыл глаза, и Мерри склонился над ним. Вскоре герцог заговорил снова:
— Где Эомир? Ибо взор мой темнеет, а я хочу повидать его прежде, чем уйду. Он должен стать герцогом после меня. И я хотел бы послать весточку Эовин. Она, она не хотела, чтобы я оставил её, и теперь мне уже не увидеть её вновь, ту, которая дороже дочери.
— Господин, господин,- начал было Мерри срывающимся голосом.- Она…
Но в этот миг вокруг раздались лязг и крики, со всех сторон ревели рога и трубы. Мерри осмотрелся: он забыл про войну и весь окружающий мир; казалось, что много часов миновало с тех пор, как герцог поскакал к своей гибели, хотя в действительности прошло совсем немного времени. Но теперь Мерри видел, что они сейчас очутятся в самом центре большого сражения, и столкновение вот-вот произойдёт.
От реки к тракту спешили новые силы врагов, а из-под стен надвигались легионы Моргула, а с южных полей — пешие воины Харада с конницей впереди, и за ними возвышались громадные спины мумакилей с боевыми башнями. Но с севера белый султан Эомира реял впереди большого фронта ристанийцев, которых он собрал и возглавил, а из Города выходили все силы людей, бывшие в нём, и впереди был серебряный лебедь Дол Амрота, который гнал врагов от Ворот.
В этот миг в голове Мерри невольно мелькнула мысль: «Где же Гэндальф? Его нет здесь? Разве не мог бы он спасти герцога и Эовин?» Но тем временем поспешно подскакал Эомир и с ним уцелевшие рыцари Дома, которые теперь справились с лошадьми. Они в изумлении смотрели на лежавшую здесь тушу павшей твари, и их кони не желали приблизиться к ней. Но Эомир соскочил с седла, и горе и ужас овладели им, когда он подошёл к герцогу и остановился в молчании.
Потом один из рыцарей взял стяг герцога из руки его знаменосца Готлафа, который лежал тут мёртвый, и поднял его вверх. Теоден медленно открыл глаза. Увидев стяг, он показал знаком, что его нужно передать Эомиру.
— Славься, герцог Ристании! — сказал он.- Скачи ныне к победе! Передай Эовин прощальный привет!
И так он умер и не узнал, что Эовин лежит рядом с ним. И те, кто стояли рядом, заплакали, восклицая: «Герцог Теоден! Герцог Теоден!»
Но Эомир сказал им:
Умерьте горе! Пусть сильный пал, конец свой встретив,
Дело женщин оплакивать мёртвых. Нас зовёт сеча!
Однако он сам плакал, произнося это.
— Пусть его рыцари останутся здесь,- распорядился он,- и с честью вынесут его тело с поля, чтобы битва не промчалась по нему. Да, и по всем прочим людям герцога, которые лежат здесь.
И он посмотрел на убитых, вспоминая их имена, и вдруг неожиданно заметил свою сестру, Эовин, лежавшую тут, и узнал её. На мгновение он застыл, словно человек, сердце которого пронзила стрела во время крика, а потом лицо его смертельно побелело, и холодная ярость поднялась в нём, так что на время исчез дар речи. Как обреченный стал он.
— Эовин, Эовин! — воскликнул он наконец.- Эовин, как ты очутилась здесь?! Безумие это, или колдовство? Смерть, смерть, смерть! Смерть, возьми нас всех!
Потом, не раздумывая и не дожидаясь подхода воинов Города, он погнал коня назад к фронту большого войска, и затрубил в рог, и громко скомандовал атаку. Его чистый голос прозвенел над полем, взывая: «Смерть! Скачите! Скачите к гибели и к концу мира!»
И с этим войско двинулось вперёд. Но ристанийцы больше не пели. «Смерть!» — вскричали они в один голос, громко и устрашающе, и, набрав скорость, словно огромная волна, их фронт пронёсся мимо павшего герцога и с рёвом помчался к югу.
А хоббит Мериардок так и стоял здесь, ослеплённый слезами, и никто не говорил с ним, никто, казалось, даже не замечал его. Он смахнул слёзы прочь, нагнулся, чтобы подобрать зелёный щит, который дала ему Эовин, и повесил его за спину. Затем он отыскал взглядом оброненный меч, потому что в момент удара рука его онемела, и теперь он мог пользоваться только левой рукой. И смотрите! — его оружие лежало тут, но клинок курился, словно сухой сук, брошенный в огонь, и, пока хоббит рассматривал его, он съёживался, съёживался и истаял.
Так исчез меч из Могильника, изделие мастеров с Заокраинного Запада. Но тот, кто неторопливо выковывал его давным-давно в Северном королевстве, когда народ дунедаин был молод и основным их врагом было страшное королевство Ангмар с его королём-чародеем, рад был бы узнать о его судьбе. Никакой другой клинок, даже в более мощных руках, не мог бы нанести этому врагу столь жгучей раны и рассечь бесплотное тело, разбив чары, что связывали невидимые сухожилия с его волей.
Теперь люди подняли герцога и, положив плащи на древки копий, сделали носилки, чтобы отнести его в город; другие подняли Эовин и понесли её следом. Но рыцарей герцогского дома пока нельзя было вынести с поля, потому что семеро пало их здесь, и среди них их предводитель Деорвин. Так что павших положили поотдаль от их врагов и убитой твари, воткнув вокруг них копья. А потом, когда всё кончилось, люди вернулись, и устроили здесь костёр, и сожгли тушу твари; однако для Снегогрива они выкопали могилу и поставили сверху камень с надписью на языках Гондора и Герцогства:
Верный слуга, но смерть господина,
Снегогрив быстроногий, конь властелина.
Зелёной и высокой росла трава на могильном холме Снегогрива, но там, где была сожжена тварь, земля навсегда осталась чёрной и голой.
Сейчас Мерри медленно и печально брёл рядом с носильщиками и не обращал более внимания на битву. Он устал, и ему было больно, и он дрожал, как от холода. С Моря пришёл сильный дождь, и казалось, что всё оплакивает Теодена и Эовин, гася серыми слезами пожары в Городе. Словно сквозь туман Мерри увидел приближающийся авангард гондорцев. Подскакал Имрагил, принц Дол Амрота, и остановил перед ними коня.
— Какую ношу несёте вы, ристанийцы? — воскликнул он.
— Герцога Теодена,- ответили они.- Он мёртв. Но в битве сейчас мчится герцог Эомир: он с белым султаном, развевающимся по ветру.
Тогда принц сошёл с коня и преклонил у носилок колени в честь герцога и его великого натиска, и он плакал. Потом, поднявшись, он взглянул на Эовин и поразился.
— Ведь тут, без сомнения, женщина? — произнёс он.- Неужели даже женщины Ристании пошли на войну, чтобы помочь в нашей нужде?
— Нет, только одна! — ответили ему.- Это госпожа Эовин, сестра Эомира, и до этого часа мы не знали, что она поехала с нами, и сильно сожалеем об этом.
Тогда принц, увидев её красоту, хоть лицо Эовин было бледным и застывшим, наклонился ближе, чтобы лучше разглядеть его, и коснулся её руки.
— Ристанийцы! — воскликнул он.- Разве среди вас нет лекарей? Она ранена, быть может, смертельно, но мне кажется, что она пока ещё жива.
И принц поднёс отполированный до блеска доспех, покрывавший его руку, к холодным губам Эовин — и смотрите! — металл слабо, еле заметно, запотел.
— Теперь нельзя медлить,- сказал Имрагил и послал в Город человека за помощью.
А сам он низко поклонился павшим, простился с ними и, вскочив в седло, поскакал в битву.
И опять яростное сражение бушевало на полях Пеленнора, и грохот битвы усиливали крики людей и конское ржание. Ревели рога, и гремели трубы, и бешено трубили гонимые в бой мумакили. Под южными стенами города пехотинцы Гондора теснили теперь моргульские легионы, которые всё ещё были собраны здесь. Но всадники поскакали к востоку, на подмогу Эомиру: Хурин Высокий, Хранитель Ключей, и Владыка Лоссарнаха, и Хирлуин с зелёных Холмов, и принц Имрагил Светлый в окружении всех своих рыцарей.
Не слишком рано подоспела помощь ристанийцам, потому что счастье отвернулось от Эомира, и его ярость чуть не погубила его. Он совершенно смял неистовым натиском передние ряды врагов, и его Всадники промчались сквозь ряды южан, рассеяв верховых и топча пеших. Но лошади отказывались идти туда, где появлялись мумакили и кидались в сторону, и громадные чудовища стояли, словно защитные башни, не подвергаясь нападению, и харадримцы вновь собрались вокруг них. И если сначала атакующие ристанийцы в три раза уступали по численности одним только харадримцам, то вскоре их дела пошли ещё хуже, ибо новые силы устремились теперь на поле из Осгилиата. Они собрались там, ожидая призыва полководца, чтобы разграбить Город и распять Гондор. Теперь полководец был убит, но Готмог, лейтенант Моргула, бросил их в схватку: вастаков с топорами, варягов из Кханда, южан в алых одеждах и чёрных людей из Дальнего Харада, похожих на троллей, с белыми глазами и красными языками. Одни сейчас быстро заходили в тыл к ристанийцам, другие двигались западнее, чтобы отрезать силы Гондора и помешать им соединиться с Роханом.
И в тот момент, когда день начал поворачиваться против Гондора и надежда поколебалась, новый крик поднялся в Городе. Была середина утра, и дул сильный ветер, и дождь унесло к северу, и засияло солнце, и в чистом воздухе часовые увидели со стен новую опасность, и последняя надежда оставила их.
Потому что, благодаря излучине у Харлонда, течение Андуина просматривалось со стен города на несколько лиг, и дальнозоркие люди разглядели, что приближаются какие-то корабли. И при виде их они закричали от ужаса, ибо ветер гнал вверх по блещущей реке целый флот — многовёсельные галеры и глубоко сидящие барки под надутыми бризом чёрными парусами.
— Корсары Умбара! — орали люди.- Корсары Умбара! Смотрите! Приближаются корсары Умбара! Значит, Дивногорье захвачено, и Этир и Лебения пали. На нас идут корсары! Это последний, роковой удар!
И некоторые без приказа, так как некому было командовать ими в Городе, кинулись к колоколам и подняли тревогу, а другие трубили отступление.
— Назад на стены! — кричали они.- Назад на стены! Вернитесь в Город, пока вас всех не перебили!
Но ветер, который стремительно гнал корабли, сносил весь поднятый ими шум прочь.
Да ристанийцы и не нуждались в сигналах или вестях. Все они слишком хорошо видели чёрные паруса сами. Потому что Эомир теперь находился едва ли в миле от Харлонда, от которой его отделяла целая армия прежних врагов, тогда как сзади стремительно надвигались новые враги, отрезая его от принца. Сейчас Эомир взглянул на Реку, и надежда умерла в его сердце, и он проклял ветер, который благословлял прежде. Но войска Мордора воодушевились и, исполнясь новым неистовством и яростью, с воем пошли в атаку.
Непреклонная стойкость овладела теперь Эомиром, и мысли его прояснились. Он приказал протрубить сигнал сбора, чтобы объединить под своим стягом всех людей, которые могли пробиться сюда, так как решил создать напоследок прочную стену из щитов, и стоять, и биться здесь, пока все не падут, и свершить на полях Пеленнора деяния, достойные песни, хоть не останется на западе человека, чтобы воспеть последнего герцога Ристании. Поэтому он поскакал к зелёному бугру и водрузил там своё знамя, и Белая Лошадь мчалась, развеваемая ветром.
Из тьмы, из сомнений, к дневной заре
Пришёл я с песней, с клинком в руке.
Но надежда погасла, и в сердце горят
Лишь ярость, крах рода, кровавый закат!
Такие строки произнёс Эомир, однако он смеялся, произнося их. Ибо ещё раз почувствовал он жажду битвы, и он всё ещё был невредим, и он был молод, и он был герцог: властитель сурового народа. И смотрите! — смеясь от отчаяния, Эомир опять взглянул на чёрные корабли, и он поднял меч, бросая им вызов.
И тут удивление и великая радость охватили его, и он подбросил свой меч в солнечных лучах, и запел, поймав его. И все глаза последовали за взором Эомира — и смотрите! — на переднем корабле взвился большой стяг, и ветер развернул его, когда корабль повернул к Харлонду. Там цвело белое Дерево, символ Гондора, но Семь Звёзд было вокруг него и высокая Корона была над ним, символ Элендила, который уже бессчётное число лет не носил ни один владыка. И звёзды полыхали на солнце, ибо они были сделаны из драгоценных камней Арвен, дочерью Элронда, и корона ярко горела в утреннем свете, потому что была вышита золотом и мифрилом.
Так пришёл Арагорн, сын Арахорна, Элессар, потомок Исилдура, с Троп Мёртвых, принесённый в королевство Гондор морским ветром, и ликование ристанийцев выплеснулось бурным смехом и блеском мечей, а радость и удивление гондорцев — пением труб и звоном колоколов. Но войска Мордора пришли в замешательство, и великим колдовством казалось им то, что их собственные корабли заполнены врагами, и чёрный ужас обрушился на них, понявших, что судьба повернула против них и гибель близка.
С востока скакали, гоня перед собой врагов — троллеобразных людей, и варягов, и орков, ненавидящих солнечный свет,- рыцари Дол Амрота. С юга шагал Эомир, и враги бежали перед его лицом, и они оказались между молотом и наковальней, потому что теперь с кораблей на причалы Харлонда прыгали люди и устремлялись с севера, словно буря. Там шёл Леголас, и Гимли с топором, и Халбарад со знаменем, и Элладан и Элроил со звёздами на лбу, и крепкорукие дунедаины, следопыты Севера, возглавляющие множество народа Лебении, и Ламедона, и южных ленов. Но впереди всех шёл Арагорн с Пламенем Запада, Андрилом, похожим на вновь зажжённый огонь, заново откованным Нарсилом, столь же смертоносным, как встарь, и на лбу его была Звезда Элендила.
И так Эомир и Арагорн встретились, наконец, в центре битвы, и они оперлись на свои мечи и радостно взглянули друг на друга.
— Ну вот, мы встретились снова, хотя все войска Мордора лежали между нами,- сказал Арагорн.- Разве я не говорил так в Горнбурге?
— Говорил,- отозвался Эомир.- Но надежда часто обманывает, и я не знал тогда, что ты ясновидящий. Однако вдвойне благословенная помощь, которой не ждёшь, и никогда встреча двух друзей не приносила большей радости.
И они сжали руки друг друга.
— И не была более своевременной,- продолжил Эомир.- Ты пришёл не слишком рано, мой друг. Много потерь и горя обрушилось на нас.
— Тогда отомстим, прежде чем говорить о них! — сказал Арагорн, и они вместе вернулись в битву.
Их всё ещё ждала жестокая сеча и долгие труды, потому что южане были дерзки и суровы, и свирепы в отчаянии; и вастаки были сильны и упорны в сражении, и не просили пощады. И потому то тут, то там, у сгоревших ферм или сараев, на буграх или курганах, под стеной или на поле, они продолжали собираться, выстраиваться вновь и сражаться, пока день не ушёл и не пали вечерние сумерки.
Тут солнце спряталось, наконец, за Миндоллуин, залив всё небо великим пожаром, так что холмы и горы окрасились, словно кровью: огонь тлел в Реке, и красными лежали травы Пеленнора в надвигающейся ночи. И в этот час окончилась Великая битва на полях Гондора, и в пределах Заград не осталось в живых ни одного врага. Все были убиты, кроме тех, кто бежал, чтобы умереть, или захлебнулся в красной речной пене. Очень немногие вернулись когда-либо на восток, в Моргул или Мордор, а земель Харада достигли лишь слухи: молва о неистовых и ужасных гондорцах.
Арагорн, Эомир и Имрагил скакали назад к Воротам Города, слишком уставшие сейчас, чтобы горевать или радоваться. Эти трое были невредимы, благодаря своему счастью, и боевому искусству, и мощи рук; и в самом деле, немногие дерзали дожидаться их или смотреть им в лицо в часы их гнева. Но очень многие были ранены, изувечены или лежали мёртвыми на поле. Топоры зарубили Форлонга, когда тот бился один, пешим; и насмерть были растоптаны Дуилин из Мортнода и его брат, когда они вели своих лучников в атаку на мумакилей стрелять с близкого расстояния в глаза чудовищам. Не вернулись ни Хирлуин Прекрасный в Пиннат Гелин, ни Гримбольд в Гримслейд, ни Халбарад, крепкорукий следопыт, в земли Севера. Много их пало, прославленных и безымянных, командиров и воинов, ибо это была великая битва, и полное число павших не доносит ни одна повесть. Спустя много времени так говорил поэт Ристании в своей песне о Могилах Мандбурга:
Мы слышали пенье рогов в горах,
Мечи сверкали на южных полях,
И кони бойцов примчали с зарёй,
Как утренний ветер. И вспыхнул бой.
Там пал Теоден, могучий Тенглинг,
Никогда не вернуться ему
В севера степи с зелёной травой
И на трон свой в зал золотой.
Хардинг и Готлаф, Херефара, Дунхер,
Доблестный Гримбольд и Хорн,
Деорвин, Херубранд и ещё Фастеред
Пали в той сече злой.
В Могилах Мандбурга лежат они,
Смешав свой прах с Гондора людьми.
Ни Хирлуин Светлый к приморским холмам,
Ни Форлонг Старый к цветущим лугам
Не вернулся с победой в Арнах.
И пали стрелки Деруфин, Делуин,
Не вернуться к водам Мортонда им,
Тёмным заводям в хмурых горах.
Великих и малых смерть унесла,
Долго им спать: их скрыла трава
Побережий Великой Реки.
Навеки уснули в Гондоре они.
Прозрачная, словно слёзы, цвета серебра,
Красной тогда катилась грозная вода,
И алая пена горела в закатных лучах.
Когда потемнели багровые склоны в горах,
Кровавая пала роса в Пеленнора полях.
Погребальный костёр Денетора
Когда чёрная тень покинула Ворота, Гэндальф всё ещё сидел неподвижно, но Пин, словно с него был снят тяжёлый груз, поднялся на ноги и стоял, прислушиваясь к рогам, и ему казалось, что его сердце разорвётся от радости. И никогда потом не мог он слышать звуков рога вдали без того, чтобы слёзы не наворачивались ему на глаза. Но сейчас он внезапно вспомнил о своём деле и побежал вперёд. В эту минуту Гэндальф шевельнулся, сказал что-то Тенегону и приготовился проскакать сквозь Ворота.
— Гэндальф, Гэндальф! — закричал Пин, и Тенегон остановился.
— Что ты тут делаешь? — спросил Гэндальф.- Разве нет закона в Городе, что те, кто носит чёрное с серебром, должны оставаться в Цитадели, если только их господин не позволит им уйти?
— Он позволил,- выдохнул Пин.- Он отослал меня. Но я боюсь. Там наверху того и гляди произойдёт что-то ужасное. По-моему, Владыка сошёл с ума. Я боюсь, что он убьёт себя, и Фарамира тоже. Ты можешь сделать что-нибудь?
Гэндальф посмотрел сквозь зияющие Ворота, а на поле тем временем уже нарастал шум битвы. Маг стиснул руку.
— Я должен идти,- сказал он.- Чёрный Всадник за стенами, и он всё ещё может погубить нас. У меня нет времени.
— Но Фарамир! — крикнул Пин.- Он не мёртв, а они сожгут его заживо, если кто-нибудь их не остановит!
— Сожгут заживо? — переспросил Гэндальф.- Что ещё за новости? Живей!
— Денетор пошёл в Могильники,- затараторил Пин,- и он взял Фарамира, и он сказал, что мы все сгорим, и он не хочет ждать, и велел им сложить погребальный костёр и сжечь на нём его и Фарамира тоже. И он послал людей за дровами и маслом. И я рассказал про это Берегонду, но боюсь, что он не осмелится покинуть свой пост: он на страже. Да и в любом случае, что он может сделать-то?! — Пин выпаливал свои сведения, схватившись трясущимися руками за колено Гэндальфа.- Ты сможешь спасти Фарамира?
— Быть может, смогу,- ответил Гэндальф.- Но боюсь, что, если займусь этим, умрут другие. Что ж, раз больше некому ему помочь, придётся идти мне. Но это приведёт к злу и горю. Враг властен разить нас даже в самом сердце нашей твердыни, поскольку то, что происходит, вызвано его волей.
Решившись, Гэндальф действовал быстро: подхватив Пина и усадив его перед собой, он одним словом повернул Тенегона. И, пока позади них усиливался шум сражения, они, звонко цокая, неслись вверх по улицам Минас Тирита. Повсюду люди, воспрянув от ужаса и отчаяния, хватались за оружие, передавая из уст в уста весть: «Ристания пришла!» Громко командовали капитаны, отряды строились, многие уже маршировали вниз, к Воротам.
Они повстречали принца Имрагила, который окликнул их:
— Куда теперь, Митрандир? Ристанийцы сражаются на полях Гондора! Нам нужно собрать все силы, какие сможем найти.
— Вам потребуется каждый человек и даже больше,- ответил Гэндальф.- Не медлите! Я приду, когда смогу. Но у меня дело к Владыке Денетору, не терпящее отлагательств. Пока Правитель отсутствует, прими командование!
Гэндальф с Пином помчались дальше. Поднявшись в верхние круги и приблизившись к Цитадели, они почувствовали дуновение ветра на лицах и уловили вдали слабый проблеск утра: небо на юге светлело. Но мало надежды принесло это им, не знающим, какое зло ожидает их, боящимся прийти слишком поздно.
— Тьма проходит,- сказал Гэндальф.- Но она всё ещё тяжело лежит над этим Городом.
У ворот Цитадели не было часового.
— Значит, Берегонд ушёл,- обнадежено заметил Пин.
Они свернули и заторопились по дороге к Закрытой Двери. Она стояла широко распахнутой, и перед нею лежал привратник. Он был убит, а ключи взяты.
— Работа Врага! — сказал Гэндальф.- Такие вещи он любит: друг ополчается на друга, а долг сеет рознь в смятённых сердцах.
Теперь маг спешился и попросил Тенегона вернуться в стойло.
— Мы с тобой давно уже должны были бы скакать по полю, мой друг,- объяснил он,- но другие дела задержали меня. Однако, если я позову, явись тотчас же!
Гэндальф и Пин прошли через дверь и зашагали вниз по ступеням извилистой дороги. Свет усиливался, и высокие колонны и скульптуры, стоящие по бокам, медленно проплывали мимо них, словно серые призраки.
Внезапно безмолвие было нарушено, и они услышали снизу крики и звон мечей: звуки, подобных которым не раздавались в этом священном месте с момента закладки Города. Наконец, они добрались до Рат Динен и поспешили к Дому Правителей, смутно возвышавшемуся в сумраке под своим большим куполом.
— Стоп! Стоп! — крикнул Гэндальф, бросившись к каменной лестнице перед дверью.- Прекратите это безумие!
Потому что тут были слуги Денетора с мечами и факелами в руках, но на самой верхней ступеньке в портике перед дверью стоял в одиночестве Берегонд, одетый в чёрное и серебряное Стражей, и оборонял от них вход. Двое уже пали от его меча, запятнав священное место своей кровью, а остальные проклинали его, называя бандитом и предателем своего господина.
И пока Гэндальф с Пином бежали к ним, они услыхали изнутри дома мёртвых голос Денетора, крикнувший:
— Скорей! Скорей! Делайте, как я приказал! Убейте мне этого изменника! Или я должен сам сделать это?
Вслед за этим дверь, которую Берегонд удерживал закрытой левой рукой, рывком распахнулась, и позади него появился Владыка Города, высокий и рассвирепевший, и глаза его полыхали, как огонь, и он держал обнажённый меч.
Но Гэндальф вспрыгнул вверх по ступенькам, и люди отпрянули перед ним, загораживая глаза, ибо его появление было похоже на вспышку белого света в темноте, и маг явился в сильном гневе. Он поднял вверх руку, и прямо посреди удара меч Денетора взлетел вверх, выдернулся из его руки и упал позади него в тени дома, и Денетор в изумлении отступил на шаг перед Гэндальфом.
— Что это, мой господин? — сказал маг.- Дома мёртвых — не место для живых. И почему люди сражаются здесь, в Святынях, когда достаточно битвы перед Воротами? Или наш Враг проник даже на Рат Динен?
— С каких это пор Владыка Города обязан отчитываться перед тобой? — ответил Денетор.- Или я не могу распоряжаться моими собственными слугами?
— Можете,- сказал Гэндальф.- Но другие могут оспорить вашу волю, если она обратилась к безумию и злу. Где ваш сын, Фарамир?
— Он лежит внутри,- сказал Денетор,- сгорая, уже сгорая. В его тело влит огонь. Но вскоре всё сгорит. Запад пал. Всё вознесётся вверх в великом пожаре, и всё будет кончено. Пепел! Дым и пепел развеет ветер!
Тут Гэндальф, увидев владеющее правителем безумие, испугался, что он уже совершил некое злое дело, и бросился вперёд в сопровождении Пина и Берегонда, а Денетор попятился и пятился до тех пор, пока не очутился рядом со столом внутри. На столе они нашли Фарамира, всё ещё в лихорадочном забытьи. Под столом было навалено много дров, и вязанки хвороста громоздились вокруг него на столе, и всё было обильно полито маслом, даже одежды и покрывала Фарамира, но огонь пока ещё не был поднесён к топливу. Тогда Гэндальф показал силу, скрытую в его теле даже тогда, когда свет присущей ему мощи был спрятан под серым плащом. Он вспрыгнул на вязанки и, легко подняв больного, соскочил обратно и понёс его к двери. Но при этом Фарамир застонал и позвал отца в забытье.
Денетор вздрогнул, словно очнувшись от транса, и пламя угасло в его глазах; по щекам его покатились слёзы, и он произнёс:
— Не забирай у меня сына! Он зовёт меня.
— Зовёт,- ответил Гэндальф,- но вы пока не можете прийти к нему. Ибо он должен искать исцеления на пороге смерти и, быть может, не найдёт его, тогда как вам выпало идти в бой за ваш Город, где, возможно, смерть ждёт вас. И вы знаете это в глубине сердца.
— Ему больше не проснуться,- сказал Денетор.- Борьба тщетна. Зачем нам жить дальше? Почему бы нам бок о бок не пойти навстречу смерти?
— Вы не властны, Правитель Гондора, распоряжаться часом вашей смерти,- ответил Гэндальф.- Так поступали лишь короли варваров, поклоняющиеся Чёрному Властелину, которые в гордости и отчаянии убивали себя и убивали свой род, чтобы облегчить собственную смерть.
Затем, выйдя из дверей, он вынес Фарамира из обители смерти и положил его на носилки, на которых его принесли и которые сейчас стояли на крыльце. Денетор последовал за ним и остановился, дрожа и жадно всматриваясь в лицо сына. И на мгновение, пока остальные стояли безмолвно и неподвижно, неотрывно глядя на страдающего Правителя, он заколебался.
— Идём! — сказал Гэндальф.- Мы нужны. Есть многое, что вы можете ещё сделать.
Тут Денетор неожиданно захохотал. Он распрямился, снова высокий и гордый, и, быстро отступив к столу, поднял подушку, на которой покоилась его голова. Затем, вернувшись к порогу, он сдёрнул покров — и смотрите! — в руках у него был палантир. И когда Денетор поднял его, тем, кто смотрели на камень, показалось, что шар озарился изнутри пламенем, так что худощавое лицо Владыки осветилось, словно красным огнём, и казалось высеченным из твёрдого камня: резко очерченное тенями, благородное, гордое и ужасающее. Его глаза сверкали.
— Гордость и отчаяние! — воскликнул он.- Ты думал, что глаза Белой Башни слепы? Нет, я видел больше, чем было известно тебе, Серый Дурак, ибо твоя надежда от неведения. Так ступай и пробуй исцелить! Выходи и сражайся! Тщетно. Ибо на поле вы сможете победить ненадолго, на день. Но против Силы, что ныне появилась здесь, нет победы. К этому Городу протянут пока лишь первый палец её руки. Весь восток пришёл в движение. И даже в эту минуту ветер надежды обманывает тебя и гонит вверх по течению Андуина флот с чёрными парусами. Запад пал. Всем, кто не желает быть рабом, время погибнуть.
— Подобные советы действительно сделают победу Врага несомненной,- сказал Гэндальф.
— Так надейся! — засмеялся Денетор.- Разве я не знаю тебя, Митрандир? Ты надеялся править вместо меня, стоять за каждым троном севера, юга или запада. Я прочёл твои мысли и интриги. Разве я не ведал, что ты приказал этому вот невысоклику хранить молчание? Что ты притащил его сюда шпионить в самом моём покое? И всё же в беседе с ним я узнал имена и цели всех твоих спутников. Так! Левой рукой ты собирался некоторое время использовать меня в качестве щита против Мордора, а правой — поднять этого Бродягу с севера, чтобы сместить меня.
Но я говорю тебе, Гэндальф Митрандир, что не желаю быть твоей игрушкой! Я Правитель Дома Анариона. И я не хочу опускаться до маразматика в пажеской должности при каком-то выскочке. Даже в том случае, если он докажет мне истинность своих притязаний, он происходит всего лишь из линии Исилдура. Я не поклонюсь такому, как он: последнему из рода оборванцев, давно лишённых власти и сана.
— Но чего же вы добились бы, действуя таким образом? — спросил Гэндальф.
— Того, что имел на протяжении всей своей жизни,- ответил Денетор,- и что было в дни моих предков до меня: спокойно править этим Городом и оставить по себе кресло своему сыну, который был бы своим собственным господином, а не марионеткой мага. Но раз рок отказал мне в этом, я не хочу ничего: ни жизни в унижении, ни любви, разделённой пополам, ни умаленной чести.
— Мне не кажется, что Правитель, который честно возвращает вверенные ему обязанности, теряет в любви или чести,- возразил Гэндальф.- И, по крайней мере, вам не следует лишать права выбора вашего сына, пока смерть его всё ещё не неизбежна.
В ответ на эти слова глаза Денетора вспыхнули снова, и, взяв камень под мышку, он обнажил кинжал и шагнул к носилкам. Но Берегонд прыгнул вперёд и заслонил собой Фарамира.
— Вот как! — воскликнул Денетор.- Ты уже похитил половину любви моего сына. Теперь ты похищаешь ещё и сердца моих слуг, так что они, в конце концов, отнимают у меня сына целиком. Но, по крайней мере, в одном ты не сможешь пренебречь моей волей: распорядиться моим собственным концом. Сюда! — крикнул он слугам.- Сюда, если не все вы изменники!
Тогда двое из слуг взбежали к нему по ступенькам. Денетор быстро выхватил из руки одного из них факел и метнулся назад в дом. Прежде чем Гэндальф успел помешать ему, он швырнул в дрова огонь, и они мгновенно затрещали и загудели в пламени.
Затем Денетор вскочил на стол и, стоя там, обвитый огнём и дымом, он поднял жезл своей власти, который лежал у его ног, и сломал его о колено. Швырнув обломки в огонь, он наклонился и улёгся на стол, прижав палантир обеими руками к груди. И говорили, что потом любой, кто смотрел в этот камень, если только он не обладал огромной силой воли, чтобы обратить его к другим целям, видел лишь две старческие руки, сморщивающиеся в пламени.
Гэндальф в горе и ужасе отвратил лицо и закрыл дверь. Некоторое время он молча стоял на пороге в раздумье, пока те, кто были снаружи, прислушивались к доносящемуся изнутри жадному рёву пламени. И затем Денетор громко вскрикнул, и после этого не издал ни звука, и никто из смертных его больше не видел.
— Так кончил Денетор, сын Эктгелиона,- произнёс Гэндальф и затем обратился к Берегонду и слугам Правителя, которые стояли здесь, поражённые ужасом.- И так кончились дни Гондора, который вы знали, ибо, к добру или к худу, они миновали. Здесь совершилось злое дело, но сейчас пусть вся вражда, что лежит между вами, исчезнет, потому что она вызвана Врагом и служит его воле. Вы попались в сеть непримиримых обязанностей, сплетённую не вами. Но подумайте, вы, слуги Владыки, слепые в своём послушании, что лишь благодаря измене Берегонда Фарамир, Капитан Белой Крепости, не сгорел сейчас тоже.
Унесите теперь из этого злосчастного места ваших павших товарищей. А мы отнесём Фарамира, Правителя Гондора, туда, где он сможет спать спокойно или умереть, если такова его судьба.
Затем Гэндальф и Берегонд подняли носилки и понесли их прочь, в Лечебницы, а за ними с опущенной головой брёл Пин. Но слуги Владыки стояли, словно оглушённые, уставившись на усыпальницу, и в тот момент, когда Гэндальф дошёл до конца Рат Динен, оттуда послышался сильный грохот. Оглянувшись, они увидели, что свод дома треснул и дым устремился наружу, и потом лавина камней рухнула в шквал огня, но среди руин всё ещё плясало, то вспыхивая, то притухая, буйное пламя. Тогда слуги в ужасе бежали и последовали за Гэндальфом.
Наконец они возвратились к Двери Правителей, и Берегонд горестно взглянул на привратника.
— В этом поступке я буду раскаиваться всю жизнь,- сказал он.- Но мной владело безумие спешки, а он не слушал и поднял меч на меня.
Потом, взяв ключи, вырванные им у убитого, Берегонд закрыл дверь и запер её.
— Ключи теперь должны быть отданы владыке Фарамиру,- сказал он.
— В отсутствие владыки командование принял принц Дол Амрота,- сказал Гэндальф,- но, поскольку его здесь нет, придётся мне взять это на себя. Приказываю тебе взять их и хранить, пока в Городе снова не будет восстановлен порядок.
Теперь они, наконец, перешли в верхние круги Города и направились в утреннем свете к Лечебницам. Это были стоящие особняком прекрасные дома, отведённые для ухода за тяжелобольными, но сейчас они были подготовлены для заботы о раненых в сражении и умирающих. Они находились недалеко от ворот Цитадели, в шестом круге близ её южной стены, и их окружал сад и газон с деревьями — единственное подобное место в городе. Здесь жили несколько женщин, которым разрешили остаться в Минас Тирите, поскольку они были искусны в лечении или прислуживали лекарям.
Но в тот момент, когда Гэндальф и его спутники подошли с носилками к главному входу в Лечебницы, они услышали громкий крик, который раздался в поле перед Воротами и, поднявшись в небо пронзительным воплем, растаял и был унесён ветром. Так ужасен был этот крик, что на мгновение все застыли, и однако, когда он замер, сердца их неожиданно взлетели с такой надеждой, какой они не знали с тех пор, как тьма пришла с востока, и показалось им, что свет стал яснее и солнце прорвалось сквозь тучи.
Но лицо Гэндальфа было суровым и печальным, и, попросив Берегонда и Пина занести Фарамира в Лечебницы, он поднялся на ближайшую стену и стоял там в свете молодого солнца, словно скульптура, высеченная из белого камня, и глядел в поле. И взором, который был дан ему, он увидел всё, что произошло; и когда Эомир прискакал из первых рядов своего войска и встал рядом с теми, кто лежал на поле, Гэндальф вздохнул, снова завернулся в свой плащ и сошёл со стены. Когда Берегонд и Пин вышли из Лечебниц, они нашли его стоящим в раздумье перед дверью.
Они смотрели на мага, а тот некоторое время молчал. Наконец Гэндальф заговорил.
— Друзья мои,- сказал он,- и вы, люди этого города и западных стран! Произошли события славные, но прискорбные. Будем ли мы рыдать или радоваться? Сверх самых смелых надежд полководец наших врагов уничтожен, и вы слышали отзвук его последнего отчаяния. Но он не ушёл, не причинив скорби и горькой потери, которую я мог бы предотвратить, если бы не безумие Денетора. Ибо и это оказалось в досягаемости Врага! Увы! Но теперь я понимаю, каким образом его воле удалось проникнуть в самое сердце Города
Хотя Правители и полагали, что это тайна, хранимая только ими, я уже давно догадывался, что здесь, в Белой Башне, хранился по крайней мере один из Семи Смотровых Камней. В дни своей мудрости Денетор не отваживался использовать его, чтобы бросить вызов Саурону, зная пределы собственной силы. Но мудрость его пошла на убыль, и я боюсь, что, когда возросла опасность, грозившая его королевству, он посмотрел в Камень и был обманут: полагаю, слишком часто с тех пор, как ушёл Боромир. Он был слишком силён, чтобы подчиниться воле Чёрного Властелина, но, тем не менее, видел лишь то, что Чёрный Властелин разрешал ему увидеть. Без сомнения, полученные им сведения часто оказывались весьма полезны, однако лицезрение явленной ему великой мощи Мордора питало отчаяние в сердце Денетора, пока, наконец, не побороло его разум.
— Теперь я понял, что казалось мне таким странным! — сказал Пин, содрогаясь при воспоминании.- Владыка вышел из комнаты, где лежал Фарамир, а когда он вернулся, я впервые подумал, что он изменился: он выглядел старым и сломленным.
— В тот самый час, когда Фарамира принесли в Башню, многие из нас видели странный свет в самой верхней комнате, — добавил Берегонд. — Но мы видели этот свет и прежде, и в Городе давно ходил слух, что Владыка иногда вступает в мысленную борьбу с Врагом.
— Увы! Значит, моя догадка верна, — сказал Гэндальф. — Вот так воля Саурона и проникла в Минас Тирит, и так я был задержан здесь. И я всё ещё вынужден здесь оставаться, потому что вскоре у меня появятся другие заботы, не только о Фарамире.
Сейчас я должен спуститься навстречу тем, кто идёт. Я видел на поле то, что сильно огорчило моё сердце, но может произойти ещё большее горе. Идём со мной, Пин! А ты, Берегонд, обязан вернуться в Цитадель и сообщить начальнику Стражи обо всём, что произошло. Боюсь, что его долг — отчислить тебя из Стражи, но скажи ему, что, если я могу советовать в этом вопросе, тебя следует послать в Лечебницы охранять твоего капитана, ухаживать за ним и находиться при нём, когда он проснётся… если это произойдёт. Потому что он избежал костра благодаря тебе. Ступай! Я скоро вернусь.
С этими словами Гэндальф повернулся и пошёл с Пином по направлению к Нижнему Городу. И пока они торопились туда, ветер принёс серый дождь, и огни пожаров приникли, и густой дым поднялся перед ними.
Лечебницы
Когда Мерри приблизился к разрушенным воротам Минас Тирита, туман стоял в его глазах от слёз и усталости. Он мало обращал внимания на обломки и резню, творившуюся вокруг. Огонь, гарь и дым висели в воздухе, потому что много орудий горело или было сброшено в огненные ямы, как и многие убитые тоже; тут и там валялись трупы громадных южных чудовищ, полу-обгорелые, забитые камнями или застреленные через глаза доблестными лучниками Мортонда. Ливень к этому времени прекратился, и наверху сияло солнце, но весь Нижний Город был ещё окутан чадом.
Люди с трудом пробирались через обломки войны, и теперь навстречу им из Ворот показалось несколько покойных носилок. Эовин бережно положили на мягкие подушки, а тело герцога закрыли большим покрывалом из золотой парчи и понесли вокруг него факелы, пламя которых, бледное в утреннем свете, трепетало на ветру.
Так Теоден и Эовин вступили в Город Гондора, и все видевшие их склоняли головы и кланялись; и они прошли сквозь дым и пепел сожжённого круга и двинулись дальше вверх вдоль каменных улиц. Мерри этот подъём казался длинною в век, бессмысленный путь в отвратительном сне, который всё тянется и тянется к какому-то смутному концу, который никак не удавалось припомнить.
Постепенно факелы перед ним замигали и исчезли, и дальше он брёл в темноте с единственной мыслью: «Это туннель в могилу, где мы и останемся навеки». Но внезапно в его сон ворвался живой голос:
— Мерри, наконец-то! Слава богу, я нашёл тебя!
Он поднял взгляд, и туман перед его глазами немного рассеялся. Тут был Пин! Они стояли лицом к лицу в узком переулке, который был пуст. Мерри протёр глаза.
— Где герцог? — спросил он.- И Эовин?
Тут он пошатнулся, сел на ступеньку перед какой-то дверью и по его щекам опять покатились слёзы.
— Они поднялись в Цитадель,- сказал Пин.- Наверное, ты заснул прямо на ходу и свернул не туда. Когда мы увидели, что тебя нет с ними, Гэндальф отправил меня на розыски. Бедный старина Мерри! Как я рад видеть тебя снова! Но ты вымотался, и я не хочу надоедать тебе болтовнёй. Только скажи мне, ты ранен или, может, ушиблен?
— Нет,- ответил Мерри.- То есть, я думаю, что нет. Но я не могу владеть правой рукой, Пин, с тех самых пор, как ткнул в него. А мой меч весь сгорел, как деревянная щепка.
Лицо Пина стало встревоженным.
— Ладно, ты уж лучше иди со мной так быстро, как сможешь,- сказал он.- Жаль, что мне не под силу нести тебя. Ты уж и на ногах еле стоишь. Они совсем не должны были бы заставлять тебя идти, но ты уж прости их. В Городе стряслось столько ужасных вещей, Мерри, что несчастного хоббита, возвращающегося из битвы, легко и не заметить.
— Ну, когда тебя не замечают, это не всегда плохо,- отозвался Мерри.- Только что меня вот не заметил… нет, нет, я не могу говорить об этом. Помоги мне, Пин! Всё снова темнеет, и моя рука так холодна…
— Обопрись на меня, Мерри, паренёк! — сказал Пин.- А теперь пошли! Потихоньку, помаленьку. Это недалеко.
— Ты собираешься похоронить меня? — пробормотал Мерри.
— Нет, конечно! — сказал Пин, стараясь говорить весело, хотя его сердце разрывалось от страха и жалости.- Нет, мы идём в Лечебницы.
Они выбрались из переулка, который тянулся между высокими домами и внешней стеной четвёртого круга, и снова пошли главной улицей, поднимавшейся к Цитадели. Так они и брели, шаг за шагом; Мерри качался и бормотал, как в бреду.
«Мне никогда не довести его туда,- думал Пин.- Неужели тут никого нет, чтобы помочь мне? Я не могу оставить его здесь».
И в этот момент, к его удивлению, сзади их нагнал бегущий вверх мальчик. Когда тот пробегал мимо, Пин узнал Бергила, сына Берегонда.
— Привет, Бергил! — окликнул он.- Ты куда? Рад видеть тебя снова, и при том живым!
— Я бегаю по поручениям лекарей,- отозвался Бергил.- Я не могу задержаться.
— И не надо! — сказал Пин.- Только сообщи там, наверху, что со мной тут больной хоббит, периан, понимаешь ли, который возвращается с поля битвы. Я не думаю, что он дойдёт так далеко. Если Митрандир там, он обрадуется известию.
Бергил побежал дальше.
«Я лучше подожду здесь»,- подумал Пин, и поэтому он осторожно помог Мерри опуститься на мостовую в пятне солнечного света, и потом сел рядом с ним, положив голову Мерри к себе на колени. Он осторожно ощупал его тело и конечности и взял руки друга в свои. Правая рука была холодна, как лёд.
Вскоре появился, разыскивая их, Гэндальф собственной персоной. Он наклонился над Мерри, ласково погладил его по лбу, затем заботливо поднял на руки.
— Он должен был бы с почётом внесён в этот город,- сказал маг.- Он с лихвой отплатил за моё доверие, потому что, не уступи мне тогда Элронд, никто из вас не пошёл бы с Отрядом, и тогда день этот обернулся бы ещё более тягостной скорбью.- Он вздохнул.- И, тем не менее, теперь на моих руках ещё одна забота, хотя судьба сражения до сих пор не решена.
Таким образом, Фарамир, Эовин и Мериардок были, наконец, уложены в кровати в Лечебницах, и там за ними ухаживали хорошо, поскольку, хотя в эти поздние дни все знания по сравнению с их полнотой в древности пришли в упадок, искусство врачевания в Гондоре сохранило былую мудрость и успешно исцеляло от ран, ушибов и всех прочих болезней, которым подвержены смертные люди к востоку от Моря. Кроме лишь старости. Ибо от неё гондорцы не знали лекарства, да и жили они теперь немногим дольше обычных людей, и мало было среди них тех, кто сумел с бодростью перешагнуть рубеж в десять десятков, за исключением некоторых фамилий с более чистой кровью. Но ныне их искусства и знаний явно не хватало, так как появилось множество больных, не поддающихся лечению. Болезнь эту назвали Чёрная Тень, потому что она шла от назгулов. И те, кто были поражены ею, медленно впадали во всё углубляющийся бредовый сон, а потом замолкали, смертельно холодели и так умирали. И тем, кто заботился о больных, казалось, что невысоклик и госпожа Ристании страдали этой болезнью в особенно тяжёлой форме. На исходе утра они ещё говорили, бормоча во сне, и сиделки прислушивались ко всем их словам, надеясь узнать что-нибудь такое, что поможет понять причину их страданий. Но вскоре они начали погружаться во тьму, и когда солнце повернуло к западу, серая тень наползла на их лица. А Фарамир горел в жару, который не снижался.
Озабоченный Гэндальф переходил от одного к другому, и ему сообщали всё, что могли разобрать сиделки. И так прошёл день, пока снаружи великое сражение продолжалось с переменной надеждой и странными вестями, а Гэндальф всё ждал, наблюдал и никуда не уходил, пока, наконец, небо не залил красный закат и свет его упал сквозь окна на серые лица больных. Тогда стоящим рядом показалось, что в зареве лица слегка порозовели, будто здоровье возвращалось, но то была лишь издевательская ухмылка ложной надежды.
Потом одна старая женщина, Иорет, старейшая из женщин, которые служили в этом доме, заплакала, глядя в прекрасное лицо Фарамира, потому что все люди любили его, и она сказала:
— Какое горе, если он умрёт! Если бы тут, в Гондоре, были короли, как когда-то в древности, как говорят! Потому что в старом предании сказано: «Руки короля — руки целителя». И по этому признаку всегда может быть узнан истинный король.
И Гэндальф, который стоял рядом, сказал:
— Люди будут долго помнить твои слова, Иорет! Ибо в них есть надежда. Быть может, король в самом деле вернулся в Гондор, или ты не слыхала о странных вестях, что пришли в Город?
— Я слишком занята всякой всячиной, чтобы прислушиваться к крикам и воплям снаружи,- ответила она.- Остаётся только надеяться, что вся эта губительная суматоха не проникнет в Лечебницы и не встревожит больных.
Тогда Гэндальф поспешно вышел; огонь в небе уже отгорал, и тлеющие холмы исчезали в пепельно-сером вечере, стелившемся над полями.
Теперь, когда солнце ушло, Арагорн, Эомир и Имрагил с их капитанами и рыцарями приблизились к Городу, и, когда они очутились перед Воротами, Арагорн сказал:
— Смотрите! Солнце садится в великом пожаре! Это знамение конца и гибели многих вещей и перемен в течениях мира. Однако этот Город и королевство много долгих лет оставались под опёкой Правителей, и я боюсь, что, если я войду в город непрошенным, могут возникнуть сомнения и споры, чего не должно быть, пока длится эта война. Я не хочу ни входить в город, ни предъявлять какие-либо претензии, пока не станет ясно, кто кого одолеет: мы Мордор или Мордор нас. Мои люди раскинут палатки в поле, и там я буду ждать приглашения Владыки Города.
Но Эомир возразил:
— Ты уже поднял стяг Королей и открыто принял знаки Дома Элендила. И ты потерпишь, чтобы право носить их взяли под сомнение?
— Нет,- сказал Арагорн.- Но я полагаю, что время всё развяжет, и я не собираюсь сражаться ни с кем, кроме Врага и его слуг.
Тут заговорил принц Имрагил.
— Твои слова мудры, господин, если только мнение родича Денетора может учитываться в этом вопросе. Он горд и властен, но стар и находится в странном настроении с тех пор, как его сын сражён. Однако мне не хотелось бы оставлять тебя у двери, словно нищего.
— Не как нищего,- возразил Арагорн.- Скажи, как вождя следопытов, которые не привыкли к городам и домам из камня.
И он приказал свернуть свой стяг, и снял Звезду Северного королевства, и отдал её на хранение сыновьям Элронда.
Затем принц Имрагил и Эомир оставили его, и прошли через Город и толпу людей, и поднялись к Цитадели, и в поисках Правителя вошли в Зал Башни. Но кресло Правителя было пустым, а перед возвышением лежал на пышном ложе герцог Теоден. Двенадцать факелов стояло вокруг него и двенадцать стражей — рыцари Гондора и Рохана. Зелёными и белыми были завесы ложа, но герцог был укрыт до груди золотым покрывалом, и на покрывале лежал обнажённый меч, а в ногах — его щит. Свет факелов мерцал в его белых волосах, как солнце в струях фонтана, но лицо его было прекрасным и юным, если не считать того, что выражение его было более мирным и спокойным, чем возможно в молодости, и казалось, что он спит.
Постояв некоторое время в молчании рядом с герцогом, Имрагил спросил:
— Где Правитель? И где Митрандир?
— Правитель Гондора в Лечебницах,- ответил один из стражей.
А Эомир спросил:
— Где моя сестра, госпожа Эовин? Ведь она должна бы лежать вместе с герцогом и. конечно, не с меньшим почётом. Где поместили её?
— Но госпожа Эовин была ещё жива, когда её несли сюда,- ответил Имрагил.- Ты не знал?
Тогда в сердце Эомира с такой силой вспыхнула внезапная надежда, а вместе с ней забота и грызущий страх, что он, не сказав ничего больше, повернулся и покинул зал; принц последовал за ним. Пока они шли, свечерело, и звёзды высыпали в небе. И тут появился Гэндальф и с ним ещё кто-то, одетый в серое, и они встретились с Эомиром и Имрагилом перед дверями Лечебниц. Те приветствовали Гэндальфа и сказали:
— Мы ищем Правителя, и люди говорят, что он в этом доме. Неужели, он ранен? И госпожа Эовин, где она?
Гэндальф ответил:
— Она лежит здесь и не мертва, хотя близка к смерти. А господин Фарамир, как вы слышали, был ранен пагубной стрелой, и в настоящее время Правитель он, потому что Денетор скончался и дом его в пепле.
И он рассказал им, что знал. Горе и удивление охватили принца и Эомира при этих вестях. Но Имрагил сказал:
— Итак, победа лишена сопутствующей ей радости, и тем дороже куплена она, что и Ристания и Гондор в один день потеряли своих владык. Ристанийцы подчиняются Эомиру. Но кто тем временем будет править Городом? Не послать ли нам немедля за господином Арагорном?
Тут заговорил человек в плаще:
— Он пришёл.
И когда он вступил в свет от фонаря у двери, они увидели, что это был Арагорн, закрывший кольчугу серым плащом Лориэна и не имеющий других знаков, кроме зелёного камня Галадриэли.
— Я пришёл по просьбе Гэндальфа,- сказал он.- Но пока я не более, чем капитан дунедаинов Арнора, и до тех пор, пока не проснётся Фарамир, Городом будет править Владыка Дол Амрота. Однако мой совет — пусть Гэндальф руководит всеми нами в грядущие дни в том, что касается нашей борьбы с Врагом.
На этом и порешили.
Затем Гэндальф сказал:
— Не будем стоять перед дверью, ибо время не ждёт. Войдёмте! Потому что только в появлении Арагорна осталась надежда для больных, лежащих в этом доме. Мудрая гондорка Иорет сказала: «Руки короля — руки целителя, и так может быть узнан истинный король».
Тогда Арагорн вошёл первым, остальные последовали за ним. У дверей были два стража в одеждах Цитадели: один высокий, другой ростом с мальчика, который, увидев входящих, удивлённо и радостно закричал:
— Бродяжник! Вот здорово! Знаешь, я ведь догадался, что это ты на чёрных кораблях. Но они все орали «Корсары!» и не слушали меня. Как тебе это удалось?
Арагорн рассмеялся и взял хоббита за руку.
— Превосходная встреча! — сказал он.- Но сейчас совсем не время для дорожных рассказов.
А Имрагил тихонько спросил у Эомира:
— Мы что же, должны так обращаться к нашему королю? Но, может быть, он примет корону под каким-нибудь другим именем?!
Арагорн, услышавший его, повернулся и сказал:
— Истинно так, потому что на высоком языке древности я Элессар, Эльфийский Камень, и Энвиниатар, Обновитель.- И он приподнял лежащий на его груди зелёный камень.- Но Бродяжник будет именем моего дома, если он когда-либо будет основан. На высоком языке это будет звучать не так плохо, и Телконтаром буду зваться я и все мои потомки.
С этими словами он вошёл в Лечебницы, и, пока они шли к комнатам, в которых ухаживали за больными, Гэндальф поведал о деяниях Эовин и Мериардока.
— Ибо,- пояснил он,- я долго стоял рядом с ними, и сначала они много говорили в своём сне, прежде чем погрузились в губительную тьму. Кроме того, мне дано видеть многое, что совершается вдали.
Сначала Арагорн пошёл к Фарамиру, затем к госпоже Эовин и, наконец, к Мерри. Взглянув на лица больных и увидев их раны, он вздохнул.
— Тут понадобится вся сила, данная мне, и всё мое искусство,- сказал он.- Если бы здесь был Элронд! Поскольку нет в нашем роду никого старше и могущественнее его.
Эомир, видя его усталость и огорчение, заметил:
— Быть может, ты отдохнёшь сперва или, по крайней мере, поешь немного?
Но Арагорн ответил:
— Нет, так как для этих троих время истекает, и особенно быстро для Фарамира. Откладывать нельзя.
Потом он позвал Иорет и спросил:
— Есть ли у вас в этом доме запасы целебных трав?
— Да, господин,- ответила она,- но недостаточные, по моему мнению, для всех, кому они могут понадобиться. И между тем я определённо не знаю, где мы достанем ещё, потому что всё идёт не так, как следует, в эти страшные дни с огнями и пожарами, и так мало пареньков, которые бегают по поручениям, и все пути перекрыты. И ни один воз не приходил на рынок из Лоссарнаха бог знает сколько времени! Но с тем, что у нас есть, мы делаем в этом доме всё, что можем, о чём, я уверена, ваше величество охотно узнает.
— Об этом я буду судить, когда увижу,- сказал Арагорн.- Но тут недостаёт ещё одной вещи, а именно, времени для разговоров. У вас есть ацелас?
— Определённо я не знаю, господин,- ответила она.- По крайней мере, не под этим именем. Я схожу спросить знатока трав: он знает все старые названия.
— Её зовут также королевским листом,- сказал Арагорн,- и, может быть, вы знаете её под этим именем, потому что в эти поздние дни селяне называют её именно так.
— Ах, это! — отозвалась Иорет.- Что ж, если ваша светлость назвали бы её так сразу, я могла бы ответить вам. Нет, определённо, её у нас нет. Как же так, я никогда не слышала, что она обладает большой силой, и я так часто говорила моим сёстрам, когда мы проходили сквозь заросли этой травы в лесах. «Королевский лист! — говорила я.- Вот непонятное имя, и меня удивляет, почему её зовут так, потому что, если б я была королём, в моих садах были бы растения поярче». Однако когда её растираешь, она ароматно пахнет, правда? Если «ароматно» подходящее слово; быть может, «целебно» ближе.
— Именно целебно,- сказал Арагорн.- И сейчас, дама, если вы любите господина Фарамира, бегите так же быстро, как ваш язык, и принесите мне королевский лист, если в Городе найдётся хоть один листочек.
— А если нет,- сказал Гэндальф,- я поскачу с Иорет за спиной в Лоссарнах, и она отведёт меня там в леса, а не к своим сёстрам. И Тенегон покажет ей, что значит спешить.
Когда Иорет ушла, Арагорн приказал остальным женщинам вскипятить воду. Потом он взял руку Фарамира в свою, а другую положил на лоб больного. Лоб был покрыт испариной, но Фарамир не шевелился и не подавал ни знака, и казалось, едва дышал.
— Он почти на пределе,- сказал Арагорн, обращаясь к Гэндальфу,- но это не от раны. Смотри! Она заживает. Будь он пронзён стрелой назгула, как ты считал, он умер бы той же ночью. По-моему, эта рана нанесена стрелой южанина. Кто извлёк её? Её сохранили?
— Я вытащил её,- отозвался Имрагил,- и остановил кровь. Но стрелы я не сохранил, потому что у нас было много других дел. Насколько я помню, это была именно такая стрела, какими пользуются южане. Тем не менее, я полагаю, что она слетела из Тени наверху, иначе его жар и болезнь непонятны: рана неглубока и несерьёзна. Как иначе вы можете объяснить это?
— Усталость, горе, вызванное настроением отца, рана и сверх того Чёрное Дыхание,- ответил Арагорн.- Он человек несгибаемой воли, потому что он уже ехал под самой Тенью ещё до того, как поскакал в битву на внешние стены. И тьма должна была медленно наползать на него уже тогда, когда он сражался, пытаясь удержать свои внешние позиции. Если бы я мог быть здесь раньше!
Тем временем вошёл знаток трав.
— Ваша светлость спрашивали про королевский лист, как его называют селяне,- сказал он,- или ацелас на благородном языке, или для тех, кто знает кое-что о валенорских…
— Спрашивал,- перебил Арагорн.- И меня не заботит, скажете ли вы сейчас азёа аранион или королевский лист, в том случае, если он у вас есть.
— Прошу прощения, господин! — сказал человек.- Я вижу, вы не просто полководец, но и учёный муж. Однако, увы, сир! Мы не держим этой травы в Лечебницах, где заботятся только о тяжелобольных или раненых. Ибо, насколько мы знаем, она не обладает никакой силой, исключая, возможно, способности освежать заражённый воздух или прогонять небольшое проходящее уныние. Если только, конечно, вы не захотите уделить внимания старым строкам, которые до сих пор повторяют, не понимая, такие женщины, как наша добрая Иорет:
Когда дохнёт смертоносная тень
Чёрным дыханьем своим,
Когда исчезнут все лучи,
Приди, ацелас, приди!
Ты гибнущим жизнь бы дала,
Лёжа в руках короля!
Но это просто плохие стихи, искажённые, боюсь, памятью старых женщин. Смысл их я оставляю на ваше суждение, если только в них действительно есть хоть какой-нибудь. Но старики всё ёщё пользуются настоем этой травы от головной боли.
— Тогда, именем короля, ступай и найди какого-нибудь старика, менее знающего, но более мудрого, который хранит немного листа в своём доме! — воскликнул Гэндальф.
Теперь Арагорн стоял на коленях рядом с Фарамиром и держал руку на его лбу. И наблюдавшие чувствовали, что происходит какая-то великая борьба, потому что лицо Арагорна посерело от усталости, и он снова и снова звал Фарамира по имени, но каждый раз всё менее слышно для них, словно сам Арагорн удалялся и всё дальше заходил вглубь некой тёмной долины, зовя потерявшегося.
И вот, наконец, вбежал Бергил, неся в полотняном свёртке шесть листьев.
— Вот королевский лист, сир,- сказал он.- Но боюсь, что не свежий. Его собрали по меньшей мере две недели назад. Надеюсь, он сгодится, сир?
И тут, взглянув на Фарамира, он разразился слезами.
Но Арагорн улыбнулся.
— Сгодится,- сказал он.- Худшее уже позади. Останься, и успокойся!
Затем, взяв два листа, он положил их на ладони, подышал на них, а потом раскрошил, и сразу же комнату наполнила живящая свежесть, будто сам воздух пробудился и зазвенел, сбрызнутый весельем. Потом Арагорн бросил листья в принесённый ему котелок с кипящей водой, и сразу же все сердца стали более лёгкими, ибо исходящее от них благоухание было подобно воспоминанию о росистом утре с незамутнённым солнечным светом в некой стране, для которой сам прекрасный весенний мир — лишь мимолётное воспоминание. А Арагорн встал, словно исполнившись новых сил, и глаза его улыбались, когда он поднёс котелок к лицу спящего Фарамира.
— Ну и чудеса! Кто мог предположить это? — сказала Иорет стоящим рядом с ней женщинам.- Аромат лучше, чем я думала. Он напоминает мне о розах в Имлот Мелуи, когда я была девушкой, и никакой король не мог бы пожелать лучших.
Неожиданно Фарамир вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Арагорна, и в глазах его зажёгся свет узнавания и любви, и он тихо проговорил:
— Вы звали меня, мой господин. Я пришёл. Что прикажет король?
— Не блуждай больше в тенях и проснись! — сказал Арагорн.- Ты устал. Отдохни немного, и поешь, и будь готов к моему возвращению.
— Буду, господин,- ответил Фарамир.- Ибо кто стал бы лежать праздно, когда король возвратился?
— В таком случае, прощай пока! — сказал Арагорн.- Я должен идти к другим нуждающимся во мне.
И он вместе с Гэндальфом и Имрагилом покинул комнату, но Берегонд и его сын, неспособные сдержать свою радость, остались. Пин, который выходил вслед за Гэндальфом, услышал, закрывая дверь, возглас Иорет:
— Король! Вы слышали это? Что я говорила? Я сказала — руки целителя!
И вскоре слова о том, что среди них действительно появился король и после войны он принёс исцеление, вышли за пределы дома, и новость эта побежала по Городу.
А Арагорн пришёл к Эовин и сказал:
— Тут и тяжёлый удар, и тягостная рана. Сломанную руку лечат правильно, и в должное время она срастётся, если Эовин имеет силы жить. Сломана рука со щитом, но основное зло идёт через руку с мечом. Именно она выглядит сейчас безжизненной, хотя и не сломана.
Увы! Ибо Эовин достался противник, непосильный для её духа и тела. Крепче стали должны быть те, кто поднимает оружие на подобного врага, чтобы самый их удар не уничтожил их. Зла судьба, направившая её этой тропой. Потому что она — прекрасная дева, красивейшая госпожа из всех урождённых королев. И всё же я не знаю, как мне следовало бы говорить о ней. Когда я впервые взглянул на Эовин и понял, как она несчастна, мне показалось, что я вижу белый цветок, стоящий прямо и гордо, изящный, как лилия, но при этом я знал, что он твёрд, словно выкованный кузнецами-эльфами из стали. Но, может быть, то был мороз, который превратил его жизненные соки в лёд, и он стоял так, горько пахнущий, всё ещё прекрасный на вид, но обречённый вскоре пасть и умереть? Ведь её болезнь началась задолго до этого дня, не так ли, Эомир?
— Меня поражает, что ты спрашиваешь меня, господин,- ответил он.- Поскольку я считаю тебя безупречным в подобных вещах, как и во всём прочим; но я не знал, что сестра моя Эовин был тронута каким-либо морозом, пока она впервые не посмотрела на тебя. В дни Злоречива и чар над герцогом забота и страх висели над ней, как и надо мной, и она ухаживала за герцогом со всё возрастающей боязнью. Но это не могло привести её к подобному кризису!
— Друг мой,- сказал Гэндальф.- У тебя были кони, и армейские дела, и вольные степи; однако она, рождённая в теле девы, обладала духом и храбростью по меньшей мере под пару твоим и при этом была обречена бдеть над стариком, которого любила, словно отца, и наблюдать, как он впадает в старческое слабоумие. И доля её казалась ей более неблагодарной, чем доля посоха, на который он опирался.
Ты думаешь, что у Злоречива был яд только для ушей Теодена? «Выживший из ума старик! Что такое Дом Эорла, как не конюшня, крытая соломой, в которой в чаду пьянствуют разбойники, а их отродья катаются по полу среди собак?» Ты не слыхал этих слов прежде? Их сказал Саруман, наставник Злоречива. Хотя я не сомневаюсь, что дома Злоречив обрекал их смысл в выражения более ловкие. Господин мой, если бы сестринская любовь к вам и долг, всё ещё привязывавшие её к дому, не замыкали её уст, вы могли бы услышать, как с них срываются даже такие вещи, как эти. Но кто знает, что говорила она во тьме, в одиночестве, в горьком ночном бдении, когда вся жизнь казалась проходящей мимо, а стены её комнаты теснились вокруг, словно клетка для дикого зверя?
Тогда Эомир замолчал и посмотрел на сестру, будто заново перебирая в памяти все дни их прошлой жизни вместе. Но Арагорн сказал:
— Я видел то же, что и ты, Эомир. Среди злых забот этого мира мало более горьких и позорных для мужского сердца несчастий, чем увидеть безответную любовь столь прекрасной и превосходной госпожи. С тех пор, как я покинул её в отчаянии в Сироколье и поскакал к Тропам Мёртвых, горе и жалость не оставляли меня, и сильнее, чем страх перед той дорогой, была боязнь того, что может случиться с ней. И всё же я говорю тебе, Эомир, что тебя она любит более искренне, чем меня, потому что тебя она любит и знает, а во мне любит лишь тень и мечту — надежду на подвиги, и славу, и страны, далёкие от степей Ристании.
Быть может, мне хватит силы исцелить её тело и отозвать её из тёмной долины. Но к чему проснётся она — к надежде, забвению или отчаянию — я не знаю. И, если к отчаянию, то она умрёт, разве только не придёт иное исцеление, которого я не могу дать. Увы! Потому что деяния её поставили Эовин среди самых прославленных королев.
Тут Арагорн замолчал и всмотрелся в её лицо, которое действительно было белым, как лилия, холодным, как лёд, и твёрдым, словно высеченное из камня. Затем он наклонился, поцеловал её в лоб и тихо позвал:
— Эовин, дочь Эомунда, проснись! Ибо враг твой скончался!
Она не дрогнула, но дыхание её теперь снова стало глубже, так что грудь под белым холстом простыни поднималась и опускалась. Ещё раз растёр Арагорн два листа ацелас и кинул их в кипящую воду, затем смочил этой водой её лоб и правую руку, которая лежала на покрывале, холодная и неподвижная.
И тут показалось, стоявшим рядом — то ли потому, что Арагорн действительно обладал некой забытой силой Заокраинного Запада, то ли причиной были его слова о госпоже Эовин — что, когда благоухание травы заполнило комнату, в окно дунул свежий ветер, несущий не аромат, но воздух, полный свежести, чистоты и молодости, словно он ещё не вдыхался живыми существами, но, только что созданный, слетел с высоких снежных вершин под звёздным куполом или донёсся с дальних серебряных побережий, омываемых морской пеной.
— Проснись, Эовин, госпожа Ристании! — повторил Арагорн. Затем он взял её правую руку в свою и почувствовал, что в неё возвращается тепло вместе с жизнью.- Проснись! Тень сгинула, и вся тьма рассеялась!
Потом он вложил её руку в руку Эомира и отступил.
— Позови её! — сказал он и молча покинул комнату.
— Эовин! Эовин! — воскликнул Эомир сквозь слёзы.
А она открыла глаза и сказала:
— Эомир! Какая радость! Ведь говорили, что ты убит. Но нет, то были лишь мрачные голоса в моём сне. Долго ли я спала?
— Недолго, сестра,- ответил Эомир.- Но не думай больше об этом!
— Я странно устала,- проговорила она.- Мне нужно отдохнуть немного. Но скажи, что с Владыкой Герцогства? Увы! Не говори мне, что это был сон, потому что я знаю, что это не так. Он умер, как и предвидел.
— Он мёртв,- подтвердил Эомир.- Но он просил меня передать прощальный привет Эовин, которая была ему дороже дочери. Он лежит сейчас с великим почётом в Цитадели Гондора.
— Это прискорбно,- отозвалась Эомир,- и всё же это лучше всего, на что я осмеливалась надеяться в тёмные дни, когда казалось, что Дом Эорла стал менее славен, чем какая-нибудь пастушья овчарня. А что с оруженосцем герцога, невысокликом? Эомир, ты должен сделать его рыцарем Ристании, ибо он доблестен!
— Он лежит поблизости, в этом доме, и я пойду к нему,- ответил Гэндальф.- Эомир пока останется здесь. Однако не говори о войне и горе, пока ты опять не поправишься. Великая радость видеть тебя, столь доблестную госпожу, пробудившуюся вновь к здоровью и надежде!
— К здоровью? — произнесла Эовин.- Может быть, так. По крайней мере, пока здесь есть пустые сёдла павших всадников, одно из которых я могу занять, и есть то, что надо совершить. Но к надежде? Я не знаю.
Гэндальф с Пином прошли в комнату Мерри, и здесь они нашли Арагорна, стоящего у кровати.
— Бедный старина Мерри! — воскликнул Пин и бегом бросился к нему, потому что ему показалось, что друг выглядит хуже и лицо его посерело, словно на нём лежат многие годы горя; и Пина охватил внезапный страх, что Мерри умрёт.
— Не пугайся,- сказал Арагорн.- Я пришёл вовремя, и я вызвал его назад. Сейчас он устал и охвачен горем, и, осмелившись ударить то смертоносное создание, понёс такой же урон, что и госпожа Эовин. Но это зло может быть исправлено, настолько весел и силён его дух. Горе своё он не забудет, но оно не затемнит его сердца, а лишь умудрит его.
Потом Арагорн опустил руку на голову Мерри и, ласково проведя по его каштановым кудрям, коснулся век и позвал его по имени. И, когда благоухание ацелас незаметно разлилось по комнате, словно аромат фруктового сада и медового вереска в солнечном свете, над которым жужжат пчёлы, Мерри внезапно проснулся и сказал:
— Я голоден. Сколько времени?
— Ужин уже кончился,- ответил Пин,- хотя, ручаюсь, я смог бы принести для тебя чего-нибудь, если мне разрешат.
— Непременно разрешат,- сказал Гэндальф,- как и любую вещь, какую только пожелает этот Всадник Ристании, если только она найдётся в Минас Тирите, где его имя в почёте.
— Отлично! — сказал Мерри.- Тогда я сперва охотно получил бы ужин, а затем трубку.- Тут лицо его омрачилось.- Нет, не трубку. Не думаю, что я буду курить снова.
— Почему? — спросил Пин.
— Так,- медленно проговорил Мерри.- Он умер. Мне всё вспомнилось. Он сказал, что ему жаль, что ему никогда уже не представится возможности потолковать со мной об истории табака. Почти последнее, что он сказал. Я никогда не смогу курить снова без того, чтобы не думать о нём и о том дне, Пин, когда он прискакал в Скальбург и был так любезен.
— Тогда кури и думай о нём! — сказал Арагорн.- Потому что он был добросердечен, и был великим герцогом, и исполнил свои клятвы, и поднялся из теней к последнему прекрасному утру. Хотя твоя служба ему была коротка, она будет для тебя радостным и почётным воспоминанием до конца твоих дней.
Мерри улыбнулся.
— Тогда ладно,- сказал он.- Я буду курить и думать, если Бродяжник обеспечит всё необходимое. У меня в сумке оставалось кое-что от Сарумановского лучшего, но я понятия не имею, что сталось с ней в битве.
— Мастер Мериардок,- возразил Арагорн.- Если вы полагаете, что я прошёл через горы и королевство Гондора с огнём и мечом для того, чтобы принести табачка беззаботному солдату, который бросает свой скарб, вы ошибаетесь. Если твоя сумка не найдётся, тогда пошли за знатоком трав этих Лечебниц. И он сообщит тебе, что он не знает, чтобы трава, которую ты просишь, обладала каким-нибудь достоинством, но что её называют западный бурьян по-простому и галенас по-благородному и ещё массой имён на других, более учёных языках, и, добавив несколько полузабытых строк, которых он не понимает, он, полный сожаления, сообщит тебе, что ничего подобного нет в доме, и оставит тебя размышлять над историей языков. Как придётся поступить и мне. Потому что я не спал в такой, как эта, кровати с тех пор, как ускакал из Сироколья, и не ел с тех пор, как тьма пришла перед рассветом.
Мерри схватил его руку и поцеловал.
— Мне ужасно жаль,- сказал он.- Иди сейчас же! С той ночи в Бри мы вечно доставляем тебе одни неприятности. Но в подобных случаях мы всегда болтаем всякую чепуху и говорим даже меньше, чем значит этот пустой трёп. Мы боимся сказать лишнее. И это мешает нам подобрать подходящие слова даже там, где шутка неуместна.
— Я хорошо знаю это, иначе не обращался бы с тобой тем же образом,- ответил Арагорн.- Да процветает Шир вечно!
И, поцеловав Мерри, он вышел, и Гэндальф вышел вместе с ним.
Пин остался.
— Ну есть ли ещё кто-нибудь, подобный ему? — сказал он.- Не считая Гэндальфа, конечно. По-моему, они должны быть в родстве. Мой дорогой осёл! Твоя сумка лежит рядом с твоей кроватью, и она была у тебя на спине, когда я встретил тебя. Конечно, он всё время видел её. Да в любом случае, у меня у самого найдётся немного зелья. А ну, налетай! Это лист из Длинной Поймы. Набивай, пока я сбегаю за чем-нибудь съедобным. А потом давай-ка спокойно поужинаем. Ужасно! Мы, Кролы и Брендизайки не в состоянии долго жить одним высоким.
— Нет,- подтвердил Мерри,- я точно не могу. Во всяком случае, не сейчас. Но, по крайней мере, мы теперь научились видеть это высокое, Пин, и уважать его. Наверное, лучше всего начинать с любви к тому, что тебе подходит: в смысле, надо же иметь какую-то исходную точку и какие-то корни, а почва Хоббитании глубока. Но есть вещи и глубже, и выше, и никакой старик не смог бы возделывать свой садик в том, что он называет покоем и миром, если бы не они, неважно, знает он о них или нет. Я счастлив, что теперь знаю о них хоть немного. Однако не понимаю, что это я разболтался подобным образом? Где твой лист-то? И достань из сумки мою трубку, если она не сломалась.
Тем временем Арагорн и Гэндальф пошли к Смотрителю Лечебниц и посоветовали оставить Фарамира и Эовин здесь и окружить их заботой ещё на много дней.
— Госпожа Эовин,- сказал Арагорн,- захочет вскоре встать и уйти, но не позволяйте ей этого, если сможете как-нибудь удержать её, пока не пройдёт по меньшей мере десять дней.
— А что касается Фарамира,- сказал Гэндальф,- он должен вскоре узнать, что его отец мёртв. Но не рассказывайте ему подробно о безумии Денетора, пока он вполне не поправится и не приступит к своим обязанностям. Следите, чтобы Берегонд и периан, которые присутствовали при этом, не говорили с ним сейчас о подобных вещах!
— А как другой периан, Мериардок, состоящий под моей опёкой, что о нём? — спросил Смотритель.
— Похоже, что завтра он сможет ненадолго встать,- ответил Арагорн.- Позволь ему сделать это, если захочет. Пусть немного погуляет под присмотром своих друзей.
— Поразительный народ,- сказал Смотритель, покачав головой.- По-моему, с исключительно крепкими нервами.
У дверей Лечебниц уже собралась толпа, чтобы посмотреть на Арагорна, которая последовала за ним; и когда он наконец поужинал, пришли люди, умоляя его исцелить их родичей или друзей, чьи жизни находились в опасности от ушибов и ран, или тех, кто лежит под Чёрной Тенью. И Арагорн поднялся, и вышел, и послал за сыновьями Элронда, и они работали вместе далеко за полночь. И молва прокатилась по Городу: «Король действительно возвратился». И его называли Эльфийским Камнем по зелёному камню, который был у Арагорна, и так имя, о котором было предсказано при рождении сына Арахорна, что он будет носить его, было избрано для него его народом.
Когда Арагорн не смог работать дальше, он закутался в плащ, выскользнул из Города, добрался до своей палатки уже перед самым рассветом и поспал немного. А утром на Башне затрепетал стяг Дол Амрота: белый, похожий на лебедя, корабль на синей воде. И люди глядели вверх, спрашивая себя, не было ли возвращение Короля просто сном.
Последний совет
После дня битвы настало утро, и оно было прекрасно: с лёгкими облаками и западным ветром. Леголас и Гимли вышли рано и попросили разрешения подняться в Город, потому что им не терпелось повидать Мерри и Пина.
— Приятно узнать, что они ещё живы,- заметил Гимли,- потому что они стоили нам великих трудов, потраченных на бросок через Ристанию, и мне не хотелось бы, чтобы такие усилия пропали даром.
Эльф и гном вместе вошли в Минас Тирит, и встречный народ дивился при виде этой пары, ибо лицо Леголаса было прекраснее, чем могли представить себе люди, и он шёл в свете утра танцующей походкой, распевая чистым голосом эльфийские песни, а Гимли важно шествовал рядом с ним, поглаживая бороду и глазея по сторонам.
— Тут неплохая каменная кладка,- сказал он, посмотрев на стены.- Но есть и похуже, да и улицы можно было бы проложить поудачнее. Когда Арагорн вступит во владение, я предложу ему услуги горных каменотёсов, и мы сделаем это городом, которым можно гордиться.
— Им нужно больше садов,- заметил Леголас.- Дома мертвы, и здесь слишком мало того, что растёт и радует. Если Арагорн вступит во владение, лесной народ принесёт ему певчих птиц и деревья, которые не умрут.
Наконец они явились к принцу Имрагилу, и Леголас взглянул на него и низко поклонился, так как понял, что перед ним действительно тот, в чьих жилах течёт кровь эльфов.
— Привет тебе, господин! — сказал он.- Много времени прошло с тех пор, как народ Нимродели покинул леса Лориэна, и всё же, как видно, не все ещё уплыли к западу из гавани Амрота.
— Так говорят предания моей земли,- ответил принц,- однако никто не встречал в ней никого из прекрасного народа уже бессчётные годы. И я поражён тем, что вижу одного из них здесь, среди войны и горя. Что привело тебя сюда?
— Я один из Девяти Путников, вышедших с Митрандиром из Имладриса,- сказал Леголас,- и вместе с этим гномом, моим другом, мы пришли с господином Арагорном. Но сейчас мы хотели бы повидать наших друзей, Мериардока и Перегрина, которые, как говорят, находятся на вашем попечении.
— Вы найдёте их в Лечебницах, и я отведу вас туда,- сказал Имрагил.
— Достаточно, если ты пошлёшь кого-нибудь проводить нас, господин,- возразил Леголас,- потому что Арагорн просил передать тебе следующее: он не хочет снова входить в Город сейчас, однако капитанам необходимо срочно держать совет, и он просит, чтобы ты и Эомир из Ристании пожаловали как можно скорее в его шатёр. Митрандир уже там.
— Мы придём,- ответил Имрагил, и они учтиво распрощались.
— Это благородный господин и великий полководец людей,- заметил Леголас.- Если такие люди всё ещё встречаются в Гондоре в дни упадка, велика должна была быть его слава в дни подъёма.
— И вне всякого сомнения, что хорошие кладки — древние, и сделаны при первом строительстве,- отозвался Гимли.- С начинаниями людей всегда так: либо заморозки весной, либо засуха летом,- и вот ожидания обмануты.
— Однако редко начинания эти не приносят семян,- сказал Леголас.- И семена эти будут лежать в пыли и гнить, пока не дадут новых всходов… где и когда — непредсказуемо. Деяния людей переживут нас, Гимли.
— И всё же, в конце концов, сойдут на нет, оставив лишь пустые сожаления, я полагаю,- сказал Гимли.
— Этого эльфы не знают,- проговорил Леголас.
Тут появился слуга принца и отвёл их в Лечебницы, где они нашли своих друзей в саду, и встреча их была радостной. Некоторое время они гуляли и разговаривали, наслаждаясь короткой мирной передышкой и утром в высоких, обдуваемых ветром кругах Города. Потом, когда Мерри устал, они пошли и сели на стене спиной к зелёной лужайке лечебниц, глядя на юг, на Андуин, который тёк перед ними, мерцая на солнце, и терялся даже от взгляда Леголаса в зелёной дымке широких равнин Лебении и Южной Итилии.
И теперь, пока остальные продолжали разговаривать, Леголас замолк, неотрывно всматриваясь в солнечные дали, и вдруг увидел белых морских птиц, вьющихся над Рекой.
— Смотрите! — воскликнул он.- Чайки! Они залетели далеко вглубь страны. Чудом кажутся мне они и тревожат моё сердце. За всю мою жизнь мне не доводилось встречать их, пока мы не попали в Пеларгир, и там, когда мы скакали в битву на кораблях, я услышал их крики в воздухе и застыл, забыв про войну в Средиземье, потому что их причитающие голоса говорили мне о Море. Море! Увы! Я ещё не видел его. Но глубоко в сердцах всего моего рода скрывается томление по морю, которое опасно шевелить. Увы! Эти чайки! Никогда вновь не обрести мне покоя под буком или ильмом.
— Не говори так! — взволнованно произнёс Гимли.- Ведь в Средиземье есть ещё бессчётное множество вещей, на которые стоит посмотреть, и многое, что предстоит сделать! Но если весь прекрасный народ уйдёт к Гаваням, тусклым станет мир для тех, кто обречён остаться.
— Тусклым и совершенно унылым! — подтвердил Мерри.- Ты не должен уходить к Гаваням, Леголас. Здесь всегда будет какой-нибудь народ, большой или малый, и даже некоторые мудрые гномы, вроде Гимли, которым вы нужны. По крайней мере, я надеюсь на это. Хотя каким-то образом чувствую, что худшее в этой войне ещё впереди. Как бы я хотел, чтобы всё кончилось, и кончилось хорошо!
— Не надо так мрачно! — воскликнул Пин.- Солнце светит, и, в конце концов, мы здесь все вместе на день или на два. Я хочу побольше услышать про вас всех. Ну же, Гимли! Вы с Леголасом уже дюжину раз за это утро помянули про ваше странное путешествие с Бродяжником, но так ничего мне толком и не рассказали.
— Солнце-то, может, тут и светит,- пробурчал Гимли, но воспоминания об этом пути таковы, что я не хочу вызывать их из тьмы. Знай я, что мне предстоит, думаю, что никакая дружба не завела бы меня на Тропы Мёртвых.
— Тропы Мёртвых? — переспросил Пин.- Я слышал, что Арагорн говорил про них, но совершенно не понял, что он имел в виду. Ты не расскажешь нам чуточку подробнее?
— Не хотелось бы,- сказал Гимли.- Потому что на том пути я сгорел со стыда, я, Гимли, сын Глоина, который считал себя более выносливым, чем люди, и более бесстрашным под землёй, чем любой эльф. Но оказалось, что то и другое — пустое хвастовство, и выдержал я только благодаря воле Арагорна.
— И любви к нему тоже,- добавил Леголас.- Ибо каждый, кто знакомится с ним, начинает любить его на свой лад, даже холодные девы Ристании. Ранним утром, за день до того, как ты попал туда, Мерри, мы оставили Сироколье, и такой страх владел всем народом, что никто не пришёл взглянуть на наш отъезд, кроме госпожи Эовин, которая лежит теперь раненая в доме позади. Горьким было это прощание, и я горевал, глядя на него.
— Увы! Я думал только о себе,- произнёс Гимли.- Нет! Я не желаю говорить об этом путешествии.
Он замолк, но Пин и Мерри так настаивали на подробностях, что Леголас, наконец, не выдержал.
— Я расскажу вам достаточно, чтобы успокоить вас, потому что я не испытывал ужаса и не страшился призраков людей, бесплотных и бессильных по моему суждению.
Затем он вкратце рассказал об охраняемой призраками дороге под горами и о встрече во тьме у Эреха и великой скачке оттуда за девяносто три лиги к Пеларгиру на Андуине.
— Четыре ночи и четыре дня, и ещё пятую ночь скакали мы от Чёрного Камня,- сказал он.- И странно! В тьме из Мордора моя надежда разгоралась, ибо казалось, что Призрачное войско крепло в этом мраке и становилось на вид более грозным. Я видел, что одни тени скакали верхом, другие шагали, однако все двигались одинаково стремительно. Безмолвны были они, но глаза их горели. В нагорьях Ламедона они нагнали наших лошадей и помчались вокруг нас и пронеслись бы мимо, если бы Арагорн не запретил им.
По его приказу они отошли назад. «Даже тени людей повинуются его воле,- подумал я.- Теперь они, пожалуй, способны помочь нам!»
Один день мы скакали при свете, а потом пришёл день без рассвета, но мы продолжали скакать вперёд, пересекли Кирил и Рингло, и на третий день добрались до Лингира у устья Гилрейна. Там люди Ламедона обороняли броды от свирепого народа Умбара и Харада, которые поднялись на кораблях вверх по реке. Но и враги, и защитники бросили сражаться и бежали при нашем появлении, крича, что на них идёт Король Мёртвых. Только Ангбору, Владыке Ламедона, хватило храбрости дождаться нас, и Арагорн велел ему собрать людей и последовать, если осмелятся, за нами, когда пройдёт Серое Войско.
«Вы понадобитесь потомку Исилдура под Пеларгиром»,- сказал он.
Вот так мы перешли Гилрейн, сметая бегущих перед нами союзников Мордора, а потом немного передохнули. Но вскоре Арагорн поднялся, сказав: «Слушайте! Минас Тирит уже осаждён. Боюсь, он падёт прежде, чем мы придём ему на помощь». Поэтому мы снова, ещё до исхода ночи, оседлали коней и помчались вперёд по равнинам Лебении со всей скоростью, какую только могли выдержать наши лошади.
Леголас замолк, вздохнул и, обратив глаза к югу, тихонько пропел:
Рек серебро струится светло из Келоса в Эруи,
Высокие травы поля покрывают зелёной Лебении!
И ветер с моря волнует, качает
Белые лилии,
И золотистые мальвы кивают
В зелёной Лебении,
В морском дуновении!
— Зелены те поля в песнях моего народа, но темны были они тогда: серые пустоши в черноте перед нами. И по этим широким равнинам, пуская под копыта цветы и траву, гнали мы наших врагов день и ночь, пока, в конце концов, не достигли на горе Великой реки.
В глубине сердца я подумал тогда, что мы приближаемся к Морю, ибо безбрежной казалась вода в темноте и бесчисленные морские птицы кричали на её берегах. Увы! Причитания чаек! Не говорила ли Владычица, что мне следует остерегаться их? И теперь я не в силах забыть их!
— А я вот не обратил на них внимания,- вмешался Гимли,- потому что тут-то мы и попали, наконец, в серьёзное сражение. Там, у Пеларгира, стоял основной флот Умбара: пятьдесят больших кораблей и масса более мелких судов. Многие из тех, кого мы преследовали, добрались до гаваней прежде нас, принеся с собой страх, и некоторые корабли уже отчалили, чтобы уйти вниз по реке или на тот берег, а малые суда по большей части просто подожгли. Но харадримцы, прижатые теперь к обрывистому берегу, повернулись к нам лицом — а в отчаянии они свирепы — и, посмотрев на нас, захохотали, потому что всё ещё составляли великую армию.
Но Арагорн остановился и громко крикнул: «Теперь вперёд! Во имя Чёрного Камня я зову вас!» И внезапно Призрачное Войско, державшееся позади, хлынуло, как серый прилив, сметая перед собой всё. Я слышал слабые крики и отзвук рогов, и ропот, как от бессчётных голосов: это было похоже на эхо какой-то забытой битвы в давно минувшие Чёрные годы. Вылетели из ножен бледные мечи, но я не знаю, могли ли их клинки ещё разить, поскольку мёртвым не нужно иного оружия, кроме страха. Никто не пытался сопротивляться им.
Они появились на каждом корабле, вытащенном на берег, и прошли по воде к стоящим на якоре судам, и все моряки обезумели от ужаса и попрыгали за борт, за исключением прикованных к вёслам рабов. Беспрепятственно мчались мы среди наших бегущих врагов, сметая их, словно листья, пока не очутились на берегу. И тогда Арагорн послал на каждый оставшийся корабль по одному из дунедаинов, чтобы они успокоили бывших на борту пленников и велели им оставить страх, так как теперь они свободны.
Прежде чем кончился тот тёмный день, не осталось ни одного сопротивляющегося нам врага: все утонули или бежали к югу, надеясь добраться до своих земель посуху. Странно и дивно, подумалось мне, что планы Мордора были разрушены призраками страха и тьмы. Они были сокрушены его собственным оружием!
— Действительно странно! — сказал Леголас.- В тот час я смотрел на Арагорна и думал, каким великим и грозным Властелином мог он стать со своей силой воли, возьми он Кольцо себе. Не напрасно Мордор боится его. Но дух его благороднее, чем в состоянии постичь Саурон, ибо разве он не из детей Лучиэнь? Никогда, даже в бессчётной череде лет, не придёт этот род к упадку.
— Подобные предсказания не под силу гномам,- заметил Гимли.- Но воистину велик был Арагорн в тот день. Смотрите! Весь чёрный флот очутился в его руках; он выбрал для себя самый большой корабль и взошёл на него, а затем приказал играть на трубах, захваченных у врага, великий сбор, и Призрачное Войско стянулось к берегу. Они стояли там молча, еле видные, исключая красное мерцание в глазах, которые отражали яркое пламя горящих кораблей. И Арагорн громко прокричал мёртвым:
«Слушайте слова потомка Исилдура! Ваша клятва исполнена. Возвращайтесь назад и не тревожьте более долин вовеки! Ступайте и отдыхайте!»
И тогда Король Мёртвых вышел вперёд, встал перед войском, сломал своё копьё и бросил его. Затем он низко поклонился и повернул прочь, и мгновенно всё серое войско рассыпалось и исчезло, словно туман, унесённый внезапным порывом ветра, и мне показалось, что я очнулся от сна.
Это ночью мы отдыхали, пока другие работали, потому что там было много освобождённых пленников и выпущенных на волю рабов — гондорцев, захваченных при набегах; и ещё изрядное количество людей из Лебении и Этира, а вскоре пришёл Ангбор из Ламедона со всеми всадниками, каких он смог собрать. Теперь, когда страх перед мёртвыми исчез, все они явились помочь нам и посмотреть на потомка Исилдура, ибо молва об этом имени бежала, как огонь во тьме.
На этом наша история почти и кончается. Потому что за тот вечер и ночь было подготовлено и заполнено людьми множество кораблей, и на утро флот отчалил. Сейчас оно кажется давно прошедшим, однако то было утро позавчерашнего дня, шестого с тех пор, как мы ускакали из Сироколья. Но Арагорн по-прежнему боялся, что времени слишком мало.
«От Пеларгира до причалов Харлонда сорок две лиги,- сказал он.- Но в Харлонд мы должны попасть завтра, иначе всё будет потеряно».
Весла были теперь в руках свободных людей, и мужественно трудились они, но медленно, очень медленно поднимались мы вверх по Великой Реке, так как боролись с её течением, и хотя там, на юге, оно не быстро, нам не помогал ветер. На сердце у меня было очень тяжело, несмотря на нашу победу в гаванях, пока Леголас неожиданно не рассмеялся.
«Выше бороду, сын Дарина!» — сказал он.- «Ибо недаром говорят: бывает, надежда приходит именно тогда, когда надеяться больше совершенно не на что». Но какую такую надежду он углядел, не пояснил. С приходом ночи тьма только сгустилась, и сердца наши обливались кровью, потому что далеко на севере мы увидели красное зарево под тучей, и Арагорн сказал: «Минас Тирит в огне».
Однако в полночь надежда действительно возродилась. Искусные мореходы Этира, глядя на юг, заговорили о перемене, приближающейся со свежим ветром с моря. Задолго до рассвета на мачты кораблей были подняты паруса, и наша скорость всё росла, пока утренний свет не побелил пену у носов кораблей. И вот так, как тебе известно, мы и появились в третий час утра с прекрасным ветром и вышедшим из-за туч солнцем, и развернули в сражении большой стяг. Это был великий день и великий час, что бы там ни произошло после.
— Что бы ни случилось потом, великие деяния не обесцениваются,- добавил Леголас.- Пройти по Тропам Мёртвых было великим подвигом, и таким он и останется, даже если в грядущие дни в Гондоре не останется никого, чтобы спеть об этом.
— Что очень может статься,- проворчал Гимли.- Потому что лица Арагорна и Гэндальфа мрачны. Мне очень интересно, о чём это они совещаются в шатрах, там, внизу? И мне, как и Мерри, хочется, чтобы с нашей победой эта война была бы уже позади. И всё же, что бы там ещё ни оставалось сделать, я надеюсь принять в этом участие за народ Одинокой горы.
— А я за народ Великого Леса,- сказал Леголас.- И во имя любви к Владыке Белого Дерева.
Затем друзья замолчали, но некоторое время так и сидели на стене, занятые каждый своими собственными думами, пока полководцы совещались.
Расставшись с Леголасом и Гимли, принц Имрагил сразу послал за Эомиром, и они спустились с ним из Города и явились к палаткам Арагорна, которые были разбиты в поле близ того места, где пал герцог Теоден. И здесь они вместе с Гэндальфом, Арагорном и сыновьями Элронда держали совет.
— Господа,- сказал Гэндальф.- Выслушайте слова Правителя Гондора, сказанные им перед смертью: «Вы можете победить на полях Пеленнора на день, но против Силы, что поднялась ныне, нет победы». Я не советую вам отчаяться, как он, однако прошу тщательно взвесить истинность этих слов.
Смотровые Камни не лгут, и даже Властелин Барат-дура не может заставить их лгать. Возможно, он способен выбрать, что именно дозволено будет увидеть тем, кто слабее его мыслью, или заставить их ошибочно осознать увиденное. Но, тем не менее, не подлежит сомнению, что когда Денетор видел великие силы, собранные против него в Мордоре и непрерывно подходящие к ним пополнения, он видел то, что действительно происходит.
Наших сил едва хватило на то, чтобы отбить первый крупный штурм. Следующий будет сильнее. Следовательно, как совершенно справедливо понял Денетор, эта война безнадёжна. Победа не может быть достигнута оружием, будете ли вы сидеть здесь, выдерживая осаду за осадой, или выступите, чтобы вражеские войска поглотили вас за Рекой. У вас есть только выбор между одним злом и другим, и благоразумие советовало бы вам укрепить имеющиеся у вас крепости и ждать атаки в них, ибо это позволило бы ненадолго отсрочить ваш конец.
— Так ты хочешь, чтобы мы отступили к Минас Тириту, или к Дол Амроту, или к Сироколью, и сидели там, словно дети в песчаных замках, когда поднимается прилив? — спросил Имрагил.
— Такой совет не нов,- сказал Гэндальф.- Не так ли, или чуть больше, делали вы во всё время правления Денетора? Но нет! Я сказал, что это было бы благоразумно. Я не советую руководствоваться благоразумием. Я сказал, что победа не может быть достигнута оружием. Я всё ещё надеюсь на победу, но не оружием. Ибо в центре всех этих замыслов — Кольцо Всевластия, фундамент Барат-дура и надежда Саурона.
Относительно этой вещи, господа, вы все теперь знаете достаточно, чтобы понять тяжесть нашего положения, и положения Саурона тоже. Если он вернёт его себе, наше мужество тщетно, и его победа будет быстрой и полной: настолько полной, что никто не может предвидеть конца её, пока длится этот мир. Если оно будет уничтожено, тогда он падёт, и падение его будет так низко, что никто не может предвидеть его очередного подъёма когда-нибудь в будущем. Ибо он утратит лучшую часть силы, присущей ему в его начале, и всё, что было сделано или начато с её помощью, рухнет, и он останется навеки калекой, превратившись в обычного духа злобы, который вечно гложет себя во мраке, но не в состоянии вырасти вновь или оформиться. Так исчезнет великое зло этого мира.
Конечно, может явиться и иное зло, ибо Саурон сам лишь слуга или эмиссар. Однако наша задача — не управлять всеми течениями мира, а делать то, что в наших силах, употребив время, назначенное нам, для искоренения зла в полях, которые мы знаем, чтобы те, кто будут жить после, получили для вспашки чистую землю. Какая погода будет у них, решать не нам.
Итак, Саурон знает всё это, и он знает, что утраченное им сокровище снова нашлось, но он до сих пор не знает, где оно. По крайней мере, мы надеемся, что не знает. И потому сейчас он в великом сомнении. Поскольку, если мы нашли эту вещь, среди нас есть те, у кого достаточно сил, чтобы владеть ею. Это ему также известно. Ибо, разве не верна моя догадка, Арагорн, что ты показал ему себя в Камне Ортханка?
— Я поступил так до того, как ускакал из Горнбурга,- ответил Арагорн.- Мне казалось, что время пришло и что Камень попал ко мне именно с этой целью. Тогда минуло десять дней с тех пор, как Хранитель Кольца отправился с Рэроса на восток, и я подумал, что следовало бы отвлечь Глаз Саурона от его собственной страны. Слишком редко кидали ему вызов с тех пор, как он вернулся в свою Башню. Хотя, если бы я мог предвидеть, насколько быстр будет его ответный удар, возможно, я и не осмелился бы показать себя. Мало времени было оставлено мне, чтобы прийти вам на помощь.
— Но как же так? — спросил Эомир.- Ты сказал: всё тщетно, если он получит Кольцо. Почему же он тогда не считает напрасным наступление на нас, если мы владеем им?
— Он ещё не уверен,- ответил Гэндальф.- И он не склонен ждать, пока его враг придёт в себя и усилится, как поступали в своё время мы. Кроме того, мы не смогли бы понять за один день, как обрести полноту власти. Ведь владеть Кольцом может лишь один, не многие, и он предвидит время борьбы, прежде чем один из великих среди нас не подавит остальных, чтобы самому стать хозяином. В это время Кольцо может помочь ему, если он не станет медлить.
Он наблюдает. Он многое видит и многое слышит. Его назгулы всё ещё здесь. Перед рассветом они пронеслись над этим полем, хотя мало кто из усталых и спящих заметил их. Он изучает знаменья: заново откованный Меч, который некогда лишил его сокровища, ветер, удачно повернувший в нашу пользу, непредвиденная неудача его первого натиска и падение его великого Полководца.
Даже пока мы беседуем здесь, его сомнение растёт. Его Глаз теперь уставился на нас, слепой почти ко всему другому движению. И мы должны удержать его. В этом вся наша надежда. И потому мой совет таков. У нас нет Кольца. Мудро, или по великой глупости, оно было послано к уничтожению, чтобы оно не уничтожило нас. Без Кольца мы не можем силой сокрушить его силу. Но мы должны любой ценой отвлечь его Глаз от грозящей ему истинной опасности. Мы не можем достичь победы оружием, но оружием мы можем дать Хранителю Кольца его единственный, пусть эфемерный, шанс.
Мы должны продолжить так, как начал Арагорн. Мы должны подтолкнуть Саурона к последнему броску. Мы должны вызвать его скрытые силы на себя, чтобы он опустошил собственную страну. Мы должны немедленно выступить навстречу ему. Мы должны стать наживкой, хоть его челюсти сомкнутся на нас. В алчности и надежде он схватит эту наживку, поскольку решит, что такая опрометчивость выдаёт гордость нового Властелина Кольца, и он скажет: «Так! Он вытянул свою шею слишком рано и слишком высоко. Пусть приходит, а там посмотрим. Я поймаю его в капкан, из которого он не сможет вырваться. Тут-то я и сокрушу его, и то, что он нагло присвоил, опять будет моим навеки».
Мы должны с открытыми глазами пойти в этот капкан, отважно, но почти без надежды для себя. Ибо, господа, очень может быть, что все мы погибнем в чёрной битве далеко от живых стран, так что, даже если Барат-дур падёт, мы не доживём до того, чтобы увидеть новую эпоху. Но, по-моему, это наш долг. И лучше так, чем всё равно погибнуть — как мы неизбежно погибнем, если будем сидеть здесь,- и знать, умирая, что новой эпохи не будет.
Некоторое время все молчали. Наконец Арагорн заговорил:
— Как я начал, так я и продолжу. Мы подошли теперь к самому краю пропасти, где надежда и отчаяние — сродни. Дрогнуть — значит, пасть. Пусть же сейчас никто не отвергает советов Гэндальфа, чья долгая и трудная борьба против Саурона подвергнута теперь последней проверке, потому что без него всё было бы потеряно давным-давно. Но я не претендую сейчас на то, чтобы отдавать приказы кому-либо. Пусть каждый решает за себя.
Затем заговорил Элроил:
— Мы пришли с севера именно с этой целью и принесли от нашего отца Элронда точно такой же совет. Мы не повернём назад.
— Что касается меня,- сказал Эомир,- то мало известно мне обо всех этих глубоких предметах, но я не нуждаюсь в особых знаниях. Я знаю одно, и этого достаточно: как мой друг Арагорн пришёл на помощь мне и моему народу, так и я помогу, когда он позовёт. Я пойду.
— Что касается меня,- произнёс Имрагил,- я признаю господина Арагорна моим сеньором, претендует он на это или нет. Его воля для меня закон. Я тоже пойду. Но временно я занимаю место Правителя Гондора, и мне надлежит в первую очередь думать о его народе. Благоразумию всё ещё следует уделить некоторое внимание, поскольку нам нужно подготовиться к любому повороту событий, как доброму, так и злому. Пока ещё не исключено, что мы можем победить, и раз уж есть некая надежда на это, Гондор должен быть защищён. Я не хочу, чтобы мы вернулись с победой в разрушенный Город и разорённый край. А между тем мы знаем от ристанийцев, что в нашем тылу, на северном фланге, до сих пор есть армия, ещё не вступавшая в бой.
— Это верно,- отозвался Гэндальф.- Я не советую вам увести из Города всех бойцов. Напротив: нет нужды, чтобы силы, которые мы поведём к востоку, были бы достаточны для серьёзного штурма Мордора,- лишь бы они были достаточно велики, чтобы вызвать битву. И они должны быть двинуты скоро. Поэтому я спрашиваю полководцев: какие силы мы можем собрать и возглавить самое позднее в два дня? И состоять они должны из стойких добровольцев, которые знают, на что идут.
— Все устали и очень многие ранены, легко или мучительно,- сказал Эомир.- И мы потеряли большую часть наших коней, что весьма прискорбно. Если мы должны выступить скоро, то я не могу надеяться возглавить даже две тысячи, оставив столько же для обороны Города.
— Мы можем рассчитывать не только на тех, кто бился на этом поле,- сказал Арагорн.- На подходе свежие силы из южных ленов, так как побережья теперь очищены. Я послал четыре тысячи из Пеларгира через Лоссарнах два дня назад, и бесстрашный Ангбор скачет перед ними. Если мы выступим через два дня, они подойдут прежде нашего отправления. Кроме того, многим было приказано следовать за мной вверх по Реке на всех судах, какие они смогут собрать, и при этом ветре они скоро будут здесь. Собственно говоря, некоторые корабли уже вошли в Харлонд. По-моему, мы сможем повести семь тысяч конных и пеших и при этом оставить Город лучше защищённым, чем он был, когда начался штурм.
— Ворота разбиты,- заметил Имрагил.- А где ныне мастера, чтобы восстановить их и поставить заново?
— Такие мастера есть в Эреборе, Подгорном царстве Даина,- сказал Арагорн.- И, если все наши надежды не погибнут, тогда со временем я пошлю Гимли, сына Глоина, за кузнецами Одинокой Горы. Но люди лучше ворот, и никакие ворота не устоят против нашего Врага, если люди покинут их.
На совете было решено, что полководцы выступят на второе утро, считая от нынешнего дня, с семью тысячами, если смогут набрать их, и большая часть будет пешей, так как пойдут они в гиблые земли. Арагорн выберет около двух тысяч из тех, кто примкнул к нему на юге; Имрагил — три с половиной тысячи, а Эомир — пять сотен ристанийцев, оставшихся без лошадей, но годных для битвы, и сам он поведёт пять сотен своих лучших всадников на лошадях; и будет ещё один отряд из пяти сотен лошадей, в котором поскачут сыновья Элронда с дунедаинами и рыцари Дол Амрота,- всего шесть тысяч пеших и тысяча лошадей. Но основные силы Ристании, которые сохранили коней и годны для битвы — около трёх тысяч под командой Эльфхельма — должны занять Западный тракт против врагов в Анории. И немедленно будут высланы быстрые всадники для разведки к северу, востоку от Осгилиата и вдоль дороги к Минас Моргулу.
И когда они подсчитали все свои силы и начали думать о предстоящем пути и дорогах, по которым пойдут, Имрагил неожиданно расхохотался.
— Без сомнения,- воскликнул он,- это самая большая шутка во всей истории Гондора, что мы поскачем с семью тысячами — едва столько же, сколько авангард гондорской армии в дни славы — штурмовать горы и неприступные ворота Чёрной Страны! Так дети могут угрожать одетому в броню рыцарю луком из бечёвки и зелёной ивы! Если Чёрный Властелин знает так много, как ты говоришь, Митрандир, разве он не улыбнётся скорее, чем испугается, и раздавит нас своим мизинцем, словно муху, которая попыталась укусить его?
— Нет, он постарается поймать муху и отобрать жало,- сказал Гэндальф.- И среди нас есть имена, которые стоят больше, чем тысяча одетых в броню рыцарей, каждое. Нет, он не улыбнётся.
— Как и мы,- добавил Арагорн.- Если это шутка, то слишком горькая, чтобы смеяться. Нет, это последний, самый рискованный шаг, и, так или иначе, он принесёт конец игре.
Потом он обнажил Андрил, поднял его, и меч заблистал на солнце.
— Ты не будешь вложен в ножны, пока не окончится последняя битва,- произнёс он.
Чёрные Ворота открылись
Через два дня вся армия Запада собралась на Пеленноре. Повернувшее из Анории войско орков и вастаков было перехвачено ристанийцами и рассеяно: дав небольшое сражение, остатки его бежали к Каир Андросу. Таким образом, эта опасность была устранена, а новые силы, прибывшие с юга, пополнили гарнизон Города, так что недостатка в людях он не испытывал. Разведчики сообщили, что на западных трактах вплоть до Перепутья Павшего Короля не осталось ни одного врага. И теперь всё было готово для последнего броска.
Леголас и Гимли снова ехали вместе в отряде Арагорна и Гэндальфа, который шёл в авангарде вместе с дунедаинами и сыновьями Элронда. Но Мерри, к своему стыду, не пошёл с ними.
— Ты не готов к такому пути,- сказал Арагорн.- Но не стыдись. Ты уже стяжал великую славу, даже если ничего больше и не совершишь в эту войну. Народ Шира будет представлять Перегрин, и не завидуй, что ему выпало разделить эту опасность, потому что, хоть он до сих с честью выходил из всех испытаний, которые выпадали на его долю, ему ещё предстоит сравняться с тобой в подвигах. И, говоря по правде, вы сейчас в одинаковой опасности. Если нам суждено найти горький конец перед Воротами Мордора, тогда и тебе доведётся встретить свой конец в последнем бою, потому что здесь или в ином месте, но чёрный прилив неизбежно настигнет тебя. Прощай!
И теперь Мерри уныло стоял и наблюдал за построением войск. С ним был Бергил, тоже подавленный, потому что его отец уходил во главе отряда гондорцев: он не мог вернуться в Стражу до разбора дела. С тем же отрядом шёл и Перегрин как солдат Гондора. Мерри мог видеть его невдалеке: маленькую, но прямую фигурку среди высоких людей Минас Тирита.
Наконец запели трубы, и армия двинулась. Полк за полком, отряд за отрядом поворачивали и уходили к востоку. И долго ещё после того, как они скрылись от взглядов, спустившись по главному тракту к Осгилиату, Мерри стоял там и смотрел им вслед. В последний раз вспыхнуло и погасло утреннее солнце на копьях и шлемах, а он стоял неподвижно со склонённой головой и тяжёлым сердцем, чувствуя себя одиноким и покинутым. Все, кого он любил, ушли во мрак, нависший вдали над восточным небом, и мало, совсем мало оставалось надежды на то, что ему когда-либо доведётся увидеть кого-нибудь из них снова.
Словно бы вызванная его отчаянием, боль в руке возобновилась, и Мерри почувствовал себя слабым и старым, и солнечный свет словно поблек. Прикосновение руки Бергила вывело его из оцепенения.
— Идёмте, мастер Периан! — сказал мальчик.- Я вижу, вы всё ещё страдаете. Я помогу вам вернуться к лекарям. Но не бойтесь! Они вернутся. Люди из Минас Тирита никогда не потерпят поражения. А теперь с ними ещё господин Эльфийский Камень, и Берегонд из Стражи тоже.
Ещё до полудня армия достигла Осгилиата. Здесь трудились все мастеровые и простые работники, которых только можно было выделить. Одни укрепляли переправы и лодочные мосты, сделанные и частично уничтоженные при отступлении врагами. Другие собирали трофеи и припасы; остальные спешно возводили на восточном берегу Реки временные защитные сооружения.
Авангард прошёл через руины Древнего Гондора, пересёк широкую реку и двинулся по длинному прямому тракту, который был проложен в дни славы от прекрасной Крепости Солнца к высокой Крепости Луны, ныне Минас Моргулу в его проклятой долине. В пяти милях за Осгилиатом они остановились, закончив свой первый дневной переход.
Но всадники продолжали двигаться дальше и ещё до вечера вышли на Перепутье к большому кольцу деревьев. Всё было безмолвно. Ни следа каких-либо врагов, никаких криков или кличей, ни единой стрелы не слетело со скал или зарослей при дороге, однако чем дальше они ехали вперёд, тем сильнее ощущали, как нарастает напряжение. Деревья и камни, трава и листья насторожённо прислушивались. Тьма рассеялась, и далеко на западе над долиной Андуина садилось солнце, и снежные пики гор алели в голубом воздухе, но над Эфель Дуатом нависли мрак и тень.
Тогда Арагорн послал трубачей на все четыре дороги, которые сходились в круге деревьев, и те протрубили громкий сигнал, и герольды громко прокричали: «Владыки Гондора вернулись, и весь этот край, принадлежащий им, они берут назад». Поставленная на скульптуру безобразная голова орка была сброшена и разбита на осколки, и голова древнего короля, всё ещё увенчанная белыми и золотыми цветами, была поднята и снова установлена на место, и люди постарались смыть и сбить все грязные каракули, которыми орки испоганили камень.
Теперь на совете некоторые высказали мнение, что сперва следует идти на штурм Минас Моргула и, если удастся, взять его и полностью разрушить.
— И, быть может,- сказал Имрагил,- путь, который ведёт оттуда к верхнему перевалу, окажется более лёгкой дорогой для наступления на Чёрного Властелина, чем его северные ворота.
Но против этого настойчиво возражал Гэндальф, поскольку зло, обитающее в этой долине, ввергло бы живых людей в панический ужас, а также из-за вестей, принесённых Фарамиром. Потому что, если Хранитель Кольца действительно сделал попытку пройти там, тогда превыше всех прочих соображений нельзя привлекать к этому пути Глаз Мордора. Так что на следующий день, когда подошли основные силы, они поставили на Перепутье сильную охрану, чтобы оказать некоторое сопротивление, если Мордор двинет свои силы через Моргульский перевал или поднимет больше людей с юга. Для охраны отобрали главным образом лучников, которые знали дороги Итилии и которые должны были скрываться в лесах и скалах вокруг встречи дорог. Но Гэндальф и Арагорн поскакали с авангардом к устью долины Моргула и взглянули на злой город.
Тёмен и безжизненен был он, потому что обитавшие в нём орки и прочие твари Мордора были перебиты в сражении, а назгулы отсутствовали. Но спёртый воздух долины был тяжёл от страха и враждебности. Тогда они сломали злой мост, пустили пламя в зловонные поля и удалились.
На следующий день, третий с тех пор, как они выступили из Минас Тирита, армия начала двигаться по тракту на север. По этой дороге от Перепутья до Мораннона было несколько сотен миль, и что может случиться с ними, прежде чем они доберутся так далеко, никто не знал. Они шли открыто, но осмотрительно, с конными разведчиками на тракте впереди себя и другими, пешими, по бокам, особенно на восточном фланге, потому что там лежали тёмные чащи и изрезанная местность со скалистыми обрывами и утёсами, позади которых вздымались длинные мрачные склоны Эфель Дуата. Погода оставалась прекрасной, и ветер продолжал дуть с запада, но ничто не могло унести мрак и тёмный туман, липнувший к Чёрным горам, за которыми время от времени поднимался густой дым и зависал высоко в небе.
Время от времени Гэндальф велел трубить, и герольды кричали: «Идут Владыки Гондора! Пусть все оставят эту страну или сдадутся им!» Однако Имрагил сказал:
— Не говорите «Владыки Гондора», говорите «Король Элессар», ибо это правда, пусть он ещё и не сидит на троне. Если герольды будут выкрикивать так, это заставит Врага задуматься сильнее.
И после этого трижды в день герольды возвещали приход короля Элессара. Но никто не ответил на вызов.
Тем не менее, хотя шли они в кажущемся спокойствии, сердца всех в войске — от высших до низших — были удручены, и с каждой минутой продвижения к северу дурные предчувствия усиливались. К вечеру второго дня их марша от Перепутья они впервые встретили попытку вооружённого сопротивления, поскольку крупные силы орков и вастаков попытались устроить засаду их передовым отрядам, и это было именно там, где Фарамир подстерег людей Харада, где дорога врезалась в далеко выброшенный отрог восточных холмов. Но полководцы Запада были вовремя предупреждены своими разведчиками — искусными людьми из Хеннет Аннуна под командой Маблунга,- и засада сама угодила в западню, так как всадники зашли с запада и обрушились на фланг и тыл врагов, которые были перебиты или отброшены в восточные холмы.
Но победа мало воодушевила полководцев.
— Это ложная атака,- сказал Арагорн.- Их основной целью было скорее уверить нас в мнимой слабости Врага, чем причинить нам большой урон сейчас.
И, начиная с этого вечера, в небе появились назгулы, следившие за каждым шагом армии. Однако они летали высоко, вне поля зрения всех, кроме Леголаса; тем не менее их присутствие ощущалось как потускнение солнечного света и углубление тени, и хотя призраки Кольца ещё не зависали низко над своими врагами и молчали, не издавая ни крика, от трепета, вызываемого ими, нельзя было избавиться.
Так медленно тянулись время и безнадёжный путь. На четвёртый день от Перепутья и шестой от Минас Тирита они достигли, наконец, границы живых земель и начали двигаться по разорённой стране, которая лежала перед воротами перевала Гирит Горгора, и могли различить болота и пустошь, которые простирались к северу и западу до Эмин Муила. Так безысходны были эти места и так глубок лежащий на них ужас, что некоторые воины утратили мужество и не могли ни идти, ни скакать дальше к северу.
Арагорн посмотрел на них, и в глазах его была скорее жалость, чем гнев, потому что это была молодёжь из Ристании, из далёких западных Лощин, или фермеры из Лоссарнаха, для которых Мордор с детства был символом зла, и всё же чем-то нереальным, легендой, которая не имела отношения к их простой, обыденной жизни, и теперь они шли, как люди в кошмарном сне, ставшем правдой, и не понимали ни этой войны, ни того, какой рок гонит их к подобному исходу.
— Ступайте! — сказал Арагорн.- Но, насколько сможете, сохраняйте гордость и не бегите! И вот вам задание, чтобы не возвращаться со стыдом, которое вы можете попробовать выполнить: держите путь к юго-западу, пока не достигнете Каир Андроса, и если он, как я полагаю, всё ещё удерживается врагами, попытайтесь отбить его и защищайте до конца ради Гондора и Ристании!
Тогда некоторые, устыдившись выказанного им снисхождения, побороли свой страх и пошли вперёд, а остальные обрели новую надежду, услышав о требующем мужества поручении, которое им по силам, и удалились. Таким образом, поскольку многие уже были оставлены на Перепутье, полководцы Запада в итоге привели с собой менее шести тысяч, чтобы бросить вызов Чёрным Воротам и мощи Мордора.
Теперь они продвигались вперёд медленно, ожидая каждый час какого-нибудь ответа на их вызов, и держались вместе, поскольку высылать перед основным войском разведчиков или небольшие отряды было бы пустой тратой людей. В конце пятого дня марша от долины Моргула они разбили свой последний лагерь и зажгли вокруг него костры из того сушняка и вереска, который смогли собрать. Ночные часы они провели в бдительности и заметили много существ, которые, едва различимые, украдкой кружили вокруг их стоянки, и слышали вой волков. Ветер умер, и весь воздух казался неподвижным. Было плохо видно, потому что, несмотря на отсутствие облаков и на то, что растущая луна насчитывала уже четыре ночи, из земли поднимались дымы и испарения, а белый лунный серп был скрыт туманами Мордора.
Холодало. К утру ветер снова зашевелился, но теперь он дул с севера и вскоре посвежел до крепнущего бриза. Все ночные бродяги исчезли, и страна казалась пустой. К северу среди её зловонных ям высились первые из больших куч и груд шлака, раздробленных скал и взорванной земли — отрыжка личинок Мордора, а на юге, теперь уже ближе, хмурилась высокая крепостная стена Кирит Горгора с Чёрными Воротами посредине и с двумя Башнями-Клыками по бокам, высокими и тёмными. Потому что во время последнего перехода полководцы оставили древний тракт, когда он свернул к востоку, чтобы избежать опасности изрытых потайными ходами холмов, и теперь подходили к Мораннону с северо-запада, как это сделал Фродо.
Две огромные железные створки Чёрных Ворот под угрюмой аркой были крепко заперты. За зубцами не было видно ни души. Всё было безмолвным, но насторожённым. Они дошли до последнего предела своего безрассудства и стояли, потерянные и удручённые, в сером свете раннего утра перед башнями и стенами, которые их армия не могла надеяться взять штурмом, даже если бы они принесли сюда мощные осадные машины, а у Врага едва хватало бы сил на оборону стены и ворот. Однако они знали, что все холмы и утёсы вокруг Мораннона кишат притаившимися врагами, а тенистые ущелья за ними изрыты туннелями, забитыми злыми ордами. И пока они стояли, назгулы собрались вместе и парили теперь над башнями Клыков, словно стервятники; и полководцы знали, что они следят за ними. Тем не менее, Враг всё ещё не подавал признаков жизни.
Им не осталось иного выбора, как играть свою роль до конца. Поэтому Арагорн, не медля, построил войско самым лучшим образом, какой мог придумать, расположив его на двух больших насыпях из взорванных камней и земли, которые орки наваливали годами. Перед ними, отделяя их от Мордора, лежала, как ров, громадная трясина с чадящей грязью и вонючими омутами. Когда всё было устроено, полководцы поскакали к Чёрным Воротам с большим отрядом всадников и со знаменем, герольдами и трубачами. Здесь был Гэндальф как главный герольд, и Арагорн с сыновьями Элронда, и Эомир из Ристании, и Имрагил; Леголасу, Гимли и Перегрину приказали идти тоже, чтобы все враги Мордора имели своего свидетеля.
Они приблизились к Мораннону на расстояние оклика, развернули стяг и затрубили в трубы, и герольды выступили вперёд и послали свои голоса за зубчатые стены Мордора.
— Выходи! — кричали они.- Пусть Властелин Чёрной Страны выйдет! Над ним будет суд. Ибо он несправедливо начал войну против Гондора и захватил его земли. Потому король Гондора требует, чтобы он исправил причинённое им зло, а затем ушёл навсегда. Выходи!
Потом наступило продолжительное молчание, и ни звука, ни крика не донеслось в ответ со стен и ворот. Но Саурон уже составил свои планы, и сначала он намеривался жестоко поиграть с этими мышами, прежде чем нанести смертельный удар. Поэтому, как раз когда полководцы собирались повернуть прочь, молчание было внезапно прервано. Словно гром в горах, раскатилась долгая дробь больших барабанов, а затем раздался рык рогов, который потряс даже камни и оглушил людей. А потом дверная створка Чёрных Ворот с громким лязгом распахнулась, и из неё вышло посольство Чёрной Крепости.
Во главе их скакала высокая зловещая фигура на чёрном коне, если только то был конь, ибо он был огромен и безобразен, с ужасной мордой-маской, более похожей на череп, чем на живую голову, и во впадинах его глаз и ноздрей пылал огонь. Всадник был весь одет в чёрное, и чёрным был его высокий шлем, однако это был не призрак Кольца, а живой человек. Он был лейтенантом Башни Барат-дура, и имя его не упоминает ни одна повесть, так как он сам забыл его, и он говорил: «Я — Уста Саурона». Тем не менее, сказано, что он был изменником, происходящим из расы тех, кого называли чёрными нуменорцами, потому что они основали свои поселения в Средиземье в годы господства Саурона и поклонялись ему, будучи влюблены в чёрные знания. Этот человек поступил на службу Чёрной Крепости, лишь только та снова поднялась, и, благодаря своей ловкости, всё больше входил в милость Властелина, и он стал великим чародеем, знал многие мысли Саурона и был более жесток, чем любой орк.
Это он выехал сейчас из ворот, и с ним вышел только небольшой отряд солдат в чёрных доспехах и один стяг, чёрный, но с красным знаком Глаза Зла. Остановившись в нескольких шагах от полководцев Запада, он оглядел их с головы до пят и рассмеялся.
— Есть ли среди этого сброда кто-нибудь, способный вести переговоры со мной? — спросил он.- Или хотя бы имеющий достаточно мозгов, чтобы понять меня? Во всяком случае, не ты! — продолжил он издевательски, обращаясь к Арагорну.- Чтобы стать королём, нужно больше, чем обломок эльфийской стекляшки или шайка, подобная этой. Как! Да любой разбойник с гор может похвастаться свитой ничуть не хуже!
Арагорн промолчал, но поймал взгляд посла и удержал его. Минуту они боролись так, но вскоре, хотя Арагорн не шелохнулся и не протянул руки к оружию, другой дрогнул и подался назад, словно бы ему грозил удар.
— Я герольд и посол, и на меня нельзя нападать! — воскликнул он.
— Где придерживаются таких законов,- сказал Гэндальф,- существует также обычай, что послы стараются поменьше дерзить. Тем не менее, вам никто не угрожал. У вас нет причин для страха, пока вы не передадите своё поручение. Но, если только ваш хозяин не обрёл новой мудрости, по окончании посольства вы со всеми его прислужниками будете в великой опасности.
— Так! — отозвался Посланник.- Значит, говорить будешь ты, старый бородач? Не о тебе ли мы слышали время от времени и не о твоих ли странствиях, в которых ты вынашивал заговоры и плёл интриги с безопасного расстояния? Но на сей раз ты слишком далеко сунул свой нос, мастер Гэндальф, и ты увидишь, что происходит с теми, кто расставляет свою дурацкую паутину под ногами Саурона Великого. У меня есть памятные предметы, которые велено показать тебе: именно тебе, если ты дерзнёшь прийти.
Он подал знак одному из охраны, и тот выступил вперёд со свёртком в чёрной тряпке.
Посланник сорвал ткань и затем, к изумлению и ужасу всех полководцев, предъявил сперва короткий меч, который носил Сэм, потом серый плащ с эльфийской брошью и, наконец, мифрильную кольчугу, которую Фродо скрывал под своей истрёпанной одеждой. В глазах их почернело, и показалось им в миг молчания, что мир всё ещё стоит, но сердца их мертвы, и их последняя надежда сгинула. Пин, стоявший позади принца Имрагила, с горестным возгласом выпрыгнул вперёд.
— Молчи! — сурово произнёс Гэндальф, отталкивая его назад, но Посланник громко расхохотался.
— Так при тебе ещё один из этих крысят! — воскликнул он.- Не могу понять, что полезного ты в них находишь, однако посылать их в качестве шпионов в Мордор — это выходит даже за рамки твоей обычной глупости. Тем не менее, я благодарен ему, поскольку теперь ясно, что по крайней мере это отродье знакомо с предметами, и напрасно ты станешь сейчас отрицать это.
— Я не собираюсь отрицать это,- сказал Гэндальф.- Действительно, я знаю их все и всю их историю, чего ты, Зловонная Пасть Саурона, не сможешь сказать, сколько бы ни насмехался. Но для чего ты принёс их сюда?
— Кольчуга гномов, эльфийский плащ, клинок павшего Запада и шпик из маленькой крысиной страны под названием Шир,- нет, не перебивай! — мы отлично знаем: здесь следы заговора. Но продолжим. Быть может, он, носивший эти вещи, был тварью, которую вам не жаль потерять, а может быть, и наоборот: кем-то из тех, кто дорог вам, возможно? Коли так, то побыстрей раскиньте тем небольшим умишком, который у вас остался, потому что Саурон не любит шпиков, и какова будет его судьба, зависит теперь от вашего выбора.
Никто не ответил Посланнику, но он видел их лица, серые от страха, и ужас в глазах, и опять расхохотался, ибо казалось ему, что забава получилась отменной.
— Ладно, ладно! — произнёс он.- Я вижу, что он был дорог вам. Или, вернее, задание его было таково, что ты не желал бы провалить его? Так вот: оно провалилось. И теперь он годами будет терпеть медленные мучения, такие долгие и медленные, какие только сможет изобрести наше искусство в Великой Башне, и не освободится никогда, разве что, быть может, когда он полностью сломается и станет ни на что не годным,- вот тогда он сможет прийти к вам, и вы поймёте, что натворили. И так непременно будет,- если вы не согласитесь на условия моего Властелина.
— Назови условия,- сказал Гэндальф ровно, но находившиеся поблизости видели муку на его лице, и теперь маг казался ссохшимся старичком, уничтоженным, потерпевшим окончательное поражение. Они не сомневались, что он примет.
— Вот условия,- сказал Посланник и улыбнулся, оглядывая их одного за другим.- Гондорский сброд и их обманутые союзники должны немедленно отойти за Андуин, поклявшись сперва никогда вновь не поднимать на Саурона Великого оружия, открыто или тайно. Все страны восточнее Андуина должны навсегда отойти Саурону и только ему. Запад от Андуина вплоть до Мглистых гор и Ристанийского ущелья будет данником Мордора, и люди там не должны носить оружия, а жить, заботясь о собственных делах. Однако они помогут отстроить Скальбург, который бессмысленно разрушили, и он будет принадлежать Саурону, и там поселится его лейтенант: не Саруман, но некто, более стоящий доверия.
Глядя в глаза Посланника, они прочитали его мысль: он будет этим лейтенантом и соберёт всё, что останется от Запада, под свою власть. Он будет их тиран, а они — его рабы.
Но Гэндальф произнёс:
— Такие требования слишком велики. В обмен на выдачу одного слуги твой Хозяин хочет получить то, чего он ещё должен достичь, проведя много войн! Или поле Гондора настолько разрушило его военные надежды, что он опустился до торговли? И если мы действительно ценим этого пленника так высоко, какие у нас гарантии, что Саурон, Главный Мастер Предательства, выполнит свою часть? Где этот пленник? Вели вывести его и передать нам, и тогда мы обдумаем эти требования.
Тут Гэндальфу, который пристально следил за Посланником, как человек, фехтующий со смертельным врагом, показалось, что на миг тот замешкался; однако он быстро расхохотался опять.
— Не дерзайте играть словами с Устами Саурона! — воскликнул он.- Вы просите гарантий?! Саурон не даёт никаких. Если вы хотите его милосердия, вы должны сначала исполнить его приказ. Это его условия. Примите их или отвергните!
— Вот что мы примем! — неожиданно воскликнул Гэндальф.
Он распахнул свой плащ, и белый свет сверкнул в темноте, словно меч. Поднятая рука гнусного Посланника дрогнула перед ним, и Гэндальф, приблизившись, схватил и вырвал у него предъявленные предметы: кольчугу, плащ и меч.
— Вот что мы примем в память о нашем друге! — воскликнул он.- А что до ваших условий, мы полностью отвергаем их. Убирайся, ибо твоё посольство окончено и смерть рядом с тобой! Мы пришли сюда не за тем, чтобы впустую тратить слова на переговорах с вероломным и проклятым Сауроном, тем более, с одним из его рабов. Вон отсюда!
Посланник Мордора больше не смеялся. Его лицо, исказившееся от гнева и изумления, приобрело сходство с мордой дикого зверя, нагнувшегося над своей жертвой, но получившего хлёсткий удар палкой по носу. Он исполнился бешенства, изо рта его потекли слюни, и нечленораздельные звуки ярости вырвались из его горла. Однако он взглянул на суровые лица полководцев, их беспощадные глаза, и страх поборол его гнев. Он громко вскрикнул, повернулся, вспрыгнул на своего скакуна и помчался с отрядом назад к Кирит Горгору. Но, отступая, его солдаты протрубили давно ожидаемый роговой сигнал, и прежде чем отряд достиг ворот, Саурон захлопнул свой капкан.
Грянули барабаны, вверх взметнулись огни. Большие створки Чёрных Ворот во всю ширь распахнулись, и из них со скоростью водоворота при открытом шлюзе хлынуло великое войско.
Полководцы снова вскочили верхом и поскакали назад. Войска Мордора испустили глумливый вой. Поднялась, заражая воздух, пыль, взметённая марширующими полками вастаков, что прятались неподалёку в ожидании сигнала у дальней Башни в тенях Эред Литуи. С холмов по бокам Мораннона сыпались вниз бесчисленные орки. Люди Запада попались в западню, и вскоре всё пространство вокруг серых насыпей, где они стояли, было затоплено морем врагов: силами, более чем в десять раз превосходившими их собственные. Саурон схватил предложенную наживку в челюсти из стали.
Мало времени было оставлено Арагорну, чтобы распорядиться ходом этой битвы. На одном холме стоял он с Гэндальфом, и здесь, прекрасно и отчаянно, был поднят стяг Дерева и Звёзд. На другом холме, совсем близко друг к другу, стояли знамёна Ристании и Дол Амрота: Белый Конь и Серебряный Лебедь. И вокруг каждого холма было сделано кольцо, ощетинившееся копьями и мечами. Но лицом к Мордору, где ожидалась первая, злейшая атака, на левом фланге стояли сыновья Элронда с дунедаинами, а на правом — принц Имрагил с высокими светловолосыми людьми Дол Амрота и отборными воинами Сторожевой Крепости.
Ветер дул, и трубы пели, и стрелы теснились в воздухе, но солнце, поднимающееся сейчас к югу, было затянуто дымами Мордора и просвечивало сквозь грозную пелену далёкое и багровое, словно в конце дня или, быть может, в конце всего светлого мира. И из сгущающейся мглы появились назгулы с их холодными голосами, выкрикивая слова смерти, и вся надежда угасла.
Пин склонился, раздавленный ужасом, когда услышал отказ Гэндальфа от условий и осуждение Фродо на муки Башни, но справился с собой и теперь стоял рядом с Берегондом в переднем ряду Гондора с людьми Имрагила, поскольку ему казалось, что лучше всего будет умереть поскорее и оставить горькую повесть своей жизни, раз уж всё окончилось крахом.
— Хорошо, если б здесь был Мерри,- услышал он собственный голос, и, пока он следил за приближением ринувшихся в атаку врагов, в его голове быстро пронеслась целая вереница мыслей: «Ну, ну, во всяком случае, теперь я немного лучше понимаю беднягу Денетора. Мы с Мерри вполне могли бы умереть вместе, раз уж всё равно должны умереть. Почему бы и нет? Ладно, поскольку Мерри здесь нет, надеюсь, что он найдёт более лёгкий конец. А я сейчас должен сделать всё, что смогу».
Он обнажил свой меч и посмотрел на него, на переплетение красных и золотых узоров, и текучая вязь Нуменора вспыхнула на клинке, словно огонь.
«Он был сделан именно для такого часа,- подумал Пин.- Если бы только я мог сразить им того гнусного Посланника! Тогда я почти сравнялся бы со стариной Мерри. Что ж, убью перед концом кого-нибудь из этой отвратительной стаи. А как хотелось бы повидать снова ясный солнечный свет и зелёную траву!»
Но, пока он думал обо всём об этом, первая атака обрушилась на них. Орки, задержанные трясиной перед холмами, остановились и осыпали ряды оборонявшихся тучей стрел. Но сквозь них быстро прошагал большой отряд горных троллей из Горгорота, рычавших, будто звери. Они были выше и крепче людей и одеты только в тесно облегающую броню из роговых чешуй, а может быть, то была их мерзкая шкура, но в узловатых руках они держали круглые щиты, огромные и чёрные, и тяжёлые молоты. Не обращая внимания на лужи, они перебрались через них, взревев при подходе. Словно буря прорвали они ряд гондорцев и колотили по шлемам и головам, рукам и щитам, как кузнецы, кующие горячее, мнущееся железо. Берегонда, стоявшего рядом с Пином, оглушили, и он упал. Сразивший его огромный вожак троллей склонился над телом, вытянув когтистую лапу, потому что эти грязные твари прокусывали горло тех, кого сбили с ног.
Тогда Пин ударил остриём вверх, и покрытый письменами клинок Запада пронзил шкуру и глубоко ушёл в сердце тролля; потоком хлынула чёрная кровь. Тролль начал валиться ничком и рухнул с треском, словно падающая скала, похоронив тех, кто под ним. Чернота, вонь и сокрушительная боль обрушились на Пина, и его мысль провалилась в великую тьму.
«Всё кончится, как я и предполагал»,- сказала она, отлетая, и слегка рассмеялась в нём прежде, чем упорхнула: почти весёлой казалась она, отбросившая, наконец, все сомнения, заботы и страх. А затем, как раз, когда эта мысль улетучивалась в забытьё, до неё донеслись голоса, словно бы кричавшие откуда-то сверху, из оставшегося там мира, какие-то старые слова:
— Орлы приближаются! Орлы приближаются!
На мгновение мысль Пина заколебалась. «Бильбо! — сказала она.- Но, нет! Это было в его истории, давным-давно. А это моя история, и она теперь кончилась. До свидания!»
И его мысль улетела далеко, и глаза Пина не видели больше.
Комментировать