Шестаков П.Д.
Мысли о воспитании в духе православия и народности

«Мысли о воспитании в духе православия и народности» принадлежат перу бывшего попечителя Казанского учебного округа Петра Дмитриевича Шестакова, скончавшегося 24 ноября 1889 года.

Вместо предисловия
«Мыслям о воспитании в духе православия и народности»

Петр Дмитриевич Шестаков был сыном священника, родился 27 июня 1826 года в селе Алферьевском Масальского уезда Калужской губернии.

Петру Дмитриевичу было всего восемь месяцев, когда скончался его отец, оставив семью, состоявшую из матери с четырьмя малолетними детьми, без всяких средств к существованию. К счастию, на помощь осиротевшей семье явился служивший в тверской казенной палате дядя Петра Дмитриевича, родной брат матери, А. Я. Смирнов.

Он взял семью к себе в дом и дал детям воспитание. Первоначальное образование П. Д. получил в уездном училище, а затем в тверской гимназии, по окончании курса в которой с серебряною медалью, поступил, по экзамену, на историко-филологический факультет Московского университета, на котором в 1846 г. и окончил курс, с ученою степенью кандидата историко-филологических наук.

После окончания курса в университете П. Д., всего двадцати лет от роду, был назначен старшим учителем в Смоленскую гимназию, откуда, по истечении года, был переведен учителем в тверскую, а затем в 1849 г. в четвертую Московскую гимназию.

В 1852 г. он был назначен уже инспектором Смоленской гимназии, а в 1855 г. сделался директором последней. В 1860 году П. Д. был перемещен исполняющим должность инспектора студентов Императорского Московского университета, а в 1861 г. занял должность инспектора казенных училищ Московского учебного округа, в которой оставался до 1863 года.

17 апреля этого года он был Высочайше определен помощником попечителя Казанского учебного округа, а 5 февраля 1865 года Именным Высочайшим указом Всемилостивейше назначен был попечителем этого округа.

В последней должности он состоял до 1883 г. 18 июня этого года П. Д. согласно прошению был Всемилостивейше уволен от должности попечителя округа, которую он нес бессменно в течении восемнадцати лет.

Не вдаваясь в оценку весьма продолжительной и плодотворной учено-литературной и педагогическо-служебной деятельности, которая, по общему голосу, была «высоко-мудрою и истинно блестящею», мы скажем несколько слов о религиозно-нравственных убеждениях Петра Дмитриевича.

По своим воззрениям П. Д. был глубоко-убежденный православный христианин. Получив первоначальное религиозно-нравственное воспитание под руководством замечательно набожных матери и бабушки, П. Д. до конца своей жизни оставался непреклонно-верным сыном Православной церкви.

Стоя в последние годы в весьма близких отношениях к нему, мы лично были свидетелем его примерной христианской жизни. Библия была для него настольною книгою в полном смысле этого слова. Чтением ее он начинал и кончал день. В ней он находил утешение и во всех трудных обстоятельствах своей жизни.

Не получивши специального богословского образования в школе, он приобрел его путем чтения лучших богословских сочинений и журналов. Богословская и церковно-историческая литература интересовала его нисколько не меньше, чем литература светская.

В числе его многочисленных, могущих составить несколько обширных томов сочинений, есть целый ряд статей и ученых работ церковно-исторического характера, которые, по отзывам компетентных в истории лиц, имеют высокую цену по своим научным достоинствам.

Помимо трудов литературных, П. Д. Шестаков служил Православной Церкви и другим путем. В 1867 году в Казани, при кафедральном соборе, было открыто православное церковное Братство во имя Святителя Гурия. П. Д. Шестаков был одним из главных учредителей и организаторов этого Братства и одним из первых его председателей.

Время председательства П. Д. было самое оживленное и многоплодное. «Своими истинно-христианскими ревностными трудами П. Д. принес огромную пользу Братству и в материальном и в религиозно-нравственном отношении».

Заслуги Петра Дмитриевича, как председателя Братства Святителя Гурия, прекрасно раскрыты в адресе, который Совет Братства поднес ему по случаю отказа его от звания председателя. «Адрес этот, по справедливому замечанию автора Обзора деятельности Братства Св. Гурия за двадцать пять лет его существования, любопытен в том отношении, что он верно и рельефно рисует заслуги П. Д. Шестакова для Братства.

Заслуги, какие приписываются Петру Дмитриевичу, не плод риторики, которая весьма часто в адресах играет главную роль, но действительно принадлежат ему». Деятельность Петра Диитриевича изображается в адресе подробно. Для нашей цели достаточно указать в настоящей заметке наиболее характерные черты этой деятельности.

,,В продолжение почти двух с половиною лет, нося звание председателя Совета, — говорится в адресе, — Вы, несмотря на свои многочисленные занятия по управлению учебным округом, были образцово-исполнительным деятелем в Совете.

Вашей инициативе принадлежит открытие при Совете особых комитетов: для снабжения бедных церквей утварью, по делам раскола, по рассмотрению и приготовлению к печати переводов христианских книг на инородческие языки. В Вас всегда находило самое живое сочувствие и поддержку открытие и развитие инородческих школ.

Вы старались их обеспечить и своими пожертвованиями от самых праведных трудов — трудов научных — и ходатайством пред Высшею Властию о предоставлении прав учителям этих школ.

Вашему участию главным образом Совет приписывает успех своего инородческого образовательного дела, в такой степени, что Царственные Особы обратили на него милостивое внимание, правительство отечественной церкви удостоило Братство высокого доверия, а министерство народного просвещения даровало щедрое пособие на некоторые из братских школ».

Имея непосредственное отношение к учебным заведениям министерства народного просвещения, П. Д. Шестаков относился всегда с самым живым интересом и участием и к духовно учебным заведениям.

Учебно-воспитательная часть духовных училищ и семинарий подвергалась им неоднократной оценке в его педагогических сочинениях, а когда, в конце пятидесятых годов, в печати был поднят вопрос о преобразовании духовно-учебных заведений, П. Д. напечатал в «Русской Речи» 1861 г. особую статью «О преобразовании духовных училищ», в которой доказывал необходимость улучшения постановки в духовных училищах семинариях „общечеловеческого образования», находившагося тогда в крайнем упадке.

В бытность свою попечителем Казанского учебного округа П. Д. всегда стоял близко к духовной академии и интересовался ея ученою деятельностью.

При его содействии установилась живая связь между университетом и академией, благодаря чему для временного преподавания наук, по вакатным кафедрам, преподаватели академии приглашаемы были в университет, а университетские профессора читали лекции в академии.

Кроме того, он не закрывал, по выражению Высокопреосвященного Палладия, бывшего архиепископа Казанскаго, а теперь митрополита Петербургского, дверей вверенной ему сферы управления перед достойнейшими из духовного происхождения и воспитания, выдающимися своими талантами, добросовестным отношением к делу и усердием.

В настоящее время многие из таких лиц с честию проходят службу в университете, гимназиях и занимают другия места и должности в учебном ведомстве Казанского округа.

За такое внимательно-сердечное отношение свое к Казанской духовной академии, а также за свое „живое участие в деле просвещения советом Христовой веры язычествующих и магометанствующих инородцев и за свои духовно-литературные труды и просвещенное сочувствие к успехам и процветанию отечественно-богословской науки» П. Д. Шестаков в 1875 году, по единодушному соглашению совета академии, был избран в число ее почетных членов.

Что касается характера служения Петра Дмитриевича на поприще педагогическом, то это служение было основано на самом высоком и истинно-просвещенном взгляде на воспитание.

«Педагогическое исповедание Петра Дмитриевича, говорит один из его ближайших сослуживцев, насколько мог я понимать, заключалось в том, что непреложно в основание воспитания юношества надобно полагать краеугольным камнем религиозное образование, которое животворно действует тогда только, когда основывается не на сухом формализме, но возникает из тайников сердца, исполненного любви всеоживляющей».

Эти слова одного из сотрудников Петра Дмитриевича могут быть поставлени эпиграфом как к его многочисленным педагогическо-литературным трудам, так и ко всей вообще служебно-педагогической деятельности, написанныя Петром Дмитриевичем незадолго до его кончины „Мысли о воспитании в духе православия и народности» не составляют исключения из всех его педагогических трудов.

С первой страницы «Мыслей о воспитании» видно уже, что эти мысли были мыслями глубоко-верующего и истинно-просвещенного христианина.

В наше время, когда интерес к педагогическим вопросам день ото дня возрастает, является особенно сильная потребность в серьезных педагогических трудах. Мысли Петра Дмитриевича о воспитании, по нашему мнению, как нельзя лучше удовлетворяют этой потребности.

Принадлежа перу опытного, высокопросвещенного и глубоко-верующего педагога, они и по своему изложению могут быть отнесены к числу выдающихся литературно-педагогических произведений.

А. Рождествин.
Казань, 1893 г. 29 мая

I. Перед рождением ребенка

По сих же днех зачат Елизавет жена его,
и таяшеся месяц пять, глаголющи:
яко тако сотвори мне Господъ во дни,
в няже призри отъяти поношение мое в человецех.
(Ев. от Луки I, 24—25).

И слышаша окрест живущий ее и ужики ея,
яко возвеличил есть Господь милостъ свою с нею,
и радовахуся с нею.
(Ев. от Луки 1, 58).

Материнство — прирожденное чувство женщины. Вложенное в нее природою, материнское чувство проявляется еще в детские годы. Девочка пеленает, нянчит и нежными именами ласкает свою куклу, собачку, кошку, носится со своим воображаемым ребенком, целует его, убаюкивает на руках, кормит и укладывает в свою постельку.

И все это делается серьезно; крошка мамаша преисполнена важностию лежащих на ней материнских обязанностей. Она обидится, если кто обратит в шутку ее материнские заботы, она горько заплачет, если у нее возьмут ее ребеночка. Конечно, в этих действиях девочки, изображающей матъ, есть и подражание, которым вообще отличаются дети; но в основе все же лежит вложенное природою материнство.

Это чувство с особенною силою высказывается тогда, когда девица выходит замуж и делается женщиною. С какою едва скрываемою радостию встречает она первый признак начинающейся беременности, с какою гордостию носит свое приятное бремя, с каким особенным,сладостным чувством ощущает первое биение сердца, первое движение своего уже горячо любимого ею ребенка.

В семье, ожидающей дорогого, благодатного маленького гостя, начались приготовления. Выбирается материал почище, побелее, понежнее; кроится и шьется белье, которое украшается ленточками, бантиками, чтобы все было понаряднее, покрасивее; делаются свивальники, чтобы бережно связывать ими хрупкие, нежные члены ребенка; изготовляется мягкое, теплое одеяльце, чтобы покрывать и защищать от холода зябкое тельце; принимаются заботы об устройстве для малютки удобной кроватки, которая служила бы ему колыбелью и местом отдыха от его неустанного движения своими маленькими ручками и ножками.

Благоразумная будущая мать, чтобы сохранить ребенка, бережет и себя, не позволяет себе не только танцев и прыжков, но и слишком быстрого движения и всякого утомления физического и волнения душевного.

Будущие отец и мать оба внимательно еще раз осматривают свое помещение, чтобы найти для дитяти уголок посуше, потеплее и поудобнее, хотя бы это повело к некоторому стеснению самих родителей.

Так заботливо приготовляются будущие родители к приему крошки-гостя. Такой гость достоин заботы. Не о нем ли сам Господь наш Иисус Христос говорит:

Аще не обратитеся, и будете яко дети, не внидете в царствие небесное. Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть велий в царствии небесном. (Ев. от Матф. XVIII, 3—4). Блюдите, да не презрите единого от малых сих: глаголю бо вам, яко Ангели их на небесех выну видят лице Отца моего небеснаго. (Ев. от Матф. XVIII, 10).

Но все эти заботы родительские, о которых мы говорили, касаются лишь физического здоровья ребенка. Какие же приготовления делаются будущими отцом и матерью, при ожидании , одного из малых сих», в видах нравственного здоровья и благосостояния ожидаемого крошечного, безпомощного существа?

Отцы и матери, кто ответит нам на этот вопрос: как и чем готовимся мы к принятию этого чистого гостя, Ангел которого всегда видит лице Отца нашего Небесного?

Приготовляем ли мы и для души ребенка такой же безвредный, уютный кров,такую же чистую, незапятнанную ничем,невинную жизнь, которая могла бы служить ему образцем: такие же крепкие свивальники в наших собственных нравах, обычаях,охватываемый которыми отовсюду ребенок мог бы расти и укрепляться духом, исполняяся премудрости? Заботимся ли мы удерживаться от наших дурных не только мыслей, желаний и увлечений, но и от наших дурных дел,поступков,привычек, которые могут соблазнять и растлевать чистую душу нашего маленького гостя. Вспомним Евангельское слово:

И иже аще приимет отроча таково во имя мое, мене приемлет. А иже аще соблазнит единого малых сих верующих в мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей. Горе миру от соблазн: нужда бо есть приити соблазном: обаче горе человеку тому, имже соблазн приходит (Ев. от Матф. XVIII, 5-7).

Огцы и матери, не относятся ли эти слова и к вам? Не приходит ли к нашим детям соблазн от нас самих? Если каждый из нас ответит на этот вопрос по совести, то, думается нам,многим придется ответить: горе нам; мы принимаем рождающегося ребенка далеко не так, как следует; примером своей собственной жизни мы представляем ему соблазн,своею прежнею жизнию полагаем ему препятствие к нравственному совершенствованию.

Признанный уже теперь наукою закон наследственности указывает нам,что надлежащее приготовление к принятию рождающегося на свет дитяти должно начаться задолго до его рождения.

Так как, по закону наследственности, и физические и духовные недостатки родителей передаются детям, то стало быть воспитанием самих родителей обуславливается телесное и душевное состояние детей; следовательно приготовление к принятию рождающего ребенка восходит ко времени воспитания его родителей.

А так как и воспитание родителей обуславливается воспитанием их родителей, то приготовление к принятию новорожденного восходит еще далее, к воспитанию его дедов, прадедов и т. д.

Понятно, что родители только что рождающегося ребенка не могут действовать на своих предков, не могут даже совершенно истребить зла, унаследованного ими от них; но они должны, по мере сил, стараться по возможности заглушать недобрые семена, посеянные в них самих, не давать им возрастать и проявляться наружу, особенно в присутствии своего ребенка.

Они должны дать себе обет постоянно наблюдать над собою, постоянно сдерживать свои дурные привычки, постоянно помнить, что пред ними благодать Господня, невинное дитя, которое они обязаны принять, хранить и лелеять во имя Божие.

Девятимесячный срок беременности будущей матери должен быть временем искуса и для нее, и для ее мужа, будущего отца ребенка. Это время муж и жена обязаны всецело посвятить самообразованию, самовоспитанию, оставлению дурных привычек, приучению себя к иному лучшему образу жизни, который мог бы служить руководством и образцом для их милого дитяти.

В это время будущим матери и отцу следует ознакомиться с главными, основными правилами физического возращения и духовного воспитания ребенка, здорового телом и духом, узнать, что может принести дитяти пользу и что вред, чтобы, по рождении ребенка, избегать всего, что для него вредно, и избирать лишь полезное.

Это, можно сказать, самый легкий труд, предстоящий будущим родителям: если у них есть охота, они в 9 месяцев довольно основательно могут изучить теорию детского воспитания, как вести ребенка в первые годы его жизни.

Но затем предстоит для них самое трудное дело—самовоспитание. Нет ничего труднее, как постоянно, строго и бдительно наблюдать над самим собою и сдерживать самого себя.

Победа над собою есть самый труднейший подвиг, самая блестящая победа, одержать которую без помощи Божией, без теплой молитвы к Богу, невозможно.

Привыкла, например, молодая женщина сыпать цветами остроумия, шутить, смеяться над другими, злословить, привыкла потому, что так все делают,что ее острые слова, шутки и смех возбуждали веселость в обществе знакомых, были предметом одобрения людей близких, семейных.

Сумеет ли она отвыкнуть от этой своей привычки, которая притом казалась ей достоинством, а не недостатком?

Привыкла молодая женщина легкомысленно вертеться в кругу молодежи, гулять по публичным садам, часто посещать театр, концерты, вечера, балы, это доставляло ей не только развлечение, но и удовольствие, тем более, что она везде бывала с мужем, которого она искренно любит.

Сумеет ли она отказаться от этих удовольствий и почаще сидеть дома близ колыбели своего дорогого ребенка?

А ведь ей придется отказаться от общественных собраний, от многих развлечений, если она хочет предохранить свое дитя от вреда, который может произойти с ним в ее отсутствие.

Неужели она ради вечера и бала удалится от своего ребенка, когда простая, неразвитая мать татарка возит с собою в крытой повозочке свое дитя, даже на сельские работы?

Вот для отвыкания от несвойственных матери привычек, готовящаяся быть матерью и должна употребить свой 9-ти месячный искус, время ношения ею сладкого бремени. Отвыкнуть от этих прежних привычек необходимо и для здоровья ей самой, и для благополучного разрешения от бремени, и для здоровья будущего ребенка.

В это время нужно, — нужда велит, отвыкать от чрезмерных узких платьев, и от слишком высоких каблуков, и от излишне откровенного одеванья, и от излишней, ни к чему неведущей, кроме как к стеснению мужа, роскоши, и от неумеренности в еде, — словом от излишеств, лишь видимо украшающих и услаждающих жизнь, в сущности же вредящих физическому здоровью, а иногда отражающихся вредом и на духовной стороне человека.

Еще более борьбы с самим собою предстоит будущему отцу, тем более борьбы, чем больше бесполезных и даже вредных привычек усвоил он себе во время холостой своей жизни.

Кутежи, попойки, веселыя оргии, прощайте, вам не место у отца семейства. Если он имел несчастную привычку по временам напиваться допьяна, ему следует бросить эту дурную привычку навсегда, потому что отцу семейства пить и напиваться допьяна не только не прилично, но и непростительно и грешно, так как он своим примером заразит и своих сыновей, которые сперва из подражания отцу, а там по привычке легко сделаются пьяницами.

Считаем долгом оговориться, что страдающему запоем совсем не следует жениться: дети алкоголиков, как показал опыт, или предаются тому же пороку, или сходят с ума, или подвергаются различным болезням.

Будущий отец, привыкший много курить, лучше сделает,если во время девятимесячного искуса бросит курение, иначе его дети тоже будут отравлять себя никотином, приобретая от отца бесполезную и ничем не вызываемую потребность к курению.

Не отцы ли виноваты в том,что страсть к курению охватила даже отроков, перелилась, к сожалению, и в женщин, — а курящая, точно также как и пьющая водку женщина представляет жалкое, болезненное явление?

Картежнику, привыкшему играть в карты с увлечением следует отстать от своей привычки: картежная игра — занятие самое бессмысленное, но могущее увлечь, отвлечь от серьезного дела и даже испортит характер человека до неузнаваемости.

Записной клубист, взявший привычку, будучи холостым, ежедневно проводить вечера в клубе, нравственно обязан, уже ради жены, оставить эту холостую привычку, чтобы проводить вечера вместе с женою, а в продолжение 9-ти месячного искуса ему положительно нужно отвыкнуть от частого посещение клуба, которое несовместно со званием отца семейства, даже если не соединяется с картежной игрой и попойкой.

Человек с небольшими средствами, если возымел привычки гастронома, приготовляясь сделаться отцем семейства, должен позабыть гастрономию, которая, укоренившись, может лишить его жену и детей необходимого из-за излишнего.

Неженатые люди нередко в холостой компании привыкают к нескромным и несдержанным беседам; — такие разговоры неприлично вести и допускать у себя человеку семейному, потому что такие речи чистый соблазн для детей. Отец, дозволяющий при детях соблазнительные беседы—не воспитатель, а растлитель своих детей. Отец семейства! „И словесем твоим сотвори вес и меру, и устам твоим сотвори дверь и затворуи (Сир. XXVIII, 29).

Если будущий отец не привык дома трудиться, не имеет привычки читать, то в течении 9-ти месяцев он должен привыкнуть к деловому труду и усвоить себе привычку к чтению: обе привычки будут благотворно действовать на ребенка, который из подражания усвоит эти две добрые привычки, незаметно для него самого, а это послужит ему к пользе на всю жизнь.

Никогда в присутствии ребенка не следует говорить неправду. Постоянно правдивое слово отца и матери воспитает правдивость и в ребенке, а это в высшей степени важно, так как ложь есть болезнь не одних детей, но, можно сказать, болезнь нашего века.

Никогда в присутствии дитяти не должно дурно отзываться о других.

Если будущие отец и мать имели привычку спать долго и вставать поздно, нужно в 9-месячное время искуса приучиться раньше ложитъся и раньше вставать,—так здоровее и для умственной, и для всякой работы полезнее. „Сон здоровый от чрева умеренна, говорит Иисус, сын Сирахов: воста заутра, и душа его с ним» (Премудр. гл. XXXI, 22). Недаром немцы сложили поговорку: «У утреннего часа во рту золото».

Приготовляющиеся быть отцом и матерью должны носить Бога в сердце своем ежечасно; должны оказывать почтение своим родителям. Бояйся Господа почитает отца, и яко владыкам послужит родившим его (Сир. гл III, 7).

Корень премудрости еже боятися Господа и ветвие ее долгоденствие (там же гл. I, 20). К бедным и сирым будущие отец и мать да будут сострадательны, со всеми тихи, не гневны. Не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте, умы же совершенни бывайте (I. Коринф. XIV. 20).

Наконец, пусть будущие родители постоянно помнят слова Апостола Павла: И аще раздам все имения моя, и аще предам тело мое во еже сжещи е, любве же не имам, никакая польза ми есть (1 Коринф. гл. XIII, 3). Крепкая любовь должна связывать будущих отца и мать на всю жизнь.

Тот из молодых мужей, который во время холостой своей жизни подобно мотыльку перелетал от цветка к цветку, должен забыть свою ветренность и помнить, что обязанность отца семейства требует солидности и устойчивости в сердечных привязанностях, что его святой долг быть верным мужем матери своего ребенка, так как, изменяя жене, он является вместе с тем нарушителем отцовских обязанностей и совершает бессердечный, низкий, позорный поступок, отнимая у своего ребенка отца и оставляя его сиротою в самый беспомощный возраст его жизни.

Горе и общее презрение тому, кто это делает. Сказанное нами сейчас относится и к жене, изменяющей своему мужу и оставляющей своего ребенка без матери. Еже убо Бог сочета, человек да не разлучает (Мар. X, 9).

Горячею молитвою к Богу призвав благословение на свой семейный союз и приготовившись в течение 9-месячного искуса принять драгоценный плод брачного союза, во имя Божие, как подобает истинным христианам,будущие отец и мать могут с веселием в душе ожидать прихода своего ангелочка, как народ наш метко называет ребенка.

II. Рождение ребенка

Человек живет тройственною жизнию: растительною, животною и разумною ими, духовною. У него три отечества: чрево матери, земля и небо. Рождением вступает он во второе отечество, смертию и воскресением в третье, вечное.

Как дитя во чреве матери приготовляется к земной жизни, так душа с помощию тела образуется во время земной жизни для вечности. Счастлив тот, кто приносит в свет из чрева матери хорошо образованные члены, в тысячу раз счастливее тот, кто при смерти уносит хорошо образованную душу.
(Иоанн Амос– Коменский)

Есмь бо и аз человек смертен, подобен всем и земнородного внук первозданного. И во чреве матерни изобразихся плот, в десятомесячном времени согустився в крови от семени мужеска и услаждение сном сошедшагося.

И аз рожден восприях общего аера и на подобострастную землю спадох, первый глас подобный всем испустих плача. В пеленах воскормлен есмь и с (великим) прилежанием: ни един бо царь ино им рождение начало. Един бо вход всем есть в житие, подобен же и исход (книга премудрости Соломона гл. VII, 1—7). Так говорится от имени царя Соломона об его рождении. Каждый из нас, говоря словами книги премудрости Соломона, спадает на землю, испуская первый голос плача. Ни один царь не имел иного рождения начала: один вход всем в жизнь, один и исход.

В болезнех родиши чада (кн. Бытие Моис. гл. III, 16), сказал Господь Бог первой жене, по совершении Евой и Адамом первородного греха. Не мимо идет слово Господа… Страшные муки ждут будущую мать, когда наступит час рождения; невыносимые нравственные страдания—удел будущего отца в эти тяжкие и скорбные для них минуты.

Холод леденит сердце, трепет пробегает по жилам, когда муж видит внезапную перемену в лице любимой жены, видит это милое для него лицо вдруг осунувшимся, бледным, с потухающими очами, как будто после перенесения долгой и тяжкой болезни.

С ужасом, тщательно скрываемым, смотрит он на это, столь не похожее на вчерашнее лице, и понимает,что наступает истинная страда для них: для жены физические муки, для него нравственная пытка. И невольно мысленно обращается он с теплою слезною мольбою к Богу: «сохрани ее, Боже, для меня, для ребенка. Умилосердись над нами».

Тогда же следует пригласить акушерку, не откладывая до последних минут. Между тем в первый раз рождающая, на первых порах еще спокойна, радостна, не предчувствуя того, что ее ожидает…

Но ее радостное настроение продолжается недолго. „Умножая, умножу печали твоя и воздыхание твое» (кн. Бытие III—16).

С каждым часом боли усиливаются, с усилением болей лицо ее еще более худеет,она делается беспокойнее, ей уже не сидится на месте… Она делает порывистые движения… пробует ходить, надеясь движением заглушить острые болезненные схватки. Напрасно…

Боль все усиливается и усиливается до того, что у слабосильных и слабохарактерных вызывает даже крики, которые впрочем нисколько не помогают, не облегчают, лишь без нужды увеличивают собственный страх родильницы и страх мужа и близких ее…. Исполняется глагол Господа: „жена, егда рождает, скорбь имать, яко приидегод ея!» (Ев. от Иоан. XVI, 21). Но, вслед за этим скорбным словом, Господь Иисус Христос сказал и слово утешения: „егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир» (там же)…

Вот раздался первый детский крик, или вернее плач новорожденнаго… и при этом крике позабываются, выкупаются все страдания… Посмотрите, что сделалось с матерью. Как преобразилось ее лицо: за минуту искаженное тяжкими муками, оно теперь светло и радостно, в блестящих глазах сияет по истине неземная радость.

„Покажите мне его, покажите», просит она. К ней подносят ребенка. » Сокровище мое, золотой мой», говорит она, осыпая поцелуями сморщенное, красное личико. И сколько любви, сколько восторга в ее лице и в звуках ее голоса… Молодая женщина преобразилась совершенно,—она глядит беззаветно любящею свое дитя матерью…

А отец? Отец, при первом крике ребенка, со слезами радости благодарит Бога за его неизреченную милость, и снова молится—о сохранении жизни двух дорогих для него существ. Ему как то особенно легко и приятно. С умилением смотрит он на просветленное и сияющее радостию лицо жены, как будто сразу оживившееся и… и гордится тем,что он— отец.

Да, велика, полна радости эта минута, и за радость эту позабывается мучительная скорбь, только что перенесенная. И с каким теплым чувством благодарности возносят в этот час свои молитвы к Богу новые отец и мать. Ах! Если бы мы всегда с таким чувством молились, если бы всегда так тепло, от всего сердца благодарили Бога за Его постоянное к нам милосердие, как бы хорошо это было.

В то время, когда отец и мать предаются молитвенному восторгу и переживают, можно сказать, самые сладкие минуты своей жизни, возбудивший в них такое радостное настроение ребенок, спеленатый, спокойно лежит на подушке, почмокивая губами, как будто сосет что-нибудь. На этом крошечном существе, бессильном, беспомощном, крикливом, сосредотачиваются отныне все заботы, все помыслы, все надежды матери.

Первыя заботы, конечно, о том,чтобы ребенку было тепло, сухо, чтобы он был сыт. Его пеленают, меняют на нем белье, как только оно сыро, закутывают в теплое одеяльце.

В виду нежности и хрупкости членов новорожденного ребенка, предоставление ему полной свободы и оставление неспеленатым не должно иметь места.

Конечно, не следует пеленать туго. Во время пеленания полезно на короткое время дать ребенку возможность проделать маленькую гимнастику крошечными ручками и ножками, что дети производят очен искусно, устремив при этом как будто внимательный, сосредоточенный взгляд в одну точку.

Благо тому ребенку, который кормится молоком матери. Это самая настоящая, естественная, самая здоровая пища ребенка.

Как обставлять комнату ребенка в первый год его жизни? — Как можно проще и отнюдь не наполнять детской множеством разнообразных предметов. Чем проще будет обстановка ребенка, чем менее в ней будет роскоши и изысканности, тем скорее, с самых пеленок, ребенок привыкнет к простоте и умеренности, а такая привычка—лучшее жизненное приобретение: она избавит его впоследствии от многих бедствий, к которым ведет изнеженность и излишество.

Житье не по средствам, эта болезнь века, подтачивающая благосостояние отдельных лиц и целого народа, не результат ли воспитания ребенка с пеленок в пуху, в шелку, в бархате и кружевах, окружение его всеми возможными прихотями и предметами излишества и роскоши. К излишеству и роскоши легко привыкнут, как вообще легка привычка ко всему приятному, доставляющему удовольствие, но каково отвыкать, если придется? Привычка к простоте и умеренности лучшее наследство, которое родители могут дать своим детям.

III. Первые впечатления, представления и мысли ребенка

Егда бех младенец, яко младенец глаголах,
яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях.
(Посл. к Коринф. I гл, XIII, 11).

Чувственные ощушения дают первый материал детских знаний;
поэтому следует эти впечатления доставлять им в надлежащем порядке
(Ж. Ж. Руссо)..

„Первые представления и мысли, доступные наблюдению, говорит Кавелин в своих „Задачах психологии», сильно запечатлены субъективным характером». Это очевиднее всего обнаруживается на ребенке. Для трехлетнего Вани непременно всякий другой мальчик, которого он видит, тоже Ваня; видит он несколько мальчиков и восклицает: „от колько Ванев». Всякий чужой мужчина для него „дядя», а когда Ваня был меньше, дядей он называл не только людей, но и медведя и волка. Всякое кушанье или питье, которого ему не дают, для него „Ван Ваныч писать» (доктор Иван Иваныч прописал), т. е. лекарство, вещь неприятная, „бя». Папа и мама, тетя и дядя, лошадь и корова, и все, что он видит, Ванино. На все, стало быть, он смотрит с чисто субъективной точки зрения, все его, и существует для него, потому вероятно, что прежде всего в его сознании выделился он сам от всего окружающего, или вернее, само его сознание начинается с того момента, когда ребенок почувствовал свое собственное «я». Потому то справедливо и то, что „представление и мысли выделяются из ощущений, что первоначальный толчек, их вызывающий,—впечатление, а первоначальная почва—чувствительностъ». С тех пор как ребенок стал себя чувствовать, с тех пор как он стал выделять себя от всего окружающего, еще не называя себя «я», а говоря про себя в третъем лице, называя себя по имени, он является перед нами с чисто субъективным характером, его представление и мысли нераздельны с его личными впечатлениями, с его чувственными ощущениями. Если к ребенку все ласковы, если он окружен средою, относящеюся к нему с любовию, то и он ко всем и ко всему относится с любовью и лаской; и неприглядный, черный трубочист в его глазах „милый черный дядя», и медведь милый, и ребенок с любовию целует картинку, изображающую медведя. Наоборот, если ребенок отовсюду вокруг себя встречает суровые лица, грозное слово и порой удар, в его глазах все покрывается черной краской, всякого он боится, от всякого бежит или отворачивается, если бежать некуда, и много нужно уменья, чтобы привлечь к себе такого запуганного ребенка, чтобы изменить его миросозерцание. На этот чисто и исключительно субъективный характер детского миросозерцание следует обращать внимание при воспитании: громадную роль играют в образовании психической стороны человека первоначальные впечатление его детства.

На основании этого очевидного влияния среды на ребенка, поверхностным наблюдателям привилось убеждение, что душа ребенка — tabula rasa, белый лист бумаги, что на ней напишешь, то и будет. Нам кажется, что именно чисто-субъективный характер первых представлений и мыслей ребенка, напротив, — одно из самых убедительных доказательств, что душа ребенка — не tabula rasa. Что душа ребенка—не белая бумага, это видно из того, что ребенок нередко возмущается против несправедливого, жестокого обхождения с ним, хотя он никогда не видал и не испытал обхождение мягкаго; что человек, впитавший в себя в детстве дурные привычки, борется с ними и иногда одолевает их. Стало быть, есть в нем вложенная от рождения сила, которая служит противовесом влиянию среды и внешних впечатлений, эта сила — душа живая, которую вдунул Бог при сотворении человека, душа, одаренная прирожденными способностями. Как иначе объяснить тот замечательный факт, что гениальный, воспитанный легким воздухом своей родины — Ареццо, Микеланджело настойчиво марал стены отцовского дома своими детскими рисунками, обличавшими присутствие таланта в ребенке, не смотря на то, что его часто бранили и даже жестоко били за его „марания»? Что самостоятельный духовный организм присущ ребенку при самом его рождении, это наглядно доказывают нам глаза ребенка, это зеркало души. Всмотритесь попристальнее в эти глаза, — в них виден уже зачаток мысли, они не безжизненны, они одухотворены, а между тем ребенок, бесспорно, еще не чувствует, не сознает себя.

Воспитание много значит, но воспитанием не зарождаются талант и гений, а только пробуждаются.

Воспитанием образовывается ум, смягчается сердце, направляется воля; но воспитание бессильно для зарождения таланта. Хотя нельзя при этом не заметить, что великие ораторы, поэты, художники, мыслители, музыканты, актеры рождаются, т.е. делаются великими, не только путем развития, а благодаря особым, прирожденным способностям. Ведь и в поэтическом, и ораторском, и в музыкальном, и в художественном произведении, равно как и в мастерской игре актера, нельзя не признать и результатов мышления, глубокой обдуманности, изучения, как и в труде философа; а с другой стороны, в гениальных трактатах философских, в математических и исторических исследованиях нельзя не видеть великого таланта, природной способности к светлому, ясному и глубокому мышлению, обобщению и выражению мыслей.

Итак, прирожденных способностей нельзя отрицать. Душа наша не tabula rasa. Да и может ли быть ею живая, бессмертная душа, вложенная Всемогущим Богом? Прирожденные способности воспитатель должен развивать, не дать им заглохнуть. Отец педагогики Песталоцци (1746—1825) так говорит: „садовник садит и поливает, но Бог возращает. Не воспитатель вкладывает какую-нибудь силу в человека, не он дает жизнь и дыхание какой-нибудь способности человеческой, он заботится только о том, чтобы никакое внешнее влияние не задерживало и не нарушало естественного хода развитие отдельных духовных сил; он заботится о том, чтобы развитие каждой способности человеческой природы совершалось беспрепятственно, по законам природы».

С принятия впечатлений и образования представлений, хотя бы и грубых, неверных, начинаются психические действия и процессы.

Потому то на этот, так сказать, эмбриональный период психической деятельности и следует обратить особенное внимание; потому что дальнейший правильный рост психического организма обуславливается правильным ходом этого периода. Как для правильного и здорового развитие физической природы ребенка в начальное время пища должна быт выбираема согласно природе, и лучше всего, если ребенок будет питаться молоком матери; так и для правильного развития психической его стороны лучше всего, если впечатления, воспринимаемые им, будут по возможности наиболее просты и наименее разнообразны. Сложные и разнообразные предметы развлекают внимание и препятствуют сосредоточенности, а следовательно основательности, яркости и твердости впечатлений. Это мы можем испытать на самих себе.

Если взрослому развитому человеку вредит излишнее разнообразие предметов, то тем более оно вредит ребенку.

От того-то, быть может, дети богатых семейств, живущие в роскоши и разнообразии, не отличаются большею частию наблюдательностию и способны к легкомыслию и верхоглядству; напротив, ребенок, выросший среди лишений, в простой неприглядной обстановке, хотя и чужд изящества, за то способен к вдумчивости, наблюдательности, глубокому вниканию и размышлению.

Простая обстановка рабочей, трудовой жизни в небогатой семье представляет и ту важную выгоду для воспитания ребенка, что приучает его к труду: на примере родителей он видит, что они постоянно работают, что все, что его окружает, добыто их трудами, и он, как только становится в силах, невольно вовлекается в эту трудовую жизнь и по мере сил начинает помогать родителям, начинает работать и на опыте узнает, как сладок отдых после трудов, узнает приятность труда и отдыха. Лишним считаем говорить о том, что богатое семейство легче может, если конечно обратить должное внимание, устроить для ребенка такую обстановку, при которой он будет получать впечатление яркие, светлые, твердые, при которых у него будут образовываться и представление ясные и основательные. Но для этого необходимо, как мы уже прежде сказали, чтобы предметы, окружающие ребенка и производящие на него впечатление, были сообразны с природою, с возрастом ребенка, были просты, несложны, и чтобы не подавляли ребенка своим множеством и разнообразием. Сначала его следует окружить самыми простыми и весьма немногими предметами, но такими, между которыми было бы известное отношение, и взгляд на которые невольно вызывал бы в ребенке сравнение одного предмета с другим. К таким предметам принадлежат: окружающие ребенка люди большие и маленькие, образ Спасителя, портреты отца, матери, братьев, сестер и т. п.; большие и маленькие столы и стулья, кровати, комоды и изображение этих предметов. Непременное условие, чтобы портреты и изображение были сделаны верно и хорошо к безобразному и неверному рисунку отнюдь не должно приучать глаз ребенка. Если в комнате ребенка настенные часы с боем, то желательно, чтобы бой был тихий и мелодичный, а не резкий и скорый: от резких звуков нужно освобождать нежное ухо дитяти. Вспомним,что у ребенка, кроме того, пред глазами стены, печь, окна, пол, и затем части всех предметов, его окружаюищих, движение людей, их говор качание маятника, тик-так и бой часов.

Ребенок в первое время, как известно, большею частию спит, как бы набираясь сил и отдыха на предстоящую полную труда, движение и борьбы жизнь, как бы сосредотачиваясь в себе для знакомства с неведомым для него внешним миром, преисполненным разнообразия. Когда он начнет бодрствовать, глазенки его быстро перебегают от предмета к предмету, — в них заметно удивление, они как будто спрашивают: куда это я попал? В это время можно, пожалуй, последовать совету Фребеля — повесить над ребенком разноцветные мягкие мячики, которыми дитя постепенно приучается играть, и при этой игре совершается своего рода гимнастика, которая, впрочем, прирождена ребенку, потому что он, если не спит и если не спеленан, постоянно проделывает разные гимнастические упражнения ножками и ручками.

Если предметов, окружающих ребенка, будет слишком много, если эти предметы будут беспрестанно меняться; то эти удивленные, вопрошающие светлые глазки долго еще будут вопросительно и удивленно перебегать от предмета к предмету, не останавливаясь ни на одном из них; а если и будут эти предметы возбуждать впечатления в ребенке, то впечатления самые смутные, неустойчивые, поверхностные.

При безпрестанной смене окружающих ребенка предметов, впечатления и могут быть лишь самые неопределенные и смутные. Напротив, если предметов, окружающих ребенка, будет немного, и если только эти одни предметы будут в первое время окружать его, то бегающие глаза ребенка скоро перестают бегать и начинают подолее останавливаться сперва на одном предмете, потом на другом, на третьем, снова и как бы с удвоенным любопытством останавливаются еще дольше на первом предмете, потом на втором, на третьем. Проделывается при этом то же, что с рассказываемою детям сказкою, которая сотни раз выслушивается ребенком и все с большим и большим вниманием, пока чуть не заучивается наизусть. Одно и то же не надоедает детям так скоро, как взрослым, вероятно, потому, что дети только что начинают жить,—все для них так ново, они, так сказать, запасаются материалом для жизни.

В этом периоде остановки внимание ребенка на одном предмете вы скоро увидите, что глаза его переходят от лица матери, на котором он естественно раньше всего сосредотачивает свое внимание, к ее портрету, от лица отца к его изображению, от окна к окну, от большей кровати к маленькой и снова к большой и т. д., слышится вопросительное: а? а? а? Это значит, что ребенок начал сравнивать, и чем чаще он это делает, тем лучше, тем основательнее становятся его впечатления и представления, тем более он привыкает к наблюдательности.

Когда ребенок, по вашему наблюдению, достаточно ознакомился с окружающими его предметами, вы можете поместить в его комнате новый предмет. Если он заметит его с первого раза и при взгляде на него, спросит: а? — значит, 1) он действительно хорошо ознакомился с окружающими его предметами, 2) что наблюдательность в нем развивается, и 3) что стало быть вы во время внесли в его обстановку новый предмет.

Постепенно комната ребенка может населяться новыми предметами, постепенно круг его впечатлений и представлений будет расширяться. При этом постепенном расширении его домашнего кругозора, менее вредны будут, для ясности и твердости его впечатлений и представлений, совершенно необходимые для его здоровъя прогулки на чистом воздухе: разнообразные впечатления, получаемые вне дома, сначала большею частию будут проходить бесследно, а когда в ребенке разовьется правильная наблюдательность дома, тогда и на прогулках он привыкнет останавливать внимание на особенно выдающихся чем-нибудь предметах, и из прогулок будет выносить более твердые впечатления, хотя все же не столь живые, как впечатление домашние. Привыкнув дома к внимательному и основательному рассматриванию предметов, к отыскиванию в них сходства и различия, ребенок будет останавливаться со вниманием и на предметах вне дома, бросившихся ему особенно в глаза, и на каждом шагу вам придется встречать его вопросительный взгляд, а когда он заговорит,то и обращаемые к вам вопросы: что это? для чего это? удовольствие, с каким он будет встречать предметы, которые он видел дома, покажет вам, что с окружающими его дома предметами он не только ознакомился, но и сроднился, что ему приятно и радостно видит старых знакомых. При правильном развитии наблюдателъности в ребенке, и строй его мышления пойдет органически, последовательно.

Вам не представится надобности навязывать ему знания, напрашиватъся со своими объяснениями: вам придется лишь отвечать на его вопросы, объяснять ему, так сказать, его собственные недоумения. Таким образом ребенок развивается самостоятельно; в нем самом возбуждается любовь к знанию, пытливость,—вы являетесь лишь лицом, удовлетворяющим его собственный аппетит, вы насыщаете его голод, зародившуюся в нем потребность духовной пищи.

Постепенно возбудив самодеятельность и любознательность в ребенке, вы можете удовлетворять этой возбужденной любознательности путем наглядным—показыванием картинок, изображений зверей, птиц, рыб.

При этом, чтобы внимание ребенка не развлекалось, лучше показывать отдельные изображения, начиная со знакомых ребенку, — лошади, кошки, собаки, петуха, курицы и пр., потом переходить к незнакомым. При показывании таких отдельных изображений (а не ландшафтов, не групп,—это слишком сложно для ребенка), внимание дитяти невольно останавливается на показываемой картинке, невольно возбуждается его вопрос: что это? Как показывание и объяснение таких картинок занимает и в то же время развивает ребенка, это мы видели на первородной девочке одного семейства. Когда она была еще одна у родителей, на ней естественно сосредотачивались все их внимание и заботы. У отца девочки было русское старинное издание „Видимого Мира» Коменскаго. Эта книжка была перелистываема и пересматриваема матерью и ребенком буквально до того, что обратилась в лепестки. Малютка видимо развивалась по мере того, как растрепывалась книжка. Девочка гораздо ранее, чем стала говорить, могла показыванием (пальцем) отвечать на вопросы матери: где лев, где тигр, гиена и т. п., не говоря уже о знакомых животных, т. е. ознакомилась хорошо с изображением „Видимого Мира» и отыскивала тех зверей, птиц и рыб,о которых ее спрашивали. Изорванная в лепестки книга Амоса Коменского положила прочный фундамент развитию девочки. „Видимый Мир» был ее лучшим учителем, ему она обязана и развитием любознательности и сообразительности, и любовию к книгам, которыми она зачитывается, с тех пор как научилась читать! Очень может быть, что показыванием и объяснением картинок сначала „Видимого Мира», а потом других детских книг образовалась в нашей маленькой знакомке охота показывать картинки и толково объяснять их другим детям, так что она служила потом помощницей матери, занимая и развивая своих младших сестер и братьев объяснением картин и рассказами.

В настоящее время не то, что прежде, детских книг значительное число, так что есть возможность выбрать книги сообразно с возрастом и степенью понимание детей и не ограничиваться одними сказками, исключение которых из детской библиотеки мы тоже не можем не признать непростительным: сказка (разумеем хорошую) —весьма поучительна и тем большее производит на детей впечатление, что, при своей поучительности, сохраняет за собою характер игры, а игру дети, как известно, любят больше всего, игра в первые годы занимает для них место всяких уроков. На основании такого значения игры, друг детей Фребель и устроил свои детские сады, и издал свою педагогику игр, постепенно развивающих ребенка. По замечанию Фридриха Августа Вольфа (1759—1824), «стихотворение более всего способствуют хорошему образованию. До 7-го и 8-го года стихи должны быть главным предметом, ибо на этот возраст поэзия производит отличное действие, дети не в состоянии понимать высшей красоты прозы».

IV. Детские годы

Бога бойтеся, Царя чтите
(Пос. Петр. I, 11—17)

Бояйся Господа, приимет наказание
(Кн. Премудр. Иис. сына Сирах. XXXII, 17).

Всяка премудрость имя Господа
и с ним есть ео веки. (Там-же I, 1).

Страх Господень, яко—рай благословения
(Там-же ХL, 28).

В детские годы полагается основание для здоровья ребенка физического и духовного.

Для физического здоровья необходимы: чистый воздух, здоровая пища, теплое и сухое помещение, купанье, чистота, движение, даже беготня. Так как о физическом воспитании и о гимнастике много писано, то мы не станем делать выписок и повторять столько раз говоренное, тем более, что физическое воспитание вернее назвать возращением а не воспитанием.

Мы обратили внимание лишь на самое главное и существенное для здоровья ребенка. Присоединим к этому желание, чтобы детей одевали свободно, не в узкие костюмы, сообразно полу, возрасту и времени года, чтобы не слишком увлекались развившимся в последнее время стремлением приучать детей к холоду, водя их чуть не с голыми ногами. Наш суровый климат требует большого бережения, большей теплоты. Не нужно слишком укутывать детей, что, конечно, располагает к простуде, но не следует и слишком раздевать их даже в холодное время. Во всем нужно соблюдать меру, а при возращении нежного детского организма соблюдение меры более всего необходимо. Нельзя же в суровом климате одевать детей так, как одевают в Италии; а нельзя не сознаться, что костюмы наших детей в холодные ветренные осенние дни порою производят невольную дрожь: на них смотря, холодно становится, а каково-то им,бедняжкам. И все делается ради моды, чтобы как нибудь не погрешить против этой властительницы над слабостями человеческими. Посмотрите: холодный осенний день, резкий ветер так и продувает насквозь, благоразумные люди надевают теплое пальто с меховым воротником, а крошку девочку ведут в коротеньком, может быть и ватном, платьице, в чулочках, чуть ли не ажурных, и туфлях на высоких каблуках, а с ней идет мальчик, одетый почти девочкой и также легко, воздушно. Посинели бедныя детки, а идут чинно, под надзором не допускающей ничего шокирующего, англичанки.

Не кутайте ребенка, но одевайте его тепло, сообразно с временем года и с климатом местности, где вы живете, вот правило здравой педагогики.

«Рано ложиться, рано вставать, спать не более 8 часов. Дети должны спать на матрацах, а не на перинах. Не следует пичкать их лекарствами, особенно предохраняющими от болезней. Не следует призывать врача из за всякой мелочи» (Локк 1632-1704 г.).

Нелишним считаем сделать заметку относительно хождения ребенка. Здесь, по нашему мнению, не должны иметь места искусственные способы, в роде самокатов, которые передвигают ребенка сами, без усилия с его стороны. Едва ли такие способы приучат к хождению способствуют здоровью ребенка. Пусть лучше дитя выучивается ходить само указанными природе способами, которые составляют естественную детскую гимнастику; при этом нужно только набдюдать за ребенком и остерегать его благовременною помощию от тяжелых падений. Естественным путем научившийся ходить ребенок гораздо тверже держится на ногах и смелее ходит.

А какое удовольствие родителям доставляют первая улыбка ребенка, первый лепет дорогих для отца и матери слов: папа и мама и первое его самостоятельное хождение. И с каким удовольствием сам ребенок пользуется приобретенным им уменьем ходить, и как осторожно, как-то подобравшись, сложивши рученки крепко-крепко, как будто держась ими за себя самого, совершает дитя свое первое кругосветное путешествие по комнате.

С каким нетерпением ждут родители этих важных в жизни ребенка моментов.

Теперь обратимся к нравственному воспитанию.

Для каждого человека дорого свое родное, с чем он сжился с пеленок. Для каждого народа дороги те особенности, которыя составляют его самобытность и самостоятельность, его народность, которые укрепляются в народе, переходя от поколения к поколению. Каждый народ воспитывается в духе своей народности. Римское воспитание, сообразно духу народному, велось иначе, чем воспитание греческое; у греков дети Ионийского племени воспитывались иначе, чем дети племени Дорийского.

В душе человеческой, кроме общих всем людям свойств, есть свойства частные, из совокупности которых и слагается народность. Нам, русским, дорога наша чистая вера, источник нашего здравомыслия, дорога наша воспитательница и руководительница православная церковь со всею ее богослужебною обстановкою; нашим сердцам приятны и близки и колокольный звон,и священные песнопения, и даже церковно-славянский язык, хотя наш теперешний язык и далеко отступил от него, — со всем этим мы сжились, сроднились с детства.

Воспитание русского ребенка должно стоять твердо на исконных народных началах. Православная Русь наша искони была богобоязненною и царелюбивою.

Этими принципами она была крепка и могуча, эти принципы спасли ее от сильных врагов внешних и внутренних. После тяжких бедствий она, многострадальная, выходила, благодаря этим свойствам народа, целою и невредимою, возрождалась из пепла своих городов, как феникс. Богобоязненность и царелюбие основные русские начала; на них и должно созидаться воспитание русского ребенка. Бога бойтеся, Царя чтите, вот что должно быть основным правилом русского воспитания. Страх Господень и беззаветную любовь и преданность следует положить в основу воспитания: в этих народных началах следует вести русского ребенка твердо и неуклонно с самых пеленок до лет возмужалости. Русскому сердцу дороги святые иконы, переходящие от отца к сыну, из рода в род, как лучшее драгоценное наследие; нам дорого крестное знамение, с которым чисто русский человек приступает ко всякому делу.

Поэтому первыми предметами в детской комнате должны быть образ Спасителя и первыми словами ребенка должны быть «Спаси, Боже, маму и папу моих».

Бог всевидящий, для Которого нет тайны, Который знает не только все наши дела, но и помышления, и вот с кем прежде всего должен быть ознакомлен ребенок, вот к Кому должны быть обращены первые его мысли, вот кто должен быть регулятивом его действий. Бог должен стоять перед ребенком, как живое лице, в ореоле святости, всеведения и всемогущества. Рано ребенок должен узнать, что Бог сотворил все и всех, и все, что живет и движется, держится Его всемогущею силой, обо всех и обо всем Он печется, всех и все Он знает,от Него скрыться нельзя: Он везде присутствует и все видит. „Бог увидит, Бог узнает», вот что должно останавливать ребенка от лжи, скрытности, от всего дурного, что запрещено ему отцем и матерью, которые, конечно, должны требовать от ребенка одного и того же,—это непременное правило воспитания. Некоторые полагают,что мысль о Боге—слишком отвлеченная мысль для ребенка.—Вывод из такого положение ясен; стало быть, говорят они, о Боге ребенку говорить не следует. Как они ошибаются. Для ребенка все живет, дышет, чувствует и говорит. Его живое воображение влагает жизнь даже в бездушные предметы, и он уверен, он даже видит, что они живут, и обижается, если большие не видят того, что он видит.

Памятен мне один случай. Бойкий и живой трехлетний мальчик неустанно болтал ногами, сидя верхом на стуле; он, видите, ехал в Москву. Но вдруг замолк на минуту, на лице его изобразилась серьезная дума. Он бежит в детскую, приносит оттуда большой гуттаперчевый Мячик, снова садится верхом на стул, берет в одну руку веревочку, которою он еще раньше оседлал стул, другою рукою с силою бросает мяч на пол, мячик запрыгал, а дитя с восторгом посматривал на него и, поддергивая веревку, покрикивал «но—но». „Что это, Ваня, у тебя мячик-то упал на пол», заметил отец. Мальчик остановился, с укором посмотрел на отца, и чуть не со слезами в голосе сказал: „мячик, какой мячик, папа, это жеребенок прыгает за своей мамой». Из ответа ребенка ясно, что он живо вообразил, что стул действительная лошадь, а мяч — жеребенок, прыгающий около своей мамы, вообразил сцену, которую так часто случалось ему видеть в деревне. При таком живом воображении, ребенку все доступно, для него всякая бездушная вещь, всякое отвлеченное, по-видимому, понятие облекается вплоть и кровь, дышет,живет и движется: Что отвлеченнее, по-видимому, понятие о всеведении Божием, а оно доступно ребенку, доступно в самой живой, образной форме. Приведу в пример сценку из детского быта. Малютка брат двух с половиною лет и сестра трех с половиною сидят на маленьких стульчиках около маленького детского столика, перед ними игрушечный чайный прибор. Сестра наливает брату будто бы чай, а в сущности, как они сами говорят, пустую чашку. Брат серьезно берет чашечку и пьет. Выпивает он одну чашку, другую. Хочешь еще? спрашивает сестра, белокурая, необыкновенно бойкая и предприимчивая девочка. Хочу, отвечает брат, серьезный, несколько неповоротливый мальчик, дай. Но в это время на бойкую девочку стих нашел: она, говоря ее словами, закапризничала: „не дам», отвечает она брату. Маша, дай, просит тот. „Не дам, говорю, не дам, полно». Мальчик горько заплакал и пошел жаловаться матери: Мама, Маша мне чаю не дает. Маша, обращается к девочке мать, что ты не даешь чаю Феде? Маша нашла причину: „он у меня ведерко взял». Нет, мама, это мое ведерко, оправдывается мальчик. Маша свое ведерко потеряла. „Нет,ты потерял свое, а мое взял, возражает сестра и при этом схватывает ведерко, это мое ведерко». „Мама, вели ей отдать ведерко», снова заплакал Федя. Маша, отдай ему ведерко сейчас, строго говорит мать, ведь это его ведерко. Маша с ведерком в руке вдруг выступает два шага вперед к образу и, поднимая рученку с ведерком вверх, говорит твердым, убежденным голосом: „Бог видит, Бог знает, что это мое ведерко. На, возьми». И отдает ведерко брату. Другой пример тонкости понимания ребенка. Ходит наша знакомка Маша со своим папой рука в руку по саду и осыпает отца вопросами: то (указывая на дерево), откуда? То (указывая на цветок), откуда? То (указывая на траву), откуда? и т. д. На все вопросы получает один ответ: от Бога — Бог создал. „Все Бог создал»? спрашивает девочка. — Все. — „А свет кто, а солнце?» И свет, и солнце Бог создал. — А было когда – нибудь, что света не было, солнца не было? Да, было такое время. Маша вдруг бледнеет,и с испугом вскрикивает: „Папа, да что ж это такое было тогда — мрак, ужас». Вот до какой мысли, до мысли о хаосе, предшествовавшем созданию мира, может додуматься ребенок. Как ему может быть недоступно понятие о живом, всеведущем и всемогущем Боге, если величавый образ этого живого Бога с ранних дней поставят пред ним, если каждое утро и каждый вечер ребенок видит, как отец и мать с сердечною молитвою благоговейно обращаются к этому Богу, если каждое утро и каждый вечер его учат складывать рученьки и молиться этому всемогущему Богу, Который все создал, все подает, без творческой силы Которого не было бы ни этих светлых звезд с луною, ни этого ясного, голубого, безоблачного неба, ни этого ярко блестящего солнца, ни этих привлекающих взоры зеленых деревьев и трав, ни этих пестрых, красивых, благоуханных цветов, а был бы только „мрак и ужас». Ни одна идея не близка так сердцу ребенка, как идея о Боге Творце, все сотворившем и все в Своей руке содержащем.

Детская вера — самая чистая, не затуманенная никаким размышлением вера.

Эта вера, о которой так глаголет Господь: „Имейте веру Божию. Аминь бо глаголю вам, яко, иже аще речет горе сей: двигнися и верзися в море, и не размыслит в сердце своем, но веру имет, яко еже глаголет бывает, будет ему, еже аще речет» (Ев. от Марка, гл. XI, 23). „Сего ради глаголю вам: вся, елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете, и будет вам» (там же, 24). Не даром народ наш говорит: детская молитва доходна к Богу. Что идея о Боге доступна детскому, если не разумению, то сердцу, это, по нашему мнению, несомненно и из следующих слов Спасителя: „Аще не обратитеся и будете яко дети не внидете в царствие небесное. Иже убо смирится яко отроча, сие той есть велий во царствии небеснем» (Еванг, от Матф. гл. XVIII, 3—4). „Блюдите, да не презрите единого от малых сих: глаголю бо вам, яко ангели их выну видят лице отца моего небеснаго» (там же, 10). Ангел ребенка, всегда видящий лицо Отца нашего небесного, веруем, влагает в душу ребенка живой образ Божий, так что ребенок скорее взрослого уразумеет сердцем чистым и смиренным, „яко очи Господни тмами тем крат светлейший солнца суть, прозирающии вся пути человеческие и рассматряющии в тайных местах. Прежде неже создана быша вся, уведена ему» (Кн. Премудр. Иисуса сына Сирахова гл. XXIII, 27—30).

Итак, отец и мать, смело и постоянно говорите ребенку своему о Боге милосердом, всемогущем и всеведущем: ребенок восприимет ваши слова и глубоко в сердце своем сохранит их на всю жизнь. Помните: корень премудрости, еже боятися Господа, и ветви ее долгоденствие. (Кн. Премудр. Иисуса сына Сирахова, гл. I, 20).

Родители желают, конечно, чтобы ребенок их был умен, а «всякая премудрость от Господа и с Ним есть во век» (Иис. сын Сирах., гл. I, 1). Потому-то и Соломон прежде всего и паче всего просил у Бога разума и премудрости. „Сего ради помолихся, и дан бысть мне разум призвах, и прииде на мя Дух премудрости. Предсудих ю паче скиптров и престолов и богатство ничто же вмених к сравнению тоя. Ниже уподобих ее каменю драгоценному, яко все злато пред нею песок малый, и яко брение вменится пред нею сребро». (Кн. Премудр. Соломона гл. VII, 8—10). Просите и вы, отец и мать, для ребенка своего разума и премудрости, которая предохранит его от всякого зла и даст ему долгоденствие.

С самого начала следует вести ребенка систематически и строго, чтобы не его воля преобладала над волею отца и матери и руководила их поступками, а наоборот, чтобы воля и приказание отца и матери были законом для ребенка. Он должен привыкнуть беспрекословно повиноваться воле родителей, и все свои поступки и действия сообразовать с их волею.

Для этого нужно, чтобы руководила ребенка одна воля, чтобы он велся в одном направлении. А для этого совершенно необходимо, чтобы воля отца была и волею матери, чтобы приказание матери было и приказанием отца, чтобы отнюдь не было ни малейшего противоречия в распоряжениях отца и матери. Между отцем и матерью ребенка должно быть все заранее условлено относительно того, как вести дитя и чего от него требовать, и их взаимное условие должно быть свято всегда соблюдаемо. Главным и непременным правилом разумного воспитания должно поставить беспрекословное послушание ребенка отцу и матери. „Сын бо бых и аз отцу послушливый и любимый пред лицем матери, иже, глаголаша и учиша мя: да утверждается наше слово в твоем сердце: храни заповеди, не забывай, стяжи премудрость, стяжи разум: не забуди, ниже презри речение моих уст, ниже уклонися от глагол уст моих». (Книга Притчей Соломоновых гл. IV, 3—5). «Слушай, сыне, отца твоего наказания, да мудр будеши в последняя твоя». (Кн. Причт. Соломон. гл. XIX, 20). „Чада, послушайте своих родителей о Господе: сие бо есть праведно. Чти отца и матерь, яже есть заповедь первая в обетовании: да благо ти будет и будеши долголетен на земли». (Ап. Пав. к ефес. гл. VI, 1—4). „Не должно исполнять прихоти детей, говорит Локк, а следует прежде всего приучить их к безусловному повиновению, а потом.с годами, к свободе, так чтобы они из послушных детей сделались друзьями». Родители, которые из любви к ребенку дозволяют ему все, что его душеньке угодно, которые хвалятся тем, что „ дитя у нас деспот в доме, что хочет с нами, то и делает», такие родители углие огненное собирают на главу свою и на главу своего ребенка. Себе они воспитывают деспота и мучителя, ребенку притотовляют самую плачевную участь.

При первом шаге из родного дома ребенок, деспот родителей, рискует получить не только противоречие своей воле, но и прямое противодействие своим прихотям, а это для него—горе и слезы. И сколько горя и слез ждет такого ребенка в его детстве.

Какое жалкое, несчастное существо выйдет из него впоследствии! Много приходилось нам, на своем веку, видеть подобных избалованных родителями до-нельзя детей. Они по истине были печалью родителей и в тягость себе самим. „Конь неукротимый свиреп бывает, и сын самовольный продерз будет». (Кн. Премудр. Иисуса сына Сирахова гл. XXX, 8). За примерами далеко ходить нечего: они у всякого перед глазами: к сожалению, баловство родителей—не редкость.

Избалованные дома, дети и в школу вносят нежелательные элементы.

Они постоянно недовольны и начальниками, и учителями, и товарищами, жалуются родителям, которые, привыкши смотреть глазами и слышать ушами своих милых деточек, подымают иногда дым коромыслом, всею силою своего несправедливого негодование обрушиваясь на мнимую виновницу,—школу, которая у них всегда и во всем виновата, а дети их правы. Не найдя школы по себе, баловни—юноши остаются недорослями весь свой век и входят в ряды так называемых неудачников, вредных и для семьи, и для общества, и для государства.

Баловство девочек принимает еще иную, обуславливаемую полом, окраску.

Кроме исполнения всех прихотей своей „красавицы девочки», баловники родители все силы употребляют на то, чтобы понаряднее, повычурнее, поизящнее одеть своего милого ребенка. Модные журналы перелистываются тщательно состоятельными родителями, подбираются лучшие, подороже костюмы, более выставляющие на погляденье белое, нежное тельце ребенка, и в таких костюмах ребенок вывозится на гулянья, на детские вечера, елки, балы и даже в театры, в эту совершенно несоответствующую ему сферу, где нередко бедный ребенок засыпает в своем богатом наряде. Не понимают, по-видимому, родители, каким растлевающим путем ведут они воспитание своей любимой девочки, какие вредные семена тщеславия, себялюбия, гордости, страсти к непомерной роскоши влагают они в душу ребенка, отравляя тем жизнь его навсегда. „Дщерь, говорит Иисус сын Сирахов (глава ХLII—9), отцу сокровенно бдение, и попечение о ней отгоняет сон: в юности своей да не когда презреет и сожительствующи с мужем да не когда возненавидена будет». Отгоняет ли от вас сон, отцы и матери, сокровенное бдение и попечение о дочерях ваших? Или вы заботитесь лишь о том, как бы понаряднее и пооткровеннее одеть их?

Не от слабого ли, потворствующего детям и с младых ногтей извращающего их воспитания происходят те безотрадные явления, которые мы так часто видим в настоящее время. Вот молодой человек, в глазах всех, от всего, по-видимому, сердца выражает и взорами, и словами, и безпрестанным прилежным ухаживанием любовь к молодой девице,—и наконец успевает. Они уже обвенчались, не прошло года, у них и дитя связывает их союз. Полно, связывает ли? К сожалению всех благомыслящих людей, молодой муж открыто оставляет жену и ребенка и поселяется в номерах, бессовестно выставляя на двери занимаемого им номера карточку со своей фамилией и с фамилией девицы, с которою он близко сошелся. Что это такое? Не возмутительно ли такое открытое, напоказ, как бы с похвальбою, производимое нарушение святых семейных уз?

Вот молодая женщина, супруга и мать нескольких детей, вдруг, без всяких уважительных причин, оставляет мужа единственно потому, что он не имеет средств одевать ее богато, сообразно ее красоте, хлопочет о разводе, и вступает в брак с человеком, который и лицем не красив,и умом не велик, но за то богат. Ради нарядных платьев и бриллиантов, бросить мужа и детей, от него навязаться на шею другому, богатому мужу — можно ли назвать этот поступок нравственным?

Прискорбные это явления; существование их обличает нашу глубокую общественную язву, подтачивающую весь организм. Не воспитанием ли порождается эта язва? Не воспитанием ли неправильным влагается в души сыновей и дочерей легкомыслие, выходящее из пределов, готовое на всяческие излишества? Тяжело вспоминать об этой болезни вашего века—о разрушении семьи, основы общества и государства. Можно ли не ожидать вредных последствий от ослабления семейных уз, освящаемых церковью, которая словом Апостола, приглашает мужей: „кийждо свою жену сице любит ,якоже и себе», (Павл. к Ефес. гл. V, 33), которая смотрит на мужа и жену, как на едину плоть, и называет великою тайну брачного союза. „Сего ради оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей и будет два в плоть едину». (Павл. к Ефес. V, 31—32). Основатели, и Глава церкви христианской, Господь наш Иисус Христос так отвечает на вопрос: „аще достоит жену пустити:— Еже убо Бог сочета, человек да не разлучает» (Ев. от Марка гл. X, 9). „Иже аще пустит жену свою и оженится иною, прелюбы творит на ню: и аще жена пустит мужа (своего) и посягнет за иного, прелюбы творит». (Ев. от Марка гл. X, 11—12).

Христианин, внемли слову Господа твоего, подумай и с грозном предостережении: „А иже аще соблазнит единого малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится, жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей» (Ев. от Матф. гл. XVIII, 6).

Итак, ребенка следует наставлять и поучать, требуя от него послушания и повиновения. „Наказуй, говорит Соломон, сына твоего, тако бо будет благонадежен» (Кн. Притчей гл. XIX,—10). „Воспитывайте чад в наказании и учении Господни». (К Ефес. гл. VI, 5).

Не позабывайте, родители, ежедневно, прощаясь вечером с детьми, осенять их крестным знамением; не забывайте наблюдать, чтобы ваш ребенок правильно и с полным благоговением полагал на себя крестное знамение.

В ребенке должно воспитывать хорошие привычки .

Ребенка следует приучать к простоте и воздержности.

Не могу не привести здесь выдержки из посмертных записок Виктора Гюго о беседе его с королем Луи-Филиппом. „Она (г-жа де-Жанлис, воспитательница Луи-Филиппа), рассказывал король, воспитывала жестоко меня и сестру. Зиму и лето мы вставали в 6 часов утра, питались только молоком, жареною говядиною и хлебом, никогда никакого лакомства, ничего сладкого. Притом работы много, удовольствия никакого. Она же приучила меня спать на голых досках и заставила научиться разным ремеслам, включая ремесло цирюльника. Я пускаю кров не хуже Фигаро. Я и столяр, и плотник, и конюх, и кузнец. Она была систематична и строга. Когда я был маленьким, то боялся ее. Я был мальчик слабый, ленивый и трус: боялся мышей. Она же сделала из меня довольно смелого и храброго человека».

Выкинув жестокость, холодность, которая, впрочем, свойственна только чужой воспитательнице, а не воспитательнице-матери; выбросив спанье на голых досках, представляющее уже крайность, и заменив спаньем на матрасах, нельзя не отнестись сочувственно к простой и трудовой жизни, к которой приучала г-жа де-Жанлис своего царственного воспитанника, к систематичности и строгости воспитательницы.

Читая выписанные строки из записок Виктора Гюго, невольно припоминаем наставление Иисуса, сына Сирахова, о воспитании сына: „Угождаяй сыну обяжет струпы его, и о всяком вопли возмятется утроба его. Конь неукрощен свиреп бывает; и сын самовольный продерз будет. Ласкай чадо, и устрашит тя, играй с ним, и опечалит тя Не смейся с ним, да не поболиши о нем, и напоследок стиснеши зубы твоя» (Кн. Премудр. Иисуса сына Сирахова гл. XXX, 6—10).

К простой и умеренной жизни приучать ребенка следует, воспитание должно быть систематично и строго; но строгость должна быть растворяема любовью. А для этого необходимо, чтобы воспитание вела сама мать, которую материнское чувство не допустит до тех крайностей, до той жестокости, какую вводила воспитателъница Луи-Филиппа в свою систему воспитания. Без любви правильное и рациональное воспитание ребенка не мыслимо: для ребенка теплая любовь нужна, как свет, как теплота нужны для каждого. А такою любовью богата мать, которую сама природа назначила быть кормилицею и воспитательницею своих детей.

V. Детская подражательность

Венец старых чада чад; похвала же чадом отцы их.
(Кн. Притч. Соломон. гл. XVII, 6).

Молю же вас, подобни мне бывайте, яко же аз Христу.
(К Коринф. 1 гл. IV. 16).

В природе детской самая выдающаяся черта—подражательность, желание подражать большим, даже играть роль большого, делать все, что большие делают. На этой то черте детской натуры основывается то воспитательное положение, которое выражается латинским изречением: Longum iter per praecepta, breve et efficax per exempla. (Длинен путь при посредстве наставлений, краток и верен при посредстве примеров). Действительно, одними словесными наставлениями не скоро добьетесь до желанных результатов в деле воспитании ребенка, да едва ли и добьетесь, как одними теоретическими правилами не научите ребенка писать правильно. Единственный и верный путь воспитать ребенка — пример родителей и окружающих его. Примеры научают, а не одни правила.

Ребенок зорко смотрит, внимательно, хотя и незаметно наблюдает и быстро перенимает.

Поэтому семейная жизнь должна быть устроена и идти так, чтобы она была хорошим образцем для ребенка; тогда и в нем мало помалу укоренятся добрые нравы и привычки, и на нем отразится образ действия родителей и окружающих его лиц. — Опыт показывает, что даже внешние, мелкие привычки родителей, в роде моргания глазами, сморщивания носа, подергивания плечами, усваиваются детьми и нередко остаются на всю жизнь. Понятно, что и более крупные, выдающиеся свойства и действия родителей входят в привычку детей, с усердием следящих за каждым шагом отца и матери и всеми силами старающихся подражать им. Памятен мне один случай: двухлетний мальчик, вследствие дурно сложившейся семейной жизни остававшийся совершенно без призора, смотревший диким и неразвитым, большею частию молчавший, а если и говоривший, то очень мало и несвязно, раз, играя с братом, вдруг крепко ударил кулачком по столу и закричал громко, выразительно, с особенной интонацией: «водки дай». Слова эти он часто слышал от своего отца, прекрасного, доброго, кроткого человека, но страдавшего запоем и в это время бушевавшего. Подражает ребенок равно охотно и хорошему, и дурному. Видя, что мать и отец подают просящему милостыню, он, при первом случае, увидя бедного, говорит: „папа, дай копеечку подать бедненькому». Привыкнув к тому, что родители его ходят в церковь каждый праздник, ребенок, как только услышит удар в колокол, бежит к отцу иди к матери и кричит: „пойдем во всенощной (или к обедне),—звонят», при чем не позабудет попросить копеечку в тарелочку положить. Присущею ребенку подражательностию с одной стороны облегчается, с другой и не мало затрудняется дело воспитания. По-видимому, стоит только родителям так устроить жизнь в семье, чтобы их ребенок видел и усваивал лишь добрые, нравственные примеры,—и воспитание пойдет быстро, успешно: сам ребенок бессознательно своею подражательностью будет помогать родителям, как также бессознательно, по инстинкту, своим движением он помогал матери при своем рождении. Но легко сказать; следует устроить семейную жизнь так, чтобы ребенок видел лишь добрые, достойные подражание примеры, так, чтобы отец и мать могли сказать своему дитяти: «Даждь ми, сыне, твое сердце, очи же твои моя пути да соблюдают» (Кн. Притч. Соломон., гл. XIII—26); а как трудно в действительности достигнуть этого семейного совершенства. Какое строгое, неуклонное, ежеминутное самонаблюдение требуется от родителей, чтобы не погрешить в присутствии ребенка ни единым словом, ни единым движением, чтобы не подать ему ни малейшего соблазна. Если даже отец и мать добросовестно, в предстоявший перед рождением ребенка 9-ти месячный искус, готовились к принятию дорогого маленького гостя и многое в себе самих исправили и улучшили путем самовоспитания; то за ними стоят длинные годы протекшей жизни, в них лежат иногда несмываемые следы их собственного, далеко не столь обдуманного, как следует, воспитания. Это прошлое порою может обнаруживаться и при ребенке и оставлять в душе его недобрый след, а ребенок все видит, все слышит даже тогда, когда, по-видимому, не смотрит и не слушает. Положим даже, что отец и мать ребенка с таким тщанием будут следить за своими словами и действиями, что будут подавать своему дитяти примеры, действительно достойные подражания. Но в семье, кроме отца и матери, могут быть другие лица—бабушки, дедушки, братья или сестры отца или матери. Вот от этих то посторонних влияний как оградить ребенка? Как уберечь его от впечатлений и примеров вне дома, в сообществе с другими детьми? Единственное средство сохранить ребенка под руководством отца и матери и уберечь от посторонних, нередко вредных влияний,—иметь его по возможности постоянно на глазах, а для этого, конечно, требуется отречение не только со стороны матери, но и отца, от развлечений и удовольствий вне дома, посвящение себя на первых порах всецело дому и ребенку и кроме того окружение себя лицами испытанной честности и нравственности, которые, если не могут научить и наставить ребенка словом и примером, то по крайней мере и не испортят его.

Наблюдение за ребенком и сохранение его нравственной чистоты преимущественно, конечно, лежит на обязанности матери, так как отец часто отвлекается службою или другими занятиями, которыми он приобретает средства для жизни семьи.

Мать естественная воспитательница своих детей. На ней лежат все обязанности по воспитанию ребенка, на нее ложится и нравственная ответственность. Отец должен помогать ей в деле воспитания, по мере сил и возможности, и в свободное от занятий время не оставлять ее одну коротать часы с ребенком, не давать ей повода отвлекаться от забот о ребенке беспокойством о муже.

Как устраивается жизнь в хорошей русской семье?

Еще когда ребенок в колыбели, он видит ежедневно отца и мать пред образом молящихся и делающих крестное знамение. Как только ребенок проявляет сознание, мать приучает его складывать пальцы для крестного знамения и молиться, причем немногосложные слова детской молитвы произносит сама мать, пока ребенок не заучит этих слов.

«В этом, главным образом, периоде детской жизни полагается начало божественного чувства и молитв. Это также происходит путем подражания, но возбуждающая религиозно-молитвенная сила родственнее для души ребенка, доступнее и действительнее. Нужно только, чтобы божественное и религиозное чувство в ребенке возбуждалось действительным, искренним, из глубины души исходящим религиозным чувством и расположением взрослых, ибо чем глубже и сильнее эти чувства и расположения, тем явственнее выразятся они в голосе и положении лиц». (Н. И. Ильминский. Беседы о народной школе).

День в хорошей семье начинается и оканчивается молитвою. Молятся отдельно каждый, мать всегда в спальне, в присутствии ребенка, который, если он первый, спит в спальне родителей, чтобы мать могла слышать каждый крик дитяти.

В старое время в русских семействах утренняя и вечерняя молитва совершалась целою семьею, и домочадцы (прислуга) участвовали в общей молитве. Читал молитву отец семейства. Начиналась молитва молением о Царе и Царской семье. Хороший и трогательный то был обычай, соединявший и хозяев, и слуг в одну семью, ежедневно молившуюся о Царе и о мирном, безмятежном жительстве. Нельзя не пожалеть, что усложнение семейной жизни повело к отмене этого патриархального обычая—общей молитвы, совершавшейся с подобающим благочинием и благоговением.

Перед праздником отец и мать идут в церковь ко всенощной, а во время праздника к обедне. Когда ребенок начинает ходить, его тоже берут с собою в церковь. Таким образом, постепенно воспитывается любовь к церкви православной, нашей „воспитательнице и руководительнице», духом которой мы, по словам преосвященнейшего Харьковского Амвросия, (Слово в день тезоименитства Государя Императора, за Август 1888 года) „крепки», «в ее указаниях и наставлениях имеем светлый, чистый, истинный идеал могущественного и благоустроенного народа».

Каждая семейная трапеза начинается и оканчивается молитвою,—наложением на себя крестного знамения. В последнее время это, к прискорбию, считается излишним; на публичных обедах только одно духовенство наше свято соблюдает этот исконны обычай старины.

Ребенка следует приучать к умеренной пище. Само собою разумеется, что родители должны ему подавать пример умеренности. Неумеренность и пристрастие к излишествам развили столь распространенную в настоящее время жажду к приобретению во что бы то ни стало. Мы не можем быть довольны малым, нам все подавай больше и больше. Отсюда преобладание меркантилизма. Воспитание должно подавлять эти алчные инстинкты, или вернее, вовсе не возбуждать их в ребенке. А к этому вернее всего ведет приучение дитяти к простой, воздержной, умеренной жизни.

Давать ребенку деньги на сласти или на какие-нибудь зрелища, по нашему мнению, совершенно непедагогично.

Можно и должно давать ребенку для двух целей—положить в тарелочку в церкви и подать бедному, а когда он подрастет—на хорошие книги. Хорошая книга лучший и наиболее целесообразный подарок в день ангела и в день рождения: подаренная книга возбуждает желание прочитать ее, а прочтение книги принесет пользу несравненно большую, чем даримые обыкновенно детям сласти и игрушки.

Приучение к сладостям не заслуживает одобрения: сладости вредят желудку и составляют излишество, которого должны избегать благоразумные родители. Знал я одну мать, которая сама очень любила сладкое и детям своим каждый день давала «посластитъся». Ее младший сынок с самого начала имел отвращение к сладкому. И что же? она до того усердно потчевала малютку, что наконец приучила, и он сделался страстным сластеной, так, что так и смотрел, где бы и чем бы, говоря языком матери, посластиться.

Время между молитвою и трапезою должно быть посвящено труду: отец занимается своим делом, мать своим.

Ни отец, ни мать не проводят время в праздности. Свободное от занятий время отдыха—прогулке и чтению. Любовь родителей к труду и чтению благотворно действует на ребенка, который будет в первое время делать то же из подражания, а потом труд и чтение обратятся ему в привычку, сделаются его второю природою, предохраняя его от пустых и вредных развлечений. Чтение разовьет его ум и обогатит его знаниями.

В число работ матери входят и работы для бедных. Посильная помощь бедным, забота о них служат к смягчению сердца ребенка, который, видя оказываемую родителями помощь беднякам, безмолвно, но крепко впитывает в себя самое лучшее христианское чувство—милосердие.

Никогда ни отец, ни мать не позволяют себе осуждать других и говорить о других худо в присутствии ребенка. Никогда не позволяют себе читать вслух такие произведения, которые могут соблазнять дитя. В этом случае, да не утешают себя родители тою мыслию, что ребенок мал, не поймет. Многое может понимать ребенок не умом, а тонким детским чутьем, сердцем.

Не можем не рассказать нашей собственной ошибки, сделанной нами при обучении письму—чтению нашего пятилетнего сынка. Когда он стал уже довольно хорошо разбирать и мог читать связно, мы взяли для упражнения в чтении первую попавшуюся нам в руки книгу и взяли именно стихотворения Пушкина, чтобы привлечь ребенка изяществом и красотою стиха. Нам открылась поэма „Цыгане», и мы, ничто же сумняся, уверенные, что в тонкости мысли ребенок входить не в состоянии, заставили его читать. Когда он дошел до того места, где Земфира, пропев песню:

• Презираю тебя.
• Я другого люблю,
• Умираю любя»,
• «Ты сердиться волен.—
• «Старый муж, грозный муж,
• Я песню про тебя пою»,

наш малютка вдруг заволновался и спросил нас: „папа, она шутит это?» Читай дальше, говорю я. Прочитав то место, где Земфира изменяет своему мужу ,, мой мальчик совершенно возмутился: „Скверная какая», проговорил он с сердцем и оттолкнул книгу. Тогда только мы поняли, что сделали непростительную ошибку, дав ребенку чтение не по летам.

Вообще, как при выборе сказок и рассказов, так и при выборе первого чтения, нужно соблюдать большую осторожность.

Не всякая сказка, не всякий рассказ и не всякое стихотворение хорошо для ребенка. Осторожно нужно выбирать сюжет для рассказа и чтения, потому что ребенок очень любит слушать и рассказ, и чтение, весь обращается в слух и верно и живо схватывает суть рассказа и прочитанной статьи. Весьма занимают ребенка рассказы из жизни детей; даже описание собственной их обстановки и жизни дети выслушивают весьма охотно и не скучают повторениями одного и того же. Слушает ребенок рассказ про себя самого и фотографическое описание своей обстановки, слушает внимательно и оглядывает свою комнату и по временам приговаривает „так», или повторяет название предмета, о котором идет речь.

С большим удовольствием выслушивают дети рассказы из священной истории.

Жизнь Иосифа, проданного братьями иноземным купцам, производит на ребенка сильное впечатление, иногда вызывает слезы. Не подумайте утешать его такими, якобы приноровленными к детскому возрасту, утешениями: „Не плачь, я скажу братьям, чтоб они не продавали Иосифа». На это вы рискуете получить такой ответ: „Да, как же! Кому ты скажешь, книге-то»?

Чрезвычайно интересуют ребенка рассказы басен. Был я свидетелем, как мать рассказывала своему трехлетнему мальчику басню Крылова: „Фортуна и Нищий». Ребенок слушал с увлечением, у него дух захватывало при рассказе о том, как нищий при каждой новой горсти золота, которую Фортуна всыпала в его суму, все просил прибавить еще горсточку, хотя знал, какие пагубные последствия могут быть от переполнения сумы тяжелым золотом: Фортуна объявила нищему, что она будет класть в суму золота, сколько он ни попросит, но что если сума прорвется, то все пропадет, и он опять останется бедненьким, нищим. Не смотря на это предостережение, нищий все просил: „прибавь еще горсточку». При каждой такой просьбе нищего, ребенок горестно вскрикивал: „Опять! Экий какой!» Очевидно, он боялся за нищего, чтоб не прорвалась его сума. А нищий продолжает опять свое, рассказывает мать: прибавь еще горсточку. „Экий какой! Ну, а она?»—Она еще всыпала горсть золота. „Ну? А нищий?… Опять запросил?» волнуется ребенок.—Да, нищий снова: прибавь еще горсточку. —„А она»?—Она всыпала еще горсть золота… а сума-то и прорвалась; „ну вот!», воскликнул ребенок. И сколько горечи, сколько неподдельного, искреннего сочувствия – к нищему было в том детском восклицании.

Разумно веденные рассказы и чтение приносят ребенку громадную пользу, а возбужденная в годы детства любовь к чтению делается драгоценным достоянием всей жизни человека.

В присутствии ребенка, в первые особенно годы, следует решительно избегать пиров, соединенных с попойкой и картежной игрой.

Нет ничего вреднее, как, ради удовлетворения прихоти ребенка, желающего подражать большим, давать ему пить наливки, доппель-кюммелю, крепкого вина. К питию приучиться легко, но отстать от него трудно, а когда страсть к спиртным напиткам овладеет человеком, то он становится рабом своей страсти и теряет мало-помалу лучшие человеческие чувства. „В вине, говорит Иисус, сын Сирахов (Кн. Премудр. гл. ХХХI – 29), не мужайся, многих бо погуби вино». От такого огненного напитка следует всячески остерегать детей, чтобы не сжег их огонь. „Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд» (Павла к Ефес. гл. V, 18). „Всяк бо пияница, и блудник обнищает и облечется в раздраная и в рубища всяк сонливый» (Кн. Притч. Соломон. гл. XXIII, 21).

К картежной игре тоже приучать детей не следует, ни коммерческой, ни к азартной: нет времяпрепровождения более бессмысленного, как игра в карты. И сколько на нее теряется времени, которое, употребленное с пользою, послужило бы к значительному возвышению нравственности, благосостояния и богатства народного.

Отец и мать смело могут выказывать взаимную любовь друг к другу пред лицом ребенка.

Это и поучительно и даже приятно дитяти, которое часто, по собственному влечению, соединяет руки отца и матери, сближает их головы, обнимает их детским сердечным объятием, целует попеременно то одного, то другого. Дитя с веселым, радостным смехом смотрит на взаимные ласки отца и матери. Видно, что такое отношение родителей друг к другу ему по душе. Напротив, недобрые, или, чего Боже сохрани, враждебные отношения нагоняют недетскую грусть на лицо ребенка, отравляют его детское спокойствие и беззаботность.

Доброта, скромность, вежливость и другие хорошие качества передаются ребенку в наследие и утверждаются в нем путем подражания родителям, тоже замечаем мы и с обратными качествами.

Старательно должны сдерживать себя отец и мать, если кто-либо из них слишком боится грозы, коров, собак, кошек, мышей и т. п.: эта боязнь очень легко переходит и в детей.

И часто мы видим в одной семье детей смелых и трусливых: к первым перешла смелость от отца, ко вторым боязливость и трусость от матери. А такая перешедшая по наследству или усвоенная подражанием трусость иногда ставит взрослого человека в пренеприятное положение.

Один храбрый и предприимчивый полковник, приобретший себе литературную и политическую известность, в одном доме, при разговоре об очень важном предмете, вдруг побледнел, затрясся и, с дрожью в голосе, спросил хозяина: „у вас есть кошка?!» Да, отвечает удивленный таким неожиданным и неуместным вопросом хозяин, есть маленький котенок. „Ради Бога, умоляю вас, прикажите его убрать… Если я его увижу… со мной обморок сделается».

А сколько примеров боязни пред грозою, боязни, доходящей до странностей. Один педагог ветеран, строгий и стойких правил, до того боялся грозы, что нарочно устроил себе спальню во внутренней, совершенно темной комнате, куда и уходил он стремительно при первом ударе грома, ложился в постель и укрывал голову подушками. В таком положении оставался он во все время грозы.

Воспитание может смягчить и даже совершенно уничтожить наследственную боязнь.

Припомним слова Луи – Филиппа: „Я был мальчик слабый, ленивый и трус: боялся мышей. Она (его воспитательница г-жа де – Жанлис) сделала из меня довольно смелого и храброго человека». Вся тайна этого воспитания заключалась в двух словах—систематичность и строгость.

В чем же состоит строгость воспитания, не в наказаниях ли?

VI. Наказания, награды, похвалы, порицания, ласки

Не преставай младенца наказывати;
аще бо жезлом биеши его,
не умрет (имя того).
Ты бо побиеши его жезлом,
душу же его избавиши от смерти.
(Кн. Притч. Соломона. гл. XXIII. 13-14).

Наше старое воспитание, которое изложено в Домострое и которое до сего времени имеет силу в крестьянском быту, опирается на наказании, не в смысле древнем – поучения, а в смысле нанесения боли телесной. В Домострое дословно приводятся слова из книги премудрости Иисуса, сына Сирахова, а в книге премудрости Иисуса, сына Сирахова, говорит ся так: „Любяй сына своего участить ему раны, да возвеселится в последняя своя. Наказуяй сына своего насладится о нем, и посреде знаемых о нем похвалится. Учай сына своего раздражить врага, и перед други о нем возрадуется.

Умре отец его, и аки неумре: подобна бо себе остави по себе». (гл. XXX. 1—5).
„Угождаяй сыну обяжет струпы его, и о всяком вопли, возмятется утроба его. Конь неукрощет свиреп бывает, и сын самовольный продерз будет. Ласкай чадо,—и устрашит тя, играй с ним,—и опечалит тя. Не смейся с ним, да не поболиши о нем, и напоследок стиснеши зубы твоя. Не даждь ему власти с юности и не презри неведение его. Сляцы выю его с юности и сокруши ребра его, дондеже млад есть,да не когда ожестев, не покоритися» (гл. XXX, 7—13).

Соломон в книге притчей также советует наказывать младенца: „Безумие висит на сердце юнаго, жезл же и наказанъе далече (отгонит) от него» (гл. XXII, 16). „Не преставай младенца наказывати: аще бо жезлом биеши его, не умрет (от него). Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти» (XXIII, 13 — 14).

Не только древняя педагогика, но и позднейшая сильно стояла за розгу и вообще за наказание телесное. Тротцендорф (1490—1556) в третьем школьном законе, в числе наказаний указывает розгу. И Лютер не хвалит родителей, щадящих тело своих учеников. Лютер, называвший Соломона истинноцарственных школьным учителем, так говорит. „Но ложная кровная любовь (Naturliebe) ослепляет родителей, так что они более щадят тело (das Fleisch) своих детей, чем душу».

Мы очень хорошо помним беседу нашу за границей с германскими педагогами в 1862 году. Они с похвалою отзывались о проекте устава гимназии, составленном при министре народного просвещения А. В. Головнине, но решительно все были против отмены телесного наказания. По их мнению, так как дети имеют душу и тело, то, действуя на душу, не нужно забывать и тело, и от времени до времени закреплять нравственные внушения телесною болью, иначе придется многих выгонять из учебных заведений. К сожалению, опасение германских педагогов оправдались: розги изгнаны из наших гимназий, но в то же время изгонялись целыми десятками ученики, даже младших классов, так что родитедям пришлось жалеть об изгнании розги. Мы лично так много видели злоупотреблений при употреблении телесного наказания в школах, что решительно стояли за уничтожение этого наказания в учебных заведениях и теперь стоим. Исключение учеников десятками, имевшие место в последние 20 лет, мы приписываем не уничтожению телесного наказания, а другим причинам, о которых когда нибудь поговорим отдельно.

В Германии в 1862 году нам случалось даже в детских садах видеть, как детские садовницы давали колотушки детям; а в одном из средних учебных заведений, в присутствии нашем, учитель географии без церемонии отвесил удар кулаком по спине ученика за то, что он при перечислении самостоятельных мелких германских государств пропустил одно из них.

В нашем домашнем воспитании в большинстве телесное наказание существует в виде розги, или в виде дранья за уши, за волосы, ударов по щеке, по рукам и т. п. Можно с уверенностию сказать, что семьи, в которых ребенка и пальцем не тронут, редкость и могут, по справедливости, считаться исключением из общего правила.

Представляется вопрос: следует ли допускать телесное наказание в домашнем воспитании с детьми дошкольного возраста?

Присматриваясь к детям, мы замечаем, что ребенок, для которого достаточно одного нравственного воздействия, чуть ли не составляет исключения, и всломинаются слова Соломона: Безумие висит на сердце юного; так что страх наказания едва ли не необходимая принадлежность строгого воспитания.

При систематичности и благоразумной строгости воспитания, растворяемой любовию, может быть, и придется ограничиться страхом наказания, что, конечно, и желательно.

Если и допустить в домашнем воспитании телесное наказание, то лишь как необходимое зло, в самых редких и крайних случаях, применять его не в минуту вспышки гнева на ребенка, и любовию смягчать наказание.

В Новом Завете мы читаем уже такие указания относительно обращения с детьми. „И вы, отцы, не раздражайте чад своих, но воспитывайте их в наказании и учении Господни» (К Ефес. гл. VI, 4). „Отцы, не раздражайте чад ваших, да не унывают». (К Колос. гл. III, 21).

Самая любовь родительская не допустит родителей до жестокой ручной расправы над родными детьми.

Такая расправа поэтому является только как печальное исключение, и преимущественно в таких семьях, где отец и мать расправляются с ребенком тотчас под влиянием гнева и личного раздражения». Родительская любовь влечет к снисхождению, к тихости, к мягкости, и самый гнев, растворенный любовию родительскою, почти всегда чужд жестокости. Наказывать детей должно не иначе, как с кротостию, чтобы они видели, что наказывающая рука милует их, что и в наказании проявляется теплота сердечная. Наказание ребенка, производимое не с гневом и яростию, а с печалию и тихостию, действует вдвое сильнее и оставляет в наказываемом ребенке не ожесточение, а раскаяние в проступке, поведшем к наказанию. А чтобы так наказывать, необходимо дать время остыть гневу на ребенка, а отнюдь не приступать к наказанию в раздражении.

Как и чем наказывать? Конечно, не палкой, не таким орудием,которым можно причинить ребенку вред, не кулаком, употребление которого уже указывает на раздражение и гнев.Следуя совету Домостроя, ни по уху, ни по виденью (т. е. по глазам) не бить, не бить также по голове, так как от таких ударов может быть поврежден слух, зрение и нанесен вред не только телесному здоровью, но и умственным способностям.

Во всяком случае к телесному наказанию нужно прибегать как можно реже: часто употребляемое телесное наказание притупляет чувствительность и теряет силу. Телесное наказание не должно производить при других, это непременное правило.

Честь и слава родителям, которые постоянною бдительностию над своим ребенком, постоянною твердостию и строгостию, соединенною с любовию, постоянною справедливостию и разумною требовательностию достигнуть того, что ребенок будет послушен и исполнителен, и в телесном наказании ни разу не представится надобности. Избаловать ребенка и без всякого наказания легко, но воспитать как следует, в страхе и учении Господни, великое и нелегкое дело, заслуживающее полного уважения и могущее быть признанным идеалом воспитания.

Много нужно ума, твердости характера и уменья владеть собою, а главное много нужно любви, чтобы если не достигнуть идеала воспитания, то хоть приблизиться к нему.

По нашему, идеал воспитания состоит в том, чтобы воспитать ребенка послушным, нравственным, честным, добрым и религиозным, и во время воспитания не только не допускать телесного наказания, в каком бы то виде ни было, хоть бы оно даже заключалось в стоянии на коленях, но и грубого, оскорбительного слова, которое тяжело падает на душу оскорбленного ребенка и оставляет в ней недобрый след.

„Слово жестоко воздвизает гневы», говорит Соломон (Кн Притч. Соломон. гл. XV, 1). Иное слово оскорбит сильнее удара. „Суть иже глаголюще уязвляют яко мечи». (Кн. Притч. Соломон. гл. XII, 18). И не столько оскорбляет и уязвляет бранное слово, во гневе сказанное, сколько злая и холодная насмешка. Грубых и оскорбительных слов родители должны избегать и потому, что такие слова раздражают детей и портят их характер, и потому, что дети, по своей переимчивости скоро усваивают эти слова. Стоит пожить в деревне, чтобы убедиться, как скверная руготня родителей усваивается детьми: мальчики 5-6 лет ругаются между собою тою скверною бранью, которая, к сожалению, так часто употребляется русским народом, что ей придается даже название „русской брани». Если бы родители и вообще взрослые не ругались так при детях, из уважения к их чистоте и невинности, так эта брань не переходила бы из поколения в поколение, как нечто унаследованное от отцев и дедов. Что Иисус, сын Сирахов, говорит относительно сына наказаннаго, т. е. воспитанного в страхе Божием, то же может быть применено к сыну, которому дурная жизнь и дурное слово отца постоянно служили соблазнительным примером: „умре отец его и аки не умре: подобна бо себе» остави по себе» (Кн. Премудр. Иисуса, сына Сирахова гл. XXX, 4). Как добрые и хорошие дети утешение и слава родителей, так и честные, хорошие родители — отрада и честь для детей. „Венец старых чада чад, говорит Соломон, похвала же чадом отцы их. (Кн. Притч. Соломон. гл. XVII, 6). Признавая телесное наказание необходимым злом, которое можно допускать лишь в крайних случаях и без которого лучше было бы обходиться при воспитании, так как телесное наказание—орудие обоюдоострое, приносящее и пользу и вред, смотря потому, кем, с кем, когда и как оно употребляется: признавая, что грубые, оскорбительные слова и особенно злая, ядовитая насмешка должны быть совершенно выкинуты, как пособие при воспитании, — мы вместе с тем не можем не обратить внимание родителей и на награды и похвалы, на которые иные родители смотрят, как на полезнейшее орудие воспитания, и излишеством которых нередко злоупотребляют.

По нашему мнению, награды не должны иметь места в системе домашнего воспитания, мы не в состоянии даже понять, какой такой особенный, исключительный, заслуживающий награды подвиг может сделать ребенок? Если он любит отца и мать и, покоряясь голосу любви, старается делать все, что приятно и угодно родителям, то за это с избытком награждает его любовь матери и отца, заботливо охраняющая его детские годы. Если он кроток, послушен, с готовностью исполняет приказаяие отца и советы матери, то это плоды той же детской любви, которая смотрит в глаза родителям, угадывает их желание и спешит исполнять их. Награждать какими-нибудь материальными наградами за эти проявления любви уместно ли? И чем награждают детей? Дорогими игрушками. Детям, как показывает опыт, такие игрушки доставляют лишь минутное удовольствие, а затем забываются, ломаются. И где награда?… В каком жалком виде! Награждают детей лакомствами. Это один из самых вредных способов наград: лакомства портят ребенку и зубы, и желудок, и даже отчасти нравственность, делая его лакомкой, сластеной. Награждат деньгами, как делают иные родители, самый вредный вид награды, воспитывающий в детях мысль, что за хороший поступок, в роде ли выучки наизусть данного стихотворения, усвоение евангельского рассказа, решение заданной задачи, непременно следует денежная награда.

Привыкнув в детстве ждать награды или платы за каждый исполненный долг, за каждое хорошее дело, он впоследствии не будет ли ждать платы за каждый свой шаг?

Не воспитываются ли такими наградами люди, стремящиеся, в продолжение всей своей жизни, приобретать и приобретать? Не усилится ли этим способом воспитание и без того сильно развитая в настоящее время страсть к стяжанию во что бы то ни стало, страсть пагубная, замораживающая все теплые побуждения души?

Лучшая и единственная награда для детей — ласковый взгляд, доброе, ласковое слово родителей.

Следовательно, спросят нас, награда должна быть заменяема похвалою? Да, похвалою, одобрением. За хороший поступок, за добросовестное исполнение долга достаточно похвалить ребенка. Но следует хвалить за дело, за то, к чему приложен был труд ребенка, а не за то, что дано ему самою природою. Можно похвалить ребенка за хорошо усвоенный урок, за чистоту и опрятность; но не за способности, не за красоту. Осыпать ребенка похвалами за его таланты к живописи, к музыке, к математике, восхвалять его гениальность, представлять его другим, как замечательного поэта, хвалиться его стихами, рисунками, — по меньшей мере, неблагоразумно со стороны родителей. Такие похвалы с малолетства надмевают ребенка, заставляют его думать о себе высоко; и большею частию, если не всегда, из такого чуда ребенка выходит в конце концов самая жалкая посредственность, неизмеримо, до смешного, высоко о себе мечтающая. Такую себялюбивую, смешную, заносчивую ничтожность воспитывают неумеренные похвалы. За примерами ходить далеко, думаем, нечего. Примеры, к сожалению, у всех перед глазами. Вот, например, молодой человек, способный, обладающий даром слова, но, к сожалению, возомнивший о себе с детства, что он артист, поэт, гений. Еще будучи мальчиком, он пописывал стишки, где воспевал с детским увлечением „царицу души своей». Любящая и нежная мать была в восторге от своего Лели, всем показывала его стихи, всем, в его присутствии, с убеждением твердила „у меня Леля—гений». Сделавшись студентом, он пристрастился к театру, вообразил, что он великий актер, что никто в мире не понимал еще гениальных драматургов так, как понял он, и никто не в состоянии так верно передать на сцене характеры главных действующих лиц их произведений, как он. Так как двум господам в одно время нельзя служить, то посвятивши себя театралъному искусству, наш гениальный молодой человек не мог в то же время с увлечением служить науке, и потому вышел из университета не гениально, а как самый рядовой, средней руки студент. Поступил на службу… Но где же для гения найти служебное положение по душе? И службу оставил… Напечатал свои стихотворения, в которых по преимуществу воспевал луну, свидетельницу его мечтаний, зефиры, ветерки, души его цариц… но и стихотворения не только не прославили его, а возбудили лишь смех. Пробовал он себя и в драматических ролях, но и на сцене он оказался таким же актером, каким вышел поэтом,словом, вышел из гениального Леля неудачник в полном смысле этого слова. Неуместно хвалить ребенка за его прирожденные способности, за то, в чем нет ни капли его труда, его заслуги; но еще непростительнее расхваливать красоту ребенка. А как многие родители и знакомые и даже незнакомые грешны в таком расхваливании… „Ах,какое прелестное дитя! Какой красавчик!» слышим мы нередко при появлении красивого ребенка. Эти похвалы чистый яд. Слышащий их часто ребенок невольно не раз засматривается в зеркало, любуясь собою, невольно прихорашивается, начинает особенно заботиться о прическе и платье, посматривает, глядит ли на него, прислушивается, говорят ли о нем; если видит, что шепчутся, воображает,что речь идет о нем,что его хвалят. Для мелкого себялюбия и тщеславия крепко западает в душу ребенка под громом похвал его красоте. Все его внимание обращено на наружность, о развитии душевных способностей мало заботы, и выйдет из ребенка — девочки тщеславная, красивая кукла, все мысли которой сосредоточены на вечерах, балах, театрах и нарядах, которая окажется дурною женою и матерью; из ребенка — мальчика красивый франт, пшютик, который изощряетса в придумывании оригинальных разноцветных костюмов,чтобы рельефнее выставить в них свою красивую фигуру, который оригинальничает тем, что появляется на велосипеде в публичных садах, стесняет,чуть не давит гуляющих, желая поразить своей красотою, который отличается пред „золотою молодежью», если он принадлежит к ней по рождению и средствам, красивыми женщинами, с которыми он показывается всюду.

Хвалить ребенка следует за дело, но умеренно, частая похвала теряет свою цену и обращается в захваливанье, которое всегда вредно.

Вредно захваливание, портящее и надмевающее ребенка; но не менее вредно и чрезмерное порицание и осуждение, лишающее ребенва всякой бодрости и энергии и доводящее его иногда не только до уныния и отчаяния, но даже и до идиотства. К сожалению, в больших семействах, где много детей, не редкость встретишь любимых и нелюбимых детей. Любимые дети представляются гостям и рекомендуются родителями, как умные, красивые, талантливые, даже гениальные. О нелюбимых или молчат, как бы игнорируя само их существование, или, что еще печальнее, прямо говорят о них: „это у нас глупое, несмысленное дитя, это у нас дурачек, идиотъ». Как тяжело в большой семье видеть, что все дети как дети, веселы, ласкаются к родителям,играют,— только один ребенок прижмется где нибудь в уголке тихо, робко, смотрит как-то дико, пугливо, не смеет вмешаться в игры своих братьев и сестер. Точно отверженный, сидит он в одиночестве. Спросите такого ребенка: ты хорошее дитя? „Нет, ответит он вам грустно, я не хороший, глупый, меня никто не любит». Раз такой ребенок ответил нам даже так: „Нет я скверный… идиот, меня никто терпеть не может». Конечно, говоря это, ребенок не понимал вполне, что значит слово „идиот», но с тяжелым чувством догадывался, что этим словом выражается нечто очень дурное, что это даже хуже, чем скверный.

Тяжелую ответственность принимают на себя родители, унижая и отталкивая от себя таким образом одного из своих детей. Сколько оскорблений приходится вынести, сколько соленых слез приходится проглотить преследуемому родителями ребенку!

Всем детям в его глазах даются мягкие сдобные сухари, ему почти бросают, как собачёнке, кусок вчерашнего белого хлеба; всех оделяют новыми дорогими игрушками, ему с пренебрежением дают старую, изломанную кем нибудь из его братьев; всех наряжают, как куколок, и выводят к гостям на погляденье, чтобы похвастаться ими, а он, одетый незавидно, прячется где нибудь, чтобы его не заметили, чтобы не получить оскорбление словом или пинка. Хорошо еще, если в семье есть нянька или кто-нибудь из прислуги, которая пожалеет бедного, обижаемого всем ребенка и приголубит его от времени до времени; хорошо, когда найдутся посторонние теплые сердца, которые откликнутся сочувственно на горе ребенка и постараются облегчить его нравственные страдания. А то бывали примеры, что такой забитый ребенок доходил, действительно, чуть не до идиотизма. Бывали примеры, что такой ребенок, в порыве отчаяния, покушался на свою жизнь; так невыносима была для него эта незаслуженная печать отвержения.

И здесь, так же как при захваливании, важную роль играет наружность ребенка. „Это у нас красавчик, умница, а этот урод, не знаем в кого уродился, идиот какой-то». И бедный некрасивый ребенок преследуется насмешками и язвительными укорами… за то, что при рождении не получил красивого лица.

Знали мы и такие примеры, что из нелюбимого, отверженного родителями ребенка, благодаря счастливой его природе, или благодаря тому, что находились чужие люди, смягчавшие своею внимательностью тяжелое семейное положение ребенка, выходил человек дельный, благородный, стойкий; что он, при печально изменившихся обстоятельствах родителей, делался подпорою их старости, их единственною отрадою и утешением, тогда как их прежние любимчики частию довольно равнодушно относились к их участи, частию, избалованные с детства, поступали в разряд неудачников. Какое чувство должны были испытывать старики-родители, с любовью поддерживаемые их прежним отверженцем.

Некоторые родители и любят своих детей, но, под влиянием мнения, что ласкать ребенка значит портить его, удерживаются от показания детям своей любви, надевая на себя в сношениях с ними маски строгости и суровости.

Ребенок видит, что родители ласковы и нежны друг с другом, ласковы к чужим детям, но к нему всегда холодны, хотя и доставляют все для него нужное, — никогда не прижмут его к своему сердцу, никогда не поцелуют, только и позволяют ему целовать свою руку. А между тем они хвалят его, дают ему хорошие подарки, награждают его за прилежание книгами и деньгами. Но для ребенка всего этого недостаточно,—холодом веет от всех тех похвал, подарков – наград. Сердце ребенка требует теплоты, ласки.

Для доброго, хорошего ребенка дороже всяких наград и похвал ласка родителей, которую он ценит, которую он помнит всю жизнь, когда эта ласка идет от чистого, любящего сердца.

На такую родительскую ласку всегда готово откликнуться чуткое и отзывчивое сердце ребенка. Никакие ласки кормилицы и нянек, бонн и гувернантов не могут заменить ребенку ласки отца и матери. Лишать ребенка этой ласки, к которой он стремится всем сердцем, более чем жестоко. А нет ли отцов, которым и в голову не приходит приласкать ребенка, которые такую ласку считают излишнею нежностию? Нет ли матерей, которые, вполне отдавшись светским удовольствиям, не находят времени приласкать своего ребенка, жаждущего ласки? Нет ли отцов и матерей, которые и видят своего ребенка только тогда, когда его приводят к ним наемные бонны и воспитательницы, чтобы поцеловать у них ручку? А ребенку, вместо этого холодного приветствия, так хотелось бы кинуться в объятие отца и матетери, приникнуть к их груди горячей головенкой и получить от них сердечный поцелуй. Все свои богатые, разнообразвые игрушки, которые так часто покупают ему родители, видящие его только по утрам и вечерам,он охотно отдал бы за одну теплую родительскую ласку.

VII. Домашнее учение ребенка

Слушай, сыне, отца твоего наказание, да мудр будеши в последняя твоя
(Кн. Притч. Солом., гл. XIX—20)

Обучение ребенка наглядное и катихизическое, т. е. с голоса, путем рассказов, начинается с того времени, когда у ребенка проявляется первое сознание. В это время, как и вообще в первые детские годы, наглядному обучению весьма способствует пытливость и любознательность ребенка, беспрестанное задавание им вопросов, желание узнать, что он видит, для чего виденное существует и т. п. Катихизическое учение лучше всего вести по картинам, потому что дети чрезвычайно любят рассматривать картинки. Вспомните как охотно маленькая девочка, еще не умевшая говорить, рассматривала, под руководством матери, Видимый Мир знаменитого педагога славянина Коменскаго. Мать показывала ей картинки и называла изображаемое на них. Ежедневное рассматривание книжки Коменского привело к тому, что девочка на вопросы матери: где лошадь, где волк, где лев? безошибочно указывала требуемое, и таким образом по Видимому Миру малютка ознакомилась с миром животных. Девочку занимала книжка Видимого Мира, или, вернее, картинки книжки, и она сама указывада на нее матери, приглашая ее к уроку наглядного обучения.

Путем катехизическим дети могут ознакомиться с теми эпизодами священной истории, которые и для детского возраста представляют интерес, например с историей Иосифа, и из истории отечественной. Эти разсказы, стихотворения и устная передача сказов и басен будут развивать детский ум, давать направление сердцу и воле ребенка.

Из русской истории должны быть передаваемы дитяти такие разсказы, которые затрагивали бы его сердце, которые могли бы вложить в душу ребенка зародыши любви к родине, к нашей родной свято-русской земле.

Если наука в высших своих областях является как бы интернациональною, космополитическою, то первоначальное обучение ребенка в семье должно наоборот носить исключительно-национальный, патриотический характер. Русская мать должна воспитать русского, а не космополита, пристрастного ко всему иноземному и все иноземное охотно перенимающего.

Само собою разумеется, что первые уроки, полагающие основание всей умственной жизни ребенка, никто не может вести с большим успехом, как любящая мать, так как эти уроки, как и все последующие детские уроки, должны быть ведены вполне воспитывающим образом, а первая естественная воспитательница ребенка – мать. Уже этот долг, налагаемый на женщину природою, указывает, что образование женщины должно быть поставлено на твердых началах, ибо только подготовленная образованием мать может быть полезною воспитательницею своего ребенка. Поэтому для правильного воспитания детей низшего сословия, желательно увеличение числа народных школ, в которых будущие матери могли бы получать не только образование, но и воспитание: народная школа должна воспитывать нравственных и религиозных людей по началам православной Церкви и русской народности. Желательно, чтобы народные школы сообщали девочкам такие познания, которые давали бы возможность прошедшей школу, сделавшись материю, вести правильно воспитание и первоначальное обучение своего ребенка. Для народных школ полезно было бы составить книгу для чтения из таких стихотворений и эпизодов из отечественной истории, которые могли бы служить к воспитанию патриотического чувства; в эту книгу должны войти и рассказы из священной истории, доступные детям.

Много полезного и поучительного может быть сообщено матерью-воспитательницею в этих наглядных и катехизических беседах. Много добрых семян может быть посеяно в чистой душе ребенка.

Развить врожденную ребенку пытливость, обратить ее на полезное и поучительное, изощрить его наблюдательность и внимание, которые так необходимы для последующего учения и для жизни, размягчить его сердце, укрепить и направить его волю, вот задачи домашнего воспитания и обучения, задачи нелегкие, требующие со стороны матери полного внимания, полной сосредоточенности, всецелого посвящение себя своему ребенку. Мать должна помнить, что от нее, от ее воспитательной деятельности зависит все будущее ее ребенка. Если она это сознает, пойдут ли ей на ум какие бы ни было развлечения и удовольствия?

Любитель цветов и садовник, с любовию занимающийся своим делом, посадив хорошие цветочные семена и получив маленькие ростки, ухаживает за ними со всем вниманием, поливает их бережно, чтобы не залить, чтобы сильною струею воды не искривить нежные ростки, потом пересаживает каждый росток отдельно и за каждым ухаживает тщателъно, поливает сколько нужно, привязывает их к подпоркам, чтобы росток держался прямо, обрезывает сухие листки, и так изо дня в день со всею заботливостью лелеет растение. И как он радуетея его росту и цветению, с каким наслаждением вдыхает его аромат. Если любитель цветов и садовник с такою неутомимою заботливостию ухаживают за цветочным растением и, доводя его до пышного цвета, с восторгом любуются им; то во сколько раз должны быть сильнее заботы матери, ухаживающей за своим дорогим ребенком, и какой восторг объемлет ее душу, когда она доведет свою радость и отраду до такого состояния, что может с сознанием достигнутого успеха любоваться не его телесною, увядаюшею красотою, но его внутреннею, прочною, неувядающею красотой. Но чтобы иметь такое наслаждение, матери предстоит много труда, много дум и забот; требуется всю себя отдать делу выращения, образования и востатания своего дитяти.

Предварительный курс обучения продолжается до самого приступа к систематическому обучению.

Когда начинать обучение ребенка чтению и письму? Разрешение этого вопроса зависит от индивидуальности ребенка. Если ребенок здоровый и способный, его можно начинать учить чтению и письму с пятилетнего возраста, если он слабосильный и туго развивается, то следует отложить начало систематического учения до 7-ми и даже до восьми лет. Начинать учить с 5-ти лет можно только тогда, когда ребенок сам напрашивается на учение, и вести обучение нужно так, чтобы оно не надоедало дитяти, чтобы урок прекращаем был при первом проявившемся утомлении ребенка.

Способ обучения чтению и письму предоставляется вполне желанию матери: к какому способу она привыкла и какой усвоила, тем пусть и обучает.

Мы лично стоим за способ совместного письма-чтения, при котором ребенок в одно время обучается письму и чтению, читает то, что напишет. Но по какому бы способу ни обучали ребенка чтению желательно, чтобы при чтении ребенок читал целые, имеющие смысл слова, а не отдельные слоги, чтобы он понимал читаемое, чтобы ему истолковалось каждое прочитанное им слово. Это весьма важно для всего последующего учения: привыкнув на уроках чтения узнавать смысл каждого прочитанного им слова, он впоследствии и при самостоятельном чтении будет останавливаться на каждом незнакомом ему слове и спрашивать его значение, т. е. привыкнет читать со смыслом а не заниматься лишь, подобно Петрушке Гоголя, бессмысленным процессом чтения. Насколько это важно, понятно каждому.

При обучении письму желателъко, чтобы буквы давались ребенку для писания в генетическом порядке: сначала буквы, могущие служить элементами, потом постепенное их нарощение, н, п, с, о, а, и т. п.

С обучением письму и чтению рядом можно вести счет, к которому ребенка следует приучать еще во время приготовительного курса. При обучении счету впереди должно идти умственное счисление. Чем сильнее будет ребенок в умственном счете, тем легче впоследствии усвоится им письменное счисление.

Одновременно с обучением письму-чтению и счету происходит упражнение памяти, состоящее в заучивании стихотворений, доступных детскому возрасту. И тут соблюдается то же правило: стихотворение даются для заучивания только такие, которые ребенок вполне понимает. Ничего непонятного давать ему учить не следует. Выбором стихотворений можно способствовать развитию и укоренению в ребенке религиозного и патриотического чувства.

К молитвам, изученным прежде с голоса, присоединяются в этот период обучение молитвы, прочтенные и затем выученные самим ребенком. Молитвы для изучения нужно давать такие, которыя вполне понятны ребенку.

К эпизодическим рассказам из священной истории и из истории отечественной, слышанным ребенком от матери, прибавляются рассказы, прочитанные им самим.

И в этот период обучения мать остается единственною учительницею своего дитяти, и в этот период обучения она более всего заботится о развитии религиозного и патриотического чувства в своем ребенке. К развитию религиозного чувства особенно способствует частое посещение Церкви Божией, этой лучшей и благодатной школы, где чтение, молитвы, песнопение и обряды,—все наглядно раскрывает сущность христианской религии и воспитывает в юном восприимчивом сердце дух братства, любви и милосердия. Желательно, чтобы каждый раз, перед отправлением с ребенком в церковь, мать прочитывала ему евангение дня: таким образом ребенок постепенно будет знакомитъся с этою божественною, настольною книгою каждого христианина, и незаметно будет впитывать в себя „глаголы живота вечнаго». (Ев. от Иоанна, гл. VI—28). Патриотическое чувство на столько должно быть укреплено в ребенке в этот период, чтобы он гордился тем, что он русский. Когда ребенок выучится читать, тогда нужно давать ему книти для чтения с выбором, на что мы уже обратили внимание выше. В этот период обучения, до отдачи в общественное учебное заведение, ребенку следует вложить любовь к чтению.

Хорошо было бы обучить его какому нибудь ремеслу, которое служило бы ему отдыхом от учения и вместе гимнастикою, укрепляющею тело. Да не подумают, что мы отвергаем необходимость отдыха для ребенка. Отдых, состоящий в прогулке на чистом воздухе, в беготне, необходим для здоровья.

В этот же период обучения, если родители имеют достаточные средства, следует учить ребенка одному или двум иностранным языкам, но начинать это обучение не ранее как ребенок усвоит себе хорошо родной язык. Известный педагог Коменский (1592—1671) говорит: „сначала пусть учат отечественному языку, потом языку соседнего народа, а там уже латинскому, греческому, еврейскому, всегда один язык за другим. Нельзя начинать многие языки сразу, это путает».

Трудно одобрить обычай, по которому ребенок, с самых первых лет, когда у него только что развязывается язык, отдается в руки бонны-иностранки, и начинает говорить на чужом языке, а родной язык перенимает только от русской прислуги. Это делается, конечно, с тою целью, чтобы ребенок усвоил себе чистое иностранное произношение, которое дается большею частью лишь в детские годы.

Учите ваших детей иностранным языкам, «в том бо честь есть от иных земель», говорит завещание Владимира Мономаха; но ради Бога, не отдавайте малюток в бесконтрольное распоряжение воспитателей—иностранцев, блюдите за детьми неусыпно, чтобы иностранный воспитатель не отбил овцы от русского стада.

По нашему убеждению, обучение родному языку должно идти впереди обучение языкам иностранным, должно быть базисом всякого обучения. Иначе иностранные языки будут рости без корня, и знание их будет лишь поверхностное, не развивающее. Ребенок будет болтать на иностранном языке бойко, как иностранец, но твердого знания у него не будет.

Не можем не вспомнить одного случая, могущего служить подтверждением наших слов. Один наш хороший знакомый, говоривший по – французски, так сказать, с колыбели, человек светски образованный, но не прошедший основательной школы, принялся по приезде вместе с нами в Петербург, за чтение нового купленного им французского романа. Так как словаря у него под руками не было, то он беспрестанно обращался к нам с вопросом, что значит такое-то слово. Когда после многих таких вопросов, мы выразили удивление, как это он, так свободно говорящий по французски, не обладает достаточным запасом слов,он ответил с полною откровенностью: „нас приучают с малолетства болтать по французски, и мы болтаем как попугаи, но твердости и основательности в наших знаниях нет ни малейшей». И ради такого то знания иностранных языков отдавать своего ребенка на порчу в руки иностранцев!

Мы выше сказали, что следует учить ребенка одному или двум иностранным языкам, по нашему мнению, никак не более двух: изучение трех иностранных языков поведет только к большей поверхностности и будет путать ребенка. И два языка не легко усвоить русскому мальчику, который обязан еще учиться церковно-славняскому языку. По усвоении двух языков, ознакомление с третьим и даже с четвертым значительно облегчается. Не можем не обратить внимания на то, что раннее одновременое изучение нескольких языков, несомненно, будет во вред развитию мышления и сообразительности. Вспомнив знаменитого полиглотта Меццофанти, который знал до 50 языков, но за то на столько мало имел сообразительности, что при таком знании не мог делать сравнений, обобщений и выводов. Лучше один, два языка знать основательно, чем много языков, да кое как, в ущерб развитию мыслительной способности.

В этот же период обучения достаточные родители обыкновенно обучают своих детей музыке и пению.

Вводить эстетический элемент в воспитание детей весьма желательно и полезно; но необходимо сообразоваться со способностями ребенка. Это и соблюдается относительно художественного рисования, которому большею частью обучают только детей, выказавших способность к рисованию. Но нисколько не принимают во внимание способностей ребенка при обучении пению и особенно музыке. Сколько раз приходится слышать пискливые до неприятности голоса, распевающие различные романсы. Нередко обучают пению не только не обладающих голосовыми средствами, но даже не имеющих слуха. Справедливость, впрочем, требует заметить, что пению обучают дома большею частию девочек, так как это искусство почему-то считают принадлежностью девиц. Но музыке учат и девочек и мальчиков; весьма часто при отсутствии слуха ребенка это обучение является бесплодною потерею времени и истинным мучением для детей. А когда мальчик учится в учебном заведении, то обучение музыке производится нередко с явным ущербом для его школьного учения.

Желательно было бы для пользы детей значительное ограничение моды на музыку и пение. Следует принять за правило, чтобы как художественному рисованию, так музыке и пению учить только детей, обнаруживших очевидные способности к этим искусствам. Затем, обучение искусствам, включая сюда и танцы, производить в свободное от учебных занятий время, так как приятное не должно иметь перевеса над полезным.

Домашнее обучение, как мы уже сказали, должно быть проникнуто воспитательным характером. Домашнее обучение и вместе воспитание должно по возможности ознакомить ребенка с Евангелием и вложить в него, словом и примером родителей, любовь и благоговение к Евангельскому учению, учению любви и милосердия, к святой нашей православной Церкви, верной хранительнице божественного учения Спасителя. Оно должно развить, в мере возраста, ум ребенка, смягчить его сердце, направить к доброму, честному и нравственному его волю.