Чего-то настойчиво просит душа в четырех стенах в апрельские дни. Может, ласкового синичьего голоска, способного напомнить, кто мы на самом деле? «Лю-ди-лю-ди-лю-ди…», – повторяет синичка-московка из «птичьих» рассказов писателя Дмитрия Шеварова.
«Три птичьих истории, рассказанных вечером в канун весны» под общим заглавием «Гнездо света» пока нигде не были изданы – только однажды они цитировались в рубрике «Календарь поэзии», которую Дмитрий Шеваров который год ведет в «Российской газете».
Это печатный дебют прозаических «крошек», и мы рады, что вы впервые прочтете весенние строчки рассказов на «Азбуке воспитания».
Адресуем эту трогательную прозу не только детям – всем читателям от мала до велика, любящим лес, природу и все живое и умеющим замечать мелкую певчую птаху в центре города, на вокзале, в дупле старого дерева и придорожном кусте.
Немного об авторе
Подробнее об авторе, его жизни и творчестве читайте в наших статьях:
«Дмитрий Шеваров – «Тихая пристань. Дневник русской поэзии»», «Дмитрий Шеваров: «В детской комнате – всегда рай»», «Дмитрий Шеваров – «Хорошо дома»».
Вчитываясь в простые и ясные сюжеты, испытываешь удивительное чувство, что «Три птичьих истории…» написаны совсем юным сочинителем на пределе мартовско-апрельской радости, из самой душевной глубины и сердечной чистоты.
Проникаясь весенним духом прозаических «крошек», задумаешься: может быть, именно эти свойства писателю важней, чем житейский опыт и суровая мудрость, приходящие с возрастом?
Ведь именно в таком юном и чистом сердце по былинке, по веточке, по невесомому перышку невидимо для глаз – по-синичьи – строится над землёй не ветшающий воздушный дом – гнездо света, с которого начинается Небесный Город – по слову евангелиста, записавшего слова Христовы: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21).
Гнездо света
Три птичьих истории, рассказанных вечером в канун весны
«Холодно чертовски, а ведь бедные птицы уже летят в Россию!..
Войдите Вы в положение коростеля, который всю дорогу не летит, а идет пешком, или дикого гуся, отдающегося живьем в руки человека, чтобы только не замерзнуть…»
А. П. Чехов – А. Н. Плещееву
6 марта 1888 г. Москва.
Как хочется проснуться утром от солнца, от радостного гомона птичьего народа, вернувшегося из дальних жарких земель на оттаявшую родину!
Но пока лишь синичка-московка застенчиво тенькает в заснеженных кустах. Милая наша, верная подружка, ты скрасила нам зиму, а мы не очень тебя и замечали. Многие ли из нас сыпали тебе в кормушку завтрак? Пожалуй, только детсадовские малыши.
Пешеходы бегут мимо тебя на работу, машины проносятся железным потоком и заглушают твою песенку, норовят обрызгать грязью, а ты, не помня зла, тенькаешь приветно: «Лю-ди-лю-ди-лю-ди…».
Ах, если бы мы так ласковы были друг к другу – тогда бы и долгая зима не была нам в тягость, и пасмурные месяцы были не так тяжелы. Мы бы, как синицы, и сквозь нависшие тучи, сквозь слякоть будней, чувствовали бы присутствие солнца над нами, мы приветствовали бы его утром если не песней, то улыбкой. И к марту наше сердце было бы тогда гнездом света, куда вот-вот вернется перелетная радость – Весна!
Скворцы на вокзале
В начале минувшей осени в Москве на Савеловском вокзале поселились скворцы. Они сидели на проводах и пели, подняв к небу тонкие оранжевые клювики, улавливая ими последнее солнце.
Когда я собирался по делам в Москву из своего Подмосковья, то меня согревала мысль, что на вокзале я увижу скворцов, полюбуюсь на их черное оперение с изумрудным отливом.
Скворцы бесстрашно ходили под ногами у пассажиров, другие уселись на проводах и выводили такие рулады, какие и весной не всегда услышишь.
В один из дней все скворцы вдруг исчезли. Остался один. Он сидел на хлебном киоске, смотрел в небо и самозабвенно пел.
Из-за этого скворца я даже на свою электричку опоздал. Электрички еще будут, а скворец улетит, и когда еще я его увижу?
Вот стоял я и слушал скворца, и смотрел, как у него булькает и топорщится горлышко.
Шум, гам, репродуктор объявляет платформы, а скворец закрыл глаза и поет себе как на опушке. Странно, что никто этому не удивляется. Люди спешат мимо, уткнувшись в свои сотовые телефоны, айпеды и айфоны.
Интересно, думаю, а если вдруг завтра на Савеловский вокзал прилетят, к примеру, магеллановы гуси или вьюрковые ткачики – неужели и этому мы не удивимся?..
А потом пришла еще одна электричка в мою сторону, и поток людей увлек меня на платформу. Перед тем, как запрыгнуть в вагон, я оглянулся, нашел черное пятнышко на хлебном киоске: «До весны, братец-скворушка!».
Сумерки с воробьями
Во дворе детского сада растут две туи. Туя – это такое южное дерево, вроде кипариса. Но в отличие от кипариса туя может расти и в нашей средней полосе, если грамотно ее посадить.
Детсадовские туи были посажены грамотно, потому что сильно разрослись. На зиму они не облетают и стоят такие же зеленые как летом.
И вот иду я вечером мимо детского сада. Окна садика светятся как апельсины. Туи слились с сумерками, их почти не видно. Зато было слышно, как в густом туевом лапнике расшумелись воробьи. Их было ни два-три, и даже не двадцать три. Судя по шуму, воробьев было 333, никак не меньше.
Они галдели так отчаянно и звонко, что я невольно остановился. «Дай, – думаю, послушаю. Не соловьи, конечно, но после глухой зимы и воробьи сойдут».
Слушаю воробьев и любуюсь на апельсиновые окна детского сада. И вдруг улавливаю в воробьином хоре голоса не только радостные, но и вредные. Эти воробьи не просто чирикали – они улюлюкали, трещали, и будто бы даже топали ногами, то есть лапами.
Что же это за собрание? – подумал я. Что там решается? Наверное, какой-то страшно важный вопрос.
И вдруг минуты через три галдеж внезапно прекратился. Как будто кто-то выключил звук. Правда, еще несколько секунд отдельные воробьи растерянно чирикали, но и эти выкрики с мест утихли. Похоже, кто-то строгий постучал по графину или грохнул кулаком по столу. Мол: тихо, братцы! дайте слово молвить.
Слышалась недовольная возня, но чирикать уже никто не смел. Потом один воробей – очевидно, воробей-предводитель – что-то терпеливо стал объяснять собравшимся. Раздалось шуршание, как будто все воробьи достали блокноты и стали записывать.
И тут вдруг галдеж раздался совсем с другой стороны – это в детском саду распахнулись двери. На улицу вывалились храбрые дошкольники из старшей группы и закричали «Ура! Домой!..»
Воробьиное собрание испуганно выпорхнуло из зарослей туи, на лету теряя важные документы. Это посыпался с верхушек на землю слежавшийся снег.
Поющая липа
В начале лета я проходил тенистым парком и вдруг услышал, как поет старая липа. Эта липа, должно быть, помнила Пушкина. И вот она совершенно несолидно для своих двухсот лет пела, щебетала, попискивала.
Вы скажите: быть того не может, липы не поют, а пели, верно, птицы где-то среди листвы. Да, и я так в первую минуту подумал и, задрав голову, выискивал птиц в пестрой солнечной зелени. Но ветви липы были высоко в небе, а пение шло от ствола липы – морщинистого и почти окаменевшего от древности.
Я в изумлении стал обходить липу и тут вдруг заметил узкую расщелину. Тут, чуть не задев меня крылом, в расщелину нырнула синица. Вот чьими голосами пело дерево! Старушка-липа приютила синицу с птенцами.
Я тихо отошел от липы и пошел дальше, представляя как уютно, наверное, там, у синиц, какие толстые и теплые стены у липового дома – настоящая дворянская усадьба!
…На обратном пути я вновь замедлил шаг у старой липы. Прислушался. Всё молчало, лишь где-то в кронах шептались листья. Очевидно, в синичьей усадьбе был тихий час.
Вступительная статья Валентины Киденко
Комментировать