Илья Любимов. Рассказ о пути к Богу русского актёра
Илья Любимов

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Думаю, что, как и многие из нас, кто родом из СССР, Ваша жизнь с детства не была связана никак с миром веры, я верно предполагаю?

– Вы абсолютно правы, отче. Я родился в 1977 году в семье, где на тот момент не было ни одного крещеного человека. Мои родители в тот момент были людьми мирно-атеистическими, что на мой взгляд, наиболее опасно.

– Почему?

– Дело в том, что любая не явно выраженная позиция человека, эдакое теплохладное, неострое движение человеческой души опасны именно тем, что они очень вялые, такие дряблые ощущения для души, на мой взгляд, неполезны. Они могут длиться годами, напоминают процесс какого-то загноения, потому что, когда человек имеет пусть даже агрессивную позицию, пусть даже агрессивное мнение, пусть даже яростное представление о чем-либо – это позиция активная, это позиция силы, позиция движения. В конечном итоге, пример апостольский нам говорит об этом: «трудно тебе переть против рожна» – знаменитые слова. Но всякое действие рождало противодействие. А когда человек находится в этом спокойном каком-то состоянии, когда ему тепло – это наиболее опасно, это может остаться без движения, может никуда не привести. Ты так не можешь всю жизнь простоять рядом с чем-то великим, ни к чему, собственно, не прикоснувшись. Но это так, в сторону. К слову о моей семье – да, она была интеллигентная, она и осталось интеллигентной. Мой отец относится к той замечательной любимой мною плеяде физиков-лириков. Он математик, под его неусыпным взглядом до сих пор летают знаменитые самолеты нашей страны. Моя мама лингвист. Но главное, что я бы хотел сказать о своих родителях и о своей семье: несмотря на то, что в тот момент никто из нас не был крещён, никаких связей прямых с Церковью у нас не было, но в нашей семье всегда жила любовь. И поскольку христианство и любовь – это две вещи суть абсолютно коррелируемые, так скажем, то одно без другого существовать не может. И вот как Вы, батюшка, сказали, ваша передача посвящена тому пути, по которому люди приходят к Богу. У меня внутренне сразу родилась эдакая поправка. Я не дерзну сказать, что я пришел к Богу, но этот путь, несмотря на то, что крест на себя я повесил только в 28 лет, от самого рождения и до нынешнего дня – это и есть моё движение к Богу. Я иду к Богу, мне очень радостно от этого, пусть два шага назад и один вперед, но, тем не менее, это какой-то путь. Да, я к Нему иду.

– Отрочество, юношество – все прошло безрелигиозно для Вас?

– Совершенно. Моя семья из образцово-показательной интеллигентской среды. Разговоров о Церкви, о вере не было совсем, я рос в этом смысле в абсолютном вакууме. Мои родители были настолько деликатны, что никогда этих тем не поднималось, считалось как-то внутренне (тоже достаточно такая опасная позиция), что это дело очень интимное, не требует никакого вмешательства. Собственно, такая атмосфера была везде. В какой-то момент рухнул Советский Союз, и тут уж открылась бездна неизведанного. Наступили 90-е, хлынул поток абсолютно невообразимой информации, доселе неслыханной. Это забрало много лет, и как я теперь понимаю – не случайно, у Бога все промыслительно. Если бы была возможность прийти к Вам на передачу в своем состоянии 20-летней давности, у нас бы получился с Вами очень интересный разговор. Умея складно говорить, поддерживать разговоры, я, тем не менее, был жутким ненавистником всяческих религиозных проявлений. И настолько умело я вел диалог, настолько умело я разбивал в пух и прах – дерзко абсолютно, – все эти аргументы к вере, которые я слышал в ответ; настолько хорошо я умел поставить лукавый вопрос ребром: «так что же такое хорошо, или что же такое плохо, скажете ли вы мне?» – что было бы очень интересно посмотреть мне самому на себя самого, что настолько действительная разительная перемена произошла.

Мне было 27 лет, я был на гастролях театра за границей. После спектакля в гостинице я был нетрезв, что-то упало у меня на пол, я наклонился, а моя гостиница стояла таким образом, что напротив нее было зеркальное здание, и в окно из своего гостиничного номера я видел зеркальную стену, в которой отражалось солнце. Был уже закат после спектакля. Я видел солнечное отражение. И вдруг стоя на коленях, будучи нетрезвым, что-то поднимая с пола, меня вдруг поразила простая мысль: я все время до этого видел только отраженный свет! Я увидел эту зеркальную стену, в ней отражалось солнце, но оно отражалось, и меня это поразило, что меня просто как осенило: я стою на коленях, и вдруг я даже не вижу источника света, я вижу только какой-то отраженный свет, и всю жизнь (тут меня как осенило) я видел только отраженный свет, а самого источника не видел никогда! Меня это настолько поразило, я вначале подумал, что я протрезвею, все пройдет – не прошло. День, два, три, четыре – не проходит эта мысль, она все сидит и сидит. Ну, что же, Илья, ты по своей гордыне, по-своему честолюбию и тщеславию, ты все-таки сделаешь шаг, чтобы хотя бы завернуть, хотя бы заглянуть за угол, хоть посмотреть откуда светит это светило, это Ярило, от которого ты получал крохи, капли этой благодати! Пусть даже ты еще был никем, ты даже еще не повернулся в сторону, но тебя, тем не менее, к этому вели, тебе же дали посмотреть, тебе же дали возможность увидеть, что есть источник, которого ты никогда не видел до сих пор! С этой мыслью я вернулся в Москву. И тут надо отметить, что конечно же, огромную роль в моем движении к Богу сыграли люди, которые были рядом.

У меня есть мой друг, мы называем друг друга братьями, теперь он священник, его зовут отец Андрей. Тогда мы проводили много времени вместе, мы учились, закончили институт, вместе работали. И в какой-то момент он воцерковился и начал очень мягко-мягко меняться. Я вдруг ощутил, что, действительно, меняется какой-то состав человеческий, только, собственно, это обстоятельство заставляло меня слушать его. Потому что, поскольку, нынешний отец Андрей (а он тогда был еще просто Андреем) – ему были присущи все черты того человека, который обратился в христианство только-только, то есть который стал верующим, воцерковился, конечно же, проявления неофитства определенного. И все то, что тогда он мне говорил, не имело особого значения. Имело значение то, что я странным образом прислушивался к этому. Я вдруг ощутил, что в человеке появилось какое-то зерно, которое дало рост, которое странным образом поменяло весь состав этого парня, не побоюсь сказать этого слова, тогда он был еще парнем; что что-то изменилось – только это заставляло меня слушать. Потом, когда вдруг он оставил все мирское, оставил свою карьеру актерскую только начинавшуюся, блестящую, его рукоположили в дьяконы – это заставило меня совершенно действительно как-то пересмотреть вообще свой подход к людям в рясах. Потому что вот человек, который был со мной всегда рядом, и он тоже облачился в это. Тогда я понял, что надо бы покреститься

Надо отметить такой важный момент, что в тот момент я жил с женщиной – прекрасной женщиной, был, естественно, в невенчанном браке, вообще ни в каком браке, просто сожительствовал, жил во грехе. Эта женщина, которую я бесконечно люблю до сих пор как человека, я ей благодарен, потому что она, тем не менее, была гораздо честнее со мной, нежели я. В одно утро я вместе с теперешним отцом Андреем, тогда еще просто пономарем, пошел в храм Софии Премудрости Божией напротив Кремля. Мой приятель мне сказал: подожди, сейчас к тебе выйдет священник, ты ему скажешь, что хочешь покреститься. Вышел отец Димитрий, спросил меня: «Ну что тебе?» Я сказал: «Я хочу покреститься». Он говорит: «Как здорово, почему?» Я говорю: «Я не люблю людей». Он говорит: «Ну, милый мой человек, тогда тебе к психологу лучше надо идти!» Так мы постояли, посмотрели друг на друга, он, видимо, сразу все про меня понял в тот момент, когда я боролся с самим собой, он уже вел меня. Отец Димитрий мне сказал: «Ну, хорошо, ладно, прочитай хотя бы Евангелие, потом приходи, мы с тобой поговорим». Я прочитал Евангелие, ничего не понял. Пришел к нему, сказал: «Я прочитал». По моему лицу он, очевидно, сразу сообразил, какое действие произвело Евангелие в моей душе – а именно, никакого. Но поняв, что перед ним случай сложный, он сказал: «Хорошо, иди, крестись, только иди на Красную площадь в Казанский собор, там есть купель, ты уже взрослый, тебе нужно креститься полным погружением, иди, вот тебе в помощь твой друг пономарь». Назначили день, 6 декабря, и я пошел. Женщина, с которой я тогда жил, собрала мне рубашечку крестильную, крестильный набор, она правда хотела, чтобы я со временем стал ее мужем, и именно поэтому я говорю, что она была гораздо честнее, чем я. Я пришел, было морозное утро. Мы с отцом Андреем (теперь уже) стояли и ждали священника. Вышел батюшка, меня раздели, облачили в крестильную рубаху, началось таинство Крещения. Выяснилось, что, естественно, я не знаю Символа Веры, я не могу его прочитать, но за меня его прочитал мой друг, которого я теперь тайно считаю своим крестным отцом – по факту он читал Символ Веры за меня. Я три раза окунулся, вышел из храма, все это слилось в один какой-то абсолютно манящий, фантасмагорический чувственный ком. Но, единственное, что я понял, выйдя из храма, абсолютно точно: что я не могу вернуться к этой женщине сейчас. Произошло нечто такое, что просто не пускало меня туда. Я понял, что я не могу, я как вор, я краду у нее ее время, ее жизнь, я обманываю ее. Я вдруг остро ощутил, что я не хочу создавать с ней семью. Мне стало стыдно от того, что я понимал это всегда, но жить с женщиной было, конечно, приятнее, комфортнее. И в этот момент осознание того, что я все это время лгал и самому себе, и ей, меня просто поразило. Я прибежал домой, ее не было, и, как вор, собрал свои вещи, покидал все (я жил у нее в квартире) в сумку и бежал, позорно бежал с места своего позора многомесячного. Это было первое страшное, но тем не менее, откровение от Бога. Мне вдруг открылась бездна собственный нечистоты. Я не знал, что делать дальше, я просто знал, что это нужно вырвать с корнем сразу. Что если же я подожду с этим еще несколько часов, если даже дождусь ее, чтобы сказать – просто так сложилось, что я пришел домой, ее не было, – я могу не сдюжить. Понимание этого меня просто ослепило, поэтому покидал все и убежал позорно. Потом мы, конечно, объяснились по прошествии многих месяцев, сейчас мы поддерживаем хорошие отношения, слава тебе, Господи. Но тогда это было первое моё такое прикосновение к тому, что мы называем истиной. Подошел, естественно, момент первого причастия после крещения. Я причастился, никаких особых внутри себя движений не почувствовал, но придя домой вечером, я уже забыл о том, что причащался с утра. Вечером, глядя на себя в зеркало, я вдруг увидел, что у меня черный язык весь и абсолютно черная глотка, как будто ее выжгли. Я испугался – не могу передать Вам, как. Я начал соображать, что я мог съесть, начал полоскать, что случилось, такого цвета не видел у себя никогда, я не буду даже вдаваться в подробности, что это было – это абсолютно неважно. Через полчаса метаний я вдруг вспомнил, что Илья, ты же сегодня причащался с утра, это выжгло тебя изнутри! Представляете, меня это поразило: Господь разговаривал и общался со мной вполне понятным мне языком! Мне нужны были внешние эффекты. Я и сейчас абсолютно отдаю себе отчет в том, что моя необразованность, моя духовная дряблость не дает мне возможности разговаривать с Богом глубже, чем я могу, молиться так, как хотелось бы, быть настолько сконцентрированным, потому что именно все это и зависит от человека в отношениях с Богом. Никто не даст тебе ничего в руки, если ты сам не натренируешь эти руки, чтобы держать столь мощное.

– Из Вашего рассказа складывается впечатление, что Вы больше шли по интуиции к Церкви, не было вот такого полного интеллектуального знакомства, погружения в богословскую традицию в те первые дни, недели, месяцы, может быть.

– Абсолютно нет, отче. Собственно, погружение какое-то, действительно, уже осознанное, началось буквально несколько лет назад. Мое движение к Богу, как Вы правильно сказали, сугубо интуитивно. Тут надо отдать должное одной интересной мысли, которая меня забавляла еще до того, как я был крещен. Мне всегда было интересно, по каким законам, собственно, в этом мире течет жизнь, что такое сила. Я как мужчина чувствовал острую необходимость в источнике настоящей силы. В какой-то момент для меня стали открываться истины, которые открываются любому наблюдательному человеку, просто умеющему смотреть, что действительно с сильного мужчины, с сильного человека все скатывается как с гуся вода, сильного невозможно обидеть. Что, действительно, какие-то законы в этой жизни действуют непримиримо и жестко, и никогда не нарушаются. Но я не ощущал этих законов, я жил абсолютно по светским понятиям. И то, что сейчас есть даже такое выражение «поколение социальных сетей», люди, мыслящие хэштегами из инстаграма или перепечатанными ими цитатами из Фейсбука, или откуда-то – то есть, по сути, люди лишь имеют представление о том, что они знают, по каким же законам в этом мире течет жизнь. Они уверены в том, что они это знают. Но жизнь, тем не менее, течет по каким-то другим законам, абсолютно не связанным со светским миром, абсолютно не связанным даже с самим человеком. В какой-то момент понимание этого стало мне очень досаждать. Я вдруг понял, что я абсолютно не ощущаю действительности, то есть в 15 лет я был уверен, что я знаю, на чем стоит мир. Но вот в 20 с лишним я вдруг понял, что я абсолютно не понимаю, какие законы действуют в этом мире. Почему у этого человека рождается такой сын? Почему эта женщина, имеющая все признаки успешного и счастливого человека, тем не менее, глубоко несчастна? Почему действуют какие-то законы, причем они повторяются, – любой человек, который смотрит на этот мир, он видит, что в этом мире действительно все очень подобно и, так скажем, циклично, я бы сказал. И что человек каждый раз натыкается на то, что опять произошло, как опять действует какая-то для меня непонятная формула, опять и опять. И меня это очень, действительно, ущемляло. Ущемляло чувство моего достоинства, потому что я теряю связь с происходящим. Вот, собственно, это меня подтолкнуло к тому, чтобы я все-таки вошел в Церковь. Я вдруг понял, что я не доселе не читал действительно ни одной церковной книги. В какой-то момент меня стало интересовать: а кто, собственно, писал эти книги, кого я сейчас слушаю, кто учит меня чему-то? Совершенно непонятно. Поэтому, столкнувшись с Писанием, с Преданием, я вдруг понял, что вот оно – вот кладезь действительно подлинных знаний – бери, иди и смотри. Но поскольку лично я очень слаб, очень маловерен, меня достаточно быстро пригласили в алтарь. Это было очень мудрое решение со стороны моего духовника, потому что в алтаре, конечно, вдруг открылась совершенно другая реальность. Я вдруг понял, чем люди церковные, в большинстве своем и в своей сути, отличаются от людей светских. Это удивительное наблюдение меня питает до сих пор. Дело в том, что в светской компании, находясь даже в очень интеллигентном обществе, в приятной трезвой компании умных людей, но светских, – ты никогда не получишь того заряда любви и какого-то, чего-то теплого, обнимающего внимания, как в круге людей церковных. Это удивительный факт, меня он поражает до сих пор. Я как актёр очень часто пытаюсь сыграть в эту любовь, попытаюсь предстать перед собеседником в обличии именно вот такого, имеющего какое-то зерно благодати, человека. Мне совершенно очевидно, что священники смотрят по-другому на людей, это невозможно скопировать. Я как человек, который всю жизнь занимается лицедейством, умею улавливать тонкие движения человеческой психики, внешних проявлений, сымитировать, но это невозможно сымитировать. Когда ты сидишь в круге людей церковных, особенно если они облечены благодатью священства – это совершенно другая атмосфера, это удивительным образом питает душу. Ты, действительно, можешь уйти оттуда, в хорошем смысле, побитый, помятый, уязвленный, уличенный, смиренный, но все это будет окутано ореолом любви, все это удивительным образом будет тепло, полюбовно, без злобы, все это будет исключительно на пользу. Кроме того, еще до крещения меня очень мучил вопрос о слове. Потому что в какой-то момент стало абсолютно очевидно, что самое сильное оружие на свете – это не кулак, а слово. Насколько долго может саднить и нарывать в душе человека заноза, посеянная какой-то неосторожной репликой; насколько ироничное высказывание одного может сломать жизнь другого человека, ведь человек может с этой занозой проходить всю жизнь – я это ощущаю и в себе. И становится совершенно очевидно, что вот оно, главное оружие и главное врачевание, вот оно – слово. Церковь, которая вся построена на слове. Конечно, в этом смысле для меня Церковь открылась тоже как кладезь абсолютно неведомого знания, неведомой силы. Кроме того, по своему рождению, по своей природе, я призван быть одиноким, очевидно, это одиночество действительно дается человеку для того, чтобы в конечном итоге он повернул все-таки свою голову в сторону света, и светский мир, который, тем не менее, человека невероятно изолирует от всех. Я человек абсолютно светский, я хочу быть церковным. Я посещаю службы, естественно, я помогаю священникам, я пономарю, но я не могу про себя сказать, что я вырвался из этой среды. Нет, я очень много провожу в светском мире, очень часто общаюсь с людьми, работаю с ними, абсолютно невоцерковленными. Меня поражает, насколько этот мир толкает человека в колбу одиночества, и насколько противоположна этому церковная соборность. Ну, тут все очевидно, это же абсолютно простые вещи.

– Как раз по поводу этого светского окружения. К тому времени у Вас было уже достаточно много и знакомых, и друзей, которые так и остались светскими. Не смущало Вас непонимание с их стороны? Потому что, я предположу, что вот в этой светской среде, в той среде, в которой Вы и тогда были, и сейчас остаетесь, бытует такое мнение: ладно, если ты хочешь быть верующим, ну верь где-нибудь в уголке, а зачем же, так сказать, так уж что вдаваться с таким фанатизмом, и в алтарь входить, и посты соблюдать и молиться, и говорить прямо людям. Вы же не скрывали, что Вы стали верующим человеком. Я допускаю, может быть, Вы меня поправите, что все-таки такое непонимание немножко таким изломом прошло между вами и теми, с кем Вы до этого общались?

– Это радостное и вдохновляющее непонимание. Это просто лично, так скажем, черты моей природы, но я всегда был склонен к тому, что у человека особо нет друзей. Я поясню свою мысль. Еще до того, как я покрестился, я был уверен, что дружба – это всего лишь форма любви. Знаю просто элементарно из того, как общались люди в XIX веке, не зазорно было сказать мужчине «душа моя, я люблю тебя!» – это было абсолютно в порядке вещей. Герои знаменитого романа «Война и мир» так говорят друг другу регулярно. Но ХХ век внес значительные коррективы, и вот теперь уже неудобно говорить мужчине, что я тебя люблю, проще сказать, что это дружба, ты мой друг. Но уже тогда мне было понятно, что если отбросить все эти путающие нас понятия «дружба», опять же если называть все конкретными именами «любовь» – много ли у меня людей было за всю жизнь, которых я любил? Вот этого парня я люблю, вот этого парня я люблю – ну, говоря простым светским языком, они мои друзья, но не больше. Все остальные они и так были против меня, потому что я их не люблю, а раз ты не любишь человека, значит, ты, конечно же, против него – это очевидно. Поэтому, когда началось непонимание в связи переходом в церковную среду, в связи с воцерковлением, в связи с пономарским служением, надо сказать: те два человека, которых я любил, они так и остались со мной, ни у кого не возникло никаких вопросов, слава Тебе, Господи. В этом смысле хотелось бы затронуть тему, может быть, не имеющую прямого отношения к нашей передаче, но, тем не менее, имеющую конкретное смысловое значение в каждом Вашем вопросе ко мне, а именно: как Господь смотрит на нас. Как важно мужчине в итоге получить свое отцовство. В итоге насколько подобен взгляд любящего отца на свое чадо, как мне кажется, взгляду Господню, каким Он взирает на нас. Очень многое становится тут понятно. Особенно, когда чистый ребенок, весь целиком состоящий из любви, пребывающий постоянно в радости – естественно, вот оно, собственно, творение Божие, насколько радостно ты взираешь на него! Насколько потом больно тебе, когда он вырастает, когда у него появляются первые проблемы, когда он впервые отворачивается от тебя и уходит. И ты со своей любовью, абсолютно в слезах любви, ты смотришь ему вслед без ярости, без порицания, без осуждения, ты ждешь только одного – чтобы он обернулся. Потому что, если он увидит слезы твоей любви, он обязательно вернется. Любовь растапливает все. В этом смысле, конечно, мне кажется, взгляд отца на свое чадо очень подобен тому взгляду. Это к слову о развитии мужчины. Просто тут тему действительно очень глубокую Вы затронули. Я абсолютно убежден, что для мужчины, особенно в этом мире, есть только два креста, действительно: либо это будет монашество, либо супружество. И тут надо понимать, что речь идет именно о кресте, который нельзя бросить, с которого можно только, чтобы тебя сняли. Насколько важно в нынешнем современном, абсолютно схоластическом, абсолютно индивидуальном обществе понимать, что ежели мы будем двигаться так дальше – без веры, без храма, – у нас полностью исчезнет институт семьи. Если у мужчины не будет возможности иметь семью, взирать на своих детей, он никогда не сделает следующий шаг. Тенденция нынешнего общества такова, что (обратите внимание, говорю о себе, в первую очередь) массовый инфантилизм, стояние на месте обездвиживает полностью человека. Невозможно создать семью, если нет семьи – ты стоишь на месте. Невозможно никому послужить, если ты никому не служишь – ты стоишь на месте. Невозможно сделать ни одного шага вперед, если ты не делаешь шаг вперед – ты стоишь на месте. Это поразительно. То есть весь современный мир действительно человека мягко обманывает, мягко отворачивает, и в итоге делает его эдаким, действительно, истуканом. И это настолько очевидно, настолько поразительно! Много ли людей в состоянии сохранить свою семью, не будучи в Церкви? Я уверяю Вас, что соборность церковная сама по себе диктует семейственное восприятие человека.

– Действительно, то, что Вы сказали, очень важно, потому что семья не может жить без жертвенности. И потому люди расходятся, потому у людей разрушаются семьи, потому что они хотят быть любимыми, а не хотят любить. Сама идея любви воспринимается просто как какое-то буйство чувств, по большей части положительных, но не как жертва. А на самом деле настоящая любовь без жертвы не бывает. Как и в отношениях с детьми: насколько я отрываюсь от своих очень важных дел и нахожусь вместе с ребенком своим, насколько я жертвую ради него своими интересами, желаниями и так далее – настолько я его люблю. Если я этим не жертвую, если я вместе с семьей хочу быть только тогда, когда у меня подходящее настроение – ничего не происходит, нет любви. И при любом столкновение с какой-то сложностью такая семья распадается, потому что она объединяет двух эгоистов, которые прежде всего хотят сохранить себя, свои собственные интересы, свое собственное направление в жизни. Но в действительности человек, для которого нет ничего выше, кроме себя, всегда проиграет человеку, у которого есть что-то более высокое, ради чего он живёт, ради кого он живет. И, конечно, прежде всего это то, что мы узнаем в Церкви. Чем выше то, ради чего мы живем, тем выше мы сами.

– Конечно, перспектива…

– А выше Бога ничего нет. Я хотел еще один вопрос задать вам: есть мнение, что актерское дело человеку мешает в каком-то духовном становлении, что Вы об этом думаете?

– Я нового ничего не скажу. Тут, главным образом, две опасности, Вы абсолютно правы, и эта профессия неполезна для души. Ни один актер не будет с вами спорить по этому поводу. Любой, кто мало-мальски этим делом занимается, тратит на это время и жизнь, он, конечно же, в какой-то момент понимает, что это не приносит пользу его духовной составляющей, если брать человека невоцерковленного, не дает ни настроения, ни наслаждения – ничего. Это не укрепляет душу, наоборот, только раздраконивает ее, только растерзывает ее. И самое главная, самая основная опасность нашей профессии – это публичность. Это самое тяжелое испытание. Человеку несвойственно выступать на людях. Публичность выступления, такая концентрация внимания на себе связана с очень большим внутренним самовознесением, с переоценкой себя. Я говорю, мое слово входит в сотни ушей – как с этим быть, насколько крепким нужно быть самим по себе, чтобы не скатиться, чтобы не стать довольным учителем? Что бы не надеть на себя то, что ты надеть на себя не имеешь никакого права, не присвоить себе неусвояемое, не навыкнуть в этой роли – в роли пьедестала, в роли источника внимания. Конечно, это очень опасно. Тут еще очень важно понимать такую небезынтересную деталь. Мы все-таки русские люди, воспитанные на определенных кинопродуктах, литературных продуктах, на определенном теле- и видео- контенте, все-таки обладаем очень мощными примерами в виде тех актеров, прошедших войну – целого поколения. Мы их даже, условно говоря, так и определяем, как поколение других актеров. Мы говорим: это поколение послевоенное, это люди совершенно другого состава. Становится совершенно очевидным, что человек, прошедший войну, находится в других взаимоотношениях с Богом, нежели я, выросший в благополучной и чистой Москве. У него совершенно другие отношения с жизнью и совершенно другая система ценностей. Поэтому, когда я смотрю на умершего Папанова великого, на Евстигнеева, на Никулина, я понимаю, что в этих людях есть то, что мне получить, просто прожив жизнь, уже невозможно. С этими людьми Бог разговаривал их языком. Но сейчас нет войны и сейчас нет тех жертв, на которые те люди шли, чтобы сохранить и себя, и достоинство, и страну, и, в конечном итоге, это глобальное слово «жертва», которое присуще тем годам, целой эпохе. Сейчас этого слова в нашей жизни нет. И единственное, где я могу уравнять этот дисбаланс – это, конечно, в храме Божьем. Потому что больше о жертве в этом мире не говорит никто. О жертве в этом мире предлагают забыть. Нет в этом мире никакой жертвы и никогда не было – удивительный обман. Простите, что так многословно, отче.

– Спасибо большое Вам за Ваш рассказ, за Ваше свидетельство. Дай Бог Вам и дальше двигаться по тому пути к Богу, на который Вы встали, и на котором Вы и находите свое счастье. Я напоминаю нашим зрителям о том, что вы можете писать ваши замечания, вопросы, предложения на наш электронный адрес. Помощи Божией вам, храни вас Господь.

Ведущий ‒ священник Георгий Максимов

Гость ‒ Илья Любимов, актер

Видео-источник: Телеканал СПАС