Что такое вера?
Я предлагаю начать с общей молитвы (Царю Небесный…)
Я буду говорить с вами о вере. К этой теме трудно подступиться, вернее сказать: трудно решить, с какой стороны подступаться. Проблемы, касающиеся веры, можно рассматривать с точки зрения богословия, психологии, социологии или с официальной точки зрения; есть множество подходов к этому вопросу! Я же хотел бы остановить свой выбор на вере, как она представлена самим Словом Божиим и вместе с вами увидеть что-то из того, что сказано о ней в Священном Писании. В прочитанном мне хотелось бы расслышать прежде всего голос Бога, а не человека. Я взываю к самому Писанию, чтобы получить разъяснения о природе веры.
Писание — это море, гигантский океан. В какой же его части найдем мы то, что ищем? В Ветхом Завете есть прекрасные свидетельства веры Авраама. С христианской точки зрения можно было бы сказать, что всякая вера в конечном итоге истекает, исходит из этого простого акта веры Авраама, по призыву Божиему все оставившего, со всем распрощавшегося и ушедшего в неведомые края. Но я больше хотел бы найти то, что говорит о вере не Ветхий, а Новый Завет. Где же искать? Приходят на память Послания св. ап. Павла, например, Послание к Римлянам, написанное как раз на тему веры и спасения верой. Но я предпочитаю услышать о вере прямо из уст Господа Иисуса. Из Евангелия, из Его слов, которыми полны Евангелия, хочу я узнать: что значит верить? Какова она — вера? А где в Евангелии найдем мы это определение (если вообще можно в данном случае говорить об “определении” — это слово обедняет суть)?
Есть в Евангелии место, как мне кажется, наиболее ясно выражающее мысли Господа о вере. Я говорю: “наиболее ясно”, — потому что в этом месте Господь сказал: “И в Израиле не нашел Я такой веры” — о совершенно конкретной манере верить. Мы видим здесь оценку из уст самого Господа, и лучшего понимания веры, пожалуй не найти. “Я не нашел, — говорит Он, — такой веры”. Он говорит это только в этом месте, и именно к этому месту, к этому евангельскому эпизоду я и хотел бы привлечь ваше внимание.
Вы, конечно, уже догадались о каком месте я собираюсь говорить: это исцеление слуги капернаумского сотника. Сначала я хотел бы перечитать вместе с вами слова Евангелия от Матфея, относящиеся к этому событию.
“Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит в расслаблении и жестоко страдает. Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его. Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой, ибо я и подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: пойди, и идет; и другому: приди, и приходит; и слуге моему: сделай то, и делает. Услышав сие, Иисус удивился и сказал идущим за Ним: истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры. Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов. И сказал Иисус сотнику: иди, и, как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час” (Мф 8:5–13).
Этот отрывок следует рассмотреть вместе с другим местом в Евангелии, и оба они составляют что-то вроде антитезы, позволяющей достаточно отчетливо видеть, что Господь наш понимает под верой и что Он понимает под неверием. Вот это второе место. Евангелие от Марка повествует о посещении Господом Назарета:
“Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество; за Ним следовали ученики Его. Когда наступила суббота, Он начал учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем. И не мог совершить там никакого чуда, только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И дивился неверию их” (Мк 6:1–6).
Только в этих двух случаях Евангелие говорит нам, что Господь наш был чем-то удивлен. Евангелие приписывает Ему многие чувства, но удивление — лишь дважды. Эти два случая мы видели только что в двух прочитанных отрывках. С одной стороны — изумление Господа вере римского сотника из Капернаума: “Истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры”. С другой стороны — изумление Господа Иисуса неверию соотечественников из Назарета: дивился Он неверию их и смог сотворить лишь немного чудес. Это кажется нам парадоксальным. С одной стороны римский офицер, сотник, не еврей, возможно, прозелит (согласно Евангелию от Луки, он построил синагогу), но все равно не принадлежащий к избранному народу, к народу избранных. С другой стороны перед нами люди из Назарета. Их можно было бы назвать православными своего времени: у них был Закон, были Пророки, богослужение, был храм, была синагога, были обычаи и традиции, короче — все множество средств к спасению. И они не поверили. Господь наш был изумлен их неверием, будучи перед этим изумлен верой сотника-язычника. Мы попытаемся сопоставить эту веру и это неверие.
Сначала попробуем понять духовное состояние мужчин и женщин из Назарета. Иисус был изумлен их неверием. Чего же недоставало этим назарянам? Разобравшись в этом, мы увидим, что есть отсутствие веры. Из назаретского отрывка ясно, что вера состоит не в каких-либо убеждениях, философских воззрениях или наборе формул. Она тем более не состоит в исполнении обрядов. Эти назаряне были вполне благочестивы. Они явились в синагогу, потому что это был день субботний. Таким образом они приняли участие в богослужении. Тем не менее Иисус удивляется их неверию. Во время богослужения читались отрывки из Закона и Пророков. У этих людей были конкретные убеждения, но веры у них не было. Вера строится не на убеждениях разума и тем более не на обрядах и общих молитвах. Она строится не на принадлежности к определенному религиозному учреждению. Эти мужчины и женщины принадлежали к синагоге. Мы можем принадлежать к Церкви, можем быть православными христианами; и у нас может не быть веры.
Что же все-таки это такое — вера? Обратимся вновь к сотнику. У него мы увидим как раз то, чего не хватало мужчинам и женщинам из Назарета. У назарян было все, кроме самого необходимого, кроме того, что и является сутью веры. Мы не можем ожидать от них, чтобы они веровали в Господа Иисуса Христа так, как мы веруем в Него сегодня. Мы не можем требовать веры во все то, что Вселенские Соборы уже впоследствии сказали о Сыне Божием, о Боге, сделавшемся человеком. Господь наш и в Назарете ничего не сказал о Своем божестве. Так в каком же смысле они не поверили? Они не поверили, потому что не открыли свои сердца.
Капернаумский сотник также не мог говорить о Воплощении и о Сыне Божием. Возможно, он знал о еврейском Мессии, но он не узнал его в Господе нашем: Господь тогда еще не провозгласил Себя Мессией открыто. Но у сотника мы найдем то, чего не хватало назарянам — открытое сердце. В Назарете сердца были закрыты перед Господом. В Капернауме сердце римского сотника открылось.
Таким образом, я определил бы веру как открытость сердца, открытость Кому-то и чему-то. Кому-то, о Ком можно не знать точно, Кто это, и Кому, тем не менее, открывается сердце, потому что перед Ним, у Его ног чувствуется Его безграничное величие, чувствуется Его право на наше почитание, на нашу отдачу Ему, в Его руки: вот это и есть вера. Она — не в убеждениях, она по сути доверие; это порыв, порыв сердца. Посмотрим еще раз на это доверие, на эту открытость сердца. Она как бы многогранна, она состоит из нескольких неотъемлемых составляющих. Вера сотника, доверие сотника прежде всего проявляются в смирении, укоренены в этой добродетели. “Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой”, — это признание своего недостоинства. Подлинной веры не может быть без смирения. Верующий может и не знать, в Кого он верит, но он осознает, что Тот, в Кого он верит, больше и выше его. Он чувствует, что перед Тем, в Кого он верит, он может лишь преклонить колени и пасть ниц. Он признает, что в Том, в Кого он верит, есть что-то много большее, чем то, чем он сам обладает; и потому он смиряется. Всякая вера, претендующая быть таковой, но не укорененная в смирении, в принятии того, что Другой, Тот, в Кого верят, больше и выше, чем верующий, не будет истинной. “Господи, я недостоин”, — это прелюдия, вступление любого подлинного акта веры.
И еще. Я говорил, что вера — это доверие, порыв, но эти доверие и порыв не лишены разумного основания. Я не собираюсь говорить здесь о концепции или теории. Но вера не есть лишь “крик в ночи”, без осознания того, куда он направлен и чего добивается. С одной стороны вера сотника нечетка; ведь он не знает, не может еще в точности знать, Кто есть Иисус. И в то же время это четкая вера, потому что она имеет конкретную практическую точку приложения: речь идет об исцелении слуги сотника. И сотник предстает подлинно верующим. Верить в Господа Иисуса — это значит не только открыть Ему свое сердце, обратиться к Нему; это значит еще и ожидать каких-то реальных плодов этого доверия. Нужно, чтобы это доверие проникло в нашу жизнь, наши действия и наши решения.
Если я верю в Господа нашего, это прекрасно. Но нужно еще, чтобы я мог, если можно так выразиться, отчеканить эту веру. Нужно, чтобы я мог прикладывать ее к существующим обстоятельствам, к своим конкретным нуждам. Лишь при таком условии моя вера будет благом; в противном случае она останется вялой. Вера не принадлежит к области чувств и эмоций. Она овладевает нашей волей, подчиняя ее Господу. И она ничего не стоит без убеждения, что Господь способен действовать, вмешиваться в наши дела, в нашу повседневную жизнь. Таким образом, Тот, в Кого верят, наделяется властью. Сотник ожидает от Господа нечто, превышающее человеческие возможности: не в человеческих силах исцелить одним словом больного слугу. Но сотник верит, что Господь Иисус — Личность необычайная, Личность единственная, и одного произнесенного Им слова достаточно, чтобы слуга исцелился.
Есть еще одна составляющая веры, этого акта доверия, когда мы бросаемся в объятия Господа, — послушание. И здесь мы видим, как вдохновляют сотника его дух, образ мыслей и профессия. Он офицер. Он может сказать своему слуге: “Сделай это!” — и слуга делает. Для него естественно как отдавать приказания, так и подчиняться им. Вот почему в своем смирении он не хочет, чтобы Господь вошел под его кров, перешел порог его дома: “Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел в мой дом, но скажи лишь слово. Этого довольно, Господи, чтобы Ты повелел, и, поскольку это приказ, приказ, исходящий от Тебя, так и станется. Нет необходимости в Твоем личном посещении. Достаточно Твоего слова”. И здесь мы добавим к вышесказанному смысл слова “вера” на еврейском, где оно звучит как эмунах. Это слово — одного корня с аминь. Что означает аминь? Сегодня это слово утратило всякий живой смысл и жизненное значение. Оно стало рутинной формулой, говорящей приблизительно: “Да, пусть так будет”. Это некое пассивное соглашение, не захватывающее нас полностью, не прочное, как скала. Еврейское аминь говорит: “Это установлено, это утверждено”[1]. Это, собственно, не молитва, это простая констатация того, что будет так и не может быть никак иначе, что это наверняка. И здесь мы обнаруживаем нечто очень важное: основание веры — послушание, нет веры без послушания, без подчинения воли.
Вникнем еще раз в смысл веры-доверия, веры-послушания. Как я уже говорил, вера не есть крик во тьму, адресованный неизвестно кому и неизвестно куда направленный. Вера — это порыв к Кому-то, Кого мы никогда не познаем в совершенстве, к Кому-то, Кто превышает нас, как бесконечность превышает конечную величину. И все же вера имеет в себе самой как бы приманку для этого Неуловимого. В вере одновременно есть и присутствие, и отсутствие. Есть присутствие, разумеется, несовершенное, но реальное. Есть и отсутствие и отсутствие реальное, ведь мы веруем в Кого-то потому, что у нас нет научно обоснованного, достоверного познания этой Личности или того, что это Личность говорит (в противном случае не осталось бы места вере). Вера предполагает недостаточность разумного понимания. В ней есть что-то, что прочно связывает нас с фактом, непроверяемым научно. Любой акт веры как бы бросает нас в море, и необходимо доверие с нашей стороны. Мы верим, что не будем поглощены, но напротив, достигнем цели — спасения и Спасителя. В Евангелии мы встречаем различные высказывания о вере. В одних нам предлагается верить Кому-то, в других — верить в Чье-то существование, в третьих — верить в Кого-то. Христианская практика веры подтверждает это.
Я могу сказать: “Я верю Богу”. Это означает: Бог не может говорить зря. Он не может подвести меня. Бог — Тот, Кому я верю всегда, когда Он говорит. Если вы говорите мне что-то, что я не могу проверить, я могу верить вам лишь потому, что я вам доверяю. Так же я верю и Богу.
Так же можно верить в существование Бога. Но тут мы оказываемся в царстве концепций и утверждений разума. “Я верю в существование Бога” означает: я считаю, что Бог есть, что Он существует. Это нечто совершенно отличное от “веры Богу”.
И, наконец, — “я верю в Бога”, — то, что важнее всего остального. Вера в Бога — это не только вера в то, что Бог есть, вера Богу, вера тому, что Бог говорит нам в данный момент. Вера в Бога имеет более глубокий смысл. Это вовлечение самого нашего существа, нашей воли и нашего разума в Божие откровение и подчинение их Божиему слову. Без такого полного согласия акта веры не бывает.
При необходимости изложить эпизод с капернаумским сотником вкратце хотелось бы сказать вот что. Вера, которую Господь нашел у сотника и о которой Он сказал: “И в Израиле не нашел Я такой веры”, — кратко выражается тремя словами, приведенными в Евангелии: “Скажи только слово”. Сотник, если можно так выразиться, ставит всю свою жизнь в зависимость от одного слова Господа: “Скажи только (одно) слово. Я не прошу Тебя приходить ко мне, я доверяю Тебе полностью, я верю, что сказанное Тобой будет исполнено и спасет моего слугу. Но скажи только слово!” Вот истинная, подлинная вера. Если нам удастся поставить нашу жизнь, и не только нашу жизнь в целом, но дни нашей жизни, часы дней нашей жизни и минуты часов дней нашей жизни в зависимость от слова Господа нашего и пребывать в ожидании слова, которое все спасет, которое разрешит все проблемы (о, скажи только слово!), мы будем жить глубокой внутренней жизнью. Если мы будем способны во всех наших несчастьях, в любых обстоятельствах верить, что решение придет от этого слова, которого мы еще не знаем, но ожидаем, на которое делаем ставку, какую же силу мы обретем! Мы на деле обретем ту самую веру, о которой Иисус сказал, что не встречал подобной.
Мы верим, что Тот Самый Учитель, Который сказал это в Капернауме и Который поразился неверию верующих иудеев в Назарете, мы верим, что Тот Самый Господь присутствует среди нас, сейчас, в этом собрании. Вот Он проходит между нами, по нашим рядам, останавливается перед каждым и Своим взглядом проникает в самые потаенные уголки нашего существа. Что увидит Он в нас? Найдет ли веру, как у капернаумского сотника, или неверие, от которого так страдал в Назарете? Чему поразится Он в нас — нашей вере или нашему неверию?
Перевод с французского Ф. Иогансона
Альманах “Альфа и Омега”, № 8, 1996
Размышления над пророчеством Исайи[2]
И услышал я голос Господа, говорящего:
кого Мне послать? и кто пойдет для Нас?
И я сказал: вот я, пошли меня.
Ис 6:8
Исторически эти слова относятся к ситуации, в которой оказался еврейский народ в момент смерти царя Озии. Вскоре царь Израиля Ахаз пошел на Иерусалим с враждебными намерениями. Пророк Исайя был послан Богом, чтобы говорить с ним и просить о пощаде Иерусалима. Отсюда — исторический смысл и буквальное значение этого “Кого Мне послать?” и ответа “Вот я, пошли меня”. Но есть у этих слов и другое значение, вечное. Прежде всего — это вечное послание Господа нашего Иисуса Христа Его Отцом, послание Его к людям. “Кого Мне послать?” — и Иисус вечно отвечает Своему Отцу: “Вот Я, пошли Меня”. Однажды Он пришел особенным образом: Он принял человеческую природу и жил среди нас. Но Он продолжает приходить каждую минуту. И будет хорошо, если мы будем напоминать себе об этом именно в это время Рождественского поста, когда приближается Рождество, рождение Христа. Нужно задуматься об этом приходе Христа не как о приходе вообще, но как о чем-то очень конкретном, глубоко личном и индивидуальном. Бог, Отец Господа нашего послал Своего Вестника, Своего Сына — к кому? — не в мир вообще, но к вам поименно. Он говорит: “Кого Мне послать к …” — Михаилу, Николаю, Иосифу или кому-либо другому. Господь наш Иисус всегда отвечает: “Вот Я, пошли Меня”. В этот праздник Рождества, уже совсем близкий, Он придет, чтобы ответить не на “общие нужды”, но на особую, собственную нужду каждого. Попытайтесь в эти рождественские дни больше размышлять над тем, что Господь Иисус Христос, посланный Отцом, приходит к вам, к вам лично, кем бы вы ни были.
Кроме того, есть и другое вечное значение этих слов — “Кого Мне послать? — Вот я, пошли меня”. Эти слова адресованы каждому из нас; каждый из нас — так или иначе Божий посланник, посланник Господний здесь, на земле, в данной точке пространства и в данный момент времени. Каждый из нас послан. И когда мы размышляем над этим посланием, об этих Божьих словах, — “Кого Мне послать”, — возможно, мы думаем о чем-то необычайном, о великих подвигах, о выдающихся свершениях, о вещах исключительных. Это может оказаться правдой. Вполне возможно, что нас или вас призовут к исключительному, из ряда вон выходящему поручению, вполне возможно, что вас призовут порвать с вашей нынешней работой, с вашим нынешним бытом и начать жить совершенно по-другому, потому что Богу вы нужны в новых условиях, на новом пути. Тогда вам останется со смирением ответить: “Вот я, пошли меня”. Но в большинстве случаев Бог не направляет нас в другую обстановку. Чаще всего Он хочет послать нас туда, где мы есть в данный момент, в нашу нынешнюю обстановку, в нашу семью, к нам на работу. И тут вы спросите себя: в каком же смысле при этом можно говорить о послании? Вот уже несколько лет я нахожусь в этих условиях, как же я могу быть послан Богом в эту же ситуацию, в эти же, уже установившиеся условия? Но каждый год, каждый день, каждую минуту мы можем быть посланы туда, где мы уже есть. Что же это означает — быть посланным туда, где ты уже есть? Это означает, что отныне мы обретаем как бы новое видение наших задач и обязанностей, — более живое, просвещенное иным, Божественным светом.
Мы можем ежедневно просить Бога послать нас туда, где мы находимся. Я хочу сказать, что мы должны смотреть на Него как на источник всякого послания, всякой благодати, и мы молим Его сделать нас, — сегодня более, чем вчера, завтра более, чем сегодня, — Его посланниками для дел, которые мы призваны сделать там, где мы сейчас находимся. Бог очень редко требует от людей необычайного, но от каждого из нас Он требует делать обыкновенное необычайным образом. Это означает делать не напоказ, но как бы новым, преображенным и благодатным способом. Даже занимаясь своей работой в течение многих лет, мы можем каждый день принимать ее заново и обретать в ней послание Бога, поставившего нас в это положение. Оно может быть и крайне трудным, может причинять боль. Мы можем, например, быть посланы “в болезнь”. Мы можем тяжело болеть в течение многих лет, — и Бог пошлет нас в болезнь: “Кого Мне послать в болезнь? — Вот я, пошли меня. Я уже болен, так пусть это будет и впредь”. Это применимо ко всем трудным и мучительным ситуациям, в которые нас могут посылать снова и снова. И скажу, что есть в этих словах нечто более величественное, чем сама идея посланничества: мы не только посланы Богом туда, где мы есть, но, осмелюсь сказать, мы призваны являть Бога, “быть Богом” там, где мы есть.
Каждый из нас призван к пробуждению в других нового видения Бога. Вы видите, как бесконечно откровение Бога через множество вещей и через бесчисленные деяния, и всякий раз это новое видение открывающегося Бога. Каждый раз мы, можно сказать, накладываем Божественную действительность на действительность земную. Вот чего требует от нас Бог. И да сможем мы ответить: “Вот я, пошли меня”. Да дарует нам Бог благодать уразуметь это, уразуметь тайну этого посланничества.
Мы посланы быть с людьми, со всем мирозданием, со всей землей даже в самых простых и неприметных делах. Бог, например, нуждается в ком-то, кто подметал бы для Него улицы, подметал их именно для Него, чтобы это было своеобразным Божиим откровением. Божие откровение в дворнике, Божие откровение в таксисте; сколько же есть откровений, для которых Бог нуждается в людях и ради которых говорит: “Кого Мне послать?” Да сниспошлет нам Бог благодать ответить Ему: “Я недостоин, я не смею выступить сам, но если такова Твоя воля, пошли меня, пошли меня… Возможно, чтобы делать то, чего я до сих пор не делал, возможно — чтобы вступить на путь, которого я никогда не знал, но на котором Ты хочешь, чтобы я подвизался. Или же пошли меня — снова — туда, где я в данный момент нахожусь. Вот, я со смирением стою перед Тобой, и куда Ты хочешь послать меня, где бы это ни было, — пошли меня”.
Стены Иерихонские[3]
Верою пали стены Иерихонские
по семидневном обхождении.
Евр 11:30
Темный Иерихон, замкнутый город, отвергающий всякие контакты с внешним миром, противоположность Неопалимой Купине, огню самовозгорающемуся и всеохватывающему. Ты был самодовлеющим ограничением, противопоставлявшим себя самой сути Бога, — Любви без границ.
Крепость, обнаруженная при недавних раскопках, окруженная высокими валами и защищенная двойной стеной, — ты держал свои ворота закрытыми. “Никто не выходил из него и никто не входил” (Нав 5:16).
Таким ты был. Каков ты теперь? Местность между Иерусалимом и Иорданом — предмет исследования археологов. Ни один из твоих домов не сохранился. Ты кажешься погребенным в ночи прошлого. И в то же время ты таинственным образом пребываешь доныне.
Иерихон есть всегда и повсюду, Иерихон символический. Этот Иерихон — в нас с вами, он в вас и во мне, коль скоро мы оградились от любви. Иерихон восстает везде, где возводятся преграды решительным требованиям Любви без границ.
Иерихон может принимать разные обличия; это — Иерихон рядом с нами или же Иерихон внутри нас. Часто мы встречаемся с ним в другом человеке или в целой группе людей. Мы и хотели бы быть ближе к тому или другому человеку, но двери Запретного города для нас закрыты, и подлинное отношение любви кажется невозможным.
Что же делать? Попытка взять укрепления штурмом лишь усугубит отторжение, сделает его еще более ожесточенным. Посмотрим лучше, как поступили евреи. Они в течение семи дней подряд обходили вокруг города. Они несли с собой ковчег Завета Господня. Они блюли тишину, прерываемую лишь звуком священных труб. И Иерихон был предан Господом в их руки.
То же самое должно происходить со всеми нами, когда мы сталкиваемся с Иерихоном, будь то группа людей, компания или отдельная личность. Следует без устали совершать обход — делясь своим постоянным присутствием, молчаливым и любящим; нести с собой ковчег Господень — все самое драгоценное, что у нас есть, самые высокие, самые чистые, самые щедрые сокровенные чувства. И делать это без громких слов и огласки, ненавязчиво, не прибегая к иным силам, кроме смиренной искренней молитвы. И так продолжать до тех пор, пока Господь не скажет нам то, что Он сказал Иисусу Навину: “Вот, Я предаю в руки твои Иерихон” (Нав 6:1).
А если Иерихон не покоряется, не предается в наши руки? Возможно, и до конца жизни нам не придется увидеть успеха этой долгой и терпеливой осады и не “сдадутся” те, чьей любви мы вымаливали.
Будет ли это означать наше полное поражение? Разумеется, нет. Ведь внутри самих себя мы, незаметно для себя, разрушим стену разделения. Наша безответная любовь, пусть и внешне незримо, но уничтожит в нас все, что чинило ей препятствия. “Крепка, как смерть, любовь <…> Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее” (Песн 8:6–7). Даже будучи побежденными, мы одержим победу над собой и с доверием предоставим Господу использовать ее плоды для душ, противящихся любви.
Но не следует упускать из виду и другой, наш внутренний Иерихон, наше собственное сопротивление Любви, которое все мы в той или иной мере оказываем.
Стены Иерихона, нашего Иерихона строились не в один день. Возведение таких укреплений требует многих лет. Год за годом, день за днем, все выше и выше сооружали мы твердыню эгоизма. Как и в историческом Иерихоне, эта твердыня — двойная. Сначала — валы, видимые всеми, — в наших словах и плохих поступках. А за ними, еще более смертоносная, — невидимая стена твердолобого эгоцентризма: наши помыслы.
Все наши попытки самоизоляции противны здравому смыслу, они идут вразрез с принципами развития вселенной[4]. Они укоренены во грехе. Всякое разделение без любви, какую бы форму оно ни принимало, есть грех[5]. Разделение составляет суть греха. В Иерихоне можно видеть символ греха, ведь Иерихон и символизирует разделение. Кто же осаждает этот Иерихон, наш собственный Иерихон? Его осаждает Бог, чтобы в итоге победить. Его осаждают люди. Его осаждает Сама Любовь.
Так же как чужие Иерихоны не могут быть повержены военными методами, так и наш внутренний Иерихон не покорится штурму нашими собственными усилиями. Не в наших силах разрушить в один момент собственные стены. Мы тем более не можем разобрать их камень за камнем. Но Господь-Любовь не перестает обходить меня и действовать во мне. “Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою” (Пс 138:5). Он обходит меня, и звуки священных труб слышны в призывах безграничной Любви. Любовь подтачивает наши глубочайшие внутренние укрепления. И вот, наступает момент, когда Бог колеблет основы, и Иерихон рассыпается.
Археологические исследования, проведенные в Иерихоне, свидетельствуют, что его стены были снесены не человеческими усилиями. Там найдены следы землетрясения, “колебания основ” (так же, как понадобилось землетрясение, чтобы отвалить камень, закрывавший вход в Гроб Господень). В Иерихоне были найдены и следы сильного пожара, вызванного, вероятно, землетрясением. Удар высек искру, из искры возгорелось пламя. Точно так же и наш внутренний Иерихон, сокрушенный и воспламененный Богом, может стать Неопалимой Купиной.
Наши стены падают. Иисус, — говорит ап. Павел, — разрушил стоявшую “посреди преграду”, Он есть “мир наш” и из двух создал одного (ср. Еф 2:14). Он же, Христос, объявил глухому и косноязычному: “Еффафа, отверзись” (ср. Мк 7:34). Он произносит те же слова над каждым из нас. Ныне откройся и дай целому миру войти в твое сердце. Пересадка сердца, осуществляемая в современной хирургии, — прекрасный символ обновления человека посредством добровольного и подготовленного принятия сердца другого. Это антипод замкнутого наглухо Иерихона. Это притча о триумфе Любви без границ.
“Славное возвещается о тебе, град Божий! Упомяну знающим меня о Рааве…” (Пс 86:3–4). И я тоже упомяну Раав-блудницу, чья судьба неотделима от истории Иерихона. “Верою, — говорит Послание к Евреям, — Раав блудница, с миром приняв соглядатаев <…> не погибла с неверными” (Евр 11:31), приняла вражеских солдат. Двое соглядатаев, посланных Навином для осмотра внутренних укреплений города, проникли внутрь стен, и Раав приютила их, спрятала от тех, кому царь Иерихона поручил их арестовать, и помогла им скрыться. Она договорилась с ними, что червленная веревка обозначит ее дом, и она сдастся армии Навина. (“Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю” (Ис 1:18). Послание Иакова (2:25) сравнивает Раав с Авраамом: “Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев и отпустив их другим путем?”
Вера Раав? Дела Раав? Речь не идет о чистой и ясной вере. Раав дерзнула не остаться в стороне от Божьей благодати, явленной при исходе евреев из Египта. Она обладала лишь неким смутным предчувствием этой благодати, но “бесформенная” ее вера выразилась в делах, ставших свидетельством безграничной Любви. Раав попрала все запреты Иерихона, закрытого города. Она нарушила приказ царя. Она приняла у себя иностранцев, оказала помощь врагам, шпионам.
А ее собственная жизнь? В глазах Бога сочувствие этой бунтарки к двум солдатам, ее открытый и опасный переход на сторону Любви, против неволи, весили больше, чем ее жизнь вне строгих правил.
О, Божественный парадокс, благословенный позор Раав! Он с наибольшей полнотой раскрывается в прямой связи, существующей между Раав и Иисусом. Тот, Кто принял слезы, поцелуи и миро у всем известной грешницы, Тот, Кто без слова упрека отпустил женщину, захваченную в прелюбодеянии, Тот, Кто объявил священникам и книжникам, что мытари и “женщины легкого поведения” раньше них войдут в Царство Божие, — Он Сам же и пожелал включить Раав из Иерихона в Свою генеалогию (Мф 1:5). Безграничная Любовь захотела связать Свое земное Имя, под которым Она “обитала с нами”, с именем блудницы[6].
Перевод с французского Ф. Иогансона
Альманах “Альфа и Омега”, № 7, 1995
Примечания
[1] В церковнославянском это значение сохраняется более четко: Аминь, аминь глаголю вам… — Пер.
[2] Archimandrite Lev Gillet. Homelie sur Isaie VI–8 // Contacts. Revue franзaise de l’Orthodoxie. № 69, 1970, pp. 3–6.
[3] Archimandrite Lev Gillet. Les Murs de Eericho // Там же, № 77, 1972, pp. 3–8.
[4] Эволюция живой природы шла к взаимообщению, а не к изоляции. Примитивные виды животных снабжены мощными защитными орудиями. Но в то время, как в ходе эволюции тяжелые панцири становились все реже, нервная система совершенствовалась. Открывалась возможность для контактов.
[5] Я говорю только о разделениях без любви. Есть разделения, которые, напротив, имеют целью подготовить благоприятную почву для большей любви.
[6] Читатель Библии обнаружит, что я в какой-то мере преобразил иерихонский эпизод. Еврейская хроника этих событий содержит ужасающие подробности. Я не собирался оспаривать ее историческую достоверность. Я хотел лишь отследить в ней моменты действия Духа, те моменты, которые призывают к раздуванию в нас самих Его пламени и, как великолепно выразился П. Тейяр де Шарден, к “олюбветворению” мира.
Комментировать