Март

—35—

как говорит блаженный Даниил, честь и царство (Дан.7:14). Или Бог и Отец оказывается обманывающим, говоря: славы Моей другому не дам (Ис.48:11). Или, если Он истинен, а славу Свою дал Сыну, то, следовательно, Сын не есть другой отличный от Него, будучи плодом сущности Его и подлинным порождением. А Тот, Кто одинаков с Отцом по природе своей, каким же, наконец, образом может быть меньше Его?

Другие простые и отрывочные замечания

Если Отец есть Вседержитель, подобно же Вседержитель и Сын: то как Он менее Его? Ведь несовершенное, если рассуждать последовательно, не может дойти до меры совершенного. И если Отец есть Господь, подобно же и Сын есть Господь: то как Он менее Его? Ведь Он будет не совершенно свободным, если Он меньше (Отца) по господству и не имеет полного в Себе достоинства. И если Отец есть свет, подобно же и Сын – свет: то как Он менее Его? Ведь Он будет не совершенно светом, но от части будет объят тьмой, и лжецом окажется Евангелист, говоря: тьма Его не объят (Ин.1:5). И если жизнь есть Отец, жизнь – подобно же и Сын: то как Он менее Его? Ведь не будет совершенным образом в нас жизнь, если и вселится Христос во внутреннего человека, но уверовавшие мертвы отчасти, если Сын не есть жизнь совершенным образом и имеет меньше (Отца). Поскольку же подобает как можно далее отстраняться от этих нелепостей, то говорим, что совершен Сын, равный совершенному Отцу по тожеству сущности.

Иное. Если Сын менее Отца и по сему не едино-

—34—

сущен, то, следовательно, Он есть другой по природе и совершенно чужой, итак не Сын, но даже и совсем не Бог. Но как же называется Сыном Тот, Кто не от Отца, – или каким образом уже Бог, Кто не от Бога по природе? (Что говорят в этом случае те, кои утверждают, что в Отца веруют не приявшие веру в Сына, но наоборот – умертвившие Его?) поскольку же в Сына вера (у нас), то мы, по-видимому, пребываем еще в заблуждении, не познав истинного Бога. Но это нелепо. Веруя в Сына, мы веруем и в Отца и, конечно, в Духа Святого. Следовательно, Сын не чужой Богу и Отцу, как меньший, но едино с Ним, потому что из Него по природе и потому равен и совершен.

Иное. Если Сын есть по истине воссиявший от Бога Отца Бог – Слово, то противникам совершенно необходимо даже и против воли признать, что Он существует из сущности Отца; ибо это означает истинное сыновство. Потом: каким образом таковый Сын может быть меньше Отца, если Он есть плод сущности, отнюдь не допускающий в себе ничего меньшего? Ведь в Боге все совершенно. А если Он не из сущности Отца, то, следовательно, не Сын, но как бы некий подложный и лжеименный. Да и Сам Отец, если Он справедливо и истинно должен называться Отцом, как мог бы мыслиться Отцом, если бы не было Сына по природе, ради Коего Он есть Отец? Но это нелепо. Бог есть истинный Отец, как об этом вопиют и все священные Писания. Следовательно, Сын всенепременно есть из Него по природе. А если так, то не меньше, ибо единосущен как Сын.

Иное. Имя отечества или отцовства Бог имеет

—35—

не от нас, но мы, напротив, оказываемся получившими его от Него. Верно слово Павла, восклицающего так: из Негоже всяко отечество на небеси и на земли именуется (Еф.3:15). Так как Бог древнее всего, то очевидно по подражанию и по сходству с Ним мы называемся отцами, будучи сотворены по образу Его. Посему скажи мне: каким, наконец, образом мы, созданные по подобию Его, по природе оказываемся отцами собственных детей, если этого нет и в первоначальном Образе, по Коему и мы образованы? Разве можно бы было соглашаться с тем, что имя отечества или отцовства перешло на всех от Бога, если Он в действительности не есть Отец? Если бы это было так, то существо дела оказывается совершенно извращенным, и скорее мы, по подобию с нами, будем давать Ему название Отца, чем Он нам. С этим основанием необходимо должен согласиться, даже и невольно, еретик. Итак, обманывается свидетель истины, говоря, что всякое отечество от Него есть, на небеси и на земли. (Еф.3:15). Но утверждать это весьма нелепо; ибо истину говорит дерзнувший сказать: или доказательства ищете на то, Христос ли говорит во мне (2Кор.13:3)? – От Бога и на нас переходит имя отчества. Итак, по природе Он есть Отец Слова, родил же без сомнения не неподобного Себе, если Он (Сын) имеет меньше, чем сколько Сам (Отец), ибо и мы, созданные по подобию Его, не таких имеем, рождаемых от нас самих, детей, но совершенно равных нам по своей природе.

Иное. Пусть не лжемудрствует против истины разнообразный в словах еретик, не признавая Сыном Слово Бога, – пусть не дарует Ему пустую

—36—

и только на одних словах честь, говоря, что Он не из сущности Отца. Каким же образом Сын, если не таков по природе? Посему: или, сняв с себя личину лицемерия, пусть явно злословят, не признавая Его ни Богом, ни Сыном, – или пусть не думают, что Он меньше Родившего, если, изобличаемые всем божественным Писанием и поражаемые словами святых, стыдятся истины и называют Его Сыном и Богом. Разве Слово, будучи Богом, может иметь что-либо меньшее сравнительно с Богом Отцом? И хотя Он называется и человеком человека и есть Сын, но Он не будет меньше Отца, именно по бытию человеком; ибо человек как человек, не может быть меньше или больше человека, как, например, и ангел – ангела, как ангел, – или что другое из существующего по отношению к чему-либо одноприродному и унаследовавшему одинаковую сущность. Итак, если Он истинно есть Сын, то необходимо говорить, что Он из сущности Отца и имеет в Себе по природе все свойства ее. И если Отец есть по природе Бог, то очевидно есть Бог по природе и Слово, рожденное из нее (божественной природы). Каким же образом Он будет Богом меньшим Бога, когда это бытие Богом должно быть тожественным?

Иное. Откуда у вас, спрашиваю, является дерзость говорить, что Сын меньше, чем Родивший Его? В каком отношении Он может быть меньше? В отношении времени бытия, полагаю, никто не предположит даже и весьма большой пустослов; ибо превечен Сын и Сам есть Творец веков, – и справедливо должно быть мыслимо совсем не подлежащим определению временем то, что имеет старейшее всякого времени рождение. Но и количест-

—37—

вом по отношению к величию не может быть меньше, ибо безмерною по величию, не подлежащею определенно количеством и бестелесною мыслится и существует божественная природа. Каким же, следовательно, образом может оказаться меньше в Рожденном? Наконец – славою, быть может скажет кто, силою, премудростью. В таком случае пусть скажут: как велик в этом Отец и сколько в Нем всего этого, если уже приходится говорить и это, дабы потом Сын, как измеренный по сравнению с Отцом, мог быть мыслим меньшим. Или, если Отец обладает недоступными нашим восприятиям и неизмеримыми благами, далеко превосходящими меру нашего разума, то почему меньшим называют Сына легкомысленно дерзающие на все Ариане, к извращению присущего Ему по природе достоинства? ведь меньшее оказывается таковым по противоположению с бόльшим, – и, при неизмеримом достоинстве Отца, какое же может быть доказательство того, что Сын имеет меньше?

Иное. О гнусности нечестивых еретиков действительно можно со всею истиною сказать: врази же наши неразумливи (Втор.32:31). Разве не исполнены они всякого невежества, не ведая⁴⁰⁴ ни яже глаголют, ни о нихже утверждают (1Тим.1:7), как говорит Павел? А за что они, по-нашему мнению, должны подлежать осуждению, это вот что: если они говорят, что Сын есть во истину Бог, от Бога Отца рожденный, и таким образом веруют, то как Он меньше Отца? Ведь великая отсюда должна породиться нелепость мыслей, всецело преисполненная богохульством, которое иной, пожалуй, откажется даже

—38—

только выслушать. Если Сын, будучи Богом по природе, будет иметь в Себе что-либо меньшее, то тогда необходимо думать, что есть нечто большее Бога. Таким образом сущность Отца мыслится не в совершенстве⁴⁰⁵ во всех отношениях, хотя и будет по природе Богом, но и Сам будет подлежать преуспеянию к бόльшему, так как в Сыне, как Своем образе, Он и Сам окажется с такою сущностью, которая допускает в себе меньшее. Таковое окажется по отношению к силе, хотя бы еще и не случилось, так как восприемлющая способность каждого должна конечно воспринимать все то, что ей свойственно воспринять, и не может отказаться от этого, когда потребует того время. Но великое в этом оказывается богохульство; ибо ни Отец не может идти к чему-либо бόльшему, но и ни Сын не может иметь в Себе меньшее, потому что Он есть Бог по природе. Посему Сын, будучи и Сам Богом по природе, не может допускать в Себе меньшее, дабы, по невежеству еретиков измышленное, словишко не почиталось оговором высочайшей над всеми Сущности.

Иное. Если, будучи по природе Сыном Бога и Отца, рожденное от Него Слово есть меньше Его, или в отношении подобающего Богу достоинства, или как не неизменное по природе, или по какому бы то ни было роду меньшинства, то это будет оговором не столько Его, сколько Той Сущности, из Коей Он, как веруем, есть, как скоро Она оказывается порождающею меньшее или худшее по сравнению с Собою, хотя этого не допускает даже и тварная, и созданная сущность, ибо все, что плодоносит, всегда

—39—

рождает подобное себе. Если же скажут, что божественная природа Отца лежит выше всякого страдания, то очевидно она должна быть и вне оговора в этом, и как первообраз наших благ не может рождать меньшего Себя Сына, но равного и единосущного, дабы столь превышающий нас Бог не оказался ниже даже нас.

Иное – чрез сведение к нелепости. Показуя Себя равным Богу и Отцу, Христос говорить негде к Своим ученикам: видевый Мене виде Отца (Ин.14:9). Каким же поэтому образом, будучи таковым по природе, как Сам истинно удостоверяет в этом, будет иметь в Себе меньшее, по недомыслию неких? Ведь если Он, будучи меньшим, показует в Себе Отца, так что между Ними нет никакого различия, то это меньшее должно быть отнесено к Отцу, как служащему неподдельным образом для Сына. Но это нелепо. Посему не меньше Сын, в Коем изображается совершенный Отец.

Иное. И каким образом Сын может иметь меньшее, чем что есть в Отце, если Он со всею правотой говорить: вся, елика имать Отец, Моя суть (Ин.16:15), – и опять к Отцу и Богу (обращаясь): вся Моя Твоя есть и Твоя – Моя (Ин.17:10)? Ведь если, по неразумному мнению, некоторых, Сын действительно меньше, то, поскольку Он говорить истину к Отцу: Моя твоя есть и Твоя Моя, это меньшее будет относиться и к Отцу, а большее точно также к Сыну, так как положение дел оказывается безразличным, если в Каждом из Них является присущее Другому, и что принадлежит Отцу, то – и Сыну, и наоборот, что является присущим свойством⁴⁰⁶ Сына, то принадлежат и Отцу. Ничто по-

—40—

этому не будет препятствовать называть Отца меньшим Сына, а Сына – бόльшим Отца. Но верх нелепости даже только и мыслить нечто таковое. Следовательно, равен и не меньше Тот, Кто имеет общие с Отцом преимущества⁴⁰⁷ сущности.

Иное – из того же. Если все, что имеет Отец, все это без сомнения принадлежит Сыну, а в Отце есть (только) совершенное: то совершен будет и Сын, имеющий свойства и преимущества (сущности) Отца, – а следовательно – не меньший, как нечестиво думают еретики.

Иное – чрез сведение к нелепости, с присоединением умозаключения. Пусть скажут нам изливающие на свою голову пламень неугасимый и отказывающиеся от правомыслия в божественных догматах, измышляющие извороты разнообразных умозаключений к обману и погибели неискусных: лучше ли Отец Сына, как имеющей больше пред Ним, если (Сын) меньше, как болтают те, – или нет? Но, наверное, полагаю, что скажут: лучше (Отец). А в таком случае пусть отвечают: что лишнее окажется имеющим Отец в обладании этим бόльшим⁴⁰⁸, если Он не лучше? Ведь если совсем нет ничего такого, то уже уничтожается наконец всякий упрек на Сына (в том, что Он меньше Отца). Если же, напротив, есть весьма много, следовательно, Он уже (Отец) лучше, как имеющий бόльшее, – то пусть в таком случае ответят и научат нас, если они действительно мудры: чего ради Отец, родив Сына, родил не равного Себе, но меньшего? Ведь если бы оказывалось лучше родить Сына во всем Себе равного, то кто же мог воспрепятствовать сделать что!

—41—

И если есть нечто, с необходимостью воспрепятствовавшее, то даже и невольно должны будут признать, что есть нечто бόльшее Отца. Если же совсем ничего не было препятствующего, а Он, имея силу и ведая, что лучше родить Сына равного, восхотел (родить) меньшего: то оказывается, что в Нем была зависть и неблагожелание, ибо не восхотел дать Сыну равенства с Собою. Таким образом: или бессильным, или завистливым в рождении (Себе равного Сына) должен оказаться Отец, по составленному из умозаключений рассуждений, если Сын будет иметь меньше, как учат они. Но это нелепо, ибо божественная и простая (несложная) природа выше всякого недостатка. Итак, не меньше Сын, так что не лишается равенства с Отцом, Который никоим образом не был бессилен породить равного Себе Сына, ни зависть не могла быть для Него препятствием пожелать лучшее.

Иное. Сам Спаситель говорит негде, что Он в Отце и подобно же Отец в Нем (Ин.10:38). Но, как всякому конечно очевидно, (это пребывание Отца в Сыне и Сына в Отце) не следует разуметь так, что как тело в теле, или сосуд в сосуде, так и Отец вмещается в Сыне, или и Сын каким-либо (внешне-чувственным) образом помещается в Отце, но Отец в Сыне и Сын в Отце является по совершенному тожеству сущности, по единству и подобию природы, подобно тому, как если бы кто, созерцая свой вид в изображении и удивляясь до совершенства доведенному сходству своего лица, громко и вполне истинно сказал бы к кому-либо: я – в этом начертании и начертание – во мне. Или, – по другому сравнению, – как если бы качество сладости меда, будучи одарено языком, сказало бы о

—42—

себе самом: я в меде, и мед во мне, – или еще: если бы из огня естественно происходящая теплота, испустив глас, сказала бы: я в огне и огонь во мне. Каждый из названных предметов оказывается разделенным только в мышлении, но одним по природе, и один из одного исходит неким нераздельным и непрерывным происхождением, почему и кажется отделяющимся от того, в чем он есть, – однако же, хотя и допускает такой образ умопредставления о себе, но один в другом оказываются и оба по сущности тожественны. Итак: если, по тожеству сущности и совершеннейшему подобию в отображении, Отец есть в Сыне, – то каким образом Больший в Меньшем, по их учению, Сыне может вместиться и быть видим? поскольку же весь в Нем, то конечно совершен Сын – Вместитель Совершенного и Отображение Великого Отца.

Глава IV

Против дерзающих, говорить, что другое есть внутреннее (ἐνδιάθετος) и природное (φυσικός) в Боге и Отце «Слово», – и другой, называемый в божественных писаниях «Сыном». Такое зломнение принадлежит Евномианам

I. 2. Сей (сие) он в начале к Богу

В этих словах Евангелист сделал как бы некое оглавление⁴⁰⁹ прежде уже сказанного. Присоединив "Сие», он оказывается, как бы так воскликнувшим: Сущее в начале у Отца Слово, будучи Богом из Бога – Сие есть, а не другое, о Коем нам предлежит (сделать) достославное сочинение.⁴¹⁰ Не напрасно,

—43—

кажется, и присоединил опять к сказанному: «Сие было в начале к Богу». Как световодствуемый божественным Духом к познанию будущего, он знал, как мне думается и как это можно со всею истинностью утверждать, что появятся некие деятели погибели, сети диавола, силки смерти, в жилища и на дно ада увлекающие внемлющих по невежеству тому, что изрыгают они из сердца лукавого. Восстанут они и на свою голову будут утверждать, что другое есть внутреннее в Боге и Отце Слово, и другое⁴¹¹ некое и с внутренним весьма сходственное и подобное есть Сын и то Слово, чрез Которое Бог все соделывает, так что мыслится как Слово Слова, образ образа и отражение отражения. Посему, как бы уже услыхав их хуления и справедливо восстав против нелепых безумств ихних сочинений, блаженный Евангелист, после того как уже определил и, сколько подобало, показал, что единое и единственное, и истинное из Бога, и в Боге, и к Богу есть Слово, вслед затем присоединяет: «Сие было в начале к Богу», как Сын очевидно к Отцу, как природный⁴¹², как из сущности Его, как Единородный, – "Сие», при несуществовании второго.

Но так как мы, стараясь раскрыть все относящееся к такому нечестию, почитаем нужным представить во всей наготе хулу их, для безопасности простецов, – ибо узнавший ее поостережется и перескочит как чрез змию, скрывающуюся по средине дороги: то необходимо должны будем изложить их мнение как бы в виде противоположения⁴¹³ – и в

—44—

дальнейшем оно получит надлежащие опровержения себе посредством таких доказательств, какие подаст нам все умудряющий Бог,

Мнение Евномия о Сыне Божием

«Единородный, говорит он, Бога Сын не есть само по себе и в собственном смысле Слово Его, – но внутреннее Слово Бога и Отца в Нем движется и есть всегда, а называемый родившимся из Него Сын, приемля внутреннее Слово Его, все знает, научившись (чрез это внутреннее Слово), и по подобию Оного Словом называется и есть».⁴¹⁴

Потом, для подтверждения, как думает он, своего нечестия и превратных мыслей, – да пленицами, как написано (Прит.5:22), своих грехов несчастный затязается – приплетает такого рода умозаключения:

«Если Слово, говорит, в Боге и Отце природное и внутреннее есть Сам Сын, а Он единосущен Родившему: то что же препятствует быть и называться Словом и Отцу, как единосущному со Словом?».

И опять. «Если Слово есть Сын Бога и Отца, и кроме Него нет другого (Сына – Слова): то чрез какое Слово, говорит, Отец обретается говорящим к Нему: Сын Мой еси Ты, Аз днесь родих Тя (Пс.2:7)? Очевидно ведь не без Слова Отец вел беседы с Ним, так как все, что говорится, говорится конечно в слове, и не иначе. И Сам Спаситель говорит негде: вем Отца и слово Его соблюдаю (Ин.8:55). И еще: слово, еже слышите, несть Мое, но Пославшаго Мя Отца (Ин.14:24). Если, та-

—45—

ким образом, Отец беседует с Ним посредством слова и Сам Он (Спаситель) говорит то о том, что соблюдает слово Отца, то опять – что не Его слово, но слово Отца слышали Иудеи: то не следует ли, говорить, без всякого колебания всем признать, что другой есть Сын отличный от внутреннего или сущего в умственном движении Слова, Коего причастным и исполненным называется Слово внешнее⁴¹⁵ и открывающее (во вне) сущность Отца, то есть Сын?».

Такого рода зло привлекает себе неразумец и не стыдится противоречить всем вообще божественным писаниям, на себе самом являя истинным написанное: егда приидет нечестивый во глубину зол, нерадит (Прит.18:3). И действительно, богоборец сей весьма углубился во зло вследствие безумия, отказываясь от прямоты истины и сгибаясь гнилостностью своих рассуждений; ибо из нижеследующего мы узнáем, что Единородный Сын Бога и Отца самособственно⁴¹⁶ есть Слово Его.

Следует опровержение Евномиева зломнения

Непонятлив глупый еретик, ибо разве вообще в злохудожную душу может войти премудрость (Прем.1:4)? Или чтό, скажи мне, может быть злохудожнее таковых, кои, по написанному, от истины слух отвращают и поспешно обращаются к басням собственных измышлений (2Тим.4:4), дабы говорящие не от божественного Писания справедливо услышали бы: люте прорицающим от серца своего (Иез.13:3), а не от уст Господних (Иер.23:16)? Ибо кто, говорящий от уст Господних, речет анафема

—46—

Иисуса (1Кор.12:3)? А это и делают некоторые, бесстыдно попирающие догматы благочестия и, как сказал некто из святых пророков, вся правая развращающии (Мих.3:9); ибо говорят, что другое есть природное и внутреннее в Боге и Отце Слово и другое опять – названное Сыном и Словом, – и в доказательство своего, как думают, мнения, вернее же – необузданного нечестия, приводят слова Господа нашего Иисуса Христа в беседах к Иудеямъ: вем Отца и Слово Его соблюдаю (Ин.8:55), и кроме того, сказанное к Нему от Отца: из чрева прежде Денницы родих Тя (Пс.109:3). Изрыгая яд от своего отца (диавола), они толкуют это так: если говорящий есть другой отличный от того, с кем беседует он, а беседует Отец с Сыном посредством слова, то, следовательно, другое отличное от Него есть природное (внутреннее) Слово, – То, в Коем (чрез Коего) Отец вел беседы. И еще: если Сам, говорит, Сын негде удостоверил, что Он соблюдает Слово Отца, то как же наконец соблюдающей не будет другим отличным от соблюдаемого?

Но отвечать против всего этого, думаю, нисколько не трудно, так как Господь даст глагол благовествующим силою многою (Пс.67:12). Тем, кои страдают таковым неразумием, подобало вспоминать (слова) говорящего (мудреца): о оставившии пути правыя, еже ходити в путех тьмы (Прит.2:13), – а нам следует взывать к Тайноводцу на небесах: отврати очи, еже не видети суеты (Пс.118:37). И действительно, суета и болтовня, и ничто другое, есть их невежественное пустословие, ведь не как имеющий в Себе какое-либо другое (отличное от Себя) Слово Отца Сын говорил, что соблюдает

—47—

слово Отца, – и отнюдь не утверждал, что пришел к нам, приведя (с Собою) как бы некоего руководителя⁴¹⁷, но как единственное Слово, по природе существующее в Отце и с Своей стороны также имеющее в Себе Отца, без всякого посредства кого-либо другого: Аз, говорит, в Отце и Отец во Мне (Ин.10:53), – не природное (внутреннее) и не другое какое Слово, но Отец во Мне. Как же надо понимать сказанное Им к Иудеям, вполне законно спросит нас кто-либо? – На сие выскажем те истины, кои приходят нам на ум. Спаситель учил непослушнейший народ Иудейский и, мало-помалу отвлекая слушателей от подзаконного богослужения, часто возглашал: Аз есмь истина (Ин.14:6), как бы так говоря: свергните с себя подзаконное ярмо, примите богослужение в духе, да прейдет наконец сень, да удалится прообраз, – воссияла истина. Но не всем казалось, что Он поступает правильно, устраняя заповеди Моисея и приводя к истиннейшему (учению), так что некоторые уже и вопияли если бы человек сей был от Бога, не нарушал бы субботу (Ин.9:6), – чтό было прямым обвинением во грехе Неведавшего его. Отвечая на такие безумства Иудеев, Он говорит без всякой похвальбы и смиренно, и прикровенно желает научить, что Неведавший греха Сын не мог совершать чего-либо помимо благоугодного Богу и Отцу, чтобы, говоря яснее: Я не знаю греха, нова не возбудить их к побиению Его камнями; ибо тотчас же, воспламеняясь гневом, стали нападать на Него, говоря: Богу Одному свойственно не согрешать, Ты же, будучи человеком, не говори подобающего Одному только Богу. Это и в другой

—48—

раз сделали, говоря, что справедливо побить Его камнями, потому что, будучи человеком, делает Себя Богом (Ин.10:33). Спаситель же прикровенно, как ставший человеком и вместе с подзаконными быв под законом, сказал, что Он соблюдает Слово Отца (Ин.8:55), говоря этим как бы так: отнюдь не преступлю Я воли Отца, – грех состоит в преступлении божественного закона, а Я не ведаю греха, будучи по природе Богом, – так уча, Я не оскорбляю Отца. Впрочем, никто да не укоряет Того, Кто – Законодатель по природе, а по причине уподобления с нами был Исполнителем закона. А знает Он Отца, говорит, непросто, подобно как мы, только это одно, и ничего более, так как был Бог, но утверждает, что из того, что Он есть Сам, Он разумеет природу Отца. Поскольку же Он знал, что Родивший не может подвергаться изменению, то знал очевидно и то, что и Сам Он неизменяем (как Рожденный) от Неизменяемого Отца. А о том, что не знает изменения, разве можно бы сказать, что оно погрешает чем-либо, а не наоборот – неизменно пребывает в преимуществах своей природы?

Итак, напрасно мнение или даже обвинение Иудеев, думавших, что Сын мыслит нечто другое помимо воли Отца; ибо Он соблюдает, как говорить, Слово Его и по самой природе Своей не может грешить, так как знает Он, что Отец не может потерпеть сего, Коему Он, как Истинный Сын, единосущен.

Но так как для возражения против этого они пользуются и изречением: из чрева прежде Денницы родих Тя (Пс.109:3), то также и в виду этого нам подобает раскрыть учение благочестия.⁴¹⁸ По-

(Продолжение следует).

—49—

Стихотворение

Не ропщи, успокой свой взволнованный дух,

Не отталкивай Промысла руку,

Приклони к звукам неба доверчиво слух

И смири сердца грешную муку.

Не тоскуй, что земля под покровом снегов

В белизне бесприветной застыла,

Не скорби, что тщету твоих ветренных снов

Совесть вещая в лед остудила!

Верь, что солнце блеснет животворным лучом

И растопит ковры ледяные,

Верь, что радость небесная в сердце твоем

Претворить в теплоту дни земные!

В.Л.

—324—

Появление проекта о церковной унии и краткие исторические сведения об этом проекте

Церковная уния между восточною и римскою церквами была торжественно введена в 1596 году в пределах польско-литовского королевства в правление преданного сына католической церкви и воспитанника иезуитов польского короля Сигизмунда III.

Что обозначала эта уния и каким образом она появилась?

Со времени отпадения Римской церкви от вселенского церковного единства, Римские папы, не без корыстных видов⁴²⁰, постоянно стремились подчинить своему влиянию восточную церковь и потому внимательно следили за греческими и славянскими делами на Востоке. Орудием для приведения своих честолюбивых замыслов в осуществление папы, как известно, избирали обыкновенно те католические государства, которые граничили с государствами славянскими и, пользуясь военными и политическими силами первых, направляли их во вред православным интересам последних. Кроме того, римские первосвященники пользовались всякими замешательствами и политическими усложнениями в славянских государствах для того, чтобы завязать непосредственные отношения с православ-

—325—

ними правителями и ввести их в круг интересов католической пропаганды. В конце средних веков папская власть начали видимо колебаться на Западе и тем усерднее она стала упорствовать в своих стремлениях покорить себе наконец схизматический восток Европы. Неизменная привязанность самого многочисленного и сильного славянского племени, а именно русского, к своей вере была слишком хорошо известна папам из прежних бесплодных для римских интересов сношений с представителями русской духовной и светской власти, особенно в XIII веке.⁴²¹ Надо думать, что до сведения пап дошел урок, данный Иннокентию III, за его воинственные замыслы, русским князем Романом Галицким, указавшим папе, что Господь запретил Петру сражаться мечом. Также бесплодными оказались, как известно, попытки римской курии в правление литовских государей Миндовга и Гедимина обратить к католичеству Литовское государство. Со времени измены Ягайла православию попытки римской курии подчинить западнорусскую церковь главенству пап сделались особенно настоятельными и частыми, хотя и оставались еще долгое время без всякого успеха. Так в 1429 году в г. Луцке был чрезвычайный съезд государей: Ягайла, Витовта, московского великого князя Василия Васильевича (при нем находился и митрополит Фотий), Эрика, короля датского, императора Сигизмунда, и множества разных вельмож и рыцарей. Предметом совещания, между прочим, составляло соединение восточной церкви с западной. Папский легат Андрей и имперские дипломаты произносили обширные речи на эту тему, но сенаторы литовские, а за ними и польские, заявили, что «мыслить об этом в настоящее время нет никакой надобности, потому что народонаселение исповедующих православие гораздо многочисленнее римских католиков, а в святости догматов одна вера не уступает другой».⁴²² В том же XV веке усилия пап для достижения их традиционных планов были устремлены главным образом на греков, политическое положение которых было в то

—326—

время весьма тяжелым. Византийская империя распадалась, и последние императоры повсюду искали себе союзников и материальных средств для борьбы с наступавшей на империю турецкой силой.

Римские первосвященники Мартин V и Евгений IV весьма успешно воспользовались в своих интересах этими затруднениями Греческой империи и угодливостью тогдашнего константинопольского патриарха. Желая услужить папе, константинопольский патриарх посвятил в митрополиты русской церкви известного своей приверженностью к римскому престолу грека Исидора. Достигнув этого немаловажного, как казалось, успеха, папа Евгений IV, несмотря на то, что на открытом и действовавшем в то время Базельском соборе был поднят вопрос о соединении церквей, успел однако в 1439 году созвать для этой же цели собор, сперва в Ферраре, а потом во Флоренции, куда поспешили: Византийский император Иоанн Палеолог и константинопольский патриарх Иосиф, оба побуждаемые к тому обещанием папы оказать Византии содействие в борьбе ее с турками. На этот собор прибыл также и русский митрополит Исидор. История Флорентийского собора, провозглашенная в тогдашнем римском духовном мiре вселенским собором, слишком известна и в настоящее время документально доказано, что последовавшее на нем соглашение о соединении церквей, с явным принижением греко-российской церкви и с признанием главных догматов католической церкви: об исхождении св. Духа от Отца и Сына, о чистилище, и о главенстве папы, было исторгнуто силой от греческих епископов, действовавших в угоду императору. Этот император был подавлен страхом пред турецкой силой, искал во что бы то ни стало помощи у папы, и настаивал поэтому на принятии проекта римских богословов. Известно также что многие из греческого духовенства по возвращении на родину с сокрушенным сердцем говорили: «мы продали нашу веру», а один из лучших греческих богословов того времени, известный ревнитель православия, Марк Ефесский, не смотря ни на какие угрозы и принуждения, не подписал флорентийского соглашения: другой же греческий епископ Антоний Ираклийский, хотя и

—327—

подписал, но затем торжественно отрекся от этого соглашения и предал себя суду церкви. В России, по возвращении Исидора, сразу поняли его измену православию и флорентийское соглашение было тотчас энергично отвергнуто на местном Московском соборе, а Исидор принужден был тайком бежать из русских пределов.⁴²³ Патриархи же, не бывшие в Италии, именно: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, созвали в 1443 году собор в Иерусалиме и объявили на нем флорентийское соглашение нечестивым. Даже в католическом мiру в лице членов, составлявших Базельский собор, осудили папу Евгения за его своевольные действия по созыву флорентийского собора, а последний признали незаконным.

Эти краткие исторические сведения достаточно освещают истинное значение и силу флорентийского соглашения, известного в русской истории под общим названием «унии» и сразу поясняют: насколько погрешили против истины польские власти, вместе с иезуитами, прекрасно знавшими отрицательное отношение к этому соглашению со стороны всего православного мiра, когда стали придавать флорентинским актам вид вселенского признания и вводить эту унию в недра православной церкви, своевременно опротестовавшей в энергичных выражениях эти незаконные в ее глазах соборные акты.

Вот эта флорентийская уния и была в рассматриваемую эпоху (т.е. в конце XVI века) выставлена как несокрушимое орудие католичества для покорения православия во всей западной Руси, подпавшей наконец с уничтожением самостоятельного Литовского государства под власть Польши.

Благоприятные условия для введения унии. Разъединение древней русской митрополии

На Польшу, как на преданнейшую дочь Римской церкви, папы возлагали теперь все свои надежды. Благоприятным обстоятельством для достижения сказанных целей послужило существовавшее разъединение между Восточно-Московскою и Западно-Литовскою православною церковью. Православная церковь в западной Руси с первых времен принятия христианства всегда находилась под властью митрополитов Киевских, а затем Московско-Киевских:

—328—

эти последние, однако мало заботились о южнорусских епархиях и редко их посещали (раз в 6–7 лет).⁴²⁴ В XIV веке Литовские князья, под влиянием честолюбивых замыслов и из-за соперничества с Москвой, поощряли своих архипастырей отделиться от Московской митрополии и образовать самостоятельную церковь; но эти попытки, выразившиеся в соперничестве Литовских архипастырей Романа и Киприана с Московским митрополитом Алексием, остались в конце концов без успеха. При Витовте был избран особый митрополит Григорий Цамблак, но после его смерти в 1419 году митрополия литовская опять подчинилась московскому митрополиту Фотию. В XV веке, когда, как мы видели, флорентийская уния была решительно отвергнута на Востоке, римские папы, в лице Калиста III и Пия II, рассчитывая на содействие Литовского государя, вознамерились окончательно разъединить нашу древнюю митрополию, отделив от нее западную часть и образовав, таким образом, самостоятельную Литовскую митрополию. На этот раз эти планы осуществились; в средине XV века (1458 год) был поставлены, склонившимся к унии и проживавшим в Риме константинопольским патриархом Григорием Маммой на кафедру Литовско-Киевского митрополита Григорий Болгарин, который был учеником изгнанного из России митрополита Исидора. Этот Григории успел затем выхлопотать себе и благословение православного Цареградского патриарха Дионисия. Таким образом отделение Литовской митрополии окончательно завершилось, с подчинением ее верховной власти Константинопольского патриарха. К этой митрополии отошли, кроме ей принадлежавшей епархии, еще девять западнорусских епархий: семь собственно в Литве, а именно Владимиро-Волынская, Луцкая, Полоцкая, Смоленская, Пинско-Туровская, Черниговская и Холмская, и две в пределах Польши: Галицкая и Перемышльская.

Несмотря на все эти события, православие, как свидетельствуют между прочим деяния Виленского собора 1509 года, оставалось в Литве все еще ненарушенным более столетия. Хотя папы продолжали свои попытки к подчинению

—329—

православной церкви, однако эти попытки не достигали цели, так как Литовскую митрополичью кафедру занимали такие православные святители, как, например: св. Макарий (убитый татарами в 1497 году), Иона 2-й, Иосиф (Солтан), которые сумели ограждать интересы православия.⁴²⁵ Дела православной литовской церкви круто изменились к худшему только со времени поглощения Литвы Польшей, и тогда это разъединение помогло католикам в достижении их целей.

Появление иезуитов в Литве

Пользуясь таким отделением западнорусской церкви от восточно-русской и наступившим вследствие сего ослаблением первой из них, и найдя самую могущественную опору для начатия пропаганды в ордене иезуитов, учрежденном в 1540 году для подобных целей, польские католические власти, овладев Литвой, приступили к насильственному водворению унии в литовских землях. Римская церковь, построенная на началах единовластия в лице папы, страстно отнеслась к этому предприятию. Эта страстность обусловливалась еще тем обстоятельством, что римско-католическая церковь в Литве и Польше, вслед за проникновением в первой половине XVI века лютеранства, кальвинизма и даже социнианства, теряла год от году все больше и больше своих единоверцев. В лютеранство, и в особенности в кальвинизм, переходили весьма многие магнаты польские и литовские (как, например, Николай Радзивил Черный, Остророги, Кишки и др.), которые открывали в своих имениях в Польше, на Волыни, в Белоруссии и Литве, множество лютеранских и кальвинистских кирх (зубров).

Явившись в Литву в 1569 году и опираясь на духовных и светских властей, иезуиты, следуя указаниям из

—330—

Рима и от папских нунциев в Польше, прямо и открыто приступили к пропаганде. Они свили себе, при содействии Виленского латинского епископа Валериана Протасевича, прочное гнездо в Вильне, а затем, под покровительством короля Стефана Батория, прочно уселись в Полоцке (около 1582 года), тогда только что отнятом от России. В Полоцке в пользу иезуитов отобраны были почти все имения от православных церквей и монастырей, и здесь иезуиты основали свою коллегию.⁴²⁶ В Литве иезуиты устремили все свои силы против двух, в их глазах, отщепенцев Римской церкви: против многочисленных протестантов и кальвинистов, и главным образом против еще более многочисленных православных, – для совращения которых и было пущено в ход иезуитами их надежное оружие – уния как переходная, в сущности, ступень к латинству.⁴²⁷ Эта уния была выставлена, как дело уже окончательно решенное вселенскою церковью, в высшей степени угодное Богу, издавна принятое в литовской митрополии и приятное королю.

Главной ареной борьбы иезуиты избрали всю северную и среднюю часть западной Руси, так как в Галичине они нашли для себя почву достаточно подготовленной для того, чтобы прямо, по возможности, совращать в латинство.⁴²⁸

—331—

Согласно главному правилу своей воинствующей политики, – основанной на внушении вражды и ненависти ко всем иноверцам, – иезуиты не пренебрегали никакими мерами, лишь бы они вели к намеченной цели. Как позднее в Чехии, так теперь в русских областях Польши, все было пущено ими в ход «ad majorem Dei gloriam»: открытая и смелая проповедь, вызовы на диспуты, распространение догматических и полемических книг и брошюр, направленных против греческой схизмы, торжественные, импонирующие взору, процессии, исповедь, учреждение по всему краю коллегий и школ (как, например – академии в Вильне и коллегии в Полоцке, Ярославе-Галицком, Несвиже)⁴²⁹, где уловленные православные юноши развращались в деле веры, уничтожение церковных православных книг и типографий, наконец, подкуп и соблазн некрепких в своих убеждениях и поддававшихся этим соблазнам людей, занимавших видное общественное положение. Наконец, иезуиты воспользовавшись буллой папы Григория ХIII, от 13 февраля 1582 г., о введении нового календаря (григорианского), и рассчитывая, что с принятием этого календаря православные должны будут праздновать пасху и другие подвижные праздники вместе с католиками, что также послужило бы шагом к унии, успели выхлопотать у короля Стефана Батория указ о принятии этого календаря в Польше и Литве всеми подданными, т.е. и православными. Это дело о новом календаре произвело много смут и столкновений, особенно в г. Львове в 1583 году.⁴³⁰ К конце концов король сделал уступку православным и оградил их рядом новых указов от принудительного принятия григорианского календаря.⁴³¹

—332—

Слабость православной церкви в Литве во второй половине XVI века, и ближайшие причины, породившие эту слабость

К сожалению литовская православная церковь, уже давно жившая в отделении от Московской митрополии, была мало подготовлена к такой сильной борьбе и к отражению такого опасного противника, каковым в то время были бесспорно иезуиты, обладавшие (как, например, их вожаки: Станислав Варшевицкий, и еще более Петр Скарга) большею образованностью, ловкостью и находчивостью. Эта находчивость помогла им, на первых порах, уловить в свои сети некоторых членов знатнейших фамилий: Ходкевичей, Радзивилов, Сапег, которые, минуя унию, прямо переходили в католичество. К тому же для выяснения успеха иезуитской пропаганды не следует упускать из виду того существенного обстоятельства, что устои нашей церкви православной на Литве были в значительной степени поколеблены установлением с давних времен в этой стране так называемого права «подавания», или раздачи церквей и монастырей во владение разным лицам. Это право «подавания» (jus donandi) основано было в свою очередь на праве «патронатства» (jus patronatus); юридическим основанием этого патронатского права, как замечает И. Чистович в своей Истории западнорусской церкви⁴³², было общее феодальное право владельцев располагать и распоряжаться своими имениями и состоящими в них учреждениями при условиях допускаемых общим государственным правом, которое к сожалению не устранило в этом отношении помещичьего произвола. Короли Польские и великие князья Литовские, в качестве верховных владельцев государственных и королевских земель, обладали обширным правом «подавания» церковных имений с церквами и монастырями, расположенными, как на их королевских землях, так вообще на государственной территории.⁴³³ Кроме того, королю в качестве главы государ-

—333—

ства (как верховному защитнику церкви и подателю всех «столиц духовных» и всех «хлебов духовных» – по выражению тогдашнего времени) присвоено было исключительное право «подавания епископских кафедр» со всеми принадлежащими к архиерейским домам земельными угодьями и другими доходными статьями; король, по избрании духовенством, дворянами и другими мирянами епископа, утверждал его в этом сане.⁴³⁴ Пользуясь своими владельческими правами, литовские землевладельцы, в свою очередь, раздавали (подавали) по своему усмотрению церкви и монастыри с землями и угодьями, сооруженные ими, или их предками, и расположенные в их поместьях, а равно, в силу вытекающего тоже из патронатства права презенты – представления (jus praebendi, jus praesentationis), назначали этим способом в эти церкви и монастыри священников и настоятелей. Выше было замечено, какое большое количество церквей и монастырей воздвигалось на Литве в имениях благочестивыми их владельцами. Пока они оставались православными, никакой особой опасности не грозило правильному течению церковной жизни от присущего им права патронатства и ктиторства, связанных с фактом создания храма и попечения о его нуждах. Но с отпадением многих вельмож и дворян в средине XVI века в лютеранство и кальвинизм, а затем и в латинство, обладание ими такими серьезными нравами, как подаванием церквей и монастырей, так и назначением духовных лиц в священники и настоятели сих храмов и монастырей, произвело громадные замешательства в церковной православной жизни и породило многие бедствия в стране. Из истории известно, что в правление короля Александра, всех трех Сигизмундов и Стефана Батория, эти польские короли отдавали монастыри и церкви людям светским за их военные и гражданские заслуги; нередко не обязывали их

—334—

даже к принятию духовного сана; мало того, иногда отдавали православные монастыри и даже епископские кафедры, еще при жизни прежнего настоятеля или епископа, новому лицу (такой кандидат назывался «номинатом»), или же двум разом: и наконец, в довершение всякого беспорядка, поручали светским неподготовленным людям управлять целой епархией.⁴³⁵ Вслед за королями злоупотребляли конечно своими патронатскими правами и дворяне, закладывая, променивая и отдавая в пожизненное управление церковную собственность, находящуюся в их поместьях: иногда светские ктиторы монастырей прямо забирали в свои руки монастыри и управляли ими.⁴³⁶

Благодаря описанным выше злоупотреблениям и полному произволу места настоятелей монастырей и церквей стали предметом недостойных искательств, интриг, торга между различными претендентами, вступавшими иногда друг с другом в открытую борьбу и драку, которую они производили при помощи своих слуг и наемных людей. По существовавшему обычаю епископы, при назначении их на кафедру, удерживали в большинстве случаев монастыри с имениями, находившимися у них в «подавании»; получив кафедру, они вооруженною рукою удерживали за собой свои доходный архимандритские имения от посягательств разных лиц; заявлявших нередко с королевскою грамотою в руках свои претензии на эти имения; отсюда конечно происходил ряд бесконечных процессов в судах, ряд беспрестанных наездов с вооруженною силою.⁴³⁷ Такие беспорядки не могли не отразиться на всем образе жизни некоторых духовных лиц, которые часто,

—335—

променяв из-за земных благ саблю на клобук, продолжали вести открыто светский образ жизни, а потому и немудрено было в те времена встретить женатых настоятелей монастырей и даже епископов.⁴³⁸ Эти нестроения в самой церкви в образе жизни некоторых представителей церкви, в грубости и невежестве низшего клира, ближе всего объясняют успехи иезуитской пропаганды и те немаловажные размеры, которых достигла уния на первых порах ее появления.

Историческая беспристрастность заставляет признать тот факт, что иезуиты и латинские прелаты не встретили больших препятствий к завлечению в свои сети из среды высшего православного духовенства довольно большего количества малодушных и склонных к материальному благу людей, поклоняющихся всегда сильному и приносящих в жертву интересы слабых; также успешно действовали латиняне и среди дворянства, вера которого, как выше было замечено, была достаточно расшатана протестантскими идеями, вошедшими в Литву широкими воротами в начале XVI века (около 1539 года) и захватившими в свои сети таких видных вельмож, как Радзивилы, Кишки, Крошинские, Олесницкие и друг. Обезопасив себя со стороны сильных мiра сего, иезуиты и латиняне очутились уже лицом к лицу с народом, оставшимся без руководительства во многих местах. С ним, а также с низшим клиром, иезуиты не стали уже много церемониться. С помощью своих подкупленных приверженцев, изменивших легко вере и церкви, иезуиты, разогревая нечистые страсти, прямо-таки натравили одну часть населения края, предавшуюся им в руки, на другую, желавшую остаться верной своей церкви и народности. Завязалась великая религиозная борьба.

Насильственное введение церковной унии

Кровавая история введения в России унии слишком известна и весьма хорошо и документально обследована историками. Современные летописи, бесчисленные протесты и жалобы, коллективные и единоличные, записанные в городские книги и предъявленные православными на сеймах, королям и властям, деяния и записи духовных соборов,

—336—

мемуары и письма современников, полемические сочинения, издававшиеся тогда с лихорадочною поспешностью в изобилии, – подробно и обстоятельно раскрывают поразительную картину зверства, проявленного одними христианами против других, родственных им по происхождению. Великой идеей «единения церквей», составляющей и поныне лишь предмет горячих мечтаний небольшого кружка искренно-религиозных и высокообразованных людей, воспользовались в искаженном смысле порабощения одной церкви другой люди честолюбивые, не остановившиеся пред тою ответственностью, которую они принимали на себя пред Богом и потомством за свои злые дела.

Бедствия и ужасы, постигающие иногда народы на их трудном историческом пути самоусовершенствования имеют лишь ту благую сторону, что они в лучших людях эпохи (хотя и скромных по положению) вызывают необыкновенный подъем творческого духа, который, развивая их умственно и нравственно, ведет к созданию совокупными силами подходящих форм общения, поведения и дисциплины, каковые формы остаются для потомства богатым наследством и образцом для подражания.

Для нашей цели, состоящей в выяснении деятельности этих лучших людей описываемой эпохи, достаточно лишь в самых кратких и сжатых чертах коснуться главных, выдающихся моментов тяжелой истории униатского движения в Литовско-Польском государстве.

Измена епископов

Подготовительные действия к унии начались за несколько лет до официального ее провозглашения. Все тогдашние русские епископы (шляхтичи по происхождению) решились сообща изменить своей вере, и только впоследствии от этого заговора отстали двое: Львовский епископ Гедеон Балобан и Перемышльский епископ Михаил Копыстенский, а третий – епископ Полоцкий Григорий (Герман) Загоровский до конца своих дней тяготился этой изменой и не оказывал никакого содействия униатам в своей епархии. Не вдаваясь в подробную характеристику лиц, вступивших в это соглашение, достаточно сказать, что епископ Холмский Дионисий Збируйский обвинялся в тяжких уголовных преступления, епископ Пинский Леонтий Пельницкий был человеком весьма сомнительной нравствен-

—337—

ности, а епископ Луцкий Кирилл Терлецкий свою карьеру начал с того, что, составив из людей разных национальностей отряд в тысячу человек и вооружив их пушками, отправился отбивать свой епископский замок Жабче, занятый неким шляхтичем Жаровницким, который считал себя в праве владеть этим замком, так как получил его от своего тестя Луцкого епископа Ионы Красенского в качестве приданого за его дочерью.⁴³⁹ Что же касается до епископа Владимиро-Брестского Ипатия Потея, то известно, что он, будучи рожден в православии, еще в молодости изменил своей вере и перешел в протестантство, состоя на службе у князя Радзивила, но затем снова перешел в православие и, благодаря своему уму и образованию, достиг звания польского сенатора; укрепившись в мыслях об унии, он с совершенно установившимися на этот счет планами занял в 1593 году при содействии латинян епископскую кафедру. Эта краткая характеристика конечно, но может выяснить всех мотивов, побудивших этих лиц сделать такой решительный и бесповоротный шаг, но она, однако, вполне убеждает, что иезуитам, во главе со Скаргою, и латинским прелатам, во главе с Луцким бискупом Бернардом Мацеевским и Львовским арцибискупом Соликовским, не стоило больших трудов уговорить названных епископов изменить вере, тем более, что им за принятие унии были обещаны богатые имения и сенаторские кресла. Кстати сказать, этого последнего обещания польское правительство не исполнило, и униатские епископы, получив, правда, материальные блага в виде обширных и богатых имений, не до-

—338—

стигли, однако привилегированного положения римско-католического духовенства.⁴⁴⁰

Сговорившись тайно на нескольких съездах о принятии унии, православные епископы выработали условия подчинения русской западной церкви Римскому папе, и, привлекши на свою сторону жалкого митрополита Михаила Рагозу, подписали эти условия, а затем чрез польского великого канцлера Яна Замойского вручили их на предварительное одобрение королю. Сигизмунд III принял это желание с большою радостью и с этого времени, то есть с 1592 года, не выпускал более дело об унии из своих рук.

Поездка Ипатия Потея и Кирилла Терлецкого в Рим и принятие ими латинства

Решительным моментом в истории введения унии следует признать избрание и полномочие, данное польским королем и сенатом двум православным епископам Ипатию Потею и Кириллу Терлецкому ехать в Рим и просить папу принять западнорусскую церковь, во главе с митрополитом, с епископами и со всем клиром и народом русским, – в лоно римско-католической церкви на основании последовавшего во Флоренции соглашения.⁴⁴¹ Послы были приняты папою Климентом VIII в торжественной аудиенции 23 декабря 1595 года, причем Потей и Терлецкий, прочитав громогласно исповедание веры по определениям Тридентского собора, и положив обе руки на Евангелие, поклялись в верности Римской церкви.⁴⁴² В этом исповедании Потей и Терлецкий принимали за догматы: ис-

—339—

хождение св. Духа от Отца и Сына, очищение по смерти в чистилище, и первенство римского первосвященника во всей вселенной; одним словом, Потей и Терлецкий, по замечанию нашего известного историка-богослова митрополита Макария, совершенно отверглись православия и вполне приняли римскую веру. Папа, в свою очередь, оставлял православным их церковные обряды и церемонии («греческую обрядность»), но лишь те, которые по его взгляду окажутся не противными истине и учению католической веры и не препятствующими общению православных с римскою церковью.

Протесты православных

Как только до православных еще летом 1595 года стали доходить слухи о готовящейся измене их вере со стороны высших духовных лиц, отовсюду начали раздаваться сильные протесты, которые поспешно заносились в актовые книги разных городов. Особенно заволновалась Вильна; православные обыватели отправили к воеводе Радзивилу послов с протестом и просьбою защитить их и вразумить митрополита Рагозу в том, что его затеи к добру не поведут. Смелый и красноречивый проповедник Стефан Зизаний громил с церковной кафедры измену высших представителей церкви, а во главе протестовавших на Литве православных стал известный магнат русский князь Константин Острожский.⁴⁴³ Еще сильнее и энергичнее раздались голоса против унии и православные, опираясь на принцип соборного устройства своей церкви, решились совокупными силами дать отпор, когда сделалось известным, что в Западной России будет созван собор, на котором латинствующая партия предполагала докончить начатое в Риме дело о соединении церквей, то есть чтобы православные, в лице своих представителей, изъявили громогласно сами свое согласие на принятие унии и этим публичным признанием подкрепили бы то торже-

—340—

ственное ручательство, которое было за них дано в Риме Потеем и Терлецким.

Брестский собор

Собор был созван из лиц духовных и светских в городе Бресте, в октябре 1596 года. Он распался на два круга (кола). Один, наиболее многочисленный, состоял из православных, имевших во главе епископов Гедеона и Михаила; им в подкрепление был послан Константинопольским патриархом Гавриилом его доверенное лицо – экзарх Никифор, и Александрийским патриархом Мелетием – Кирилл Лукарис. Другой круг состоял из приверженцев унии, под председательством Львовского латинского архиепископа Соликовского. Униаты заседали в соборной церкви св. Николая. Православные решительно отвергли унию, а их духовный особы лишили отступивших от православия епископов сана, начальства и власти над православными. Униаты прибегли к подобной же мере. Очевидно только сильнейшая партия могла привести в исполнение такую меру, то есть, была в состоянии поставить своих противников в положение вне закона. Конечно сильнейшей партией оказались униаты. Решение униатов было скреплено Сигизмундом III, хотя введение унии совершено было без согласия сейма. Такими действиями открывалась настоящая религиозная борьба не на живот, а на смерть, и она длилась более двух веков, то несколько ослабевая, то возгораясь вновь.⁴⁴⁴

Жестокие преследования православных

Жестокие преследования более 600 лет процветавшего в западной Руси православия и всего русского, и нападения на православные церкви, а также школы, начались после отъезда Потея и Терлецкого в Рим в имениях и городах королевских еще в 1595 году.⁴⁴⁵ Затем, когда уния восторжествовала, эти преследования начались по всему

—341—

краю и всего более в имениях лиц, предавшихся унии. Высшее униатское духовенство, митрополит и епископы, заняв православные епархии, спешили, опираясь на помощь правительственной власти, захватить в свои руки имения православных архиерейских кафедр и лучшие по доходности православные монастыри и церкви. В этом им усердно помогали: католическое духовенство, иезуиты и буйная польская шляхта. Народ силою выгоняли из храмов и, после кощунственных бесчинств, прерывавших богослужение и разграбления церковного имущества, православные храмы обращали в униатские, или же запечатывали, отдавали в арендное содержание евреям, обращали в шинки, гостиницы, сараи; так, древний православный Лещинский монастырь (близь города Пинска) довели наконец до того, что он был обращен в питейный дом. В г. Минске церковный плац (где стояла церковь Рождества Христова) отдали под татарскую мечеть, а в городе Вильне, где прежде находилась церковь св. Параскевы мученицы, поставлены были: корчма и дом позорный. В г. Луцке храмы Божии обращены также в питейные дома. Не только в глухих местах и небольших городах, как, например, в Луцке, Орше, Мстиславе, Турове, но и в таких сравнительно больших, как Бресте, Могилеве, Витебске, Полоцке, и даже в столице Вильне, у православных отбирали все храмы. В Вильне именно в 1609 году, по распоряжению короля, посланные им дворяне вооруженной силой отняли у православных и передали униатам 12 церквей, а в городах Могилеве и Витебске православные, лишившись своих церквей, принуждены были построить себе за городом из плетня шалаши, где собирались для молитвы в воскресные и праздничные дни.⁴⁴⁶

По всей стране, в Литве и Галичине, происходили волнения, кровавые стычки при отобрании церквей и при насильственном обращении в унию под угрозою тяжких наказаний и мучений в случае ослушания. Когда, напри-

—342—

мер, в Могилеве священник Крестовоздвиженской церкви Захарий Заря, за Виленскими городскими воротами, на выгоне в шалаше совершали в день Пасхи литургию, то во время причащения народа напал отряд польских жолнер и всех молящихся разогнал, а священника солдаты схватили и неизвестно куда завезли или убили.⁴⁴⁷ В 1610 году, когда после смерти Перемышльского православного епископа Михаила Копыстенского, по проискам униатов и при содействии латинян, был избран на вдовствующую кафедру шляхтич Крупецкий, то в Перемышльском округе возгорелась настоящая война; церкви были отбиваемы от православных при посредстве гайдуков, непокорявшихся священников ловили, волокли в суды, заключали в темницы, монахов и монахинь изгоняли из монастырей.⁴⁴⁸ Пинский униатский епископ Паисий Соховский, в 1614 году, собрав целую толпу людей в несколько сот человек и вооружив их «ручницами и мушкетами», с помощью некоторых дворян, сделал нападение на Богоявленский монастырь в г. Пинске (на «Полозовщине») и поранив монахов, разрубив в щепы крест на церкви и иконы, совершенно разрушили самую церковь, а деревянные части ее покидали в воду и спустили вниз рекою Пиною.⁴⁴⁹

—343—

Все эти неистовства против храмов православных вызвали впоследствии (в 1622 году) у литовского великого канцлера Льва Сопеги справедливый упрек, обращенный по адресу высшего униатского духовенства: «жидам и татарам позволено в областях королевства иметь свои синагоги и мечети, а вы печатаете христианские церкви»!⁴⁵⁰

Вся тяжесть ударов выпала, конечно, на русское духовенство, находившееся в королевстве в положении податного сословия и обремененного дворовыми работами.⁴⁵¹ Они были настоящими мучениками; их подвергали застойность в вере растрижению, пыткам, заключали в темницы и даже лишали жизни.⁴⁵² В Холме и Львове им запрещали открыто ходить со св. Тайнами к больным и провожать умерших.⁴⁵³ В Луцке, по приказанию Кирилла Терлецкого, схватили и утопили в реке священника пригородного Чернчицкого монастыря Стефана Добрянского, когда он возвращался из города в свою обитель.⁴⁵⁴ В Минске священников забивали в бочки и мучили.⁴⁵⁵ Особенно преследовал православных священников митрополит Ипатий Потей; он лично избивал священников (как, например, в города Владимире, в церкви св. Василия в 1601 году) растригал их и бросал в темницы, насильственно врывался в храмы и бесчинствовал в них (как, например, в Львове в 1604 году), или же посылал туда своих вооруженных слуг для захвата не покорявшихся ему духовных лиц.⁴⁵⁶

Даже православные школы, где обучались малолетние, и

—344—

богоугодные заведения, где призревались старики и старухи, не были пощажены врагами; вооруженные толпы воспитанников иезуитских коллегий вместе с мещанами по подстрекательству, а иногда и под предводительством, ректоров-иезуитов нападали на эти мирные учреждения и производили всякие насилия и неистовства над беззащитными людьми.⁴⁵⁷

Православным возбранялось занимать какие-либо официальные должности, а в королевских городах запрещалось иметь им оседлость. Мещан выгоняли из магистратов, цехов, лишали права торговля и ремесла, а людей, упорствующих в сохранении веры, заключали в оковы и сажали в подземные тюрьмы. Даже людей благородного состояния удаляли от старост, управительств и других официальных должностей. Неправосудие уже в начале XVII века господствовало в судебных местах литовско-польского государства, где трудно было православным добиться справедливого решения, так как свидетельства их считались недостойными доверия, а жалобы и протесты их оставались большею частью без уважения, или же прямо уничтожались, как-то было в Виленском городском суде.⁴⁵⁸ Насколько под влиянием фанатизма это неправосудие вкоренялось в действиях тогдашних должностных лиц, ярким образчиком может служить тот факт, что даже убийцы освобождались от казни, под условием принятия унии.⁴⁵⁹

Лишенный своих существенных гражданских прав, без церквей и духовенства, могущего совершать требы, народ в массе жил без благословения браков, в непотребстве, младенцы умирали без крещения, взрослые без

—345—

покаяния и их трупы были оставляемы без христианского погребения. В Вильне же для большого поругания над православными не дозволяли им выносить из города своих покойников чрез те ворота, которыми все пользовались, так что приходилось выносить умерших чрез ворота, которые служили для вывозки городских нечистот. В Бресте во времена митрополита Потея несчастные православные принуждены были за неимением священников сами читать молитвы родильницам, крестить детей, проповедовать слово Божие и исполнять другие требы.⁴⁶⁰

Фанатизм разгорался все сильней и совершенно ослеплял нападающую сторону, а также озлоблял и защищавшихся до того, что и они не останавливались пред лишением жизни некоторых из своих мучителей, в том числе и главного из них Полоцкого униатского епископа Кунцевича, который, по выражению канцлера Льва Сопеги, очень омерзел народу и, как дознано достоверно, сам из фанатизма искал мученической смерти.⁴⁶¹ Ярким образчиком до какого изуверства дошли униаты-фанатики, может служить приказ этого униатского епископа (в 1622 году) выкопать из земли тела православных, недавно погребенные в ограде одной из церквей гор. Полоцка, и выбросить их из могилы на съедение псам, как какую-нибудь падаль. К сожалению, это был не единственный пример; так преемники Потея по Владимирской епископской

—346—

кафедре Мороховский выбросил тоже из соборной церкви (в 1616 году) г. Владимира тело православного дворянина Ивана Ляховецкого, лежавшее там уже лет тридцать.⁴⁶²

В заключение этой грустной картины первых времен введения унии в западной России приведем несколько слов из протеста, поданного в 1621 году православным духовенством против насильственных действий униатских духовных властей. В этом протесте между прочим свидетельствуется: «в Могилеве, Минске и Орше (у православных) отобраны церкви; в Перемышле умерщвлены (mordowano) в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродке (w Grodku) и Пинске отняты церкви; в Бресте Дорофея с братьями бросили в колодезь; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили, тоже сделали в Сокале, в Бельзе (Relzec) и Буске (Rusk), и взрослых без покаяния, предавали смерти, а детей без крещения».⁴⁶³ «Неужели сие не самому Богу обида? Неужели за то отмщевать не будет Бог?"… Этим возгласом, произнесенным доблестным православным чашником земли Волынской Лаврентием Древинским в обличительной его речи, в 1620 году, на Варшавском сейме, пред королем Сигизмундом III, сенатом и послами обоего народа; польского и литовского, – лучше всего определяется душевное настроение всех православных в это тяжелое и смутное время.⁴⁶⁴

Деятельность князя Константина Константиновича Острожского на пользу православия

Что же предпринимали для охранения своих прав рус-

—347—

ские, остававшиеся верными православию и народности и имевшие возможность дать отпор всем этим вопиющим насилиям? Сначала надлежит упомянуть о деятельности православного русского князя Константина Константиновича Острожского. Он по всей справедливости должен быть признан главарем движения, охватившего православных на Литве для спасения своей святыни – православной веры и народности.

Происходя из племени св. Владимира, князь Константин Константинович Острожский был одним из самых могущественных, богатых и влиятельных магнатов Литовско-Польского государства, а по своей пламенной приверженности к православию и по своему образованию высоко выделялся над своими современниками. Стоя в центре тогдашней политической жизни, и следя с напряженным вниманием за ходом событий, князь Острожский ясно сознавал всю опасность, грозившую от унии всему русскому строю жизни. В документах, относящихся к тому времени нельзя встретить более сильного укора, сделанного по адресу врагов православия и более сильную характеристику их жестокой деятельности чем те, которые были сделаны в знаменитом ответе («Отписи») от имени Острожского гонителю православия Ипатию Потею. «Посмотри теперь оком и послушай слухом» (говорится, между прочим, в этом ответе) «что наделали вы своим согласием (унией), достойным плача и рыдания. Нет такого города, нет такого селения, где бы вы не наполнили плачем, рыданием, стенанием, воплем и слезами людей, держащихся отеческого предания и веры… Какого не сделали вы гонения, какого поругания, оплевания, замешательства, какого не произвели кровопролития, убийства, тиранства, мучения, насилия в домах, училищах, церквах?… Вы иссушили взаимную любовь в людях, произвели раздор между родителями и детьми, между братом и братом, … поссорили господина с крестьянами… Вы потеряли совесть, преступили клятву, обманули папу, присягали за всех нас; отправляли от нас посольство, о котором мы и не думали"…⁴⁶⁵

—348—

И вот воодушевляемый сознанием правоты защищаемого дела, понимая, как он сам выражался, что вопрос идет «не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может», князь Острожский рассылал пламенным воззвания ко всем православным края. В этих воззваниях он убеждал их стоять крепко за свои драгоценные верования, не падать духом под жестокими ударами, а соединяться всем вместе и стоять усердно за одно общее правое дело.⁴⁶⁶

На Брестском соборе князь Острожский был центром и душой всех собравшихся туда православных, отвергнувших унию и давших обет веры, совести и чести за себя и за своих потомков – не покоряться перешедшим в унию епископам. Этот доблестный князь, защищая схваченного поляками и преданного ими суду патриаршего экзарха Никифора, председательствовавшего на Брестском православном соборе, не побоялся высказать (в 1597 году) прямо в глаза королю следующие достопамятные слова: «я уже в преклонных летах и надеюсь скоро покинуть этот мiр, а вы оскорбляете меня, отнимаете то, что для меня всего дороже – православную веру. Опомнитесь Ваше Величество».⁴⁶⁷

Действуя в таком духе на православных, благородный князь понял в чем лежит величайшая опасность для православия, именно в невежестве народа и его духовных пастырей, от которых, по собственному выражению князя, святая церковь особенно в те смутные времена требовала

—349—

двух качеств; «святости жизни и знания священного писания».⁴⁶⁸

До самой кончины своей, последовавшей 13 Февраля 1608 года на 82 году жизни, князь Константин Константинович Острожский не переставал столь же энергично действовать в пользу православия и не покидал до конца раз водруженного знамени. Хотя своими современниками он по справедливости признавался «самым крепким устоем церкви и лучшим ее украшением», однако сам себя он не признавал начальником православных (хотя и был облечен патриархом высоким званием экзарха), а только «равным каждому стоящему крепко в своей вере».

Этими словами, взятыми из подлинного письма князя всего ярче, обрисовывается его замечательная прозорливость. Князь Острожский усвоил ту великую истину, что, как бы талантлива и энергична не была деятельность личности, взявшей на себя трудную роль народного вождя, но если только эта деятельность не опирается на здоровые народные элементы в стране, питающие ее, как корни питают растение, то вся она будет не долговечна и в сущности бесплодна.

Как же нашел Острожский и его доблестные помощники в народе русском, столь сильно тогда пригнетенном и приниженном, эти здоровые элементы, эти надежные устои, на которых было бы возможно опереться? В чем выразилась, в каких общественных формах проявилась, духовная и политическая крепость русского народа, принужденного уже несколько веков вести свое существование под главенством чуждого ему правительства, которое относилось в лице своих светских и духовных представителей часто и не в меру враждебно к его священнейшим правам?

В братствах. – Что же представляли из себя эти братства?

Медовые братства

Появление в древней Руси общественных союзов при

—350—

храмах с целями религиозно-церковными, надо отнести к самым первым векам распространения у нас христианства, как в этом убеждает известие Ипатьевской летописи о существовании в XII веке в г. Полоцке, при «старой» церкви Пресвятой Богородицы «братчины», в состав которой входили местные горожане-прихожане. Это указание о существовании в древней Руси братчины занесено в летопись, судя по редакции этого известия, конечно мимоходом, как о совершенно обыденном явлении. В статье о «древнерусском приходе» мы указали на широкое распространение в древнейшую эпоху таких братчин во всей восточной России, на преследование ими религиозно-церковных целей, на самобытность их происхождения и на их крепкую организацию, обусловленную самодеятельностью и самостоятельностью древней церковно-приходской жизни.⁴⁶⁹ В этом же историческом очерке мы также постарались выяснить связь между этими восточными братчинами и вполне с ними родственными учреждениями в западной России, именно с «медовыми» братствами существовавшими издавна при православных храмах.

Широкое и деятельное участие православных мiрян в делах своей церкви и сплоченность их при отстаивании неприкосновенности ее пред иноверными властями и недругами – слишком известные факты, хорошо обследованные многими историками, касавшимися судеб западнорусской церкви, и в особенности митрополитом Макарием в его замечательной «Истории русской церкви». Мы здесь только напомним, что в описываемую эпоху (XV–XVI вв.) мiряне западной России пользовались правом выбора епископов, священников и прочих членов причта, вступали в договорные отношения с избранными священниками, снабжали свои церкви, а равно и причт, недвижимым и движимыми имуществом, принимали сами, и чрез посредство избранного ими церковного староста, живейшее участие в церковно-хозяйственных делах своего приходского храма и занимались сообща делами благотворения и просвещения.⁴⁷⁰ Такая деятельность мiрян-прихожан, развивав-

—351—

шая в них гражданское самосознание, и живая связь их со своими священнослужителями, довольно зажиточными, образованными и авторитетными, давали твердые устои для церковно-приходской жизни в западной России.⁴⁷¹ Благодаря такой крепости прихода, страшная католическо-униатская буря, разразившаяся над западнорусскими областями в исходе XVI века, произвела лишь некоторые опустошения в верхах здания, но не могла повредить его основам, которые, по счастью, остались целыми и невредимыми. Эта же самодеятельность мiрян-прихожан, проявленная ими в общении со своими священниками, нашла себе подходящую организацию в форме «братского союза», под стягом креста над православным храмом, для его нужд духовных и материальных. Несомненно, те высокие образцы братского общения, для сказанных высоких целей, которые мы встречаем в культурных центрах западной России в ХVI и в XVII веках, выношены были постепенно, в течение долгих предшествовавших лет, но корни их все-таки находятся в тех скромных учреждениях, о которых упомянуто выше, именно в «медовых» братствах.

Эти медовые братства, по древнему русскому обычаю, при-

—352—

готовляли к определенным праздникам большую свечу, пели молебны и устраивали складочные пиры, варили пиво, сытили мед, а воск, разную прибыль и приношения отдавали на свечи и на другие церковные потребности. О стародавности обычая сычения прихожанами меда и варения пива с целью доставления приходской церкви средств на удовлетворение церковно-хозяйственных нужд, о заключении братских союзов, а также об освобождении литовско-польскими королями, в виду такой полезной цели, прихожан от уплаты податей (капщизны) за это медоварение и пивоварение, свидетельствует целый ряд старинных актов и грамот.⁴⁷² В этом отношении весьма любопытной представляется привилегия и декрет короля Сигизмунда-Августа, от 1551 года, Витебским мещанам. Из этого акта усматривается, что, хотя еще в царствование короля Александра Витебское латинское духовенство получило привилегию устраивать в г. Витебске, и его ближайших окрестностях, корчмы (пивные, медовые, горелочные), но все-таки за православными мещанами сохранено было право на пивоварение, медоварение и винокурение для их потребности, а также им дозволялось, согласно привилегиям предков короля, устраивать к трем праздникам в году (Успения Божией Матери, архан. Михаила и св. Симеона, во имя которых существовали в городе храмы) их братские «склады или кануны», по два дня в каждый храмовой праздник, когда они могли беспошлинно сытить мед и варить пиво.⁴⁷³ Тот же король Сигизмунд-Август, узнав из жалобы православных Витебских мещан, что Витебский воевода Стефан Збражский взял от латинского духовенства (плебании) в аренду принадлежавшие им корчмы и стал запрещать Витебским православным братствам устраивать братские склады, в грамоте от 1561 года предписал этому воеводе не нарушать прав этих братств; при этом король назвал православные братства «звечистыми» и ука-

—353—

зал воеводе, что он арендовал корчмы «а не братства».⁴⁷⁴

В заключение настоящего очерка мы представим некоторый сведения об этих братствах, которым уже в XVI веке казались «звечистыми», т.е. стародавними. В пределах Полоцкого воеводства (соседнего с Витебским, где как указано выше, существовали братства) в местеч. Бабиничи, или Бабыничи, Лепельского уезда, в первой половине XVI века, а может быть и раньше, существовало церковное братство, которое имело недвижимую собственность, причем в этом местечке был и госпиталь для убогих и бедных.⁴⁷⁵ Из королевской граматы, данной в 1569 году Дисненским мещанам усматривается, что в г. Дисне (тоже в Полоцком воеводстве) существовали в XVI веке братства при местных церквах, одно место в этой грамоте весьма наглядно обрисовывает древнерусские церковные порядки и обычаи: «церкви и вси, которые куфале Божей мещане своим накладом в месте тамошнем постановили и побудовали и потом побудуют, тые мають быти в их местском подаванью и заведанью; братства, кануны, праздники годовы, тые мають мети два разы в рок на годовые праздники, коли сами межы собою постановят, пожыток с того церковным справам примножаючы, водле давного звыклого Полоцкого».⁴⁷⁶ Имеется известие, что в древнерусском местечке Куренец (Виленской губ. Вилейск. уез.), где уже в 1355 году была православная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, существовало в 1576 году при этом древнем храме церковное братство «св. Пречистое Куренецкое», земельное имущество которого писарь великого княжества Литовского Гавриил Война записью, учиненною в указанном году, старался оградить от всякой кривды, не только со стороны арендаторов, но и со стороны своих наследников. При церкви Спасской в том же местечке жил в указанное время бакалавр («боколяр» и, следовательно, существовала приходская школа, где производилось обучение мест-

—354—

ных детей.⁴⁷⁷ Из наказной королевской грамоты Мстиславскими старостам от 20 января 1590 года видно, что ею дозволялось тамошнему мещанскому братству по старинному обычаю («з давних часов») производить свободно на св. Троицу и в дни Миколины «медовые склады», с обращением дохода с них в пользу церкви.⁴⁷⁸

О существовании в г. Вильне в XV и ХVI веках церковных братств с целями церковно-устроительными и благотворительными, действовавших на основании уставов, проникнутых веротерпимостью к другим исповеданиям, мы имели случай говорить в той же статье о «древнерусском приходе», причем выразили мнение, что права предоставленные в Литве, на основании Магдебургских законов, горожанам в городском самоуправлении, а также цеховые устройство ремесленного сословия, могли только способствовать укреплению и дальнейшему развитию церковных братств, который однако в своем происхождении являются совершенно самобытными древнерусскими учреждениями. Опуская поэтому подробности, касающиеся возникновения и деятельности Виленских православных братств, мы здесь только упомянем, что в средине XV века (приблизительно около 1458 года) в г. Вильне образовалось церковное братство «кушнерское» (скорняков), которое к трем праздникам в году покупало в складчину мед, сытило его и затем распивало на братском собрании; в эти же праздничные дни братство раздавало восковые свечи по церквам. В продолжение 80 лет оно, не встречая никаких препятствий со стороны духовных и гражданских властей, на столько окрепло и размножилось, что создало устав и построило на Конской улице особый дом для братских собраний. В 1538 году уполномоченные от всего братства, представляя за братскою печатью свой устав, били челом королю Сигизмунду I, с просьбой дать им грамоту

—355—

на подтверждение их братства и устава, выработанного на основании их давних обычаев. Король удовлетворил их челобитье и выдал 31 декабря 1538 года уставную грамоту.⁴⁷⁹ В том же веке существовало в г. Вильне православное братство «дома Пречистой Богоматери», при Пречистенском соборе, имевшее также свой дом и богадельню.⁴⁸⁰ Братство «купецкое-кожемяцкое» по своему устройству походило на другие подобные учреждения, а именно оно обязывалось «радеть о потребностях церквей Божиих и о госпиталях; в избранные праздничные дни, по своим стародавним обычаям, оно устраивало в складчину трехдневные медовые пиры (восемь раз в году); не выпитый мед оно продавало беспошлинно и доходы обращало на дела церковные и благотворительные, а воск шел на церковные свечи. Братство имело свой дом на Стариче-улице и братский устав был совершенно сходен с уставом кушнерского братства; в нем находим те же правила о самоуправлении и собственном суде, а также правила о веротерпимости, допускавшие в составе братства католиков.⁴⁸¹

В историческом очерке о ставропигиальной церкви Успения Пресвятой Богородицы в г. Львове историк Исидор Шараневич, указывая, что вторично созданная городская Успенская церковь упоминается в актах 1421 года, относит первобытное учреждение мiрского Львовского братства к 1439 году.⁴⁸² В летописи же этого братства за 1463 год упоминается, что в том году Львовский мещанин Стефан Дропан вновь основал, или только обновил прежний монастырь св. Онуфрия, предоставил ему доходы и поручил его покровительству и управлению Львовского городского братства. Львовский староста Андрей Одровонж, в том же году, дар Дропана подтвердил актом, а король

—356—

Казимир Ягайлович, в 1469 году, выдал на это привилегию. Из этой же летописи узнаем, что братство с половины XVI века было занято восстановлением своей древней каменной Успенской церкви, при содействии православных господарей Молдавских, отстаивало права на Онуфриевский монастырь, и чрез своих старших братчиков старалось пред польским правительством оградить права русского народа в Галичине.⁴⁸³ Кроме Успенского братства в г. Львове в XVI веке делаются известными и другие церковные братства. Так, в 1542 году епископ Львовский Макарий грамотою благословил и утвердил церковное братство при церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, а в 1544 году, такое же братство возникло при церкви св. Николая. Братчики при самом вступлении вносили в братскую кружку по шести грошей и вписывали имена свои и родных своих в братские книги для вечного поминовения, потом ежемесячно уплачивали по полгроша. Ежегодно совершались в братской церкви четыре заупокойных литургии и одна – за здравие братчиков. Братство принимало в свой состав также лиц, проживавших вне прихода (в том числе, как значилось в уставе Благовещенского братства, и шляхтичей), а также и гостей на свои празднества, причем гости уплачивали по 2 гроша и приносили свечи. Братства оказывали пособие бедным и больным, а умерших братчиков всей громадой провожали до могилы. Для управления делами братства ежегодно избирали из своей среды двух старших братчиков, и во взаимных обидах судились собственным судом.⁴⁸⁴

Кроме г. Львова, во второй половине XVI века, в Галичине учредились еще церковные братства в гг. Самборе и Вишне, причем последнее братство, как видно из грамоты Перемышльского и Самборского епископа Антония от 18 августа 1563 года, устроилось при церкви св. Троицы.⁴⁸⁵ Мотивы, выставленные в уставе Виленскими ме-

—357—

щанами и жителями предместья для образования из их среды церковного братства весьма примечательны: они заявляли, что образовали братский союз «для душевного избавления и по смерти покоя, и на память вечную предкам и родителям их». Епископ утвердил это братство с ведома всего крылоса и духовенства кафедральной церкви св. Иоанна Крестителя, причем в грамоте указал: «абы (братчики) дръжали единь с другым братство сполон и друг друга в почтивости мели; вступнаго каждый платит 6 грошей; сходятся у громаду в 4 недели раз». Братчики также обязывались сопровождать тело умершего сочлена и лицо, не исполнившее эту обязанность, должно было внести штраф, именно один фунт воска.

Этот перечень медовых братств, сделавшихся известными к 80-м годам XVI века, будет конечно со временем пополняться, по мере обнародования документов, лежащих еще в массе неразобранными в наших западнорусских центральных архивах, но общий характер деятельности этих братств достаточно выясняется при посредстве уже имеющегося материала. Так, из сохранившихся уставов и исторических данных видно, что наши братства приучали прихожан – братчиков относиться серьезно и внимательно к главнейшим их обязанностям, а именно к благоустройству местного храма и всего церковного обихода и к оказанию помощи нуждавшимся людям в приходе. Захватывая в круг братской деятельности, по возможности, всех членов прихода, и требуя от них живого участия в церковно-приходских делах, братские учреждения способствовали развитию в братчиках сознания важности общественных дел, требующих, по сравнению с личными интересами, предпочтительной заботливости. Братские союзы служили, как бы, школой, где братчики – прихожане, принимавшие, на себя по мере сил и возможности разные обязанности, могли воспитывать и развивать в себе качества необходимые для общественных деятелей. Вот почему, когда, вследствие известных испытаний и невозгод, обрушившихся на нашу Церковь и народ в последней четверти XVI века, от братств потребовалось особое напряжение в их просветительной и благотворительной деятельности, они оказались на высоте

—358—

той трудной задачи. В братствах нашлось достаточно сил и средств для отражения ожесточенных враждебных нападений и эти учреждения преобразовались в таких культурных центрах, как г. Вильна, Львов, Могилев и Киев, в замечательные просветительные и благотворительные союзы. Их деятельность и организация, послужив образцом для подражания в других местностях России, являются самой светлой и отрадной картиной в нашем прошлом и составляют эпоху в культурной истории западной и южной России.

А. Папков

—359—

II.

Патмосская школа, – ее происхождение, – основатель ее и первый наставник в ней иеродидаскал Макарий, – какие курсы наук излагались в ней? – С каким успехом? – Двое преемников Макария по должности преподавателя в Патмосской школе, – быт учеников, представленный в описании школьной жизни Григоровича-Барского, бывшего ученика этой школы, – последние страницы из истории школы – Афонская Академия – ее возникновение, – профессора Академии, – черты из внутренней жизни школы, – кратковременность существования Академии и ее падение, – чем объясняют и нужно объяснять ее падение? – Греческие заграничные школы – Венецианская, Падуанская – иностранные университеты – Свидетельства о состоянии просвещения в среде греческого духовенства от XVI до пол. ХIХ-го века; – черты культурности того же духовенства.

Переходим к изучению других более известных общеобразовательных школ в Константинопольском патриархате турецкого периода. Здесь мы изложим краткую историю двух школ, носивших в свое время, подобно патриаршей Константинопольской школе, громкое наименование Академии, – разумеем школу Патмосскую и Афонскую.

В течение всего XVIII-го века на о. Патмосе существовала школа, которая у Греков, как мы сказали, известна с именем Академии, т.е. совершеннейшей школы. Но насколько она заслуживает такой аттестации, сейчас увидим.

Основателем Патмосской школы был уроженец о. Патмоса иеродиакон Макарий, получивший образование в Кон-

—360—

стантинополе у тамошних учителей. Нам кажется, что Макарий с раннего возраста поставил себе целью открыть школу на своей родине и для этого-то и принял на себя нелегкое дело многолетнего самообучения в столице. По словам нашего путешественника, ХVIII-го века Барского, современника Макария, он (Макарий), как скоро нашел, что достаточно обучился наукам, нимало немедля оставил Константинополь и поспешил на родной остров, не смотря на более заманчивые перспективы, которые открывались для него, если бы он остался в столице. Выборы такого места для основания школы, как Патмос, обличает в Макарии фанатика идеи, ибо трудно представить себе обстановку, менее соответствующую задачам училища, чем какую встречаем на Патмосе. Но очевидно Макарий сказал себе: «так я хочу» и сила воли победила все препятствия. По словам Барского, Патмос – это был «малый и уничиженный» остров между всеми островами Мало-азийского архипелага, а таким жалким считает Патмос наш путешественник потому, что здесь господствовало редкое невежество: священники по причине «простоты и ненаучения» не умели «правила церковного пети и чести», мало того – даже сами игумены тамошнего Иоанно-Богословского монастыря «имен своих на хартии подписати не ведяху». И вдруг среди повального невежества долженствовала возникнуть «академия»! Патмос еще тем был не хорош, что там почти нечего было есть, хотя население острова простиралось до четырех тысяч. По наблюдению Барского, «мало что рождается тамо (потребного для питания), но все привозится из-за пределов острова. Одно было хорошо, на острове не жило Турок, была, значит, полная свобода. А Турки, по рассказу Барского, не жили здесь потому, что «ради убогого и сухого (бесплодного) острова не хотят тамо жительствовати, обикшии ясти и пити мною якоже свиния».⁴⁸⁷ Будущие ученики школы наперед должны были приготовить себя к постничеству и лишениям.

Как бы то ни было, объятый неудержимым стремлением создать школу на «убогом и сухом» острове, Макарий от-

—361—

крыл таковую в 1712–1713 году и чрез несколько лет в 1720-м году совершился первый выпуск его учеников. В 1731 году Барский нашел у Макария больше 50 учеников, а в 1736 году даже более 100. Чему же учил Макарий своих учеников? По словам Барского, курс наук был очень разнообразен. Наставник преподавал «учение грамматическое, риторское, философское, богословское», обучал языкам Эллинскому и Латинскому, а кроме того и «мусекийскому искусству церковного пения» (т.е., конечно, нотному пению).⁴⁸⁸ Остается непонятным: каким образом один учитель мог с успехом преподавать столь различные и большею частью серьезные науки⁴⁸⁹ ученикам, без сомнения мало и неодинаково подготовленным? Правда, Макарий впоследствии взял себе помощников – из числа своих учеников, – сначала Иакова, который, впрочем, скоро оставил остров⁴⁹⁰, а затем Герасима, человека, кажется, болезненного; но с одним помощником учить разным наукам с надеждой на благие плоды – учеников, умножившихся более сотни – дело трудное. Мы истинно сожалеем, что наш Барский, посетив остров в 1731 году, не послушался совета Макария (о чем после жалел наш путешественник) остаться на Патмосе и посвятить себя здесь изучению наук «в пользу себе и отечеству». Он пробыл в это время с Макарием только 12 дней и конечно не мог составить ясного представления ни о качествах преподавания, ни об успехах учеников. Дневник Барского

—362—

в этом отношении очень немного дает нам Правда. Барский вторично свиделся с Макарием, когда еще раз приплыл на остров в 1736 году, но он застал основателя и первого учителя школы на смертном одре. В виду таких обстоятельств Барский сообщает мало сведений о ходе дела в школе и результатах его на основании личных наблюдений касательно учительства Макария. Он говорит, что ученики Макария отличались целомудрием и смиренномудрием, – но для нас в настоящем случае подобные отметки не имеют интереса. При другом случае, восхваляя Макария, Барский пишет, что он «мнози от рибарей и земледельцев филосови и богослови сотвори»⁴⁹¹, но мы считаем подобное замечание ничего не значащей фразою. Ибо рыбака скоро превратить в настоящего философа, а крестьянина в серьезного богослова можно только путем чудесным.

Сделаем, что можем, для разъяснения вопроса: чему именно и как, а равно с каким успехом велось дело преподавания науки в Патмосской школе, в ее лучшую пору при Макарии и под его руководством, – воспользовавшись для этой цели как скудными заметками в дневнике Барского, так и другими, правда, немногочисленными известиями. Как мы сказали выше, по уверению Барского, в школе Макария, при самом Макарии, преподавались четыре разряда наук: грамматика, риторика, философия и богословие. (Что-то в роде обычного схоластического курса). Следуя тому порядку наук, какой указан Барским, нам нужно бы прежде всего сказать об изучении грамматики в школе Макария, т.е. о том, по каким руководствам учились здесь и как велось дело преподавания этой науки, но в доступных нам источниках ничего на этот счет не говорится.⁴⁹² Нужно полагать, что «учение грамматическое»

—363—

велось по обычному тогдашнему школьному шаблону. Гораздо более мы знаем о том, как изучалась риторика в школе Макария; об этом и скажем несколько слов. Риторика изучалась, по-видимому, по запискам, составленным Макарием. По смерти Макария, в 1755 году, в Венеции напечатано было его сочинение под заглавием: «Изложение риторических правил, в особенности полезных священно-проповедникам, извлеченных из латинских книг и назначенных для изучающих филологию», т.е. грамматику. Конечно, книга издана на греческом языке. Есть все основания думать, что по этой-то риторике и учились ученики Макария. Судя по заглавию книги (а кроме заглавия о ней ничего неизвестно), это была не столько риторика, сколько гомилетика, ибо указанное руководство имело в виду «в особенности священно-проповедников», а, следовательно, ставило целью научить церковному красноречию. Должно сказать, что «руководство» Макария по риторике было очень элементарно, как это видно из того, что оно состояло лишь из нескольких десятков страниц.⁴⁹³ Впрочем, если книга Макария и была элементарна, то у Макария же, как наставника юношества, было в распоряжении одно очень важное средство, которым он и пользовался в интересах развития проповеднического дара у своих питомцев. Там он очень часто проповедовал с церковной кафедры и был искусным проповедником. Наш русский паломник Барский говорит об основателе Патмосской школы: «особливое, глаголют, дарование имеяше в риторических проповедях».⁴⁹⁴ Слушать хорошего проповедника, нет сомнения, очень полезно для тех, кто сам готовится быть проповедником. Поэтому, проповедничество Макария можно назвать практическою школою для «священно-проповедников» того времени. Проповеди Макария могли иметь тем большее значение для его школы, что он их записывал. Ученики его могли читать их и таким образом учиться делу проповедничества. Говорят, что Макарий составил более 2.000 проповедей.⁴⁹⁵ О достоинстве

—364—

его проповедей, а с тем вместе о достоинстве преподавания им церковного красноречия, мы должны сказать следующее: он был большим мастером по части риторических украшений речи, переполнял ее риторическими рассуждениями.⁴⁹⁶ Как все риторы, он мог писать на какую угодно тему, причем индивидуальность описываемого явления для подобных риторов имеет второстепенное значение. Все эти черты можно находить в сочинении Макария: похвальное слово мученику (турецкого периода) Пахомию, который самовольно напросился на мучения от Турок, ибо пожелал загладить свой мнимый⁴⁹⁷ грех отступничества от Христа. При таких свойствах духовного красноречия Макария и его преподавания влиянию уроков Макария на учеников не могло быть вполне благотворно: научаясь виртуозности в слове, они, однако ж могли оставаться, как проповедники, глухими к живым потребностям времени и равнодушными к действительности и точным фактам. Впрочем, мы должны помнить, что Макарий быль сын своего века – и отрицать значение его, как преподавателя гомилетики или церковной словесности никак не следует!… Кроме церковной словесности в программу риторического учения в школе Макария входило и вообще изучение риторики и некоторых руководств по этой науке; так из свидетельств видно, что ученики школы читали и списывали для себя книги Коридаллея и Александра Маврокордата по части риторических познаний.⁴⁹⁸ Таким образом, сколько знаем, преподавание риторики в Патмосской школе времен Макария было поставлено довольно прочно.

Нельзя того же сказать об изучении философии в той же шкале и того же времени. По крайней мере мы очень мало знаем о том, что разумелось под «философским учением» в школе Макария и как оно происходило. Наш паломник Барский, сделавшись учеником Патмосской школы уже по смерти Макария, по его свидетельству, изучал, под

—365—

руководством преемников Макария по учительству, такую отрасль философии, как логика.⁴⁹⁹ Можно полагать, что преемники Макария, не отличавшиеся инициативой, преподавали эту науку потому, что так было при первом основателе школы на Патмосе. Но каким образом и по каким книгам учились логике – неизвестно. Кроме научения логики, ученики школы в интересах ознакомления с философией имели в руках: «толкование Александра Маврокордата на одно сочинение Аристотеля» со схолиями самого Макария⁵⁰⁰; это сочинение Маврокордата не было напечатано и обращалось в среде учеников в рукописи. О значении Маврокордатова труда, а также и схолий патмосского наставника судить не беремся. Полезным для изучающих философию нужна признать и «собрание» писем Синезия Птолемандского, неоплатонического философа, а потом христианского епископа, (IV и нач. V в.), обращавшееся в кружке патмосских школяров.⁵⁰¹ В сущности, вот и все, что известно о преподавании философии на Патмосе при Макарии. Наш Барский, перечисляя те науки, какие ему пришлось изучать на Патмосе, говорит, что он «прошел» кроме логики, еще «полфизику».⁵⁰² Принимая во внимание связь речи, можно с вероятностью думать, что наш добровольный патмосский источник говорит здесь об изучении им какой-то части философии. Но что именно разумеет он под «полфизикой», об этом можно делать только самые нерешительные догадки. У Феофила Коридаллея было сочинение (оставшееся не напечатанным) под заглавием: «о небе и земле» (κόσμου). У греческого ученого Завиры оно относится к философским сочинениям Коридаллея.⁵⁰³ Это сочинение несомненно известно было Макарию, а от него пущено в обращение и среди его учеников.⁵⁰⁴ Не эту ли Философскую книг наряду с логикой «проходил» в конце курса и Барский, назвав ее в своем дневнике муд-

—366—

реным именем «полфизики». Во всяком случае упоминание Барского о «полфизике» не исключает представления о вышеупомянутой книге Коридаллея. И с другой стороны не может возбуждаться сомнений и в том отношении, что философского характера книга Коридаллея «о небе и земле» была в употреблении у патмоссских школяров как при Макарии, так и после него. Что сказать, после вышеприведенных известий о преподавании философии в школе Макария? Оно было поставлено довольно слабо и не отличалось какой-либо систематичностью.

Но еще в худшем положении находилось преподавание Богословия в той же школе. Мы, конечно, не должны упускать из внимания того обстоятельства, что наши сведения о рассматриваемой школе скудны; но и при всей скудости сведений мы могли бы знать о преподавании богословия хоть столько же, сколько знаем об изучении здесь риторики и философии, а на поверку выходит, что наши сведения в данном случае сводятся чуть не к нулю. Отчего это так? Уж не от того ли, что богословие здесь процветало еще менее, чем прочие науки? На основании заметок Барского позволительно допускать, что богословское обучение в Патмосской школе сводилось к простым собеседованиям учителя с учениками на религиозные темы. По крайней мере наш наблюдательный путешественник богословским учением называет именно такого рода беседы: так, рассказывая о последних днях жизни Макария Патмосского, он пишет: «се чудно, яко до последнего издыхания со многим рассуждением и говением некая высокая богословствование».⁵⁰⁵ К этим богословским собеседованиям присоединялось еще самостоятельное чтение учениками некоторых богословских произведений древности: например, более любознательные и смышленые прилежали «точному изложению Православной веры» Иоанна Дамаскина.⁵⁰⁶ Но, по-видимому, таких любителей серьезной богословской литературы встречалось немного между учениками даже Макария. – Нельзя отвергать и того, что большим подспорьем для изучения богословия было слушание и чтение много-

—367—

численных проповедей Макария, который, как можно догадываться, произносит до сотни поучений в год. После сейчас сказанного о преподавании богословия в школе Макария едва ли нужно добавлять, что это преподавание столь важного предмета не находилось на высоте своей задачи.

По какому педагогическому методу велось преподавание наук в Патмосской школе времен Макария? Задать этот вопрос нас побудило то обстоятельство, что рассматриваемая школа очень мало походила на стройно-организованные школы не только нашего, но и своего времени. Барский пишет о Макарии Патмосском: «многих хитрости грамматической, иных же философии, иных же богословии, иных же мусекийского искусного церковного пения изучи» (научить).⁵⁰⁷ Из этих слов нашего свидетеля видно, что в школе не было обязательного правила изучать все науки, в ней преподававшиеся, и переходить из одного – низшего класса в другой – высший. Больше всего охотников было учиться грамматике (и риторике): «многих хитрости грамматической изучи»; из остальных учеников, смотря по их желанию и способностям, одни изучали философию, другие богословие, третьи искусство церковного пения. Нет сомнения, встречались и такие лица, которые занимались несколькими науками одновременно или последовательно – одною после другой. Школа Макария, значит, имела свободный характер, допускала свободу выбора предметов для изучения; в этом отношении она несколько напоминает так называемые музеи древних времен (Аристотеля, Александрийский, Плотина) и школы христианские первых веков. Но какими же образом ученики, имея одного учителя (и много: двоих, как было во второй период деятельности Макария), могли вдруг учиться многим наукам? Это секрет Макариевой школы; но до этого секрета можно допытаться. Сохранилось одно письмо Макария, которое достаточно разъясняет интересующий нас вопрос. Макарий именует своих учеников переписчикам и или копиистами (ἀντιγράφοι).⁵⁰⁸ С первого взгляда такое наименование учеников кажется странным и неуме-

—368—

стным; но, когда мы вглядимся в строй Макариевой школы, тогда поймем, что указанное наименование вполне соответствует сущности дела. Макарий называет своих учеников «переписчиками», потому что те из них, которые обнаруживали способности и усердие к изречению высших наук, по указанию учителя, списывали для себя руководства и пособия по этим наукам, и, конечно, переписывая запоминали и заучивали переписываемое. Само собой, попятно, что роль учителя имела при этом большое значение: он объяснял то, чего не понимали ученики при переписке, и проверял их успехи. Дело происходило так: лучший из учеников Макария таков, бывший в тоже время помощником его по школьному преподаванию, списывал первый, а у него уже списывали прочие желающие. Так Иаков по части риторики списывал «изложение риторических правил», сочинение самого Макария, а также руководства по риторике же Коридаллея и А. Маврокордата; он же переписывал письма Синезия философа, вероятно, как некоторого рода пособие к усвоению философии наверное он списал же и «толкование» Маврокордата на одно сочинение Аристотеля, так как это толкование имело руководственное значение при преподавании философии в данной школе: Иаков далее прилежно работал над известной богословской книгой Дамаскина: судя потому, что эта работа мешала ему отправиться в путешествие по морю, нужно думать, что в нашем источнике речь идет не о чтении книги (что можно делать и в дороге), а о переписке ее: наконец тот же Иаков переписывает какие-то сочинения известного полемиста против папства (XVII в.) – Георгия Корессия.⁵⁰⁹ Большая часть выше-поименованных руководств была обогащена схолиями и толкованиями самого Макария и тем приобретала особенную важность в глазах учеников. В исторических известиях Иаков представляется главным списателем нужных в школе руководств, рекомендованных самим Макарием: у этого первого копииста уроков, уже потом, во дни же Макария, списывали их прочие ученики, почему эти последние и называются в одном документе (письме Ма-

—369—

кария) «переписчиками уроков дидаскала Иакова».⁵¹⁰ Если мы укажем еще одну черту, характеризующую порядки Макариевой школы, то исчерпаем все, что нужно оказать по этой части. Кинги списывались учениками и конечно до известной степени усвоились их памятью: но основательно изученным руководство считалось, по-видимому, только тогда, когда оно твердо заучивалось наизусть. Наш паломник, Барский, принадлежал к прилежнейшим ученикам Патмосской школы, однако ж, не мог одолеть риторики; «риторику же я оставил – говорит он – слабой ради моей памяти».⁵¹¹ Очевидно зубрение составляло одну из принадлежностей школьного метода на Патмосе. Правда, наш Барский учился не у самого Макария, но мы думаем, что школьные порядки времен основателя училища хранились в этом последнем, как святыня.

Посмотрим теперь: каких успехов достигала школа Макария в тех науках, какие преподавались и изучались здесь. Как нам кажется, нужно считать достоверным фактом то, что грамматическое преподавание в этой школе приносило полезные плоды. Так один из учеников Патмосской школы, много раз упомянутый нами, Иаков, по рекомендации Макария, приглашенный на должность учителя «грамматических наук», с успехом проходил эту должность сначала в одном, а потом в другом месте Антиохийского и Иерусалимского патриархатов.⁵¹² Наш Барский еще оставаясь на ученической скамье Патмосской школы, сочинил, по его словам, грамматику латино-греческую, «с расположением необычным, но удобопонятным», т.е. грамматику оригинального характера. Главная ее оригинальность состояла в том, что правила были изложены на греческом языке, а примеры на языке латинском. Назначением ее было пособить Грекам учиться латинскому языку.⁵¹³ Разумеется, составлять грамматику чужого языка может только ученик, прошедший хорошую грамматическую школу. При этом случае, опять повторим,

—370—

что делая заключение от времени учения Барского ко времени руководства школой Макирия, мы не совершаем большого греха. Можно бы утверждать, что наравне с грамматикой в школе Макария приносила добрые плоды и риторика⁵¹⁴; но подобное утверждение не легко подкрепить соответствующими фактами. Можно догадываться, что школа, поставив себе целью в изучении риторики приготовлять первее всего иерокириксов (священно-проповедников) как приходских, так и странствующих (а таких иерокириксов имела и теперь имеет греческая церковь), в значительной степени достигала своей цели. Что касается философии и богословия, то более, чем сомнительно, чтобы преподавание этих наук ознаменовывалось осязательными успехами в жизни питомцев Макариевой школы. Все дело вероятно, ограничивалось некоторыми индивидуальным поднятием уровня развития учеников Макария.

Следует подвести итог нашим рассуждениям о научных успехах, оказанных Патмосской школой времени Макария. Но это сделать не трудно. Нам поможет сказать истинную правду никто другой, как сам Макарий, доверять свидетельству которого мы имеем все основания. До нас сохранилось одно письмо основателя Патмосской школы к высшему антиохийскому иepapxy. A в этом письме вот что говорится: «да будет известно, что бесплодный этот остров не произрастил и не произрастит (οὔτε βλαστήσει) дидаскалов (т.е. людей вполне сведущих в науках), по немощи (ἀπορίᾳ) учащего (так здесь Макарий аттестует самого себя), а только едва лишь переписчиков науки"… Затем, сказав на известного уже нам ученика своего Иакова, как на лучшего и надежнейшего из питомцев Патмосской школы, скромный учитель этой последней пишет далее: «есть (у меня) и другие… переписчики наук, которые имеют некоторые познания из наук первоначальных (μίκρὰν τῶν ἐγκυκλίων) и немножко из философии».⁵¹⁵ Вот чуждый всякого тщеславия аттестат, выданный Макарием самому себе, школе и ее ученикам для засвидетельствования истины в истории.

—371—

Таким образом, хотя наш соотечественник Григорович-Барский, по чувству благодарного ученика Патмосской школы и величает эту школу, поскольку она выросла и зацвела во дни Макария, своего рода Афинами, говоря: «оное училище Греком бедним вместо оних древних Афин есть»⁵¹⁶, но совокупность известий, выше нами указанных, но доказывают, чтобы Патмос, хоть мало мог соперничать с действительными Афинами древности, да и пишет Барский эту витийственную фразу с чужих слов, со слов Греков, очень хорошо умеющих, как известно, делать из мухи слона. Патмосская школа Макария давала скорее домашнее образование своим ученикам, чем строго-определенное школьное Макарий без всяких претензий учил тому, что сам знал, нашлись любители уединения и науки, которые охотно стали слушать его, и вот создалась «академия».

Если за что в особенности мы должны быть благодарны нашему Барскому, как историку Патмосской школы, в которой он ушился, так это за описание им личности основателя школы и ее первого наставника – Макария. Пусть Барский пишет не столько на основании своих наблюдений, сколько на основании показаний лиц, знавших Макария, тем не менее ценность сведений описателя от этого не убавляется. Наш паломник отмечает быстроту и находчивость ума Макариева (его «бистроумие»); он указывает, что единственное богатство Макария составляла его библиотека, т.е. то, что наиболее нужно для человека, преданного науке; сам любя науку, он всячески старался привлекать к занятию ею и других, при первом же свидании Барским Макарий советовал ему покинуть все его планы и остаться на Патмосе в интересах науки («поклонения ради святого места пришедшу советова мне, и оставлю все странствование и да приложуся к учению эллинскому» в его школе), – и если Барский не последовал этому совету в свое время, но после откровенно сознавался, что он променял лучшее на худшее. Макарий был человек идеи – это-то и влекло к нему столь многих. Он жил мыслью о пользе ближнего («пользуяй многих»,

—372—

по выражению Барского). Преподавание его было совершенно безвозмездное, т.е. ученики ничего не платили ему за обучение, и так продолжалось около 25 лет. Привязанность его к науке и школе была так сильна, что он не только не посещал своих кровных родных, живших на Патмосе же, но не счел нужным отдать им т.н. последний долг, когда он узнал о их кончине. Живое дело настолько поглощало его, что он забыл обо всем на свете. Кроме школы он знал еще дорогу только в храм. В храме ежедневно он участвовал в богослужении и своим одушевленным чтением и пением умел расстрагивать сердца. Столь же большое влияние оказывали его проповеди, которые он произносил замечательно часто. Его церковные поучения пробуждали в душах грешников чувство покаяния. Его личная жизнь представляла образец воздержания и совершенства; почему все знавшие его считали его человеком святым.⁵¹⁷ Вот муж достойный памяти истории!⁵¹⁸

—373—

Как мы имели случай упоминать раньше. Макарий скончался в начале 1737 года (в сред. января). Болезнь Макария, закончившаяся его смертью, длилась дней сорок, и на все это время правильный порядок школьных занятий прервался, ученики – по выражению Барского – «празноваху кроме учения» (оставались без учения). Глубокая скорбь наполнила сердца не только учеников Патмосской школы, но и жителей острова. Время для учеников проходило в том, что они пели «параклиси» за здравие болящего.⁵¹⁹ Но надеждам их не суждено было исполниться. Макарий на веки оставил сиротствующую без него школу.

За этим великим бедствием последовал целый ряд других несчастий, надорвавших значение школы. Можно сказать, что по смерти Макария школа все более и более падала. Правда, число учеников в ней иногда доходило до 200 человек, но вся сила каждой школы не в числе учащихся, а в достоинстве наставников и преподавания, между тем ни преемники Макария по учительству, ни их преподавание не превосходили уровня посредственности. – Первым преемником Макария по учительской должности был иеромонах Герасим, известный с именем византийца. Этот учитель был человек крайне болезненный и почти все время болел и лечился. Герасим был учеником Макария и получил свое образование исключительно под руководством последнего. Слишком 12 лет он оставался при Макарии и сделался помощником его в преподавании наук. Барский был высокого мнения о познаниях

—374—

Герасима; в особенности восхваляет его за «грамматическое искусство»; но, если это и справедливо, то во всяком случае новый учитель Патмосской школы не блистал умственными способностями, ибо наш «историк» (как именует себя Барский) не скрывает, что Герасиму трудно давалась наука. «Сие же он приобрете себе – говорит Барский – не от бистроты естественной, но от великого прилежания, ибо трудолюбив бяше». Патмосские ученики возлагали было большие надежды на нового учителя, и в этом находили себе утешение в потере опытного и искусного наставника, т.е. Макария. Но ожидания учеников нимало не оправдались. Герасим открыл грамматический курс и начал излагать что-то по философии, но преподавание не пошло обычным заведенным порядком. Шесть месяцев еще мог протянуть свою учительскую должность Герасим, да и то не очень аккуратно: болезнь его все усиливалась и усиливалась. Наконец, он изнемог под ее тяжестью и прекратил уроки. Барский, впрочем, остался очень благодарными этому учителю и за то, что он успел сделать для школы, – ибо он – по свидетельству Барского – «зело изрядно научаше». Герасим не только прекратил уроки, но и совсем покинул остров, предоставив учеников на произвол судьбы. Он уехал лечиться в Смирну и по необъяснимой причине захватил с собою еще и некоего монаха Василия, который мог бы хоть сколько-нибудь заменить болящего учителя, и который действительно впоследствии сделался преемником Герасима по должности преподавателя. Учитель уехал, и в школе остались ученики да книги. Печальное положение школы! И так продолжалось целый год. Правда, Герасим вместо себя водворил какого-то, по выражению Барского «приставника» (и это в так называемой Академии?), которому поручено было заниматься наукой с новичками; но понятно, к каким последствиям это повело. Некоторые из учеников, пребывавших здесь с целью изучать высший курс науки, не желая тратить попусту время, разбрелись в «инны страны» и таких, конечно, было не мало. Школа начала пустеть. Но вот по истечении года возвратился из Смирны Герасим, но возвратился еще более хворыми, чем каким уехал туда. Впрочем, хотя чрез силу, он принялся опять за

—375—

преподавание, по его энергии хватило лишь на «малое время». Измученный болезнью, Герасим окончательно бросает школу и уезжает в этот раз на о. Крит в надежде найти там исцеление от болезни – но вместо исцеления он нашел себе там преждевременную смерть.⁵²⁰ († 1740 г.).

Дела в Патмосской школе пошли еще хуже. Учителем в школе по отъезде Герасима в Крит сделался монах Василий Куталинос, ученик Макария и Герасима, не имевший никакого значения в глазах учеников. Барский замечает о нем, что он был «искусен в художестве Эллинских учений», но затем не сообщает никаких известий, из которых можно было сделать благоприятный вывод о достоинствах Герасимова преемника. Да как увидим впоследствии и в самом деле хвалить Василия Куталиноса было не за что. Назначение Куталиноса на должность наставника в школе произвело удручающее впечатление. Последовало неудержимое бегство учеников с Патмоса. Многие уехали «во свояси»: «разбегошася яко овцы, оставшиися пастыря» (по замечании Барского). Барский, впрочем, не увлекся в этом случае примером своих сотоварищей. Он остался в школе вместе с некоторыми другими скромными любителями наук; но таковых, считая в том числе и нашего соотечественника, было немного более 12 человек. Были времена – школа имела сотню учеников, но эти времена прошли. Удержавшиеся от бегства ученики принялись за науку. «Аз же прилежах, елико же можах», говорит о себе при этом случае Барский; то же, конечно, делали и другие. Но не даром говорится, что беда не приходит одна. Лишь только наладилось учение в школе при новом учителе, как пришлось прервать его. В 1740 года остров постигла страшная гостья – моровая язва – и «училище затворися», школа закрылась. Шесть месяцев делала свое дело губительная болезнь и потом утихла. Но не совсем прошла. Вторично проявилось это «губительство» на острове, к счастью, на короткое время. Все это мешало школе правильно вести свое дело. Но дело не остановилось.⁵²¹ А Барский и его товарищи стойко выдержали это

—376—

несчастье, по крайней мере наш паломник не говорит, чтобы число учеников еще уменьшилось по сравнению с тем, какое было в начале открытия курса наук при учителе Василии.⁵²² Во всяком случае начался вялый период в жизни школы и продолжался он во все время единоличного учительствования Василия – почти 30 лет.⁵²³ Наш соотечественник Барский разлучился со школою Патмосской в 1743 году. Уехал он с Патмоса, прекратился и дневник его, сообщающий так много интересного об изучаемой нами школе – а с этим мы лишились наблюдательного и неподкупного свидетеля исторических фактов, касающихся той же школы.

Расставаясь с Григоровичем-Барским, скажем несколько слов о школьных его годах, проведенных на о. Патмосе. Это даст нам возможность несколько познакомиться с бытом учеников Патмосской школы, о чем еще у нас не было речи. Барский провел на Патмосе много времени, именно «шесть лет и 4 месяца» (или даже больше).⁵²⁴ Но не все это время на самом деле прошло в изучении наук, часть его по разным обстоятельствам, о которых мы уже упоминали (годичное странствование учителя Герасима, двукратная чума), прошла без пользы. Всего на занятие наукой Барским употреблено по его вычислении 4 года с половиной.⁵²⁵ Впрочем, никогда он не оставался без дела. Так в годичное отсутствие учителя Герасима он переписывал для себя какие-то секстерны. А в течение чумы он составил латино-греческую грамматику, о которой уже было говорено раньше. Находясь на острове, Барский прошел курс «эллино-греческой» грамматики, логику и то, что он называет «полфизикой».⁵²⁶ Больше всего доволен Барский своими успехами по части «эллино-греческой» грамматики. Но этим он был обязан не столько

—377—

школе и учителем, сколько самому себе и своей прежней подготовке; «в сем мне помоществова латинское поучение – говорит он, – егоже еще в отечестве ижздетства поучахся».⁵²⁷ Начал Барский изучение курса наук греческим языком, которым он занимался особенно усердно, и кончил полфизикой (или как он иначе выражается: «полфизицей»). По-видимому, ему не удалось довести изучение этой науки до возможного совершенства за поспешным отъездом с острова.⁵²⁸ Учился же Барский в Патмосской школе все время учительствования Герасима (1737–1738 г.), а затем в первые годы управления Василия Куталиноса школой. О Герасиме Барский вспоминал с признательностью не только потому, что наставник был много сведущ, очень добр и ласков, но и потому еще, что он отличался замечательною любовью к русскому народу⁵²⁹ (действительно, редкость между Греками!). О другом учителе – Василий Барский воздерживается делать какие-либо отзывы, очевидно, он не был в восторге от него, как не были довольны им и другие ученики школы. – Можно догадываться, что и преемники иеродидаскала (как иногда называют его наши источники) Макария придерживались того же основного педагогического метода, какой практиковался при этом основателе школы. Именно ученики были «переписчиками» преподаваемых уроков. Так, по словам Барского, во время чумы он занялся сочинением грамматики, единственно потому, что у него не было под руками настоящего школьного дела («не имущи что предьуготовленно к писанию»⁵³⁰, то есть для списывания). Жить Барскому пришлось сначала не в училищном здании, при монастыре, а в городе, но потом он перебрался в самое училище.⁵³¹ Когда он прибыл на Патмос и когда еще жив был Макарий, учеников было так много, что нашему паломнику не оказалось места в училищном корпусе. Поэтому, он

—378—

поместился очень неудобно – в городе на какой-то высокой скале («на горе, в граде») на расстоянии версты от училища, в которое отсюда вел каменистый путь, неудобный в случае как спуска, так и восхождения.⁵³² А хуже всего был «домец», в котором пришлось здесь жить Барскому. Домец этот был тесен, глубоко уходил в землю, не имел ни окна и никакого отверстия кроме двери. Полагать можно, что этой квартирой Барского снабдил Иоанно-богословский монастырь, возле стены которого она и помещалась. И в этой-то ужасной дыре пришлось ему провести все время моровой язвы – и притом почти безвыходно. Подлинно только милость Божия спасла его от неминуемой гибели во время смертоносного поветрия. Описывая свою крайне тяжелую и окруженную опасностями жизнь в вышеуказанном «домце», Барский говорит: «благодарю безмерное милосердие Божие, яко сохрани мя жива всемощною своею силою».⁵³³ К счастью для нашего соотечественника, по совершенном прекращении чумы, он переведешь был на жительство в училищное здание. Сначала, в первые годы открытия школы, при Макарии, она помещалась в одном ските при Иоанно-богословском монастыре и занимала девять небольших келлий; весь скит был окружен высокою стеной в 3 сажени и имел двое узких ворот. Но потом, при Макарии же (в 1729 г.) училище получило значительный простор. Нашелся один константинопольский богатый купец (Манолаки), который невдалеке от вышеуказанного школьного помещения построил новый училищный корпус «на подобие монастирца»; здесь устроены были классные комнаты и шестнадцать келлий для жительства учеников.⁵³⁴ Старое и новое здания школы составили одно целое – эллинское училище. С течением времени Барский поместился в этом новом здании – «на подобии монастирца». Нужно думать, что в школьном здании он был доволен помещением. Впрочем, Барский ничего не говорит об условиях жизни в конвикте. Одно можно утверждать, что школа давала ученикам только угол, самые

—379—

стены, а больше ничего. Барский во все время пребывания на острове питался милостынею, даваемою от монастыря. Милостыня эта была очень скудна. На неделю ему выдавалось пять маленьких хлебцев «малих аки булок» и притом чистого качества – «черних». Больше же ничего. Такие хлебцы доставлялись ему и в течение моровой язвы. Само собой, попятно, что на такой пище можно было с голоду помереть. Но как известно, голь на выдумки хитра. Поэтому, Барский начал давать уроки для того, чтобы добыть себе еще хлеба и прочего, что необходимо нужно, подобно тому, как делают студенты наших больших городов. Он стал учить мальцов церковному чтению по-гречески, а также греческой грамматике. Таких маленьких учеников училось у него по двое – по трое. Но этот род самопомощи мало обеспечивал русского самоотверженного человека. Родители его учеников часто обманывали Барского и не платили ему условленной платы: «родителы их безсовестни не дадоша никаковой мзди». В первое время перебывало у Барского 10 учеников, и только за троих из них он получил вознаграждение от родителей. Хороши же были жители острова! Ни святость места (по преданию Иоанн Богослов, как известно, на Патмосе, написал Апокалипсис и здесь же претерпел подвиг исповедничества), ни нищета иностранца, проживавшего на дальней чужбине без родных, и знакомых, ни таланты учителя («многих изучих чтения и писания» говорит о себе наш соотечественник) – ничто не помогло бедному скитальцу. Барский вздумал было жаловаться начальству острова на своих должников, – но из этого ничего не вышло. На Патмосе царило самоволие, – и тут-то нашему грекофилу пришлось пожалеть, что нет на острове законной власти, т.е. турецкой. По его словам, самоуправство островитян происходило именно вследствие этой причины: «понеже не имут Турка над главою» (sic!). Особенно тревожило и возмущало Барского то, что Патмосские священники были не только не лучше мiрян, но даже несравненно хуже. Мiряне только не платили денег, а священники – мало того обманывали – да к тому еще делали неприятности скромному учителю. Так один священник не удовольствовался тем, что не заплатит Барскому денег за обучение своего сына, в добавок

—380—

еще неистово обругал голодавшего чужестранца «Неточно не даде мне мзди, но и обезчести мя таковыми злословнимы словеси, яковых аз – признается Барский – от рождения моего не слышахь». Дело и на этом не кончилось: неблагодарный греческий священник в течение целого года преследовал несчастно молодого человека различными клеветами. Другой пример в том же роде. «Син попа изучився от мене писания – повествует потерпевший – убеже без благодарения. Отец же его не точно не даде мне за труди ничтоже, но и враждова на мя многое время». Счастливее был Барский по части учеников в последние годы пребывания своего на Патмосе. Он давал уроки двум мальчикам-братьям, родом из Смирны. Отец этих пришельцев хвалил его и благодарил учителя самым делом.⁵³⁵ Один ли Барский из числа школяров зарабатывал себе деньги уроками – неизвестно. Но это очень вероятно, ибо по словам Барского в среде учеников Патмосской школы было не мало и «убогих»⁵³⁶, т.е. бедняков. Судя по тому, что рассказывает о себе наш соотечественник, непривлекательным представляется быт патмосских школяров, по крайней мере не имущих, а таких, как известно, в училищах всегда бывает больше, чем имущих. Сам же Барский пишет, что он проводил жизнь на Патмосе в «нищете» и свое пребывание здесь называет прискорбным и многоскорбным.⁵³⁷

Доскажем прерванную нами историю Патмосской школы. Третий учитель ее, Василий Куталинос, в течение первых 30-ти лет управления и преподавания в ней довел ее до сущего банкротства во всех отношениях. И не кому было обратить на положение дел школы хоть какое-нибудь внимание. Конец бесцветному положению школы положил энергический патриарх Константинопольский Самуил и его преемник Феодосий II (1763–1773 г.). Они изобличили не успешность преподавания и общее нерадение о школе Василия Куталиноса.⁵³⁸ В 1769 году в школу прислан был

—1—

второй учитель – монах Даниил Керамевс, который стал вести школьное дело вместе с Василием. В школу снова стали стекаться юноши, жаждущие просвещения – и таких набралось более 200 человек. Этим школа обязана исключительно способностям и деятельности Даниила Керамевса.

Но его преподавание наук было, кажется, но без теневых сторон. «Альфой и Омегой» его грамматического курса была старинная грамматика Феодора Газа «совершенно непонятная» (совершенно непонятная!).⁵³⁹ Действительно, эта грамматика представляла собой что-то очень странное и дикое. Неофит Кавcокаливит (ХVIII в.) должен был написать на нее комментарий, занявший 1.000 страниц.⁵⁴⁰ Какой уче-

—382—

ник мог осилить такую премудрость и зачем – вопрос, на который мог бы отвечать разве сам Керамевс. Как бы то ни было, школа Патмосская еще не долго просуществовала. Керамевс умер в первом году XIX-го века и школа окончательно пала.⁵⁴¹ После этого Патмосское училище низошло в разряд низших школ Константинопольского патриархата. Да и неудивительно, если патмосский приют высших наук сравнительно не долго просуществовал на свете. Иноки Патмосского Иоанно-богословского монастыря показывали великое равнодушие к святилищу наук на их острове; они, по словам Константинопольского патриарха Каллиника V-го (1801–1806 г.), «не только сами делаются предметом презрения за свое невежество, но становятся по той же причине виновниками общего поругания прочих монашествующих лиц».⁵⁴² Таким образом гораздо удивительнее то, что школа Патмосская, хотя и с грехом пополам, но протянула свое существование едва не целое столетие.

В числе общеобразовательных учреждений, принадлежащих к патриархату Константинопольскому и известных в истории греческой церкви, заслуживает полного нашего внимания школа Афонская, носившая имя Академии. Эта школа с достаточным правом носила такое громкое название, но она имела странную судьбу: она зацвела и отцвела почти одновременно. Первое основание Афонской школы положено в 1749 году. Она возникла помысли игумена Афонского Ватопедского монастыря Неофита. Он построил вблизи монастыря на холме школу, наставником которой сделался другой Неофит, по прозванию Кавсокаливит, принимавший горячее участие в осуществлении мысли Ватопедского игумена. Учитель школы, Кавсокаливит, родился в Пелопоннесе, учился сначала в Константинополе, а потом на о. Патмосе у известного уже нам тамошнего наставника Герасима Византийца; закончил же он свое образование под руководством знаменитого Евгения Булгариса в школе Яннинской. Затем он поселился на Афоне в Кавсо-

—383—

каливитском скиту (от которого и получил свое призвание), принял монашество и стал преподавать грамматику некоторым из молодых монахов. Отсюда уже он перешел на должность наставника школы Ватопедской.⁵⁴³ Но школа эта едва ли бы получила известность, если бы стечение особенно благоприятных обстоятельств не возвысило ее значение. Константинопольскому патриарху Кириллу V-му (1748–1757 г.) пришла счастливая мысль перестроить уже существовавшую Ватопедскую школу, дать ей лучших наставников, расширить курс преподавания в ней до уровня высшего учебного заведения. Остается невыясненным, чтό ближайшим образом побудило патриарха взяться за это благое дело, ибо от этого патриарха, при множестве его нравственных недостатках, трудно было ожидать благих начинаний.⁵⁴⁴ Иногда думают, что на этот путь направил патриарха знаменитый ученный Евгений Булгарис⁵⁴⁵, но утверждать это со всею положительностью – нельзя. Нашлись добрые люди как среди иерархов, так и в особенности среди богатых мiрян, пожертвованное нужные на устроение училища деньги, – и училище явилось.⁵⁴⁶ Прежнее здание перестроено и школа получила наименование Академии.⁵⁴⁷ Выбор места для высшей школы, именно на Афоне, можно признать удачным: св. гора богата материальными средствами, имела много книжных сокровищниц, давала необходимые для научной деятельности мир и тишину. На построение зданий для Академии денег, видно, не жалели; они построены были из тесаных камней, представляли вид квадратного монастыря, в несколько этажей; внутри постройки находился обширный двор, имевший в своем центре небольшую церковь пророка Илии.⁵⁴⁸

Во главе Афонской Академии поставлен был Евгений

—384—

Булгарис, которому назначено было неслыханное в то время жалование в 1.000 грошей. На вратах Академии Булгарис, по подражанию философу Платону, приказал начертить следующую надпись: γεωμετρήσων ἐισίτω, οὐ κωλύω’τῷ μὴ θέλοντι δυζυγήσω τὰς θύρας (уместно ли это?). Помощниками его в управлении и преподавании были сделаны – вышеупомянутый нами Неофит Кавсокаливит, прежний учитель Ватопедской школы, и Панагиот Палама, ученик Булгариса по Яннинской школе, докончивший потом свое образование в Константинополе. Булгарис взял на себя преподавание многих и самых трудных наук – риторики, логики, метафизики и богословия⁵⁴⁹; философские науки он стал преподавать, придерживаясь новейших воззрений принятых на западе.⁵⁵⁰ А Кавсокаливит стал давать уроки по эллинской филологии. Третий преподаватель Панагиот Палама читал в Академии эллинскую словесность, и с таким успехом, что некоторые из студентов отдавали предпочтение его лекциям пред лекциями самого главы школы.⁵⁵¹ Академия быстро наполнилась многочисленными учениками. По словам самого Евгения, до него их было 20, а при нем почти 200 человек.⁵⁵² И не даром они спешили сюда. Булгарис употребил все меры, чтобы школа приносила многие и лучшие плоды. Булгарис обнаружил необыкновенное усердие в преподавании науки. Они обязан был давать два урока в день, а на самом деле давал четыре. И при том каждый его урок по продолжительности своей выходил из нормы. Он занимался с учениками до тех пор, пока они не начинали кричать: «довольно». Пред каникулами Булгарис закрывал школу не ранее того, как сами ученики начинали настоятельно просить его об этом. Нисколько не обязанный к тому, он открыл сверхштатный предмет преподавания – латынь, и платил учителю латинского языка из собственных денег. Вообще, помощников по части преподавания у него было

—385—

больше, чем сколько полагалось по штату⁵⁵³, а плату они получали из личных средств Булгариса. Он помогал нуждающимся ученикам, употребляя на это часть своего жалования. Вообще он говорил о себе: «я бился изо всех сил, чтобы поставить как можно лучше свою Академию: для достижения этой цели я не жалел ни своего здоровья, ни денег».⁵⁵⁴ И его усилия даром не пропадали. По словам Захарии Маты (под именем которого скрывается знаменитый греческий писатель Константин Экономос): «ученики Булгариса повсюду в Греции разнесли свет того образования, какое они получили в Афонской школе».⁵⁵⁵ Мануил же Гедеон пишет: «кто осматривал Афонские библиотеки и находящиеся в них рукописи, тот находит не мало таких, которые писаны святогорскими монахами, прошедшими школу славного Евгения».⁵⁵⁶

Но, к сожалению, Афонская Академия чрезвычайно скоро закрылась и притом навсегда. Она просуществовала лишь 1753–1757 года. Что за причина такого странного и неожиданного происшествия? Она закрылась потому, что ее вдруг бросил Булгарис (а с ним Кавсокаливит); а почему он бросил свое любимое детище, относительно этого встречаем не мало суждений. Преосвященный Порфирий (Успенский) в объяснение факта говорит: «игумены Афонских монастырей вооружились против Булгариса, обвиняя его в недостаточном послушании святой церкви и в уступчивости с его стороны гнусным и постыдным страстям. Против него настроены были и некоторые его ученики». Но такого рода обвинениям автор немного верит. К вышеприведенным словам он прибавляет: «сильно и глубоко оскорбленный Евгений покинул славное дело свое на земле

—386—

неблагодарной. Так трудолюбивый земледелец – меланхолически рассуждает автор – видя саранчу на посеве его, бежит, закрыв свою голову».⁵⁵⁷ Другой писатель греческий, Захария Мата (т.е. К. Экономос), разъясняя рассматриваемый факт, говорит: «интригующие монахи (Афонские) начали нашептывать более простодушным из них, что школа ни к чему не ведет в трудном монашеском делании, поэтому Булгарис, усматривая возникшую вследствие этих соблазнов смуту, покинул Афонскую Академию».⁵⁵⁸ Это объяснение немногим отличается от предыдущего, разнясь от него в том, что оставляет в стороне личность самого Евгения. Есть еще объяснение отказа Булгариса от заведывания и преподавания в Афонской школе и соединенного с этим отказом запустения этой школы; оно принадлежит самому потерпевшему. Существует письмо Булгариса к патриарху Кириллу V-му, который, нужно заметить, в это время, когда произошла катастрофа, был уже в отставке и проживал на Афоне. Потерпевший во всем винил этого патриарха. Действительно, Кирилл V-й, и проживая на покое на св. горе, мог причинять неприятности указанному лицу, потому что, в качестве бывшего иерарха вселенского престола, он не лишен был права наблюдения над Афонскими монастырями и в частности над школой здесь; притом же Кирилл не отличался высокими нравственными качествами и способен был на многое худое: не входя в подробную характеристику экс-патриарха, достаточно сказать, что – по отзыву Маты (К. Экономоса), он «подобно разбойнику тиранствовал в церкви» (ἐτνράννησε τὴν ἐκκλησίαν λῃστρικῶς) во время своего патриаршествования.⁵⁵⁹ Но послушаем, что писал Булгарис в письме к этс-патриарху – по оставлении им школы. Выставляя виновником своего несчастья и гибели школы патриарха Кирилла, он дает знать, что Кирилл вообразил, – будто профессор Афонской Академии желал соперничать с бывшим патриархом и держался слишком спесиво. Для того, чтобы докорить заносчивого профессора, каким считал экс-пат-

—387—

риарх Булгариса, первый – по словам второго – подучил монахов и учеников подать Константинопольскому патриарху и Синоду жалобу на профессора школы. А для того, чтобы жалоба имела больше значения, экс-патриарх заставил под нею подписаться и таких лиц, которые не были расположены к тому, напр., некоторых учеников школы: к тому же Кирилл – по словам Булгариса – угораздился добыть компрометирующие обвиняемого какие-то показания некоторых недостойных учеников школы, даже слуг и носильщиков дров и воды, совершенных неучей.⁵⁶⁰

Оппозиция, создавшаяся на Афоне и направлявшаяся против знаменитого профессора, зашла так далеко, что «ему грозили даже розгами».⁵⁶¹ Признаться: уж это слишком! Таким образом даже личная безопасность требовала, чтобы Булгарис отряс прах с ног своих и ушел из школы и с Афона.

Мы сгруппировали выше все известные нам объяснения печального факта, т.е. удаления Булгариса из Афонской Академии и закрытия этой последней. Можно ли сказать, что все они в совокупности достаточно разъясняют дело и удовлетворяют историка? Нам кажется, нет. Мы не сомневаемся, толкователи явления указывали на действительные факты, сопровождавшие происшествие. Но остается все-таки недостаточно раскрытым так сказать самый корень, из которого выросло случившееся. Нужно знать, что Булгарису вообще – как говорится – не везло в профессорской деятельности. Он преподавал сначала в яннинской школе, пользовавшейся известностью в то время, – но должен был кинуть эту школу; профессорствовал на Афоне, но и отсюда ушел «со скандалом»; профессорствовал от наконец в самом Константинополе в т.н. патриаршей Академии, о чем мы уже говорили в своем месте, но и здесь по неудовольствию на него патриарха должен был выйти из состава преподавателей школы. Отчего же это так? Причина неудач Булгариса заключалась в том, что он, как профессор со своими воз-

—388—

зрениями не подходил к тем требованиям, какие предъявляла тогда греческая школа к ее преподавателям. Булгарис стоял выше этих требований и за это страдал. Все греческие историки в один голос утверждают, что он вел преподавание наук, сообразуясь с новыми западными взглядами на нее (κατὰ τὰς νεωτέρας θεωρίας).⁵⁶² Что многим не нравилось в тогдашнем греческом обществе. В Янине учителя школ, коллеги Булгариса по профессии находили, что «учен-то он учен, да к сожалению, атеист». Во главе этих болтунов стоял человек, считавшийся ученым (ἀνὴρ πολυμαθής), наставник Янинской школы по имени Балан, который «из осторожности (!) чуждался всякой новизны в философии»; у этого главаря нашлись приспешники (οἱ ὀπαδοί), вооружились против лекций Булгариса – и сей последний во избежание скандала (πρὸς ἀποφυγήν τῶν σκανδάλων) бросил Янину.⁵⁶³ Это первый случай в жизни Булгариса. Другой, который можно назвать Афонской драмой, нами только что подробно рассказан. В этой драме обращает наше особенное внимание обвинение Афонских монахов против Булгариса в том, что он «не обнаруживал полного послушания св. церкви» (δὲν ἔδειξε πληρεστίραν ὑποταγὴν πρὸς τὴν ἐκκλησίαν). Очевидно, и в этом случае все дело в «новых научных теориях». Эти-то теории и приготовили катастрофу. Булгарис, оставаясь при своих воззрениях, не мог быть угоден афонитам, а потому (βλέπων τὴν ἐκ τῶν σκανδάλων – все из-за этого – ταραχήν)⁵⁶⁴ расстался с Афонской Академией. Что же касается патриарха Кирилла V-го, неблагодарных учеников, монашеских козней, то это только обстановка драмы, сущность же драмы лежала много глубже. Припомним, наконец, из-за чего Булгарису пришлось выйти из коллегии профессоров т.н. патриаршей Академии в Константинополе. Патриарху Константинопольскому Самуилу не нравилось, что Булгарис в философии не придерживался Аристотеля, т.е. что он мало уважал старинные авторитеты: а вместо

—389—

того позволял знакомить своих слушателей с сомнительного достоинства, как казалось патриарху, новизнами в науке (ἀπεστρέφετо τὰ παῤ Εὐγενίου παραδιδόμενα, ὡς νεωτέρας φρενὸς κυήματα).⁵⁶⁵ А результат такого взгляда на Булгариса нам уже известен: профессор очутился за порогом Академии. Таким образом мы видим, что Афонская драма вовсе не случайность в жизни Булгариса. Он везде, во всех школах, где ему приходилось профессорствовать возбуждал неудовольствие своими богатыми познаниями и приверженностью к новейшей западной науке. Булгарис не соответствовал традициям, которыми жила Греция ΧVIΙΙ века. Да и могло ли быть иначе? Общник немецких профессоров, собеседник Вольтера, впоследствии избранник Императрицы Екатерины II-ой (eἰς τὸν φθόνον τῶν συνοδικῶν τῆς ἀρκτώας Ἐκκλησίας!)⁵⁶⁶ – мог ли ужиться на Афоне? Вообще мог ли даже найти себе правильную оценку в греческом обществе того времени, в таком обществе, где ученые (?) люди продолжали еще думать, что математика вредна, «ибо приводит к отрицанию постов».⁵⁶⁷

Итак, мы видим, что обстоятельства на несчастье Булгариса сложились так, что он должен был не раз бросать профессорскую деятельность, впрочем, не обстоятельства сами по себе, а дух времени требовал такой жертвы. Да, Булгарису, по его собственному выражению, часто приходилось на жизненном пути пересаживаться «с коня на осла », т.е. из лучшего положения попадать в худшее. Счастье не благоприятствовало ему. В истории же Афонской ему приходилось не только пересесть с коня на осла, но даже прямо очутиться под копытами последнего. Ведь ему «грозили розгами»!

С удалением Булгариса из Афонской Академии главным наставником в ней и схолархом сделан был некто Афанасий Паросец, тот самый, который рассуждал, что «кто путешествовал по Европе, тот по этому самому (!)

—390—

атеист и что математика ведет к атеизму, так как первым результатом ее становится отрицание постов». Назначен был в Академию человек с подобными взглядами и на чье же место? На место Булгариса, который глубоко сочувствовал «новейшим научным теориям» и конечно проводили их в сознание студентов. Результатов такого назначения начальником в Академии отъявленного врага Европы и научных интересов не долго пришлось ждать. Студенты подняли бунт, и Академия навсегда прекратила свое существование. Афанасий Паросец бросил Академию, вследствие, конечно, не случайной «беспорядочности и непослушания учеников».⁵⁶⁸ История Афонской Академии на этом и кончается.

Гибель Академии оплакана была одним из учеников Евгения Булгариса, Черноводским уроженцем из Болгарии, Иосиппом Мисиодаксом в следующих словах: ποῦ ὁ κλεινὸς Ευγένιος; ποῦ ἡ πολυπαθὴς χορεία τῶν μαθητῶν, ἥτις ἐν χαρᾷ τῆς Ἑλλάδος πάσης συνεκρότει ἔνа Ἑλικῶνα νέον Μουσῶν καὶ Μουσοτρόφων; ἑφυγαδεύθη ἐκεῖνος, ἑφυγαδεύθη αὐτή. Βροντὴ νεμέσεως ἐπέπεσε καὶ ἐσκόρπισε διδάσκοντας καὶ διδασκόμενους, καὶ ἡ οἰκοδομὴ εκείνη… κατήντησεν (οἴμοι !) ἡ κατοικία, ἡ φωλεά τῶν κοράκων.⁵⁶⁹

Но и это «прибежище вранов» – во что превратилась Академия – исчезло с лица земли. Здания Академии сделались добычей пламени. Преосвященный Порфирий рассказывает: «мне говорили, что монахи подожгли Академию – намеренно, думая, что ученость не нужна для того света» (курсив владыки).⁵⁷⁰ Когда это было, мы не знаем.

«Ныне – прибавляет тот же автор – от самого строения (Академии) остались только ветхие стены и догнивающие брусья, а двор весь зарос колючим кустарником». Sic transit gloria mundi!

«Афонская Академия погибла – заключает преосвященный Порфирий свою повесть, – но не погибла память и слава ее основателя – Евгения».⁵⁷¹

—391—

Достаточно познакомившись, как нам кажется, с общеобразовательными школами в Константинопольском патриархате изучаемого нами времени, сделаем теперь несколько замечаний о таковых же общеобразовательных школах, устроенных Греками, в интересах их просвещения, за пределами Турко-греции. Из числа этих школ самое видное место занимает – Венецианская Турецкое завоевание Константинополя заставило многих состоятельных Греков бежать из отечества, чтобы заниматься торговлей и мореходством на чужой стороне, вследствие чего почти во всех торговых и особенно приморских городах Европы явились торговый греческая колонии. Так возникла греческая община в Венеции. Она устраивалась во многих отношениях очень удобно. Венецианская республика по своим коммерческим видам, в начале ХVI-го века испросила Грекам у папы Льва Х-го Медичиса (1513–1521 г.) свободное исповедание их веры. Желая сохранить, однако ж хоть некоторую тень власти над указанной греческой общиной, римский двор потребовал себе, в качестве дани от венецианских Греков, ежегодный взнос нескольких пудов белого воска, но и эта дань никогда не была взносима. С течением времени община добилась права построить и построила себе в городе церковь, на фронтоне которой читается такая надпись: «Христу Спасителю и св. великомученику Георгию переселенцы греческие и приходящие в Венецию, дабы прославить Бога по обрядам отечественным, на свои средства соорудили храм, сей в 1561 году». Храм, построенный Греками в Венеции и носящий наименование храма св. Георгия, отличался великолепием, так как был построен знаменитыми зодчими Сансовино. С 1561 года, со времени построения этой церкви, она сделалась центром как церковно-общественной, так и интеллектуальной стороны в жизни венецианских Греков, да и не одних этих Греков. При церкви появилось двое греческих священников и учреждена была архиерейская кафедра, епископ которой стал титуловаться именем епископа филадельфийского (это были номинальные епископы филадельфийской епархии, находящейся в Малой Азии): епископское управление, однако происходило в полной зависимости от Константинопольского патриарха,

—392—

имя которого разрешено было возносить на ектеньях, в храме св. Георгия. Интересно, что в Венеции латинские священники обязаны были сопровождать по улицам каждого православного покойника своего прихода, с пением погребальных гимнов, и затем передавать тело усопшего греческому духовенству в притворе церкви св. Георгия: этот обычай, продолжавшийся не одно столетие, введен был для того, чтобы не произошло какого-либо оскорбления от беспокойной городской черни иноверному духовенству и не нарушались бы мирные отношения венецианского народонаселения к Грекам; разумеется, Греки такой предупредительностью обязаны не Риму, а Венеции.⁵⁷² При той же церкви св. Георгия, в конце ХVI-го века открыто было и греческое училище, с именем гимназии.⁵⁷³ Оно было устроено по обычному в то время типу греческих гимназий, о которых мы имели случай говорить раньше. Некоторые из учеников Венецианской гимназии не довольствовалась тем образованием, которое они получали здесь, и отправлялись заканчивать его в Падуанском университете (Падуя входила в состав Венецианской республики). Таким образом гимназия эта служила для подготовления Греков к университетскому образованию. Кроме юношей венецианской греческой общины здесь (в гимназии) учились и пришлые греческие юноши с Востока, которые тоже иногда потом слушали курс наук в Падуанском университете, и «украсившись лаврами возвращались к своим отечественным лаврам».⁵⁷⁴ В Венеции, благодаря усердию местных Греков, а также и Греков с Востока (наприм., Филиппа Кипрянина, протонатария великой церкви, – нач. ХVII-го века) устроилось несколько даровых общежитий (конвиктов) для учеников рассматриваемой гимназии. В этом отношении в особенности заслуживает упоминания щедрое пожертвование венецианского Грека Фомы Флаггиниса, который по духовному завещанию оставил в

—393—

пользу бедных учеников гимназии большой капитал в 170.000 дукатов; на проценты с этого капитала имели право содержаться в особом общежитии недостаточные греческие дети, исключительно православного исповедания, преимущественно с островов Керкиры (место родины Фомы) и Кипра. Определением Венецианской герусии (сената), от 6 сентября 1664 года, общежитие это получило имя основателя («Флаггинианово») и назначено было постоянно содержаться в нем одиннадцати воспитанникам.⁵⁷⁵ – В начале XVIII-го века некоторое время учился в этой школе известный уже нам русский паломник Григорович-Барский, который в своем дневнике записал, как всегда, любопытные известия и о Венецианской школе. Вот что говорит он о ней: в Венеции есть «семинариум», т.е. греческая школа, в которой учатся греческие мальчики, стекающиеся сюда из разных сторон. Предметами учения служат языки латинский и итальянский, а также риторика (но может быть – добавим – и другие науки). Курс учения в «семинариуме» продолжался шесть лет. Содержание школы стоило больших денег. Деньги для содержания училища доставляли венецианские аристократы, они платили жалование учителю и давали средства на пищу и одежду ученикам, несмотря на то, что эти мальчики принадлежали к чужой нации. Из этих последних замечаний открывается, что не одни богатые венецианские Греки, но и Венецианцы не оставляли греческую гимназию без надлежащей материальной поддержки. Нашему Барскому пришлось пробыть в Венеции три зимних месяца – ноябрь, декабрь и январь (1724 и 1725 г.). С самого же начала соскучившись от ничегонеделания, он решился записаться в число учеников школы и заняться изучением греческого языка. Преподавателем в школе было лицо духовное, у которого случалось быть на исповеди нашему паломнику; к нему-то Барский и обратился с просьбою – дозволить ему посещение училища. Преподаватель охотно согласился на его просьбу, и далее внушил прочим ученикам, чтобы они объясняли ему, в случае если он будет о чем-либо их спрашивать, и вообще,

—394—

чтобы они показывали ему и научали его.⁵⁷⁶ Товарищескими отношениями учеников школы Барский был очень доволен.⁵⁷⁷ Впрочем, занятия Барского в школе не имели, по его словам, большого успеха, как по кратковременности пребывания его в столице Венецианской республики, так и по другим причинам. Нужно сказать, что как человек бедный, Барский поместился в странноприимнице при церкви св. Георгия и испытывал разного рода неудобства, мешавшее школьному его обучению. В странноприимнице ему выдавали еженедельно по 15 солидов (по 2 алтына) на харчи, но денег этих ему не хватало на пропитание, в виду большой дороговизны в Венеции. Поэтому, наш Барский поступал так: один день ходил в школу, да два следующие бродил по улицам, прося милостыню: плохое уж это учение! Да и жизнь в странноприимнице отнюдь не благоприятствовала занятию наукой. Он помещался здесь «купно с инними убогими», в числе этих убогих было немало «невольников от Турка утекших или как-нибудь свободившихся» без сомнения все это было отребие народа. Сожители Барского не только не сочувствовали его похвальным стремлениям к науке, но и возненавидели его за них. Они жгли его учебные книги и записки и делали с ним «прочая неугодная»; они издевались над ним и в насмешку прозвали его «премудрым Соломоном» и даже еще хуже поступали с ревностным школьником – «многая пакости деяху».⁵⁷⁸ При таких обстоятельствах от хождения Барского в училище мало было пользы. «Благодарив аз Бога и на большую Егож честь и похвалу учахся, обаче мало ползовахься», – заявляет он о плодах своего учения в Венецианской гимн. – Указанная гимназия процветала во все время бытия Венецианской республики, с падением же ее (в начале ХIХ-го века) и подчинением Венеции австрийской империи греческая община здесь обеднела, епископская кафедра была закрыта, вместо гимна ни при храме св. Геор-

—395—

гия остались только «малое училище», вероятно просто начальная школа.⁵⁷⁹

Из числа греческих школ на Западе, важнейшее место, после венецианской гимназии, занимает гимназия в Падуе. Что касается падуанской гимназии, то происхождение ее несколько иное, чем венецианской и других греческих заграничных школ. В Падуе не было колонии греческих купцов, но здешний университет, как ближайший к Греции из всех университетов западной Европы, был местом образования по крайней мере дли девяти десятых частей изо всех Греков, которые искали этого образования в западной Европе. Таким образом, учреждение здешней гимназии вызвано было потребностью иметь наготове среднее учебное заведение, открывавшее доступ к слушанию университетских лекций. Время возникновения падуанской гимназии можно относить к началу XVIII-го века.⁵⁸⁰ Подобно тому, как это было в Венеции, учреждено было и в Падуе, благодаря щедрости богатых Греков из разных местностей, несколько даровых общежитий для учеников гимназии, именно в конце ХVI-го и в первой половине XVII-го века здесь возникли три общежития: одно для 4-х греческих мальчиков (с о. Кипра), другое для 8-ми вообще греческих учеников, третье для 24-х (16 для уроженцев Крита и 8 для греческих детей, без различия их места родины).⁵⁸¹ Кстати сказать, что Греки – студенты падуанского университета, в виду множества учащихся в Падуе и вследствие малочисленности богатых Греков здесь, часто испытывали крайние лишения.⁵⁸² Кроме вышеупомянутых греческих заграничных гимназий славились еще греческие же гимназии: в Риме, она была основана греческим ученым Яносом Ласкарисом при папе Льве Х-м⁵⁸³, и во Флоренции она имела своим первым учителем очень образованного Грека,

—396—

Арсения Апостолия⁵⁸⁴, но обе эти гимназии были недолговечны.⁵⁸⁵

Между немецкими городами наибольшею симпатией любознательных Греков пользовался Лейпциг, где была греческая церковь и где на скамьях в университете можно было видеть Греков в монашеском и диаконском одеянии; Лейпцигский университет в числе своих учеников имел и знаменитого Евгения Булгариса.⁵⁸⁶ Из числа городов Великобританских Греки, кажется, чаще всего попадали в Лондон (и Оксфорд). Так в конце ХVII-го века (в 1683 г.) некто Вениамин Удроф из Оксфорда обратился с письмами к патриарху Иерусалимскому и другим Греческим патриархам и митрополитам; в этих письмах Удроф, с соизволения английского духовного начальства просил «послать в Лондон юношей, способных учиться наукам и знающих языки сирский, арабский и московский, для изучения медицины и богословия по чистому откровению Евангельскому».⁵⁸⁷ Такой призыв, нужно думать, не остался напрасным. Говоря о протестантских университетах, мы сделали и такие указания, который свидетельствуют, что не одни Греки-мiряне могли учиться здесь, но что и духовные греческие лица, а также и готовящиеся к духовному сану также могли быть в тех же высших учебных заведениях западной Европы, и действительно бывали в них; но, разумеется, такие случаи встречались редко.

Мы окончили предпринятую нами задачу обозреть те общеобразовательные учреждения Константинопольского патриархата (начиная от времени падения Константинополя, в 1453 г.), который служили или могли служить пользам духовного просвещения, приготовляя будущих пастырей церкви к исполнению их обязанностей. При этом слегка коснулись и некоторых заграничных школ греческих

—397—

и негреческих, в которых, хотя изредка, могли учиться люди, посвящавшие себя потом пастырскому долгу в Константинопольском патриархате. Нашею целью при ознакомлении со всеми вышеуказанными школами было показать – где и какое получали образование пастыри Константинопольского патриархата вплоть до того времени, когда в этом патриархате начали появляться специально-духовные школы (а это встречаем лишь около половины ХIХ-го века: в это время открылась, наприм., Халкинская духовная школа). Из тех фактов, которые нами в обилии представлены выше для уяснения этого вопроса, открывается, что школ в рассматриваемом патриархате было мало, что образование давалось в них невысокого качества, почему, естественно, и духовенство великой церкви не стояло на высоте своего призвания, во все века до самого того времени, когда здесь возникают специально-духовные школы. Что это действительно было так, видно из нижеследующих свидетельств.

В ХVI-м веке, хотя в школах Константинопольского патриархата и в большом ходу были книги богослужебные, в роде часослова, октоиха, но от этого мало получалось пользы, потому что «только очень немногие между священниками и монахами разумели написанное в этих книгах, а не разумели они написанного вследствие отсутствия изучения в школах старо-греческого языка, на котором указанные книги были изложены. Об этом явлении не молчали и сами иерархи патриархата, так наприм., один митрополит Фессалоникийский (XVI в.) сознавался, что ни один монах в его епархии не знал старо-греческого языка, а, следовательно, совсем не понимал церковных молитвословий.⁵⁸⁸

Свидетельство ХVII-го века. У Мелетия, митрополита Афинского, читаем: Кирилл патриарх Александрийский (впоследствии Константинопольский) в 1612 году, написал церковное (т.е. ради пользы церковной) письмо к Иоанну Утенбогарту (голландскому богослову), от которого в Бельгии возник раскол Арминиан; в этом письме между прочим говорилось: «встречаются некоторые обличающие

—398—

Восточную церковь в невежестве, так как изучение наук и философии перешло отсюда в другие страны; но именно потому-то, что Восточная церковь ныне чужда науки, она должно считаться истинно (λίαν) блаженною (счастливою), не будучи знакома с жалкими (ὀλέθριοι) вопросами, которые в настоящее время оскверняют (μιαίνουσαι) слух людей».⁵⁸⁹ Здесь не только констатируется факт невежества греческого духовенства, но он притом же и восхваляется.

Свидетельство ХIХ-го века, характеризующее положение дела в конце XVIII-го и в начале следующего века. Известный греческий писатель Константин Экономос († 1857 г.) утверждал следующее: «одно простое чтение богослужебных книг, и часто весьма неудовлетворительное, но, если только соединялось с мелодичностью голоса, давало уже право на священническую и диаконскую должность». Невежество низшего клира простиралось так далеко, что из 1.000 священников едва 10 могли подписать свое имя; кто же из них умел или мог писать, тот уже считался за ученого и потому, в знак своей учености, носил при себе чернильницу. Немногим лучше низшего духовенства было образовано и высшее. «Между 180-ю архиереями, которые, за исключением титулярных епископов, составляли высший клир Восточной церкви, едва 10 обладали надлежащим образованием; из остальных 170-ти тридцать или сорок, если и были образованы, то все образование их ограничивалось только одною греческою словесностью и чтением (в точном смысле слова) св. Писания и святых отцов. Если же кто-либо из лиц, принадлежащих к клиру и отправлялся в Европу для образования, то или вовсе не возвращался в свое отечество, или же, если и возвращался, то мало был почитаем своими неучеными соотечественниками и сослуживцами, так называемыми дельцами, которые были опытнее его в устроении разных церковных процессий и мiрских торжеств».⁵⁹⁰

—399—

Принимая во внимание вышеприведенные свидетельства от XVI-го до начала XIX-го века, мы можем утверждать, как и другие утверждают, что образование греческого духовенства в эпоху от падения Константинополя до средины XIX-го века было «самое несовершенное».⁵⁹¹ Но это явление не должно нас слишком соблазнять. Никак нельзя забывать того, что греческое духовенство, по крайней мере высшее, в течение указанных веков носило на себе черты культурности, этот благоприятный пережиток, наследованный им от времен Византийских. Некоторые западные писатели именуют Греков «библиотекарями древности»; таких библиотекарей духовенство, в особенности высшее, не могло быть людьми некнижными, незнакомыми с книгой; этого и не было, патриарх Досифей говорил, что у греческих архиереев «книги вместо вотчин».⁵⁹² Это не то значит, чтобы греческие архиереи книги предпочитали вотчинам (таких примеров не встречалось), а значит то, что эти архиереи, если не имели вотчин, то имели хоть книги. И кто не скажет, что книга доброе дело. Благодаря книге и наследию культурности от времен более древних, греческое духовенство отличалось значительною религиозною толерантностью и ясным религиозным смыслом. Вот нисколько примеров. Православные патриархи заходили в армянскую церковь и прикладывались здесь к иконам («Проскинитарий Арсения Суханова»⁵⁹³, стр. 55). Они же заходили и в церковь франков (римско-католиков), причем орган играл, а патриарх покланялся иконам (там же, 56), при каждении же ему, он осенял рукою римско-католическое духовенство (56 же). Когда иноверный патриарх посещал обитель, где пребывал православный патриарх, то этот последний встречал гостя с крестным ходом и целовался с гостем: для него отверзались врата храмов, он мог входить в них (храмы), причем православное духовенство имело: «достойно

—400—

есть» (т.е. входное), ему дозволялось вступать чрез царские двери и лобзать св. престол (там же, 66). Митрополиты совершали освящение воды на реке в Богоявление вместе с римско-католическими епископом. (Там же, 358). В православных храмах при служении патриаршем одновременно присутствовали православные, римско-католики и армяне – и патриарх заведомо благословлял всех их, как чад своих. (Там же). В пределах теперешнего греческого королевства в старые времена случалось, что одни и те же церкви служили и для греческого и латинского богослужения; или даже бывало вот что: в одной и той же церкви, в одно и то же время совершалось два богослужения (литургии) – греческое и латинское: по прочтении латинским диаконом «Апостола», сейчас же начинал читать это же самое и духовное греческое лицо по-гречески, то же повторялось и по отношении чтения св. Евангелия.⁵⁹⁴ – В своей домашней жизни греческие иерархи совсем не чуждались иноверного духовенства. Патриархи не считали зазорным для себя посещать, наприм., армянское духовенство, вкушать с ним вино и плоды («Проскинит.», 55); патриархи не избегали случая разделять трапезу и с римско-католическим духовенством (там же, 56). Дружественность отношений представителей православия и иноверия простиралась иногда так далеко, что, наприм., православный и армянский патриархи сидели вместе и «ели с одного блюда» (там же, 69); мало того: патриархи эти провозглашали друг за друга «здравицу», причем оба пили и в уста целовались (там же, 70). Разумеется, так было не везде и не всегда, а большею частью тогда и там, где нельзя было ожидать соблазна для людей с немощною совестью. Не скрываем, что иногда религиозная толерантность простиралась далеко и, с нашей точки зрения, преступала пределы канонов: но не нам судить за это греческих иерархов. – В частных вопросах религиозной практики греческие иерархи обнаруживали ясный религиозный смысл. Если, например, русскому обществу ХVII-го века казалось непозволительным в какой-нибудь крайности для служения литургии употреблять вместо просфоры про-

—401—

стой хлеб того же качества, или отпевать покойника в день воскресный и праздничный, или же священнику служить (литургию) после мытья в бане, то патриарх Иоанникий находил все такие взгляды неосновательными (там же, 42–45). Если тому же русскому обществу представлялось греховным «есть хлеб бусурманов» и жить в их домах, то патриарх Досифей рассуждал, что ни в том, ни в другом нет никакого греха.⁵⁹⁵ – Столь же много любопытного представляли взгляды греческих иерархов на их отношения к прочим верующим. Епископы, митрополиты и патриархи сами принимали на исповедь мужчин и женщин («Проскинит.», 357), они же венчали браки. В их келлии открыт был свободный доступ по всякому делу – монахиням, боярыням, девам (там же 358). Подобно мiрянам, иерархи постом употребляли и раков, и устрицы, и омары, и другие суррогаты рыбы, что на взгляд русских людей того же времени представлялось «гадостью» и «скверною» (там же, 357). Близостью пастырей к пасомым и происходящим отсюда доверием пасомых к пастырям объясняют то отрадное явление, что в греческой церкви никогда, ни при каких обстоятельства не возникло расколов.⁵⁹⁶

Такими образом, греческому духовенству, в теперь изучаемое нами время, недоставало должного образования, но это духовенство обладало культурностью, заменявшею для него образование.

А. Лебедев

(Окончание следует).

—402—

Гуманный призыв Русского Императора от 12 августа 1898 г. ко всеобщему разоружению, вызвавший горячее и единодушное сочувствие во всех странах Европы, изнемогающих под бременем милитаризма, делается, наконец, предметом формального обсуждения на собирающейся в Гаге международной конференции уполномоченных от всех европейских государств. Не забегая вперед событий и не предрешая практических результатов этой конференций необходимо все-таки признать, что в этом случае цивилизованное человечество делает действительную попытку освободиться от такого позорнейшего наследия варварских времен, как война, и водворить господство нрава и законности в сфере таких человеческих отношений, в которых доселе решающее значение принадлежало преимущественно силе.

То время, когда в человеческой совести не возникало даже никаких сомнений насчет нравственной дозволительности массового истребления подобных себе людей, когда, напротив, почти все человечество не только находилось в состоянии хронической войны, но и признавало совершенно нормальным такое состояние, – это время безвозвратно миновало уже давным-давно. Услышанная 19 столетий тому назад Вифлеемскими пастухами ангельская песнь – «Слава в вышних Богу и на земле мир» – возвещала для человечества начало новой нравственной жизни с возрожденной совестью. С этих пор, по крайней мере, стало уже невозможно то всеобщее нравственное ослепление,

—403—

при котором людям и в голову не приходило спрашивать о законности войны. Религия, возвышенная Христом, есть религия мира и всеобщего братства. Воина бесспорно противна Евангелию. Поэтому для христианских народов, не могших, конечно, в силу культурно-исторических условий своего развития, отрешиться от варварского обычая воевать, возникала трудная и неблагодарная задача как-нибудь оправдать войну, примирить практику своей жизни с требованиями пробужденной совести и религии. Оправдание это достигалось ценою нравственных компромиссов и при помощи софистических перетолкований Евангелия. Но компромиссы совести и софизмы мысли подобны болячкам на организме: слабый организм они разъедают в конец и доводят до истощения и смерти, а с крепкого и здорового организма, по прошествии некоторого времени, спадают ветхой чешуей, под которой открывается свежее тело. Так было в христианскую эпоху и с попытками оправдывать войну. Пока доктринеры и теоретики разных направлений терялись в бесконечных спорах об этом предмете, христианское человечество, – в здоровом и нормальном развитии своего нравственного сознания, – незаметно переросло эти споры. Живая совесть опередила доктрину. И если теоретически теперь еще остается возможность спора о войне, то практически уже совершенно невероятно, чтобы на человека с чуткой совестью апология войны могла оказать хоть какое-нибудь действие. Время, когда можно еще было с большей или меньшей надеждой на успех оправдывать войну тоже безвозвратно миновало.

Да, самая возможность спорить о войне отошла в область прошедшего, стала лишь преданием, хотя еще и очень свежим: еще сравнительно недавно знаменитый Мольтке писал к Блунчли, что «война есть элемент богоучрежденного мiропорядка»⁵⁹⁷ и можно думать, что старый солдат говорил это искренно; в самое последнее время у нас Вл. С. Соловьев писал в защиту войны⁵⁹⁸, но уже едва ли кто в этом случае верил его искренности. Широко распространенные по всему свету общества друзей

—404—

мира, призывы к миру и разоружению со стороны литераторов, духовных лиц, философов, разных женских союзов и пр., находящая себе все больше и больше приверженцев проповедь т.н. мирного крестового похода – все это обусловило образование во всех культурных странах Европы такой нравственной атмосферы, при которой признание войны за величайшее зло сделалось аксиомой для всех морально развитых людей. Отсюда понятным становится, почему вот уже много лет подряд правительства и государи разных стран так горячо и единодушно выражают желание всеми мерами содействовать европейскому миру. Этим же объясняется и то, что теперь уже самый милитаризм стремится оправдывать себя интересами мира. Знаменитое заявление, что только готовая к бою германская армия может быть залогом европейского мира, и другие подобные речи, – как ни кажутся парадоксальными по своему существу, – являются все-таки знамением времени: стыдно теперь стало открыто признать себя сторонником войны. Даже немецкие генералы в заседаниях рейхстага нынешнего года стали почтительно расшаркиваться пред идеей всеобщего мира и разоружения, отстаивая проект нового усиления германской боевой готовности⁵⁹⁹…

Стремление к миру и разоружению, благодаря почину Русского Государя, вступает теперь на почву практических мероприятий международного характера. Недавняя новая циркулярная нота русского правительства (от 30 декабря прошлого года) намечает уже несколько детальнее те пункты, которые подлежат обсуждению конференции. Но несомненно, что труды этой конференции будут только началом целого ряда дальнейших усилий в том же направлении. Насколько выяснилось доселе, дело идет ближайшим образом об ограничении дальнейших вооружений и о некотором смягчении условий и приемов войны. На этом, конечно, нельзя остановиться. Идеалом, к которому ведут все эти добрые начинания, является вечный мир народов. Если этот идеал и далек еще от практического своего осуществления, то сознанием образованных обществ он уже владеет прочно. Осуществление

—405—

этого идеала становится культурной задачей будущего. В виду этой задачи, вполне благовременно будет вспомнить добрым словом одного из самых горячих сторонников и пропагандистов идеи вечного мира, великого философа Иммануила Канта. Отец критической философии, автор трех знаменитых «Критик», едва ли многим известен, как выдающихся политический мыслитель и, в частности, автор замечательного во многих отношениях философского проекта вечного мира. Выпущенная в 1795 году небольшая книжка «Zum ewigen Frieden. Ein philosophischer Entwurf» (104 стр. in 8°) уже пережила свой столетний юбилей; но затронутая в ней тема до такой степени важна для человечества, разработка этой темы так серьезна и основательна, и предлагаемая практическая программа так, можно сказать, прогрессивна, что и в настоящее время этому произведению появиться было бы только в самую пору.

У Канта под старость идея вечного мира была любимой его идеей. Но она отнюдь не была плодом его старческой сентиментальности или чего-либо подобного, а напротив – продуктом глубокого и сознательного убеждения, с логической необходимостью вытекавшего из основных начал его философии права.

Международное право предполагает возможность и необходимость юридических отношений народов и государств друг к другу. Отношение между государствами и народами аналогично отношению между отдельными лицами в известном народе. Поэтому государства и народы прежде всего могут относиться между собою и действительно относятся, как отдельные лица в т.н. естественном состоянии, где господствует право сильного. Справедливость в таких отношениях, очевидно, не имеет места, она должна ограничиваться только сферою гражданского общества. Но справедливость есть безусловное требование разума и имеет силу для всего человечества. Следовательно, естественное отношение народов должно превратиться в правомерное или политическое, гарантирующее соблюдение справедливости.⁶⁰⁰ Правомерное общение народов возможно

—406—

только под условием мира между ними. Очевидно, что идеал вечного мира совпадает с идеалом правомерного взаимообщения народов.

Кант не отрицал безусловно войны. Он признавал такие обстоятельства, при которых война имеет законное основание. Таким обстоятельством он считал только опасность, угрожающую существованию народа. Опасность эта, по его мнению, может быть двух родов: или угроза (заставляющая взяться за оружие, не дожидаясь нападения), или же фактическое нападение. В том и другом случае, законною войною будет только война оборонительная. К оборонительным войнам относит Кант и войны за независимость.⁶⁰¹

Но, признавая в известных случаях законность войны, Кант никак не мог примириться с тем состоянием народов, при котором возможны между ними войны. Идеал вечного мира, по его глубокому убеждению, не должен оставаться пустою мечтой. В реальных условиях народного быта могут и должны быть открыты и условия осуществимости этого идеала. Задачу открыть эти последние условия и берет на себя сочинение «Zum ewigen Friedein».

* * *

Книжка Канта о вечном мире состоит из двух отделов, двух дополнений и двух приложений. В двух отделах, образующих, по мысли автора, главное и существенное содержание сочинения, формулированы и сопровождены комментариями прелиминарные и дефинитивные статьи вечного мира. Проект вечного мира должен определить, – 1) каковы те непременные условия, без которых вечный мир между народами невозможен, и 2) в какой форме может быть осуществлен между народами вечный мир, что необходимо для возможности и прочности постоянных мирных отношений государств друг к другу. Другими словами, проект вечного мира должен указать как отрицательные, так и положительные условия защищаемого им международного состояния. Первого рода условия даны в прелиминарных статьях вечного мира, а второго рода в дефинитивных. Дополнения указывают гарантии вечного мира.

—407—

Первое, так и озаглавленное «о гарантии вечного мира», старается доказать, что вечный мир есть естественная цель человечества, что к нему одинаково ведут людей и природа, и разум. Второе, озаглавливающееся – «тайная статья вечного мира», указывает право философов в государстве распространять здравые политические идеи, обусловливающие возможность вечного мира народов. Из приложений первое трактует о разногласии между моралью и политикой с точки зрения интересов вечного мира, а второе – о соглашении политики с моралью по трансцендентальному понятию публичного права.

I. Прелиминарные статьи вечного мира

Прелиминарных статей вечного мира Кант выставляет шесть. Мы рассмотрим их в том порядке, в каком они приведены у автора.

I статья: «Ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при заключении его удержан втайне повод для будущей войны»⁶⁰²

Эта статья содержит в себе требование полной искренности при заключении мира. В мирные трактаты не должно вносить таких пунктов, которые могли бы впоследствии подвергнуться злонамеренному перетолкованию одной из сторон и тем вызвать новую войну. «Подобный мир, – говорит Кант в пояснение приведенной статьи, – был бы только перемирием, отсрочкой враждебных действий, а не миром, который обозначает конец всякой враждебности, не миром, к которому присоединят эпитет вечный есть собственно уже подозрительный плеоназм. Мирным договором уничтожаются все наличные причины для будущей войны, хотя бы даже в данный момент и неизвестные самим примиряющимся сторонам: – но они могут зато с тем большей еще крючкотворной ловкостью (mit noch so scharfsichtiger Ausspähungsgeschicklichkeit) быть откапываемы в архивных документах».⁶⁰³ – Делать при заключении мир-

—408—

ного договора мысленною оговорку (reservatio mentalis), оставляя лазейку для заявления в будущем таких претензий о которых в данный момент ни одна сторона не упоминает, потому что обе слишком изнурены для продолжения войны, а затем, когда захочется, при первом благоприятном поводе, воспользоваться этим для объявления новой войны, – такой образ действия есть уже чисто иезуитская казуистика и ниже достоинства правителей и их министров.⁶⁰⁴ Такой взгляд на этот вопрос, по мнении Канта, обусловлен самым существом дела. «Но, – не без иронии прибавляет он, – если в постоянном увеличении силы, какими бы то ни было средствами, полагать честь государства, то такое суждение, конечно, покажется доктринерским и педантичным».⁶⁰⁵ Несомненно, что здесь содержится упрек тем политикам, которых Кант решительно объявлял «безъидейными эмпириками».⁶⁰⁶ Но можно и есть основания надеяться, что столетие, протекшее с тех пор, в достаточной мере убедило и самих дипломатов, что честность – лучшая политика.

II статья: "Ни одно самостоятельное государство (большое или малое, – все равно) не должно быть приобретаемо другим государством чрез наследство, обмен, покупку или дарение»⁶⁰⁷

«Государство, говорит Кант, не есть (подобно, например, обитаемой им земле) имущество (patrimonium). Оно есть общество людей, которым никто, кроме его самого, не может повелевать или располагать. Но прививать его, как черенок, к другому государству, когда оно само, подобно дереву, имеет собственные корни, значит уничтожать его бытие, как нравственной личности, и делать из последней вещь».⁶⁰⁸ Право народов, достигших сознания своего национального единства, на политическую самостоятельность в настоящее время уже никем, по крайней мере,

—409—

теоретически не оспаривается. И государства, дозволяющая себе насильственные захваты, – в роде, напр., допущенных американцами после недавней войны с Испанией, – обыкновенно уже оправдывают теперь свой образ действий неспособностью присоединяемых народов к самоуправлению и стараются выставить свой захват временным протекторатом, который должен окончиться, когда народ достигнет политического совершеннолетия и в состоянии будет сам сознательно избрать форму своего политического существования. Право подобного самоопределения народа теперь уже всюду признается.

Любопытно, что Кант, восставая против захвата одним государством другого, аргументирует это тем, что такой образ действия «противоречить идее первоначального договора, без которой немыслимо какое-либо право на народ».⁶⁰⁹ Идея «первоначального договора», имеющая у Канта значение главным образом в учении о государственном праве⁶¹⁰, применяется к обсуждению международных отношений потому, что как уже было замечено, юридические отношения народов, по Канту, во многом аналогичны отношениям отдельных людей в обществе. Несомненно, что в этой ссылке на «первоначальный договор» сказалось влияние Руссо: но Кант дал мысли Руссо такое толкование, которое уже не связывает судьбу этой философско-юридической идеи с вопросом о происхождении государства, и, благодаря этому, его аргументация не потеряла значения и для настоящего времени. – Кант свой «договор» понимаете не в смысле исторического факта, а как идею разума, регулирующую государственную жизнь. «Есть норма, – так комментирует этот взгляд Канта Куно Фишер, – по которой можно судить о справедливости каждого образа правления: чего не может постановить относительно себя самого народ, того не имеет права постановить и монарх относительно народа. Чтό народ постановляет относительно себя самого, то должно быть утверждено соглашением всех со всеми. Предполагается, что гражданское общество в целом ос-

—410—

новывается на таком первоначальном контракте. Чтό никогда не могло быть постановлено таким первоначальным соглашением, того никогда не имеет права постановлять и законодательная власть».⁶¹¹ Для Канта совершенно безразлично, – имел ли место в истории подобный договор. Для него важна идея этого договора, дающая надежную точку зрения для оценки управления. Применяя эту идею к оценке международных отношений, он отстаивает политическую неприкосновенность всякого самостоятельного государства. А поскольку в принципе эта неприкосновенность признается и современным международным правом, постольку мы имеем здесь косвенное признание и Кантовской точки зрения на этот предмет.

При таком общем взгляде на неприкосновенность самостоятельных государств, Кант, разумеется, не мог не признать вопиющим беззаконием все виды приобретения одним государством другого. Наследование власти в государстве известным лицам, если оно уже состоит правителем в другом государстве, не может быть приобретением одного государства другим: не правитель здесь приобретает себе царство, а наоборот – государство приобретает себе правителя.⁶¹² Брачные союзы правителей точно также не могут быть основанием для уничтожения самостоятельности государств, потому что государства в брак не вступают.⁶¹³ Подобное же, хотя и косвенное, посягательство составляет отдача войск одного государства на службу к другому не против общего врага, потому что при этом подданные трактуются уже, как вещи, которыми можно распоряжаться совершенно по произволу.⁶¹⁴

Требования, содержащиеся в рассматриваемой статье, действительно образуюсь одно из самых существенных условий вечного мира. Если бы эти требования из сферы теоретического только признания перешли в практику международную, то множество войн было бы предотвращено. Безусловно законными мотивом войны, как мы видели, яв-

—411—

ляется защита народом своей политической самостоятельности. Поэтому все, что угрожает этой самостоятельности, есть вместе с тем и постоянная угроза миру. Большинство войн последнего времени были войнами за освобождение.

III статья: "Постоянные войска (miles perpetuus) должны со временем совершенно уничтожиться»⁶¹⁵

Этой статьей Кант бьет в самый центр современной системы милитаризма. Если бы он дожил до наших дней, то созерцание нашего там называемого «вооруженного мира» дало бы ему много-много серьезнейших поводов требовать уничтожения постоянных войск с удвоенной настойчивостью. Постоянное и ужасающее возрастание европейских армий, до крайности стесняющее нормальное экономическое развитие государств, есть наглядное доказательство от противного справедливости Кантовского тезиса. Постоянные армии, при естественном взаимном недоверии и соревновании государств, имеют ничем неудержимую тенденцию к возрастанию едва ли не до бесконечности. А мир этими все новыми и новыми вооружениями отнюдь не гарантируется; даже напротив, вооруженные и всегда готовые к войне миллионы солдат являются постоянной угрозой миру. Кант замечательно верно понимал и характеризовал значение этого вооруженного мира. «Постоянные войска, говорит он, постоянно угрожают войною другим государствам, в силу своей постоянной боевой готовности и легкости мобилизации».⁶¹⁶ А так как эта угроза, по его словам, побуждает государства конкурировать друг с другом в умножении вооружений, «не знающем никаких границ», и так как, вследствие громадных затрат на это, «мир, наконец, становится тяжелее короткой войны, то война делается неизбежной, чтобы только как-нибудь отделаться от этого бремени. А затем, при системе постоянных войск, вынужденных своею жизнью расплачиваться за интересы, которые для солдат далеко не совпадают с их личными гражданскими и экономическими

—412—

интересами, наше нравственное чувство не может не возмущаться тем, что «люди употребляются, как машины для орудия в руках другого (государства)». Кант приводит один исторический анекдот, в котором очень наглядно и даже цинично иллюстрируется эта точка зрения. Один болгарский князь, которому воевавший с ним византийский император предложил покончить свою распрю не пролитием крови подданных, а собственным поединком, отвечал: «кузнец, имеющий клещи, не станет вынимать раскаленное железо из горна прямо руками».⁶¹⁷

Система постоянных войск должна быть заменена просто всеобщим обучением граждан государства обращению с орудием, – на случай могущей возникнуть надобности защищать свое отечество. «Совсем иначе, говорит Кант, обстоит дело с свободным, периодически предпринимаемым обучением граждан воинскому делу – с целью защищать свое отечество от внешних нападений».⁶¹⁸ Такое государство с трудом вовлеклось бы в какую-нибудь другую войну, кроме оборонительной. А если бы и все государства ввели у себя такой порядок, то шансы войны сделались бы чрезвычайно малы: к войне необходимо было бы очень много готовиться; при оборонительной войне эти приготовления неизбежны; предпринимать же их ради наступательной войны, при неверности ее исхода, было бы нерасчетливо. Несомненно, существует известная пропорциональность между размерами вооружений и вероятностью войны, чем сильнее боевая готовность известного государства, тем легче оно может вовлечься в войну и – наоборот. Правило древних римлян «si vis pacem, para bellum» есть только эффектный парадокс, хотя и доселе, к сожалению, не потерявший своего обаяния над политическими умами.

Справедливо замечают, что вопрос о постоянных войсках запутывает нашу мысль в логический круг: пока существуют постоянные войска, война необходима, и пока существует война, постоянный войска необходимы.⁶¹⁹ Выход из этого круга мог бы быть найден только в общем

—413—

соглашении государств; пусть все решатся разоружиться, т.е. уничтожить постоянные войска. Без такого общего соглашения всякий единичный почин разоружения ставил бы разоружающееся государство под угрозу беспрепятственного разгрома со стороны соседей. При трудности провести и осуществить такое радикальное решение, как совершенное разоружение, можно, для начала, ограничиться и только равномерным сокращением вооружений; но, во всяком случае, необходимо, чтобы эта мера была принята всеми.

При существовании постоянных войск, конкуренция государств в мирном даже труде может создать повод для войны. Так скопление богатств в известной стране легко уже становится угрозой как экономическому благополучию, так и миру соседей. Если по Монтекукули для войны необходимы три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги и, в-третьих, тоже деньги; – то очевидно, что богатое и, притом, обладающее постоянными войсками государство имеет maximum боевой готовности. Скопление богатств, [говорит Кант], «если другие государства усмотрят в нем для себя угрозу войной, может понудить к предупредительным нападениям (zu zuvorkommenden Angriffen), потому что из трех сил, угрожающих миру других государств, – военной силы, союзов и силы денег, – последняя есть самое верное орудие войны».⁶²⁰ Последняя мысль Канта, бесспорно, верна: но необходимо заметить, что и без постоянных войск деньги не теряют этого своего значения, как орудия войны: пример последней войны американцев с испанцами весьма наглядно показал, как богатое государство, хотя и лишенное почти совсем постоянной армии, может с успехом вести победоносную войну против обладающего отличной армией и солидном флотом, но бедного государства. Как бы то ни было, впрочем, отсутствие постоянных войск уменьшает шансы войны; а значение богатства, на случай необходимости воевать, показывает, что обезопасить себя государства могут и путем мирного экономического преспеяния. Старую римскую поговорку тогда можно бы было соответственно изменить: «si vis pacem, para pecuniam».

—414—

IV статья: «Не должно делать государственных долгов в интересах внешней политики»⁶²¹

«Искать помощи, говорит Кант, вне или внутри государства⁶²² ради удовлетворения политико-экономических потребностей (улучшение путей сообщения, заведение новых поселений или колоний, устройство запасных магазинов на случай неурожайных годов и т.д.) не вызывает никаких подозрений».⁶²³ Но этим и должна ограничиться система государственного кредита. Всякие займы на военное дело и вообще не нужды внешней политики составляют уже угрозу для других государств и уже по одному этому могут повести к действительной войне. А затем возрастание государственного долга, вредно отражаясь на общей экономической жизни страны, подрывая производство и торговлю (потому что неизбежно вызывает увеличение прямых и косвенных налогов и пошлин на предметы внешней торговли), может привести государство к банкротству, которое тоже представляется для других государств опасным состоянием. «Эта легкая возможность вести войну на занятые средства, говорит Кант, в связи с врожденной, по-видимому, наклонностью к этому при всяком сознании достаточности своих сил, есть великое препятствие для вечного мира, устранение которого (т.е. препятствия) темь более должно составлять прелиминарную статью этого мира, что неизбежное, наконец, банкротство задолженного государства незаслуженно запутает в убытки и некоторые другие государства, что будет уже открытым посягательством на последние. Следовательно, другие государства уже только поэтому в праве соединиться для противодействия ему и его притязаниям».⁶²⁴ Отсюда война становится неизбежной.

—415—

V статья: "Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в устройство и управление другого государства»⁶²⁵

«Что, спрашивает Кант, может уполномочивать на такое вмешательство? Разве соблазн, который подается подданным другого государства? Но в этом случае пример великих зол, которым навлекает на себя народ своим беззаконием, скорее может послужить предостережением; и вообще дурной пример, подаваемый одною свободною личностью другой (как scandalum acceptum), не составляет для последней правонарушения».⁶²⁶ Внутренние дела другого государства никого, кроме него самого, не касаются. Ни одно государство не в праве бороться против внутренних зол и неурядиц соседей. Внутри себя всякое государство – само полный хозяин. Ссылки на дурной пример или на заслуживающее сострадания состояние народа, как мотив для вмешательства в его жизнь, обыкновенно бывают лицемерны и только прикрывают собой какие-нибудь корыстные планы. Кант в одном только случае допускает вмешательство это – когда государство вследствие внутренних смут и раздоров распалось на две совершенно обособленные части, как бы уже два отдельных государства, причем одна часть заявляет претензии на господство над другою, т.е. хочет удержать функции прежнего целого государства; в этом случае, помощь, оказанная одной из сторон, прежде всего, не есть уже вмешательство в «устройство» и «управление» другого государства, ибо в этом последнем царит анархия; а затем, раз части расколовшегося государства являются как бы двумя самостоятельными государствами, то указанное вмешательство принимает уже форму союза с одной из воюющих сторон. «Но пока этот внутренний спор еще не решен, говорит Кант, такое вмешательство внешних сил было бы нарушением прав единого и ни от кого независимого народа, только борющегося с своею внутреннею болезнью; такое вмешательство само производило бы соблазн и создавало бы опасность для автономии всех государств».⁶²⁷ Кант

—416—

здесь совершенно верно указывать принцип, по которому должен решаться вопрос о вмешательстве. Только усвоение одной из сторон, находящихся в междоусобной борьбе, прав на самостоятельность и признание ее за воюющую сторону (а не за бунтовщиков) дает основание для вмешательства других государств, причем, конечно, это вмешательство должно иметь целью только восстановление справедливости, а не какие-нибудь захваты в свою пользу.

Мы уже в самом начале своего очерка имели случай заметить, что в отношении к вопросу о войне рост нравственного и юридического сознания человечества опережает практику государств. Это надо сказать и относительно права вмешательства в дела другого государства. В принципе идеи Кёнигсбергского философа на этот счет уже получили признание всего мыслящего человечества. И теперь дипломатия, – всякий раз, когда приходится пользоваться неурядицами другого государства для своих целей, – старается оправдать свой образ действий и представить его не нарушающим начал международной справедливости. А иногда и действительно в подобных случаях цивилизованные государства бескорыстно и дружно содействуют торжеству правды. Участие европейских государств в Китайских делах и решение Критского вопроса могут служить примерами на тот и другой случай. Вмешательству Соединенных Штатов в борьбу Испании с Кубинцами предшествовало признание Штатами Кубы за воюющую сторону.

VI статья: «Ни одно государство не должно в войне с другим государством позволять себе такие враждебные действия, которые сделали бы невозможным взаимное доверие во время будущего мира между ними: таковы – наем в неприятельском государстве убийц (percussores) и отравителей (venefici), нарушение капитуляции, подущение на измену (perduellio)»⁶²⁸

«Это все – бесчестные стратагемы», справедливо замечает Кант. Несомненно, утверждает он, что и во время войны

—417—

для обеих сторон обязателен известный minimum честности и благородства. «Должно и во время войны оставаться некоторое доверие к образу мыслей врага, ибо иначе и никакой мир с ним будет невозможен, и военные действия должны превратиться в беспощадно-потребительную воину (bellum internecinum)»⁶²⁹, – в роде войн евреев с Ханаанскими народами. «Война есть свойственное естественному состоянию народов (где нет никакого судилища, которое бы могло произносить законный суд), обусловливаемое лишь печальной необходимостью, средство – восстановлять свое право при помощи силы; здесь ни одна из сторон не может заранее объявляться неправою (ибо этим предполагался бы судебный приговор), а только исход войны (как в так называемом суде Божием) решает, на какой стороне право».⁶³⁰ Поэтому необходимо, чтобы после войны народы не теряли уважения друг к другу, чтобы во время войны ненависть народов друг к другу не возрастала безмерно и не исключала возможности дружественных отношений после войны. Известное правило «à la guerre comme à la guerre» – если и может иметь какое-нибудь значение, то отнюдь не такое, будто на войне все позволено. Война должна быть честной борьбой сил, а не соревнование в бесчестности.

Могут сказать, что иногда война имеет карательный характер, и поскольку виновный народ надо, во чтобы то ни стало, покарать, постольку и все средства в такой войне дозволительны. Кант, предупреждая это возражение решительно заявляет, что «между государствами немыслима карательная война (bellum punitivum), потому что между ними не имеет места отношение высшего к подчиненному».⁶³¹ Достаточно припомнить, какое негодование и даже презрение всего цивилизованного мipa вызывает английская политика в Индии, где захвату какого-нибудь независимого народа обыкновенно предшествует «наказание» его в форме просто завоевательного похода, – чтобы понять, насколько справедлив Кант в своем отрицании карательной войны.

—418—

Если бы в войне двух народов уничтожались всякие их нравственные обязательства в отношении друг к другу, если бы война давала сигнал к попранию всякой справедливости, то между народами могли бы существовать только истребительные войны (Ausrottungskrieg). При этих условиях, говорит Кант, «вечный мир имел бы место только на великом кладбище человеческого рода"⁶³²… Поэтому такие войны и главным образом употребление средств, ведущих к ним, должны считаться безусловно непозволительными. «А что названные средства неизбежно приводят к таким войнам, это, по словам Канта, открывается вот из какого соображения: эти адские фокусы, – помимо того, что употребление их само по себе гнусно, – не ограничиваются только военным временем, а удерживаются потом и для мирного времени; – таково, например, употребление цинионов (uti exploratoribus), где только пользуются бесчестностью других».⁶³³ Честность и признание неприкосновенными известных прав даже у врагов обязательны и на войне. Кто бесчестен в войне, тот не заслуживает доверия и в мире.

То, на чем настаивает Кант в рассматриваемой статье своего вечного мира, настолько очевидно для всякого культурного человека, что об этом и не может быть двух различных мнений. И теперь принятыми, и обязательными повсюду у цивилизованных народов так называемыми законами и обычаями войны, и постановлениями, напр., Женевской конференции 1864 года и Брюссельской 1874 года уже многое сделано для удовлетворения этому законному требованию совести и справедливости. Предстоит кое-что сделать и предстоящей Гаагской конференции, как видно из предложения русского правительства от 30 декабря. Но несомненно многое еще останется задачей будущего. В особенности это нужно сказать о мерах борьбы с шпионством. А то такое зло в современных международных отношениях, о котором

—419—

нельзя вспомнить без чувства сильнейшего омерзения. И это зло – прямое детище нашего «вооруженного мира». Одно потрясающее в настоящее время весь государственный организм несчастной Франции дело Дрейфуса, со всею его массой подлогов, подкупов и прочей нравственной грязи, окончательно скомпрометировавшей Французскую военную организацию и внесшей непримиримый раздор в общество, достаточно наглядно иллюстрирует прелести этой системы шпионства.

* * *

Рассмотренными прелиминарными статьями вечного мира исчерпываются все важнейшие непременные условия, без которых этот мир невозможен. У Канта эти условия изложены в виде отдельных и как будто не связанных одна с другою статей. Но на самом деле здесь есть система, действительно исчерпывающая главнейшие условия. Прекрасно устанавливает эту систему Куно Фишер, взгляд которого на этот предмет мы и позволим себе здесь привести.

Задачей прелиминарных статей Кантовского проекта является, по словам Куно Фишера, «удаление всех благоприятных для войны и неблагоприятных для мира отношений в жизни народов».⁶³⁴ Для этого необходимо устранить такие условия, которые «необходимо возбуждают и усиливают между народами ненависть, страх, словом враждебные страсти». Если мы теперь возьмем возможные отношения между народами, то откроем и эти условия. «Народы, говорит Куно Фишер, могут относиться между собою трояким образом: они или воюют между собою, или заключают мир, или находятся в естественном, т.е. временном, мирном состоянии. Если народы воюют между собою, то пусть война не будет противна праву (статья VI)… Если нации заключают мир, то нужно, чтобы мирный договор был настоящим, т.е. заключал в себе начала действительного прочного мира (статья 1)… Если нации находятся в естественном состоянии мира, то нужно, чтобы не происходило ничего такого, что могло бы враждебно настраивать

—420—

их относительно друг друга, следовательно, ничего такого, чем бы один народ мог затронуть или нарушить политическую независимость другого. Политическая независимость народа может быть нарушаема двумя способами: фактическим нападением, т.е. действительным ущербом, или же грозящим опасностью, возбуждающим страх состоянием, в котором находится другая, политически соседняя нация. Фактическое нарушение прав народа может иметь два случая: во-первых, одна нация против ее воли соединяется с другою (II статья)… вторая форма фактического нарушения состоит в том, что один народ вмешивается во внутренние дела другого (статья V)… Состояние, посредством которого одна нация на самом деле может быть опасною для другой, заключается преимущественно в двух государственных учреждениях: военной силе (III статья) и финансах, именно в государственных долгах (IV статья). Здесь заключаются самые сильные поводы к войнам; здесь зло должно быть вырвано с корнем».⁶³⁵ Благодаря такой дедукции прелиминарных статей вечного мира, сделанном Куно Фишером, т.е. благодаря тому, что он «логически развивает отрицательные условия вечного мира, те препятствия, которые, как политическое зло, нужно устранить для его утверждения»⁶³⁶, – без труда можно видеть, что Кантовские статьи действительно исчерпывают свою задачу.

Таким образом, мы видим, что выставленные в прелиминарных статьях непременные условия, без которых вечный мир невозможен, касаются трех возможных отношений между народами. Они определяют:

1) Характер войны между народами, раз обстоятельства вынудили их к враждебному столкновение, – в ст. VI.

2) Характер мирных договоров между воюющими народами, гарантирующих им действительно прочный мир, – в ст. I.

3) Сохранение мира. Последнее должно состоять –

a) в отказе от действий, на самом деле его нарушающих, т.е.:

aa) от насильственного захвата других государств целиком или по частям, – ст. II, – и

—421—

bb) от вмешательства во внутреннюю жизнь другого народа, – ст. V;

b) в отказе от предприятий, ведущих к его нарушению, т.е.:

aa) от заведения и усиления постоянных войск, другими словами, от того, что теперь навивается системой «вооруженного мира» – ст. III, – и

bb) от государственных долгов на нужды внешней политики – ст. IV.

Из сделанного нами подробного обзора прелиминарных статей вечного мира и оценки их значения для современных международных отношений можно было заметит, что Кант предлагает вниманию цивилизованного мiра не какие-нибудь неосуществимый утопические мечтания, а требования самой элементарной справедливости, благоразумия и честности. Самоочевидная законность этих требований нагляднее всего иллюстрируется уже тем, что каждое из них в большей или меньшей черте (искренно или нет, – это другой вопрос) получило признание и в современной дипломатии всех цивилизованных стран. «Безыдейные эмпирики» – как называл Кант дипломатов за их постоянную склонность практическим соображениям выгоды, интересам данной минуты, приносить в жертву вечные интересы совести и справедливости, – эти «безыдейные эмпирики» все-таки оказались вынужденными подчиниться некоторым идеям, отрицание которых грозило бы неизбежным образом вернуть цивилизованный мiр к временам первобытного варварства и хронической истребительной воины. Такова сила истины!

Идейная истина пробивает себе дорогу чрез все эмпирические препятствия жизни. И пусть теперь сторонники милитаризма ухищряются в изобретении софизмов в пользу спасительности нашего «вооруженного мира»; пусть говорят о громадных армиях, как надежнейшей гарантии мирного прогресса: неискренность и своекорыстное коварство такой проповеди отлично чувствуются всеми. Ее глашатаи, – вопреки надеваемой ими личине, – не суть пионеры

—422—

здоровой культуры, а могильщики цивилизации. Но цивилизация не умрет, потому что истинными двигателями ее являются честность и справедливость. Как ревностный служитель этих идей честности и справедливости в международных отношениях, великий Кант имеет все права на бессмертие и благодарную память в человечестве.

II. Дефинитивные статьи вечного мира

Дефинитивные статьи вечного мира имеют задачей своею указать положительные условия, делающие возможным вечный мир народов. Осуществление этих условий в значительной мере должно предшествовать самому соглашению всех государств насчет прелиминарных-то статей. Состояние мира между людьми, – справедливо говорит Кант, – не есть естественное состояние (status naturalis), таковым является скорее война или, точнее, постоянная готовность к ней. Состояние мира должно быть установлено (muss gestiftet werden) – выработкой таких форм народной жизни, которые бы вполне благоприятствовали миру.⁶³⁷ В первобытных государствах и даже в эпоху средних веков программа, начертанная Кантовскими «прелиминарными статьями» показалась бы безусловно утопичной, мечтательной и, конечно, не могла бы рассчитывать на благоприятный прием. Если же, как мы видели, она теперь в принципе уже почти целиком признана дипломатией цивилизованных государств и во многом усвоена практикой международных отношений, то это потому, что формы народной жизни стали более соответствовать идеалам, предполагаемым этой программой. Вот эти-то идеалы и начертывает Кант в своих «дефинитивных статьях». Для Канта они были необходимыми логическими предположениями приемлемости и осуществимости, излагаемой в прелиминарных статьях программы. Для нас они имеют уже не совсем такое значение. Столетний исторический опыт, накопившийся после 1795 года (год издания Кантовского Entwurfa), кое в чем не оправдал соображений на-

—423—

шего философа, кое-что в них подтвердил, а кое в чем даже их опередил. Для нас, следовательно, рассматриваемые статьи подлежать не только философскому, но и историческому обсуждению.

В основу раскрытия дефинитивных статей вечного мира Кант кладет следующее рассуждение. «Считается общепризнанным, что ни с кем нельзя поступать враждебно, если только он сам фактически не обижает меня, не дозволяет себе правонарушения в отношении ко мне. Это совершенно справедливо, если мы оба находимся в гражданском правомерном состоянии. Каждый человек, вступая в это состояние, дает потребную гарантию другому находящемуся в том же состоянии (посредством правительства, имеющего власть над обоими). Но человек или народ, находящийся только в естественном состоянии лишает меня этой гарантии и наносит мне ущерб уже самым этим состоянием, тем что существует рядом со мною, т.е. хотя и не фактически (facto), по беззаконностью или неправомерностью своего состояния (statu injusto); вследствие этого я нахожусь под постоянной угрозой с его стороны и потому имею право принудить его или к вступлению в общее со мною юридическое состояние, или к удалению из моего соседства. Таким образом, постулат, лежащий в основе дефинитивных статей, гласит: »все люди, которые могут взаимно влиять друг на друга, должны принадлежать к какому-нибудь гражданскому устройству».⁶³⁸ Сумма правомерных отношений в человечестве, по мнению Канта исчерпывается – 1), отношениями людей друг к другу, как членов одного государства или народа, определяемыми в государственном праве (jus civitatis); – 2) отношениями государств друг к другу, определяемыми в международном праве (jus gentium); – и 3) отношениями людей и государств, поскольку они взаимно влияют друг на друга и могут быть рассматриваемы, как граждане одного общечеловеческого союза или всемирного государства; эти отношения составляют область космополитического права (jus cosmopoliticum).⁶³⁹ Отсюда и дефинитивные статьи вечного

—424—

мира должны касаться трех предметов: 1) государственного устройства народов, 2) международных отношений и 3) космополитического права. Кант действительно и предлагает три таких статьи.

I статья: "Гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским»⁶⁴⁰

Эта статья может на первый взгляд представлять большой соблазн для русских читателей, признающих самодержавие незыблемым оплотом законности и государственного благоустройства. Да кроме того, для настоящего времени она не может не казаться парадоксальной при сопоставлении с фактами последних лет: самодержавный Государь Александр III был главным охранителем европейского мира, поистине Царем-миротворцем, а его преемник, ныне благополучно царствующий самодержавный Император Николай II является главным инициатором мирной конференции для разоружения, между тем как, с другой стороны, республиканская Франция досоле не освободилась от воинственной идеи реванша, а самоуправляющаяся Англия чаще других государств выступает с задорными угрозами европейскому миру. Но для правильной оценки рассматриваемой статьи, необходимо, во-первых, иметь в виду тот смысл, какой Кант соединяет с термином «республиканский», т, во-вторых, отделить в рассуждениях Канта об этом предмете элементы, стоящие в действительном логическом отношении к вопросу о вечном мире от мыслей иного порядка, развивающихся по другим мотивам.

Что касается первого пункта, то Кант прежде всего предостерегает от того, «чтобы не смешивать, как это обыкновенно бывает, республиканское устройство с демократическим».⁶⁴¹ – «Формы государства (civitas), говорит он, могут быть разделяемы или по различию лиц, обладающих высшей государственной властью, или же по роду управления народа его главою, каков бы последний ни был: в пер-

—425—

вом случае, мы имеем форму власти (forma imperii), причем оказываются возможными только три формы: верховною властью в государстве обладает или один, или несколько известным образом связанных между собою лиц, или же все члены гражданского общества (самодержавие, аристократия и демократия)».⁶⁴² Как видим, понятие самодержавия служит у Канта характеристикой для одного из видов организации власти, и от него отличаются – аристократия и демократия; республиканское же устройство организацию власти не характеризует и потому еще не составляет противоположности самодержавию. Республиканское устройство есть, так сказать, категория другого порядка. Оно есть одна из форм управления, возможных по словам Канта при любой организации власти (Regierungsart des Volks durch sein Oberhaupt, er may sem, trelchet er volle). – Форма управления (forma regiminis), по словам Канта, зависит от способа употребления государственной власти (Art, wie der Staat von seiner Machtvollkommenheit Gebrauch macht).⁶⁴³ «В этом отношении она может быть или республиканской, или деспотической».⁶⁴⁴ Таким образом, вообще говоря, по Канту возможны шесть форм государства: монархия или самодержавие – республиканское и деспотическое, аристократия – республиканская и деспотическая, демократия – республиканская и деспотическая. В действительности этих форм меньше, потому что некоторые из видов организации верховной власти имеют, по Канту, исключительное сродство с какою-либо одною формою управления. Так демократия, в собственном смысле слова необходимо бывает деспотизмом».⁶⁴⁵ Во всяком случае, республиканское устройство у Канта не есть противоположность самодержавия. Оно противоположно деспотическому устройстве; а самодержавие может быть, как деспотическим, так и недеспотическим (т.е. республиканским). А поскольку русское самодержавие само противополагается деспотизму⁶⁴⁶, постольку

—426—

следовательно, и Кантово требование республиканского устройства для каждого государства, само по себе, перестает быть соблазном для русской политической мысли.

С точки зрения Канта, можно управлять по республиканскими началам даже и тогда, когда форма законодательной власти – самодержавная. Примером такого правителя Кант считает Фридриха II.⁶⁴⁷ В чем же, спрашивается, полагает наш философ сущность республиканизма? – «Республиканизм, говорит он, есть государственный принцип отделения исполнительной власти от законодательной».⁶⁴⁸ Поскольку разделение властей в государстве – законодательной, судебной и исполнительной – гарантирует господство законности в государственной жизни, постольку, стало быть, «республиканское устройство» в устах Канта есть просто символ государства, «управляемого на точном основании законов». Такой республиканизм уже не покажется политической ересью ни одному русскому человеку. И сами русские самодержцы своей священной задачей всегда полагали утверждение в земле русской строгой законности и правды. Главное условие этой законности и правды – разделение администрации и суда – давно уже стало основным принципом нашей государственной жизни. А принцип независимости суда от законодательной власти находить свое выражение в окончательности и безапелляционности кассационных сенатских решений. Законодательной власти принадлежит право изменять самый закон, но она сама признает неприкосновенным и окончательными решение, постановленное согласно с законом.

Доселе мы старались выяснить тот основной смысл, какой Кант соединяет с понятием республиканизма, и нашли, что сам по себе этот смысл довольно скромен. Если бы Кант остановился только на этом, то его 1-ая дефинитивная статья вечного мира заключала бы в себе лишь требование строгой законности и правомерного порядка в государственной жизни, – требование, под которым не

—427—

колеблясь подписался бы и всякий монархист: но он на этом не остановился: переходя от понятия к его конкретному воплощению в жизни, он набрасывает такую картину республиканского устройства государства, которая уже оказывается далеко не безразличной для какой бы то ни было организации государственной власти. Мы же видели, что в чистой демократии он нашел необходимое сродство с деспотизмом и, следовательно, противоположность республиканизму. Что же касается самодержавия, то, признавая в принципе его не стоящим в противоречии с идеей республиканизма, Кант в действительности все-таки относился к нему недоверчиво, считал его легко способным усвоить деспотический характер и потому отдавал, предпочтение конституционной монархии. Здесь мы должны перейти ко второму из намеченных пунктов для оценки Кантовых воззрений на данный предмет, именно к определению логического отношения между идеей вечного мира и Кантовским идеалом республиканского государственного устройства.

Мы видели, что касаться в дефинитивных своих статьях государственного устройства народов Кант считал необходимым потому, что правомерные международные отношения возможны только к политически-благоустроенному обществу, а народ, находящийся «in statu injusto», был бы постоянной угрозой миру соседей. Ясно, что для интересов вечного мира достаточно только, чтобы во всех государствах существовали строгая законность и прочный правомерный порядок, а какие конкретные формы принимает государственная жизнь при водворении этих законности и порядка, – для данного вопроса совершенно безразлично. Поэтому, строго говоря, Канту при разработке своей темы об условиях вечного мира не было надобности конкретно и детально рисовать свой идеал республиканского устройства. Вечный мир, по существу своему, есть явление международное, и потому условия его могут касаться внутреннего строя различных государств лишь в той мере, в какой этот строй благоприятен или неблагоприятен установке правомерных международных отношений. Для возможности вечного мира вполне достаточно и той доли республиканизма, которая может существовать и в благоустроен-

—428—

ном самодержавном государстве. Претензия же начертывать конституцию для всех государств, имеющая свое законное место в философском исследовании вопросов государственного права, неуместна в трактате по международному праву. И если бы Кант не упустил этого иль виду, он не придал бы рассматриваемой статье вечного мира такой формулировки и такого истолкования, которые, с одной стороны, являются соблазном для политического мышления некоторых государств, имеющих, однако все законные права на участие в общечеловеческой задаче осуществления вечного мира, а с другой, – делают саму по себе верную мысль парадоксом пред судом историю. Первая дефинитивная статья вечного мира должна бы быть формулирована так:

«Каждое государство должно заключать в своем устройстве гарантии незыблемой законности и прочного правомерного порядка»⁶⁴⁹

Что касается Кантовского идеала республиканского устройства, то он, несомненно, стоит под влиянием Руссо и идей французской революции. Основная черта этого идеала – возможно большее участие граждан в законодательстве государства и в решении его политических судеб.⁶⁵⁰ Нам нет нужды в подробностях излагать эти взгляды Канта и их обоснование. Мы отнюдь не хотим обсуждать данный вопрос, по существу. Нам важно только показать отношение Кантовского идеала к вечному миру народов.

Почему же участие народа в делах государства Кант считал благоприятным условием вечного мира? Насколько правильно такое воззрение?

—429—

«Если для решения вопроса, – «нужна или нет война», – рассуждает Кант, требуется согласие граждан, то нет ничего естественнее, чтобы они несли на себе и все тягости войны».⁶⁵¹ Попятно, что народ, сознавая это, не может так легкомысленно решиться на войну, как единоличный правитель, для которого война может быть просто особыми видом спорта. Кант, несомненно, здесь имел в виду династические войны своего века, войны Людовика XIV, Карла XII, Фридриха II.⁶⁵² Соображение это, очевидно, рассчитано на народную психологию. Предполагается, что народы естественно любят мир и ненавидят бедствия войны. Но народная психология – это такая вещь, о котором a priori судить весьма рискованно. Справедливо замечает Паульсен, что «республиканизирование государств не только не изгнало воины их международной практики, но и весьма значительно изменило прежнее нерасположение населения к войне: со всеобщей воинской повинностью, обязанной своим введением революции, воина стала народными делом (Volkssache) и потому сделалась в известном смысле популярною, чего никогда не могло быть при династических войнах, ведшихся при помощи наемников».⁶⁵³ По мнению Паульсена, предположение, что народы но хотят войны, в виду ее тягостей, – ошибочно. «Народы, – говорит он – конечно, любят мир, но есть нечто, чтὸ они любят еще более, это – слава».⁶⁵⁴ Если и не признавать безусловно верным последнее утверждение Паульсена, то во всяком случае, расчет Канта на народную психологию является далеко не бесспорным. Что же касается до указания на династические войны, то для настоящего времени оно уже не имеет серьезного значения. Теперь династические войны едва ли возможны. Теперь источником войны может быть главным образом соревнование народов на экономической почве, борьба за рынки. Законы же этой борьбы не стоят ни в каком прямом отношении к государственному устройству

—430—

IΙ статья: "Международное право должно быть основано на федерализме свободных государств»⁶⁵⁵

Чтобы международные отношения были правомерными, а не естественными только, необходимо всем государствам образовать из себя некоторое устройство, аналогичное гражданскому устройству в отдельных государствах. Этому требованию, по мнению Канта, удовлетворяет союз народов. Но этот союз, говорит он, не может быть всемiрным государством, потому что не все отношения человеческих индивидуумов в отдельном государстве могут быть повторены и в отношениях государств, образующих союз народов. Во всяком государстве мы имеем отношение высшего (законодателя) к низшему (подчиненному), т.е. к народу. Между государствами же такое отношение невозможно: союз государств образовал бы только, так сказать, народ всемiрной республики, функцию же главы ее взять было бы некому.⁶⁵⁶

В естественных отношениях народов нарушенное право какого-либо парода восстановляется не при помощи судебного процесса, а посредством войны, и победа решает на чьей стороне право. Но для всякого очевидно, что это решение не есть правомерное, потому что сила – не право, а победа не всегда достается справедливому. Разум и нравственное чувство безусловно осуждают войну и признают мирное состояние народов за прямой их долг. Но так как это состояние не есть естественное, а должно быть установлено и гарантировано в своей ненарушимости, то, очевидно, должен существовать особый род союза, который можно назвать мирным союзом (foedus pacificum). Этот союз отличается от мирного договора (pactum pacis) тем, что последний оканчивает только одну войну, а первый – все войны и навсегда. От всемiрного государства этот союз будет отличаться тем, что в нем нет официальной принудительной власти: это свободный союз.⁶⁵⁷

Кант несколько раз возвращается к мысли, что если

—431—

бы государства мира могли образовать из себя одно государство, то это лучше всего повело бы к осуществлению идеала вечного мира, потому что тогда право гарантировалось бы принуждением правонарушителя.⁶⁵⁸ Но так как невероятно, чтобы народы согласились на такую форму политического сосуществования, то суррогатом всемирной республики является союз государству с целью противодействовать войне и улаживать политические несогласия мирным путем.⁶⁵⁹

Идея «мирного союза» государств несомненно имеет блестящую будущность. Уже теперь, спустя всего 100 лет после Кантовской проповеди этого союза, она стала общепризнанным постулатом в учении о международном праве. Да кое-что сделано и для практического осуществления этой идеи. Теперь уже масса международных столкновений разрешается, с согласия заинтересованных сторон, третейским судом. А нота русского правительства от 30 дек. предполагает еще большее расширение сферы действия третейского суда (п. 8). Но так как третейский суд не есть институт постоянно функционирующий, и обращение к нему носит более или менее случайный характер, то чем больше симпатий вызывает его деятельность, тем яснее становится в сознании культурного человечества потребность в такой международной организации – в роде, например, какого-нибудь постоянного конгресса, – где все столкновения народов находили бы свое мирное разрешение. Третейские суды суть естественные предтечи постоянных конгрессов в роли международных судилищ. А устройство последних предполагает некоторое формальное оглашение государств – не доводить своих распрей до войны, а подчиняться решение конгресса.

Так Кантовский идеал свободного федерализма государств стоит на прямом пути к своему осуществлению.

Но нам кажется, что самый этот идеал недостаточно смел и последователен. Кант считает неосуществимой идею всемирной республики, которая давала бы принудительную гарантию международной справедливости. Но почему бы

—432—

самым предлагаемый им «ioedus pacificum» не мог взять на себя функцию принуждения правонарушителей? Ведь достигает же иногда своей цели так называемый европейский «концерт» великих держав – путем угроз и давления, практикуемых в отношении второстепенных государств и некультурных народов. Почему же не вообразить себе, всемiрного союза государств, который взял бы на себя задачу в случае надобности, силою поддержать авторитет международного судилища-конгресса? Почему бы в распоряжение последнего не дать своего рода «международной полиции», которая, превосходя своею численностью и подготовкой войска каждого отдельного государства (ведь условиями вечного мира предполагается совершенное уничтожение постоянных войск, а начало такому уничтожению может быть положено только предварительным сокращением их), могла бы путем принуждения содействовать торжеству законности. Все эти предположения отнюдь не утопичны. Даже теперь своеобразной комбинацией европейских сил (наступательные и оборонительные союзы, – в роде, напр., двойственного и тройственного) предотвращается вооруженное столкновение их. Почему же не признать для всемiрного союза доступными более крупные задачи?⁶⁶⁰ При усложняющемся со

—433—

дня на дань разностороннем влиянии, какое оказывается на жизнь и экономические интересы каждого народа состоянием других народов, скоро всякая война будет невыгодна для всего человечества. Тогда сам собою и легко разрешится вопрос о насильственном прекращении всемiрным союзом государств вооруженных столкновений между отдельными периодами.

III статья: «Космополитическое право должно быть ограничено условиями всеобщего гостеприимства»⁶⁶¹

Эта статья несколько не гармонирует с той шпротою воззрений, какой вообще отличается Кантова программа вечного мира. То, чего требует здесь Кант, теперь уже давно осуществлено. Даже более того, космополитическое право в настоящее время фактически несравненно шире этого требования. В наше время не только «право посещения (Besuchsrecht)» каждым человеком любого государства и право не считаться при этом за врага бесспорно признаются всюду, но признается также и право участвовать в некоторых благах другого государства, чего Кант, по-видимому, не допускал. Чужестранец в каждом цивилизованном государстве находится под такой же охраной его законов, как и всякий природный гражданин. Блюстителем его интересов является консул его страны. Всеми жизненными и культурными удобствами он может беспрепятственно пользоваться за свои деньги так же, как и любой абориген. Недоступны ему только участие в политической и общественной деятельности, да некоторые знания, где он является нежелательным конкурентом для местных граждан. Но в последнем отношении тело, кажется, тоже идет к лучшему. Это отчасти видно из того впечатления, какое произвели в Европе недавние высылки из Германии австрийских и датских подданных.

Впрочем, в интересах вечного мира, достаточно и того

—434—

требования, какое выставляет Кант. Лишь бы всякого чужеземца не принимали за врага! А если бы ему в чужой стране и не пришлось чувствовать себя вполне равным с природными жителями, это все-таки не даст пищи международной вражде.

П. Тихомиров

(Окончание следует).

—435—

Edmond Demolius. A quoi tient la supériorité des Anglo-Saxons Paris Firmin Didot

Edmond Demolius. L» École nouvelle La science Sociale – livraisons do septembre et d’ octobre 1898

Новая Школa Издание К.П. Победоносцева Москва 1898 г.

Новое издание К.П. Победоносцева, появившееся в Москве в самом конце минувшего года, представляет собою в первой половине своей (стр. 1–56, гл. I-III) отчасти переводы, отчасти переделку первых трех глав из книги Демолена «Отчего зависит превосходство Англо-Саксонского племени», а во второй части (стр. 57–120, гл. IV со многими подотделами) – перевод и переделку статьи того же Демолена, помещенной в сентябрьской и октябрьской книжках 1898 г. редактируемого им журнала La Science Sociale. Первые три главы книги Демолена, сравнивающей французов и англичан в школе, в жизни частной и в жизни общественной, трактуют о настоящих школьных порядках Франции, Германии и Англии. Главы эти заслуживают особенного внимания со стороны тех общих мыслей, которые могут вызываться наблюдением порядков и нашей школы. Статья из La Science Sociale, вошедшая в брошюру «Новая Школа», дополняет и развивает взгляды Демолена, изложенные в книге. Ознакомить читателей Богословского Вестника с интересными суждениями французского социолога по животрепещущим вопросам воспитания и наметить те существенные ограничения, которым иногда должны подлежать эти суждения, и составляет цель настоящей статьи.

—436—

Соображения Демолена наиболее ценные и оригинальные мы будем передавать его словами, а второстепенные – в кратком изложении.

Большинство молодых людей, наполняющих французские коллегии, по словам Демолена, всегда мечтает о государственной службе – в армии, в министерствах и пр. Государство, конечно, не может осуществить всех этих мечтаний: между кандидатами оно должно делать выбор. Главным основанием для этого выбора служить экзамен. Отсюда все значение школы для француза. Одна лишь она может открыть ему блестящую карьеру, она служит орудием социальной классификации. С другой стороны, сама школа устраивается и работает только для экзамена. Коллегия, выпускающая мало учеников, может лишиться симпатии родителей и прилива питомцев. Характеру цели школы отвечает вполне и характер средства для ее достижения. Средством этим является так назыв., система шоффажа (chauffage). Эта система состоит ь том, чтобы сообщить воспитаннику в возможно короткое время сумму поверхностных, но на минуту достаточных знаний по предметам экзамена. Возможно краткий срок дается школе, во-1-х, потому, что питомец опасается пропустить положенный законом возраст для поступления на службу, а, во-2-х, потому, что ему интересно начать свою карьеру возможно ранее, чтобы подняться возможно выше до истечения крайнего срока службы. – Излишняя краткость времени, отводимого школе, делает учение неизбежно поверхностным. Этот результат вызывается еще и тем обстоятельством, что при громадном наплыве кандидатов на места стараются сократить этот наплыв расширением школьных программ. Так образуются те энциклопедические программы, которых никакой ум не в силах исчерпать до конца.

Кроме шоффажа, система экзаменов влечет за собою необходимо «большой интернат». Где экзамен является единственным средством сделать карьеру, родителям приходится рассчитывать при воспитании своих детей только на коллегию: шоффаж требует таких искусственных способов обучения, которые семье неизвестны.

—437—

И надо сознаться, что такие школьные порядки вполне отвечают своей цели, т.е. подготовка чиновников гражданских и военных. Хороший чиновник должен отречься от своей воли, должен быть вышколен в послушании, должен без рассуждений исполнять приказания начальства, быть простым орудием в руках другого человека. И вот большой интернат служит для этого средством. Он устраивается по казарменному тину: встают по барабану или по колокольчику, идут рядами от одного управления к другому и пр. Очевидно, такое воспитание подавляет в молодом человеке привычку к самодеятельности, развитию характера. Оно способствует уравнению характерных особенностей семейственных, – оно стремится всем и каждому придать однообразную форму, из каждого образовать орудие, готовое следовать тому направлению, которое ему дано будет. Система экзаменов не способна содействовать развитию привычки рассуждать и мыслить. Наскоро и кое-как ученик поглотил громадную массу предметов с помощью одной лишь памяти. Без рассуждения принято учение, все напичканное программами – так школа приготовляет без рассуждения принимать уставы и приказы бюрократической иерархии.

Кроме чиновничества можно указать еще на либеральные профессии, к которым располагает теперешний школьный режим. Одной из отличительных особенностей этого режима является его энциклопедизм, вследствие постоянного расширения программ. Молодой француз выходит из коллегии с убеждением, что он знает все, потому что он пробежал все, и что он может говорить и писать обо всем. – Но если теперешние школьные порядки размножают чрезмерно лиц, отдающихся либеральным профессиям, то известно также, что они сообщают этим лицам особенный умственный склад. Характерной чертой этого склада является трудность и часто полное бессилие изучить вопрос глубоко. Француз блещет особенно в произведениях воображения, быстрыми и, стало быть, рискованными обобщениями. Ничего нет поучительнее в этом отношении, как чтение Журнала книжной торговли, который дает недельный список литературного производства Франции. Работы, требующие долгого труда, там чрезвы-

—438—

чайно редки, а если они и попадаются, то это обыкновенно большие компиляции, имеющие характер более или менее энциклопедический, а не работы самостоятельные, требующие долгих размышлений. Для значительных трудов самостоятельных во Франции нет более ни читателей, ни авторов. Издатель пятится в ужасе при одном только предложении издать работу во многих томах. Это бессилие отдаться исчерпывающим занятиям не есть «феномен расы». Чтобы убедится в этом, достаточно сравнить только производительность двух последних веков и начала текущего столетия с производительностью последних сорока лет. Это явление зависит главным образом от школьного шоффажа, обусловливаемого экзаменами. Когда ум приучен только пробегать по верхам предметов, изучать только руководства, быстро схватывать скорее, чем рассуждать, вбирать в себя в непереваренном виде возможно большое количество знаний, всякий труд методический и глубокий становится невозможным. И естественно, это бессилие тем значительнее, чем дальше и интенсивнее бывают подвержены режиму шоффажа и экзаменов. Это явление достигает наибольшего развития у студентов высших школ. Они обладают прекрасною памятью, быстротой понимания, способностью схватить объяснение, так сказать, налету. Но это единственные качества, которые постарались развить у них, и которым они обязаны своими успехами на экзаменах. Но студенты пасуют, когда приходится приложить к делу эти качества, более блестящие, чем серьезные. Наш настоящий школьный режим, заключает Демолен, создает главным образом чиновников: он мало способен дать иной результат. Особенно мало способен он образовать человека.

Второй главы книги Демолена мы излагать не будем, потому что автор шаг за шагом разбирает в ней речь императора Вильгельма II о желательных изменениях в германских школах. Каковы эти изменения, можно судить по одной следующей фразе этой речи: «господа, говорит император, мне нужны солдаты; нужно поколение крепкое, способное на службу отечеству. И я думаю, что следует применить к высшим учебным заведениям организацию военных школ, наших кадетских корпусов».

—439—

Глава третья книги Демолена трактует об английских школьных порядках и о нарождающихся явлениях в области этих порядков. Если бы можно было, говорит Демолен, резюмировать в одной формуле весь социальный вопрос, то позволительно было бы сказать, что он есть главным образом и вопрос воспитания. В общем дело теперь идет о том, чтобы приладиться к новым условиям мiровой жизни, которые требуют, чтобы мы вырабатывали в себе способность рассчитывать на самих себя. Старые устои, на которые привыкли и считали долгом опираться, трещат и валятся. Мы имеем счастье или несчастье жить во время, когда совершается это роковое изменение. Испытываемое нами недомогание зависит от контраста между нашею системою воспитания, основанною на устарелых методах, и новыми требованиями жизни: мы продолжаем еще спокойно готовить людей для общества, которое окончательно умерло. В высшей степени трудно искоренить в себе следы подобного воспитания. Не знаю, говорит Демолен, отдают ли себе отчет мои читатели относительно самих себя, но относительно себя я очень хорошо сознаю это явление. Я чувствую ясно, что во мне два человека: один, благодаря научным занятиям социальными явлениями, видит, что нужно делать, и может рассуждать более или менее авторитетно; другой, охваченный своим врожденным складом, подавленный некоторым образом тяжестью прошлого, не может делать того, что видит первый, или делает только с трудом и отчасти. Моя голова вошла в «формацию партикуляристическую», которая развивает инициативу, а остальное мое существо пребывает в власти «формации коммунитарной»⁶⁶², подавляющей эту инициативу. – Но то, что трудно для нас и в наши лета, то нетрудно для наших детей; они, но край-

—440—

ней мере, еще подобны мягкому воску, способному воспринимать новые отпечатки и сохранять их. Если мы осуждены оставаться на берегу, поможем им перейти Рубикон.

Мостом через этот Рубикон в глазах Демолена является воспитание детей в том направлении, в каком ведут его англичане. Из хороших школ английских Демолен описывает две самые хорошие, основанные и руководимые доктором Редди и его учеником Бадни.

При первом знакомстве д-р Редди говорил Демолену: «современное обучение не отвечает условиям современной жизни; оно образует людей для прошлого, а не для настоящего. Большинство нашей молодежи теряет значительную долю своего времени на изучение мертвых языков, коим лишь немногие имеют случай пользоваться в дальнейшей жизни. Они вскользь знакомятся с новыми языками и естественными науками и остаются в неведении обо всем, что касается жизни действительной, практики вещей и их отношений к обществу. Наша система игр нуждается в реформе настолько же, как наша система учения. Атлетическое переутомление столь же очевидно, как и переутомление классическое. Затрудняет реформу то обстоятельство, что над нашими школами тяготеет влияние университетов, к коим они готовят некоторую долю своих воспитанников. Университеты же эти, как все старинные корпорации над собою не властны. Над ректором, над профессорами носится невидимый, неосязаемый призрак: это дух предания и рутины, более сильный, чем само начальство».

Как видите, развязный д-р Редди зачеркивает все настоящее школы на континенте и отчасти в Англии. А что же он ставит на место зачеркнутого? Свою собственную школу, конечно, и школу своего подражателя, которые с восторгом описывает Демолен. Обе школы помещаются среди сельского простора и возбуждают представление жизни действительной, а не о тюрьме или казарме. Это представление поддерживается меблировкой школьных помещений и отношением директора школы, его семьи и преподавателей к питомцам. – Распределение времени в этих школах также несколько своеобразно и вполне целесообразно. Пять часов отводится умственному труду, два с половиной – за-

—441—

нятиях художественным и общественным развлечениям, девять – сну и три часа проходят за столом и на свободе. Утро посвящено умственному труду, учению школьному, вторая половина дня – ручным работам в саду или мастерской; вечер – искусству, музыке, развлечениям.

Из числа приемов обучения школьного в новых заведениях? обращает на себя особое внимание следующий. По мнению, весьма распространенному в Англии и в Соединенных Штатах, говорит Демолен, метод, состоящий в поощрении воспитанников к труду соревнованием, ошибочен: он основывает успехи на взаимной зависти, а не на чувстве долга; этим он развивает дурную склонность человеческой природы. Чтобы превратить детей в мужей, нужно обращаться с ними, как с взрослыми, по возможности часто обращаясь к их совести. Этот метод, по словам Редди, не только не уменьшает интереса детей к работе, но, напротив того, помогает усиливать этот интерес, ибо обращает его на самый труд, а не на сопряженную с ним награду. Не нужно, чтобы дети могли подумать, будто почетная награда цель и венец воспитания. Школьники должны узнать, что жизнь не есть лотерея, и что цель ее – не удовлетворение тщеславия.

В новых школах прекрасно изучаются новые языки, разумеется, практически, что возможно при небольшом числе питомцев. Учение идет сначала на английском языке, потом два года говорят по-французски и, наконец, два года по-немецки. Преподавание всех других предметов ведется таким же практическим способом. По математике ученики Редди изучают счета издержек по разным отделам хозяйства школы и пр. Естественный науки изучаются почти вполне на воздухе среди живых представителей природы. История преподается по методу, какого, говорит Демолен, мы держимся в социальной науке. Стараются преимущественно возбуждать интерес выяснением причин и следствий в сложной исторической драме, с характерами и переворотами, а не обременяют ум избытком фактов и чисел. Стараются определить отношение между физическими и политическими особенностями стран и их торговым развитием.

До пятнадцатилетнего возраста обучение одинаково для

—442—

всех, но затем оно более или менее разнообразится, смотря по жизненному поприщу, предстоящему воспитаннику. Обучение устроено для учеников, а не ученики подгоняются под обучение.

Мы не будем останавливать внимание читателя на описание послеобеденных телесных упражнений, ручного труда, вечерних занятий музыкой, развлечений и пр., в школе Редди, а также на заключительных обобщениях Демолена, которые повторяют замечания, высказанные им раньше и нами уже изложенные. Мы перейдем ко второй половине брошюры «Новая школа», представляющей перевод и переделку статьи Демолена из La Science Sociale. Здесь прежде всего любопытна параллель между старым и новым типом учителя и школы.

Представителями теперешнего учебного персонала служат классный учитель и надзиратель. Учитель живет обычно вне школы. Он приходит в урочные часы в класс, входит на кафедру, по звонку сходит с нее и спешит уйти домой. Разумеется, ни о каком личном отношении между учителем и учеником не может быть и речи. – Надзиратель обычно живет в школе, но его постоянное присутствие имеет целью постоянный надзор, и потому он не принадлежит к числу любимых лиц и внушает скорее страх, чем доброе расположение. И нельзя его винить в том: таково его положение, оно не им устроено и ему первому тягостно. Действительно, чтобы держать в повиновении такое количество детей, остающихся без призора и попечения в разобщении с учителем, приходится действовать страхом наказании. Это непривлекательное дело лежит на надзирателе. Удивительно ли, что этот молодой человек не может иметь на детей никакого серьезного влияния?

Лишенный воздействия обоих своих воспитателей, воспитанник предоставлен самому себе и воздействию своих товарищей. Тут с ними и чрез них совершается его воспитание. И состоит оно существенно в изобретении тысячи уловок, с помощью коих возможно обмануть привязчивый надзор и заявить свою свободу посреди всяческого стеснения. И разумеется, между учениками славится тот, кто всего молодцеватее в этой борьбе с начальством

—443—

и всего искуснее умеет укрыться от надзора и изобретать проделки. А так как между начальством и учениками игра неравная, то для ее уравновешения роковая необходимость влечет учеников к притворству и лжи.

Таковы результаты строя нынешней школы.

Новый тип школы и учителя Демолен снимает с заведения д-ра Редди и его подражателя. Здесь нет прежде всего разделения функций надзора и обучения: и тот, и другое ведутся одним лицом – профессором. Профессор живет в школе, обедает он за одним столом с питомцами; если он женат, жена или учит музыке, или надзирает за хозяйством. Так устраняется важный недостаток старой школы – отсутствие личных отношений между учителем и учениками. – Вся учебная работа происходит в классе, с участием учителя. Такая система, конечно, возможна лишь при ограниченном числе учеников – от 10 до 15 в классе. При обычной же системе преподавания со множеством учеников результаты и не могут быть сносными. Воспитанник, которому нет нужды отвечать прямо за уроком, перестает участвовать в классной работе, надеясь на учебник, на тетрадку соседа или ни на что, не надеясь. Вот эта привычка откладывать напряжение и рассчитывать на авось, приобретенная в школе, переносится потом и в жизнь. У чиновника, у бюрократа в руках дело терпит, его можно тянуть; капитал от этого не уменьшается, разве страдает государственный бюджет. Но земледельцу, промышленнику, торговцу, нельзя тянуть дело и медлить безнаказанно; тут человек, если желает, чтобы не оттеснили его более деятельные работники, должен спешить и решаться, и действовать: нельзя откладывать до завтра.

Характерною чертою учителя обычной школы является затем то, что он по большей части специалист. Отсюда необходимость умножать в коллегиях число учителей по числу предметов преподавания. Между тем учитель специалист редко бывает истинно хорошим учителем. Во-первых, ему труднее применить свое знание к детскому пониманию; часто бывает, что он об этом и не заботится. Ему знакомее приемы университетского и специального обучения, только что им пройденного, и трудно ему усвоить

—444—

себе простейшие приемы обучения начального или среднего. Известно по опыту, что самые ученые люди редко бывают хорошими учителями. Я сам, говорит про себя Демолен, по своей специальности, занимаясь более 20 лет, гораздо более затрудняюсь передавать своим детям элементы географии и социальной истории, нежели читать полный курс этих наук студентам. – Во-вторых, учитель специалист мало способен овладеть вниманием детей и стало быть, иметь на них влияние. Он действует лишь на одну точку в разумении ученика, потому что ум его самого действует в тесных пределах одной лишь области ведения. И от этого еще усиливается разобщение между учителем и учеником.

В Англии школьная среда стремится производить и производить учителя-человека цельного, имеющего разнообразные литературные научные сведения и притом обладающего добрыми физическими качествами, ловкостью руки и тела, крепким здоровьем.

Школы, описываемые Демоленом, как говорилось раньше, представляют картину жизни действительной и цельной: этот характер придает им еще более присутствие женщины или школьных женщин, жен учительских. Присутствие женщин возбуждает молодых людей внимательнее смотреть за собою; оно приучает их к свободной общительности, поддерживает обычай семейного быта, не дозволящий школе стать казармою; наконец, дает молодому человеку возможность при выходе из школы вступить естественно и просто в отношения к женскому обществу.

Нельзя не придавать большого значения нравственному и умеряющему влиянию физических упражнений и жизни на вольном воздухе. Это обстоятельство должно бы составлять особенную заботу воспитателей юношества. В нашей школьной системе, говорит Демолен, мы стараемся действовать на молодежь нравственными и религиозными наставлениями, но действие их к счастью ослабляется еще сидячею жизнью, на которую обречены ученики. А ничего так не способствует этому действию, как деятельная жизнь, возбуждающая энергическую реакцию физическою усталостью в течение дня и крепким сном ночью. Ручные работы,

—445—

игры, приводящие в движение все члены, ежедневное купание летом и зимою – эти нравственные пружины гораздо действительнее словесных наставлений, которые входят в одно ухо и выходят в другое. Хорошо и действенно наставление, когда человек поставлен в такое положение, в котором не трудно ему действовать так, как его учат. В этом состоит искусство воспитания.

Наконец, важными средством, коим облегчается в новых школах задача воспитания, является также влияние на питомцев через питомцев. Директор каждый почти вечер призывает к себе в кабинет наедине одного из старших воспитанников и старается внушить ему ту мысль, что старшие гораздо более, чем начальник, могут иметь влияния на добрый порядок в школе, и что он на них полагается в надзоре за тем или другими предметом. В каждом номере, где живут дети от 6 до 10 человек, есть старший: он наблюдает за порядком во всем. Младший воспитанник должен слушаться старшего, но, если старший оказался виновным в несправедливости относительно товарища или в дурном поведении, с него снимается это право, и он еще подчиняется другому младшему. Это считается самым суровым и позорным наказанием. – Отсюда выходит, что школа действительно поручена самим воспитанникам – она им принадлежит; они отвечают за порядок во всем; то доверие и уважение, которое им оказывается, развивает в них самих уверенность в себе и чувство собственного достоинства.

Высшая похвала французского учителя воспитаннику такая: «сын ваш покорен и послушен». А первая отметка директора новой английской школы, где учился сын Демолена, присланная последнему в конце школьного года, гласила так: «думаю, что вы найдете перемену в вашем сыне: он стал крепче телом, самостоятельнее характером, больше владеет собою». Вот какое прекрасное, возвышенное и точное разумение воспитания и человека, восклицает восхищенный Демолен.

Здесь мы покончим изложение воззрений Демолена, составляющих главное содержание русской брошюры «Новая школа». На остальных страницах этой брошюры переда-

—446—

ются соображения Демолена по поводу двух программе – официальной французской и программы английской школы нового типа. Мы не будем останавливаться на этих соображениях за недостатком места, а также потому, что оба члена даваемого Демоленом сравнения одинаково известны русской публике.

В качестве эпиграфа к брошюре «Новая школа» стоит известная фраза из первой сатиры Горация: mutato nomione, de te fabula narratur. Конечно, de te… однако далеко не во всех пунктах. По словам издателя брошюры «предполагаемая автором конструкция школьного дела по образцу английских коллегий, без сомнения, не может служить образцом универсальным для всякого общества, для всякого быта и для всякой экономии, и, конечно, для применения этой формы всего меньше условий представляет Россия». Но и помимо этого fabula Демолена не касается нас прежде всего в самом главном пункте, в исходном пункте всех его рассуждений. Демолен начинает свою книгу констатированием печального факта, что Франция чрезвычайно перепроизводит людей непроизводительных профессий: кандидатов на государственные должности, литераторов и пр. Мы, разумеется, не можем жаловаться на это перепроизводство. Как известно, наши университетские факультеты, способные выпускать литератов напр., поражают незначительным числом слушателей. Напротив, места в учебных заведениях, подготовляющих ученых деятелей торговли, промышленности и земледелия, у нас буквально берется с бою. Что делается в горном, технологическом, сельскохозяйственном и др. институтах, известно всем. Кроме того, министерство финансов и путей сообщения не успевают разрабатывать проектов новых практических учебных заведений. И в этих новых заведениях двери будут также ломиться под напором желающих пройти чрез них, как ломятся в старых Демолен едва ли был осведомлен о практичности и благоразумии современной русской молодежи: иначе он, по крайней мере мимоходом, сказал бы ей комплимент и поставил бы ее в пример своим молодым соотечественникам.

—447—

В книге Демолена затем высказываются и такие пожелания, и требования, логически вытекающие из основной точки зрения автора на дело, который не только не приложимы к нам, но и нигде не могут иметь большого значения. Припоминая схему, по которой движутся рассуждения Демолена, легко видеть, что вывод из нее может быть только один, и Демолен смело делает его, зачеркивая весь теперешний школьный строй, как негодный в своем существе. Нам кажется, с таким выводом помириться совершенно невозможно. Отрицать существующей школьный строй совершенно можно только во имя порядков, которые в состоянии вполне заместить его. Демолен такие порядки находит в нарождающихся школах английских. Но, как сейчас увидим, находка эта, во-первых, не столь ценна сама по себе, как это представляет автор, – во-вторых, является не универсальным средством для излечения недугов школьного организма, а только блестящей драгоценностью, ласкающей взгляд, но непригодной для житейского обихода.

Прежде всего из того, что Демолен говорит о новых школах английских, следует вычесть значительную величину, приходящуюся на долю излишнего увлечения французского социолога Демолен, сам того не подозревая, попадает в положение тех осмеиваемых им соотечественников, которые после Седана уверяли, что если немцы и победили, то причиною был их школьный учитель, школьные порядки. Французы принялись расширять школьные программы и увеличивать количество школ; не жалели никаких расходов, когда дело шло об учении. Все запели: надо подражать Германии. Как от нее стали заимствовать военные учреждения, так пошли заимствовать ее школьные порядки, ее педагогию, ее филологию, славную, глубокую, тонкую германскую филологию. Давайте правленые латинские тексты юношам шестого класса и вы увидите, как вся страна поднимется духом, – говорили ученые доктора университета, и вся Франция принялась повторять волшебную формулу. Так было после Седана. Но теперь Англия побивает Францию в области колониальной политики и торговли. У всех еще в памяти недавний инцидент с Фашодой. Теперь во Франции начинают запевать: надо подражать Англии. Главным запевалой на этот раз

—448—

является Демолен. Если германский учитель обманул Францию, то ясно, что надо учиться у доктора Редди – таков, по-видимому, сердечный силлогизм французского социолога. Под давлением этого силлогизма Демолен и сгущает радужные краски при описании новых английских школьных порядков. К этому его предрасполагало еще и другое обстоятельство. Он только тогда и мог подвергнуть критике настоящие школьные порядки, когда имел в распоряжении нечто, что мог поставить на место зачеркнутого. Чем сильнее нападки его на старый режим, тем ярче он должен был выставлять достоинства нового. Отсюда преувеличения есть и в критике, но особенно много их в описании идеальной школы. Тут Демолен доходит до смешного. Подобно своим соотечественникам, видевшим спасение страны в исправных латинских текстах, он с восторгом описывает даже наружность д-ра Редди, который, как кажется, воспроизводит тип американского янки. Судите сами: «высокий, стройный, мускулистый, превосходно сложенный для всех видов спорта, требующих подвижности, ловкости, энергии; в костюме, отлично дополняющем его физиономию, костюме английского туриста в блузе из серого сукна с поясом, обрисовывающим талию, в коротких штанах и толстых шерстяных чулках, завернутых под коленами, в толстой обуви, с шапочкой на голове. Вхожу в эти подробности, говорит Демолен, потому что этот тип директора представляется мне живым образчиком того типа школы, который собираюсь описать: деятель олицетворяет собою дело». – Раньше мы привели взгляды Редди, высказанные им при первом знакомстве с Демоленом. Почтенный доктор сразу уничтожил всю теперешнюю школьную систему и сделал это до того развязно и самоуверенно, что совсем загипнотизировал французского социолога. Самоуверенность и развязность тоже принадлежат к числу великих качеств, так возвышающих янки над европейцами!

Все это подлежит вычету из описания Демоленом новых школьных порядков. Есть и еще кое-что. Демолен помимо личного наблюдения в качестве источников для своего описания привлекает программы новых школ, рекламы и пр. Читатель понимает, конечно, что назвать на-

—449—

дежными подобные источники невозможно. Не станем говорить о личном наблюдении, которое естественно привело Демолена к розовым результатам. Остановимся на проспектах Редди и его подражателя, объясняющих цели и приемы нового воспитания, которые постоянно цитирует Демолен. Этот источник весьма односторонний. Нужно быть только расчетливым человеком, чтобы в качестве директора частного учебного заведения, кровно заинтересованного в количестве учеников, расцветить самыми привлекательными красками план обучения и воспитания в своей школе. Особые мастера, как известно, на подобные рекламы и есть именно янки, которым не прочь уподобить д-ра Редди и сам Демолен.

В подтверждение наших сомнений насчет соответствия красоты учебных и воспитательных планов д-ра Редди и его подражателя совершенству действительных порядков в их школах мы можем сослаться на два-три пункта в этих планах. Директор Бедельской школы, скопированной со школы Редди, прямо заявил Демолену, что его заведение не может делать своею дела без института старших. Для Домолена этот институт, конечно, является новостью и приводит его в восторг. Но опыта и критика всех выдающихся писателей и деятелей-педагогов принесли суровое осуждение этому институту. Мы не станем повторять аргументов против него. У многих читателей наших, надеемся, эти аргументы доселе заложены во всех нервах. Могут сказать, что обращение к помощи старших воспитанников в школах типа Редди практикуется иначе и приносит поэтому другие результаты. Может быть! Ведь у этих янки все делается не по нашему и лучше нашего по их уверению, по крайней мере.

Если в приведенном случае д-р Редди и его подражатель для выполнения своих планов пользуются очень дешевым средством, совершенно заброшенным и давно осужденным, то с другой стороны они не прочь поразить читателя введением такого идеального педагогического приема, о котором не-англо-саксонские педагоги не смеют и мечтать. Красноречивое описание этого приема доктором Редди приведено выше. Сущность его состоит в полном устранении поощрения воспитанников к труду соревнова-

—450—

нием и наградами и в замене этого поощрения обращением к совести детей. Чувство зависти таким путем подавляется, а взамен его воспитывается чувство долга. Но, во-первых, соревнование – явление совершенно неизбежное, раз есть на лицо хоть два ребенка, делающих одну и туже работу на глазах учителя, а во-вторых, соревнование не может культивировать чувства зависти, ибо оно не тождественно с этим чувством, гораздо сложнее и деликатнее его. В опытных и мягких руках учителя оно есть превосходное средство для выработки у детей привычки внимательного отношения к работе, для поддержания энергии при прохождении многих неизбежных отделов, ведаться с которыми не захочет никакой детский «долг».

Наконец, отметим один дидактический прием, употребляемый доктором Редди. Выше приведены соображения английских новаторов о преподавании истории в их школах. Это преподавание начинается с 1-го класса детям 11–12– лет. Но легко видеть, что такая постановка этого преподавания, о какой говорит Демолен, возможна только в высшем учебном заведении.

Эти и многие другие по неопытности и неосторожно оброненные места в описании Демолена заставляют на нисколько нот спустить слишком высокий тон, в котором французский социолог повествует о подвигах английского педагога-новатора.

Но еще более мы должны будем уменьшить значение находки Демолена в том случае, если примем в расчет, те средства, при которых мыслимы новые школы, размеры их возможного распространена в стране. Вопросы эти нельзя считать побочными, раз школа рассматривается не как игрушка небольших слоев населения, а как жгучая потребность всего общества. – Большинство из тех улучшений школьных порядков и методов обучения, которые ввел в своей школе д-р Редди и которые воспевает г. Демолен, возможно только при том условии, если учебное заведение является не заведением, в нашем смысле, а пансионом с самым небольшим числом питомцев. Предельной цифрой сам д-р Редди считает 100 человек! Приблизительно на каждого преподавателя приходится 10 уче-

—451—

ников. Согласно своим планам д-р Редди подбор этих преподавателей должен делать самым тщательным образом. Если прибавить к этому, что они все свое время отдают школе, то становится понятным, что «жалование им полагается размером выше того, что получает ординарный профессор во Франции». Если принять цифру для этого жалования 15.000 франков, то 15.000*10=150.000:100–1.500 франков с каждого ученика должно тратиться только на плату учителями. Принимая затем во внимание, что питомцы Редди живут в чисто семейной обстановке, богатой и изящной, что обучение обставлено всевозможными удобствами, считая, наконец, приличную сумму для вознаграждения д-ра Редди за хлопоты и «предпринимательский риск», можно на каждого ученика прибавить еще 1.500 франков. Итак, за удовольствие учить сына в школе типа Редди надо платить приблизительно 3.000 франков, т.е. около 1.200 рублей. Но много ли таких состоятельных родителей наберется во Франции? Ведь и в более богатой Англии школ нового типа только две. А во Франции одна пока только задумана. Едва ли можно ошибиться, предположив, что не более 2% всего населения Франции в состоянии воспользоваться услугами таких дорогих школ. Про нас и говорить нечего. Такие отцы у нас оказывались некогда только среди крупных помещиков. Возможность тратить значительные суммы на детей создавала и у нас нечто подобное школам Редди – частные прекрасно обставленные пансионы, дававшие нередко хорошие результаты. Здесь хорошо изучались живые языки и прочие предметы проходились с успехом, недоступными обыкновенному учебному заведению.

Но если т.о. нам и думать нечего о школах типа д-ра Редди, то все же картины, рисуемые Демоленом, должны пессимистически настраивать многих родителей-читателей. Так и должно быть. Чем больше этого пессимизма, тем лучше: тем больше забот о школе и толков о ней, которые никогда не должны замолкать: тишина в этом деле, как и во многих других, не здорова. Но стоя на страже интересов молодого поколения, отдавая сердце этих интересам, не следует обманываться насчет истинного положения дел и успокаивать свой взор на блестящих при-

—452—

зраках, увлекших Демолена. Простираясь вперед, надо идти к цели по земле, а не порываться достигнуть ее на крыльях, которых у нас нет и быть не может. Чтобы воздержаться от таких порываний, надо принять во внимание следующее. Истинно идеальное воспитание и обучение – такое, на какое не способен даже д-р Редди, может быть ведено только семьей. Но желать этого и значит желать иметь крылья. Отдельная семья ныне не в силах располагать тем запасом знаний и умений, какой требуется, чтобы подготовить человека, образованного в теперешнем смысле слова. И если бы она даже располагала этим запасом, она не может тратить все свое время и все свои силы на обучение и воспитание детей: это время и эти силы неизбежно поглощаются внешнею деятельностью. Никогда было не так: семья вполне довлела воспитанию своих детей: от нее требовалось много любви и немного знаний, чтобы поставить детей в уровень потребностей времени. Теперь, наоборот, для достижения последней цели дитя отдастся в чужие руки, не столь нежные и мягкие, как руки родительские. Так ведь постоянно в истории шаг вперед в одном отношении есть в то же время шаг назад в другом. Один видный современный французский историк отмечает эти любопытные, хотя и печальные, совпадения на многих страницах своей родной истории. Так, рост королевской власти во Франции без сомнения приносил с собою порядок и мир, но в тоже время он сокращал местные льготы и уменьшал права граждан. В 1789 г. Франция приобрела много прав политических и гражданских, но за то утратила силу, которая порождается только верностью национальным традициям. Человечество, говорил Лютер в одном из своих Tischreden, подобно пьяному мужику на седле: поддержишь его с одной стороны, а он падает на другую.⁶⁶³

И так, для надлежащего отношения к тому типу школ, которые описывает Демолен, надо иметь в виду, во-первых, несомненные преувеличения, допущенные в описа-

—453—

нии, во-вторых, то, что такие школы безусловно дороги даже для верхних незначительных слоев народа, и в-третьих, то, что современные условия требуют многоработающей и в тоже время дешевой школы, т.е. до известной степени заставлять мириться с существующим типом школ. Но только до известной степени… Старый школьный строй нуждается в капитальной починке. Разумеется, эти капитальные переделки требуют времени: известный французский профессор и академик Лависс отводит для них полвека. Демолен отвергает этот план, ибо родители не могут ждать так долго. Но за то полвековая работа может дать действительное удовлетворение новых запросов общества, а не дорогую забаву, которая может утешить только ничтожную кучку богатых родителей. Будем надеяться, что эта долгая работа перестройки у нас уже понемногу начинается.

Очевидно, рецепт Демолена для устранения недомогать современно школы нельзя признать удачными. Но за то описание самого недомогания можно считать очень ценным и заслуживающими полного внимания. В этом отношении почти все, что говорится о французских школах, приложимо и к нашими. Можно надеяться, что читатель заинтересуется ходом критических замечаний Демолена. Если это будет так, мы посоветуем ему приобрести брошюру «Новая школа», которая прочтется с редким удовольствием с начала до конца. Мы хотели бы и еще большого. Книга Демолена «Отчего зависит превосходство англо-саксонского племени», первым три главы которой составляют содержание первой половины брошюры «Новая школа», в настоящее время переводится в Москве на русский язык. Если читателю покажутся цепными суждения Демолена о школьном деле, то еще с более интересными суждениями не самыми жгучими современными вопросами встретится он в дальнейших главах книги французского социолога Демолен каждый вопрос берет очень глубоко и освещает его так интересно и легко, как это могут делать только талантливые французские публицисты. – Если кто привык измерять достоинство книги ее внешним успехом, тому мы можем указать, что сочинение Демолена, появившееся в Париже 20 апреля 1897 г. до настоящего вре-

—454—

мени выдержало множество изданий и переведено на языки – английский, немецкий, испанский, польский, арабский; теперь переводится на русский язык. Отзывы печати всех стран (часть их приложена к французскому изданию, находящемуся у нас под руками) о книге Демолена не оставляют желать ничего большего.

И. Андреева

—455—

Королевство Сербия – Сербский Архиерейский Собор Избрание епископа в нишскую епархию – Восстановление шабачской епархии и избрание епископа шабачского – Другие постановления Архиерейского Собора – Вопрос о вознаграждении и наказании священников (перемещении их с одного прихода на другие) в Архиерейской Соборе и 9-й священнической скупщине – Другие предметы занятий 9-й священнической скупщины – Вопрос о конкордате Сербии с Ватиканом в 1898 году – Белградская духовная семинария – Крупное пожертвование на просветительные цели – Семисотлетие Хиландарского монастыря Мирославово Евангелие XII века – Освящение памятника князю Милошу Обреновичу – Подписка на памятник воинам, павшим в Косовской битве 1389 году – Приветствие сербского короля Государю Императору в день открытия памятника Царю-Освободителю в Москве – Деятельность рашско-призренского митрополита Дионисия и управляющего скопийской епархией архимандрита Фирмиллиана – Черногория – Торжественный акт в цетинском институте Государыни Императрицы Марии Феодоровны Заслуги для института нынешней его начальницы – Закон о жалованье учителям народных и средних школ Вопросе о жалованье духовенству – «Руководство к исповеди для духовенства и народа» черногорского митрополита Митрофана – Успехи католицизма в Черногории

С избранием, 15 февраля 1898 года, бывшего епископа нишского преосвященного Иннокентия в митрополита сербского, епископская кафедра в Нише осталась вакантною. Посему Собор Архиерейский в первом весеннем заседании своем 16 апреля приступил к избранию епископа нишского и единогласно избрал преосвященного Никанора Ружичича, каковой выбор утвержден королем 17 апреля. 20 мая епископ Никанор вступил в управление своею епархией, после обычной торжественной инсталляции в нишском кафедральном соборе, в присутствии депутатов со стороны Двора, правительства и митрополии. Преосвящен-

—456—

ный Никанор на первых же порах проявил ревностную архипастырскую деятельность. Отметим архипастырские послания его: обширное вступительное к своей пастве об обязанностях человека в отношении к Богу, ближнему и самому себе⁶⁶⁴, послание к представителям церковных и государственных учебных и общественных учреждений нишской епархии о значении и важности св. икон, с напоминанием, чтобы ими снабжены были все учреждения как видимым отличием, что то суть учреждения христианские и православные⁶⁶⁵, и еще третье послание к той части нишской епархии, которую посетил преосвященный архипастырь в сентябре 1898 года. В сем послании преосвященный Никанор призывает духовенство и всю паству к устранению и исправлению различных замеченных им неустройств по благочинию и благоукрашению церковному.⁶⁶⁶

В заседаниях Архиерейского Собора, происходивших в Белграде с 16 апреля до 16 мая, между другими более или менее важными делами выработан был проект об изменениях и дополнениях в законе о церковных властях 1890 года; некоторые из этих изменений и дополнений приняты народною скупщиною в Нише (в июле месяце) и утверждены королем. Из них особенного внимания заслуживает восстановление шабачской епархии, упраздненной в декабре 1886 г. и причисленной к белградской митрополии. В состав вновь восстановленной епархии вошли округи подринский и вальевский. Архиерейский Собор в ноябрьских заседаниях своих в Нише избрал 12 ноября на шабачскую епархию преосвященного Димитрия, бывшего ранее епископом нишским, каковое избрание в тот же день утверждено было королем.⁶⁶⁷ «Весник српске цркве» от лица духовенства горячо приветствует избрание на епископские кафедры преосвященных Никанора и Димитрия,

—457—

как лиц, вполне достойных и так как этим избранием достигнуто столь желанное примирение двух частей иерархии.⁶⁶⁸ Высокопреосвященный митрополит Иннокентий по поводу последнего избрания отправил 18 ноября на имя Архиерейского Собора послание о мире и любви в церкви, а членами Собора 21 ноября отслужен торжественный молебен в нишском кафедральном храме.⁶⁶⁹

Из других постановлений Архиерейского Собора в 1898-м году отметим: перенесение резиденции епископа жичского из Кральева в г. Чачак, куда также перемещен из Кральева жичский Духовный Суд⁶⁷⁰; утвержденное королем распоряжение о преподавании Закона Божия воспитанникам Военной Академии и о том, чтобы все комнаты в казармах были снабжены св. иконами и лампадками, причем лампадки должны регулярно зажигаться накануне великих праздников и в самый день праздника⁶⁷¹; постановление о том, чтобы при королевской белградской митрополии была учреждена галерея портретов всех доселе управлявших архиепископов и епископов сербских⁶⁷², и выдачу пособия из церковных фондов сербскому композитору Ст. Мокранцу на напечатание положенной им на ноты литургии для смешанного хора из четырех голосов.⁶⁷³ Отметим еще архипастырское послание высокопреосвященного митрополита Иннокентия, в котором он предлагает священникам не курить в публичных местах и вообще избегать их, чтобы не подавать примера народу и не унижать своего священнического сана.

Новый проект об изменениях и дополнениях в законе о церковных властях 1890 года заключали в себе

—458—

также статьи о преобразовании положения священников (§§ 41 и 120). Еще до обнародования проекта сербское духовенство с одной стороны было обрадовано слухами о предполагаемом улучшении положения сельских священников, имеющих бедные приходы и малые доходы, а с другой стороны крайне встревожено слухом о предполагаемых новым законопроектом перемещениях священников с одного прихода на другой. В № 128 «Дневного Листа», например, прямо говорилось, что «все священники без различия с наградами и без наград административным путем будут перемещаемы с прихода на приход, как скоро архиерей найдут, что того или другого священника нужно удалить». Для успокоения духовенства канцелярия сербской митрополии поместила в журнале «Весник српске цркве» следующее официальное объяснение от 8 июня. «1) Неправда, что священники с наградами и без наград будут перемещаемы с прихода на приход, как скоро архиерей найдут, что того или другого священника нужно удалить; но и по новому проекту закона о церковных властях священники с наградами и без оных, добросовестно отправляющие свою должность и священническую службу будут прочно, как и доселе оставаться на своих приходах. 2) Все проступки священников и по новому проекту будет расследовать и судить Епархиальный и Великий Духовный Суд, как и доселе, и посему нечего опасаться, что и такие священники будут лишены своих законных прав и перемещены без судебного приговора. 3) Только те священники, которые своею жизнью и поступками унижают достоинство веры и церкви и которые действуют вопреки церковно-религиозным и народным интересам, след., против православия и сербской народности, будут судимы и осуждаемы в Архиерейском Соборе, как высшей канонически-судебной власти, но и то после обычного полного расследования смешанной комиссии».⁶⁷⁴ Как бы то ни было, новый законопроект совсем не удовлетворил сербских священников, положение которых – как им было очевидно – он не только не улучшал, а даже ухудшал: в самом деле назначенное в § 41-м дополнитель-

—459—

ное вознаграждение вместо «бира» не давало бы в деньгах даже столько, сколько доселе получалось «бира», не считая платы за совершение таинств и обрядов, которые новым проектом относятся к бесплотным. Равно и статься о перемещении священников (§ 120), по мнению их, слишком опасна для прочности их на своих приходах, как слишком растяжимая и способная отдать священника в бесконтрольное и безапелляционное распоряжение местного епископа. Посему главный комитет священнического общества обратился к высокопреосвященному митрополиту Иннокентию с почтительною просьбою, чтобы упомянутые статьи нового законопроекта были заменены другими более целесообразными. Главный Комитет в дальнейших своих рассуждениях постановил просить митрополита, чтобы был приняты проект крагуевацкой священнической скупщины (1891 г.)⁶⁷⁵, или если это не возможно, то чтобы сохранены были прежние порядки, только при более правильном собирании и распределении «бира», а если не будет принято ни то, ни другое, то чтобы было дозволено созвание чрезвычайной священнической скупщины, для всестороннего и окончательного обсуждения этого вопроса. С подобными заявлениями отнесся главный комитет также к министру просвещения и церковных дел. Митрополит и министр благосклонно приняли заявления главного комитета, и когда этот последний, согласно предложению митрополита, представил ему новую для духовенства желательную редакцию статей о вознаграждении и наказаниях, то высокопреосвященный Иннокентий обещал принять во внимание новую редакцию⁶⁷⁶ и сообщить ее остальным архиереям⁶⁷⁷. В июльскую сессию народной скупщины статьи законопроекта о вознаграждении и наказаниях священников рассмотрены не были.

—460—

Между тем 19 августа 1898 года открылась 9-я обычная священническая скупщина в Белграде (в зале Великой Школы; священников собралось свыше 250). 21 августа священническая скупщина единогласно постановила: ходатайствовать пред Архиерейским Собором, чтобы согласно с канонами вселенской церкви и веками освященной практикой сохранена была прочность положения священников в своих приходах, т.е. чтобы священник мог быть перемещаем только по прошении или по приговору духовных судов, каковые приговоры подлежат рассмотрению и утверждению Св. Архиерейского Собора, как Духовной Кассации.⁶⁷⁸ Так как крагуевацкий проект в целом виде оказался неосуществимым по состоянию государственных финансов, то священническая скупщина поручила главному комитету выработать новый проект с тем, чтобы были сохранены главные основания проекта крагуевацкого, который вполне удовлетворял духовенство. Это и было исполнено главным комитетом к ноябрьским заседаниям Архиерейского Собора. Нового привнесено в этот проект желание духовенства, чтобы высшие награды давались в соответствии с годами священнической службы, так как справедливость требует, чтобы тот имел высшую награду, кто больше служит.⁶⁷⁹ Таким образом, в ноябре 1898 г. пред Архиерейским Собором находились три проекта преобразования положения духовенства (кроме крагуевацкого): первый, выработанный самим Собором, и два предложенные главным комитетом в июне и ноябре. Какой проект будет предложен на одобрение народной скупщине, неизвестно. 9-я священническая скупщина, избравшая высокопреосвященного митрополита Иннокентия своим почетным членом, была успокоена 21 августа торжественным заявлением митрополита, что перемещения священников с прихода на приход чисто административным путем и по новому законопроекту не будет.⁶⁸⁰ Народной скупщине, заседавшей в ноябре в г. Нише опять не был предложен законопроект о вознаграждении и наказаниях священников.

—461—

Из других предметов занятий 9-й священнической скупщины отметим рассмотрение докладов главного комитета о преобразовании фонда священнических вдов и сирот, о замещении праздных приходов, о мерах к более регулярному собиранию и распределению «бира», о заключении браков между лицами, находящимися под опекою и о поощрении пчеловодства.

Переговоры, которые ведены были в 1897 г. между Римом и сербским королевством о заключении конкордата и на некоторое время были прерваны, в начала 1898 г. опять возобновились, особенно после кончины митрополита Михаила и, по сообщениям венских газет, должны были быть скоро окончены в желательном для Ватикана смысле. Конкордатом предоставлялась католикам полная свобода в отправлении религиозных обязанностей в Сербии и определялось жалование католическим епископам Белграда, Крагуевца и суффрагану Ниша, на случай, если бы явилась надобность в этих городах основать епископские кафедры.⁶⁸¹ В сербском обществе распространены были самые странные слухи, связанные с вопросом о заключении конкордата. Так по сообщению «Србобрана», римская курия обязалась будто бы уплатить Милану 5 млн. франков, если при его содействии будет заключены конкордат с Сербией, а Милан обещал в подарок три сербские монастыря, из которых один предназначался для женщин. Говорили также, что с заключением конкордата связан план женитьбы короля Александра на младшей дочери австрийского эрцгерцога Иосифа, которая, став сербской королевой, останется при своей католической вере и будет способствовать распространению католичества в Сербии. Слухи о предполагаемой женитьбе были очень сочувственно встречены в Венгрии. Будапештская газета «Országos Hirlap» по этому поводу пишет: «Женитьба эта более всего касается нас, непосредственных соседей сербского королевства, интересы которого на Балканах переплетаются во многих отношениях с нашими интересами. Кроме того, нам интересно вывести Сербию из нынешнего затруднительного состояния, а с другой стороны нам нужно найти в ней искренней-

—462—

шего союзника на случай всякого запутанного положения. Такая женитьба сербского короля, которая связала бы династию Обреновичей с нашею сильною монархией и с могущественным владетельным домом, будет служить гарантией этой династии и поднимет сербское государство над другими балканскими державами. И в сербском народе явится самоуверенность в самом себе… Благодаря будущим родственным связям с Венгрией, Сербия будет вырвана из общего славянского хаоса и неизвестности.⁶⁸² В различных славянских газетах сообщалось даже, что конкордат уже заключен.⁶⁸³ К с частью все эти слухи не оправдались. Несомненно, однако, что заключение конкордата с Сербией составляет давнишнюю цель Ватикана. Потеря в Болгарии, с переходом княжича Бориса в православие, заставляет Ватикан с большей энергией рассчитывать на успех в Сербии. Как же в Сербии относятся к этому вопросу? Сербская печать согласно доказывает, что этот церковный договор, если бы осуществился, дал бы римской церкви большие права и преимущества в пределах сербского королевства, но не только не принес бы никакой пользы стране, а и прямо имел бы вредные следствия. Автор помещенной в январской книжке «Весника српске цркве» статьи: «И онет о конкордату» ставит вопрос: какая предстоит деятельность христианской церкви (римско-католической) в сербском королевстве, государстве христианском? Мы понимаем! – говорит он – церковь христианскую, действующую среди некрещенных и христиански – непросвещенных племен: там она вносит свет евангельской истины и науки. Но не понимаем миссии христианской церкви в христианской державе, в которой лучи евангельского света и науки сияют божественным блеском более 1000 лет, и тем более, что и сами последователи католического вероисповедания не терпят здесь никаких лишений в удовлетворении своих вероисповедных потребностей, потому что имеют здесь и свою церковь и своею священника, а вблизи от Сербии и своего епископа. Но ясно ли для каждого, что деятельное римско-католиче-

—463—

ской церкви в Сербии была бы прежде всего деятельностью исключительно вероисповедною? А что это за деятельность, ныне каждому слишком известно. Не говоря уже о Хорватии и Далмации, стоит лишь подумать о Боснии, Герцеговине, Старой Сербии и Македонии, чтобы видеть, к чему стремится там папство, какие преследует цели. Не ясно ли, что цель заключения конкордата та, чтобы и в Сербии развить свою деятельность и свою борьбу против господствующей православной веры? Добровольно пускать к себе католических миссионеров противно здравому смыслу и народным интересам. Мы ничего не имеем против свободы вероисповедания римской церкви в Сербии, и то, против чего мы восстаем, не есть самое вероисповедание, но непозволительные притязания и стремления властолюбия папского. И без того приходится сербам вести немалую борьбу национальную и культурную с могущественными соседями. Зачем же открывать еще новую борьбу и притом с силой, которая органически устроена более 1000 лет и черпает свою материальную мощь из всех пяти частей света? И кого мы выставляем насупротив этой так организованной и материально сильной армии? Малую горсть духовенства с малою-богословскою подготовкой – пред докторами богословия и философии! Выставляет борцов голодных и босых пред борцами с полными карманами и с бесчисленными денежными фондами… Мудро ли, политично ли, наконец, патриотично ли сербскую церковь и державу – молодую, неподготовленную, обессиленную в культурной и национальной борьбе подвергать еще опасной и неравной борьбе с неприятелем, который 1000 лет готовился к этой борьбе и который располагает «европейскою силою» и «петровым динарием», всюду, а па востоке в особенности, имеющими такую притягательную силу?⁶⁸⁴ Некото-

—464—

рые газеты находили основания к учреждению в Белграде католической епископии в том, чтобы этим порвать связь сербских католиков с соседней габсбургской державой, откуда получаются для сербских католиков духовные пастыри и которая жадно глядит на Балканский полуостров. Но – продолжает одна из таких газет – если Ватикан думает этим способом распространять свою пропаганду и на Балканском полуострове, то тогда не о чем и толковать. Православие там настолько же национальная вера славянская, как католицизм – романская. И как скоро папа надеется открытием католической епархии в Сербии обеспечить успех пропаганды унии, то обязанность нового сербского митрополита прервать всякие переговоры с Ватиканом, потому что с политической, а равно и с религиозной пропагандой духовенства из Австрии легче бороться, нежели с домашней католической пропагандой.⁶⁸⁵ – Высокопреосвященный митрополит Иннокентий в апреле 1898 года имел случай ясно выразить свой взгляд на это дело. В Сербии вообще довольно часто являются различные проповедники, миссионеры. После того как епископ Штроссмайер, управлявший доселе католическою церковью в Сербии, отказался от этой чести, в Белград прибыл 9 апреля Иван Вуичич, боснийский францисканец и представился митрополиту, назвав себя миссионером римской церкви для Сербии. На это высокопреосвященный Иннокентий ответил, что Сербия – страна христианская и потому в ней нет места для миссионеров…⁶⁸⁶ Митрополит Иннокентий в вопросе о конкордате обещал идти по следам покойного митрополита Михаила и – сдержал свое слово: конкордат отвергнут. Эту важную весть митрополичья канцелярия сообщила всему православному народу и духовенству королевства Сербии особым отношением, которое гласит, что «вопрос о конкордате снят с очереди».⁶⁸⁷

С началом 1898–99-го учебного года в Белградской духовной семинарии введено преподавание философии и новых языков. В первый класс принято 160 учеников

—465—

(в предшествующие два года приема в семинарию не было). Учебный занятия начались с 10 сентября. Ректором семинарии состоял с марта 1898-го года прот. Ефрем Илич, а с 25 янв. текущего года ректор семинарии – архим. Кирилл, бывший настоятель сербского подворья в Москве. На место проф. М. Влаича, вышедшего за штат, назначен Ст. Чутурило. Архимандрит Иларион Весич, кандидат богословия, выдержал экзамен на звание профессора. Впрочем, в силу утвержденных королем 11 декабря 1898 г. «изменений и дополнений закона о семинарии» суплентами и профессорами для преподавания богословских наук могут поставляться и без профессорского экзамена лица духовного сана, с отличным успехом окончившие курс белградской семинарии и православной духовной академии заграницей или же известные своими учеными трудами. Жалование эти супленты и профессора получают такое же, какое и нынешние профессора, т.е. по уставу 28 февраля 1875 г. – 8 ноября митрополитом Иннокентием «пострижены в чтецы» (т.е. посвящены в стихарь) профессора: Ефрем Боиович, Петр Протич, Павел Швабич, Стефан Веселинович и Драголюб Попович. По примеру русской церкви митрополит Иннокентий сделал распоряжение, чтобы профессора семинарии произносили поучения в храмах в большие праздники и при сем облачались в стихарь. Первый произносил проповедь в стихаре Петр Протич 8 ноября. «Мы приветствуем – пишет по этому случаю «Весник српске цркве» – эту новость, хотя бы с бόльшим удовольствием слушали, если бы гг. профессора семинарии поучали с церковной кафедры как лица высшего духовного чина, а не как чтецы».⁶⁸⁸ – Не лишним считаем отметить, что с 1898–99-го учебного года преподавание русского языка сделано обязательным во всех средних учебных заведениях королевства Сербии. Отметим также крупное пожертвование Велимира М. Теодоровича, скончавшегося в Мюнхене и оставившего по завещанию все свое имущество в 2 млн. динаров (франков) на просветительные цели в Сербии, с тем чтобы имуществом его управлял в Сербский Государственный Совет.⁶⁸⁹

—466—

В июле 1898 г. исполнилось 700 лет со времени основания на Афонской горе сербского Хиландарского монастыря, «задушбины» Неманичей. Годовщина эта торжественно отпразднована в монастыре и в Сербии, откуда отправлена была на Афон нарочитая депутация. В Хиландарском монастыре хранилось до 1896 года знаменитое Мирославово Евангелие ХII в., писанное дьяком Григорием для князя Мирослава, сына Завидина, племянника Стефана Немани, – великолепная рукопись на прекрасном тонком и нежном пергамине в лист большого формата (длиною 9 вершк. слишком, а в ширину ок. 7 в., сохранилось всего 181 лл.: начальные буквы изящно разрисованы различными красками: таких букв ни по величине, ни по красоте рисунка, ни по нежности работы нет ни в одной из древних кирилловских рукописей, доселе открытых. Рукопись писана отчетливым крупным уставом, в два столбца. В 1896 г. когда король Александр посетил Хиландар, тамошние монахи принесли ему в дар это Евангелие. Сербский король, желая сделать доступным для науки этот важный древне-сербский памятник, распорядился фотографировать его весь сполна. Один экземпляры этого роскошного фото хромолитографического издания с благодарностью получила и Московская духовная академия чрез сербского посланника в С.-Петербурге генерала Савву Груича.

В сербском городе Пожаровце 24 июня происходило церковное торжество по случаю освящения памятника князю Милошу Обреновичу, освободителю страны от власти турок и основателю нынешней Сербии. Освящение совершил митрополит Иннокентий в присутствии короля, членов правительства, представителей всех сословий и корпораций и массы народа.⁶⁹⁰ – Для увековечения памяти сербских воинов, павших в славной Косовской битве (1389 г.) открыта была в Сербии подписка на памятник, давшая уже свыше 10 тыс. динаров; кроме того из казны отпущено 10 т. Динаров. Памятник будет воздвигнут в Крущевце.⁶⁹¹

В день торжественного открытия памятника Царю-Осво-

—467—

бодителю в Москве, 10 августа, сербский король послал Государю Императору следующую телеграмму:

«В этот день, посвященный славной и вечной памяти в Бозе почивающего Императора Александра II, Августейшего Деда Вашего Императорского Величества и моего незабвенного Крестного Отца, я, мысленно с теми, кои оказывают Ему сегодня поклонение и благодарность, и со всем сербским народом, присоединяюсь к молитвам, которые возносятся сегодня Всемогущему о благополучии Вашего Императорского Величества и Августейшей Семьи Вашей, о славе и процветании Вашей Державы».

Александр

Государь Император изволил послать сербскому королю Александру следующую телеграмму:

«Благодарю Ваше Величество за участие, которое Вы приняли со всею Сербией в этот торжественный для России день».

Николай

Сербские церковные деятели вне королевства Сербии – рашско-призренский (в Старой Сербии) митрополит высокопреосвященный Дионисий Петрович и администратор скопийской (в Македонии) митрополии архимандрит Фирмиллиан продолжали и в 1898-м году⁶⁹² ревностную деятельность по благоустроению своих митрополий. Что касается высокопреосвященного Дионисия, отметим учреждение им вспомогательной кассы для вдов и сирот священников и учителей (с ежегодным членским взносом по одной турецкой лире) и окружное послание, призывающее священников содействовать уничтожению укоренившихся у сербов безнравственных обычаев купли и продажи невест со стороны их родителей и опекунов.⁶⁹³ Архимандрит Фирмиллиан летом 1898 г. открыл в г. Скопии педагогические курсы, на коих священники и учителя скопийской епархии обуча-

—468—

лись сербскому церковному пению, а также Закону Божию, медицине и сельскому хозяйству. В ведении учебной части курсов принимал личное участие сам их устроитель. – Не смотря на свои заслуги и на ходатайство сербского правительства пред Портою архимандрит Фирмиллиан доселе не возведен в сан митрополита скопийского.

21 ноября 1898 г., как сообщает «Глас Црногорца» в Цетинье (в Черногории) с особою торжественностью был отпразднован день Введения во храм Пресв. Богородицы, домовой праздник института Государыни Императрицы Марии Феодоровны. На богослужении присутствовали: князь Николай, наследники Даниил, княжич Мирко, представитель России К.А. Губастов, полковник Н.С. Сумароков, министры, институтский персонал и именитые граждане. В конце благодарственного молебствия провозглашено было многолетие августейшей покровительнице института Государыне Императрице Марии Феодоровне и черногорской княгине Милене. Пел хор воспитанниц. После богослужения был акт в большой зале в присутствии княжеских особ и почетных гостей. Общим хором был пропет русский народный гимн Боже Царя храни, сопровождавшийся единодушными и громким ура!, после чего черногорский князь Николай пилы за здравие Их Величеств Государынь Императрицы Марии Феодоровны и Александры Феодоровны, а г. Губастов провозгласил тост за князя, княгиню и весь княжеский дом. – Процветание цетинского института много обязано ревностной деятельности нынешней начальницы его С.П. Мертваго (бывшей начальницы рязанской женской гимназии). Софья Петровна Мертваго на занимаемом ею с 1888 года посту приобрела великую любовь и признательность среди черногорцев и сербов, живущих в Боснии и Герцеговине и в Австро-Венгрии, откуда с охотою посылают своих дочерей на воспитание в цетинский институт. О значении г-жи Мертваго среди южных славян можно судить по речи, сказанной ей 21 ноября 1895 года, в день 25-летия упомянутого института, черногорским князем Николаем: «В целом южном славянстве, по отзывам знатоков ученых, этот институт стоит в первом ряду перед другими, на великую пользу Черногории и славу России. Но что понимает его

—469—

на такую высоту? – Этим мы обязаны тому жизнеобильному русскому сердцу, которое бьется в стенах его. В великой, братской нам России, благотворительность творит чудеса, которым удивляется западная, просвещенная Европа. Это чуткое и отзывчивое русское сердце создало и на наших высотах ароматнейший цветок балканский, цетинский институт, который своим успехом обязан вам, госпожа, вашему мудрому, ревностному и просвещенному управлению».⁶⁹⁴

В октябре 1898 г. черногорским князем Николаем утвержден закон о жаловании учителями народных и средних школ.⁶⁹⁵ Возбужден также вопрос о том, чтобы и духовенство получало постоянное жалование из государственной казны. До настоящего же времени черногорское духовенство содержится доходами с церковных сборов, различными пожертвованиями и платой за требы.

Высокопреосвященный Митрофан, митрополит черногорский, в заботах о религиозно-нравственном воспитании духовенства и народа, составил на основании авторитетных сочинений русских и сербских богословов «Спомочно упуство о исповиjди за свештенство и народ», т.е. руководство к исповеди для духовенства и народа» (Цетинье. 1898. № 306).⁶⁹⁶

Католицизм в Черногории, по-видимому, делает значительные успехи за последнее время, что можно заключать уже по одному тому, что католическое население этого исконного православного княжества за последнее три года, как видно из официального отчета католической пропаганды, увеличилось на 1.000 человек, тогда как общее число католиков, живущих в Черногории, достигает всего 6.350 человек. Не без основания, кажется, газеты усвояют этот успех католицизма влиянию конкордата, заключенного Черногорией с Ватиканом. Всякий римский конкордат, какими бы соображениями ни вызывался он, есть несомнен-

—470—

ная засада для православных, и рано или поздно он приносит горькие плоды для православия.⁶⁹⁷ Впрочем, правительственный черногорский орган «Глас Црногорца» утверждает, что католической пропаганды в Черногории нет, и если за последнее время в княжестве больше католиков, чем прежде, то они не из местного населения, а пришлые из Албании и Австрии.

(Окончание следует).

Г. Воскресенский

26 февраля

1899 года

—471—

Государь Император, в 16 день января сего 1899 года Высочайше утвердить соизволил всеподданнейший доклад Святейшего Синода о бытии ректору Московской Духовной Академии архимандриту Арсению епископом Волоколамским, третьим викарием Московской: митрополии, с оставлением его в должности ректора: а согласно определению Св. Синода от 20–28 января, в 6-й день февраля Высочайше соизволил, чтобы наречение и посвящение его в епископский сан произведено было в Москве.

Архимандрит Арсений, в мiре Авксентий Георгиевич Стадницкий, родился 22 января 1862 года и, следовательно, ко времени назначения его на епископскую кафедру ему только что исполнилось 37 лет. Уроженец Кишиневской епархии, сын священника села Комарова Хотинского уезда. А.Г. Стадницкий в той же епархии получил свое начальное и среднее образование, именно – начальное в Единецком духовном училище, а среднее – в Кишиневской духовной семинарии. В 1880 году, по окончании семинарского курса с отличным успехом и с званием студента, А.Г. назначен был на должность учителя географии, церковного пения и чистописания в родное ему Единецкое духовное училище. Но круг деятельности учителя училища был слишком узок для исполненного высших и более широких стремлений А.Г. Стадницкого.⁶⁹⁸ По окончании

—472—

первого 1880–1881 учебного года А.Г. 15 июня 1881 г., согласно прошению, правлением училища уволен был от занимаемой им учительской должности и поступил, для завершения образования, в Киевскую Духовную Академию. И здесь он учился с отличным успехом, окончив курс наук в 1885 году со степенью кандидата богословия и с правом на магистра без нового устного испытания, по представлении и защите диссертации. По окончании курса А.Г. 18 сентября, означенного 1885 года определенен был и на преподавательскую должность в родную, Кишиневскую духовную семинарию по греческому языку. Кроме того, с 15 августа 1886 и по 9 октября 1892 г. он состоял в нем и преподавателем любимого предмета – церковного пения, которого был и является одним из лучших знатоков. Преподавание церковного пения, равно как и греческого языка оставил А.Г. лишь тогда, когда 12 февраля 1892 года перемещен был, по собственному желанию, на кафедру догматического богословия и соединенных с ним предметов. Между тем и на прежней кафедре он так умел оживить предмет свой и поставить высоко церковное пение, вообще так успел зарекомендовать себя на своей должности во всех отношениях, что правление семинары и епархиальное начальство рано начали оказывать ему особенное доверие и давать ему особый поручения. Так, уже на втором году своей службы. В 1886 г., он состоял членом ревизионного Комитета по поверке экономического отчета семинарии; а в следующем 1887 году избран редактором Кишиневских Епархиальных Ведомостей, каковую должность нес до самого выхода со службы из Кишинева (в конце 1895 г.) Равным образом, быв назначен архиепископом Сергием, скончавшимся в сане митрополита Московского, 11 февраля 1890 года в члены педагогического собрания семинарии, он состоял в этом звании все время преподавательской службы до конца 1895 года. В 1892 г. 18 сентября назначен членом Комитета по наблюдение за деятельностью миссионеров в Кишиневской епархии; с 1 октября 1893 и по 3 февраля 1894 гола, по по-

—473—

ручению правления семинарии, бесплатно преподавали гражданскую историю в 3 классе семинарии и, наконец, с 26 марта по 9 апреля 1895 года, по поручению епархиального начальства, исправлял должность инспектора семинарии. За то, кроме повышения чинами, А.Г. уже в 1891 году, «за отлично-усердную службу» свою, Всемилостивейше пожалован орденом св. Станислава 3 ст. и в том же году, за свои труды на учено-литературном поприще избрали в члены-корреспонденты Церковно-археологического общества при Киевской Духовной Академии. В 1893 году 26 ноября, по постановлению правления той же Академии, выдана ему в дар Библия на английском языке. А в 1894 году, за безмездное преподавание гражданской истории объявлена ему архипастырская признательность высокопреосвященныйшего Неофита архиепископа Кишиневского.

Но эпохою, можно сказать, в жизни и деятельности А.Г. Стадницкого было получение им степени магистра богословия, по удостоению Киевской Духовной Академии, за диссертацию: Гавриил Банулеско-Бодони, экзарх Молдо-Влахийский (1808–1812 гг.) и митрополит Кишиневский (1813–1821 гг.), которая составляет целую монографию в области русской церковной истории и истории юго-западного края России. Диссертацию эту автор обычным порядком представил в совет Киевской Духовной Академии и защитил на коллоквиуме. Защита советом признана была удовлетворительною, и совет постановил просить ходатайства высокопреосвященнейшего митрополита Киевского Иоанникия пред Св. Синодом об утверждении А.Г. Стадницкого в степени магистра. Согласно этому ходатайству, указом Св. Синода от 21 марта 1895 года за № 1305 А.Г. был утвержден в степени магистра богословия и уже тогда, как сказано выше, призван был к временному исправлению начальственной должности (инспектора) в семинарии. Вскоре и после того он еще более и быстрее стал возвышаться по степеням начальственных в духовно-учебных заведениях должностей. Не чувствуя склонности ко вступлению в семейную жизнь, А.Г. в конце 1895 года заявил свое желание вступить в монашество и, указом Св. Синода от 12 декабря сего года быв назначен на должность инспектора Новгородской духовной семинарии, 30 декабря того же 1895 года

—474—

преосвященнейшим Иоанном (Кратировым), епископом Нарвским (ныне Саратовским), ректором С.-Петербургской Духовной Академии, в домовой академической церкви Александро-Невской лавры, был пострижен в монашество с именем Арсения, 31 декабря рукоположен в иеродиакона, а 1 января следующего 1896 года – в иеромонаха, и 23 февраля того же 1896 года «за отлично-усердную службу по духовно-учебному ведомству» награжден наперсным крестом, от Св. Синода выдаваемым. За тем опять в том же году 2 октября указом Св. Синода иеромонах Арсений и назначен на должность ректора Новгородской семинарии, с возведением в сан архимандрита и с поручением должности настоятеля монастыря св. Антония Римлянина. В сан архимандрита по сему указу он возведен был 13 октября. Но едва прошло три месяца после сего, как указом Св. Синода от 10 января 1897 года архимандрит Арсений назначен на должность инспектора в высший рассадник богословского образования – в Московскую Духовную Академию с званием исправляющего должность ординарного профессора и с возложением на него чтения лекций по кафедре Библейской истории, оставшейся свободною за выходом со службы и смертью профессора этого предмета Ан. И. Смирнова. С этим назначением архимандрита Арсения совпало избрание его в действительные члены выше упомянутого Церковно-археологического общества при Киевской Духовной Академии, доброю памятью, памятовавшей своего доброго питомца. Годовой опыт исполнения весьма важных и ответственных обязанностей инспектора был вполне достаточен, чтобы вверить и высшую начальственную, ректорскую, должность отцу Арсению, которого, очевидно, с этою последнею целью и переводил Св. Синод с ректорского в семинарии поста на инспекторский в Академии, каковое перемещено вообще было не довольно обычно. В начале марта 1898 года бывший ректор Московской Духовной Академии архимандрит Лаврентий получил высшее назначение – во епископа Курского: а на его место, указом Св. Синода от 3–4 марта того же года за № 786, в ректорской должности утвержден инспектор архимандрит Арсений. В должности ректора ему привелось между прочим принимать участие во встрече и прово-

—475—

дах Его Величества короля Румынии Карла I⁶⁹⁹, летом посетившего Россию и Сергиеву лавру. Последствием этого было пожалование отцу ректору ордена Румынской короны 3 степени, Высочайшее разрешение на принятие и ношение которого последовало 5 ноября 1898 года. Но вот в январе следующего 1899 года отец ректор удостаивается и высшего сана, – епископского.

Академия есть высшее духовно-учебное заведение, есть храм науки. Само собою разумеется, поэтому, что во главе ее приличествует быть и лицу ученому. И в этом отношении ректор Московской Духовной Академии епископ Арсений является на высоте своего положения. Еще будучи студентом Академии, он совершил двукратное путешествие на Афон и составил столь интересный и во многих отношениях важный дневник этого путешествия, при том и довольно редкий для своего времени, что Киевская Академия приняла его на страницы своего повременного издания: Труды Киевской Духовной Академии, в которых он и печатан был за 1885 (с № 6-го, июня) и 1886 (по № 8 август) годы, с предисловием профессора А.А. Димитиевского, под заглавием: «Дневник студента паломника на Афон». Этот «Дневник», вышедший потом и отдельною, довольно большою по объему, книгою (ц. 1 р. 25 к.), кроме того, что напечатан был на страницах академического журнала, но определении совета той же Академии, удостоен был Макариевской премии, причем комиссия из профессоров Академии, коей поручено было произнести суд о достоинстве этого первого печатного учено-литературного труда молодого ученого для удостоения его премии, высказалась о нем в следующих выражениях: «это сочинение не имеет ученого характера: но оно заслуживает внимания по тем побуждениям, какими вызвано его появление, и тому интересу, с каким читается, и для сту-

—476—

дента представляет труд замечательный».⁷⁰⁰ А составитель предисловия к дневнику, помянутый профессор А.А. Димитриевский указывает в нем даже такие стороны, которые и для научного изучения Афона важны и «для всякого образованного читателя могут быть интересны».⁷⁰¹ За этим первым удачным учено-литературными опытом А.Г. Стадницкого последовал целый ряд еще более удачных и в научном отношении более важных учено-литературных трудов, когда он сделался преподавателем семинарии, и особенно когда избран был редактором Кишиневских Епархиальных Ведомостей. А.Г. был не только редактором их, но и самым деятельным и плодовитым их сотрудником. Еще и не состоя редактором этих «Ведомостей», А.Г. помещал в них много статей, каковы, например: «О церковном чтении», – в № I неофициального отдела Кишин. Еп. Ведомостей за 1887 г.; – «О посте по учению св. Василия Великого» (там же, №№ 4 и 5); – «По поводу статьи: Иосиф Давид Рабиновичи, как представитель нового еврейского толка» (– там же, № 4); – «Несколько слов по поводу проекта о соединении управления школами министерства народного просвещения и церковно-приходскими» (– № 8); – «Поездка в Ново-Нямецкий монастырь» (№ 11) и др. Еще более стал работать А.Г. Стадницкий, когда сделался редактором означенных Ведомостей. За 1887–1895 годы в них мы видим помещенными множество (до 70-ти) его статей, проповедей и более или менее обширных исследований самого разнообразного содержания. Тут есть статьи: а) по церковной археологии вообще, каковы: «Краткий очерк истории происхождения и образования песнопения православной церкви с его богослужебной и музыкальной стороны (I-IX в.)».⁷⁰² (Кишин. Еп. Вед. 1888, 21 и 22); «Характер церковного чтения и пения и исполнения церковных песнопений в древней христианской церкви» (– там же, № 23); – «О священных одеждах церковнослужителей» (– там же, 1889 г. № 12); –

—477—

«Происхождение обычая гадания накануне св. Андрея (30 ноября)» (– там же, № 23); – «Об иконе Божией Матери, именуемой Троеручицею» (– 1890 г. № 12), и др. Есть статьи: б) по археологии и истории России, каковы: «Обычай двуименности в древней Руси» (– 1888 г. № 7); –"О заслугах св. Владимира для просвещения России. (По поводу 900-летия крещения Руси» (– 1888 г. № 14–15); – «Страдание св. великомученика Иоанна Нового, глаголемого Сочавского, мученного в Белеграде (Аккермане)» и «исторические примечания» к этому «сказанию» (– 1891 г. № 12); – «Пятисотлетие памяти преподобного Сергия Радонежского» (–1892 г. № 19); – «Деятельность первого и второго миссионерского съезда в Москве⁷⁰³ (29 июня – 13 июля 1887 и 1891 г.)» (– 1891 г. №№ 19–22) и др. Сюда же можно отнести и составленные им биографические очерки живых и умерших архипастырей или светских лиц, имевших или имеющих общецерковное значение, или преимущественно местное. Но преимущественно работы его относятся к очень мало наследованной, но весьма интересной истории края, который был ареною многих исторических событий и русско-турецких войн, как находившиеся на рубеже двух государств – России и Турции. Мало-помалу интерес к исследованию родного края все более и более охватывал молодого ученого, он все более и более углублялся в изучение археологии и истории его, усердно изучая архивы его – консисторский, семинарский, архиерейского дома и другие. Плодами этого изучения вышли: в) драгоценные, более или менее обширным исследования и статьи его, помещенные за разные годы издания Кишиневских Епарх. Ведомостей под его редакцией. Таковы: 1) «75-летие Кишиневской семинарии» (1888 г. № 4); – 2) «Материалы для истории Кишиневской семинарии» (тот же год, №№ 6, 11, 12, 17, 20, 21; – 1890 г. № 19 и 1892 г. № 12); – 3) «Состояние раскола и сектантства в Бессарабии» (– 1888 г. №№ 8 и 9; – 1889 г. №№ 8 и 9; – 1890 г. №№ 14–16: – 1891 г. №№ 16 и 17); – 4) «Меры к развитию просвещения в Бессарабии по при-

—478—

соединении ее к России в 1812 г.» (1888 г. № 5). – 5) «Попытка открытия первого женского училища в Бессарабии (– там же, № 6); – 6) «Записка И.С. Аксакова о Бессарабских раскольниках» (там же, № 10); – 7) «Положение православного духовенства (приходского) в Румынии» (– 1889 г №№ 18–21 – большая статья); – 8) «Амфилохий, епископ Хотинский. (Материалы для истории Бессарабской епархии)» – (– 1890 г. № 21); – 9) «Бессарабская старина. О причинах нежелания жителей Бессарабской области строить церквей» (– 1891 г. № 6); – 10) «Румыны, получившие образование в русских духовноучебных заведениях» (– там же, №№ 9–12 также большая статья)⁷⁰⁴; – 11) «Бессарабская экзаршеская типография при Кишиневском архиерейском доме» (1892 г. № 1–2); – 12) «Материалы для истории Кишиневского архиерейского дома» (– № 4); – 13) «Архимандрит Анфим, игумен Киприяновского монастыря» (– № 5); – «Материалы для истории Киприяновского монастыря» (– №№ 6 и 7); – 15) «Материалы для истории инославных исповеданий в Бессарабии (– №№ 8 и 9); – 10) «Журнал секунд – мaйopa фон-Раана о войне при завоевании Молдавии и Валахии в 1787–1790 годах» (отдельным приложением к №№ 1–12); – 17) «Учреждение викариатства для Бессарабии в Бессарабии. (Историческая справка)». (– 1893 г. № 6); – 18) «Проплаво-Измаильская епархия (Материалы для истории Бессарабской епархии)» (№№ 19 и 20); – 19) «Воззвание Амфилохия, епископа Хотинского, к архимандриту Киево-Печерской лавры (Зосиме)» (№ 22); – 20) «Построение Болгарской церкви в г. Аккермане» (– 1894 г. № 10); – 21) «Архимандрит Андроник, игумен Ново-Нямецкаго свято-Вознесенского монастыря в Бессарабии» (– №№ 17–21, 23 и 1895 г. № 5 – большое исследование); – 22) «Исторический очерк Благородного пансиона, учрежденного при Кишиневской духовной семинарии» (– 1895 г. 19–24 – то же большое исследование), и др. нек. Сюда же могут быть отнесены и: г) некоторые библиографические статьи, каковы: «История Молдавской и Сучавской митрополии и митрополичьей кафедры в Яссах, Конст. Ербичану, проф. в Бухарестском универ-

—479—

ситете» (– 1890 г. №№ 5 и 6); – «Бессарабия. Историческое описание. Посмертный выпуск изданий П.Н. Батюшкова. Спб. 1892.» (– 1892 т. №№ 20–23), и др. Было помещено нисколько и других библиографических статей А.Г. Стадницкого в Кишин. Епарх. Ведомостях, каковы: «Южнорусский штундизм. Исследование священника Арсения Рождественского. Спб. 1889.» (– 1890 г. №№ 9 и 10); – «Служение священника в качестве духовного руководителя прихожан, проф. В.Ф. Певницкого. Киев, 1890» (– 1890 г. №№ 20 и 21) и нек. др. Много помещено было также: д) проповедей (слов и речей), как например: слово в день трех святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого «об отношении между верою и знанием» (– 1890 г. № 3); – поучения – в неделю православия (№ 5); – в неделю св. отец, иже в Никеи (№ 10); – в день Успения пресвятой Богородицы (№ 18); – в день Воздвижения Креста Господня (№ 19); – Слово в день 50-летнего юбилея преподавательской службы при семинарии Е.А. Сахарова (– 1891 г. № 18); – слово на четвертую пассию – «о Божией Матери, как соучастнице страданий Господа нашего Иисуса Христа» (– 1894 г. № 8); – в неделю о Фоме размышление «о христианском мире» (1890 г. № 8); – надгробные речи – в память И.П. Флорова (1889 г. № 7), – М.С. Лузановского (1891 г. № 8) и нек. др. Кстати заметить, что слова и речи преосвященного Арсения печатаны были и в других повременных изданиях, как напр. в Новгородских Епарх. Ведомостях, в Церковных Ведомостях, издав. при Св. Синоде и иных.

Но центральным, можно сказать, и самым серьезным в научном отношении учено-литературным трудом его является магистерская диссертация, вышеупомянутая. Уже некоторыми статьями в Кишиневских Епарх. Ведомостях, отчасти даже исчисленными, раскрывалась с различных сторон и освещалась величавая личность митрополита Гавриила Банулеско-Бодони, составляющая предмет этой диссертации. Таковы, кроме означенных выше под №№ 2, 4, 5, 7 и других статей, следующие статьи и исследования: 1) «О деятельности митрополита Гавриила по управлению Молдо-Влахийским экзархатом (1808–1812 г)» (– 1890 г., №№ 9–12 – большое исследование): – 2) «По вопросу о по-

—480—

читании дней воскресных и праздничных в Бессарабии (Исторический очерк) Материалы для биографии митрополита Гавриила» (– №№ 22 и 23); – 3) «Воззвание митрополита Гавриила, первого архипастыря Бессарабии, к духовенству вверенной ему Бессарабской паствы» (– 1891 г. № 10) и 4) «Пастырское наставление Гаврила, митрополита Кишиневского и Хотинского, соборянам о достойном исполнении ими своих обязанностей» (– 1893 г. №№ 7 и 8). Самую же диссертацию автор обработал особо и издал отдельною книгою под следующим подробным заглавием: Гавриил Банулеско-Бодони, экзарх Молдо-Влахийский (1808–12 гг.) и митрополит Кишиневский (1813–21 гг.). С фототипическим изображением и автографом м. Гавриила Исследование преподавателя Кишиневской духовной семинарии Авксентия Стадницкого Кишинев, 1894 г. В 8 д.л. Стран. VI+XVI+374+LIV. В состав ее содержания впрочем вошли, конечно в целесообразно обработанном заново виде, и некоторые из вышеуказанных статей и исследований, притом не только из ближайше указанных, прямо относящихся к биографии и деятельности митрополита Гавриила, но и из тех, которые служат к раскрытию и освещению различных сторон жизни Румыно-Бессарабского края, каковы, например; «Бессарабская экзаршеская типография при Кишиневском архиерейском доме»; – «Материалы для истории Кишиневского архиерейского дома» и нек. др. Кроме того для собирания материалов, относящихся к рассматриваемой нашим автором эпохе русско-румынских сношений и к центральной личности этих сношений – экзарха Гавриила, им предпринято было двукратное путешествие заграницу – в Австрию и Румынию, где особенно в последней, он добыл много необходимых для данного вопроса сведений, вошедших в его труд. В Румынии он пользовался радушным гостеприимством знаменитых ученых архипастырей Румынской церкви, воспитанников Гаевской Духовной Академии, известного ученого преосв. Мелхиседека († 1891 г.) и ныне здравствующего преосв. Сильвестра, еп. Гушского, недавно избранного почетным членом Петербургской Академии. Здесь же он познакомился и пользовался услугами известных румынских историков Георгия II. Самуряна, кандидата Петербургского

—481—

университета, гг. Ербичану, Точилеску и др. Нет надобности много говорить о важности предмета, избранного автором для диссертации. Важность эта открывается уже из того, что митрополит Гавриил, и сам будучи замечательною личностью и выдающимся историческим деятелем, стоял на рубеже эпохи, отделявшей Румынию и Бессарабию в прежнем их положении прямого подчинения Турции от нового их положения, но которому они, с 1812 года, частью (Румыния) остались во власти Турции, частью (Бессарабия) отошли к России и как высший православно-церковный администратор, будучи румыном по происхождению, действовать однако в отношении к церковной организации и устройству этого края совершенно в православно-русском духе. А как автор диссертации выполнил свою задачу по исследованию и освещению этой личности и эпохи, об этом достаточно будет сказать словами отзыва о ней глубокого знатока истории русской церкви, покойного профессора Киевской Духовной Академии Ив. Игн. Малышевского: «К достоинствам труда г. Стадницкого, как ученого исследования, относится прежде всего широкое изучение тех изданий и сочинений на русском и румынском языках, который могли служить ему источником сведений по предмету сочинения⁷⁰⁵, а также тщательные изыскания по тому же предмету в местных архивах. За тем по оценке и обработке сообщаемого этими путями материала оказывается у автора основательность исследующей мысли и критики исторической, простирающейся как на разные общие вопросы в предмете сочинения, так и на многие частности и подробности. Благодаря тому и другому качествам труда автора, в сочинении его оказывается не мало новых сведет или поправок и пояснений к данным, известными прежде.⁷⁰⁶ Видимы достоинства сочинения и на общей раз-

—482—

работке темы его и целом выполнении задачи… На всем сочинении автора отражается зрелость его суждений, опытность в авторской работе и выработанность приемов дельного учено-литературного изложения.⁷⁰⁷ Таким образом эта диссертация является весьма ценным и капитальным вкладом в сокровищницу нашей церковно-исторической науки, особенно если принять во внимание, что остальными своими учено-литературными трудами по разработай и освещению истории родного края автор ее в значительной мере восполняет обозрение этой истории, тем более, что такая, например, лица, как архиепископ Димитрий Сулима⁷⁰⁸, выше упомянутый, был в свое время одним из деятельнейших сотрудников митрополита Гавриила по устройству и управлению епархией Кишиневской.

Посему известие о возведении о. архимандрита Арсения в сан епископа с оставлением его в ректорской должности было встречено в Академии с радостью⁷⁰⁹, как в свою очередь и ректор ее, как увидим далее, в своей речи при наречении во епископа, выразил чувство внутреннего удовлетворения в том, что, будучи возводим в сан высший, он не отрывается от Академии, а остается при ней. Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс.132:1).

Наречение архимандрита Арсения во епископа Волоколамского происходило в четверг на сырной неделе 25 фев-

—483—

раля в присутсвенной палате Московской Синодальной конторы, в кремле. Присутствие конторы, на этот раз, составили: высокопреосвященнейший Владимир, митрополит Московский и Коломенский, преосвященные – Нестор епископ Дмитровский, первый викарий Московской митрополии, затем – Анатолий, пребывающих в Новоспасском монастыре, Григорий епископ, бывший Гурийско-Мингрельский, Тихон епископ Можайский, второй викарий Московский настоятель Спасо-Андрониева монастыря епископ Нафанаил и пребывающий в Донском монастыре епископ Антоний и архимандрит Никон, настоятель Симонова монастыря. В конторе присутствовал также прокурор еп. князь А.А. Ширинский-Шихматов. Палату наполняли, сверх того, в большом количестве сторонние лица, духовные и светские, в том числе многие профессора Московской Духовной Академии. После того как присутствующее в конторе члены ее облачились в мантии, а владыка-митрополит, сверх того, и в малый омофор, и воссели на свои места, ректор Академии архимандрит Арсений, облаченный также в мантию, выведен был из соседственной Мироварной палаты архимандритами – Парфением, ректором Московской и – Трифоном, ректором Вифанской духовных семинарий (облаченными также в мантии) и введены в контору. Здесь он принял благословение у каждого из архипастырей, начиная с митрополита; затем стать пред столом, за которыми восседали члены конторы, против царского седалища, а ставший рядом с ним секретарь Синодальной конторы В.И. Дорофеев прочитал указ о назначении архимандрита Арсения во епископа Волоколамского, а отец Арсений, повторив содержание указа, громко и внятно произнес известные слова: благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю. После того владыка-митрополит, встав с прочими членами конторы и обратившись к висевшей на стене иконе, возгласил: Благословен Бог наш и проч., после чего все члены конторы пропели начинательные молитвы: Царю Небесный, Трисвятое, Пресвятая Троице и Отче наш, яже тропарь: Благословен еси Христе Боже наш и кондак Егда снизшед языки слия – праздника Пятидесятницы. Затем протодиакон А.З. Шеховцев провозгласил многолетие Государю Императору и Царствую-

—484—

щему Дому, Св. Синоду и новонареченному во епископа, который, в заключение, произнес следующую речь:

Богомудрые отцы и архипастыри!

Высокие служения, – особенно в дому Божием – в Церкви Бога жива (1Тим.3:15) самых великих истинных избранников Божиих всегда больше устрашали и смущали своею трудностью и ответственностью, чем привлекали к себе своею высотою.

Когда-то, во дни ранней юности, епископское служение представлялось мне состоящим из почета, поклонения, силы, власти. Егда бех младенец, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях егда же бех муж, отвергох младенческая (1Кор.13:11). К прискорбию, подобными младенческими воззрениями на епископский сан заражены в настоящее время и многие большею частью мiрские люди, которые, не вникая в сущность пастырского служения вообще, архиерейского в частности, и обращая внимание только на одну показную, внешнюю сторону этого служения и сподобляющихся епископского сана готовы заподозрить в честолюбии и других преступных влечениях, как мотивах при искании епископства. Неблагословенны подобные укоры, вытекающие из недобрых чувств по отношению к Церкви и ее священнослужителям. Один всеведущий Господь, знающий сокровенное человеков, может оценить побуждения призываемых к епископскому служению.

Что касается меня, то, усматривая в призывании к этому высокому служению промышление Божие, которым милостиво был взыскан со дня рождения, я, в сии знаменательные минуты жизни моей, исповедую с глубоким убеждением, приобретенным мною от изучения слова Божия, истории Церкви и наблюдение над современною церковною жизнью, что пастырское служение вообще, по своей идее и задачам, есть подвиг тяжелый, напряженная борьба за свет веры против неверия, за благочестие, за истину и правду, за святое дело, указанное Церкви Пастыреначальником Христом, за ее исключительное право заправлять высшими духовными отправлениями жизни человеческой, вести людей к нравственному совершенству – за ее достоинство, свободу и самостоятельность… Конечно, было бы слишком дерзновенно сказать, что мы в настоящее время так же понимаем и чувствуем высоту и тяготу епископского сана, как это понимали святые отцы и учителя Церкви. Тем не менее не нужно много внимания, много глубокомыслия, чтобы видеть, что и ныне святое дело Церкви находится в таких условиях, что пастырство есть борьба и подвиг. Разве не ко всех и всех веков епископам относятся слова апостола: Настой благовременн и безвременн. Не ко всем ли относится увещание быть образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере и чистоте (1Тим.4:12)? Но вместе с тем, легко ли суметь, когда следует, одного обличить, другому запретить, третьего умолить со всяким долготерпением (2Тим.

—485—

4:2)? Легко ли нести ответственность и за себя, и за паству, и за пастырей…? Чем более размышляю, тем все более и более убеждаюсь, что епископство есть прежде и более всего не сила, почесть и власть, а – дело, труд, подвиг; это – не отдых, успокоение и услада жизни, а труд и напряжение, забота, а часто – тяжкое огорчение.

Не ошибусь затем, если скажу, что к прежним тяготам епископского сужения присоединяются теперь и новые, находящиеся в связи с обстоятельствами времени. Неверие, полуверие, маловерие, индифферентизм – всегда были в христианском мiре: но ныне их считают знамениями века сего, и сопоставляя их с пророчествами Христа и апостолов о последних днях, невольно задумываются, не настают ли признаки, если и не последнего времени, то все же – некоторого склонения мiра к последним временам?

Правда, некоторым утешение может служить усматриваемый ныне, на рубеже двух столетий, поворот в истории мысли и жизни общества от мрачного рационалистически-материалистического направления к религиозно-нравственному идеальному направлению. Искание высшего, невидимого, порывы к сверхчувственному мы наблюдаем везде в наиболее образованных странах и наиболее просвещенных классах – там и у нас. Но утешение это значительно умерится, если мы скажем, что-решения-то этих вопросов ищут не там, где нужно и должно, не в Церкви, а вне ее. Современному человеку не хочется склониться пред авторитетом Божественного Слова, данного в сверхъестественном Откровении. Он желает найти удовлетворение для своих высших стремлений то в какой-нибудь теософии, то в буддизме, то в спиритизме, то в толстовщине, то в сектантстве различных видов. К сожалению, эта зараза распространяется и на наш православно-русский народ, который в большинстве своем был до сего времени младенцем, спящим на лоне матери-Церкви, сердцем, верующим в правду и вкушающим блаженство веры полной, несумненной, но полусознательной. Теперь же будят его и всех сторон непрошенные, незваные печальники благоденствия народа, разрушая дремоту его исторжением из сердца всех верований его, заменяя животворящее и спасающее евангельское учение собственными кладезями учения, знания и мудрости, кладезями сокрушенными, разломанными, которые вместо чистой воды истинного здравомыслия источают только муть и грязь, зловоние и заразу.

Тут-то и выступает во всем своем величии и важности задача пастырского служения, как душепопечения чрез исполнение первого долга духовного пастырства, первой основной заповеди Основателя Церкви своим посланникам, пастырям Церкви: шедше, заучите народы. Знаю, что пастырская проповедь, усиленная и настойчивая, является запросом времени. Знаю, что пастырю Церкви ныне более, чем когда-либо подобает быти учительну, быть достойным своего высокого призвания в важном деле про-

—486—

вещения народа, чтобы оправдать Высочайшее доверие и надежды возлюбленного нашего Государя и истинных радетелей о благе народном, вполне справедливо полагающих, что истинно-народное просвещение наше только и может быть просвещение христианское-церковное, в духе Церкви, в духе Бого – и отцепреданного нам православия под руководством православных пастырей, богопризванных просветителей народа.

Знаю все это, понимаю, сознаю, чувствую, но вместе с тем и смущаюсь, сильно смущаюсь: буду ли я делателем непостыдным в вертограде Господнем, неленостно насаждающим семена здравого учения в раскрытых сердцах, вверенных мне чад Церкви и напаяющим их источниками воды живой? Буду ли я в состоянии давать всегда ответы с кротостью и благоговением всякому, требующему у меня отчета о моем уповании (1Пет.3:15)? Искренно исповедуюсь, что, если бы моя мысль в настоящее время останавливалась только на трудности епископского служения и на сознании собственной скудости к достойному прохождение его, тогда мне оставалось бы умолять вас не возлагать на меня столь высокого служения, а избрать иного могущего (Исх.4:13).

Однако ж, я, хотя и со страхом и понятным смущением, ответствовал на призвание мое к епископству словами благодарного согласия: благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю. Что же исторгло мое согласие на призвание? С одной стороны – страх, препобеждающий даже страх тяжести служения пастырского, страх гнева Божия за непослушание Господу и власти от Него поставленной. с другой – надежда на помощь Божию. Верую, что если Господу Богу угодно было призвать меня к служению епископскому, то Ему же угодно будет дать мне и силы, потребные для сего служения и сотворить меня – сосудом не в честь – сосудом в честь в великом дому Своем (Рим.9:21). Верую, что вседействующая благодать Его возрастит насажденное и напоенное моим недостоинством.

В сем твердом и святом уповании я и дерзаю воззвать: «Готово сердце мое к Тебе, Боже! Иду на зов Твой, забывая о немощи сил моих, ибо Ты – моя крепость, Господи, Ты – моя и сила, Ты – мой Бог, Ты – мое радование».

Дерзаю уповать на милость и предстательство пред Господом святых угодников – Антония Римлянина и Сергия Радонежского. В обители первого я начал свое иноческое послушание, соделавшись затем и недостойным настоятелем ее. В обители же второго я начинаю свое архиерейское послушание, от которого, как от тяжкого бремени, по своему глубочайшему смирению, отказался, конечно, не без соизволения Божия, преподобный Сергий. В моих ушах так и звучать теперь знаменательные слова преподобного, сказанный им в ответ святителю Алексию на усиленные просьбы восприять архиерейский сан и затем быть ему преемником по Московской митрополии: «Прости меня, владыко, – от юности я не был златоносец, в старости же хочу еще более

—487—

оставаться в нищете: ты выше моей меры хочешь наложить и меня бремя. Кто я, грешный и худейший паче всех человек, чтобы дерзнуть коснуться высокого архиерейского сана?».

Слыша эти слова, я готов опять смутиться; но смущение проходит при мысли, что из его обители вышло не мало достойных архипастырей земли Русской, не без небесного благословения, конечно, преподобного, который затем своими молитвами и предстательством пред Господом споспешествовал им переносить тяготы архиерейского служения. Уповаю, преподобный Отче, что ты и меня не отринешь в своих молитвах.

Благодарю Господа, благодарю Благочестивейшего Государя, Святейший Правительствующий Синод и тебя, первосвятитель Церкви Московской, за избрание моего недостоинства на служение епископское в Церкви Божией.

Тебе, мой архипастырь, приношу мою сугубую благодарность за то, что ты, избрав меня в свои сотрудники служения Церкви в новом епископском сане, оставить меня при том деле, к которому я раньше был приставлен и которому в различных положениях служу уже 15-й год. Это служит для меня большим утешением, ибо, при всей трудности педагогического служения, оно имеет и свои незаменимые преимущества… и я почитаю для своего недостоинства великою честью быть и оставаться в высшей богословской школе, давшей стольких святителей и деятелей Церкви и Отечеству на разных поприщах служения. Верую, что в благодати архиерейства я обрету для себя источник новой силы для труда и делания в вертограде духовного просвещения.

Сыновне прошу тебя, мой архипастырь, отец и благодетель, не оставляй меня и впредь своими молитвами, своею отеческою любовью, своим руководством.

Прошу и вас, богомудрые архипастыри, не лишайте меня вашего общения, ваших наставлений и указаний; поддержите немощь, подкрепите бессилие, восполните скудость, ободрите в унынии, вразумите в недоумении, пробудите от беспечности, помолитесь; помолитесь, чтобы Господь сотворил меня пастыря Своих овец, делателя непостыдна, право правяща слово истины и правды прежде всех в себе, а затем в других.

После того новонареченный снова испросил благословение всех присутствовавших архипастырей, которые при сем поздравляли его с наречением во епископа, а владыка-митрополит даже и нарочито для сего заезжал потом в Чудовские архипастырские покои, где останавливался новонареченный и там, за чаем, беседовал около получаса с ним и бывшими там же у него профессорами Академии ректорами семинарии – Московской и Вифанской и другими лицами, прибывшими для принесения поздравления новонареченному.

—488—

Хиротония состоялась в прощеное воскресенье, 28 февраля, в Московском кафедральном Христа Спасителя соборе. Накануне во время всенощного бдения в храме Христа Спасителя, по 9-й песни канона, 12-тью медленными ударами в большой колокол извещалась Москва и имеющем быть и на другой день торжестве хиротонии. В девятом часу утра на другой день в соборе, начался, согласно уставу, особый звон, как к водосвятию. Храм наполнился множеством молящихся и желавших видеть давно невиданный в Москве обряд хиротонии.⁷¹⁰ Посетители наполняли не только весь обширный храм, но и хоры и коридоры его. В девятом часу прибыл высокопреосвященный Владимир, митрополит Московский и Коломенский, и был встречен нареченным во епископа архимандритом Арсением и прочим духовенством. Владыка вместе с архимандритом Арсением приложился ко святым иконам и за тем по обычному порядку, облачившись посреди собора, благословил читать часы. Во время чтения часов из алтаря был вынесен «большой орлец» и положен пред архиерейским амвоном. По прочтении часов из алтаря чрез царские врата вышли преосвященные – Нестор епископ Дмитровский. Тихон епископ Можайский, член Синодальной конторы епископ Григорий, управляющий Спасо-Андрониевым монастырем епископ Нафанаил и пребывающий в Донском монастыре епископ Антоний; за архиереями следовали – ректоры духовных семинарий – Московской архимандрит Парфений и Вифанской – архимандрит Трифон, настоятели монастырей – Покровского – архимандрит Амфилохий, Сретенского – архимандрит Дмитрий, Данилова – архимандрит Митрофан, Златоустова – архимандрит Поликарп и Знаменского – архимандрит Серапион, наместник Чудова монастыря архимандрит Товия, протопресвитер большого Успенского собора А.С. Ильинский, пять протоиереев, несколько священников, два протодиакона и диаконы, – собор весьма великий. – Преосвященные заняли места посреди ар-

—489—

хиерейского амвона, около них и по направлению к царским вратам в два ряда расположилось духовенство. Получив благословение от первенствующего среди иерархов, владыки-митрополита Московского, и от преосвященных архиереев, протопресвитер А.С. Ильинский и протодиакон А.З. Шеховцев отправились в алтарь за архимандритом Арсением. Последний, совершив земной поклон пред св. престолом, вышел чрез царские врата на средину собора, в полном облачении, с митрой на голове. Поклонившись митрополиту и преосвященными, хиротонисаемый заняли место на конце «большого орлеца» протодиакон Шеховцев провозгласили: «Приводится боголюбезнейший, избранный и утвержденный архимандрит Арсений хиротонисатися во епископа богоспасаемого града Волоколамского». Митрополит обратился к хиротонисуемому с вопросом: «Чесо ради пришел еси и от нашея мерности чесого просиши»? Архимандрит Арсений отвечал: «Хиротонии архиерейской благодати, преосвященнейшие», и затем, на вопрос владыки: «како веруеши»? громогласно прочитал символ веры. Получив благословение от митрополита, хиротонисуемый стал на средину «орла». Далее, на вопрос владыки, хиротонисуемый прочитал изложение православной веры об ипостасях Божества и вновь получил благословение от митрополита. Потом хиротонисуемый стал на главу «орла» и на вопрос владыки прочитал учение святой Церкви о воплощении Сына Божья, дал обещание соблюдать каноны св. апостолов, вселенских и поместных соборов и св. отцов, соблюдать церковный устав, блюсти мир, повиноваться Св. Синоду, быть во всеми согласным с епископами, в страхе Божьем и боголюбивым нравом управлять вверенным ему стадом. Затем хиротонисуемый произнес особую присягу, установленную для духовных властей, которую скрепил собственноручной подписью. Вручив подписанный лист первенствующему иерарху и получив от него благословение, хиротонисуемый трижды поклонился митрополиту и архиереям, подошел к каждому из них под благословение и стала посредине «орла», обратясь лицом к алтарю. Протодиакон провозгласил многолетие, причем особое многолетие провозглашено «избранному и утвержденному во епископа богоспасаемого града

—490—

Волоколамска священно-архимандриту Арсению». После многолетия хиротонисуемый удалился в алтарь, где стал по левую сторону от царских врат у св. престола на «орлеце». Началась литургия, которую совершал высокопреосвященный Владимир соборне. После пения: Святый Боже и провозглашения митрополитом слова: Призри с небесе, Боже, хиротонисуемый был выведен из алтаря протопресвитером и протодиаконом чрез северные двери на амвон, и затем введен в алтарь чрез царские врата, где его встретили преосвященные Нестор и Тихон и подвели к митрополиту. Хиротонисуемый сделал три земных поклона пред св. престолом, снял митру, стал на колена и положил главу на св. престол и сверху ее крестообразно сложенные руки. Митрополит с прочими архиереями возложил на голову хиротонисуемого св. Евангелие, держа его со всех сторон и прочитал молитву посвящения, после которой священнослужители пропели трижды; Господи помилуй. После прочтения митрополитом положенной молитвы с главы хиротонисуемого было снято Евангелие; иподиаконы сняли с него ризу и поднесли ему саккос и омофор из золотой парчи, и преосвященный Арсений облачился в архиерейские облачения, при пении: аксиос. По облачении хиротонисанного митрополит и архиерей приветствовали преосвященного Арсения братским лобзанием. Пред чтением Апостола преосвященный Арсений сел на горнем месте по правую сторону рядом с митрополитом. Во время великого выхода он поминал Святейший Правительствующий Синод и православных христиан, а во время причащения подавал св. чашу архимандритам и другим сослужившим. После литургии, когда преосвященный Арсений разоблачился, митрополит возложил на пего архиерейскую рясу, панагию, мантию, клобук и четки. Затем, выйдя на амвон, владыка-митрополит обратился к преосвященному Арсению с глубоко-прочувствованною и сильною речью, в которой говорил о трудностях современного пастырского служения. Произнеся эту речь, владыка вручил ново рукоположенному епископу архиерейский жезл, после чего преосвященный преосвященный Арсений долго благословлял богомольцев.

На другой день посла хиротонии ректор Академии вернулся в Сергиев Посад, в 6 с половиною часов по

—491—

полудни. На вокзале депутация от студентов Академии приветствовала преосвященного ректора, причем пропето было «Εἰς πολλὰ ἔτη, δέσποτα». Здесь же было и много народу для получения святительского благословения

С вокзала преосвященный отравился прямо в Троицкий собор, где приложился к мощам преподобного Сергия. Здесь приветствовали преосвященного о. наместник Лавры архим. Павел и о. казначей архим. Никон, причем была преподнесена преосвященному икона преподобного Сергия. К этому времени в церковь академическую собрались все профессоры и студенты Академии в форменной одежде, а имеющие священный сан, в облачении с инспектором архимандритом Евдокимом во главе, вышедши из алтаря и ставши в трапезной части храма (где обыкновенно совершается под праздники лития), ожидали выхода преосвященного Арсения из ректорских покоев. Едва только вошел в церковь из своих покоев преосвященный, как отец инспектор обратился к нему с следующею речью:

Преосвященнейший владыко,

милостивейший архипастырь и отец!

Не первый раз ты входишь в этот священный храм; не первый раз мы встречаем тебя здесь. Много раз уже ты входил сюда; много раз ты совершал в нем молитву за себя, своих сослуживцев, питомцев и народ. Но первый раз ты входишь сюда, осененный благодатью архиерейства. Первый раз мы видим тебя в таком благолепии и блеске. Высокочтимый архипастырь! Видя тебя, в новом звании входящим в этот храм и в эту малую по количеству, но великую по духу семью, что собралась сейчас около тебя, невольно душа наполняется многими думами и чувствами. День этот несомненно – светлый день в твоей жизни. Светлый он день и в нашей жизни. Взоры всех теперь обращены на тебя, и наши взоры сосредоточены на тебе. Теперь для тебя открывается почти необъятное поприще служения св. церкви Христовой. Ты стал духовным вождем народа, высшим руководителем и устроителем его духовной жизни. Осененный благодатью Божией сугубо, стал ты теперь как бы полноводной рекой, которая может орошать пустыни и вызывать духовную жизнь там, где она прежде почти совершенно не существовала. История обильна такими примерами. У святительских кафедр собирались громадные толпы народные. Тут были цари и вельможи, знатные и незнатные, бедные и богатые, ученые и неученые, христиане и язычники. Слово святителей будило совесть народную, заставляло людей раздавать свои имения, вызывало их на нечеловеческие почти подвиги, увле-

—492—

кало настолько, что они готовы были везде и всюду идти за своими архипастырями и все отдать и снести к ногам их. Как бурный, могучий поток все уносит с собой, что встречает на пути своего следования, так жизни и слову этих святители ничто не могло противостоять. Под их могущественным влиянием изменяла обыденная жизнь до неузнаваемости. Пустыни превращались в цветущие места, падали дремучие леса, кругом желтели обильные нивы, возникали большие благотворительные учреждения, больницы, строились школы, процветали науки. Нужно ли говорить, что путь тех архипастырей – твой путь? А говорить ли о том, что ты стал теперь высшим посредником между Богом и людьми, небом и землей? Говорить ли о других, таинственных полномочиях, которыми облек тебя собор иерархов, возведший тебя в сей священнейший сан? Не стану подробно говорить совсем этом. Скажу только одно: благословен день сей в твоей жизни! Благословен Бог тако сотворивый тебе! Да благословит Он и вхождение твое к нам, в этот духовный вертоград!

Когда я смотрю сейчас на тебя, вошедшего в этот духовный вертоград, невольно мысль моя переносится к временам давно минувшим, к седой старине. Припоминаются мне века святых отцов и учителей церковных, которые, не смотря на свой великий сан, очень близко стояли к школе церковной и ее питомцам. Припоминается мне, напр., школа бл. Августина. Сделавшись епископом, он учреждает при своем доме школу. В ней значительное время дня проводить с своими питомцами, подготовляя их к служению св. Церкви. Сколько нежного участия, сколько трогательной заботливости о своих питомцах мы видим у него! И не бесплодны были его труды. Его питомцы рассеиваются всюду по Африке и являются лучшими служителями на ниве Господней, украшением Церкви. В непродолжительном времени по основании школы уже шестьсот питомцев бл. Августина подвизались с успехом в великом деле служения церкви Божией. Не будем говорить об архипастырях наших дней, стоявших и стоящих во главе высших духовных школ и немало потрудившихся и трудящихся на поприще духовного просвещения. Духовная школа, этот рассадник высшего просвещения, представляет собою почти необозримое поприще для самой благотворной и славной деятельности. Здесь воспитываются будущие пастыри и архипастыри св. Церкви, воспитатели юношества, служители науки, общественные деятели. Здесь пред нашим взором, можно сказать, – целая маленькая история будущей жизни и церкви, и школы, и общества, и успехов просвещения. Посему и паки реку тебе: благословен Бог, тако сотворивый тебе! Благословенно и вхождение твое к вам! Высокочтимый архипастырь Св. Григорий Двоеслов, рассуждая о священных одеждах, пишет: «на ризе жреца (первосвященника), но слову Божию, возле звонцов прикреплялись гранатовые яблоки (Исх.28:23:25). А этими яблоками что выражается, как не единство веры? Ибо как в гранатовом яблоке одною внешнею корой охватывается и огражда-

—493—

ется внутри множество зерен: так и в Церкви святой единством веры и наружных обрядов объемлются и сохраняются многие народы, по внутреннему составу и устройству своему разливные между собою… Чрез символизм одежды жреческой Спаситель как бы так говорит: пастыри, прикрепите к звонцам яблоки гранатовые, чтобы во всем, что не услышит от вас народ, сохранялся и поддерживался в нем союз веры». (Паст. Прав. гл. IV, стр. 42). Взойди же, владыко, в сей священный храм, призови на нас благословение Божие и сохрани эту малую, но дорогую семью от всяких непогод, как в гранатовом яблоке, защищенные корой, зерна сохраняются в тесном союзе, тихо и мирно зрея по присущим им законам. А сия священная икона явления Божией Матери преп. Сергию, не без воли и благословения которого ты приял архипастырское служение, как сам говорил в речи при наречении, да вспомоществует тебе в твоем служении в этом вертограде духовном.

После того преосвященнейший Арсений, облачившись в архиерейскую манию с источниками, прошел к алтарю и в алтарь, и прикладывался к св. престолу и иконам, причем совершено было обычное в таких случаях молитвословие при торжественном общем пении всеми студентами, начиная с «Достойно есть». После обычных многолетий и многолетия преосвященному Арсению, епископу Волоколамскому, самим преосвященным было произнесено многолетие учащим и учащимся в сем вертограде духовного просвещения. Затем преосвященный Арсений с амвона произнес следующую речь (приблизительно):

Буди имя Господне благословенно отныне и до века. Благослови, душе моя, Господа! Если, когда, то теперь особенно должно мне славить и превозносить, хвалить и благословлять имя Господа, избравшего и призвавшего мое недостоинство к почести вышняго звания, к высшему архиерейскому служению в Церкви Своей, юже стяжа пречистою кровию Своею. Сколько разнообразных мыслей, сколько пережито в последнее время самых противоположных чувств от сознания, с одной стороны, величия того дара, которого я сподобился, а с другой – от сознания немощи и духовной скудости для достойного восприятия его! Но, усматривая в сем избрании дело промышления Божия, я с всецелым упованием на благодатную помощь, с готовностью сердца послужить по мере сил своих святой Церкви, пошел на сие святое дело. И вот являюсь теперь к вам, возлюбленные, облеченный благодарю архиерейства. Настоящая ваша торжественная, но мною совершенно неожиданная, встреча меня как жениха, грядущего в полунощи, со светильниками, служит очевидно несомненным выражением вашего сорадования по поводу такого знаменательного события, совершившегося в моей жизни. Да дарует вам Господь

—494—

за вашу любовь! В такие минуты и не красноречивые уста, побуждаемые избытком чувств, могли бы излиться широким потоком слов; но теперь время не многоглаголания, а – молчания и сокрушения сердечного о своих грехах в виду наступившей св. Четыредесятницы. Посему, если я и не загражду окончательно устен своих, то сокращу слово свое. Кроме сего, оправданием для меня служит то, что я являюсь к вам хотя в новом сане, но в прежнем положении, по-прежнему вы остаетесь моею паствою. Являюсь, следовательно, не неведомым, а ведомым вам с моими слабостями и душевными немощами; но являюсь вместе с тем с прежнею искреннею любовью к вам, други мои, с определенным характером моей деятельности, направляемой ясным пониманием величия и важности того дела, на которое я, волею Божией, поставлен и с ясным сознанием святости возложенного на меня долга по исполнению надлежащих обязанностей. Верую, что в благодати архиерейства я обрету для себя новый источник силы для делания в сем вертограде духовного просвещения. Ведомы мне и вы, други мои, с вашими достоинствами, возвышенными, идеальными стремлениями к истинному, доброму, прекрасному; ведома мне ваша любовь к святому храму, ваша церковность, но ведомы также недостатки и заблуждения некоторых, – вытекающие, впрочем, не из злой воли и дурного настроения… Такое взаимное знакомство будет лучшим залогом и условием успешного достижения высокой цели этой дорогой для нас школы. Не буду много говорить о том, чего ожидает от нас Церковь и общество людей, истинно преданных интересам православия. Скажу словами одного архипастыря, что наши академии – это цвет на древе Церкви, в котором организуются и зреют семена для продолжения жизни Церкви чрез воспитание просвещенных служителей слова Божия и Церкви, просвещенных служителей православной богословской науки и учительства в духе православия. Видите, други мои, какое высокое назначение ваше! Из различных и отдаленных мест невидимая рука собрала вас всех в одно место и сочетала различные желания и намерения ваши единством сего высокого назначения – в течение нескольких лет изучить и познать тайны царствия Божия, научиться, а затем и других научить, како подобает в дому Божии жити, яже есть Церковь Бога жива, столп и утверждение истины (1Тим.3:15). Жатва многа-многа, а жателей, истинных делателей на ниве Божией, мало-мало. Чувствуете, возлюбленные, как драгоценно должно быть время пребывания вашего здесь! Употребите же настоящее время с пользою для себя. Здесь все-все к вашим услугам. Тут прославленные мужи науки, с отечески-братскою любовью готовые пойти на встречу вашим добрым порывам и стремлений, поруководить вами в научных изысканиях; здесь богатейшие книжные сокровища в вашем распоряжении. Воспользуйтесь всем этим к своему благу; теперь такое время, которое не повторится во всю жизнь. Теперь весна ваших лет, время сеяния, плодами которого будете пользоваться впоследствии. Доро-

—495—

жите этим золотым временем; придет хладная осень, силы истощатся, деятельность ума ослабеет, сердце станет жестче; тогда не взойдут и хорошие семена. Напрасно тогда будете сетовать об утраченном времени воспитания.

Возрастайте же в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа (2Пет.3:18). Да будет на вас благословение Господне.

Осенив затем святительским благословением всех присутствовавших (среди которых много было и сторонних посетителей), при пении: Исполла эти, деспота, преосвященный преподал и каждому из них свое благословение, наминая священнослужащими и профессорами и кончая студентами. Во время благословения всеми студентами было пето величание преподобному Сергию и святителю Тверскому Арсению, память которого празднуются на другой день и имя которого носит преосвященный.

Когда потоми преосвященный ректор вернулся в свои покои, то довольно долго и оживленно беседовал с профессорами, также вошедшими туда, видимо тронутый такою неожиданною и торжественной, ему устроенною от Академии встречею.

В течение первой недели великого поста преосвященный в академической церкви сам читал мефимоны и акафист Божией Матери накануне субботы, а в субботу, после причащения, с амвона, в мантии, произнес приветственную и поучительную к причастникам речь.

Первое же торжественное архиерейское совершение литургии последовало 7 марта, в неделю православия, в Троицком соборе Сергиевой лавры при многочисленном стечении молящихся, к которыми, в конце литургии преосвященный Арсений обратился с пространным и глубоко-поучительным словом.

А первое служение в академической церкви, отличавшееся особенною торжественностью, при громадном стечении народа, едва вмещавшегося в сравнительно немалом храме, было 14-го марта, причем преосвященный сказал вступительное слово, в котором, применительно к евангелию дня празднуемого святого, о добром пастыре, говорил о задачах и характере истинного пастырского служения и о необходимости надлежащего приготовления себя к достойному и благотворному прохождению его.

П. К-ий

—496—

1) Die griechischen du duistluhen sdoiftsteller den ersten drei Jahrhunderte herausgegeben rou der Kirchenräter Commission der königl. preussischen Akademie der Wissenschaften. B.I. Hippolyttus Werke. Eregetische und homiletische Schriften. 1 Halfte Kommentare zum Buche Damel und die Fragmente des Kommentars des Hohenhede. (XXVI, 374). 2 Halfte. Klemereeregetische und homiletische Schriften (X, 309) Leipzig (1897 M. 18).

В 1891 году при берлинской академии наук была учреждена особая комиссия, в составе, которой вошли Дильс (Diels), Дилльман, Гебгардт, Гарнак, Моммсен и др. Задача комиссии состоит в том, чтобы собрать и предложить публике в новом критическом издании все греческие перво-христианские памятники и литературные труды первых трех веков до Константина Великого. Новое издание представляет собою полную параллель давно уже предпринятому венской академией наук критическому изданию трудов западных, церковных писателей, выходящему под общим заглавием Corpus scriptorium eeelesiasticorum latinorum.

Берлинское издание будет выходить под общим заглавием Griechischen christlichen Schriftsteller der ersten drei Jahrhunderte в неопределенной последовательности. В состав издания войдут все памятники христианской литера-

—497—

туры первых трех вtков, за исключением свящ. Писания Нового Завета. Сюда относятся апокрифические евангелия и писания, ложно приписываемые апостолам, сочинения, принадлежащие перу иудеев, принятые или переработанные христианами (как напр., апокалипсисы, Сивиллы), труды писателей, принадлежавших к церкви или стоявших вне ее, как еретики. За неимением оригиналов, будут изданы сохранившиеся переводы. Комиссия надеется вместить весь этот громадный материал в 50 томах величиною в 30–40 обыкновенных печатных листов и окончить свою работу в 20 лет. Издание будет снабжено введениями, содержащими сведения библиографического характера, и подробными указателями. В тех случаях, когда комиссия найдет нужным предпослать тексту более подробные исторические исследования, эти последние будут печататься в новой серии Texte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristlichen Litteratur, издаваемых Гебгардтом и Гарнаком. Первый том этого капитального издания содержит в себе экзегетические и проповеднические труды св. Ипполита Римского. В состав первой половины тома вошли комментарии Ипполита на книгу пророка Даниила и фрагменты его толкований на кн. Песнь песней, в критической обработке геттингенского профессора Бонвеча. Вторая половина тома, труд другого геттингенского богослова Ахелиса, содержит в себе: трактат Ипполита De antichristo, отрывки его толкований паки Бытия, Числ, Второзакония 32, на Пятокнижие, на кн. Руфь, Псалмов, Притчей, Екклезиаста, пр. Исаии, Иезекииля, Ев. (Мф.24:6; 25), Ев. (Ин.19; 11), Апокалипсис, потом отрывки из «Глав против Кая» из сочинений: «О воскресении к императрице Маммее», «О воскресении и нетлении», беседа εις τὰ ἄγια Θεοφάνευς отрывки из περὶ τοῦ αγίου ἁγίου πάσχα, Διήγησις Ἱππολύτου, наконец в приложении напечатаны подложные сочинения, известные с именем Ипполита.

Новое издание творений св. Ипполита отличается большими преимуществами сравнительно с раннейшими. Его общую характеристику можно обобщить в следующих пунктах. a) В нем собрано все, известное с именем св. Ипполита. Многочисленные отрывки из сочинений этого плодовитого писателя, рассеянные в изданиях Комбефиза, Фаб-

—498—

риция, Лагарда, Миня, Питры и др., собраны в одно место. Уже это представляет значительное удобство, избавляя изучающих творения Ипполита от скучной обязанности отыскивать по различным изданиям обрывки его произведений. В этом отношении настоящему изданию можно сделать только один упрек. Собирая вместе все, известное с именем Ипполита, как подлинно принадлежащее этому автору, так и решительно подложное, издатели намерены ограничиться сообщением лишь начальных слов неподлинных фрагментов толкований на кн. пророка Даниила (В. I а ХIII). Во-первых, это делает необходимым обращение к изданию Лагарда для всякого, кто пожелал бы лично ознакомиться с этими отрывками. Во-вторых, неизвестно, где будут напечатаны эти безыменные отрывки

b) Второе преимущество настоящего издания состоит в том, что многое из творений Ипполита печатается здесь в первый раз. Сюда прежде всего нужно отнести толкования Ипполита на книгу пророка Даниила. До сих пор этот труд Ипполита был известен только в отрывках, которые (были или вовсе не изданы, или напечатаны по частям в различных изданиях. Почти в полном виде он сохранился только в древнеславянском переводе. Этот последний в переводе на немецкий язык и издан теперь Бонвечем на основании сравнения славянских рукописей Чудова монастыря, Московской духовной академии и Троице-Сергиевой лавре. Параллельно с славянскими переводом напечатаны собранные вместе греческие и сирские фрагменты того же сочинения Ипполита. Славянский перевод не только дал возможность внести некоторые поправки в их текст, но и определил действительную последовательность, в которой они располагались в полном сочинении Ипполита. В первый раз также издаются славянские отрывки из толкований Ипполита на книгу Песнь песней и большой, но неподлинный армянский фрагмент толкования на гл. 1, 5–17 от этой книги: 14 новых отрывков из толкований Ипполита на Ев. (Мф.24), извлеченных из коптских и арабских катен, и несколько других вновь найденных мелких отрывков.

c) Все, изданное ранее, подтвердилось новому критическому пересмотру и исправлению на основании сличения новых, часто

—499—

более авторитетных, рукописей. Так напр., сочинение Ипполита Об антихристе ранее было издано по двум рукописям, ведущих свое происхождение вероятно от одного и того же оригинала, как заключают на основании их чрезвычайного сходства между собою. В настоящем издании текст этого сочинения Ипполита исправлен на основании более древней, тщательно списанной, чуждой последнейших поправок и прекрасно сохранившейся иерусалимской рукописи, а также древнеславянского перевода, изданного на немецком языке Бонвечем в 1895 году.

d) Тщательное изучение издателями обширного количества рукописей повело не только к исправлению текста дошедших до нас произведений св. Ипполита, но дало и другие важные результаты. Оно дало возможность отделить подлинные отрывки от неподлинных. В этом отношении обращают на себя внимание труды Ахелиса над фрагментами толкований Ипполита на кн. Бытия. Эти фрагменты сохранились в катенах, составленных Прокопием Газским. Для настоящего издания было избрано более 20-ти лучших рукописей. Тщательный анализ дал возможность свести их к трем различным типам, а сравнение этих типов позволило отделить подлинные фрагменты от неподлинных. Именно, подлинными призваны лишь те отрывки, которые единогласно приписываются Ипполиту катенами всех трех различных типов. Фрагменты толкований на псалмы, напечатанные Бандином, де-Мэстром, Питрой и Лагардом также пересмотрены по новым рукописям и точно разделены на подлинные и неподлинные.

e) Так как много из сочинений св. Ипполита сохранилась в переводе на малоизвестные европейской публике языки и в таком виде было напечатано, то немаловажною заслугою настоящего издания является также и то, что эти хотя и изданные, но недосланные для публики переводы делаются всеобщим достоянием благодаря их переводу на немецкий язык. Сюда относятся переводы на немецкий язык славянских, сирских, арабских и армянских фрагментов, которые появляются в настоящем издании или впервые, или в новом исправленном виде.

Ценный вклад в науку, который представляет собою настоящее издание, не чужд, однако, некоторых несовер-

—500—

шенств, вызванных отчасти сложностью задачи издания Так, напр., издание арабских фрагментов толкований Ипполита на пятокнижие далеко не может быть названо вполне законченным, так сказать, последним словом науки. Фрагменты взяты из рукописных арабских катен, сохранившихся в 9 экземплярах. Из них только три рукописи наследованы издателями. Этого далеко недостаточно для отделения подлинного в этих фрагментах от неподлинного. Чтобы возвести эту часть издания на высоту современных научных требований, необходимо изумить эти катены так же, как изучены греческие катены Прокопия на кн. Бытия. Тогда, может быть, в самых катенах найдутся данные для определения подлинности фрагментов. Этот последний недостаток мог бы быть отчасти устранен внутреннею критикой фрагментов на основании общего изучения сочинений св. Ипполита. К сожалению, издатели при определении подлинности собранных отрывков пользуются исключительно приемами внешней критики, т.е. свидетельством самых рукописей. Можно бы было также пожелать, чтобы отрывки, сохранившееся на славянском и восточных языках, печатались не только в немецком переводе, но и в подлинниках соответствующим шрифтом, как напр., в издании коптских памятников Амелино. Это дало бы возможность исследователям, знакомым с этими языками, самим судить о точности немецкого перевода. Немецкая транскрипция славянских слов оставляет желать лучшего. Иногда даже природному русскому трудно было бы догадаться, какое славянское слово цитуется, если бы оно не стояло рядом с соответствующим немецким. Тем не менее первый том нового издания греческих церковных писателей указывает, в каких надежных руках находится это важное предприятие и каких значительных результатов для церковной истории и патрологии мы можем от него ожидать.

2) H. Achelis. Hippolytstudien. Terte und Untersuchungen zur Geschichte der altchristluhen Litteratur. Neue Folge. B. I Heft 4 (Der ganzen

Reiche XVI, 4) Leipzig 1897.

Исследование Ахелиса служит необходимым дополнением вновь вышедшего издания творений св. Ипполита, о

—501—

котором мы только что сказали, и содержит в себе то, что в других изданиях обыкновенно носит название prolegomena. Так как вопрос о личности и сочинениях Ипполита очень сложен, то издатели сочли более удобным напечатать исследование об этих предметах особой книжкой в «архиве» своего издания, в Texte und Untersuchungen. Это, конечно, сократило первый том на 200 страниц, но такое отделение неразрывной части издания представляет собою некоторое неудобство для публики, которая принуждена теперь кроме самого издания выписывать еще Texte und Untersuchungen. Книга Ахелиса распадается на общую и специальную часть. Первая касается личности Ипполита и его литературной деятельности. Сначала автор дает обзор древних свидетельств о литературной деятельности Ипполита. Здесь сопоставлены, подвергнуты тщательному анализу и разъяснены со стороны их взаимного отношения все данные, извлекаемый из надписи на кафедре известной статуи Ипполита, из сочинений Евсевия, Иеронима, Софрония, Георгия Синкелла, Никифора Каллиста и др. За этим следуют наиболее достоверные свидетельства римских памятников о жизни Ипполита. Общая часть книги заканчивается сводом наиболее важных и характерных легендарных сказаний, принадлежащих Риму, Антиохии, Александрии и Порту, впоследствии слившихся и образовавших сложные легенды о св. Ипполите. В настоящей своей части сочинение Ахелиса дает прекрасный свод свидетельств и общие руководящие идеи, помогающие ориентироваться в громадной массе этих обширных и спутанных материалов. Но читатель не найдет здесь связного жизнеописания Ипполита. Это предварительная, черновая работа необходимая для такого жизнеописания. Вторая, специальная часть книги дает подробные сведения о тех рукописях, который легли в основу второй половины первого тома творений Ипполита. Она наглядно показывает, какая масса труда потрачена редактором этой части издания и с какими сложными и запутанными библиографическими вопросами ему приходилось иметь дело

—502—

3) Nаth. fit. Воnuetsch. Studien in den Kommentaren Hippolyts zum Buche Daniel und Hohen Liede. (Texte und Untersuchungen. N.F.В.I.H. 2. G.R. XVI 2) Leipzig 1897 S. 87.

Автор этого сочинения, редактор первой половины первого тома творений Ипполита, тщательно выделяет из редактированных им толкований Ипполита на книгу пророка Даниила и Песнь песней весь материал, какой может интересовать последователя в области истории церкви, истории догматов, истории канона и экзегетики, располагая его в строго систематическом порядке. Сказавши об общем плане толкований Ипполита на кн. пророка Даниила и Песнь песней, автор выясняет путем тонкого сличения текстов влияние толкований Ипполита на книгу Песнь песней на позднейших комментаторов этой же книги. Но надежды автора увеличить таким образом наши сведения о не вполне сохранившихся комментариях Ипполита на Песнь песней нельзя не признать преувеличенными. Легко признать в сочинениях позднейших толкователей влияние сохранившихся отрывков толкований Ипполита на Песнь песней, но едва ли можно большею или меньшею вероятностью додать обратное заключение – от позднейших комментариев к не сохранившимся частям толкований Ипполита? В параграфе, озаглавленном: Ветхий и Новый Завет в комментариях на прор. Даниила и Песнь песней, устанавливается объем канона Ипполита, а также отмечаются его заимствования из Διδαχὴ, Пастыря Ерма, Апокалипсиса Петра, Актов Петра и Павла и т.п. памятников перво-христианской письменности. Далее излагается общий взгляд Ипполита на св. Писание, на вдохновенность пророков, на причины загадочности Писания. Содержанием дальнейших параграфов служит изложение догматических представлений Ипполита: его учения о личности Христа, о посредническом служении Логоса, об искуплении, как сообщение истины и обожествлении человеческой природы. Подробнее излагается, по вполне понятными причинам, учение Ипполита об антихристе, и вообще о последней судьбе церкви. В своих нравственных воззрениях, по исследованию автора, Ипполит занимает средину между

—503—

римским клиром и монтанистами. Держась строгих воззрений на церковную дисциплину, он, однако ведет постоянную скрытую полемику с монтанизмом по вопросам о посте и мученичестве, нападает на их визионерство и склонность оказывать предпочтение личному мнимому вдохновению пред св. Писанием.

Историк церкви найдет в этих сочинениях Ипполита много картин, выхваченных из жизни христиан в эпоху гонения Септимия Севера, он увидит здесь отражение повышенных эсхатологических ожиданий и церковных движений, связанных с вопросами о церковной дисциплине. Для церковного археолога могут представлять интерес замечания автора о влиянии Ипполита на изображения, сохранившиеся в катакомбах.

Из приведенного краткого очерка содержания наследования Бонвеча видно, на сколько широко и всесторонне выполнена в нем его задача.

Прибавим сюда несколько удачных указаний сделанных автором об отношении Ипполита к Иринею и вообще о месте его в истории церкви и догматов. Впечатление содержательности увеличивается еще более сжатостью изложения, ограничивающегося лишь самым необходимым. Но конечно, по самому существу своему работа, основывающаяся на изучении лишь двух сочинений Ипполита, не может дать полной характеристики этого автора со всех намеченных в ней точек зрения.

Полная монография о св. Ипполите, которая, конечно, не замедлит появиться после выхода в свет второго тома творений Ипполита, во многом дополнит и поправит работу Бонвеча, но будущий автор этого исследования многим будет и обязан ей.

4) Erwin Preuschen. Palladius und Rufinus. Ein Beitrag zur Quellenhunde des ältesten Mönchtums. Gressen 1897 VI-268.

Настоящий труд представляет собою предварительную работу для сочинения о возникновении монашества, которое должно вскоре выйти в свет, и посвящен критике относящихся сюда первоисточников. Вся книга распадается на две части. Первая дает критически проверенный гре-

—504—

ческий текст Истории египетских монахов Руфина и следующих важнейших отрывков Лавсаика: истории Иоанна Ликопольского, жизнеописание Евагрия, сказание о Памве и Макарии Египетском. Сюда же относится латинский перевод окончания коптского жизнеописания Евагрия, открытого Амелино, и несколько отрывков из сирского и армянского перевода Лавсаика. Как греческий текст Истории монахов, так и текст греческих отрывков Лавсаика снабжен богатым критическим аппаратом, опирающимся на многочисленные рукописи. Автор дает описание 46 рукописей, содержащих в себе в той или иной форме как Историю монахов, так и Лавсаик. Но из этих 46 рукописей самостоятельно были изучены им только 20, именно 2–17 и 27–30. Остальные известны ему только по описаниям. Кроме этих греческих рукописей он пользовался для критики текста еще древними сирскими переводами и одним армянских. Таким образом, издание Истории монахов и отрывков Лавсаика нужно признать стоящим на высоте современных научных требований. Нельзя, однако не пожалеть, что Лавсаик издан здесь только в отрывках тем более, что следующее за изданием текста исследование о «Лавсаике» касается не этих только отрывков, но и всего сочинения.

Вторая часть книги посвящена исследованию вопросов, касающихся взаимного отношения Истории монахов и Лавсаика, их авторов, времени происхождения и их ценности, как источников для истории монашества. Вопрос об отношении двух исследуемых памятников автор решает на основание изучения рукописей и признает их двумя самостоятельными сочинениями. Все рукописи он разделяет на две группы. Из них первая приближается к той рукописи, с которой сделано издание Меурсия, вторая – к рукописи издания Гервета. Рукописи первой группы содержать краткую рецензию Лавсаика, за которой следует История монахов с отдельным надписанием, в качестве совершенно отдельного сочинения. Рукописи второй группы дают более полную рецензию Лавсаика, но эта полнота обусловлена тем, что «Лавсаик» интерполирован главами из к Истории монахов. Переходом между этими двумя группами служат те рукописи, в которых История монахов

—505—

примыкает к Лавсаику, но без отдельного надписания, так что ее легко принять за окончание того же сочинения. В пределах той группы рукописей, которая содержит интерполированную версию Лавсаика можно различать некоторые оттенки, характеризующиеся большею или меньшею искусственностью интерполяции.

Автором Истории монахов исследователь признает Руфина. В этом его убеждают свидетельство самого памятника, свидетельство Иеронима надписание Истории монахов в рукописях. Правда, в некоторых из них это сочинение приписывается Иерониму, но это – очевидная ошибка и есть частный случай той иронии судьбы, по которой во многих рукописях Иерониму приписываются почти все переводы сочинений Оригена, сделанные Руфином. Самая ошибка рукописей касательно автора Истории монахов представляет собою как бы неясное воспоминание о том, что памятник принадлежал латинскому автору. Высказавшись за авторство Руфина, исследователь подвергает критике две гипотезы, из которых одна приписывает Историю монахов Петронию, епископу Болоньи, а другая, высказанная Люциусом Тимофею. Подвергая анализу отношение Созомена к труду Руфина, исследователь замечает, что Созомен в одних местах стоит ближе к латинской версии Истории монахов, в других – к греческой. Это явление он объясняет тем, что в этих частях своей истории Созомен пользовался двумя источниками: греческим переводом Истории монахов и сочинением неизвестного Тимофея, в основе которого лежала латинская версия труда Руфина. Первоначальною формою Истории монахов исследователь признает латинскую, и греческую считает ее переработкой. К атому выводу его склоняет то обстоятельство, что путешественники, о которых идет речь в этом памятнике, говорили между собою по-латыни, как это показывает самый текст. Греческая версия представляет некоторые особенности, отчасти объяснимые из обстоятельств того времени. В ней видна тенденция к сокращению географических описаний. Сказание о Макарии Египетском составлено независимо от латинского подлинника, вероятно на основании сказаний, распространенных на востоке. Та и другая черта указывает на человека,

—506—

хорошо знакомого с географией Египта и египетским монашеством. Далее, греческая версия опускает сказание о братьях аввы Аммония и Оригене, который был вместе с ними учеником Памвы, сокращает, сколько возможно, сказание об Евгарии, потому что эти лица были заподозрены отчасти в оригенизме, отчасти в антропоморфитстве, а братья Аммония подвергались даже преследованию со стороны Феофила Александрийского. Греческая переработка составлена не позже жизнеописания Порфирия Газского, написанного вскоре после его смерти († 419) диаконом Марком, который несомненно пользовался ею. Сходство языка греческой версии с жизнеописанием Порфирия приводит исследователя к смелой гипотезе, что составителем греческой переработки Истории монахов был диакон Марк в первой трети V в. Составление же латинского подлинника исследователь относит к 402–404 г.

Автором Лавсаика исследователь признает Палладия Еленопольского, друга св. Иоанна Златоуста. Некоторые рукописи приписываюсь «Лавсаик» каппадокийскому епископу Гераклиду, но и в этом ошибочном надписании исследователь видит косвенное указанно на Палладия, потому что и Гераклид принадлежал к числу друзей Златоуста, т.е. к тому же кругу лиц, к которому принадлежал и Палладий. Это обстоятельство делает ошибку рукописей вполне попятною. Палладий написал Лавсаик 20 лет спустя после того, как получил епископскую кафедру, т.е. 396+20=416 г. В 417 году он был возвращен из ссылки. Таким образом, этот труд, по предположению исследователя, был написан им в изгнании. Первоначальный Лавсаик распределял материал в географическом порядке: он описывал подвижников Ликии, Фиваиды, Месопотамии, Палестины, Сирии и Италии. За описанием подвижников следовало описание подвижниц. Глава об Евагрии, как показывает ее вступление и заключение, не составляла первоначально части Лавсаика, а представляла собою отдельное сочинение. На коптском языке сохранился отрывок из полного жития Евагрия. Может быть, оно было написано тем же Палладием, учеником и почитателем Евагрия, а впоследствии сокращено и вставлено в его Лавсаик.

—507—

В окончательном выводе исследователь признает полную достоверность как истории монахов, так и Лавсаика. По его мнение, эти памятники дают нам верное преставление о чувствах, убеждениях и образе жизни древних египетских монахов. Все возражения против достоверности этих памятников он признает неосновательными. Так, против достоверности Истории монахов ничего не говорят встречающиеся в ней географические ошибки. Руфин не задавался целью написать статистику или историю монашества в собственном смысле. Его цель – нравственное назидание. Отсюда его равнодушие к географическим датам, неточность которых тем понятнее, что он писал свой труд 20 лет спустя после своего посещения Египта. Наконец, путешествие, о котором, рассказывает Руфин, могло быть литературною формой, принятой в то время для произведения подобного рода. Ничего не говорят также против исторической достоверности Лавсаика оригенистической симпатии его автора. Особого пристрастия к оригенизму Палладий не обнаруживает, да и не мог его проявить в сочинении, написанном по случайному поводу. Тенденциозность Палладия проявилась только в порицании Иеронима и в том еще, что он проходить молчанием монашенство Константинополя, Враждебное Златоусту, и упоминает только о двух женщинах, преданиях ему.

Работы Вейнгартена, отрицавшего историческую достоверность первоисточников истории египетского монашества, давно ужо обратили на себя внимание ученого мiра своем гиперкритикой. Вопреки работам этого последователя, подлинность Жизни Антония в настоящее время признана почти всеми. Исследование, содержание которого мы только что передали, наносить Вейнгартену удар с другой сморены признанием исторической достоверности как Истории монахов, так и Лавсаика. Кроме этого, заслуга рассматриваемого исследования состоит в том, что оно впервые в западной литературе ясно и определенно решает вопрос об отношении Истории монахов к Лавсаику (в русской литературе вопрос этот давно уже был разъяснен преосв. Сергием Владимирским на основании рукописей Московской Синодальной библиотеки) и дано критическое

—508—

издание греческой версии Истории монахов. К сожалению вопросы об авторе Истории монахов и о ее первоначальном тексте разрешаются здесь не настолько полно и непререкаемого, чтобы сделать излишними их дальнейшие исследования или положить конец относящимся сюда литературным спорам.

(Окончание следует).

—465—

1859 г.

После обеда, прямо с Троицкого подворья, я поспешил к обер-прокурору, графу А.П. Толстому, который на эту пору был в Москве и которому я был уже известен по своим археологическим изданиям. Я обратился к графу с просьбою отклонить от меня назначение на ректорскую должность в Московскую семинарии и оставить до времени на прежней должности. Граф сначала склонился было на мою просьбу; но потом, подумавши, сказали: «нет, о. архимандрит, митрополит разгневается на вас; советую вам покориться его воле и принять предлагаемую вам должность». Делать было нечего: нужно было покориться и со смирением принять новую должность.

Мое упрямство естественно может показаться очень странным; но я знал, что делал. Если я, назад тому полтора года, опасался принять ректорскую должность в семинарии Вифанской: то ректорство в Московской семинарии еще более меня устрашало. И не напрасны были мои опасения: мне хорошо было известно состояние Московской семинарии из уст самого ректора – о. Леонида. Известно, что около этого времени с особенною быстротой стали всюду распространяться зловредные нигилистические идеи. Не были застрахованы от них и наши духовный школы, как высшая, так и средняя, в особенности в столичных, и вообще в университетских городах. Не составляла исключения в этом отношении Московская дух. семинария. Ученики ее вольничали, а некоторые из молодых наставников либеральничали. Ректор все это видел, и не знал, что делать. Доносить митрополиту боялся, не желая его огорчать. Убеждения и собственный пример его не достигали вполне цели: он душевно скорбел, раздражался и постоянно жаловался мне на свое бессилие сладить с семинарией. Чтоб не видеть ежедневных беспорядков в семинарии и не раздражаться, к крайнему вреду своего здоровья, о. Леонид удалялся в свою мирную, Заиконоспасскую обитель, и там проводил по нескольку дней сряду, упражняясь в молитве и душеполезном чтении.

Что же в это время происходило в семинарии? Классов почти не было; наставники, собравшись в профессорскую комнату, рассуждали о политике, а ученики бродили по коридорам и курили табак. Случалось, и то, что иные

—466—

1859 г.

наставники, жившие вне семинарии, для того, чтоб не обременять себя ежедневными хождением в школу, пришедши раз в неделю, расписывали и подписывали в классическом журнале на несколько дней вперед свои уроки, и за тем спокойно пребывали в своих квартирах. В таком-то состоянии я должен был принять заведомо Московскую семинарию.

19-го мая писал мне ректор Вифанской семинарии, архим. Игнатий:

«Сейчас получил я письмо от о. архим. Епифания из Петербурга, который обещался не замедлить извещением о преемнике преосвящ. Леонида и так был аккуратен, что писал от 15-го мая – в тот самый день, в который в Св. Синоде получено представление владыки о назначении ректором Московской семинарии возлюбленного о. архим Саввы, Синодального ризничего.

Если святитель не предварил вас о сем: то для меня весьма приятно принести вам первое братское поздравление с новою высшею должностью. Теперь уже дело несомненное, равное решительному утверждение. Для вас конечно лучше оставаться ректором в столице, что я почитал достоверным и прежде, нежели переезжать в пустынную Вифанию, как некоторые предполагали.

От души желаю и молю Господа, да благословит ваши все начинания, входы и исходы к устроению истинного блага духовных питомцев царствующего града, которые имеют еще от попечения родителей не мало хороших сторон в жизни, и которые всегда готовы следовать доброму руководству.

Вероятно, в начале июня последует ваше утверждение, и ваша деятельность начнется экзаменами. Дай Бог, чтобы доброе начало привело вас к тому, к чему приведен был ваш предшественник, т.е. к кафедре Дмитровской, а паче всего к вечному спасению.

Уповаю, что братская любовь ваша будет готова давать мне во время вакациальных дней тот радушный, исполненный утешений духовных, приют, какой привык я встречать у вашего предшественника, благодетеля моего, преосвящ. епископа Леонида. Прошу вас испросить мне архипастырского его благословения и святых молитв.

—467—

1859 г.

Передайте ему, что речь его при наречении во епископа произвела в академии прекрасное впечатление. И Петр Спиридонович⁷¹¹ и Егор Васильич⁷¹² отзывались о ней с отличной стороны.

Прочие новости, сообщаемые о. Епифанием, состоят в следующем: «в Тамбов назначен 8-го мая о. ректор Петербургской академии⁷¹³, на место последнего представлен о. Нектарий⁷¹⁴ – ректор Петербургской семинарии; на его место назначают, слухи только, Новгородского⁷¹⁵, в Новгород Тульского.⁷¹⁶ Смоленский преосвященный⁷¹⁷ на покой уволен по прошению.

Ожидая от вас доброго письма и усердно благодаря за прежнее, исполненное интересных подробностей, с братскою любовью и преданностью имею честь пребыть навсегда а. Игнатий.

P.S. Прибавляет о. Епифаний, что о монастыре Заиконоспасском в представлении пока но упомянуто, и объясняешь сие так, что о монастыре обыкновенно делается представление уже по утверждению в ректорской должности».

26-го ч. писал мне из академии в раз ректор и инспектор, поздравляя меня с новою должностью.

Вот что писал ректор о. архимандрит Сергий:

«От искреннего сердца приветствую вас с новым назначением, и радуюсь, что вы призваны к духовно-училищной службе, где ваша опытность, ваши познания, ваше содействие просвещению духовному принесут, конечно, великую пользу. Я думаю, что вы теперь поставлены там, где вы больше нужны. Полагаю, что вы очень хорошо знаете и дух Московской семинарии, и существенные ее потребности, и взгляды на нее лиц посторонних. Кроме того, и ваши учено-литературные предприятия теперь не останутся не исполненными. Остается желать, и молитвенно желаю, да благопоспешит вам Бог.

—468—

1859 г.

Ныне посылается в семинарское правление предписание об увольнении свящ. П. Миролюбова⁷¹⁸ от училищной службы. Должность его поручите Малиновскому⁷¹⁹, который с согласия владыки, предназначается ему быть преемником; а в помощника инспектора владыка избрал Тимофея Протасова.⁷²⁰ Представление о сих вакансиях академическое правление сделает, не дожидаясь семинарского.

Уведомляю вас о сем, да будет и ваше на то согласие; вместе прошу известить меня: поставлен ли Николай Малиновский во священника»?

Письмо инспектора, архим. Порфирия, следующего содержания:

«Сейчас только прочитал я бумагу о перемещении вашем в Моск. семинарию и спешу явиться к вам с братским приветствием. Да поможет вам Господь и в приготовлении юношества к духовному служению, а вверяемое вам юношество, при полной внимательности и послушании к вам, да сохранит навсегда в сердцах своих глубокую признательность за все отеческие попечения, какие вы будете прилагать для достижения как их собственной пользы, так и блага православной церкви. При сем условии новая должность может принести вам одни радости и утешения, а это и составляет предмет усерднейших желаний».

На следующей день, т.е. 27-го ч. писал мне такое же приветственное письмо всегда благорасположенный ко мне профессор дух. академии С.К. Смирнов:

«Душевно обрадованный вестью о новом назначении вашем, имею честь поздравить вас с давно желаемым м неоднократно предвещаемым мною вступлением вашим на путь управления семинарией, и желаю вам новых сит духа и тела к прохождению нового многотрудного служения вашего. Убеждение, что вы получите теперь занятое вами место, не покидало меня во все время со дня последнего

—469—

1859 г.

свидания нашего в Москве. Радуюсь, и паки реку, радуюсь о вас и о всех подчиненных вам.

Назначение ваше подает нами надежду, что вы не оставите любимых вами занятий сокровищами древности и подарите ученый мiр новыми вашими исследованиями.

Примите уверение в искреннем к вам уважении и всегдашней преданности от вашего усерднейшего слуги».

29-го ч. писал я в Петербург И.И. Срезневскому в ответ на его письмо от 6-го числа.

«На сей раз, к великому сожалению моему, и не могу исполнить почти ни одного из ваших поручений, возложенных на меня последними письмом вашим.

Вы просите, во 1-х, сообщить вам сведения о моем палеографическом сборнике, и поручаете попросить о том же В.М. Ундольского. Но что касается до моего сборника, то он еще не совершенно окончен и начатый мною текст тоже еще не приведен к концу. В непродолжительном времени надеюсь, если не встретится особенных препятствий, привести к окончанию то и другое дело: и тогда не замедлю доставить вам и остальные снимки, и, хотя краткое, описание всего сборника.

С Вуколом Михайловичем я давно не видался: но я передал ему, чрез посредство одного моего знакомого, вашу просьбу.

Что касается до списка Менандровых изречений, то в нашей Синод. библиотеке этих изречений, в полном виде, вовсе не имеется.

Достигшая вас молва о моем назначении якобы в Вифанскую семинарию не совсем верна. Я действительно представлен и теперь, быть может, уже и утвержден ректором, но не в Вифанскую, а в Московскую семинарию. При этом назначении начальство, кажется, имело в виду, между прочим, то, чтобы я не был совершенно оторван от Патриаршей ризницы и библиотеки, хотя, разумеется, я и не буду иметь официального надзора над этими сокровищницами, как сего желали бы вы и, без сомнения, многие другие. Вопрос о моем преемнике еще не решен.

В настоящую минуту я занят новым и, вероятно, уже последним археологическим предприятием. Имея в виде оказать услугу и для иностранных посетителей Патриаршей

—470—

1859 г.

ризницы, каких бывает очень немало, я вздумал издать и на французском языке, составленный мною Указатель патриаршей ризницы. Нашлись добрые люди, которые перевели для меня мою книгу, и на сих днях я уже отправлю этот перевод в цензуру. Но при этом издании я решился и приложить фото литографические рисунки более замечательных различных вещей. Новые издержки, – и все это в надежде на вашу академическую премию.

Кстати: мне желательно бы узнать, когда рассылаются конкурентам присужденный Академией премии. Но при этом снова обращаюсь к вам с покорнейшею просьбой доставить мне копию с вашего отзыва о моей книге».

Получив в последних числах мая указ Св. Синада о назначении меня на должность ректора Московской семинарии, преосвящ. митрополит поручил преосвящ. Леониду ввести меня установленным порядком в новую должность 3-го июня, в семинарской церкви, в присутствии всех наставников и учеников семинарии, я приведен был к присяге. В этот момент я испытал сильное душевное волнение. Мне известно было неприязненное настроение против меня, под влиянием профессора Беляева, некоторой части семинарских наставников. Я слышал даже, что эта партия единомышленников Беляева хотела протестовать против и моего назначения на должность ректора.

Сделавшись преемником моего друга, о. Леонида, по должности ректора, я думал (да и все в том были уверены), что, если я не буду преемником его по Заиконоспасскому монастырю, который по всей справедливости должен бы принадлежать ректору академии, получу в управление Высокопетровский монастырь, которым заведовал о. ректор Сергий. Но, к крайнему моему огорчению и к общему удивлению, я не только не получил Высокопетровского монастыря, но и никакого. Не бывало еще примера, чтобы ректор Московской семинарии оставался без монастыря. Какая была при этом мысль у митрополита, я не мог угадать. Считал ли он меня недостойным настоятельства, или хотел за что-ниб. поучить: не знаю. Такими образом, на новой должности и при том высшей сравнительно с прежнею, я получал столько же, сколько и прежде, т.е. 800 р. Средства – слишком ограниченные!…

—471—

1859 г.

Вступивши в должность, я поспешил уведомить о том высокопреосвященного митрополита, который в это время был в Троицкой Лавре по случаю ее храмового праздника и ради академических экзаменов. 6-го июня я писал его высокопреосвященству:

«Независимо от официального донесения вашему высокопреосвященству о моем вступлении в должность ректора Моск. дух. семинарии, я вменяю себе в обязанность довести до сведения вашего высокопреосвященства, что, согласно с резолюцией вашего высокопреосвященства, введен я в семинарию преосвящ. викарием 3-го сего июня, и в след за тем приступил к приему оной.

С чувством глубочайшей благодарности к вашему высокопреосвященству принял я должность, но не без смущения и трепета сердечного вступал в нее. Всего более страшила меня мысль, оправдаю ли я ту лестную и утешительную для меня доверенность, какую ваше высокопреосвященство благоволили явить мне чрез избрание меня на столь важное служение.

Свидетельствуюсь моею совестью, что ревность и готовность к полезной деятельности имею; но успеха в делах моих ожидаю от помощи Божией и от вашего мудрого, архипастырского руководства.

Испрашивая вашего святительского благословения на себя и на вверенную мне семинарию, имею счастье быть"…

Чрез два дня, т.е. 8-го числа, я снова писал владыке:

«Памятуя данное мне вашим высопреосвященством милостивое дозволение обращаться за разрешением всех моих недоумений к вашему высокопреосвященству, спешу воспользоваться сим дозволением. На первый раз встретились мне следующие, неудоборешимые для меня, вопросы:

1. Профессор семинарии Илья Беляев словесно объясним мне, что он, по болезненному состоянию своему и по совету пользовавшего его врача, имеет нужду, для поправления своего здоровья, отправиться на два месяца – июль и августа за границу, именно в Карлсбад, чтоб пользоваться там минеральными водами, а потому намерен обратиться с прошением в семинарское правление об исходатайствовании ему начальственного на сие разрешение. Но прежде, чем принято будет от профессора Беляева

—472—

1859 г.

прошения долгом поставляю довести о сем до сведения вашего высокопреосвященства и нижайше испрашиваю в настоящем случае вашего архипастырского наставления.

2. Пятницкой (Параскевиевской) церкви священник Василий Романовский⁷²¹, сообщив мне, что ему поручено вашим высокопреосвященством перевести с греческого нечто из творений Марка Ефесского по рукописям Синод. библиотеки, просить, чтобы я отпустил ему из библиотеки на дом нужные для него рукописи. Не имея на сие непосредственно от вашего высокопреосвященства приказания, затрудняюсь удовлетворить требованию священника Романовского, и потому, доводя о сем до сведения вашего высокопреосвященства, ожидаю вашего архипастырского наставления, как поступить мне в этом случае».

Письмо это возвращено было мне с следующего архипастырскою резолюцией от 9-го числа:

«1. До сих пор наша братия находили здоровье дома. Но пели врач требует от больного путешествия за границу: пусть будет просьба, и будет рассмотрена.

2. Параскевеевскому священнику я говорил, чтобы сделать опыт перевода, и показать. Для сего доверьте ему рукопись. Надобно будет обратить внимание на содержание писаний. В Духовной Беседе напечатано послание патриарха Фотия: но лучше было бы, чтобы его в сем издании не было».

9-го ч. писал я о. ректору Московской академии, архим. Сергию:

«Спешу принести вашему высокопреподобию мое усерднейшее поздравление с монаршею и архипастырскою милостью.⁷²² Душевно радуюсь, что ваши труды и заслуги оценены достойным образом. Позвольте затем пожелать, чтобы слухи относительно вашего высшего служения церкви, более и более распространяющееся по Москве, оправдались, к утешению той паствы, для которой готовит вас Пастыреначальник-Христос.

Приношу вместе с сим вашему высокопреподобию мою искреннюю, глубокую благодарность за оказанный мне, ис-

—473—

1859 г.

тинно родственный привет и за те благие советы, которые так нужны и так дороги для меня в настоящем моем положении. Все, что я слышал от вас касательно Московской семинарии, принято мною к сердцу и будет составлять предмет моих постоянных забот.

Относительно времени моего вступления в новую должность, вашему высокопреподобию, без сомнения, известно уже официальным путем. Но, может быть, вам угодно будет знать и подробности моего вступления в семинарию. Это произошло следующим образом: на другой день по возвращении моем из Лавры, – это было в среду 30-го ч. утром явился я к преосвященному викарию в Заиконоспасский монастырь, и отсюда, вместе с его преосвященством, в 12 ч., отправились мы в семинарию, где встречены были инспектором и прочими наставниками. При входе в церковь, где собраны были все ученики, преосвященный встречен был с крестом и св. водою; затем, вошедши в церковь и приложившись к местным иконам, его преосвященство подвел меня к наставникам семинарии и начальникам училищ и отрекомендовал мне их. Вслед за сим предложено было мне прочитать присягу. Признаюсь, произнесение клятвы пред алтарем храма и в присутствии всех моих подчиненных, при представлении тех трудностей, какие предстоят мне на новом поприще, до того потрясло вес мое существо, что я не мог удержаться от слез. Затем, о. инспектор с собором иереев семинарской церкви начал молебен свят. Николаю – храмовому святому, с обычным многолетием Св. Синоду, высокопр. митрополиту, преосв. викарию и пр. По окончании молебна, преосвященный снова подвел меня к наставникам и приказал мне благословить их и дать им братское лобзание мира и любви; за тем, подошли к ученикам, преосвященный преподал им краткое наставление о покорности новому начальнику. После сего, пока казеннокоштные ученики собрались в столовую, мы зашли в библиотеку. Отсюда чрез столовую, где преосвященный благословил ученика и трапезу, прибыли мы в ректорские покои, где приготовлен был чай и завтрак, за коим провозглашены были тосты за здравие высокопроосвящ. митрополита, преосвящ. викария и нового ректора.

—474—

1859 г.

Проводив преосвящ. викария из семинарии, я остался на короткое время здесь, чтобы сделать распоряжение относительно следующего дня. На другой день, прежде всего освидетельствованы были семинарские суммы; затем осмотрены здания и пр., и такими образом началась моя новая служба и продолжается обычным порядком.

В недоуменных случаях покорнейше прошу ваше высокопреподобие позволить мне обращаться за советами к вашей опытности».

Молва людская назначала о. Сергия, кажется, на Тамбовскую кафедру, с которой преосвященный Макарий (Булгаков) перемещен на епархию Харьковскую.

С половины июня начались в семинарии частные испытания по всем предметам. Каждый день я присутствовал на экзаменах и, признаюсь, на первый раз не порадовали меня успехи учеников. Около этого времени сильно уже распространены были, в русской литературе толки о механическом затверживании уроков в школах, особенно духовных. Поэтому наставники семинарии старались внушать учениками, чтобы они сознательно усваивали преподаваемые ими уроки, не затверживая их только на память; между тем, у самых наставников не было ни усердия, ни охоты изъяснять ученикам, как должно, преподаваемые им уроки. Следствием сего было то, что ученики ни буквально не затверживали по учебникам уроков, ни своими словами не могли свободно передавать их содержания, так как не были достаточно развиты ими понятия. Не показались мне удовлетворительными и письменные ученические упражнения. Итак, много, очень много предстояло мне забот и усилий к возвышению умственного образования, вверенного моему попечению духовного юношества.

Не утешительною представлялась мне и нравственная сторона юными питомцев. Прежде всего поразила меня в высшей степени развитая между ними наклонность к курению табака; по всем коридорам семинарским, с утра до ночи, столбом стоял табачный дыми. Заметен был также в учениках крайний недостаток почтительности и уважения к наставникам и даже начальникам. Этот, нетерпимый в учебно-воспитательном заведении духи водворяли, однако ж между учениками и внушениями, и соб-

—475—

1859 г.

ственными примерами некоторые из наставников, в особенности те, кои получили образование в Петербургской академии, как напр., Преображенский⁷²³, или были в Петербурге на службе, как на прим. Беляев.⁷²⁴ Эти петербуржцы внесли разлад и раздор и в самую наставническую корпорацию.

Но об этом пока довольно.

По окончании частных испытаний учеников семинарии, начались табличные экзамены в подведомых семинарии духовных училищах.

3-го июля назначен был преосвящ. Леонидом публичный экзамен в Перервинском училище, где на этот раз был ревизором инспектор семинарии, о. архим. Никодим.⁷²⁵ Надлежало и мне там быть: но я жил пока в кремле, так как мне не было еще назначено преемника по должности ризничего. Сюда и писал мне 3-го ч. о. Никодим записку такого содержания:

«Ваше высокопреподобие!

Мне, яко ревизору Перервинских училищ, необходимо ехать на Перерву ранее, дабы подписать списки и недоконченное устроить. Вы же, как заметил я, желания ехать рано на Перерву не имеете, – посему нашел я нужным поступить таким образом: я вместе с Алексеем Васильевичем⁷²⁶ яко депутатом, отправляюсь немедленно на Перерву; к вашим услугам, к назначенному вами сроку, явится семинарский конь, который потрудится довести вместе с вами секретаря Семена Сергеича Владимирского⁷²⁷, имеющего заехать за вами. К сему имею честь присовокупить, что, по распоряжению его преосвященства, экзамен имеет начаться в четыре часа, а преосвященный прибудет около воловины шестого.

Вашего высокопреподобия нижайший слуга».

—476—

1859 г.

6-го ч. получил я от Т.И. Филиппова записку следующего содержания:

«Я опять в Москве, но полубольной, и видеться с вами не могу иметь удовольствия вскоре; к концу недели, Бог даст, поправлюсь и явлюсь, может быть, ко всенощной в семинарии. Теперь же беспокою вас вопросом, пустым вообще, а для меня необходимо нужным без отлагательства к какому духовно-учебному округу принадлежать семинарии – Пензенская и Воронежская? К Киевскому или к Казанскому? Если вы знаете это решительно наверно, то потрудитесь черкнуть мне тут же с этим посланным просто: такая-то к такому-то округу, а такая-то к такому, или обе к одному такому-то».

14-го ч. был в семинарии публичные экзамен, на котором присутствовали высокопр. митрополит и его викарий; а с 15-го ч. начались каникулы, которые на прежней должности для меня не существовали.

17-го ч. писал я в село Кленово, Подольского уезда ее высокопревосходительству, Анне Борисовне Нейдгарт:

«Простите Бога ради, что на столь многие знаки вашего благосклонного ко мне внимания и доброго обо мне памятования, до сих пор я не отозвался словом благодарности. Не невнимательность моя тому причиною (сохрани меня от сего Бог!), а мои служебные обстоятельства. Новая служба, к которой я так мало был приготовлен, до сих пор совершенно поглощала все мое время, не дозволяя мне даже прочитывать газет; а между тем за мной же остается пока и прежняя должность. Наконец, с 15-го ч. я начинаю дышать несколько свободнее: 14-го ч. у нас окончились экзамены (с которыми я в течении 9-ти лет вовсе не был знаком) и начались каникулы, которым до сих пор тоже не существовали для меня. Теперь я по крайней мере свободен от школьных занятий, и спешу возвратиться к своим прежним, но доконченным мною палеографическим занятиям.

Когда ваше высокопревосходительство возвратитесь в Москву, тогда, при личном свидании, я сообщу вам все подробности моего вступления и начального действования на новом поприще, а теперь сказку только, что, по милости Божией, начало дела положено благополучно. Владыка, по-

—477—

1859 г.

сетив наш экзамен, на первый раз не сделал мне никакого замечания, напротив, остался доволен.

Был на экзаменах наших и предшественник мой, преосвящ. Леонид. Сидя в креслах, он чувствовал себя нынче совсем иначе, нежели как за год прежде; преспокойно себе посматривал, как другие с трепетом предстоять лицу владычню. Преосвященный в настоящую пору празднует в своей обители и наслаждается красотами природы. 14-го ч. его преосвященство переселился из Заиконоспасского на Саввинское подворье, обновленное и разукрашенное великолепно.

Ко мне приехал гость – Вифанский ректор о. Игнатий. С ним-то я делю теперь свободное время.

С чувством глубокого к вам уважения имею честь быть"…

22-го ч. получив я письмо от инспектора Моск. академии, о. Порфирия. Он писал:

«Сейчас получена у нас ваша премия. Когда прикажете переслать ее к вам, теперь ли немедленно по почте, или с о. ректором, который: вероятно будет в Москву к 10-му августа? Благоволите известить поскорее, припомнив, что уже 4 р. сер. вычтены за пересылку, и что во второй раз понадобится тоже четыре.

Сейчас Сергей Константинович сказывал мне со слов наместника⁷²⁸ (слышанных впрочем не им самими, а ризничим), что владыка вам желает предоставить Заиконоспасский монастырь, с чем усерднейше и поздравляю вас.

За сим разрешите и мой вопрос: что значит обещание о. Игнатия вскоре явиться в свою семинарии? Ведь он поехал на всю вакацию по слухам?

Простите – слышу 12-ть часов».

Слух относительно Заикопоспасского монастыря оказался праздным.

2б-го ч. писал мне профессор академии С. Конст. Смирнов;

«Имею честь поздравит вас с наградою, которою Академия науки увенчала ваше сочинение

—478—

1859 г.

о. инспектор сообщил вам известие о предназначении вам монастыря, но в сообщении известия оказалась ошибка, не знаю, почему допущенная. О.М. (Мелетий)⁷²⁹ передал мне, что вам предназначается Петровский монастырь. Впрочем, и это известие требует подтверждения.

Новость у нас та, что утверждена для наставников Академии прибавка жалования. Баккалаврам по 1.500 р. асс., профессорам по 3.000 р.».

И Петровский монастырь, как было уже сказано выше, ускользнул на этот раз из моих рук.

26-го ч. писала мне из Кленова Анна Борисовна Нейдгарт в ответ на мое письмо от 17-го числа:

«Радостно было для меня письмо ваше, почтеннеший о. архимандрит; и если я не тотчас же отвечала на него, то это потому, что была нездорова. Я уже ожидала с нетерпением известия от вас, желая узнать, как кончились экзамены ваши, и как благословил Бог начало вступления вашего на новое служение. С искренним участия мысленно следила я за всеми начинаниями вашими, оценяла все затруднения вам предстоящая, но была всегда уверена, что вы их преодолеете терпением и постоянною деятельностью своею. Бог наставил нас на труд в здешней жизни, и – посмотрите, какие благородные, возвышенные труды предоставляет. Он вам, вверяя попечению вашему столь многое множество юных душ христианских! Не бойтесь, не унывайте, бодрствуйте! С помощью Божией, вы оправдаете призвание свое. А ихже предустави, тех и призва а ихже призва, сих и оправда; а ихже оправда, сих и прослави (Рим.8:29). Вас предназначил Бог на служение сие, следов., и призвал; а призвав, и оправдает призвание, и прославит, научая вас любви к пастве, заботливости и вместе благоразумно, внимательности, неусыпности. Он внушит вам и покажет на какие пажити водит юное стадо, к каким ходить источникам и каких избегать пажитей и вод; кого пасти палицею, и кого свирелью; как изнемогшее поднять, падшее восставить, заблуд-

—479—

1859 г.

шее обратить, погибшее взыскать, крепкое сохранить, Господь Бог, внимая усердной, пламенной и постоянной молитве вашей, научит вас быть добрым пастырем, а не наемником. Да, пастырем, ибо отеческое попечение ваше о рассаднике, быть может, столь многих будущих пастырей, не поставляет ли вас на ряду с прочими пастырями словесного стада Христова? Я так искренно убеждена, что вы будете добрым пастырем, что спокойно и радостно собираюсь слушать рассказ ваш об успехах ваших, о благоразумных распоряжениях, сделанных вами, и о заботливости вашей о нравственном и умственном образовании воспитанников, вам вверенных. Св. Димитрий Ростовский говорит: «Пастырь должен быть разумен и поучителен: ибо как же вразумит он не разумеющего, если сам не разумен будет? или как научить невежду, если сам не учен и не ведает силы Св. Писания? Как наставит блуждающего, если сам не знает пути своего. Разве слепец слепца может вести правою стезей?». – Св. Златоуст, приводя в пример бдительность пастырей бессловесных стад, обращается к пастырям духовным и говорить им: «аще ли о бессловесных толико тщание, кии имамы ответ, имже души словесныя вверены суть, и глубоким спяща сном; или не весте стада сего достоинство; но сего ли ради Владыка твой безчислснныя содея, и кровь послежде излия свою? ты же покоя ищеши!».

Бодрствуй же пастырь! Господь сказал пророку Иезекиилю в стража дах тя дому Израилеву. Вашей просвещенной попечительности, вашей неутомимой деятельности вручил Господь Бог, хотя и не дом Израилев, но цвет будущего славного духовенства Русского, и ожидает от вас плодов достойных высокого доверия Его. И вы оправдаете его, я вполне уверена в этом, ибо вы одарены всем тем, что может содействовать благим намерениям Божиим. Я так истинно люблю вас, добрейший о. Савва, а вместе с сим, питаю столь живейшее участие к Московской семинарии, что радуюсь от души, видя вас достойным руководителем ее.

А знаете ли вы чему посвящаю я час или два дневных занятий моих? – Учу французскому языку двух сыновей нашего священника. Один из них находится в Вифан-

—480—

1859 г.

ской семинарии, а другой в Саввинском⁷³⁰ училище. Заставляю их читать и правильно выговаривать en, in, оu, un, eu, и с неистощимым терпением добиваюсь хорошего их произнесения сих трудных для них звуков. Я надеюсь, что в продолжении вакантного их времени, они успеют научиться произносить и читать правильно, а потом пусть сами стараются.

Очень благодарю вас за уведомление ваше о преосвящ. Леониде. Хотя я и имела удовольствие получить от него три письма, но я из них ничего не могла узнать о том, что он поделывает. Я писала ему нисколько просьбенных писем (право по неволе, и из сострадания к бедным), и ни на одно из них не получила ответа. В наших краях говорят все, что он первый из всех преосвященных, который так забывчив и нерешителен. Вы его любите, и я также; скажите это ему от меня в предостережение. Мне кажется, что он гневается на меня за последние письма мои; а я все также его люблю и прощаю ему это. Скоро напишу ему опять искреннее письмо.

«Пишите мне, почтеннейший о. архимандрит! Молитесь за меня, благословите меня и будьте всегда уверены и в уважении, и в искренней преданности всегда готовой к услугам вашим"…

31-го ч. писал мне инспектор Академии, о. Порфирий:

«Сделайте милость – поручите кому-ниб. купить для меня новое издание Сейлье⁷³¹ – все вышедшие томы (без переплета). Не знаю цены издания; денег посылаю пока 6 р.с.: остальные вышлю тотчас по получении потребного для сего известия. Не вышел ли и третий том? Купите, пожалуйста, и его, а первый ваш переплетенный позвольте мне удержать у себя до получения своих.

В надежде на сии милости имею честь быть ваш усерднейший и преданнейший а. Порфирий.

«Р.S. Для ускорения дела прошу прислать желаемые книги за семинарскою печатью».

—481—

1859 г.

В июльской книжке Журнала Мин. народн. просвещ. (отд. III, стр. 20–24) помещена рецензия на изданный мною Указатель патр. ризницы и библиотеки, составленная И.И Срезневским. Вот заключение этой рецензии:

«Нет сомнения, что важность труда о. Саввы будет признана всеми, занимающимися отечественною древностью, и в некоторой степени теми учеными, которые посвящают себя изучению литературы греческой, особенно Византийской. Им пользоваться можно с выгодою даже отдельно, как пользуются Монфоконовым общим указателем (Bibliotheca bibliothecarum) или Строевскими описаниями. Для тех же последователей, которыми Синод ризница и библиотека доступны, «Указатель о. Саввы» необходим, как пособие, облегчающее не только отыскание того, что нужно подробно осмотреть в ризнице или библиотеке, но и разные справки и соображения. Труд о. Саввы по отношению к рукописям не умаляет достоинства ни старого труда Ф. Маттеи, ни нового труда, предпринятого А.В. Горским и К.П. Невоструевым, но не умаляется и ими, отличаясь от них и целью, и составом и своего рода полнотой; по отношение к ризнице также точно не умаляется трудами А.Ф. Вельтмана⁷³² и Н.М. Снегирева, оставаясь в своем роде единственным. В том и другом отношении он бесспорно принадлежит к числу замечательных явлений ученой литературы в России».

28-го числа писала мне из Кленова Анна Бор. Нейдгарт:

«Пишу вам, почтеннейший о. архимандрит, чтобы благодарить вас от всей души за поздравление ваше. Я было уже думала, что вы совсем забыли о существовании моем и возлегая небрежно на трофеях своих, только смотрите оком самодовольными на все окружающее вас, спеющее под плодотворным наблюдением вашим. Слава Богу, если так! и, верьте, верьте, никто более меня не принимает участия в этом.

Не забывайте же меня: быть может, пригожусь я вам

—482—

1859 г.

и еще к чему-либо. А знаете ли вы? участие женщины бывает благотворнее участия мужчины. Мужчина столь многое отвергает как неприличное достоинству его; женщина пользуется каждым малейшим случаем, чтобы услужить, угодить и обязать. Мужчина, напыщенный важностью своею, хладнокровно рассуждает, будет ли прилично, будет ли выгодно ему то или другое действие воли его; женщина не рассуждает: увлекаемая врожденным побуждением, она сродняется душою со всеми потребностями ближнего; горести и радости друзей, как бы собственные горести и радости ее; она плачет и радуется, печется и дышит участием с таким непринужденным радушием, что, в самоотвержении своем, забывает собственное спокойствие и пользу!…

Но вот, кстати вспоминала я, что письмо сие может показаться продолжением письма моего к преосвященному⁷³³, к которому писала я 25-го числа; и что же? к двум монахам пишу я о качествах женщины: прилично ли это? не погрешительно ли это?

У нас в деревне, природа смотрит сентябрем, и то, когда он уже в исходе своем. Трава вся погорела от бездождия и бывших жаров, деревья пожелтели, и уже теряют летнюю одежду свою; летние вечера сменились ранним сумраком, слишком прохладным, не позволяющим наслаждаться на балконе прежними очарованиями природы. Теперь вечер у нас – область летучих мышей, которые приводят меня в ужас извилистым и низким полетом своим; я укрываюсь от них в комнату, затворяя двери и окна, и – одна под окном своим, погружаюсь в грустные и тревожные думы, кои налегают на душу мою и оставляют сердце безотрадным. Теперь, именно, я в таком расположении духа. Здесь тоже бывают пожары слухи носятся, что будут поджигать многие селения, иногда настает вечер, то мы все находимся в беспокойстве.

Помолитесь за меня, почтеннейший о. архимандрит, благословите меня мысленно и будьте всегда уверены в истинном уважении».

До сентября я заведовал еще патриаршею ризницей и библиотекой. В первых часах этого месяца мне назна-

—1—

1859 г.

чен преемник, смотритель Заиконоспасских училищ, соборный иеромонах Феодосий⁷³⁴ – из студентов Московской семинарии. С 4-го числа приступил я к сдаче своему преемнику драгоценных сокровищ ризницы и библиотеки.

А 7-го числа я писал в село Клепово Анне Борис. Нейдгарт:

«Примите мое усерднейшее поздравление со днем вашего ангела. Да сохранит вас Господь, в наступающем для вас новом лете, здравыми и благополучными.

За приятное послание ваше приношу вам мою душевную благодарность. Верю, от души верю вашему доброму и благородному участию в моей судьбе: но напрасно вы думаете, что я вас забыл; ежедневно, в своих грешных молитвах, я воспоминаю ваше имя. Не редко воспоминается ваше ими и в беседах с преосв. Леонидом: а при свидании с графиней Анною Егоровной⁷³⁵ никогда не обойдется без того, чтобы не сказать о вас сколько-нибудь слов, – не позавидовать вашему блаженству, каким вы целое лето наслаждались среди красот деревенской природы; тогда как мы, несчастные, задыхались от несносных жаров и столичной пыли. Иное дело преосвященный: они почти каждый день, по крайней мере начиная с августа, изволил отравляться на Угрешу для купаний, а меня ни разу с собой не пригласил. Да и теперь, его преосвященство вот уже целую неделю путешествует, по поручению владыки митрополита по градам и весям, для обозрения церквей: но главною целью его поездки было, кажется, освящение храма в Бородинской обители. Незавидное, впрочем, путешествие в такую погоду по проселочным дорогам.

Что до меня, то я до сих пор еще не устроился окончательно: мое сердце и мои мысли все еще разделены между кремлем и семинарией. Не ранее, как 4-го сего сентября дан мне преемник – смотритель Заиконоспасских училищ, иером. Феодосий. Замечательно, что 4-го сентября 1850 г. я получил должность Синод. ризничего, и того же

—484—

1859 г.

числа, ровно чрез 9 лет, я сдал эту должность. С нынешнего дня я приступаю, с сердечною грустью, к сдаче драгоценных сокровищ патриаршей ризницы, которые для меня вдвойне драгоценны. До тех пор, пока я не сдам этих сокровищ, я не могу, кажется, спокойно и ревностно заниматься делами семинарии. Я очень рад, что успел сделать фотографические снимки с замечательнейших вещей ризницы. Снимки эти придадут новое значение и новое достоинство моему Указателю. Французский перевод Указателя ризницы – памятник ваших трудов – давно уже отправлен мною в цензуру, но до сих пор еще не возвращен. г. Шер⁷³⁶, исправитель этого перевода, оставили Москву и я теперь не знаю, что делать нами с французскими языком. Об этом я еще не объяснялся со владыкою. Но вообще, у меня теперь по семинарии забот очень много. Помолитесь, чтобы Господь даровал мне успехи на новом многотрудном поприще моего служения».

В ответ на это получил я 17-го числа от ее высокопревосходительства следующее назидательное послание:

«Отдайте мне справедливость, почтеннейший о. ректор, что я еще ни разу не замедляла отвечать вами и благодарить вас за память вашу. Стану ли повторять как приятно было для меня письмо ваше? – Латинская пословица говорить: Repetitio est mater studiorum; действительно, повторение необходимо для изучения чего-либо; но необходимо ли оно для изъявления одного и того же ощущения, одной и той же мысли, когда это ощущение и эта мысль уже известны и не подлежат сомнению? Согласитесь сами, что вами было бы весьма скучно читать зевая: «Благодарю вас, искренно благодарю (как будто вы еще не уверены в искренности моей) за приятнейшее для меня письмо ваше (как будто вы не знаете, что письма ваши всегда радуют меня и утешают!), я читала его с живейшим участием (а разве участие мое для вас вещь новая, разве вы не осязали его, когда я с самоотвержением некогда посвятила вам три месяца жизни своей!). – Один раз навсегда, знайте, что ощущения мои живы, дружба искренна, а признательность постоянна. Теперь, станем же говорить о другом

—485—

1859 г.

Мне кажется, что Патриаршая ризница еще до сих пор есть предмет особенно нежной попечительности вашей. Она – бессловесное стадо ваше! не предпочитайте его словесному! Подумайте, сколько истинного наслаждения принесет вам словесное юное стадо ваше, когда, преодолев все затруднения, вы, с такою радостью будет взирать на него как на достойный плод трудов ваших и отеческого попечения вашего! Тогда со всех концов России послышится голос благодарения, долетавший до вас, к вам обращаемый, голос благодарения за достойных пастырей, воскормленных вами пищей духовною и присоединяющих к стаду Христову столь многое множество душ христианских! За Патриаршую ризницу похвалят вас люди, а не Господь; за словесное же стадо ваше похвалят вас и люди, и Господь, Который некогда скажет вам: Добре, рабе благий и верный, о мале был еси верен, над многими тя поставлю вниди в радость Господа твоего (Мф.25:21).

Скажите, справедливы ли слова мои или нет? – Сознайтесь, что любимые занятая ваши, а с ними вместе и сердце, увлекают вас более к Патриаршей ризнице, чем к Московской дух семинарии. Здесь вы боитесь утомительных трудов, препятствий, неудачи, и мало ли чего боитесь вы? а там – оконченный труд, успешно приведенное к концу тело, манят вас к себе, лаская удовлетворенное самолюбие ваше. – Бедная семинария! Твой ректор еще чуждается тебя! Но подожди немного; скоро, скоро он с радостью посвятит тебе все способности свои. Не так ли, о, ректор?

Вы молитесь за меня, говорите вы; да благословит вас за то Господь Бог! И я молюсь за вас, и не один раз в день. Будем же всегда молиться друг за друга, по слову апостола. Когда я узнаю, что кто-нибудь молится за меня, тогда мне становится отрадно! – Молитва – милостыня духовная, выше и сладостнее милостыни вещественной. Молитесь же за меня постоянно, мой добрый отец Савва, и благословляйте мысленно"…

23-го ч. писал мне профессор Моск., академии А.В. Горский:

«По письму известного вам, ученого Бенедиктинца и Питры посылаю на имя ваше один из томов Греческой

—486—

1859 г.

Патрологии, содержащий в себе между прочим, творения св. Мефодия Патарскрго.⁷³⁷ При этом прилагаю и письмо на имя любознательного путешественника. То и другое прошу вас покорнейше передать ему при первом удобном случае, и если он не вздумает снова прокатиться до Троицы, то и принять от него книгу, когда она более будет ему нужна, и потом переслать к нам.

о. Евфимий Михайлыч⁷³⁸, бывши у меня записал несколько названий книг, которые, думаю, будут полезны вашей библиотеке. Вот, не худо бы вам пополнить и собрание отцов греческих и латинских при помощи Миня, из которого можно брать те или другие тома отдельно.

Вчера мы встретили святителя. Слава Богу, он показался нам с свежими силами».

Питра – ученый аббат Бенедиктинского ордена из Франции, после кардинал. Он приезжал в Москву для изучения греческих рукописей Синод. библиотеки преимущественно канонического содержания: впрочем, он рассматривал и рукописи, содержащие в себе, священные гимны греческой церкви. Плодом этих трудов были следующие сочинения: 1. Juris ecclesiastici Graecorum Historia et monumenta Romae, 1864; 2. Himnographie de l’Eglisegrecque Rome, 1867.

К знаменитому архипастырю Москвы, высокопр. митрополиту Филарету не редко обращались с своими посланиями православные восточные иерархи: а как послания эти были писаны обыкновенно на греческом языке и притом не довольно разборчивым, почерком, то владыка присылал эти послания, для перевода на русский язык, или в Московскую семинарию, или в академию, смотря по тому где он получал, в Москве, или в Троицкой лавре.

Так, в Московской семинарии, преподавателем греческого языка⁷³⁹ переведено было на русский язык следующие письмо Александрийского патриарха Каллиника, писанное в Константинополе 24-го сентября 1859 года.

—487—

1859 г.

«Досточтимое и во Христе возлюбленное вам ваше высокопреосвященство, с любовью обнимая, братскими устами во Господе лобызаем, и радостно приветствуем.

Хотя давно мы непосредственно не писали к вашему мудрейшему высокопреосвященству, дабы выразить то уважение и признательность, какими мы обязаны досточтимому вашему высокопреосвященству, за ваше братское попечение и сострадание о нашем патриаршеском престоле, и за ваше отеческое благорасположение и покровительство к находящемуся в Москве епископу Фиваиды кир Никанору, коих действительными плодами сперва при нашем предшественнике, а потом при нас обильно наслаждался Александрийский престол. Впрочем, посредственно чрез его преосвященство мы всегда препровождали к вам признательные наши чувства, и изъявили великую благодарность за те благодеяния словом и делом, коими, по милости вашего высокопреосвященства, наслаждается православная Александрийская церковь

Тем не менее на нас лежит непременный долг и письмом объяснить вашему высокопреосвященству все сие, и показать действительнее, что мы в счастье не непомним, но всегда нося в уме нашем благодеяния, благословляем благодетелей и смиренно возносим, хотя и недостойные усердные за них молитвы к Всевышнему.

Исполняя сие теперь, чрез настоящее братское наше письмо, во 1-х, с великим нетерпением желаем знать о богохранительном и вожделенном нам здравии вашего высокопреосвященства, которое да подаст вам небесный податель всех благ на многие лета, для блага собственно под вашим пастырским начальством находящегося разумного стада Господа нашего и Спасителя И. Христа, для славы и похвалы всей вообще православной нашей церкви и для счастья православных иерархов. Далее, уведомляя ваше высокопреосвященство, что Св. Синод благоволил послать в Египет давно находящиеся в его казнохранилище милости православных Россиян, которые сии милосердые верные взнесли для Александрийского престола, объясняем вашему святейшеству, что в то же время, книга к сему священному собору, воздаем должную нашу благо-

—488—

1859 г.

дарность за с сие благодеяние, им оказанное. Но поскольку главными образом содействовало сему ваше высокопреосвященство и всегда так же содействует, то воздаем и вашему высокопреосвященству ту же признательность и громко изъявляем беспредельную благодарность за такое благодетельное расположение вашего высокопреосвященства. Уверяем ваше высокопреосвященство, что с нашей стороны приложено будет всякое старание, дабы сделано было священное употребление сих милостей на пользу святой нашей церкви, согласно намеренно и самых благочестивых и православных жертвователей, которых обеими руками благословляем, и за которых молитвы и моления к Богу всегда воссылаем.

Отправляя сие письмо наше из Константинополя, куда мы вынуждены переехать по причине нашей болезни, требующей перемены климата, и по причине беспорядков в Задунайских княжествах, в которых запутались и единственные доходы нашего престола, просим ваше высокопреосвященство споспешествовать и содействовать вашими богоприятными молитвами – к прекращению той и другой болезни нашей, и пребываем на всю жизнь,

Вашего мудрейшего и досточтимейшего высокопреосвященства, возлюбленный во Христе брат и сослужитель, совершенно преданный.

«Александрийский Каллиник».

27-го ч. получена была мною, изданная высокопреосвященным Григорием, митрополитом Новгородским, книга: Истинно древняя и истинно православная Христова церковь, при отношении канцелярии его высокопреосвященства от 24-го числа, № 393, в коем изъяснено:

«По приказанию высокопреосвященнейшего митрополита Новгородского к С.-Петербургского, канцелярия его высокопреосвященства, препровождая при сем один экземпляр книги: Истинно древняя и истинно православная Христова церковь для библиотеки вашего высокопреподобия, покорнейше просит о получении оного уведомить».

Уведомляя о получении книги канцелярию, я в тот же день, т.е. 27-го ч., писал и его высокопреосвященству:

«Сего сентября 27-го дня я имел счастье получить от имени вашего высокопреосвященства, при отношении из

—489—

1859 г.

канцелярии вашей, книгу: «Истинно древняя и истинно-православная Христова церковь».

Приемля сей драгоценный для меня дар, как знак вашего милостивого архипастырского внимания ко мне и благоволения, имею долг принести за сие вашему высокопреосвященству глубочайшее, сыновнее благодарение.

Испрашивая вашего святительского благословения, имею честь быть"…

3-го октября писал я в Троицкую лавру к преосвящ. митрополиту:

«Во исполнение резолюции вашего высокопреосвященства, последовавшей на отношении к вашему высокопреосвященству от г. исправляющего должность обер-прокурора Св. Синода с извещением о Высочайше утвержденном возвышении окладов служащим при Московской семинарии и подведомых оной училищах, начальники и наставники семинарий и училищ поспешили принести усердное благодарение Богу за попечение начальства о служащих и за милость благочестивейшего Государя Императора. Соборное молебствие по сему случаю совершено было в Николаевской семинарской церкви 3-го сего октября.

Но, не зависимо от сего, служащее при Московской семинарии и училищах ей подведомых, в избытке сердечной радости о возвышении их благосостояния, почитают священным долгом принести особенное нижайшее благодарение вашему высокопреосвященству, как первому виновнику их радости. Без вашего архипастырского ходатайства, сие конечно по могло бы и совершиться. Благоволите же, высокопреосвященнейший владыко, милостиво принять препровождаемое при сем от служащих при Московской семинарии и училищах, письменное выражение сыновней признательности к высокой особе вашего высокопреосвященства и наше архипастырское о них попечение».

Вот в каких выражениях составлен и препровожден был при моем письме к его высокопреосвященству благодарственный адрес:

«Высокопреосвященнейший владыко,

Милостивейший архипастырь и отец!

Некогда сказал ты в назидание вверенной тебе от Господа пастве: «житейское попечение препятствует чело-

—490—

1859 г.

веку благоугождать Богу, и приобретать благодать Его, и не сохранять приобретенную. Оно развлекает и смущает. Отуманивает око ума в усмотрении света и истины. Обеспечивает волю в избрании лучшего». – Это слово истины Евангельской.

И кто должен живее чувствовать потребность отложить житейское попечение, и Христу-Богу не угодное, и для души христианина тягостное, кто, если не служители алтаря Господня и те, которые призваны приготовлять других к служению алтарю Господню?!

Сию потребность сердец наших зрел ты, отец благопопечительный, и своим ходатайством пред священною и державною властью, умножив наши средства к безбедной жизни, дал нам большую возможность без развлечения и смущения с не отуманенным умом, с волею, готовою к избранию всего лучшего совершать дела служения вашего ко благу церкви и отечества.

Благодарные сердца наши обращены ко Господа чрез тебя нам благодеющему, с усердною молитвою, да исполнит Он долготою дней жизнь твою, ил явить тебе, а в тебе, и нам спасение свое.

Вашего высокопреосвященства, милостивейшего архипастыря и отца, нижайшие послушники» (далее следовали подписи).

5-го ч. писал я в Петербург исправлявшему тогда должность обер-прокурора Св. Синода, князю Сергию Николаевичу Урусову.

«Служащие при Московской семинарии и подведомых ей училищах, обрадованные вестью о Высочайше утвержденном возвышении их окладов, поспешили первее всего принести усердное благодарение Господу Богу за такую милость к ним благочестивейшего Государя Императора: затем выразили чувства сыновней признательности к своему архипастырю за попечение о благе своих подчиненных. Но они сделали бы еще не все, если бы не принесли душевной благодарности и вашему сиятельству, как непосредственному на сей раз предстателю за них пред Державною Властью.

Сии-то чувства единодушной и глубокой благодарности и имею честь, как представитель Московской дух. семинарии

—491—

1859 г.

с подведомыми ей училищами, выразить пред вами, сиятельнейший князь! – И смею уверить ваше сиятельство, что тем искреннее и живее эти чувства в отношении к вам моих сослуживцев, чем нужнее и благовременнее для них была ваша помощь к обеспечению их существования среди общей во всем дороговизны.

«Призывая на вас и на ваше семейство Божие благословение, имею месть быть» и пр.

Выражая в этом письме общую благодарность его сиятельству, а вместе с тем обратился к нему с своею частною, личною просьбой. Вот что писал я князю:

«К благодарности за сделанное вашим сиятельством общее добро позвольте присоединить новую покорнейшую просьбу об удовлетворении моей частной, личной нужде. Дело состоит в следующем. – Расставшись по форме с должностью Синод. ризничего, я не прекратил и не скоро еще прекращу мои отношения к священным сокровищам патриаршего древлехранилища. Некоторые палеографические и археологические предприятия мои далеко еще не кончены, и оставить их недоконченными крайне не хотелось бы тем более, что для них немало употреблено мною и издержек, и трудов, но я для приведения к концу всего, мною начатого, требуется еще очень, очень много материальных средств. Вот что мною начато и не приведено к концу:

1. Палеографические снимки с рукописей патриаршей библиотеки.

2. Французский перевод Указателя патр. ризницы. В непродолжительном, впрочем, времени я приступлю уже к напечатанию этого перевода.

3. Фотографические снимки с замечательнейших предметов патр. ризницы. Снимки эти предполагается перевести на камень и отпечатать, – а это потребует значительных издержек.

Я просил, и мне обещано было для поддержания моих новых археологических и палеографических предприятий, распространить по духовным академиям и семинариям, составленный мною Указатель патриаршей ризницы и библиотеки: но до сих пор это обещание не исполнено.

Итак, не благоволено ли будет, ваше сиятельство, учинить распоряжение о распространении моей книги по духовно-

—492—

1859 г.

учебному ведомству, и тем оказать мне пособие к успешному окончанию моих предприятий».

10-го ч. писал мне профессор Моск. академии, о. протоиерей Петр Спиридонович Делицын, рассматривавший французский перевод моего Указателя п. ризницы:

«Много виноват пред вами тем, что задержал рукопись вашу. Прочитана она была еще в августе: оставалось окончательно приложить к ней руку, и намарать нечто к вам; за сим-то и стояло все дело; а скажу, что и дела некие и недуги разные мешали взяться за перо. Препровождая теперь одобренную к печати рукопись, прошу вас, до отсылки ее в типографию, обратить в ней внимание на некоторые, сделанные мною поправки, где пером, а где карандашом. Сделаны они не с тем, чтобы удержать их в печати, но, чтобы показать, что нужны здесь поправки. А потому всего лучше будет, если примете на себя труд посоветоваться о сих указанных местах с кем-либо из знающих вполне и французский и русский языки, и столько сведущих в различении описываемых вещей, что умел бы не почитать за одно чернь на металле с чернью – болезнью на хлебном колосе, как случилось сие с переводчиком вашей книги.

Если такой человек найдется, то соблаговолите дозволить ему пересмотреть и всю рукопись. Исправление и не замеченных мною мест, если только окажется оно нужным, я с своей стороны готов предоставить ему без всякой на то претензии. А за сим, снова испрашивая вашей снисходительности к моей медлительности, честь имею впредь, пока движусь, быть готовым, хотя и не на скорые, но все же усердные, услуги вашему высокопреподобию».

Благодаря внимательному рассмотрению рукописи со стороны досточтимого о. цензора, в ней открыта очень грубая ошибка. Так, слово: «чернь» (т.е. черневая работа на металле) переведено было словом: nielle. Но французское nielle означает болезнь на хлебном колосе, а не черневую работу на металле, которая означается словом: email noin.

11-го ч. получил я письмо из Петербурга от И.И. Срезневского. Он писал мне:

«Вы только добротой своею можете простить меня в том, что до сих не исполнил я желания вашего относи-

—493—

1859 г.

тельно статьи моей о вашей книге. Эта статья и была переписана для вас, и взята мною в Академию для отсылки к вам, – и потом не знаю, куда девалась. Жил я на даче, а живя двумя домами, – по крайней мере так со мною, – невольно разгневаешься и забываешь многое, что должно сделать. Теперь я получил корректуру статьи, – и покраснел пред самим собою. Посылаю ее – эту корректуру – с ошибками, но эти ошибки не помешают вам увидать содержание статьи.

Любопытно мне чрезвычайно увидать ваши фотографическое снимки. Не менее любопытно узнать, что делается с вашим палеографическим сборником. Еще в прошедшую субботу мне случилось говорить об этом сборнике в заседании Археологического общества, собравшемся у меня в доме. Я предложил вас в члены Общества, – и имели удовольствие услышать единогласное согласие. Общество останется между тем в надежде, что вы пришлете ему экземпляр сборника. Не менее бы одолжили, если бы прислали и фотограф. снимки кое-каких древностей для издания в трудах Общества».

Так как новая семинарская служба не оставляла мне, особенно на первых порах, довольно свободного времени для занятий посторонними делами, то я просил у Синод. конторы освобождения от звания члена комитета для разбора книг и рукописей Синод., типографской библиотеки. Моя просьба была удовлетворена; вместо меня, членом означенного комитета назначен был мой преемник по должности ризничего, иеромонах Феодосий, – о чем и дало было мне знать указом от 29-го октября за № 1145.

15-го ноября получил я от преосвящ. Леонида записку такого содержания:

«Задумываю завтра совершить в Донском монастыре память по князе Валериане Михайловиче.⁷⁴⁰ Не пожелает ли кто из вас – вы или о. инспектор. Прошу известить немедля. Начало в 10 часов».

Служил с преосвященным по его добром приятеле я и получили от княгини Дарьи Андреевны в дар сто-

—494—

1859 г.

новый ковер и бронзовый золоченый колокольчик для стола.

5-го декабря писала мне А.Б. Нейдгарт:

«Пишу вам, почтеннейший о. архимандрит, не зная, наверное, именинники ли вы сегодня, или нет? Но благожелания всегда своевременны, и я всегда и везде искренно готова вам изъявлять их и изустно, и на бумаге. Вот они, на многие лета будьте здоровы и спокойны! Мир душевный, вожделенный мир сей, пусть соделает для вас недоступными и скорби, и горести земные! Воззрение на крест пусть всегда облегчает многотрудные заботы ваши! Совесть же, – чистая неукорная, указуя вам стезю истинного блаженства, пусть подкрепляет вас и утешает в неизбежных превратностях скоротечной жизни сей. Освященный Савва, как соименник, приняв вас под покровительство свое, вместе с бесплотным хранителем вашим, пусть непрестанно молятся за вас и пребывают с вами, ограждая вас от наветов вражьих и от злых людей и окружая друзьями верными, вам преданными. Друг верен кров крепок, обритый его обрете сокровище, говорит премудрый сын Сирахов.

И чего же еще пожелаю я вам? Каких-либо благ земных, что ли? Но истинные блага земные не сопряжены ли с надеждою на блага небесные, вечные? И так, венцом всех благожеланий, пусть будет искреннее желание мое наслаждаться вам нескончаемою радостью и истинным блаженством в будущей жизни.

Искренность моя вам известна; вы знаете, что я люблю вас и уважаю. Примите же вместе и поздравление мое со днем ангела вашего, как изъявление того чувства преданности и почтения, с какими я имею честь быть"…

8-го ч. писал мне из Владимира учитель дух. училища И.Г. Соколов:

«Обращаюсь ли мыслью к Москве (а это делаю непрестанно), воскресает в памяти то, что вы делали для меня и для моей страдалицы. Ежели что бывает мне утешением в моем аду горя; то это только воспоминание тоге, как вы своим участием христианским украсили конец ее бытия на земле. Мое горе не убывает, а кажется, растет с каждым днем: тоска терзает меня! Но я сам не при-

—495—

1859 г.

думываю ничего, чем бы избавляться от этих терзаний: а непрестанно вижу, что это делают мои искрению знакомые и добрые мои начальники. Вчера узнал я, что, по случаю смерти одного наставника семинарии, на его место здешнее правление представляет инспектора нашего училища, а на место этого меня. Мне говорит, что новая хлопотливая должность будет отрывать меня от горестной думы и послужить мне лекарством. Быть может, это сбудется. Боже мой, как неоцененны в горе радушие и доброжелание других! И всего этого ничем не заслужил; а все это началось в Москве и продолжается здесь.

Представление пошлют ныне, или завтра. Мне советуют, чтобы я попросил вас походатайствовать у знакомых вам академических начальников. Столько видевши от вас благодеяний, я бы сам по себе не решился еще беспокоить вас; но, чтобы исполнить совет, делаю это Господа ради, простите, с обычным вам добродушием, мою новую докучливость.

Испрашивая вашего благословения и молитв, остаюсь с душевным к вам почтением и сердечною беспредельною благодарностью, и преданностью – вашего высокопреподобия покорнейший слуга Иван Соколов».

Иван Григорьевич незадолго пред сим лишился своей жены, которая довольно долго лечилась от какой-то тяжкой болезни в Московской Мариинской больнице и здесь скончалась. Я отпевал ее. Усопшая Любовь Михайловна была дочь Муромского протоиерея М.Г. Троепольского. Она отличалась необыкновенною кротостью и искреннею религиозностью. Смерть такой супруги, естественно, была тяжелым ударом для мужа, который также всегда отличался самым добрым религиозно-нравственным направлением.

По приказанию преосвящ. митрополита, преподавателем греческого языка Моск. семинарии, переведено было с греческого следующее письмо на имя его высокопреосвященства от Антиохийского патриарха Иерофея, писанное из Константинополя от 10-го декабря:

«Высокопреосвященнейший и досточтимый митрополит Московский и Коломенский, во Христе Боге возлюбленнейший и вожделеннейший брат и сослужитель нашей мер-

—496—

1859 г.

пости, Филарет! Досточтимое ваше высокопреосвященство, с горячею любовью братски во Господе лобызая, радостно приветствуем.

Высокопочтенное письмо вашего высокопреосвященства, посланное 28 июля за № 323, мы получили в свое время, и приносим вашему высокопреосвященству глубочайшую благодарность за попечение, которое вы приняли, об имуществе покойного митрополита Илиупольского. Ответ же мы отложили до сего времени, дабы не утрудить ваше высокопреосвященство при многих ваших занятиях.

Поскольку же обычное годовое обращение времени уже привело нас в сии предпразднственные дни, то мы, следуя древнему церковному обычаю, пользуемся благоприятным случаем, чтобы исполнить священный долг, внушаемый нам искреннею и нелицемерною братскою нашею любовью к вашему высокопреосвященству.

Итак, принося сие смиренное наше поздравление, умственно объемлем и любызаем священную главу вашего высокопреосвященства, и радуясь сорадуемся вам по причине радостного мiру Господского праздника, всеми чтимого дня рождества Богочеловека Спасителя нашего И. Христа, от сердца желая братской любви вашего высокопреосвященства, да празднуете светло и торжествуете весело сии спасительные дни Рождества и последующее святые дни Богоявления, в совершенном здравии и постоянном благоденствии, как в настоящее лето, так и на многие и всерадостные лета и да достигнете всех вожделенных благ и спасительных прошений. И наступающий новый год да будет также вашему высокопреосвященству благосклонен, здрав и исполнен всякой благостыни.

Принося сие поздравление в глубокой признательности к постоянному благорасположению к нам братской любви вашего высокопреосвященства, молим Бога, да будут богохранимые ваши лета сколько многи, столько и радостны.

Досточтимого вашего высокопреосвященства во Христе возлюбленный брат и совершенно преданный"…

Митрополит Илиупольский Неофит, о котором упоминается в письме, имел пребывание в Московск. Богоявленском монастыре и здесь скончался.⁷⁴¹ Отпевание над

—497—

1860 г.

ним совершал сам митрополит Филарет: довелось и мне участвовать в этом отпевании.

1860-й год я должен по справедливости назвать годиною борьбы и брани с окружавшею меня школьною средою. Начавшиеся в семинарии при о. Леониде⁷⁴² беспорядки, о которых я упоминал выше, продолжались сначала и при мне. Иные наставники или вовсе не приходили в класс, или приходили очень поздно, а ученикам это было и да руку. Ученики при том до того были распущены, что я в присутствии наставников свободно уходили из классов и гуляли по коридорам, куря табак.

Привыкши всегда добросовестно исполнять свои обязанности, я не мог, разумеется, смотреть равнодушно на эти беспорядки, и потому должен был принимать, к их прекращению, те или другие меры. Прежде всего я стал часто посещать классы, и чрез это как наставники стали более или менее опасаться слишком запаздывать приходом в класс, так и ученики боялись уже безвременно выходить из классов, так что однажды инспектор⁷⁴³, обошедши во время классов все коридоры и пришедши ко мне, выражал досаду. Когда я спросил его о причине досады, он отвечал: «как же не досадовать, когда я обошел все коридоры и не встретил ни одного ученика, курящего табак». – Где же они», – спрашиваю я? – «Все в классах». Ну, и слава Богу!», сказал я в заключение.

Между тем, эта исправность продолжалась только до первого отъезда со двора ректора. Раз мы с инспектором приглашены были на экзамен в Лазаревский институт восточных языков. Это было в последних числах мая, или в начале июня. Возвратившись с экзамена около половины второго часа по полудни, мы пошли освежиться в сад. – Проходя мимо открытых окон семинарского корпуса, мы услышали шум и крик учеников. Посмотрев на часы, я увидел, что в это время должны были продолжаться еще классы. Я пошел узнать причину этого неблаговременного шума и крика. Вхожу к верху по лестнице и вижу: все наставники стоят в коридоре пред

—498—

1860 г.

классами и о чем-то горячо спорят. Завидевши меня, все как маленькие школьники бросились по классам. Во всех классах тотчас водворилась тишина; только в одном продолжался еще шум. Вхожу в этот класс и спрашиваю, чей должен быть урок. Отвечают, такого-то наставника. При этих словах входит в класс наставник – это был помянутый выше мой товарищ по академии, Илья Беляев⁷⁴⁴, преподаватель русской гражданской истории. Я обращаюсь к нему с жалобою на его учеников, которые своим шумом препятствовали заниматься своим соседям. Вместо извинения в позднем приходе в класс, мой добрый товарищ отвечает мне: «у вас для этого есть полиция – разумея под этим словом инспекторский надзор. Находя не удобным и неуместным дальнейшее объяснение с раздраженным профессором, я пригласил его после класса прийти ко мне в квартиру. – Приходит гневный профессор в мой кабинет и прежде, чем я успел сказать ему какое-либо слово, он держит ко мне такую грозную речь: «как вы смели делать мне публично замечание? Раньше я не мог прийти в класс, потому что мне нужно было отправить на почту посылку. Да я и в четверть часа наговорю больше, чем вы в два часа», – и так далее в том же роде. – Мне не оставалось более ничего как попросить г. Беляева оставить меня в покое.

При удобном случае, я доложил об этой сцене митрополиту и просил у него наставления, как мне должно поступать в подобных случаях. Владыка, с удивлением выслушав мой рассказ, изволил сказать: «я ничего подобного не слыхал от прежних ректоров. Видно, они, как воры сыщика, меня боялись. Действуй по уставу».

Впоследствии я узнал, что митрополит, в следствие моей жалобы хотел профессора Беляева удалить из Московской семинарии в Вифанскую. Между тем, прежде чем он успел привесть это в исполнение, приехал в Москву исправлявший должность обер-прокурора Св. Синода, князь С.Н. Урусов. Митрополит при свидании с князем, сообщил ему свою мысль относительно Беляева; но князь

—499—

1860 г.

возразил, сказав: «как это можно? Ведь Беляев принадлежит к партии славянофилов: что же скажет о нас эта партия? – Потерпите немного, мы возьмем его в Петербургскую академию, и оттуда непременно спустим». – Митрополит послушался доброго совета князя; между тем, время шло: Беляев продолжал пренебрегать своими обязанностями: и дело кончилось тем, что он ушел не в Петербург, а сошел в могилу, оставив жену с многочисленным семейством.

При прежней системе семинарского образования, преимущественное внимание обращалось на письменные упражнения учеников: для сего наставники обязывались внимательно прочитывать и исправлять их сочинения, а за тем представлять для пересмотра ректору. В Московской семинарии, до моего поступления на должность ректора, не в точности исполнялось это требование, по крайней мере, последний пункт требования. Я стал требовать от наставников прочитанные и исправленные ими ученические сочинения, особенно пред окончанием учебной трети, или года, когда каждый наставник представлял мне по своему предмету разрядный список учеников, с показанием против каждого из них, сколько в продолжении трети или года подано им сочинений, на какие темы писаны сочинения и какого они достоинства. – При сличении этих отметок с представляемыми мне сочинениями, оказывалось иногда не только пристрастие в оценке того или другого сочинения, но оценка делалась даже сочинениям не существовавшим. – Так, я спросил однажды у некоего профессора (Пр…ского) читанные им сочинения одного ученика, который показался мне слишком высоко поставленным в разрядном списке. Профессор представил мне сочинения, но не все, какие означены против имени этого ученика в списке. Я требовал остальные; профессор уклонялся от представления их под тем предлогом, что он их не может отыскать, ссылаясь при том на свою кухарку, которая по своему невежеству могла-де употребить ученическая тетради на подкладку под пироги: объяснение, достойное ученого профессора!… Я позвал наконец самого ученика и спросил его, писал ли он сочинение на такую-то тему: оказалось, что вовсе не писал; а между

—500—

1860 г.

тем этому небывалому сочинению сделана оценка и означена в разрядность списка: такова добросовестность профессора!

Однажды в беседе с митрополитом, по поводу некоторых неурядиц в семинарии, коснувшихся и богослужения в семинарской церкви, я предложил ему вопрос: «Позвольте спросить вас, владыко святый, начальник ли я в церкви над профессорами-священниками, или нет?». – Владыка с изумлением смотрит на меня. – «Я не понимаю, что ты говоришь». – Я повторил вопрос, объяснив ему, по какому поводу я предлагаю этот вопрос. – Владыка на это сказал: «ректор-архимандрит, без всякого сомнения, начальник над профессорами и в церкви». – При этом он спросил: «в каком благочинии числится семинарская церковь?». – Я отвечал: в таком-то. – Потребовавши ведомости этого благочиния, митрополит при мне же написал задним числом на ведомости о семинарской церкви резолюцию в таком смысле, что настоятель семинарской церкви есть ректор и что ему естественно надлежит быть и благочинным над причтом этой церкви. Чрез несколько дней я получаю из консистории указ с прописанием этой резолюции.

Таково было мое положение на должности ректора Московской семинарии.

Обращусь за сим к обычным, ежедневным явлениям и событиям моей жизни.

3-го января писал мне из Петербурга преосвящ. Агафангел⁷⁴⁵ еписк. Ревельский:

«Честь имею препроводить к вашему высокопреподобие изданную мною Книгу Премудрости Иисуса Сирахова в русском переводе⁷⁴⁶, и покорнейше прошу принять ее с такою же искреннею любовью, с какою она посылается.

Я порадовался, что вы перешли на стезю ученой службы. Предполагалось предоставить вами высшее место. Но вмешательство людей: непризванных, подобных А. Муравьеву, воспрепятствовало этим предположениям. Впрочем, воля Божия да будет во всем! Мы счастливы больше тогда,

—501—

1860 г.

когда следуем указанию Промысла, нежели, когда сами пролагаем себе путь.

Примите уверение в моем почтении и искренней преданности. Агафангел еп. Ревельский.

Р.S. Слава Богу, что в Москве возрастает число духовных журналов. Я выписываю и Православное обозрение, и Душеполезное чтение. Господь да благословит это почтенное предприятие рабов своих!».

Первыми редакторами Московских духовных журналов были: «Православного обозрения» – профессор богословия в М. университете, священник Н.А. Сергиевский⁷⁴⁷, а «Душеполезного чтения» – священник Казанской, что у Калужских ворот, церкви А.О. Ключарев (впоследствии епископ Дмитровский, а ныне архиепископ Харьковский, Амвросий.⁷⁴⁸ Название последнего журнала принадлежит мне, так как о. Ключарев, предпринимая издание журнала, обращался ко мне с приглашением к участию в этом журнале и спрашивал меня, какое бы приличное название дать этому журналу.

По мере получения преосв. митрополитом писем с востока, от греческих Иерархов, он передавал мне эти письма для перевода на русский язык. В феврале месяце получено было его высокопреосвященством два письма: одно от Трапезунтского митрополита Константина, а другое от Антиохийского патриарха Иерофея.

Митрополит Константин писал от 1-го февраля:

«Высокопреосвященнейший владыко!

Здешнее малое православное общество, подвергаемое злоумышлениям врагов, старающихся совратить души, не утвержденные в православии, обращалось к любезной сестре, богохранимой России, прося вспомоществующей; руки, дабы возмогло сделать тщетными вражеские намерения, вместо вредных вод, которые приходят под видом просвещения, предлагая для жаждущих душ спасительные бесхитростные ключи. Благочестивая и покровительствующая

—502—

1860 г.

благочестивым Россия не отказала в своей помощи, и мы получили. А ваше высокопреосвященство благоволительно призрели на посланного для сего, оказавши свое вседействующее предстательство. За сие явственно провозглашая глубокую и пустившую глубокие корни в нашей душе признательность, малое православное общество (а с ним и я смиренный, недостойно именуемый пастырем его) осмеливается чрез меня повергнуть ее пред вашим высокопреосвященством и просить, дабы ваше высокопреосвященство удостоили известить о ее чувствованиях и прочих благодетелей, так как оно может принесть одно сие приношение. Да вспомнит ваше высокопреосвященство во святых своих за все христианство молитвах и о нас, и о малом нашем обществе, дабы мы возмогли низложить все, что нечестие и неправославие замышляет против православия:

В Трапезунте 1-го февраля 1860 г.

Пребываю вашего высокопреосвященства нижайший и малейший во Христе брат, Трапезунтский Константин». Содержание послания Антиохийского патриарха из Константинополя от 6-го февраля следующее:

«Высокопреосвященнейший и всечестнейший митрополит Московский и Коломенский, о Христе Боге возлюбленнейший и вожделеннейший брат и сослужитель мерности нашей, господин Филарет! С величайшим удовольствием приветствуем вас, ваше высокопреосвященство, с любовью братски о Господе обнимая вас.

Не только уже тогда, когда получаем письма от вашего высокопреосвященства или, когда имеем честь отвечать на них, даже при одном представлении себе вашего достопочтенного образа, начертанного на скрижалях сердца вашего, чувствуем мы великое утешение и духовную радость. Сие самое и было с нами в то время, когда получили мы за № 3 января 5-го дня достопочтеннейшее послание вашего высокопреосвященства, из которого известившие вожделеннейшим для нас здравии вашем, весьма возрадовались, воздавая славу Промыслителю всяческих, сохраняющему вас во здравии.

Вместе с поздравительными приветствиями и благожеланиями на новый год спешим засвидетельствовать вашему высокопреосвященству глубочайшую признательность,

—503—

1860 г.

надеясь взаимно заслужить братскую любовь и предстательство вашего высокопреосвященства.

Прочитав с подобающим вниманием все, что заключается в послании вашего высокопреосвященства, равно как и определение комитета духовной цензуры, мы хорошо уразумели его примечания, сделанные на книгу «Ἠθικὴ τοῦ Κοῦμα», – арабский перевод ее, присланный вашему высокопреосвященству господином Иоанном Пападопуло, нашим Дамасским архимандритом, дерзнувшим сделать сие без нашего ведома и дозволения. Посему и мы, согласно с вашим решением (признанием), благорассудили исправить сию книгу и намерены в удобное время рассудить (позаботиться) о ней и рассмотреть ее вместе с теми, которые, обладая богословскими познаниями, твердо содержать здравое и правое учение нашей православной веры.

Высокопреосвященнейший! Находящийся под вашим покровительством отеческим наш иеромонах – кир Анфим вот уже 17 лет, и вместе с блаженным Неофитом Илиопольским, и один, верно и усердно служил святейшему патриаршему престолу Антиохийскому. Посему мы, следуя богодухновенному Писанию, глаголющему: «добре трудящиися сугубыя чести сподобляются», заблагорассудили произвести его на степень архимандрита-игумена в находящейся в столичном города Москве монастырь, называемый именем святого Ипатия и принадлежащий нашему Антиохийскому престолу. Посему и просим братски ваше высокопреосвященство содействовать в случай нужды преставлению о его произведении.

Вполне надеясь встретить на наше прошение братское сочувствие вашего высокопреосвященства, лобызаем вас о Христе, прося вам свыше множайших и спасительнейших лет.

Вашего высокопреосвященства о Христе возлюбленный брать, с совершенным почитанием, патр. Антиохийский Иерофей».

В январе преосвященный Елпидифор⁷⁴⁹, епископ Вятский переведен был на вновь учрежденную епархию Таври-

—504—

1860 г.

ческую, а на его место в Вятку назначен был 6-го февраля, викарий С.-Петербургский, еп. Ревельский Агафангел. Предпринимая далекий путь, преосв. Агафангел писал мне от 18-го февраля:

«Имея намерение отправиться на 2-й неделе великого поста в Вятку – место нового служения моего, покорнейше прошу дать мне с двумя человеками пристанище в ваших кельях дня на два или на три. А вместе с тем покорнейше прошу ваше высокопреподобие поручить кому-либо из опытных и благонамеренных людей присмотреть дорожный зимний возок, в котором мог бы я добраться от Москвы до Вятки с иеромонахом и послушником и в котором можно бы было поместить два или три чемодана. Прошу также приказать узнать и о цене возка.

Из Москвы хотелось бы съездить в лавру. Не знаю, не будет ли портиться уже дорога; время выезда из Петербурга пока еще не известно мне».

1-го марта писал мне, ректор Московской духовной академии архимандрит Сергий⁷⁵⁰:

«По возвращении моем из Москвы получили я здесь в академии слух, что Заиконоспаский смотритель жестоко наказывает учеников. Слух этот получил я от профессора Е.В. Амфитеатрова и П.С. Казанского, которые указывают несколько возмутительнейших случаев, и кроме того Петр Симонович⁷⁵¹ подтверждает, что иеромонах Дионисий⁷⁵² еще на Перерве был известен своею жестокостью при телесных наказаниях мальчиков.

Посему я желал бы, чтобы вы немедленно призвали к себе Заиконоспасского смотрителя, сообщили ему неблаго-

—505—

1860 г.

приятные о нем толки и воспретили ему присутствовать при телесных наказаниях мальчиков. Если он находит такие наказания необходимыми, то пусть сам не распоряжается ими, а наказывать виновных пусть поручает инспектору своему, А. Невскому⁷⁵³, который уже давно известен, как человек спокойный, рассудительный, любящий мальчиков, и потому совершенно далекий от того, чтобы искать удовольствия в их мучении. О смотрителе же утверждаюсь, будто он поставляет для себя большое наслаждение в том, чтобы смотреть на мучение и унижение истязуемых учеников».

Приказание высшего начальника, без сомнения, было исполнено мною в точности.

7-го ч. получил я телеграмму с извещением, что преосвященный Вятский Агафангел едет в Москву и просит выслать за ним на станцию железной дороги к 7½ утра 8-го ч. экипаж.

Преосвященный остановился у меня в семинарии и пробыл несколько суток.

12-го ч. писал мне ректор Вифанской семинарии архим. Игнатий:

«На днях поступила ко мне рукопись, присланная в цензуру: – Октябрьская Минея XI в., изданная г. Гезеном. В предисловии восписуется похвала вашему просвещенному участию в сем деле и радушию вашему всегдашнему.

Прошу усердно вас уведомить меня, чем главным образом отличается сия древняя Минея от современной месячной Минеи. Из предисловия видно, что вам сей предмет довольно близко знаком.

Читаю я теперь, когда освобождаюсь от древних более необходимых занятий, Новозаветную св. историю свящ. Гр. Быстрицкого⁷⁵⁴, и признаюсь, – читаю с удовольствием. А Ветхозаветная история, им составленная, по определению

—506—

1860 г.

комитета, поручена цензору Филарету Александровичу Сергиевскому.⁷⁵⁵

г. Урусов⁷⁵⁶ 6-го марта прибыл в Кострому, употребив на путешествие гуда из Казани целую педелю. В Казани он слушал не одну лекцию, и особенно восхищался лекциями Щапова.⁷⁵⁷ Вообще семинарии, обозренные им, произвели на него не дурное впечатление. Вероятно, на следующей неделе у нас будет.

Испрашивая ваших св. молитв, и взаимно вознося о вас постоянные, хотя и недостойные моления к престолу Всевышнего, имею честь быть с братскою любовью и преданностью архимандр. Игнатий.

P.S. Ответ в консисторию по делу пенсии покойного свящ. Иакова Ильича⁷⁵⁸ послал от нас еще вчера».

Священник Иоакиманской церкви Иаков Ильич Владыкин, о пенсии коего упоминается в письме ко мне о. Игнатия, – был, как известно уже из предъидущего, моим наставником во Владимирской семинарии и моим покровителем, и советником, когда я вступал в академию. Вследствие продолжительной болезни (рак в желудке), он скончался на первой неделе великого поста (в понедельник, 14-го февраля), в Университетской клинике, оставив в наследство своей жене и двум дочерям четыре рубля. По долгу уважения к почившему наставнику и по чувству сострадания к его осиротелой семье, я обратился к известной благотворительнице, графине Анне Георгиевне Толстой с усердною просьбою о помощи несчастному семейству. Благодетельная графиня тогда же прислала мне для этого семейства в единовременное пособие 100 рублей, и за тем назначит ежемесячную пенсию по 15-ти рублей. В среду 16-го числа я совершил отпевание

—507—

1860 г.

над усопшим иереем Иаковом в приходской церкви св. Иоакима и Анны, что за Москвой-рекой; прихожане, ценившие достоинства покойного их пастыря и сочувствовавшие бедственному положению его осиротелого семейства, устроили на свой счет приличное погребение.

На память о почившем моем наставнике я получил от его вдовы, Ольги Ивановны, следующие две книги: 1. Чин избрания и рукоположения архиерейского, М. 1725 г.; 2. Michaelis Permanederi, Bibliotheca patristica, tom 1 Landishuti, 1841.

В 62-м номере Московских ведомостей от 18-го марта 1859 г., в литературном отделе, под рубрикой: «Материалы для физиологии общества», помещена была под числом IV большая, но язвительная статейка о поступившем в одну семинарию, около года тому назад, новом начальнике. – Здесь сообщается, что первым повелением нового начальника было, чтобы никто из учеников не смел читать «светских книг»; затем он прекратил издание литературных журналов, затеянных учениками: запретил ученикам хождение в театр, и что наконец в семинарии даже мука, которою кормят воспитанников, омертвела и окаменела.

Имя автора этой пасквильной статьи означено словом «Глаголь». – Меня уверяли тогда, что автор этой статьи никто иной, как исключенный из среднего отделения Моск. семинарии ученик Ф. Гиляров.

Приняв эту глупую и дерзкую статью на свой счет, я написал на нее опровержение и представил митрополиту:

Вот что я писал в своем опровержении:

«В № 62 Московских ведомостей за текущий 1860-й год помещена, между прочим, статья автора, означившего свое имя словом: «Глаголь». В статье этой выводится на сцену новый, около года тому назад поступивший в одну семинарию, начальник и представляются его первоначальные действия и распоряжения по семинарии.

По некоторым выражениям, встречающимся в статье, можно догадываться, что автор ее имел в виду семинарию Московскую, а под именем нового начальника этой семинарии разумел настоящего ректора

Допустивший такую догадку, считаем долгом объяснить.

—508—

1860 г.

сколько правды заключается в помянутной статье и какой ее смысли. Разберем каждое ее выражение отдельно.

«Первым повелением его (нового начальника семинарии), пишет автор, было, чтобы никто из учеников не смел читать «светских книг».

Первое слово и первая ложь. Такого приказания, или, говоря словами автора, повеления даваемо не было и не могло быть дано: можно ли воспрещать ученикам семинарии чтение всех без исключения светских книги, когда в семинарии, согласно с ее уставом, преподаются, наравне с духовными, и некоторые из светских наук, как-то: философия, словесность, история, математика, физика и пр.? – А если запрещалось и запрещается ученикам читать книги содержания безнравственного: то это долг каждого начальника д. семинарии: тем более, что это требуется 66-ю ст. семинарского устава.

«Если кто-нибудь попадался с светскою книгою из учеников своекоштных, то его ставили на колена в столовой комнате во время обеда, будь они хоть богослов, молодой человек иногда лет 22–23»!

Подобных случаев, сколько мой припомнить, не было ни одного.

«Если в такое преступление впадали ученики казенного кошта, начальники исключали его с казенного кошта».

Случаи наказания казеннокоштных учеников (хотя и не исключением с казенного кошта) были, но не за чтение светских вообще книги, а за чтение, и при том не своевременное, книги пустого или даже безнравственного содержания (каковы некоторые из повестей и романов). И это на основании той же 66-й статьи устава дух. семинарий. Говорю, несвоевременное. Случалось, нередко и самому видеть и от о. инспектора и его помощников слышать, что некоторые из казеннокоштных учеников читали и читают повести и романы тотчас после утренних молитв, когда всего естественнее ученику заниматься приготовлением урока или сочинением; а также вечером, во время занятных часов, не выучивши данных к следующему дню уроков. Бывали даже случаи, что некоторые из учеников семинарии изобличаемы были в чтении повестей и романов в классе, при наставнике.

—509—

1860 г.

Спрашивается после сего, может ли начальник семинарии, без существенного вреда для духовного образования, допускать такое несвоевременное чтение книг, не относящихся прямо к цели образования духовного юношества,

«Позволялось читать только духовные книги»

Не только позволялось, но и внушалось чтение таких именно книг, как более всего необходимых и важных в деле образования будущих проповедников слова Божия.

«А желательно было бы узнать различие между светскими и духовными книгами: какие относятся к светским, какие к духовным?"… и пр.

Пусть автор спросит об этом каждого ученика семинарии.

«Решено было сжечь все безнравственные книги, находящиеся в ученической библиотеке, и преимущественно Пушкина и Гоголя» и пр.

Ученическая библиотека состоит из книг, покупаемых на деньги, добровольно жертвуемые учениками. Выбор и покупка сих книг производится кем-либо из наставников под непосредственным надзором семинарского начальства, и потому книг безнравственных, достойных сожжения, в ученической библиотеке быть не может. Если же и случается иногда видеть у учеников книги мало полезные и даже вредные, то они не из ученической, а из посторонних библиотек. Картина пожара, представленная автором, есть не более, как плод его расстроенного воображения.

«Ученики затеяли составлять журналы, в которых помещались бы лучшие сочинения, писанные на заданные профессором темы, переводы с древних и новых языков и еще кое-какие рассказы, повести в стихах и прозе, критики» и т.п.

Действительно, некоторые из учеников среднего, а частью и низшего отделения семинарии предприняли было составлять журналы, или точнее, сборники статей, разного содержания, частью оригинальных, частью переводных, в стихах и прозе. Давно ли начались эти журналы и с чьего дозволения, в точности неизвестно. По крайней мере, ни я, ни инспектор до сентября минувшего года ничего об этом не знали, между тем как некоторые из профессоров

—510—

1860 г.

имели о том сведение. Когда же я услышал о существовании каких-то журналов, составляемых учениками, немедленно поручил инспектору разведать об этом и сообщить мне. В ноябре или декабре о. инспектором доставлено мне 2 выпуска рукописного журнала, под заглавием Попытка. Содержание первого выпуска разделено на четыре отдела:

I. Русская словесность,

II. Иностранная словесность,

III. Критика,

IV. Смесь.

Во втором выпуске только два отдела: литературный и критический. Из статей, заключающихся в этих двух выпусках журнала, нет ни одной, писанной, как уверяет г. Глаголь, на заданную профессором тему, или переведенной с какого-либо древнего языка. Но по исследовании оказалось, что статьи как оригинальные, так и переведенные с новейших иностранных языков писаны учениками произвольно, без ведома наставников; и хотя справедливо, что большая часть сих статей содержания безразличного; но некоторые из них (как наприм., поэма: Ревнитель по Боге, где в стихах описывается соблазн Евреев от Мадианитян, переведенная с французского статья под заглавием: Два 48-х нумера, водевиль: Разочарование и пр.), по содержанию своему, никак не могут быть одобрены для духовного воспитанника.

«Кажется, ничего лучше этого (т.е. составления журналов), нельзя было придумать. Ученики приучились бы писать самостоятельно. А между тем и лишнее время уходило бы на занятия серьезные"…

Никто не станет осуждать учеников за сочинения дельные и серьезные, хотя бы они писаны были и не на заданные профессором темы: но, во-первых, из числа статей, помещенных в двух выпусках помянутого выше журнала, сочинений дельных и серьезных оказывается очень мало, а, во-2-х, много ли может оставаться свободного времени у ученика семинарии, если он в точности и с усердием исполняет свои обязанности? При том, упражнения в сочинениях, какие постоянно, во все время учебного курса, пишутся учениками семинарии на заданные профес-

—511—

1860 г.

сорами по разными наукам темы, разве менее могут приучить к самостоятельности, нежели занятия произвольные?

«Это дошло до начальника». – «Позвать писавших к мне». – Те явились. – Что это вы затеяли? и пр.

Призван был только редактор журнала, т.е. ученик, который занимался собранием и частью переписыванием статей. И ему внушено было, чтобы он усерднее занимался своим, а не посторонним делом. Дальнейший разговор, представленный г. Глаголем, также, как и сцена сожжения книг, есть плод его воображения.

«Недавно вышло от начальника запрещение ученикам ходить в театр под опасением в противном случае быть исключенным из семинарии за дурное поведение».

В таком запрещении к удовольствию семин. начальства, не было никакой надобности: ибо казеннокоштные ученики, находясь в корпусе, никогда не ходят в театр, и не имеют для этого свободного времени, а своекоштные находятся под непосредственным надзором своих родителей и родственников… Но если бы и было сделано подобного рода запрещение; то едва ли семинарское начальство заслуживает за сие упрека, если иметь в виду 18-е правило Карфагенского собора, возбраняющее мiрские зрелища детям священнослужителей.

«Видно хотят во что бы то ни стало остановить в семинары всякое живое движение, омертвить ее, окаменить».

Позволять духовным воспитанникам, готовящимся быть проповедниками слова Божия и совершителями таинств читать без разбора всякую книгу, писать, о чем захотят сами, свободно посещать театры и всякие мiрские зрелища – ужели это значит воспрещать им живое движение? Ужели в этом должно состоять приготовление к их будущему служению церкви?!

«В семинарии даже мука, которою выкормить (?) воспитанников, омертвела и окаменела».

Это отчасти справедливо. Заготовленная в начале прошедшего года, до моего вступления в должность, ржаная мука, от сильных ли жаров минувшего лета, или от сырости помещения, где она хранилась, действительно несколько слеглась и к концу года оказалась не так вкусною».

—512—

1860 г.

Когда митрополит прочитали мое опровержение, то спросил: «что же, думаешь ты это напечатать»? – Нет, – сказал я ему в ответ, – это написал я не для печати, а только лишь для сведения вашего высокопреосвященства «.

На моем опровержении владыка написал от 20-го апреля следующую резолюцию: «Надобно знать, кто наставники, которые знали о предпринятом тайно журнале, и не предупредили ректора при самом начала дела»?

По поводу этой архипастырской резолюции я доносил его высокопреосвященству от 22-го апреля, что о существовании журнала знали все почти наставники.

Возвращаюсь назад.

20-го марта писал мне из Петербурга, вызванный туда для преподавания лекций по русскому языку Государю Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу, профессор Московская университета Ф. Иван. Буслаев⁷⁵⁹:

«После трехмесячного пребывания в Петербурге, наконец могу вам сообщить положительные сведения о нашем житье-бытье и о моих ученых занятиях, для которых я сюда вызван. Но прежде нежели буду говорить о себе, имею честь сообщить вам об одном официальном деле.

Уважая ваши ученые заслуги, граф Блудов⁷⁶⁰, в качестве президента Академии Наук, поручил мне войти с вами в сношение по делу об издании Византийских историков⁷⁶¹ и исторических документов, которое Академия Наук в настоящее время предпринимает. Эти памятники будут издаваться частью в греческих подлинниках с латинским переводом, частью в древних славянских текстах, буде подлинники не окажутся на лицо. Вы, как отличный знаток греческих рукописей Синод. Библиотеки, благоволите нам сообщить следующее:

1. Какие имеются в Синод. библиотеке хронографы и исторические сочинения на греческом языке, доселе еще не изданные или изданные недостаточно сравнительно с рукописными текстами?

—513—

1860 г.

2. Нет ли в греческих сборниках каких-либо замечательных исторических монографий, отдельных статей, отрывков, дополняющих изданные Византийские источники?

3. Сообщите указания имеющихся в Синод. библиотеке греческих рукописей – писем, посланий Византийских императоров и духовенства, и других, тому подобных, исторических документов.

4. Нет ли каких документов для истории монастырей, сооружения храмов, публичных зданий и т.п.

Зная, что ваши многочисленные занятия по службе не дадут вам возможность немедленно приступить к решению этих вопросов, прошу вас покорнейше на первый раз сообщить нам по крайней мере то, что вы имеете под руками об этом предмете в настоящее время из ваших приготовленных соображений для Синодального каталога. Ваше уведомление немедленно будет представлено мною графу Блудову для соображения по предпринимаемому изданию.

Если вам нужен будет по этому делу помощник, рекомендую вам кандидата Веселовского⁷⁶², который уже работает в Синод. библиотеке над греч. рукописями.

Теперь о себе и о своих:

Мои здешние занятия совершенно такие же, как и в университете. Читаю лекцию три раза в неделю, по часу. Накануне целый день готовлю лекции и все сполна пишу. Августейший слушатель⁷⁶³ моими лекциями интересуется как это я неоднократно слышал от таких лиц, как граф Блудов, князь Гагарин – вице-президент Академии художеств и некоторые другие. Лекции веду самым ученым строгим образом. Сообщаю все существенное в русской жизни и старине и стараюсь постоянно знакомить с источниками. Государь Наследник читает по моему указанию не только печатные пособия, но и древние рукописи. Об Изборнике Святославовом 1073 г. было две лекции. Те-

—514—

1860 г.

перь эта рукопись находится в кабинете Его Высочества – Наследника.

Меня радует та мысль, что он лучше всех из аристократов будет знать нашу старину и народность! Его ежедневные успехи и внимание поощряют меня к неусыпной, самой напряженной деятельности.

Кроме лекций делаю мало, потому что все свои силы решился сосредоточить в течение этого года на великое дело, которое поглощает все мое внимание.

Прошу засвидетельствовать мое глубочайшее почтение о. Леониду.⁷⁶⁴

Жена и сын свидетельствуют вам свое почтение и просят вашего благословения.

С глубоким уважением и преданностью остаюсь искренно вас любящий"…

Что отвечал я на это интересное письмо, – не помню.

21-го марта писал из Константинополя преосвященному митрополиту Филарету Антиохийский патриарх Иерофей.⁷⁶⁵ Вот русский перевод патриаршего послания:

«Высокопреосвященнейший и достопочтеннейший митрополит Московский и Коломенский, о Христе возлюбленнейший и вожделеннейший брат и сослужитель нашей мерности, господин Филарет!

С величайшим удовольствием обнимаем и с сердечною любовью, братски лобызаем ваше достопочтеннейшее высокопреосвященство!

Опять благоприятный для нас повод, опять благодарная причина побуждаешь нас писать, следуя древнему обычаю, братское послание к вашему высокопреосвященству.

И мысленно приближаясь существом нашим (διὰ τῆς παροῦσης ἡμῶν), радостью сорадуемся вашему высокопреосвященству, по случаю наступающих Господних праздников и спасительных для мiра торжеств светоносного и тридневного из мертвых воскресения Спаса нашего И. Христа и, целуя целованием святым священную главу вашего высокопреосвященства, от глубины сердца желаем вам праздновать светло и торжествовать радостно светоносные-

—515—

1860 г.

сии дни до старости глубочайшей и маститой для славы всего православия, для основания и утверждения гонимых и бедствующих на всем востоке христиан православных и для нашего духовного утешения и спокойствия.

Несомненно, веруем, что, как мы непрестанно воспоминаем ваше высокопреосвященство, так и вы, достопочтеннейшее ваше высокопреосвященство, воспоминаете нас и при общественных священнодействиях и в своих благоугодных молитвах ко Всевышнему, предавая себя которым, а вместе, соединяя в продолжении жизни и свои, оканчиваем, ограничиваясь сим.

Вашего достопочтеннейшего высокопреосвященства о Христе возлюбленный брат и всецело расположенный Антиохийский Иерофей».

14-го апреля писал мне из Вятки преосвященный Агафангел⁷⁶⁶:

«Приношу вашему высокопреподобию сердечную благодарность за ваше истинно родственное и искреннее радушие. У вас и с вами я провел время с великим утешение и отдохнули душой. Господь Бог да воздаст вам сторицею за вашу Христову любовь, да ниспошлет и вам столь же обильные утешения, столь же искреннее сочувствие ближних, с какими вы призрели странника, путешествовавшего во имя Господне!

Благодаря Бога, прибыл я в Вятку 25-го марта, в праздники Благовещения и по благодати Божией начал свое служение на новом месте святою литургией. В пастве встретили и любовь, и усердие, и благочестие. Духовенство скромное и благочестивое. Помещение мое очень удобное. Власти гражданские добрые и приветливым. Господь да даст мне быть достойными всех этих великих милостей Его!

Испрашивая вам от Господа Бога всех благ душевных и телесных, честь имею быть с совершенным почтением, преданностью и любовью вашего высокопреподобия усерднейший богомолец Агафангел еписк. Вятский».

6-го мая Синодальный ризничий, соборный иеромонах Феодосий⁷⁶⁷ препроводили ко мне при отношении за № 232

—516—

1860 г.

1000 рублей серебром, назначенные мне, по ходатайству Синод. конторы, Св. Синодом в награду. Об этом, вслед за тем, уведомлял меня прокурор Синодальной конторы А.А. Лопухин отношением от 16 мая за № 426. В отношении этом изложено:

«Конторою Св. Синода слушан указ Св. Правительствующего Синода, от 18-го минувшего апреля за № 1569, коим дано знать сей конторе к надлежащему исполнение, что согласно с ходатайством конторы, Св. Синодом определено: в вознаграждение полезных трудов ваших по Патриаршей ризнице и библиотеке, выдать вам 1000 р.с. из хранящихся в Синод ризнице остаточных денег, вырученных от продажи ризничных материалов.

Почему конторою Св. Синода определено: с прописанием указа, к Синодальному ризничему соборному иеромонаху Феодосию послать (и послан) указ, чтобы из хранящихся в Синод. ризнице остаточных денег, вырученных от продажи ризничных материалов, выдать вам с распиской 1000 р.с. и по исполнении донести конторе Святейшего Синода.

О чем, по поручению конторы Св. Синода, и имею честь уведомить ваше высокопреподобие».

Расскажу здесь нечто курьезное об обстоятельстве, предшествовавшем этой награде.

Не помню, в феврале или в марте, приезжаю я раз утром на Троицкое подворье, к митрополиту. Туда же предо мною приехал и Успенский протопресвитер, член Синод. конторы, Димитрий Петрович Новский.⁷⁶⁸ Лишь только он вышел из кабинета владыки меня позвали туда. Владыка встречает меня такими словами: «вон, протопресвитер говорит, что тебя следует наградить за труды по ризнице. Какой ты желаешь себе награды – удовлетворения честолюбия, или корыстолюбия?» – Корыстолюбию, – отвечаю я. Владыка, рассмеявшись, спрашивает: «почему же корыстолюбию? – «потому что я, приступивши к изданию разных ученых трудов, задолжал в типографию и в бумажную лавку: поэтому для меня полезнее и нужнее награда денежная, чем какая бы то ни было другая».

—1—

1860 г.

– «Ну, хорошо, с благосклонностью продолжал владыка, – теперь мы представим тебя к денежной награде, а на следующий год я представлю тебя к ордену». – То и другое было исполнено в точности.

7-го ч., в 5 ч. утра, писал мне добрый товарищ мой, Вифанский ректор, о. Игнатий:

«Рукопись, издаваемая г. Гезеном: «Октябрьская служебная Минея 1096 года», просмотрена и по мнению цензуры может быть одобрена к напечатанию. Остается только узнать мнение владыки.

Не возьмете ли вы на себя труда показать сию Минею владыке и от имени цензуры попросить у него частным образом разрешения одобрить рукопись? Кажется, можно сие сделать и без Св. Синода. Впрочем, как благоугодно святителю нашему.

Препровождаю к вам сию рукопись потому, что вы в ней принимаете участие. До проезда же владыки в лавру, кажется, долго будет откладывать. А прямо нам ему посылать рукопись не совсем удобно.

В половине апреля я послал: Новозавет. Историю (свящ. Быстрицкого), но владыка, вероятно занятый множеством других дел, еще не возвращал. – Когда же приходилось показывать ему рукописи лично: то он пересматривал всегда при мне, и чрез несколько минут отдавал назад с известным приговором.

Из вашего вертограда потребуют в Академию 4-х, а «от нас 3-х студентов. Особенное внимание будет обращено на доброе поведение.

Прошу уведомить меня, что вы полагаете представить к публичному⁷⁶⁹ из богословия. Не думаете ли также просить у святителя прибавления оклада на содержание каждого казеннокоштного и полуказенного ученика училища? Кажется, по нынешней дороговизне справедливость требует возвысить первый оклад до 40 р. сер., а полуказенный – до 20 р.с. С своей стороны я думаю просить святителя, когда будет здесь. А вы, без сомнения, напишете мне о результатах своей просьбы.

Прошу вас написать ко мне поскорее, что скажет свя-

—518—

1860 г.

титель о рукописи, и возвратить на имя правления Вифанской семинарии самую рукопись, чтобы мне подписать без промедления.

Желая вам в доброй радости совершить праздник св. Николая и воспомянуть годовщину служения в семинарии и церкви Николаевской к утешению вашему, с братскою любовью и преданностью пребыть честь имею архим. Игнатий.

Р.S. Ныне жду к себе матушку.

О. инспектору усерднейший поклон».

17-го ч. писал мне секретарь Моск. комитета духовной цензуры, профессор академии Петр Симонович Казанский⁷⁷⁰:

«Не зная, наверное, в Москве ли г. Гезен, обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою переслать к нему рукопись сию, требующую некоторых исправлений. Беспокою вас потому, что Александры Васильевич⁷⁷¹ сказал мне, что вы близко знакомы с ним. Тетрадка в книге и письмо следуют г. Гезену. Да не сетует он на нас. Это делается для ускорения дела. Простите меня, что я решился вас беспокоит.

С глубокими почтением и совершенною преданностью есмь ваш покорнейший слуга».

18-го ч. писали мне о. ректор Моск. академии и настоятель Заиконоспасского монастыря, архим. Сергий⁷⁷²:

«Обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою. Примите на себя труд быть на всенощном бдении во Владимирской церкви в навечерие 21-го числа и в самый праздник отслужить литургию. Ежели служение будет архиерейское: то пригласите с собою к сослужению и о. инспектора.

После же литургию прошу вас воспользоваться приглашением, какое предложит вам пли о. казначей, или, в случае его болезни, о. Климент».

21-го мая – день празднования Владимирской иконе Божией Матери – храмовый праздник в приписной к Заиконоспасскому монастырю Владимирской церкви, куда ежегодно

—519—

1860 г.

в этот день, совершается из Успенского собора крестный ход и где бывает обыкновенно архиерейское служение.

19-го числа получил я от Вифанского о. ректора архим. Игнатия письмо, в котором он пишет от 18-го:

«Хотя я и думал содействовать к отправлению в Св. Синод рукописи Гезена во вторник прошедший: но канцелярия не успела приготовить дела; а когда была предложена рукопись на общее рассуждение по случаю общего собрания у меня цензурного комитета; то положили за лучшее вместо того, чтобы в бумаге, посылаемой в Св. Синод, оговаривать некоторые ошибки, вкравшиеся в рукопись (напр., в тропаре: Пречистому образу там написано: изводи вместо изволи), – попросить предварительно частным образом самого г. Гезена тщательнее сверить рукопись с оригиналом – и по местам с нынешнею печатною Минеей. В первый почтовый день Петр Симоныч⁷⁷³ и посылал ему рукопись. Теперь дело завысит от издателя. Как скоро он возвратит нам рукопись, то она немедленно будет послана в Синод, а я постараюсь вас уведомить.

Мы теперь недоумеваем, приедет ли святитель к Троицкому празднику. Не остановили бы его два необходимые архиерейские служения накануне Троицына дня. Вскоре после его приезда готовят закладку церкви в пустынях отдаленных, где уже теперь есть часовня и до 8 братий, и в Вифании.

Не погневайтесь, что мы еще не отвечали на ваш запрос о числе вакансий, который можно уступить для ваших училищ. – Требуем теперь списки от своих училищ, чтобы видеть, сколько останется мест. Мы были бы очень благодарны, если бы вы от канцелярии или даже частным образом на мое имя прислали нам сведение, сколько в настоящее время находится учеников в высшем отделении Заиконоспасского, Андрониевского, Донского, Коломенского и Перервинского училищ. Тогда бы наши соображения могли быть точнее. Вероятно, время еще терпит окончательными решением.

Желательно было бы знать о степени здоровья преосв.

—520—

1860 г.

Леонида. Служит ли он теперь и ездит ли по вторникам и пятницам на Троицкое подворье?

Хотим по вашему примеру приобрести нового профессора. У нас Св. Писание и Библ. истории слушают оба отделения у одного наставника – вместе, что представляет не малое затруднение. – Прошу уведомить меня, сколько у вас в настоящее время учеников средн. отделения.

Преданный вам а. Игнатий.

Р.S. Цензор Наумов⁷⁷⁴ уволен от должности за то, что пропустил Русские легенды Афанасьева⁷⁷⁵, не свободный от кощунства над предметами веры Христовой. Святитель прислал нам свою переписку по сему делу».⁷⁷⁶

Виновником запрещения легенд Афанасьева я могу почитать отчасти себя. Прочитавши эти, преисполненные кощунством, легенды, я показал их митрополиту, а он написал о них, кому следует. Впрочем, впоследствии, если не ошибаюсь, они опять были изданы.

27-го ч. я имел честь получить из Императорского Русского Археологического общества отношение от 28-го апреля, за № 62, за подписью секретаря общества Дмитрия Васильевича Поленова, следующ. содержания:

«Ваше высокопреподобие,

честнейший отец архимандрит!

Императорское Русское Археологическое общество, обратив внимание на превосходные труды ваши по части церковных древностей нашего отечества и в надежде на содействие ваше в его занятиях, избрало ваше высокопреподобие в заседании, бывшем 22-го минувшего марта, своим членом-корреспондентом.

Вменяя себе в приятную обязанность известить о сем вас, милостивый государь, имею честь препроводить диплом на это звание, устав общества и издаваемые оным Известия.

Поручая себя святым молитвам вашим, покорнейше

—521—

1860 г.

прошу принять уверение в совершенном моем почтении и преданности Д. Поленов».

В дипломе изображено:

«Императорское Русское Археологическое общество, под председательством Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича⁷⁷⁷, избрало ректора Московской духовной семинарии, архимандрита Савву в число своих членов-корреспондентов.

Санкт-Петербург. Апреля 19 дня 1860 года.

Председатель Константин.

Помощник председателя граф Блудов.

Секретарь Д. Поленов».

Совсем неожиданно удостоившись такой чести, я поспешил довести о сем до сведения преосв. митрополита, находившегося в это время в Троицкой лавре, и просить благословения его высокопреосвященства на принятие предложенного мне почетного звания. В ответ на это владыка писал мне от 1-го июня;

«Отцу ректору, с сотрудниками, Божие благословение, и мир, и успех.

Почему не принять вам избрание в сотрудники Археологического общества?

Нам приятно, что ваши труды и познания приобретают вам справедливое внимание».

Вслед за тем, от 27-го июня, писал я в Археологическое общество:

«Минувшего мая 27-го дня имел я честь получить отношение Императорского Археологического общества от 28-го апреля текущего года за № 62, коим общество извещает меня, что оно в заседании, бывшем 22-го минувшего марта, избрало меня своими членом-корреспондентом; причем препроводило ко мне диплом на это звание, устав общества и изданные оным Известия».

Почитая за особенное счастье принадлежать к числу ученых и благородных деятелей на поприще Отечественной археологии и взирая на усвоенное мне звание члена-корреспондента Императорского Археологического общества, как на знаки благосклонного ко мне внимания со стороны общества,

—522—

1860 г.

приношу за сие мою искреннейшую и глубочайшую благодарность, и вместе с тем вменяю себе в обязанность, по мере возможности, содействовать обществу в его полезных трудах.

При сем, как первый опыт моих археологических занятий, честь имею препроводить для библиотеки общества два экземпляра, составленного мною «Указателя Московской патриаршей ризницы и библиотеки» и три экземпляра изданной мною же на французском языке книги, под заглавием: «Sacristie Patriarcale dite Sinodale de Moscou».

Вместе с тем писал я особо секретарю общества, Д.В. Поленову⁷⁷⁸:

«Получив отношение из Императорского Археологиче-

—523—

1860 г.

ского общества за подписанием вашего превосходительства с уведомлением об избрании меня в члены-корреспонденты общества, я был глубоко тронут столь лестным для меня вниманием гг. членов общества. Но как ни лестно для меня звание члена-корреспондента Археологического общества, как ни искренне мое желание и усердие отвечать возлагаемым на меня ожиданиям общества относительно содействия в его занятиях, я, к крайнему моему сожалению, должен признаться, что едва ли могу, при настоящих моих служебных обстоятельствах быть довольно полезным обществу. Иное дело, если бы я оставался до сих на прежней моей должности – Синод. ризничего. А теперь, постоянно занятый и развлекаемый разнообразными делами и заботами по новой службе, я едва не в отчаянии привести к концу то, что уже мною начато по части археологии и палеографии. Как образчик моих настоящих занятий по церковной археологии, прилагаю при сем одну (корректурную) таблицу в два экземпляра (для русского и французского текстов) с рисунками вещей Патр. ризницы, сделанными на камне с фотогр. снимков. Таких таблиц предполагается издать до 15-ти, а отдельных рисунков около 100. Но это дело не скоро еще приведено будет к концу. Другой мой труд палеографический, в художественном отношении, уже окончен, но остановка за текстом, для составления коего не имею довольно свободного времени».

14-го июля писал мне Вифанский о. ректор, архим. Игнатий:

«В прошедшую субботу, отправляя вам список преосвященных, не успел я ничего написать по причине совершавшегося тогда заложения Духосошественского храма с 4-мя пределами в Вифании. Священнослужение началось с 7 часов; прежде прочитаны была часы и совершена соборная панихида по митрополите Платоне в Лазаревской церкви. Потом о. наместник⁷⁷⁹ с священнослужащими шествовал в Духовскую церковь при келлиях митрополита Платона. По совершении божественной литургии был

—524—

1860 г.

крестный ход на место основания храма, которое и было совершено по требнику Петра Могилы; после о. наместника и я с префектом⁷⁸⁰ положили по камню.

Вместе с благодарением за книжку, вами теперь уже вероятно полученную, примите приятную новость, что Ал. Вас. Горский в воскресенье рукоположен в протопресвитера святейшая церкви.⁷⁸¹

Р.S. Святитель пересмотрел с академией уже 10 глав из Деяний.⁷⁸²

Справедлива ли молва о смерти преосв. Иринея⁷⁸³ Екатеринбургского, и прошениях на покой Полоцкого⁷⁸⁴ и Могилевского?⁷⁸⁵ – Интересно было бы знать что-либо достоверное о состоянии здравья президента св. Синода?⁷⁸⁶ У него была тифозная горячка».

18-го ч. получил я от Т.И. Филиппова⁷⁸⁷ записку след. содержания:

«Имею к вам покорнейшую просьбу: не найдете ли вы из числа кончившись курс в семинарии кого-нибудь почище нравами и попроще сердцем, притом конечно и с изрядными познаниями, кто пожелал бы вступить в дом к кн. Оболенскому для воспитания его сына? Там был до сего времени Иг. Алекс. Погожев, которым были весьма довольны; след. если отыщется на Погожева похожий, так вы его и того… Потрудитесь прислать его к Анне Петровне Бахметевой, которая живет в своем доме, близ Колымажного двора. Молодому человеку может представиться не мало выгод в этом доме.

—525—

1860 г.

P.S. Не худо бы послать на выбор человека три, если только у вас нет на примете какого-нибудь особенного одного.

Сейчас уезжаю. В надежде скорого свидания, прощайте!».

19-го ч. писала мне из села Кленова А. Бор. Нейдгарт:

«Только что окончив предлинное письмо мое к преосвященному⁷⁸⁸, вот я обращаюсь к вам, почтеннейший о. архимандрит, чтобы приветствовать вас искренним приветом сердечным. А вы, быть может, уж забыли меня! Пусть же письмо это послужит вам напоминанием о той, которая всегда помнит вас, а из-за вас, и о ваших подризниках.

Вижу, что делаю ошибки в правописании и чистописании, но написав длинное письмо французское, теперь все и думается по-французски, и как-то неладно пишется по-русски. Простите мне это; в другой раз напишу получше.

Завтра мне должно будет отправлять письма мои в Москву: завтра сын мой Алексей⁷⁸⁹ едет в город с сестрою своею: не знаю, будет ли он иметь время лично доставить вам письмо мое, потому что он едет весьма на короткое время и по делам сестры; то я и скажу ему, чтобы он попросил от меня преосвященного доставить вам письмо сие.

А вы, добрейшей о. Савва, когда же пришлете мне весточку о вашем житье-бытье? Я уверена, что вы скажете: мне некогда писать, – до писем ли мне? Целый день занят, целый день забочусь, и отдохнуть-то нет времени! – Отбросьте на полчаса заботы ваши, отрясите от веждей своих заманчивый, сладостный сон, примитесь за перо, и напишите мне несколько строк, а то не сошью вам подризников ваших. Пока я еще имею в руках понудительное средство к писанию, я пользуюсь им, и имею честь объявить вам, что не иначе пришлю вам подризники ваши, как по получению от вас письма. Мирное уединение мое не заглушило во мне воспоминания о жителях Москвы, близких мне по душе. Мысль моя часто летит

—526—

1860 г.

в Москву, радушно приветствует их, и возвращаясь на балкон свой, грустить об отсутствии их. Следов., письмо ваше будет отрадно для меня, и вам было бы грех не порадовать меня.

Старший сын мой – Борись⁷⁹⁰, переломил ногу в майорате своем близь Варшавы. Пожалейте о горе моем. Жена его⁷⁹¹, вот уже другим письмом уведомляет меня о ходе его болезни; он – бедный очень страдает, но, по крайней мере, доктора уже перестали опасаться антонова огня и отнятия ноги. Сегодня я получила от них письмо, в коем он тоже написал мне нисколько строк.

Ноги мои не позволяют мне много ходить, и поэтому я весьма мало гуляю, и то только в саду своем, где на каждом почти шагу встречаются скамейки, на которых я отдыхаю. За то уже с 8-го часа вечера, я сижу на балконе, и это для меня истинное наслаждение. Иногда тоже выхода на улицу и посещаю священника.

Теперь я окружена почти всем семейством своим, недостает только старшего сына моего. Замужняя дочь моя с детьми своими живет тоже с нами; и таким образом при мне находятся 3 сына, 2 дочери и 3 внучки.

За несколько дней до отъезда моего из Москвы, я была у вас два раза, и все не заставала вас дома! Мне это было весьма досадно; а вы, вероятно были очень рады тому, избавясь т.о. от скучной посетительницы.

Прощайте, почтенный ректор, батюшка о. Савва! – Вспомните же обо мне хотя в молитвах ваших, и благословите заочно ту, которая и уважает и любить вас искренно и предана вам от всей души».

27-го ч. писал я в Кленово А.Б. Нейдгарт, в ответ на ее письмо:

«Простите Бога ради, что я так поздно отвечаю на ваше столь обязательное для меня письмо; еще более виноват пред вами, что до сих пор не поблагодарил вас за подризники, которые оказались совершенно почти новыми и из коих один, именно голубой, сегодня употреблен мною

—527—

1860 г.

при Богослужении, причем, само собою разумеется, не оставлено было без благодарного и молитвенного воспоминания ваше имя. Во свидетельство сего воспоминания честь имею препроводить к вам просфору; другая же, при сем посылаемая, просфора – Троицкая. Прошу принять сию последнюю, как благословение преп. Сергия.

Усерднейше благодарю ваше высокопревосходительство за вашу добрую память обо мне среди вашей тихой, мирной, уединенной деревенской жизни. Но смею уверить вас, что и ваше почтенное имя не забыто мною, при всех заботах и суетах шумной, душной, пыльной столичной жизни. Да, с половины июня и до 14-го июля я совершенно был подавлен служебными делами: каждый день экзамены то у себя в семинарии, то по училищам; а всего скучнее и труднее было для меня – это составление разрядных списков! При этом сколько пришлось испытать скорби при виде слез и рыданий оставленных учеников. Но, благодарение Богу, теперь все это мало-помалу утихает и успокаивается. На публичных экзаменах наших изволил быть сам первосвятитель и нашел все в порядке. В первый день публичного экзамена удостоил нас своим посещением и его сиятельство граф Александр Петрович; а ее сиятельство графиня Анна Егоровна, вместо себя благоволила прислать на экзамен три великолепных букета цветов для владыки. – Преосвященный Леонид, по предварительному соглашению с владыкою, был у нас только на второй день, и при том не к началу экзамена; и в тот же день, т.е. 14-го числа, изволил отправиться в Саввин монастырь на праздник. Его преосвященство был так милостив, что приглашал было и меня к себе на праздник: но к крайнему сожалению моему, я никак не мог воспользоваться этим приглашением. Не говоря уже о множестве еще не оконченных дел по семинарии, встретилось к этому препятствие совершенно неожиданное. На днях приехал в Москву мой старый знакомый англичанин Пюзей⁷⁹² для занятия по прежнему рукописями Синодальной библиотеки. Владыке угодно было, чтобы этот ученый пришелец помещен был у нас в семинарии и чтоб я

—528—

1860 г.

брал для него, под свою ответственность, рукописи из библиотеки. Комиссия, правду сказать, не олень легкая, тем более, что с этим гостем надобно обо всем объясняться на бумаге (так как он ничего не слышит), и притом по-латыни. Во всяком случае, в каникулярное время, я рассчитывал было, хоть на неделю, выехать куда-нибудь из Москвы, чтоб сколько-нибудь освежиться: по теперь едва ли это удастся мне. Такова-то наша участь!

По крайней мере, вам от души желаю насладиться красотами природы и с бодрыми силами возвратиться на осень в Москву. Того же всеусердно желаю и всему доброму вашему семейству, всем вашим чадам и внучкам.

Очень жалею, что Алексей Александрович, бывши в Москве, не посетил меня: я душевно его уважаю. А Петр Александрович где – с вами, или уже на Кавказе?».

1-го августа получил я записку от преосвящ. Леонида, в которой он писал:

«Если вы совершенно свободны, то не пожалуете ли ко мне пред литургией, которая начнется в половине 10-го: хотелось бы начать постное время делом совести. Но если замедлить мой посланный и времени будет мало или вы чем-нибудь заняты – служением и иным чем, – то я повременю до иного дня. Я сейчас только из-за города».

Не исполнивши, не помню, по какой причине требование моего духовного сына в назначенный день и час, я снова получаю от него приглашение утром 6-го числа. Вот что он писал мне:

«Желательно было бы видеться с вами духовного ради дела сегодня пред литургией. Если и ныне для вас неудобно: то, чтобы душу мою не обыкшую к столь продолжительному лишению духовного обновления, не оставить и в великий день Фаворского светолития вне света, благословите мне на этот раз пригласить моего прежнего духовника, не лишая меня чрез то ни вашего духовного совета, ни надежды иметь в вас отца духовного на будущее время».

К великому прискорбию, я не мог и на этот раз удовлетворить духовной потребности его преосвященства: мне нужно было спешить к литургии в Новоспасский монастырь, куда я был приглашен по случаю храмового праздника.

—193—

демии окончивших курс воспитанников семинарий. Приказали: По рассмотрении изложенного в журнале Учебного Комитета, Святейший Синод определяет: 1) разрешить академическим Советам вызвать к подлежащему сроку из числа 158 семинарских воспитанников, рекомендуемых местными епархиальными и семинарскими начальствами в состав новых в академиях курсов, 87 воспитанников, окончивших курс семинарского учения: a) в С.-Петербургскую академию 25, именно из семинарий: Архангельской 1, Витебской 1, Вологодской 1, Волынской 1, Вятской 1, Калужской 1, Курской 1, Литовской 1, Могилевской 1, Новгородской 1, Олонецкой 1, Орловской 1, Оренбургской 1, Полтавской 1, Рижской 1, Рязанской 1, С.-Петербургской 1, Самарской 1, Смоленской 1, Таврической 1, Тамбовской 1, Тверской 1, Тульской 1, Черниговской 1 и Ярославской 1; б) в Киевскую академию 25, именно из семинарий: Витебской 1, Волынской 1, Воронежской 1, Екатеринославской 1, Кишиневской 1, Киевской 1, Курской 1, Костромской 1, Минской 1, Могилевской 1, Нижегородской 1, Новгородской 1, Одесской 1, Орловской 1, Пензенской 1, Полтавской 1, Рязанской 1, Смоленской 1, Ставропольской 1, Таврической 1, Тамбовской 1, Тверской 1, Тифлисской 1, Тульской 1 и Ярославской 1; в) в Московскую академию 20, именно из семинарий: Вифанской 1, Владимирской 1, Вологодской 1, Волынской 1, Донской 1, Екатеринославской 1, Иркутской 1, Кишиневской 1, Киевской 1, Курской 1, Литовской, 1, Московской 1, Новгородской 1, Полтавской 1, Рязанской 1, Самарской 1, Тифлисской 1, Томской 1, Холмской 1, Черниговской 1, и г) в Казанскую академию 17, именно из семинарий: Астраханской 1, Владимирской 1, Воронежской 1, Вятской 1, Иркутской 1, Казанской 1, Оренбургской 1, Орловской 1, Пензенской 1, Саратовской 1, Симбирской 1, Тамбовской 1, Тверской 1. Тобольской 1, Томской 1, Уфимской 1, Ярославской 1. Из остальных свободных вакансий предоставить лучшим из в имеющих явиться волонтерами: в С.-Петербургской академии – 5, в Киевской – 5, в Московской – 10 и в Казанской – 8. 2) Советы академий должны немедленно сообщить о настоящем постановлении Святейшего Синода подлежащим семинарским Правлениям к должному с их стороны исполнению, а по окончании приемных испытаний в

—194—

академиях представить Святейшему Синоду сведения, требуемые по определению Синода, от 12 января 1849 года, с указанием и тех лиц, которые явятся на экзамен не по вызову и будут приняты в число воспитанников академий. 3) Предоставить Советами Академий сообщить при таковом вызове воспитанников семинарским начальствам, что Святейший Синод поставляет ими в непременную обязанность, чтобы при избрании воспитанников в академии: а) обращали, согласно особым постановлениям высшего духовного начальства, самое строгое внимание на благонадежность избираемых как по способностям, успехам в учении и благонравии, так и по состоянию здоровья и склонности их к продолжению духовного образования; б) на основании указа Святейшего Синода от 19 марта 1871 г. № 14, обязали избранных при самом отправлен!!! подписками, по прибытии на место, не отказываться от вступления в академии, а по окончании академического курса, от вступления в духовно-училищную службу; в) выслали по предписанному в приведенном указе Святейшего Синода порядку таковые подписки, вместе с другими требуемыми документами избранных воспитанников, непосредственно в академические Советы, не допуская ни в каком случае передачи таковых документов в Советы академии чрез самих воспитанников и г) снабдили отправляемых воспитанников прогонными для проезда деньгами и необходимыми, в определенном количестве, вещами из белья и обуви. Для должных распоряжений и исполнения со стороны Советов духовных академий послать Преосвященными Митрополитами: С.-Петербургскому, Киевскому и Московскому и Архиепископу Казанскому печатные указы, уведомив таковыми же и прочих Преосвященных тех епархий, из которых предназначается вызов семинарских воспитанников в академии: в Учебный же Комитет передать выписку из настоящего определения.

Справка: По распоряжении о. Ректора Академии немедленно по получении означенного указа содержание оного сообщено было подлежащими Правлениям духовных семинарии.

Определили: Принять к сведению

—195—

II. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июня 16. В Совет Московской Духовной Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 12 июня за № 2944:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства от 28 апреля сего года за № 71 по возбужденному в Совете Московской Духовной Академии ходатайству ординарного профессора оной по кафедре гомилетики и истории проповедничества, Статского Советника, Василия Кипарисова об увольнении его, по болезни, от занимаемой им в академии должности, с назначением ему пенсии по сокращенному сроку в размере 3.000 рублей в год и его семейству единовременного пособия. Приказали: 1. Согласно представлению Вашего Преосвященства, уволить ординарного профессора Московской Духовной Академии, Статского Советника Василия Кипарисова, вследствие просьбы его, по болезни, от духовно-учебной службы, с правом ношения в отставке мундира, занимаемой им должности присвоенного, и настоящее постановление внести в Комитет о службе чинов гражданского ведомства, и 2, ходатайство же Кипарисова о назначении ему пенсии и его семейству единовременного пособия передать на рассмотрение г. Синодального Обер-Прокурора; для чего и сообщить в Канцелярию его выписку, а Ваше Преосвященство уведомить о семь указом».

Справка: Определение Святейшего Синода сообщено как самому профессору Кипарисову, так и Правлению Академии – для зависящих распоряжений.

Определили: 1) Принять к сведению. 2) По назначению профессору Кипарисову пенсии, – выдать ему надлежащий увольнительный аттестат.

III. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. Июня 16. В Совет Московской Духовной Академии – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 12 июня за № 2946:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: донесение Вашего Преосвященства, от 24 апреля сего года № 59, по ходатайству Совета Московской Духовной Академии об изменении

—196—

редакции 7 пункта утвержденных Синодальным указом от 21 января 1885 года № 251 «Правил о присуждении премий из процентов с капитала, пожертвованного Митрополитом Московским Макарием». Приказали: Принимая во внимание, что лучшие студенты, получающие премии, во время пребывания в академии всегда бывают обеспечены или казенным содержанием или полными частными стипендиями и поэтому в средствах не нуждаются, нужду же в средствах содержания они испытывают чаще всего по окончании курса, до определения на службу, Святейший Синод, согласно представлению Вашего Преосвященства, определяет: изменить редакцию 7-го пункта утвержденных Синодальным определением 11–18 января 1885 года за № 36 правил о присуждении премии из процентов с завещанного Митрополитом Московским Макарием капитала за лучшие сочинения наставников и воспитанников Московской Духовной Академии следующим образом: «Третья и четвертая премии назначаются по окончании студентами академического курса в одно из заседаний Сентябрьской трети тем из них, которыми поданы были все семестровые сочинения, назначенные им в течение трех первых курсов, и из них более половины означена баллом 5 и нет ни одного, имеющего балл ниже 4»; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ».

Определили: Принять к сведению и руководству.

IV. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июля 18. В Совет Московской Духовной Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 16 июля за № 3738:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующей Синод слушали: 1. представление Вашего Преосвященства от 9 минувшего июня № 161 об утверждении преподавателя Кишиневской духовной семинары, кандидата богословия, Сергея Маргаритова в степени магистра богословия за представленное на соискание сей степени сочинение, под заглавием: «Лютеранское учение в его историческом развитии при жизни Мартина Лютера». Кишинев, 1898 года и 2, отзыв об упомянутом сочинении Присутствующего в Святейшем Синоде Преосвящен-

—197—

ного Гурия. Приказали: Преподавателя Кишиневской духовной семинарии, кандидата богословия, Сергея Маргаритова, удостоенного Советом Московской Духовной Академии за вышеназванное сочинение степени магистра богословия, утвердить, согласно представлению Вашего Преосвященства и отзыву Присутствующего в Святейшем Синоде Преосвященного Гурия, в таковой степени; о чем для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ».

б) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июля 18. В Совет Московской Духовной Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 16 июля за № 3739:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующей Синод слушали: 1) представление Вашего Преосвященства, от 9 минувшего июня № 159, об утверждении инспектора Новгородской духовной семинарии, кандидата богословия, иеромонаха Евдокима в степени магистра богословия за представленное на соискание сей степени сочинение, под заглавием: «Св. Апостол и Евангелист Иоанн Богослов. Его жизнь и благовестнические труды. Опыт библейско-исторического исследования». Сергиев Посад, 1898 года и 2) отзыв об упомянутом сочинении Преосвященного Финляндского. Приказали: Инспектора Новгородской духовной семинарии, кандидата богословия, иеромонаха Евдокима, удостоенного Советом Московской Духовной Академии за вышеназванное сочинение степени магистра богословия, утвердить, согласно представлению Вашего Преосвященства и отзыву Преосвященного Архиепископа Антония, в таковой степени; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ».

Определили: 1) Изготовив для преподавателя Кишиневской духовной семинарии Сергея Маргаритова и инспектора Новгородской духовной семинарии иеромонаха Евдокима магистерские дипломы, – выдать их по принадлежности. 2) Об утверждении означенных лиц в степени магистра богословия сообщить (и сообщено) Правлениям Кишиневской и Новгородской духовных семинарий.

V. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июля 9. В Совет Московской Духовной

—198—

Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 30 июня за № 3270:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Преосвященного Митрополита С.-Петербургского, от 2 сего июня № 2475, по ходатайству Преосвященного Дионисия Епископа Ретимносского, на острове Крите, о принятии в Московскую Духовную Академию диакона Дионисия Марангудакиса, с назначением стипендии на его содержание. Приказали: Во внимание к ходатайству Преосвященного Ретимносского, разрешить Правлению Московской Духовной Академии принять диакона Дионисия Марангудакиса в число студентов первого курса; на содержание же его в Академии, со дня поступления, назначить Марангудакису стинендию, в установленном размере, из духовно-учебного капитала (Отд. I § 2); о чем и уведомить Ваше Преосвященство и Преосвященного Митрополита С.-Петербургского указами».

б) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июля 20. В Совет Московской Духовной Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 17 июля за № 3761:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: предложение г. Синодального Обер-Прокурора, от 20 минувшего июня № 12556, по переданному Товарищем Министра Иностранных дел ходатайству Митрополита Афинского Прокопия о Принятии в одну из духовных академий двух окончивших университетских курс архимандритов Панарета Дулигериса и Анфима Лаипас, с назначением стипендий на их содержание. Приказали: Во внимание к ходатайству Преосвященного Митрополита Афинского разрешить Правлению Московской Духовной Академии принять архимандритов Панарета Дулигериса и Анфима Лаипас в число академических студентов первого курса; на содержание же их в академии, со дня поступления, назначить Дулигерису и Лаипасу стипендии, в установленном размере, из остатков от поступивших в распоряжение духовного ведомства доходов с бессарабских имений заграничных монастырей: о чем и уведомить Ваше Преосвященство указом».

—199—

в) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. июля 20. В Совет Московской Духовной Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 18 июля за № 3766:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: прошение окончившего курс учения в Черниговской духовной семинарии – сербского уроженца Семена Саввича о принятии его в одну из духовных академий. Приказали: 1) Разрешить Совету Московской Духовной Академии принять Семена Саввича в число студентов первого курса и 2) на содержание Саввича назначить стипендию, со дня поступления его в академию, в установленном размере из духовно-учебного капитала (Отд. I § 2); о чем, для зависящих распоряжений, послать вашему Преосвященству указ».

г) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 Авг. 3. В Совет Московской Духовной Академии – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 31 июля за № 4148:

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: прошение болгарского уроженца, окончившего курс в Кишиневской духовной семинарии Николая Ступаревича о принятии его в одну из духовных академий с назначением стипендии из Синодальных сумм. Приказали: 1) Разрешить Совету Московской Духовной Академии принять в число студентов I курса Николая Ступаревича и 2) назначить на содержание Ступаревича, со дня поступления его в академию, стипендию, в установленном размере, из духовно-учебного капитала (Отд. 1 § 2): о чем, для зависящих распоряжений послать Вашему Преосвященству указ».

Определили: Принять к сведению.

VI. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. Авг. 3. В Совет Московской Духовной Академии – указ на имя Его Высокопреосвященства их Святейшего Синода от 30 июля за № 4096;

«По указу Его Императорского Величества. Святейший Правительствующий Синод слушали: 1) представление Вашего Преосвященства по ходатайству Совета Московской духовной Академии об утверждении экстраординарного

—200—

профессора оной, магистра богословия, Василия Соколова в степени доктора богословия за представленное им на соискание сей степени сочинение, под заглавием: «Иерархия англиканской епископальной церкви», Сергиев Посад, 1897 года и 2) отзыв об упомянутом сочинении Преосвященного Финляндского, от 10 сего июля № 630. Приказали: Не касаясь вопроса о правильности суждений, высказанных профессором Соколовым в вышеупомянутом сочинении, вместе с тем, отдавая должную справедливость научным достоинствам представляемого ныне Соколовым опыта научной разработки вопроса относительно англиканской иерархии, а также принимая во внимание многостороннюю и многоплодную профессорскую и ученую деятельность Соколова, Святейший Синод определяет: экстраординарного профессора Московской Духовной Академии, магистра богословия, Василия Соколова, удостоенного Советом названной Академии степени доктора богословия, утвердить, согласно представлению Вашего Преосвященства и отзыву Преосвященного Финляндского, в таковой степени: о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ».

б) Предложение О. Реактора Академии Архимандрита Арсения:

«По случаю утверждения экстраординарного профессора Василия Соколова в степени доктора богословия, честь имею предложить Совету Академии избрать его в звание ординарного профессора по занимаемой им кафедре истории и разбора западных исповедании. А так как, в случае и утверждения Святейшим Синодом профессора Соколова в означенном звании, в академии имеет открыться вакансия экстраординарного профессора, то не благоугодно ли будет Совету Академии озаботиться в настоящее время избранием кого-либо из наличных преподавателей Академии, имеющих на то законное право, – и на вакансию экстраординарного профессора».

Справка: 1) По § 45 устава духовных академий «ординарные профессоры Академии должны иметь степень доктора богословских наук». 2) По § 106 того же устава ординарных профессоров в Академии полагается 8, экстраординарных – 9: в настоящее время ординарных профессоров семь: вакансии экстраординарного профессора заняты все.

—201—

3) На основании действующих законоположений по инспекторской части гражданского ведомства о служебных переменах по должностям V и VI классов, для внесения их в общий Высочайший приказ, подлежащие начальства, от коих, по силе действующих законов, зависит назначение на должности, входят с представлениями непосредственно в Инспекторский отдел Собственной Его Императорского Величества Канцелярии причем к представлениям прилагаются ведомости о лице, назначаемом на должность, по установленной форме. 4) По § 81 лит. в п. 4 устава духовных академий «избрание кандидатов на должности профессоров» значится в числе дел Совета Академии, представляемых, чрез Епархиального Преосвященного, на утверждение Святейшего Синода

Определили: 1) Изготовить для экстраординарного профессора Академии Василия Соколова докторский диплом и выдать его по принадлежности, а об утверждении профессора Соколова в степени доктора богословия внести в формулярных о службе его список. 2) Просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об утверждении экстраординарного профессора Академии, доктора богословия, Василия Соколова в звании ординарного профессора со дня избрания (т.е. 7 августа 1898 г). 3) Принимая во внимание, что в случае утверждения Святейшим Синодом профессора Соколова в звании ординарного профессора, в Академии должна открыться вакансия экстраординарного профессора, просить ходатайства Его Высокопреосвященства пред Святейшим Синодом об утверждении со дня избрания в таковом звании доцента Академии по кафедре патристики, магистра богословия, Ивана Попова, находящегося на службе при Академии с 1892 года, и вполне достойного звания экстраординарного профессора. 4) Приложить требуемые законом сведения о профессоре Соколове и доценте Попове для представления их в Инспекторский Отдел Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.

VII. Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1898 г. Августа 3. В Совет Академии – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 31 июля за № 4150.

—202—

«По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: представление Вашего Преосвященства, от 9 сего июля № 215, по ходатайству Совета Московской Духовной Академии об утверждении экстраординарного профессора оной, доктора богословия, Ивана Корсунского и доцента Академии, магистра богословия, Василия Мышцына, первого – в звании ординарного профессора и второго – в звании экстраординарного профессора, со дня избрания их в означенные звания, т.е. с 9 июня 1898 года. Приказали: Экстраординарного профессора Московской Духовной Академии, доктора богословия, Ивана Корсунского и доцента той же Академии, магистра богословия, Василия Мышцына, избранных академическим Советом первого – в звание ординарного профессора и второго – в звание экстраординарного профессора утвердить, согласно представлению Вашего Преосвященства, в таковых званиях со дня избрания их в эти звания академическим Советом, т.е. с 9 июня 1898 года, и, для внесения настоящего постановления в Комитет о службе чинов гражданского ведомства, передать в Канцелярию Обер-Прокурора выписку, а Вашему Преосвященству послать указ».

Определили: Об утверждении экстраординарного профессора Ивана Корсунского в звании ординарного профессора и доцента Василия Мышцына в звании экстраординарного профессора внести в формулярные о службе их списки и сообщить Правлению Академии для зависящих распоряжений.

VIII. Отношения Канцелярии Обер-Прокурора Святейшего Синода:

а) от 25 июня за № 4085: «По утвержденному г. Синодальным Обер-Прокурором 18 июня 1898 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской Духовной Академии Василий Казанцев определен на должность помощника инспектора Полтавской духовной семинарии».

б) от 2 июля за № 4436: «По утвержденному г. Синодальным Обер-Прокурором 25 июня 1898 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской Духовной Академии Михаил Кобрин определен на должность преподавателя обличительного богословия, истории

—203—

и обличения русского раскола в Холмскую духовную семинарию».

в) от 25 июля за № 4889: «По утвержденному г. Синодальным Обер-Прокурором 2 июля 1898 г. докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, кандидат Московской Духовной Академии Игнатий Заржицкий определен на должность преподавателя словесности и истории русской литературы в Ставропольскую духовною семинарию».

К сему Канцелярия Обер-Прокурора Святейшего Синода присовокупляет, что об ассигновании следующих упомянутым лицам, по положению, денег сообщено Хозяйственному Управлению при Святейшем Синоде.

Справка: По распоряжению о. Ректора Академии всем вышеозначенным воспитанникам дано знать о состоявшемся назначении их на духовно-учебную службу.

Определили: Принять к сведению.

IX. Прошение кандидата богословия (ныне преподавателя Холмской духовной семинарии) Михаила Кобрина: «Представляя при сем рукопись своего сочинения на тему: «День очищения в Ветхом Завете» на соискание степени магистра богословия, имею честь покорнейше просить Совет Московской Духовной Академии дать делу надлежащее движение».

Справка: 1) Михаил Кобрин окончил курс Московской Духовной Академии в 1897 году со степенью кандидата богословия и правом при искании степени магистра не держать нового устного испытания. 2) § 81 лит. а п. 6 устава духовных академий.

Определили: Диссертацию преподавателя Холмской духовной семинарии Михаила Кобрина передать для рассмотрения исправляющему должность доцента Академии Павлу Тихомирову.

X. Заявление о Ректора Академии Архимандрита Арсения о том, что вторым рецензентом вышеозначенного сочинения он назначает члена Совета – экстраординарного профессора по кафедре Священного Писания Ветхого Завета Василия Мышцына

Определили: Принять к сведению.

XI. Прошение экстраординарного профессора Академии по кафедре Священного Писания Ветхого Завета и ректора английского языка Василия Мышцына:

—204—

«Покорнейше прошу Совет Академии уволить меня от должности лектора английского языка с 16 числа августа текущего года».

Справка: По § 81 лит. б п. 6 устава духовных академий увольнение лекторов новых языков значится в числе дел Совета Академии, представляемых на утверждение Епархиального Преосвященного.

Определили: Ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством о разрешении уволить экстраординарного профессора Академии Василия Мышцына, с 16 августа текущего года, от занимаемой им должности лектора английского языка.

XII. Отношение Духовного Собора Свято-Троицкой Сергиевой Лавры от 15 июня за № 547:

«Духовный Собор, с утверждения Его Высокопреосвященства, имеет честь просить Совет Московской Духовной Академии сообщить Собору и на будущее время ежегодно сообщать оному имена тех студентов Академии, которые числятся стипендиатами Лавры, а равно сделать сие известным и самим этим студентам, дабы они знали, что к достижению высшего духовно-научного образования дана им возможность милостынею Преподобного Сергия, и были бы за то благодарны Ему и Его обители».

Справка: 1) Список студентов, которым на 1898–99 учебный год назначены Советом Академии стипендии Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, препровожден в Духовный Собор Лавры при отношении от 30 июня за № 255. 2) Студентам Академии о назначении на их содержание тех или других стипендий, в том числе и стипендий Лавры, объявляется в начале каждого учебного года.

Определили: 1) Ежегодно, по назначении в июньском Собрании Совета Академии стипендий студентам на следующий учебный год, список стипендиатов Лавры сообщать Духовному Собору. 2) Содержание отношения Собора от 15 июня за № 547 сообщить к сведению студентов Академии.

XIII. а) Отношение Правления Архангельской духовной семинарии от 19 июня за № 376: «На отношение от 11 сего июня за № 215, Правление Семинарии имеет честь препроводить в Совет Академии, отдельной посылкой, возвращенные Советом С.-Петербургской Духовной Академии при

—205—

отношении от 4 июня за № 858, и полученные 13 числа, принадлежащие семинарской библиотеке рукописи за №№ 413 (Чиновник Холмогорского Собора) и 474 (Архиерейский Чиновник Афанасия Архиепископа Холмогорского) и покорнейше просит о получении оных уведомить».

Справка: Рукописи за №№ 413 и 474 переданы для научных занятий экстраординарному профессору Академии Александру Голубцову. – О получении их послано в Правление Архангельской духовной семинарии уведомление за № 254 от 30 июня.

б) Отношение Совета Казанской Духовной Академии от 27 июня за № 1201: «Совет Казанской Духовной Академии имеет честь возвратить при сем с благодарностью в Совет Московской Духовной Академии книгу Вл. Соловьева: «История и будущность теократии», покорнейше прося о получении оной уведомить».

Справка: Возвращенная книга сдана в фундаментальную библиотеку, а о получении ее послано в Совет Казанской Духовной Академии уведомление от 13-го июля за № 272.

Определили: Принять к сведению.

XIV. Отношение Совета Казанской Духовной Академии от 25 июля за № 1470: «Совет Казанской Духовной Академии имеет честь покорнейше просить Совет Московской Духовной Академии выслать ему по встретившейся надобности на трехмесячный срок творения Св. Мефодия Патарского в древнем славянском переводе (№№ 40 и 41)».

Определили: Выслать в Совет Казанской Духовной Академии требуемый рукописи на испрашиваемый трехмесячный срок.

XV. Записки экстраординарных профессоров А. Шостьина и А. Спасского о выписке книг, которые они считают нужным приобрести для академической библиотеки.

Определили: Поручить библиотекарю Николаю Колосову выписать для академической библиотеки, по справке с ее наличностью, означенным в записках книги и о последующем представить Правлению Академии.

XVI. Прошение кандидата богословия, законоучителя Красноуфимского промышленного училища, священника Николая Рубина: Честь имею покорнейше просить Совет Москов-

—206—

ской Духовной Академии разрешить мне переработать свое кандидатское сочинение под заглавием: «Учение Святых Отцов IV и V веков об искуплении» в диссертацию на соискание ученой степени магистра богословия».

Справка: 1) Указом Святейшего Синода от 5 июня 1895 года за № 2565 Советам Академий предписано: «дозволять удостоенным степени кандидата переделывать их кандидатские сочинения в магистерские диссертации с большою осторожностью и не иначе, как с особого разрешения Епархиального Архиерея». 2) Кандидатское сочинение священника Рудина отмечено было баллом 4.

Определили: Ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством о разрешении кандидату богословия священнику Николаю Рубину переработать его кандидатское сочинение на тему: «Учение Святых Отцов IV и V веков об искуплении» на соискание степени магистра богословия.

XVII. Рассуждали о производстве поверочных испытаний студентов духовных семинарий и других лиц, прибывших и имеющих прибыть для поступления в состав нового (LVII) академического курса по назначению начальства и по собственному желанию.

Справка: 1) По определению Совета Академии от 23– марта 1898 года поверочные испытания в текущем году должны быть произведены: устные – по Священному Писанию Ветхого Завета (книги учительные и пророческие), общей (до разделения церквей) и русской (до учреждения Святейшего Синода) церковной истории, греческому языку и одному из новых языков, по выбору экзаменующихся: письменный – но нравственному богословию, обличительному богословию и словесности. – 2) Указом Святейшего Синода от 8 марта 1873 года за № 10 Советам Академий вменено в обязанность, чтобы они при приеме воспитанников семинарий в Академии обращали самое строгое внимание на состояние их здоровья и подвергали всех, явившихся к испытанию, надлежащему медицинскому освидетельствованию.

Определили: 1) Поручить академическому врачу Ивану Соколову 17 августа подвергнуть, в присутствии и.д. Инспектора Академии иеромонаха Иннокентия и Члена Правления заслуженного ординарного профессора Николая Каптерева, надлежащему медицинскому освидетельствованию всех при-

—207—

бывших для поступления в состав нового академического курса. – 2) 18, 19 и 20 августа назначить письменные упражнения: по словесности (18), нравственному богословию (19) и обличительному богословию (20). Тему для первого сочинения поручить дать экстраординарному профессору Иерофею Татарскому, для второго – и.д. доцента Николаю Городенскому и для третьего – экстраординарному профессору Василию Соколову. Все темы должны быть предварительно представлены о. Ректору Академии. 3) 21, 22 и 24 августа произвести устные испытания по Священному Писанию Ветхого Завета, обшей и русской церковной истории, и греческому языку посредством комиссий: по Священному Писанию Ветхого Заве та – из ординарного профессора Митрофана Муретова, экстраординарного профессора Василия Мышцына и и.д. доцента Павла Тихомирова: по общей и русской церковной истории – из о. Ректора Академии Архимандрита Арсения, экстраординарного профессора Анатолия Спасского и и.д. доцента Сергея Смирнова; по греческому языку – из заслуженного ординарного профессора Петра Цветкова, ординарного профессора Ивана Корсунского и доцента Ивана Попова. – Все прибывшие к испытаниям лица для удобства имеют быть разделены на три равные группы, причем по Священному Писанию Ветхого Завета I группа сдает испытаний – 24, II – 21 и III – 22 августа; по общей и русской церковной истории – I группа – 21, II – 22 и III – 24 августа, по греческому языку – 1 группа – 22, II – 24 и III – 21 августа. 4) 25 августа произвести испытания по новым языкам посредством комиссий: по французскому языку – из экстраординарного профессора Александра Голубцова и и.д. доцента Павла Соколова, по немецкому языку – из ординарного профессора Григория Воскресенского и лектора Василия Лучинина.

На сем журнале резолюция Его Высокопреосвященства: «1898 г. Авг. 25. По VI ст. 2 и 3 п. определения. Согласен ходатайствовать. Заготовить проект. По ст. XI. Профессора Мышцына разрешается уволить от должности лектора английского языка. По ст. ХVI. Кандидату богословия о. Рубину разрешается переработать его кандидатское сочинение на соискание степени магистра. Прочее смотрено и утверждается».

—208—

27 августа 1898 года

Присутствовали, под председательством Ректора Академии Архимандрита Арсения, исправляющий должность Инспектора Академии иеромонах Иннокентий и члены Совета Академии, кроме профессоров: Б. Ключевского и А. Беляева, не присутствовавших по болезни, С. Глаголева, находящегося в отпуску, и А. Введенского, находящегося в заграничной командировке.

Слушали: I. а) Внесенные председателями комиссий, производивших поверочные испытания студентов духовных семинарий и других лиц, явившихся в Академии для поступления в состав нового (LVII) академического курса, списки с обозначением баллов по устным и письменным ответам, данным на испытаниях.

б) Заявление о. Ректора Академии Архимандрита Арсения о том, что все лица, явившиеся в качестве волонтеров, были допущены им к приемным испытаниям.

в) Донесение врача академической больницы Ивана Соколова с приложением списка лиц, прибывших для поступления в состав нового академического курса, которых он, в присутствии исправляющего должность Инспектора Академии и одного члена Правления, свидетельствовал в отношении телосложения и здоровья. Из отметок доктора в списке видно, что все поименованные в нем лица могут продолжать свое образование в Академии.

Справка: 1) Указом Святейшего Синода от 5 июня текущего года за № 3 разрешено было Совету Московской Духовной Академии вызвать в состав нового академического курса из семинарии Вифанской, Владимирской, Вологодской, Волынской, Донской, Екатеринославской, Иркутской, Кишиневской, Киевской, Курской, Литовской, Московской, Новгородской, Полтавской, Рязанской, Самарской, Тифлисской, Томской, Холмской и Черниговской – по одному из лучших воспитанников, окончивших в ни курс, учения, с тем, между прочим, чтобы по окончании приемных испытаний Совет представил Святейшему Синоду требуемые, по определению Синода от 12 января 1849 года, сведения с указанием и тех лиц, кои явятся к экзамену не по вызову и будут приняты в число студентов.

(Продолжение следует).