Глава V. Сношения Москвы с Турцией и Крымом. Прибытие Максима Грека в Россию. Его назначение. Защита прав патриарха. Обзор великокняжеской библиотеки. Переводная деятельность М.Грека. Критическое отношение его к прежним переводам. Требования М.Грека от переводчиков и исправителей книг. Значение М.Грека в истории русской письменности. Недовольство, вызванное его исправлениями

Торговые интересы значительно облегчили сношения России с Востоком. Таким образом, Крым и Константинополь снова делаются обычными местами посещения русскими с церковными и торговыми целями. Иван III дружил с Менгли-Гиреем и находился с ним в постоянных сношениях.Через Крым проезжали в Москву итальянцы и тем же путем возвращались на родину⁶³³. В свою очередь, и послы московские стали ездить в Италию через Крым для найма мастеров⁶³⁴, так как через Польшу их не охотно пропускали на Запад. Иван III имел в Крыму постоянных посредников и поверенных, которым поручал вести свои дела, даже семейного характера⁶³⁵, как сватовство сына к дочери мангупского князя⁶³⁶. Кафа (Феодосия) служила обыкновенным местопребыванием московских гостей, которые часто терпели здесь насилия и грабежи, но торговые интересы влекли сюда более предприимчивых людей⁶³⁷. С 1484–1491 г. Иван III постоянно сносился с там. кн. Захарией (Схария Гуил Гуреис) и отправлял к нему послов с разными поручениями⁶³⁸. При Василии Ивановиче сношения с Крымом продолжались: хан Менгли-Гирей называет его, как и отца, своим «другом и братом»⁶³⁹. Первое время сношения эти поддерживались и при Магмет-Гирее. Продолжались дружественные сношения и с Турцией, в которых торговые интересы выступают на первый план, хотя они сопряжены были с большими случайностями в степи, в Крыму и в самой Турции, часто вопреки установленным условиям о защите и покровительстве торговым людям. О посольстве к султану Селиму I, в связи с делом Максима Грека, мы упоминали выше. Выполнив поручение, Коробов возвратился в Москву в феврале 1516 г.⁶⁴⁰.

Посольство не долго оставалось на Афоне, так как, по донесениям из Крыма, уже в июне их ожидали обратно. По выполнении своей миссии, послы отбыли тем же путем на Конст-ль. В августе они были уже в Кафе⁶⁴¹. Из времени их путешествия известно еще о пребывании в Перекопе, где останавливались посланные по своим делам⁶⁴². Максим Грек, по поводу своего пребывания здесь, воспользовался впоследствии одним татарским обычаем, виденным им, для своего обличения⁶⁴³, о чем скажем ниже. По тогдашнему опасному пути обыкновенно послы и купцы ездили вместе. Таким образом, кроме послов и названных выше лиц («едет к тебе государь Максим Грек старец сам-третей» и т. д. и «митрополит сам-друг от патриарха»), с послами от крымских цариц и царевен с провожатым отправились в путь 17 чел. и торговый человек кафинец⁶⁴⁴. Впоследствии Максим Грек писал, что он в пути много трудов и бед претерпел пока достиг Москвы⁶⁴⁵. В начале 1518 г. караван выехал из Крыма.

Пребывание посольства в Константинополе должно было сблизить Максима Грека с патриархом, который, воспользовавшись этим случаем и с своей стороны послал еще двух лиц, прося о помощи «матери своей великой церкви» (мес. июля, индикта 4). Игумен Пантелеймонова мон. Паисий, в свою очередь, сообщал, что Афон терпит страх от морских злодеев и требует восстановления разрушенных зданий и стен; он просил, чтобы государь исходатайствовал у турецкого султана освобождение монастыря⁶⁴⁶ от десятины и приносил благодарность за прежнюю милость, которая состояла из 5 сороков соболей и 5 тысяч белок.

Патр. Феолипт IV (из митр. Янины, 1514–1520) не отличался нравственными качествами⁶⁴⁷. Он первый из патриархов испросил себе берат на утверждение в должности, чем поставил патриархат в особенную зависимость от султана, но тем самым хотел оградить себя от случайностей избрания. Обличенный в совершении «плотского греха», он подпал под конец суду собора, но скончался прежде окончания процесса⁶⁴⁸. Заботы о материальной обеспеченности патриархии всегда составляли существенную сторону в сношениях ее с подчиненными церквами, а представители церкви, присылавшиеся из Константинополя, весьма ревностно собирали взносы, которые направляли в Константинополь. Так, наезд м. Феогноста на Новгород обошелся дорого последнему и вызвал неудовольствие летописца⁶⁴⁹. Несмотря на отдаленность, в Новгород являлись греч. духовные власти за милостыней (см. годы 1376, 1394, 1397). В 1395 г. новгородцы грозили даже принять латинство, если патриарх будет продолжать поддерживать требования митрополита (Киприана⁶⁵⁰). Патр. Матфей писал тому же Киприану, что «подаваемое на защиту св. града важнее, чем литургии, милостыня бедным, искупление пленных, построение храма или нескольких монастырей»⁶⁵¹, – язык, каким умели говорить только папы. В особенности этот сбор являлся необходимым с конца XIV в., когда Византия стала платить дань туркам, и в этом случае особенным усердием отличались лица, присланные из Константинополя (Киприан, Фотий⁶⁵²). В 1398 г. много серебра было отослано в Конст-ль от вел. князя Василия Дмитриевича, Михаила тверского, Олега рязанского, Витовта литовского, от монастырей, духовенства, купцов и народа, за что оттуда прислали иконы и мощи⁶⁵³. Таким образом, русская митрополия обратилась в своего рода казну для константинопольского двора. Западно-русские епископы, при возведении Григория Цамвлака в митрополиты (1416), открыто заявляли, что в Конст-ле ставят митрополитом того, кого велит император⁶⁵⁴. Постоянная смена митрополитов в России за этот период (от митр. Петра – до Ионы), низведение одних, избрание других и совместное назначение нескольких – свидетельствуют, что в Константинополе боролись разные интересы и партии. Из существующих данных оказывается, что многие из них принуждены были, для достижения цели, прибегать к подкупам, а за неимением средств занимать в Константинополе большие суммы в счет будущих благ (Роман, Пимен, Киприан, Дионисий, архиеп. Феодор⁶⁵⁵). Вот почему с их стороны впоследствии возникали настойчивые требования пошлин и дани. В особенности памятно всем было дело Митяя и Пимена. Пр. Макарий справедливо сомневается, чтобы в Конст-ле не знали обмана⁶⁵⁶, и однако Пимену удалось получить митрополию. Он со своими сторонниками – боярами, бывшими в свите Митяя, занял на имя вел. князя, у восточных и итальянских купцов до 20000 р. серебром, чтобы раздать кому следует; все деньги и богатые дары были розданы, и однако «едва могли они удовлетворить всех»⁶⁵⁷. Накануне Флорентийского собора патр. Иосиф рассуждал со своими приближенными о том, как хорошо было бы созвать собор не в Италии, а в Константинополе. Главное затруднение заключалось в финансовых средствах, необходимых для содержания западных богословов, на что потребовалось бы до 100000 аспров. Интересна раскладка этой суммы на членов восточной церкви, которую предлагал собрать патриарх. Архиепископы грузинский и сербский, по его мнению, могли бы внести по 2000 аспров; восточные патриархи по 2000 или, по крайней мере, по 1000 флоринов; из богачей константинопольского патриархата – одни 100, другие 600, иные 300 и 100 аспров, но один русский митрополит мог бы привезти всю сумму (т. е. 100000 аспров⁶⁵⁸). «Отсюда можно заключать, как справедливо замечает пр. Макарий, что русская митрополия считалась богатейшей из всех митрополий и епархий вселенского патриархата, и что от русских митрополитов в Конст-ле привыкли ожидать огромных приношений и пожертвований. «Не здесь ли скрывается самая тайная, но и самая главная причина, почему патриархи так долго и так упорно держались обычая назначать в Россию митрополитов-греков, из числа своих приближенных» ⁶⁵⁹ . План Иосифа не состоялся, собор был созван в Италии. Назначение же, в этот период, двух таких представителей церкви, как Фотий и Исидор, на которого возлагались надежды в успехе унии, лучше всего показывает, что в Константинополе решились прибегнуть к крайним средствам, которые привели, однако, к полному отделению русской митрополии. И патр. Феолипт воспользовался предстоящим случаем, чтобы поправить финансовые обстоятельства своего патриархата. Но в Византии церковное подчинение обыкновенно связывалось с политическим, как относительно славян, так и России⁶⁶⁰.

Еще на патриаршем Синоде 1171 г. (при импер. Мануиле Комнене), на котором присутствовал и русский митр. Михаил III, установлена была присяга для архиереев перед императором и его наследником, впоследствии вышедшая из употребления⁶⁶¹. На ектиниях обыкновенно имена императора и патриарха предшествовали именам князей, и сам патриарх (Антоний IV), в послании к вел. кн. Василию Дм. указывал (1393 г.) на императоров, как обладающих всей полнотой власти относительно князей («святой царь занимает высокое место в церкви; он не то, что другие поместные князья и государи» и т. д.⁶⁶²). Патриарх с укоризной обращается к вел. князю по поводу запрещения поминать «божественное имя царя в диптихах» (и говорит: «мы-де имеем церковь, а царя не имеем и знать не хотим, – это нехорошо»). В понятиях византийского официоза русский великий князь трактовался всего только в качестве стольника византийского императора⁶⁶³. В половине XIV в. султан египетский именует конст. императора: rex Graecorum, Bulgarorum, Asoniorum, Blachorum, Rhussorum et Alanorum⁶⁶⁴. Воспользовавшись замешательствами в Византии и церковной унии с Римом, московский князь решился осуществить давно желанное отделение русской митрополии от патриарха, но и тут с извинениями за самовольное действие, учиненное без сношения («не обослав») и с уверениями о повиновении⁶⁶⁵, добиваясь получить каноническое утверждение совершившегося факта, тем более, что среди выдающихся церковных деятелей были противники этого новшества (Пафнутий Боровский⁶⁶⁶). Вел. князь (Василий Вас.) встретил поддержку, своему делу на Афоне, откуда прислали послание с одобрением поступка с м. Исидором и извещением, что они отверглись от патриарха и исключили императора из обычного поминовения⁶⁶⁷. В Москве обрадовались такой поддержке⁶⁶⁸. Но и после того в Константинополе не хотели признавать совершившегося факта, как видно из открытого заявления патр. Дионисия в 1469 г., последствием чего было подозрительное отношение в Москве к чистоте православия у греков⁶⁶⁹. «Исповедание», установленное впоследствии для епископов, показывает, к какому крайнему средству считали необходимым прибегнуть в ограждение независимости русской церкви по завоевании Константинополя (дело м. Спиридона⁶⁷⁰). В Москве любили уже указывать на пример Византии, которая стояла твердо, пока сохраняла благочестие, а как только она заключила унию с латинами, так и впала в руки поганых турок⁶⁷¹. Но подобный же взгляд проводился и латинской иерархией в интересах склонения последователей вост. церкви в пользу Рима⁶⁷². Сторонники единства с Византией, напротив, надеялись на восстановление христианства на Востоке и падение турецкого владычества⁶⁷³. Максим Грек в этом деле является горячим защитником прав константинопольского патриарха и его власти над русской церковью. Как разрешился этот вопрос при нем мы увидим в своем месте.

Максим Грек со своими спутниками прибыл в Москву 4 марта 1518 г.⁶⁷⁴. Вел. князь принял посланных лиц с великой честью, повелев им пребывать в мон. архистр. Михаила (Чудовом), удовольствуя и питая их всякими потребами от своей царской трапезы. Подобную же честь и любовь оказывал им и митр. Варлаам, который часто призывал их к себе и беседовал с ними о духовных делах⁶⁷⁵.

Мы уже знаем, что прямое назначение Максима Грека, как переводчика, состояло в переводе Толковой Псалтири. Он говорит, что, придя в Москву, он получил эту книгу, врученную ему вел. князем, которую сподобился в конец перевести с греческой речи на русскую⁶⁷⁶. И уже много лет спустя, отпрашиваясь на Афон, он писал Ивану Грозному: «Ни на что больше я не нужен пресловутому граду Москве, ибо то, что он желал получить от меня грешного, получил уже, сокровище разума спасительного и неистощимого, – я говорю о собрании толкований 150 богодухновенных псалмов»⁶⁷⁷. Таким образом, он не считал нужным даже упомянуть о других своих трудах и этот, в отличие от прочих, он называет «делом нарочитым»⁶⁷⁸. Вот почему и сам вел. кн. просил о присылке переводчика на непродолжительный срок «на время»⁶⁷⁹.

По словам некоторых сказаний о Максиме Греке «вскоре по прибытии» его в Россию, вел. кн. Василий Ив. в 7014 г. (!) открыл царские сокровища своих прародителей и нашел в них бесчисленное множество греческих книг⁶⁸⁰, которых никто не мог разобрать, а потому вел. князь послал в Константинополь с просьбой – прислать такого человека, который мог бы описать эти книги⁶⁸¹. Из этого некоторые заключали, что вел. князь вызывал переводчика для описи или для разбора тех книг, которые хранились в его библиотеке, и для перевода тех из них, которые оказались бы нужными⁶⁸². Другие же полагали, что вел. князь просил переводчика вообще для перевода греческих книг на славянский язык и для исправления церковнослужебных книг⁶⁸³.

Нельзя думать, что одна случайная причина – открытие вел. князем «бесчисленного множества греческих книг» – побудила его вызвать для описи или перевода их «книжново переводчика», и мы показали выше, что главной причиной вызова была порча книг жидовствующими⁶⁸⁴ и что первоначальная цель вызова переводчика состояла именно в переводе толковой Псалтири, как и сам М.Грек ясно говорит об этом. Порча Псалтири жидовствующими должна была обратить особенное внимание на нее в то время когда «все о вере пытали», а между тем Псалтирь составляла основу знания и житейской мудрости древне-русских грамотников⁶⁸⁵.

Мелетий Смотрицкий, в предисловии к славянской грамматике, пишет: «издревле российским детоводцем обычай бе и есть учити дети малыя в начале азбуце, потом же часослову и псалтири». (Прав. Соб. 1857 г., кн. 4, стр. 817). – Новгородский архиеп. Геннадий, побуждая митр. Симона завести училища, писал: «а мой совет о том, что учити в училище, первое азбука граница истолкована совсем, да и подтительные слова, да псалтыря с следованием накрепко; и коли то изучат, может после того проучивая и конархати и чести всякыя книгы»: (Акты историч. I, № 104). – В житии Феодосия говорится о Спиридоне, что он «не ведый нача учитися книгам, аще и леты не млад сый, и изучи псалтырь». (Прав. Спб, 1857 г., кн. 4, стр. 819). – И тогда как, по словам Геннадия, мужик, приведенный для поставления в священники, по апостолу не умел и «ступить», по псалтири «едва брел» (Акты историч., I, № 104). – Из школы то же уважение к Псалтири переходило в жизнь. Ее знали наизусть и брали в путь: так, князь Борис, когда узнал о погоне за ним убийц от Святополка, «то нача пети псалтырю». (Полн. Собр. рус. лет., I, 58). Владимир Мономах говорит, что когда встретили его послы на Волге, убеждая идти на Ростиславичей, то, он «взем псалтырю в печали». (Полн. Собр. рус. лет. I, 100). Были даже особенные дорожные псалтири (Прав. Соб. 1857 г.. 4, 826). – В монастырях знание ее наизусть было весьма обыкновенным, а Феодосий Печерский даже постановил своей братии, что наиболее следует «имети в устех псалтырь Давидов». (Полн. Собр. рус. лет., I, 79). – Каждый книжный человек заботился о списании Псалтири (переводы Псалтири для архиеп. Геннадия, для м. Филиппа I, Псалт. Нила Сорского письма Игнатия, Архангельский, Нил Сорский, 44; Псалт. греч., писанная Максимом Греком для Нила Курлятева; Псалт. брата Башкина Феодора, (Калугин, 59), Слово о том, что самое полезное чтение – почитание Псалтири (Рук. Титова, I, 113). Уважение к этой книге доходило до того, что к ней обращались на разные случаи жизни, это видно из слов того же Владимира Мономаха: «и отрядив я (послов) взем псалтырю в печали и то ми ся выня: вскую печальна ecи душе…не ревнуй лукавнующим» (Полн. Собр. лет., I, 100, А.И.Соболевский полагает, что он не гадал, Ж. М. Н. Пр. 1900, № 11, с. 236). Слова эти наводят его на размышление. Псалтири и книги пророческие с обозначением гадального значения псалмов (И.И.Срезневский, Памятн. яз., 38, 141, 291); ср. Гадальн. приписки к пророч. книгам свящ. пис. (Малоизв. памятн., I, 34–37); подр. см. М.И.Сперанский, Из отречен. книг. Гадания по Псалт. (Спб. 1899 и Чт. в Общ. ист. 1910, II), замеч. В.М.Истрина относ. гадальн. записей (Визант. Времен. 1900, I, 341); его же. К вопр. о гадалин. Псалт. (Лет. зап. Ист. фил. общ. Новорос. ун, IX и отд. 1901); А.И.Яцимирского (Изв. Ак. Н. 1899, II, 441–46), Соболевский в рецензии на книгу Сперанского (Ж. М. Н. Пр. 1901, № 11); Гадания по Псалт. помещаются иногда рядом с Громником, Лунником и Колядником (Чт. в Общ. ист. 1910, II, 18–22). – В одной рукописной Псалтири XVI в. встречается такая приписка прежнего владетеля ее, казанского узника Василия Петрова: «я гадал по сей псалтыри и мне вышло жить только пять лет, а я думал жить еще пятьдесят лет». (Прав. Соб. 1857 г., 4, стр. 840). – Был особенный устав «како подобает пети псалтирь» (Прав. Соб. 1857 г., 4, стр. 847). – Многие стихи из псалмов обратились в пословицы и поговорки, а самые псалмы послужили потом образцом для так называемых «псальмов или духовных стихов» (Рус. народ. послов. и притчи, стр. 70, 158, 173; 6, 31, 33, 81, 115, 116, 265, 325, 334, 335, 394). – О таком обширном употреблении Псалтири лучше всего свидетельствует то, что и рукописных, и печатных изданий ее дошло до нас гораздо больше всех других духовных книг. (Прав. Соб. 1857 г., кн. 4, стр. 855) – Даже иностранцы заметили, что русские «очень уважают псалмы Давида» (Записки Маржерета, стр. 260).

Подобный же пример вызова сведущих людей для исправления только одного сочинения – мы имеем в сербском князе Георгие Бранковиче. Шафарик нашел приписку при Лествице Крушедольского монастыря, из которой видно, что князь Бранкович призвал столетних старцев из Хиландаря и собрал древние греческие рукописи из Константинополя, а славянские из Хиландаря же в Смедерево, для приведения Лествицы в надлежащий порядок⁶⁸⁶. Но прежде, чем мы обратимся к настоящему вопросу, необходимо коснуться одного обстоятельства, имеющего связь с прибытием М.Грека в Москву.

В тех же сказаниях о Максиме Греке сообщается, что вел. князь, вскоре по прибытии его в Москву призвал его, ввел в свою «книгохранительницу» и показал ему бесчисленное множество греческих книг, а он, сообщив вел. князю о бедствиях, причиненных турками грекам и о вывозе множества книг в Италию, воскликнул: «Православный государь и самодержец, никогда я не видел такого количества греческого любомудрия, какое показало ваше царское рачительство о божественном сокровище»⁶⁸⁷. Необходимо заметить, что известия о царской библиотеке идут из двух источников – русского, приведенного выше, и иностранного, также от очевидца, дерпт. пастора Иог.Веттермана, состоявшего при немецкой общине пленных ливонцев, поселенных в русских городах, и пользовавшегося, в качестве ученого человека, уважением вел. князя. Вот его рассказ, записанный в летописи Ниенштедта: «Его (Веттермана), как ученого человека, очень уважал вел. князь, который даже велел в Москве показать ему свою либерею (библиотеку), которая состояла из книг на еврейском, греческом и латинском языках, и которую великий князь в древние времена, получил от константинопольского патриарха, когда московит принял христианскую веру по греческому исповеданию. Эти книги, как драгоценное сокровище, хранились замурованными в двух сводчатых подвалах. Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоанне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, поэтому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет с лишком и пригласил чрез своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана (Щелкалов), Никиту Высровату (Висковатов) и Фунику (казначей Фуников), вышеозначенного Иоанна Веттермана и с ним еще нескольких лиц, которые знали московитский язык, как-то: Фому Шреффера, Иоахима Шредера и Даниэля Браккеля и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоанна Веттермана для осмотра. Он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было с птолемеевой и другими либереями. Веттерман заявил, что, хотя он беден, но отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству.

«Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую-нибудь из этих книг на русский язык, и если он согласится, то они предоставят в его распоряжение тех трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и несколько хороших писцов, кроме того, постараются, что Веттерман с товарищами будут получать от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также получат хорошее помещение, и жалованье и почет, а если они только останутся у вел. князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих. Тогда Веттерман с товарищами на другой день стали совещаться и раздумывать, что-де как только они кончат одну книгу, то им сейчас же дадут переводить другую и, таким образом им придется заниматься подобной работой до самой своей смерти, да кроме того благочестивый Веттерман принял и то во внимание, что, согласившись на предложение, ему придется совершенно отказаться от своей паствы. Поэтому они приняли такое решение и в ответ передали вел. князю: когда первосвященник Анания прислал Птоломею из Иерусалима в Египет 72 толковника, то к ним присоединили наиученейших людей, которые знали писание и были весьма мудры; для успешного окончания дела по переводу книг следует, чтобы при совершении перевода присутствовали не простые миряне, но наиумнейшие, знающие писание и начитанные люди. При таком ответе Солкан, Фуника и Высровата покачали головами и подумали, что если передать означенный ответ вел. князю, то он может им прямо навязать эту работу (т. е. велит присутствовать при переводе) и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет: им придется тогда, что и наверно случится, умереть при такой работе точно в цепях. Поэтому они донесли вел. князю, будто немцы сами сказали, что поп их слишком несведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое предприятие. Так они все и избавились от подобной службы. Веттерман с товарищами просили одолжить им одну книгу на 6 недель, но Солкан ответил, что если узнает про это вел. князь, то им плохо придется, потому что вел. князь подумает, будто они уклоняются от работы. Обо всем этом, говорит автор сообщения, впоследствии мне рассказывали сами Томас Шреффер и Иоанн Веттерман. Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы⁶⁸⁸.

Биографические сведения об авторе⁶⁸⁹, наивность рассказа относительно перевода, самая порча имен действующих лиц, несомненно стоявших тогда у власти, известная наклонность Ивана Грозного показать свое расположение к иностранцам и хвалиться своими редкостями и богатствами⁶⁹⁰, наконец независимость сообщения от русского сказания (и быть может первенство перед ним) склоняют нас к признанию известия Веттермана заслуживающим доверия. По всей видимости, свидание Веттермана с царем происходило в 1569–70 г.⁶⁹¹. Весьма важно то обстоятельство, что все лица рассказа Ниенштедта исторические и присутствие их (3 русских и 4 немца) одновременно в Москве несомненно (по разысканиям А.Фейрейзена), что признается весьма веским доказательством в пользу истинности сообщения (Гаусман)⁶⁹².

По данным описания Веттермана, речь могла идти только о царской казне, где обыкновенно хранились документы (архив) и книги⁶⁹³. Как видно, собрание их было настолько велико, что разыскание необходимой рукописи (книги) соединялось с большими трудностями⁶⁹⁴. И мы имеем примеры, что заведомо существовавшие книги в XVI в. исчезли бесследно даже при самом тщательном хранении их⁶⁹⁵. Самый оригинал «Псалтири», с которого совершен перевод Максима Грека, хранившийся в недоступных «ковчезех», исчез бесследно, хотя существование его неспоримо⁶⁹⁶, как и житие Антония печерского, находившееся также в царском собрании⁶⁹⁷. По словам Курбского, не смотря на то, что были некоторые безумные, которые толковали, что не нужно книгам много учиться, так как от них «безумеют» или «в ересь впадают»⁶⁹⁸, русские того времени ценили книги настолько, что «писание священное и отеческое кожами красными и златом с драгоценными камнями украсив, и в казнах за твердыми заклепы положив, тщеславятся ими и цены толикия и толикия (высокие) сказывают приходящим»⁶⁹⁹. Остались, однако, значительные следы этих стараний сохранить редкие экземпляры книжных сокровищ; но многочисленные пожары, жертвой которых часто становилась Москва, пагубно отражались в особенности на архивах и книжных собраниях⁷⁰⁰. В летописи под 1568 г. читаем, что книги Менгли-Гиреевы взяты были к государю и сгибли, как постельных хором верх горел⁷⁰¹. Также пагубны были пожары 1571 г., смутного времени, 1626 г. (печальный для моск. архивов). В 1638 г. выгорела Москва мало не вся⁷⁰². Что же касается найденного проф. Дерптского университета Дабеловым «перновского документа», о рукописях греческих и латинских, о котором сообщил проф. Клоссиус, то, по обстоятельствам его открытия и исчезновения, он действительно возбуждает большие сомнения и требует более основательного подтверждения, которое не представляется пока возможным.

Сомнения эти имеют основание не по количеству рукописей (до 800), частью полученных в дар, а частью купленных на Востоке, и не потому, что в числе их называются греческие и латинские авторы, но по своему выбору редких или недостающих произведений (см. Ф.Клоссиус, Библиот. вел. кн. Василия Иоан. и ц. Иоанна Вас. Грозного, Dorpater Jahrbücher für. Lit. und Kunst, 1834, III, стр. 297–300; Ж. М. Н. Пр. 1834, № 6, с. 410–414; Белокуров, О библ. моск. госуд. 266–270 и личности проф. Дабелова, отзывы, 270–275; Hausmann, Clossius, Iter rossicum, Труды Х-го Арх. съезда, II, 9–15; Н.Барсуков, П.М.Строев; Лихачев, Библиот., 35–41). Выражение же «сказания», что рукописи были найдены в Москве и Новгороде (Белокуров, 213) не указывает ли, что, при переводах Максима Грека, брали и рукописи из Новгорода, где прежде занимался один из его сотрудников Герасимов. Как известно Софийская библ. Новгорода славилась своими рукописями, остатки которой до сих пор сохранили свою несомненную ценность (Опис. сборн., Лет. зан. Арх. ком. III; сообщения Куприянова, в Москвитянине и Изв. Ак. Н.; Д.Абрамович Новгор. Соф. библ. 3 вып. В истории рус. слов. С.П.Шевырева (М. 1859, I, xlv, cv; II, 417), читаем, в аподектической форме: «Грозный показал Веттерману свою библиотеку, который составил ей каталог, найденный Дабеловым. Эти сокровища вошли, конечно, в теперешнюю Синодальную библиотеку (xxxii-xxxiii). См. также его статью: «Заметка о библиотеках в Москве» (Спб. Вед. I860, № 78, с. 390).

Сообщение Клоссиуса, надолго позабытое, но проникшее в немецкую литературу другим путем (Diction. Numism. Бутковского), возбудило в недавнее время новый интерес и вызвало по инициативе страсб. проф. Э.Тремера⁷⁰³, разыскание книжных сокровищ московских царей в подземных помещениях московского Кремля, под наблюдением пок. И.Е.Забелина, и обширную литературу по данному вопросу, от небольших заметок до целых монографий⁷⁰⁴; но розыски остатков библиотеки в позднейших книгохранилищах (Моск. арх. Мин. ин. дел, Синод. и Типогр. библ. и др.) не привели, однако, к желанным результатам. Да это и не могло быть иначе, так как царская библиотека, вследствие стихийных и политических условий⁷⁰⁵, не могла уцелеть: И.Е.Забелин⁷⁰⁶ полагал, что она сгорела в московском пожаре 1571 г. Другие относили это обстоятельство к смутному времени. Слухи о ней ходили и раньше и возбуждали любопытство⁷⁰⁷. Нам кажется, что как уклончивость немцев и дьяков при Иване Грозном ничего не доказывает, так не доказывает и отказ бояр сказать правду в 1601 г., из опасения, чтобы на них не пала обязанность руководить неприятным для них делом, как и теперь часто отписываются секретари и архивисты от излишних и докучливых запросов ученых и любителей генеалогий. Автор обширного исследования «О библиотеке московских государей» справедливо замечает: «Что же касается библиотек царя Ивана IV и Бориса Годунова, то нужно предполагать, что они погибли в смутное время, когда поляки хозяйничали в Московском Кремле, раскрали царскую казну и царский архив»⁷⁰⁸. И если мы припомним, в каком положении были царский дворец и все дворцовые постройки ко времени избрания Михаила Федоровича Романова, то нисколько не удивимся исчезновению рукописей царских библиотек. Если царские палаты и хоромы были без кровли, полов и лавок, без окошек и дверей, то как могли уцелеть в палатах рукописи?

Из той же библиотеки была и толковая Псалтирь, которую поручено было переводить Максиму Греку, что видно из его слов, обращенных к вел. князю⁷⁰⁹. Но так как М.Грек в то время еще «мало разумел» церковно-славянский язык, то ему дали в помощники при переводе Дмитрия Герасимова и Власия (см. выше), а для переписки монаха Сергиевской лавры Сильвана и Михаила Медоварцева. О ходе своей работы упоминает Дмитрий Герасимов в письме к дьяку Мисюрю Мунехину, писанном во время перевода. Там он говорит: «ныне, господин, Максим Грек переводит Псалтирь с греческого толковую вел. князю, а мы со Власом у него сидим переменяясь: он сказывает по латыни, а мы сказываем по-русски писарям, а в ней 24 толковника»⁷¹⁰. Максим Грек, сообщает, что он успел выполнить свой труд в течение одного года и пяти месяцев⁷¹¹. Еще прежде были в употреблении в России толкования на Псалтирь: одно, приписываемое Афанасию Александрийскому, другое Феодориту, но Толковая Псалтирь, которую переводил Максим Грек, заключала в себе сводное толкование разных отцов церкви, между которыми не было позже Максима Исповедника (VII в.⁷¹²).

Желание М.Грека о предоставлении Псалтири во всеобщее пользование исполнилось. Списки ее (подлинник не сохранился) дошли до нас от полов. XVI и нач. XVII и далее. Чтобы судить об объеме настоящего труда укажем на спис. Волокол. монаст. 1550–1551 г.г., на 698 л., в лист; собр. П.И.Щукина, XVI в., на 798 л., Евфим. Сузд. мон. к. XVI в., на 989 л. в лист; сп. Флорищ. м. XVII в., в лист, на 1925 л. Белокуров, сс. 240–241; cclv, cclvii, cclxxxvii-viii и др. – Строев, Библ. Словарь, 199–200; первый писец писал рукопись 10 месяцев. Толковая Псалт. в перечне рукописей (разных библ. у Белокурова №№ 1, 8, 9, 18, 28, 61, 63–67 (XVI-VIII в.), 72 (XVI в.), 79, 107–108 (XVI-XVIII), 143–146, 183–186, 198, 208 (XVI в.). М.Грек переводил с рукописи отчасти поврежденной, а не с печатной книги (Белокуров, 200, 241, 300). Толкование Феодорита Киррского (Труды слав. ком., III). Псалтирь в древне-болгор. переводе, В.А.Погорелова (Варш. унив. Изв. 1890, №№ 8, 9 и д.); о незнании М.Греком славян. переводов (И.Петровский, Кн. Курбский, 47).

По окончании своего труда, Максим Грек написал послание к вел. князю, которое должно было служить введением к самой Псалтири. Здесь он говорит: «Считаю необходимым предпослать этой книге несколько слов, чтобы показать ее достоинство и значение, и сказать о церковных учителях, составивших ее, кто они были, сколько их и какой порядок их толкования, чтобы твоя богохранимая держава и потом все множество православных могли знать, с кем беседуют, как и о чем. Если для познания предметов, подлежащих чувствам, зрению или действиям необходимо прибегать к людям опытным и с удовольствием слушаем мы их рассказы; тем более необходимо нам поступать так относительно предметов божественных, постигаемых разумом и это настолько необходимее, насколько божественные предметы выше человеческих и разумные выше чувственных. Предприняв это, я старался подражать примеру совершивших далечайшее и необычайное плавание или путешествие, которые, по обыкновению, рассказывают спрашивающим о всем, что они слышали замечательного. И, если окажусь многоречивым, пусть никто не удивляется, ибо кто рассказывает о чем-нибудь одном, тот может и в немногих словах сказать многое, но кто повествует о многих и разнообразных предметах, тому это неудобно, и если бы он так поступил, то его рассказ не удовлетворил бы слушателей, так как он причинил бы им ущерб, как если бы кто вздумал в одном слове изъяснить бесчисленное царское сокровище. Священная книга сия составлена древними мужами, украшенными всякой премудростью и глубоким разумением. Она так наполнена богодухновенной премудростью и высочайшим пониманием, что не только превышает мои способности, но если бы даже поручена была кому-нибудь другому, который много выше меня, то и он не без особенного усилия и большого труда мог бы исполнить сие. Говорю это не относительно количества содержащихся в ней толкований, – вовсе нет! ибо не одно количество делает удобным или неудобным предприятие, но иногда качества совершают дела. Адамант (алмаз) принадлежит к самым малым камням и по сравнению с большими, как комар в сравнении с слоном, но он оказывается сильнее всякой наковальни и молота и, будучи ударяем другим камнем, разбивает этот последний и рассыпает его в прах. И таково разнообразие, и премудрость разума толкователей (сей книги), что не только для меня малоученого, но и для славящихся своей ученостью, не легко разъяснить глубину их мысли и понимания, ибо священные эти мужи, всецело погрузившиеся в глубину пророчества, принадлежали к ученейшим и высочайшим по мудрости и разуму... Эта книга может также для читателей дать сильное оружие против предстателей ересей, благодаря которой, они в состоянии будут исторгать с корнем сатанинские их плевелы и ввергать в вечный огонь. И зачем так много отягощать словами твой царский слух! Она поучительна и для богословствующих, просветительна и для естествословствующих, для спорящих – оружие, для молчальников – охрана, для упражняющихся в умозрении – помощь, скорбящим – утешение, душевно недугующим – исцеление, короче скажу, в ней для желающих – истинное благо, она – вертоград, обилующий всякими плодами, сосуд, наполненный духовным медом и всякой сладостью, услаждающий вкушающего из него. Она была составлена не сразу в таком виде, но приведена впоследствии в такой порядок одним благочестивым и трудолюбивым мужем, который собрал вместе толкования богомудрых мужей, потрудившихся над составлением их, которые он присоединил к пророчеству. Но довольно об этом» (Сочин. II, 301–304).

Но так как в сводном толковани Псалтири, способ толкования был различен, а в некоторых случаях толкователи даже отличались в объяснении одних и тех же псалмов, и в числе толкователей были лица, признанные еретиками, то Максим Грек счел необходимым в своем введении представить исторические сведения о толкователях, указав на их направление и заметив о православии некоторых из них и об уклонении от него других. Такое объяснение считалось необходимым в XVI веке и особенно в России, хотя в эпоху греческого просвещения Кирилл Александрийский выражался, что не всего, что говорят еретики следует убегать и отвращаться, многое они исповедуют так же, как и мы. (Epist, ad Eulogium).

Толкователей переведенной Псалтири М.Грек разделяет на три направления: одни, он говорит, смысл речи изложили «иносказательно» (аллегорически), другие «изводительне и премирне» (анагогически и духовно), третьи же буквально («по письмени просте изложиша»); так что возможно одновременно воспользоваться всеми, толкованиями на пользу ума⁷¹³. К духовным толкователям («по возвожению сиречь по высокому и богодуховенному зрению») М.Грек относит: Оригена, Дидима, Аполлинария, Астерия (Асторис) и Евсевия. К толкователям иносказательным или аллегорическим, он причисляет: Василия Великого, Иоанна Златоуста, Афанасия и Кирилла Александрийских и Исихия. Наконец к разряду толкователей, следовавших буквальному, историческому объяснению, он относит: Феодорита, двух Феодоров и Диодора. Вот примеры его характеристик. Особенно М.Грек считал нужным оговориться относительно Оригена. Ориген, замечает он, Адамантом называющийся по своим непрестанным трудам в писаниях, многоначитанности и толкованиям, сколько вначале, был славен своей мудростью и правотой догматов, столько впоследствии возбудил к себе ненависть и отвращение отвержением правых догматов. Но не будем смущаться, не будем почитать его толкований душегубными. Они писаны им до уклонения его к худшему⁷¹⁴, тогда он еще был изобильно насыщаем высшим вдохновением Духа Утешителя и ополчался против еретиков, доблестно поражая их полчища своим обоюдоострым мечем и расторгал их лжеучения, как ткань паука. Мудрости и силе его слова так удивлялся великий в богословии Григорий, что называл его пробным камнем («осла» – оселок) всех своих современников⁷¹⁵, отличавшихся мудростью, и потом, вместе с Василием, прочитав все его книги, сделал из них выбор наиболее возвышенных мест догматических и составил из того книгу, названную филокалией (Добротолюбие), которая сохраняется и доныне. Впрочем, в переводе М.Грека имя Оригена встречается редко: толкования, принадлежащие ему, часто пригодятся под именем других писателей (Евсевия, Дидима, Феодора⁷¹⁶), или оставляются без означения имени, что могло зависеть от рукописи или от переписчиков. О Дидиме М.Грек замечает, что он не знает ни времени его жизни, ни звания, но находит его православным, не многословным и глубокомысленным, и вовсе не упоминает об отношениях его к Оригену. Евсевия, епископа кесарийского, он считает не ниже (так по Синод. сп. соч. М.Грека, Опис., II, 1, с. 85; в Лавр. сп. частица не опущена; в Соловец. печати стоит «Евсевий же менший того сый»; же легко могло превратиться в не) Дидима, как по толкованию так и в других отношениях. Упомянув же о различных мнениях относительно его, М.Грек прибавляет, что в своих толкованиях Евсевий везде стоит за истину, в особенности различая, что относится к божеству Иисуса, что к человечеству и что к обоим. Относительно Аполлинария М.Грек довольствуется отзывам Филосторгия, который, принадлежа к арианам, свидетельствует, что Василий, Григорий Назианзин и Аполлинарий превзошли всех в защите учения об Единосущном. Вопрос об Астерие он решает согласно с мнением патр. Фотия, отличая его от другого, носившего то же имя, арианина. Обращаясь к писателям иносказательных толкований и характеризуя их правильным пониманием псалмов, относящихся к И.Христу и христианской церкви, М.Грек замечает, что они наиболее могут служить к назиданию читателей, так как распространяют свое учение и на нравы. Василия Вел. и И.Златоуста он считает настолько общепризнанными, что не находит нужным распространяться о них. В Афанасии он отмечает краткость изложения, которая служит в похвалу ему, уподобляя ее «краснотекущему Нилу» и если менее приводится его толкований, то Максим полагает, что, вероятно, это произошло от того, что у составителя собрания их не было необходимых книг. Упомянув об Исихие, он ограничивается похвалой ему. Обращаясь к Феодору, Максим замечает, что последний был во вражде с Кириллом по поводу отлучения Нестория и что он писал против Кирилла, как человек, побежденный яростью, но что потом он примирился. О его толкованиях Максим замечает, что он иногда уклоняется от буквального способа к иносказательному, преследуя нравоучительную цель; речь его еллинская самая ясная и исполнена мудрости. О Феодоре, епископе антиохийском, Максим выражается, что он не упускает и пророческого значения псалмов; другой же Феодор следует, исключительно буквальному изъяснению, но все относит к иудеям и слова пророческие по грамматике испытывает, причем Максим не может сказать откуда он был, но это – Феодор, епископ монсуетский. Диодор тоже следует ему, хотя иногда прибегает к иносказательному толкованию, язык же его чище Феодоритова. На счет помещенных в книге толкований другого Кирилла, Максим догадывается, что они принадлежат Кириллу Иерусалимскому, основывая свое заключение на одинаковости слога с изложением толкований на Апокалипсис того же Кирилла. Обращаясь еще к И.Златоусту, он замечает, что, сказанным им исторически от пророка к иудеям или об иудеях, он поучает слушателей примерами, как о благих, так и о злых делах, всегда побуждая их к добродетели. О других, более мелких писателях, он только упоминает; объяснения тех толкователей, которые ему были известны, но имена которых не были обозначены в греческом тексте, как Иоанна Златоуста, он надписывал ими, основываясь на собственных сведениях, способах изложения и приемах поучений. (Сочин. II, 304–311).

В свое время А.В.Горский так отозвался о замечаниях Максима Грека относительно предложенных толкований: «хотя распределение толкователей на классы не всегда строго оправдывается характером их толкований и самое различие двух первых направлений в толковании не совсем ясно; но нельзя не признать, что Максим Грек, при всей скудости исторических пособий, верно определил характер многих и понял их сродство, а в своих замечаниях дал читателям некоторое руководство, как смотреть на различные толкования в книге, им предлагаемой, и как ими пользоваться»⁷¹⁷. С своей стороны М.Грек держится эклектического направления, пользуясь всеми тремя способами объяснений.

При переводе Толковой Псалтири, Максим Грек в некоторых случаях отступал от бывшего тогда в употреблении славянского текста псалмов. Кроме того, в его переводе встречаются слова и обороты народной речи, которые, конечно, должны быть приписаны его помощникам⁷¹⁸. Другие исправления относились к грамматическим формам⁷¹⁹. Максим Грек усердно занимался своим переводом, так что, по выражению его, не имел времени дышать, будучи поглощен трудом «переведения псалтири»⁷²⁰. И в послании к вел. князю⁷²¹ он сознает всю трудность предприятия происходившую или от самого переложения с греческого языка, или от того, что книга, с которой он переводил, не совсем была исправна (время повредило или неведение писарей растлило). Он прибавляет, что «где возможно было нам, пользуясь книгами, или по собственному разуму исправить», то он исправлял и, в противном случае, оставлял так, как в книге.

В предисловии к 12 псалму Афанасий говорит: этот псалом пророк поет, находясь в раскаянии о встретившемся, а следовало бы написать о грехе, ибо что может быть общего между покаянием и встречающимся? Ведь не в том, что встречается с кем-либо должно каяться, а в том, кто согрешает пред Богом и людьми. В другом случае (36 пс., ст. 14) некто, объясняя указанное место, говорит, что Давид был убит своим мечем, но это не только ложно, но и не согласно, с истиной, ибо мы знаем, что Саул сам напал на свой меч, который обнажил против Давида, и умер. Много подобных неправильностей встречается в разных местах по всей книге, которые перечислять теперь нет надобности, а только следует сказать, что многие подобные места получили приличное исправление.

Но так как в числе участвовавших в переводе нашлись лица, которые стали упрекать Максима за его исправления, то он представил примеры своих поправок и показал, что он в настоящем случае руководствовался «не дерзостью, или гордостью, но ревностью всего лучшего и любовью к истине». Сознавая с одной стороны, что «настоящая книга заслуживала более достойного и искуснейшего в художественном смысле переводчика», а с другой, что хотя он и «грек по языку» и у «учителей нарочитых учился», но «еще долу у подножия Фаворской горы обращается», Максим просил читающих его труд снизойти к его недостаткам, происшедшим по забвению или по причине неопытности, так как это всем свойственно, и потому пусть сами сделают необходимые исправления, если будут из числа сильных в знании глубокомысленного греческого языка, достаточно вооруженные грамматической наукой и силой риторики и приобрели их не сами собою, а от опытных учителей; если знают различие многообразных и трудно понимаемых выражений и слов; так как часто одно и тоже выражение имеет различное значение и может быть отнесено к тому или другому, смотря по смыслу и, если не удержим настоящего смысла, можем отступить от истинного разума писания и совершенно его испортить, но и то, и другое великий грех!

На свой труд Максим Грек смотрел как на религиозный подвиг: «Его же (Бога) благодатию укрепленный, – говорит он, – я сподобился многотрудное дело сие до конца довести сверх всякого чаяния, ибо скажу истину – Божие дарование есть, а не мое, его всепремудрой благодати и силы, а не моей худости и немощи». В заключение он взывает о необходимости снизойти к бедствиям греков, в надежде найти в русской державе покровительство и защиту от тяжкого ига.

Перевод Толковой Псалтири М.Грек поднес вел. князю, предлагая сделать его общим достоянием. Считая же, таким образом, поручение вел. князя выполненным, Максим Грек напомнил ему об окончании своей миссии. В том же послании он просит вел. князя наградить его сотрудников: Власа и Митю – толмачей, Михаила Медоварцева и Сильвана – писарей, а ему и его спутникам – разрешить возвратиться на Афон.

Вел. князь передал перевод Псалтири на рассмотрение митрополита, который, и одобрил его. «Спустя не много дней, – говорит «Сказание о Максиме», – митрополит приходит в царские палаты со всем собором, в сопровождении клирика, который нес новопереведенную Псалтирь; и все одобряют ее, называя источником благочестия. Тогда вел. князь с радостью принял эту книгу и почтил трудившегося не только похвалами, но и большой наградой«⁷²².

Вел. князь тогда же отпустил спутников М.Грека, причем, «пожаловал их деньгами, иконами и одеждами и прочими потребными вещами», а патриарху и на Афон -»послал милостыню довольную»⁷²³; но самого Максима оставил, имея в виду воспользоваться еще новыми его трудами. Полагают, что в то же время М.Грек, по поручению вел. князя, сделал опись книгам княжеской библиотеки. Но следов этого труда не видно⁷²⁴. Еще во время перевода Псалтири митр. Варлаам просил Максима дополнить переводом с греческого толкование на книгу Деяний, так как имевшееся до тех пор было доведено только до 13-ой главы (зачала). Последнее представляло свод толкований разных отцов церкви, но преимущественно И.Златоуста⁷²⁵, а дополнительный перевод (до 51 зачала) Максима был сделан с толкованиями одного лица. Максим окончил его вместе с Власием «толмачем латынским и немецким» прежде перевода толкования на Псалтирь. Переводом толкования на Деяния Максим занимался на иждивение митрополита и закончил его 27 марта 1521 г.⁷²⁶.

Патриарх Иоаким в книге «Остен» говорит, что Максим Грек в 1521 г. (л. 7029, а по другим спискам 7050, т. е. 1542, но первое вероятнее, по обстоятельствам жизни Максима Грека), перевел вполне («цело и всесовершенно») с греческого на славянский язык правила апостолов, вселенских и поместных соборов (Властарева синтаима законов⁷²⁷). В 1523 г. Максим выполнил вместе с Сильваном перевод бесед Иоанна Златоуста на Евангелие Матфея и Иоанна «благословением, радением и тщанием» нового митрополита – Даниила⁷²⁸.

Кроме того, Максим занимался более мелкими переводами, так из них нам известны; «житие Богородицы» – (1521⁷²⁹). «Слово о чуде Михаила архангела», – об апост. Фоме и ж. Дионисия Ареопагита – все три Симеона Метафраста; похвальное слово Василия св. муч. Варлааму⁷³⁰ и др., выписки из разных пророков с толкованиями, переводы 3-й и 4-ой глав из 2-oй книги Ездры, 3-го и 8-го видения Даниила, о Сусанне, повести о Есфири, отличающиеся большим количеством русских слов⁷³¹. Сам Максим Грек писал толкования на разные тексты свящ. писания и церковные обряды, о которых скажем в своем месте⁷³².

В то же время М.Грек занимался исправлением книг, которое ему было поручено вел. князем: «по повелению в. князя, говорит он, не только толкование Псалтыри – дело нарочитое (намек на первоначальное назначение переводчика) переводил, но и иные богодухновенные книги различно растленные от переписчиков исправил"⁷³³. Прежде всего он занялся исправлением Триоди, также с помощью переводчиков: «когда случилось мне грешному,– замечает он,– исправлять Триодь, то я передавал по латыни (латинской беседой) толмачам вашим, Мите и Власу: так как я еще несовершенно изучил ваш язык»⁷³⁴. Потом он просматривал толковое Евангелие, Часослов, Минею праздничную и Апостол⁷³⁵, и вообще нашел важные ошибки против догматов и точности перевода.

Приведем несколько примеров, на которые указывает Максим Грек. «Я, – говорит он, – всеми моими писаниями и в моих переводах и исправлениях божественных книг учу всякого человека право мудрствовать о воплотившемся Боге Слове, т. е. не называть Его только человеком, как это делается в ваших часословцах, но признавать совершенным Богом и совершенным человеком в одном лице, единым Богочеловеком, воскресшим в третий день, а не бесконечной смертью умершим, как проповедуют везде, имеющиеся у вас толковые Евангелия. Я учу верить и проповедывать, что Он – не созданный по Божеству, а не созданный и не сотворенный, как хулил злочестивый Арий и как везде проповедуют о нем ваши Триоди, об исправлении коих вы пренебрегаете. Я признаю и исповедую Его одного от Отца без матери и прежде всех век рожденным, как учит божественный Апостол и все богодухновенные богословы, а не «и Отца». Отец безматерним нигде в свящ. писании не называется; ибо Он не рождается и не произошел от какого-либо другого старейшего Его существа... Имеющиеся же у вас Часословы проповедывают Его тайно безматерним Сыну, а вы на такую хулу не обращаете внимания и не исправляете ее (Сочин., I, 29–31). Взяв в руки книгу Триодь, я нашел в 9 песне канона вел. четверга: «Сущаго естеством несозданна Сына и Слова пребезначальнаго Отца, не сущаго естеством не создана воспеваем. Не стерпев такой хулы, я исправил это хульное место... Ибо у нас Слово славится не созданным по естеству, как в этом месте, так и везде... Также в том же каноне и в той же песне, древний переводчик вместо Христа единого тем познайте, перевел Христа единого два Мене познайте, не поняв значения написанного изречения... Иоанн Дамаскин, достигший высшего познания философии и богословия, знает хорошо, что Божество несоздано, непревратно и неизменяемо и потому Оно одно неописуемо, а все твари описуемы и изменяемы. Некоторые же из нынешних суетных мудрецов... весьма дерзостно и невежественно пишут в Триодях вместо «описуемою плотию своею» – «неописуемою»... Будучи же спрошены, почему вы, о пречудные мужи, так пишете и поете в церкви? они отвечают, что по воскресении из мертвых плоть Господня стала обоженною и неописуемой, так как Бог Слово тогда вместился в нее («влезшу в ню») и обожествил ее (Сочин., т. III, слово ix; Платон, Ист. церкви, т. II, прилож.2). Если в указанных отступлениях повинны были преимущественно переводчики, а отчасти и переписчики, то подобное изложение, в свою очередь, могло оказывать влияние на развитие еретических мнений.

Причиной этих ошибок М.Грек считает древних переводчиков и переписчиков. «Непохвальные описи, – говорит он, – произошли: одни от недоумения древних приснопамятных переводчиков, другие от переписчиков книги, достаточно не наученных и неискусных в разуме и хитрости грамматической». При этом он указывает, какими, по его мнению, сведениями должны обладать те лица, которые берутся за книжное дело. Прежде всего, он говорит о трудности греческого языка и несовершенном знании его славянскими переводчиками: «Еллинский язык, то есть греческий, весема мудрый, и не всякий поэтому удобно может достигнуть его до конца, если немного лет находиться будет у нарочитых учителей, притом если не будет грек родом, острый умом и любознательный, а не такой который учится поверхностно (отчасти) и в совершенное знание его не дошел, как я нахожу во многих выражениях (пословицах) у достопамятных переводчиков святых писаний с греческого языка на русский». При этом он представляет примеры подобных недостатков. Переводчики, повторяет Максим, должны быть «довольно и в совершенстве научены грамматике, пиитике, риторике и самой философии», потому что без этого «никто не может ни ясно (прямо) и совершенно разуметь написанное, ни перевести его на иной язык»; переписчики же должны быть «научены в разуме и в искусстве грамматики». И он снова заявляет, что за исправление книг могут браться только те, которые будут сильны в рассуждении греческого слова, глубоко разумного, если грамматическими художествами и риторской силой будут довольно вооружены, не сами собою приобретя познание, но усвоив от искуснеийших учителей, если хорошо знают смысл слов, правописание и научены в различии разнообразных понятий и выражений, ибо многие слова имеют одно выражение и иное значение, и если не вникнем прилежно в их смысл и не соблюдем истинного значения, то в обоих случаях погрешим против истины⁷³⁶. В другом месте он пишет.

У нас есть выражение; ипсилос (ύψηλός), что значит высокий и другое, мало чем отличающееся по начертанию от него, которое пишется: псилос (ψιλός), т. е. наг или гол и употребляется везде богословами против еретиков, хуливших Христа и утверждавших, что Христос был только человек, а не Бог... Помянутые же почтенные переводчики не поняли разницы выражений и вместо того, чтобы сказать: наг, или гол, или только один – везде перевели в том смысле, что Христос «высокий человек»...; но это неправильно и не соответствует мысли богословов, ибо не относительно высоты или толстоты спорили еретики с православными, но о Его божестве и человечестве... Другое выражение: екклисия (‘Σχχλησία) значит церковь и подобное ему: екилис (εχχλείσαι) значит заключить кого-нибудь вне церкви, правильнее же сказать: отлучить от церкви. Древние же переводчики, не поняв различия похожих выражений, перевели вам на удачу вместо: «отлучити вас хотят» – «церкви вас хотят»... Но это неправильно, ибо не к церкви их хотели (привлечь) те, которые велели им обрезываться по закону Моисееву и хранить прочие установления, но стремились этим отлучить их от Христа (Галат. 4:17)... И в 8-й песне на Рождество Христово, во втором стихе находится следующая неудобная описка. У нас есть два выражения, одинаковые по произношению, но имеющие различное значение. Выражения эти: у гар идон (ού γάρ έιδον и ού γάρ ήδον). В первом, если написано чрез ижицу малую, то значит «не видели», а во втором, если написано через ижицу большую, то значит: «не пели». Древний же переводчик, не обратив должного внимания ни на различие способа написания, ни на смысл стиха, перевел просто: не видеша в любодеяниях, вместо того, чтобы сказать: не певаху... Как же не видели те три отрока и прочие священники и левиты? Ведь не слепые они были, когда, по причине особенной своей красоты отроки взяты были в царские палаты? Но и выражение: «в любодеяниях» переведено не согласно с подлинником, ибо у нас так не понимается, а следует, как у прор. Давида: на земле чуждей (псал. 136) или в чуждих, применительно к ирмосу и ради согласного пения. Также согрешили старые переводчики и в том, что написано апост. Лукой в Деяниях, в которых он показывает ап. Павла стоящим на Ариеве паге, а не леде и т. д. Все это, замечает М.Грек, показывает, что древние переводчики не совершенно знали еллинский язык или другие, бывшие после них, малоученые пожелали исправить и еще более испортили. Далее Богословие Иоанна Дамаскина, менее употреблявшееся, до того было испорчено от переписчиков, что М.Грек не решился сделать извлечение из 33 главы для своего «слова», так как речи И.Дамаскина были неправильно и нехудожественно изложены и должен был отложить свое желание до получения греческой книги (История церкви Платона, т. II, прилож. 3; Сочин., т. III, 79–86). О плохом переводе Богословия И.Дамаскина свидетельствует и Курбский в посл. к Чаплию (Сказ., 277), быть может со слов М.Грека.

Основанием требуемых познаний М.Грек признает грамматику, которую он называет «началом входа к философии», но над изучением ее «надобно сидеть у учителя доброго целый год, освободившись от всех житейских забот и печалей, быть всегда трезвым и воздерживаться от всякого покоя, излишнего сна и винопития. И учение то у нас, замечает Максим, у греков, весьма хитро, но не у вас, так как у нас изначала были великие и мудрые философы, которые выработали весьма изящную речь, украшенную пословицами, неудобно разумеваемыми и нам грекам, почему мы греки требуем долго сидеть у учителя доброго со многим трудом и биением, доколе не войдет познание в ум наш»⁷³⁷.

С именем Максима Грека связаны два сочинения, имеющие прямое отношение к его трудам по книжному делу: «о грамматике» и «о пользе грамматики». Убедившись же на опыте, что значило для русских писцов встречать в рукописях иностранные слова – М.Грек предложил толкование греческих названий и толкование иметь по алфавиту, а также объяснять в своих сочинениях значение слов славянских и иностранных.

Статья «О пользе грамматики», помещена в прибавлении к грамматике Смотрицкого 1618 г. и отдельно издана Сыромятниковым 1782 г. (Филарет, Москвитян. 1842, № 11). В первой статье указано 8 частей речи с обозначением следующих названий: ) Имя, 2) Речь, 3) Причастие, 4) Член, 5) Вместоимен, 6) Предлог, 7) Приречие (сл. наречие), 8) Союз. Автор не говорил ни о падежах, ни о междометии. Во второй ст. дается разбор: Царю – часть первая (т. е. имя), имя собное (собственное), по свойству, а не по причастию, от неуравняемых, рода мужского, вида первообразного, числа единственного, начертания простого, падежа звательного, склонения четвертого. Небесный – часть первая, имя отъименное, неуравняемых, третьего прилагательных разделения, рода мужского, вида производного, числа единственного, начертания простого, падежа звательного, склонения пятого. – Подобным образом разобраны молитвы «Царю небесный» и «Отче наш». При наличности другой статьи, в рукописи, сходной с первой, полагают, что М.Греку принадлежат здесь только указанные поправки (Ягич, 597).

Заслуживает также внимания его толкование на некоторые места из Григория Богослова (Сочин., III, слово vi). Здесь он объясняет выражение: «ни фракийстии уставы сии», слово «африския» (άθρησχεία – идольская служба, а не верование); а по поводу выражения: «ни апидовы ясли юнца наслаждающася обильно мемфитов буйством» он рассказывает о поклонении Апису. В другой статье Максим объясняет название льва (λέω) и «скимена», Ефиопии и слов: «исполин», «гигант», так как «нецыи груби» слову исполин придавали значение зверя (27–33). В «Сказании о венце Спасове и Богородичне имяни» (слово xv), Максим толкует греческие надписания: οωΝ – сый и Μ ρ θ γ – что значит, говорит он, μητήρ θεδ... – т. е. «Мати Божия», а не Марфа, ни Мирфу, «яко же нецыи мнят всуе от неведения греческия речи». (Ж. М. Н. Пр. 254, Опис. Рум. муз., 41. Москвитян., № 11). По некоторым признакам, (обращение к греческому языку и т. п.), указывают еще примеры грамматического содержания (Ягич, 598–615; ср. 970–981).

Книга, глаголемая Лексис, сиречь недоведомые речи, перевод М.Грека от иноверных на рус. язык право, полууст. нач. XVII в., 226 л. (на все буквы) рукоп. Имп. публ. библ. № 1145 (Белокуров, cccii-ccciii). Прежние опыты (Соболевский, 288). Алфавит собственных имен греческих и латинских не был напечатан в собр. сочинений вследствие отсутствия неправного списка (Сочин., III, 290; Белокуров, № 216; Опис. Рум. муз. № 265. Ср. Труды Славян. ком. Моск. Арх. общ. IV, 029–031). В рукописи Троиц. лавры (Опис. архим. Леонида, М. 1879, I, № 201) помещена рядом с другими статьями – о буквах греч. алфавита (о ней, Ягич, 598–600). Ср. А.Карпов, Азбуковники или алфавиты иностр. речей, по спп. Соловец. б., Каз. 1878.

Вместе с тем М.Грек обращает внимание на неточность в знаках препинания и на буквальные отступления в смысле, происходившие отчасти от смешения понятий, отчасти же от неправильного употребления грамматических форм.

Так он замечает, что в Символе веры следует читать «воплощшася от Духа Свята и Марии Девы», а не из Марии, потому что Мария имя ее, а не Змария, не лепо, ибо «и» соуз есть совокупителен, а не предлог; совокупительным же называется, так как речь связует с речью, как говорят Петр, Иаков и Иоанн... Далее, Максим замечает, что в Символе веры следует говорить чаю, а не чаем, потому что там же употребляется верую, а не веруем, что одно при другом (т. е. чаем и верую) выходит бессмысленно, а также: жизнь будущего века, а не жизнь будущая в веки «по младенческому мудрованию», потому что Христос есть живот, а не век или веки. Взяв одно место из 2-го псалма «Аз же поставлен есмь царь от него над Сионом горою святою его». Максим замечает, что место это следует относить к Иисусу, так как выше сказано об уничижении и посмеянии его чести, и царь, поставляемый от Отца, есть царь всех, тогда как цари Сиона называются только иудейскими царями»⁷³⁸.

На вопрос неизвестного друга М.Грек объяснят значение краеграний или краестрочий к канонам («акростихиды»): они служат для того, чтобы точнее определить составителя этих последних. Он их разделяет на алфавитные, когда начальные буквы каждого стиха – от первого до последнего – идут в алфавитном порядке, собственно акростихи – когда начальные буквы стихов образуют какую-нибудь мысль, и, наконец, именные краестрочия – когда начальные буквы составляют имя, наприм. Иосиф⁷³⁹. Как из собственных слов М.Грека, так и из примеров, приведенных им, видно, что к искусству стихотворения он питал большое уважение⁷⁴⁰.

Таким образом, Максим Грек впервые у нас так разносторонне и критически отнесся к своей задаче – книжному делу. По поводу своих исправлений он говорит: «те места, которые неправильно предложены были переписчиками, или от долгого времени растлены, но которые возможно было нам или от книг просветленным, или самим уразуметь, прилежание великое сотворив, с Богом помощником, мы исправили, а в тех случаях, где они от книг, ни от себя умыслить не могли поправить, оставили, как были исперва положены»⁷⁴¹. Его исправления заключаись не в сличении разнообразных списков рукописей, что вводило даже в заблуждение древних переписчиков, но и в сличении исправляемой рукописи с греческим текстом, причем он прилагал собственные познания, так как он не доверял безусловно последнему, что видно из его отзыва о переводе Псалтири⁷⁴². М.Грек первый указал на то, что неисправность книг произошла не только от писцов «ненаученных грамматической хитрости», но также и от древних переводчиков, а этим самым признал недостаточность исправления книг посредством одной только проверки различных списков.

Не считая, однако, своего труда совершенством, М.Грек желал, чтобы и его труд исправляли, но для предупреждения людей, не способных к такому делу, он представил его трудности и образец исправителя, чтобы, как он говорил, сделать внимательнейшими тех, кто захочет после нас (наших трудов) заняться исправлением⁷⁴³. М.Грек знал с какой трудностью соединялся в России выбор хорошего переводчика и как часто за это дело брались только из корыстных побуждений, поэтому он, для испытания выдающих себя за переводчиков с греческого языка, написал 16 греческих стихов героического и элегического размеров с своим переводом и наставлением об испытании переводчиков. Содержание стихов заключает в себе наставление: «как следует входить в святые божии храмы»⁷⁴⁴. По этому поводу о переводчиках он пишет следующее: «так, как многие обходят города и земли, одни для торговли, другие ради художеств и ремесл, а иные и для книжного искусства, греческого или латинского, что тоже римского, и одни из них совершенны, другие же не вполне, а иные и совершенно не вкусившие художественного кижного ведения, т. е. грамматического и риторического знания и прочих чудных наставлений эллинских, хотя хвалятся знанием всего, желая корыстоваться и кормиться, то я справедливо рассудил оставить вам, господам моим, несколько строк, списанных мною эллинским мудрым способом на испытание всякого, хвалящегося ими. Если же кто после моей смерти придет к вам и который возможет перевести вам те строки, по моему переводу, поверьте ему, добрый и искусный он есть, если же не сумеет совершенно перевести, по моему переводу, не имите веры ему, хотя тьмами будет хвалиться, и первые спросите его, какой мерой сложены суть строки сии, и если скажет, героической или элегической мерой, то истинен есть, если скажете ему: сколькими ногами (стопами) оба размера совершаются? и он ответит, говоря, что геройская шестью, а элегическая пятью, не сомневайтесь в нем, ибо добрый будет, примите его с любовью и честью и, сколько времени у вас поживет, жалуйте его обильно, а когда захочет возвратиться восвояси, отпустите его с миром, а силою не держите у себя таковых; непохвально, ни справедливо, но и не полезно земле вашей, как Омир, этот известный мудрец, говорит, хваля и законополагая страннолюбие: хорошо, говорит, любить гостя у нас живущего, а хотящего отойти – отпустите»⁷⁴⁵. По заключительным словами видно, что статья эта написана уже гораздо позже, когда возвращение на Афон стало для Максима Грека неисполнимым. В этих словах слышится и горечь безнадежности, и тяжелый упрек московской политике, боявшейся выпустить из своих рук Максима Грека.

Но М.Грек имеет и другую важную заслугу в истории славяно-русской грамматики. Более ранняя попытка привить грамматическое учение, в интересах улучшения книжного исправления, с подобной же характеристикой его, какая сделана М.Греком относительно русской книжности, принадлежит в Сербии Константину (Философу) Костенчскому (первой полов. XV в.⁷⁴⁶). Родом болгарин, воспитавшийся под впечатлением книжной реформы патр. Евфимия и греческих образцов (эротимата), а также изучения славянских памятников⁷⁴⁷, он вынужден был по печальным обстоятельствам своей родины, угнетения от турок, удалиться в Сербию, где задумал приложить свои познания к составлению грамматического труда «для желающих учить или писать», с целью побудить молодое поколение выучиться разумно употреблять письмо, тогда и старики уже, ради стыда, станут учиться (есть полный и сокращен. тексты его сочинения); но рядом с тем он является обличителем современных недостатков сербского общества и его вражды к научным занятиям, по поводу которой ему приходилось также указывать на пример неправославного Запада, где много заботятся о слове божием, между тем, как здесь ревнители чистоты веры и исправности книг восстают, о которых он позволяет говорить только библейскими намеками, из опасения неприятных последствий, – черты деятельности, во многом напоминавшие судьбу М.Грека в России, с той лишь разницей, что последнего насильно удерживали, между тем как противники Константина желали, чтобы он сам скорее покинул пределы Сербии⁷⁴⁸.

Максим Грек задался подобной же целью, но выполнил это не в такой широкой мере. В то время как у Константина грамматическое «искусство» стояло на первом плане, у М.Грека оно имело лишь второстепенное, подчиненное значение. Но есть разница между ними и в пользу последнего. Константин прошел довольно плохую школу грамматического искусства, преследовавшую буквальную мелочность и не знавшую более возвышенных задач. М.Грек обнаруживает способность филологического толкования текстов и умение пользоваться различными способами критики и в числе их данными грамматики и синтаксиса, руководствуясь теоретическими сведениями по греческой грамматике и приводя доказательства и примеры как в обличение чужих ошибок, так и своих поправок. Теория грамматического искусства, усвоенная им на родине, была еще расширена в критико-филологическом направлении в Италии, которая завершилась такой школой, как кружок Ласкариса и Альда Мануция⁷⁴⁹. Однако, написать грамматику для русских, он не решился, как потому, что он некоторое время и не владел русским языком, так и по обстоятельствам своей жизни. Но влияние означенной филологической школы видно в его полемических приемах, форме изложения, в разнообразии премов, свидетельствующих о его начитанности, в простоте и вразумительности стиля⁷⁵⁰. И хотя он не написал грамматики, но его авторитет становится обязательным для русских книжных людей наравне с непререкаемым авторитетом И.Дамаскина (предисловие к Богословию и статья «о восьми частях слова», ему приписываемая). Заслуга М.Грека заключалась в том собственно, что он перенес общую, по византийским источникам, широко распространенную грамматическую теорию на русскую почву. По ее образцам воспитывался сам М.Грек. Таковы грамматики Дионисия Фракийского, Феодора Газы, Ман.Мосхопула, К.Ласкариса и краткие извлечения из Дионисия (Эротиматы⁷⁵¹). Название всех почти частей слова у М.Грека то же самое, как и в переводах южнославянских..; все статьи, толкующие не о членах, а о различиях, происхождением своим восходят к более раннему времени, вытекая прямо из южно-славянских преданий, тогда как название «член» получило санкцию во время М.Грека⁷⁵². Наконец, упомянем о его алфавите собственных имен латинских и греческих, который не был напечатан в собрании сочинений, вследствие отсутствия исправленного списка.

Еще в XVII в. авторитет М.Грека был настолько велик, что с его именем связываются две статьи, внесенные московским издателем грамматики Meлетия Смотрицкого, одна из них, служащая напутственным словом юношам, приступающим к изучению грамматики, несомненно переведенная с греческого, и другая статья, помещенная там же, изложенная в виде «Беседы» (диалога) от имени Максима Грека с собеседником, о важности и значении грамматики, риторики и философии и необходимости их изучения⁷⁵³. Сам М.Грек настолько подготовил в изучении (теоретически и практически) греческого языка одного из своих помощников (инока Сильвана), что последний мог предпринять, при содействии своего наставника, перевод толкования Иоанна Златоуста на Евангелие Матфея, и он же отзывается о М.Греке, как о муже весьма мудром во всех трех языках, в еллинском, римском и русском, и не только в знании их, но и в способности творить мерою (стихами) «иройскы» и «амвийскы», во всем благоискусного и много от человек нынешнего времени отстоящего мудростью, разумом и остроумием⁷⁵⁴.