Очерки культурной истории Византии Г. Гельцера, профессора Иенского университета

Вне всякого сомнения, восточно – римские императоры в своей совокупности принадлежали к числу наиболее одаренных и выдающихся людей всемирной истории. По древне – римскому обычаю на первом плане стоят блестящие воины, которые занимают освобождающийся престол. По смерти Маркиана (457) только арианская вера помешала алану Аспару вступить на престол. Но, избранный им правитель Лев Фракиец (457–474) был генералом, так же как и его зять Зинон. Юстин I, начальник дворцовой гвардии, основал владычество дома Юстиниана, и по пресечении его династии снова были возведены на престол через усыновление и назначение со стороны своих предшественников дельные военачальники, Тиверий II (578–582) и Маврикий (582–602). Точно также Ираклий в 610 г. достиг власти, как победоносный вождь революционного флота. И в VIII в., когда анархия и дворцовые революции сделались хроническими, государство спас Лев Исавр – лучший военачальник своего времени. Когда грозила опасность со стороны болгар в 813 г. и слабый император Михаил И, велевший игумену студийского монастыря составить план военных действий, проявил полнейшую неспособность, то, по бурному требованию народа и войска, был провозглашен императором генерал армянского происхождения – Лев V, а когда последний был убит, то даже его противник, смещенный им патриарх Никифор, заявил, что империя во Льве, этом враге веры, потеряла мощного правителя государства.

К короне мог стремиться каждый, как к награде доблестнейшего, и главные военачальники, следовательно, ближайшие кандидаты на корону, были часто людьми темного происхождения. Один бедный дарданский парень забрел в столицу империи, чтобы попытать счастья в качестве солдата. Это был Юстин I. Василий I был простым конюхом, а Роман Лакапин был простой солдат из фемы Армениак, который привлек к себе внимание Льва VI Философа своей страшной борьбой со львом.

Совершенно естественно, что честолюбцы, как и во времена цезарей III и IV вв., еще при жизни монарха разузнавали о личности его заместителя. Оракулы относительно царей играют в эту христианскую эпоху такую же значительную роль, как раньше в языческую; только на место философов или дриад выступали в качестве пророков монахи. Многое из того, что нам передается о подобных оракулах, вымышлено впоследствии. Но много численные государственные процессы и преследования за такого рода попытки проникнуть в будущее показывают, до какой степени оракулы действительно владели умами. Один монах предсказал престол Филиппику Вардану (711–713). Другой встречает трех военачальников и также предсказывает им власть: Лев V Армянин (813–820) становится действительно императором, Михаил II убивает его и наследует ему (820–829), наконец, Фома провозглашает себя императором против Михаила. Без сомнения, такие оракулы действовали решающим образом на фантазию и на поступки этих столь же сильных, сколь грубых и суеверных людей.

Но этот неправильный порядок военномонархического престолонаследия уступает место с VIII в. новому порядку: просыпается легитимизм. Уже когда Констанций, сын Константина Великого, выступает против галльского узурпатора, солдат охватывает настоящая ярость; они хотят уничтожить „поддельного императора“. В позднейшее время мы находим все более определенно развивающуюся наследственную императорскую власть: в доме Ираклия корона переходит от отца к сыну на протяжении пяти поколений (610–711), а в доме Льва Исавра – на протяжении четырех (716–797). Когда, после внезапной смерти императора Константина в 641 г., его мачеха незаконно добыла власть для своего сына, восстали войско и сенат и возвели на престол несовершеннолетнего, но имевшего законные права Констанса II.

Дальнейшее укрепление наследственности при передаче императорского престола наступает благодаря обычаю, в силу которого почти регулярно со времени Ираклия одновременно со вступлением императора на престол, сын его, хотя бы и несовершеннолетний, получает из рук отца императорскую повязку. Напротив, совершенно новая эпоха начинается с македонской династии (867–1056). Уже основатель ее Василий (867–886) короновал троих своих сыновей, а четвертого возвел в сан патриарха. Таким образом, императорская власть стала общим достоянием фамилии, но с этим не было связано раздела государственной власти, как в эпоху Диоклетиана, напротив, один „великий император“ обладал всей верховной властью, другие обладали только императорским саном и почестями.

Насколько прочнее, чем их предшественники, сидели на престоле эти позднейшие императоры! Действительно теперь, выработались лояльность и верная привязанность к императорскому дому – чувства, совершенно незнакомые предшествующей эпохе. Когда сыновья Романа Лакапина хотели свергнут с престола законного императора, своего зятя Константина, подобно тому, как они уже отправили своего отца „философствовать с монахами», тогда дворцовые войска и городское население восстали и доставили законному правителю единодержавие.

Так же непосредственно обнаружился лояльный образ мыслей народа, когда императрица Зоя, последняя принцесса македонского дома, была в 1042 г. заключена в монастырь высокомерным выскочкой Михаилом V, которого она усыновила и сделала своим соправителем; дворянство и народ соперничали в усилиях освободить 3ою, и обе последние законные наследницы, Зоя и ее сестра Феодора, были торжественно приветствованы народом, как императрицы.

Конечно, при вновь утвердившемся порядке наследования с естественной необходимостью проявляется большая разница по сравнению с прошлым. На смену блестящих талантов военного режима выступают теперь наследственные посредственности. Во всей македонской династии действительно выдающимися государями были только ее основатель и его соименный потомок, победитель болгар, в то время как другие „порфирородные“ в духовном отношении стоят, большей частью, довольно низко.

И тут выступает характерный для X вена институт соправителей. Император Константнн VII Багрянородный (913–959) при своем вступлении на престол был несовершеннолетним. Исполненный сознания достоинства и значения Римской империи, учреждения и порядки которой он описал и знал, как никто другой, он все же всегда оставался чуждым действительной жизни, погруженный в свои научные занятия. В это время развивается весьма замечательный и полезный для государства порядок вещей. На ряду с бездеятельным законным государем, действительно правит обыкновенно какой-нибудь, в вышей степени способный генерал, но не как визирь или преторианский префект, а как равный императору по званию коронованный соправитель. Без насилий дело не обходится. Соперничество между военными фамилиями, стремящимися к этому государственному посту, как, например, между фамилией Фоки и Лакапинами, проводит к страшным катастрофам. И победоносный Роман Лакапин, чтобы достигнуть положения соправителя, действовал путем, близким к государственной измене. Но, как правитель, он сделал также много великого: могучим подъемом в X веке государство обязано, главным образом, энергичной деятельности этой беззастенчивой, но гениальной личности. С болгарами, которые до сих пор были так опасны, он заключил выгодный мир, а на Востоке граница государства была отодвинута до Евфрата. Области, которые в течение веков были оторваны от государства и где непрерывно владычествовал полумесяц, подчинились снова византийской власти. Колонизация опустевших пограничных областей, которую энергично продолжали его преемники, началась при нем, так как правительство не только во вне оберегало интересы государства, но и внутри оно действовало энергично в пользу экономически слабых. Такая могучая личность должна была совершенно отодвинуть на задний план законного государя. Роман Лакапин и смотрел на государство, как на владение своего дома. Троих своих сыновей и внука он сделал соправителями; одну дочь выдал за императора Константина, другую – за болгарского царя. „Чужой хлеб крал и насыщал своих; собственника заставлял голодать».

Гораздо лояльнее обошлись соправители, Никифор Фока (963–969) и Иоанн Цимисхий (969–976) с несовершеннолетними наследниками государства Василием и Константином, внуками Багрянородного. При них и главным образом через них империя достигла величайшего блеска и мощи. В Азии была снова приобретена Антиохия, равный по своему значению с Солунем город империи, а в Сирии и Месопотамии граница империи была продвинута далеко вперед. После победы над русскими Цимисхий присоединил к империи Дунайскую Болгарию. Но никогда эти блестящие полководцы не думали о том, чтобы лишить власти законных наследников престола, за которых они управляли империей.

Как при последних цезарях, так и в Византии императорскую повязку нельзя считать заманчивой привилегией. Только люди, исполненные безусловного и самого серьезного чувства долга, могли взять на себя это тяжелое бремя. Государство находилось в полном разложении, когда Ираклий вступил на престол (610). Авары угрожали столице с европейской, персы – с азиатской стороны. Азиатская часть империи и Египет были утрачены: Ираклий был близок к отчаянию, но, благодаря энергичному увещанию высокопатриотичного патриарха Сергия, он снова ободрился, и его беспримерно смелые походы сломили силу персидского государства.

Точно также Лев III Исавр (716) принял власть после почти тридцатилетнего периода военных восстаний и дворцовых революций. Целый год должен он был защищать столицу государства от арабов и с суши, и с моря. Но после победы он понес громадные труды над внутренним возрождением государства. Его законодательство имело целью улучшить положение сельского населения. Не останавливаясь перед суровыми мерами, привел он в порядок финансы. К этому присоединяются его административные реформы, оставившие глубокий след. Но Лев не снискал благодарности потомства, хотя он и спас империю.

Чем дольше существовала империя, тем тяжелее делалась задача управления и тем отчаяннее становилось положение самодержца. Когда в XI в., вместо существовавшего до сих пор чисто – военного режима, бразды правления взяли бюрократы и ученые и положили начало полной реакции против существовавшего милитаризма, а когда, несмотря на опасность со стороны турок, они делали сбережения на бюджете армии и пренебрегали мерами защиты, тогда восстали военачальники, главным образом из малоазиатской знати и возвели на престол своего человека, Исаака Комнина (1057–1059). С горячим усердием взялся он за дело реформы, но глухая оппозиция чиновников сломила его энергию уже через два года. „Бог создал мир в шесть дней, этот император хочет в один день все опрокинуть“, говорили про него. Он отказался от всяких реформ и покорно удалился в монастырь.

Точно также кончил император Иоанн Кантакузин, в монашестве Иоасаф (1354); он действительно имел больше основании для раскаяния и отчаяния, так как, будучи правителем, он сделал все, чтобы погубить государство.

Так велика была в те века притягательная сила, которой монашество влияло даже на высокостоящие общественные классы, что такой истый воин, каким был Никифор Фока, делал своими товарищами и советниками монахов, подчинил себя монашеской дисциплине и только днем носил императорскую одежду, ночью же носил волосяной подрясник и вериги. Одним из его ближайших советников был святой Афанасий, основатель еще ныне процветающей Великой Лавры на Святой горе Афоне. Пример нашел себе подражание у соседних варваров, находившихся под влиянием нового Рима. Борис, (Михаил) страшный болгарский царь, удалился в монастырь, чтобы еще почти двадцать лет прожить в созерцании и покаянии.

Однако, несравненно чаще императоры и принцы постригались в монахи против своей воли. Если, при свержении императорского дома, члены его не погибали жестокой смертью, их постригали в монахи; иногда они шли далеко на этом новом для них духовном поприще: один император сделался митрополитом ефесским, многие принцы – вселенскими патриархами, как напр., святые Герман и Игнатий. Черная одежда была более надежной защитой, чем пурпур.

Наружно византийский император занимает выдающееся положение, как преемник древнеримских императоров. „Византийцы суть сыны римлян, поработивших народы“. Деятельность Юстиниана, приобревшего снова для государства Африку, Италию и юг Испании, показывает, насколько серьезно стремились ромейские властители осуществить мечту о древне – римском величии. Еще в ИX и X вв. царствующий на Босфоре император был первым государем христианского мира.

Грандиозное великолепие его выходов было рассчитано на то, чтобы поразить наивных послов варварских народов во время торжественных приемов, и действительно производило на них внушительное впечатление. Многочисленные посольства, которые приходили в столицу, льстили гордости византийцев. Подарки, которые послы подносили василевсу, были в глазах византийцев знаками подчинения, настоящей данью. Известно, как надменно обошлись с послом Оттона Великого, сватавшим принцессу и как мало склонны были на Востоке признавать равные права за императорами Запада, преемниками Карла Великого. Даже такой жалкий государь, как Исаак Ангел, позволял себе называть германского императора Фридриха королем Аламании. Это чудовищное превозношение себя происходит от того, что императорское правительство было того мнения, что за пределами Богом хранимой империи нет ни счастья, ни благополучия, ни свободы.

И так сильно действовало на умы народов признание величия культуры империи ромеев и большое преимущество, которое давало империи централизация управления по сравнению с другими неупорядоченными народными массами, что даже и сами народы разделяли указанную веру имперского правительства. Римский император является мировым владыкой; его империя – всемирная империя или даже Священная Римская Империя. В их глазах даже император является наместником Бога. И более того, его даже ставили на ряду с Богом. Когда Роман Диоген был жестоким образом ослеплен своими собственными подданными и в следствии этого умер, то один армянский историк по этому поводу заметил, что римляне по примеру Иудеев вторично распяли Христа. Даже султан будто бы воскликнул со слезами: „По истине, римляне – неверующие“. Это характерно для почитания и высокой оценки особы императора среди варваров.

Византийское правительство умело, однако, также воздействовать на народы посредством прекрасно организованной дипломатии. Византийское министерство иностранных дел было поставлено превосходно и имело в своем распоряжении многочисленных переводчиков. Соседним государям объявлялось о восшествии на престол нового императора, и в грамотах, в которых было строго взвешено каждое слово, иностранные правители получали титул „брата“ или „сына“. За их послами, лишь только они прибывали в империю, уже строго следили военные чиновники, чтобы они не появлялись с слишком сильной свитой и не могли произвести неожиданного нападения. Их сопровождали повсюду с почти боязливым старанием, чтобы не допустить их самостоятельно собирать сведения. Политика империи была направлена к тому, чтобы по крайней мере фиктивно присоединить к Риму иностранных государей и их земли. Иностранные государи считаются наместниками, которые управляют своими землями от имени Рима. Армянский принц назвался стратигом и магистром Тарона. Венецианский дож был в 1018 г. назначен стратигом Далмации от имени императора; равным образом варварским государям раздавались императорские придворные титулы; короли остготов и франков именовались патрикиями; русский великий князь был императорским стольником, а государь Иверии был куропалатом и т. д.

Ни на один княжеский дом римская культура не производила такого сильного очарования, как на болгарский. Страшный царь Симеон получил образование в Константинополе; изучил „риторику Демосфена и силлогизмы Аристотеля”, и с особым пристрастием читал и делал извлечения из Иоанна Златоуста. Но „эта трудолюбивая пчела, собиравшая аромат со всех цветов, чтобы распространять его потом на своих бояр“, хозяйничала с ужасной свирепостью в греческих провинциях и совершала страшные жестокости над друзьями и врагами. Во дворец в Преславе вместе с христианской верой проник и весь придворный византийский церемониал. Царь на больших придворных празднествах, также как и император, ел за особым столом. Он принял титул автократора. Он носил пурпурное, украшенное золотом и драгоценными камнями императорское одеяние и великолепную императорскую корону. Этот новый придворный порядок служил к укреплению монархической власти. Средства поддерживать ее были чисто византийские. Если еще Борис в этих целях попросту истребил двадцать два болгарских языческих рода, то теперь, по примеру византийцев, поступали несколько мягче: мятежников и заговорщиков ослепляли и заключали в монастырь. Преслава сделалась во всех отношениях точной копией, хотя и плохой, столицы империи.

Одним из важнейших средств к укреплению императорской власти служил ее религиозный характер, облекавший христолюбивого василевса. Последний был священной особой в глазах народа уже потому, что со времени Маркиана (430–457) он торжественно помазывался и венчался на царство вселенским патриархом. Поэтому его приветствовали при процессиях, в цирке и в других торжественных случаях, как равноапостольного, как Константина, как второго Давида, как апостола Павла, которого оружие – Христос: точно также прославляют его отцы вселенских соборов в своих воззваниях, защитника правоверия, как императора и в то же время первосвященника, как второго Константина, второго Феодосия, второго Юстиниана и т. д. Подобно Константину в Никее, и последующие императоры выступают в торжественных случаях с кафедры, как настоящие проповедники. Мы имеем беседы Льва Мудрого и его сына Константина Багрянородного.

Православие сделалось для империи в высшей степени важным политическим фактором; оно было связующим средством для того единства, которое охватывало теплейшим и крепчайшим образом всех подданных империи. Несмотря на различие в языке и национальности. Такое же значение, как национальная идея для современных народов, имело для восточных римлян православие. Иногда жители Рима и Италии узнали с сокрушением, что благовернейший и христолюбивый император Юстиниан II – как человек, полусумасшедший изверг – был свергнут с престола храбрым Филиппиком Варданом в 711 г., повелевавшим проповедовать вновь учение о единой воле, учение, достойное проклятия и осужденное святым отцам VИ собора, то они удалили отовсюду изображения Филиппика и единодушно отказали ему в повиновении. Но, как только на престол вступил православный Анастасий II в 713 г.; все снова вернулось к обычной покорности.

Прежде всего император занимал вне империи мощное положение, как защитник и распространитель христианской веры.

Император смотрит на иностранных христианских государей, как на своих братьев или духовных сыновей; он является восприемником от купели вновь обращенных и одаряет их при крещении блестящими подарками, что значительно укрепляет их религиозное рвение; так, Юстиниан I был восприемником вновь обращённого в христианскую веру чанского князя, а Михаил III был восприемником болгарского царя Михаила (Бориса). Маркиан сделал своим приемным сыном Хозроя – Парвеза, персидского царя, для которого он отвоевал его государство; хотя Хозрой не сделался христианином, но тем не менее он крепко верил в национального сирийского святого Сергия.

Юстиниан I вступил в тесные дружеские отношения с вновь обращенными гуннами и их энергичной королевой Боа, с готами – тетракситами в Крыму и с победоносным негусом негести (царем царей) Эфиопии, после того, как тот завоевал Счастливую Аравию и освободил аравийских христиан от деспотизма иудейского царя Авраама.

Ираклий (610–641) был государем с исключительно развитым религиозным сознанием. Когда он плыл из Африки, чтобы свергнуть деспотизм Фоки, он поместил на носу своих дромон образ Богоматери. Его война с персами в сущности была религиозной войной, походом воийнов Бога против неверных, которые разорили святой город и „отвели в неволю животворящее древо“. Весь христианский мир, итальянцы, армяне, франки и готы приветствовали не победу императора, а возвращение креста в Иерусалим, в 629 г., приветствовали с безмерным восторгом международным кровавым преследованием евреев. Воздвижение Креста становится одним из величайших и блестящих праздников всего христианского мира, и Ираклий прославляется церковью, как христианский герои. Строго христианский дух верховного главы византийцев выступает особенно ярко в борьбе с исламом, которая воздвигла воодушевленных защитников веры и создала теократию под главенством цезаря – папы. Полтора века христолюбивые императоры вели эту решительную борьбу за господство христианской веры. Время жаркой борьбы было и временем ужасного духовного оскудения, почти варварской эпохой, когда и литературное творчество почтя прекратилось.

Когда в 680 г. римский папа Агафон отправил послов в восточный Рим, то он извинялся, что он, хотя и благочестивые люди, но совершенно необразованные. Извинение было излишне, так как в Византии дело обстояло едва ли лучше. Но в это время как раз с напряжением всех сил там велась борьба за существование, а в то время, когда решалась судьба, должны были отступить на задний план все вопросы, и прежде всего вопрос просвещения.

Понятно, что после того, как в IX веке сила халифата заметно упала, и опасность для государства со стороны арабов отступила на задний план, все же у императора и народа осталось неизгладимое впечатление, что единство империи и единство веры являются священнейшим достоянием империи, требующим самой сильной защиты. На восточной границе Малой Азии хозяйничали храбрые, преданные манихейской дуалистической вере, павликиане. Иконоборческие императоры всячески покровительствовали этим столь же храбрым, сколь надежным пограничным жителям. Но после восстановления православия (843г.) высокоодаренная политически, но фанатичная Феодора начала против них злополучную религиозную войну. Сотни тысяч пали жертвой, и даже такой политически мудрый и неразборчивый в вопросах веры государь, как Василий I считал, что из политических оснований он не смеет уклоняться от задачи, обнажить меч веры против этих „отрицателей Бога“. Иоанн Цимисхий переселил их в Европу. Но и там греческий император и болгарский царь наперерыв преследовали их, а также их славянских преемников – богомилов. Алексей Комнин вел с ними диспуты, полные религиозного рвения, и кто не давал себя убедить догматическими доказательствами императора, тот должен был идти на костер. В этих действиях, так сильно оскорбляющих наше чувство, современники видели необходимое исполнение одной из самых важных обязанностей императора, – быть защитником и распространителем христианской веры.

Одной из важнейших и серьезнейших частей как древнеримской, так и византийской государственности был церемониал. Известно, как строго придерживались римские жрецы и магистраты правильного произнесения известных формул и исполнения дедовских церемоний. Позднейшие римляне, как Зосима, серьезно думали, что Римская империя гибнет, потому что со времени Константина Великого, благодаря введению христианства, прекратилась непрерывность в исполнении священнодействий языческого культа. Поэтому исполнение церемоний лежит в кровы у древних, как и у новых римлян. То глубокое презрение, которое обнаруживал великий Тиверий к пышности и блеску, было совершенно непонятно тогдашним римлянам и вполне основательно: так уж устроены народы, что для них показная внешность составляет нечто неразрывное с самым существом правителя. На Босфоре это знали, и значение церемониала, было признано и другими народами Европы. Хотя они охотно смеялись и издевались над церемониалом, тем не менее все они без исключения шли с большим благоговением на выучку к ромеям. Из римско – византийского канцелярского языка уцелели, в обращении к германским и австрийским императорам, такие выражения как: „величайший, светлейший, непобедимейший“, а русский император, царь вся Руси, притязает в титулатуре на наследство нового Рима. Но с тех пор, как со времен Фридриха Вильгельма И в немецком церемониале сильно распространилась военная и казарменная атмосфера, только один двор сохранил у себя церемониал „священных римских императоров“ во всем его древнем великолепии: каждому посетителю вечного города очень импонирует установленный там, строго определенный порядок, касающийся каждой мелочи священного обряда и обычая. Двор римского первосвященника – это двор совершенно безземельного государя. Но где можно найти такие наряды, такие богато затканные парадные одеяния, какие имеются у римских офицеров и сановников, у почетной Палатинской гвардии и у швейцарской гвардии, одетой по рисункам Микель Анжело.

Эта частью церковная, частью княжеская пышность празднеств и процессий может дать нам только слабое понятие о великолепных новоримских церемониях и зрелищах, но все же более верное понятие чем то, которое дает в высшей степени злостное донесение епископа Кремонского Лиутпранда, посла Оттона Великого. Если верить ему, великолепие византийских шелковых одеяний стоило немногого. Он так описывает нам большую процессию при императоре Никифоре II (963–969), на которой он сам присутствовал: „Торжественное шествие не было блестящим. Масса лавочников и простонародья (городская милиция), пришедших на праздник, стояли на протяжении от дворца до Софийского собора для торжественной встречи Никифора; они стояли по обе стороны дороги и были украшены тонкими щитками и жалкими дротиками; большая часть из них были босы. Придворные, сопровождавшие императора в процессии, были в больших шелковых мантиях, которые, однако от времени совсем продырявились. Было бы лучше, если бы они явились в своих домашних платьях, так как эти государственные одеяния еще в эпоху их дедов не были новы. Украшения из золота и драгоценных камней были только на императоре; парадное одеяние, сделанное на фигуру его предков, обезображивало его только еще больше. Меня также повели к церкви, чтобы посмотреть на процессию, и дали мне место на хорах, около певчих. Когда же это пугало приползло, певчие запели: „Смотри, утренняя звезда восходит и затмевает своим сиянием лучи солнца. Является властитель, Никифор, бледная смерть сарацинов“. Пели также так называемое многолетие: „Никифору, повелителю многие лета! Его почитайте, все народы, и склоняйте вашу выю перед могущественным государем!» Среди таких подхалимских песнопений его величество, страшно пыжась, вступил в Софийский собор“. Это излияние лангобардского епископа едва ли можно признать любовно написанной картиной восточно – римской блестящей церемонии. Причину своего нравственного негодования духовный дипломат выдает нам достаточно чистосердечно. Перед его отъездом явились императорские таможенные ревизоры и без обиняков сказали: „Так как мы думаем, что ты купил некоторые одежды для украшения вашего саксонского короля, то мы тебе приказываем выдать их нам, и те, которые для вас пригодны, должны быть помечены свинцовой печатью (пломбой) и оставлены вам, остальные же, носить которые запрещено всем народам, кроме нас, римлян, после уплаты вам их стоимости, должны быть у вас отобраны”. Я принужден был им повиноваться, так как они сказали: „носить такие одежды не подобает ни вам, ни итальянцам, саксам, франкам, баварцам, швабам, ни другим народам“. Очевидно, его епископская милость, рассчитывая на свою свободу посла, хотел провести контрабандным путем в Италию несколько драгоценных шелковых одеяний. Напрасно епископ ссылался на именное разрешение самого императорского величества. Таможенные чиновники хладнокровно возразили дипломату, бранившемуся с итальянским многословием: „Это раз навсегда запрещенный товар, и когда император произносил упомянутые тобою слова, он вовсе не мог думать о том, что ты имеешь в виду. И, если мы выделяемся среди других народов богатством и просвещением, то мы должны выделяться и одеждой, чтобы те, кто особенно богаты духовными преимуществами, были и особенно прекрасны по внешнему виду“. Взбешенный итальянец увлекся до признания, что у купцов Амальфи и Венеции подобные одежды легко можно выменять на хлеб; императорские таможенные чиновники уверили его, что этой незаконной контрабанде они тотчас же положат конец.

Лучше всего Лиутпранд может быт опровергнут своим собственным прежним донесением, когда он посетил Константинополь в 949 г. в качестве посла итальянского короля Беренгара. Тогда он был полон пугливого благоговения настоящего варвара перед великолепием византийского двора: „В Константинополе к императорскому дворцу непосредственно примыкает зала изумительного великолепия и красоты, у греков называемая Магнавра или Золотая Палата. Император Константин велел привести ее в порядок для приема прибывших в одно время со мной послов испанского халифа и Лиутфреда, богатого купца из Майнца, который был тогда послан германским императором. Перед троном императора стояло медное, но позолоченное дерево, ветви которого наполняли разного рода птицы, сделанные из бронзы и также позолоченные. Птицы издавали каждая свою особую мелодию; а сиденье императора было устроено так искусно, что сначала оно казалось низким, почти на уровне земли, затем несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, медные дли деревянные, но во всяком случае позолоченные львы, которые бешено били своими хвостами землю, открывали пасть, двигали языком и издавали громкий рев. Я оперся на плечи двух евнухов и так был приведен непосредственно перед его императорское величество. При моем появлении заревели львы и певцы запели каждая свою мелодию. Я же не испытал ни страха, ни удивления, так как еще раньше был осведомлен некоторыми знатоками обо всех этих вещах. После того как, согласно обычаю, я в третий раз преклонился перед императором, приветствуя его, я поднял голову и увидел императора в совершенно другой одежде, почти у потолка залы, в то время, как только–что видел его на троне на небольшой высоте от земли. Я не мог понять, как это произошло: должно быть, он был поднят наверх посредством машины. Он не произнес ни слова, а если бы и хотел произнести, то такой перерыв церемониала считался бы в высшей степени неприличным. О жизни и здоровьи Беренгара меня спросил логофет. Ответив ему по обычаю, я покинул залу аудиенции и отправился назад в мою гостиницу“.

Некоторые из этих обычаев сохранились и до наших дней. Патриарх пользуется и теперь под турецким владычеством многими правами и привилегиями древних императоров. Ему также оказываются императорские почести. На всех гробницах патриархов в монастыре Балукли в качестве герба изображен двуглавый орел. Тот же двуглавый орел находится и на печати правящего патриарха. Когда экзарх (наместник) патриарха посетил болгарский монастырь Зограф на Афоне, служащая братия монастыря распростерлась перед ним ниц совершенно так же, как Лиутпранд перед императором. В Риме на торжественных мессах, совершающий службу священник – кардинал беспрерывно простирает руки, чтобы дать возможность прислуживающим у алтаря клирикам облачить себя в новые далматики, казулы и т. д.

Если уже человек высокообразованный для своего времени, несмотря на весь свой протест, находится всецело под обаянием величия императора – космократор был действительно первым среди владык всего известного тогда мира, – то до какой же степени должны были быть подавлены благоговением послы бедных варварских соседних народов, когда они вдруг вступали, после суровых лощин и бесконечных степей своего первобытного отечества, в Богом хранимый, сиявший золотом и мрамором Царьград, столицу на Босфоре!

Здесь все имеет свое определенное место; со времен предков сохранились порядки, которые указывали каждому, согласно его положению, строго определенное место. Это не было древнеримской традицией. Аврелиан, могучий солдатский император, находил шелковые одежды для себя слишком дорогими; он имел местопребывание не на Палатине, так как эта резиденция древних императоров казалась ему слишком великолепной. Персидские послы, испросившие себе аудиенцию у императора Кара, с удивлением увидели лысого старика в простой солдатской одежде, сидящего на грязной шкуре; это был римский император и покоритель народов. Диоклетиан сознательно порвал с этой простотой, и, возложив себе на голову белую, усыпанную жемчугами диадему, он этим как бы дал знак восточному обожанию и поклонению. Установленные им порядки оставались руководящими, пока существовала Римская империя.

Настоящим центральным пунктом всего церемониала является, как и на Востоке, порядок трапезы. При армянском дворе существовал, очевидно, по персидскому образцу, порядок подушек, согласно которому каждому сатрапу и каждому феодальному князю указывалось его место за столом государя. Этот порядок приписывается то святому Нерсесу, то святому Сaхаку. Католикос в Армении был так же, как первосвященник в Иудее и патриарх в Византии, правопреемником низложенного государя, а потому также верховным владыкой при назначении мест за столом.

С какой полной достоинства серьезностью устанавливался порядок мест за императорским столом, показывает нам „точный порядок мест при высочайших приглашениях к столу“, который был составлен в 902 г. для христолюбивого и премудрого императора Льва императорским протоспафарием и обергофмаршалом Филофеем . Филофей, истый придворный, сознавал хорошо все высокое значение и ответственность своей должности, „Многие и в высшей степени видные почетные должности существовали уже во времена предков. Тщательное описание их хлопотливо и трудно, так как названия многих почетных должностей с течением времени вышли из употребления. Придуманные же вновь с той поры почетные титулы внесли не малую путаницу в правильное определение значения этих должностей, . . . . мы же хотим из часто темных предписаний старых порядков и из ныне существующего придворного церемониала собрать важнейшее, насколько это позволяют наши слабые силы. Прежде всего помните, мои друзья, что знание всех искусств и навыков ведет к полезной цели; точно также и наука дворецкого не преследует какой-нибудь другой хорошей цели, как только посредством строгого порядка и педантично точного распределения мест точно отделить друг от друга различные степени придворных чинов и высших должностных лиц. Ибо блистательное жизненное положение или блестящее должностное достоинство никогда не предстанут перед глазами зрителей в таком характерном виде, как тогда, когда по вызову герольда обладатели их удостоятся почетного места за высоким столом на обеде высочайших особ, что составляет предмет зависти для многих. Если же при устройстве высочайшего обеда произойдет по нашей вине ошибка в этикете или замешательство, то это будет причиной досады не только для их превосходительств и высших сановников, но также и мы, как гофмаршал и оберцеремониймейстер осрамим себя и подпадем проклятию насмешки. Поэтому, милые друзья, при исполнении этой видной и ответственной должности мы должны приложить все старание и самую строгую добросовестность для точнейшего изучения порядка чинов, запечатлеть их в нашем уме и установить и разъяснить с педантичнейшей добросовестностью разделения и подразделения по чинам. От старых предписаний мы отбрасываем кое–что с течением времени совершенно вышедшее из употребления и устаревшее. Наоборот, мы соберем по порядку, как бы на одном письменном столе, все то, что при наших светлейших повелителях, императорах Льве и Александре еще действует и находить себе применение, . . . , для того, чтобы не только опытные в придворном этикете легко поняли этот порядок, но и чтобы совершенно несведущие при помощи этого короткого руководства получили легкое и понятное поучение о таком важном предмете, как порядок стола. . . . . Во-первых следует обратить внимание на точную титулатуру высших должностей; во–вторых следует заметить тончайшие различия в чинах, более высокие и мелкие, высокие титулы и эпитеты при обращении, как это записано ниже. Ибо почетные титула, пожалованные за выдающиеся заслуги, я вам привел все в лествичном порядке; потом я привел те, которые пожалованы по собственному высочайшему сопозволению его императорского величества; наконец, я привел почетные титулы более низких чинов“ и т. д.

Больше всего затруднений в этой тернистой должности распорядителя мест создавало церемониймейстеру – едва ли это можно было предполагать – высокочтимое духовенство; однако, император Лев VI (886–912) и патриарх Николай Μистик совершенно определенно свидетельствуют нам об этом, разумеется, совершенно нелестным для высшего клира образом. При императорах иконоборцах была принята коренная церковно – политическая мера. Так называемый Солунский викариат (Македония – Эллада – Пелопоннес) в церковном отношении был до сих пор подчинен Старому Риму. В пылу спора о „достойных обожания иконах“ ромейские императоры оторвали от Старого Рима всю эту обширную область и подчинили ее патриарху столицы; это осталось так и до сих пор, несмотря на все протесты и трогательные жалобы пап. В разряд же гофмаршала были записаны только митрополиты, исстари подчиненные Константинополю, малоазиатские и фракийские иерархи. Но „западные земли“, в центре которых находились такие значительные апостольские кафедры, как Афины, Патры, Коринф, пожелали охранять свои права. Правда, в легкомысленной и порочной Византии дело не дошло до таких отвратительных сцен, как это было в 1063 г. в Госларе у благочестивых немцев в местническом споре между епископом Гильдесгейма и игуменом Фульды, „когда военный клич наполнял святилище Господа, у алтаря свирепствовал меч и кровь покрывала пол церкви“. Но то, что происходило в Византии, также не было очень назидательно.

Старый список Константинопольских епископов показывает в начале, что иереи, чтобы не получать указаний относительно мест от какого-нибудь мирянина – церемониймейстера, установили в своей среде новый порядок чинов, который должен был иметь силу как в обыкновенных случаях, так и при приглашении к императорскому столу. „Должно вписывать имена городов, удостоенных высшего священства и получивших себе святых пастырей через рукоположение от патриарха, там, где они как бы представляют сами по себе маленький мир и наставляют всякого, жаждущего познания на каждый отдельный случай. Ибо проводить этот порядок в своем собственном святилище является священной обязанностью служения, приносящего бескровную жертву. Таким же точно образом могут и все другие точно разлучать свои права и места, соответствующие их чину. Наряду с иерархами восточной половины империи мы вписали также и их коллег, живущих на западе. До сих пор эти последние не были приняты в официальный список; поэтому, когда назначались официально общие заседания, западные епископы отталкивались в сторону их коллегами одинаковых чинов и в свою очередь отдавали удар – увы этой святотатственной дерзости! – и с неменьшей силой. Но наш христолюбивый благочестивейший император председательствовал вместе с нами в храме святой Ирины во время совершения заупокойной службы по умершим патриархам. Вместе с нами присутствовали также боголюбивые митрополиты. С ними мы обсудили право чести каждого престола и назначили всем соответствующие им места, как показывает эта табель о рангах (τάξις), которая была написана с большой тщательностью по нашему увещанию. Ибо нам кажется соблазнительным, что служители алтаря поднимают спор о сане и о почести, которая есть бесчестие, лучше скажем это прямо, которая есть позор и стыд, и втаптывают в грязь честь высшего священства. Мы должны думать только о бессмертной славе, неувядающей, которая всегда зеленеет и цветет, украшает своих почитателей чистейшей честью и прославляет“.

Это все красивые слова: о, если бы патриарх Николай не только проповедовал их другим, но и сам бы поступал согласно с ними! Перед вторым же своим наречением в 911 г. он велел своим синкеллам и церковно – служителям выщипать у патриарха Евфимия бороду по волоску и вообще поступить с ним жестоко; правда, в его глазах Евфимий был обманщиком, в глазах же народа он был святым!

Было бы большой ошибкой на основании всех предыдущих рассуждений сделать как бы сам собою напрашивающийся вывод, будто вся деятельность ромейского придворного чиновничества и высшего духовенства заключалась в бесплодных церемониях и ребяческих спорах из-за мест. Столь торжественная внешность не была чем-то пустым, но по временам имела совершенно реальное содержание; на это нам указывает описание императорского силенция, который был зародышем парламента u особенно в первое время своего существования далеко не отличался кротостью. Именно, римский архив сохранил нам от времен папы Сергия (687–701) важный документ, из которого мы узнаем, что при решении существенных государственных вопросов созывалось иерархическое строго распределенное представительство империи. Такое собрание нотаблей носило название силенция, так как в важнейшем вопросе они молча выслушивали высочайшие сообщения и только в известные торжественные моменты выражали свое одобрение при посредстве специально для этого приставленных и оплачиваемых ,,крикунов“ повторением пять, десять и двадцать раз подходящего возгласа, например: „христолюбивому императору многие лета“, „его мудрые мероприятия спасают государство“, „новому Юстиниану многие лета“ и т. д. точно так же, как это бывало на собраниях сената (прочтенье вслух кодекса Феодосия в старом Риме), или на имперских соборах, или как это бывает еще теперь на заупокойных обеднях об умерших и при провозглашении многолетия живым патриархам.)

Первое и самое почетное место на этих светлейших собраниях принадлежало, само собой разумеется, духовному сословию, как это было в средние века на Западе; в протоколе оно было помечено на первом месте: „наши отцы, святейшие и блаженнейшие патриархи, апокрисиарий и (легат) Его Святейшества и святейший Сенат“: – это место было использовано, насколько я понимаю, с греческой и римской стороны в споре, дошедшем до пресыщения, о преимуществах старого и нового Рима. Мы понимаем темные намеки в Liber Pontificalis о горячей оппозиции пап Сергия и Константина против безукоризненно православного, но до безумия упрямого и склонного к насилиям императора Юстиниана II. Титул „блаженнейший“ применяется еще теперь к патриархам Александрии, Антиохии и Иерусалима, тогда как один только вселенский патриарх нового Рима титулуется святейшим. Наместник Петра, хотя он и обозначается как Vestra beatиtudo, официально в канцелярии Нового Рима низводится до „патриарха второго разряда“, и против этого папы боролись по праву и, как мы знаем из истории, с полнейшим успехом. – Патриархи, кроме римского и константинопольского, были при Омайядах только титулярными патриархами, часто простые монахи, иногда обманщики, проводившие довольно приятно время в столице в качестве наместников патриарха святого града, или Антиохии, или Александрии, Сенат, который назван на ряду с духовными сановниками, был так называемый меныший сенат, имевший своими членами главных сановников гражданского управления.

Собрание, на ряду с этими высшими нотаблями, заключало в себе и вторую категорию: „Богом любимые митрополиты и епископы, пребывающие в этом императорском городе“. Это и были сочлены постоянного собора, существование которого можно проследить с VI в.; „военные обитатели священного императорского дворца“, т. е. корпус офицеров обоих отборных гвардейских полков, схолариев и экскубиторов и, наконец, демократы и димархи, цеховые старосты подразделений столичной буржуазии, (организованных в роде немецких гильдий) которые хорошо нам известны под названием цирковых партий, „синих и зеленых“, имевших полувоенную организацию на манер немецких стрелковых обществ.

Первоначально это собрание нотаблей состояло из представителей столицы. Однако в 669 г. явилась к императору Константину Погонату депутация от полевой армии с умеренным требованием, чтобы он тотчас же провозгласил соправителями обоих своих братьев, Ираклия и Тиверия. Офицеры восточных пограничных полков явились в Хризополь и заявили: „мы веруем в Троицу: дайте нам короновать троих в императоры“. Таким своеобразным богословским путем делались в Византии военные революции, которые в действительности носили, в вышей степени светский характер. Испуганный на смерть император велел одному патрикию успокоить угрожавших офицеров, говоря, что он исполнит их требование после совещания с сенатом. Затем он велел с чисто греческим вероломством жестоко мучить и увечить офицеров, пришедших в столицу без злых намерений и положившихся на его императорское слово. Но это был только бессильный взрыв ярости его пылкой натуры. В действительности войско провело свои требования, так как при Юстиниане II, сыне Константина, мы встречаем потомков тех офицеров, которых Константин повесил за их дерзкое требование, заседающими в качестве официально призванных сочленов собрания нотаблей. Это была такая же неожиданная перемена, как при свержении Юлиев, когда сломлено было преобладание городской римской знати и преторианцев, когда наряду с ними на равных нравах вступили в сенат италики, а провинциальные войска стали поступать на более спокойную, лучше оплачиваемую столичную службу в гвардии. Так и теперь офицеры полевой армии фактически получили право участия в парламентской жизни столицы. Так в 667 г. мы встречаем в собрании нотаблей кроме столичных представителей, еще семь представителей от больших армий, сражавшихся в провинции против врагов империи: 1. командующего императорской гвардией в Азии (Богом хранимый императорский опсикий); 2. командующего дивизией на Анатолийской гранде (юг малой Азии); 6. командующего дивизией на армянской границе; 4. командующего дунайских земель (Фракия); 5. экзархат Италии; 6. экзархат Африки (ограниченный со времени вторжения арабов Цеутой и о. Сардинией), и 7. великого адмирала флота. Как мы видим, в Византии были на лицо все элементы, из которых с течением времени, как и в западной Европе, могла развиться настоящая парламентская жизнь. Но постоянные войны и непрерывная борьба за существование не давали государству того мирного покоя, который является необходимым условием для успешной парламентской жизни. Употребляя сравнение, мы можем сказать, что в Византии приостановление действия Habeas Corpus и объявление военного положения были, так сказать, хроническими. По этому ромеи придавали больше значения победоносному преодолению врагов, угрожавших со всех сторон империи, чем правильным парламентским дебатам³¹.

Если не на парламентской, то зато на дипломатической почве византийские политики могли добиться успеха. На всю международную дипломатическую службу смотрели с величайшей серьезностью. Въезд какого-нибудь иностранного посла был для всего населения событием. Иностранец во все время своего пребывания подвергался надзору, так как постоянно боялись, что он может вступить в тайные сношения с частью населения или даже открыть государственные тайны. При этом ему фактически оказывались величайшие почести. Издержки за все время его пребывания покрывались из государственной казны. Знатные придворные чиновники показывали ему все достопримечательности столицы и, прежде всего, святыни Софийского собора. Когда же наступал важный день аудиенции, то снова являлся повод для того, чтобы развернуть торжественную пышность.

Строго распределены были по степеням приветствия послов, императору и ответы, которые давал логофет за императора, пребывавшего в немой торжественности. Напр., послы Эмир – аль – Омра, могущественного великого визиря царства халифов, обращались к императору так: „Мир и милость, радость и слава благородному императору римлян! Да дарует тебе Господь счастливую жизнь, здоровье и многие лета, приносящие мир, благородный император! Пусть в твои дни взойдет солнце справедливость и полнота мира, ты, миролюбивый и человеколюбивый император!“ Папские послы обращаются к императору: „Пусть посетят вас столпы святых апостолов, Петр, носитель ключа небесного, и Павел, учитель народов. Наш духовный отец, святейший и вселенский патриарх со своими святыми епископами, священниками и диаконами и со всем священством святой римской церкви посылает тебе, о император, через нас недостойных свои молитвы“. Ответ логофета гласит так: „Как здоровье святейшего епископа Рима, духовного отца нашего святого императора? Как здоровье всех епископов, священников, диаконов и всего остального клира святой церкви римлян?“.

Так же строго, различались по степеням обращения и формы писем, обращенных к духовным и светским государям. Римскому папе отправлялась золотая булла, стоимостью в один солид с надписью: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа, нашего единого, истинного Бога. Лев и Александр верные в Боге императоры римлян. Сергию, святейшему папе Рима и нашему духовному отцу». Точно так же писалось и остальным патриархам, только при этом отбрасывался почетный титул „духовный отец“. – Напротив того, Эмиру – аль –Омра посылалась булла стоимостью в четыре солида, с обращением: „Светлейшему, высокорожденному, высокознатному X., первому тайному советнику и правителю агарян, от Льва и Александра, верных самодержцев, августов и великих императоров римлян. Особенно нежны были обращения и посланиях к болгарскому царю, который в дни Константина Багрянороднаго связал себя тесными родственными узами с императорским домом: супруга болгарского царя Петра была дочерью Романа и первой царицей римской крови: Во имя Отца . . . . . императоры Константин и Роман, во Христе Боге нашем благочестивые самодержцы и императоры римлян, нашему дражайшему духовному сыну, Петру, царю Болгарии“. – Если такой иностранный государь не удовлетворялся письмом, а являлся в столицу лично, то церемониям буквально не было конца. Византийцы не щадили ни времени, ни трудов, чтобы поддержать хорошее расположение духа влиятельных представителей иностранных властителей.

Наиболее важной была своя собственная посольская служба. Только испытанные люди, безгранично преданные интересам императора и государства могли быть с пользой привлечены к этому делу. В большинстве случаев посол ставил свою жизнь на карту в поездках до диким, враждебным и опасным местностям. К тому же для высокомерного ромея вовсе не считалось мелочью сносить все грубости какого-нибудь Аттилы, какого-нибудь аварского кагана или болгарского царя. Эти варвары, люди без веры и без верности, часто с презрением не обращали внимания на элементарнейшие принципы международного права. Но как раз в таких случаях ловкие византийские дипломаты достигали по истине удивительных результатов. В случае необходимости, они не боялись героических средств самого ужасного свойства.

Отправлялись послы с богатыми дарами, и они часто должны были призывать против опаснейших противников, в их земли, отвратительнейшие орды варваров. Лев Мудрый, теснимый до крайности болгарами, побудил ко вторжению их северных соседей, венгров, и этим совершенно парализовал силы противника. Точно также регентство при императоре Константине Багрянородном в 917 г. в борьбе с болгарами призвало через своего посла патрикия Иоанна Вогу на помощь печенегов; но раздор между византийскими полководцами помешал всякой попытке вмешательства диких орд. Когда Никифор Фока призвал русских против болгар, то те охотно последовали его зову; но скоро Святослав, засевший в Переяславце, сделался для греков страшнее, чем болгарский царь. Таким образом эта политика призывания варваров часто была более дорога, чем успешна.

Ни с одной из угрских орд, обитавших рядом с турками на юге России к северу от Черного моря, не завязали ромеи таких тесных сношений, как с хазарами, которые, ограниченные на западе печенегам, занимали область от Дона до Волги. Они всегда были готовы прийти на помощь ромеям, привлекаемы греческим золотом. После того, как Ираклий вышел победителем из своей отчаянной борьбы с персами, он вызвал среди хазар большое движение и открыл этим тюркским ордам Каспийский проход к ужасу гирканиев, мидийцев и армян. Ворвавшиеся хазары произвели в интересах ромеев и за византийский счет такое основательное и планомерное опустошение и разграбление северных персидских провинций, что дряхлое государство Сассанидов никогда уже больше не могло совершенно оправиться от этого удара, вскоре после восстановления мира с ромеями сделалось легкой добычей арабов.

Хазары в противоположность чисто кочевым народам, например, их отвратительно грубым и грязным соседям – печенегам, восприняли некоторые элементы ромейской культуры. У них были города и они даже строили новые. По настоятельным просьбам своих друзей, хазарских хаканов, император Феофил, который до сих пор был только жалким врагом духовенства и вел большей частью неудачную борьбу с арабами, решился на политически важное и полезное мероприятие. „В том же самом (833) году хаканы хазаров и печенегов прислали к императору Феофилу послов с просьбой укрепить городище, называемое Саркел, т. е. Белая Вежа. Он лежит по течению Танаиса (Дона), который в этом месте образует границу между хазарами и печенегами (в самом дальнем углу Азовского моря, приблизительно на месте нынешнего Таганрога). Там стоит на страже 300 хазарских воинов, сменяющихся через определенный промежуток времени. На просьбу я представление хазарского правительства император Феофил отправил спафарокандидата (генерал – маиора) Петрону, по прозвищу Каматира, с эскадрой дромонов императорского флота я с префектом флота Пафлагонии. Как только Петрона высадился в Херсоне, он поставил на якорь большие морские суда и на речных барках перевез весь экипаж и на Дон, именно к тому месту, где должен был быть построен город. Так как в этой местности совершенно не было камня, то делали из речного песка цемент, а глинистую землю превращали, в специально устроенных печах, в кирпичи. Таким образом Петрона выполнил порученное ему дело, хотя и с большим трудом, но все же с блеском, благодаря тому, что в его распоряжении находилось множество рабочей силы“³². И так мы видим, что, как некогда римские техники приводили в порядок резиденцию Аттилы, так и ромейское правительство отдавало инженерное искусство своих чиновников в распоряжение дружественных тюркских племен.

К западу хазарское царство некогда простиралось до самых Карпат. Славяне Киева, поляне, северяне, радимичи платили им дань горностаевыми шкурками, и от этой тяжелой подати освободили их только храбрые скандинавы, варяги Рюрика и Олега. Черное море называлось вплоть до X в. „Хазарским морем“. Крым, повидимому, был греческой республикой, в Херсоне распоряжались архонты и старшины (πρωτεύοντες); в действительности же эта республикански устроенная северная провинция ромейской империи находилась под властью хазарского хакана. На развалинах Фанагории он основал варварский город Таматарху (Тмутаракань), где сидел его наместник, в то время как в лежащем напротив греческом городе Босфоре им был посажен архонт.

Мы видим, что здесь происходило то же, что и на Западе. Как на Рейне, на почве полуразрушенных римских городов Rauricum, Argentoratum, Vangiones и т. д. появились первые скудные ростки немецкой культуры – Базель, Страсбург, Вормс и т. д., так и все самое лучшее, что создали уральские тюркские племена для цивилизации, выросло на опустошенной почве пришедших в упадок греческих городов – республик.

При впадении Волги в Каспийское море стояла Итиль, резиденция хакана. Ибн Фоцлан описывает ее как большой город с банями, рынками, синагогами и 30–ью магометанскими мечетями. Дворец хакана возвышался среди жалких, сделанных из войлока или глины, лачуг его подданных. Итиль была большим торговым рынком между Азовским и Каспийским морями. В земле печенегов также встречались „castra”, развалины прежних греческих или ромейских городов. Даже находили, как о том сообщает Константин Багрянородный, следы прежних церквей и кресты, сделанные из ноздреватого камня. Но все было затоптано копытами лошадей слепых наездников. Совершенно иначе было в Хазарии. Здесь, на месте греко – римских городов возникли скромные культурные центры. Хазары сделались почти цивилизованным народом, благодаря частым сношениям с халифами Багдада и императорами восточного Рима. Они принадлежали к „людям писания”. Священное Писание, Евангелие и Коран пользовались у них одинаково высоким уважением. Интерес к хазарам вызывается у нас этим сильным религиозным рвением, которое нам кажется тем более отрадным, чем менее мы его встречаем у соседних печенегов. Святой Кирилл (Константин) со своим братом Методием в IX в. проповедовал хазарам христианство. Их деятельность имела такой успех, что государь и 200 его подданных крестились и оставили свои языческие суеверия и недостойное многоженство. Кажется, также хазарский хакан уверял императора Михаила в своей верной дружбе и готовности служить ему и отпустил Константина, подарив ему, как гостью 200 греческих пленных. Затем по просьбе Константина хакан прекратил осаду одного христианского города. С 690 г. ислам также делал у них быстрые успехи, а с 868 г. сделался одной из господствующих религий в Хазарии. Многие хаканы и большая часть знати исповедовали религию Мухаммеда; но древнейшей религией, которую они приняли от одного культурного народа, и которая создала среди них всего более прозелитов, было иудейство. Исаак Сангари начал проповедовать в Хазарии иудейство в 767 году. Массами стремились сюда евреи, благодаря преследованию, которому они подвергались в Византийской империи в VIII и X вв. Долгое время хакан был евреем. Однажды законный наследник престола за то, что он был мусульманин, лишен был права на престол и как рассказывает об этом Ибн Хаукал, продолжал также беспечно, как и раньше, торговать хлебом на главной площади города. Еврейство пустило чрезвычайно глубокие корни в этой стране и много содействовало цивилизации этого уральского народа. Порядкам ветхозаветного еврейского царства старались подражать так точно, что хакан, по примеру Соломона, имел 25 жен и 60 наложниц. Большинство военной знати и правящих фамилий перешло из ислама в иудейство. За столом хакана святой Кирилл вел диспуты с еврейскими раввинами о Новом и Ветхом Завете. Конечно, легенда говорит, что христианский святой побеждал евреев. Ход хазарской истории доказывает обратное. В 948 г. тогдашний еврейский хакан Иосиф получил письмо от раввина Хаздан, предвещавшее еврейскому государю славные судьбы угрского Израиля. Сила прозелитизма была не в меньшей степени присуща еврейству русских степей, чем палестинских во времена Христа. Евреи – хазары не только писали утешительные послания своим несчастным братьям в Испании, но они даже проповедовали закон Моисея черным болгарам на Каме, где и приобрели многочисленных последователей, а также уграм и дунайским болгарам. Когда святой Владимир захотел избрать для своего народа самую лучшую и самую подходящую религию, то, по летописному преданию, хазарский посол предложил иудейскую, а посол черных болгар – ислам.

Этот живой религиозный интерес был самой выдающейся чертой в жизни этих северных соседей Византии. Замечательна также широкая религиозная терпимость, которую обнаруживали как хазары, так и черные болгары. Все четыре религии существовали рядом в наилучшем согласии. Ни мухамедданский царь черных болгар, ни иудейский каган хазар не стремились навязать другим свои религиозные убеждения. Важнейшие должности замещались в Хазарии, как приверженцам господствующей религии, так и сторонниками других вероисповеданий. Большая часть царских телохранителей состояла из мусульман. У них были свои мечети и свои муэдзины. Первый министр должен был быть магометанином. Каждый жил по праву, которое предписывалось его религией; споры, возникавшие между приверженцами разных религий, решались в смешанном суде. Нельзя представить себе большую разницу, как если сравнить религиозно настроенный хазарский народ с отвратительными его соседями –печенегами. У печенегов вообще не существует никакой истории религии; ни иудеи, ни мусульмане не пытались у них проповедовать. Святой Кирилл, отправляясь на проповедь, сделал большой обход, чтобы не попасть к этой разбойничьей орде. Христианство не делало среди них никаких успехов, несмотря на то, что они были ближайшими соседями греческой империи и христианского болгарского царства. Когда в XИ в. один из их главарей Кеген должен был бежать от своих врагов на византийскую почву, то ни он, ни его товарищи не были еще крещены.

Гораздо более важными, чем к хазарам и печенегам, должны были быть отношения ромеев к туркам, народу, которому судьбой было предназначено быть преемником власти греков на Востоке. Эти отношения к туркам были чрезвычайно давними, так как важные дипломатические отношения к турецкому хакану были вызваны коммерческими интересами.

Издавна императоры желали вступить в непосредственные сношения с китайцами, чтобы вывозить оттуда без тягостных промежуточных пошлин изготовлявшиеся там шелковые ткани, необходимые для римской чиновнической иерархии. Однако парфяне, продававшие римлянам китайские ткани и прежде всего, шелк, старались держать втайне торговые пути, по которым привозился шелк на запад, а также помешать непосредственным сношениям между обоими государствами, из боязни потерять прибыльную посредническую торговлю. Благоприятный оборот наступил в 166 г.: тогда Авидий Кассий, выдающийся полководец Марка Аврелия, разгромил парфянское царство и взял приступом его столицу Ктесифон (Мадаин), а также с своей древнеримской жестокостью и суровостью нанес смертельный удар совершенно эллинской республике Селевкии, лежавшей на правом берегу Тигра. Таким образом римляне сами вырвали с корнем греческую культуру в Ираке. Но все же некоторое время римляне обладали парфянскими землями, и вот китайские анналы повествуют, что в 166 г. ко двору императора Хуан–Ти прибыло римское посольство от императора Ан–Туна (Маркa Аврелия Антонина Философа), пройдя морским путем через западный пролив и через Тонкин. Однако надежда на возможность непосредственного сообщения римлян с страной шелка, морским ли путем пли сухопутным, оказалась неосуществимой у парфяне мало–по–малу оправились, а когда Сассаниды в 226 г. основали ново – персидское государство, граница была закрыта для всякой попытки непосредственных торговых сношений. Чреватый последствиями переворот наступил только во время Юстиниана, когда в восточно – римской империи была введена культура шелка. Хотя византийцы уже имели собственную шелковую промышленность, они, однако, не переставали делать попытки завязать непосредственные торговые сношения с Китаем³³. Их попытки в эпоху после Юстиниана были также неудачны, как и попытки мореплавателей XVII и XVIII вв. открыть, наконец, северо –западный путь. Но расширение кругозора в географическом отношении было богатой наградой в том и другом случае. Также и здесь, говоря словами Монфокона, „побочное дело оказалось лучше главного“.

Таким образом мы видим, что важнейшие международные неурядицы распутывались византийскими чиновниками не только коварством и беспринципной хитростью, но также благодаря самоотверженному самопожертвованию и чисто римскому чувству долга. Они не боялись всякого рода жертв и полных опасностей путешествий и даже часто рисковали своей жизнью единственно для того, чтобы предохранить свою родину от опасных столкновений, враждебных соседей или вторжений грубых варварских орд.

Позднеримская реформа Диоклитиано-Константиновской эпохи провела систематическое разделение военной и гражданской власти. Но уже в эпоху Юстиниана этот порядок был отчасти нарушен. Такой чисто – гражданский чиновник, как praefectus augustalis, наместник Египта, получил военную власть с титулом dux. Преемники Юстиниана под давлением тяжелых условий вынуждены были осуществить гораздо более глубокие пере– мены. Главной опасности подвергались важные западные провинции – Италия и Африка. В Италии лангобарды заняли более двух третей всех земель, а в Африке дикие мавры (кабилы) не раз ограничивали византийские владения Карфагеном и приморскими городами. Здесь можно было помочь беде только сосредоточением в одних руках всей военной власти. Это и было сделано учреждением обоих экзархатов. Экзарх, облеченный высшей военной властью, был поставлен во главе провинции; префект, главный гражданский чиновник, был ему подчинен; его власть сделалась незначительной, и вскоре он совсем исчез. В конце концов экзарх соединил в своих руках всю власть – и гражданскую и военную. Подобная же перемена системы управления произошла и на Востоке. В VII в. Восток переживал такой же опасный кризис, как и Запад. Целое столетие ромейская империя боролась за свое существование. Непрестанные вторжения болгар и славян на Балканский полуостров и разрушительные завоевательные морские и сухопутные походы арабов против Малой Азии, островов и столицы империи требовали применения всех возможных средств защиты и совершенно необычного напряжения сил.

Ничто так не подавляло, как чудовищно успехи арабов в VII в. Как раз еще недавно Йраклий выступил на священную войну против персов; в целом ряде изнурительнейших походов он восстановил честь римского оружия и уничтожил персидские военные силы при Ниневии. Но уже в следующем десятилетии наступил ужасный поворот судьбы. Воодушевленные толпы мусульманских всадников в стремительном победоносном натиске завоевали Палестину, Сирию и Месопотамию; в битве при Ярлуке в 636 г. решилась судьба восточных провинций, а в 643 г. Омар вступил и в Александрию.

До тех пор восточные римляне считались неоспоримыми господами на море. Со времен уничтожения королевства вандалов их флоты господствовали на Средиземном море. Теперь у них явился страшный и в высшей степени опасный соперник и как раз в землях, которые до сих пор были провинциями Римской империи. Береговые области Сирии и Финикии доставляли превосходный материал для арабских флотов и знакомый с морем экипаж. Совершенно новое зрелище представляют из себя большие морские битвы VII в. Победоносные арабы решаются делать нападения на самую столицу и даже некоторое время держат ее в осадном положении (673–677). Окончательное освобождение из этого тяжелого положения наступило только при Льве III Исавре в 718 г. Напрасно мусульмане выдержали перед столицей необычайно суровую зиму: блестящий их флот был уничтожен греческим огнем и зимними бурями. От этого поражения государство халифов не оправилось больше никогда.

Понятно, что в эту эпоху флот сделался военной силой, решавшей исход битв. Стоявший во главе его великий адмирал, стратиг Крависийский, был одним из чиновников империи, имевших наибольшее значение и влияние. Естественно, что и матросы, в сознании того, как они были необходимы, исполнены были чувства собственного достоинства. Они возводят и свергают императоров. В 698 г., возвратясь после неудачной войны из Африки, флот, подстрекаемый собственными офицерами, после устранения адмирала провозгласил нового императора, именно, вице – адмирала (друнгария Кивиреотов) Апсимара, и этот последний изменнически завладел столицей.

Точно также флот, посланный Юстинианом II в Крым для покорения мятежного Херсонеса, вошел в соглашение с жителями города и возвел на престол в 711 г. императора по собственному выбору – Фплиппика Вардана. Ужасная катастрофа, постигшая дом Ираклия, была делом вышедшего из повиновения флота.

Церковь в одном из самых своих известных гимнов прославила вспоминание об этих морских победах; но члены правительства судили иначе. У них сохранилось прежде всего воспоминание о смутах и провозглашениях императоров. „Кивиреоты (южный малоазиатский флотский округ) производят свое имя от Кивиры (незначительного, пользующегося дурной славой городка) к стыду своему, а не к чести, потому что они много раз обходились дерзко и мятежно с императорскими повелениями. Поэтому в следующем столетии высшие военные чины начинают презрительно смотреть на флот. Характерно, что во главе его, вместо великого адмирала, были поставлены теперь два офицера, мене выдающиеся по своему положению. Тем большее значение приобретает теперь совершенно преобразованная сухопутная армия. Войско, ядро которого до сих пор составляла пехота, превращается теперь преимущественно в конницу. Перевес в битве дают теперь конные полки, кавалерийские фемы. Старый римский легионарный порядок не устоял перед бурным напором отрядов бедуинов. Нам передается совершенно определенно, что при императоре Ираклии возникает организация войска по фемам. Во время борьбы с исламом, которая была борьбой не на жизнь, а на смерть, была введена новая организация войска и образованы впоследствии столь блестяще выступавшие конные полки. Прекрасным боевым материалом было, наряду с туземцами Малой Азии, армянское и иверийское дворянство, вступившее массами в корпус ромейских офицеров и заполнявшее кадры ромейской армия своими соотечественниками. Эти конные полки служили прежде всего для защиты границ; Армениакская и Анатолийская фемы ведут борьбу с арабами, в то время как на западе Фракийская фема выступает против болгар.

С VIII в. возрастает значение этих войск. С того момента, как Лев III разбил и прогнал арабский флот, морские набеги прекращаются на долгое время. Халифы Багдада не были так сильны на море, как Омайяды Дамаска. Зато тем энергичнее велась сухопутная война. Правда, арабы не думали о завоевании хорошо защищенной ромейской империи. Они довольствовались систематически повторявшимися набегами. Первое нападение происходило весной, когда лошади возвращались с пастбищ бодрыми и хорошо откормленными. Оно продолжалось 30 дней; ранним летом наступала вторая экспедиция, продолжавшаяся 60 дней. Иногда нападение предпринималось и зимой, но оно продолжалось не долго, так как лошади находили только скудный корм.

Византийцы делали все возможное, чтобы отражать эти нападения. Хорошо организованная разведочная служба осведомляла императорских генералов обо всех передвижениях в неприятельской стране. Путешествующие взад и вперед купцы также употреблялись для этой разведочной службы. В позднейшие столетия, когда царство халифов начало распадаться все более и более, эмиры пограничных областей часто были тайными или явными друзьями византийцев; их замки, господствовавшие над большими дорогами, были открыты для византийцев. Эти последние также охраняли свою границу крепкими замками, клисурами, которые защищались сильным гарнизоном под начальством пограничного начальника –клисурарха.

Лев Исавр, правление которого составляет как бы историческую грань, сделал шаг, составивший эпоху. Старая Диоклитиановская система управления, с ее строгим разделением военных и гражданских властей, пережила самое себя. Военные чиновники повсюду достигли высокого положения. В Италии и Африке они устранили от дел гражданскую власть. И на Востоке создалась подходящая почва для подобного развития. Лев упростил сложный бюрократический аппарат и устранил вечное соперничество между военными и гражданскими властями. Он просто передал гражданское управление в руки военных чиновников. Существовавшие до сих пор военные округа, фемы, были превращены также в гражданские провинции, а командующие дивизиями генералы (стратиги) должны были в то же время исполнять должность губернаторов провинций, в то время как более низким чинам военной иерархической лестницы, турмархам и т. д., соответствовали и низшие должности гражданского управления.

Как ни странно, может нам казаться это возложение провинциального управления на генералов, но все же оно вполне соответствовало потребностям времени, и под военным управлением провинции находились в хорошем состоянии. Разумеется, военные власти так же не могли обходиться без специальных советников, как раньше юристы. Мы встречаем в отдельных провинциях наряду с патрикием, турмархом и т. д. обыкновенно также коммеркиария, осведомленного в делах советника генералов. Эти военные чиновники хорошо исполняли также всю работу финансового характера. В восьмисотлетний период от Диоклитиана до Алексея Комнина ромейское правительство ни разу не было поставлено в необходимость объявить банкротство и прекратить платежи. Ни древность, ни новое время не дают нам другого примера подобного явления. Эта чрезвычайная твердость византийской финансовой политики обеспечивала также византийскому золотому его мировой курс. Благодаря своему полному весу, он считался у всех соседних народов хорошим платежным знаком. Благодаря своему золотому, Византия господствовала над всем цивилизованным и варварским миром. В Индии, как сообщает Козьма Индикоплевст, византийские деньги в международной мировой торговле и у всех купцов ходили по их действительной стоимости. Между соседними государствами были установлены точно определенные соглашения относительно чеканки монет. Например, Сассаниды были обязаны чеканит только серебро, золотой же монетой должен был служить римский солид. Это тем более замечательно, что причина этого не заключалась в недостатке золота. Наоборот: персы доставляли золото за византийские драгоценности и предметы украшений. Причиной, почему они не чеканили золота, являлся международный договор. 11 подобные же обязательства принял Хлодвиг для франкского королевства. Пожалование титула патрикия франкскому королю вовсе не было таким пустым событием, как и обыкновенно считают. Это было наградой за государственный договор, которого желал ромейский император, потому что этот договор давал обеспеченное существование и преимущество перед сирийскими купцами многочисленным, проживавшим в королевстве Франков, ромеям. Поэтому Прοкοпий назвал открытым нарушением договора поступок внука Хлодвига, Теодеберта Австразийского, который не обратил никакого внимания на признававшееся до сих пор всеми, выговоренное императором, право, и стал чеканить собственную золотую монету. Все это указывает на хозяйственное значение солида, как монеты мирового обращения.

Таким образом, система военного управления находит себе самого лучшего защитника в своих собственных делах. Результаты этой системы были хороши, но она требовала безусловного подчинения. Кто осмеливался вступать по отношению к ней в оппозицию, бывал раздавлен. противоположные элементы среди населения достаточно часто чувствовали на себе всю тяжесть военного режима, как например, монахи во время иконоборчества. Михаил Лаханодракон, стратиг Фракийской фемы, секуляризировал все монастырское имущество и принудил монахов и монахинь к браку. В его провинции скоро совсем не стало монахов. Поэтому он был назван „человеком благоволения“ и заслужил похвалу императорского совета. а пример его нашел многочисленных подражателей среди его коллег.

Не менее странным, чем эти генералы, управлявшие провинциями, было и войско, поставленное под их начало. Во все времена ядро его составляли навербованные наемники. При Юстиниане И в рядах войска мы встречаем антов и славян, готов, герулов, вандалов и лангобардов, армян, персов и гуннов. Так это и было на протяжении столетий. В следующих столетиях в войске появляются преимущественно арабы, персы, главным же образом – славяне и армяне. Германские северные народы стремились в большом числе в столицу, а русские, флот которых заставлял столицу дрожать, поступали в императорскую гвардию.

Эти чужестранцы достигали в армии высоких должностей и, например, среди генералов и мы встречаем много армян. Они даже овладевают императорским престолом, как Лев V Армянин (813–820). Точно также армянского происхождения был славный македонский императорский дом, почти двухсотлетнее правление которого было самой блестящей эпохой византийской империи. Первый император Македонской династии вел свое происхождение от Аршакидов, старого царского дома Армении.

Конечно, войско пополнялось не только наемными чужестранцами. Уже в более раннее время мы в нем встречаем много туземцев. Император Лев I Великий (457–474) был воз- веден на престол могущественным аланом Aспаром , и этот последний был действительным правителем. Но Лев противопоставил германцам туземные наемные войска исавров, и генерал этих войск, Зинон, сделался зятем императора. В правление Зинона его грубые, разбойнические, но храбрые соотечественники занимали важнейшие посты в армии и образовали императорскую лейб – гвардию.

Императорское законодательство проявляло большую заботливость к интересам солдат. Подданные делились на два резко различавшихся класса: солдаты (стратиоты) и граждане. Первые исключительно были обязаны нести военную службу. Для содержания их назначались особые участки земли, настоящие лены. Обязательство нести военную службу переходило по наследству от отца к сыну. Такие солдатские поместья могли быть, пожалованы также гражданам не военного происхождения, если они брали на себя обязательство нести военную службу. Многие из этих военных колонистов были, конечно, иностранного происхождения: aрмяне, гунны, арабы, славяне, массами осели в Византийской империи; для магометан необходимым условием являлось при этом крещение. Получив землю, поселенцы получали также определенные суммы на первое обзаведение: на приобретение рабочего скота, земледельческих орудий и хлебного зерна. Кто поступал в конницу, тот получал поместье с значительно более высоким доходом, чем, например, матрос императорского флота. При этом, кажется, очень способным в военном деле иностранцам отдавалось предпочтение перед туземцами.

Наряду с этими военными колониями существовали также многочисленные поселения мирных крестьян, которые именно и были для государства, главными плательщиками податей. Также и в этой области законодательство великого императора Льва III (717–741) положило прочные основы. Прежде всего заслуживают внимание его земельные законы. Они показывают нам, что в период от IV до VII вв. совершился большой переворот в социальных отношениях сельского населения. Мы не встречаем больше в деревне крепостного населения, прикрепленного к земле, как во времена старого колоната. Теперь это свободные крестьяне, и при том два класса крестьян. Некоторых владельцы поселяют на своих землях, чтобы они их обрабатывали; но последние могут покинуть имение во всякое время, конечно только возместив убыток, который произойдет вследствие их внезапного ухода. Эти арендаторы платят землевладельцу десятую часть дохода, редко половину; оны называются „мортирами». С другой стороны, были поселены также и свободные крестьянские общины. Они получали землю в общинную собственность и делили ее между общинниками. Каждый обрабатывал предоставленный ему участок сам или с помощью рабов; он мог даже отдать весь участок или часть его в аренду.

Должно быть, не без основания предполагали, что большой переворот в хозяйственных отношениях стоит в связи с начавшимся в VII в. передвижением народонаселения. На Балканский полуостров вторглись массы славян; на севере Малой Азии хозяйничали армяне, а на юго-востоке сирийские военные колонисты (мардаиты). Конечно нельзя было и думать навязать этим воинственным отрядам крепостные отношения. Все они были свободны. Когда они получали места для поселения уже в обезлюдевших отчасти округах, то это обстоятельство, по всей вероятности, благоприятно влияло на повсеместное улучшение положения колонов, уже давно осевших там. Пользуясь неурядицей, многие бежали и в другие провинции. Возвращаясь теперь назад или оставаясь на старом месте, они не могли больше пребывать в прежнем состоянии рабства, когда рядом жили новые, свободные поселенцы. Благодаря вторжению славян, хозяйственные и социальные отношения крестьянского населения вообще значительно улучшились.

Одно во всяком случае ясно: законодательство исаврийского императора рисует нам развитую сельскую общину. Здесь кажется в высшей степени правдоподобным предположение, что этому развитию содействовало влияние славян.

Правители Македонского царского дома, также как и императоры Исаврийской династии, очень энергично стремились к тому, чтобы посредством законодательных мер улучшить положение сельского населения. С ИX в. становится заметной повсюду могущественная туземная знать; она пытается поставить от себя в зависимость всех, оставшихся свободными, подданных империи, и правительство, защищавшее свободных крестьян, должно было повсеместно вступить в борьбу с упрямым сопротивлением этого земледельческого сословия.

Особенно энергично в этом отношении действовал император Роман Лакапин (919–944). Его новелла 922 г., позже возобновленная и расширенная, запрещала богатым приобретать имения бедных u солдат, будь то путем усыновления, дарения, в случае смерти или по завещанию, или каким-нибудь другим путем. Кто нарушал этот закон, должен был не только вернуть обратно имение, но также уплатить фиску сумму, равную его стоимости. Закон остался мертвой буквой, так как его определения были частью слишком общи, частью слишком прямолинейны, так что применение их оказалось невозможным. Это обнаружилось уже в 928 г. при появлении сильного голода. Богатые воспользовались голодом, чтобы скупить маленькие поместья. Новый закон императора объявил эти докупки недействительными; но во всяком случае покупатели должны были согласно этому закону получать полное вознаграждение и только в будущем угрожали, как наказанием, секвестром без возмещения убытков.

Однако Константин Порфирородный, соправитель Романа, как самодержавный монарх, снова жалуется на то, что императорские законы открыто не исполняются и издает снова обстоятельные постановления в защиту владельцев мелких поместий.

Но все эти усилия правительства были напрасны. Тенденция эпохи в сторону расширения крупного землевладения была слишком сильна.

Как крестьянские поместья, так и солдатские силы во многих случаях уже получали назначение иное, чем первоначально. Владельцы их продавались бессовестными офицерами, в качестве батраков, крупным землевладельцам. Против этого правительство выступило тем более энергично, что подобные действия особенно сильно угрожали его жизненным интересам – существованию опытной в войне армии. Поэтому суровые денежные штрафы налагались на всякого, кто завладевал солдатским поместьем или пытался превратить своих солдат в поземельных рабов.

Сильный император воин Никифор II Фока (963–969) придал новую силу постановлениям старых законов, запрещавших крупным землевладельцам приобретать поместья крестьян. „Знатные могут покупать только земли знатных, солдаты и мелкие крестьяне могут покупать у своих товарищей по сословию, и, как мы запрещаем им покупать поместья крупных землевладельцев, так и тем строго запрещено покупать поместья мелких крестьян и обедневших солдат“. Опасность перехода дворянского крупного владения в руки крестьян была довольно призрачной; но зато тем важнее были постановления, выдвинутые против знати в защиту слабых.

Этот император предвидел также, что огромные, все возраставшие владения монастырей и церквей станут опасными для государства в хозяйственном отношении. Он решился задержать властной рукой этот процесс. Он запретил учреждение новых монастырей, а духовенству воспретил увеличивать его крупные владения. Это запрещение подняло ужасную бурю: оно противоречило византийскому духу и церковному направлению императоров Македонской династии. Македонские императоры, именно, засвидетельствовали свое благочестие учреждением множества монастырей.

Василий Болгаробойца, второй преемник Никифора, в то время, когда претенденты на корону сильно угрожали его власти и даже некоторое время ограничивали эту власть одной столицей, торжественно отменил этот закон, „сделавшийся причиной и корнем настоящих смут большой революции в государстве. Не только над церквами и Божьими домами совершено было кощунство, но также провинились против самого Бога. Вот почему нам уже больше ничто не удается, а наоборот ни одно несчастье не щадит нас“. Так говорил не слабый ханжа, а один из достигших наибольшего успеха военных государей на ромейском престоле; он этими словами открыто высказал убеждение и мировоззрение своего времени.

Это благочестивое направление не помешало ему выступить со всей строгостью против землевладельцев, действовавших насильственными путями. Несметно богатый государственный канцлер Василий, огромные владения которого, лежавшие на пути в Византию, уже вызывали раздражение императора Иоанна Цимисхия (969–976), теперь быстро лишился всего своего имущества. Таким же образом в столицу был вызван богатый Каппадокийский землевладелец Евстафий Малеин. Он больше никогда не увидел своего каппадокийского замка. После его смерти все его имущество было конфисковано. Император почти буквально последовал совету „пустить кровь» богачам, чтобы они перестали быть сильными и опасными. Только такими драконовскими мерами он думал провести в жизнь законы, остававшиеся до сиих пор на бумаге. Он выступил очень решительно. Только тот имел право оставить за собой владения, кто мог документально доказать, что еще во времена прадеда императора – Романа – эти владения были собственностью данной фамилии. В противоположность своему предку, обещавшему только на будущее время охрану крестьянской собственности, Василий хотел, чтобы его охранительные мероприятия имели обратное действие. Самый сильный удар крупному землевладению он нанес введением, так называемого, аллиленгия, в силу коего, подати, которых не могли уплатить мелкие крестьяне, должны были быть уплачены крупными собственниками. Естественно, это должно было вызвать бурю негодования, и именно, со стороны страшно богатых князей церкви: депутация с патриархом во главе обратилась к государю с настоятельной просьбой „сбросить с их плеч это безрассудное бремя“. Но император не тронулся этими просьбами.

Новелла Василия, является последней попыткой правительства провести социальную реформу.

В следующем столетии, когда чиновничья и сенатская аристократия пришла на смену военному господству, не было ничего предпринято для улучшения земельных отношений. Именно в восточной части государства особенно процветало крупное сельскохозяйственное производство. Затем последовал ужасный упадок, причиной которого были сельджукские турки. Победа при Манцикерте 1071 г. окончательно оторвала от государства восточные провинции. Этому очень сильно содействовала одна мера аграрнополитического характера, принятая новым турецким властителем. Сулейман, сражавшийся с греками, принял в данном случае с большим успехом решительные меры. Он освободил многочисленное сельское население, находившееся до сих пор в крепостной зависимости от магнатов. Всякий, плативший подушную подать, объявлен был свободным. Многочисленные крестьянские поселенцы, частью прежние мусульмане, частью инославные христиане и без того чувствовали очень мало симпатии к правоверной империи. Теперь своими собственными жизненными интересами они были неразрывно привязаны к новому владычеству.

Как в Азии, так и в Европе, аграрные отношения, которые застали франкские бароны при завоевании страны в начале ХIII века, достаточно ясно показывают, что и здесь все усилия центрального императорского правительства были совершенно безуспешны. В Пелопоннес мы находим могущественную провинциальную аристократию, которая сделалась уже почти независимой. Эти архонты защищают с большим мужеством свою страну против иностранных завоевателей, латинян, однако, более, как свою собственность, чем как провинцию империи. Он с легкостью входят, как греческие дворяне, в состав новой государственной организации. Но тут – то и обнаруживается все корыстолюбие их политики. Равновесия между дворянством и мелким крестьянством не установилось. Архонты, подчиняясь франкам, заботятся только о своей судьбе и спокойно предоставляют крестьян их участи. Наоборот, когда архонты поднимаются на защиту своей свободы, крестьяне совершенно их покидают. Этот совершенно подавленный класс не интересовался восстаниями господствующей касты: владычество чужеземцев было только сменой господ³⁴.

В церковных отношениях сказывается теснейшая связь светской и духовной власти (imperium et sacerdotium). Древняя церковь удержала без колебании, и с большой долей наивности за светскою властью право надзора, которым обладали древнеримские императоры, как pontifices maximi. Правда, великий Донат, этот неистовый африканец, воскликнул однажды: „Какое дело императору до церкви?“ Тем не менее, на Востоке церковь всегда разделяла мнение его противника, который видел в Римской империи с ее священством – ливан невесты Христовой.

Поэтому уже в ΙV в. православный император Феодосий Великий присвоил себе звание верховного судьи в вероисповедных пререканиях епископов. Еще более важные последствия имел Халкидонский собор 451 г. Архиепископы Александрийские, Кирилл и Диоскор, были на пути к тому, чтобы учредить на Востоке настоящее папство. Император Маркиан ловко воспользовался их презрительным отношением к древнему Риму (римский епископ занимал первое место среди других епископов, и это его право на особый почет признавалось до сих пор всеми): поражение египетской партии означало в то же время, что иерархия, власть которой выросла до угрожающих размеров, снова была вполне подчинена государству. Во всяком случае, эта победа дорого обошлась государству. Большая часть населения двух важнейших областей, Сирии и Египта, оторвалась от государственной церкви, а вследствие этого и политические связи с Римской империей были ослаблены. Поразительный успех, который впоследствии имел в обеих этих областях ислам, находится в связи и этим религиозным отделением от Нового Рима. Но зато император был господином у себя дома и своими эдиктами не раз предписывал принять такое вероисповедание, на котором могли бы хоть сколько -нибудь примириться несговорчивые иерархи. Ничья деятельность в атом отношении не была более энергична и плодотворна, чем деятельность Юстиниана: он является истинным воплощением цезарепапизма, он действительно заслуживает названий верховного первосвященника и василевса, каковыми провозглашал его народ, что нам уже известно.

Питая необыкновенный интерес к богословским проблемам, Юстиниан высказывал подробные мнения о спорных вопросах того времени и таким образом не только опекал церковь, но в сущности создавал ее богословие. Самое ревностное усердие он проявил в деле обращения отпавших монофизитов. Политическая подкладка этих униональных стремлений достаточно ясна. В южных провинциях снова должны были возродиться идеи всемирной Римской империи и законности. Для достижения этой цели правительство не отступало ни перед какими средствами. Противящиеся патриархи и епископы были вынуждены к согласию либо мягкими, либо решительными мерами убеждения. Состояние колеблющейся нерешительности папы Вигилия, который правда терпел неслыханное унижение, сильно пошатнуло уважение к его престолу. Постановления Халкидонского собора, этот оплот православия, были фактически отменены, а в то же время было торжественно санкционировано повиновение собору. Подобным поведением правительство испортило отношения с обеими партиями: отпавшие, полные отвращения к государственной церкви, держались в отдалении, а на латинском Западе, в Северной Италии и Истрии отказались от общения с господствующей церковью. Церковная политика императора потерпела полнейшее фиаско.

Сначала в Африке раздались голоса, выражающие протест против императорской опеки и руководства церковью. Епископ Факунд Германский проводит резкую грань между духовной и светской властью: только собору епископов подобает устанавливать догматы веры; император, будучи мирянином, не имеет права отвергать то, что порешили святые отцы в вопросах веры. Этот замечательный человек пытался установить границы между церковью и государством совершенно так, как в последствии оне были проведены на Западе, но не на Римском Востоке. Во второй половине VИ-го столетия царило сравнительное спокойствие. Необходимость заставила императора на Востоке и папу на Западе протянуть друг другу руки. Между первосвященником древнего Рима и первосвященником Нового Рима, поднятого на известную высоту императором и правительством, постоянно существовало соперничество. Великий Григорий I (590–604) усмотрел соблазн в титуле „вселенский патриарх“, который принял его Константинопольский коллега Иоанн Πостник (582–595). Он истолковал этот титул, как равносильный титулу „всемирный патриарх“, и усмотрел в этом неслыханное высокомерие. Патриарх всего мира показался ничем иным, как предтечей антихриста. В действительности дело шло об истолковании слова „οίκουμένη , которое иногда обозначало весь земной круг, иногда же одну Римскую империю. В противоположность главам церквей Александрийской и Антиохийской, которые жили в странах чисто – еретических и были патриархами почти только по имени, оба епископа, занимавшие престолы древнего и нового Рима, могли быть названы патриархами империи. Но восточные римляне не были такими простаками, какими хотели казаться. Их льстивый канцелярский язык слишком охотно стер границы между „империей“ и „вселенной“, так что протестам нельзя было отказать в некоторой справедливости. Но почти уже целое столетие греки давали титул „вселенского патриарха“ епископам как древнего, так и нового Рима безразлично, а в течение последующих столетий папы, часто очень резкие противники имперского правительства, не возражая, дозволяли именовать себя таким образом. Легко объяснимо поэтому то, что Григорий I не был понят уже своими современниками, восточными патриархами, и весь этот спор был похоронен, как неуместный по существу³⁶.

Гораздо более важной казалась новая попытка вернуть в лоно государственной церкви коптов и яковитов, этих совершенно отделившихся, полных ненависти египтян и сирийцев. Ужасающим образом ненадежность этих христианских подданных, населяющих Сирию и Египет, поразила в 612 г., когда туда вторглись персы. Ираклий, покрытый славою победитель персов и восстановитель империи, хорошо понял эту опасность. Не из-за теологического пристрастия, как Юстиниан, но исключительно ради интересов жестоко угрожаемого государства попытался он восстановить церковное единство. Во время своих походов он имел обстоятельные совещания с выдающимися епископами Востока. Предложение провозгласить учение о единой воле во Христе имело неслыханный успех. К счастью, оба римские престола занимали податливые и склонные стать на церковно – политическую точку зрения епископы – Гонорий в древнем Риме и Сергий в Византия. Они всячески содействовали намерениям императора. Кир, новый Александрийский патриарх, мог объявить в 633 году, что множество отпавших священников и мирян воссоединилось со вселенской церковью. В том же году император добился унии даже с Арменией и старался привлечь на свою сторону сирийцев. Но тут правительство совершило невероятную ошибку, посадив на патриарший престол Иерусалима ученого и набожного, но резко настроенного против унии монаха Софрония, который немедленно и сделался главою противной партии. Возбуждение росло во всей империи и прежде всего в латинских провинциях Запада. Правда, что надвигающаяся гроза со стороны арабов довольно скоро заставила замолчать Софрония; зато духовно стоящий выше его единомышленник Максим, бывший и тайный секретарь императора, поднял всю Αфрику, а когда экзарх Грыгорий был там провозглашен антиимператором, Максим вступил с ним в теснейшую связь. В страхе пытался старый император примирить души восставших успокоительным декретом, так называемым „эктезисом“ (’Έκθεσις), нo тщетно; он скончался в глубокой скорби. Правительство, которому была вручена опека над Констансом, внуком умершего императора, держало себя очень разумно в этом запутанном и затруднительном положении. Новый декрет (τύπος) запрещал всякий спор на тему об одной или двух волях Христа: предписывалось следовать благочестивому учению отцов. Однако, не на это рассчитывали борцы за правоверие. В резкой противоположности Гонорию, Рим восстал теперь против императорского правительства. Огромные конфискации римских церковных имений, происшедшие после смерти Гонория, вероятно, ожесточили римское духовенство и возбудили его религиозную ревность. На Латеранском соборе папa Мартин проклял, как „в высшей степени безбожный ’Έκθεσις“, так и „проклятый τύπος“. С этих пор Рим сделался твердыней правоверия. Молчать ради сохранения мира, как предписывал император, было против совести этих людей. Святой Максим, привлеченный к суду, самым решительным образом оспаривал восточное учение, которое видело в императоре священника: по его мнению, император не может священнодействовать. Точно так же он оспаривал право императора созывать соборы и утверждать их постановления. Выступая с этими основными положениями, утверждающими свободу церкви, Максим является революционером, бросающим вызов древне – традиционным воззрениям Востока. Кроме того, его строго римский образ мыслей казался антипатриотичным. „Почему любишь ты римлян и ненавидишь греков?“ – Пробуждающееся национальное сознание греков выступает здесь перед нами под церковной оболочкой. Однако, император Констанс, не дал ввести себя в заблуждение. Подобно тому, как раньше он с напряжением всех сил защищал империю от арабов, так и теперь он твердо держался императорского богословия. Папа Мартин был с большими предосторожностями арестован и сослан в Крым. Это произвело желательное действие: его второй преемник Виталиан покорился. Прибыв в 663 году в Рим, император Констанс осыпал главнейшие церкви великолепными дарами и, вместе со своим войском, принимал участие в торжественном богослужении в храме св. Петра. Так, папа молча подчинился „τύπος” y, проклятому его предшественником. Это было решительной победой правительства.

И тем не менее при преемнике Констанса, Константине IV Цогонате (668–685) наступил переворот: причины этому ясны. Провинции, из-за которых было начато дело объединения, Египет и Сирия, подпали окончательно власти ислама. Части империи, оставшиеся верными императору, именно Балканский полуостров и Малая Азия, составляли в основе компактную массу греческого населения, которая лояльно тяготела к императорскому дому. Прежде всего надо было заручиться потерянным расположением Запада. С этою целью на новом соборе в Константинополе все вопросы были решены в смысле благоприятном для Рима; поводом к тому послужила большая лояльность папы Виталиана, которую он проявил в 668 году в деле узурпации Мизизия. В результате, итальянские провинции, по успокоении в них религиозного пыла, были сохранены для империи еще на 50 лет.

С этого времени древний Рим становится вождем во всех церковных вопросах. Люди, защищавшие свободу церкви в Византии, безусловно присоединились к Риму. Это тотчас же обнаружилось, когда произошла новая борьба между церковью u государством, связанная с вопросом об иконопочитании. Император Лев III глубоко смутил умы в Греции и Италии своим запрещением почитания икон. В обеих странах дело дошло до открытых восстаний. И на этот раз руководители восстаний оспаривали право вмешательства в духовные дела. „Без вселенского собора ничего нового не может быть решено в делах веры“, говорил императору патриарх Герман. Особенно интересны два документа, которые выдавались за письма папы Григория II; они хорошо передают настроение тогдашних константинопольских кружков. Эти документы везде самым строжайшим образом проводят мысль о разделении церковной и светской власти. „Высшие иерархи поставлены во главе церкви и воздерживаются от дел государственных: точно также и императоры должны держаться вдали от церковных дел и заниматься тем, что сопряжено с их саном“.

Старинное право управления церковью в духе Юстиниана оспаривается теперь у императоров самым решительным образом.

При столь обостренной противоположности воззрений решение спора становилось в конце концов вопросом исключительно силы. Сопротивление правительству сконцентрировалось прежде всего в монашестве и в народных слоях, которые находились под его влиянием. С другой стороны, и правительство привлекало к себе много симпатий, именно в войсках и в Малой Азии, население которой нередко становилось в оппозицию государственной церкви.

Чем решительнее боролось духовенство за свободу церкви, тем упорнее и императоры, в роде Льва III и его жестокого, но замечательного сына Константина V Копронима, преследовали свой планы превращения церкви в отрасль государственного управления.

Прежде всего следовало удалить обоих патриархов империи. В Константинополе это обошлось, разумеется, легко. Также u римскому папе Лев, говорят, пригрозил судьбою его предшественника Мартина. Между тем большой греческий флот потерпел крушение в Адриатическом море; а впоследствии выступление на историческую сцену франкских вождей навсегда изъяло Рим из сферы влияния византийского императора. Гораздо значительнее было другое мероприятие. Балканский полуостров, за исключением Фракии, находился, в качестве Солунского викариата, в церковной зависимости от древнего Рыма. Императорским указом вся эта область, а также Сицилия и находящиеся под греческою властью части Италии, были отторгнуты от Рима и подчинены Константинополю; равным образом и Исаврия была отделена от Антиохии. Таким образом, византийские императоры усвоили себе ту основную мысль в области церковного права, в силу коей отрицалась возможность вмешательства внешней духовной власти внутри границ империи. Диоцез вселенского патриарха совпадал теперь с границами империи: за это держались крепко, несмотря на все возражения Рима. Когда в 870 году папские легаты снова заявили свои притязания, греки отвечали. „В высшей степени непристойно, что вы, отпав от греческой империи и заключая союзы с франками, хотите удержать право назначения на церковные должности в стране греческого императора, нашего владыки“.

После более чем шестидесятилетней борьбы сказалась очень естественно сильная потребность в мире. Женщины всегда оставались почитательницами икон, и вот, в высшей степени знаменательно, что очень энергичная императрица Ирина на втором Никейском соборе в 787 году восстановила иконопочитание. В догматическом смысле это было блестящей победой церкви, в особенности, Рима. Но в церковно – правовом отношении идея власти императоров над церковью добилась признания, и это имело свое основание: в среде высшего чиновничества образовалась мало – по – малу третья партия, которая во всех вопросах веры предоставляла решающий голос церкви, но зато тем энергичнее поддерживала право верховного надзора императора и в делах церкви. Такая точка зрения руководила Ириной и ее духовными, и светскими советниками.

В восточной церкви постепенно приобрел права гражданства сохранившийся и поныне обычай замещать высшие церковные должности исключительно монахами. Однако пост в монастырской келье был совершенно неподходящей подготовительной школой для лиц, назначаемых на высшие должности церковного управления. „Святые“ обычно доставляли государству одни затруднения. Поэтому знаменательно, что великие патриархи ИX–го столетия, как Тарасий, Никифор, Фотий, принадлежат все светскому званию и были прежде высшими чиновниками. Они проявили ловкость государственных людей и превосходный политический опыт в своей борьбе с первостепенными дипломатами и иерархами в роде Адриана I, Николая I и Иоанна VIII. Греки прекрасно понимали, кого они имели в этих патриархах – мирянах, и когда на соборе 879 года папские легаты требовали поручительства в том, чтобы миряне более не возводились на престол вселенского патриарха, они решительно отклонили это.

Примирением между государством и церковью, как оно осуществилось при Ирине, были очень недовольны монахи, поборники безусловной свободы церкви. Они видели, что идеал, за который они боролись и проливали мученическую кровь, свобода церкви, был ловко выхвачен из их рук. И вот „святые“ вступили в спор между собою. Старец – игумен Платон и его ученик Феодор Студит отказали в церковном общении патриарху Тарасию, когда он допустил второй брак сына Ирины, Константина, который отпустил свою первую жену.

Оппозиция стала систематичной, когда во главе ее оказался столь же гениальный, сколь и энергичный, а также и необыкновенно резкий Феодор Студит, доставлявший много хлопот новому, вполне правоверному, но слишком дружественному к светской власти патриарху Никифору; оппозиция была так резка, что многим казалось, будто Теодор Студит был движим злобою из-за ускользнувшего от него Патриаршего престола. Правительство отправило пылкого монаха в изгнание, но этим только возвысило его значение. Подобно прежним иерархам, он оспаривал у императора какое бы то ни было право вмешиваться в церковные дела. Древняя идея, что император выше закона, – перешедший еще из язычества остаток обожествления императорской власти – встречает в нем резкое отрицание: в таком случае император должен быть Богом, ибо лишь Божество не подчиняется закону, или иначе царит беззаконие и произвол. Такой язык был неслыхан в Византии: сходные, почти республикански звучащие лоты привычно было слышать от монахов на Западе, но не на строго монархическом Востоке.

Феодор Студит показал себя уже вполне противником императорской власти, когда в лице Льва V Армянина (813–820) снова вступил на престол иконоборец. В письмах к нему и к его преемнику Михаилу II (820–829) Теодор милостиво дозволял императору поддерживать священников в приведении в исполнение их приговоров; но всякая самостоятельная деятельность отнималась у императора, я он являлся простым фигурантом в церковных делах.

Напротив, притязания Рима на церковное первенство Феодор поддерживал самым беззастенчивым образом. Никто из греческих учителей церкви не разделял с такой решительностью, как Феодор Студит, той мысли, что первенство Рима не только преимущество чести, но что папа фактически осуществляет в высшей степени действенное право надзора за всей церковью: ведь, он – богоизбранный пастырь христианских овец. Студит убежден, что Господь не оставил церкви: ибо папа – невозмутимый и чистый источник правоверия, тихая пристань, где может успокоиться церковь от всяких бурь. Так Феодор Студит защищал до последнего издыхания, как никто другой, свободу церкви и первенство Рима. Обе церкви причисляют его к своим святым, но римская с большим правом, чем греческая, среди которой он и его единомышленники стали скоро совершенно одинокими. В спорах эпохи Игнатия и Фотия оказалось, правда, что у римской церкви были убежденные и очень преданные сторонники; но они составляли меньшинство. И даже как раз это благоприятное Риму настроение строгих и благочестивых людей лишило римскую церковь всякого влияния у громадного большинства населения. Уже собор 602 года резко осудил целый ряд обыкновений Западной церкви. В этих мелочных придирках проявляется инстинктивная ненависть к латинянам; это первые движения пробуждающегося национального самосознания греков.

Когда же патриарх Фотий своей знаменитой энцикликой 867-го года бросил перчатку Риму и принялся за дело церковного отделения от Рима, то весь народ возликовал, прославляя „равноапостольного вселенского учителя». И после своего изложения императором Василием И патриарх получал многочисленные адресы с выражением преданности от мелких торговцев и ремесленников столицы, – доказательство того, что его прославляли, как великого патриота.

Повод спора был сам по себе довольно ничтожен. Обе стороны препирались из-за незначительные различия в обрядах и церковной дисциплине. Также и единственный вопрос догматики – вопрос об исхождении св. Духа – не имел уже такого значения, чтобы образовать серьезную пропасть между нераздельными до тех пор церквами. Причина лежала глубже. Национальное отвращение, существовавшее между греками и латинянами, искало возможно ясного выражения и нашло его на богословской почве: истинный патриот не мог приобщаться неквасного хлеба в таинстве евхаристии и относится с отвращением к filioque. Таким образом Фотий сделался основателем эллинской национальности, которая находилась в резкой вражде по отношению к Риму.

Восток не был, однако окончательно отделен от Рима Фотием. Напротив, в последующие столетия совершались многочисленные унии, обыкновенно по политическим соображениям, и папы еще не раз энергично вторгались в судьбы ромеев; но первый шаг к окончательному разрыву уже был сделан.

Это совершенно неверное представление, будто Византийская империя была страной, в которой злоупотребления бессовестных наместников и чиновников вытягивали все соки из народа. Читая ужасающие рассказы Аммиана о состоянии Сирии, Египта, Триполитании и Африки, не должно никогда забывать, что этот писатель, хотя и был совершенно правдивым человеком, но по национальности был сирийцем с пылкой семитической фантазией, и что описания его не всегда можно понимать строго буквально. Из повествований арабов об их завоеваниях видно, как блестяще развита была торговля и промышленность в завоеванных ими провинциях, Сирии и Палестине. То же самое происходило и в Египте. Диль в своем блестящем сочинении „L’Afrique Byzantine“ доказал, как раз на основании арабских известий, в каком цветущем состоянии находился экзархат Африка с его многочисленными, зажиточными городами и замками еще непосредственно перед падением византийского владычества, а возражение Гауклера, желающего видеть в этих описаниях только одне семитические гиперболы, слишком несостоятельно, чтобы его можно было принять серьезно. Омар, сын бедной, почти безлесной, покрытой только скудными оазисами Аравии, при виде дельты, „дара Нила“, красующейся в пышном плодородии, воскликнул в поэтическом восхищении: „Сначала пыльная пустыня, потом прохладное море, потом цветочная гряда“. Еще при арабах дивились баснословному богатству страны, возникшему благодаря древнему искусственному орошению, и еще Абд Аллатиф, арабский врач из Багдада (XIV века) хвалит тамошние, существующие и теперь приспособления для искусственного высиживания яиц, и все же благодаря грубому хозяйничанью мамелюков, исполнилась судьба, которую пророчески предсказывал стране Гермес Трисмегист: „О Египет, Египет! от тебя останутся только сказания, которые не найдут себе веры у позднейших поколений; и ничего не останется, кроме высеченных в камне слов, которые возвещают о твоих благочестивых делах. Скиф, индиец и чужестранный варвар поселятся на священных полях Озириса“. Это удивительное предсказание как раз буквально исполнилось при жалком господстве турок и черкесов.

Цветущее состояние не только Египта, но и всей Византийской империи объясняется неутомимым торговым духом ее населения, греков в такой же мере, как египтян, сирийцев и евреев.

Египет в течение всей римской и византийской эпохи находился в непосредственной связи с Индией. Александрийские корабли плыли через Нильский канал, создание великого Рамесу Мариамуна, которое восстановил и очистил Дарий, сын Гистаспа, к гаваням Красного моря, Миос – Хорм и Веренике, а оттуда вдоль берега химьяритов (древних сабейцев) и Хадрамаута, пользуясь пассатными ветрами, периодическое наступление которых открыл при императоре Веспасиане смелый греческий мореплаватель Иппал, плыли в Баригазу (Сурата на Тапти) в Индии, которая была главным складочным местом интернациональной торговли с Загангской Индией, 3адней Индией, островами Сатиров (т. е. хвостатых обезьян, орангутангов Борнео) и Китаем.

Понятно, что часто купцы в своих далеких путешествиях приобретали несравненно более широкий кругозор, чем запертые в Риме в своих кабинетах бюрократы и составители бумаг. Один из таких купцов, Фирм, родом сириец, был связан большими контрактами по поставкам с арабами и влемиями, которые были посредниками в торговле на Красном море и во внутренней Африке; часто его корабли отправлялись и в Индию. Он хвастался, что на доход только от своих бумажных фабрик он может содержать войско. Для назидания египетской черни, если верить несколько сомнительному известию Вοписка, он ездил верхом на страусе и в качестве атлета – чемпиона заставлял класть себе на живот наковальню и колотить по ней молотками. Вечные гражданские войны при жалком Галлиене и так называемых тридцати тиранах разорили купцов и также угрожали банкротством грандиозной интернациональной конторе Фирма. Недолго думая, решил он провозгласит себя императором. Буркгард справедливо замечает: „Если повсюду прежде императорский пурпур одевали офицеры, знатные провинциалы искатели приключений всякого рода, то для Египта знаменательно, что там и крупный торговец отваживаются на подобную попытку. Правда, Аврелиан, этот restaurator orbиs велел его, как разбойника, без всякого снисхождения распять на кресте.

В то время, когда в империи подавлялся языческий культ, и когда в правление столь же жестокого, сколь порочного императора Зинона хронисты упоминают о многочисленных кровавых мучениях грамматиков и философов, Максимин, наместник Маркиана в Егпите, заключил с тогда еще вполне языческими племенами влеммиев и нубийцев договор, который торжественно гарантировал им право паломничества к прославленной святыне богини Изиды на острове Филах. С этой целью им было разрешено перенаправляться на остров, лежавший в пределах египетской области. Египтяне перевозили чудотворное изображение милосердной матери – богини в область, независимую от Pимa, а тогда влемии обыкновенно в течение некоторого времени выпытывали оракулы у идола в затем переносили его в торжественной процессии из чужой земли на его родину, на остров Филу. Заключенный тогда договор Максимин велел публично вывесит в святилище Фил. Приск прибавляет, что это казалось Максимину в высшей степени полезным: очевидно, суеверный страх перед высоко чтимой богиней должен был удерживать эти разбойничьи племена от новых нападений, точно так же, как христиан – сирийцев заставляли приносить присягу не в церквах, посвященных Христу, но в капеллах мучеников потому, что Христос был кроток и милостив и сжалился даже над клятвопреступником; наоборот мученики часто поражали прегрешавших против святыни слепотой, немотой и другими еще более ужасными наказаниями.

Превосходными торговцами были также и сирийцы. В эпоху Меровингской династии, в важнейших галльских торговых центрах, Массилии (Марсели) Бурдигале (Бордо), имели прочную оседлость многочисленные сирийские крупные торговцы, которые в качестве почти единственных капиталистов в этой безденежной стране, пребывавшей в стадии натурального хозяйства, оказывали помощь в денежных затруднениях королям и вельможам, а затем заставляли оплачивать себе эту услугу ростовщическими процентами. Конечно, это были благочестивые и прямо суеверные люди, которые в виде побочного ремесла занимались кражей реликвий; относительно подобного ремесла в средние века люди испытывали так же мало нравственных сомнений, как мало их теперь испытывают современные нумизматы и подобные им собиратели памятников искусства, пользуясь для приобретения предметов своей коллекционерской страсти не совсем безупречными способами. Торговцы имели свои фактории как в Галлии, так и в Испании: жития святых, относящиеся к готской эпохе, дают нам об этом подробные сведения. Часто они работали, соединившись в компании. Несколько беззастенчивый и не совсем чистый способ, посредством которого эти люди стремились увеличить свое состояние, создал им среди остального населения довольно дурную славу, по крайней мере крупный торговец считался – в этом византийцы были настоящими людьми античности – не вполне джентльменом. Сознание, что богатства их были собраны часто очень нечистым путем, побуждало их делать огромные пожертвования церквам и капеллам святых. Не один испанский и французский собор обязан самыми драгоценными предметами своих церковных сокровищ терзаниям совести какого-нибудь продувного сирийского мошенника. Gallodromi u Spanodromi были в эпоху ранней Византийской империи такими же обычными понятиями, как в XVII в. в Нидерландах и Англии понятия: левантский купец и индийский мореплаватель.

Чрезвычайно важны для нас показания египетского крупного торговца, современника Юстиниана I, Козьмы, индийского мореплавателя (Индикоплевста), ³⁷ которого часто называют, но зато тем менее знают. В ранние годы он предпринимал в компании с неким Миной далекие торговые путешествия на юг Африки и в Индию. Позже оба, следуя духу своего времени, отказались от злого мира и приняли одежды „ангельския“ – Мина в Раифском монастыре, a Козьма, будучи уже гражданином неба, не мог расстаться с Александрией. На площади большого города он, будто бы победоносно, доказал в резком диспуте с неверующими философами, т. е. с математически образованными астрономами, свой тезис, что земля – вовсе не шар, но что мир, небо, земля и подземный мир, имеют форму четырехугольной коробки. Он жалуется на вероотступничество последнего времени: с тех пор, как почили апостолы и святые отцы, хотя и продолжают спокойно крестить, но сохраняют чисто языческую веру в шаровидность земли и неба. Его долг, как христианина, опровергнуть эту веру. Со своей странной топографией земли и неба Козьма, однако, не имел успеха даже у тогдашних христиан: Иоанн Филипон, один из немногих ученых высокого стиля Юстиниановой эпохи, в своем сочинении о сотворении мира опровергает его прямо с язвительной насмешкой. Все это еще никоим образом не сделало бы нам интересным этого почтенного человека. Но Монфокон (Montfaucon), издавший Козьму к сожалению, очень беспорядочно, верно заметил: „Побочные дела бывают лучше главного“. Побочным делом являются, вплетенные в христианскую топографию отступления, сообщения о прежних путешествиях его самого и его друзей. Употребление, которое делает много видавший на своем веку автор из своих личных наблюдений, свидетельствует о стремлении поставить географию в более близкое отношение к практической жизни. Благоприятное впечатление производит его чисто научная добросовестность. Этот необразованный купец и монах делает педантически точное различие „между тем, что он видел сам и тем, что видели другие, а также тем, что он знает только понаслышке“, и таким образом сам дает в руки читателю все средства для проверки его показаний. Описание пережитого во время его путешествий отличается поэтому прямо образцовой добросовестностью.

В благочестивом монахе проглядывает по временам истый купеческий дух; то, что римские деньги всюду имеют курс, он считает одной из лучших привилегий римского гражданина: „Римская империя в том отношении имеет много преимуществ, что она первая поверила во Христа и первая приняла всецело христианский порядок жизни. Другим признаком мощи римлян, которой наделил их Бог, является то, что они со своими деньгами предпринимают путешествия ко всем народам, и деньги их курсируют повсеместно от одного края света до другого, так как они признаны всеми людьми и каждым государством. Никакое другое государство не имеет такого преимущества“. Как во времена составителя periplus maris Erythraei³⁸ в Баригазе курсировали исключительно золотые монеты индийских государей Меандра и Аполлодота, царствовавших за 400 лета до того, как теперь в южной Африке курсируют талеры Марии Терезии, так же со времени великой Диоклетиано-Константиновой денежной реформы и византийский золотой утвердил свой мировой курс как на Востоке, так и на Западе далеко в глубь средневековья.

Описание Цейлона является настоящим перлом в сочинении Козьмы. Вместо употреблявшегося у древних греков названия Тапробане, он дает этому острову другое – Силедиба (Sielediba), т. е. Сигаладипа (Sihaladipa) „львиный остров“, название, которое персы и арабы исковеркали в Серендиб (Serendib). Еще к императору Юлиану явилось в Константинополе для поздравления посольство „серендивов“.

Koзьма получил сведения от одного дружившего с ним купца Сопатра, который, пользуясь дующим зимою благоприятным ветром, проехал из Адулы на Цейлон и умер в 512 г. Одновременно с ним прибыл персидский корабль, привезший посла. Согласно установившемуся обычаю оба были приведены портовым начальством и таможенными чиновниками на королевскую аудиенцию. Цейлонец ставит обычные вопросы: „В каком состоянии ваши земли и ваша торговля“? „В хорошем“. После этого спрашивает царь: „Который из вас сильнее и могущественнее“? Тогда перс воспользовался случаем похвастаться. „Наш царь, говорит он, самый могущественный, самый великий и богатый; он есть царь царей: он все может, чего только ни пожелает“. Сопатр же молчал. Тогда царь спросил: „Ты, римлянин, ничего не скажешь“? Сопатр ответил: „Что я могу еще сказать, когда этот возвещает о таком величии? Если же ты все-таки желаешь знать истину, то ты имеешь перед собой обоих монархов. Посмотри на обоих, как следует и скажи, который светлейший и могущественный». Такая речь удивила царя, и он сказал: „Каким образом я могу иметь здесь обоих государей?». Сопатр ответил: „Ты имеешь монеты обоих государей, от нашего – золотой, от другого серебряную монету, так называемый милиаризий. Посмотри на оба изображения на монетах, и ты увидишь истину“. Царь нашел это благоразумным и велел принести обе монеты. Римский золотой был круглый, блестящий, хорошей формы, так как там курсируют только отборные экземпляры. Персидский же серебряный, коротко говоря, не годился в подметки золотому. Царь внимательно осмотрел лицевую и заднюю сторону и очень хвалил золотой. „Вы, римляне, действительно знатны, могущественны и умны“. Он велел почтить Сопатра, посадил его на слона и велел при звуках труб провести его по городу. „Об этом“, прибавляет критически осторожный Козьма, „рассказывали мне, кроме Сопатра, также его товарищи по путешествию, которые приехали вместе с ним из Адулы на тот остров. Этим, как они говорили, был зажат персу рот“.

Высокую ценность данного Козьмой описания острова Цейлона отметили уже Геерен и Риттер. Это описание нам показывает, что Цейлон в середине VI в. был для южан общим мировым рынком между восточным берегом Африки и Китаем. Здесь товары находили обоюдный сбыт и, наряду с посреднической торговлей, остров вел торговлю и своими собственными продуктами. С живой наглядностью и основательным знанием дела, свойственным специалисту, характеризует египетский купец высокое значение, которое имел Цейлон для интернациональной мировой торговли народов Востока и Запада. Прямо мастерским является его описание индийских животных. Также и здесь он педантически точно различает, что он видел сам и что он узнал от других.

Вообще сочинение египетского монаха при всех его странностях занимает выдающееся в культурно – историческом отношении место, благодаря его сведениям по географии и истории торговли.

Время Юстиниана I представляется временем высшего расцвета в истории византийской торговли. Мы видели выше (см. гл. ІІI), что все дипломатические попытки установить непосредственные отношения с страной шелкового производства кончились неудачей. При Юстиниане, однако, прибыл в государство серов (Китай) один персидский монах, следовательно, несторианец. Ему посчастливилось провезти в империю и в Константинополь в пустой бамбуковой палке кокон шелковичного червя, причем его не выследили рысьи глаза парфянских таможенных стражей. Он научил византийцев до сих пор совершенно им неизвестному шелковому производству. В начале весны он сажал вылупившихся червячков на листья тутового дерева, и под руководством умелого хозяина червяки превращались в шелковичных бабочек: скоро в Византийской империи так же хорошо знали шелковое производство, как и на его родине. С тех пор там выросла колоссальная шелковая промышленность, огромное ткацкое и красильное дело доставляло пропитание тысячам людей. Но эти фабрики были строго и боязливо охраняемой императорской монополией. Поэтому из восточного Рима, который только один производил необходимые для духовных и светских чиновников немецких, итальянских и славянских государей, шелковые ткани, шли шелковые одежды в качестве драгоценных предметов роскоши на Запад и на Север.

Зависть и ненависть, с которой смотрели бедные полуголодные крестоносцы на „схизматиков“ греков, основывались отчасти менее на религиозных, чем на хозяйственных побуждениях: их соблазнило то, что отступившие от истинной веры христиане достигли такого блестящего благосостояния, как раз благодаря торговле шелком. Грабеж церковных сокровищ и реликвий производился с не меньшей ловкостью французскими рыцарями, и венецианскими нобилями, а также их светски настроенными спутниками из духовенства в эпоху отвратительного четвертого крестового похода с меньшей виртуозностью, чем в эпоху директории ново – французскими освободителями, в особенности же их генералами в Италии и других землях, .. вздыхавших под тиранией мрачной реакции“. Именно, походы итальянцев против неизмеримо богатой Восточной империи напоминают по бессовестности вождей и подлости офицеров великие дела лорда Клайва и Уоррен Гастингса, благодаря которым была разграблена нынешняя Индийская империя. Великий король Рожер был, правда, историками искусства превознесен до небес за его Палатинскую капеллу (Capella Palatina), но все же его политическая точка зрения едва ли отличается от точки зрения какого-нибудь Хаиреддина Барбароссы и прочих, лишь с ненавистью и презрением упоминаемых, беев и деев варварских государств. Истребление Рожером византийской шелковой промышленности представляет из себя одну из мрачнейших страниц истории средневековой Италии, изобилующей всякого рода ужасами. В морской войне с империей, при Мануил Комнин норманны производили безстыднейший разбой в больших размерах. Адмирал флота корсаров – это тоже знамение времени – был Христодул, грек из Антиохии. Норманнское войско беспрепятственно достигло из гавани Салоны до внутренней Biotiu, завоевало Фивы, бывшия тогда, подобно Коринфу, благодаря своему шелковому ткацкому производству, чрезвычайно богатым торговым и фабричным городом, и совершенно разграбили этот центр шелковой промышленности, действуя систематически и сурово. Для культурного уровня этих грабителей в высшей степени характерно, что они уводили в плен множество работников и их жен, искусных в ткацком деле. Та же самая судьба вскоре постигла и Коринф. Возвратясь в Палермо, глава корсаров из доставшейся ему значительной части добычи построил мост, еще теперь носящий его имя – Ponte del Ammiraglio (мост адмирала), и, согласно наивному представлению средних веков, думал смыть грех совершенных им ужасов постройкой церкви La Маrtorana. Король Рожер поселил в Палермо, привезенных им с собой греческих ткачей шелка и распространил в Сицилии искусство ткать шелк, искусство, которое византийцы держали до сих пор втайне. Скоро ткани, производившиеся в его государстве, были в состоянии поспорить с производившимися на Востоке, в особенности потому, что легкомысленный греческий двор в 1158 г. после заключения мира забыл потребовать обратно пленных.

После четвертого крестового похода торговое процветание восточного Рима было совершенно сломлено. Его подданные более или менее ограничивались одним береговым судоходством. Крупная торговля с Левантом совершенно перешла в руки итальянцев. Ее начало лежит далеко позади. Что итальянские приморские города Амальфи и Венеция так долго оставались верными подданными Восточной империи, объясняется тем обстоятельством, что, в качестве имперских подданных, они могли беспрепятственно вести торговлю в пределах Византийской империи без всяких таможенных беспокойств. Эти итальянцы избрали Константинополь своим местопребыванием отчасти уже в XI в., так, например, амальфийский нобиль Панталеоне, дом которого был так блестяще устроен, что в нем мог иметь временную квартиру салернский князь Гизульф. Панталеоне подарил также целый ряд произведений византийского искусства в итальянские церкви, так, бронзовые двери для собора в Амальфи и для римской церкви S. Paolo fuori le mura в Риме. Амальфитанцы основали монастырь даже на Святой горе, и золотые буллы Алексея I Комнина и сына его Иоанна, заключающие в себе привилегии этого монастыря, до сих пор сохраняются в архиве Великой Лавры св. Афанасия. Когда же Амальфи передался в руки норманнов, то император Алексей перенес всю свою милость на своих верных союзников венецианцев. Их торговля с Левантом очень давня. При дворе Карла Великого франкские придворные одевались в пышные одежды, которые они покупали у венецианцев. На своей большой ярмарке венецианцы выставляли на показ все великолепие Востока, которое они привозили с собой из заморских стран. Со времен экзархата сохранилась слабая связь зависимости Венеции от империи. Географическое положение города влекло за собой то, что преимущественно его граждане бороздили греческие воды своими торговыми судами. Уже в X в. они вели с Константинополем цветущую торговлю. Правда, перед отплытием их корабли, не без основания, строго осматривались, чтобы удостовериться в том, не нагружены ли они товарами, вывоз которых запрещен. Судовой груз оплачивался таможенной пошлиной в 50 солидов: однако, по просьбе венецианцев, благосклонно к ним настроенные императоры, Василий и Константин, сбавили с таможенной пошлины 17 солидов и передали ревизию высшему чиновнику, чтобы избежать хлопот, причиненных подчиненными. Алексей I Комнин в виде ответного подарка за военную помощь, оказанную Венецией во дни бедствий, предоставил венецианцам в столице участок земля, на котором они могли в большом числе селиться, могли выгружать товары, держать их в складах и приносить для продажи. В грамоте от 1082 г. император наделяет церкви Венеции, дожа и патриарха почетными подарками и жалует дожу титул протосеваста, а патриарху – титул ипертима, почетный титул знатнейших после патриарха иерархов империи. Он позволил венецианцам, чем они, впрочем, уже и раньше пользовались по праву, продавать и покупать в своей империи все, что они хотели, без уплаты каких бы то ни было таможенных пошлин, портовых денег, или налогов каких бы то ни было. Вскоре после этих успехов венецианцев начались Крестовые походы. Пизанцы и генуэзцы, давно с завистью смотревшие на доходную беспошлинную торговлю венецианцев в Византийской империи, воспользовались этими походами между прочим для того, чтобы приобрести также и себе торговые льготы и прочно утвердиться в Леванте. Алексей, конечно, не без основания не доверял крестоносцам и их итальянским союзникам. Однако, нападение Боэмунда Тарентского против Византийской империи побудили императора предоставить пизанцам в 1112г. выгодные торговые привилегии: они получили облегчение таможенных пошлин, а в столице им была предоставлена пристань и особый квартал. Они получили почетные места на богослужении в Св. Софии и на общественных играх на ипподроме. Вообще, бывшие раньше столь искренними отношения между Венецией и Византией становились все более и более холодными. Венецианцы встречали с величайшей дерзостью, как на это жалуется византийский историк Киннам, не только греков из низших народных классов, но и высоких сановников. Храбрый и энергичный сын Алексея, Иоанн Комнин, в высшей степени раздраженный высокомерием венецианцев, отказал им в утверждении привилегий, данных отцом. Последствием этого была морская война, в которой они обложили контрибуцией острова Ионийского и Эгейского морей, планомерно их разграбили и оккупировали в течение долгих месяцев. Греческий флот, когда–то владычествовавший на Средиземном море, пришел в такой упадок благодаря долгой систематическому пренебрежению к нему, что император Иоанн признал полезным, подавляя свое справедливое негодование, заключить договор с прежними верными союзниками, игравшими уже роль тягостных опекунов. Конечно, все привилегии, данные Алексеем, должны были быть подтверждены. Как все слабые люди, византийский император искал спасения, покровительствуя соперникам Венеции, но, в то время как эти последние пользовались полной таможенной свободой, пизанцы должны были уплачивать ее стоимости товара 4%, а генуэзцы до 1155 г. даже 10% таможенной пошлины. – При сыне и преемнике Иоаннa, Мануиле, Венеция поддержала императора в борьбе с Рожером. Граждане республики получили новые преимущества и под именем burgesioi могли даже войти в состав населения греческой империи: такие натурализировавшиеся венецианцы не были более принуждены, подобно иностранцам, жить в отведенных им кварталах, но могли селиться по всему Константинополю. Правда, такое привилегированное положение вызвало сильное раздражение среди греков, но Мануил дал почти такие же самые привилегии генуэзцам, чтобы воспользоваться их помощью против венецианцев и пизанцев. В 1170 г. между императором и Венецией дело дошло до открытого разрыва; он велел арестовать всех находившихся в империи венецианцев и конфисковать их имущество. В ответ на это греческие острова снова стали ареной грабежа и разрушения со стороны венецианцев, и в конце концов Мануил все таки был вынужден, за недостатком сильного флота, заключить еще раз с венецианцами мир и уплатить им высокое денежное вознаграждение. Дело дошло до жестокой борьбы между пизанцами и генуэзцами; эта борьба велась, как и позднее в эпоху Палеологов, главным образом на греческой почве, и беззащитное греческое правительство могло только бездеятельно смотреть на эти злоупотребления. Наконец, в 1170 г. были, по крайней мере, окончательно упорядочены отношения с генуэзцами, конечно, через предоставление им новых, гибельных для греческих финансов привилегий. Понятно, что греки были чрезвычайно раздражены этими договорами и прямо обвиняли императорское правительство в дружбе к латинянам; число латинских поселений в ту эпоху так возросло, что, по уверению эпископа Евстафия, в столице находилось тогда около 60.000 латинян. Только высокомерие и тягостный деспотизм латинян в империи объясняют то, что когда в 1182 г. гениальный, но преступный император Андроник Комнин устроил всеобщую латинскую „вечерню“ (резню), весь народ, как один человек, стал да его сторону. Но его героическая попытка освободить греческий народ, потерпела полное крушение: его преемники, Ангелы, снова повели политику по старому руслу дружбы с латинянами. Злополучное завоевание латинянами Константинополя, известное под именем четвертого крестового похода, доказало, что латиняне, хотя и были в состоянии совершенно дезорганизовать государство, построенное на единой центральной власти, однако, не могли заменить его чем–либо жизнеспособным. Наконец, после восстановления при Палеологах Римская империя превратилась в державу третьестепенного значения: венецианцы u генуэзцы господствовали в греческих водах, итальянская торговля с Левантом в два следующие столетия процветала, как никогда, но греки, как факторы силы, были совершенно лишены значения на своей собственной земле. В эту эпоху разложения о византийской торговле не может быть й речи: этот народ, который с древних времен и еще теперь, является гениальным по преимуществу в торговых предприятиях, в то время был так ничтожен, что турецкие завоеватели заключали договоры с Венецией и другими европейскими государствами, с греческими же своими поданными, напротив того, обращались как с vilis contribuens plebs ³⁹*. Падение греческой торговли доказывает, что греческая нация, по крайней мере на ближайшее время, прекратила существование не только политически. Позднейшее возрождение эллинов и новый блестящий расцвет их торговли выходят за пределы нашего рассмотрения.