Заключение

В Британском музее хранится папирус, содержащий гороскоп, написанный греческими буквами, но лишь частью на греческом языке; другая часть ещё в 1868 г. была признана египетской, и притом не коптской, а ещё восходящей к языческому автору.

Действительно, перед нами продукт первой половины II в. н.э., интересный образец египетского вокализованного текста, написанного алфавитным письмом с прибавлением нескольких демотических знаков.

Очевидно, ощущалась потребность в подобного рода текстах – люди смешанной культуры если и владели египетской речью, то едва ли были сильны в демотическом письме, а греки, конечно, были рады обзавестись египетскими чудодейственными текстами без необходимости усваивать египетскую грамоту. Да и сами египтяне не могли не оценить выгод алфавитного способа передачи таинственных слов с употреблением гласных, сообщающих большую точность их произношению, а следовательно, большую действенность. Аналогичное явление замечалось и в Вавилонии века на четыре раньше. Через полстолетия после лондонского гороскопа написан парижский большой магический папирус, также греческим письмом и также на двух языках. Содержание ещё языческое – заговоры с обращениями к Осирису и с бесконечными вариантами его мифов. Оказалось, что в Лейдене имеется демотический папирус, озаглавленный «Заговор Осириса» и представляющий первообраз написанного греческими буквами и отредактированного с изменениями, в числе которых особенно важным является упоминание Саваофа, «могучего ангела Михаила в руке Божией».

Итак, мы в международной и междурелигиозной сфере гностицизма, для которого египетская почва оказалась особенно благодарной. Ведь с самого начала своей культуры египтянин стремился усвоить себе «знание» пути ко спасению, хотя и представлял его себе грубо в виде знания «имён». И этими именами теперь пестрят продукты гностицизма, таинственные писания связываются с именами египетских богов – особенно Тота, Хнума, Исиды, приписываются египетским мудрецам Нехепсо и Петосирису. Большое количество «гностических», уже греческих папирусов, содержащих молитвы, заклинания и т.п., переполнено египетскими элементами и похоже иногда на переводы или пересказы соответствующих демотических произведений. Таким образом, египетской литературе открывался путь для влияния на весь окружающий мир в эту великую эпоху, с которой связана столь тесно вся последующая история человечества до нашей современности включительно²³¹. И если мы примем в соображение, что не одними магическими текстами исчерпывалось это влияние, то увидим, что исследование судеб египетской письменности за пределами её страны и эпохи могло бы быть столь же плодотворным и поучительным, как и рассмотрение роли египетского искусства на протяжении веков у различных народов; конечно, эта трудная задача едва ли скоро дождётся своего Биссинга.

Из различных родов словесности особенно много говорилось о роли египетских сказок в мировой литературе. Факт их наибольшей древности бесспорен, и распространение путём устной передачи не вызывает сомнений. Но в эпоху эллинизма делались и переводы египетских сказок на греческий язык. Мы уже говорили, что сам труд Манефона был своего рода основой «исторических» сказок в сокращённом изложении. В Лейденском музее греческий папирус из коллекции Анастаси содержит начало повести о царе Нектанебе, несомненно, представляющей пересказ с египетской. Царь в 16-й год своего правления просит у мемфисских богов сновидения и видит себя на корабле, где Исида, окружённая богами, сидит на троне, а «Онурис – по-египетски, Арес – по-гречески» жалуется ей на небрежение к его храму в Севенните, не законченному по вине какого-то сановника. Царь, пробудившись, наводит справки, узнаёт, что в храме всё готово, кроме иероглифических надписей, и вызывает из всех храмов лучших скульпторов. Когда им был предложен вопрос, кто исполнит задачу в скорейший срок, некий Петиисе из Афродитополя обещает окончить дело в сто дней. Отправившись с царём в Севеннит, он гуляет вблизи храма и встречает красавицу. На этом повесть обрывается; вероятно, в дальнейшем рассказывалось нечто подобное истории Сетона и Табубуи, как бог наслал искушение самонадеянному художнику. Может быть, дело кончалось персидским нашествием – мы знаем, что 16-й год Нектанеба был почти накануне катастрофы.

Другой греческий текст на папирусе III в. н.э., из коллекции эрцгерцога Рейнера в Вене, сам называет себя переводом, озаглавливая себя в послесловии, по обычаю египетских текстов: «Апология горшечника пред царём Аменофисом о будущей судьбе Египта». Перед нами защитительная речь бывшего жреца, почему-то ставшего горшечником и призванного за это (?) к ответу пред царя «Аменофиса»; он предсказывает Египту грядущие беды абсолютно в стиле Ипувера и Неферреху. И здесь говорится о непорядках в природе и управлении, но больше всего, как и там, о нашествии врагов, названных «опоясанными». Конец бедствиям положит возлюбленный царь, который сокрушит «опоясанных», разрушит их город, вернёт в Египет похищенные святыни... «Город при море» запустеет, его боги-покровители перейдут в Мемфис, и начнётся новое процветание этой древней столицы. Всё пойдёт правильным ходом, и живые будут желать, чтобы мёртвые воскресли и приняли участие в их блаженстве. Горшечник, не успев договорить, пал мёртвым. Царь скорбел и почтил его погребением в Гелиополе, а книгу его поместил в свою сокровищницу и показывал всем.

Всё в этом памятнике замечательно: и связь с классическими пророчествами древних времён, связь и в форме, и в изложении, и в идее, и несомненные следы переработки в эллинистическое время, когда вставили пророчество о запустении «Града у моря», т.е. Александрии, виновник благополучия которой Агафодемон (по Псевдокаллисфену), а вместе с ним и величие перейдут к древним египетским городам; не забыл автор и общего места эпохи – мотива о возвращении из Азии египетских святынь. Таким же образом даже это произведение египетской национальной реакции дошло до нас в греческом облике и является продуктом «эллинистической мелкой литературы», которая любила небольшие рассказы в форме протоколов, судебных актов, записок. Мы очень хорошо знаем, что именно такой род литературы процветал в Египте издревле – к нему относятся и официальные царские надписи, и многие литературные папирусы. Интерес к чудесному, к пророчествам, вообще к необычайному, также весьма сильный повсюду в эту эпоху, находил себе удовлетворение в подобного рода произведениях; египетская «помесь» могла быть исправным поставщиком богатого запаса своей сказочной литературы, приспособленное к потребностям времени и среды и оказавшей могущественное влияние и по форме, и отчасти по содержанию не только на эллинистические ареталогии²³², но и на христианские апокрифы и памятники апологии²³³.

К этому же роду литературы относятся и отрывки двух произведений в папирусах из Оксиринха. Первый из них, повествующий о силе и чудесах Имхотепа-Асклепия, возводится к тому же Нектанебу и также выдаёт себя за переводе египетского; второй озаглавлен «Зевса Великого Сераписа²³⁴ доблесть, или о сирийце-кормчем» и уже был, вероятно, чисто греческим произведением, написанным под влиянием египетских рассказов о чудесах богов, столь знакомых нам особенно со времени XXI династии.

В том же собрании опубликован ещё один любопытный греческий текст – длинные «славословия Исиды», представляющие типичный египетский гимн с нагромождением эпитетов, перечислением мест культа и т.п. Здесь египетская богиня выступает почитаемой во всём мире; кроме различных мест Египта, она известна и на Крите, и в Риме и сопоставляется со всеми греческими богинями. Автор – несомненно грек, усвоивший приёмы египетской богослужебной поэзии и этим открывший им распространение в эллинистических, гностических и христианских сферах.

Таким образом, и магические тексты, и сказки-легенды, и гимнология Древнего Египта пережили создавшую их культуру и, быть может, живут и до наших дней под многочисленными наслоениями. То же самое мы уже говорили и о некоторых памятниках египетской «науки», особенно медицины.

Большое распространение греческого языка даже среди чистокровных египтян, создавшее, как мы видели, даже особую греко-египетскую литературу, шло рука об руку с уменьшением числа владевших демотическим письмом, не говоря уже о иероглифическом. «Иерограмматов» становилось всё меньше и меньше: мы всё чаще встречаем надписи с незаполненными местами для иероглифов, с безграмотными иероглифами или исполненные демотическим письмом и даже на греческом языке там, где священные традиции требовали священного языка и священных письмен. Мы видели, что уже во II в. н.э. начинали вырабатывать греко-демотический алфавит для туземного языка. Дело это быстро пошло вперёд, когда пророчество великого Исаии приблизилось к осуществлению и когда «египетская рукотворенная» стали сотрясаться перед новой универсальной религией. Египтяне сделались ревностнейшими её последователями – ни одна страна не дала столько мучеников и подвижников.

Если есть доля правды в том мнении, что успехи христианства среди египтян могут быть объяснены протестом их против языческого римского правительства и даже отчуждённостью от собственных богов, ставших международными, то культурные связи с греками во всяком случае теперь не ослабли. Египетские боги на периферии собственного Египта на острове Филе ещё влачили своё существование до времён Юстиниана и даже находили ещё во второй половине V в. служителей, способных начертать демотическую надпись, во всей же остальной стране уже в IV в. господство греческого алфавита было безраздельно, и принятие христианства сделало для языка Евангелия больше, чем правительство в состоянии было сделать относительно языка управления. В текстах языческого времени, написанных алфавитным письмом, мы не встречаем греческих слов, тексты христианского времени пестрят ими; литература коптская в значительной степени является переводной с греческого.

В нашу задачу не может входить рассмотрение этого последнего периода письменности египетского народа, – письменности, питавшейся иными идеалами и питавшей иные социальные слои, но наша задача не была бы закончена, если бы мы не отметили тех черт, которые свидетельствуют о том, что и коптская литература всё-таки является созданием египетского народа²³⁵, что она выражает духовный мир потомков поклонников Ра и Тота и подданных Хеопса и Рамсеса. И само появление её было одним из результатов национальной реакции, особенно усилившейся в V в., когда антагонизм византийских греков и коптов уже совершенно обозначился. Эта реакция – явление всеобщее на берегах Средиземного моря, национальные культуры и литературы обязаны ему своим расцветом.

Арабское завоевание отторгло Египет от Византии и положило предел господству греческого языка; в первое время после него мы замечаем новый подъём туземной литературы, который, однако, продолжался недолго, так как страшная сила ислама и арабизма обнаружилась очень скоро. Последний подъём коптской литературы в X в. был уже криком отчаяния, попыткой спасти то, что ещё можно спасти. В коптских житиях мы находим отклики древних чудесных сказаний. Особенно ярко выразилась связь христианского Египта с классическим в произведениях, всегда бывших для последнего характерными, – в магических с медицинскими текстах и в так называемых исторических романах. Здесь народный египетский характер особенно проявил своё постоянство. От коптов дошло до нас большое количество рукописей магического содержания, есть несколько медицинских и даже относящихся к алхимии, большинство их могло бы быть вполне переписано демотической или даже иератической грамотой. Так, ещё в VIII в. копт не мог позабыть о своих древних богах: в двух магических папирусах Берлинского музея мы встречаем заговоры, в которых опять рассказываются истории о захворавшем молодом Горе, о Нефтиде и заботах Исиды; последняя опять указывает на важность знать её имя. Этот, несомненно, дошедший из глубокой древности заговор коптский автор счёл необходимым завершить припиской: «Я – тот, кто произносит, а Господь Иисус – тот, кто даёт тебе исцеление...» На коптском языке дошли отрывки версии романа об Александре, и в этом отношении Египет не выделяется из других стран Востока. Но характерным для него является пренебрежение исторической точностью при переводах таких трезвых писаний, как история патриархов и деяния соборов. Ещё более он оказался верен себе в «романе» о Камбисе. Здесь та же наивность, та же невозможная историческая обстановка, та же ненависть к персам. Но о туземном предании уже нет и речи, источниками автора являются исключительно Библия и классики... Чувствуется, кроме того, необычайный для копта воинственный задор и мания величия – Египту принадлежит едва ли не полмира.

Не подразумевал ли автор под персами арабов и не писал ли он в форме романов призывы к освобождению?

Но это было поздним раскаянием – арабская культура оказалась роковой для последней отрасли великой древнейшей цивилизации, и с XVII в. её язык уже влачит чисто искусственное существование.