Святость брачного союза

(Публичное чтение)¹.

Вступление. – Дикость и одичание. – Создание жены и установление брака, как духовно-нравственного союза. Браки ветхозаветных патриархов. – Законы Моисеевы, ограждающие святость брака. – Брак по учению Христа и апостола Павла. – Законы новозаветной Церкви, возникшие из понятия о святости брака. – Бракоборцы во времена ближайшие к апостольским. – Американские бракоборческие секты. – Бракоборство федосеевцев, нигилистов и социалистов. – Уклонение от брака по склонности к беспорядочной жизни. – Оскорбление святости брака со стороны супругов. – Современные толки о разводах и гражданских браках.

Святейший Синод православной русской церкви, по поводу горестного события 1-го марта минувшего года, обратился к чадам церкви с пастырским посланием, в котором, исповедуя грозное посещение гнева Божия за наши грехи, призывает всех к покаянию. Между грехами, навлёкшими гнев Божий, св. Синод указывает на нестроения в семейной жизни. Обязанность противодействовать им, равно как и всяким другим нестроениям в жизни нравственной, господствующим в обществе, лежит преимущественно на служителях церкви. Принимая к сердцу эту святую обязанность, мы в настоящий раз берём на себя труд занять внимание досточтимого собрания чтением о святости брачного союза, в виду фальшивых ходячих воззрений на этот предмет и грубых грехов, имеющих связь с ними.

Есть теория, которая утверждает, что человеческий род начал историю своего существования с дикого состояния, близкого к жизни бессловесных, и что он стал выходить из этого состояния медленным путём постепенности. Прошло несколько тысячелетий, прежде чем животные инстинкты сменились в людях разумными и нравственными потребностями, прежде чем они дошли до состояния, которое принято называть культурным или цивилизацией. Само собой разумеется, что по смыслу этой теории у первобытных людей не было понятия о браке, как о союзе не физическом только, но и нравственном. Возможно было одно дикое половое совокупление с кем попало. Сношения полов были чисто случайные, непрочные и кратковременные, – в основании их не лежало никакого нравственного обязательства. Дети, рождавшиеся от таких родителей, не знали, кто у них отец, – знали одну мать и то до тех пор, пока находились на её руках, пока питались её молоком. Как только они становились на ноги и начинали жить сами по себе, у них, как и у бессловесных, порывалась всякая связь с матерью. Так проповедует теория, опираясь на том, что и в настоящее время у некоторых племён, не вышедших из дикого состояния, брака тоже нет.

Но так ли говорит история, не та история, которая созидается на основании данных, допускающих разнообразное до противоречия толкование, на основании археологических открытий и геологических исследований, доказывающих якобы неоспоримо, будто дикость была первоначальным состоянием человечества, но история подлинная, сообщающая сведения о начале человеческого рода не догадочные, не предположительные, но твёрдые и положительные? К счастью, мы имеем такую историю; до нас из глубины тысячелетий дошёл письменный исторический памятник, значения которого можно не ценить только под влиянием предвзятых мнений не в пользу его. Что же открывается при знакомстве с этим памятником? Открывается, что дикость, которую почитают первоначальным состоянием людей, отнюдь не есть первоначальное состояние: что ей предшествовало высокое духовное совершенство. Человек ниспал с этой высоты и падая глубже и глубже, дошёл до дикости, точнее – до одичания, в котором утрачены были первоначальные воззрения на брак, как на союз нравственный, и сменились владычеством грубых животных инстинктов. Раскрываем книгу Бытия, и вот что узнаём на первых страницах её.

Человек является на свет Божий венцом земных творений. Самым образом сотворения он поставляется на неизмеримую высоту пред ними. Прочие земные существа получают бытие по единому божественному повелению, и души животных вместе с телами в одно и то же мгновение творятся и притом из одного и того же вещества, – из земли и воды. Но в создании человека видно многосложное действие Божеского всемогущества. Созданию человека предшествует совещание между лицами Св. Троицы. Потом тело человека образуется из земной персти, но душа творится чрез непосредственное дыхание уст Божиих. В отличие от всех живых существ человек украшается образом и подобием Божиим, т. е. получает начатки духовных совершенств Божиих и способность к нескончаемому духовному развитию, – и вместе с тем даруется ему владычество над земными тварями, которое он вскоре проявил в наречении имён животным. Как всё это не похоже на воображаемое некоторыми первоначальное сходство человека с животными!

В создании жены для Адама и в установлении брака усматривается новое не менее разительное свидетельство о превосходстве человека пред животными. Животные мужеского пола творятся в одно мгновение с животными женского пола и притом творятся вдруг в огромном количестве. Надлежало сотворить и для человека парное ему существо. Сам Господь, когда сотворил Адама и водворил его в раю, сказал: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответствующего ему (Быт. 2:18). Сколько времени прошло между сотворением мужа и сотворением жены, неизвестно; но важно то, что был промежуток, большой или малый – всё равно. Это обстоятельство весьма знаменательно в устроении супружеского сожития. Мужу потому не вдруг даётся жена, как это было в мире животных, что муж, прежде чем получить жену, должен был додуматься до необходимости иметь её, сам восчувствовать потребность в ней. Творец готов был дать ему жену, но Он ожидал запроса, чтобы сделать предложение. Дару предшествовало свободное желание получить его. Господь не навязывает Адаму дар, являя уважение к нравственной свободе существа, которое Он же одарил разумом и свободой. Таким образом предполагалось присутствие в человеке нравственного начала, когда его свободному усмотрению предоставлено было решить, нужна ли ему жена. Если подобное право не дано было животным, то это потому, что они лишены начала нравственной свободы.

Посмотрим теперь, как Адам воспользуется предоставленным ему правом решить вопрос о жене. По манию Творца являются к нему, как своему владыке, представители разных пород животного царства, – зверей и птиц. Адам уже пользуется даром слова и соответственно отличительным их свойством вслух нарекает им имена. Но не обретеся между ними помощник подобный ему (Быт. 2:20). Это значит, что между неразумными он не нашёл ни одного разумного существа, с которым бы он мог разделить владычество над земными тварями, предстоявшие ему труды, мысли и чувства. Членораздельные звуки, в которые он облекал свои мысли и суждения, замирали в воздухе без разумного на них отзыва, мысли оставались без обмена. Окружённый многочисленными животными, Адам не мог не почувствовать своего одиночества. Силой свободного рассуждения он пришёл к мысли о неполноте своего существа, о нужде для восполнения себя в подобном ему существе. А под влиянием наблюдения, что окружающие его животные сотворены четами, с этою мыслью соединилось в нём желание сожития с существом не только подобным ему по природе, но и парным ему. Это в высшей степени знаменательно. Здесь заранее предуказано свойство отношений мужа и жены: в мысли Адама эти отношения чужды животного характера, – ему нужна была помощница подобная ему, следственно помощница не в одних телесных трудах, но наипаче в нравственном смысле. Как хорошо было бы, – рассуждал он про себя, – иметь подле себя существо, которое бы меня понимало, принимало участие в моём господстве над миром неразумным и заодно со мною стремилось к достижению высоких целей, указанных мне Творцом!

Идея помощницы в этом смысле могла возникнуть в голове только человека, а отнюдь ничего подобного этой идее не могло зародиться в душе бессловесной твари. И только потребность помощницы в указанном смысле могла послужить основанием сожития мужа и жены, могла возвысить это сожитие до нравственного достоинства. Пойдём далее. Господь созидает Адаму жену из ребра его. Этим способом сотворения жены Господь даёт уразуметь, что муж и жена в человеческом роде предназначаются для сожития более тесного, чем четы животных (самки и самцы). Животные женского пола произошли не от животных мужеского пола, а отдельно, из одинакового с ними вещества. Это значило, что те и другие не связаны законом неразрывного сожития. Единственная цель создания животных по четам состояла в распространении рода; а для достижения этой цели четам животных нет необходимости в неразрывном сожительстве. Не такие отношения предназначены мужу и жене в человеческом роде. Происхождение жены от мужа знаменует, что они сотворены для неразрывного единения не только физического, но и нравственного, что они должны блюсти супружескую верность, принадлежать друг другу нераздельно и сожительствовать не для рождения только детей, а вместе для воспитания их общими усилиями. Долг неразрывного сожития может быть исполнен только в единобрачии. Мысль о единобрачии вытекает также из сотворения одной только жены для мужа. «Если бы Бог хотел, – говорит святой Златоуст, – чтобы жену оставляли и брали другую, то сотворил бы одного мужчину и много женщин». Если бы, – прибавим, – Богу угодно было мужу в одно время иметь несколько жён, то Он дал бы Адаму несколько жён. Единобрачие подтверждено словами Господа, которые изрёк Он (Мф. 19:4–5) чрез Моисея или чрез Адама, по поводу создания Адаму жены из ребра его: сего ради (т. е. вследствие того, что жена от мужа взята бысть) оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей: и будет два в плоть едину (Быт. 2:24). К многожёнству неприменимы ясные слова: будут два, – именно двое, не больше, – единой плотью, как бы одним лицом. Само собой разумеется, что плотское единство в сем случае основывается на нравственном начале, на сознании нравственного закона или долга супружеской верности, нераздельного сожития; ибо только это сознание может удерживать человека от увлечений чисто животных, обуздывать чувственные инстинкты, не разбирающие, что законно, что нет. Мысль о нравственном характере отношений вытекает также из слов Адама, увидевшего в первый раз жену: «се ныне кость от костей моих и плоть от плоти моея. Сия наречется жена (иша, то есть мужиня), яко от мужа (иш) взята бысть сия» (Быт. 2:23). Ближайшим образом Адам, произнося сии слова, имел в виду физическое единство с женой, от него происшедшей с одинаковой с ним природой, и отличающейся от него только полом; но нельзя не признать, что в то же время он, хоть и не вполне ясно, сознавал обязанность жить с ней душа в душу, как с существом, обладающим одинаковыми духовными человеческими достоинствами, ибо она такой же человек (иша) как и он (иш); сознавал, что он не может отделять интересов своей жизни от её интересов: не может например унизить жены не унижая себя самого; сознавал, что он должен заботиться о жене, любить её, как самого себя, – ибо «никтоже когда плоть свою возненавиде, но питает и греет ю» (Еф. 5:29).

Весьма далее знаменательно то, что Бог не только создал Адаму жену, но и привёл её к нему (Быт. 2:22). Если Господь не предоставил одному инстинкту соединение мужа и жены, a счёл нужным явить своё непосредственное участие в устроении их супружеских отношений, если Он сам привёл жену к мужу, – то что это значит, как не то, что Господь сообщил особенное благословение и освящение их супружескому союзу? В акте приведения самим Богом жены к мужу, заключается первообраз тех религиозных действий, которыми впоследствии принято освящать брачные союзы.

Создание жены от мужа указывает, наконец, на зависимость её от мужа. по слову апостола, «муж есть глава жены (1Кор. 11:8), и на жене отражается слава мужа (1Кор. 11:7), ибо не муж от жены, но жена от мужа, и не муж создан для жены, но жена для мужа» (1Кор. 11:8–9). Эта зависимость жены от мужа должна была увеличиться после грехопадения. «И той тобою обладати будет» (Быт. 3:16), – сказал Господь жене, изрекая ей свой приговор в наказание за то, что она не только сама преступила заповедь Божию, но и вовлекла в преступление мужа. Эта зависимость жены от мужа была тяжела особенно в язычестве, – язычество смотрело на неё, как на невольницу. Христианство утвердило равноправность жены и мужа; ибо во Христе Исусе нет мужского пола и женского (Гал.3:28; Еф.5:22). Но и христианская вера внушает жене, что она, равноправная с мужем в религиозном отношении, не должна забывать своего подчинения ему, как своему главе, во всех других отношениях, – должна повиноваться мужу, как Господу (Еф. 5:22). Таким образом женский вопрос, поднятый с особенной настойчивостью в наше время, с самого начала истории человечества решён не так, как хотелось бы современным ревнителям женской эмансипации.

Из сделанного нами анализа обстоятельств установления брака открылось, что брак есть не физический только, но и нравственный союз, – неразрывный, исключающий многожёнство союз, – благословенный Богом союз, следственно святой союз.

Обратимся к дальнейшим временам. Закон о единобрачии был свято соблюдаем допотопными патриархами. Отступление от этого закона представляет один пример – Каинита Ламеха (Быт. 4:19–22). Что после потопа до Моисея господствовало единобрачие, это открывается из того, что Авраам думал передать права наследования на своё имущество постороннему лицу, потому что не имел детей от законной жены (Быт. 15:2–3), тогда как, если бы в обычае было многобрачие, он мог бы взять другую жену и прижить от ней желанного наследника – сына. Сын Авраама Исаак имел одну жену – Ревекку. Иаков был женат на двух жёнах; но это, как известно, произошло не от доброй его воли, а от того, что он был обманут своим тестем и принуждён был жениться на нелюбимой им Лии единственно потому, что иначе мог лишиться руки Рахили. Если брат Иакова Исав женат был на двух хананеянках и сверх того на одной единоплеменнице (Быт. 28:9; 36:2), на это надо смотреть как на проявление чувственной необузданности Исава; по этой причине он пренебрёг правом первородства, – она же увлекла его к пренебрежению обычая единобрачия.

Женитьба Исава на двух хананеянках причинила много горя родителям его не потому только, что была нарушением этого обычая, но также потому, что хананеи были нечестивым племенем. Вот почему Исаак заповедал Иакову не брать жены из дочерей хананейских (Быт. 28:1,6). Только уважением к нравственно-религиозному значению брака можно объяснить то, что во дни патриархов нетерпимы были брачные союзы с иноплеменницами.

Наложничество существовало даже в среде благочестивых патриархов, как показывают примеры Авраама и Иакова; но оно было следствием ревности их законных жён иметь детей по крайней мере чрез своих рабынь: оно навязываемо было мужьям жёнами. О разводах во дни патриархов нет известий.

Были ли какие религиозные обряды при заключении брака, нет известий в библейских сказаниях до Моисея и после Моисея. Но в позднейшее время был употребляем следующий обряд, вероятно сохранившийся от древнейших времён: отец жениха брал невесту за руку, подводил её к сыну и сложивши их правые руки, благословлял их, говоря: «да будет Бог Авраама и Иакова с вами, да соделает Он вас счастливыми. Живите честно, я вас благословляю». (Брачное право древнего Востока. А. Осипова 1, 186).

После патриархов святость брачного союза была ограждена законами Моисея. Порча нравов, проникавшая в среду народа Божия от язычников, могла бы самым пагубным образом отозваться на супружеских отношениях, если бы её влияние на них не ослаблено было законами Моисея. Правда, Моисей не возбранил двоежёнства и вообще полигамии, имея в виду любовь евреев к многочадию и воззрение их на него, как на действие благословения Божия; но при этом он дал предписания, которые в значительной мере должны были препятствовать распространению полигамии (Исх. 21:9); (Лев. 18:18), (Втор. 21:15–17). Так царям, которые более других имели бы средств к содержанною многих жён, закон Моисеев запрещает умножение их (Втор. 17:17). Стало быть, подданые ещё больше должны были ограничивать себя в этом отношении.

Далее: закон Моисеев не позволяет быть скопцам в сонме Господнем (Втор. 23:1), и чтобы внушить отвращение к скопчеству, даже оскоплённых скотов признаёт нечистыми, негодными для жертвоприношения (Лев. 22:24). Но без евнухов не могут существовать гаремы. Отсутствие скопцов в народе избранном было причиной, что цари Израильские, которые, в противность закону Моисееву, не желая стоять ниже иноземных восточных царей, имели многолюдные гаремы, вынуждены бывали выписывать стражей для них из-за границы (Археол. Яна).

Законы телесной чистоты в соединении с супружескими обязанностями (Лев. 15:18), представляли новые затруднения для многоженцев.

Запрещение вступать в супружества с хананеянками, как опасные для благочестия народа Божия (Втор. 7:3), (Исх. 34:16), имело также связь с уважением к святости брака. Свидетельством того же уважения служило запрещение вступать в брак в близких степенях родства, как это было в обычае у большей части языческих народов, в особенности у племён хананейских². Открывать наготу ближних родственников значило осквернить себя и святую землю: пусть сквернят себя этим другие народы, отвергнутые Господом (Лев. 18:6–24). Кто возьмёт себе жену и мать её, тот должен быть сожжён вместе с ними (Лев. 20:13–16).

Для обуздания чувственности закон требует умеренности в супружеских наслаждениях. В иное время они даже совершенно запрещались. «К жене в отлучении нечистоты да не внидеши», и в случае неповиновения узаконяется: «да истребятся оба от рода их» (Лев. 18:19; 20:18).

В тех же нравственных целях закон строго карал за прелюбодеяние и потерю девства. За нарушение супружеской верности подвергались смертной казни не женщины только, как это было в законодательстве древних народов и позднее у римлян, – но и мужчины (Лев.20:10–12; Втор.22:22).

К поддержанию уважения к святости брачного союза направлены были также Моисеевы законы о разводе. По снисхождению к жестокосердию, к грубости евреев, хотя им дозволен был развод с жёнами, но при условиях довольно стеснительных. Право искать развода предоставлено было одному мужу; он был единственным судьёй в этом деле. Но это право отнималось у мужа, если он вынужден был жениться на обольщённой им девице (Втор. 22:18–29), или если он в первый день брака оклевещет молодую жену в несохранении девства до брака. В последнем случае, когда клевета обнаружится, клеветник в наказание за оскорбление, нанесённое им жене, не только не мог развестись с нею во всю жизнь, но ещё подвергался телесному наказанию и денежному штрафу (Втор. 22:13–19). Свободе развода не благоприятствовало также то, что развод должен был происходить не по своенравию мужа, но вследствие преступления, за женой им замеченного, – вследствие того, если он найдёт в ней «нечто срамное» (Втор. 24:1). Нечто срамное могло относиться и к супружеской неверности. Но закон не требовал от мужа формальных доказательств этого преступления, конечно, по человеколюбию, ибо такие доказательства могли бы иметь следствием осуждение виновной на смерть. Притом по какой бы причине ни происходил развод, он должен был происходить не словесно, а письменно. Для составления письменного акта надобно было обратиться к левитам, как общественным писцам; для подписания его надобно было подыскать свидетелей. Эти формальности требовали немало времени и хлопот. Это способствовало к охлаждению первых порывов негодования на жену и к беспристрастному обсуждению дела, тем паче что и посторонние лица, которых надлежало вводить в дело, особенно левиты, как блюстители и толкователи закона, могли делать попытки к примирению супругов.

Наконец закон Моисеев с целью ограждения святости брака запрещает восстановление расторгнутого супружества, как скоро отпущенная жена нашла себе нового мужа, – даже в том случае, когда бы новый брак её прекратился смертью её последнего мужа или разводом с ним. Вторичное принятие такой жены было бы, по словам закона, мерзостью пред Господом и осквернением святой земли (Втор. 24:4). Жены в таких случаях менялись бы как имущество и обращались бы в вещь, которая по прихоти стала бы переходить от одного к другому и снова возвращаться к своему прежнему владельцу. Брак утратил бы тогда нравственное значение. Вот почему своевольные разводы были строго обличаемы пророком Малахией, как противные духу Моисеева закона (Мал. 2:14–16).

Нравственно-религиозное значение брака ещё более возвышено со времени пришествия Христова. В сем отношении уже то знаменательно, что сам Господь Исус удостоил своим присутствием брак в Кане Галилейской и совершил здесь первое известное чудо. На присутствие Христа на брачном канском торжестве церковь взирает, как на изъявление благословения законному браку. В чине венчания она исповедует, что Христос «пришёл в Кану Галилейскую и тамошний брак благословил, да явит, яко Его воля есть законное супружество и еже из него чудотворение, что Он сподобил в Кане Галилейской явить досточествость брака», – и умоляет Его, чтобы Он «благословил совершаемое бракосочетание невидимым своим присутствием, как Он благословил брак в Кане своим пришествием» (1-ая молитва в чине венчания и молитва по Евангелии). Брак есть основа семейной жизни. Нельзя поэтому не видеть особенного благоволения Божия к ней в том, что как первым делом Творца по создании мужа и жены было благословение им плодиться и размножаться, так одним из первых дел Обновителя человечества было благословение брачного сожития и чадородия, с тем, без сомнения, чтобы члены семьи были вместе членами Его Церкви. Но Христос не ограничился тем, что подтвердил изначальное благословение брачной жизни. Он ещё восстановил в первоначальной силе закон о браке. Вопреки Моисееву закону, дозволявшему, хотя и затруднявшему расторжение брака, и особенно вопреки мнению фарисеев, допускавших безусловную свободу развода, новый законодатель Христос решительно воспрещает развод. На вопрос фарисеев: «по всякой ли причине позволительно разводиться с женою»? Он указал на первоначальный закон единства и неразрывности брака, установленный при самом сотворении первой четы, и прибавил: «еже Бог сочета, человек да не разлучает». Но фарисеи не удовлетворились Его ответом и сказали Ему: «как же Моисей заповедал давать разводное письмо?» Иисус, не подрывая авторитета Моисеевой заповеди, объяснил её происхождение жестокосердием, т. е. грубостью евреев. Указывая на эту грубость, Христос, по словам Златоуста, имел в виду то, что евреи неспособны были с кротостью, терпением и самоотвержением переносить недостатки жены; потому Моисей с намерением предотвратить одно зло – большее – допущением другого меньшего, дозволял им развод, – не дай им этого дозволения, они пожалуй стали бы убивать жён. «Изначала не так было», – сказал Христос фарисеям, и продолжал: «кто разведётся с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует, и женившийся на разведённой прелюбодействует» (Мф.19:3–9; Мк.10:2–12). А в другой раз Он сказал, что даже разведённой жене, хотя бы она была безвинно оставлена мужем, даётся повод прелюбодействовать (Мф. 5:32). Само собой разумеется, что слова Христовы, не благоприятствуя разводу, вместе с тем исключают мысль о дозволительности многожёнства.

Св. апостол Павел не только повторяет учение Христа о нерасторжимости брака вообще (1Кор. 7:10), но ещё проповедует о нерасторжимости смешанных браков, т. е. браков лиц, из которых одно по вступлении в брак приняло христианскую веру, другое же осталось в язычестве. Апостол утверждает, что неверующий муж освящается верующей женой, и может быть спасён ей, равно как и неверующая жена освящается и может быть спасена верующим мужем. Расторжение таких браков может быть допущено только в том случае, если того пожелает неверующее лицо (1Кор. 7:12–16). Но если не лишён святости брак христианина с язычницей или христианки с язычником, то не паче ли свят брак чисто христианский? И эту-то святость христианского брака имеет в виду апостол, когда говорит, что вдова может вступить во второй брак точию о Господе (1Кор. 7:39). Выражение: о Господе, даёт видеть, что брачный союз христиан должен совершаться с мыслью о Господе, во имя, во славу Его, следственно иметь религиозное освящение. Разумеется ли в сем случае освящение брака чрез особое священнодействие, именно Таинство, – не видно. Зато апостол довольно ясно говорит о Таинстве Брака в другом месте. Учение о сем Таинстве содержится в следующих его словах: тайна сия, – то есть тайна отношений мужа и жены, как единой плоти (о чём была у него пред сим речь), – велика есть. Аз же глаголю во Христа, и во церковь (Еф. 5:32). Сими словами апостол возвышает христианский брак до значения союза Христа с Церковью. Союз Христа с Церковью, как главы с телом, есть союз таинственный, ибо непостижимый. На эту таинственность указывает союз мужа с женой – физический и нравственный, ибо, по словам св. Златоуста, также представляется нечто непостижимое в том, как это человек для жены бросает самые кровные связи с отцом и матерью, и сливается с существом, дотоле ему чужим.

Далее, что главнее всего в учении о браке, как Таинстве, – союз Христа с Церковью есть союз благодатный, устрояемый посредством Таинства Крещения, чрез которое члены Церкви облекаются во Христа, т. е. вступают в такое близкое общение с Ним, как рубашка близка к телу. Соответственно сему и христианскому браку потребна благодать, которая и сообщается ему в Таинстве; без неё он не может быть образом союза Христа с Церковью. Ибо что требуется для того, чтобы брак был достойным образом этого таинственного союза? Требуется, по слову апостола, следующее: «якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем. Мужие любите своя жены, якоже Христос возлюби Церковь и себе предаде за ню» (Еф. 5:24–25). Здесь апостол установляет такое отношение между мужем и женой, которое может быть соблюдаемо не иначе, как при содействии всесильной благодати. И эта благодать сообщается в Таинстве Брака. До̒лжно думать, что сам Христос установил это таинство, тогда ли, когда Он изрёк: «яже Бог сочета, человек да не разлучает» (Мф.19:6; Мк.10:9), – или в промежуток времени между своим воскресением и вознесением на небо, когда Он преподавал апостолам наставления об устроении Царствия Божия, т. е. своей Церкви (Деян. 1:3).

Чин священнодействия брака, как Таинства, не вдруг, без сомнения, принял настоящий вид, но постепенно развивался, как и все церковные службы. Что церковное благословение и освящение для брака во все века существования Христовой Церкви признаваемо было необходимым, это видно из многочисленных свидетельств в писаниях отцов и учителей Церкви и в правилах соборных. Нам недостало бы времени перечислить все эти свидетельства (см. их в Догматических Богословиях преосвященных Макария и Филарета Черниговского). Заметим только, что в греко-римской империи церковные правила относительно брака долго не находили поддержки в гражданских законах, сохранявшихся от времён язычества. Уже со времён Иустиниана законодательство гражданское по отношению к бракам начало приближаться к церковному. Иустиниан по крайней мере требовал, чтобы брак заключался при свидетелях духовных и при церковном чиновнике (екдике). Император Лев Мудрый около 900 года издал закон о том, чтобы браки, заключаемые без священнического благословения, не считались действительными, – и дозволенное до сего времени гражданскими законами наложничество запретил. Император Алексей Комнин (1081–1118) издал постановление о церковном венчании браков, ещё более строгое и решительное. До сего времени вступали в брак с церковным благословением только свободные граждане, рабы же лишаемы были сего благословения произволом господ. По законам Римской империи раб был собственностью господина, как вещь. Права, принадлежавшие свободному гражданину во всех его состояниях, даже в жизни семейной, для раба были чужды, и потому рабы не могли состоять в действительном брачном союзе, а могли находиться только в незаконном сожительстве с жёнами. При распространении христианства языческий взгляд на рабство не вдруг мог примириться с новым учением о равенстве рабов и господ пред лицом Веры. Этот взгляд удержался и в брачных делах рабов-христиан: господа не дозволяли им венчаться по-церковному из опасения, что рабы, пользуясь с ними одинаковыми правами в недрах Церкви, сделаются свободными. Алексей Комнин объявил, что господа, сочетавающие своих рабов без священнословия, утверждают блудное сожитие, и что если они по-прежнему будут поступать так с рабами, то не только повинны Божию гневу, но и лишены будут власти над рабами. На Руси в первые времена христианства церковный брак был тоже преимуществом лиц высшего сословия, а люди низшего класса жили с жёнами без венчания. Но против этого беззакония восставали пастыри русской Церкви и непокорных церковным постановлением, вчиняя с блудниками, отлучали от Церкви.

Мысль о святости христианского брака сказалась в церковных законах о недозволении брака в известных близких степенях родства кровного и свойства̒, в родстве от святого крещения. Не только венчание, но и предшествующее ему обручение, которое в древности совершалось иногда за насколько лет пред браком, почитаемо было столь священным, что с обручённою уже не мог другой вступать в брак при жизни жениха (Шест. соб. 98).

Соответственно понятию о святости христианского брака венчание в древности соединялось с причащением Св. Таин, a потому совершалось за литургией. Когда же оно совершалось после литургии, то жених и невеста во время самого венчания причащались преждеосвящённых Даров, при чём священник возглашал: «святая святым». По правилу Карфагенского собора (13) новобрачные, ради благоговения к совершённому над ними Таинству, должны пребывать первую ночь в девстве.

Строгие церковные наказания за нарушение супружеской верности (отлучение от причащения Св. Таин на 7–15 лет) также свидетельствуют, как высоко Церковь смотрит на святость брака. О том же свидетельствует воззрение Церкви на вторичные браки. Церковь никогда не запрещала вторичных браков, напротив отвергала, как ложное, мнение некоторых еретиков (Монтанистов и Новатиан), которые хотели за двоебрачие отлучать от церкви. Впрочем, согласно с учением ап. Павла, церковь всегда воспрещала поставлять в священные степени двоеженцев. Кроме того, двоеженцам запрещалось причащаться Св. Таин на один год, троеженцу – на три года, в наказание за недостаток терпения, самообладания и преданности в волю Божию. В чине венчания второбрачных преобладают молитвы о прощении им греха плотской немощи, побудившей их вступить в новый брак. По Василю Великому, третий брак только лучше распутства. Даже язычники в этом отношении были строги. Солон определил тяжкое наказание тому из афинских граждан, кто решился бы дать своим детям мачеху.

О несовместности полигамии с христианством и говорить нечего. Мормоны за учение о полигамии лишены покровительства законов даже в такой либеральной стране, как Северо-Американские Штаты.

Ограждая святость брака, церковь подвергла анафеме бракоборцев (Прав. Апост. 5. 51. Гангр. 19. 14). О появлении их предрёк ап. Павел (1Тим. 4:2–5). По учению евангельскому и апостольскому девство одобряется, даже предпочитается браку; но оно никому не вменяется в непременную обязанность, а предоставляется только хотящим и могущим вместить. По слову апостола, «брак (сам по себе) честен и ложе (супружеское) нескверно» (Евр. 13:4). Не так смотрели на брак появившиеся после апостолов лжеучители. Они гнушались браком, как делом греховным, и старались распространить своё гнушение повсюду, так что, если бы восторжествовало их лжеучение, род человеческий скоро исчез бы с лица земли, а вместе с тем и церковь. Апостол называет бракоборцев, имеющих появиться между христианами, лицемерными лжесловесниками, сожжёнными совестью. Это звучит, что они будут возбранять брак во имя благочестия, почитая брачную жизнь препятствием к спасению; но благочестие их будет лицемерно, ибо недобросовестно, т. е. гнушаясь браком, они будут вести жизнь распутную, каковыми и были многие из бракоборцев, появившихся вскоре после времён апостольских. Бракоборство господствовало в сектах ессеев, Сатурнина, Василида, Маркиона, потом у энкратитов, манихеев, евстафиан и друг. По учению этих сектантов, заимствованному из восточной философии, брак произошёл от злого начала. Потому некоторые из них, осуждая брак, предавались необузданному разврату, оправдывая себя тем, что тело есть произведение диавола и потому назло ему надобно измождать тело посредством распутства.

Бракоборцы по убеждению существуют и в наше время. Их немало в Америке, обильной всякого рода сектами. Там есть так называемые библейские коммунисты, которые проповедуют всеобщий брак, – пантагамию. Они признают нездоровой и гибельной исключительную привязанность двух особ друг к другу. В домашнем быту у них господствует кровосмешение, так что одна и та же женщина бывает и сестрой, и женой своего мужа.

Шекеры, тоже американские сектанты, называют себя сынами благодати, верят, что наступило воскресение мертвых, и согласно словам Спасителя, что по воскресении люди ни женятся, ни посягают, но живут как ангелы, – отрицают брак, как не нужный для ангелов.

Тункеры же презирают брак как зло, отвергают его, как одно из таких учреждений, которые исполнили своё назначение и теперь исчезли, по крайней мере насколько это касается избранных детей благодати³.

Обратимся к русским бракоборцам. Главные между ними – беспоповцы федосеевского толка. По их учению, брака со времени патриарха Никона нет, потому что некому венчать. Наступило царство антихриста. Не только священники, но и гражданские власти, начиная с царя, суть слуги антихриста. Государственные гербы на монетах и на документах – печати антихриста.

Федосеевцы проповедуют безбрачие; но это не значит, что они проводят девственную жизнь. Их секта позволяет своим последователям как в мире живущих, так и подвизающимся в общинах или монастырях блудное сожитие, к общему соблазну сограждан и крайнему несчастью незаконнорождённых детей. Блудное сожитие они хоть и почитают грехом, но, при отсутствии благодати Таинства Брака в антихристово время, грехом извинительным и легко очищаемым. «Женатые грешат, да не каются, а мы грешим, да каемся», – говорят они. Вражда к браку выражается у них и в других более грубых поговорках⁴. Детей от блудного сожития они не всегда держат при себе, но сбывают их в воспитательные дома, a прежде даже убивали и топили их в знаменитом Хапиловском пруде. Почитая брак непростительным грехом, федосеевцы поступающих в их общество женатых людей разлучают с жёнами. Те же, которые по переходе в их секту вступают в брак, совершаемый чрез родительское благословение, называются у них новоженами и, как величайшие грешники, не допускаются в общение с ними в молитвах, пока не разведутся. Детей, рождённых от новоженов, федосеевцы или не крестят, или если окрестят, то с тем, чтобы матери не кормили их грудью и своим молоком не оскверняли их.

Такова бракоборная секта, уничтожающая в корне семейную жизнь, враждебная церкви и вредная государству. Между тем, как ни дико, как ни безнравственно учение этой секты, за неё, как и вообще за раскол, стоят многие органы гласности. Раздаются громкие жалобы на стеснительные для раскола законы, на неуважение к свободе совести. Против свободы совести никто, конечно, не думает восставать, запрещается только оказательство раскола, стесняется свобода его распространения. Но защитники раскола требуют для него безусловной свободы в богослужении и в распространении его учения даже путём печати. Нас возмущает сквернословие на улицах и на площадях; но в случае, если бы расколу разрешено было защищать себя и распространяться посредством печатной гласности, – это было бы ничем не лучше сквернословия: не только против церкви, но и против гражданской власти посылались бы тогда в печати омерзительные выражения, какие только может придумать заклятый враг церкви и государства. Защитники раскола не боятся торжественного поругания церкви, лишь бы господствовала свобода выражения мнений. И пусть бы требовали этой свободы ни во что не верующие и вместе враждебно относящиеся к существующему государственному строю: они вступаются за раскол потому, что стоят на одной с ним почве вражды к церкви и иногда к государству. К сожалению, и между ревнителями православия есть многие, которые тоже стоят за свободу раскола и которых ревность к православию омрачается враждой к православному духовенству. Духовенство, по их словам, ничего будто (!) не делает для противодействия расколу путём убеждений, но оно пробудилось бы от постыдной спячки, если бы стало лицом к лицу пред расколом свободным в своих действиях. Справедлив или нет расчёт таких защитников свободы раскола, но во всяком случае сочувствием к свободе раскола и ожесточёнными нападениями на духовенство они сильно поддерживают раскол в его упорстве против истины. Предоставляя одному духовенству обличать и обращать раскольников, они ни одним словом не проговорятся для вразумления их.

Все исчисленные бракоборцы восстают против брака по религиозным побуждениям. Но есть и такие, которые отвергают брак во имя чисто животных побуждений. Разумеем наших социалистов и нигилистов. Вместо брака они проповедуют проституцию. «Нельзя считать падением, – говорят и пишут они, – если женщина предаётся с полнейшей свободой половому наслаждению любовью. Действительное падение – брак. Проституция выше брака и против публичных женщин могут восставать только чопорные пуристы формального целомудрия» (см. изложение их учения в Русском Вестнике 1881 г. ноябрь, стр. 99). Дай волю этим бракоборцам, они весь мир готовы были бы обратить в непотребный дом.

К бракоборцам до̒лжно отнести наконец тех, которые уклоняются от брака затем только, чтобы пожить в своё удовольствие. Брачная жизнь пугает их сопряжёнными с ней тяжкими заботами и обязанностями. То ли дело, рассуждают они, не отказывать себе ни в чём, и всеми удовольствиями наслаждаться спокойно, зная, что за вами не следят ревнивые глаза жены, не тревожат дети. Брак они иначе не называют, как цепями, которые опутывают мужа и жену так, что они лишены свободы ни идти, куда бы каждому из них хотелось, ни разойтись. Они ненавидят брак, потому что ненавидят обязанности, которые он налагает. И следуя сами такому воззрению на брак, они стараются навязать его другим, особенно тем, на кого простирают беззаконные виды. И кому неизвестно, какие печальные последствия проистекают от того! Там девица, радость и утешение отца с матерью, делается лёгкой жертвой соблазна; здесь жена нарушает супружескую верность, – и счастье благословенного дотоле семейства навеки пропадает.

Нарушение супружеской верности есть один из тяжких грехов, которыми оскорбляется святость брачного союза. О тяжести его можно судить по строгости епитимий, за него налагаемых. Оно есть поругание благословения Божия, освятившего супружеский союз. Прелюбодей даст ответ перед Богом не только за унижение дара благодати, преподанной ему в Таинстве Брака, но и за горе, которое он причиняет своим поведением верной жене, за соблазн для детей и ближних, за тех лиц, с которыми он беззаконничает. К сожалению, этот грех обыкновенное явление в наше время. В низших слоях общества он усиливается от распространения пьянства, от фабричной жизни, отвлекающей рабочего человека от семьи; в средних и высших кругах – от лёгкого воззрения на брачные обязательства. Многие не дают им никакого значения, потому что не придают значения самому Таинству Брака: в их глазах это одна формальность, которой до̒лжно волей-неволей подчиняться для законности брака. Нарушение супружеской верности они почти и грехом не почитают. Разве я не могу отобедать в ресторане потому только, что у меня дома есть своя кухня? говорят они в оправдание своего беззакония, не обращая внимания на то, что ресторан сам по себе не предосудителен, следственно не может быть сравниваем с приютом разврата.

Ходячие повсюду идеи о женской эмансипации пагубно отзываются на супружеской верности. Иная жена, пропитанная этими идеями, до того увлекается мечтами о своих правах, что не хочет знать об обязанностях. Она имеет общего с мужем только то, что живёт под одной с ним кровлей, но не признаёт для себя обязательным нераздельно принадлежать тому, с кем должна составлять одну плоть. Напрасно муж стал бы напоминать ей о долге, о приличии; она назовёт его требования смешными, устарелыми, дикими, заговорит ему о сердечном влечении, как о единственном законе, которому она должна подчиняться в выборе предмета личной привязанности. Напрасно муж стал бы указывать ей на детей, данных им от Бога; напрасно стал бы говорить ей, что дети должны быть предметом общей их привязанности и любви, следственно хоть ради детей ей не следует пренебрегать мужем: эмансипированная жена всегда бывает дурная мать. Она тяготится детьми, они ей мешают пользоваться свободой жизни, а потому заботу о них она сваливает на одних нянек, кормилиц, гувернёров. Понятно после этого, каковы могут быть отношения между супругами, из которых один признаёт священные узы брака, а другая ни во что ставит их. Впрочем есть и такие браки, где муж совершенно согласен с ложным мнением жены об эмансипации и сквозь пальцы смотрит на её распущенное поведение, лишь бы только она не мешала ему самому жить так, как ему хочется, не стесняла его сношений с женщинами, которые ему нравятся. В одной из наших столиц за несколько лет была оригинальная свадьба. Жених и невеста запаслись обручальными кольцами, на которых вырезано было слово: свобода. От чего свобода? От супружеского долга. Будем жить вместе, рассуждали они, пока это удобно для нас и пока не надоели друг другу. В противном случае каждый из нас волен поступать как хочет, – даже выбрать для себя какое угодно знакомство, и т. д. Но в таком случае зачем было и вступать в брак? Брак есть обязательство, a отнюдь не свобода. Зачем было обручаться, зачем меняться обручальными кольцами? Эти кольца – залог супружеской верности, – залог священный, ибо прежде чем священник вручает их жениху и невесте, он полагает их на престол, освящает их прикосновением к нему, и потом уже с молитвой соединяет ими жениха и невесту во имя Святыя Троицы. Какое поругание святыни – знаки обязательства обращать в знаки свободы от него! Какое возмутительное кощунством над церковным священнодействием!

Святость брачного союза оскорбляется не одной супружеской неверностью, но и другими грехами, особенно раздорами между мужем и женой и вообще семейными неурядицами. Исчислять их не имеем времени. Скажем только, что семейные неурядицы, ослабляя узы брачной жизни, бывают причиной исков о разводе. Развод возможен, по слову Христа Спасителя, в случае прелюбодеяния, также, по слову ап. Павла, в случае оставления супругом нехристианином другого супруга, принявшего христианство. Кроме того, не в противоречие словам Христа и апостола, а отчасти с применением к разводу учения о свободе от брачных уз в случае смерти одного из супругов, – по действующим у нас законам брак может быть расторгаем по причине ссылки одного из супругов с лишением прав состояния, если другой не последует за ним, – по безвестному отсутствию одного из супругов, продолжающемуся более 5-ти лет.

Дозволение развода по природной неспособности к супружескому сожитию, – также в случае взаимного согласия обоих супругов поступить в монашество, может быть рассматриваемо как действие особенного снисхождения к желающим разлучения, как исключение из общего строгого правила о разводах⁵. Но людям века этих причин к разводу недостаточно, – они хотят или добиться неограниченной свободы разводов, или расширить круг причин к разводу. В последнем отношении многим хотелось бы достигнуть того же, что существует в протестантских государствах. Так в прусских законах развод дозволяется по поводу жестокого обращения с женой, зазорного промысла того или другого из супругов, упорного пьянства, развратного поведения, мотовства, вследствие явного отвращения супругов друг к другу, когда нет надежды на примирение. Даже дозволяется искать развода без воли супруга, вследствие отвратительных и тяжких болезней его, затрудняющих исполнение супружеских обязанностей. Прусские законы предоставляют суду расторгать брак в случае бездетства, если решение супругов можно будет признать в сем случае обдуманным.

Такое лёгкое отношение к делу о разводах понятно в государствах протестантских. Протестанты, хотя не отвергают важности церковного благословения для брака, не признают брак за Таинство, запечатлевающее особенной благодатью неразрывный супружеский союз. Если брак есть простое обрядовое действие, то конечно уничтожить силу брака есть дело менее противное благочестию, чем решиться на это при воззрении на него, как на Таинство. Строгие протестанты не одобряют разводов, но примиряются с ними потому, что видят в них и в следующих за ними новых бракосочетаниях лучший исход из неправильного положения в несчастном браке. Но с христианской точки зрения нехорошо то, что в виду лёгкой возможности освободиться от нелюбимого лица посредством развода с ним ослабляются христианские отношения к нему, не принимается никаких мер к тому, чтобы при помощи христианской любви и терпения сделать сколько-нибудь сносным продолжение сожития с ним. Уклонение от этого христианского долга – дело не нравственное и не христианское. Если и чужие должны носить немощи ближних, не паче ли до̒лжно так поступать в отношении к своему мужу и жене. Как ни тяжело жить вместе с тем, к кому не только не лежит сердце, но ещё чувствуется положительное отвращение, – чувство долга должно превозмогать. Христианин ни в каких обстоятельствах жизни не должен забывать заповеди Христа о кресте и самоотвержении. Скажут ли, что эта заповедь требует от человека непосильной жертвы и неудобоисполнима? Но Христос не дал бы заповеди неудобоисполнимой и невозможного не потребовал бы от нас. Он знает нашу немощь для борьбы с искушениями. Он даже один ведает человеческого существа немощь. Он притом не только всеведущ, Он ещё всемогущ. Он всегда готов дать помощь для исполнения заповеди, которую Он же дал. Ваш муж буен, развратен, – жить с ним сущий ад. Но лучше здесь пережить адское состояние, чем подвергнуться опасности попасть в загробный ад в наказание за нетерпение, за своевольное и дерзкое презрение заповедей Господних. Особенно безнравственно искать развода с мужем или женой по причине их тяжкой болезни. Болезнь – несчастье. Несчастному надобно помогать, а не бежать от него. Так до̒лжно поступать не в отношении только к своим, но и к чужим.

Причиной иска разводов нередко служит желание узаконить свои нечистые отношения к другому лицу, ставшему между мужем и женой. Случается, что знакомство с этим лицом переходит в греховное пристрастие и сопровождается нарушением супружеской верности, и мирные дотоле супружеские отношения расстраиваются, а немирные ещё больше ухудшаются, и является мысль о разводе с надеждой счастливо зажить в законном браке с любимым лицом. Говорят: «другого исхода нет. Человек не властен над своим сердцем. Положение человека, законом связанного с одним, а сердцем преданного другому, – фальшивое положение, – лучше прекратить его». Так выходит с плотской точки зрения. Но не так должен рассуждать христианин. «Если око твоё правое соблазняет, вырви его; если правая рука или нога соблазняет тебя, – отруби их», – вот заповедь Христова (Мф.5:29). Это значит, что христианин должен пресечь соблазнительное для него знакомство с таким же самоотвержением, с каким решаются на операцию отсечения больных членов тела. Пусть лицо, к которому ты привязался, для тебя дорого, как правый глаз, сделалось для тебя необходимым, как правая рука или нога, – прерви во что бы ни стало общение с ним не жалей себя здесь, чтобы в наказание за продолжение этого пагубного общения не попасть в геенну огненную.

Требуют изменения законов о разводе на более льготные ввиду помянутых поводов к разводу. Но уступать этим требованиям несогласно с достоинством законодательства. Эти требования суть следствия нравственного упадка в обществе, – освящать их законом значит узаконять беззаконие. Законодательство должно противодействовать нравственному упадку общества, а не малодушно подчиняться заявляемым жизнью легкомысленным требованиям. Это было бы не законодательство, а контракт победителя с побеждёнными, – оно очутилось бы в положении побеждённой стороны, самом унизительном. Либералы от самой церкви требуют льготных узаконений для облегчения разводов. Но церковь не вправе отступать от древних вселенских канонов. Пусть так, говорят; но нельзя ли, не изменяя законов, делать снисхождение в применении их? Нельзя ли пустить в ход теорию усмотрения, которая, – говорят, – в обширных размерах практикуется в единоверных нам церквах Востока, когда находят нужным обойти закон?

Но подобные примеры для нас необязательны, особенно в ваше время, не удовлетворяющееся никакими уступками. Не дай Бог, чтобы в этом случае закон остался мёртвой буквой и принято было в нарушение его руководствоваться теорией усмотрений. Сделай на основании этой теории одному снисхождение, нельзя было бы отказать в нём другому, чтобы не навлечь упрёка в пристрастии к одним и в несправедливости к другим.

Недовольные нашими законами о разводах желали бы изъять суд по этим делам из церковного ведомства и передать в светские суды. Но повторим слова митрополита Платона: «если брак есть Таинство, а власть совершать Таинства принадлежит церкви, то и уничтожать силу Таинства, расторгать брак, может одна церковь. Если светские присвоют себе власть расторгать брак, то следует им и благословлять брак» (Мнение митрополита Платона, см. в книге: Предполагаемая реформа дух. суда. Часть 1. § 85). Передать церковное дело светским судам и предоставить церкви только исполнение их решений, уничтожение силы Таинства, значит подвергать крайнему уничижению церковь. Благодаря известному искусству адвокатов белое делать чёрным и чёрное белым, легко торжествовала бы на светских судах по этим делам самая вопиющая неправда. Сообразно ли было бы с достоинством церкви закреплять её своим утверждением?

Жалуются на крайнюю неудовлетворительность приказных форм консисторского суда по делам бракоразводным. Это правда, но дело поправимое. Несколько лет тому назад был рассматриваем в особом комитете проект реформы духовного суда. Проектом предположено было изъять бракоразводные дела из духовного ведомства. Предложение не было принято, но необходимость улучшения консисторского судопроизводства была признана всеми, и надобно думать, что реформа в этом смысле со временем осуществится и для жалоб на епархиальный суд не будет справедливого повода.

С бракоразводным вопросом имеет связь вопрос о гражданских браках. Брачный развод несовместен с заповедью Христовою: яже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф.19:6). Но если сочетает человек, то человек же и разлучать может, – дело человеческое может быть разрушаемо человеком же.

Гражданская форма брака явилась сначала в Голландии, потом, со времени революции, во Франции, позже в Бельгии, в Австрии и других странах. Из православных государств она существует только в Румынии, где в 1864 году, по настоянию господаря князя Кузы, стремившегося повсюду вводить французские обычаи вопреки желанию и нравам народа, приняты в закон постановления французского кодекса о браках. Нужно ли желать, чтобы и у нас появился подобный закон? Нужно ли желать, чтобы брак православных русских заключался не в церкви, при посредничестве священнослужителя, а в камере мирового судьи, нотариуса, в квартире участкового пристава, в волостном правлении? Нужно ли нам в этом отношении брать за образец иностранные государства? Избави Бог. Там гражданская форма брака введена вследствие условий, совершенно чуждых нашей жизни. Прежде всего она появилась в странах с господствующим римско-католическим вероисповеданием. Римская церковь редко уживается мирно с государством вследствие притязаний на политическое преобладание, вследствие стремлений к достижению отдельных от государства политических целей. В видах противодействия этим стремлениям, для государства на западе стало потребностью провозгласить теорию отделения церкви от государства. Эта теория должна была коснуться и брака по поводу беспрерывных пререканий о браке между церковью и государством, например, по поводу пререканий о смешанных браках и о степенях родства дозволительных для брака. Брак взят государственной властью в своё заведывание, и гражданская форма брака явилась в смысле или общеобязательной, или дозволенной и произвольной формы, с предоставлением впрочем, и в первом случае, после гражданского заключения брака обращаться желающим к благословению церкви. В государствах протестантских ещё легче было дать мирской характер заключению браков при отрицании Таинства Брака.

В нашем отечестве нет ничего похожего на борьбу церкви с государством. Наша церковь уважает законы государства, и государство всегда соображает свои узаконения с церковными. При таком единении церкви и государства есть ли какая надобность сочинять и вводить в действие гражданскую форму браков?⁶ Для кого она нужна? Для верующих? Напротив, это только возмутило бы их совесть, оскорбило бы их религиозное чувство. Для неверующих, число которых возрастает значительно в наше несчастное время?

Но изменять в угоду им вековые законы о браке значило бы только поощрять их нечестие к соблазну верующих душ. Но, с другой стороны, нельзя же венчать их в церкви, когда всем известно их неверие и пренебрежение к церкви. Как тут быть?

Ничего тут не остаётся делать, как предать их действию их злой воли: скверный да осквернится ещё, неправедный да творит неправду ещё (Откр.22:11), – и молить Господа о вразумлении их. Но как быть с детьми от незаконных сожитий этих людей?

Детей надо пожалеть. Они невиновны, что имеют неверующих и нечестивых родителей. Не берёмся здесь решать вопрос о гражданских и имущественных правах незаконнорождённых детей. По крайней мере надобно позаботиться о религиозно-нравственном их воспитании. Этих несчастных детей непременно надобно оградить от нечестия их родителей, от их пагубного воспитания. Можно ли это сделать, не разлучая их с родителями? Можно. У нас есть институт восприемников или поручителей за веру крещаемых. Дело восприемников не в том только состоит, чтобы постоять при купели, прочесть за крещаемого символ веры, принять на себя известные расходы, но главным образом в попечении о воспитании крёстных детей в духе веры и благочестия, в страхе Божием, в послушании св. Церкви. Устранять восприемника от этого попечения не вправе плотские родители. Их дети суть вместе дети Церкви. Она имеет над ними непререкаемую духовную власть, – она их мать. Но так как всей церковной общине неудобно следить за каждым из своих членов, то ближайшее попечение о детях возлагается на их восприемников, которые в сем случае являются представителями церковного общества и обязаны наблюдать за отношениями к своим крестникам плотских родителей их, не вредят ли эти отношения вере и благочестию детей, не препятствуют ли им быть истинными чадами Церкви. Особенно зорко до̒лжно следить за воспитанием детей родителей неверующих и нечестивых. Не дай Бог детям иметь таких родителей. От незаконных сожитий рождающиеся дети вообще подвергаются опасности или совсем не получить воспитания, или получить худое. Но эта опасность увеличивается, если незаконно сожительствующие родители недугуют неверием и нечестием. Ни Церковь, ни государство не в силах пресечь незаконные сожития, – по крайней мере церковь и государство могут и должны принимать меры к спасению от нравственного растления незаконнорождённых детей. Церковь не должна терять в них послушных чад, государство – благонадёжных граждан.