XII. Уничтожение Петром Великим Московского Патриаршества и последствия сего

Патриархами в христианской церкви называются старейшие иерархи, сосредотачивавшие в своих руках инициативу высшего церковного управления. Такими патриархами в древней церкви были иерархи Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима,-кафедры которых служили средоточием церковного управления отдельных церковных округов; при чем иерархи Рима и Константинополя пользовались особыми, предоставленными их кафедрам преимуществами²⁶⁹. Кафедры Рима, Александрии и Антиохии и их иерархи начали возвышаться и выделяться в ряду прочих со времени развития системы церковного управления, соответственно политическим народным и территориальным условиям Римского государства, на пространстве которого благоустраивалась христианская церковь. Особое положение этих кафедр и их иерархов признал и утвердил первый вселенский Никейский собор в 6 правиле. Возвышение кафедры и иерарха константинопольских последовало в силу особых канонических постановлений²⁷⁰ в соответствие и параллель кафедре и иерарху римскому, по вниманию к тому обстоятельству, что Константинополь был столицей Византийской империи и починался новым и вторым Римом. Возвышение кафедры Иерусалима и ее иерарха совершилось в силу особого уважения к сему городу, как бы средоточию христианской веры и месту важнейших событий христианской церкви. Взаимное отношение всех поименованных иерархов и междуцерковное положение их кафедр определены VI вселенским Трульским собором (пр. 36). Взаимное отношение в частности иерархов римского и константинопольского и их кафедр разъяснено константинопольским собором (879 г.), бывшем в храме Премудрости Слова Божия и именующим себя вселенским (пр. 1). Постановления соборов христианской церкви в этом отношении находили подтверждение со стороны законов государства; последние в некоторых случаях своими распоряжениями предваряли постановления первых. В византийском законодательстве выражен такой взгляд на патриарший сан и соединенные с ним преимущества. В Эланагоге императоров Василия Македонянина и его сыновей Льва и Александра патриарх называется живым и одушевленным образом Христа, словом и делом отображающем истину. Назначение патриарху указуется в том, чтобы сохранить в благочестии и святой жизни вверенных его руководству, обратить к православной вере и единению с церковью всех еретиков, а также и неверных просветить светом истинной веры и делами правой жизни. Конечной целью патриарху поставляется спасение вверенных ему душ и жизнь во Христе с сораспинанием миру. Отличительными свойствами патриарха показуется то, чтобы он был учителем, всегда ровен в обращении с высшими и низшими и кроток со всеми, послушными учению, но обличителем в отношении к непокорным. Для сохранения истины, непоколебимости догматов и благочестия он должен говорить перед царями и не смущаться. За патриархом признается обязанность изъяснять постановленное соборами, а вместе и право наблюдать, относиться ли постановленное к одной области, или ко всей церкви. Как государство, подобно человеку, состоит из частей и членов, -важнейшие же и необходимейшие части суть царь и патриарх, -так вследствие сего мир и благоденствие подданных относительно души и тела зависят от единомыслия и согласия во всем государственной и церковной власти. Каждому патриарху в отдельности принадлежат забота и попечение о всех митрополиях и епископиях, монастырях и церквях, равно рассмотрение и решение дел,-патриарху константинопольскому предоставлено право раздавать ставропигии и разрешать возникающие несогласия в пределах других патриархатов²⁷¹. Из приведенного постановления вытекает, что патриарший сан представляет вершину в церковных учреждениях, и сам патриарх является носителем и распорядителем церковных полномочий по всем отношениям церковной жизни, являясь высшим духовным пастырем, отцом и учителем вверенных его попечению душ, а вместе и главным начальником, правителем и судьей подведомых ему установлений и лиц. Разъясняя причины учреждения при константинопольском патриархе разных должностных лиц, Вальсамон говорит: «глава святейшей Божией церкви, после первой безначальной и вечной безмерно могущественнейшей главы Господа нашего Иисуса Христа, духовный жених ее в настоящее время есть святейший вселенский патриарх»²⁷². Указывая на такое значение патриаршего сана в христианской церкви, Вальсамон имел в виду вселенского константинопольского патриарха. Но на востоке христианской церкви во времена того же Вальсамона господствовало и было распространенным убеждение о необходимости пяти патриархов, выразившееся в особом учении о пентархии патриархов. По этому учению патриархи суть как бы некие великие светила, которые Бог поставил на тверди церкви, для освещения всей земли, дабы управлять днем и ночью и разделять между светом и между тьмой. Власть патриархов всеобъемлюща в церкви, и осужденного ими не в состоянии никто разрешить. Они -главы церкви и поэтому не могут исчезнуть, если, паче чаяния, две их этих глав падают, -следует прибегать к трем остальным, если три, -надо прибегать к двум, если же четыре, -надо прибегать к одной, которая пребывает в главе всех, в храме Бога нашего, и она может восстановить прочее тело церкви. Христос в своем теле, которое есть церковь, поместил столько патриарших кафедр, сколько чувств в смертном теле каждого; если все эти кафедры-одной воли, то в совершенном составе церкви не будет ни в чем недостатка, подобно тому, как смертное тело не испытывает недостатка ни в чем, если все пять чувств остаются целы и в общем здравии. Сравнение пятерицы патриархов с пятью чувствами человеческого тела представляется обыкновенным у писателей, при рассуждении о пентархии патриархов в виду определения их взаимных отношений и необходимости существования в христианской церкви для правильного отправления церковной жизни и деятельности.

Возвышенное учение о патриаршем сане и особое значение патриархов в христианской церкви должны были послужить исходными мыслями при учреждении патриаршества в России. Исторические обстоятельства учреждения у нас патриаршества известны, и нам нет надобности их повторять; настоит необходимость, воспользовавшись некоторыми из этих обстоятельств, указать мотивы сего учреждения, которые однако изъясняются различно²⁷³. Более правильным и обстоятельнее развитым оказывается тот мотив, по которому учреждение московского патриаршества представляется необходимым результатом последовательного возвышения России и роста Московского государства,-а с ним возрастания русской церкви и возвышения ее предстоятелей²⁷⁴. Признавая в этом мотиве подготовительную и как бы почвенную основу, к которой прививалась и на которой проводилась мысль учреждения патриаршества в русской церкви, мы побуждаемся указать как те основные соображения, которые руководили русскими при искании патриаршества, так и те дальнейшие цели, которые они хотели осуществить в этом учреждении. Историками сознано, что по падении Константинополя православная Россия, под управлением своих могущественных государей, стала главной представительницей и единственной охранительницей православия во всем мире. Так понимали ее сами русские, также смотрели на нее и все православные востока и юга, стонавшие под игом иноверцев и искавшие в ней себе покрова помощи и утешения. Вместе с сим и русские государи, по признанию самих представителей православного востока, считались единственными защитниками и покровителями всех православных и заняли положение прежних императоров Византии²⁷⁵. При таком взгляде на Россию и ее государя не замедлило возникнуть учение о самой Москве, как третьем Риме²⁷⁶. Уместно заметить, что в Византии в свое время при спорах о преимуществах патриарших престолов константинопольского и римского, в особенности по отпадении запада от единства с востоком, высказывалось и защищалось учение о Константинополе как новом и втором Риме, наследовавшем преимущества Рима древнего. Отсюда естественно было и Москве, по падении Константинополя, считаться наследницей величия павшей Византии и продолжательницей ее задачи в деле утверждения христианской церкви и охраны православной веры. Между тем в действительности Москва и не отвечала павшей Византии в церковном отношении тем, что в ней не было патриарха. Недостаток этот сознавали как сами русские цари, так давали им чувствовать константинопольские патриархи. Вспомним пример Грозного, который, короновавшись царским венцом от руки русского митрополита Макария, как бы не довольствуясь этим, обратился через особое посольство в Константинополь к тамошнему патриарху с просьбой, прислать грамоту, соборно утверждающую его царское венчание. В обращении Грозного к константинопольскому патриарху видят стремление получить со стороны представителей востока официальное признание за московским царем звание наследника и приемника византийских императоров; но и при наличности этого стремления необходимо предположить, что Грозный признавал величие и важность патриаршего сана. В тоне этого признания и ответил Грозному константинопольский патриарх Иосиф, заявляя, что «венчание митрополита не крепоствует», что такое действие предлежит совершить только римскому и константинопольскому патриархам²⁷⁷. Для восполнения этой догмы, патриарх и предлагал Грозному повторить над ним царское венчание через митрополита евгрицкого, как патриаршего экзарха²⁷⁸. Грозный не согласился на предложение патриарха принять новое венчание,-но он не поставил перед собой и вопроса об учреждении московского патриаршества, как полагают, потому, что не желал усиления духовной власти в государстве, дабы не открыть ей через это вмешательства в царские дела²⁷⁹. Подобное нежелание тем не менее не помешало Грозному возвысить значение всероссийского митрополита среди подчиненных ему архиепископов и епископов. Известно, что, по предложению Грозного, Московский собор 1564 г. предоставил всероссийскому митрополиту некоторые внешние отличия, которых он прежде не имел. В своем предложении собору Грозный указывал на то, что московский митрополит есть глава всем архиепископам и епископам русским, однако же «его высокопрестльной степени пред архиепископы и епископы почести еще нет». Слова сии хотя и не возвышают авторитета митрополита, тем не менее указывают на то, что и коронованный царь не изменил своего взгляда на положение представителя власти духовной²⁸⁰. А потому надо признать, что Грозный, если не возбуждал вопроса о возвышении предстоятеля русской церкви на высоту его самостоятельного положения в междуцерковных отношениях, то не полагал и препятствий развитию преимуществ митрополита, как главы русской церкви. Сын и приемник Грозного возбудил и разрешил этот вопрос при благоприятных обстоятельствах. Воспользовавшись в 1586 г. приездом в Москву антиохийского патриарха Иоакима, царь Федор Иоаннович, как известно, по совету с царицей и боярами, сам начал через боярина Бориса Годунова переговоры с Иоакимом об учреждении в России патриаршества. Обращает внимание поручение царя, с которым Годунов был отправлен к патриарху для переговоров. Через Годунова царь просил патриарха, чтобы тот: «посоветовался со святейшим патриархом цареградским, а пресвятейший бы патриарх посоветовал о том великом деле, т. е. чтобы устроить в московском государстве российского патриарха, со всеми патриархи…и со архиепископы и епископы, и со архимандриты и со игумены и со всем священным собором, да и во святую гору и в синайскую о том обослались, чтобы дал Бог такое великое дело в нашем русском государстве устроилось и, помысля бы о том, нам объявил, как тому делу пригоже состояться»²⁸¹. В приведенных словах обрисовывается взгляд русского царя, как он понимал и желал мыслить своего будущего патриарха. Призывая к участию и желая, так сказать, заинтересовать в сем деле весь православный восток, русский царь очевидно хотел иметь такого патриарха, который бы по своему положению возвышался на всем православном востоке и был влиятельным представителем православия. По замыслу учреждения и по соображению тогдашнего бедственного состояния восточных патриархов, московский патриарх должен был, опираясь на поддержку царской власти, пользоваться церковным авторитетом на всем христианском востоке, и быть представителем интересов православной веры. Не смотря на выраженное патриархом Иоакимом одобрение намерения царя и заявленную им готовность послужить сему делу, учреждение московского патриаршества однако замедлилось…Неожиданное для русских прибытие в Россию константинопольского иерарха Иеремии оживило вопрос о московском патриаршестве. Опуская детальные обстоятельства²⁸² ведения переговоров по сему делу, остановим внимание на том факте, что и патриарх Иеремия выражал желание остаться в России, и русские не противились его намерению. Смысл сего факта не трудно уразуметь. С оставлением патриарха Иеремии в звании русского патриарха, русские достигали двух целей: с одной стороны учреждения московского патриаршества, -с другой-возведения русского иерарха на высоту междуцерковных отношений, ибо с переселением патриарха Иеремии в Россию, в Москве не только водворилось бы патриаршее достоинство, но на кафедре русского иерарха явился бы константинопольский патриарх, пользовавшийся в христианской церкви особыми преимуществами. Домогаясь сего, русские, однако не могли не сознавать, что положение константинопольского патриарха и его кафедры во вселенской церкви определено вселенскими соборами (II всел. 3. IV всел. 9. 17. 28 VI всел. 36) и приурочено к царствующему Константинополю, и что появление на кафедре московского патриарха иерарха константинопольского притом грека по происхождению могло проложить путь к притязаниям греков на эту кафедру, как принадлежащую Константинополю. Поэтому не противясь иметь своим патриархом Иеремию, -русские предлагали ему устроить свою резиденцию во Владимире, дабы сохранить московский престол для будущих приемников Иеремии русских по происхождению. Мысль эта слышится и в царском предложении Иеремии, и в ответе последнего на это предложение. Царь совещался с боярами: «буде похочет быть в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия, и ему быть патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве митрополиту по-прежнему, а буде не похочет цареградский патриарх быть во Владимире-ино бы на Москве учредить патриарха из Московского собору, кого Господь Бог благословит». Иеремия, как известно не согласился патриаршествовать во Владимире, вдали от царского трона, и отвечал: «будет на то воля благочестивого государя, чтобы мне быть в его государстве, и аз не отмещуся; только мне во Владимире быть невозможно, потому что патриарх при государе всегда; а то, что за патриаршество, если жить не при государе, тому статься никак невозможно»²⁸³. Исход сих переговоров окончился тем, что патриарх Иеремия решился поставить русским патриарха из русских. И в ответе патриарха Иеремии Годунову о готовности поставить русского патриарха, и в «уложенной грамоте» об учреждении патриаршества в России и в грамотах об утверждении московского патриаршества совершилось по вниманию к особому положению Московского государства и в частности его правителя. В «уложенной грамоте» об учреждении патриаршества в России эта мысль от лица константинопольского патриарха Иеремии выражена в таких словах: «По истине в тебе благочестивом царе пребывает Дух Святой и от Бога такая мысль тобой будет приведена в дело…Ибо древний Рим пал аполлинариевой ересью, а второй Рим-Константинополь находиться в обладании внуков агарянских, безбожных турок, твое же великое Российское царство, третий Рим, превзошло всех благочестием, и все благочестивые царства собрались в твое единое, и ты один под небесами именуешься христианским царем во всей вселенной , и у всех христиан и, по Божьему Промыслу, по милости Пречистыя и по молитвам новых чудотворцев российского царства: Петра, Алексия, Ионы и по твоему царскому прошению у Бога, твоим царским советом сие превеликое дело исполнится»²⁸⁴. Основная мысль сего заявления совпадает с общей канонической догмой, по которой и в древней христианской церкви, при возвышении известных кафедр, и в особенности кафедры константинопольской, придавалось особое значение нахождению тех кафедр в важнейших гражданских и политических центрах. Отвечая этой догме, учреждение московского патриаршества по тому же заявлению служило отчасти восполнению учения о пентархии патриархов, нарушенного отпадением Рима от церковного единства. Тоже заявление вместе с сим намекало и на дальнейшие цели учреждения московского патриаршества. Автор книги «Характер отношений России к православному востоку в XVI и XVII столетиях» подходит к этим целям, когда, начиная главу «об учреждении в России патриаршества», пишет: «Как наследник павшей Византии Москва должна была перенести к себе не только достоинства византийских императоров-сделать своего государя царем, -но перенести в Москву и патриаршее достоинство, сделать своего митрополита патриархом. Византийские представления требовали, чтобы рядом с царем всегда существовал и патриарх, это было необходимо для полноты христианского царства. В силу этого представления болгарские и сербские государи, принимая титул императоров, в тоже время всегда учреждали у себя и патриаршество…Русские в этом случае стояли также на почве византийских воззрений, и потому у них, вслед за утверждением на Руси царского достоинства, естественно явилась мысль и об учреждении в Москве патриаршества…Русским желалось, чтобы рядом с русским царем существовал и московский патриарх, и чтобы как московский царь был преемником и наследником византийских императоров, так бы и московский патриарх стал преемником и наследником константинопольских патриархов»²⁸⁵. По представлению автора выходит, что русские, домогаясь учреждения в Москве патриаршества, имели в мыслях и желали видеть в своем патриархе преемника прав и преимуществ константинопольского патриарха. Данные из истории учреждения московского патриаршества как будто не противятся сему предположению. Обращение царя Федора Иоанновича к патриарху Иоакиму с просьбой о содействии в этом деле, мы видели, носило особых характер, указывающий-как русский царь высоко мыслит своего патриарха. Переговоры с патриархом Иеремией нельзя сводить к тому, будто русские, чтобы склонить патриарха Иеремию на учреждение патриаршества в Москве, искусно воспользовались высказанным от него желанием самому остаться в России, изъявили притворную готовность оставить его у себя, и когда тот формально дал свое согласие, поставили дело так, чтобы он взял назад свое желание. Готовность Иеремии остаться патриархом в России служила выражением намерения патриарха удовлетворить желанию русских. Противодействие сему намерению со стороны греков, сопровождавших патриарха, обнаруживало понимание греками этих целей²⁸⁶. Все это в совокупности показывает, что русские искали не только патриарха, но и патриарха с известным положением в составе иерархии вселенской церкви. Это в свою очередь подтверждается тем недовольством²⁸⁷, которое русское правительство выразило по поводу получения с востока грамоты константинопольского собора (1590) об утверждении московского патриаршества, назначавшей московскому патриарху последнее место в ряду патриарших престолов. Русское правительство, как известно, обращалось на восток к патриархам с просьбой о предоставлении московскому патриарху по крайней мере третьего места в составе восточной иерархии. В письме к константинопольскому патриарху Иеремии по сему поводу писалось: «великий государь советовав с патриархом Иовом и со всем освященным собором уложить и утвердить навеки, чтобы и во всякой соборной и апостольской церкви царствующего града Москвы и во всех великих государствах Российского царства, на божественных службах, поминать во первых тебя, великого господина, святейшего Иеремию, архиепископа Константинополя, Нового Рима и вселенского патриарха, во Св. Духе старейшего нашего брата, потом александрийского патриарха, потом Его Великого Государя Российского царствия, царствующего града Москвы и всея России патриарха… Потом антиохийского и иерусалимского патриарха»²⁸⁸. Обращение это не имело успеха, ибо и новый константинопольский собор 1593 г. не нашел возможным предоставить русскому патриарху третьего места, а указал ему числиться после иерусалимского патриарха²⁸⁹.

Соображая все сказанное об учреждении патриаршества в России, необходимо заключить, что этим учреждением отнюдь не затрагивались прерогативы царской власти, и не вносилось в церковь ничего враждебного интересам государства, наоборот учреждение московского патриаршества служило необходимым дополнением к возвышенному положению русского государя и конечным исполнением идеи русского царства. Рассказав историю учреждения патриаршества в России, митрополит Макарий делает такой заключительный вывод относительно сего учреждения. Он пишет: «основанием сего послужило сознание, которое вместе с царем разделяли и его подданные, что ветхий Рим, с подчиненными ему на западе церквями, -как выражались тогда, -пал от ереси аполлинариевой, Новый Рим, Константинополь, и все патриаршие церкви на востоке находились во власти безбожных турок, а великое царство русское расширилось, процветало и благоденствовало, и православная вера в нем сияла для всех, как солнце. И потому царь находил справедливым почтить церковь русскую учреждением в ней патриаршества, и патриаршим престолом украсить свой царствующий град Москву и возвеличить все свое царство»²⁹⁰. Итак, московское патриаршество по идее его учреждения служило к возвышению русского государства и украшению столицы русского государства. Так смотрел на это учреждение главный его двигатель царь Федор Иоаннович, так думали окружавшие государя русские люди, думцы земли русской; так судили об этом деле и представители православного востока, призвавшие и утвердившие учреждение московского патриаршества. Словом, московское патриаршество своим учреждением с одной стороны отвечало высокому положению русской церкви, подготовленному всей предшествующей историей, с другой-предуказывалось бедственным состоянием православных церквей востока, зависевшим от неблагоприятных обстоятельств, последовавших за падением Константинополя. Дальнейшими же целями сего учреждения служили с одной стороны-желание русского правительства создать в русском патриаршестве средоточие для поддержания православия, -с другой-поставить русское государство и в церковном отношении на место павшей Византии. К этому были направлены стремления русского правительства при учреждении русского патриаршества. Если эти стремления и не осуществились в том отношении, что московский патриарх не занял высшего положения в междуцерковных отношениях, -во всяком случае русская церковь и русское государство в патриаршестве приобрели многое для своего духовного роста. С учреждением патриаршества предстоятель русской церкви взошел на такую высокую степень, выше которой нет в православной церкви, став «братом православных восточных патриархов…сочинным и сопрестольным и равным им по сану и достоинству». Вместе с сим русская церковь, представлявшая дотоле митрополию, составную часть патриархата, стала сама отдельным патриархатом и самостоятельной отраслью церкви вселенской. Русское государство нашло в патриаршестве свою долю выгоды в том, что оно явилось законченным в своей организации по плану его зодчих, и что его церковный предстоятель и духовный глава, поднявшись в глазах всего христианского мира, возвысился в понятиях собственных сынов русской церкви, бывших и подданными государства, -а с этим возвышением он приобрел бОльшее влияние на дела и бОльший авторитет на уважение к его распоряжениям. Все это невесомые, но живо осязаемые блага в общем ходе исторической жизни. Русские чтили своего патриарха, как духовного главу и пастыря, и возвышали его, как действительного патриарха, обладающего всей полнотой и чести и власти патриаршей, по сравнению с восточными патриархами, находившимися под игом неверных²⁹¹. Все это неоспоримые исторические факты, как истинно и то, что патриаршество своим существованием, своим значением и своими принципами оставило глубокие следы в церковном сознании и пустило глубокие корни в церковную жизнь. Ответствуя на приглашение Парижской Сорбонны положить конец разделению церквей, Стефан Яворский писал: «аще бы мы и восхотели сему злу коим либо образом забежать, возбраняет нам канон апостольский, который епископу без своего старейшины ничтоже, а паче, в толь великом деле церковном, творить попускает. Престол же святейшего патриаршества российского празден и вдовствующий быть мним, яко известно есть иностранным, и сего ради епископам без своего патриарха хотели что-либо замышлять тожде было бы, аки бы членам без своей главы хотеть двигаться, или без первой вины или движения в звездах свое течение совершать. Сей есть предел крайний, который в настоящем деле больше нам не попущает глаголить что либо или творить»²⁹². Ответ Стефана Яворского Сорбонне напоминает пример египетских епископов, которые даже на Халкидонском соборе отказались подписать послание папы Льва по той причине, что во главе их не было старейшего предстоятеля по низложении собором Диоскора александрийского²⁹³. Если сопоставим эти факты, то получим убеждение, что патриаршество оживляло и закрепляло основные церковные начала в нашем церковном управлении, и что уже поэтому оно не могло представлять опасности для государства и покровительствовать внутренним его врагам, если таковые были, давая им возможность «прикрывать свои преступные цели именем и благом церкви». Возводя подобное обвинение над патриаршеством, автор статьи «о нашем высшем церковном управлении» берет на себя непростительный пред наукой грех, а представляя составителя Духовного Регламента проводником в предначертаниях последнего идеала первенствующей церкви, утверждает неизвинительную пред историей неправду. Объявляя вообще реформу Петра в области нашего высшего церковного управления приближением последнего к идеалу древней вселенской церкви, тот же автор высказывает совершенно произвольную и предвзятую мысль. По соображению сказанного необходимо заключить, что реформа Петра на тех началах, которые предначертаны в Духовном Регламенте, уничтожая патриаршество, лишала государство и церковь учреждения, на которое русским правительством было употреблено столько усилий именно в видах его пользы и конечного исполнения идеи русского государства. Производя такую перемену, реформа Петра Великого отметала традиции и предания прежнего русского царства и предуказывала последнему новые задачи и цели в будущем. Что же касается в частности перемен, произведенных этой реформой в нашем высшем церковном управлении, по предначертаниям составителя Духовного Регламента, -об этом уже высказано категорическое суждение. Автор исследования о жизни и времени Феофана Прокоповича, бывшего составителя Духовного Регламента, пишет: «Решившись учредить новую форму церковного правления, государь поручил Феофану составить устав Духовной Коллегии, который в 1719 г. и был им написан под заглавием Духовный Регламент…Главное побуждение к учреждению Духовной Коллегии заключалось в том, что церковь, при патриаршем управлении, была независимой от государства, и лицо патриарха как бы равнялось лицу государя. Петру казалось это отношение неправильным и не безопасным. А потому он решился ввести церковь в общий порядок государственной жизни, подчинить ее общей системе государственного правления, как одну из ее ветвей, и духовное правительство сделать коллегией, наряду с прочими коллегиями. Звание патриаршее уничтожалось само собой. Члены духовной коллегии, исключая особенный род их дел, становились такими же начальниками в своем ведомстве, как другие-в своих управлениях, даже с теми же названиями президента, вице-президентов, советников и асессоров, как и в прочих коллегиях. Вместе с этим церковь и духовенство становились в общую подсудность государству по всем своим делам и интересам, исключая церковных догматов и канонов. Члены духовной коллегии должны были, вступая в эту должность, кроме общей присяги по церковному званию, приносить особую присягу на верность государю по званию членов коллегии»²⁹⁴. По засвидетельствованию автора выходит, что причины уничтожения патриаршества лежали вне самого патриаршества, и что последнее своим падением увлекло и русскую церковь к новому положению, которое коснулось жизненности и самостоятельности ее отправлений. Вводя такую перемену, реформа Петра Великого видимо развивала свои предначертания не по идеалу древней вселенской Церкви и мало соображалась с особенностями основного церковного строя. Планы этой реформы были другие, как показали последствия ее осуществления, и сказать в особых явлениях.