Отдел I. Время от рождения до окончания курса семинарского образования (1779–1798 г.)

«Благодарю Тя, Господи Боже мой, яко Сам благодатию Своею вложил еси в бедное сердце мое ещё в отрочестве избрати житие иноческое и вчинил еси мя в лик иноческий Святыя Чудотворныя Киевопечерския Лавры, её же Настоятельница есть Сама Преблагословенная Пресвятая Владычица Богородица, под Ея же Матерним Святым Покровом аз родихся»⁶.

В Орловской губернии в Кромском уезде находится село Высокое. У местных жителей сохранялись устные предания, что на месте села Высокого в старину были становища каких-то буйных поселенцев. Затем, по сказаниям достоверным, местность эта сделалась вотчинною собственностью лиц одной из древних фамилий Русского боярского рода Колычевых⁷, из которой происходил по рождению Святой Филипп, Митрополит Московский, современник Царя Иоанна Грозного. По описанию одного очевидца, относящемуся лет за пятьдесят до настоящего времени, село Высокое замечательно особенной красивостью своего местоположения и окрестностей. «Невдалеке от села с одной стороны виднелась превосходная роща, с другой расстилался открытый дол, тянулись богатые помещичьи сады, а между ними струилась быстрая речка Сосна и блестело озеро Немец. Все это рисовалось в особенно прекрасном виде из самого села, с того места, где находилась сельская церковь и дома священно-церковно-служителей. Но ещё более приятными представлялись окрестности и самое село с церковью с принадлежащего церковному причту полевого участка, находящегося на расстоянии 5–6 вёрст от селения⁸.

В этом селе Высоком состоял священником при находящейся в нём Покровской церкви о. Георгий Никитич (Амфитеатров) – родитель Высокопр. Филарета, Митрополита Киевского, родившегося в 1779 г.⁹ 17 Апреля и наречённого при св. крещении Феодором, – (во имя св. Феодора Сикеота, память коего 22 Апреля). Жена о. Георгия, – родительница Филарета, была по имени Анастасия. Как далеко восходила родословная о. Георгия неизвестно. Достоверно, однако, что родитель Иерея Георгия, дед Высокопреосв. Филарета, Никита был священником в селе Высоком: он, как увидим впоследствии, любил заниматься, между прочим, обучением грамоте своих внуков и особенно своего любимейшего внука – Феодора. Что же касается самой фамилии Амфитеатровых, то трудно определить её происхождение. Носил ли эту или другую фамилию самый дед о. Никита, неизвестно. Знаем только, что родной брат о. Георгия носил другую фамилию – Монастырев. Впоследствии фамилия Амфитеатровых распространилась на значительное число лиц, ведших свой род от Иерея Георгия, из которых более известны следующие: Преосвященный Антоний, бывший Архиепископ Казанский, – бывший ординарный профессор Московской Духовной Академии Егор Васильевич, – Протоиерей в г. Севске Николай Амфитеатров и бывший профессор Киевской духовной академии, известный в литературе глубокой учёностью, Я.К. Амфитеатров¹⁰. В самом же селе Высоком фамильный род Амфитеатровых пресёкся в мужском поколении, так как о. Георгий самоё священническое своё место уступил по старости и слабости здоровья, зятю своему Косме Ивановичу Красину, который прежде, в течение двадцати пяти лет, состоял причётником при местной же Покровской церкви и женат был на второй дочери о. Георгия – Анне.

Это последнее обстоятельство, т. е. что родители Высокопреосв. Филарета, несмотря на своё священническое звание, отдали в замужество дочь свою за причётника, с одной стороны указывает на небогатость их состояния, а с другой свидетельствует о тогдашнем образе понятий и взглядов, чуждых всякой рассчитанности на знатность рода и звания, и вообще о тогдашней простоте в образе и условиях жизни и быта. Об этом читаем следующие, между прочим, сведения: «Родители Высокопреосв. Филарета при относительной бедности считались всё-таки в ряду своих сельчан и прочих членов притча людьми, как говорится, зажиточными. Если доходы от священнического места были и незначительны, то недостаток их восполнялся из другого источника – трудолюбия по части сельских домашних хозяйственных работ и занятий. У них был собственный дом с разными хозяйственными при нём заведениями, как-то: садом, огородом, конопляником и пчельником. Пчеловодство было вообще развито в селе Высоком, чему благоприятствовала самая местность, и составляло, между прочим, один из достаточных источников для средств к содержанию. На церковной земле велось хозяйство в хорошем порядке; им занимались, наряду с наёмными работниками, и сам о. Георгий с женой, и все домашние, не исключая даже детей по мере их возраста. В этих работах, как увидим впоследствии, участвовал Высокопр. Филарет в годы своего детства, служа даже для прочих братьев примером трудолюбия¹¹.

Родители Феодора до рождения его имели уже троих детей, – двух дочерей и сына, бывших ещё в малом возрасте. Всех же детей у них было восьмеро, – пять сыновей и три дочери. Имена первых – Василий, Феодор, Гавриил, Симеон, Никита, – последних – Евдокия, Анна, Мария¹². При такой многочисленности семейства, само собою, трудно было ожидать, чтобы дети были постоянно окружены особенными родительскими заботами. Но как Феодор, по словам доставителя сведений, в младенчестве был слабеньким¹³, то мать, при всей обременённости и семейством и разными хозяйственными трудами и хлопотами, не оставляла его без особенных попечений и тем паче, что замечала в нём какое-то особое выражение благодарности за её попечения и сочувствия к её трудностям. Выражение это видела мать Анастасия в необычайной его тихости и всегдашнем довольстве малым, начиная с грудного молока, которого по замечанию её он по средам и пятницам почти не сосал, хотя и брал сосок в губы. Эти свойства от младенчества перешли и в последующий детский его возраст. Ими-то он обратил особенное внимание и приобрёл к себе, преимущественное перед другими детьми, расположение и любовь родителей и в частности деда, о. Никиты¹⁴.

Останавливаясь вниманием на сказанных свойствах младенца Феодора, можно бы почесть их не более как естественными следствиями одной лишь слабости телесной, но позволительно смотреть на подобные естественные явления и с точки высшего духовного понимания. Недаром и сама мать сознавала в них что-то особенное. Мы хотим сказать, что здесь приложимы слова Апостола: »если внешний наш человек тлеет, то внутренний со дня на день обновляется« (2Кор. 4:16), т. е. этот закон, преобладания внутреннего духовного начала над внешним телесным, заранее проявляется по силе благодати в своих действиях, в самых телесных свойствах лиц, имеющих быть особенными подвижниками в духовной жизни. У таких лиц, ещё при самом первом их развитии, плоть пленяется уже в послушание духу. Впрочем, бывшая у Феодора от младенчества, слабость телесная с последующим возрастом миновалась. В описании последних дней жизни Высокопр. Филарета свидетельствуется, что он имел крепкое телосложение и сохранил свои физические силы от всякого преждевременного расстройства и истощения строгой воздержанной и правильной жизнью, какую всегда вёл от самого раннего детства, отличаясь до глубокой старости неутомимостью как в трудах своего пастырского служения, так и в подвигах строгой иноческой жизни и особливо в потаённых подвигах бдения и молитвы¹⁵. Это свидетельство действительно оправдывается самыми, можно сказать, разительными фактами, относящимися к самой ранней жизни в Бозе почившего Первосвятителя. Любил он и сам нередко воспоминать о времени своего детства в этом именно отношении и значении. В подобных воспоминаниях он живо и наглядно изображал и самую житейско-домашнюю обстановку, перебирая как бы по пальцам и огород и пасеку (пчельник) и конопляник, и сарай с сеном, и опушку леса, прилегавшую к месту полевых работ, в которых участвовал. В доказательство этого участия он показывал на левой своей руке мизинец, который подрезал серпом во время жнитвы, и который остался у него навсегда согнутым в одном из суставов. Но воспоминания эти были не плодом одной лишь твёрдой памятливости и живости воображения, а того внутреннего чувства умиления при воспоминании своей юности, о которой говорит Св. Пророк: Благость мужу, егда возмет ярем Господень от юности своея (Плч. 3:28). Факты, о которых теперь говорится, взятые именно вместе с самыми воспоминаниями Высокопр. Филарета, свидетельствуют несомненно, что и пасека, и конопляник, и огород, и опушка леса и пр. служили для отрока Феодора истинными питомниками, в которых он не только почерпал первые уроки, но совершал уже втайне и опыты, как бы пробуя свои силы, насколько он мог взяться за ярем Господень от юности своея и взявшись не озираться вспять. И потому всё это, как увидим в своём месте, совершалось им в уединении и втайне от других. А это-то самое, говоря словами церковного панегирика¹⁶, «бывает тогда, когда благоволит Господь по предведению Своему избрать кого в особенное орудие Своего Промысла для какого-либо высокого служения, хотя в то же время Сам же Господь устрояет так, что эти избранные сосуды благодати облагает как бы закровом, подобно как пчёлы свой улей от праздно-любопытных взоров наблюдателей, поучая и приготовляя этим самым избранников своих к хранению себя и своего избраннического состояния в сокровенности и через это полагая и утверждая в них краеугольное основание для всякого истинного духовного возрастания и преуспеяния – смирение».

«Так и было, – говорил тот же церковный оратор, – с в Бозе почившим, великим святителем-отцом нашим. Его, ещё юного отрока, посылал нередко отец его на домашний пчельник стеречь рои пчёл и давал ему читать там Четьи Минеи. И вот здесь-то, под жужжанием пчёл – делательниц сота и мёда, невинное отроческое сердце Феодора увлекалось чтением житий Святых и услаждалось ими паче меда и сота. В один же из этих разов сердце его особенно усладилось и восхитилось при чтении жития праведного Филарета Милостивого; и юный Феодор тогда же решается и даёт обет принять на себя имя этого угодника, чтобы всю жизнь идти по следам его. Вот где и как положено было в сердце в Бозе почившего начало и основание тех великих духовных подвигов, в коих подвизался он в течение всей своей жизни, – начиная с осуществления, возродившейся в нём при настоящем случае, решимости принять имя Филарета, – или что то же – принять иноческое звание».

Правда, жизнь Св. Праведного Филарета была не иноческая, и самые подвиги его благочестия и добродетелей совершались в среде мирской, житейской, и потому избрание имени этого Угодника с одной стороны как бы не соответствовало тому званию, на которое решился юный Феодор – т. е. званию иноческому. Но зато здесь имела место и значение другая сторона. Читавшие житие Св. Праведного Филарета Милостивого (память его 1 Декабря) несомненно знают, что он отличался особенными свойствами души – кротостью и довольством малым для себя и безграничной щедродательностию для других. А эти-то самые свойства и были замечены в Феодоре ещё от младенчества матерью его и развивались в нём явственно для всех в семье, и особливо для отца его, во все дальнейшее время. Эти же свойства и в иноческом состоянии составляют одно из совершенств. Таким образом, сколь ни рановременна была по возрасту и потому могла бы казаться нерассудительной самая решимость отрока Феодора обречь себя на иноческое состояние, столько же наоборот, она является самой естественной и по человеческим здравым истинным суждениям, и по тем естественным физическим и психическим требованиям и условиям, какими только может определяться истинное призвание к иночеству. Следующее подробное изложение того самого (прежде упомянутого) факта, что у мальчика Феодора особенно усладилось и восхитилось сердце во время чтения им на пчельнике жития Св. Праведного Филарета Милостивого, как нельзя более доказывает сейчас указываемую истину.

Дело было так:¹⁷ "О. Георгий, имея надобность сам проведать пчельник, застал приставленного караульщика роёв так, что хоть самого унеси... Читавши Четью Минею сидя на земле, Феодор склонился лицом на самую книгу и спал прекрепко... Остановившись над спящим, о. Георгий заметил, что из глаз ребёнка перед его засыпанием изливались обильные слёзы, сильно измочившие даже самую страницу в книге, на которой он остановился чтением и заснул: а с тем вместе, из самого положения лица спавшего видно было, что он не столько склонился от одолевшего его сна, сколько припал сам прямо своими губами к странице, как бы целуя её на известных строках...¹⁸. О. Георгий присмотрелся к книге и увидел, что Федей читано было житие Св. Праведного Филарета Милостивого. Не трогая сына и осмотревши пчельник, о. Георгий заметил, что из одного улья только что вылетел рой... но где был последний, – он долго искал, но понапрасну. В чувстве досады, он готов был наброситься на спящего караульщика... как в эту минуту очнулся и сам Федя. Отец к нему... и начал журить его…, что он-де прозевал рой... который или вовсе пропал, залетевши не весть куда, или быть может, был уже перехвачен кем-либо из соседних пасечников... Тогда Федя, нисколько не смутившись недовольством и журением отца, вдруг взглянувши в книгу, сказал: а что же батюшка за беда, если бы рой этот достался кому-либо из соседей... Вот на ко посмотри, что я сейчас только читал в Божьей-то книге... вот в житии Св. Угодника Филарета Милостивого, – которое я сегодня начал читать уже во второй раз... Тут Федя, водя вместо обычной указки пальцем по тем самым строкам, которые были омочены слезами, стал читать: «Таковая у себе премногая богатства блаженый имея, а иных во мнозей скудости и в последней нищете бедствующих видя, подвижеся на благоутробие и умилився душею, глаголаше к себе: – еда ли того ради таковая от руки Господни приях благая, да сам един ими питаюся и в наслаждении иждиву оная, угождая чреву... Не имам ли тех великих от Бога данных мне благ разделити не имущим, вдовам, сиротам, странным, убогим...». «Так-то так, мой родимый, – сказал о. Георгий, – и слава Богу, что ты так вникаешь в Божественное-то чтение; но всё-таки не ладно, что ты прокараулил рой то... Впрочем, может статься, ты и заснул-то недавно, – так не припомнишь ли, куда мог пролететь рой-то?! Тут Федя, оглянувшись на ближайший куст и в нём находившийся пенёк, вдруг сказал отцу: «да вот рой-то, батюшка, здесь как есть... и я помню сквозь дремоту, что он кружился и жужжал прямо надо мной, да я то больно задумался и задремал так, что не мог и отмахнуть его, не то – чтобы встать...» Тут-то о. Георгий понял всё… и значение чтения своего сына и знаменательность самого роя, который кружился над самым лицом ребёнка, но не коснулся его, тогда как мог бы изжалить его насмерть, – и вместе с тем так спокойно уселся вблизи прозевавшего его караульщика. Потому-то, когда впоследствии о. Георгий стал более и более наблюдать за состоянием своего сына Феденьки и высказываться о нём (как увидим вскоре из его рассказов), что «будет прок из мальчика: и ещё, что Феденька мой, верно, будет монахом, тогда к слову – монах – присовокуплял, что будет он монахом, как есть Филаретом Милостивым!»

И действительно, на будущем Филарете-иноке, проведшем в иночестве целых шестьдесят лет, оправдалось во всей полноте изречение: «По имени его тако бысть и житие его». «Это-то призвание, – скажем опять словами того же панегириста, – и самое рвение в Бозе почившего к духовным подвигам, однажды возжёгшись в душе его, не прекращалось впоследствии никогда, по временам же разгорались таким ярким пламенем, который не мог не быть приметен и для других, несмотря на то, что духовно-подвижническая жизнь в Бозе почившего, подобно жизни всех ревнителей благочестия, запечатлена была глубокой сокровенностью. Вместе с возрастанием телесным он возрастал и преспевал в подвигах духовных: восходя по степеням служения выше и выше, он в то же время больше и больше полагал в сердце своём и совершал духовные восхождения к Богу, доколе из степеней сего восхождения не составилась лествица, возведшая его от земли к небеси¹⁹. «Впрочем, мы не можем – говорил указываемый проповедник – изображать теперь и здесь всех трудов и подвигов духовных в Бозе почившего Архипастыря нашего в течение его 60-летней святоиноческой жизни, и проявившихся ещё ранее от дней самого его детства; – сего не могли не видеть, имевшие очи видети, при возможных наблюдениях за самыми свойствами его души и разнообразными действиями».

Указываемые сейчас, свойства уже нам известны; естественно должны быть известны и самые имевшие очи видеть и благоразумно наблюдать их проявление. Это родители Феодора. Если мать – Анастасия, усматривавшая ещё в младенческом возрасте своего сына, свойства, возбуждавшие в ней особенное к нему сочувствие и слагала всё это только в сердце своём; зато отец Георгий уразумевал уже силу и значение этих свойств своего сына и потому открыто отзывался о его, например и доброте так: «Добрый он, мой сыночек – Феденька-то!.. Вот уж добрый-то! Дай Бог всякому православному иметь такую утеху в жизни семейной. Бывало, другие дети пошалят, порезвятся, а он, мой драгоценный – ходит, как овечка смирная, и воды бывало, не взмутит». Эти слова отца Георгия характеризуют кротость его сына, по-видимому, с одной только стороны, выражавшейся в его действиях и поступках, что показывает самая наивность уподобления смирной овечке. Но эта же самая кротость вскоре стала усматриваться в отроке, как свободное проявление сердечных чувств и настроения душевного, когда, по словам того же о. Георгия и других свидетелей-очевидцев, «малый Федя, находясь вместе с другими братьями на полевых работах, часто уклонялся являться в семейную среду, иногда даже забывая о времени и самого обеда, и незаметно удалялся в опушку леса, когда другие предавались обычному отдыху»²⁰. Эта кротость и уклончивость от других не замедлили породить и проявить в нём склонность вообще к уединению, но не для праздного детского развлечения, – как другим думалось сначала, – а ради удовлетворения внутреннего стремления к Тому, Чья присносущная сила в красотах видимой природы открывалась его невинно-детскому сердцу. По словам тех же лиц очевидцев, «бывало во время завтрака или полуденного отдыха Федя, отделившись от своих, не только устранял себя от пищи и покоя, но в тишине уединения в опушке леса беседовал с Богом: часто видели его там стоящим на коленах и молящимся на Церковь, которая виднелась с места полевых работ как на ладони²¹. То же самое бывало часто и в самом доме. Вот подлинный рассказ об этом о. Георгия: «Бывало соберёмся обедать, и сядем уже все за стол; а Феденьки нет, как нет. Где же, спрошу других, Федя? Где он?! Никто не знает... И пойду я сам, бывало, искать его. Ищу по двору, по саду, на пчельнике, кличу, зову: нет моего Феденьки. Взойду на сарай на самую поветь; смотрю, – а он, мой дорогой, стоит на коленях в коноплях и Богу молится. Сойду, бывало, потихоньку с повети, подойду поближе к конопляникам и громко кликну его, будто бы не вижу его... И он – мой голубчик, тотчас прибежит, как нигде не был, – и пойдёт со мной обедать. Или, бывало, ночью братья спят, а он встанет на колени на лавочке или на сене под сараем, да так усердно молится... Увижу, бывало, потихоньку перекрещусь и скажу про себя: слава Тебе Господи! будет добро из мальчика. А чтобы прогулять когда-нибудь вечерню, или утреню, (не говорю уже – про обедню), Боже упаси! Всегда первый прибежит в Церковь и последний выйдет из неё. Ну, – думаю – быть моему Феденьке монахом молитвенником. Так и случилось»²².

Относительно Церкви, кроме неопустительно усердного посещения мальчиком Феодором Богослужения, нужно заметить ещё то, что самое наименование её во имя Покрова Пресвятой Богородицы имело для него своё особенное значение. С той поры первого сознания, – говорит один из доставителей сведений, – когда малютка Феодор стал уметь отличать дом родительский от дома Божия и своим лепетом произносить священное наименование церкви «Покров Пресвятой Богородицы» – это наименование врезалось навсегда в душе его, и приняло в его детском понимании такой неизменный смысл, который он приложил и усвоил себе, именуя Покров Пресвятой Богородицы не иначе, как её Матерним, собственно над ним распростёртым покровом, под коим он родился. Положим, это с одной стороны было выражением детского наивного чувства, но с другой – здесь заключалось, несомненно, знаменательное проявление особенного избраннического призвания. Свидетельством и доказательством последнего служит самое, неизменное во всю жизнь, благоговейнейшее убеждение его в непрестанном покрове над ним Пресвятой Богородицы. Потому-то, когда Покровская церковь в селе Высоком, бывшая деревянная, пришла от времени в крайнюю ветхость, и когда местный помещик Колычев и прихожане видели необходимость в сооружении новой²³, Высокопреосв. Филарет принял самое живое участие в последнем деле весьма многими разными от себя приношениями²⁴. Наконец, когда за 15 лет до кончины своей Высокопр. Филарет, бывши Митрополитом Киевским, избрал для особенных подвигов уединения Голосеевскую пустынь, то устроил на свой счёт каменную церковь тоже во имя Покрова Пресвятой Богородицы, и во время стройки носил сам кирпичи; причём он свидетельствовал открыто, что делает это именно в воспоминание рождения своего при церкви Покрова Пресвятой Богородицы²⁵. В Клировых ведомостях значится под рубрикой «Капитал причта: имеется билет в 1000 руб. серебром, выданный из Орловского приказа Общественного Призрения, положенный в 1856 г. Декабря 29, за № 1634 от Синодального Члена, Митрополита Киевского и Галицкого, Высокопреосвященного Филарета на проценты в пользу причта на поминовение его родителей Священника Георгия и Анастасии. В описи церковной значатся некоторые церковные облачения, пожертвованные им же». Напоследок всего и в самом духовном завещании своём в Бозе почивший, в особенных чувствованиях умилённого исповедания всех неизреченных Благостей к Нему Господних во всех возрастах и судьбах его жизни, изрёк следующие, между прочим, слова: «Благодарю Тя Господи Боже Мой, яко сам Благодатию Своею вложил в бедное сердце моё ещё в отрочестве моем избрати житие иноческое; в последние же лета жизни моей вчинил еси мя в лик иноческий во святей Чудотворной Киево-Печерской Лавре, её же Настоятельница есть Сама Пречистая Преблагословенная Владычица наша Богородица, под Еяже Матерним Святым Покровом аз родихся"²⁶. А так как это духовное завещание было писано им в 1851 г. за 17 лет до его кончины²⁷, когда, (как оказалось впоследствии из дополнительного завещания) Высокопр. Филарет принял, потаённо от руки духовного отца своего Иеросхимонаха Парфения – великую схиму и вслед за этим устроил в Голосеевой пустыни на свой счёт вышеупомянутую Церковь во Имя Покрова Пресвятой Богородицы, – то здесь открывается особенно знаменательное сочетание фактов и выяснение их значения. Ясно, что изречённые в завещании слова благодарения Господу, вложившему в сердце его ещё в отрочестве желание иноческого жития, теперь, с принятием схимничества, завершились ещё сугубейшим стремлением к высшему иночеству. Таким образом, здесь окончательно раскрылась вся полнота и глубина тех свойств души, какие впервые отразились ещё, по выражению свято-иноческих писателей, от отроческих ногтей Феодора, затем развилась и возросла в лице его – как инока Филарета, и наконец, достигла своего совершенства в лице Феодосия, когда он прикрыл белым митрополичий клобук, с блистающим на нём бриллиантовым крестом, смиренным куколем схимника, и все первосвятительские украшения и отличия – одеждой самоуничижения²⁸. Сам в Бозе Почивший, хотя и прикровенно или только намёками указывая на это своё новое высшее подвижническое звание в задушевных беседах с иными, понимавшими и ценившими особенно высоко его достоинства по званию Митрополита и в частности великого учёного – Доктора Богословия, – говаривал так: «…нет и нет!.. напрасно вы так судите... Белый-то клобук с драгоценным крестом мне пожаловали и носить повелели, а чёрный-то я сам возжелал и воспринял на себя с обетами: за него-то я и буду, прежде всего, истязан на страшном судище Христовом. – Митрополитом быть, конечно, знатно, да не больно нашему брату-монаху статно, начиная от внешнего образа-жития... – Толи бы дело, как я часто подумываю, живя в Голосеевой, – коли бы сидеть напр., на пасеке караулить рои… как бывало в дому у батюшки, – да и спать-то бы ложиться под сараем на сене»... Эти последние выражения оправдывал он и самым делом, когда напр., быв уже Митрополитом, заезжал (по пути из Петербурга) на родину, в село Высокое. «Вечером, – так рассказывала его сестра²⁹, – когда пришло время ложиться спать, я внесла в горницу свой большой пуховик... Как братец-то вдруг вскричит на меня: «что ты это вздумала, сестрица»... Да я и не умею спать-то на пуховике... Я вот пойду под сарай спать на сено, как в старину спал, бывало, с братьями... И так-таки не согласился мой родимый-то братец лечь на пуховке, а велел мне принести в горницу и послать соломы на полу и накрыть простынёй, хотя и на этой-то постели не спал: то молился Богу, то писал что-то».

«Так, (скажем ещё словами прежде уже цитированного нами надгробного слова) – истинно благое семя пало на благоплодную почву, чтобы во время своё принести плод сторицей во всём Богоизбранническом житии того, кто теперь предлежит перед нами честными останками своими во гробе сём, – в который и вошёл он, по слову Божию, »якоже пшеница во время пожатая, или яко же стог гумна во время свезенный (Иов. 5:26). Воистину, – «благость мужу, егда возмет ярем Господень от юности своея (Плач. Иер. 8:27) и егда, взявши сей ярем, понесет его, яко иго благое и бремя легкое, хотя бы несение сие было среди тяжких скорбей и страданий, и встречалось со многими преградами и искушениями, – что действительно и совершилось в долговременном житии в Бозе почившего Архипастыря нашего, начиная от дней юности его, именно, по отношению к его призванничеству и решимости принять иночество». Так он, – как увидим в подробности в своём месте, – ещё во время школьного воспитания своего в духовном училище и семинарии решился было дважды идти тайком, – однажды из дома родительского во время вакации, а в другой раз из квартиры, когда учился в Семинарии, но в обоих случаях он был силою удержан, а один раз возвращён даже с дороги. Наконец, по окончании курса, хотел было он решительно скрыться от всех навсегда, в ту именно пору, когда о. Георгий силой заставлял его ездить с ним по нескольким сёлам ради приискивания и избрания ему невесты в прямых видах определения его на своё священническое место, где бы будущая невестка заменила в управлении хозяйством, скончавшуюся незадолго перед сим мать Анастасию. Но замечательно здесь, в частности в учебно-педагогическом отношении, то явление, что при всём столь, можно сказать, исключительном настроении юноши воспитанника Феодора Амфитеатрова к иночеству, дело научно-образовательное у него не только не выпадало, как говорится, из рук и из головы, а наоборот он успевал в науках настолько, что имея только 16 лет от роду, он был уже переведён в богословский класс и кончил курс на 19 году, что в тогдашнюю пору составляло редкость диковинную, так как и в первые-то классы семинарии – пиитику и риторику поступали из училища ученики в большинстве почти что с бородами... Сам в Бозе почивший Высокопр. Филарет, вспоминая об этих сотоварищах, говаривал, что ему приходилось от них иногда очень жутко, а потому он среди их побаивался быть и в классе до прихода наставника или в перемену уроков; они его, как малого ребёнка, таскали на руках для потехи, причём доставалось ему немало, то таскания за вихор, за уши, то толчков и подзатыльников… тоже для потехи, или в смысле тогдашних бурсацких любезностей. Об особенных же успехах своих, при всей его молодости, он свидетельствовал сам в Записках, писаных с его слов племянником его А. Антонием, что «сему обязан был он тем, что воспитывался под добрым надзором и руководством благочестивых родителей и домашних-старших и сбережён был с детства от всего неблагоприятного для нравственности и способностей к учению».

Дальнейшее изложение мы и начнём с повествования о домашнем и училищно-семинарском воспитании в Бозе почившего Первосвятителя.

«Первоначальное домашнее воспитание получил я под добрым родительским надзором и в строгом исполнении правил благочестия. Самым успехам хорошим в науках и в училище и семинарии я обязан был именно тому, что сбережён был в дому родительском с детства от неблагоприятных сообществ и дурных к чему-либо навыков»³⁰.

В настоящее время, когда рассуждают и пишут о начальном воспитании детей, от одного многообразия теорий, приёмов, методов и вообще систем педагогических, трудно определить, – как совершается на самом деле нормальное доброе и полезное воспитание детей. Родители же, как воспитатели детей, занимают едва ли не наименьшее место и участие при исполнении этого первейшего и священного для них долга. Родители, если и являются при этом деятелями, то не столько самостоятельными, сколько почти рабски обязанными выполнителями, часто неприложимых к положению их самих и детей их, педагогических требований и условий, и многими едва ли сознаваемых, как должно. Не то было в старину; не так рассуждали и поступали тогдашние родители относительно воспитания детей, – чему пример увидим сейчас в родителях Феодора при воспитании его и всех других детей.

В старину не было никаких даже рассуждений о методе воспитания. Родители знали только одно, что воспитание детей есть их первейший и священнейший долг. Они старались передавать и влагать в детей, именно при самом их воспитании всё, что имели в себе доброго и полезного, как в физическом и житейско-практическом, так и в нравственном и умственном отношении. Как на тяжкий грех смотрели прежде, когда у родителей недоставало ревностного желания передать всё истинно хорошее и полезное своим детям, и страшились, как величайшего несчастья, когда замечали, что к детям мало прививается доброе воспитание. Наоборот родители не находили слов к выражению своего утешения, когда видели в детях добрые успехи и плоды воспитания. Вспомним, как радовался о. Георгий, когда он, при одном воспоминании о детстве своего сына Феодора, говаривал: «Да добрый был он мой сыночек Феденька; уж такой добрый, что дай Бог всякому родителю иметь такую утеху в жизни». Да и впоследствии, когда Феодор был уже архиереем, и тогда о. Георгий не находил лучшего и большего критерия для оценки достоинств его, как сравнивая их с тем, что видел он в сыне своём ещё в дни детского воспитания. «Да, – говорил он, – каков был (Филарет) Феденькой, таков и теперь Филаретом Епископом, да кажется, ещё лучше стал».

Такой характер и значение воспитания известны не в описываемую только пору. В самых древних жизнеописательных повествованиях прежде всего обозначались свойства родителей и целого фамильного рода. Таковы обыкновенно встречаемые в древних жизнеописаниях выражения: «родися сей блаженный отрок от благочестивых родителей» или "произыде яко ветвь или отрасль от благочестивого корене или семене» и т. п.

О родителях Высокопр. Филарета и о данном ему ими воспитании до́лжно сказать не иначе, как словами же древних жизнеописателей. Родился он от благочестивых родителей. Об этом, кроме других достоверных свидетельств, сам в Бозе почивший, во-первых, в своём духовном завещании говорит, что «родился под Матерним Пресвятой Владычицы святым покровом от благочестивых родителей – Иерея Георгия и Анастасии». Во-вторых, в Записках, составленных с его собственных слов, читаем такое свидетельство: «первоначальное воспитание получил я в доме родительском под добрым строгим надзором и в строгом исполнении правил благочестия». И ещё: «самым успехом моим в науках в училище и в семинарии я обязан был именно тому, что сбережён был дома родителями моими с детства от неблагоприятных для нравственности и успехов сообществ», от которых он действительно уклонялся даже в среде своих товарищей, бывших, сравнительно с ним, очень взрослых и потому могших проявлять какие-либо навыки и поступки, далеко не соответствовавшие настроению кроткого богобоязненного юноши.

В чём же состояло благочестие и вообще личные достоинства родителей Филарета и как оно переходило, как воспитательное начало, на юного Феодора? Чтобы определить благочестие самого отца его, достаточно прежде всего, принять во внимание, что он был Священник. Священническое же, как и епископское, достойное своего звания, хождение св. Апостол выражает в таких положениях: «Подобает быти непорочну, трезвенну, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну, не пиянице, не бийце, не сварливу, но кротку, не завистливу, не сребролюбцу; свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякой чистотою. Аще же кто своего дому не умеет правити, како о своей церкви прилежати возможет? Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних: да не в поношение впадет и в сеть неприязненну». (Тим. 3:2–7). Потому, если Иерей Георгий, чтобы ходить достойно своего звания, твёрдо памятовал и посильно исполнял эти слова Апостола, то он поистине ходил в благочестии³¹. Во всяком случае, сам Высокопр. Филарет, составлявший своё духовное завещание на 73 году своей жизни, не мог свидетельствовать о родителях пристрастно и ошибочно. Он был уже столько лет архипастырем и на опыте изучил разнообразные состояния и положения многочисленнейших священно-церковно-служителей и их семейств, поэтому, более чем кто другой, мог верно и достойно определить как дух и образ благочестивой жизни своих родителей, так и влияние сего духа и образа благочестия, воспринятое им в данном родителями воспитании от пелен его детских.

Следуя буквальному значению вышеприведённых слов Апостола, – каким подобает быть Иерею, мы, на основании данных, должны отметить следующие черты по отношению к о. Георгию, как Иерею и как главе семейства. Подобает Иерею быти, учит св. Апостол, дом свой добре правящу. Аще же кто своего дому не умеет правити, како о своей церкви прилежати возможет. Если принимать слова Апостола и в самом тесном смысле, т. е. разуметь под управлением домом не более как внешнюю домохозяйственную обстановку со всеми принадлежностями и родами сельских занятий, то эта сторона жизни о. Георгия уже отчасти известна нам, как благоустроенная во всех отношениях. Но добре ли управлялось и происходило у него всё это в действительности?! Нередко можно видеть и иначе, т. е. что при благоуспешном, по-видимому, ведении хозяйства, занятия и труды сего рода или поставляются целью любостяжания, или соединяются с недовольством и ропотом от разных встречающихся трудностей и недостатков, так что всё это оказывается похожим как бы на положение, по выражению Апостола, вола молотяща. А таким образом и самое звание, и служение Священника оказываются в том значении, как выражался св. Дмитрий Ростовский – не ради Христа а ради хлеба куса"³². В подобных же случаях нередко приходится терпеть и самым детям священнослужителей немало укоризн, как будто они виновники таких тяжких трудов и забот для родителей, особливо, когда семейство бывает многочисленно, – как например, и у самого о. Георгия состояло оно из восьмерых детей и, проживавших у него же, – старца отца его и брата жены его Анастасии – Диакона Иоанна.

Один из доставителей биографических сведений Высокопр. Филарета хотя кратко, но характеристично описывает образ жизни и домашне-хозяйственных занятий семейства о. Георгия, и вместе с тем самое воспитание детей и в частности сына Феодора. Мать, – пишет это лицо, – была одинокая, (разумея), что у неё не было в семействе, при рождении Феодора, никого из родных женского пола, которые бы могли разделить её труды и по домашнему хозяйству и пр. Прислуги она не имела и потому, можно сказать, постоянно была занята заботами и хлопотами о малолетних детях. Для работ по хозяйству и на поле были у о. Георгия и работники, если не постоянные, то по крайней мере, нанимаемые временно для покоса, пашни, жатвы и молотьбы хлеба. Но с тем вместе в этих же самых работах участвовали и дети. При этом в частности о сыне Феодоре доставитель сведений говорит так: «с сыновней готовностью разделял он полевые работы во всём, в чём только мог, жал, косил, возил снопы в житницы, молотил хлеб. А так как в селе Высоком церковное поле было на расстоянии 5–6 вёрст от села, и потому нужно было в рабочее время отправляться в поле ещё до восхода солнца, – то, когда прочие братья его ещё спали, он, благословенный и трудолюбивый отрок, ранее самых рабочих вставал и помогал им при сборах на поле, и там целый день находился с ними³³. Как бы в неизменное напоминание самому в Бозе почившему Святителю и в осязательное свидетельство другим о действительности описываемых работ его и юности мизинец на левой руке его остался на всю жизнь согнутым в срединном суставе. Это произошло от пореза серпом в одно время при занятии его жнивом хлеба. В этих работах участвовал он не в пору лишь детства в доме родительском: он в свободное время упражнялся в полевых работах и с чужими домохозяевами в бытность его в училище. Даже, бывши уже митрополитом, принимал участие в хозяйстве, делая по временам свои замечания и распоряжения на докладах экономических, – иногда же лично присутствовал при полевых работах и нередко обозревал хозяйственные заведения. Об этом он сам любил вспоминать и рассказывать не приближенным только своим, а открыто перед сторонними лицами. «Так, иногда он проезжал из Петербурга в Киев через Орёл и здесь, – по словам очевидца, – был в кафедральном Соборе, куда сбежалось множество народа, то помолившись Богу и благословивши народ, стал говорить: «Здравствуйте православные! здравствуйте, мои земляки! Ведь я сам Орловский уроженец. Вот здесь, где теперь архиерейский-то дом, прежде было уездное училище: в нём я учился мальчиком. А там, на нижней слободке монастырской, я квартировал. Был тут однодворец Селихов: что жив ли он? небось уже стар теперь стал? И когда в тот же день пришёл к нему тот самый однодворец Селихов, Владыка сказал: «ну, здравствуй, хозяин! уж какой ты старый стал»! А помнишь ли, как мы бывало с тобой снопы возили? – Старик не мог говорить, заплакал от радости. Я приеду к тебе в дом», сказал Владыка. И в самом деле, на другой день Святитель вместе с преосвященным Евлампием³⁴ были у Селихова в его доме, пили у него чай и провели часа два в воспоминаниях о прошлом»³⁵.

При всех этих сведениях о старинном образе воспитания и быте учившихся в заведениях по нынешним взглядам на это дело, само собой, многое может казаться несообразным с учебным делом, как например, самое то, что ученик Феодор участвовал в возке снопов с хозяином квартиры. Но подобные взгляды неосновательны и совершенно неверны с историческими данными – именно по части образа и характера всего быта духовенства и учившихся детей его. В самых предписаниях высшего Начальства за описываемое время (например, в указе Св. Синода 81 Октября 1798 г. в пункте 7 повелевалось, – «чтобы во время пребывания в училищах ученики приобретали нужные сведения в сельской хозяйственно-домашней экономии. Для этого же приурочено было и самое время отпуска учеников в дома родителей так, чтобы они могли прибывать как раз к началу полевых работ –сенокосных, жатвенных и других и оставались до первых чисел Сентября». Впрочем, этот порядок относился и не к слишком старинным временам, – а соблюдался и до недавних пор. В этом отношении замечательный факт отмечен в лице, например, бывшего знаменитого Митрополита Литовского Иосифа (Семашко). «Любя сельское хозяйство, он желал, чтобы и священники занимались им; этим он думал более привязать их к и самым местам их служения. И потому, присутствуя на так называемых публичных экзаменах в семинарии, бывавших всегда в Июле перед отпуском учеников на вакацию, он почти всегда обращался к ним с наставлениями, чтобы они помогали непременно своим родителям в хозяйстве, указывал прямо на себя, что он и сам бывало возил копны и снопы. Однажды же так сказал Ректору Семинарии: «Вы и благословения не давайте тем из возвращающихся с вакации, у которых будут белые руки, это значит – лентяи; и тех особенно благословляйте, у которых руки и загорели от солнца и даже помозолились от работ: видно, что они трудились об руку с трудолюбивыми родителями и вообще семейными»³⁶.

Покойный Высокопр. Антоний (Архиепископ Казанский), по прочтении этого факта в первоначальной, бывшей на рассмотрении его, нашей рукописи, высказал от себя следующее: «Если и не отрицать этого сказания о Митрополите Иосифе (так как он и по происхождению-то был из называемых шляхтичей – полубар), то нельзя и не признавать его совершенным как бы повторением того же, что известно было мне ещё во время моего обучения в Калужской Семинарии о покойном Владыке Филарете. Бывшему тогда ректору семинарии Архимандриту Бенедикту (впоследствии Архиепископу Слонецкому) Владыка говорил точь-в-точь, что и Митрополит Иосиф. Мало сего, Владыка Филарет и во время поездок по епархии, приходившихся во время семинарско-училищных вакаций, проверял сам на месте, работали ли дети у своих родителей, да и самих то родителей пробирал порядком, когда замечал, что полевые работы запущены, и на дворе видел, что сараи и повети, амбары и загороди в неустройстве. «Видно, – говорил он при этом, – что всё добро из рук валится от явной нерадетельности; видно, что хозяева белоручки и любят праздность, а от отцов это переходит и на детей. Дети, навыкнув в домах отцовских целых почти два месяца ничего не делать, и в школы переносят привычку лентяйничать». При подобных случаях он высказывал и о себе, как бывало, занимался работами и дома с раннего детства и во время вакаций, и даже находясь в училище, где с хозяином вязал снопы, – присовокупляя к этому, что в ту же пору книжки-то школьные не только не выпадали из рук, а напротив. Бывало так, что снопы то возишь, а в уме-то наизусть твердишь, что успеешь заранее перед этим заучить... А ещё главное, что при таких-то работах само собою и никакая дурь-то, хотя и ребячья, бывало, не залезает в голову, и наконец, после трудов-то и естся вкусно всякая и простая пища, и спится крепко, и силы свежеют и всё тело здоровеет, – а ведь сказано: «mens sana in corpore sano».

Последствием этих ревизий в наставлении бывало даже то, что когда иные священники и диаконы и пр., дознанные на месте нерадетельными к хозяйству, напр. подавали прошения семинарскому или училищному Начальству о принятии детей их на казённое содержание, (коль скоро обучалось таковых одновременно двое или трое), то Владыка, при всей своей благостности, иногда отказывал в приёме детей для вразумления таковых отцов и детей и в урок для других, – а скорее оказывал тайные вспомоществования для содержания сказанных учеников, препровождая эти вспомоществования к хозяевам квартир через посредство инспекторов или лиц доверенных. «Эти мои слова, – сказал мне тогда же Владыка Антоний, – ты можешь внести в твоём изложении целиком именно здесь... Это послужит, по-моему, хорошим правильным финалом для всего изложения о физическо-нравственном воспитании Владыки Филарета собственно в доме родительском, и переходом к воспитанию учебному домашнему и дальнейшему училищно-семинарскому».

В указных синодальных распоряжениях, относящихся к половине прошедшего столетия³⁷, и остававшихся в силе и действии в описываемую пору, повелевалось: «начинать учение детей с семилетнего возраста и учить их в домах родительских славяно-российской грамоте, т. е. букварю с десятословием, Часослову и Псалтири и скорописи, не более трёх лет, а потом представлять детей в школу. В противном случае священно-церковно-служители обязаны были без всякого опущения вносить штрафы за непредставление детей в указанные места, в школу или за невыучку их дома в назначенные сроки». Значит, домашнее обучение сына Феодора с целью приготовления его в школу должно было совершаться по этой же указанной программе. Это видно из того, что сам Высокопр. Филарет, когда бывши уже Архиереем, принимал участие в воспитании осиротевших детей родного брата³⁸, рекомендовал держаться этой же самой программы, – т. е. начинать славянской азбукой и продолжать Часословом с Псалтирью. В этом факте замечательно особенно то, что Высокопр. Филарет очень хорошо знал о существовавших в эту пору и, как он выражался, превозносимых заведениях для начального образования детей, но при всей возможности отдать туда своих питомцев-сирот, предпочёл для них обучение домашнее и непременно по старинному обычаю, приводя в основание то, что читающие увидят в следующих письмах его по этому предмету. Поводом к этим письмам послужило то, что самого младшего племянника Сергия, к которому Высокопр. Филарет относился с особенным участием, как бывшему его крестнику³⁹, родные (в Калуге) хотели отправить в Москву к дяде его, служившему в университете, Семёну Раичу.

«Если малютке Серёже, – писано было в первом письме, – приспела пора учиться грамоте, пусть начинает славянской азбукой, а потом продолжает Часослов и Псалтирь славянскую. В них семена благочестия и страха Божия. А там, в превозносимых ныне заведениях, начинают баснями. Пусть они (басни) в своём роде будут и превосходны; но нам-то до́лжно из младенцев образовывать будущих служителей Церкви Божией инаковым образом. Во всяком случае, Серёжу пожалуйста никак не отпускайте в Москву к немцам⁴⁰. Теперь вот и Яша становится уже добрым Яковом⁴¹, а потому долг его прямой принять усердное участие в начальном обучении Серёжи. Если кому, то братьям единокровным подобает друг друга тяготы носить».

Под именем немцев Владыка Филарет разумел семейство одного из младших родных своих братьев Семёна (по фамилии Раич), который состоял на службе в Московском университете и был известным литератором. Брат этот был женат на немке, потому Владыка Филарет и величал это семейство немцами. Не желая никак, чтобы они брали к себе на воспитание упоминаемого в письме, Серёжу, в другом своём письме Филарет выразил простодушно, но метко характеристично, свой взгляд на самую жизнь этого брата (Семёна) в таких словах: «Весьма не нравятся мне и самое-то житьишко Семёна колотырное... да и ремесло-то его занятие какое-то журнальное, пиитическое, а главное все фантастическое… существенного ничего нет. Боже сохрани, ежели пойдёт этой дорогой кто-либо из наших⁴²...

Впрочем, сказанная программа обучения детей грамоте по Часослову и Псалтири была в употреблении не в среде лишь духовенства: она современна самому изначальному складу и строю православной русской жизни⁴³. Даже указанный срок начинать обучение детей с семилетнего возраста был так же не новостью не только в описываемую пору, но и в глубокую старину. Довольно лишь раскрыть любую из страниц в четьи-минейных житиях, или летописных сказаниях, где только говорится о начальном обучении в пору детства, – там встречаются повсюду следующие и подобные им сказания: »отроку, достигшу семилетнего возраста, вдан бысть в научение», или: "исполнившуся седмилетию возраста отрочате, вдаша его родители в научение»; и т. п. Посему самые распоряжения начальственные имели своё значение и действие в той силе и мере, в какой они соответствовали, освящённому веками и жизнью, порядку и в частности примерам святоугоднического научного воспитания. Вышеприведённые Синодальные указы очевидно имели, между прочим, целью подействовать на родителей, не исправных в обучении детей и в особенности на уклонявшихся от представления их в школы, – что показывает самое наложение штрафов. Благопопечительные же из родителей, зная из свято-угоднических и вообще – древне-старинных опытов и примеров, что обучение детей начиналось и раньше семилетнего возраста, могли начинать и действительно начинали обучать своих детей и прежде положенного в указах срока. Такой пример и видим мы на отроке Феодоре.

Один из доставителей сведений о детстве Высокопр. Филарета пишет: «охота к учению в нём рано обнаружилась; шести лет начал он учиться грамоте под руководством дедушки своего, Иерея Никиты, любившего Феодора более всех других внуков и внучек за его кротость, смирение и послушание»⁴⁴. Причиной такой охотности мальчика Феодора к учению грамоте, несомненно было его чрезвычайное усердие к церкви и богослужению. Чтобы понять последнее, нужно принять во внимание, как смотрели в старину на грамотность, и как происходило самое обучение. Процесс обучения был, можно сказать, своего рода богослужением⁴⁵, от этого и самое чтение происходило похоже на церковное полу-распевное. Поэтому, если Феодор особенно любил бывать в храме Божием, где слух его оглашался постоянно чтением и пением, из которого хотя он мало понимал, зато несомненно воспринимал многое невинно-детским своим сердцем, то обнаружение особенной охотности к учению было самым естественным результатом частого посещения Богослужения. Феодор, слыша то, что читается в церкви, например из Часослова и Псалтири, сам естественно стал возгораться желанием как бы скорее приступить к учению, чтобы иметь возможность повторять и дома то, что слышал он в церкви: и ещё ему по чувству любви к храму Божию желалось всевозможно скорее быть не только слушателем читаемого там, но и читать самому для других. Последнее, как увидим скоро, вполне оправдалось, притом так же рано, судя по возрасту, как рано обнаружилась в нём и самая охота к учению.

Феодор начал учиться под руководством своего деда Никиты. Явления и опыты такого рода, т. е. когда родные бабушки нянчат своих внуков и внучек, а дедушки обучают их в первые годы детства грамоте, едва ли теперь в редкость. В описываемую же пору это было самым обычным делом и входило, можно сказать в ряд почти обязательных отношений и условий в семейном быту при тогдашней патриархальной жизни, и особливо в среде духовенства. Отцы из духовных, при первой возможности и удобности предоставляли детям свои служебные места, и доживали при них последние свои годы. И в этом-то положении они всего естественнее принимали на себя обязанности домашних педагогов своих внуков, чтобы не оставаться праздными и вместе с тем недаром пользоваться приобретаемым детям и достоянием, и чтобы проводить и упрочивать своё родоначальническое влияние не на детей только, но и внуков, нередко даже и на правнуков. При подобных занятиях старцев-дедов с детьми внуками и сами отцы наперёд могли быть уверены в благотворности такого воспитания детей. Уверенность эта была тем более несомненна, когда самые старцы-деды были искренно расположены к внукам. Вместе с родственной любовью первых сама собой соединялась и особенная заботливость об успехах учения последних. «О. Никита, любивший Феодора более всех прочих внуков и внучек, действительно с особенной любовью и утешением смотрел на занятия и успехи его, как ученика»⁴⁶. "Метод о. Никиты (говорит доставитель сведений), как и вообще тогдашнего обучения, был таков, чтобы дети учились от зари до зари с известными отдыхами. Бывало прочие соученики братья Феодора как-либо ускользали и в недозволенное время от своих занятий, но он, без благословения дедушки, никогда не оставлял книги и потому ранее других успел. Псалтирь была любимая его книга. Ему было только восемь лет, а он читал кафизмы уже очень внятно для народа в храме Божием»⁴⁷. В этих сведениях, что ни слово, что ни действие, буквально веет той своеобразностью старины, с которой менее всего может примириться современная педагогика. Но нужно знать, что при старинном методе имелось в виду не только научить скорее дитя читать бегло и правильно; обучение имело значение своего рода определённого курса. Псалтирь и Часослов не были лишь учебникам для одной практики в чтении; эти книги возможно заучивались на память, соответственно древне-отеческим учебно-воспитательным правилам и наставлениям. Для этого были задаваемы учащимся так называемые проучки, которые сначала выучивались и твердились в отдельности каждая, а затем повторялись по нескольку вместе, – что выражалось известным термином: «читать зады». Отсюда и самый успех, и вообще ход учения определялся тем, кто учил Часослов, а кто Псалтирь, и в последней – которую по счёту кафизму. Делалось всё это потому, как сказано в предисловии к Часослову, «да обычай сей вглубит корение свое в сердцах детей». Иначе и в старину разве не было скороучек, и недоучек или недорослей?! О подобных же явлениях своего времени едва ли могли не знать и о. Никита и о. Георгий, – притом не из сценических представлений, а из живых опытов, – с которых сняты первые, – когда в его время многие из детей дворян оказывались едва умевшими подписывать своё имя, и когда, между тем, глумились над Кутейкиными, а с ними и над самыми изречениями Слова Божия, как видим это в комедии «Недоросль». Потому-то о. Никита, как служитель Церкви и готовивший питомцев-внуков своих к тому же служению, тем более старался держаться своего и общепринятого тогда метода. А что этот метод не препятствовал развитию учащихся и усвоению ими других учебных предметов, доказательство в лице того же Феодора. Он, кроме Часослова и Псалтири, обучен был ещё дома же начаткам некоторых наук, преподававшихся в тогдашних училищах и, между прочим, – начаткам латинского языка и настолько успешно, что на 10 году возраста он был принят прямо во 2 класс духовного училища»⁴⁸. Да и во всё время училищно-семинарского образования, он оказывался настолько успевавшим в науках, что на 16 году переведён был в Богословский класс».

Каково же было воспитание Феодора в духовных заведениях – училище и семинарии?

Известно, что обучение в духовных училищах в описываемую пору сопровождалось большими неудобствами и затруднениями. Строгость взысканий начальства и учителей с учеников, телесные наказания, скудость в пищи и бедность в одежде не отрадны были для учащихся. Впрочем, говоря это, мы отнюдь не разумеем тех описаний, вроде Помяловщинских и К°, где представлено состояние указываемых заведений в известных карикатурных картинах и в каком-то затаённо-злорадственном смысле и тоне... Мы обратимся к самым подлинным и притом современным именно описываемой поре свидетельствам тех лиц, которые сами переживали тогдашнее своё училищное образование, – и наконец, лиц авторитетных в самой высокой степени – даже богопрославленных уже в святости. Так, например, новоявленный угодник Божий – Святитель Тихон – сам свидетельствовал о себе следующее. «Бывало, когда получу казённый хлеб, то из оного оставлю половину для себя, а другую половину продам и куплю себе свечу, и с нею сяду за печку и читаю книжку. А богатых отцов дети начнут, бывало, надо мной смеяться». Ради же удовлетворения других нужд, для которых очевидно недоставало продаваемой части хлеба, тот же св. Угодник нанимался копать гряды в огородах в свободное от училищного и домашнего обучения время⁴⁹. Так точно замечательны в этом же отношении и слова Высокопреосв. Филарета, Митрополита Московского, сказанные им при освящении домовой церкви в столичной Московской семинарии в 1844 г. (1 Ноября)⁵⁰. Слова эти в особенности замечательны тем, что Московский Первосвятитель прилагает изображённое им состояние бывших учебных заведений и учащихся к себе самому, как относившееся ко времени его учения. А как он был сверстник и Высокопр. Филарету (Киевскому) и значит, учился в одну пору, (он был моложе последнего только на три года), то ниже приводимые слова первого совершенно одинаково приложимы к последнему. Мы приведём эти слова, как истинно замечательные и по содержанию своему самые назидательные для настоящего времени при нынешних взглядах и суждениях относительно образования прежних и нынешних семинаристов.

«Дети – говорил Первосвятитель, – вопросите родителей ваших или отцов их: с такой ли, как ныне, многообразной заботливостью они призреваемы, когда, полувеком ранее проходили поприще образования, вами теперь проходимое? Из не благоустроенных жилищ нередко целыми поприщами измеряли мы неблагоустроенный путь до дома учения: и случалось, что только в поучении нашем разгорался огнь, (Пс. 38:4), когда в согревающем, или освещающем огне нуждалась учебная храмина... Воспоминаю сие не для того, чтобы возбуждать упрёки прошедшему, которое имеет свои добрые и достопочтенные воспоминания, но чтобы отдать справедливость настоящему. Вам предоставляется жилище, устроенное покойно, даже благолепно, величественно: и нам открывается совсем новая надобность напоминать вам, чтобы вы были в нём не более как обласканные и скромные гости, и чтобы не слишком привыкали утешаться оным... Надлежит вам помышлять и приучать себя помышлять с любовью, что, после сего, можно сказать, вельможеского дома множайшим из вас до́лжно будет вновь обитать в смиренных жилищах, посещать убогие хижины, и к сему до́лжно вам перейти не с чувством тяготящей нужды, но с чувством освящённого и вожделенного долга и призвания».

Но при всём сказанном неблагоприятном состоянии бывших в старину училищ и семинарий, относительно Феодора Амфитеатрова можно было и положительно надеяться, что он не мог подпадать под строгие взыскания по самой его кротости и хорошим успехам, а от скудости содержания тоже не мог переносить лишений по самому прирождённому ему свойству довольствоваться – малым. Зато, как увидим впоследствии, когда сам он – Филарет, был Префектом и Ректором в этой же Севской семинарии, то первый восчувствовал всё тягостное положение и обстановку, бывших при нём, воспитанников и простёр свою ревность об улучшении их положения до того, что сам потерпел за это тяжкие преследования по службе. Правда, и во время школьного своего обучения Феодор Амфитеатров подвергался своего рода телесным наказаниям, но это было со стороны своих сотоварищей. Об этом было сказано уже отчасти прежде. Здесь же мы и приведём рассказ⁵¹, относящийся ко времени к той поре, когда Высокопр. Филарет был уже Архиепископом Казанским и Симбирским. «Обозревая церкви в Симбирской губернии, (составлявшей тогда с Казанской одну епархию), Владыка, бывши в самом городе Симбирске и посетивши тамошнюю гимназию, был у Директора, где находились лица гимназической корпорации и законоучители гимназический и училищный. Вдруг Директор говорит: «А помните ли, Ваше В-ство, как я Вас бывало за волосы драл?! и при этом высказал несколько напоминательных слов»... Владыка смиренно промолчал. Затем, проводив гостя, хозяин-директор (А. Ив. Гапонов) стал рассказывать и присутствовавшим: «я ведь учился вместе с Преосвященным в одном училище. По рождению я из Орловской губернии: отец мой был священник в тамошней епархии. Учился я долго, и наука плохо давалась мне, да и озорник я был. Учившиеся со мной были некоторые – мальчишки по возрасту, а я уже большой, и вот я, бывало, их то всех переколочу, а Амфитеатрова просто в пух изобью. Таскаю, бывало, его, таскаю за волосы, да приговариваю: Федька, Федька такой... растакой…, а он, бывало, слова не скажет, руки не оттолкнёт и учителю не пожалуется. Бывало, как суббота, так и расправа за других жаловавшихся, а за Амфитеатрова никогда меня не наказывали. Учителя спросят его, тебя прибил Гапонов? а он промолчит. А то за него-то расправа досталась бы мне ещё похруще, потому что все учители особенно любили Амфитеатрова и за кротость его и за прекрасные успехи⁵².

В описываемую пору в Орловской епархии были два главных духовных училищных заведения, – одно в Севске, где была и резиденция Архиерея, другое в Орле. По близости к месту своей родины Феодор был отдан в училище Орловское: это было в 1789 году. Здесь он обучался до окончания Философского курса: затем непосредственно перемещён был в г. Севск – в класс Богословский. Такое перемещение зависело от того, что высший Богословский класс относился к собственно называемой Семинарии; последняя же находилась в г. Севске, как резиденции епархиального архиерея, чтобы удобнее было ему непосредственно наблюдать за преподаванием богословских предметов и за окончательным приготовлением воспитанников к поступлению в сан священства. Потому в Семинарию, или паче в Богословский класс, переводимы были те только воспитанники, которые оказывались вполне способными и готовыми получить полное семинарское образование.

Воспитанник Феодор Амфитеатров перемещён был в Севскую Семинарию в 1795 г.; следовательно, считая от времени поступления его в училище Орловское, он обучался в последнем 6 лет. Судя по тому, что он принят был прямо во второй класс, и принимая во внимание число существовавших тогда классов по Философии включительно, учение сие продолжалось в каждом классе по году. Ясно, что Феодор был из самых успешных учеников. Не нужно думать, что тогдашнее учение слишком далеко уступало нынешнему, особливо по степени развитости учащихся. Вообще до́лжно сказать, что в деле тогдашнего научного образования господствовало мудрое положение, наследованное от веков древних, преподавать – non multa, sed multum». Так, относительно учебных предметов, мы читаем в формулярном списке в Бозе почившего, что он обучался: – Поэзии, Риторике, Философии, Богословию, Истории, Географии и языкам: Латинскому, Греческому, Немецкому и Французскому. Положим, все эти науки были не обширны по своему составу, и преподавание их, как свидетельствовал и сам в Бозе почивший, в классе бывало иногда плоховато⁵³: зато требовалось от учеников возможно твёрдое изучение наук. Посему кто имел достаточные способности и, сознавая цену образования, желал получить его не формально только и поверхностно, тому потребен был труд усидчивый и самостоятельный. Об этом так свидетельствовал сам же в Бозе почивший: «успехам в науках я наиболее обязан был собственному занятию и чтению»⁵⁴. При этих же условиях, хотя и неблагоприятных со стороны самого преподавания, приобреталось учившимися особенная развитость всех способностей в такой степени и направлении, что воспитанники, и не особенно даровитые, являлись способными и годными к усвоению себе серьёзных наук и познаний, не только через дальнейшее слушание уроков в высших заведениях, но и сами собою посредством чтения книг и собственных занятий. Такой характер и достоинство старинного научного образования оправдывается всей историей от времён Ломоносовских до начала позднейших преобразований и специализаций воспитательно-научного образования.

Неизвестно, обладал ли особенно отличными способностями в юношеском своём возрасте Высокопр. Филарет. Зато, как увидим впоследствии, научные познания его сколько были обширны, столько же отличались строгой отчётливостью и глубокостью мысли и разумения, особливо по отношению к религиозным и духовно нравственным истинам. Всё это в своей полноте, само собой, достигнуто и усвоено было им впоследствии, но несомненно воспринято ещё и на скамье школьной, особливо богословским наукам. После перемещения в Севскую семинарию в Богословский класс он слушал здесь уроки не менее трёх годов⁵⁵, посвятив, таким образом, целую треть учебно-воспитательной жизни специально богословскому образованию, как соответствовавшему его душевному настроению, так и глубоко понимаемому в силе и значении его в деле общеобразовательном. Если мы не имеем на это свидетельств, прямо относящихся к лицу и состоянию в Бозе почившего на время его семинарского образования, зато ясно можно видеть это из следующего.

Когда родной племянник Высокопреосв. Филарета Яков Козмич Амфитеатров обучался в двадцатых годах в Орловской семинарии и, всей душой полюбив науку, решился было остаться ещё на курсе в среднем отделении, иначе – Философском классе, тогда дядя-святитель (бывший в эту пору Епископом Калужским), писал к нему: «Мне очень приятно, что ты имеешь ревность к наукам. Просвещение истинное есть высочайший дар Божий человеку. Но мне не очень нравится желание твоё остаться на другой курс в Философском отделении. Лучше займись изучением богословия, как нужнейшим для всякого христианина, и особенно для тех, которые призываются на служение Алтарю Господню⁵⁶. И далее, когда этот племянник его был уже воспитанником Киевской Академии, Архипастырь писал ему, между прочим: «Благодарю Господа Бога, помогающего тебе успевать в науках. Мне очень приятно, что ты в числе отличных студентов Академии по учению. Будь же отличнейшим и по благочестивой жизни и Господь Бог поможет тебе совершить подвиг учения и приготовить себя служителем Церкви Его Святой. Моё желание, чтобы ты готовил себя именно для служения Алтарю Господню, а потому книги нужны для тебя, более относящиеся к уразумению догматов. Ни Дежерандо, ни Теннеман столько для тебя не нужны, чтобы иметь их собственными. Довольно прочитать их. Старайся успеть в Греческом языке, яко в священном»⁵⁷. Тоже читаем в письмах Высокопр. Филарета относительно другого племянника (бывшего Архиепископа Казанского Антония), когда он обучался (в тридцатых годах) в Калужской Семинарии. «Купите для Яши книг, сколько и каких только нужно. Да сделайте милость, напитывайте его чтением книг святых. Хорошо бы купить для него Библию латинскую Кастеллиона, и читать ему Сираха и Новый Завет и Псалтирь и прочее и по назначению вашему (опекуна его – Профессора тамошней Семинарии), чтобы он, таким образом, особенно хорошо мог подготовиться к слушанию богословских наук⁵⁸.

Из этих писем, писанных спустя тридцать лет по окончании курса Высокопреосв. Филаретом, очевидно, что такой взгляд на образование сложился и сохранился у него не иначе как по собственному опыту. В особенности здесь замечательны слова из письма к первому племяннику – «будь отличнейшим по благочестивой жизни и Господь поможет тебе совершить подвиг учения». Самый термин – подвиг, – приложенный к слову учение, так характеристичен, что, как нельзя более выражает личное состояние того, кто и сам смотрел на научное образование своё не иначе, как на подвиг и не только смотрел, но и самым делом готов был при первой возможности променять положение ученика и звание учёного на смиренное послушничество и пустынное подвижничество.

Припомним здесь, прежде намеченные нами факты, когда Феодор дважды решался, было, тайно уйти в какую-либо пустынь. Это было ещё, – говорит доставитель сведений, – на половине его училищного курса. «Когда не исполнилось ему ещё 14 лет от роду, он почувствовал в себе такое пламенное стремление к монашеству, что собрался было скрыться или в Площанскую или Белобережскую пустыни⁵⁹, которые известны были ему только ещё по слуху, но которые действительно как тогда, так и в нынешнее время отличаются особенной иноческой строгостью устава и жизни. В первый раз решился он уйти тайно из дома родительского, но был возвращён уже с пути старшим братом – Василием; в другой раз собрался с одним из жителей г. Орла. Однажды как-то пришёл Феодор от вечерни к себе на квартиру и говорит своим товарищам: «Что мы, братцы, живём на свете в такой суете житейской! То ли дело удалиться от мира и водвориться в пустыни! Уйду в какую-нибудь далёкую-далёкую пустынь. Вот говорят, есть у нас и какая-то Белобережская или Площанская пустынь; поселюсь там и посвящу себя на молитву Господу». Говорил он это так решительно и с таким чувством, что нетрудно было догадываться, – как бы в самом деле не вздумал он уйти в пустынь. Так, действительно и случилось. С одним избранным им заблаговременно вожатым, он совсем собрался в путь. Но только благоразумие самого же вожатого заставило, так или иначе, сообщить о тайном намерении Феодора старшему брату – Василию, а последним сообщено родителям. Родители же могли удержать его от исполнения своего намерения, по крайней мере, с обещанием, что они отпустят его в монастырь по окончании полного курса в семинарии⁶⁰.