Религия в ее исторических формах

С теоретической стороны, религия есть вера в существование невидимого мира. Эта вера может иметь очень различные формы. Некультурные народы древности и дикари настоящего времени признавали и признают бытие невидимой силы в видимых предметах. История религий знает почитание священных камней. В метеоритах, падавших с неба, происхождение которых казалось сверхъестественным, естественно было предполагать нечто особенное, особые свойства и особые силы. Были предметом почитания деревья. Египет особенно почитал животных. Халдеи возносили молитвы небесным светилам. Смысл всех этих сабеизма, зоолатрии, дендролатрии, литолатрии – заключался в признании бытия некоторых сил, могущих проявлять свою созидательную или разрушительную деятельность в мире, и местопребывание которых приурочивалось к определенному камню, к той или иной планете, или даже к какому-нибудь гаду. Эти таинственные силы, в представлении их почитателей, отличались и от обычно действующих физических сил в природе и от естественных духовных сил человека. От физических сил они отличались тем, что им непременно приписывалась (когда их указывали в неодушевленных предметах) некоторая одушевленность, и от психических сил они отличались тем, что непременно мыслились сверхъестественными. Люди некультурные, как и люди культурные, руководятся в своей деятельности идеей единообразного порядка в природе, мыслью о соответствии причин и следствий. В почитаемых ими предметах, они видели исключение из этого порядка и отрицание известных им фактов соответствия и взаимной связи явлений. В бездушном дубе они видели вышечеловеческую силу прозрения будущего, в небольшом камне – могущество, которое может даровать победу целому племени. В нижечеловеческом – они находили вышечеловеческое, и они почитали то, что находили. Рядом с признанием вышечеловеческой силы в нижечеловеческих существах, мы видим, всегда существовало признание бытия вышечеловеческих существ. Они мыслились различно. Им приписывали различные степени материальности и духовности, различные степени могущества, их ставили в различную связь с видимым миром. Одни из этих существ оказывались неизбежно связанными с теми или иными местами или стихиями. Дриады жили в лесах, нимфы – в водах, лары и пенаты были связаны с домами или семействами. Другие существа управляли стихиями, третьим, наконец, были подчинены различные области мира. За каждой стихией, за каждым явлением предполагали духа, относительно каждого события в мире видимом, предполагали, что им заинтересованы духи, что эти духи спорят и ведут борьбу между собою из-за того, чтобы что- либо имело на земле тот или другой исход. Так, человеческая мысль всегда признавала рядом с миром видимым, бытие мира невидимого. Этот невидимый мир рисовался в более или менее заманчивых красках, а порою, и в отталкивающих, при описании ужасов ада и злых божеств. Для изображения его, обыкновенно, пользовались сравнениями с самыми зыбучими и неустойчивыми элементами видимого мира – воздухом, облаками, тенями, лунным сиянием и солнечным светом и, однако, за ним признавали несравненно большую реальность и устойчивость, чем за тем миром, в котором жили сами. Невидимый идеальный мир противополагали видимому, реальному, как бытие – быванию, как действительность – грезе, как вещь – подобию.

Настоящее, действительно сущее, принадлежит невидимому миру. Миру видимому принадлежит только кажущееся бытие. „В нем нет ни истинного счастья, ни долговечной красоты“. Религия говорит, что невидимые высшие существа принимали видимые формы и являлись людям, что они открывали людям свое могущество, осыпали их своими благодеяниями и вредили им. Высшие невидимые силы, одно – любили, а другое нет, одного желали, осуществлению другого противились, один образ поведения людей одобряли, другой – осуждали. Таким образом, можно и привлекать к себе их благоволение, исполняя их волю, и навлекать на себя их гнев нарушением их велений. Очевидно, задачей каждого должно быть приобретение благоволения высших существ. Мало благополучия на земле, и мало сил и средств у человека. Высшие существа могут сделать жизнь человека необыкновенно (сверхъестественно) счастливой, могут чудесным образом охранять его от бед и чудесным образом подавать ему блага, могут сообщать ему необыкновенные силы, необыкновенное долголетие. Наконец, высшие существа могут даровать небесное блаженство тем, которые умерли на земле. Смерть рассматривается, как дверь, через которую человек переступает из одного мира в другой. В этом новом мире, каждого ожидает та или иная судьба, сообразно с его делами в мире старом. При таком воззрении, понятно, интересы настоящего отрицаются во имя будущего.

Все свои утверждения и надежды религия основывает не на умозрениях, не на логических доводах, а на откровении. Описания высшего мира (невидимого для обыкновенных смертных), блаженных островов, в религиях предлагаются или по свидетельству очевидцев, чудесным образом попавших в мир богов, или на основании видений и сообщений богов. Способы взаимоотношения между людьми и духами, или богами, определяются также не соображениями людей, а велениями высших существ.

В науке пытаются обсуждать вопрос о религиозных формах, оставляя в стороне обсуждение того: общение видимого мира с миром невидимым, утверждаемое религиями, есть ли факт или только обманчивая греза? На вопрос, так поставленный, многие отвечают утвердительным образом. Задача научного исследования, говорят, состоит в том, чтобы выяснить генезис верований и культов, предоставляя совести каждого решать по-своему – есть ли что-нибудь, отвечающее этим верованиям или нет? С этим взглядом нельзя согласиться. Идеальная задача научного исследования состоит в выяснении факторов, создающих явление, в данном случае – в выяснении факторов верований и культов. Магомет имел видения. К нему являлся архангел Гавриил и сообщал ему откровения. Эти явления будут иметь в наших глазах совершенно различный характер, смотря по тому, признаем ли мы их галлюцинациями или нет. И те исследователи, которые вопрос о реальной основе веры предоставили совести каждого, на самом деле, бесповоротно, в большинстве случаев, решили, что эта реальная основа есть заблуждение. Три фактора выдвигаются преимущественно, как обусловливающие создание религий: стремление людей к персонификации, чувство зависимости и стремление искать расположения того, от чего зависишь. Стремление к персонификации заставляет за физическими явлениями видеть духовных деятелей. Каждое явление человек рассматривает, как следствие другого, и, по прекращении одного явления, ждет другого. Человек думает о будущем, и будущее, своей неизвестностью, страшит его. Факторами, которые создадут это будущее, человек считал одушевленных существ, подобных ему по своим свойствам, но гораздо более могущественных. К ним человек и стал обращать и свой страх, и свое заискивание. Особенно, чувство страха овладевало человеком в случае поразительных и редких явлений и событий, и, особенно, он усиливал свое заискивание, выражая его в форме поклонения, почитания, жертв, когда его постигала сильная нужда. Получается, таким образом, что незнание причин, невежество, рождает страх, а страх – рождает богов. Насколько человек может объяснить явление из причины, настолько оно теряет для него свою ужасающую силу. Знание причины явления дает возможность избегнуть его, предупредить, воспользоваться им, если оно благоприятно, или, наконец, сознательно уступить его силе. В таких случаях, не предполагается действия сверхъестественных факторов, и, чем более расширяется круг человеческих знаний, тем более суживается та территория, в области которой предполагается действие Божества. Боги существуют лишь в промежутках и пробелах человеческого знания. Стремление к персонификации рисует людям богов, сообразно с условиями времени, места, воспитания, среды. Представления эскимоса о богах, так же отличаются от представлений индуса, как природа полярного севера отличается от тропической Индии. Каждый народ считает свои верования истиной, а верования других – суевериями. Но, в сущности, все религии суть суеверия. Все религии естественны. Такова преобладающая точка зрения в исследовании религий. Но эта точка зрения не может быть ни оправдана, ни проведена последовательно. Говорят о тенденции к персонификации, но, на самом деле, не только люди, а, пожалуй, и все одушевленные существа резко различают живое – от неживого. Бесполезность системы огородных пугал доказывает последнее. Даже тогда, когда неодушевленная вещь производит поразительные явления, животные не одушевляют ее. Птица подлетит к ружью, но спешит улететь от человека с ружьем. Если одна мышь попала в ловушку, другую можно не скоро заманить туда. Не видно, чтобы эти другие стали считать ловушку одушевленным существом: около ловушки они ходят свободно. В их поведении не видно мистического ужаса, оно совершенно похоже на то обыкновенное человеческое благоразумие, руководясь которым, никто не ставит головы под обух. И человек, и животное могут смешать неживое с живым, но все заставляет утверждать, что все они считают камни и деревья существами неодушевленными. У всех, далее, есть идея физических причин. Свое неуменье объяснить явление и сверхъестественный характер явлений люди различают. Откуда же идея сверхъестественного мира и твердая уверенность в его существовании? Раз существует эта идея, сравнительно легко объяснять и различные формы религий, и различные типы суеверий, но вопрос о происхождении религиозной идеи не может быть оставлен, и лучше, конечно, сознаться в неуменье его решить, чем предлагать мнимые и ошибочные объяснения. Говорят о чувстве зависимости, как религиозном факторе, но откуда это чувство зависимости от высшей силы? Незнание причин явлений и неуменье приспособиться к среде, создают чувство беспомощности. Утопающий человек не олицетворяет воду, как злого духа, но чувствует себя беспомощным в борьбе с этой стихией. Если древние египтяне почитали божество Нила, то они его не отождествляли с Нилом. Нил был орудием, через которое божество посылало им благодеяния или карало их. Здесь была идея зависимости от высшей силы, управлявшей Нилом. Физический мир, сам по себе, человек никогда не почитал, мир представлялся ему стихийным началом, действующим слепо и бессознательно, себя человек противополагал миру, как „мыслящий тростник“ Паскаля. Человек ничтожен пред миром, но он понимает свое ничтожество, а мир не знает о своей силе. Но рядом с этим миром, человек представляет себе другой мир, который не только могущественен, но и мыслит лучше человека. Точка зрения, согласно которой все религии естественны и представляют собою неправильное истолкование человеком своих стремлений и внешних фактов, не объясняя основных проблем религии, не может быть и проведена последовательно. Религия освящает целый ряд чувств – благоговения перед величием высших сил, благодарности к этим силам за их благодеяния, страха перед возможностью своим поведением оскорбить их и навлечь их праведный гнев, затем, религия утверждает чувство собственного недостоинства – сознания своего ничтожества и своей греховности, но, с другой стороны, связывая человека, по происхождению, с высшими силами, религия утверждает его в мысли, что он должен вести себя сообразно с своим высоким происхождением. Признание всех религий естественными, все эти религиозные чувствования должно рассматривать, как психопатологические, и все нормы, которые диктуются религиями, как нечто совершенно случайное, не имеющее божественной санкции. Все это должно быть признано не только не заслуживающим уважения, но даже и ненормальным. Между тем, и люди, отрицающие религию, не могут отказать в уважении многим проявлениям религиозного чувства. Честные правила Конфуция, высокая мораль буддизма, забота о посмертном оправдании египтянина, все это всем людям внушает уважение, и историки рационалисты, в большинстве случаев, вовсе не бесстрастно, а с чувством искреннего почтения знакомят читателей с этими проявлениями благородного подъема человеческого духа. С другой стороны, если всем этим движениям человеческого сердца, этим смутным порывам к непостигнутому благу, отказать в праве на законное существование, то тогда, равно, должно будет отказать в праве на существование всему тому, что считается добрым и хорошим на земле. Добро есть совокупность случайных норм, которых не было вчера и которые завтра сменятся новыми: в таком случае, речь о служении добру должна звучать иронией, а вера в добро является суеверием. Истины не должно искать, и бесполезно говорить об уважении к ней. Как чего-то объективно-высшего, истины не существует; как система законов вселенной, она не может быть познана человечеством, по недостатку времени, которым оно располагает, и по недостатку духовных сил, которые оно имеет. Красота совершенно условна и не имеет в себе элементов объективности. Что же остается? На каком базисе утвердится человечество, какими нормами оно будет регулировать свое поведение, каким идеалам станет служить оно, если отвергнет мысль о религии? У него ничего не останется, кроме безнадежной мудрости последовательного материализма. „Станем есть и пить; ибо завтра умрем“ (1Кор. 15:32; ср. Ис. 22:13) Но предаться всецело служению этой заповеди может животное, а не человек. Вот почему мы и говорим, что точка зрения, отрицающая сверхъестественное (религиозное), не может быть проведена последовательно.

Но, говорят, все религии нельзя признать сверхъестественными, почему же какой-либо одной должно быть оказано предпочтение? Почему Амон – Ра и Бел должны быть отвергнуты, а Иегова – признан? Многим это возражение представляется очень убедительным и они, не желая обижать ни Амона, ни Браму, ни Зевса, равно отвергают всех. Не трудно вскрыть несостоятельность этого рассуждения. Факт существования множества ложных религий не только не отвергает существования истинной, но, напротив, объясняется ее существованием. Как мы можем объяснить существование поддельных перстней, если нет, и не было истинного? Фальшивые монеты представляют собою только подделку под настоящую. Должна существовать настоящая. Если существуют ложные религии, то должна существовать и истинная. Происхождение первых также легко понять с этой точки зрения, как происхождение фальшивых монет. Легче сделать фальшивую монету, чем заработать подлинную. Так и в области религии. Легче, чем исполнять заповеди возвещенные свыше, заменить их своими – самоизмышленными; легче, чем ждать действительного знамения с неба, успокоить себя предположением, что пролетевшая птица, дала уже благоприятное знамение. Различие заключается только в том, что фальшивые монеты делаются сознательно, а ложные (естественные) религии создаются бессознательно.

В последующем изложении, религия христианская, как сверхъестественная, будет противопоставлена естественным. Это противопоставление многие рассматривают, как антинаучное и несостоятельное. Нельзя согласиться с этими многими. Как бы не искажали, какие бы фантастические черты не приписывали первоиудейству и первохристианству, они всегда будут оставаться безусловно противоположными, в своем существе, другим религиям. Еврейский монотеизм, к какой бы поздней эре не относили его начало, и искупление человечества Богочеловеком, этнографическое единство и нравственная солидарность человечества, это – такие положения, которых не знает ни одна религия, кроме Библейской, и поэтому, естественно и законно, религию, в своем существе отличающуюся от других, рассматривать особо. И нам представляется несомненным, что попытки смешать религию Ветхого и Нового завета – религию Библии – с другими религиями, в общем курсе доселе являются крайне неудачными. Не у всех историков хватает решительности довести дело до конца. Так, Шантепи де ла Соссэй, во втором издании своей истории религий, ввел статью об израильтянах, но, почему-то, однако, не стал трактовать о христианстве. Более смелые и менее сведущие писатели, например, Мензис, попытались израильскую и христианскую религию представить, как заслуживающие столько же внимания, сколько и другие религии. Но, для того, чтобы низвести Библейскую религию до уровня финикийских или сирийских верований, во-первых, нужны доказательства, во-вторых, нужно забыть то, что мы знаем об израильтянах и христианстве, так как мы знаем о них несравненно больше, чем о всех прочих религиях вместе. В каждой стране дети изучают историю своей страны особо от общей истории, и все понимают, что это разумно и законно. Каким же образом христианский мир может признать неразумным и незаконным особое и преимущественное изучение христианства – того начала, на котором утверждалось нравственное воспитание предков теперешнего культурного мира. История должна оказывать больше внимания более важным историческим факторам. Но, конечно, ни религия инков, ни религия ассириян и египтян не могут являться в глазах историков таким могущественным рычагом, изучение действия которого могло бы осветить европейскую историю. Могучее влияние Библии на европейские умы бесспорно. О существовании египетской „Книги Мертвых“ европейцы узнали очень недавно, и это новое знание пока ничего не прибавило к пониманию хода судеб в истории культурного мира. Мы полагаем, что выделение ветхозаветной и новозаветной религии из общей истории религий в особый предмет, есть не только потребность христианской религиозной веры, но есть и научное требование, согласно которому, более крупные и важные явления должны быть предметом особенного внимания.

Элементы откровенной религии, несомненно, проникли в религии естественные. Некоторые исследователи даже склонны все естественные религии рассматривать, как постепенные уклонения от истинной, причем, обыкновенно, пытаются в древнейших религиозных формах находить следы первоначального монотеизма (Ленорман, Пиэрэ). Но, признавая, что откровение было дано для всего человечества, мы лично находим, что влияние его на религиозные верования различных культурных народов является очень незначительным, по крайней мере, с научной точки зрения. Исключение представляет ислам, много заимствовавший из Библии, и иудаизм, на глазах истории, превратившийся из сверхъестественной религии – в естественную.

Обозрение религий естественно производить в хронологическом порядке. Такой порядок, по-видимому, обязывал бы начать с рассуждения о верованиях доисторических людей, но о них нельзя сказать многого. По поводу этих палеонтологических людей можно строить только догадки, а было бы желательно в дальнейшем изложении устанавливать выводы, стоя, более или менее, на фактической почве. Прежде всего, относительно тех общин, ископаемые следы которых найдены, в большинстве случаев, даже неизвестно, когда они жили (например, робенгаузцы) – до возникновения халдейских государств и Египта, или, может быть, эти дикари влачили свое жалкое существование, когда в Египте уже строились пирамиды, а в Вавилоне дворцы. Затем, в сущности, все то, что можно сказать об их религиозности, сводится к следующему. В их жилищах находят предметы, которые не имеют ни утилитарного, ни эстетического характера, таковы – просверленные зубы, некоторые раковины (например, белемнитов). Аналогия заставляет предполагать, что эти предметы имели мистическое значение, они служили талисманами, может быть, по ним производились гадания. Затем, ископаемые люди заботились о погребении своих покойников и клали вместе с ними в могилу те предметы, которые нужны человеку в житейском обиходе. Мы знаем, что теперь такой способ погребения имеет в своей основе веру в загробную жизнь, подобную земной. Такую веру мы должны предполагать и у тех палеонтологических людей, погребальницы которых открываются в настоящие дни. Но это, в сущности, и все, что можно сказать о религиозных верованиях людей, которых не знала история, и которых открыла палеонтологическая антропология. Правда, здесь развертывается широкое поле для предположений, причем, руководительным началом, являются аналогии между бытом ископаемых людей и современных дикарей. Многие курсы по истории религий и открываются рассуждениями о верованиях дикарей и затем уже авторы переходят к Ассирии, Вавилону, Египту. Этот способ изложения имеет своим источником убеждение, что современный дикарь, это – первобытный человек, остановившийся в своем развитии. Но история должна писаться не на основании убеждений, а на основании положительных данных. Дикари и их верования должны быть рассматриваемы в тех хронологических рамках, в которых они найдены. Может быть, современные дикари – неудачные потомки культурных народов, оставившие свою родину и потерявшие культуру на новых местах поселения. Может быть, такими неудачными эмигрантами и были ископаемые люди Европы и Америки. Может быть, современные дикари – деградировавший первобытный тип. Во всяком случае, ни один натуралист не станет отождествлять современные папоротники с ископаемыми папоротниками силурийской эпохи. Современные папоротник или хвощ, хотя они и представляют низшие типы растений, могут быть истолкованы лишь из современных геологических условий, точно также, готтентот или сингалез должны быть объясняемы из условий настоящего времени. Затем, о религиозных верованиях современных дикарей должно сказать, что они так мало изучены и выяснены, что сами, скорее, могут быть истолковываемы при помощи других религий, чем содействовать выяснению существа религии. Поэтому, в дальнейшем, их верования не будут предметом изложения.

Древнейшие культуры и, вместе с тем, древнейшие естественные религии возникли и развились в бассейнах великих рек Тигра, Евфрата и Нила, и в смежных странах. Это религии ассиро-вавилонян, египтян, хеттеев, финикиян, Сирии и, вообще, народов передней Азии. Возникновение их неизвестно современной науке, история встречает их уже сложившимися и сформировавшимися. Мы знаем конец истории этих народов, но не знаем его начала. Семитохамитические культуры оканчивают свое существование, когда на историческую сцену выступают арийские расы. Тогда наступает новый период в истории человечества. Являются религии Зороастра, Конфуция, браманизм, буддизм, возникают греческая, римская, религии других арийских народов – кельтов, германцев, славян. Возникают, и многие гибнут. Это происходит в период между VII в. до P. X. и VI, по P. X. (уничтожение афинской школы Юстинианом). Распространяющееся христианство уничтожает постепенно естественные религии там, где в народах обнаруживается тяготение к сверхъестественному откровению. А там, где такое тяготение было слабо, окончательно сформировываются и, порою, надолго кристаллизируются языческие системы (в Китае, Индии). В VII в. возникает ислам – синкретическая и оппортунистическая религия. Ислам – это компромисс между сверхъестественной и естественными религиями. К нему и примыкают народы, для которых были непонятны святость и величие христианства, и была ясна ложь язычества. В это время сформировывается иудаизм, постепенно заменявший в своих верованиях ветхозаветное откровение самоизмышленной традицией (Рим. 10:3). Время от VII в. по настоящие дни, мы рассматриваем, как третий период религиозной истории человечества. Все народы в этот период постепенно становятся предметом этнографического и исторического изучения. Начинают изучаться верования дикарей. В конце XV в. открывается западный мир, который, оказывается, так же, как и восточный, не мог жить без религии и почитал Божество способами, аналогичными тем, которые употреблялись для выражения Богопочитания на старом материке.

Изучение истории религий может преследовать различные цели. Оно может иметь цель историческую. Религия есть исторический факт и исторический фактор, и, как результат исторических условий, и как причина исторических явлений, она должна быть изучаема историками. Борьба жрецов с фараонами в Египте, браманов с кшатриями в Индии имели религиозную основу и важные исторические последствия. Сообразно с тем, какую религию принимает та или другая страна, ее история принимает тот или другой характер. Затем, изучение истории религий может иметь цель психологическую. Религия есть психологическая проблема: содержание верований, формы религиозности, оттенки этих форм представляют великий интерес и для психологии народов, и для психологии человечества. Мы имеем в виду воспользоваться историей религий, как апологетическим доводом. Мы хотим раскрыть следующие положения: 1) что невозможно для человечества жить без религии и 2) что невозможно для человека самому создать религию, которая удовлетворяла бы человечество. Отсюда следует вывод, что человечество имеет нужду в религии откровенной, и этому выводу, верим и утверждаем мы, соответствует факт действительного существования на земле таковой религии. В бессильных попытках наполнить небо образами, созданными собственным воображением, и в невозможности обойтись без таких попыток, мы хотели бы найти доказательство того, что человечество должно искать – не имеется ли, не дано ли людям уже благовестие с неба, усвоение и жизненное осуществление которого, есть единственное условие счастья? Мы хотели бы показать, что только в положительном результате такого искания может найти оправдание и смысл существование человечества, и только на нем может утверждаться вера в светлое будущее.

Этим именем называется совокупность религиозных верований, которых держались древнейшие обитатели бассейна Тигра и Евфрата. Народы, первоначально жившие здесь, назывались аккадянами (на севере) и сумирами (на юге). В этих народах должно видеть кушитов Библии (Быт. 10:6–12 – касдим, в туземных надписях–калдаи, отсюда – халдеи, Халдея). По представлению их, земля имела форму барки, опрокинутой отверстием книзу. В ее углублении была бездна, ад (божество ада – Муллила), на ее поверхности жили люди, центральным пунктом земли была Халдея, вся земля окружена океаном. Небесный свод утверждался на краях земной барки, имевшей круглую форму, за пределами океана. К северо-востоку от Тигра, гора богов Карсак Каллама соединяла небо с землею; около этой горы обращался небесный свод с, прикрепленными к нему, неподвижными звездами (вершина горы – Полярная звезда). Между небом и землею двигаются семь планет – большие живые существа³, затем, там помещаются облака, ветры, молния, дождь. Бог земли и океана – Еа, бог неба – Ану. Весь мир наполнен богами и духами, за каждым физическим явлением стоит, производящий его, управляющий им, дух. Кроме этих духов природы (Ци), мир наполнен еще умершими выходцами (вампирами). Духи существуют добрые и злые. Все несчастья – болезни, смерть, физические бедствия, производятся духами. Для того, чтобы расположить к себе духов, предотвратить их злые влияния, узнать наперед их волю, нужны волшебство, магия, заклинания. Чтобы узнать волю небесных духов и располагать их к себе, нужны астрономия и астрология; чтобы препобеждать болезненные влияния духов земли, нужны знахарство и медицина. Чтобы расположить добрых богов, нужны, угодные им, жертвы и молитвы; чтобы обессилить злых, нужен заговор. В общем, нужна масса знаний; эти знания были монополией жрецов. Сумиряне и аккадяне создали прочную культуру, когда к ним явились новые народы семитического происхождения и подчинили их себе. Только два французских ученых (Галеви и Гайяр) готовы видеть здесь не появление новых народов, а возникновение новой эпохи. Во всяком случае, месопотамское население позднейшей эпохи, было родственно с древнейшим и, в частности, в религиозной области, восприняло все, ранее там державшиеся, верования. Рядом с пандемонизмом, постепенно развивался политеизм, сначала в каждом городе, преимущественно, почитали какого-либо особого бога (в Уре – Син, в Нипуре – Бела, в Вавилоне – Мардука), но затем, с политическим объединением городов, произошло и объединение божеств, и была создана стройная теогония. В области Тигра и Евфрата образовались два обширных государства – Ассирийское и Вавилонское. Так как религиозный материал, из которого построили свои вероучения ассирияне и вавилоняне был тождественным, то поэтому, их религиозные системы очень родственны между собою (у горных ассириян дух религии более груб, у вавилонян – более чувственен и поэтичен) и, обыкновенно, они излагаются, как одна, под общим именем ассиро-вавилонской религии. Высшим принципом всего, в ассиро-вавилонской религии, является Илю (бог, по превосходству, греки сближали его со своим Хроносом). Позднее, его смешали и отождествили с главными, истекающими из него, божествами: в Ниневии – с Ассуром, в Вавилоне – с Белом-Мардуком. Из Илю, природу которого не определяют, и о котором ничего не учат, путем истечения, исходят бездна (апсу – мужской принцип) и хаос (мумму-тиамат – принцип женский). Они производят из себя новую пару – Лагаму и Лугму (тоже активное и пассивное начала), которые рождают Сара, или Асура, и Кисара, или Серуию. От последних происходит триада богов – Ану, Бел и Еа. Ану, со своей супругой Анату рождают Изу, Истар (богиню любви, планета Венера) и Рамана (бог Атмосферы). Бел, с супругой Белитой, имеют детей – Син (бог Луны), Белит, Рабиту, Адара (планета Сатурн), Нергаля (планета Марс, бог смерти) и др. Син и Белит рождают Шамаса (бога Солнца). Наконец, Еа с супругой Дамкиной производят Мардука и Царпаниду, от которых происходит бог Набу (планета Меркурий) и богиня Тасмита. От этих богов происходят, и за ними следуют, легионы богов низших. Далее следуют бесчисленные духи. Мир образовался следующим образом: Апсу и Мумму-Тиамат, через свое соединение, произвели сначала вселенную с чудовищными существами. Но боги разрушили этот мир чудовищ и в течение семи дней образовали мир, ныне существующий. Человек был образован из земной грязи. Бог Еа (Оаннес) сообщил человечеству начала культуры. В течение долгого периода царствовали в Халдее последовательно десять царей. К концу этого периода, люди крайне развратились, и Бог решил уничтожить их, посредством потопа. Благочестивому царю Шамас Нацистиму Хазизадре было приказано построить судно, собрать в него всевозможные припасы, семена всякой жизни, животных и людей и, перед началом потопа, заключиться в этом судне. Произошел потоп. Ковчег плавал по водам, покрывавшим землю, и, наконец, остановился в стране Ницир на вершине Гордиенских гор. Хазизадра выпускал птиц, чтобы узнать о прекращении потопа. Затем он вышел на осушенную землю, принес богам жертву. Бел дал обещание никогда не поражать людей потопом. Потомки спасшихся в ковчеге, впоследствии, опять предались нечестию, они стали строить высокую башню, и она поднималась уже до небес, но была разрушена, и боги смешали язык строителей (ранее, все говорили одним языком). В последующей истории Халдеи, выступает герой Гильгам (это чтение имени принято с 1890 года, ранее, неразобранное слово в клинообразных надписях условно читали: Издубар), совершивший ряд изумительных подвигов и путешествовавший даже в страну богов, к своему предку Хазизадре, который и рассказал ему историю потопа. Такова была, по преданию ассиро-вавилонской религии, история богов и первоистория мира и человечества. Должно признать, что в ней заключается немало нравственных элементов. Ею освящаются благочестие и доброе поведение, и порицаются нечестие, разврат и зло. Но, рядом с этими добрыми элементами, нравоучение ассиро-вавилонской религии заключало немало жестокого, несправедливого и нелепого (в древнейшую эпоху, человеческие жертвы, искалечение, затем, и в позднейшее время – разврат, как религиозное служение, магия). Видно, что нравственные требования более инстинктивно чувствовались, чем разумно сознавались ассириянами и вавилонянами, и поэтому, рядом с нравственными, нередко освящались, как религиозные, и безнравственные требования. Ассиро-вавилонская религия утверждает веру в загробную жизнь, но образ загробного существования, который она рисует, очень неопределенен, бледен и неясен, и связь загробной жизни с нравственным поведением на земле не устанавливается. Научное исследование Ассиро-вавилонской религии, путем чтения клинообразных надписей – главным образом, дело последних десятилетий. От него должно много ждать в будущем, но оно уже дало немало и в настоящем. Этим изучением навсегда ниспровергнуты теории, по которым за библейскими повествованиями о первоистории человечества не должно признавать исторического значения. Библия, как на первоочаг человеческой культуры, указывает на Вавилонию. Прежде, этому не хотели верить, и древнейшим государством мира называли Египет. Теперь оказалось, что Египет стоял в культурной зависимости от Вавилона. Древнейшие Вавилонские храмы, в которые вели семь ступеней, и которые были, также, местами погребения, это – первообраз египетских семиступенных пирамид. Египетский фунт произошел из вавилонской серебряной мины, египетский локоть – из вавилонского, основания египетской астрономии указывают на Халдею и, наконец, целый ряд египетских письменных знаков (иероглифы, для понятий: жизнь, брат, раб, левая сторона, небесная барка, делать, ночь, пастбище, небесный океан) имеют свой прототип в вавилонских знаках того же значения. Библия утверждает родство первичных обитателей Халдеи и Египта (кушиты Быт. 10), и это родство теперь также подтверждается. Библия говорит о потопе. Геолог Зюсс, при помощи перевода и указаний П. Гаупта, исследовал вавилонское сказание о потопе и пришел к заключению, что потоп был несомненным геологическим фактом. Но, рационалистически настроенные умы ученых, пытаются придать еще и другое значение новым открытиям. Они говорят, что из этих открытий следует, что библейские повествования о первых временах – позднейшая монотеистическая переработка халдейских политеистических первоисточников. В основание приводят то, что халдейские записи о первых временах, несомненно, древнее книги Бытия. Только упорное нежелание верить Библии поддерживает в науке существование таких гипотез. В Библии утверждается, что евреи вышли из Халдеи, но, если бы этого там даже не утверждалось, то научный анализ раскрывает, что в основе книги Бытия лежат первоисточники, гораздо древнейшие, чем эпоха Моисея, и, что составление некоторых из них, удобнее всего приурочить к Халдее. Такова таблица народов в книге Бытия, гл. 10. Халдея, при перечислении народов, поставляется здесь центром; во время Моисея естественнее было бы поставить таким центром Палестину или Египет, географическое распределение народов в таблице не отвечает времени Моисея и, тем более, временам позднейшим. В таблице, например, город Ресен называется великим (Быт. 10:12), но его слава погибла задолго до Моисея. Евреи не заимствовали преданий от халдеев, но они жили в Халдее и имели с ее жителями общие предания от отцов. Теперь имеются две версии этих преданий – библейская и вавилонская. Какой же из этих версий с чисто научной точки зрения должно быть отдано предпочтение? По вавилонской записи выходит, что между потопом и временем составления записи прошло приблизительно 33 тысячи лет. Ясно, что для автора записи, описываемые им события, были баснословно далекими. Действующие лица являются у него обожествленными, напротив – боги оказываются, имеющими человеческие черты. Мифология записи поражает своей сложностью и запутанностью. Пестрота и сложность, конечно, являются позже простоты и непосредственности, а последними чертами запечатлено библейское повествование. Говорят, что библейское повествование – результат очистки и переработки халдейской саги. Но, если бы писатель книги Бытия имел ввиду миф о потопе переработать в целях монотеистической тенденции, он не стал бы усвоять Богу, одинаково, имя Иеговы и Элохим, он избегал бы антропоморфизмов и метафор, он не представил бы потоп явлением естественным, а делом одного Бога. В халдейской саге есть элементы, которые можно понять только при предположении, что в основе саги лежит событие, описываемое Библией. Так, по клинообразной надписи, плавание во время потопа продолжалось 7 дней, между тем, как приготовление припасов делается на большее время. Не мог, также, Хазизадра видеть в течение 7 дней 12 знаков зодиака, намек на что есть в записи. По Библии, потоп продолжался год, и халдейская запись заставляет думать, что в ее основе лежит тоже факт годового плавания. Самое лучшее для ученых, не поправлять Библию при помощи клинообразных надписей, а пользоваться Библией, как руководственным началом и критерием для понимания этих надписей. В них не редки пробелы, и перевод их, часто, проблематичен. Лучшие ученые понимают это, и в своих изысканиях ищут помощи у Библии. Ученые рационалистического направления хотят вывести откровенную догматику из ассиро-вавилонской религии. В борьбе Мардука и Тиамат (хаосом, змеем) хотят видеть (Пальмер) зародыш библейского учения о змее-искусителе и о происхождении зла. Недавно даже попытались (Циммерн) во взаимоотношениях Еа, Мардука и бога огня Гибеля увидеть прототип христианской Троицы. Впрочем, ввиду хронологической несообразности последней теории, на ней не стал настаивать сам автор. Но, в сущности, одинаково несостоятельна и вся эта теория зависимости Библии от ассиро-вавилонской религии. Согласно этой теории, некультурный народ (евреи) заимствовали у культурного (вавилонян) мифы, вложили в них высокие идеи и сообщили им высокий нравственный характер. Ничего подобного никогда не было и не может быть, но постоянно бывало и бывает, и у культурных, и у некультурных народов, что религиозные факты становятся материалом для поэтического творчества. Фантазия перерабатывает религиозные учения. Это произошло и у ассириян, и у вавилонян. Чисто религиозное предание, полученное ими от предков, они превратили в поэмы, в которых религиозные, естественные и нравственные элементы сменились элементами мифологическими и героическими.

В последние годы, много говорилось и писалось об открытии кодекса Хаммурапи (вавилонского царя правды), которого считают современником Авраама и склонны отождествлять с Амрафелом (Быт. 14:1). Кодекс Хаммурапи, написанный клинообразным письмом на диоритовом камне, был найден в конце 1901 г., отправлен в Луврский музей в Париже, и в 1902 г. текст его уже был издан и снабжен переводом. Это – гражданские законы (обнимающие семейное, вещное, полицейское и др. права), которые Хаммурапи принимает для своего царства от бога солнца – Шамаса.

Законы эти представляют много сходства с законами Моисея. Есть очень близкие параллели.

Имея ввиду громадный хронологический приоритет законов Хаммурапи над законами Моисея, полагают, что последние представляют заимствование и переработку первых. А, если это так, то заключают, значит – последние не божественны. В открытии законов Хаммурапи видят новое доказательство последнего положения (естественного происхождения Моисеевых законов). Но, на самом деле, нужно утверждать совсем иное. Вера в божественность Моисеевых законов, не есть вера в то, что эти законы впервые были возвещены с Синая. Никто не утверждал, что заповеди – не убий, не укради – не были известны человечеству до Моисея. Несомненно, также, что было у евреев до Моисея обычное право, регулировавшее семейные, общественные, религиозные и международные отношения. Самостоятельно ли у евреев образовались обычаи, или путем заимствования у других народов, они, по мысли верующих в божественность Библии, если были хороши и оказывались пригодными для евреев, в Моисеевом законодательстве получили божественную санкцию. Не совсем хорошее, подвергалось изменению, худое – осуждалось. Но, вот на что не хотят обратить внимание рационалисты. Ими до последнего времени утверждалось, что закон, называемый Моисеевым – не Моисеев, и, в общем, позднего происхождения. Новооткрытый кодекс Хаммурапи представляет сильное возражение против этого. Народы не списывают законов, а вырабатывают их. Сходство законов еврейских с вавилонскими, заставляет думать не о заимствовании, а о хронологической смежности их. В эпоху вавилонского плена, евреи, несомненно, имели выработанную веками сложную систему права, которую им не было никакой нужды изменять в угоду вавилонянам, как позднее они не изменили ее в угоду римлянам. Специальное сходство еврейских и вавилонских законов (в них есть еще сходство и со всеми древними законодательствами – сходство общечеловеческое) объясняется Библией. Первоистория евреев и вавилонян была общей. Разделение их произошло в ту пору, когда у вавилонян была развита письменность, евреи могли носить с собою эти законы уже в писаном виде, да и традиция, и устойчивость форм быта могли сохранять их. И Моисей (по божественному повелению, полагаем мы) хорошим из них сделал свод и изложил их в своих книгах. Во всяком случае, открытие кодекса Хаммурапи заставляет предполагать древнее, а не позднее, происхождение Моисеева закона, т.е. утверждает, что исторический ход событий представляется в Библии в такой последовательности, в какой он происходил в действительности.

С самых древних времен шесть различных типов высших существ были предметом религиозного почитания в Египте: боги, духи, люди умершие и живые, животные, растения и неодушевленные вещи. Раздробленный, в политическом отношении, Египет не был одним целым и в отношении религиозном. Различные округи знали различных богов и не только в различных местах на первом плане стояли различные местные боги, но, едва ли можно сомневаться, что в древнейшее время, боги, чтившиеся в одних местах, иногда были совсем неизвестны в других. Это – одна из причин существования противоречивых элементов в религии Египта. Другая причина того же – способность людей на низших ступенях культуры спокойно принимать противоречивые толкования явлений и противоречивые религиозные взгляды. Рефлектирующее мышление, обыкновенно, стремится сгладить противоречия и внести порядок в то, что является хаосом. Так стремились представить египетскую религию и египетские богословы, но это уже позднейший момент.

Для божества в Египте употреблялось наименование „нутер“. Напрасно под этим словом некоторые хотят видеть единого высшего Бога. Никогда „нутер“ не почиталось практически, как высшее Божество, и никогда в теогониях теоретически оно не поставлялось, как высший принцип. В ряду богов древнего Египта, особенно выдвигается вперед Ра (значит: солнце). Местом его особенного почитания был Гелиополис (Библейский Он, см. Исх. 1:11). Это греческое название есть перевод египетского Пи-Ра = Город Солнца. Важнейший храм Ра (дворец владыки) находился в центре Гелиополиса. Храмы, воздвигнутые в его честь, представляли собою своеобразные четырехугольные постройки с наклоненными стенами. Наверху постройки воздвигался обелиск. Вот – один из гимнов, обращенных к Ра. „Хвала тебе, о солнце, создатель всех людей. Ты один пребываешь в истине и производишь все существующее – людей и животных. Через твой глаз (видимый диск солнца) открывается владыка неба и земных миров, господь над всем, отец всех богов, царь высот, предводитель небесных воинств и вождь всех богов. Когда ты плывешь в своей лодке, радость несется повсюду“.

На том высоком троне, который в Гелиополисе назначался для Ра, в Мемфисе восседал бог Пта (Ptah – по-египетски, как и по-еврейски, – открывать). Он еще называется Gotonen (Дающий форму). Изображался он, обыкновенно, в виде человека с бритой головою и закутанный, как мумия. В Мемфисе почитали еще погребального бога Сокара, но Пта скоро поглотил его в себя, стало одно божество Пта-Сокар. Постоянное живое воплощение Пта мемфисцы видели в быке Аписе (слово Апис значит Вторая Жизнь Пта). Апис жил в пристройке, примыкающей к главному храму Пта и получал божеские почести.

С именами Ра и Пта связывается только вопрос о религиозном почитании, но с именем фивского Амона соединяются и политические движения. Не совсем ясное значение слова Амон. Производя его от египетского корня, полагают, что оно значит: скрытый, непроницаемый, тайна, но другие думают, что оно – семитического происхождения (Иер. 46:25) и значит: верный, постоянный, вечный (у финикийцев это имя находится, как прозвище Ваала). Во всяком случае, уже в глубокой древности в представление этого божества был внесен пантеистический характер. Амон представлялся, как нечто нераскрытое, неопределенное, и что, однако, создает определенность мира. Часто, на монументах, Амон представляется под формой итифаллической⁴. Тогда он носит специальное имя „супруг своей матери“. Его супруга Муть (имя значит – Мать).

Прежде, когда начинали говорить о религии Египта, говорившим и слушавшим, прежде всего, преподносились образы Озириса и Изиды. Полагают, что Озирис представлял собою, первоначально, Нил, а Изида – оплодотворяемую Нилом почву. Но можно сильно сомневаться в справедливости такого взгляда. Озирис был сначала местным богом в Абидосе, по-видимому, культ его существовал с глубокой древности и в других местах, но в Абидосе он был особенно почитаем. Изида была, первоначально, покровительницей местечка Буто, в Дельте, но затем религиозная мысль египтян соединила образы этих бога и богини, и сплела с их именами сложную и трагическую историю. От земли (Кеб или Себ) и неба (Нут) – божественной четы, насильственное разделение которой, произведенное Шу, образовало мир, родились Озирис, Сет, Изида, Нефтис. Озирис женился на Изиде, Сет на Нефтисе. Озирис пошел по пути добра, Сет – по пути зла. Озирис, совместно с Изидой, управлял Египтом. Однажды он отправился в путешествие. Сет замыслил погубить его, составил с этой целью заговор и приготовил особый ящик. Когда Озирис возвратился из путешествия, Сет пригласил его к себе на пир. На пиру Сет показывает приготовленный им ящик и клянется, что отдаст его тому, чье тело придется по мерке ящика. Тело пришлось по мерке Озириса, но лишь только Озирис вошел в ящик, Сет захлопнул его, запер и бросил в Нил. Нил, через танисское русло, выбросил ящик в море, и он прибился к финикийскому Библосу. Там, выросшая эрика, покрыла его своим стволом, а царь Библоса, срубив ее, сделал колонной в своем дворце. Изида, долго оплакивавшая и искавшая тело Озириса, наконец, узнала его судьбу. Тогда она явилась в Библос, поступила к царю в воспитательницы его сына и затем в награду получила драгоценную для нее колонну с телом Озириса. Высвободив из колонны драгоценный ящик, Изида имела неосторожность поставить его около городской стены. Здесь нашел его Сет, он рассек тело Озириса на 14 частей и разбросал их по Нилу. Изида разыскивает и находит почти все части Озирисова тела (кроме fallus’a, который, брошенный Сетом в Нил, был съеден рыбами). На месте каждой части, она строит гробницу, поэтому, большинство египетских номов гордится тем, что в них находится гроб Озириса. Озирис, нисшедший в Аменти (египетский загробный мир), становится владыкой и судией мертвых. Он является своему сыну Гору и завещает ему наказать Сета. Начинается борьба. Гор побеждает Сета и отдает его Изиде, но, к досаде Гора, богиня отпускает пленника на свободу. Как божество благодетельное, по преимуществу, Озирис назывался уннофриу, оннофрис. Замечательны изображения Озириса, которые, по-видимому, являются древнейшими. Это – идолы или фетиши Диду (Диду – местность в Дельте, где почитался Озирис). Это – своеобразная колонна. Представим себе стол, утверждающийся на колонне, поставим на него другой стол, на другой – третий. Четыре таких стола, поставленные один на другой, и представят собою идола Диду. Пытались здесь видеть указания на четыре алтаря и четыре страны света, но, вообще, доселе не дано удовлетворительного объяснения этого символического изображения, ни значения слова Диду.

С именем Гора, сына Изиды, связывается представление о боге, действующем энергично и благодетельно для богов и для человечества. Но образ его двойственен: с одной стороны, Гор является тождественным с Ра, богом солнца, с другой, он – скромный сын Изиды, которому Себ, отец Озириса, передает в наследство права и власть отца, и который, хотя и побеждает злого Сета, однако, принужден делить с ним власть над Египтом.

Часто супругой Гора называют богиню Гатор. Гатор считалась дочерью солнца. Греки отождествляли ее с Венерой, и она, действительно, в пантеоне египетских божеств рассматривалась, как тип красоты, – особенно прекрасными считались у нее глаза. За всем тем, обычно, Гатор представлялась в виде коровы.

В плеяде божеств, группировавшихся около Озириса, видное место занимает Тот. Замечательно египетское представление о творении мира Тотом. Он совершил его не путем усилий и какой-либо деятельности, а просто заклинанием, или даже одним только голосом.

Как будто, в стороне от других божеств и, вместе с тем, близко к сердцу каждого египтянина стояло божество Нила. Нил (назывался Гапп) представлялся в виде сильного и богатого человека.

Представления происхождения мира от богов у египтян были двойственны. По одним – один какой-либо бог производил все существующее. Хнум (Нил, Гапп) производил все из, созданного им яйца. Пта устраивал мир, как созидают художники свои создания, Тот создал мир словом, но жреческая мысль, требовавшая системы, сводила теогонию, космогонию и даже историю в один процесс эманации. Из Нуна выходит Тум, из него – Шу и Тефнет, из них – Себ и Нут, от этих – Озирис, Изида, Сет и Нефтис. Тум, то же, что и Ра, – творец мира, он, вместе с тем, и первый владыка Египта. Он долго правил Нильской долиной. Затем люди стали нечестивыми и начали возмущаться против него. Он наказал истреблением провинившихся людей. Спаслись лишь немногие. Кровь истребленных, смягчила его гнев, и он поклялся вперед щадить род человеческий. Но он не остался на земле. Утомленный и устаревший, он удалился на небо (эта повесть носит имя египетского сказания о потопе, она прочитана Эдуардом Навилем на гробнице Сети I), передав над землею власть Шу. Так, людьми правили поколения богов. После смерти Озириса и, потом, борьбы Гора с Сетом, произошло разделение Египта, затем царствовал Тот, а потом уже начинается человеческая династия царей с Менеса.

Особенностью египетской религии считается широкое развитие культа животных. Хотя почитались целые виды животных, но, кроме этого, из них избирались особые экземпляры для общественного или семейного почитания. По отношению к видам, почитание имело более отрицательный характер: не должно было делать им зла. Может быть, эти виды рассматривались, как специальное создание того или другого бога, особенно любимое этим богом, которое, поэтому, не должно обижать, чтобы не оскорбить бога. Так, крокодил мог поставляться в зависимость, по происхождению от бога Севека, и тот, кто заискивал у этого бога, считал себя обязанным подслужиться и его страшному протеже.

Может быть, и то обстоятельство, что известное животное служило символом какого-либо божества, налагало табу (запрещение вредить) на этот класс животных и делало их тотемом (классом существ специального религиозного почитания). Почитание отдельных особей, думается, объяснить легче. Избранный для почитания крокодил мог рассматриваться, просто-напросто, как живой идол бога. Приобрести такого идола было легче, чем сделать искусственный, но зато служить ему было труднее, чем истукану.

В явлениях природы, в движении солнца, в фазах луны египтяне видели символы человеческой жизни, но солнце заходит на западе для того, чтобы взойти на востоке, луна постепенно угасает после полнолуния для того, чтобы, исчезнув совсем, родиться и расти вновь. Так египтяне думали и о человеке. Он умирает и нисходит в гроб для того, чтобы восстать. Смерть – это дверь, через которую он входит в новый мир и начинает новую жизнь, в стороне, или в лоне блестящего светила. По представлению египтян, аналогичному представлениям других древних народов, солнце, в течение двенадцати часов ночи, проходило за горами севера, которые не пропускали его свет на землю. Солнце двигалось в барке по океану, облегающему землю, Дуат; это – нечто, вроде водяного туннеля, прорытого в горах севера. В его области жили тени умерших. Умершие отправлялись пешком, или на лодке, из определенного тракта, где открывался в горах вход в другую землю. Вход открывается перед умершими не без трудности. Только при благодетельном содействии многих богов (особенно, богини Нейт, матери Севека) душа переступает порог нового мира. Не радости сначала ожидают ее здесь. Она подвергается здесь страданьям, голоду, несчастным случайностям, смерти, как и живой человек, остатком которого она является. Но живой человек во многом преимуществует перед нею: он может бороться с опасностями и препобеждать их, благодаря своей энергии, оружию и, имеющимся у него, съестным припасам, одежде, талисманам. Но умерший ничего не может делать и ничего не имеет, сам по себе. Всем тем, что у него есть, он обязан или благочестию своих друзей и родственников, или своей предусмотрительности, благодаря которой он, во время жизни, приобрел то достояние, которое нужно по смерти. Удел многих в загробных областях – страшные страдания, удел избранных – блаженство. Они вступали в рай. Это был небесный Египет, представлявший чувственную идеализацию земного. Многие памятники заставляют думать, что вступление в рай обусловливалось, главным образом, знанием магических заклинаний и талисманами, но нравственные сентенции древнего Египта убеждают, что уже в древнюю пору в уме египтян ясно была осознана идея нравственного мздовоздаяния, только с ней слишком сплелась вера в силу правильно произнесенных заклинаний и правильно принесенных жертв, вера в магическую силу культовых слов и действий. Однако, некоторые аналогии в других религиях позволяют думать, что этот магический элемент мог, в некоторой мере, быть соглашаем с моральным. Во-первых, самые магические знания, т.е. приобретение таинственных сил, могли быть подаваемы за добродетель, во-вторых, жертвы могли оцениваться не сами по себе, по рыночному курсу, определявшему стоимость их материала, а по отношению к благосостоянию приносившего жертву и его настроению.

Позднее, идея нравственного мздовоздаяния олицетворялась в представлении суда Озириса над умершими. Душа является пред трибуналом, где Озирис-Кгонт-Амент заседает вместе с 42 судьями, составляющими подземный суд. Маат, богиня истины, вводит умершего пред Озирисом. Совесть умершего или, как говорили египтяне, его сердце говорит за или против него. Памятники показывают, что теоретические требования правды у египтян были, в общем, совершенно подобны тем, которые мы предъявляем к окружающим нас людям. Свидетельства жизни или обвиняют, или оправдывают умершего. Его сердце кладут на одну из чашек весов истины, которыми управляют Гор и Анубис, на другой чашке помещается изображение справедливости, представляющее противовес. Тот отмечает на доске результат этой психостазии, или взвешивания души. Сообразно с тем, легкими или тяжелыми будут найдены деяния души, подземный суд изрекает свой приговор. Оправданный, получал блаженство. Конечная форма этого блаженства часто представляется, как слияние души умершего с Озирисом или Ра.

В связи с эсхатологическими представлениями, стоят заботы египтян о сохранении своих трупов. Об этой заботе свидетельствуют находимые бесчисленные мумии (мумия – слово арабское, значит – асфальт, оно соответствует древнеегипетскому слову – саху). Мумии – это бальзамированные трупы. У египтян было учение – не согласованное с общеизвестной их богословской эсхатологией, но, по всей вероятности, идущее с глубокой древности, о посмертной жизни души на этой земле вблизи тела. Это верование очень распространено у людей, стоящих на низшей ступени культуры. Они представляли себе, что двойник усопшего живет около своего тела, может возвращаться в него и нуждается в том, в чем нуждается и тело. Благополучие этого двойника легко связать с мыслью о благополучии его тела. Сухой климат древнего Египта сам содействовал сохранению трупов, а затем, у египтян легко могла явиться мысль об искусственном содействии этому сохранению. Бальзамирование, несомненно, восходит к первым временам Египта. Заботясь о двойнике, египтяне клали в гробовое помещение яства и питье, нужные предметы, изображали их на стенах гробниц и, по-видимому, впоследствии пришли к мысли, что символические изображения, совершенно могут заменять для покойников действительные предметы. Этими заботами объясняются и великолепие египетских гробниц, и их пирамиды.

Пытаются дать историю развития египетской религии. В древнейшую эпоху, многие божества, которые были потом объединены в семьи и соподчинены между собою, по-видимому, почитались в различных номах отдельно. Началось политическое объединение номов Египта, и, вместе с тем, развивавшаяся философская мысль жрецов, стремилась привести к объединению и согласию разноречивые мифы и верования египтян. Египетское Богословие было разработано, и положение жрецов было блестящим. Загадочным и неясным моментом в истории религии является реформа Аменхотепа IV. Его отец, Аменхотеп III, женился на нахаринской (из Азии) принцессе Ти, которая принесла с собою культ солнечного диска – Атен, отказалась поклоняться Амону-Ра и воспитала своего сына в своей вере. Аменхотеп IV оставил Фивы с их Амоном и основал на восточном берегу Нила город, современная деревушка на месте которого называется Тель-эль-Амарна. Атен был провозглашен творцом и промыслителем мира. Аменхотеп переменил свое имя и назвал себя Хунатеп (сияние Атена – солнечного диска). Все правительственные учреждения были перенесены в новую резиденцию. В интересах жрецов Амона было противодействовать новому культу, и они добились того, что преемник Аменхотепа примирился с ними. Вскоре, затем, основавший девятнадцатую династию Горемгеб, официально восстановил культ Амона. Затем идет долгий период неофициального и официального господства фиванских жрецов. Временно возникает фиванская теократия, и весь Египет становится, так сказать, духовным леном Фив. Затем, Египет опять волнуют внутренние смуты и внешние враги. Наконец, Камбиз после завоевания Египта (525 г. до P. X.) принял имя Месут-Ра (сын Ра) и жрецом Учагором был посвящен в мистерии Нейт. Что это не было торжеством египетской религии, об этом свидетельствует все дальнейшее поведение Камбиза. Он убил Аписа и многократно проявлял крайнее неуважение к египетской религии. Камбиз явился и последователем, и преследователем египетской религии. Он знаменует собою начало новой религиозной эпохи в Египте, в котором арийцы открыто вступают в сношения и связи с хамитами и семитами. Происходит смешение и слияние египетской религии с греческими, а затем и римскими верованиями. Сераписа (слияние Озириса с Аписом) стали представлять в виде Зевса, Тота сблизили с Гермесом, Гора – с Аполлоном. Позднее явился Юпитер-Амон. Эта синкретическая религия уступила свое место христианству.

В эпоху Авраама, хеттеи жили в южной части Палестины, в области Хеврона, и Авраам, и его сын жили среди них (Быт. 23; Быт. 26:34), и по возвращении из Египта, евреям пришлось много считаться с хеттеями. Последние известия, которые дает о них Библия, относятся ко времени Соломона. В 2Пар. 8:7–8 сообщается, что сохранившиеся остатки хеттеев Соломон сделал оброчными. С другой стороны, в 3Цар. 10:29 (ср. 2Пар. 1:17) говорится, что купцы, доставлявшие Соломону колесницы из Египта, доставляли их и царям хеттейским. Недоумевали, как можно согласить эти два указания. Открытия и исследования последних десятилетий разрешили недоумения. Оказалось, что хеттеи Палестины представляли собою только маленькую колонию эмигрантов, прибывших с севера. Главный центр, где жили хеттеи, был в области Оронта и верховьев Евфрата, но могущество их давало чувствовать себя и в Малой Азии – от Каппадокии и Ликаонии до Лидии. Могущественное хеттейское государство соперничало порою с Египтом и Ассирией, и, несомненно, – подобно Финикии – своей восточной культурой оказало значительное влияние на Европу.

При современном состоянии знания, можно представить только некоторые обрывки из того, что составляло совокупность хеттейских религиозных верований. Без сомнения, эти верования изменялись не только по эпохам, но и по местам жительства хеттеев. Без сомнения, верования эти давали ответы на все вопросы, которые предлагает религиозная любознательность: какие существуют боги и духи, как почитать тех и других, как приобретать их расположение, узнавать их волю, как, вообще, должно вести себя? Должны были быть, конечно, и какие-либо космогонические сведения и эсхатологические. Но в наших руках имеются пока лишь отрывочные документы и косвенные указания.

Главным божеством хеттеев был Сутех (чтение последнего слога – проблематично). Подобно тому, как у язычников семитов один и тот же Ваал дробился на Ваала Тирского; Тарского, так и Сутех носил многие nomina appellativa, которые, как бы, раздробляли его на множество отдельных богов отдельных городов, но, в сущности, он оставался одним и тем же Сутехом. Хеттейские божества имели свои женские половины, таковую имел и Сутех. Но кроме этих богинь, являвшихся пассивными сторонами своих могущественных мужей, у хеттеев были могущественные богини. Договоры Рамзеса II и Кхета Сиры, упоминают несколько богинь, но называют только одну – Астарту, или Антарату. Имеются еще другие имена богинь. Считают вероятным, что, постепенно, культ Сутеха стал отступать на задний план перед культом „великой богини“. У хеттеев были, так называемые, священные города (Кадеш прямо значит – священный, святой). Оказывается, что на пути завоеваний и владений хеттеев было много городов, посвященных „великой богине“. Так, в Каппадокии весь город Комана был посвящен культу богини, которая носила здесь имя Ma. Ей служили здесь 6000 жрецов и жриц, городом управлял абакл, или главный жрец. Подобные города, посвященные культу богини, были во многих местах Малой Азии. Греческая легенда об амазонках, несомненно, имеет свое происхождение в хеттейском культе. Амазонкам приписывали построение многих знаменитых городов Малой Азии – Смирны, Ефеса. Эти амазонки были, на самом деле, жрицами великой богини Азии. Хеттейские армии занесли их культ сюда из Кархемиша.

Богиня Кархемиша, культ которой распространился в Малой Азии, сначала носившая имя Антараты, или Астарты, потом стала называться Атхарати. Это имя греки преобразовали в Атаргатис и Деркето (Δερκέϑω). Греки представляли Деркето матерью ассирийской царицы Семирамиды. Семирамида была вскормлена голубями, сначала была женою правителя Сирии, затем женою ассирийского царя Нина, и после его смерти заняла ниневийский престол. С ее именем связывают создание культуры, основание городов, все грандиозные постройки и великие походы. Свою жизнь Семирамида кончила тем, что превратилась в голубя. В Палестине, Атхарати называлась Аштарот-Карнаим. В представлении хеттеев, Атхарати имела любимца, которого легенда называет Аттисом; о нем рассказывается, что он произошел от бога неба и матери земли. С ним совершился целый ряд различных превращений. Он был гермафродитом, миндальным деревом, от которого, наконец, его родила дочь ручья. Красота юного бога пленила мать богов. Атхарати (то же самое – Цибела, Диндимена) полюбила его и в своей ревности обрекла безумию. По одной версии, Аттис сам оскопил себя, по другой, уже будучи любовником богини, он был оскоплен и убит другими. Как у вавилонян культ Таммуза, так у хеттеев, и затем, вообще, у народов Малой Азии культ Аттиса распадался на два различных момента: оплакивалась его смерть, и ликовали по случаю его воскресения. Культ его имел оргиастический характер. На хеттейских памятниках, этот бог, обыкновенно, изображается в виде юноши позади великой богини; как богиня, так и он, обыкновенно, представляются стоящими на льве или на пантере.

Были еще у хеттеев боги Тар, или Тарку, Мауру, Кауи, Хепа. Тарку, в Киликии и Лидии, был известен под именем Сандана. Видно, что все области, стихии имели у хеттеев своих богов. Как у других народов, у них была развита вера в духов, которые посылали бури и облака, жили в морях, реках, источниках, на горах и в лесах. Почитались небесные светила – солнце и луна. Изображения крылатого солнечного диска были часты. Почитались у хеттеев животные. Замечательно, что у них существовали изображения двуглавого орла.

Из неодушевленных предметов, несомненно, у хеттеев было развито почитание ашер и бетилей. По-видимому, теперь можно считать выясненным, что такое ашера. Они стоят в прямой связи, с культом fallus’a. Слово это часто встречается в книгах Ветхого Завета и было переводимо словом „дубрава“. Дубравы были местом оргиастического культа Ашеры, или Астарты. Другим предметом почитания у хеттеев были бетили, это – священные камни, главным образом, должно полагать, аэролиты. Любопытно еще выясненное в последние годы мистическое почитание у хеттеев равностороннего треугольника. Полагают, что эта скромная геометрическая фигура считалась источником могучей силы, даже источником жизни.

Хеттейских храмов не сохранилось. Институт жрецов и жриц был у хеттеев очень велик. В жертвы приносились различные животные. Козы и бараны были самыми обычными жертвами. Торжественную и добрую жертву представляли быки. Только свиней было запрещено приносить в жертву и не дозволялось употреблять в пищу свиное мясо. Свиньи у хеттеев трактовались, как нечистые животные. Обыкновенно, после того, как, желавший принести жертву, приводил животное к храму, его отводили обратно к дому жертвователя и там закалывали. Иногда, животное умерщвляли иным способом, именно – бросали его на двор с высоты портика. Таким способом хеттеи приносили в жертву детей. Их закутывали в звериные шкуры, и родители низвергали их сверху, крича, что это не их дети, а быки.

Восстановить хеттейскую религию в настоящее время еще невозможно. Несомненно, что в ней были возвышенные элементы, но, вместе с этим, существовали позорнейшие оргиастические культы и ужасные человеческие жертвоприношения. Несомненно, своей религией и культурой хеттеи влияли на Грецию, а, может быть, и на Рим. Влияние хеттейское на Европу предшествовало влиянию финикийскому. Но и по своему значению, и по своему характеру, эти влияния, по-видимому, были родственны.

С финикийской религией, прежде всего, связывается представление о Ваале. По мнению одних, Ваал есть собственное имя верховного божества, различные проявления которого носят различные названия. Ваал-Берит значит Ваал, охраняющий союзы, Ваал-Гермон, Ваал-Фегор, т.е. Ваал гор Гермона, Фегора. По мнению других, Ваал – это название класса богов, и различные Ваалы суть индивидуальные особи этого класса. В обоих этих мнениях, кажется, есть доля правды, но, в существе, они оба должны быть признаны неправильными. Не существует никаких указаний того, чтобы финикияне исповедовали единого Бога. Рядом с Ваалом, у них с глубокой древности стоят другие боги, не находящиеся, по отношению к нему, ни в безусловной зависимости, ни в безусловном подчинении. Но с другой стороны, под Ваалом финикияне мыслили великого бога, владыку, управляющего судьбой людей, – солнце. Ваал был один, но с представлением о нем у финикиян, обыкновенно, связывалась мысль не о всех его свойствах, а только о некоторых. То он мыслился, как охранитель союза финикийских городов, и тогда именовался Ваал-Берит, то его представляли, как властелина небес, и тогда его называли Ваал-Шамаим, он управлял течением солнца, и его называли Ваал-Семель.

Ваал был богом природы и истории. Ветхий Завет противопоставляет Ваала Иегове, классические писатели противопоставляют его Зевсу и Юпитеру. Ваал является богом небес, богом солнца, особенно, формою солнечного бога является Ваал-Зебув. Зебув – это гигантская муха, снабженная убивающим жалом (символ палящего солнца). Ваал-Дефон – бог северного неба, северного ветра и северных бурь. Может быть, как божество солнца, должно рассматривать и Ваала-Гаммона. Гамманим – столбы, символы солнечных лучей. Подобно имени Ваала, в св. Писании часто встречается имя Молоха, как божества финикиян и некоторых других племен. С именем Молоха Ветхий Завет связывает представление о божестве огня, которому приносили на сожжение детей, а затем, и людей, вообще. Весьма вероятно, что Молох, по своему происхождению, стоит в зависимости от Ваала. Но он возник не как разновидность возникает из вида, а как из одного образа, воображением, созидается другой – частью похожий, и частью не похожий на первый. И Ваал поставлялся в связи с солнцем и с иссушающим зноем. Тирский Ваал-Мелькарт даже был закован в цепи, в знак его зависимости от солнца.

В именах высших богов Финикии резко подчеркивается, что они – властительные владыки. Это значение заключается в словах: Ваал, Молох, его имеет и Адонис (господин). Но образ Адониса плохо отвечает понятию восточного деспота. Адонис-юный, прекрасный бог, он близко родственен с вавилонским Таммузом и фригийским Аттисом. Сказания о нем и его культ весьма родственны с сказаниями об Аттисе и Таммузе. Наиболее, культ Адониса был развит в Библосе и на Кипре. Ему были посвящены торжественные празднества, которые представляли собою воспоминание его гибели. Адониса любила богиня плодородия и любви, но завистливый бог мщения, изображавшийся в виде кабана, поразил его на Ливанских горах. В конце года, осенью, в течение семи дней справлялось похоронное торжество по Адонису, но в восьмой – траур и плач уступали место необузданной радости. Говорили, что бог воскрес и вознесся на небо. Как и в других божествах, о которых существуют подобные сказания, в Адонисе видят символ производительной силы весеннего солнца и, производимой им, жизни. Иссушающее летнее солнце, сменяющее весну, губит, явившуюся во время ее, жизнь. Молох губит Адониса. Злая сила торжествует над доброю. Но это торжество – временно. Смерть не может царствовать вечно. Круговорот времени снова приближается к весне. Адонис воскресает, и с ним воскресают жизнь и радости жизни. Миф об Адонисе показывает, что у финикиян, как и у других языческих народов, рядом с богами существовали и богини. Как и в других религиях, эти богини двух родов. Одни представляют собою пассивную сторону своих богов-мужей, лишены самостоятельного характера и почитания, другие выступают перед нами, как самостоятельные и могучие владычицы, считаться с которыми и заискивать у которых приходилось более, чем у многих богов. Пассивные формы – Ваалтис, Ваалит, Мелькат, самыми своими именами ясно показывающие, что они – только женские стороны Ваала и Молоха. Но, когда к Мелькат прибавляется определение Хашамаим, и богиня является не просто царицей, но царицей небес, то здесь мы уже видим шаг на пути к образованию индивидуальности. То, что Ваал был, в сущности, один, не исключает возможности того, что Ваалтис было много. Вернее, их бледные, безжизненные образы никогда не достигали такой степени определенности, чтобы различных Ваалтис можно было отождествить или противопоставить одну другой. Самостоятельными женскими божествами в Финикии являются: Ашера, Астарта и Танит. Ашера – богиня земной половой производительности. Ее культ в Финикии, как и в окрестных странах, имел оргиастический характер. Астарта, или Астарет, представлявшаяся или девой, или матерью, всегда мыслилась, как божество неба, и противополагалась Ашере, богине земли. В Карфагене, великим почитанием пользовалась богиня Танит. В сущности, это та же Астарта. Танит называлась не супругой, но именем, или лицом Ваала. Этим указывалось на ее девственный характер. Она была virginale mimen, по-преимуществу. Она изображалась с головою коровы или с рогами, между которыми помещалась полная луна. Стенообразная корона давалась богине, как заступнице города.

Особенное положение в системе финикийских божеств занимали Эшмун и кабиры. Слово кабир значит могущественный, их называли кузнецами (П’ум, П’угм, отсюда – пигмеи), образователями, великими. Их представляли образователями вселенной, строителями мира, создателями. Их было семь, и они назывались сыновьями Седека (справедливого, некоторые полагают, что хеттейский Сутех имеет тот же корень). Число семь, очевидно, соответствует семи планетам древних. – К семи кабирам присоединялся Эшмун (буквально: восьмой) – бог, который поставлялся в их главе. Имя этого бога есть синоним бога высочайшего. Греки смешивали иногда Эшмуна с своим богом врачевства Асклепием. Культ кабиров широко распространился в греко-римском мире, но это был культ мистерий, облеченный глубокой таинственностью, и классические писатели делают о нем лишь глухие и неясные упоминания.

За великими богами в финикийском пантеоне, следуют боги меньшие. Как бы, связующим звеном между первыми и вторыми, является Таут. В представлении некоторых классических писателей, он является величайшим из финикийских божеств. Но, собственно, Таут играл ту же роль у финикиян, какую Оаннес (Еа) – у вавилонян и Тот – у египтян, роль культуртрегера. Ему приписывается редакция священных книг, излагающих космогоническую систему, религиозное учение и принципы социального устройства у финикиян. Эти книги, представлявшие собою божественный закон, были олицетворены в представлении финикиян и почитались, как некоторое божество Тура (закон: еврейское – тора) и Кхусарет (гармония). Финикийской и, особенно, карфагенской богиней была Дидона, которая из божества была превращена в историческую личность и с таким характером была увековечена Виргилием в его Энеиде. Похожей, частью на Танит, частью, на Дидону, является Саламбо (вероятно, хеттейская богиня).

Культ духов, полидемонизм, был развит менее у финикиян, чем у вавилонян. Но, за всем тем, как и во всех древних религиях, они почитали и признавали немало всевозможных вышечеловеческих существ. Особенно, в ряду их, должно отметить рефаимов. Рефаимы, это – маны финикиян. Это – тени гигантов (Ис. 14:9; Иез. 31:16). Почитались животные. Были голуби и рыбы, посвященные Астарте. Почитались хвойные (смолистые) деревья и другие растения. Почитались небесные светила. Горы, скалы, источники имели своих духов, которые почитались, или, вернее, почитались самые горы и реки. Вефили (аэролиты), ашеры, неодушевленные предметы, случайно остановившие на себе внимание, и поставленные в связь с какими-нибудь благоприятными или несчастными событиями, признавались, заключающими в себе сверхъестественную силу, и приобретали религиозное почитание.

В системах древних религий господствовал тот принцип, который в новейшее время введен в естествознание: все ставилось в связь по происхождению и между всем устанавливалось взаимоотношение по родству. У них были теогонии и космогонии. Имели их финикияне. Несомненно, что в каждой области была своя теогония и космогония, потому что каждая область ставила на первый план свое население и тех богов, которые в ней, преимущественно, почитались. Эти теогонии и космогонии были изложены Санхониатоном. Произведением Санхониатона воспользовался Филон Библосский (жил во II в. по P. X., при Адриане), из него сделал извлечения Евсевий Кесарийский (Praeparatio evangelica), у которого они и сохранились. Анализ сохранившихся отрывков, приводит к такому пониманию финикийской мировой системы. В начале был Хаос (Вогу), и Хаос был мрачный и мятущийся, и Дыхание (Руах) носилось над Хаосом. И Хаос не имел предела, и он так существовал в течение веков и веков. И Дыхание возлюбило свои собственные начала, и произошло их смешение, и это смешение было названо желанием (Шефет). И желание было причиной создания всего, и Дыхание не знало своего собственного создания. И Дыхание, и Хаос смешались, и родился Мот (ил, или вязкая тина), и из него вышли все семена творения, и Мот был отцом всего. Мот имел форму яйца. И солнце, и луна, и звезды, и великие созвездия засветили на небе. Тогда явились существа, у которых не было чувств, и от них произошли существа разумные, и их назвали Тсофесамим (созерцающие небо). Началась борьба элементов, которые стали разделяться между собою. Раскаты громов разбудили разные существа, которые были, как бы, во сне, и тогда мужские и женские существа стали двигаться по земле и по морю. И Дыхание родило северный, южный, восточный и западный Ветер. Хаос и западный Ветер соединились, и они произвели Улома (время) и древнего (Кадмон), и эти произвели потомство (толедет) и население (моледет), которые населили Финикию и почитали солнце под именем Ваала-Самим, как владыку небес. Улом и Кадмон родили сыновей, имена которых суть: свет, огонь и пламя, они ввели употребление огня, путем трения одного куска дерева о другой. От них явились на земле сыновья-гиганты (рефаимы), которые назывались: Касий, Ливан, Антиливан и Фавор. От этих родились Самемрум (поднимающийся до небес) и Узо (косматый). Самемрум жил на острове Тире, где изобрел искусство строить хижины из камыша и папируса. Брат его, Узо, живший несогласно с ним, изобрел приготовление одежд из шкур животных. Узо был первый, пустившийся в плавание. От молнии произошел пожар в лесу, покрывавшем остров Тир. Срубив одно пылавшее дерево, и бросив его в море, Узо увидел, что оно не тонет, что навело его на мысль об устройстве плотов и судов для плавания. Самемрум имел сыновей и дочерей, из этого племени произошел Сидон, который изобрел рыболовство и охоту, и был отцом сидонян. Это – сидонская космогония. Существует, подобная ей, библосская. Существуют и иные космогонические версии.

Первоначальными местами общественного культа в Финикии были высоты, как пункты, ближайшие к богам, живущим на небе. Затем выбирались места, на которых проявилась сила божеств. Наконец, выбирали места, представлявшие удобства для культовых действий. Сначала все такие места были открытыми. Позднее, на них стали воздвигать храмы. Храмов у финикиян было много. Институт жрецов был очень обширен. Особенный тип религиозных служителей представляли собою кедешим и кедешот. Одни из них жили при храмах, другие свободно ходили по стране. Кедешим, обыкновенно, просили милостыню, кедешот (женщины) торговали собою. Постоянным способом выражения богопочитания, как и везде, у финикиян была жертва. Жертвы делились на несколько типов. Несомненно, первое место занимала жертва всесожжения. Она имела несколько видов. Жертва просительная всегда, вместе с тем, была жертвой всесожжения, жертва благодарственная, могла быть и не быть всесожжением. Была жертва мирная. Были жертвы без крови. Жертвы из птиц, надо полагать, имели характер гадательный. Были жертвы, которые представляли собою, так сказать, самопожертвование: жертвовали волосами, честью, мужскою силою, обрезывались, уродовались. Важные моменты и события жизни заставляли финикиян приносить жертвы по личной инициативе и уплачивать за них по определенной таксе. Факт человеческих жертвоприношений в Финикии несомненен.

У египтян, в культе, преобладающее место занимали заботы о посмертной участи усопшего. У народов семитических не видно, чтобы область по ту сторону бытия была предметом больших их забот в этом бытии. Финикияне в этом отношении не представляют исключения. Ничего не известно об их погребальных обрядах, о поминовении ими их умерших. За всем тем, ряд данных позволяет заключать с несомненностью, что они признавали посмертное существование человека, что они представляли его, подобным земному, что сравнительное посмертное благополучие они ставили в связь с тем, как человек провел жизнь, и с тем, как другие позаботились и отнеслись к нему по смерти. Наконец, должно думать, финикияне признавали возможность взаимообщения между живыми и умершими. Найдено много финикийских гробов и найдены надгробные надписи, составленные от лица погребенных и нередко выражающие боязнь, что воры потревожат их гробы. Боязнь, непонятная в тех, которые не существуют.

Религию называют санкционированной моралью. Какую же мораль санкционировала религия финикиян? Недобрую память сохранили по себе финикияне по южным побережьям Европы и Малой Азии. Геродот свою историю начинает с повествования о вероломном и бесчестном похищении Ио финикиянами, греки считали их жадными и безжалостными обманщиками, в произведениях римлян fides punica представляется, как крайняя степень вероломства. Однако, если обратиться к религии финикиян, то здесь, за образами жестоких и чувственных богов, можно найти благородные и возвышенные идеи. Божество Сидик – или Седек (Мельхиседек – царь правды), т.е. справедливость, правда, было отцом кабиров. Финикийская космогония знает божество любви. Финикийский культ признает право на существование за безмерной скорбью. Горе и скорбь, вследствие смерти Адониса, несомненно, имеют в себе этическую основу. Жертвы и самопожертвование свидетельствуют также о могучем нравственном духе. Историки, крайне неблагоприятствующие финикиянам, свидетельствуют нам о них, что они были трудолюбивы, предприимчивы, смелы. Но и нравственное понимание, и добрые качества духа, стушевываются и меркнут перед темными сторонами их характера. Финикияне были купцами. Страсть, овладевающая купцами, известна. Это – корыстолюбие. Оно ужасно тем, что, по мере того, как развивается, заглушает все благородные и добрые качества сердца. И в современной торговле обман играет крупную роль, в древнем мире обман был существенным рычагом торговли. Кроме обмана, для удовлетворения корыстолюбия требуется безжалостность. Финикияне, не стесняясь способами, приобретали богатства, но они кончили тем, что погибли, отдав все другим. Они передали культуру европейским народам, а европейские народы уничтожили их.

Древнейшая из известных религий, которые исповедовались предками индоевропейской (арийской) семьи народов, есть религия вед (veda – ведение, знание) – ведизм. Веды – священные книги индусов, содержащие молитвы, гимны, заклинания, обрядовые формулы и объяснения обрядов. Имеются четыре сборника вед: ригведа (риг – гимн, древнейший сборник), яджурведа (jajus – жертвенное наречение), самаведа (сама – песнь), ахтарваведа (ахтар – жрец). Полагают, что песни вед распевались изустно арийцами уже за две тысячи лет до P. X. Записываться они стали не менее, как на тысячу лет позднее. Пантеон вед обширен. Главные божества следующие: Варуна (οủρανός – небо, небесный свод) – благодетельное божество, имеющее шесть братьев – адитий, между ними – Митра (Мифра) и Бхага (Бог). Агни (ignis – огонь) – бог огня солнечного, атмосферного, жертвенного. Он есть источник и сохранитель жизни, покровитель рода человеческого, изобретатель искусств. Индра, обыкновенно, поставляется рядом с Агни и, может быть, есть только его форма. Бог неба, царь богов, бог благодетельной грозы, он борется с враждебными началами мира и побеждает их. Он поражает молнией вероломного Вритру, удерживающего в плену небесных коров (благодетельный дождь) и преследует змея Аги – причину засухи. Ему помогают Маруты – боги ветров. Нередко Индра пьет сому до опьянения. Сома – опьяняющий напиток, добываемый из коленчатого растения, вероятно, из рода asclépias (хома у персов). Его возливают на жертву. Олицетворенный сома, представляет собою высочайшее божество, которое вместе с Агни создало небо и землю, солнце и звезды. Второстепенными божествами эпохи вед были: Сурга или Савитри – бог солнца, его супруга Ушас (заря), он – отец двух асвинов (сумерек). Сурга – форма Агни; Рудра (впоследствии, Шива) – бог гроз и бури, опустошитель, поражающий злых; Вишну (деятельный, малозаметный бог в ведах). Диаус – небо (отсюда, Юпитер), Адигити – пространство, Праджапати – творец созданий (впоследствии, Брама), Твастри – божественный кузнец (подобный греческому Гефесту). Висвахарам (индийский Прометей), Яма – бог ада. Затем следует серия духов, вроде леших, водяных, домовых и т. д. Культ вед состоял из жертвоприношений, которые соединялись с гимнами и молитвами. Храмов и класса жрецов не было, жертвы приносились главами семейств на алтарях, воздвигаемых, обыкновенно, на высоких местах. Утром, в полдень и при захождении солнца, богам приносили в жертву хлеб, коровье масло, сому. В торжественных жертвоприношениях приносили лошадь. Изучение вед весьма важно, для понимания древнейших форм всех арийских религий – маздеизма, религии греков, римлян, германцев, кельтов и славян. Ведизм важен также, как исходное начало, из которого развились великие религии Индии: браманизм, буддизм, джайнизм, индуизм. Как одна из древнейших религий в роде человеческом, религия вед обращает на себя внимание богослова тем, что заключает в себе некоторые, довольно возвышенные догматические и моральные элементы. Ведизм – политеистическая религия, но во многих гимнах Ригведы замечается стремление представить все существующее, делом одного всемогущего Бога. Только эти черты Бога истинного переносятся, то на Агни, то на Варуну, то на иного бога. Один из гимнов говорит, что бог, которого в нем призывают, и есть единый владыка мира, он наполняет небо и землю, дает жизнь, силу, все другие боги желают его благоволения. Смерть и бессмертие суть только его тень; горы, покрытые снегом, океан с его волнами, обширные области неба возвещают об его могуществе. Непоколебимо утвердил он небо, землю, пространство, твердь; он распространил свет в атмосфере. Небо и земля трепещут от страха в его присутствии. Он – бог над всеми богами (121 гимн). Ведизм называют натуралистической религией. Но нетрудно видеть, что, если в нем боги и сближаются с различными силами природы, то лишь потому, что в этих силах они наиболее проявляют себя; в сущности, боги не отождествляются с природой и наделяются духовными чертами. В эпоху вед не было идолов, и учение о том, что в телесной оболочке не может быть получено бессмертие, показывает, что боги мыслились далеко не антропоморфически. Религиозные обязанности охватывали всю жизнь древнего индуса, все должно было делаться при благословении и содействии богов. В молитвах, боги носят имя отцов, и в гимнах к ним, гораздо реже слышится чувство страха перед возможностью кары с их стороны, чем чувства удивления к их величию, благоговения и даже любви. Не всегда в молитвах вед содержатся просьбы о том, о чем надо просить, но, однако, всегда в гимнах видно признание, что есть грех, и что он должен быть караем (даже жадность сурово осуждается). Замечательно, что в этой древнейшей литературе уже развивается мысль, что дело, собственно, заключается не в действии, не в явлении, но, что корень всего, есть желание (карма, из которого развивались все существа). О конце мира не говорят древнейшие песни вед, но конец здешней жизни они не называют концом существования. Ведизм знает бога смерти – Яму, указывающего людям путь к бессмертью на небе: „душа покойника, отойди. Взойди и узри бога. Узри своих счастливых отцов, которые блаженствуют с ним... Оставь на земле свой грех и стыд“. В жертвах, вместе с богами, обыкновенно, жертвоприносителями призывались и предки. Богатая фантазия индусов создала в водах обширную, и часто противоречивую, теогонию и космогонию, но, вместе с тем, индусы относились скептически к этим собственным сказаниям. „Откуда вышло это мироздание?“ спрашивается в одном гимне: „была ли создана или нет природа? Ее блюститель на небе то знает. – Или, может быть, и он того не знает“. Смешение пантеистических, политических и монотеистических элементов, возвышеннейшие мысли и грубые суеверия, воспевание благодетельной и ликующей природы, жизнерадостные чувства и, вместе с тем, глубокое убеждение, что настоящая жизнь есть страдание, и мучительно скептические мольбы об избавлении – такова религия вед.

В древнейшей религии Индии – ведизме, с течением времени, обряды приобретали все более сильное значение. Выработалось убеждение, что, правильно совершенный обряд и точно произнесенная молитва (молитва – брама), обусловливает несомненный успех предприятия молящегося. Но обряды и молитвы становились сложными. Немногие могли их знать и выполнять правильно. Эти люди – браманы (молитвенник), выделились в особый господствующий класс жрецов. Они сделали свое занятие наследственным, и так возникла каста браманов. Рядом с ними стала, всегда и везде считавшаяся благородной, каста воинов (кшатриев), ремесленники (ваисии) рассматривались, как низшие и подчиненные, по отношению к этим двум кастам. Четвертую касту составило бесправное племя рабов – судры (образовавшихся из аборигенов Индии, покоренных арийцами). Последние не могли иметь даже религиозных утешений. К религиозной общине принадлежали только три первые касты, почему, лица из этих каст назывались движда – дважды рожденными (второе духовное рождение было торжественным обрядом принятия в религиозную общину, которое совершалось через возложение священного шнура). Этот строй получил освящение в законах Ману – родоначальника человечества, за которым признавалось божественное происхождение. Брама – бог молитвы, возвысился вместе с браманами, он далеко оттеснил на задний план богов ведизма, и их дела и свойства (особенно, Праджапати) присвоил себе. Философская мысль, всегда склонявшаяся в Индии к пантеизму, выработала теорию образования мира, путем истечения из Брамы. „Как нить из паука, дерево из семени, волны из моря, огонь из угля, – так мир выходит из Брамы“. Существа вселенной представляют собой ряд ступеней; чем дальше они в порядке истечения из Брамы, тем они ниже и несчастнее. Естественно, по теории, браманы должны были близко стоять к Браме и оказывались наделенными чрезвычайными правами и полномочиями. Молитвы браманов имеют магическую силу: исполнение их было обязательно для богов. Отсюда, такой силлогизм: мир находится во власти богов, боги находятся во власти молитвы, молитва находится во власти браманов; следовательно, браманы – наши боги. Должно прибавить, что браман не может совершать молитв и жертв, если не имеет жены (жены принимают определенное активное участие в обрядах). Таким образом, вся вселенная оказывается в полной зависимости от браманских жен. Не совсем логично в браманизме с учением об истечении мира из Брамы, соединилось учение о переселении душ. Мир, как выходящий, удаляющийся от Брамы, безбожен, нечестив и несчастен. В мире – страдание. Спасение заключается в том, чтобы выйти из мира, вернуться в Браму. Ниспадение к низшим ступеням бытия – удаление от Брамы – и поднятие к высшим – приближение к Браме, зависит от тех дел, которые совершает душа в том или ином телесном существовании. Душа человека за преступления завтра же может переселиться в животное или растение. Задача живых существ – стремиться к избавлению от этих ужасных переселений, стремиться к слиянию с Брамой. Стремящийся к этому, должен, прежде всего, заботиться о тщательном исполнении обрядов. За малейшие проступки, на согрешившего налагались мучительные очищения и искупительные жертвы (посты, молитвы, обмазывание коровьим навозом, питье коровьей урины, горячего масла, за тяжкие проступки – даже самоубийство). Но все это могло только избавить от ада и низших перерождений, а не от перерождения вообще. Для того, чтобы можно было возвратиться в чистый дух Брамы, нужно совсем отречься от чувственной жизни, заглушить в себе требования телесной природы, порвать с приманками внешнего мира. Это достигается путем аскетических упражнений. Путем лишений и самоистязаний (сидение на огне, пребывание под дождем, под зноем), аскет умерщвляет свою плоть. Но он должен умертвить и свою духовную природу, он должен все свои мысли сосредоточить на одном Браме, который не подлежит никаким определениям, есть чистое бытие, не имеющее предикатов. Учение браманизма имеет обширную литературу. Браманизм признает веды священными книгами, но воззрения большей части вед, плохо вяжутся с браманизмом. Браманы присоединили к ведам – брахманы – своеобразные толкования, сообщившие ведам новое освящение. Затем явились араньяка – лесные книги (руководства для лесных аскетов), постепенно стали составляться Упанишады (сокровенное учение) – теософические трактаты. Являются сутры (sutra – шнур, руководства для ритуала). Упанишады, большею частью, вошли в состав веданты (конец вед), которая делилась на две части: первая – карма миманза (карма – дело, подвиг, миманза – умозрение) говорит о религиозно-практической стороне браманизма, вторая – уттара миманза – содержит спекулятивное исследование о Браме. Литература эта росла и расширялась в течение столетий, но уже за VI в. до P. X., учение браманизма приняло несомненно изложенный абстрактный характер. Буддизм, вышедший из браманизма и отнявший у него множество членов, дал толчок к реформе и в браманизме, и он постепенно принял новый вид. Народ всегда желает конкретного божества, живого, близкого человечеству. Брама был слишком абстрактен и непонятен. Браманы приблизили тогда к Браме двух антропоморфных богов ведизма – Вишну – охранителя и Шиву (Рудру) – разрушителя. Три божества соединились: Брама – принцип эманации, Вишну – начало сохраняющее, Шива – разрушающее. Так явилась Индийская троица – тримурти (tri – три, mûrti – образ, лицо, тело). Чтобы еще более приблизить образ благодетельного Вишну к человечеству, браманы начали учить о его появлениях на земле, воплощениях (аватарах, avatara – нисхождение) в различных образах, для избавления от разных бед людей. В первый раз, Вишну воплотился в образе рыбы и спас Ману (предка человечества, автора законов) от потопа. Замечательна вторая аватара Вишну в образе человека – Кришны (черный), для спасения Индии от тирании царя Камсы. В тримурти и Кришне некоторые с наивной смелостью хотели видеть прототип христианской Троицы и самого Христа. Но в тримурти можно находить и пантеизм (Вишну и Шива – эманация Брамы) и политеизм (Вишну и Шива, как совершенно различные боги, противодействуют один другому), но никак нельзя найти христианского триединого Бога, Лица Которого пребывают в единении любви, и бесконечно возвышаются над миром, между тем, как Вишну и Шива связаны с богами и миром неразрывно связью обоюдной зависимости. Вишну имеет супругу Лакшми, Шива имеет много супруг (сакти, особенно замечательна воинственная Дурга). У них есть потомство, и все это есть нечто конечное, зависимое, подчиненное. Сравнительно большим почитанием пользуется сын Шивы – Ганеша (предводитель полчищ), он считается богом мудрости, изображается в виде человека с головою слона об одном клыке. Замечательно, что у бога мудрости, оказывается голова слона, а выражение „глуп, как слон“ считается у индусов очень обидным. Статуи и рисунки тримурти – трехголового божества, не должны быть непременно считаемы символами триединого индийского принципа (Брамы, Вишну и Шивы), и один Брама представляется, иногда, с четырьмя и пятью головами. Кришна есть, отчасти, эвгемерический образ (умерший, обожествленный человек; был князь Кришна, да и Кришна – Вишну является князем) и, отчасти, натуралистический (к нему приурочились мифы огня, молний, грозы). Нравственный характер Кришны очень сомнителен. (Кришна склонен к пьянству, любви и страшно мстителен). Кришна – жестокий воин, с улыбкой на устах он приготовляет и совершает разрушение, подобно Ахиллесу, он погибает, пораженный в пятку стрелою охотника. В подробностях жизни и чертах характера Кришны, указывают нечто сходное с повествованиями Евангелия. Но, как бы не объясняли происхождение этого сходства, предположение о том, что история Кришны дала некоторый материал для Евангелия, безусловно, не может быть допущено. Нечто сходное с рассказами Евангелия приписывается Кришне не древней священной литературой, а Бхагават-Гитой, поэмой, явившейся гораздо позже Евангелия. (Бхагават-Гита, значит петые божественные откровения, входит в состав Махабхараты). Нравственные правила браманизма часто высоки, но боги – как, например, Кришна, – воплощаясь, забывают эти правила и совершают страшные преступления. В то время, как в христианстве Христос есть высочайший образец для подражания, в браманизме, желающие стать нравственными, должны забыть о непоучительном примере богов. Но живой пример сильнее слова, и в браманизме много совершается безнравственного, и многое варварское освящено священным преданием (положение женщины ужасно). Культ позднейшего браманизма – пестр и широк. Введено идолопоклонство, развито почитание животных (коровы, обезьяны, змеи). Аскетизм и самоистязание имеют обильную практику. Йогины (yoga, – лат. глаг. jungo – соединение, т.е., с Брамой) подвергают себя удивительным самоистязаниям, чтобы соединиться с Брамой (– Атманом – корень жизни и дыхания, чистое бытие. Йогин, обыкновенно, держит в уме слог „OM“ – мистическую формулу Брамы), а также, и для того, чтобы за свои удивительные подвиги получать деньги и приношения от толпы. Браманизм раздробился на множество сект. Сам Брама не имеет культа, но имеются секты вишнуитов и шиватов. Представления о божествах и их атрибутах, в сектах значительно изменились. Так, в представление Вишну и Кришны внесена мысль о всеразрушающем времени; наоборот, шиваиты почитают Лингу (Linga) фаллюс, символ полового члена Шивы, как производительной силы. Браманизм внес в свои верования и элементы христианского и магометанского учения. В начале XIX столетия образовалась община Брама – сомай, вероучение которой составлено на основании Вед, Корана и Библии. В половине столетия, она распалась на два направления: одно, признающее авторитет Вед, другое, его отрицающее. Последнее – источник богопознания видит в созерцании природы, признает личного Бога, бессмертие и исключительно требует нравственного усовершенствования. По приблизительной религиозной статистике, браманистов в настоящее время насчитывается на земном шаре немного более полутораста миллионов.

Учение. Основные положения буддизма очень просты. Буддизм не признает ни творца, ни творения. Мир вечен, он всегда существовал и будет существовать. Мировая жизнь представляет собою вечный круговорот. Пройдя четыре последовательных периода: образования, развития, старчества и разрушения и, закончив свое бытие, превращением в хаос, мир через некоторое время опять начинает проходить все те же периоды. Продолжительность каждого из этих периодов равна 84000 годам. Она называется Кальпа. В каждую кальпу является свой Будда (т.е. просветитель), открывающий тварям истину. В настоящее время, мир находится в периоде старчества и, значит, Будда настоящего периода – Гаутама – есть третий Будда в действительном мире. Душа бессмертна и совершенно отлична от того вещества, с которым живет в соединении. Вовлеченная в вихрь жизни, душа проходит серию последовательных существований, переселяясь из одного тела в другое, живя в условиях, более или менее, благоприятных, более или менее, счастливых. Благополучие или неблагополучие в жизни роковым образом определяется тем, что сделал живущий в своем предшествовавшем существовании: за добродетель, он получает в удел счастливую жизнь, и его душа воплощается в существах высшего ранга: за преступление, он получает в удел страдание и воплощается в каких-либо низших тварях. Этот закон возмездия называется карма (последовательность действий). Согласно этому закону, преступная душа может воплотиться в теле демонов, животных, а в наказание за великие преступления, может быть низведена в один из восьми существующих типов ада. Но ад не вечен. Претерпевши в нем должное наказание, душа опять начнет ряд переселений и опять может подниматься по восходящим ступеням: воплощаться в животных, человеке, гении, бодисатве и, наконец, после последнего воплощения, под человеческой формой может войти в нирвану – вечный покой, конец всех переселений. Ступени, по которым может совершаться процесс метампсихозиса, называются у буддистов десятью мирами: 1) мир Будды, или Нирвана, 2) мир бодисатв, или тусита, 3) мир бодисатв, или Брамы, 4) мир высших гениев – нага, 5) человеческий мир, 6) мир низших гениев – азуров, 7) мир демонов – якса, 8) мир алчных якса, 9) мир животных, 10) миры ада. Под этими мирами разумеются не области пространства, а состояния души. Блаженный конец, о котором вздыхают, и к которому стремятся все души, называется нирваной. Достигнуть нирваны – значит освободиться от страдания и скорбных условий бытия. Тот, кто достиг нирваны, не может возрождаться более, он освобожден от зла навсегда. Такое определение нирваны естественно подсказывает отождествление ее с небытием, однако, буддисты говорят о блаженной нирване, о сохранении личности и спасении в нирване. Некоторые учат, что блаженство нирваны можно вкусить уже в настоящей жизни. Запутываясь в определении нирваны, буддизм очень определенно учит о том, как ее достигнуть. Сущность этого учения носит имя ариани катиани, четыре превосходнейших истины: 1) существование есть зло, потому что всякое существование есть беспокойное желание, потребность наслаждений и, при наслаждениях, томление по новым наслаждениям. Бытие есть вечная смена явлений, в которой каждая форма возникает лишь за тем, чтобы снова распасться, как водяной пузырь. Юность есть ничто, потому что она превращается в старость, красота есть ничто, потому что она исчезнет, как метеор; здоровье сменится болезнью, жизнь – смертью; но – и в этом заключается величайшее зло – и смерть есть ничто, так как она ведет к возрождению, к обновленному бытию, к новому кругу скорби и страданий. 2) Какая причина существования и различных родов существования? Причина увековечения скорби есть та же самая, как и причина скорби, вообще, так как все отдельные страдания суть ни что иное, как задержанные жизненные стремления. Но жизненные стремления, в их бесчисленном разнообразии, в своей сущности, представляют различные формы проявления одного и того же стремления к существованию, стремления к бытию и его сохранению. Таким образом, стремление к бытию есть основная сила, побуждающая к постоянному обновлению бытия и, вместе с тем, к постоянному обновлению скорби. Стремление к жизни обусловливает возрождения, а закон возмездия (карма), определяет их характер, Пока человек не знает истины, имеет страсти, дурные наклонности, пока он привязан к вещественным предметам, он будет возрождаться и не выйдет из сансары (круговорота бытия). 3) Вторая истина говорит о том, что производит бытие, третья – о том, что его может уничтожить. Причина бытия – желание; угашение желаний есть уничтожение бытия. Пока мы в своей воле и желаниях будем стремиться иметь мысли и чувствования, дотоле мы не будем владеть истинным покоем. Только в совершенном ничто, где нет ни мышления, ни немышления, мы совершенно освободимся от скорби бытия. 4) Какая дорога ведет к этой цели? Уничтожение всякого зла, исполнение всякого добра, кроткая настроенность собственных мыслей. Пять главных заповедей дается относительно зла: 1) не убивай (даже и животных), 2) не воруй, 3) не прелюбодействуй, 4) не лги, 5) не употребляй опьяняющих напитков. Относительно добра, повелевается: будь снисходителен ко всякой твари. „Мой закон, говорил Будда, есть закон милости для всех. Как вода очищает все и омывает доброе и злое, и как неба довольно для всех, так и мое учение не знает различия между мужчиной и женщиной, знатным и незнатным, судрой и браманом“. Не только к людям, но и к животным и насекомым нужно питать жалость и избавлять их от страданий. Существуют буддийские богадельни, для ухаживания за гадами. По отношению к себе, должно побеждать все свои влечения и привязанности. „Кто победит самого себя, тот есть лучший повелитель, его победы не может у него отнять никакой бог и никакой демон. Никакой огонь не сильнее желания, никакой плен не сильнее ненависти, никакая сеть не крепче страсти... Вырывайте самый корень желаний... Да подавляет человек в себе гнев, да подавляет высокомерие, разрушает всякие преграды... Гнев не утешится гневом, но смирением“. В других правилах говорится: „любовь приносит скорбь, и потеря возлюбленных тягостна; поэтому, такая скорбь должна остаться далеко от тех, которые вступили на путь спасения“. Эти принципы морали не отрицают мира (хорошо помогать живущим в мире), но они подсказывают, что лучше оставить мир для самоусовершенствования и созерцания. Допуская существование буддистов мирян, система, однако, отдает предпочтение буддистам монахам. Буддийские миряне носят название хозяев, подавателей милостыни и слушателей (учения, упасака). Буддисты, порвавшие, для усовершенствования, с семейной и мирской жизнью, называются срамана – святые, бикшу – нищие, монахи, достигшие, сравнительно, высшей степени усовершения – архаты – достопочтенные. Достигшие высшей степени святости, называются бодисатвы. Это – кандидаты в Будды; им нужно еще только одно рождение, они достигнут нирваны. Тогда два пути открываются перед верным. Если он, побуждаемый жалостью и любовью к ближним, желает не только спасти самого себя, но и помогать своим ближним в деле спасения, он становится Буддою совершенным. Но, если он довольствуется личным спасением, и не думает о спасении других, он становится Пратиека–Будда. Он достигает нирваны, но у него нет власти совершенных будд, он не есть „благословение для мира“. Будды – это люди, ставшие богами. Они бессмертны, погружены в экстаз нирваны и свободны от всех человеческих скорбей и слабостей, добрыми решениями и силою своей воли помогают людям, которым они внушают нужное в деле освобождения от связей с Сансарой. Они имеют власть над природою, могут изменять и исправлять законы, но они, как и никто, не могут ничего творить. В северных буддийских сектах школы Махаяна, над этими человеческими буддами – макуши-будда – помещают еще пять диани-будд – будды созерцания. Они существуют сами собою раньше образования мира, они руководят человеческими буддами. Особенно замечателен из этих диани-будд, будда Амитаба. Он имеет весьма важное значение в верованиях Тибета, Китая и Японии, где представляется божеством погребальным, направляющим умерших в низший рай – сукавати. В некоторых сектах, во главе иерархии этих несозданных будд, ставится Ади-будда. Диани-будды имеют пять духовных сыновей диани-бодисатва, которых они создали из своего собственного существа, чтобы иметь в них своих помощников в трудном деле вести существа к спасению. Наибольшей известностью из диани-бодисатв пользуется Авалокитешвара. Он родился от взгляда Амитабы. В Китае она весьма почитается в женской форме под именем Кван-йин, в Японии – под именем Кваннон. Все боги браманизма принимаются буддизмом, но они поставляются ниже будд и бодисатв. Они признаются святыми существами с очень ограниченною властью и силою. Должно различать буддизм северный и буддизм южный. Южный буддизм называется школой Хинаияна – малой повозкой. Это название намекает на его сравнительную простоту и ограниченность требований. Несомненно, он ближе к первоначальному буддизму, его пантеон беден, его догматы просты, культ развит несравненно меньше. Он распространен на Цейлоне, в Камбодже, Бирме и Сиаме. Северный буддизм называется школой Махаяна – большая повозка. Он возник, должно быть, в северной Индии (в настоящее время, в Ост-Индии нет буддистов) и оттуда распространился по всей восточной Азии. Он имеет сложную догму, сложный культ, богатую иерархию. Его монахи и жрецы дают обет целомудрия, бедности, повиновения высшим. Им запрещается есть мясо, пить вино и возбуждающие напитки. Они должны соблюдать частые и крайне суровые посты. Они живут в вихара, что можно приблизительно перевести – в монастырях. Они поют священные песни, читают священные книги, совершают религиозные обряды над новорожденными, при браках и при похоронах. Обучают новичков, переписывают священные книги, делают предметы для религиозного употребления (статуэтки и т. п.), нередко они – астрологи, алхимики, предсказатели.

История буддизма. Буддизм вышел из браманизма. Он не отверг вероучения браманов, их священных книг и богов, но богам он назначил очень скромную роль, уничтожил смысл кастовых привилегий браманов и отверг смысл их жестоких и казуистических требований, относительно средств очищения и освящения. Основатель буддизма Сиддхартха Гаутама (последнее имя – по тетке) родился приблизительно в конце VII в. перед P. X. в Капиталавасту (близ нынешнего Бенареса), небольшом городке племени сакиев. Его отец – Суддогана, был царем племени, а его мать – Майя деви (Майя – призрак, название чувственного мира, деви – богиня, Майя-деви – божественная иллюзия) славилась красотою и добродетелью. Легенда окружает чудесным ореолом детство и юность Сиддхартхи. Отец, смущаемый предсказаниями, что его сын покинет мир и станет благословением для мира, старался привязать сына к миру, доставляя ему всевозможные наслаждения и тщательно скрывая, существующее в мире, горе. Но Сиддхартха узнал об этом горе, возмутился своим собственным счастьем и, покинув дворец отца, жену, только что родившегося сына, отправился искать средств для того, чтобы победить зло мира. Он был у многих учителей, много странствовал, и, наконец, после долгих исканий, в одну ночь, проведенную под священным деревом, открылась перед ним истина (что должно уничтожить желание). Демон Мара искушал его в эту ночь и влек к желаниям, к жизни. Но Сиддхартха победил и стал Буддой (просветленным; его часто называют Шакья-Муни, что значит: отшельник, монах из рода Шакья). Теперь он выступил с проповедью о спасении. У него скоро явились многочисленные ученики (любимый – Ананда), В дождливое время нельзя проповедовать в Индии: проповедники буддизма проживали это время в пещерах, в особых зданиях, из которых потом и возникли вихара. Свою жену Будда тоже обратил проповедью, и она основала первую женскую монашескую общину. После смерти Будды, его останки стали предметом религиозного почитания (может быть, это произошло и значительно позднее). Будда ничего не писал и, вскоре после его смерти, возникли споры, относительно его учения. С целью выяснения истины – созывались соборы. Важнейший из них – за 250 лет до P. X. в Пашалипутре (теперь Патна) при царе Асоке. До этого времени буддизм был преследуем, с этого времени – стал государственной религией. Буддийская система была заключена в трипитака – три корзины: сутру – учение; винайя – дисциплину; абхидхарму – метафизику. Асока – ревностный буддист – послал миссионеров с проповедью буддизма за пределы Индии. На Цейлоне буддизм был проповедан сыном Асоки – Магиндой. Но впоследствии, браманизм снова собрал свои силы, буддизм был вытеснен из Индии. В настоящее время, буддизм является единственной религией в Камбодже, Сиаме и Бирме. В Аннаме и Тонкине, кроме буддизма, распространена еще народная китайская религия – таоизм. Сравнительно, в чистом виде, буддизм сохранился на острове Цейлоне. Много буддистов в Китае и Японии. В Тибете буддизм царствует безраздельно, но здесь он принял особенную форму, и носит имя ламаизма (лама – небесная мать; отчасти, и в Китае буддизм существует в форме ламаизма).

В России, ламаизм исповедуется бурятами, некоторыми тунгусами и калмыками). Реформа буддизма в духе ламаизма была произведена в XIV веке нашей эры жрецом Тзонг-Каппа. Ламаизм имеет, во главе своей очень обширной иерархии, главу – Далай-Ламу (резиденция в Лассе), который обладает очень широкими полномочиями и почитается, как живой Будда (воплощение Шакья-Муни), В ламаизме широко развиты обрядность, волшебство, магия. Тибетские священные книги представляют два больших сборника: кандкур (108 произведений) и танджур (200). Всех буддистов на земном шаре в настоящее время насчитывают почти до пятисот миллионов: но должно иметь в виду, что многое, что теперь носит имя буддизма, не имеет ничего общего не только с буддизмом первоначальным, но и с буддизмом, времени Асоки, и, что затем, по этому расчету, все китайцы и японцы причисляются к буддистам, а это заведомо неверно. На самом деле, число буддистов на земном шаре в настоящее время нужно определять приблизительно во сто, с чем-либо, миллионов.

Оценка Буддизма. Без сомнения, буддийская мораль должна быть признана очень высокой, и она могла быть создана и усвоена только людьми, обладающими громадными нравственными силами. Нравственные афоризмы буддизма диктовала могучая воля, рвавшаяся из оков, подчиняющей ее себе природы, и, предпочитающая, скорее, уничтожиться, чем страдать под ее ярмом. Некультурные народы, конечно, никогда не могли понять вполне этой морали отчаяния, но они понимали проповедь сострадания и милосердия, и буддизм много содействовал смягчению нравов у тех народов, которые его приняли. Но значение буддизма бесконечно преувеличивают, когда его равняют с христианством, или, даже, ставят выше последнего. И о буддизме утверждают грубую историческую ложь, когда хотят видеть в нем один из источников (порой, даже, как будто, единственный) христианского учения. Рассуждающие так (исторических оснований ими никаких приведено быть не может; можно только утвердить, что северный буддизм в своем культе и организации сделал много заимствований у латинства), не хотят видеть, что буддизм и христианство бесконечно различаются между собою по исходному началу: христианство признает бытие благом (зло есть случайное явление), буддизм признает бытие злом. На свою зависимость от сансары, буддизм смотрит, как на величайшее зло, и свои нравственные силы употребляет на то, чтобы вырваться из этой презренной темницы мира. Но куда хочет бежать он? Какого простора, какой свободы он ищет? Оказывается, он ищет не свободы, а только смерти: из круговорота сансары есть только один выход – в небытие нирваны. Буддизм проповедует аскетизм, отречение. Его проповедует и христианство, требующее от человека отречения от своего эгоистичного «Я», от своей чувственной природы (должно распять плоть, со страстями и похотями), требующее самопожертвования. Но существенное различие здесь заключается в том, что в христианстве – отрицание есть не последний, а только предшествующий момент; отрицание жизни здесь не цель, а только средство, для приобретения совершеннейшей жизни. Христос сказал; „блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное“ (Мф. 5:3). Буддизм говорит; блаженны нищие духом, потому что их ожидает небытие. Христианин и буддист хотят освободиться от зависимости от чувственной природы („желание имам разрешитися“...) Но буддист, подобно Самсону, губя своих врагов, погибает сам; напротив, христианин, побеждая природу, не погибает, но приобретает блаженную жизнь в общении с своим первообразом. – Буддизм не знает личного нравственного Бога, и поэтому, буддист не может дать положительного содержания своей нравственной свободе, и вся его свобода заключается только в отрицании бесцельной естественной жизни. Но там, где нет положительной цели, необходимо парализован нерв у всякой целесообразной деятельности. Пассивные добродетели (терпение, уступчивость) там преобладают над активными. Там есть любовь сострадающая, но там, в сущности, нет места любви деятельной, освобождающей и творческой. Но и эта любовь, сочувствующая горю и не умеющая давать радостей, на высших ступенях нравственного усовершенствования, отступает в буддизме на задний план перед полным квиетизмом самосозерцания или самоуничтожения. В своей сущности, буддизм есть нигилизм. В своем чистом, неприкрашенном виде, он нигде не мог долго держаться. Его везде смягчили и изменили: нирване придали признаки рая, установили культ, создали теорию помощи высших существ людям. Необходимость этой помощи непосредственно чувствуют и сознают народы. Но, вместо того, чтобы довольствоваться воображаемой помощью фиктивных существ, буддистам лучше бы было искать – не подается ли где-либо она действительно свыше?

Азиатские арийцы разделились на две ветви: индийскую и иранскую. Индийская породила великие религии, которые нашли себе, и находят еще доселе многочисленных поклонников не только среди арийцев, но и среди других народов (монголов). В иранской ветви образовалась одна религия, называемая маздеизмом, парсизмом, религией Авесты, Заратуштры. И эта религия, некоторыми элементами своего учения, оказала могучее влияние на верования древнего мира, но позволительно думать, что и она сама восприняла иноземные влияния. Маздеизм был религией древних персов, и был вытеснен из Персии исламом. Немногочисленные последователи маздеизма, теперь называемого парсизмом, однако, доселе сохранились в Персии (едва ли более 9–10 тысяч), имеются на Кавказе, главным образом, живут в Индии (вероятно, до 100 тысяч).

Верховный бог в маздеизме носит имя Агурамазды (по вероятной филологии: агура – владыка, маз – великий, дао – знающий, от мазды –маздеизм; греки называли Агурамазду Ормуздом); основателем маздеизма называют Заратуштру (имя, вероятно, значит: человек, владеющий верблюдами цвета золота, по греческой транскрипции – Зороастр). Сведения о нем носят легендарный и противоречивый характер. Обычно, теперь принимают, что он жил около времени Будды и Конфуция. Религиозная истина – по представлениям маздейцев – была открыта ему Агурамаздой. Заратуштра заключил религиозное учение и предания в Авесту (апастак – закон). Авесты, на ее первоначальном языке, не сохранилось. Полагают, что не уцелела она и вся, а то, что имеется, составляет лишь ее незначительную часть. Она носит, обычно, имя зенд-авесты (зенд – комментарий, зендом называют теперь язык первоначальной Авесты, но языка с таким именем не существовало). В своем теперешнем составе, Авеста распадается на два сборника. Первый носит имя Вендидад – Саде, и состоит из трех частей. 1) Ясна (– жертвоприношение). Это – богослужебник, состоящий из 72 глав, главы 28 – 34, 48 – 51 и 53, обычно, считаются древнейшими (называются гаты) и приписываются самому Заратуштре. 2) Вендидад (закон против дэвов – злых духов) в 22 главах. Кроме наставлений и правил борьбы с духами, он содержит много мифологических сказаний и рассуждений, в форме диалогов Агурамазды и Заратуштры о сотворении мира, царе Ииме, золотом веке, искуплении грехов. 3) Висперед (нечто, вроде сокращенной Ясны). Другой сборник носит имя Ешт-Саде, или хорда авеста (малая авеста). Он состоит, во-первых, из 24 ешт – хвалебных гимнов богам с мифологическими подробностями о них, и, во-вторых, из молитв разным божествам, благословений пищи, гимнов разным ангелам и, так сказать, из маздейских святцев (перечисления свойств 30 духов, последовательно покровительствующих 30 дням месяца). Кроме Авесты, в позднейшее время, у маздейцев стал играть большую роль Бундегеш – книга, явившаяся несколько столетий спустя после P. X. Бундегеш содержит в себе, в смешанном виде, элементы философские, легендарно-исторические и апокалиптические.

Агурамазда, обыкновенно, наделяется в Авесте предикатами единого верховного Божества. Он – всезнающий и премудрый дух, Он – принцип блага. Символами его служат свет, солнце, особенно – огонь, называемый его сыном. „Я призываю и прославляю, – говорит Ясна, – создателя Агурамазду – блестящего, светлого, великого и благого, совершенного и деятельного, премудрого и прекрасного, выдающегося, чистого, владеющего добрым знанием, того, кто создал все разумные существа“. Агурамазда создал аша, или мировой порядок, он создал и организовал нравственный и материальный мир. Только в метафорическом смысле об Агурамазде говорят, что солнце – его глаз, небо – его покров, блеск – его сын, воды – супруги. Создатель всего Агурамазда – не создан и вечен. Он совершил свое творение, возвещая слово, – слово творческое, слово могущественное, существовавшее прежде всего.

В Ясне, в диалогической форме объясняется, что это за слово. Заратуштра спросил у Агурамазды: „Агурамазда, святейший дух, правдолюбивый, творец существующих миров! О, Агурамазда! Что это было за слово, которое существовало прежде неба, прежде земли, прежде коровы, прежде дерева, прежде огня, сына Агурамазды, прежде правдолюбивого человека, прежде дэв и плотоядных животных, прежде всей вселенной, прежде всякого блага, созданного маздой и имеющего свое зерно в истине?!“ Тогда Агурамазда ответил: „Это была целость творческого слова, святейший Заратуштра, и я тебе назову его. Оно существовало прежде неба, прежде воды, прежде земли, прежде коровы и т. д. Такова есть целость творческого слова, святейший Заратуштра, что – даже когда оно не произнесено, не повторено, оно вознаграждает 100 других молитв, не возвещенных, не повторенных, не воспетых. И того, кто, из существующих в этом мире, вспоминает о целости творческого слова, или произносит его, когда о нем вспоминает, или поет, когда его произносит, или прославляет его, когда поет, душу того я трижды проведу через мост лучшего мира, к лучшему бытию, к высшей истине, к лучшим дням. Я возвестил эту речь, содержащую слово и его действие, чтобы совершить творение этого неба, прежде творения воды, земли, дерева, четвероногой коровы, прежде рождения на земле праведного человека с двумя ногами“. Такие речи о слове (Ноnover) подали мысль, что в персидской религии было учение о творении всего Логосом (словом, разумом), совершенно аналогичное христианскому. Но это неверно. Honover не божественное лицо, не Логос в христианском смысле, а определенная молитва из 21 слова, обладающая какой-то творческой магической силой.

Сказания о творении и первоистории мира, находящиеся в Авесте, заключают в себе немало элементов, сходных с повествованием Библии. Заратуштра дело творения видимого мира, как и книга Бытия, разделяет на 6 эпох. Следующим образом – по Авесте – Агурамазда образовал мир из небытия: „45 дней я, Агурамазда с амшаспандами, я усердно трудился, я сотворил небо“... Далее Агурамазда говорит: „я прославляю медиошем (вторую эпоху), шестьдесят пять дней я, Агурамазда, усердно трудился, я сотворил воду“. Подобным же образом описывается и дело творения последующих 4-х эпох (3. В 65 дней – землю, 4. В 30 дней – деревья, 5. В 80 дней – животных, 6. В 75 дней – человека).

Агурамазда представляется не только вечным и творцом, но и Провидением, управляющим всеми вещами. Об этом, например, говорится в одной из бегистанских надписей Дария. Бегистана (стана – стоянка, бага – бог; отсюда – бегистана – жилище богов), местность, в которой одна скала, покрытая надписями, по классическим авторам, была посвящена Юпитеру (Агурамазде). Здесь, от врагов и всякого зла, Персия представляется, охраняемой Агурамаздой. Существенной особенностью маздеизма является, однако, не то, что в представлении Агурамазды религия поднимается почти до образа единого верховного Бога. Во-первых, до подобного представления доходили и другие естественные религии, во-вторых, здесь, как и в тех религиях, это представление осложнено многими и существенными политеистическими придатками. Особенностью маздеизма является дуализм. Рядом с Агурамаздой – принципом добра здесь поставляется другой принцип – противоположный, принцип зла, соперничающий по могуществу и подобный по природе Агурамазде – Анграмениус (по-гречески – Ариман), сотворивший нравственное и физическое зло и смерть. Творение вышло из рук Агурамазды чистым и совершенным, как и он сам, но Анграмениус обезобразил его своим гибельным вмешательством и постоянно стремится уничтожить его, так как он есть разрушитель. Борьба двух принципов, доброго и злого, и составляет историю мира. В Анграмениусе видят древнего бурного змея индоиранской эпохи, олицетворявшего зло и в ведизме получившего имя Аги. Мифический и легендарный змей Авесты смешивается с Анграмениусом под именем Аии-Дагана, он борется с Атаром, Третаоной и Имой, низвергающими его с трона. Азиатские арийцы, наблюдая борьбу добрых и злых сил в природе, и добрых и злых начал в человеке, предположили, что в вышечеловеческом божественном мире есть благие и злые силы. Они борются между собою, и та борьба со злом, которая наблюдается в нашем мире, есть отражение этой божественной борьбы высшего мира. Анализирующая и обобщающая мысль иранцев, возводя к первоначалам божественный мир, признала один принцип для мира благого, другой – для мира зла. Окружающая природа, где контрасты света и тени, живительной влаги и знойной засухи были сильны, условия жизни, наконец, философские размышления, могли привести к этому дуализму. Агурамазда благ, он не мог произвести ничего злого, зло мира должно иметь иную причину бытия. Причиной зла может быть лишь зло, и так, восходя от зол частных, иранцы дошли до зла абсолютного. Анграмениус в прошедшем вечен, как и Агурамазда, он не имеет никакого начала и ему не предшествовало никакое существо. Но, присущий людям инстинкт, побуждающий их надеяться, что будущее будет лучше настоящего, подсказал им заключение, что вечность Анграмениуса не простирается на будущее. Анграмениус, не имевший начала, будет иметь конец. Придет день, в конце веков, когда три пророка, происшедшие от Заратуштры, – Уксиад-ерема (возрастающий свет), Уксиад-ерета (возрастающая истина), Аставад-ерета (существующая истина) принесут в мир три последние книги Авесты и обратят всех к маздеизму. Они сделают вселенную „вечно живою, вечно возрастающею, владычествующею сама собою. Развращение исчезнет с земной поверхности, зло будет окончательно побеждено и уничтожено, творение снова станет чистым, как и в первый день, и Анграмениус исчезнет навсегда“. „Акумано поражает, но Вогумано поразит его, в свою очередь, слово лжи поражает, но слово истины поразит его, в свою очередь. Гаурвата и Амерата поразят страшный голод и страшную жажду“. Только в некоторых еретических сектах существует учение о вечности зла в будущем. Может быть, это мрачное учение возникло тоже на почве философских умозрений. Некоторые маздейские богословы рассуждали: могущество Агурамазды ограничено возможным. Агурамазда не может совершать того, что заключает в себе внутреннее противоречие, или невозможность, положим, сделать, чтобы равносторонний треугольник не был равноугольным, или, чтобы 2*2=3. Как неизменны законы мысли, так неизменны законы бытия, являющиеся, в сущности, выражением мысли. Неизменна и природа. Агурамазда не может превратить тьму в свет, демонскую природу в ангельскую. Сектантский взгляд, утверждающий вечность зла, верит в вечную неизменность существующего строя. Но и в правоверном воззрении, смотрящем оптимистически на будущее, слышится подчинение Агурамазды каким-то законам необходимости, какому-то фатуму, чему-то высшему, чем он, лишающему его возможности теперь победить Анграмениуса.

Но как согласить существование двух абсолютных бытий, подобных, совечных? Заратуштра, по-видимому, уклонился от решения этого нового вопроса. Позднее (не ранее времени Александра Македонского), стало развиваться учение (окончательно сложившееся гораздо позднее) о том, что над Агурамаздой и Анграмениусом, и раньше их существовало и существует единое бытие, источник всего – безграничное время (Царван-акарана), из которого вышли, путем эманации, оба принципа, для того, чтобы снова некогда исчезнуть в нем со всеми существами, населяющими мир. „Прежде, когда ничего не существовало, ни неба, ни земли и никакого из созданий, находящихся на небе и на земле, было бытие, по имени Царван (имя означает славу или счастье). В течение тысячелетий, Царван приносил жертвы, думая о том, чтобы у него родился сын, по имени Агурамазда, который сотворил бы небо и землю, и все, что они содержат. Совершая жертвы в течение тысяч лет, он начал размышлять, и сказал себе: жертвы, которые я совершаю, послужат ли мне? Родится ли у меня сын Агурамазда? Или труд мой будет тщетен? Когда он так говорил, Агурамазда и Анграмениус – находились в лоне, производящего их, бытия. Агурамазда – плод жертв, Анграмениус – плод сомнения. Анграмениус родился первым. Царван спросил у него: „кто ты?“ „Я – твой сын“, ответил он. Царван возразил: “мой сын – светел и благоухающ, ты же мрачен и несовершен“. Когда они спорили таким образом, явился Агурамазда, светлый и благоухающий, родившийся в свое время. Он поместился перед Царваном, который, увидев его, признал в нем, тотчас, сына Агурамазду, для которого он совершал жертвы. Анграмениус, по праву старшинства, получил царство на девять тысяч лет, после которых воцарится Агурамазда и будет делать то, что ему угодно. Тогда Агурамазда и Анграмениус начали творить, и то, что совершал первый, было хорошо и справедливо, а то, что производил второй, было дурно и несправедливо. Таков позднейший пантеистический монизм, выродившийся из дуализма Заратуштры. Но, первоначально, Агурамазда и Анграмениус не возводились к единому началу. Ничто не объединяло их. Но один из них объединял в себе все доброе, другой – все злое.

И у Агурамазды, и у Анграмениуса – по представлению маздеизма – есть могущественные гении, созданные ими, но не исшедшие из их существа, они помогают им в их благодетельных и злых делах, они – истинные ангелы или демоны, создания сверхъестественного порядка, но не боги. Агурамазда, прежде всего, сотворил шесть бессмертных святых – Амесаоспентао (Амшаспанды), к ним принадлежат Вогумано (добрый дух), Гаурвата (святость), Амеретат (бессмертие). Сем, вместе с Агурамаздой, они представляют собою мысль, слово, действие, отца, даже Создателя. За этими высшими духами следуют Язаты (Yzeds), управляющие различными частями вселенной. К ним принадлежит Митра, дух божественного света, ветер (Вейю), великий из великих. Особенное значение из язатов, получил Митра. В число амшаспандов он не вошел, но в культе он поднялся над ними. Митра (Mithra, приблизительно произносится, как Мисра), бог индоиранского периода, постепенно возвысившийся в период персидский. Подробную характеристику Митры представляет, посвященная ему, молитва в Авесте Михирешт (Mihir). Митра здесь называется созданием Агурамазды, столь же достойным чествования, как и создатель. Митра – бог света, благоустроитель нравственного порядка, защитник своих почитателей на войне. Он, вечно бодрствующий, вездесущий, всемогущий, всезнающий бог карает не соблюдающих законы Мазды и, особенно, преследует нарушителей договоров и лжецов. Он – бог света нравственного, чистоты, добра и знания. От своих почитателей Митра требует не одних жертв, но и духовных подвигов, и сам он приносит мистическую жертву, в силу которой торжествует добро. Культ Митры рано перешагнул через границы Ирана и, особенно, нашел себе сочувствие в Риме. Здесь Митре воздвигали памятники с надписями Deo Soli invicto Mithrae, считая его богом солнца. Возникли мистерии в честь Митры. Его культ под именем Mihira, проник даже в Индию, где уже успели забыть, что Митра – это их Митра вед, обыкновенно, сопутствующий Варуне, и в гимнах, почти везде упоминаемый вместе с ним (только в пяти гимнах он является самостоятельным). За язатами следуют ферверы или фраваши, чистые образы вещей, небесные создания, соответствующие земным созданиям, для которых они являются бессмертными типами. Звезды, животные, люди, ангелы, все имеет своего фервера, к нему обращаются с молитвами и жертвами, он непрестанно воздействует на существо, для которого служит типом. Когда человек умирает, его фервер переселяется на небо, молитвы за умерших обращаются к ферверам умерших. Погребальные церемонии совершаются в честь их и десять последних дней года посвящены им. Некоторые сближают ферверов с идеями Платона. Ферверы – это идеальные образы вещей, существующие реально. Земная действительность представляет собою и отражение этих ферверов и, вместе с тем, уклонение от них. Человек отражает собою фервера, но в то время, как его фервер состоит из добра, человек своими темными сторонами уклоняется и отступает от него. Но есть у ферверов еще черта, которая сближает их с ангелами хранителями. Фервер не только идеал человека, но и направляет человека к идеалу, помогает ему во всем добром. В общем, однако, должно признать, что ферверам приписываются признаки несогласованные, и персидские представления о них не совсем выяснены.

Иерархии добрых духов совершенно соответствует иерархия духов злых, созданных Анграмениусом. Шести амшаспандам противополагаются шесть дарвандов, из которых первым является Акомано (злая мысль). Язатам противоположны Дэвы (демоны) и Митре Агурамазды соответствует „злой Митра“ Анграмениуса. Кроме добрых и злых гениев, Авеста учит еще о существовании героев, отчасти, похожих на классических Геркулеса и Тезея, отчасти, напоминающих библейских патриархов.

Нравственные положения маздеизма, в общем, просты и чисты. Верный почитатель Агурамазды должен бороться со злом во всех его проявлениях и не должен грешить ни мыслью, ни словом, ни действием. Дармстетер полагал, что добрые мысли, добрые слова и добрые действия, о которых говорится в Авесте, суть только литургические выражения, ингредиенты жертвы, и не имели, по крайней мере, вначале, того нравственного смысла, который мы теперь приписываем этим выражениям. С этим нельзя согласиться. Наоборот, механический характер молитвы приобретают не тогда, когда составляются, а потом уже, после долгого употребления. Молитвы слагаются сознательно, а нередко повторяются и искажаются бессознательно. Сначала религиозное одушевление диктует молитву, а потом повторяются лишь слова, говорящие о таком воодушевлении. Наиболее благоприятным занятием, для того, чтобы достигнуть полного совершенства, считалось занятие земледельца. Жрец, воин и, главным образом, земледелец особенно поддерживались законами маздеизма. Верный маздеец, по требованиям Авесты, должен быть человеком добрым, простым сердцем, законным в своих действиях, должен верить в Бога, молиться Ему и приносить Ему жертвы. „Мы почитаем Агурамазду чистого, владыку чистоты, мы почитаем Амшаспандов, владетелей блага, распределителей блага, мы почитаем все то, что сотворил добрый дух, все то, что может служить ко благу создания и к распространению истинной веры. Мы прославляем все добрые мысли, все добрые слова, все добрые действия, которые существуют или будут существовать, и мы сохраняем в чистоте все то, что есть добро. Агурамазда, всегда благой, и всегда блаженный! Мы стараемся думать, говорить и действовать так, как нужно, чтобы укреплять жизнь души и тела“.

Одной из главных забот Заратуштры была забота о воспитании детей, потому что сердце человека с самых ранних пор должно быть утверждено в чувствах добродетели и истины. Чтобы предохранить ребенка от покушений на него злых духов, его заставляют сосать, тотчас, после рождения, хлопок, пропитанный соком хома, в три года отец заставляет его приносить жертву Митре, и в пять лет начинается его религиозное обучение. Добрый маздеец должен вставать с пением петуха, читать молитвы, его обед должен быть сопровождаем молитвами и очищениями; ложась, он должен помолиться еще и произвести нравственное исследование действий, совершенных во время дня. Отец должен выдавать замуж свою дочь в 16 лет, ибо брак умножает число созданий Агурамазды, безнравственность и распутство строго осуждались Авестою, полигамия не допускалась. На страницах Авесты встречают свидетельства того, что у маздейцев почитались некоторые животные, как священные, особенно, корова и собака. Геродот говорит, что маги особенно избегали убивать людей и собак, и Вендидад считает тяжким грехом не только убить собаку, но дать ей кость, которой она может подавиться, или дать пищу настолько горячую, чтобы она обожгла пасть или язык. Самое большое осквернение, которое можно сделать земле, это похоронить в ней труп собаки. К некоторым животным, рассматривавшимся как нечистые и вредные, маздеец питал отвращение и должен был стремиться уничтожать их. Таковы: змея, лягушка, муравей, кошка, видящая ночью лучше, чем днем. Человеческие трупы не должны были быть ни погребаемы в земле, ни сожигаемы на огне, ни потопляемы. Трупы полагались в больших круглых башнях, называвшихся дакгамос, и хищные птицы, и дикие животные пожирали их, потом, очистившиеся останки, хоронились, покрытые воском, чтобы они не пришли в соприкосновение с землей. Через три дня после смерти, душа покидает труп, чтобы идти в подземный мир и подвергнуться допросам и суду гениев Рашну, Митры и Краоша. Если его добрые деяния преимуществуют, он проходит по мосту Синват над бездною ада, и вступает в рай. Если злые деяния осуждают его, он упадет в бездну, пытаясь пройти по мосту, и становится добычей Анграмениуса и дэва Вирареша, который заключает его в цепи. На небе, напротив, душа живет блаженною жизнью около Вогумано, и на золотом троне, у ног Агурамазды, ожидает дня воскресения тела. Так, вообще, учение о будущей жизни, о наградах и наказаниях за добрые и злые деяния, изложено в Авесте точно и подробно. Закон Заратуштры подробно научает – понесением каких наказаний и какими очищениями должно заглаживать совершаемые проступки. Человек должен отвращаться от всего нечистого, предписания священной книги простираются до того, что определяют молитвы при обрезывании волос и ногтей. Самое сильное телесное осквернение происходит от соприкосновения с трупом умершего. После смерти, демон Насу овладевает телом человека, под формой мухи он садится на всех тех, которые прикасаются или даже только приближаются к трупу. Только многочисленные и продолжительные очищения, одни, могут очистить оскверненного человека.

Культ заключается только в молитвах. Жертва состоит из сока хома (то же, что ведийское сома) и поддерживания священного огня, кровавые жертвы неизвестны. Только греческие авторы, как, например, Геродот, говорят о принесении в жертву у маздеев лошадей, быков и овцы. Жертва хома, священного растения, сок которого, как амброзия в греческой мифологии, укрепляет силы богов, был олицетворен в гении хома, который распределяет богатства и предохраняет от смерти. В Индии это сверхъестественное существо является могущественным богом, но в иранской мифологии оно является только гением. Жертва хома приносилась не только в общественном богослужении, но и в частных домах, два раза в день. Агурамазде не воздвигали статуй. Духу маздеизма действительно была крайне враждебна идолатрия. На памятниках царей из династии ахеменидов, Агурамазда, правда, изображался в виде крылатого мужа, как и Илю у ассириян, но, во-первых, это изображение не было идолом, к которому бы обращались с поклонением, во-вторых, даже и это изображение было некоторой изменой истинным правилам религии и было заимствовано из чужеземного культа. Единственным изображением Агурамазды, допускавшимся в святилищах и в культе, было пламя, потому что оно рассматривалось, как нечто, вполне чистое и почти нематериальное. Отсюда является культ священного огня, под которым маздеи почитают Агурамазду. На высотах, в каменных и медных урнах, постоянно поддерживали костры из священного леса и около них маги и жрецы постоянно совершали священные действия. Священная каста магов была посвящена, сначала в Мидии и позднее – в Персии, культу божества, подобно тому, как левиты у израильтян. Авеста различает различные категории жрецов. Немногочисленные маздейцы настоящего – парсы, живут в жалком положении в Персии, но в Индии положение их очень хорошо. Многие из них получают образование в Англии. У них широко развита благотворительность. Из Авесты они широко черпают гуманные начала, но, в то же время, исполняют культовые требования. Так, умерших выставляют в башнях молчания на съедение хищным птицам, не соприкасая их ни с землей, ни с водой. В общение с иностранцами, парсы, иначе называемые гебры, вступают охотно. В настоящее время маздеизм почти в первоначальной форме сохранился только в Индии у парсов, или гербов.

Довольно распространено мнение, что персы своей религией влияли на евреев, и что элементы учения сходные у тех и других, имеют персидское происхождение. Полагаем, должно утверждать обратное. Персы выступают на арену всемирной истории в самом конце VII-го столетия до P. X. Приходят в непосредственное соприкосновение с евреями, приблизительно, в 538 г., и после этого, в течение двух столетий, евреи имеют с ними непрестанные сношения. Повествования священных книг ясно указывают, что евреи имели влияние на персов (Ис. 45:1–4; 2Пар. 36:22–23; Эсф. 5:2 и 6:1–8, 12, 17; 1 Ездр., Неем., 2 Ездр., Дан.). Это не мешало многим утверждать (особенно, Мишелю Бреаль), что персы имели религиозное влияние на евреев. Ренан, в своей Истории народа израильского, даже предполагает, что персы влияли на вавилонян и через вавилонян – на евреев. Выходит, что преемники влияли на предшественников, дети на отцов. Ассиро-вавилонская культура сказала свое последнее слово, когда начала говорить Персия. Евреи, во всяком случае, имели священные книги задолго до дней Кира. Когда явились священные книги персов? В той редакции, в которой они существуют теперь (в предполагаемой гибели части Авесты обвиняли Александра Македонского, но, если действительно часть маздейской литературы погибла, вероятно, в этом виноваты арабы), они явились уже в христианское время. В каком виде они существовали во вторую половину VI века до P. X? На этот вопрос вполне ответить нельзя. Но, для решения вопроса о взаимоотношении Библии и маздейских книг, имеются другие данные. Указывают следующие сходные элементы между Библией и Авестой. Учение о божественном единстве (некоторые, даже о троичности, теперь это оставлено), о творении, земном рае, древе жизни, о змее (вритра и аги), о творческом слове Honover, на самом деле Honover, – как сказано – не творческое слово, а молитва. Отождествление Honover с Логосом, есть результат ошибочного перевода, допущенного Анкетилем в XIX гл. Ясны, слова vocem), о страшном суде (пророке Соссиоше) и будущей жизни, учение о добрых и злых духах. Не во всех пунктах, где указывают сходство, оно существует действительно. Так, учения о божественном единстве, как мы видели, у персов, на самом деле, никогда не было. В глубокой древности у них уже встречается развитый и не примиренный дуализм (Агурамазда и добрые духи, Анграмениус и злые духи), сведенный к высшему метафизическому принципу Царван-Акарана, он принял пантеистический характер. Не было никогда у персов идеи о посреднике между разгневанным Божеством и греховным человечеством. Это свойство приписали Митре, на основании следующих слов Плутарха: „Ормузд – свет, Ариман – мрак, Митра – среднее, искра (De Jside et Osiride. 46). Но Митра, культ которого имел успех в позднейшее время (в правление Гелиогабала), был одним из светлых духов, вовсе не имевшим значения посредника (Вендидад, определяющий, в большей своей части, наказания за преступления, ясно показывает, что маздейцы, не находили нужды ни в каком посреднике), и слова Плутарха о нем должно понимать так: Ормузд – свет, Ариман – мрак, Митра – среднее между ними, искра. Плодом подобного недоразумения были еще некоторые предположения.

Но, помимо этих мнимых, или сомнительных пунктов сходства, имеются, полагаем, несомненные: прежде всего, в сказании о творении мира. Агурамазда творит мир в шесть последовательных периодов (обнимающих собою 365 дней) и оканчивает свое дело созданием человека, названного им Gayomaratan – жизнь смертная – который и выходит беспорочным из рук создателя. Первый человек называется у иранцев Иима, и у индусов Иама. Сын неба, а не человек, Иима соединяет в себе черты, которые Бытие приписывает Адаму и Ною – отцам до, и послепотопного человечества. Позднее, Иима является просто первым царем иранцев, но царем, жизнь которого, как и жизнь его подданных, проходит среди райского блаженства, в раю Airiana Vоеdia – жилище первых людей. Но после некоторого периода жизни чистой и безгрешной, Иима совершил грех, который отяготел на его потомстве, и этот грех, заставивший потерять его могущество и выбросивший его за пределы райской земли, отдает его во власть змея, злого змея Анграмениуса, который и заставляет его погибнуть в ужасных мучениях. Позднее, в Бундегеше, Иима уже не является ни первым человеком, ни первым царем. История падения, которая заставляет терять Иима свое эдемское блаженство и попадать во власть врага, всегда остается связанной с именем этого героя. Но это падение – не первый грех. Грех первый, приписываемый предкам, от которых происходят все люди, относится здесь к Maschia и Maschiana. Вот сказание Бундегеша о первом грехе. „Человек был, отец мира был. Небо назначено было ему под условием, чтобы он был покорен сердцем, чтобы он со смирением делал дело закона, чтобы он был чист в своих мыслях, чист в своих словах, чист в своих действиях, и, чтобы он не признавал дэв (демонов). При таких условиях мужчина и женщина должны были составлять взаимно счастье друг друга. Таковы были вначале их мысли, таковы были их дела. Они сблизились и жили вместе. Сначала они говорили эти слова: Агурамазда дал воду, землю, деревья, животных, звезды, луну, солнце и все блага, которые идут от чистого корня и от чистого плода. Но потом ложь покрыла их сердца, она извратила их расположение и сказала им: Анграмениус дал воду, землю, деревья, животных и все то, что названо выше. В начале, Анграмениус обманул их, относительно дэв, и до конца этот жестокий искал только погибели их. Поверив его лжи, оба они стали подобны демонам, и их души будут в аду до обновления тела. Они питались в течение 30 дней, они покрывались черными одеждами, через 30 дней они пошли на охоту, белая коза предстала им, они извлекли своими устами молоко из ее сосцов, и питались этим молоком, которое доставляло им много удовольствия. Дэв, который говорит ложь, стал более смелым, он предстал во второй раз и принес им плоды, которые они ели, и, вследствие этого, из ста преимуществ, которыми они пользовались, у них не осталось ни одного. После 30 дней и 30 ночей, серый и белый баран предстал, они отрезали у него левое ухо. Наученные небесными язатами, они извлекали огонь из дерева копер, ударяя по нем куском дерева. Оба они удивились древесному огню, они раздули его дыханием уст, они зажгли сначала куски дерева кона, потом финикового и потом мирты. Они изжарили барана, которого разрезали на три части... Съевши мясо собаки, они покрылись шкурою этого животного, они предались потом охоте и сделали себе жилища из шкуры диких зверей“. Рядом с этим сказанием, в Авесте находится другое, гораздо более древнего происхождения, об Ииме. С Иима связывается предание о потопе. У иранцев рассказывается, что Иима был уведомлен Агурамаздой, благим богом, о том, что земля будет опустошена разрушительным наводнением. Бог приказал построить ему убежище – сад квадратной формы – vara, защищенный плотиной, и ввести туда начатки людей, животных и растений, чтобы сохранить их от уничтожения. Действительно, когда произошло наводнение, сад тага один был пощажен со всем тем, что в нем находилось. И весть спасения была принесена птицей Каршипта, посланной Агурамаздой.

Есть сходство и между персидской, и между богооткровенной религией в учении о добрых и злых духах, но здесь оно, однако, не таково, чтобы заставляло необходимо предполагать родство по происхождению. Есть сходство между авестическими сказаниями и новозаветным учением о последнем суде; мы убеждены, что эти сказания Бундегеша, заимствованы от христиан. Во всяком случае, можно привести много оснований того, что элементы, родственные с ветхозаветным учением, персы заимствовали у евреев. Думаем, что это должен признать каждый беспристрастный исследователь.

Персы – арийцы по происхождению, и потому, их религия в своих древнейших частях представляет сходство с древнейшею религией вед. Доказать это очень легко. Древнее божество иранцев Митра (союз, верность), это – Митра (друг, по-санскрит.) вед. В ведах он изображается, как благосклонный бог-покровитель, который охраняет своих поклонников от болезни, смерти и гибели, умножает богатство и посылает людям здоровье, но, несмотря на все это, следует опасаться его гнева. Мы не хотим подвергнуться гневу Митры, любимейшего из мужей. Последний предикат, конечно, имеет в виду умиротворение Божества. Точно так же, один из древнейших светлых духов Авесты Ариаман, есть древний бог и вед, принадлежащий к азурам. Затем, великим почитанием у персов пользовался Хома – божество и, вместе, опьяняющий напиток, добываемый из священного растения. Этот Хома есть Сома индусов. Это – тоже божество и священный напиток. Как последним, им, по-видимому, сильно злоупотреблял Индра. Никто из исследователей не сомневается относительно названных нами божеств, что они имеют общее происхождение у азиатских арийцев. Самый дуализм, так обостренный в религии персов, представляет собой родство с учением индусов о борьбе светлых и темных сил, и не имеет сходства и родства с семитическими представлениями о мире богов, где зло никогда не мыслилось, как принцип, равноправный с верховным Богом. Но вот, в этот ряд и в эту систему арийских теологических представлений, неожиданно врываются семитические и, прямо еврейские сказания и верования. Таково представление о древе жизни. Древо жизни фигурирует в самых древних преданиях Халдеи. На цилиндрах оно изображается охраняемым двумя херувимами. Точно также „земной рай“, „потоп“, как он представляется в Авесте (потоп Ману у индусов имеет совсем другой характер), не находил себе ничего соответствующего в арийских сказаниях. Относительно рая, нужно сделать следующее замечание. 70 переводят рай словом Παράδεισος. Указывают, что это слово персидского происхождения. Paradaezas – сад. Отсюда, говорят, следует, что библейский Παράδεισος имеет свое происхождение в персидском Paradaezas. Рассуждая так, забывают, что в библии земной рай называется gan, а в Авесте – vara, и, следовательно, филологию в данном случае можно оставить совершенно в покое. Верно, что сад по-персидски – Paradaezas; можно считать вероятным, что его натурализовал в греческом языке Ксенофонт (сад для удовольствия, парк для охоты, сад, насаженный избранными растениями и т. д). И затем, переводчики Библии на греческий язык обозначили им понятие рая. Очевидно, эта история слова не имеет отношения к вопросу о происхождении сказаний о „gan“ и „vara“. Но самое сказание о vara, написанное в Бундегеше на языке сассанидов, во всяком случае, гораздо позднейшего происхождения, чем 2 гл. кн. Бытия. Некоторые умудрялись говорить, что змей 8 гл. кн. Бытия есть Ариман персов. Но Ариман никогда не изображался в книгах Заратуштры под образом змея (неправильный перевод одного места Бундегеша, мог подать мысль о сближении Аримана с змеем 3 гл. Бытия. Текст был переведен: Ариман проник в мир в образе змея; на самом деле, следует: Ариман проник в мир по способу змея, и в следующем стихе говорится, что он перелетает с места на место, подобно мухе). Змей-искуситель есть семитический образ. На одном вавилонском цилиндре изображены две фигуры, стоящие по обе стороны дерева и срывающие плоды, между тем, как змей, поднявшись сзади, с левой стороны, наблюдает их и поворотил к ним голову. Эти образы и эти сказания проникли к персам, о персах и говорят, что они, будучи арийцами по происхождению, суть семиты по своим верованиям. Что между сказаниями Авесты и Библии есть сходство – это бесспорно. Что это сходство может быть объяснено только родством по происхождению, в этом нельзя сомневаться. Думаем, что не должно сомневаться и в том, что это родство есть результат заимствования персов у евреев. Так представляет нам это дело Библия, в этой мысли утверждают и исторические (ассиро-вавилонские памятники), и филологические (язык частей Авесты, говорящих сходное с Библией) данные. Политика Кира, по отношению к религиям покоренных народов, была политикой всех мудрых всемирных завоевателей: он покровительствовал этим религиям и объявлял себя почитателем, признаваемых ими, богов. В своих указах к вавилонянам, он говорит о поклонении Набу, Белу, в своем обращении к евреям он говорит об истинном Боге. Может быть, у этих всемирных завоевателей, стремившихся создать всемирную монархию, была и мысль о едином Высшем Монархе. Мы думаем, что она была. Мудрец из того, что он слушает, извлекает назидательное, слушатель обыкновенный останавливает свое внимание на интересном. Отсюда – появление библейских сказаний в Авесте. Что они здесь не первоначальны, что они не суть, нечто, самобытное, это доказывается тем, что здесь они характеризуются двумя чертами: они не связаны с системой (они противоречат другим частям Авесты), и они не освящены глубокой нравственной идеей. В Библии – творение, падение, потоп, эти события – ключ к пониманию всей истории человечества.

Отсюда, наш вывод, что персы в религиозном отношении были учениками евреев. Позволительно думать, что они вынесли из своего знакомства с богоизбранным народом не только знание некоторых интересных историй, но и знание некоторых высоких религиозных и нравственных истин. В религии персов нет чистого, но есть некоторый относительный монотеизм. Мы разумеем под этим, что их Агурамазда, в их молитвах и почитаниях, очень часто наделяется предикатами истинного Бога, и образы других богов тускнеют, бледнеют и стушевываются. Древнейшие арийцы были политеистами, даже к отвлеченно-философскому монизму они приближались только в позднейшее время. Может быть, долгое общение с евреями позволило персам идти быстрее в деле религиозного развития, как быстро прошла их политическая история.

Нравственные правила маздеизма часто чисты и высоки. Может быть, и здесь позволительно видеть еврейское влияние и даже, пожалуй, скорее, влияние пророков, чем влияние Моисеева закона. Есть сказание, что Заратуштра был учеником пророка Даниила. В этом сказании гораздо больше исторического смысла, чем в представлении, что Моисей был учеником Заратуштры.

Гегель назвал ее религией красоты, но это название подчеркивает лишь одну сторону и фазу греческого культа и мифов, а нисколько не определяет существа религии. Ее очень часто называют религией, наиболее ярко выраженного антропоморфизма, но и это определяет, главным образом, характер ее символики, а не ее сущность. Напрасно пытались, и напрасно пытаются доселе охарактеризовать греческую религию одним каким-либо выражением. Греческая религия была различна в различных государствах Греции, и в различные эпохи существования греческого народа. Сложная и многообразная, она заключает в себе все, до чего доходила человеческая мысль в других религиях. Несомненно, она – общеарийского происхождения и близко родственна всем древне-арийским религиям (наиболее близка европейским). Несомненно, она восприняла в себя немало хеттейских, финикийских и египетских элементов. Много говорилось о персидском влиянии на Грецию. Наконец, в последнее время были сделаны остроумные попытки (Фурьером) поставить греческие мифы в связь с Библией. Но из какого бы корня она ни произошла, и из каких бы элементов ни сложилась, она не была воспринята греками пассивно: представители греческой мысли – поэты, законодатели и философы, много служили делу ее разработки и преобразования. Сложившаяся в течение многих эпох и под разнообразными воздействиями, она является выражением разнообразнейших стремлений и надежд человеческого духа.

Как религия арийская, греческая религия – особенно, в древнейшую эпоху – была, говорят, натуралистической, т.е. ее божества представляли собой олицетворение стихий и сил природы. Не нужно понимать это буквально. Эол и ветер не были тождественны, как не были тождественны Артемида и луна. Но было представление, что те или иные божества управляют теми или другими стихиями, реками, горами, светилами. То, чем они управляли, было ближайшим символом их. Границы между управляющими и управляемыми, между символом и тем, что они обозначали, были неопределенны и, порою, сближались почти до смешения или отожествления. Но, в конце концов, размышление и сознание уничтожали это смешение и отождествление. Натурализм выражается не в представлениях только о богах, но и в сказаниях о богах. Многие греческие мифы (сказания о богах) таковы, что их почти (но никогда) всецело можно истолковать, как персонификацию природы. Но, кажется, их лучше всего объяснять так. Предполагая за явлениями природы их одушевленные и божественные причины, грек рассматривал эти явления, как результат взаимодействия, взаимопомощи или борьбы богов, так как в явлениях, эта кооперация и борьба богов должна была отражаться, то и мифы должны быть аналогичны явлениям. Но, так как боги и явления природы – не одно и то же, то и аналогия между ними никогда не переходит в полное тождество.

Природа представляет собою множество, частью, совместно действующих, частью, противоборствующих начал. Естественно предполагать за этим физическим множеством, множество сил духовных – божеств. Греческая религия есть политеизм. В сравнительно древнейшую эпоху, в наиболее развитом виде, греческая религия является на западе Балканского полуострова. Культ в Додоне был посвящен богу неба Зевсу (Zeυς = Δις, divus). Он призывался здесь, как бог облаков и дождя, оплодотворяющий землю небесной водой. Мать Земля поставляется в стороне от отца Зевса, как его супруга, – Диона (женская форма Зевса – Δις = сам). Его святилище находилось в древнем дубе, шелест листьев которого возвещал его волю. Также, волю богов узнавали еще по полету птиц, именно, по полету голубей, гнездившихся на священном дубе. Эту волю возвещало журчание ручья, звуки медных сосудов, о которые ударялась проволока, колеблемая ветром. Бог неба являл свою силу в плодоносном дожде и грозе. Молния, которую циклопы, т.е. подземные духи, выделывают, является атрибутом его несокрушимой силы, чувственным образом его несокрушимого могущества. Его щит козье- желто-серое грозовое облако (подобное шкуре козы), потрясая которым, он гремит и производит молнию, и возбуждает страх у людей и богов. Натуралистические представления бога, как оживляющего природу и делающего ее плодоносною, создало ряд мифов, обезобразивших, нравственно, Зевса. Оживляющая сила дождя и солнечного света, через которые небо оплодотворяет землю и посылает жатву, в естественной религии вообще, и в пеласгических мифах, представляется, как половое отношение бога-неба к богине-земле. Так как в различных местностях супруга Зевса носила разные имена, то впоследствии, когда местные саги слились в одно общее русло, произошло, что у Зевса оказалось очень много жен или наложниц. Так, возникли мифы о связи Зевса с Семелою (Σεμελη) сближают филологически с славянским – земля) и Данаей (Дионой), имена которых прежде были просто эпитетами богинь земли. Стремление аристократов провести свой род от полубогов, способствовало также возникновению легенд о связях Зевса с смертными. Наконец, влияние чуждых культов тоже способствовало умножению гарема Зевса.

Уже в древнейших сагах и культе, ближайшими к Зевсу богами, являются его дочь Паллада Афина и его сын Аполлон – два образа, в которых только отпечатлелось собственное лицо бога неба с отнятием присущей ему черты отцовской производительности. Поэтому, между всеми греческими богами, они являются самыми чистыми и имеющими, сравнительно, высшее нравственное значение. Паллада Афина, в ее натуралистическом значении, есть богиня чистого, ясного неба и, вместе, богиня грозовой бури, очищающей небо от туч и тумана. Слово „Паллас“ значит „метающая“, так как она метает молнии. И ее атрибут есть изображение козы (т.е. грозового облака), окруженной змеями с высунутыми языками (т.е. молниями). Как богиня грозы, она является защитницей света против силы мрака, против титанов, особенно, против Горгоны – олицетворенного мрака, которая, поднимаясь из моря, затемняет небо. Ужасный образ Горгоны, Афина берет на свой щит и делает своим полезным оружием: темное грозовое облако, противоборствующее ясному небу, вместе с тем, является, ведь, служительницей богини света, так как в себе заключает оно светлый луч молнии.

Аполлон – бог света. Как сын Зевса, бога неба, он, по самому своему имени, выступает чистейшей стороной своего отца без всякого привнесения чувственно земной природы, присущей отцу. Миф о том, что Аполлон – сын Зевса и Леты, т.е. скрытой, олицетворяет то, что свет является из темного мрака. Войны бога света с демонами мрака составляют главное содержание мифов об Аполлоне. Темная ночь олицетворяется в них под образом змеи или дракона. Исчезновение света зимою – мотив, повторяющийся в мифологиях всех естественных религий, – олицетворяется в сказании о ежегодном странствовании Аполлона к баснословным гипербореям – северному народу, живущему там, где находится вечный солнечный свет (многие народы, также, представляли себе на севере гору богов – область вечного света). Удаление бога туда осенью и возвращение назад весною встречалось и сопровождалось печальными и радостными песнями и обрядами (точная параллель с культом семитического бога – Адониса). Благотворное, оживляющее действие света и тепла на растения, естественно делают Аполлона подателем благополучия для стад и полей. Будучи покровителем скотоводства и земледелия, Аполлон, как бог света, производит жизнь, подает силы и здоровье и восстановляет потерянное здоровье, отсюда – он является, как бог врачебного искусства. Замечательно, что тот же самый бог, от которого исходит жизнь и здоровье, посылает болезнь и смерть; как солнечный луч не только возбуждает, но и убивает своим раскаленным жаром цветущую жизнь, так бог света посылает своими острыми стрелами и болезнь, и смерть сынам человеческим. Тому, что эти свойства бога вошли в культ, нисколько не нужно удивляться, особенно, если иметь в виду культ бога солнца в Азии. Грек понимал под болезнью не только телесное, но и духовное зло и ненормальность, и нравственное зло для него есть, существенно, испорченность и ослепление чувства, болезненность есть болезнь души. Отсюда, бог телесного врачевания становится, вместе, и богом, врачующим душу, запятнанную грехом, пораженную и отягченную болезнью. Бог естественного света есть, вместе с тем, и бог чистоты и очищения, бог искупления. Так представляло Аполлона не только благочестивое чувство позднейших трагиков, именно, Эсхила, но и благочестивое чувство древних. Так, в древнем ритуале культа праздников Аполлона в Аттике, встречаются искупительные действия, как окропление и кровавая искупительная жертва, и соприкосновение с лавровой ветвью Аполлона, как чувственный образ того, что всякая духовная нечистота грешника должна исчезнуть. Греческой мифологии свойственно отыскивать основания для обрядов в жизни самих богов, и поэтому, искупительные действия в культе Аполлона были отнесены к особенному факту из жизни Аполлона. Оказывается, что он потому является установителем искупительных действий, что он должен был совершить их, прежде всего, над самим собою, ради собственного очищения. Убив дракона, Аполлон должен был бежать из страны (подобно тому, как убийца должен спасаться от кровавой мести) и восемь лет провел в покаянии, в качестве раба у царя Адмета, после чего, он возвращается, как истинный Феб, т.е., посылающий лучи, с вновь приобретенной незапятнанной чистотой. В основе этой саги, может быть, лежит та мысль, что добро в борьбе со злом не может оставаться незапятнанным, и, что только путем самопобеждения, путем свободного терпения и работы можно достигнуть чистоты, не имеющей пятен.

С этой, нравственно освящающей и очищающей деятельностью, у Аполлона соединяется деятельность, оживляющая и одушевляющая, он возбуждает поэтический и пророческий энтузиазм. И в том и другом отношении, он является истинным богом откровения греческой религии, посредником между светлым миром богов и темною земною жизнью и в этом значении он поднялся тем выше, чем более сам Зевс отступал в далекую и высокую по ту сторону бытия. Религиозная лирика, пение гимнов, было существенным элементом греческого культа, и потому, дар таковой лирики, подаваемый богом откровения, который упражнял в нем и учил ему, этот дар был очень важен. Но, особенно, пророческое одушевление, мантика имела своим источником его откровения. Важнейшим местом Аполлоновской мантики был дельфийский оракул. Над расщелиной в земле, из которой поднимались одуряющие пары, садилась жрица „пифия“, названная так по имени бога, и отвечала на вопросы, которые ей поставлялись. Ответы, конечно, были очень темными и допускали много объяснений. Окончательная редакция ответа давалась коллегией жрецов. В цветущее время оракула, вопрошающим не только сообщалось, что должно случиться, но, главным образом, объяснялось, что, при данных обстоятельствах, по воле бога, должны делать люди. Вследствие этого, оракул приобрел сильное влияние на ход греческой жизни. Свободный от тех интересов, которыми наполнялась жизнь отдельных греческих государств, стоя выше их частных споров, и понимая хорошо общее положение Эллады, дельфийские жрецы имели возможность, изрекаемые ими целесообразные советы, выдавать за божественную волю. Они получили репутацию избранных сосудов и возвестителей божественной воли. Дельфийский оракул стал религиозным средоточием Греции и сильно влиял на местные культы. Политическая жизнь также долго стояла под влиянием этого религиозного института. Дельфийские жрецы часто имели решающий судебный голос во внутренних спорах государств, и даже самое законодательство от них получало цензуру и санкцию. На образование колоний дельфийский оракул имел весьма сильное влияние. Наконец, религиозный союз греков нашел для себя, правда, слабое, но все-таки выражение в амфиктионовом судилище (охранявшем дельфийский храм и культ), в котором, впоследствии, принимали участие все значительные племена Греции.

Бог огня у древних греков, без сомнения, имел гораздо больше значения, чем Гефест в эпосе. Значение огня в человеческом общежитии, в жизни семейства, в богослужении, все это должно было выразиться в мифах о боге огня. Титан Прометей Пирофорт, т. е. заботливый носитель огня, по первоначальному представлению, был тождествен с богом огня. Полагают, что то, что древний бог в позднейшей саге является титаном, враждебным богам, имеет свое психологическое основание в том, что в пользовании чистым и священным огнем, для общих человеческих потребностей и нужд, естественно, увидели осквернение и святотатственное отношение к огню. Сохранение огня чистым, было предметом благочестивой заботливости арийцев, и у иранцев было доведено до мелочной скрупулезности. Поэтому, понятно, что у греков, бог, отдавший людям огонь для низменных нужд, стал рассматриваться, как похититель и осквернитель небесного огня, который предпочел людей богам и за это был строго наказан небожителями. Может быть, та же самая мысль повторяется в саге о Гефесте, которого Зевс, в споре, столкнул с неба на землю, причем, он упал на остров Лемнос, где и устроил свою подземную кузницу. Так как отношения бога огня к быту, семейной жизни и культу, сагой о Прометее были отодвинуты назад, то у Гефеста и остался только кузнечный огонь, и он стал богом кузнечного искусства. Замечательно, что бог войны Арес, сын Зевса и Геры, не идеализируется, или мало идеализируется в греческой мифологии. Зевс называет его ненавистнейшим между всеми богами. Довольно ярко греческая поэзия в деятельности Ареса подчеркивает признак неразумности. Мотивы войны – Злоба, Смута, Распря, Ярость; ее результаты – Страдание и Смерть.

Божеством земли является Деметра (Δη, вместо Γη – μητηρ = земля-мать). Как богиня плодородной земли, она научила людей земледелию и, вместе с этим (так как в оседлой жизни земледелием определяется весь характер быта и порядок права), явилась управительницей всякой упорядоченной жизни, обычаев и законов. Но мать-земля есть божественный первообраз земной матери, основательница и хранительница брака, увенчивающая брачную верность своим благословением плодородия. Главный праздник Деметры фесмофории – праздновался исключительно женщинами, в нем праздновалось благословение земледелия и брака. Мать-земля не только изводит жизнь из своего лона, но и принимает, живущее, опять в свое лоно. Вследствие этого, богини земли во всех религиях не только божества рождений, но и смерти, и это отношение их к подземному миру в культе Деметры представляет существенную сторону. В греческих мифах не сама богиня земли, но ее дочь, Кора, имеет отношения к подземному миру. Всеобще известен поэтический миф о том, как Кора, игравшая на лугу с подругами, была похищена Плутоном и уведена в его подземное царство, как ее мать блуждала, плача и отыскивая свою пропавшую дочь, как, наконец, она согласилась с Плутоном, что ее дочь полгода будет проводить у Плутона в подземном мире, и полгода будет жить при небесном свете. Первоначальный смысл этого натуралистического мифа ясен: цветущая девица, дочь земли, есть зеленая и цветущая растительность земли во время лета, с лугов она уводится в подземный мир, осенью растительность умирает, но по ненарушимому договору, заключенному между высшим и подземным миром, каждое полугодие она опять должна возвращаться на свет – растительность, умирающая осенью, воскресает весною. В элевзинских празднествах, потеря и нахождение дочери, поиски, блуждания и плач Деметры о ее потерянном детище, и ее радость, вследствие ее нахождения, праздновались совершенно с теми же обрядами, как праздновались в сирийском культе скорбь Цибелы об Аттисе, Афротиды (Баалтины) об Адонисе и в Египте, искание Изидой Озириса. С египетской сагой, греческая имеет еще то общее, что ежегодное воскрешение природы здесь и там представлялись чувственным образом и залогом продолжения жизни души, оставившей тело, залогом бессмертия в высшем смысле (не в смысле существования только теней, но и в нравственном смысле). Это было предметом элевзинских мистерий, которые непосредственно примыкали к аграрным праздникам земли. Можно объяснить, почему случилось, что не Деметра – эта чистая, так высоко в нравственном отношении стоящая богиня – оказалась главной богиней греческой мифологии. Такая завидная доля выпала на долю Геры. Имя ее, по-видимому, означает владычица, госпожа. Без сомнения, это имя было лишь другим именем для Дионы, или Деметры, и означало богиню-землю. В мифах, она выдвинулась, вследствие представления о ее брачных отношениях к Зевсу (главный предмет саг о ней). Как супруге Зевса, ей дается и часть в управлении небом: ей дается ночное небо с его полком звезд, как Зевсу – светлое дневное небо.

В развитии представлений о богах, обыкновенно, действуют два совершенно противоположные процесса. С одной стороны, мысль, стремящаяся к единству, хочет объединять богов, привести их к соподчинению и возвести к одному высшему началу. С другой стороны, воображение, стремящееся все олицетворять, каждое свойство, функцию и проявление божества хочет представить особым богом. Отсюда, мысль в греческой мифологии постоянно стремится поднять Зевса над богами и миром, как отца и владыку бессмертных и смертных. А воображение постоянно раздробляет Зевса. Посейдон – бог вод, Гадес или Плутон – бог подземного мира – братья Зевса, в то же время, стороны Зевса. Гадес прямо тождественен с Зевсом аидонием – невидимым. Как образ Зевса давал материал для создания образов многих богов, так это было и с другими богами. Так это было и с Аполлоном. Гермес – вестник богов, по-видимому, сначала тоже одна сторона деятельности Аполлона (лучи, посылаемые солнцем), и только потом образ Гермеса осложнился. Дионис – аграрный бог, затем бог, управляющий ростом винограда, опять сначала только сторона Аполлона, от которого зависит, вообще, растительность. Если в Дионисе нашло себе развитие и выражение покровительство Аполлона растительности, то в Пане широко развита другая сторона – покровительство стадам. По-видимому, Пан был сначала местным богом Аркадии, покровительствовавший аркадийской деревенской жизни и занятиям аркадийцев, вообще, Аркадии идиллической. По мере обобщения мифов и сближения культов, Пан был представлен сыном Гермеса. Он изображался, имеющим рога, козлиные ноги и длинную бороду, сближаясь этим с теми, кого охранял. Вообще, он близок природе и следует ее законам, т. е., попросту, естественным влечениям.

Кроме Афины, Геры и Деметры в греческой религии особо еще выдаются следующие женские божества. Артемида, сестра бога света Аполлона и девственная богиня огня и очага, в которой олицетворялись высшие нравственные отношения к семье, государственной жизни и к культу, отнятые у бога огня Гефеста, наконец, Афродита, другое имя которой (богиня Цитеры, Кипра или Пароса) указывает на ее азиатское происхождение. Женское божество на востоке почиталось по 2-м различным сторонам: как Астарта, или суровая девственная богиня войны и смерти, и как Ашера, или богиня любви и рождения, так эти 2 различные стороны, олицетворялись и у греков в их двойной Афродите. Воинственная богиня высот, вооруженная Афродита, представлялась, как Астарта, почитаемая на высотах и имеющая девственных прислужниц (А. Урания), другая Афродита – богиня любви, называлась – „общей всему народу“ (А. Пандемос). Нельзя отрицать, что та и другая Афродита представляет известное идеализирование свирепой азиатской богини. Особенно, Астарта, которую азиаты почитали принесением человеческих жертв и изувечением себя, была преобразована в Афродите в богиню чистой любви и брачной верности, каковою она и почиталась в Афинах, подле Деметры Фесмофорос, и в Спарте, подле Геры. Особенное отношение Афродиты к ночному небу, побудило поэтов и философов представить ее космогоническим принципом, образующим и сохраняющим небо и землю. От богини любви Ашеры, у Афродиты был отнят грубо чувственный признак производства рождений и удержана только духовная сторона половой любви, в ней – прекрасной дочери Зевса – прославлялась любовь, как страсть души, однако, почитание ее здесь, как и в Азии, находило себе выражение в проституции. Именно, известны были с этой стороны гиеродулы, т. е. жрицы Афродиты в Коринфе – противоположность амазонкам Аттики и Фив – целомудренным служительницам воинственной Афродиты (Астарты). Чем более в Греции исчезали нравственность и чистота, и чем большее распространение получали гетеры, тем более Афродита принимала образ гетеры и, наконец, ниспала до того, что стала называться А. порни.

Поэтическая фантазия – главный фактор в создании подробностей мифов – понятно, наделяла божества не только разнообразнейшими, но и, в различных местах и в различное время, противоречивыми чертами. Свойства и деяния богов перемешивались и перепутывались, количество мифических событий возрастало, но оставались за подробностями мифов религиозные основы, оставался культ, который, так сказать, сортировал мифы: одни он не принимал, не совершалось культовых действий, связанных с ними, другим он сообщал религиозный смысл. То, что таким образом являлось в религии, сравнительно более разумным, чему можно было сообщить характер разумности, что, наконец, проявляло в религии наибольшую устойчивость и силу, это все греческая мысль рано или поздно должна была систематизировать, привести к единству.

Когда в 7 в. до P. X. греческие города и деревни вступили в жизненное взаимообщение, и в Дельфах явилось средоточие религиозной жизни греков, нужда в религиозной системе должна была стать ощутительной; нужно было составить богословскую теорию. Этой цели послужила теогония бэотийского поэта Гезиода (род. в 630 г. до P. X.). Уже эпос Гомера положил начало систематизированию мира богов. Согласно поэмам слепого певца, злые духи мрака, являющиеся, по общеарийским представлениям, постоянными врагами светлых богов, суть предшественники и отцы господствующих богов культа, побежденных последними. Сами они произошли от неба и земли, как первосуществ мира, а эти сами – от океана или от воды, как высшего принципа. Теогония Гезиода дает подробную историю происхождения богов. Все вещи – по теогонии – произошли от мрака или хаоса (χαίνειν – зиять). Из хаоса, прежде всего, возник тартар (темная глубина) и над ним земля, широкогрудая земля (Геа) своей собственной силой производит высокое небо (Уранос), горы и море. Так является первая пара богов: Уранос и Гея, которые, хотя, собственно, представляются, как мать и сын, однако, соединенные силой Эроса, производят вместе от себя все прочие существа, путем рождения. Их детьми, прежде всего, являются титаны (попарно), сначала древнейшие Океан и Феотида, затем, две пары духов света (появление которых между, враждебными свету, титанами является произвольной бессмыслицей), наконец, Кронос и Рея – непосредственные родители олимпийского мира богов. Затем, производит Гея еще различные чудовищные существа и, наконец, устрашенная сама своими дикими порождениями и чудовищной производительной силой Урана, она молит младшего сына Кроноса лишить отца мужской силы. Из половых органов Урана, брошенных в море, выходит пенорожденная богиня любви Афродита, под ногами которой, когда ступает, земля производит травы и цветы. Кронос пожирает всех своих детей, за исключением младшего Зевса, которого мать Рея спасает тем, что вместо него дает проглотить Кроносу камень, обернутый пеленками, и его оставляет на воспитание в одной пещере на острове Крите. Зевс, выросши, принуждает своего отца опять возвратить миру своих детей, и с этими, дважды рожденными, своими братьями, заключает договор отнять власть у отца Кроноса и его братьев – титанов. В течение 10 лет идет борьба младших богов со старшими, титанами, предшествовавшими младшим в управлении миром. Наконец, титаны поражены, при помощи, метающих молнии, циклопов (тоже порождения Геи) и заключены в тартар. Только старейшая пара титанов – Океан и Фетида – избегли этой участи и остались в мире и при новой власти. После поражения титанов, крониды избирают Зевса своим владыкой, и он распределяет между своими братьями их должности: себе он берет небо и воздух, Посейдону отдает воду моря и рек и Гадесу – землю и подземный мир. Зевс – по теогонии – приживает множество детей от различных божественных и человеческих жен, но всего получаемого таким образом числа богов оказывается недостаточно для теогонии, она олицетворяет и генеализирует еще все, возможные состояния, так ночь, смерть, грезу, скорбь, жалобу, награду, возраст, обман, ссору, страсть, голод, битву, убийство и т. д. Как и все другие религии, она почитает духов рек, гор, источников, знала добрых и злых демонов, обожествляются у греков и герои (Геракл, Тезей). Вследствие посторонних влияний, обожествлялись и живые люди.

В теогонии Гезиода можно найти много следов влияния восточных религиозных представлений, которых не могли не знать беотийцы (Беотия – главное место финикийских торговых стоянок). Восточным духом веет от представления о необычайно производительной силе неба и о чудовищной производительной силе земли, оскопление Урана и позорное происхождение Афродиты, переносят нашу мысль на азиатскую почву и заставляют вспомнить о Милитте, Ашере (но мы не можем видеть в этих мифах что-нибудь общее с сказанием об Афродите – любимой дочери Зевса и Дионы). Кронос, пожирающий своих детей, слишком напоминает Молоха, которому в жертву приносились дети. Напрасно в мифе о Кроносе пытались видеть философский смысл, говорили: Кронос – время (Χρόνος), в котором исчезает прошедшее, настоящее, исчезнет и будущее. Нет, в теогонии Гезиода за образами богов не скрывается отвлеченных представлений. Воспитание Зевса на Крите, с которым связывается сказание о его смерти и погребении, указывает на финикийский культ солнца на Крите, где ежегодно рождение и смерть солнечного бога почитались празднествами и танцами с оружием (отсюда, куреты считались служителями Зевса-дитяти). Так, многое в теогонии, по-видимому, имеет своим источником восточные религиозные представления. Но повествование теогонии о борьбе богов и победе Зевса над Кроносом, не есть что-нибудь новое, привнесенное теогонией в религиозные сказания греков, нет, это – миф общеарийский, и на нем нет ни малейшей тени восточного семитического влияния. Зевс побеждает титанов. Кронос только титан. Прежние исследователи – или, вернее, – истолкователи религий думали, что боги, побежденные Зевсом, были древнейшими богами пеласгов, но на самом деле они никогда не были богами народной мифологии, теперь с несомненностью выяснено, что культ Зевса был древнейшим (вот почему основное – шеллингианское – положение книги Леонтьева „о поклонении Зевсу“ должно быть отвергнуто), Кронос и титаны олицетворяют собою темные силы, силы мрака, разрушения и смерти, силы стихий и хаоса. Боги света вступили с ними в борьбу, и свет восторжествовал над мраком, добро – над злом, великий Кронид подчинил силы стихий силе разума и, таким образом, дух провозгласил свое торжество над материей.

Утверждается царство Олимпа. Но, если это царство утверждается посредством борьбы, то, значит, оно не всемогуще. Борьба предполагает собою соперничество сил, а всемогущее не имеет соперников. То, что борется, непременно конечно, и должно быть подчинено чему-нибудь высшему. В представлении греков, над богами поднималась судьба (μοίρα). От нее зависит сам Зевс громовержец. Потеряв любимого сына Сарпедона, Зевс восклицает: „горе мне, горе мне. Так угнетает меня судьба, что наиболее дорогой мне из людей, Сарпедон, погибает от Меноция, сына Патрокла“. Вопрос об этой мрачной и таинственной μοίρα, был предметом многочисленных исследований и споров. Негельсбах – один из наиболее серьезных его исследователей – полагает, что в этой мысли о μοίρα, стоящей выше всего и всем управляющей, древний грек сделал шаг вперед по направлению к монотеизму. Но это мнение должно быть отвергнуто. Во-первых, мертвая – хотя и абсолютная – μοίρα, менее приближается к понятию живого и благого Бога, чем живые – хотя и ограниченные – боги Греции. Во-вторых, история развития идеи о μοίρα показывает, что эта идея господствовала гораздо более в древнейшие, чем в последующие времена, вера в судьбу была сильнее, когда религиозная вера вообще была более груба, и по мере возвышения и очищения этой веры, идея судьбы бледнела и стушевывалась. В-третьих, процесс развития идей по направлению к монотеизму у греков известен. Главу богов Зевса, они стали постепенно превращать в отца богов и стали сообщать ему атрибуты вечности, самобытности, стали говорить о нем, как об источнике и причине всякого бытия. Во имя всех этих соображений, „судьбу“ греков нужно объяснять иным образом: она – не новая монотеистическая мысль, но старое верование, завещанное естественной религией. Судьба греков – это, как выразился Гегель, „безобразная необходимость“, сила, однако, господствующая над всем, все сокрушающая и уничтожающая. Она есть сила природы, но в природе открывается разумность, в ней можно находить и нравственность. Все эти элементы, несомненно, мыслимы и в судьбе. Природа действует не только законосообразно, но и справедливо. Вместе с тем, необходимость производит добро или зло и, соответственно с этим, по необходимости, получает возмездие. Это особенно ярко выражено в сказании о Эдипе. Оракул предсказывает, что у Фиванского царя Лая родится сын, который убьет отца и женится на матери. Своим предсказанием Оракул направляет дело так, чтобы предсказание осуществилось. Лай хочет убить родившегося ребенка. Пастух, которому это поручено, оставляет его живым. Ребенок вырастает, не зная отца и матери. Сеть обстоятельств создает то, что он убивает первого и женится на второй. Он – совершенно безвинный – совершает преступления, которые всегда считались, и будут считаться, ужаснейшими в роде человеческом, и рок жестоко карает его и его семью за эти преступления. Эта μοίρα владычествует не только над бедными сынами земли, но и над самими богами. Она грозит светлому Олимпу. Она есть общий миропорядок, в котором боги являются такими же простыми звеньями, как и люди. Только нужно заметить, в представлении различных лиц, характер этого миропорядка мыслился различно, и люди, наиболее чуткие и развитые, мыслили этот миропорядок нравственным.

Религиозные идеи Греции находили свое развитие и обработку у поэтов, философов и законодателей. Поэзия, искусство не может заключать в свои формы бесконечное. Если оно избирает своим предметом божество, оно должно представлять его конечным. Наиболее совершенная форма на земле – человеческая, наиболее совершенны между людьми – герои. К их типу и стало приближать богов греческое искусство. Но герои, или великие люди, бывают велики не только в хорошем, но и в дурном – велики в подвигах, в борьбе, значит, в сокрушении препятствий, в уничтожении, в убийствах, велики в любви и гневе, в благости и страстях. Такими поэзия и изображала богов, через это они являются необыкновенно жизненными, но, вместе с тем, очень мало божественными. Это – люди, духовные и физические свойства которых, представлены в увеличительном стекле. Если поэты разрешили религию в ряду образов прекрасного, то философы, в живых, конкретных образах, воспетых поэтами, хотели видеть только символы пустых абстракций. Живой, мятущийся, сострадающий людям и негодующий на людей Олимп, они хотели разрешить в систему отвлеченных понятий. Без сомнения, эти понятия были возвышенны, но они вовсе не скрывались в художественных мифах эллинов, а были плодом размышления философов. Религия, как живая сила, освящающая добро и направляющая к высшему добру, нашла себе, сравнительно, наибольшее выражение в букве и духе эллинских законов. Зевс, о легкомысленных и любовных похождениях которого так много говорят поэты, по идее закона, есть охранитель святости семьи, охранитель государственного порядка, он карает, совершающих преступления по отношению к семье. Паллада покровительствует тем, кто словом служит благу государства (ораторам). Боги награждают любящих отечество, почитающих родителей, пекущихся о согражданах. Требования нравственные и правовые не были разграничены в представлении древнего грека, и они были олицетворены в богах, награждающих их исполнение, и карающих нарушение. И этому пониманию богов в законах отвечают благочестивое чувство и представления простых людей. Свинопас Эвмай, о котором говорится в Одиссее (XIV, 445 – 446), знает только благих богов, которые не любят беззакония: им угодны только справедливость и добрые дела, он признает все возможным для бога (XIV, 449; cp. X, 306). Одиссей говорит, что богам все известно (Од. IV, 379, 468). Пизистрат, сын Нестора Пилосского, говорит, что все люди нуждаются в богах (Од. III, 4). Диомед говорит о себе и о Свенеле, что они пришли к Трое с богом (Илиад. IX, 49).

Нуждаясь в богах, эллины, как и все другие народы, пытались вступать с ними в общение в культе. Культ эллинов состоял из жертвы и молитвы. Жертва состояла в принесении даров богу, причем, всегда предполагалось, что боги, от приносимых даров, получают действительное наслаждение. Многие исследователи в настоящее время думают, что это наслаждение совершенно, подобно тому, какое получает человек от пищи и питья. Этот взгляд неверен. Пища и питье имеют цену сами по себе. Жертва в греческой религии, как и во всех других, оценивается непременно, в связи с тем, кто ее приносит. Гекатомба из волов богача может быть менее приятна богам, чем горлица нищего. „Тот, кто чтит бога, полагаясь, что бог нуждается в его чествовании, чтит его всего менее“. „Нечестивый может приносить гекатомбы и обогащать алтари тысячами приношений, тем не менее, он нечестив и святотатец“. Эти изречения неоплатоника Порфирия представляют собою отзвук исконных греческих воззрений.

Главными жертвами были животные. Они были различны, смотря по божеству, которому приносились. Небесным богам приносились жертвы белой и светлой масти, морским и подземным – черной. Возлияния (вина) и воскурения (для заглушения дурного запаха от сжигаемого трупа), соединявшиеся, обыкновенно, с кровавою жертвою, употреблялись у греков и самостоятельно. Кроме того, родом жертвы было у них принесение богам даров – одежд, оружия, военной добычи, денег, земли и т. д. В собственность богам отдавались и люди – рабы, по воле их господ и свободные, по собственной инициативе. Из некоторых саг выводят, что это посвящение людей на служение богам было смягченной заменой человеческих жертв, практиковавшихся в древнейшее время. Указывают на сагу об Ифигении, дочери Агамемнона, которую хотели принести в жертву, но которую Артемида в облаке перенесла в Тавриду, где Ифигения и стала служить при храме богини. При великих бедствиях, действительно, даже культурные языческие народы в порыве отчаяния закалывали своих ближних, думая этим умилостивить разгневанное небо, и нам, русским, более, чем кому известно, что этот ужасный способ умилостивления еще не совсем исчез в Европе. Главная цель жертв, конечно, умилостивить бога и расположить его оказать какое-либо благодеяние, но кроме этих жертв у греков были еще жертвы гадательные и клятвенные. Все жертвы соединялись с молитвой; молитвы были просительными, благодарственными и хвалебными. Прошения молитв, обыкновенно, направляются на земные блага и предметы. Но бывали и исключения. Так, Пиндар молил о том, чтобы боги внушили ему „благочестивый страх“.

Культ у греков был частным и общественным. В каждом доме были маленькие изображения богов, именно, богов охранителей рода, и, прежде всего, идол Гестии, под охраной которой находилась семейная жизнь, глава семьи, обыкновенно, был жрецом, но при особенных событиях приглашались особенные жрецы; так, например, жрица Деметры приглашалась при совершении брака, все выдающиеся обстоятельства семейной жизни: брак, рождение ребенка, достижение совершеннолетия, счастливое возвращение из путешествия, выздоровление или смерть, все это освящалось священным обрядом; кроме этого, ежедневно в определенные часы совершались молитвы, пелся пэан (хвалебная песнь), делались возлияния.

Общественное богослужение было приурочено к храмам. В древнейшее время греки их не имели, местопребыванием богов считались рощи, холмы, пещеры, источники, деревья и т. д. Священное место, чтобы его не оскверняли, отделяли межою (τεμενις), но, когда греки создали культ человекоподобных богов и стали представлять богов в виде идолов, они начали строить жилища (ναός) для этих идолов, и так возникли храмы. Уже Гомер многократно упоминает о храмах (о богатом храме Афины в Афинах. Ил. II, 549), но он не описывает их. Описания являются позднее. Из последних видно, что первоначально, храмы строились только в виде алтарей для идолов, затем к ним присоединились галереи из покрытых колонн, служившие защитою для богомольцев, алтари тоже получили пристройки, где хранилась богослужебная утварь, но жертвенник и совершение жертв всегда были на дворе, вне храма. В этих храмах по традиционному ритуалу совершали богослужение жрецы. Само собою понятно, что знание этого ритуала и было необходимым условием для получения должности жреца. Жрецы и жрицы в Греции не образовывали собою касты, ни, даже, корпорации (коллегия жрецов существовала только в Дельфах). Их служение требовалось только в чрезвычайных случаях – при объявлении войны, при заключении мира – и затем, на периодических праздниках. В различных округах и городах праздновались различные праздники, так как у каждого племени были свои особые племенные боги и особые местные предания, к которым и привязывались празднества. Праздничные обряды, выражавшиеся в торжественных жертвах, процессиях с музыкой и пением, поднимали сердца к благоговению, приводили к сознанию возвышенности и величия божества, в честь которого совершался праздник. С религиозными празднествами, обыкновенно, соединялись театральные представления, чтения рапсодов, гимнастические состязания и иные игры. Если на празднике вспоминалось какое-либо мифическое деяние бога, то совершались танцы, в которых мимически представлялось это деяние, как, например, борьба Аполлона с драконом на пифийских торжествах.

Но не в торжественных публичных празднествах наиболее религиозные люди находили себе удовлетворение. Им давали его мистерии. Наиболее важными из мистерий должны быть названы элевзинские; они возникли из культа Деметры, отправлявшегося в Элевзисе. Праздники Деметры первоначально были связаны с деятельностью земледельцев и приурочивались осенью – к умиранию природы, весной – к ее возрождению. Как в египетском культе Озириса, жизнь природы, возникающая из смерти, считалась чувственным образом человеческой души, отделившейся от тела, так и культ Деметры привел к мысли о бессмертии, только здесь вера эта не сделалась всеобщей и явной, как в Египте, но развилась и окрепла в виде тайного учения среди мистиков, или посвященных. Народная вера, руководимая Гомером, ничего не знала о бессмертии души; принцип самосознающей личности находится, по Гомеру, в теле, именно, в грудобрюшной преграде – диафрагме, и поэтому, личность умирает с телом, душа без тела, – это только тень, лишенная сущности, не имеющая сознания. Понятно, что при таком взгляде не может быть речи о нравственном воздаянии по ту сторону бытия. Помимо, и вне подземного мира, существует элизий, или блаженные острова на дальнем западе, но там находятся только особенные любимцы богов, каковы Радамант и Менелай, по Гезиоду, все прочие боги и герои; есть тартар – самая нижняя часть подземного мира, там находятся побежденные титаны и особенно дерзкие преступники – Тантал, Сизиф, Иксион, мучащиеся неутолимыми желаниями и бесплодными стремлениями их исполнить (Тантал, наклоняющийся к, убегающей от него, воде, Сизиф, вкатывающий, постоянно скатывающийся, камень; Иксион, убивший тестя Деиония, пристававший к Гере, прикован в преисподней к огненному колесу, вертящемуся с неимоверной быстротой). Но за этими светлыми и печальными исключениями, все человечество, без различия, помещается в одном и том же месте и в одном и том же положении: всех без исключения заключает в себе мрачный Гадес (помещаемый то в глубине земли, то на крайнем западе), и, если они, как бы, и продолжают здесь свою земную жизнь, то это только, подобное сну, прозябание без сознания и чувства, и в сравнении с настоящей жизнью – крайне печальное, несравненно более печальное, чем печальнейший жребий под солнцем. Сердца глубокие, не удовлетворявшиеся этой безутешной эсхатологией, предложенной Гомером и принятой народом, искали успокоения в вере в бессмертие, предлагавшейся тайными учениями. Кто желал в них вступить, должен был принимать особое посвящение. Учения посвящаемым сообщались не сразу, но постепенно, в методической последовательности, и обучение, продолжавшееся не менее года, оканчивалось тем, что желающему показывались все тайны. На первой ступени обучения, посвящаемый назывался мистом, на последней – эпоптом. Выражения εποπτία (результат обучения), ιεροφάντης (обучавший), φασματα (показываемое), употреблявшиеся при повествовании об обучении желающих стать участниками великих мистерий, показывают, что посвящение в тайные учения совершалось, главным образом, не посредством слова, но посредством символов; может быть, средством обучения служили драматические представления. Два вопроса естественно возникают относительно мистерий: почему учение их было облечено в тайну, хотя оно не заключало в себе ничего позорного и преступного, напротив, было возвышенным и благородным? И почему принятие в члены мистерии непременно совершалось через особые обряды посвящения? Исторического ответа на эти вопросы нет, но, руководясь историческими аналогиями (масонских лож, измаилитской секты в исламе) и психологическими соображениями, естественнее всего предполагают следующее. Такт запрещает выставлять напоказ слишком низкое, чтобы не оскорбить других, и слишком высокое, чтобы оно не подверглось оскорблениям и глумлениям. Если речь ап. Павла о воскресении мертвых, приблизительно в половине I века по P. X., подверглась насмешкам в Афинах, то еще естественнее могли вызвать глумление и насмешки речи о бессмертии двумя – тремя веками ранее. Отсюда вывод: это учение надо сообщать лишь людям испытанным. Обучение в мистериях было, вместе с тем, испытанием (искусом): испытывались храбрость, твердость (в римских мистериях Митры испытания иногда были даже очень опасными). Само собою понятно, что приемы испытаний должны были храниться в тайне, иначе, во многих случаях они не могли бы служить своей цели. Так как испытания были религиозными, то сами по себе они уже представляли и посвящение. Кроме того, у людей есть потребность факты духовного порядка выражать в вещественных знаках – в символах, и приобщение к вере мистерий должно было найти себе выражение во внешнем обряде. В самых подробностях мистерий, несомненно, сыграли немаловажную роль и любовь к таинственному, и фантазия. В основе содержаний мистерий, может быть, было поставлено искание и нахождение Коры Гадесом и с этим мифом могли связываться символические представления посмертной жизни души, блаженства одних, как и страданий других. Блаженство, представлявшееся как жизнь в, вечно цветущих, областях, при вечном свете солнца, при непрерывно продолжающихся светлых пирах, было привилегией посвященных, между тем, как непосвященные, по смерти, должны были лежать в грязи (кале) и претерпевать мучения от змей и горящих факелов. Таким образом, конечная судьба человека здесь ставилась в зависимость не от его внутреннего достоинства, но от его внешней принадлежности к мистической общине. Должно, однако, оговориться, что для внешней принадлежности к обществу мистиков, от желающего требовалось, чтобы он свое имя „святой“ оправдал честной и благочестивой жизнью. Символические обряды очищения и искупления, совершавшиеся при посвящении, должны были направить мысль посвящаемого на заботу о внутреннем очищении, и что, действительно, мистерии имели облагораживающее нравственное влияние на посвящаемых, это подтверждается тем, что все к ним относились с глубоким уважением, и в них принимали участие Софокл и Платон.

Учение и культ дионисиево-орфических мистерий отличались более фантастическим характером и, вследствие этого, имели большое влияние на массы, особенно с V века. Происхождение их подобно происхождению элевзинских мистерий. Аграрные празднества, в честь бога земледелия и виноделия – Диониса, рано приобрели оргиастический характер. Продукт виноградной лозы возбуждает страсти, доводит до бешенства и приводит к диким и нелепым поступкам. На празднествах Диониса такие поступки совершали беснующиеся женщины (менады), бегавшие по полям и лесам, разрывавшие живых животных, грызшие живого быка. Кое-что из этих странных действий пытаются исторически объяснить мифы. Дионис был преследуем царем Пентеем, почитательницы Диониса растерзали Пентея. Празднество вспоминало это в драматической форме. Особенно растерзывали козлят (козлы вредят винограду). Как натуралистический бог летней жизни, Дионис является, временно исчезающим, и затем, снова юным и обновленным. Как азиатские божества, в своем образе, он представляет две стороны: жизнь и смерть, он – бог цветущей юности, страстной похоти, могучей производительной силы, поэтического воодушевления и, вместе с тем, он бог смерти (Загревс, названный так по этой своей стороне), испытывающий на себе все скорби, ежегодно переживаемые умирающей природой. С культом Диониса стоит в исторической связи орфизм. Он связан с именем знаменитого древнегреческого певца Орфея, будто бы, уже учившего о загробном существовании и о мздовоздаянии, и переселении душ. В связи с учением о переселении душ, в дионисиево-орфических мистериях стояли очистительные обряды, из которых со временем выработалась аскетическая этика, со множеством положений и предписаний, запрещавшая посвящаемым употребление мяса, брак, прикосновение к умершим и предписывавшая ношение белых одежд. В дионисиево- орфических мистериях мы находим и пантеистическое слияние с богом, и веру в чудотворную силу посвященных (в них вселялся Дионис).

Мистерии имели важное значение в том отношении, что своим учением о грехе, бессмертии и мздовоздаянии, они восполнили существенный пробел народной религии и, глубоко чувствующим сердцам, дали утешение и удовлетворение. Их влияние на ученых и образованных греков было очень высоко: учение элевзинских мистерий о мздовоздаянии по ту сторону бытия, находится у Пиндара, Эсхила и Софокла (Софокл прямо ссылается на них, как на источник своих убеждений), учение орфико-дионисиевских мистерий о переселении душ вошло в философские системы Пифагора и Платона. Мистерии не хотели порывать и с народной верой. Новые и высокие идеи в них приурочены к старым богам и к формам старого культа. Но эту попытку утвердить новое здание на старом фундаменте нельзя считать удачной. Натуралистические мифы, идеализировавшие половую любовь, не годились для того, чтобы обосновать требования нравственной чистоты и бескорыстного служения ближним. Это была непрочная спайка старых эстетических и натуралистических представлений с новыми моральными воззрениями. Но, несмотря на свою логическую непрочность, она держалась долго. В течение пяти столетий после распятия Христа можно было наблюдать, как люди, давно переросшие своих богов, продолжали им поклоняться. Языческий афинский университет был закрыт Юстинианом лишь около 30 г. шестого столетия. Объясняется это тем, что когда греческая религия должна была умереть, в греках не умерла религиозность. Отказываясь по разным побуждениям искать удовлетворение этой религиозности в новых религиях, они пытались поддерживать жизнь своей исторической веры, делали попытки вдохнуть в нее дух новый и высший. На самом деле, они не могли ее оживить, но они сумели ее гальванизировать, и в течение целых столетий она продолжала казаться им живою.

Религия римлян замечательна не своими теоретическими представлениями, они скудны и бедны, но своей практической стороной – ни у кого из арийских племен над естественным значением богов так не возвысилось нравственное, как у римлян, и нигде на западе религия не имела такого громадного государственного значения, как у них. Как греки в Зевсе, Афине и Аполлоне, так римляне в Юпитере, Юноне и Минерве имели свою высшую триаду; этой триаде был воздвигнут общий храм в Капитолии. Юпитер (pater et Iovis), бог светлого неба, есть „наиблагий и величайший“, т.е., по римскому смыслу, выдающийся над всеми богами по славе и силе. Как глава богов, он, вместе, есть охранитель того величия, которое принадлежит римскому государству и открывалось первоначально в царях, затем в народе и его высших учреждениях и, наконец, в кесарях. Уже со времени Нумы, культ Юпитера утратил почти все натуралистические черты, и в нем стали преобладать идеи чистоты и святости (особенно, от верховного жреца Юпитера требовалась аскетическая чистота), но со времени Тарквиния, когда в Капитолии был воздвигнут помянутый храм, созданный этрусским искусством, и когда к прежним простым жертвам были присоединены торжественные процессии, роскошные жертвы и великие римские игры, древний бог природы совершенно превратился в бога государства. К нему обращались, как к невидимому владыке римского государства, являвшемуся источником и представителем римского могущества, чести и господства; под именем высшего бога государства, собственно, стали почитать самое государство.

Юнона, женская форма Юпитера, как Диона – Зевса, первоначально была земною богиней плодородия, но потом, как супруга Юпитера, она стала почитаться, как царица неба, божественный первообраз человеческого брака, покровительница женщины во всех ее отношениях, особенно покровительствующая супругам и матерям; в ней римляне олицетворяли божественную и идеальную сущность брака и семьи, как в Юпитере – идеальную сущность государства. Римляне высоко ставили нравственную идею брака и считали его священным.

Минерва (некоторые производят это слово от mens – мысль, дух) представлялась у римлян, как богиня мудрости и искусств. Первоначально, она почиталась, как молниеносная богиня бурь и как богиня войны. Следы этого первоначального взгляда на нее можно видеть в том, что во время главного праздника в честь ее (Quinquartus), устраивались гладиаторские игры, и что римские полководцы после своих побед, обыкновенно, приносили ей дары и посвящения. Люций Эмилий Павел, покорив Македонию, сжег часть добычи в честь Минервы, Помпей после своего триумфа воздвиг ей храм на Марсовом поле, то же сделал и Август после победы при Акциуме. Но вообще, натуралистический образ богини затемнился гораздо более, чем у, соответствующей ей в Греции, Афины. Минерва почиталась, как покровительница и, отчасти, изобретательница ремесел и искусств, она покровительствует учителям, врачам, поэтам, ваятелям, музыкантам, сапожникам и шерстобитам.

Затем, древне-италийскими божествами являются Янус и Диана, они в своем первоначальном значении соответствовали греческим Аполлону и Артемиде, т.е. были богом и богиней светлого неба, богами дневного и ночного света. Но уже с самого начала Янус имел черты, которых не было ни у одного греческого божества, он олицетворял время и изображался двуликим: одно лицо – старика, другое – юноши. Комментарием к такому изображению могут служить наши новогодние картинки, изображающие умирающий, или удаляющийся старый год, и выступающий ему на смену юный год – новый. Бог времени должен открывать дорогу его течению, и Януса представляли, как божественного привратника, утром – открывавшего, а вечером – запиравшего двери неба, но он мыслился не только как открыватель небесных дверей, но как бог, открывающий или полагающий начало всему, он – бог всех входов и выходов, всех начинаний и окончаний, все двери и улицы находятся под его охраной, он охраняет и жизнь человека с самого момента его рождения, ему были посвящены начало каждого дня, каждого месяца и первый месяц года, от него зависели начало и конец войны, и двери его храма, закрытые во время мира, открывались на все время продолжения военных действий, точно так же он покровительствовал начинанию и окончанию мирных дел – мирным сношениям, торговле, мореплаванию, все богослужебные действия начинались принесением жертвы и молитвы ему. Можно различным образом объяснять этот последний факт – обращались ли к Янусу, прежде всего, как к богу начинаний, или, может быть, божественный привратник в сознании италийцев был неизбежным и неустранимым посредником между богами и людьми, или что иное? Должно обратить внимание на следующее: у римлян не было теогонии, но, согласно их мифологии, через Януса все началось и стало быть. Янус, в их представлении, заключал в себе нечто гораздо большее, чем Юпитер, и был древнее последнего. Рядом с Янусом стоит Диана: как у богини света, ее атрибутами были лук и стрелы (молнии), отсюда, она затем представлялась и как богиня охоты; как богиня ночи, она изображалась с факелом; как олицетворение бесплодной луны, она считалась девственницей.

Богиней семейного очага и жертвенного огня в Италии была Веста. В Греции ей соответствовала Гестия. Гестие приносилась жертва пред началом каждого священнодействия, так что у греков была поговорка: „начинать с Гестии“, но в Риме, как мы видели, начинали с Януса, Вестой же кончали. Веста была покровительницей семейной жизни и затем, жизни государственной, представляющей развитие жизни семейной. В храме Весты, развалины которого найдены при новейших раскопках, прислуживали весталки – девы из патрицианских фамилий, они должны были хранить строгое целомудрие и поддерживать священный огонь, в Риме они пользовались большим почетом; когда они выходили, им предшествовал ликтор; если им на пути встречался преступник, они имели право помиловать его; в цирке для них были особые ложи, откуда эти нежные создания смотрели, как люди резали друг друга, или как львы и медведи растерзывали христиан. Если весталка теряла целомудрие, ее живую зарывали в землю, с этим печальным событием связана легенда о возникновении Рима. Бог Марс вступил в связь с весталкой Реей Сильвией, которая и родила Ромула и Рема; Рею Сильвию закопали в землю, а Марс пользовался у римлян великим почтением во все время существования Рима. Первоначально, он почитался у италийцев, как бог, производящий силы природы, покровительствующий земледелию, скотоводству и бракам, ему был посвящен весенний месяц март. В тяжелые годы, римляне, чтобы умилостивить Марса, отдавали ему весенние плоды, весенний приплод животных и в глубокой древности заколали даже, рожденных в это время, детей (это, так называемая, ver sacrum). Затем их перестали убивать, а давали им вырости и взрослых отправляли за границу, так возникли многие самнитские колонии. Уже после Катона, в представлении о Марсе исчезла мысль о боге земледелия, растительной силы природы и целителя болезней. Эти свойства приписали Церере, Либеру и Эскулапию, а за Марсом осталось лишь значение бога войны, у сабинян он, как бог войны, назывался еще Quirinus, этим же именем назывался и Ромул, общность имени сделала то, что позднее, отца стали отождествлять с сыном, и бог ниспустился в разряд героев.

К древне-италийским и чисто римским божествам, в Риме очень рано присоединились иноземные боги. Предание говорит, что уже при Тарквинии (в VI в. до P. X.) в Рим из Кум проникли сивиллины книги. Амалфея принесла царю девять сивиллиных книг и предложила их купить, но, так как скупому царю цена показалась очень высокой, то он отказался. Амалфея сожгла три книги, а за остальные шесть просила прежнюю цену, царь удивился, но отказался опять. Амалфея сожгла еще три книги и оставшимся трем назначила прежнюю цену, на этот раз царь не только изумился, но, по соглашению с авгурами, и решился на покупку таинственных книг. Так говорит легенда, но, как бы то ни было, на самом деле, несомненно, что сивиллины книги проникли в Рим очень рано, а вместе с ними, проник туда и культ Аполлона. В Риме любили гадать, и темным речам сивилл здесь было оказано необычайное внимание, но сивиллы призывали к почитанию Аполлона, и здесь стали почитать этого бога, и Аполлон здесь стал не менее популярен, чем Юпитер, Янус и Марс. И, когда образы древних богов уже потускнели в представлении римлянина, Аполлон еще почитался, и это почитание прекратилось лишь со смертью язычества. Авторитет сивиллиных изречений побудил ввести в Риме почитание целого ряда греческих божеств и служение греческим богам.

В 496 г. пред P. X. было учреждено служение Деметре, Дионису и Персефоне под именем Цереры, Либера и Либеры. Но римляне усвоили только чувственную, а не мистическую сторону культа. Атрибутом Либера был fascinum (греч. φαλλός,), который во время сбора винограда провозился по стране в шумной и веселой процессии. В честь бога распевали неприлично веселые песни, богиня Либера считалась покровительницей женского оплодотворения. В честь этого бога и богини устраивали такие безобразные вакханалии, что, наконец, в 186 г. до P. X., они подверглись преследованию, и „мистерии“ – надо заметить – не заключавшие в себе ничего мистического, были запрещены, и многие из особенно ревностных их почитателей были изгнаны из страны.

Почитание Венеры проникло в Италию в III в. до P. X. из Сицилии, где очень рано был воздвигнут храм Афродиты Эрицинской. Известно, что в Риме была составлена родословная, производящая род Августа, через Энея, от Анхиза и Венеры. Родословная эта имеет столько же правдоподобия, сколько составленная, некогда, на Руси родословная, производившая Ивана Грозного от Прусса, брата римского императора Августа, т.е., значит, тоже от Венеры. Но у нас этой родословной не только не верили, но и не притворялись, что верят, а в Риме, в виду родственных связей богини с императорским домом, культ ее был окружен особым почтением, и, так как богиня явилась в Риме не в чисто греческом виде, а с восточной физиономией – в Сицилии она представлялась с азиатским характером, – то понятно, что почитание ее не могло содействовать возвышению нравов.

Греческие боги не только проникли в Рим, но греческая мифология скоро в Риме окутала покровом первоначальный смысл и значение многих древне-италийских божеств, так, древне-италийский Сатурн, покровительствовавший плодородию земли, посеву и жатве, отождествился с Кроносом. Только миф о золотом веке, плохо приспособленный к Кроносу и приуроченный к Сатурну, плохо мирился с этим отождествлением: бог, дающий людям мир, довольство, свободу и равенство и, в то же время, пожирающий своих детей, такой бог представляет собою странную несообразность. За богами греческими, в Рим вступили и боги востока, не было такого бога и культа, который не нашел бы себе места в Риме. Там баллотировали в число богов и Христа, но Он не прошел в Сенате.

Кроме, собственно, богов, у римлян почиталось много второстепенных божественных существ. Таковы – гении, лары, пенаты.

Гении – это, нечто, вроде ангелов хранителей, они давались каждому человеку с момента его зачатия во чреве матери и сопровождали его на всех путях его жизни, они были вторым, идеальным «Я»человека. Гении были не только у отдельных людей, но и у народов, войск, учреждений, городов, стран, лагерей, театров и даже у богов. Своего гения человек должен был чествовать в день своего рождения.

Значение ларов не всегда было одинаковым и, относительно них, не все выяснено доселе. Сначала, кажется, их именем назывались добрые духи земли, затем, духи предков и духи – покровители обитаемых людьми мест. Впоследствии, они стали охранителями семьи (Lari familiаres), они охраняли благополучие и здоровье семьи, принимали участие в семейных радостях и горе. Изображения ларов помещались в столовой дома.

Ларов должно отличать от пенатов, последние с самого начала были богами кладовой, так сказать, богами экономии. Между ними полагают еще то различие, что лары, собственно, привязаны были к месту, к дому, а пенаты – к семье, к лицам. Если в таком высоком предмете, как римская мифология, позволительны грубые сравнения, то, кажется, согласно этому толкованию, ларов можно уподобить кошкам, а пенатов – собакам: Первые привязываются к месту, вторые – к лицам.

Были у римлян и темные божественные силы – таковы, например, ларвы (души умерших злых людей).

Римляне не только признавали, что у каждого человека, у каждого юридического лица есть особые божественные покровители, но, согласно их воззрениям, на каждый случай, на каждое обстоятельство существовало особое божество. Так, есть божество Вагитанус, учащее детей кричать, богиня Левана, принимающая детей и вручающая отцу, Кунина и Румина, охраняющие колыбель и кормление дитяти, Потина и Эдука, приучающие младенца есть и пить, Оссипаго, укрепляющая кости у ребенка, Статанус, учащий его стоять, Адеона и Абеона, охраняющие входы и выходы, Нумериа, учащая счислению и т. д.

Нужно, кроме того, отметить, что у римлян все добродетели, все понятия представлялись олицетворенными в различных божествах. В том обстоятельстве, что римлянин весь мир населил духами, трудно еще находить доказательства существования у него сильного чувства религиозности, многие исследователи скажут нам, что этот римский пандемонизм есть вид анимизма, и что в нем более сказывается наклонность к персонификации, чем религиозность. Но, нам кажется, факт последней, с несомненностью утверждается тем, что у римлян каждый шаг, каждое движение ставилось под покровительство Божества и ничего не предпринималось без благословения богов. Во всем и везде римлянин чувствовал и признавал свою зависимость от божества, и искал для себя опоры в последнем. Но только, к несчастью, как люди рассудка и права, римляне не позаботились утвердить свои взаимоотношения с Божеством на чувстве, но постарались установить их на порядке, на определенных и неизменных внешних правилах. Они выработали бесконечную систему религиозных обрядов, охватывающую всю жизнь человека, и в исполнении их заключили все религиозные обязанности. Вследствие этого, их религиозная деятельность приобрела механический характер и фарисейскую скрупулезность. Будучи очень религиозными, римляне не были с своими богами в таких близких отношениях, как греки. Римские боги находились где-то далеко от своих почитателей, в трансцендентной дали, бедная религиозная фантазия римлян не сумела оживить их и приблизить к себе, только глубокая религиозность развила в них сознание своей глубокой зависимости от богов. Воля богов действует во всем и повсюду, боги желают, чтобы люди исполняли их волю, и они открывают ее самым разнообразным способом, но эти откровения нужно уметь понимать. Рождение уродов, землетрясение, каменный или огненный дождь, перемещение идолов в храмах, полет птиц, внутренности животных, блеск молнии, все возвещало волю богов. Но, чтобы прочитать эту волю в подобных знамениях, нужно было предварительно выполнить массу запутанных и сложных обрядов, и выполнить – с мелочной скрупулезностью и тщательностью, ибо малейшее опущение, уничтожало всю силу обряда. Само собою понятно, что частные лица не могли знать всех тонкостей обрядового ритуала и что выполнять их могли только жрецы; с другой стороны, должно отметить, что, относительно воли богов, вырабатывалось представление, что она открывается не относительно частных лиц, а относительно государства. Отдельное лицо имело значение лишь, как гражданин римской республики. Вследствие этого, религия имела характер государственный, а крайняя обрядность сообщила еще ей характер чисто формальный. Богослужебные церемонии имели только внешнюю сторону, за которой не скрывалось никакой внутренней. Религия стала орудием мирской политики и употреблялась государственными людьми, как орудие и рычаг для политических целей.

Это было практическим следствием того основного воззрения, которое выразилось уже в культе Юпитера, и по которому, государство являлось видимым обнаружением божественного величия, а божество считалось невидимым представителем величия государства, и это положение, сливавшее государство и божество, привело римлян к взгляду на судьбу совершенно иному, чем тот, который был у греков. У греков μοίρα – сверхбожественная необходимость, у римлян – fatum (изреченное, определенное богом от tari – говорить) есть воля Юпитера, и эта воля божественного главы римского государства, конечно, направляется ни на что иное, как на возвеличение и утверждение господства государства. Так, греческая вера в слепую судьбу, у римлян превратилась в веру в божественное определение Рима к мировому господству, и это божественное назначение государства привело в культе цезарей к обожествлению императоров – представителей государства.

Теоретическое основание для обожествления императоров дал сам Рим, практически, осуществлению его в культе посодействовал восток, где обожествление власти практиковалось издавна. Признание божественности цезарей стоит в теснейшей связи с представлениями о гениях и их культе, о существовании которого у римлян было упомянуто. Понятие римских гениев, думаем, должно быть сближено с понятием персидских фраваш или фервер.

Гений, от genus – род, прежде всего, дух родоначальника, затем, гении – духи, покровители отдельных лиц, обществ, стран, городов. Вообще, не только личность, но и каждая единица юридическая, географическая имели особенных гениев. Гений заключает в себе существо того, охранителем кого или чего он является (дух, гений народа), и заключает в себе идеальные свойства охраняемого. Что те и другие свойства первоначально мыслились в умершем родоначальнике, а затем стали усвояться особым существам, стоящим за каждым лицом или предметом, это допустить весьма возможно. Гении классифицировались; чем выше лицо, тем выше его гений. Римский император был представителем империи, т.е. самого высшего, что только знал и хотел знать римлянин. Гений императора, понятно, должен был стоять высоко в глазах римлянина, и, если гении почитались вообще, то гений императора должен был почитаться особенно. Но гений лица мыслился и как идеальный тип лица, как, своего рода, идея Платона. При таком представлении, граница между лицом и его гением могла стираться, особенно, тогда, когда, если не действительность, то патриотизм или лесть наделяли лицо идеальными чертами. Отсюда, культ гения императора становился просто культом императора. Почитание императоров умерших, развилось еще проще и естественнее. Представление, что великие люди после смерти приобщаются к сонму богов, становятся богоподобными, является общечеловеческим. Эней, Ромул, Нума всегда мыслились в Риме, как ставшие существами божественными. Величие императоров должно было утверждать в мысли, что их посмертная судьба должна быть одинаковой с судьбой древних героев.

Формы культа цезарей подсказывал восток, издавна привыкший смешивать своих деспотов с богами. Историю римской религии, обычно, делят на три периода: первый – период национальных италийских верований, второй – период греческого влияния, эллинизации, третий – период влияния востока, соединение и смешение в Риме самых разнообразных культов. Влияние востока должно признать в этот период двойственным. Если он, с одной стороны, содействовал развитию религиозного почитания недостойного объекта в культе цезарей, то, с другой стороны, он содействовал выяснению требования истинного богопочитания и выработке более правильных представлений о Божестве. Мистерии, принесенные с востока, учили, каким религиозным требованиям должен удовлетворять субъект, учили о грехе и очищении. Их нравственные требования часто были очень возвышенны и очень благородны. Но богословская теория, говорившая о Юпитере и его сподвижниках, обогатившаяся греческими и восточными мифами, стояла несравненно ниже практических требований морали. В религии оказывалась раздвоенность, которую никак нельзя было устранить, и которая, поэтому, должна была привести к падению самой религии.

Говоря нашим языком, в философии и практике Китая с глубокой древности была развита идея макрокосма и микрокосма – мира великого и малого. Мир произошел от соединения неба (ян) с землею (инь) – начала активного с пассивным, силы с материей. Каждый брачный союз есть повторение и отражение в малом этого акта миротворения. Муж – это небо, жена – земля. Обязанность малого – отражать в себе великое. Каждый мужчина обязан жениться, этим он и подражает небу, беспрерывно умножающему жизнь, и исполняет веления неба и свои обязанности перед государством и семьей; небу он содействует в его производительной деятельности, государству он дает граждан, семье, под которой мыслятся не только наличные живые члены, но и умершие предки, он доставляет почитателей и служителей, ибо он будет производить членов, которые моложе всех живущих теперь и живших некогда, а обязанность младших – почитать старших и служить им. Семейное право тщательно разработано в Китае. Нельзя жениться на близких родственниках, нельзя невесте и жениху носить одну фамилию (в Китае считается 100 фамилий или родов), должно жениться в раннем возрасте. Взаимоотношение членов в семье строго регламентировано, и правонарушение членов, одних, по отношению к другим, карается очень строго.

С точки зрения китайского умозрения, государство есть разросшаяся семья. Прототип срединной монархии можно отыскивать в каждом семействе китайцев. В государстве полновластный владыка – император, в семье – глава дома; император ответственен перед небом за нестроения в государстве и за преступления своих подданных, отец семейства ответственен перед государством за поведение своей семьи.

Образно, Китай можно представить под видом огромного родословного дерева, в котором, по воззрениям китайцев, живы не только, теперь дающие листву и цветущие ветви, но в котором и корни, и ветви, по-видимому, переставшие жить, живут особой, невидимой жизнью. Почитание предков, т.е. распространение пятой заповеди на загробный мир, имеет место в Китае в таких широких размерах, в каких не существует нигде более. Души умерших живы, и между ними и живущими, существует тесная связь. Живые обязаны почитать умерших и приносить им вещественные приношения (чай, фрукты, вино, яства), умершие за это содействуют благополучию живых. Нетрудно видеть, как этот культ предков логически и практически связан с государственными принципами и семейными началами Китая. Умершие имеют нужду в почитании живых, вследствие этого, они заинтересованы в том, чтобы их род не угасал, чтобы китайское государство не погибало. В этом заинтересованы и живые, потому что для каждого из них придет день, когда он приобщится к предкам и будет иметь нужду в памятовании о нем потомков. Отсюда, понятна настоятельная необходимость брака, потребность иметь сына (жертвы приносятся мужчиной – главой семьи), отсюда, понятно развитие института наложниц, первой целью которого является восполнение бесплодия супруги. Живые в Китае все делают с благословения и разрешения умерших. Они руководятся в этом тем простым правилом, что не должно делать ничего неугодного той силе, от которой зависишь в своем благополучии и которая желает тебе блага.

Древнейшие религиозные верования Китая получили свои определения и неизменный вид в священных книгах, собрание которых приписывается Конфуцию (Конфуцием назвали его католические миссионеры. Настоящее имя его Цзы, и он принадлежит к роду Кун. Отсюда – Кун-цзы, Кунфу-цзы, Confucius). Конфуций родился около 550 г. до P. X., 2 лет лишился отца, 15 лет склонил свой ум к учению, 19 лет женился, 24 лет лишился матери и, в течение трехлетнего траура (собственно, 27-месячного), надобно полагать, выработал программу своего учения и государственной деятельности.

Конфуций не выдавал себя ни за пророка, посланного небом, ни за новатора, открывшего новые истины силою собственного мышления. „Мое учение, говорил он, есть то, которого держались наши предки и которое передали нам: я ничего не прибавил к нему и ничего от него не отнял, я излагаю его в его первоначальной чистоте, оно неизменно, его издало само небо. Я только, как земледелец, бросаю, полученные мною, семена неизмененными в землю“.

Религиозная мысль, обыкновенно, вращается, как около двух полюсов, около идей о Боге и бессмертии человека. О Боге ученики Конфуция не могли, в сущности, узнать от него ничего, не много они услышали от него и по вопросам о смерти и загробном существовании. „Я ничего не знаю о жизни, как я могу знать что-либо о смерти“, говорил он. Спрошенный о том, где живут умершие предки, он ответил: „они исчезли с земли, обсуди это, и ты поймешь, что значит скорбь“. Любопытно то, что он ответил на вопрос о значении и цели почитания предков. „Мне представляется, сказал он, неудобным говорить об этом вопросе ясно. Если бы я сказал, что предки чувствительны к оказываемым им почестям, что они видят, слышат и знают, что происходит на земле, то пришлось бы беспокоиться, чтобы души, исполненные сыновней любви, не пренебрегли бы заботой о собственной жизни, и не предались бы всецело служению тем, от кого они ее получили, и не стали бы служить своим предкам так, как будто, те были в этом мире. Если же я, напротив, скажу, что умершие не знают, что делают живые, то пришлось бы беспокоиться о том, чтобы живые не пренебрегли обязанностями сыновней любви и не обратились бы к заботам исключительно о самих себе, разорвав, таким образом, священные цепи, которые связывают один род с другим. Итак, продолжай оказывать своим предкам должные почести так, как, если бы, они были свидетелями всех твоих действий, и не пытайся исследовать это более“.

Не будем рассуждать, а будем действовать. Древние учили об обязанностях культа, о необходимости исполнять обряды. К этому своих последователей призывает Конфуций. „Если не соблюдать издревле установленных обрядов, то все перемешается, и возникнут нестроения“. Итак, должно знать и исполнять обряды. Но Конфуций далек от обожествления обрядов. „В деле обрядов, говорил он, строгая бережливость предпочтительнее пышности, молчаливая скорбь предпочтительнее пустой помпы“. О жертвах предкам он сказал: „жертва делается приятною для тех, от кого мы получаем существование, не по ее стоимости, а по расположению, с которым она принесена“.

Образ поведения человека, его обязанности к себе, людям и миру определяются его природой. Согласно Конфуцию, человек, по природе, добр. По конфуцианской теории, нравственность человека должна заключаться не в препобеждении влечений собственной природы, не в борьбе с нею, не в попытках подняться выше ее, но только в исполнении естественных стремлений. Человеку присущи и духовность, и чувственность, обе эти стороны его природы равносущественны. Дух не имеет цели только в себе, и чувственность не только служебный орган. Здоровые чувственные инстинкты здорового человека должны быть удовлетворяемы сами по себе. Не должно быть крайностей. „Всякая добродетель лежит в середине. Если держаться середины – это значит исполнять закон. Середина есть основание всего, а равновесие есть всеобщий закон. Если середина и равновесие налицо, то небо и земля находятся в мире, и все вещи удаются. Мудрый всегда держится середины, а глупец пренебрегает ею“.

Прежде всего, истинную середину человек должен сохранять в себе самом, наблюдая равновесие между отдельными стремлениями, воздерживаясь от аффектов и сохраняя душевный покой, довольствуясь своим жребием и оставаясь невозмутимым при всех превратностях судьбы. Добродетель человека должна обнаружиться в его отношениях в семье. Добродетельный человек должен характеризоваться сыновним благочестием. Почтение к родителям – первая обязанность человека в этом мире – хронологически, потому что, прежде всего, человек вступает в сношения с родителями, и этически, потому что больше всего человек обязан своим родителям. «Существуют, говорил Конфуций, три сорта сыновнего благочестия – памятовать о родительских милостях и любви, не забывать о понесенных ими трудах, это – малое сыновнее благочестие; проникнуться человеколюбием и сознанием справедливости, это – среднее; стараться всех других людей сделать отцепочтительными, это – великое сыновнее благочестие».

Каждый, по Конфуцию, обязан иметь друзей. «Дружба, – говорил он, – есть установленное небом отношение, которым обусловливается исправление характера. Дружба намечает путь людей, и на ней зиждутся их высшие принципы».

Чиновник должен с полною тщательностью исполнять приказания государя, независимо от того, будут ли они согласны или не согласны с его собственными взглядами. «Всякий служащий государю, знатный или незнатный, богатый или бедный, ни при каких обстоятельствах своей жизни не должен производить возмущений». Это, так сказать, правила дисциплинарные. Но Конфуций требовал, чтобы в основе их лежал моральный принцип, забота о благе государства. «Служа государю, должно заботиться не о том, чтобы непременно повыситься, а о том, чтобы уступать дорогу более способным людям». Для государя, по Конфуцию, есть обязанность устроение блага подданных. На вопросы, что нужно для народа, Конфуций отвечал: «обогатить его», и потом: «научить». Голодного нельзя учить и сытого нельзя представлять собственным страстям.

Таково учение, которое Китай называет Ю, или конфуцианским, и на котором утверждается весь его строй.

Кроме конфуцианства, на китайской почве возник и развился таоизм, и там широко распространился буддизм

Слово «Tao», или «Дао», собственно, значит дорога, путь. Книги таоизма определяют его образно и многообразно. Основателем таоизма был старший современник Конфуция Лао-Цзы. Лао-Цзы говорил: «если бы я был одарен благоразумием, я шел бы по великому Тао... Великий путь совершенно равен, но люди любят ходить по тропинкам... Тао больше, чем путь. Это – путь и путник вместе. Это – вечная дорога, которую проходят существа и предметы. Ее не создало никакое существо, так как оно само есть сущее. Оно – все и ничто, причина и следствие. Все происходит из Тао, пребывает в Тао и возвращается в Тао... Тао наполняет вселенную своим величием, хотя оно так утонченно, что вполне помещается на кончике паутинной нити. Оно заставляет солнце и луну идти по их пути и дает жизнь мельчайшему насекомому; бесформенное, оно – источник всякой формы, беззвучное, оно – источник всех звуков, невидимое, оно – основа всякого видимого предмета, бездействующее, оно – причина всякого действия, оно – безлично и бесстрастно, безжалостно достигает своих целей и, однако, всюду распространяет благоденствие». Позволительно думать, что мы будем недалеки от мысли философа-отшельника, если, руководясь приведенными и подобными определениями Тао, резюмируем учение о нем таким образом. Тао – это естественные законы бытия и, вместе, осуществление их в бытии. Законы бытия, это – премудрость, осуществление их, это – благо. Отсюда мораль: должно осуществлять естественные законы, должно жить согласно с природой.

Но горе в том, что, кроме природы естественной – явилась природа искусственная. Если у меня мало на голове волос, то это – природа естественная, а, если я прикрою париком этот недостаток, то это будет природа искусственная. В философии Лао-Цзы замечательно подробно и основательно выяснено, что не только появление природы искусственной есть признак падения и зла, но и рассуждение о природе естественной является уже зловещим симптомом. Таоистский философ Сыма-цян передает следующий разговор Конфуция с Лао-Цзы. На сообщение Конфуция, что основа и-цзин (– книга перемен) есть рассуждение о человеколюбии и справедливости, Лао-Цзы сказал: «ныне, справедливость и человеколюбие только пустой звук. Они лишь прикрывают жестокость и смущают сердца людей. Никогда не было больших смут, чем теперь. Голубь не купается каждый день, чтобы выглядеть белым, и ворона не красится каждое утро, чтобы казаться черной». Смысл слов Лао-Цзы тот: если бы голубь начал купаться, а ворона краситься, то это было бы признаком того, что они утратили естественную окраску. То же и с людьми. Если бы все были человеколюбивыми, почтительными и преданными, то никто не толковал бы об этих качествах, их никогда и не называли бы. Если бы все люди были добродетельными, то самые названия пороков не были бы известны. Речь о добродетели, это – первая ступень нравственного регресса, который Лао-Цзы изображает в следующей схеме: когда исчезает Тао (бессознательное осуществление добродетели), является добродетель (сознательное осуществление ее возможно в человеке только при понимании порока); когда исчезает добродетель, является снисхождение (с терпением, но без любви оказываемое добро): когда исчезает снисхождение, приходит справедливость (нравственность сменяется правом); когда исчезает справедливость, приходит приличие, т.е. попросту лицемерие. Перестав быть справедливыми, люди продолжают еще стараться казаться справедливыми. Лао-Цзы не идет далее, но, остающаяся ступень нравственного падения, понятна сама собою. Человек становится на нее, когда сбрасывает с себя последний покров стыдливости и, не прикрываясь никакими фразами, рвет и отнимает у себя все то, что только может, для удовлетворения своего эгоизма. Из схемы Лао-Цзы вытекает, что существование высшего добра возможно тогда, когда не будет изучения добродетели и не будет борьбы, напряжений и усилий в ее осуществлении. Мудрец становится на последнее место, т.е. не пробивает себе дороги, и потому, занимает первое. Не должно бороться, не должно противодействовать событиям, самое большее – нужно применяться к ним. Пассивность и самоотречение, вот принципы, выдвигаемые Лао-Цзы. Применяя их к правителям, он говорил: «мудрый правитель помнит, что народ растет, а не создается человеческими руками». И еще Лао-Цзы сказал о правителях: «тот, кто примет на себя бесчестие страны, называется ее властителем, а тот, кто примет на себя ее бедствия, называется царем мира». Лао-Цзы приписывают изречение: «воздавай за зло добром». Сущность добра в человеке он полагал в сострадании, умеренности и смирении. Будучи сострадательным, я могу быть храбрым; будучи умеренным, я могу быть щедрым; будучи смиренным, я могу начальствовать над людьми.

Нетрудно видеть, что в учении Лао-Цзы заключалось много начал, которые должны были направлять его последователей к мысли о пустынножительстве и отшельничестве. Хотя сам Лао-Цзы нигде и ни в чем не высказывался против государства, но его теория естественной природы явно ведет к пассивной революции. Государство, конечно, представляет собою не естественную, а искусственную природу. В природе нет рангов, нет темниц, уголовного кодекса. Все это искусственно. Но, по теории Лао-Цзы, искусственную природу должно препобеждать не силой, а отступая перед нею.

В учении Лао-Цзы китайская мысль поднялась до наибольшей духовной высоты, и в развитии этого учения она ниспустилась до самых низменных и грубых заблуждений и суеверий. Из отшельников таоизма выродился класс таоистских жрецов – грубых шарлатанов, продавцов напитка бессмертия, изгонителей демонов. У таоистов существует воззрение, что, Лао-Цзы, в сущности, вечен, что он неоднократно воплощался на земле. Не только Лао-Цзы не мог умереть, но неудобно умирать и для многих жрецов таоизма, ибо для самой наивной веры должно представляться странным, что смерть может овладевать продавцами напитка бессмертия. Таковые, по таоизму, живыми переселялись на небо.

Пантеон таоизма страшно обширен. Кроме множества святых из таоистов, звезды, воздух, море, земля, горы, реки, провинции, города, деревни имеют своих богов частных. Почитаются животные, например, змея. Почитаются даже неорганические предметы. Одною из своеобразных специальностей таоистов является знание геомантии. Таоистские жрецы знают наилучшие места для могил.

Буддизм принят в Китае в его северной форме. Будда в существовании и одного мира видел великое зло, а северные буддисты насчитывают существование десяти миров и не тяготятся этим. Высшие из этих миров – мир бодисатв и мир будд, или нирвана. Бодисатвы – это люди, достигшие высокой степени блаженства (по-китайски – пусах), они должны подвергнуться еще одному воплощению, чтобы стать буддами (совершенными – по-китайски, Фо; отсюда, название китайского буддизма религией Фо). Существовало много будд и будда Шакьямуни не сразу достиг своего величия, прежде чем родиться от Маии, в предшествовавший век, он спустился с неба на землю на белом слоне о шести клыках. Кроме будд людей – макуши будд, школа махаяна знает еще диани – будд, или будд созерцания. Они вдохновляют и руководят будд человеческих. Важнейший из Диани-будд, Амитабха, пользуется великим почитанием в Китае. Он представляет собою божество погребальное и заведует подземным раем – Сукховати, от его взгляда родилось божество Авалокитешвара, называемое в Китае и представляемое здесь, обыкновенно, в образе женщины Кван-йин, которое пользуется еще большею популярностью, чем Амитабха. Сострадательная богиня, она обещала проявляться во всех бесчисленных мирах, чтобы спасти их обитателей. С целью спасенья, она посещала и ад. Вот одна из популярных молитв, с которою обращаются к ней: «пусть всевидящая и всемогущая Кван-йин, в силу своего обета, придет сюда на наши молитвы и избавит нас от трех препятствий» (нечистых помыслов, слов и поступков). Стараясь всех привести в рай Амитабхы, Кван-йин заботится и о земном благополучии людей. Она считается подательницею детей, и ее изображения, указывающие на это ее значение, весьма сходны с изображениями мадонн. Славословия в честь ее, или, вернее, заклинания ее именем, по-видимому, должны помогать в самых различных случаях. «Слава доброй, сострадательной Кван-йин. Если бы я был брошен на груду ножей, они не повредили бы мне! Если бы я был повержен в огненное озеро, оно не сожгло бы меня! Если бы я был окружен голодными духами, они не тронули бы меня! Если бы я был отдан во власть демонов, они не коснулись бы меня! Если бы я был превращен в животное, и тогда я попал бы на небо! Слава сострадательной Кван-йин». Большое значение имеет еще у китайцев Майтрейя (Милофо) – Будда будущего, к которому обращаются их упования уже в настоящем. Китайский буддизм имеет сложную иерархию, но в собственном Китае нет, однако, папы, по образу Далай-ламы в Тибете. Имеется много китайских монастырей, есть и женские.

Проследить развитие буддизма на китайской почве и оценить его значение является делом чрезвычайно трудным. С внешней стороны, эта история чрезвычайно проста. В II в. до P. X. в Китае явились восемнадцать буддийских миссионеров, которым удалось привлечь на свою сторону последователей, но которые потом подверглись преследованию со стороны конфуциан и таоистов. В I-м веке до P. X. буддийская пропаганда продолжалась, а в I м в. по P. X., именно, в 61 г., император Минг-ти стал на сторону буддизма, согласно китайской легенде, вследствие того, что ему явился во сне сам Фо, Минг-ти отправил посольство в Индию для получения наставлений относительно буддизма, и из Индии явились жрецы, буддийские книги, идолы и изображения, и священные реликвии (кости Будды). После этого, буддизм постепенно утвердился прочно в Китае, хотя у буддистов возникали столкновения с конфуцианами и таоистами. Возникают они порою и теперь. Но это – внешняя, так сказать, экзотерическая история буддизма, он имеет еще и эзотерическую историю. По-видимому, таоизм явился дважды плагиатором по отношению к буддизму. О Лао-Цзы повествует, что он, подобно греческим мудрецам, путешествовал по разным странам. Это – совершенно исключительное сказание, потому что китайцы по вопросу о пользе посещения иноземных стран, по-видимому, доселе держатся воззрения, которое так формулировал один китайский император: «я слыхал, что варвары – в состав которых этот император великодушно заключал и европейцев – научились кое-чему от китайцев, но я никогда не слыхал, чтобы китайцы научились чему-либо от варваров». Но философия Тао обнаруживает такое поразительное сходство с индийской, что все заставляет думать, что, тем или иным путем, Лао-Цзы прежде познакомился с последней, а потом уже составил первую. Это – первое предположительное (исторических доказательств не имеется) влияние буддизма на Китай. Вторичное – именно, влияние ритуала и канонической системы северного буддизма на таоистическое устройство должно утверждать уже не предположительно, а положительно. Таоистские обряды – подражание буддийским, с некоторыми вариациями. Даже магия таоистов, может быть, развилась не без буддийского влияния. Только у таоистов, преимущественно, жрецы являются магами волшебниками и заклинателями, а буддисты раздают заклинательные формулы и заговоры для самостоятельного употребления всем. Рабочий утром прежде, чем приступить к работе, сжигает бумажку с заклинаниями. Да и ученые, выказывающие, по внешности, презрение к буддизму, на самом деле, находят нужным знать и употреблять заученные наизусть магические изречения буддистов. Даже в китайской пагоде видят влияние буддизма. Ее устройство символизирует буддийское представление вселенной. Нижний этаж – земля, площадки над ним – небо, высшие этажи – это ряд буддийских небес, в которых обитают духи, бодисатвы и будды.

Ю, таоизм и Фо, в настоящее время, три государственные религии Китая. В теории и на словах, между ними не редки столкновения. Иногда, эти столкновения и не ограничиваются словами. Нередко таоисты иронизировали над конфуцианами. Конфуциане не оставались в долгу. Настроенные рационалистически, они часто осмеивали мистицизм таоистов и буддистов, но с наибольшей враждой, кажется, они относились к буддистам. Буддийские молитвы за умерших они объявляли оскорблением для умершего, ибо эти молитвы implicite содержат в себе признание, что умерший был дурной человек и, сам по себе, не заслуживает небесного блаженства. В начале IX столетия один сановник докладывал следующее своему императору о Будде. Со времени введения почитания в Китае Фо, в империи начались войны, смуты, опустошения и не было императора, который бы правил долго... «Фо был индиец, игнорировавший главные обязанности, которые мы должны исполнять; говорю о взаимных обязанностях государя и подданных, родителей и детей, о тех обязанностях, исполнением которых человек отличается от скота. Верьте мне, государь! чем оказывать столько почтения полусгнившим костям, чем выставлять их в вашем дворце, как предмет поклонения для служащих вам, лучше приказать чиновникам министерства обрядов публично сжечь эти кости или бросить в реку. Если Фо имеет сколько-нибудь могущества, то пусть гнев его обрушится на меня». Здесь мы видим уже не теоретическое только отрицание религии Фо, но готовность и практически доказать бессилие индийского божества. Однако, вообще, и Фо, и Ю, и таоизм мирно уживаются между собою. Это ясно можно видеть в отношениях к ним императоров, в каковых отношениях, конечно, отражается и настроение всего Китая. Встречая новый год, император отправляется, прежде всего, в шаманский храм. Теперь царствует маньчжурская династия, сохранившая шаманство, как веру своих предков. Шаманство есть вера в духов и в возможность воздействовать на духов кудесническими средствами, которыми располагают лишь некоторые лица – шаманы. Отдав дань шаманизму, император приносит жертву в храме предков по конфуцианскому обряду, далее отправляется на поклонение идолу Фо (сделанному из сандального дерева и считающемуся современным Будде); после этого он заезжает в таоистский храм ветра. Здесь нужно видеть не просто терпимость и не государственный такт, а осуществление политеистического обычая, которого держались все народы древности, кадившие не только своим, но и всевозможным чужим богам. Презрительное отношение китайского садовника к Фо, это – рефлексия позднейшего времени и довольно исключительное явление, вроде скептически презрительного отношения к почитанию персидского Мифры в Риме со стороны Лукиана, который говорил; «что это за бог, который не знает по-гречески, и даже не понимает, когда пьют за его здоровье». Многие русские XI века и многие инородцы наших дней живут по двум верам – языческой и христианской. Для китайца, жить по трем верам представляется делом несравненно более удобным, чем ходить путями двоеверия для наших инородцев: каждая из китайских государственных религий имеет свою сферу, в которой преобладает ее влияние. Конфуцианство регулирует правила семейного, общественного и государственного поведения, оно освящает традиционный строй китайской жизни, но таоизм, уже потому, что он сам возник и вырос на китайской почве, не может идти против китайского строя, а буддизм, вообще, по существу, не касается форм общежития. Далее, таоизм служит человеку при различных практических нуждах – при болезнях, начатиях дела, путешествиях. Здесь, главным образом, дело сводится к обману таоистских жрецов, но рядом с сверхъестественными и бесполезными пособиями, они могут подавать и полезные лекарства, и полезные советы. В буддизме находит удовлетворение китайская забота об умерших близких и любимых людях. Разум и совесть китайца, конечно, заставляют его понимать и чувствовать, что умерший, им любимый человек, имел недостатки и грехи, и что хорошо бы было найти какое-либо средство их загладить и восполнить, и вот, является буддизм, с своей теорией возможности облегчения участи усопших, при помощи жертв, деяний и молитв живых. Так, у китайцев недостаточность и неполнота одной религии восполняется другими, но несомненен факт, что, если из данных религий ни одна не может удовлетворить человека, то никаким образом не может удовлетворить его и вся их совокупность. Синкретизм религиозный – явление постоянное, но никогда не дававшее благих результатов. Из нескольких неверных объяснений физического явления, не может получиться научной истины, и из нескольких неверных принципов поведения не может составиться идеальной этики.

Слово ислам, значит послушание, преданность (Богу). Им называется религия, возникшая в VII веке и широко распространенная теперь среди полукультурных народов. Основателем ислама был Магомет. Он родился около 570 г. по P. X., жил в Мекке и здесь, приблизительно 40 лет от роду, выступил с проповедью. В эпоху Магомета, на Арабском полуострове было много евреев, были христиане разных сект, среди коренных арабов, по-видимому, перепутывались два религиозных течения. Все более и более утверждалась вера в единого Бога, но рядом с этим существовал и политеизм: идолы разных богов стояли и в важнейшем святилище Мекки – храме Каабы и в других городах. Сущность проповеди Магомета, в ее первоначальной форме, сводилась к следующему. Должно почитать единого Бога – Аллаха, должно избегать гнусности, т.е. идолопоклонства. В Магомете должно видеть посланника Аллаха и в произносимых им повелениях – волю Аллаха. С самого начала своей проповеди, Магомет давал нравственные наставления: не должно делать добра с корыстными целями, должно быть терпеливым, милостивым, не должно убивать рождающихся дочерей (обычай убивать лишних дочерей был распространен в Аравии). Проповедь о едином Боге и нравственные требования, предъявлявшиеся Магометом, не вызвали бы против себя движения, но его требование считать его пророком и исполнять его волю, как Божию, вызвали среди его соплеменников озлобление и раздражение. Ему много пришлось претерпеть в Мекке и, наконец, с опасностью для жизни, он должен был бежать из нее. Но в это время у него завязались сношения с другим городом – Мединой, и там его приняли, как вождя и пророка. Это произошло в 622 году нашей эры, этот год носит у мусульман имя геджры (бегства), и с него они ведут свое летосчисление. В течение 10 лет после этого, Магомет, как искусный вождь и тонкий дипломат, распространял свою власть и свое учение. Он подчинил себе почти всю Аравию, Мекка была в его руках и в Каабе уже не стояло ни одного идола. Когда он умирал, его взоры были обращены на Персию и Византию, и его уже занимала мысль о подчинении исламу всего мира.

Учение Магомета сложилось на почве древнеарабских верований, в их наиболее благородной форме, и под еврейским и христианским влиянием. Его учение изложено в Коране (слово это значит учение, чтение), его проповеди записывались как лекции (кораны) и, спустя менее 20 лет после его смерти, они были соединены, объединены и навсегда утверждены в одной редакции под именем Корана. В Коране нет системы, но его существенные положения суть следующие. Существует единый Бог – Аллах, милостивый и милосердый. Языческое многобожие и христианское учение о троичности должны быть отвергаемы, как нечестие. Иисус Христос, рожденный от Девы Марии, был божественным посланником, но Он не был Богом и на страшном суде явится свидетелем против христиан, усвоивших Ему не принадлежащее имя. Бог создал вселенную, Он создал ангелов, часть их, под водительством эблиса (диавола), отпала от Бога и теперь толкает людей, по попущению Аллаха, на путь греха. Первые люди (Адам) были созданы невинными и совершенными, но эблис заставил их поскользнуться, и они были изгнаны из рая.

Бог заботится о людях. В Коране есть выражения, приводящие к фаталистическому представлению о судьбе людей, но есть, также, решительные утверждения, что они свободны, и что совершаемое ими зло исходит от них самих. К людям посылались пророки и посланники (Ной, Авраам. Измаил, Моисей, Иосиф, Иисус, Магомет и очень много иных), наставлявшие религиозной истине все народы. Верные, по идее Корана, должны быть лучше других, должны хорошо относиться к своим слугам (Магомет не одобрял слова раб), должны быть снисходительны к женщинам, так как они ниже и слабее мужчины. Магомет освятил и своим примером, и своим учением многоженство, но он разрешил многоженство под условием, если, допускающий его, чувствует, что он может с равной справедливостью относиться к нескольким женам. Затем, нужно помнить, что, если бы им не было допущено многоженство, продолжало бы существовать дочереубийство. По отношению к иноплеменникам и врагам, требуется Кораном милосердие и прощение обид, но по отношению к врагам Аллаха, тон его требований более суров, и из них можно вывести право священной войны со всеми неправоверными. В конце веков явятся признаки всеобщего суда. С неба сойдет Иисус и поразит деджаля (соответствующего христианскому антихристу). Затем наступит мировая катастрофа, и потом все твари (и животные) будут привлечены на суд. Праведники будут награждены вдесятеро, грешники получат возмездие, равное преступлениям. В Коране есть места, из которых, как бы, выходит, что жены, между прочим, могут получить рай по заслугам мужей. Выражения об иноверных можно толковать различно. Есть места, как бы, говорящие, что каждый народ будет судиться по своему откровению (по Пятикнижию, по Евангелию). Бай и ад представляются в очень чувственных красках, но есть намеки, что эти описания нужно рассматривать, как метафорические. Есть в Коране намек на возможность чего-то, подобного апокатастасису (Сура 6, 128).

Коран есть книга принципов, но не правил, или определенных законов. Последователи ислама называются мусульманами (послушными правоверными). Совокупность мусульманских законов и мусульманское право называется шариатом. Магомет есть шарий (законодатель, – корень слова шарий, значит начинать, приготовлять путь). Пять обязанностей возлагает закон на мусульманина:

1) Правое содержание веры.

2) Молитва.

Мусульманин должен молиться 5 раз в день: при рассвете, в полдень, пред закатом, после заката, на ночь. По пятницам, мусульмане должны собираться в полдень для общественной молитвы. Молитвы совершаются по определенным правилам, с определенными телодвижениями и с лицом, обращенным к Мекке.

3) Пост. Ему посвящается месяц рамадан (месяцы у мусульман лунные). С того момента утра, когда черную нитку можно отличить от белой, и до захода солнца мусульманин не должен ни есть, ни пить, ни курить, ни прикасаться к женам, но ночью позволяется все. Пост заканчивается праздником – малым байрамом. Нарушение поста по какой бы то ни было причине, должно быть возмещено. Рекомендуется пост и добровольный, по обетам. Затем, предписывается постоянное воздержание от вина и азартных игр.

4) Милостыня, регламентированная правилами и добровольная.

5) Хадж – паломничество в Мекку, хотя бы один раз в жизни. Рекомендуется паломничество и к другим святым местам, и гробницам святых. Кроме этих пяти установленных обязанностей, в исламе существуют еще иные установившиеся обычаи и запрещения.

У мусульман существует обрезание. Существует принесение в жертву животных, совершающееся в великий байрам (падающий на время хаджа). Запрещаются живопись и скульптура. Корень запрещения – забота о том, чтобы не было никаких священных изображений, могущих вести к идолопоклонству, Но архитектура у мусульман развилась. Их храмы называются мечетями. Около мечетей, обыкновенно, строятся Медресе – школы, преподавание в которых носит религиозный характер. Для религиозных надобностей и богослужений существуют священные лица – имамы (предстоятели), муллы (нечто, подобное нашим священникам) и др. Источник законов и обычаев мусульмане указывают в сунне (сунна – обычай, предание). Слово это синонимично хадис. Должно поступать так-то, потому что, по преданию, так поступал Магомет и его первые последователи. Правильность сунны доказывается цепью предания. Доказывающий, говорит, от кого он узнал о предании, от кого узнал, тот и так должен возвести предание к современникам и сотрудникам Магомета. Так как не может существовать прямой сунны для всех частных случаев, и так как смысл сунны не всегда ясен, то существует еще фик (фикх⁵) – понимание, толкование предания авторитетами.

Одной из важных сунн вольнолюбивых арабов, было, что глава общины избирается, а не получает власть по наследству. Персы, привыкшие к наследственной власти, не приняли этой сунны. Они получили имя шиитов – пристрастных (к роду пророка), а арабы стали называться суннитами. Это, в сущности, политическое разногласие повело за собою и религиозное разделение. Шиитов часто определяют, как принимающих Коран, но не принимающих обязательного предания. Это определение неверно, – они не принимают лишь некоторых из преданий, но, в общем, они вовсе не протестанты и не либералы. В настоящее время шиитский толк держится в Персии, суннитский – в Турции.

После смерти Магомета, ислам распространился необыкновенно быстро в Азии (в Аравии и Персии), по всей северной Африке и даже в Испании. В сознании последователей ислама, учение Магомета понималось н истолковывалось различно, вследствие чего, возникли в нем одни за другой секты, их было много и некоторые из них исчезали очень скоро после своего возникновения. Из сект, возникших в средние века и имевших важное значение, должны быть названы мутазилиты и суффиты.

Мутазилиты (отделившиеся от некоторой школы) – рационалисты ислама. Они отрицали безусловное предопределение, защищавшееся большинством суннитов. Они боролись против выработавшейся у суннитов теории несотворенности Корана. Смысл этой теории был, понятно, тот, что богодухновенность Корана безусловна, напротив, – мутазилиты находили в нем много человеческих и погрешительных элементов. В учении о Боге и понимании религиозных требований, мутазилиты шли против чувственных представлений суннизма. Они давали духовное учение о Боге и явно, предписания естественного нравственного закона, стремились поставить выше буквы Корана. Было одно время, когда мутазилиты поддерживались халифами (правителями), но оно продолжалось недолго. Цветущее время мутазилитизма падает на период с половины VIII до половины IX века нашей эры. В XII столетии мутазилиты исчезают совсем.

Противоположное рационалистическому, мистическое движение, выразилось в суфизме (суфий – одетый в шерстяную сермяжную одежду, в рубище; по толкованию суфиев, облеченный в милоть, подобную пророческой). Мистицизм – нередкое явление на той территории, где распространялся ислам. Коран на путь мистицизма толкал своим ужасным описанием ада и его наказаний за грехи. Нужно избавиться от ада и стать достойным рая. Как? Понятно, путем благочестивых упражнений, прежде всего, путем поста и молитвы. Развился аскетизм. Аскетические упражнения приводили к экстатическим состояниям, высшая ступень которых есть сознание блаженного слияния с Божеством, чувство личности и обособленности утрачивается, аскет, как бы, сливается со всем сущим и, при этом слиянии, ощущает блаженство. Благочестивая жизнь и подвиги аскетов, равно как и слухи об их видениях, естественно, должны были внушать уважение. Суфии им и пользовались у правоверных. Теософические теории, оправдывавшие практику суфизма, шли в ислам и с востока, и с запада. С востока в Персию шел буддизм и браманизм, и учение суфитов о фана – поглощении индивидуального сознания абсолютным – носит на себе отпечаток индийских влияний. С запада, в ислам проник неоплатонизм, и сочинения неоплатоников переводились на арабский язык. Но у Плотина уже была развита теория экстаза, как особого способа богопознания. Всегда у аскетов была теория ступеней восхождения по пути слияния с божеством и отсюда, классификация людей на классы. Все это имело место в суфизме. Из выдающихся суфитов должны быть названы философ Гацали (Абу-Гамед-Ибн-Магомет 1038–1111) и поэт Джелаледдин Руми (1207–1263). Гацали защищал правоверие в борьбе с мутазилитами, но, по существу, он вовсе не правоверный, к экстатическим состояниям он, по-видимому, приближался на практике. Джелаледдина за его стихи прозвали «соловьем созерцательной жизни». Мистицизм требует духовного, аллегорического истолкования чувственных образов и выражений. Но метод духовного понимания всегда заводил очень далеко, и поучительно, что он многих всегда приводил к чистому рационализму. Духовное толкование отрицает историю, предание, нить откровения. Духовное толкование, затем, дает возможность видеть единое в совершенно различном – влагать такой же смысл в поэмы Гомера, Авесту и Веды, какой давался Корану. Отсюда, теория равенства религий и отрицание значения внешней стороны во всех религиях, следовательно, и в исламе. Ко всему этому приходили суфиты. Как практический отпрыск суфитской теории, являются дервиши (дервиш – персидское слово, значащее порог двери, отсюда – нищий, просящий у порога; ему соответствует арабское – факир от фукр). Это – монахи ислама. Они образуют ордена, которых теперь насчитывается до 70. У них есть монастыри, во главе которых стоят шейхи. У них особые одежды, знаки, уставы. Они поражают правоверных своими подвигами и упражнениями, часто носящими дикий характер. Они колют себе тело, глотают стекло, воют, вертятся, совершают дикие пляски. Понятно, что им приписываются способность предсказаний, сила исцелений, их молитвы и советы ставятся высоко. В России имеются вертящиеся дервиши в Бахчисарае.

Цветущее время ислама падает на средние века. Он не только тогда распространялся вовне по разным странам и народам, но процветал и внутри: он дал арабскую поэзию и арабскую философию. Затем, духовная жизнь в исламе пошла на убыль. Однако, движения в исламе, имеющие целью поднять его, вполне не прекратились. В Индии Акбар предпринял попытку объединить различные религиозные общества в религии Аллаха, которой стремился придать философский характер. Попытка не удалась, но смешение ислама с индуизмом теперь существует и имеются даже Аллах-упанишады.

В ХVIII столетии в Аравии возникло движение ваггабитов (по имени вождя Абд-эл-Ваггаба). Оно поставило своей задачей восстановить ислам Магомета, отвеять из него все приросшее и наносное – почитание святых и святынь, установить строгое исполнение требований Магомета. Движение это имело вначале большой успех и к концу ХVIII столетия распространилось на всю Аравию. Но фанатизм ваггабизма, ожесточенное разрушение памятников и куполов над могилами святых, вызывали движение и против него. В значительной степени, ваггабизм сокрушен Турцией. В Индии, куда он, было, проник, ему дали отпор английские войска. Гораздо важнее движение в шиитском исламе в Персии, начавшееся в XIX столетии и значительно разросшееся к настоящему времени. Оно носит имя бабизма. Имам у шиитов рассматривается как гражданский и духовный владыка не по избранию, или воле народа, но по воле Божией, и считается наделенным от Бога особыми полномочиями и силами. Но таким имамом может быть лишь имам законный. Цепь таких законных имамов оборвалась на двенадцатом махди. Он сносился со своими последователями не лично, а через доверенных лиц. Такое лицо носило имя баб (врата знания). Махди не умер, но исчез, т.е. перестал сноситься с верными через бабов. В 1844 г., некто, Мирза-Али-Магомет провозгласил себя пророком, бабом. Его учение представляет смесь каббалистических (мистическое значение числа 19), суфитских и коранических воззрений. Ко всему этому, он присоединил нечто гораздо высшее и сильное – гуманность. Он восстал против подчиненности женщины, против ношения ими покрывал, дал им право активной деятельности и, между прочим, пропаганды его учения, чем прославилась девушка Курат-эль-айн. Сначала секта не обратила внимания правительства, но, когда движение бабитов усилилось, и персы почувствовали, что оно грозит их государственному и социальному строю, бабитов стали преследовать, и сам баб был казнен. Но движение не умерло. Напротив, последователи баба стали устанавливать еще более широкие и либеральные принципы. Они провозгласили ихтихад (солидарность) и идтифак (единство) всего рода человеческого и отсюда вывели равноправность наций, полов и сословий. К Корану они охотно присоединяют Библию. Число культовых обязанностей сокращено. Сохранено обрезание. Молитва не регламентирована правилами. Но, разумеется, их практика не имеет такого идиллически возвышенного характера, да и в их устных и литературных сказаниях немало фанатического и суеверного. Столкновения шиитов и бабитов нередки, и нередко они принимают кровавый характер. Местные кровавые преследования бабитов происходили в 1903 г. Некоторые насчитывают бабитов три миллиона в Персии, два миллиона на Кавказе и склонны видеть в бабизме персидскую религию будущего.

Учение о том, что Махди (благонаправленный) не умер, соединилось у мусульман с верованием, что он снова явится в конце времен. Лже-махдиев появилось уже много. Они производили волнения и движения. Последнее такое религиозно-политическое движение возникло в 1881 г. в Донголе (Судане), Махдием объявил себя дервиш Мохамед-Ахмет. Движение продолжается до настоящих дней. Число всех мусульман на земном шаре не определено с точностью. Приблизительно, считают его равным 214.600 тысяч (из них – в Европе 7600 тысяч, в Азии – 121 м., в Африке – 69 м., остальные приходятся на Океанию). Ошибка здесь возможна на десятки миллионов. Замечательно, что ислам совсем не получил распространения в Америке.

При оценке ислама, нужно различать мораль Корана и мораль его последователей. Евангелие не ответственно за плеть и кнут, употреблявшиеся у христианских народов, так и Коран не ответственен за многое, практикующееся у мусульман. Коран заслуживает более упрека за свое богословие, чем за свою мораль. Во имя религиозно-благочестивых мотивов возвышая Бога, Коран чрезмерно унизил человека, его нравственное достоинство сводится к нулю, в Коране нет идеи человеческого богоподобия и возможности теснейшего богообщения. Между тем, человек тяготеет к бесконечному, и только во внутреннем интимном единении с бесконечным он может найти свое блаженство. Человеку недостаточно, чтобы Бог осыпал его Своими милостями, для того, чтобы быть блаженным, ему нужно быть в Боге. Христианское учение обещает это верным, оно говорит о боговоплощении. Христианская религия приобщает человека Богу в своем культе и обещает в грядущем вечное единение с Богом. Коран не знает ничего этого. Но, если в сфере нравственной, мусульмане ниже Корана, то в сфере религиозной, они, начиная с Магомета, нередко оказываются выше его: молитва, культ у них оказываются развитыми. В суфизме и институте дервишей, ислам, в противоположность деистической (обособленности человека от Бога), впадает в крайность пантеистическую (теорию отождествления человека с Богом).

При рассуждении о естественных религиях, вообще, ислам должно исключить, он слишком связан с религией, которую мы противополагаем прочим, как сверхъестественную, он слишком много взял из Библии и еврейских религиозных представлений, так что нам трудно определить в нем границы арабской самодеятельности. Поэтому, и рассуждение о значении ислама выделено в настоящем курсе и связано с самым изложением ислама. Естественные религии суть те, на которых не видно явного и бесспорного влияния Библии. О них далее и будет речь.

Первое, что поражает в них, это – отсутствие устойчивого и чуждого противоречий понятия о Божестве. Идеи единства, всемогущества и всеблагости не были чужды умам и египтян, и греков, и, однако, высказываемые отрывочно и случайно, они совсем отодвигались назад, в их наиболее распространенных богословских представлениях.

Они верили в богов и духов. У них были политеизм и полидемонизм. Политеизм представляет, что многие премирные существа (боги), образовали мир и управляют в нем течением явлений. Действительность представляет много несогласованного и противоречивого, это свойство мира смертных, люди древнего мира переносили на мир бессмертных. Однако, этические, логические и практические потребности должны были ограничивать произвол и вносить некоторый порядок в представления о небесных владыках. Во имя этических требований, египтянин, или грек, должен был стремиться идеализировать каждого бога, о котором размышлял или которого хотел почтить, но идеализировать бога – значит расширить и увеличить его свойства до бесконечности. Таким образом, один из многих богов, когда его свойства, силы, могущество, мудрость и любовь расширяют до бесконечности, становится единым Богом. Прочие боги, в сравнении с ним, не суть боги. Эта мысль ясно выражается во многих гимнах и вавилонских, и ведических. Но потом, предикаты бесконечности переносятся на свойства другого бога. À, так как двух бесконечных не может быть, то второй бог оказывается тождественным с первым. Отсюда, процесс слияния богов. Процесс размножения богов, состоящий в том, что отдельные свойства и функции бога превращались в особого бога, хронологически предшествовал процессу слияния, но потом оба эти процесса действовали совместно.

Логическое стремление к единству побуждало объединять различные, и даже противоборствующие божественные начала, не через слияние, а иначе. Уже с глубокой древности, видно, теологи стремились устанавливать связь и определять взаимоотношения между божествами. Систематизация божеств совершалась по двум принципам. Взаимоотношения божеств определялись по их происхождению и по тому, какое участие каждый из богов принимал в деле управления миром. Первый принцип породил теогонии. В основе их лежат положения о единстве существующего, о том, что все связано единой неразрывной связью, и о том, что Божественный мир, по отношению к земному, не есть какое-либо инобытие, а только высшая часть бытия. Все развилось из чего-то одного – хаоса, бездны, мирового яйца. Система богов – это ряд поколений, вышедших из единого. Люди произошли от богов. Земля – это, сравнительно, низшая часть существующего. Эта теория является, с одной стороны, пантеизмом, хотя это слово и не может быть приложено к ней в строгом смысле, с другой – иерархическим политеизмом. Эта теория естественно подсказывает вывод, что значение каждого из богов определяется его местом в ряду божественных поколений: Божества, ближайшие к началу – выше, ближайшие к людям – ниже по своему значению и могуществу. Но религиозная практика сильно расшатала эту теогоническую теорию. Образы древнейших богов заволоклись туманом и отошли куда-то вдаль, воображение создало представления об управлении мира богами так, что каждый заведовал или особой географической и этнографической областью, или особой группой явлений. Вселенная, по своим областям и свойствам, была поделена между богами, причем, более важное и более высокое, оказывалось, иногда, во власти богов вовсе не высших по происхождению.

Иерархический политеизм в своем развитии, по-видимому, мог бы привести к монотеизму таким образом. Первое начало всего, как все произведшее, должно было бы рассматриваться, как высочайшее и могущественнейшее. Анализ и размышление должны были бы приводить к мысли, что все происшедшее от первого божества стоит от него в безусловной зависимости, между первым богом и вторичными генерациями богов мысль должна была бы вырыть пропасть, первобог безмерно поднялся бы над миром, а второбоги приблизились бы к миру, к людям, приняли бы образы гениев и демонов. Так, по-видимому, должно бы было быть. Но история религий показывает, что было иначе, что древнейшие боги в сознании людей представлялись безличными, неопределенными, к ним не возносили молитв и от них не ставили в зависимость своей судьбы. Иерархический политеизм, который, по-видимому, должен был направлять мысль к монотеизму, в конце концов, направлял ее к пантеизму. Был еще путь, который, по-видимому, должен был тоже привести к монотеизму. Это путь практический. Служа, преимущественно, какому-нибудь божеству, служители этого божества легко могли поставить в исключительную зависимость от него всю свою жизнь и благополучие. Ревностное почитание одного бога могло вести к забвению и отрицанию других богов. Так и бывало. Так возвысились Амон, Атен, Набу, Брама. Но замечательно, что они не удержались на абсолютной высоте, и ни одна из естественных религий не превратилась в монотеистическую. В них почитался не бог, а боги.

Затем почитались духи. Духи – демоны – не то же, что боги. Боги выше мира, духи находятся в мире, они связаны с домами, реками, горами, они обладают могуществом, но, вообще, их назначение – служебное. В веровании в духов добрых, благодетельствующих семье, благополучию, довольству, здоровью, чадородию, находила себе успокоение потребность древнего человека в близкой и полезной помощи. Боги были высоко и далеко, между духами и людьми не мыслилось большого расстояния. Мир духов был чрезвычайно обширен. Но факт постоянных и, часто, неожиданных неудач, естественно, должен был привести к мысли, что кроме духов добродетельных есть и злые, и число последних может быть даже более числа первых. Полидемонизм всегда влечет за собою много суеверий. Суеверие, вообще, есть признание, что некоторые силы, явления, или действия, независимо от высшего Провидения, могут устроять наше благополучие или неблагополучие.

В религиях естественных трудно произвести разграничение веры и суеверия. Религии естественные представляют собою бессознательную замену Божественного откровения и Божественных заповедей человеческими измышлениями. На место веры, которой Бог требует от человека, человек ставит свое суеверие. С точки зрения теории, признающей все религии естественными, все содержание религий есть суеверие. Сущность религий, обыкновенно, есть факт Богообщения, но вера в это Богообщение, с рационалистической точки зрения, ошибочна, суетна, есть суеверие. Тот, кто признает, что есть религия Богооткровенная, не может рассматривать и все содержание естественных религий, как суеверие. Надежда на то, что Божественное управление все приведет к хорошему концу, мольба о помощи при несчастном начинании, не могут быть считаемы суевериями. Но в верованиях естественных религий имели большое значение магические действия и заклинания, в которых не было не только нравственного, но и, вообще, смысла. Знахари и жрецы, произносившие их, видно, не соединяли с ними никакого мистического и философского значения.

Странное и загадочное явление представляет собою эта вера в могущество слова. Может быть, она развилась на почве таких соображений. Могучему властелину достаточно сказать, чтобы другие немедленно поспешили исполнить его слово. Слова обыкновенных людей исполняют другие люди, слова богов исполняются сами собою. В сфере магии, заклинательные слова представляют собою приказание, которое один дух дает другому или другим, от него зависящим, и которое последние непременно исполняют. Знание заклинаний и уменье произносить их, приобретается не задаром. Те усилия, деяния, жертвы, благодаря которым человек приобретает знание заговоров, есть та дань, которую получает дух, подчиняющий, в заговорах, человеку, силу других духов. Наклонность видеть знамения или предзнаменования в тех или других явлениях, в своей основе, законна. Великое событие всегда имеет перед собою, предвещающие его, явления. Землетрясениям предшествуют легкие сейсмические явления. Смертельной болезни предшествуют болезненные припадки, мучительные сны. Кроме этих фактов естественных предзнаменований, и иные соображения могли направлять мысль к принятию веры в сверхъестественные знамения.

Боги предвидят будущее. Созерцая грядущие бедствия, они испытывают скорбь, и эта их скорбь выражается вовне, в явлениях природы, – затмится лик луны, неестественное смущение и волнение охватывает животных, и они совершают необычные действия, расстраивается естественный порядок – рождаются уроды. Бедствию, в той или другой частной области, предшествуют нарушение нормального строя или появление необычного в одной определенной сфере. Предзнаменования человеку посылаются неожиданно, без просьб и стараний с его стороны. Солнечное затмение, появление кометы внезапно поражали ужасом смущенные души. Но можно искать предзнаменований. Можно спрашивать богов о будущем. Оракулы были везде. Их спрашивали не только во имя личных интересов, но и во имя самого искреннего Богопочитания.

У богов должно узнавать – угодны ли им предприятия, намечаемые народом? Иначе, не только предприятие не будет иметь успеха, но и боги будут разгневаны. В истории развития гаданий, примет и магических обрядов обращает внимание на себя тот странный факт, что, при руководстве этими явлениями и действиями, люди стремятся не к выяснению высшей воли для добровольного подчинения ей, но, исключительно, к устроению своего благополучия вне моральных и даже религиозных интересов. Смысл заговора давно был забыт, между приметой и событием не видели никакой связи, для веры в те или иные формы гадания не имели никаких оснований и, однако, гадали, произносили бессмысленные формулы и отступали назад перед самыми невинными явлениями.

Идеалом религиозных людей всегда было Богоподобие. В сущности, ведь, и возможны для человека только два идеала – Богоподобие или скотоподобие. Или человек должен стремиться к тому, чтобы приобщиться к высшему бытию, или к тому, чтобы заглушить в себе самые эти стремления и удовлетворять только свои животные потребности. В древнейших религиозных сказаниях уже развивалась мысль о возможности для человека приблизиться к богам и принять участие в их бессмертии. Забота человека о Божестве на земле, главным образом, должна была выражаться в ревности о славе Божества. Идеальной задачей вавилонских и египетских монархов, было подчинить своим богам все земли и всех людей. Но идеальный строй обусловливается не одним почитанием богов. Имеются некоторые нормы, которые должны быть осуществлены. На земле должны царствовать порядок, правда, милосердие. Не может быть никакого сомнения в том, что египетский сановник, говоривший, что он был палкой (опоры) для слабых, мужем для вдовы, сыном для старца, был очень близок к пониманию правды десятословия. Но бесспорно, что между этим теоретическим пониманием и действительной жизнью было мало общего. Наиболее странным представляется не то, что существовали преступления с корыстными целями, а то, что существовало множество преступлений бессмысленных, не приносивших ничего, кроме вреда тем, кто их совершал – бесполезная жестокость, порождавшая озлобление и месть, утонченное мучительство. Откуда в человеке эта пагубная наклонность делать другим зло, не причиняя этим ничего, кроме зла, самому себе?

Древние видели могущество зла. Жизнь была полна бедствий и опасностей. Отношениями людей управляла сила, а не правда. Между добродетелью и счастьем далеко не всегда было соответствие. Были ли безусловно блаженны сами боги? Нет, в борьбе со злом, если они и выходили победителями, то нельзя сказать, чтобы эти победы для них ровно ничего не стоили. Особенно это ясно выражено во всеобще распространенных мифах о гибели цветущего бога добра от бога зла. Для этой гибели представлялась аналогия в засыхании летом весеннего цвета. Физическим явлением воспользовались, как символом события, имевшего место в нравственном мире, и приурочили воспоминание события к окончанию весны. Но собственное сердце, опыт, надежды говорят человеку, что добро не может погибнуть совсем, что в мире имеется перевес добра над злом, что торжество зла может быть лишь временным, преходящим. Отсюда – воскресение бога. Это – вторая радостная половина события. Она опять находит себе аналогию в природе: жизнь в природе всегда торжествует над смертью. Вследствие этого, праздник воскресения природы становится праздником воскресения бога. Однако, этот праздник воскресения в языческих религиях не является праздником полного и окончательного торжества добра. Воскресший бог не овладевает безраздельно миром, его снова ожидают борьба, столкновения, опасности. Идеи окончательного и всеобщего торжества добра – нет. Но за всем тем, в этих мифических сказаниях, где моральные и натуралистические элементы перепутаны до неузнаваемости, нельзя не усматривать некоторой пророческой аналогии событию воскресения Христа, благодаря которому все доброе в человечестве, безусловно восторжествует над злом. В неясной и запутанной форме, эти сказания, однако, давали надежду народам, что могут совершиться события, в которых добро восторжествует еще решительнее над злом, чем Адонис над своим противником, или Озирис над Сетом. В этих сказаниях наиболее проницательным из древних, может быть, подсказывалась мысль, что торжество зла не может быть действительным, и что, чем более оно имеет внешнего успеха, тем менее заключает в себе внутренней силы, в момент его видимого, наибольшего торжества – момент смерти благого бога, могущество зла, в сущности, становится совершенно призрачным. Когда зло поражает смертью бога жизни, то оно не только не уничтожает жизни, но оно достигает того, что бог жизни становится владыкою и смерти; то, что уже умерло, как бы, погибло, через этот акт божественной смерти снова приобщается к жизни. Все приобщается к благому богу, происходит совершенное торжество добра.

Взаимоотношение между Божеством и человечеством устанавливается в культе. Можно отрицать разумность тех или иных форм культа, но тот, кто отрицает культ вообще, отрицает и религию вообще, потому что религия есть Богообщение, а акт общения человека с Божеством есть культ. Внешняя сторона культа, конечно, не служит прямым выражением его внутренней сущности. Богатые и сложные формы культа не говорят еще о факте действительной близости народа к Богу, но свидетельствуют, во всяком случае, о сознании нужды в Боге – нужды, может быть, и неправильно истолкованной, и неразумно удовлетворяемой, но, во всяком случае, нужды духовной, которая может существовать только у духовно живого народа. Культы древних религий, во всяком случае, свидетельствуют о глубокой и живой религиозности.

Естественные религии представляют нам множество вещественных памятников культа: гробницы, храмы, идолы, религиозные реликвии. Гроб всегда говорит о связи живого человека с умершим.

Храм говорит о связи человека с Божеством. Инициатива этой связи может лежать или в человеке, или в богах. Человек может выбрать место для общественного культа, воздвигнуть на нем храм, своими молениями освятить его. Здесь начинание принадлежит человеку, но может произойти и иначе. Особое знамение может заставить человека признать место святым и избрать его для совершения священнодействий. Здесь уже святостью места освящается сам человек. Избрание места здесь принадлежит Божеству, а не человеку. Это различие в инициативе, как его представлял древний человек, кажется, может выяснить взаимоотношение идола и фетиша, о котором много велось и доселе ведутся споры.

Фетиш – это предмет, в котором человек, по тем или иным соображениям, признал особое присутствие божества.

Идол – это символ божества.

В глубочайшей древности, символы богов были просты и условны. Затем символы усовершенствовались, их постепенно приближали к тому, символом чего они служили. Процесс закончился появлением художественных скульптурных произведений. Таким образом, идол не есть усовершенствованный фетиш, а есть усовершенствованный символ. Но человеку свойственно думать, что в том, что он провозглашает символом Божества, может утвердиться особое присутствие Божества. Отсюда, идол может, будучи символом, вместе с тем, стать и фетишем. Идол или фетиш – это посредствующие пункты, через которые боги и люди вступают во взаимоотношение между собою. Фетиши суть предметы, указанные богами, для такого взаимоотношения, а идолы – предметы, сделанные для той же цели людьми.

Богам посвящались праздники и приносились жертвы. Теперь получила широкое распространение теория, согласно которой жертва – это обед для богов, в буквальном смысле слова. Пытаются отнять всякий моральный смысл у жертвы. Это воззрение, безусловно, несправедливо. Не имеется памятников, в которых все дело поставлялось бы в баране или овцах. Видно, что везде ценилось усердие приносящего. Жертва царя, конечно, всегда была богаче жертвы бедняка, но она далеко не всегда была приятнее последней. Жертва была показателем усердия и благочестия, приносившего лица, и, чем она была богаче, тем, понятно, приятнее для богов, но не сама по себе была приятна ее доброкачественность, а в связи с тем, кто ее приносил. Богач, приносивший барана, когда мог принести вола, был менее угоден богам, чем бедняк, приносящий голубя. Богам нужна была не жертва, а благовоние жертвы. Это благовоние обусловливалось не приношением, а настроением приносившего. Жертва представляет собою наиболее усиленное обращение к Божеству. Но, вообще, всякое обращение предполагает собою веру, что Божество может на него отвечать. Во всех религиях выражается мысль, что между Божеством и человечеством возможно общение, возможен союз. Религии утверждают гораздо большее, – что этот союз необходим для человечества. Но, если он необходимо должен быть, то значит, он и есть. Однако, те религии, изложение которых было предложено, не могут быть рассматриваемы, как действительное выражение этого союза. В них нет единого живого, всемогущего и всеблагого Бога, нет главного члена союза, осуществлением которого является религия. Где же исповедуется этот истинный Бог? В религии, предлагаемой Библией.

Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге.

1Ин. 4:15

Евангелие рассказывает нам, что, некто, из начальствующих, спросил однажды Иисуса: «Учитель благий, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» (Лк. 18:18). Вопрос этого, не названного Евангелием, человека есть вопрос, который всегда был и всегда будет важнейшим для человечества. Что мне делать, чтобы я стал счастливым? что мне делать, чтобы на земле было счастье? Все вопросы, занимающие человечество, как в фокусе, соединяются в этих кратких и простых вопросах о счастье. Человечество не обладает счастьем, и человечество должно обладать им, вот два положения, которых никто не оспаривает, и которыми все руководятся.

Что на земле много несчастий, бедствий, страданий, что самому счастливейшему из людей приходится переживать горькие и тяжелые минуты, это не требует доказательств. Но может ли этот бедственный строй жизни смениться строем счастливым? Этот вопрос нуждается в выяснении и положительный ответ на него – в обосновании. В деле устроения земного благополучия, законно приписывают великую роль науке, культуре: она подняла экономическую производительность земли, она содействовала урегулированию человеческих отношений, развитию благородных интересов и возвышенных наслаждений, она дала возможность удовлетворения многим духовным и телесным потребностям, и нуждам человека. Дав много в настоящем, она обещает еще больше в будущем. Но люди науки должны признать, как несомненное, что счастья человечеству наука не даст. Наука, в том смысле, как ее, обыкновенно, понимают – наука положительная, не знает никакого иного мира, кроме земного и не представляет себе никаких иных условий существования, кроме настоящих. Все в мире, как выяснила эта наука, возникает, развивается, разрушается и умирает. Этому закону необходимо подчинен и земной мир. Земля некогда возникла; теперь человечество, населяющее землю, находится в периоде развития. Отдельные народы вымирают и исчезают с арены истории, но, в общем, человечество идет вперед. Было бы, однако, более, чем наивно думать, что это движение вперед будет продолжаться вечно. Разнообразные факторы постепенно уничтожают возможность жизни на земле, и, как ни медленна их деятельность, она, будучи непрерывной, достигнет своей цели – превратит землю в могилу, и, наконец, разрушит и землю. Но, если это так, то у деятельности человечества отнимается жизненный импульс – целесообразность. Эта деятельность становится подобной деятельности евангельского богача, собиравшегося строить для себя житницы и дома в то время, как к нему приближалась смерть. Человечество не овладеет счастьем, хотя, может быть, в течение тысячелетий благополучие его будет все увеличиваться. За периодом расцвета начнется период упадка, а затем наступит царство тьмы, холода и смерти. Может быть, период умирания человечества будет продолжительным и ужасным. Но нет нужды заранее рисовать себе картину этого будущего разрушения мира, несомненный факт, что он будет разрушен, выясняет нам, что человечество не овладеет счастьем. Наука, в ее практических приложениях, будет все более и более в состоянии устранять условия, неблагоприятные для жизни человека. Она поможет создать наилучшие формы общежития, при которых наименее будет стесняться свобода человека и наиболее будет охраняться его личность. Наука увеличит производительность земли, усовершенствует и умножит, всякого рода, производство, поможет распределить блага земли и культуры наилучшим образом, наука ослабит болезни и страдания от болезней. Но, во-первых, наука никогда не достигнет ни в одном из родов своей деятельности идеального предела – никогда не будет идеального государственного устройства, идеальной агрономии, идеальной медицины. Никогда не исчезнут страдания и недовольство. Во-вторых, наука никогда не будет в состоянии предвидеть всех случайностей, приносящих несчастья. Аэролиты будут падать с неба и будут убивать людей. Смерчи и землетрясения будут существовать. Дети не будут рождаться стариками и при самом тщательном присмотре будут становиться, порой, жертвами своей неопытности и неосмотрительности. У самого благополучного человека всегда будет совершенно законным опасение, что случайность может всегда расстроить его благополучие. Но мысль о возможности несчастья, или страх несчастья есть уже несчастье. В-третьих, самый идеал, к которому стремится наука – все взвесить, измерить, урегулировать, намечает условия счастья, но не самое счастье. Счастье человека – в самом человеке, в его настроении. Евангелие говорит: «царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21). Такое настроение может явиться результатом гармонии между человеком и окружающим его миром, между идеалами и целями человека, и имеющимися у него средствами для их достижения. Позволительно думать, что положения науки отрицают возможность такой гармонии. Человек хочет овладеть истиной. Наука говорит, что он никогда ею не овладеет, что он может познавать и будет познавать только явления и законы их связи или последовательности. Человек ищет неизменно устойчивых нравственных законов, которые бы определяли его деятельность. Наука не может дать оснований для нравственной деятельности и не имеет оснований утверждать, что нравственный закон есть нечто, чему я должен безусловно подчиняться. Почему я должен любить брата моего? Почему я не должен красть, убивать, если мне представляется возможность делать это безнаказанно? На такой простой вопрос наука не дает и никогда не даст ответа. Таким образом, наука не даст человеку принципов для деятельности и отрицает для человека возможность достижения идеалов. В самом лучшем случае, наука, культура в своем наивысшем развитии, могут создать только формы жизни, при которых удобно быть счастливым, но не могут дать счастья.

Счастье есть счастливое настроение, настроение довольства, или высшей радости, счастье есть удовлетворенная любовь. Наука не знает рецепта для такого счастья. Жизнь выработала его. В любви друг к другу, в делах любви, в любви к истине, к добру, к красоте люди находят, сравнительно, наибольшее счастье. Но, анализирующий разум, требует, чтобы счастье было разумным. Разумны ли, встречаемые нами в жизни, типы счастья? Разумно ли служить униженным и угнетенным? Может быть, лучше бы было, если бы все слабое было уничтожаемо, тогда сильные смелее и скорее двигались бы вперед по пути культуры? Разумна ли наука, исследующая проблемы, не имеющие практического значения? Ведь знание ассирийских форм жизни не поможет нам улучшить нашу жизнь. Разумно ли наслаждение красотой – музыкой, поэзией? Может быть, Шекспир и Пушкин – вздор и «сапоги выше Пушкина»? Наука не может выяснить нам разумности наших эстетических стремлений, нравственных потребностей и, особенно, поучительно, что наука не может нам выяснить разумности науки.

Религия оправдывает науку, оправдывает наше тяготение к доброму и прекрасному. Все религии говорят, что человеческое понимание добра не есть что-либо случайное или условное, что законы добра установлены Божеством или богами, и что они неизменны и вечны, и что эти законы Божество возвещает людям в своих откровениях через избранников, и в совести человеческой, которая, однако, может повреждаться, как повреждается и человеческий разум. Религии освящают попытки людей установить добро и правду, и освящают стремления людей в искании истины. Истина у Бога и, стремясь к Богу, люди идут к истине. Религии говорят, что, кроме этого мира чувственного, есть иной мир, сверхчувственный, что человеческий дух может жить в этом ином мире, и что там он может достигнуть тех идеальных целей – торжества добра, познания истины, к которым инстинктивно стремится в мире настоящем. Так религии объясняют и оправдывают идеальные стремления человечества.

Верующие христиане называют свою религию сверхъестественной, остальные религии – естественными. Неверующие люди признают неправильным такое противоположение. Но, ведь, во всяком случае, позволительно противополагать одну религию другим религиям, как одну нацию противопоставляют другим, своеобразный язык – другим языкам. Имея в виду законность такого противоположения, должно указать, что, так называемые, естественные религии, в конце концов, не удовлетворяют человека, и что в наиболее высокой из них – в буддизме – ясно выражается сознание невозможности найти людям удовлетворение или счастье. Изучение естественных религий открывает, что во всех них то, что мы называем злом, считается необходимым ингредиентом существующего. Мы находим в этих религиях сказания о золотом веке в прошедшем, предсказания о наступлении золотого века в будущем, описания элизия – блаженных островов, рая. Но все эти сказания, предсказания и описания изображают, в сущности, нам наш земной мир. В них нет мысли о том, что теперь зло присуще человеку по природе, и что требуется радикальное перерождение человека для того, чтобы стать ему гражданином царства добра. Далее, в их блаженных царствах, блаженных и божественных мирах признается существование борьбы, споров, недоразумений, преодоления препятствий, ошибок. Но всякая борьба заключает в себе элемент страдания. Таким образом, тот высший мир, который, как идеал, указывают эти религии человеку, является, в сущности, и не святым, и не блаженным. Очевидно, для того мышления, которое создавало эти религии, мир без греха и страдания был непредставимым. Буддизм сознал немыслимость для человеческого ума мира без греха и зла, и отсюда, сделал вывод, что, раз человеческая мысль не может представить такого мира, то, значит, такой мир и не существует. Если же зло и страдание неуничтожимы в мире, то мир есть зло, бытие есть страдание, жизнь мира слагается из страданий, живущих в нем, тварей. Этому страданию нужно сострадать и стремиться угашать его, но угашать страдание – значит угашать жизнь. Должно стремиться к небытию, угашая в себе стремление к бытию. Через уничтожение желания жизни, уничтожится жизнь.

Этот вывод должно признать строго логичным, если зло действительно необходимо, для существования мира. Этот вывод и пытались научно защищать и оправдывать философы пессимисты XIX столетия. Опровергнуть этот вывод никогда не удавалось естественной человеческой мысли. Все философские попытки оправдать существующий строй мира, сводились к рассуждениям, что зло в мире, так себе, небольшое зло, что его можно не считать злом. Но, едва ли, когда несчастье постигало тех, кто так рассуждал, они находили утешение в своих рассуждениях. Только одна религия, которую мы, христиане, называем богооткровенной, говорила, что зло есть зло, что участь человека на земле плачевна, потому что проклята земля в делах его, но, что это зло есть случайный и преходящий элемент в существующем, что изначала зла не было, все было «добро зело», что всегда существовало и будет существовать царство Божие, куда зло не может приблизиться, что в конце времен и наши земля и небо преобразуются так, что на них будет жить лишь правда, и что участниками этого царства правды станут все те, кто алкал правды.

В вопросе о происхождении мира и происхождении в нем зла, все религиозные и философские учения должно противополагать библейскому. Как это не может показаться странным, но это – несомненная истина, что, в принципе, древние религиозные учения и новейшие научные гипотезы об образовании мира содержат в себе одну и ту же мысль, что мир, путем преобразований и развития, вышел, по законам необходимости, из каких-то могучих, стихийных, неупорядоченных начал. В религиях греческой, египетской, финикийской, вавилонской, ведической, современной японской – везде представляется, что от каких-то высших начал порождались боги, духи, которые потом породили мир. В научных гипотезах представляется, что сначала был хаос – нечто неупорядоченное и трудно определимое, и из этого хаоса, по законам необходимости, образовался космос – мир упорядоченный и благоустроенный. Как в сказаниях древних, так и в гипотезах новых видны одни и те же руководящие начала, и одни и те же наблюдения. Человеку присуща мысль о единстве существующего. Все и выводится из одного. Далее, человеку присуща мысль законосообразности совершающегося. Происходит то, что должно произойти. Поэтому, стараются представить, что все то, что произошло, должно было произойти. Наконец, люди наблюдали и наблюдают в мире процесс развития, прогресса, поэтому, и историю богов, и историю мира они представляют, как историю развития. Если то, что существовало в начале всего, назвать Богом, то получится, что все, по необходимости, вышло из Бога или что Бог, так сказать, вышел из Самого Себя и образовал мир. Такое воззрение называется пантеизмом (всебожием), потому что по нему выходит, что все есть Бог. Такой взгляд на существующее, как, по необходимости, вышедшее из первоначала, принимается всей естественной человеческой мыслью, это взгляд всеобщий – в естественных религиях, философии и науке. И, однако, этот взгляд совершенно несостоятельный, и несостоятельность его открывается из того, что он никем и никогда не был, и не может быть проведен последовательно. Во всех своих отношениях к окружающему, люди руководятся принципом оценки, – одно у них лучше, другое – хуже, одно представляет высшую стадию, другое – низшую, одно нужно уничтожать, другое – умножать. Не все, что существует, должно существовать, и, наоборот – многое, несуществующее, должно быть вызвано к жизни. Это – начала, которыми руководятся люди. Теперь говорят о переоценке ценностей, о том, что прежние оценки были неверны. Не будем спорить о том – верны они или не верны, но всякая переоценка предполагает собою признание принципа оценки. Но признание принципа оценки есть отрицание того, что все совершается по необходимости. Так, у большинства древних народов, у многих некультурных народов настоящего времени и у самых культурных современных людей, отказавшихся от исповедания христианской религии, теоретический принцип и практический оказываются в противоречии: своими делами, которыми управляет принцип различения доброго и злого, они доказывают суетность и ложность своей веры, отрицающей различие между добром и злом.

Только та религия, которой наставляет Библия, устраняет это

противоречие, Библия, как и все религии мира, говорит, что мир исшел от Бога, но не по необходимости. Бог создал мир, мир пребывает в Боге и вне Бога не может быть, но связь между Богом и миром есть связь свободы, а не необходимости, Бог мог и создать, мог и не создавать мира. Этой идеи божественный свободы нет ни в одной религии, кроме той, которая преподается нам Библией. Но рядом с этой идеей, Библия утверждает другую, до которой едва ли когда-либо мог дойти человеческий ум, хотя истинность ее всегда чувствовалась человеческим сердцем. Свободно создав мир, Бог создал мир свободным. Мир не есть только механизм, функционирующий тысячелетия с безнадежной правильностью. Нет, одушевленные твари мира наделены свободой, способностью творческой. Подобно тому, как Творец создал мир, они могут создавать самих себя, усовершать себя в добре или отступать от добра. Это создание тварей свободными есть, с одной стороны, проявление высочайшего всемогущества, с другой есть отречение от всевластия. Твари могут сами создавать себе законы своего поведения. Таким образом, наряду с законами божественными, в мире могут действовать иные законы – небожественные, или даже противобожественные. Творцов оказывается много, и отсюда, открывается возможность, сравнения и оценки продуктов их творческой деятельности.

Все человечество всегда сознавало себя свободным, но, когда люди стремились истолковать мир, они усердно старались забывать об этой свободе, они даже писали и пишут целые трактаты о том, что ее нет. Правда, это странное учение о необходимости всего совершающегося, никто не мог провести последовательно, и в древности, рядом с судьбой и необходимостью, стояли ответственность и угрызения совести, остаются существовать эти нравственные принципы и душевные состояния рядом с законами необходимости и ныне. Только в религии Библии, как учении божественном, нет противоречий: человек, как существо свободное, может следовать законам божественным, может принять принципы, противные божественным. Очевидно, в последнем случае он окажется в противоборстве не только с Богом, но и с миром, так как законы мира суть законы божественные. Библия и говорит нам, что первые люди отступили от путей, указанных Богом, и пошли своими путями, через это они оказались в разладе, прежде всего, с Богом, а затем – с миром, и, наконец, и сами с собою.

Отступление от путей Божиих, выражаясь внешним разладом, вместе с тем, было внутренним растлением, язвою, болезнью.

Однако, это отступление не было радикальным. Усвоив своей природе злые и неразумные стремления – всякий может на себе убедиться, что такие стремления свойственны нам по природе, – люди имеют и хотят развивать и стремления добрые. Многим всегда было присуще сознание и убеждение, что нужно осуществлять не свою волю, но волю Божию. Это стремление и есть религиозная деятельность людей. Библия дает нам определение религии, как союза Бога с человеком. Никакое другое определение не выясняет нам ярче высокого достоинства человека. Как существо свободное, человек может располагать собою, как угодно. Он может содействовать гармонии мира, исполняя волю Божию, может стремиться разрушать эту гармонию, сея зло. Союз Бога с человеком – религия – состоит в том, что человек стремится исполнять Закон Божий, а Бог дает человеку силы для осуществления этого стремления. В религиях естественных и даже в религиях, заимствовавших почти все свое содержание от религии богооткровенной, как, например, в исламе, нет мысли о возможности союза между Богом и человеком. Естественная прямолинейная мысль, исходя из своей лилипутской арифметики, что Бог есть бесконечность, человек – конечность, что конечность, в сравнении с бесконечностью, есть ничто, эта мысль выводила, что человек есть совершенное ничтожество в сравнении с Божеством, что Божество может, так сказать, тешиться над человеком. А человеку суждено быть только игрою высших сил. В мифах, например, об Эдипе, нам и представляют, как человек пытается избежать каких-либо определений судьбы, и как судьба с жестокой иронией попытки человека бежать от ее определений, обращает в свою пользу, так что, именно, благодаря им, исполняются ее определения.

В Библии нет идеи ни древней судьбы, ни новой научной необходимости. В этой книге раскрывается иная идея – идея воспитания Провидением свободного рода человеческого. И опять этой идеи, такой простой, такой естественной, мы не найдем ни в древних религиях, ни в древней философии, можно сказать короче: не найдем нигде, кроме Библии, так как те мыслители, у которых она встречается, заимствовали ее из Библии. Человечество, как совокупность свободных существ, всегда распадалось и будет распадаться на фракции. Одни люди ищут союза с Богом, другие бегут от Него, третьи всю жизнь колеблются между Богом и мамоной, добром и злом. Богом устроен мир так, что все может развиваться и усовершаться лишь постепенно. Нельзя одним усилием воли подняться на вершину добродетели, нельзя сразу ниспасть и в бездны порока. Библия и представляет нам, как человечество, именно, ветвь, оказавшаяся в древности лучшей в человечестве, воспитывалась нравственно в течение многих веков.

Неверующие люди думают и часто высказывают, что Библия, будто, внушает человеку крайнее самомнение, что люди, руководясь ею, думают, что все создано для них, что человек – венец создания. Считая такой взгляд неправильным, неверующие люди разъясняют, что не для человека все создано, – что цветы цветут для привлечения насекомых, благодаря которым они оплодотворяются и которые от них получают мед. Такие детски-наивные разъяснения можно найти в сочинениях ученых, считающихся авторитетами века. Очевидно, эти ученые не осознали даже той простой истины, что премудрость, если она Божия, в том и должна выражаться, чтобы разнообразные благие цели достигались самыми простыми средствами или даже одним простым актом, как цветение цветка. Но главное – эти ученые не замечают, что крайнее самомнение внушила человеку современная наука и никто, кроме этой науки. Наука не открыла, и не знает никого и ничего выше человека во вселенной: человек есть высший разум, какой только знает наука. Природа сильнее человека, но природа есть сила слепая, стихийная, бессознательная; человек есть сила разумная, сознательная. Единственный разум, который действует на земле, есть разум человеческий, кроме него действуют лишь инстинкты животных и слепые стихии. Человек выше всего, вот, что говорит наука. Но, будучи выше всего в настоящем, человек, согласно той же науке, ничто в будущем: человек уничтожается со смертью. Удел человека, как и собаки, как и цветка, благоухающего для привлечения насекомых, есть полное уничтожение, небытие. Можно сказать, реально (в действительности, в настоящее время) – положение человека весьма высоко, идеально, – в своем назначении (в конечной цели, в будущем), оно – крайне низко. Человек – калиф, но только калиф на час. Совершенно другое говорит Библия. Реальное положение человека крайне печально, идеальное назначение человека бесконечно высоко. Теперь человек жалок: земля проклята в делах его, женщины в болезнях рождают детей; голод, болезни, несчастия, нестроения преследуют человека. Но наиболее печально то, что он сам есть олицетворенное нестроение и раздвоение, он понимает, что хорошо, добро, и делает зло, он подчиняется бессмысленным страстям, бессмысленным зависти, злорадованию. Вот почему один из лучших людей ветхого завета говорил: «в беззакониях зачат я и во грехах родила меня мать моя», и один из величайших праведников нового завета свидетельствовал о себе: «доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». Но идеально, человек имеет бесконечную цену. Он должен быть образом и подобием Божиим. Люди должны быть святы, как свят их Бог; должны быть совершенны, как совершен Отец их небесный. Отношение Божества к человечеству определяется не тем, что оно есть, а тем, чем оно может и должно быть.

К своему идеальному назначению, человечество направляется Провидением, направляется свободно и постепенно. Свободно: Провидение ведет ко спасению лишь тех, кто хочет идти. Блаженный Августин, разъясняя это, говорит, что Бог мог создать нас без нас, но спасти нас без нас не может. Всемогущество Божие создало мир, но его всеблагость никогда не отнимает у разумных тварей мира свободы, которая была им дана изначала. Бог мог бы всех грешников превратить в невольных праведников, но царство Божие должно состоять из тварей свободных, а не из рабов. Направляя людей к спасению свободно, провидение направляло их постепенно. Божественные заповеди давались до Ноя, даны Ною, затем, Аврааму, затем, дан закон через Моисея, далее, дано одухотворенное истолкование закона через пророков. В древнейший исторический период, человечество распадалось на племена совершенно некультурные, неспособные к восприятию религиозной истины и на племена, сравнительно, культурные, но извращенные и развращенные, у которых приносились человеческие жертвы и существовали оргиастические культы. И вот, из народов мира был избран народ, сравнительно, наилучший, в котором, хотя было много и жестоковыйных, и с необрезанным сердцем, но всегда было много и таких, которые не преклоняли колен перед Ваалом, т.е. не уклонялись от служения Богу истины и правды.

Чудо есть явное действие Божественного Провидения. Те, кто не верит в чудеса, не могут допустить, чтобы евреи с древнейших времен содержали веру в единого Бога – Творца и Промыслителя. Ни один народ древности не имел такой веры. У них были иерархии богов, которые порою возводились к единому высшему принципу. Но этот принцип представлял собою нечто безжизненное, бессодержательное, из него исходило все бытие, но сам он оставался где-то позади бытия. Таков у большинства семитов принцип Илю. И замечательно, что это учение о нуле, из которого исходит бесконечность, есть общее у естественных религий, философии и новой науки. Хаос, случай, естественный подбор, вот – слова, которыми хотят истолковать величественный строй мира. Библия говорит о Боге Отце и представляет, что племя Авраама содержало в Него веру за две тысячи лет до P. X. Как это могло быть? Как евреи могли додуматься до такого представления? Естественным образом этого, конечно, быть не могло, но, так как, по мнению неверующих, сверхъестественного не существует, то значит, этого и не было, значит, и евреи не верили в единого Бога, а имели такую же веру, как и окрестные народы. От евреев мы получили ветхий завет – собрание книг, безусловно единственное в своем роде. Во всех этих книгах и на всех этих страницах, несомненно, написанных до P. X., утверждается, что нет Бога кроме Единого, что Иегова, сделавший евреев Своим избранным народом, есть Бог вселенной, что все, безусловно, подчинено Его власти. И еврейский народ в этой книге представляется вовсе не особенным народом, а только незначительной ветвью среди народов, всех, имеющих общее происхождение, и всех братьев по крови. В естественных религиях нет идеи единства человечества, обыкновенно, каждый народ приписывал себе высшее происхождение, и в естественных религиях нет идеи единства управления миром Единым Богом. Неверующие ученые говорят нам, что ничего этого нет и в Библии, что и там нет мысли о единстве человечества, что и там в древности было многобожие и разные языческие культы. В историях религий не выделяют религию евреев, а, обыкновенно, отводят ей скромное место среди семитических религий, как их частный вид, стараются показать, что религия евреев такая же, как и другие древние религии. Разум приносится в жертву в этих рассуждениях. Позволительно думать, что, рассуждающие так, стараются сознательно заглушить и свою совесть. Ведь вздорность того, что они говорят, находится, вне всякого сомнения. Библию может читать каждый. Пусть всякий читает в каких угодно рационалистических, лишь бы, мало-мальски, верных переводах, он никогда не найдет там учения о многобожии, о Иегове – национальном Боге огня и войны. И, однако, ему говорят, что такое учение в Библии есть. Единственный аргумент тот, что оно должно быть, что все народы начинали с нелепых религиозных представлений, евреи – народ, следовательно, и они тоже некогда исповедовали нелепости. Что среди евреев были люди, исповедовавшие нелепости, об этом нам говорит Библия. Но, свыше, евреям была сообщена истина, и лучшие из евреев содержали и хранили эту истину для лучших людей всего человечества.

Были попытки естественным образом объяснить существование единобожия у евреев. Такую попытку сделал Ренан. Он развил теорию, что единобожие свойственно духу семитов. Эта теория разбивается о тот факт, что семиты, кроме евреев, в древности исповедовали многобожие, что среди самих евреев сильна до последних веков пред P. X. тенденция к многобожию, что Библия представляет нам ряд особенных мер, употреблявшихся для сохранения истинного богопознания среди евреев. Но, за всем тем, самая попытка объяснить факт, не может быть нами осуждаема. Пусть вслед за Ренаном такую попытку предпринимает Морис Верн и затем другие, мы будем исследовать и оценивать их соображения. Другое дело: попытка, вместо того, чтобы объяснить факт, отвергнуть его. Факт несомненен, и, однако, мы видим попытки многих неверующих ученых отвергнуть его. Они противоречат друг другу и, что особенно поучительно, у каждого можно найти самопротиворечия (для образца можно указать на статью Валетона о еврейской религии в курсе по истории религий Шантепи де ла Соссэй) и, однако, они продолжают переть против рожна и утверждать, что единобожие евреев позднего – хотя все-таки они должны сознаться – неведомого им происхождения. Юм, и многие неверующие в Божественный Промысел, определяют чудо, как нелепость, невозможность. Отрицать факт вопреки очевидности, не достигая этим отрицанием никакого блага ни для себя, ни для других, отрицать факт вопреки очевидности, будучи существом разумным и поставив своему разуму задачу научного исследования истины, есть нелепость. Можно согласиться с Юмом, что это есть чудо, но это чудо – диавольское. Род таких чудес, характеризующихся признаком нелепости, велик. Каждый может убедиться в этом, присмотревшись к себе и к окружающим.

Например, естественно стремление человека владеть теми или другими благами, но противоестественно, противоразумно и противопрактично стремление человека к тому, чтобы другие не владели теми благами, какими владеет он. Пусть у меня не будет того-то, лишь бы этого не было у такого-то. Вот – стремление, чисто дьявольское, оно заключает в себе чистое зло, без всякой примеси безобидной радости и удовольствия. Однако, такое стремление существует. И подобные противонравственные, противорелигиозные стремления существуют и, смешиваясь со стремлениями благородными, соединяя ложь с истиной и прикрывая последней первую, они являются могучими рычагами в темных сторонах жизни.

Эти рычаги действовали и в истории израильского народа. На общий ход этой истории определился не ими и даже не лучшими человеческими соображениями, а Провидением. На три периода можно разделить религиозную историю евреев.

Период странствования от Авраама до Моисея. Начавший образовываться народ, в своем движении от Евфрата до Нила и потом обратно к Иордану, вступал в сношения со всеми, существовавшими тогда, культурами – вавилонской, финикийской, хеттейской, египетской. Без сомнения, еврейский народ мог многое и воспринять от этих культур. Библия представляет, – этого не видно ни на каких других памятниках, – что в ту эпоху и кроме евреев существовали племена и семьи, содержавшие истинное богопознание и богопочитание. Вера еврейского народа не была пока исключительною, и еврейский народ не поставлялся в исключительные условия. Но, мало-помалу, в окрестных народах сверхъестественное откровение вытеснялось самоизмышленными заповедями. Со всех сторон евреев окружал только религиозный соблазн. Тогда еврейский народ по божественному повелению обособляется от других народов. Это – период обособления.

Суровые законы крайне затрудняют ему сношения с иноплеменниками, которые часто в религиозно-нравственном отношении становились для него петлею и сетью. Еврейский народ выделяется из всех народов, чтобы стать полезным всему человечеству. Когда истины веры и нравственности прочно утвердились в лучших элементах этого народа, наступил третий период – рассеяния.

Евреи расселяются по всему миру, и Библия дает указания, что с их верованиями знакомились различные народы, и, порою, лучшие среди этих народов усвояли их себе. В этот период ясно и твердо было установлено положение, что все народы должны привестись к почитанию Иеговы – Бога Израилева.

Так представляет Библия историю еврейского народа. В какой еще истории, написанной до P. X., какой историк изобразил процесс постепенного роста и развития религиозного дела? Весь процесс представляется направляющимся к тому, чтобы совершилось спасение человечества. Со стороны человеческой, условием устроения этого спасения является исполнение закона, со стороны божественной – ниспослание Спасителя. Религиозно-нравственная сущность закона выражена в десятословии – в десяти заповедях. Эти заповеди были у грубого, некультурного народа за полторы тысячи лет до P. X., и теперь, почти две тысячи лет спустя после P. X., культурнейшие христианские народы не находят ничего лучше, как учить по ним своих детей началам веры и нравственности. Заповеди эти известны всем. Все в них веет божественностью. Отмечая принцип постепенности, в деле водительства рода человеческого Провидением, поучительно отметить, как этот принцип выступает в святом десятословии. Заповеди делятся на два разряда: заповеди об обязанностях к Богу и заповеди об обязанностях к ближним. Заповеди первого рода располагаются таким образом. Прежде всего, от человека требуется признание существования Божия, чтобы он признавал, что есть единый Бог. Такое признание для тех, кто близко ощущал и видел божественное веяние или, по крайней мере, проявление божественной силы, не трудно. Затем, поставляется новое требование, чтобы у евреев не было иных богов кроме одного. Это требование исполнить гораздо труднее. Богов много. Можно ведь и науку сделать своим богом, можно провозгласить культ красоты. Но это требование только отрицательное. Далее, ставится требование, гораздо более тяжелое. Имя Божие не должно быть употребляемо всуе, напрасно. Это значит, что имя Божие должно быть вспоминаемо с благоговением, с почтением. Это трудно, нужно следить за своей настроенностью, нужна постоянная нравственная чуткость. Однако, эту заповедь еще можно обойти: не вспоминать о Боге совсем. Следующая заповедь повелевает седьмой день каждой недели всецело сосредоточивать на памятовании о Боге, запрещается работать в этот день и заставлять работать животных и иноплеменников, т.е. тех, кто не содержит веры евреев. Таким образом, согласно этой заповеди, памятование евреев о Боге должно было нести облегчение от забот и трудов даже тем, которые не знали или не верили в этого Бога. Ясно, что естественным следствием этого должно было быть привлечение иноплеменников к вере израильской. Закон еврейский запрещал насильно обращать в свою веру даже рабов, но он давал правило, как принимать тех, кто усвоил эту веру свободно. И таких среди лучших иноплеменников было много, даже в период наибольшего обособления Израиля. Так, обязанности человека к Богу, начинаясь с признания бытия Божия, ведя постепенно к настроенности, соответствующей величию Божию, заканчивались тем, что человек должен и других приводить к познанию Бога.

Обязанности к Богу важнейшие и святейшие, потому что все от Бога. Второй род обязанностей касается ближних. Это – обязанности земные. И прямо, относительно первой из них, говорится, что за исполнение ее, человека ожидает благополучие на земле. Этим утверждается то, что культура выясняла только в течение тысячелетий, что только исполнение нравственных законов, любовь, солидарность, взаимопомощь могут создать благополучие людей. Заповеди опять идут по лестнице восхождения. Сначала к человеку предъявляется самое легкое и естественное требование, чтобы он почитал отца и мать. Это требование особенно естественным и легким было в то отдаленное время, когда младшие поколения весь круг своих познаний и убеждений получали от отцов и поэтому, всегда смотрели на отцов снизу вверх. Младшие поколения тогда не считали себя умнее старших. За обязанностями к родителям следуют обязанности к тем, кому человек, может быть, и ничем не обязан. Общая обязанность ко всем – не убивать. За нею немедленно следует большая заповедь: не прелюбодействуй, т.е. не убивай семейного счастья, не убивай семейных начал. Далее говорится: не воруй, т.е. не посягай не только на жизнь, на семейное счастье, но даже и на материальное благополучие ближнего. Но ближнему можно повредить не только делом, а и словом. Дается заповедь несравненно труднейшая: не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна. Есть очень много людей, которые не убивали, не прелюбодействовали и не крали, но много ли жило в течение тысячелетий на земле таких, которые не говорили бы неправды о своем ближнем и, притом, неправды такой, которая бросала бы тень на этого ближнего? Память людей, воздерживавшихся от неправого осуждения ближних, может быть, более следовало бы увековечивать, чем память великих изобретателей. Но корень греха – не в деле и слове, а в мысли и воле. И величественные наставления десятословия заключаются поведением: не пожелай, т.е. не допускай, чтобы в твоей воле возникали греховные стремления. Неужели на самом деле какой-то варвар – Моисей или кто другой – мог написать для дикарей более, чем за три тысячи лет до нашего времени такие наставления? Благоговение к Богу, почтение к родителям, к тем, кому мы обязаны имеющимися у нас благами, сочувствие ко всем, чтобы не вредить никому делом, словом и мыслью. Много веков позднее, буддизм дал заповеди, предписывающие сочувствие, сострадание ко всем, но всякая заповедь должна опираться на почтение к принципу и на признание ценности цели. У буддизма не было принципа, обосновывающего заповеди, а целью исполнения заповедей, было лишь небытие.

Целью исполнения закона, основное зерно которого есть десятословие, было спасение. Библия представляет, что человечеству, которое постепенно велось ко спасению, постепенно выяснялось и дело, и сущность спасения. Когда человечество лишь вступило на путь греха, совращенное змеем, ему было возвещено, что зло, которое уже увлекло его, будет влечь и увлекать его к себе и впредь, но, что, в конце концов, это зло будет поражено тем, кто произойдет от жены. Победы зла над добром будут частичные (змей будет жалить в пяту), победа добра над злом, в конце концов, будет радикальной (он – Спаситель – поразит змея в главу). В тех образах, в которых изображен Спаситель в этом первом откровении, он является, как олицетворенная сила, могущество. Таково обетование о Спасителе до закона. Оно расширяется потом сообщением Аврааму, что в семени его (очевидно, том же) благословятся все народы земные. Но это есть лишь развитие первого откровения. Вместе с тем, как евреям был дан закон, им возвещается, что впоследствии, им будет послан новый пророк, подобный Моисею, который будет учить их и которого они должны слушать. Моисей возвестил народу закон. Новый пророк, такой же, как и Моисей, по характеру своей деятельности, возвестит новый закон. Это пророчество о новом пророке – законодателе, находится в 18 главе Второзакония. Поучительно обратить внимание тех, которые приписывают этой книге позднее происхождение, вот на какое обстоятельство. Эти мыслители полагают, что Второзаконие составлено тогда, когда у евреев укоренилось твердое убеждение, что все спасение – в законе, что никакого нового закона, кроме Моисеева, не нужно, но, если евреи исполнят закон, то придет Спаситель и сделает их владыками мира на началах этого самого закона. Этот взгляд нашел себе выражение в таком тезисе: если бы Израиль соблюл только две субботы, согласно с законом, то тогда немедленно пришел бы Избавитель. Но во Второзаконии нет этой идеи вечности ветхого завета и, бесконечно самодовлеющего, значения исполнения его буквы. Будет послан новый законодатель, который даст новый закон. Теория, предложенная неверующими учеными для объяснения происхождения Второзакония здесь, как и везде, запутывается в противоречиях. По этой теории, исполнение закона Моисеева, евреи считали вечной панацеей, и в целях привлечения к этому исполнению написали книгу, в которой говорится о том, что будут возвещены новые слова, новый закон. Самопротиворечивость – неизбежный признак всех теорий, относительно Библии, предложенных неверующими учеными. Оставляя теперь в стороне их воззрения, отметим, что во Второзаконии пророк, научающий евреев правильным путям, т.е. тот же Спаситель, выступает уже не с признаком силы, а с признаком мудрости. Пророк есть учитель, а истинный учитель есть тот, кто знает, что есть и что будет. Позднее, еврейский народ слышал много речей о Спасителе, мессии (помазанник), который спасет еврейский народ от, угнетающих его, бед, причем, в этих пророчествах развивается новая мысль, что дело спасения будет совершено через самопожертвование, через принесение Спасителем Самого Себя в жертву. Особенно удивительна в этом отношении речь об этом в 52 – 53 гл. книги пр. Исаии:

«Вот, раб Мой будет благоуспешен, возвысится и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на Тебя, – столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его – паче сынов человеческих! Так, многие народы приведет Он в изумление; цари закроют пред Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали.

(Господи!) кто поверил слышанному от нас, и кому открылась мышца Господня! Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы Нас к Нему.

Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих; как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущем его безгласен, так Он не отверзал уст Своих; от уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь. Ему назначали гроб с злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха и не было лжи на устах Его. Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его. На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством, чрез познание Его, Он, Праведник, Раб Мой, оправдает многих и грехи их на Себе понесет. Посему, Я дам Ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу Свою на смерть, к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем».

Неверующие ученые, оспаривая принадлежность этой главы пророку Исаии, не оспаривают, что эти слова написаны за несколько столетий до P. X. Но, если бы этот памятник письменности был открыт теперь, или, вообще, возможны были какие-либо сомнения о его дохристианском происхождении, неверующие ученые единогласно бы признали, что он написан после P. X. и что раб списан с Христа. Так они думают объяснить происхождение евангельских предсказаний о гибели Иерусалима, а, между тем, пророчества о гибели Иерусалима менее ясны и менее изображают детали гибели, чем речь Исаии изображает Христа. Спаситель, о Котором говорят пророки, а, особенно, ярко и ясно Исаия, спасет все человечество, образует царство мира, создаст новый порядок вещей. Дело этого спасения совершится не только силою, мудростью, но и жертвой. Для того, чтобы принести себя в жертву за других, нужна глубокая любовь к этим другим. Так, Спаситель изображается со свойствами силы, мудрости и любви. Сила принадлежит царям, мудрость – пророкам, любовь, особенно, должна быть свойством священников. Отсюда, Спаситель представляется, как царь, пророк и первосвященник. Но откровение дает понять, как это разъясняется толкованиями его, находящимися в новом завете, что те свойства, о которых идет речь, будут присущи Спасителю в бесконечной степени: Ему присуще не могущество, а всемогущество, не мудрость, а премудрость (всеведение), наконец, и Его любовь находит себе выражение в форме необыкновенной и чрезвычайной: пожертвование Собою за тех, кто отвратился от Него, кто стал к Нему во враждебное отношение, принесение жертвы правды за неправых. Эти свойства могут быть присущи только абсолютной силе, абсолютному разуму, абсолютной любви, т. е. Богу.

Мысль о том, что к людям должен прийти Спаситель, и что Спасителем человечества может быть Бог, не чужда и языческим религиям. В Индии, в Китае, в исламе и теперь содержатся учения об, имеющем прийти, избавителе людей от страданий (Майтрейи, Махди); в браманизме содержится учение, что бог Вишну многократно воплощался, для устроения благополучия людей. Нетрудно понять психологический мотив таких верований. Людям живется плохо, и они сознают, что сами они беспомощны и бессильны для того, чтобы выйти из своего жалкого состояния. Отсюда, у них возникает потребность, а, затем, и вера, что к ним придет избавитель свыше, наделенный сверхъестественными дарованиями. Но в естественных религиях все представления о будущем спасении сводились к тому, что избавитель защитит почитателей религии от гнета насилий и даст им материальное благополучие. В естественных религиях нет идеи новых законов, нового порядка вещей, нового мирового строя, идеи внутреннего, духовного преобразования человечества. В естественных религиях нередка мысль (в браманизме, буддизме), что благополучие, устроенное Спасителем, расстроится снова, и снова будет нужно Его пришествие. В естественных религиях находится и представление о смерти благого бога, вследствие влияния злых сил, но в них нет идеи, что эта смерть может иметь значение жертвы, в них смерть бога есть следствие его ограниченности, отсутствия у него всеведения, его слабости. Сказания о гибели Озириса, Адониса, Таммуза содержат в себе горькое исповедание, что зло могущественно, что, если, в конце концов, добро и оказывается сильнее зла, то все-таки от зла оно терпит немалый ущерб. Наконец, в естественных религиях, безусловно, отсутствует мысль, раскрываемая в Библии, и весьма понятная, раз она высказана: воплощение Божества, принятие Божеством человеческой природы есть факт, влекущий за собою преобразование материальной и, особенно, человеческой природы. Ведь, это есть привитие нового начала к миру и начала абсолютного. Присоединение нового элемента ко всякой комбинации элементов, изменяет все свойства тела, соединение Божества с миром должно произвести коренное изменение мира. В естественных религиях, воплощения божеств представлялись внешними, призрачными и потому, никакого влияния на природу мира они иметь не могли, в Библии, воплощение представляется актом непризрачным, а, безусловно, действительным, чреватым бесконечными последствиями.

Все пророчества ветхого завета о будущем избавителе становятся согласными и понятными, раз они истолковываются так, что они говорят о воплощении Бога для спасения людей. Но, несомненно также, что они так не понимались, они понимались или неправильно, или неясно. «Никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою», говорит Писание (2Пет. 1:20). Пророчества ветхого завета разрешило Евангелие. Для верующего человека трудно понять, как можно прочитать эту книгу и не поверить ей, и не понять, что в ней, и через нее, говорит с людьми Бог. Для того, чтобы остаться неверующим этому благовестию, нужно читать его, имея особенное покрывало на уме и сердце – покрывало философское, закрывающее для человека возможность таких событий, о которых говорит Евангелие, – покрывало самомнения, утверждающее в убеждении, что теперешняя наука, теперешнее образование разрешило все вопросы, о которых трактует Евангелие, иначе, и что это решение, несомненно, разумнее и вернее простых повествований малоученых писателей Евангелия. У некоторых, однако, при внимательном чтении Евангелия, эти покрывала спадают, у многих они остаются, многие пускаются на компромиссы, придумывая, как бы оправдать возникшее в их душе почтение к Евангелию и сохранить их согласие и солидарность с позитивной наукой. Поступают они необыкновенно наивно, они принимают в Евангелии то, что им понятно, и отрицают, как заблуждение, то, что им непонятно. Если бы человечество, вообще и во всем, поступало бы так, на земле не было бы прогресса. И здравый смысл, по-видимому, подсказывает иное отношение к делу. «Все то, что я понимаю в Евангелии – прекрасно, – сказал один писатель, – думаю, что то, чего я не понимаю – еще прекраснее».

Неверующие мыслители подобны тому студенту, который, ознакомившись с алгеброй, и сознав, что она есть плод мудрости человеческой, приступил к изучению дифференциального исчисления и, не поняв его начал, решил: алгебра – истина, но дифференциальное исчисление – заблуждение. Странным образом неверующие мыслители читают Евангелие; величайших чудес и чудес несомненных, они не замечают, а на чудесах внешних, т. е. бросающихся в глаза, останавливают усиленное внимание и употребляют невозможные усилия для того, чтобы доказать, что их не было. Спиноза сказал: если бы воскрешение Лазаря произошло действительно, я разбил бы всю мою систему. Спинозу поразило чудо воскрешения четырехдневного Лазаря – событие поразительное по своей внешности, но бесконечно отступающее перед чудом, которое представляет, само по себе, Евангелие. Христос сказал о Себе: «дела, которые Отец дал Мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» (Ин. 5:36). Какие это дела? Спиноза и, вслед за ним, все неверующие настоящего времени, говорят: чудеса, и объясняют, почему они не принимают этого свидетельства, сами они чудес этих не видели, а свидетельству других не доверяют, ибо здесь возможны и ложь, и заблуждение. Но вот, что сказал Христос при другом случае: «отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судию себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день. Ибо Я говорил не от Себя; но, пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И Я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная. Итак, что Я говорю, говорю, как сказал Мне Отец» (Ин. 12:48–50).

Делом Христа была Его проповедь, Его слово. Это дело нам дано знать. Это дело есть Евангелие (благовестие). Это дело свидетельствует о Нем, а совесть каждого из нас должна взвешивать и определять ценность и силу этого свидетельства. И, если совесть наша, наше сердце говорит нам, что свидетельство это истинно, а мы будем пытаться заглушать этот голос, то наша совесть и свидетельство слова обличат нас в последний день.

Христос сказал: «кто из вас обличит Меня в неправде» (Ин. 8:46; по-славянски: во грехе)? Под неправдой (ἁμαρτίας) разумеется здесь и грех, и заблуждение, и ошибка, и неправда. В течение девятнадцати веков неверующие люди принимают этот вызов, в течение девятнадцати веков неверующие ученые стараются доказать, что Он не тот, за Кого выдавал Себя, и, однако, их обвинения, направленные против Христа, оказываются такими же бесстыдными и лживыми, какими были обвинения фарисеев, с той разницей, что образ поведения фарисеев, и даже образ действия Иуды, имеет для себя гораздо более оправданий. Кто не принимает новой истины, тот, во всяком случае, менее виновен, чем тот, кто отказывается от старой. А теперь истинность христианства должна бы быть старой истиной для мира.

Христос представляется безгрешным. Наше сознание говорит нам и говорит ясно и бесспорно, что безгрешного человека не может быть. Никакой ученый еще не доказал, что мертвые не могут воскресать, хромые – исцеляться, но, что душе человеческой, по природе, присуще зло, что у самых высочайших праведников возможны греховные движения, это мы видим всюду, знаем и сознаем непосредственно. Нет человека, который бы жил и не совершил греха, даже, если бы жизнь его ограничилась одним днем. Греховные движения и стремления присущи духовной природе человека. Человек без греха не есть человек, и мы отвергаем его существование. Но Евангелие говорит нам: Христос был без греха. Логика неверующих мыслителей, по-видимому, вполне правильна: человек без греха не может быть, следовательно, и такого Христа, о котором говорит Евангелие, не было. Но не только невозможен безгрешный человек, должны сказать им верующие, невозможно изображение безгрешного человека. Никакой писатель, никакой художник в мире никогда не изображал и не изобразит человека без греха. Пусть во всей всемирной литературе укажут изображение одного безгрешного типа. Пусть выберут наилучшие биографии Будды, Лао-Цзы, Конфуция, Зороастра, и везде найдут в деятельности выводимых лиц ошибки и неправду. Пусть поищут художника, который бы выполнил такую задачу. Его не найдут. Но Евангелие дает тип безгрешного человека. Безызвестные четыре писателя 1–2 века нашей эры выполнила задачу, невыполнимую ни для каких писателей всех веков.

Всякий человек зачинается от акта, в котором, каков он теперь, всегда есть элемент греховного возбуждения. Евангелие говорит о бессеменном зачатии Христа, о зачатии Его от чистой и невинной Девы, мало этого, от чистой Девы, Которую осенило особое божественное воздействие. Начало святое. Опять должно сказать, что и в языческих религиях встречаются лица, о которых говорится, что они родились не от мужей: по многим буддийским версиям, Майя родила Будду без участия мужа; аналогичные сказания существуют о Лао-Цзы. Но замечательно: в языческих религиях сохраняется чудо, но исчезает смысл чуда. Майя представляется обычной женщиной и действительной женою мужа, только рождающей Будду чудесным образом. Мысли о потребности чистых рождений, рождений от Бога, такой мысли мы не встречаем нигде. Евангелие представляет нам Иисуса, как плод такого рождения. За рождением следует возрастание. Возрастание, в наилучшем смысле, есть усовершенствование. Процесс усовершенствования в человечестве всегда представляется, как ряд переходов от заблуждений к истине, от греховности к святости. Законодатели естественных религий и представляются, шедшими этими путями: Будда, Зороастр, Конфуций искали истины и доходили до нее путем ошибок и отступлений от идеальной правды. Если же легенды иногда представляют их совершенными от рождения, тогда они только перестают быть людьми и, вообще, живыми существами, не приобретая черт идеальности: Будда, непосредственно после рождения выступающий с проповедью, причем, эта проповедь окружается бесчисленными чудесами, это – нечто непонятное и странное. Евангелие дает понять нам, что Иисус в Своем развитии переходил от состояния невинности к состоянию совершенства. Он принял на Себя все человеческое, кроме греха, Он преуспевал в премудрости и возрасте и исполнял всякую правду. Греха Он не знал и не познал опытно, но Он понимал грех. Он не переживал греховной борьбы, вследствие искушений, но Он страдал от попыток искусить Его. Он не имел греховных движений, мыслей или действий, но Он мучился от греховных замыслов и действий других. При идеальном порядке вещей, материя должна быть всецело подчинена духу. Видя враждебную власть материи над духом, идеалистические мыслители древности рассматривали материю, как зло, мечтали о том, как высвободиться из-под ее власти, как уничтожить материальное царство. Евангелие, можно сказать, материалистично: Сын Божий, Бог облекся в действительную материю, стал действительным человеком, субстанционально соединился с материальной природой. И Евангелие учит, что в конце веков произойдет воскресение тел. Но теперешнее отношение духа к материи ненормально. Иисус, Сын Божий, как идеальный человек, имел власть над природою; как Богу, она была подчинена Ему всецело. Но, принявши на Себя все человеческое, Он принял последствия грехов человечества – расстройство нормальных отношений между природой и человеческим духом; принял гнет материи, гнет зла над Собою. Он не мог умереть естественной смертью, ибо смерть противоестественна, но Он мог умереть и умер смертью насильственной. Не одна Его смерть, а вся Его жизнь была жертвой за грехи человечества, но смерть была завершительным моментом этой жертвы. Смерть воплощенного добра, по-видимому, должна быть торжеством зла. Но это не так. Когда злу кажется, что оно реализуется, оно погибает. Для того, чтобы соединение Бога с человечеством было полным, Богочеловек должен был пройти весь человеческий путь: Он был всегда в царстве небесном, Он жил в царстве земном, Он должен был сойти в царство преисподних, чтобы приобщиться к миру умерших людей и приобщить их к Себе. И, когда Он сошел в ад, Его искупительное дело было завершено, Он смертью упразднил державу смерти (когда Он умер: «многие тела усопших святых воскресли» Мф. 27:52), и после этого Он воскрес.

Вечное чудо Христово есть Его учение. Премудрость его безмерна и бесконечна, и попытки заключить его в немногие формулы, или даже в одну формулу, свидетельствуют только о грубом непонимании этой святой книги. Культура в течение тысячелетий постепенно приходит к пониманию этого учения, но лишь постепенно и до совершенного понимания еще бесконечно далеко. Остановимся на некоторых наставлениях Христа.

Человек всегда есть член государственного союза, общества_, семьи. Как учит Христос об отношении к государству, ближним, семье? Государство есть союз, преследующий разнообразные цели, сводящиеся к устроению и возвышению благополучия его членов. Благополучие, преследуемое государством, нужно заметить, земное. Древность не умела различать права религиозного и права государственного. Слова Христа: кесарево – кесарю, а Божие – Богови, указали людям, как в бесчисленных случаях можно избегнуть кровавых столкновений, борьбы, страданий, несчастий, не поступаясь правдою. Без сомнения, идеальное государство есть то, в котором правительство служит Богу истины и члены которого объединены одним исповеданием истины. Но такое государство нельзя создать насильно: члены могут отпадать от истины, условия жизни могут ввести в государственный союз лиц с иным религиозным пониманием. Последователь Христа может оказаться гражданином государства нехристианского или с таким пониманием христианства, которое он признает неправильным. Как он должен относиться к правительству, разномыслящему с ним в религиозном отношении? Он должен воздавать кесарево – кесарю. Раз государство дает ему блага и права, он должен исполнять, по отношению к нему, обязанности, он только не должен повиноваться людям более, чем Богу.

О любви к ближним древность говорила; о том, что не должно делать другим того, чего не хочешь, чтобы другие делали тебе, тоже говорилось у разных народов. Допускались и прощение обид, и плата добром за зло. Сердце подсказывало лучшим людям, что так должно поступать. Но почему, на самом деле, мы должны оставлять долги должникам нашим? В притче о двух должниках одного заимодавца Христос раскрыл это (Мф. 18:23–35). Все то, что имеет каждый из нас, получено даром, дано Богом: наша жизнь, здоровье, способности, материальные блага. Бог есть наш заимодавец, которому мы, безусловно, не имеем, чем отплатить. Все наше – Божье. И, когда наш ближний берет у нас что-либо, он берет то, что, в действительности, принадлежит не нам, а Богу. Бог дал нам это, но Он мог дать это и другому. Он, ведь, и не давал нам навсегда, и раз Бог попустил, что другой овладел нашим достоянием, то, собственно, мы уже не имеем права роптать на это и протестовать против этого. Ограбленный Иов сказал: Бог дал, Бог и взял. Бог попустил разбойникам овладеть достоянием Иова. Достояние Иова было дано ему Богом, теперь, по попущению Божию, оно оказалось в других руках. С точки зрения высшей, глубочайшей правды, сколько бы у меня ни отнимали, должником остаюсь я, потому что, оставшееся у меня – моя жизнь и какое-либо имущество – дано мне в долг. Евангелие раскрывает безграничную задолженность человека перед Богом, при каковой задолженности, всякий долг ближнего этому человеку, всякое позаимствование у него, является с его стороны только бесконечно малой отплатой Богу. Это хорошо представлено в житии Петра Хлебодара: хлеб, который оказался в руках просителя, благодаря гневу владельца, был вменен в заслугу владельцу и подвинул его на то, чтобы дарить хлеб во имя любви. Сколько бы ни отнимали у человека, он должен признать, что это создания Божии берут у него не его, а Божие. И, однако, доселе, у самонадеянного и самодовольного человечества отсутствует сознание бесконечной задолженности, и, вместе с тем, представители этого человечества пытаются устранить возможность со стороны человека уменьшить эту задолженность Богу. Человек получил от Бога свободную волю и, если своей волей он будет стремиться осуществлять волю Божию, тогда будет возрастать у него число данных ему талантов, тогда он окажется рабом благим и верным, будет исполнителем заповеди – будьте совершенны, как совершен Отец Мой небесный, станет сыном Божиим.

Нормальное положение для человека есть семейное. Человек рождается в семье и, по естественному порядку, потом создает свою семью. В семье великую важность имеют отношения мужа к жене. К детям отношения складываются проще. Будучи злы, люди, в общем, готовы давать даяния благие своим чадам. Отношения к детям упрощаются, потому что подчиненность детей родителям естественна и создается сама собою. А, когда дети вырастают, они выходят из семьи, чтобы устраивать свои семьи. Но отношения мужа и жены идеальным образом не урегулированы доселе, в различных законодательствах они различны. Но, вообще, тенденции культурных законодательств направляются к тому, чтобы установить равноправность мужа и жены, ввести раздельность прав и имуществ. Закон хочет превратить брак в юридическую сделку двух равноправных лиц. Когда такая юридическая сделка или такой союз окажется неудачным, он должен быть уничтожен, посредством развода. Христос, на вопрос о позволительности развода, ответил так: «не читали ли вы, что, Сотворивший вначале мужчину и женщину, сотворил их? и сказал: посему, оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два – одной плотью. Так что, они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». (Мф. 19:4–6). У мужа и жены должно быть совершенное единство. Кто до Христа или не через Христа сказал это? А, между тем, слова эти в Библии соединены с повествованием о первом браке – браке до падения. Но после падения явилось жестокосердие (Мф. 19:8), и явились новые законы о браке. По совершении искупления, идеал брака был восстановлен. Единство мужа и жены! Языческое сознание, безусловно, не могло воспринять этой истины. В буддизме, по-видимому, мысль поднялась до идеи религиозной равноправности мужчины и женщины: женщина, как и мужчина, может достигнуть нирваны, но оказывается, не совсем так: раньше, чем оказаться в нирване, душа, бывшая в женщине, должна воплотиться в теле мужчины. Только одна из, сравнительно, либеральных буддийских сект в Японии стала учить, что женщина может достигнуть нирваны, минуя названную промежуточную ступень. Но мысль о браке, как таком союзе, где оставляются отец и мать, и два на всю жизнь становятся одним, только одним, гораздо более полным и содержательным, эта мысль не усвоена, не раскрыта нигде, кроме Библии. А в Библии она написана (Быт. 2:24), по мнению людей самого крайнего неверия, за несколько столетий до P. X. К жизни она вызвана Христом. Наилучшие христианские союзы в разной мере осуществляют ее. Но то, что вне христианства, не может вместить ее.

Все обязанности человека – к государству, обществу, семье – не суть, однако, обязанности первичные, ни на чем не утверждающиеся и ни из чего не вытекающие, они обусловливаются назначением человека. Назначение человека быть совершенным, как совершен его Небесный Отец, быть сыном Божиим, быть членом Царствия Божия. В природу человека заложены разнообразные духовные запросы, и его назначение состоит в том, чтобы получить на них ответы, чтобы эти запросы были удовлетворены. Истина должна быть познана, добро – осуществлено, красота – открыта. Должно прийти Царствие Божие, где правда, мир и радость о Духе Святом, где царствует гармония любви, познания и блаженства. Это царство – в Боге. Единородный Сын Божий сошел на землю и соединился с человеческою природою, чтобы через это и люди могли соединяться с Божеством и становиться сынами Божиими. Раз Бог соединился с природой, то, по-видимому, и природа соединилась с Богом. Но, это не так, и в этом принципиальное различие христианства от пантеистического миропонимания. Как природа вышла из Бога не по необходимости, а была Его свободным творением, так Бог, низойдя в природу, не приковывает ее к Себе необходимостью, но представляет тварям свободно соединяться с Ним. Вступление в Царство Божие есть трудный внутренний процесс, увенчивающийся блаженным результатом. Христос называет его трудным и не открывающимся внешнему наблюдению (Лк. 17:20–21). В Царство Божие могут вступать лишь имеющие образ Божий, а образ Божий в наибольшей степени имеют те, кто наилучшим образом воспитал и развил свою волю так, что она стала совершенно доброй, и отвечающей определениям воли божественной. Дело воспитания воли – самое трудное, и так как оно очень трудно, то им мало и занимаются. И новейшие проповедники добра, обыкновенно, обходят вопрос о воспитании и преобразовании нравственной природы человека, смело предлагая требования, которых не исполняют сами, и которых никогда не будут исполнять другие. Разумеется, воспитание воли должно определяться высочайшим идеалом, но нельзя ко всякой воле прямо предъявлять идеальные требования. Нельзя в два дня изучить незнакомый язык, нельзя в год или менее свою греховную природу преобразовать в чистую и святую. Если и совершались, по-видимому, быстрые нравственные перевороты, то они казались быстрыми лишь по внешности, на самом деле, за собою они скрывали, обыкновенно, долгую и мучительную историю. Легко стать добрым на минуту, но очень трудно перестать быть злым навсегда. Кто хочет стать участником Царства Божия, должен приобрести постоянную добрую настроенность, должен воспитать в себе ту любовь, о которой говорил ап. Павел. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1Кор. 13:4–8).

Любовь к Богу и ближнему наполняет душу чувствами мира, уверенности и радости. Человек постепенно вводится в царство вышнего мира и, вместе с этим, он вступает и в область высшего религиозного познания. Пред ним постепенно раскрываются тайны Царствия Божия. Это познание тайн, эти высшие откровения наполняют человека восторгом. Уже на горе Преображения, где Иисус и мир открылись ученикам в виде, отчасти, преображенном в духе идеала, Петр воскликнул: «хорошо нам здесь быть». (Мф. 17:4) и выразил желание остаться навсегда в созерцании того, что ему открылось. Ап. Павел не только имел видения, но и слышал «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать». (2Кор. 12:4). Но все это, созерцание блаженной истины лишь через тусклое стекло, уразумение лишь отчасти. Но идеальная цель человека в области познания – цель, крайне отдаленная и, однако, средства для которой от нас очень близко, это – чтобы я познал (Бога, истину) подобно, как я познан Богом. (1Кор. 13, 12). «Еще не открылось, – пишет ап. Иоанн, – что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1Ин. 3:2). Тогда, по другому апостолу, мир преобразуется, очистится (исчезнет зло, как мировой фактор), будут новое небо и новая земля, на которых будет обитать правда (2Пет. 3:13). Стать гражданами этого идеального края призывает нас Евангелие. Край далек, но путь, по которому нужно идти к нему, бесспорен, – это путь религиозно-нравственного очищения, это путь следования за Христом по Евангелию.

В Евангелии есть много истин, которые все находят прекрасными. Пусть начинают с исполнения и осуществления этих истин, не спеша отвергать того, что представляется неправильным или непонятным. По мере того, как понятное в Евангелии будет становиться для них жизненно осуществляемым делом, границы непонятного будут от них отодвигаться. Человек односторонен, поэтому ему в Евангелии представляется истиной то, что отвечает его односторонности, а что не подходит под нее – представляется неправильным. Но, по мере того, как он углубляется в одностороннее, воспринятое из Евангелия, он видит, что это одностороннее связано с другими сторонами, находится с ними в гармонии, немыслимо без них, между тем, как прежде, казалось ему не согласимым. Усовершенствование в сфере познания совершается постепенно, по направлению от известного – к неизвестному. Для религиозно непросвещенного – хотя, научно и просвещенного человека (еллина) – крест являлся безумием, для религиозно непросвещенного простого человека (иудея) крест являлся соблазном, но, просвещенные светом религии, люди видят в кресте откровение божественной премудрости, любви и силы. Глубины евангельского учения не могут быть восприняты сразу, и бесконечная премудрость его открывается лишь бесконечной любви.

Не видя чуда в учении Христа, не замечая, что слово Его соединяется с властью, что никогда не говорил человек, как этот человек, многие требовали и продолжают требовать чудес в доказательство истинности христианского вероучения. Христос определил этот род людей: «род сей лукав; он ищет знамения: и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Лк. 11:29). Знамением Ионы, для ниневитян, была его проповедь о покаянии, отклик которой нашелся в совести ниневитян. Если же это знамение не является знамением, то тогда, «если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк. 16:31). И мы видим, что такие не верят, как тем чудесам, о которых им говорят, так и тем, которые они сами видят. Они отрицают чудеса управления природою, исцеления и воскрешения, о которых говорит Евангелие, потому что этих чудес не видели. Но в Евангелии имеются пророчества, исполнение которых видно всем, и, однако, отрицаются и эти пророчества. Поучительно остановиться на некоторых из них.

В синоптических Евангелиях есть пророчество о гибели Иерусалима (см. Мф. 24). Самое простое объяснение пророчества, конечно, есть то, что евангелия написаны после гибели Иерусалима, последовавшей в 70 г. по P. X. Пророчество оказывается, таким образом, Vaticinium post eventum (пророчеством после события). Пророчествовать о событии после события, без сомнения, очень легко, но таким пророчествам, обыкновенно, бывает присуща черта ясности и бесспорности. Между тем, эти черты отсутствуют в евангельском пророчестве. Оно таково, что некоторые полагали, что в нем совсем нет речи о Иерусалиме, а говорится лишь о втором Христовом пришествии. Если приписать фальсификатору трудно допустимое искусство приспособляться к требованиям тонкой лжи людей XX столетия и принять, что он намеренно вложил в уста Иисуса пророчество неясное, то и тогда, по-видимому, естественнее всего было представить пророчество в виде намека, который стал ясен после осуществления. Но в пророчестве есть, как черты кажущиеся ясными (хотя о всем можно спорить), так и черты темные и загадочные. Полагают, что пророчество написано, приблизительно, через четверть века после события (раньше его отодвигали далеко во второй век) христианскими писателями. Но зачем тогда прошедшее и, начинавшее забываться, сближать с кончиной мира, и зачем это христианское писание проникнуто таким пониманием духа еврейского закона? Нелегко объяснить все это.

В Евангелии есть рассказ о женщине, помазавшей миром ноги Иисуса. Христос сказал о ней: «в целом мире сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала». (Мк. 14:9). Все, конечно, согласятся, что когда писалось Евангелие, пророчество это не исполнилось, и что теперь оно исполнилось. Зачавшая Господа, Богоматерь сказала: «отныне будут ублажать Меня все роды» (Лк. 1:48). Несомненно, когда писались евангелия, возвещалось лишь благовестие о Христе. Несомненно, также, что Богоматерь высоко и свято почитается всем христианским миром, что пророчество это исполнилось и на Руси, принявшей христианство почти через тысячу лет после того, как пророчество было записано. Может быть, скажут: это – случайность, имевшая своим источником, случайно оправдавшуюся самонадеянность. Из этого источника, без сомнения, желают почерпнуть объяснение и для исполнившегося пророчества, что Евангелие царствия будет проповедано по всей земле. Но рядом с этим пророчеством в Евангелии стоит другое, что Сын Человеческий, снова пришедши на землю, едва ли найдет веру на земле. Если в Евангелии можно найти уверенность смирения в конечном торжестве правого дела, то, как же рядом с этим стоят изречения об, имеющем произойти, оскудении любви и веры? Почему писатели конца 1-го века сумели понять то, чего не понимали историки до самого последнего времени, что движение человечества будет до конца совершаться по различным путям, что внешнее распространение истины и ее внутреннее усвоение останутся двумя совершенно различными фактами?

Единственным ключом к пониманию Евангелия служит, и всегда будет служить безусловная вера в истинность его содержания. Много умов сильных пыталось обходиться без этого ключа и отделять в Евангелии истинное – от неистинного, и выяснять, что Евангелие – чисто человеческое произведение эпохи, стоявшей несравненно ниже нашего времени, по своему развитию. Поучительно читал наиболее талантливые из таких произведений. Бездарные произведения неверия – обыкновенно, вдобавок, кощунственные, так как отсутствие ума авторы стараются прикрыть глумлением, – могут только возмущать, но талантливые заставляют задумываться. Для наиболее правильной оценки их, лучше всего читать их объяснения происхождения веры в воскресение Христа.

Мы имеем свидетельство апостола, подлинность которого не оспаривается в настоящее время. «Я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати. Потом явился более, нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили. Потом явился Иакову, также всем Апостолам. А после всех явился и мне, как некоему извергу» (1Кор. 15:3–8). Нужно отвергнуть значение этого свидетельства, значение показаний всего нового завета, значение общехристианской веры в воскресение. Все это и пытаются отвергать. И пусть сопоставят попытки самых талантливых представителей неверия с произведениями самых посредственных апологетов: ведь последние всегда с бесспорной правдой и ясностью раскрывают самопротиворечивость и неосновательность попыток неверия. Исполняется пророчество Христа, обращенное к последователям: «будут отдавать вас в судилища... когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Мф. 10:17, 19–20). И верующих приводят теперь на судилище науки и объясняют им, что их вера неразумна, что не может умерший человек воскресать.

Не так давно (в 1902 г.) во французском журнале Revue разъясняли, что, по всей вероятности, Христос не умер, а был лишь в обмороке, когда Его сняли со креста и, что потом, положенный в пещере, Он пришел в Себя, Его нашли мироносицы и ученики, и признали воскресшим. Неужели на самом деле трудно видеть, что, если бы было так, если бы больной, измученный Иисус был извлечен из пещеры для того, конечно, чтобы поступить на попечение и лечение людей близких, – безусловно, не могло бы явиться тех сказаний о славных явлениях Христа, о которых кратко в приведенном свидетельстве упоминает Павел. Эти сказания не могли бы возникнуть: нуждающийся в других, Иисус препятствовал бы возникновению легенд, что Иисус удовлетворял нужды других, а рядом с фактом Его постоянного пребывания среди Своих – не могло бы образоваться сказаний о Его явлениях Своим. А эти свидетельства, как в этом убеждает и ап. Павел, современны событиям. Зачем же такая нелепая гипотеза? Затем, что попытки отрицания жизни Христа на земле после Его распятия, пока дали только ряд, логически несостоятельных, теорий; неверие делает попытку пойти на компромисс с верой: признать факт, но отвергнуть его сверхъестественность. Этот прием употребляют теперь и по отношению ко многим чудесам (исцеление бесноватых = излечению внушением). Этот компромисс, если поразмыслить о нем, более жалок и постыден, чем прямое отрицание.

Нужно признать истинность Евангелия. Нужно принять свидетельства Христа о прошедшем, и Его пророчества о будущем. Христос свидетельствовал о божественном происхождении закона Моисея и речей пророков. И мы принимаем это свидетельство. Христос сказал, что, если мы пойдем по указанному Им пути, то станем членами Царства Божия, и нам должно все наши силы направлять к тому, чтобы не совращаться и двигаться вперед по пути Христову. Мы чувствуем, что мы немощны и слабы. Нам возвещено, что есть неиссякаемый родник благих сил, и эти силы будут подаваться нам, лишь бы мы хотели блага. Христос сказал, что Он всегда посреди тех, кто собирается во имя Его. Христос сказал, что пошлет нам иного Утешителя – Духа Святого и, поскольку мы чисты и святы, постольку мы – храмы, для обитания в нас Духа Божия. Христос дал Своим ученикам власть подавать благодатные средства всем, верующим во Христа, и эту власть, давать средства для спасения, Его ученики передали своим преемникам. Христос сказал: «всякий просящий получает, и ищущий – находит, и стучащему – отворят» (Мф. 7:8) И ищущему истины, и просящему средств, для того, чтобы пребыть в ней, Церковь Христова всегда отворит двери и даст все нужное, для вступления в Царство Божие.