VII. Подвижники московского Златоустова монастыря:

Скорби и нужды обретоша мя:

заповеди Твоя поучение мое. Пс.118:143.

В селе Новопавшинская слобода (ныне Новое Павшино), находящемся в Алексинском уезде тульской губернии, в последней половине прошлого века был священник Иван Поликарпович. Того же прихода пономарь Иван Иванов, сын (второй) священника, жил с родителем в одном доме; жена его – Наталья Семеновна. У них родился, в 1784 г. 17 октября, третий сын Андрей, так названный в честь празднуемого в этот день св. преподобномученика Андрея Критского. Над младенцем в самый день его рождения совершено дедом-священником таинство крещения. На шестом году жизни Андрей лишился матери. Пономарь, отец его, через несколько времени вступил снова в брак и от второй жены, Марфы Петровны, имел детей – шесть человек (четыре сына, из коих один глухонемой, и две дочери). Какую же бедность терпел Андрей в детстве! Неудивительно, что в тогдашнее время, скудное просвещением, он не получил вовсе школьного образования; впрочем родитель, или кто нибудь другой обучил его не только чтению и письму, но еще церковному уставу. В 1799 году, на 16-м от рождения, он определен был причетником к Успенской церкви – в селе Расине, Одоевского уезда, тульской губ. Тогда же посвящен и в стихарь преосвященным Мефодием, епископом коломенским и тульским, жившим в Коломне, которая в то время еще не была причислена к московской епархии²⁰⁷. В бытность свою в Коломне, Андрей Иванович гостил в доме родственника – соборного дьякона, впоследствии протоиерея Михаила Феодоровича Дроздова, родителя высокопреосвященнейшего Филарета, митрополита московского. На новом месте жительства, т.е. в селе Расине, бедность не отставала от него: но трудолюбием и бережливостью он отчасти вознаграждал недостаток материальных средств жизни. Через несколько лет он вступил в брак, но жена его недолго жила, оставив ему четверых детей. Вдовец, покорный воле Божией, один нес на себе всю тягость заботы о воспитании сирот, сам шил сорочки детям, зимой ходил с бельем на речку. В 1826 г. ему удалось, по милости преосвященного Дамаскина, отличительную черту которого составляло сострадание к бедным, в особенности к сиротам²⁰⁸, пристроить двух дочерей за причетников, из которых одному сдал свое дьяческое место, другой же сделан пономарем в том же селе. Пристроив дочерей, Андрей Иванович, согласно давнему желанию, решился поступить в монастырь. Преосвященный не советовал ему идти в дальний монастырь²⁰⁹, чтобы дети, особенно сыновья не стали скорбеть о нем, или он о детях, и благословил ему быть в числе послушников Тульского архиерейского дома²¹⁰.

Послушание в архиерейском доме благочестивый муж начал проходить 7 февраля того же 1826 года. С той поры он уже не употреблял мясной пищи, вообще не отказывался от строгостей монашеских, несмотря на то, что не принадлежал ни к какой обители; он жил в мире, но не был от мира (Ин.15:10). Преосв. Дамаскин обратил внимание на его многолетнюю опытность в хозяйстве и назначил его быть смотрителем рабочих при загородном архиерейском доме (в трех в. от города), наделенном небольшим участком земли. Послушание свое Андрей И–ч проходил с успехом; доверие к нему преосвященного возросло и ему поручено было, 13 июня 1829 г., управление Тульским подворьем, принадлежащим архиерейскому дому и находящимся в Москве, возле монастыря Златоустова. Но эта должность, соединенная со многими житейскими заботами, каковы, например, самая поддержка большего дома, сдача в наем квартир и т. п., не ослабила в нем наклонности к жизни духовной. Каждодневно в поименованной обители и за всякой церковной службой он молился, пел и читал: ибо имел звучный приятный голос (тенор-бас), а 1833 года 19 июля, в домовой церкви тульского архиерея пострижен был в монашество с именем Арсения (в честь Арсения великого); на другой день рукоположен преосв. Дамаскиным во иеродиакона, 22-го числа в иеромонахи. По возвращении в столицу, с благословения митрополита Филарета, которое было испрошено архимандритом Златоустова монастыря Даниилом²¹¹, исправлял он в этом монастыре чередное священнослужение, за что пользовался братским доходом и столом, но продолжал жить на тульском подворье, в малой келье с одним окном. Раз вот что случилось с ним в зимний праздник св. Николая чудотворца. Услышал он где-то на стороне благовест к утренней службе и тотчас пошел в Златоустов. Врата монастырские были заперты. Арсений с полчаса стоял на улице, пока их не отперли перед благовестом в монастырский колокол и очень озяб. Череда была его, надобно было служить. На литии он почувствовал себя нехорошо, а на девятой песни канона у него открылись в ногах сильные судороги. На его месте другой иеромонах в ту же бы минуту разоблачился: но великую веру имел о. Арсений! Он спросил пономаря: «где елей, ныне освященный» (вместе с хлебами)? Узнав, что елей вылит в лампадку, зажженную перед образом празднуемого Святителя, он хотя и с трудом подошел к св. образу, достал рукой несколько капель масла, смешанного с благословенным елеем, и незаметно для посторонних отер свои ноги. Непосредственно затем ощутил на теле обильный пот и внезапное облегчение, так что мог спокойно окончить службу и возвратиться на подворье без сторонней поддержки, как будто с ним ничего не приключилось. За постоянную исправность в управлении подворьем и доброе поведение награжден (в Туле) набедренником, 13 августа 1839 г.

Тульское подворье с 1 декабря 1845 г. отдано было в аренду. Арсений стал свободен от смотрения за подворьем, почему и просил московского митрополита определить его в число братства Златоустова монастыря. К увольнению его из тульской епархии препятствий не оказалось; он принят был в этот монастырь 24 апреля 1846 года, в настоятельство (1846 – 47) архимандрита Филофея, впосл. митрополита киевского. В следующем году 28 ноября ему поручено было исправлять должность казначея, впредь до усмотрения, а 30 июня 1851 г. Его высокопреосвященством предписано: «считать иеромонаха Арсения действительным казначеем со времени поручения ему должности». Способный к послушанию, на него возложенному, и опытный по части хозяйственной, Арсений был в то же время отлично честен. Бережливость его, которую легко понять, как скоро припомним его первоначальный быт, простиралась до того, что он почти всегда ходил пешком по улицам города, не тратя денег монастырских на наём извозчика. Неудивительно, что в иной раз он неохотно открывал в монастыре работы или постройки, казавшиеся на его простой взгляд излишними. Отношения его к архимандриту были самые миролюбивые и благонамеренные: у архимандрита Евстафия (1851 – 1866) келейную должность несколько времени исправлял послушник Иона, родственный казначею. Последний строго наказывал ничего не передавать ему о настоятеле. «Если и обо мне что будет говорить отец архимандрит, – не хочу слышать от тебя», внушал благоразумный старец.

За братией монастыря о. Арсений имел ближайший нравственный надзор, особенно в отсутствие настоятелей, ректоров Вифанской семинарии, архимандритов Евгения (был настоятелем с 9 июня 1847 г.) и Леонида (со 2 января 1850 по 21 марта 1851 г.). Замечая в ком-нибудь леность к церковной молитве или рассеянность во время богослужения, казначей в назидание брата говорил: «Богу молиться, всегда пригодится». Один из монашествующих, поздно пришедший в церковь, после утренней службы извинялся перед ним. Старец снисходительно отвечал: «ну, хоть сзади, но все в том же стаде». Без уважительной надобности никого не отпускал из монастыря и на короткое время; о себе говорил: «я во всю жизнь только три раза был в гостях». Когда кто-либо обнаруживал тщеславное желание преждевременно получить какой-нибудь знак отличия монастырского, он произносил: «не спеши ездой, сзади будешь». Не терпел старец, чтобы в присутствии его осуждали брата или ближнего; как скоро слышал подобную речь, прерывая ее, замечал: «мы сами хуже всех». За общей трапезой никто не смел произнести праздного слова; в противном случае он повелительно требовал замолчать и внимать предлагаемому чтению из поучительных книг или житий святых. Арсений, обыкновенно, пил чай с кем-нибудь из братии и в это время, но большей части, вел разговор о предметах монашеской жизни или об угодниках Божьих и неленностном подражании им. Иногда в словах его обнаруживалась прозорливость В 1852 г., по собственному прошению, перемещен Златоустовский иеродиакон Димитрий в Тихвин монастырь. Прощаясь с ним, казначей говорил: «жаль мне с тобой расстаться, но и там (в новгородской еп.) ты нужен будешь». Помолчав немного, присовокупил: «ты как уже надевал (примеривал) архимандритскую митру, то и носить будешь ее». Действительно, названный иеродиакон с 1863 г. управлял, в сане архимандрита, одною из третьеклассных обителей новгородской епархии (Кириллов, мон.).

По назначению Его высокопреосвященства, Арсений быль духовником (с 1849 года) инокинь Рождественского и Страстного монастырей, наставляя их простым, но действенным словом. Он внушал им христианское смирение, говоря: «смерть всех сравняет». Умиротворяя враждующих, напоминал им: «в одну церковь ходите, вместе молитесь». Некоторые сестры, будучи пострижены Арсением в монашество, вспоминали его, как добродушного и мудрого старца; они всегда относились к нему с искренним уважением и особенною доверчивостью. Из московских граждан некоторые имели его отцом духовным, иные приходили к нему за советом или утешением не напрасно. Расскажем один случай. Купец С. М. Г-н скорбел по причине недостатка в деньгах, нужных для устройства сына и дочери, уже пришедших в возраст. Арсений, которому он открыл свою скорбь, в утешение его прочитал несколько строк из жития святителя Тихона Задонского, потом сказал: «теперь помолимся». Надев на себя епитрахиль, произнес вслух трогательную молитву к Пресвятой Богородице, надежной помощнице христиан. Успокоенный и ободренный купец возвратился домой; здесь ожидал его человек одного с ним звания, только более его зажиточный. «Вы ко мне по какому-нибудь делу»? спросил хозяин дома. Тот отвечал: «не пожелаете ли взять мой товар за умеренную цену, а деньги готов я подождать». Предложение было принято с великою благодарностью; от товара, взятого в распродажу, выручено барыша 1500 р. сер. Так «много может молитва праведного» (Иак.5:16)!

Благочестие о. Арсения проявлялось в различных видах. Ревностный к богослужению, он нередко и немощный шел в церковь; или в будничные дни вызывался служить св. литургию, вместо чередного иеромонаха. Петь или читать во храме так любил, что не оставлял вовсе этого благочестивого упражнения и будучи казначеем. В понедельник страстной седмицы один прочитывал на часах все Евангелие от Матвея. По его настоянию в каждую пятницу, во время малого повечерия, введено пение акафиста в честь Богоматери перед Ее Знаменской иконой, прославленной (с 1848 года) в Златоустове монастыре многими чудесами, уже в бытность его казначеем. Благоговейный старец громко и восторженно взывал: «радуйся Невесто неневестная»! Его келейное молитвенное правило состояло из акафиста с каноном Спасителю и Успению Божией Матери (последнее чтение в память того, что был причетником Успенской церкви); к сему присоединял одну главу из Евангелия. Имея острое зрение, при котором не было надобности и в очках, он прилежно посвящал свободные часы занятию книгами духовного содержания, в особенности любил читать Добротолюбие, творения св. Ефрема Сирина и Тихона Задонского. Любя воздержание, он всегда довольствовался простой монашеской пищей, в малом количестве, и ради собственно угощения ни к кому не ходил. На первой неделе великого поста вкушал не много растительной пищи и то раза два (обыкновенно в среду и субботу) – не более; пить чай не позволял себе до самой субботы. Подобно проводил он и страстную седмицу, вкушая немного в четверток и субботу. Бережно соблюдавший монастырские деньги, он не жалел своих на помощь родным.

В марте 1853 г. Арсений сделался нездоров и недели две не выходил из кельи. В это время он возымел решительное намерение снять с себя казначейскую должность. «Надо, батюшка, и о душе своей подумать», говорил он архимандриту Евстафию. На прошение его митрополит 4 мая написал: «советуется казначею по возможности продолжать служение в сей должности, но крайней мере до совершения некоторых дел, которые настоятель вместе с ним начал и в которых вместе с ним должен дать отчет». Начальству тогда не был еще представлен отчет по делу о возобновлении внутренности соборной церкви, на сумму 10,313 р. Но и по сдаче отчета Арсений продолжал быть казначеем. Благочинный монастырей, архимандрит Платон сказал ему: «Златоуст прогневается, если оставишь свою службу».

15 июля 1856 года, ровно за два месяца до кончины, старец снова заболел (геморроидальная болезнь), и после краткого облегчения слег 1 августа в постель, с которой редко сходил. Приглашен был врач, но не видя пользы от лекарств (пиявок), старец сказал: «верно, Господь к Себе зовет меня», и перестал лечиться. Так как положение его, действительно, было довольно безнадежное, то советовали ему отказаться от должности казначея. Передавая настоятелю монастырские деньги, бережливый старец сказал: «возьмите от меня этих червей, чтоб не беспокоили меня». К замещению вакантной должности настоятель признавал способными иеромонахов М–на и А–ия. Затрудняясь, кому бы из этих лиц отдать преимущество, архимандрит пожелал слышать отзыв о них старца. О первом Арсений сказал, что он возгордится, если будет казначеем; касательно другого выразился, что он спутается. Так и случилось с последним, по слову старца.

Некоторые из преданных ему духовных детей исповедовались у него в келье (был Успенский пост). Помышляя о загробной жизни, больной сам исповедался²¹² и причастился тела и крови Христовой. Настоятель с братией совершил над ним 13 августа таинство елеосвящения, после чего он смиренно просил у всех прощения и подал архимандриту свое духовное завещание, сочиненное во время болезни, которое и было затем подписано отцом духовным и двумя иеромонахами²¹³. Он старался, по-возможности, наградить не только родных своих, но и братию монастыря и нищих. В завещании ничего однако же не назначено старшему сыну Арсения (сельскому дьякону). Как скоро жена младшего сына (причетника сел.), вызванная к больному по его приказанию, напомнила о Герасиме дьяконе, старец отвечал: «ему не надобно». Непонятные тогда эти слова получили совершенную ясность 3 сентября, когда в Златоустов было доставлено письмо, извещавшее о кончине Герасима, последовавшей 29 августа. Прозорливый Арсений предвидел его близкую смерть. В доме младшего сына он советовал поместить старшую дочь – бездетную вдову. Как прежде, так особенно во время болезни послужил старцу родственный ему рясофорный монах Иона, впосл. иеромонах Даниил и казначей Златоустова мон. Каждодневно он читал больному обычное его молитвенное правило; в это время Арсений или сидел на кровати, или, когда мог, стоял на коленях. К общественному богослужению старец отпускал келейника в церковь и оставался один. В какой-то день, после ранней обедни говорит Ионе: «убери келью получше, ко мне гость будет». И точно, в 12 часов дня, без всякого предварительного извещения посетил благочестивого подвижника преосвященный Филофей, епископ костромской, находившийся в Москве по случаю коронования Императора Александра Николаевича. Преосвященный, еще будучи настоятелем Златоустова мон. (с 15 января 1816 по 8 июня 1847 г.), глубоко уважал Арсения; когда же был епископом дмитровским, викарием московским, то имел его своим духовником. Умирающего старца, согласно его желанию, святитель благословил постричься в схиму, но благое намерение, неизвестно почему, осталось без исполнения. Впрочем, Господь «и намерение целует», как выразился св. Иоанн Златоуст в слове огласит. в день св. Пасхи. В продолжение болезни он три раза исповедовался и с благоговением каждую неделю принимал св, Тайны. Благодушный и кроткий, он ни однажды не поскорбел, не пожаловался никому на свой продолжительный недуг, на постоянное беспокойство от пролежней и спокойно почивал он на ложе, а в нем почивал сладчайший Иисус. 15 сентября, в 11 или 12-м часу ночи, у одра его прочитан канон на разлучение души от тела. Арсений был в то время при полном сознании и твердой памяти, но крайне изнемогал. Он предал чистую свою душу в руце Божии 16 сентября 1856 года; никто не был свидетелем последних минут его жизни. Всего жития его 72 года и три месяца; в монашестве провел 23 года и два месяца (надгробная надпись).

Тело в Бозе почившего старца (необычайно легкое на подъем), согласно его завещанию, было облечено в ту именно срачицу, в какой он пострижен, и в старую мантию – «она заслуженная». Вечером того же дня (16 числа) гроб с многотрудным телом перенесен в Троицкую церковь, где, по просьбе разных лиц, часто совершалась панихида за упокой новопреставленного. Трогательное было зрелище, когда все инокини Рождественского, потом и Страстного монастырей, в сопровождении благоговейных настоятельниц, окружив гроб своего духовного отца-наставника, запели умилительно, с зажженными свечами в руках: «Со духи праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе упокой»! Во время погребения, совершенного 19 числа в соборной церкви, было великое стечение народа. По завещанию смиренного старца, «чтобы гроб с мертвым телом на колеснице не везти», оного несли на руках до самой могилы в Покровском мон., возле больничного корпуса. На ней памятник наподобие гробницы, с надписью: «добродетель незабвенна». Вблизи видна почтенная могила богоявленского архимандрита Митрофана, настоятеля Златоустова мон. в 1837 и 8-й годы. Он был духовный сын старца Арсения, скончался в ноябре 1850 года.

В казначейской келье Златоустова мон. есть портрет (поколенный) Арсения, снятый в последний год его жизни и писанный красками. Старец представлен идущим с палкой в руке; он высокого роста, седой (прежде имел светло-русые волосы), худощав и довольно сутуловат (сгорблен). Лицо его приятное имеет белизну и какую-то моложавость, но с печатью постоянного углубления в себя, следовательно на вид более строгое, нежели ласковое. В положении тела (поза) есть что-то, напоминающее великого пустынника Саровского – Серафима.

Жизнеописание старца Арсения заключим последними словами его письменного завещания: «Духовнии мои братие и спостницы! не забудите мене, егда молитеся: но, зряще мой гроб, поминайте мою любовь и молите Христа, да учинит дух мой с праведными»²¹⁴.

Венец хвалы старость: на путех же

правды обретается. Прит.16:31.

В исповедной росписи 1752 года, Коломенского уезда, Песочинской десятины, села Воскресенского, Городня тож, Воскресенской церкви, значится: поп Карп Георгиев (это дед моего деда по матери), жена его Наталья Гавриловна (она – дочь священника села Городища, Каширского уезда, Гаврилы Иванова). Дети их: Петр, Прокопий, Никита, Петр (другой). Из поименованных сынов Петр, вероятно старший, был впоследствии пономарем и потом дьяконом села Городня (на родине). Жена его Пелагея Ивановна имела добрый обычай молиться ночью, а он, получив в сонном видении антидор, расположился к чтению духовных книг: продаст, бывало, овес и купить жития святых, или противо-раскольнические книги. Посадив детей вокруг стола, читал им избранные места из книг. Сын его Василий Петрович был где-то священником и имел своего сына, в монашестве Феофана. Дочери Петра Карповича: Мария и Евдокия. Последняя была за дьяконом Евплом в селе Покровском, бронницкого уезда; от них родился Петр Евплыч Соколов – протоиерей Вознесенской церкви в Москве, на Царицыной улице²¹⁶. Он между прочим говорил мне, что по случаю какого-то крестного хода встретились родные священники: Прокопий Карпович (второй сын Карпа Георгиева) и Василий Петрович; последний пожелал исповедаться у дяди – о. Прокопия, и дядя в свою очередь, в простоте сердца исповедовался у племянника (Иак.5:16).

Прокопий Карпович был первоначально дьячком, а с 8 июля 1793 г. священником коломенской округи, села Федоровского Успенской церкви²¹⁷; жена его – Елена Никоновна (дочь священника коломенского уезда, села Осташова, Никона Ивановича). Дети их: 1) Стефан, взятый в 1788 г. в военную службу, так как в школе не обучался и никуда не был пристроен; 2) Матрена, бывшая за дьячком в селе Васильевском, коломенского (так вероятно) уезда; 3) Поликарп и 4) Евдокия – близнецы, он священствовал в селе Кленкове клинского уезда, а она была за дьячком в селе Старая ситня, Серпуховского уезда; 5) Матвей (р. 1776 г.), дьячок села Федоровского (на прежнем отцовском месте с 1793 г.), утонул в реке не ранее 1813 г. Расскажу как было. Некоторые из крестьян того же села приглашали его с собой на праздник в соседнее село Мещериново, где храм Рождества Богородицы, а жена не отпускала его. Матвей сказал ей, указывая на икону Божией Матери: «покарай меня Царица небесная, если и там буду пить вино». На праздничный пир он пошел с крестьянами не затем, чтобы только смотреть на гуляющих. Первое время он впрочем отказывался от вина, потому что дал клятву не пить, но над ним стали смеяться. «Не пьет – жены боится»! говорили крестьяне. Матвей, подстрекаемый ими, не удержался от вина и навлек на себя страшную кару свыше, постигшую его на обратном пути в село Федоровское: переплывая с другими реку Северку на лодке, он упал в воду, вообразив (вследствие головокружения?), что лодка опрокидывается, и тотчас же утонул, стоя на коленях в воде, а было на том месте неглубоко! С ним, должно быть, случился апоплексический удар.; 6) Георгий (Егор), в монашестве архимандрит Гермоген; 7) Николай, упомянутый в заглавии нашей статьи; 8) Дарья была за священником на отцовском месте и 9) Акилина – за дьячком в селе Бортникове, коломенского уезда.

Николай Прокопич, дед мой по матери, благого корня благая отрасль, родился в 1780 г., когда родители его имели уже шесть человек детей. Его маленького ставили на скамейку против волокового окна, чтобы не скучал. Однажды, когда слюдяное оконце, задвигаемое доской, было отложено и он смотрел на улицу, вдруг озлилась на него собака, бежавшая мимо избы. От испуга Николай бросился со скамьи, попав левою ножкой в щель на полу, образовавшуюся между старыми досками, а на грех в ту рабочую летнюю пору никого при нем не было, да и после на малютку, вероятно, не обратили должного внимания. Вот от чего Н. П–ч заметно прихрамывал. С ним в детстве приключилось и другое несчастье. Было воскресное утро. Крестьяне толпами шли в Успенскую церковь, а благовестил к литургии, стоя на возвышенной паперти и дергая за длинную веревку, спущенную с колокольни, малолетний Николай Он хотел звучнее ударить в колокол, вследствие чего веревка,крепко потянутая обеими руками, оборвалась у самого блока и звонарь, оттолкнутый назад, полетел вниз. Беда в том, что он при этом падении ударился головой об угол большого камня, положенного у той же паперти! Из головы хлынула кровь. Он еще кое-как мог придти в свою избу, где бледный и томный слег в постель. Его больного возили в Коломну. Тамошний лекарь, осмотрев на голове его, над левым глазом, глубокую рану, следы которой остались навсегда, сказал, «если б на один ноготь она была глубже и проникла до мозга, то непременно и тотчас бы последовала смерть»!

Николай Федоровский (каковая фамилия напоминает его родину), обучаясь в коломенской семинарии, жил некоторое время в наемной квартире, вне училищного дома. Имея хороший альт, он взят был в коломенский архиерейский хор на место уволенного из певчих и более к науке усердного, старшего его брата Егора (Гермогена), которому помогал в содержании, получая деньги из певческой кружки. Избранный в исполатчики, посвящен в стихарь 12 июля 1796 г. и однажды ездил в Тулу, состоя в свите преосвящ. Афанасия, епископа коломенского и тульского (с 12 ноября 1788 по 10 апр. 1799 г.). В марте 1797 г., перед праздником Пасхи (пасха была в том году 5 апреля), на пути из Коломны домой он с одним крестьянином ехал через речку Осенку, которую можно было бы и совсем миновать, но мужик не хотел ехать околицей несколько лишних верст, тем более, что уже смеркалось. В время этого переезда через речку, лед на ней обломился и лошадь но уши опустилась в воду, повлекши за собой сани с седоками! Николай, находясь в реке по самую грудь, держался за сани, а мужик за него ухватился и едва-едва не оторвал его от саней. Сильная лошадь впрочем выплыла на берег и мчалась верст пять до деревни Зеваловой (приписной к селу Федоровскому), откуда этот мужик. В крестьянской его избе Николай был обогрет, посажен на печь, и провел всю ночь, через что благодетельно предохранен от простуды.

В 1799 г., по Высочайше утвержденному докладу св. Синода от 16 октября, Коломна причислена к Московской епархии, а коломенский (с 10 апр. того же года) епископ Мефодий переведен в Тулу на новооткрытую в ней кафедру. В то же время была открыта, вместо коломенской, тульская семинария. Несмотря на то, Николай Федоровский (он 10 лет был певчим) продолжал свое ученье в Московской славяно-греко-латинской академии, но недолго, менее года; жил у неизвестного священника месяцев шесть, а потом с братом Егором нанимал квартиру у дьякона в Котельниках. По увольнении из низшего грамматического класса²¹⁸, он был определен к коломенской Воскресенской, что на Посаде церкви во дьячка, 13 сентября 1800 г., и со временем вступил в брак с Екатериной Алексеевной, дочерью священника села Мячкова – Лукова (в 12 вер. от Коломны) Алексея Ивановича Хавского²¹⁹...

Переведен, 3 августа 1811 года, из Коломны в Москву, на дьяческое место, к церкви св. Иоанна Богослова, что в Бронной. Приход этой церкви состоял преимущественно из дворян. В ней по праздникам пели певчие какого-то помещика прихожанина, набранные из крепостных дворовых людей. Теплая трапезная церковь была только что расписана в августе 1812 г. Живописцу дано в уплату 200 р. асс., взятых священником (Дмитрий Ив. Колоколов сконч. в том же году в Киеве от простуды) заимообразно у Николая П–ча, потому что главные прихожане все уже выехали из Москвы, угрожаемой Французами; эта сумма возвращена ему после войны, по настоянию генеральши Голохвастовой. Церковь Богословская уцелела от пожара, в нашествие на Москву Французов, но как могла быть найдена неприятелем драгоценная утварь церковная, скрытая под колокольней, именно в палатке, искусно заложенной кирпичом и забеленной? В объяснение этого Н. П–ч припоминал, что в последних числах августа 1812 г. мальчики Богословского прихода играли в кости с иностранцем поляком, не то Французом и проговорились о церковном имуществе, а иностранец мог после передать врагам, что оно туда-то снесено. В палатке под колокольней расхищено было и собственное Н. П–ча имущество. Деревянный дом его о семи окнах с мезонином сгорел²²⁰... Не имея возможности построить новый дом и вообще «не находя более способов оставаться в Москве», он уволен, 10 марта 1814 г., по собственному прошению, в Кострому, где находится чудотворная Феодоровская икона Божией Матери и где было ему обещано дьяконское место. О нем просил преосвященного костромского Сергия (Крылова-Платонова) родственный преосвященному ректор московской старой академии Симеон Крылов-Платонов, а последнего просил о нем учитель той же академии соборный иеромонах Гермоген. Когда Н. П–ч приехал в Кострому, преосвященный Сергий сказал ему: «было место, но ты запоздал. Не хочешь ли поступить в священники за 500 верст»? Дед мой, не решаясь снова пускаться в дальний путь (он имел жену и 4-х малолетних дочерей), предпочел ждать какой либо другой вакансии. Он жил в наемной квартире, но вскоре был определен в дьякона к городской костромской Власиевской церкви, причем получил от храмоздателя 40 рублей²²¹. Готовясь к посвящению, он простудился и «перехворал до смерти со всем семейством» (повальной горячкой). По выздоровлении, как ставленник, пошел в крестовую церковь к утрени, чтобы помолиться и наведаться о себе. В тот же день, 6 мая 1814 г. (среда-отдание праздника Пасхи), он за ранней обедней был рукоположен в дьякона, так что домашние его не знали о том и удивились, увидев в окно, что он возвращается в рясе (чужой?)! Бог даровал ему, 31 мая 1815 г., сына Петра, прозванного Костромским, ныне московского священника при церкви св. Григория Неокесарийского, на Полянке. За крайнею ветхостью купленного им дома, он построил новый деревянный (в 500 р. асс.) и уже печи были сложены, когда он, руководимый советом архимандрита Гермогена, инспектора московской преобразованной академии, послал (в мае 1817 г.) на имя архиепископа Дмитровского Августина, управлявшего Московской митрополией, всепокорнейшее прошение о дозволении возвратиться в Москву, для поступления хотя бы на причетническую вакансию, лишь бы только жить ему вблизи родных, «могущих подать к пропитанию его несчастного (бедного) семейства руку помощи». За несколько времени перед тем Гермоген просил преосвященного Августина именно о возвращении его из Костромы. – «У тебя, сказал владыка, много знакомых господ (в Москве); пусть дадут ему одобрение» (заручную). – «Те не знают его», отвечал Гермоген. В праздник Пасхи и благовещения (25 марта) преосвященный сказал ему: «что ж ты не заботишься о брате»? Видя такое благоволительное внимание архипастыря, Гермоген и дал брату совет проситься в Москву. По поводу прошения его затребованы были справки о нем из костромской консистории. Препятствий к переводу его в Московскую епархию не оказалось, и преосвящ. Августин, резолюцией от 26 июня 1817 г., дозволил ему «приискивать место в уезде», а во второй половине августа, увидев его самого, заставил его возгласить: «И о сподобитися нам слышанию святого Евангелия» и пр., потом, узнав голос его (баритон), сказал: «тебя можно в Можайск, в собор» (Николаевский), но дед мой отказывался, говоря: «та местность неизвестна мне, боюсь». – «Вот вы каковы: нельзя вас и принять к себе», строго заметил архипастырь, впрочем не принуждал его идти в незнакомый и разоренный неприятелем город. До приискания места Н. П–ч оставался в Москве, служа по найму в разных церквах и привитая где придется, а семья его находилась в Новом селе, бронницкого уезда, у родственного священника П. А. Хавского; наконец, 19 октября того же года, он был определен в Коломну, на вновь открытую при Покровской церкви дьяконскую вакансию. «Ты в Коломне служил (1800 – 1811 г.), в Коломну тебя и посылаю», сказал ему преосвящ. Августин²²².

При многочисленном семействе (в Коломне, кроме Александра, родились и скончались в младенческом возрасте: Павел, Серафима, Елизавета, Надежда, Анна), дабы иметь не слишком скудное содержание, Н. П–ч обучал посторонних детей грамоте и письму, иных и начальным правилам арифметики с прокладыванием на счетах. В комнатах его собиралось иногда более 20 человек детей, за которыми, в отсутствие его, в часы учения наблюдала жена его. Приводили к ним детей даже из народного училища, где будто бы не выучивали чтению более года. Дом Н. П–ча, от ранней обедни и до вечерни наполненный детьми из разных приходов и сословий, совершенно походил на школу. Он говаривал: «учись, не ленись и чаще Богу молись». В обращении с шалунами руководился таким правилом: «первая вина прощается, вторая стращается, третья решается» (наказуется). У него было менее терпения при обучении непонятливых мальчиков. Вместе с чужими занимались собственные его дети, а потом они, под надзором матери, помогали родителю в обучении малолеток чтению книг гражданской и церковной печати. Двух сыновей своих Н. П–ч приучал произносить книжные слова ясно и речисто, как по-русски, так и по-латыни. Кроме того учил нотному обиходу. Он, по возможности, надзирал за их ученьем, когда они были учениками коломенского духовного училища и не иначе иногда позволял им идти спать, как только по прочтении ему на память слово в слово всего заданного урока. По отношению к детям он не был жестоким, но и не баловал их, воспитывая в наказании и учении Господни (Еф.6:4), при благом содействии супруги своей.

20 августа 1834 года, в 11 часу по полудню, в Коломне от неизвестной причины произошел пожар. Начался он от Живого моста, в доме купца И. Шапошникова и распространился до Покровской церкви, при которой сгорели до основания: новая церковная караулка, два дома дьякона (один из них двухэтажный деревянный построен Н.П–чем) и пономарьский дом. Церковь, находившаяся в опасности, осталась в целости; утварь ее и св. иконы были вынесены и сохранены Когда священник, забрав святые вещи с престола, пошел из холодной церкви в теплую для той же цели, в это время некоторые из простого народа вынули св. престол с места, во всем его облачении, без повреждения и поставили на другое место. Достойно особого замечания, что Н. П–ч с отложением попечения о своей собственности занимался спасением церковной утвари. Не мог на этот раз он положиться на домашних: что они могли сделать во время страшного пожара? Два дома его со всем строением стоили до 8000 р. асс., разного имущества сгорело на 300 р., отчего он пришел «в крайнее разорение и бедность», ибо при выдаче в замужество четырех дочерей вошел в долги (до 1500 р.), а потому просил духовное начальство оказать ему пособие из сумм на сей предмет ассигнуемых. Ему назначили пособие в 1000 р. асс. Кроме того, в Андроньевом монастыре, в настоятельство брата его – архимандрита Гермогена, был учрежден комитет для пособия пострадавшим (в июле и августе того же года) от пожара в Москве. В список погоревших включен, с разрешения митрополита, и коломенский дьякон, получивший из комитета 400 р. асс. От шурина – винного откупщика Гр. Алексеевича дано ему 450 р. асс.

Что же касается до устройства дочерей, две старшие были за дьяконами: Александра в селе (сын ее Л. Я. Державин ныне протоиерей клинского собора); Мария в Коломне (два сына у нее были священниками в Москве; один из них Иван Филиппович Малинин – кандидат моск. академии); Ольга выдана за студента рязанской семинарии В. Г. Чельцова, бывшего священником в селе Сосновке той же епархии, а потом в г. Михайлове (из сыновей ее известны: покойный профессор с.-петербургской академии, доктор богословия Иван Васильевич Чельцов и протоиерей с.-петербургских градских богаделен, что близ Смольного монастыря, магистр Г. В. Чельцов); Вера, крестница о. Гермогена – за студента московской семинарии И. М. Борзецовского, впоследствии протоиерея при церкви св. Иоанна Воина, в Москве... Из двух сыновей Н. П–ча один, как уже известно, священствует в Москве, а другой – Александр Н. Сперанский († 21 декабря 1885), бывший священник при московской городской больнице, письменно сообщил мне, по моей просьбе, некоторые характерные рассказы для ознакомления с замечательной личностью его благочестивого родителя.

Н. П–ч, по словам достопочтенного сына, был редкий человек на свете, не из числа тех дюжинных лиц, о которых, после их смерти, и вспомнить нечего, кроме жалкого и прискорбного. Вставая рано, обыкновенно часов в 5-ть, летом на заре он выходил на открытый воздух и, обратившись к востоку, становился на колени, причем клал крепкие поклоны с тяжкими и глубокими вздохами. Когда он готовился к служению с приобщением, то на коленях прочитывал последование к сему таинству. Исполнение церковной должности ценил он выше всего: сходить к вечерне, утрени и обедне – это было насущной его потребностью. Имея голос не совсем приятный, но крепкий, разрезистый, он весьма внятно читал Евангелие и сказывал ектеньи, делая на некоторых словах особые ударения, так на словах: «Христу Богу предадим»; с благоговейным вниманием полагал на себя крестное знамение, кадил храм и пр. Его иногда упрашивали прочитать апостол при архиерейском служении в Коломне митрополита Филарета. Несмотря на то, что другие дьяконы по робости отказывались от прочтения, он смело соглашался и исполнял дело по надлежащему. Вообще он духом был тверд и не боязлив перед высшими. Много смелости его духу, может быть, придавало и то обстоятельство, что он в детстве был посошником и исполатчиком, следовательно часто находился при архиерейском служении. Церковное пение знал основательно и по октоиху на восемь голосов, и по обыкновенному употреблению (по преданию), даже по старообрядческому напеву, так что некоторые из стариков прихожан нарочито заставляли его пропеть какой-либо ирмос древним русским напевом, что, по их словам, было весьма восхитительно. Несмотря ни на какие домашние обстоятельства, он почти всегда первый являлся в церковь, или к исполнению частной требы. «В окно стучат, идти в приход велят» (из письма его к родным), и он беспрекословно повиновался. Когда служил в церкви приготовлением, то, по возвращении домой, он сидел погруженный в себя и, если кто в это время огорчит его чем либо, он говаривал: «я ныне приобщался, и во мне находится Бог, а потому не меня ты оскорбляешь, а самого Бога». Отдохнув в таком (сидячем) положении, он начинал молиться при чтении псалтыря, которое совершал стоя: это занятие видимо питало и услаждало его душу, потому что он всегда обращался к нему, по приходе домой из церкви, если не было какого другого неотлагательного дела (а обучением посторонних детей могла заняться жена его), и при всяком удобном случае читал псалтырь. Он, большей частью, любил спокойное уединение и безмолвие, не пренебрегая впрочем и внешним занятием: вырывать сорные травы в саду, ухаживать около дома, прорывать канавки для стока воды, это было обычным его делом. Он избегал веселых и шумных собраний. Если ему доводилось бывать в каком либо обществе, он садился поодаль от людей передовых и слушал что говорят другие. В научение что делать и чего избегать, он после передавал семейству слышанное и виденное им, иное одобрял, а иное осуждал. Сам он не заводил речей с посторонними, а если кто-либо из назойливых пытался ввести его в излишний разговор, предлагая вопрос за вопросом, с целью побольше выведать от него, в таком случае он отделывался краткими ответами, прибавляя: «всего невозможно изобразить»; или скажет, бывало, что-нибудь из прежней жизни, да тут же и прибавит со вздохом: «всего не перепомнишь». Если же случалось ему быть у родных и заметит в них готовность слушать его с почтением, то любимой задачей его разговора было житейское поучение, то есть как должно жить молодым людям с молитвой к Богу, с трезвостью и т. д.: все это говаривал со вздохами, с возведением глаз к небу и потрагиванием чьих либо рук. Некоторые слушали его с озабоченным вниманием и сами начинали вздыхать, а иные, кто посмелее, потихоньку убегали от подобных наставлений. С посторонними детьми он, не терпя пустословия, также беседовал тоном наставительным: если же иногда какой либо острый мальчик начнет превышать его своими взглядами на вещи, то оскорбится и отойдет дальше. Засиживаться по вечерам у других отнюдь не любил, спеша всякий раз домой, где по вечерам он читал Евангелие в русском переводе, а семейные слушали это чтение, совершаемое с некоторыми остановками – паузами. «Воскресил Лазаря», скажет он, передавая содержание прочитанного. – «Да, да»! отвечает хозяйка и оба вздыхают. «Помню: при слушании Евангелия, глубоко проникало в мое сердце животворное учение Спасителя», признается А. Н–ч. Отец его и дома не сидел долго по вечерам, хотя бы у него были посторонние люди: употребит свою порцию часов в 9-ть и с извинением удалится, потому что, рано вставая, не отдыхал после обеда. О благочестивых подвигах Н. П–ча известно между прочим, что он молился не только перед сном, но и среди ночи вставал на молитву. Чрезвычайно характерен и трогателен рассказ о том его достопочтенного сына: «Бывало, проснешься ночью и по-детски выглянешь из-под одеяла, – тут представляется человек, весь в белом! Подобное явление, при лунном свете, сперва меня сильно напугало и я, наслышавшись о разных привидениях, вскочил и подбежал к мнимому призраку. На самом же деле это был молящийся родитель»! А. Н. кроме того передает: «когда отправлялась мать моя в Москву, или в другое дальнее место (она, героиня, раз съездила в Петербург к брату – откупщику), то родитель провожал ее на значительное расстояние от города и, отпустив ее, становился на открытом уединенном поле на коленную молитву, чему не раз был я свидетелем; а возвращаясь домой, он перед всякой церковью останавливался и творил по три низких поклона с свойственным ему благоговением».

Он жил благочестно, довольный малым и никогда не имея ропота, при своей бедности и при своем большом семействе. Он был смирен и послушен к священнику старцу Ксенофонту Васильевичу и преемнику его Федору Ксенофонтовичу, и едва ли кого-либо чем обидел, или намеренно провинился в чем нибудь, разве по неведению. «Единственно по неопытности» он часть церковной земли, находившейся у него во владении, именно 17 арш. в длину и 13 в ширину, отдал в 1842 г. в арендное содержание отставному солдату на бессрочное время. Владыка-митрополит Филарет написал по этому случаю (28 окт. 1843 г.) строгую резолюцию: «1) От дьякона, дьячка и пономаря (Покровской церкви) духовному правлению взять обстоятельные показания, сколько кто земли отдал (под постройки), кому, на сколько лет, за какую цену когда, почему в противность закона без ведома начальства и, что покажут, представить, внушив им, что сие своевольное и противозаконное действие их, вредное для церковной собственности, может подвергнуть их лишению мест, если не приведут дело в законный порядок (не заключат то есть формального условия). 2) Поручить благочинному узнать, нет ли подобного противозаконного распоряжения церковной землей, по другим причтам, и что окажется, донести мне отдельно от сего дела. 3) Покровскому священнику сделать замечание за то, что допустил в своем причте противозаконное действие, и не донес начальству». На дьякона Н. П–ча была тяжкая клевета, что он, ссылая с квартиры жилицу, оскорбил ее непотребными словами и побоями. Консистория определила было подвергнуть его законному наказанию, но высокопреосвященный Филарет признал виновность его недоказанной, исследование дела неполным и предписал вновь рассмотреть дело. На этот раз подсудимый оказался совершенно невинным и сама истица созналась в клевете на него; тоже подтвердил муж ее. На вопрос митрополита: отчего два следствия но одному и тому же делу оказались в такой противоположности? архимандрит Гермоген, член консистории, отвечал, что так как подсудимый – родной его брат, то он намеренно уклонил себя от наблюдения за ходом того и другого делопроизводства, дабы не только не подать повода к подозрению в пристрастии, но чтобы и невольно не увлечься пристрастием (рассказ протоиерея И. М. Б–го). Н. П–ч терпел и другие неприятности от людей, но не мстил никому, предоставляя все воле Божией. Прихожане любили его за честность и простосердечие, и почитали его семейство. Ласковый и владевший назидательным словом, а более молчаливый, он был воздержен в употреблении вина и крепко бережлив. Щегольства не любил, но всегда старался наблюдать опрятность и аккуратность. По своей бережливости, одежду нашивал до тех пор, пока домашние, не сказав ему, не заменят ее новой.

В 1844 г., во время летних каникул, гостил я в Коломне и помню стенные часы у дедушки с музыкой, игравшие до 17 песен (например «соловей мой, соловей»). Он из Коломны приезжал, в Москву зимой в ушанке на голове и с муфтой в руках. «Вам всем от наших (коломенских) поклон с хохлом» (прозвище малороссов), говаривал он при свидании с родными московскими.

В 1847 г. 31 марта (понедельник Фоминой недели), в 4 часа пополудни мирно скончалась, после пятимесячной тяжкой (геморройной) болезни, будучи напутствована св. таинствами, Екатерина Алексеевна, добрая жена, сердобольная мать, умная хозяйка, слова которой Н. П–ч почитал для себя законом и всякое распоряжение ее старался непременно приводить в исполнение. Она своею сметливостью, догадливостью. дальновидностью весьма много способствовала к улучшению его семейного положения и в устройстве особенно дочерей главнейшее участие принимала она. В минуту смерти старушка (59 лет) в полном сознании сказала мужу: «меня прости». Погребена на городском кладбище. Царство ей небесное!

Примечание. Мать моя Вера Н., перестав по некотором времени молитвенно поминать ее, увидела ее во сне, спустя год по ее кончине. «Что ты не молишься за меня»? сказала покойная Екатерина А-на тоном упрека своей дочери. Последняя сослалась на своего мужа – священника, что он поминает, служа литургию, усопших родных. «Надейся на него»! возразила покойная.

Еще в 1822 г. (предположительно), провожая на кладбище Бобренева монастыря (в 1 версте от Коломны) умершую сестру приходского священника Ксенофонта Васильевича, дед мой (он шел с открытой головой, несмотря на зимнюю вьюгу) простудился и перестал слышать левым ухом, а в 1848-м (на другой год по смерти своей жены) от неосторожного купанья в реке оглох так, что не мог слышать колокольного звона и, через несколько недель, решился сдать свое место ученику семинарии Алексею Кобранову, с обязательством вступить в брак с его внучкой, дочерью Марии Н–ны († 19 авг. 1854). По приезде в Москву с прошением о сдаче места он, мрачный и грустный, объяснялся с родными не свободно (он говорил, а родные писали на бумаге вопросы ему, или ответы на его слова), но в следующую же ночь получил от горчичников большое облегчение (одного из нас, который ухаживал за ним, он прозвал лекарем и дал ему двугривенный) и на другой день, явившись на Троицкое подворье, мог слышать (по-прежнему, одним правым ухом) вопросы митрополита Филарета: «откуда ты? Какой церкви? Сколько тебе лет»? – 67-мь. Остальных слов владыки он не расслышал. Уволенный, согласно прошению, за штат по болезненной старости, 8 октября 1848 г., он жил в Москве у сына А. Н. Сперанского, бывшего дьяконом Троицкой, что в Кожевниках церкви, потом (с 20 мая 1855) священником при городской больнице, и в первые годы своей заштатной жизни служил, по приглашению, во многих церквях, где нуждались почему-либо в дьяконе. Он был чрезвычайно исполнителен, приходя в церковь за полчаса и за час до службы. «Это неизменное копье для служения» (собственно разумелось копье для вынимания частиц из просфор), говорил, указывая на Н. П–ча, ранний священник при Скорбященской, на Ордынке церкви Алексей Ив. Богданов. Как много значит подобная готовность священнослужителей и их неизменность, это понятно всем²²³. Особенно часто он служил (по 1855 год) и преимущественно летом, в церкви Калитникова кладбища, где не было дьякона, а священствовал Иоанн Яковлевич Смирнов († 7 янв. 1864), женатый на Елизавете Ксенофонтовне, дочери Покровского в Коломне священника, родственного м. Филарету. Он, бывало, там живет по несколько дней и недель у священника и после всегда с похвалой и благодарностью отзывался об его хлебосольстве: «просто всего закормили», говорил он. «Помню, пишет брат мой священник И. И. Воинов, – служил он раз в церкви Иоанновоинской, при божеств. литургии, с моим родителем. Я стоял на клиросе и пел. На великом выходе, когда дедушка, с дискосом на главе, обратно стал подходить к алтарю, бывший на плече его воздух от горящих углей кадила загорелся, но дьячок Павел Яковлев тотчас подбежал к нему и потушил пламя. Так Господь спас от опасности дедушку».

Из городской больницы он нередко посещал нас, живших вблизи (при церкви св. Иоанна воина). Мать моя, а его дочь Вера Н. была примерно почтительна и внимательна к нему. «Уж она на все руки, богомольна и угостительна. Дай Бог ей царство небесное», говаривал мой дед по ее кончине († 10 окт. 1866). В послеобеденное время он в нашей летней беседке, устроенной в саду, певал в честь Богоматери догматики св. Иоанна Дамаскина, дивные как по сложению, так и по самому напеву; из обыкновенных песней ему нравилось стихотворение Ломоносова:

Суетен будешь

Ты, человек и пр.

Иногда занимался он в саду копанием гряд, обрезкой сучьев, прополкой сорной травы и т. п. Любимое его занятие! Раз (в 1864 г.) во сне казалось ему, что он копает гряду, а перед ним нечаянно предстал покойный о. Гермоген († 19 июня 1845 г.) и говорит ему: «ты хорошо делаешь, что трудишься. Я скоро приду за тобой». Мы, внуки его, приверженные к нему, всегда были рады его посещению, потому что он не гнушался нами, играл и в карты с нами. «Когда-то отправляясь (это было летом) служить в церкви Седьмого Вселенского Собора, что на Девичьем поле, дедушка взял меня, тогда еще малолетнего, с собой (пишет И. И. Воинов), обещая из церкви после поздней литургии провести на Воробьевы горы: «там я тебе покажу (и действительно показал на одной из высот) Москву, как на ладонке, говорил он, – будешь иметь понятие». Вид на Москву с гор превосходный. В другое время он меня водил на Сухареву башню: в ней помещается резервуар Мытищенских водопроводов, из которого вода наполняет большую часть московских фонтанов. Также показывал мне рельсовые линии новостроившейся Николаевской железной дороги и бывший Михайловский дворец, близ Крымского моста (на том месте ныне лицей Цесаревича Николая); там в саду часто мы с ним прогуливались». – Кроме приятных и полезных развлечений нам малолетним он давал, когда нужно, различные наставления, делал выговоры и замечания, если кто например облокачивался на стол. Наивно говорил о себе, что он учился в академии (старой). Когда мы приглашали его опять к нам в гости, он отвечал: «я всегда ваш». Пожалуемся ему, бывало, что погода нехороша и слышим в ответ: «власть Божия, никто не может противиться ей». – «Год на год не приходит», скажем ему. – «Вестимо». На вопрос чей либо: сколько вам лет? отвечал: «сколько зим, столько и лет». Когда я был монахом и иеромонахом, он, как брат архимандрита Гермогена, говорил моим братьям обо мне: «вот дождусь архимандритства его, тогда и помру». О каком-то ученике говорил: «по делом ему, сам плох, так не даст Бог». В посторонние какие-либо дела он, по своему характеру, не вмешивался никогда, и потому через него не возникало никаких распрей и раздоров. «Я ничего не вижу и не слышу», говорил он о себе. Редко он говорил без вздохов и понятно куда неслись эти вздохи. Память о Боге, кажется, не выходила у него из головы ни на одну минуту. Можно сказать, что он всю свою жизнь провздыхал при каких бы то ни было обстоятельствах – хороших или худых и, бывало, прибавлял к своим вздохам следующие слова: «ах, жизнь, жизнь наша!».

Маститый (86 лет) старец, перейдя на жительство (в июне 1867 г.) в Златоустов монастырь, в настоятельскую мою квартиру, с сохранением бодрости духа и крепости телесных сил, старался не пропускать ни одной церковной службы, молясь притом каждый день и непременно на коленях за двумя обеднями; иногда облачался для служения при божеств. литургии с другим дьяконом и читал апостол наизусть. «Божие благословение почивает на нем», от многих я слышал. Он посещал кремлевские соборы для поклонения святыне, любил посмотреть на крестный ход, приложиться к Боголюбской иконе Божией Матери, что у Варварских ворот. В декабре 1868 г., по правую сторону святых врат Златоустова монастыря, в порожней части южной арки была помещена икона Знамения Божией Матери и зажжена перед ней лампада. Заходя в эту часовенку, о. Николай пел умиленно тропарь: «Яко необоримую стену и источник чудес». Он трудился и пел в саду моем и в келье, в мое отсутствие, а в праздник 25 декабря и в Пасху славил Христа по обычаю. Не помню в каком году, он накануне Сретения Господня пропел при мне дрожащим голосом: «Радуйся благодатная Богородице Дево,... веселися и ты, старче праведный» (Симеон) и пр. В моей келье по вечерам особенно садился он на диван в передней комнате против Богоматерней иконы с Предвечным Младенцем, которая в моей зале озарялась неугасимой лампадой и, творя умную молитву, осенял себя крестным знамением; случалось, что он засыпал в таком молитвенном положении. Когда зрение не совсем изменяло старцу, он читал при солнечном свете псалтырь и четии-минеи, сидя у окна или на крылечке. Псалтырь у него была своя, довольно крупной печати (издание 1845 г.), с собственноручной его надписью: «куплена для всегдашнего чтения. После каждой славы – родителей поминать». Назидал он моих келейников, напр. говорил: «мы Бога не видим, а Он всех нас видит, знает, слышит». Не то расскажет, бывало, жизнь святого (он хорошо знал дни памяти святых), или историю праздника; многократно произносил он вслух: «Крест хранитель всея вселенные, крест красота церкве, крест царей держава, крест верных утверждение, крест ангелов слава и демонов язва» (эксапостиларий в среду и пяток, на утрени).

Годные посещали его, П. В. Хавский когда-то спросил его: «скоро ли будешь в монахи постригаться»? – «Черная риза не спасет», отвечал Н. П–ч. К родным детям и внукам он питал прежнюю любовь, но бывал у них редко, за исключением моего родителя, которого он особенно уважал и мог посещать вместе со мной. На Ваганьковском кладбище усердно молился со мной за Веру Н. Ко мне он был необыкновенно внимателен и почтителен, обнаруживая глубину своего смирения. Несмотря на усталость свою (как у человека геморройного, у него часто болела поясница), он, бывало, после всенощной и литургии ждет меня в церкви или на дому, чтобы, приняв мое благословение, поздравить с праздником; радушно он встречал меня по моем возвращении откуда бы ни было, и с благодарностью принимал от меня фрукты, если возвращался я с парадного обеда. Он вставал предо мной, тогда еще молодым, когда я случайно проходил мимо его, хотя не раз я говорил ему, что не подобает так поступать, ибо сказано: пред лицем седого востани (Лев.19:32). В Златоустове он у меня жил тихо, смиренно, не входя не в свои дела, и был от того любим братией. Не осуждая никого, а у старших иеромонахов принимая благословение с целованием их рук, он себе внимал, чуждый горделивой заносчивости, или самомнения. Кто он такой? «Я нищий, живу только милостью о архимандрита», так самоуничиженно говорил он о себе, а прежде он имел деньги, как один из наследников о. Гермогена, но часть их раздал, при участии доброй жены своей, бедным родным (напр. 2000 р. асс. на устройство моих сестер) и уволенный за штат, не хотел жить даром у многосемейного сына, пока не издержал все до копейки. В монастыре не принадлежа к составу братства (как не приукаженный, он жил по билету, выданному из консистории), он совсем не пользовался деньгами из братской кружки. Надлежало мне позаботиться о нем. На вопросы мои: не нуждается ли в чем? давал от. всегда один ответ: «по милости вашей, все имею и всем доволен», а по надлежащем дознании, произведенном мной, оказывалось, что он нуждается в том, либо другом, но не сказывает никому, таит это в душе. Какой либо обнове был рад и уж не знал как благодарить. Бережно носил он свое скромное платье и ушанку, подаренную о. Гермогеном, говоря: «некрасива моя ушанка, да скажешь спасибо». Не отказываясь от строгостей монастырской жизни, пищу кушал постную и обыкновенно простую, братскую, ни разу не пороптав на это. Икры паюсной он не кушал, не любил, а лимон кислый любил. «От рюмочки надо бегать, мое дело старое», говаривал он, и если изредка употреблял, то виноградное вино. Давал я ему деньги на разные его потребности, которые он лучше меня должен знать. Что же? Подержит, бывало и возвратит мне, – никогда не истратить. Истомленный и полуживой возвратился он, не помню откуда, пешком и возвратил мои деньги, данные ему на извозчика! Получаемые иногда от родных деньги раздавал он келейникам, или другим нуждающимся.

Со второй половины 1871 года начал Н. П–ч часто простужаться, помещаясь в теплой комнате, и зрение у него сильно притупилось. Вставал по прежнему до звона к утрени, хотя бы целую ночь провел в бессоннице, но стал он отдыхать и днем, чувствуя упадок сил, а прежде не отдыхал; пищу принимал более питательную, напр. бульон, по настоянию врача. Удивительно! повар в первый раз отказался готовить ему (бельцу) скоромный суп, говоря: «не возьму греха на душу», и сам в тот же день напился к вечеру, не считая это грехом. Не о пище тленной старался о. Николай, но о пище, пребывающей в жизнь вечную (Ин.6:27). По немощи не всегда бывая в церкви, он в большие праздники, не исключая и Покрова Божией Матери (в Коломне служил при Покровской церкви), непременно, хотя бы и на дому, причащался после исповеди св. Тайн и потом раб Божий плакал от избытка духовной радости. «Его (так как из духовенства московской епархии он был едва ли не самый старейший по летам, и с этой стороны обращал на себя особенное внимание) можно посвятить во священники», сказал мне митрополита Иннокентий, летом 1872 г., но старец, кажется, уже не в силах был принять этот сан. Вскоре у него открылась болезнь, заключавшаяся в пороке сердца, производившем постоянную одышку и другие болезненные симптомы, напр. опухоль в ногах. Больной говорил: «смерть – необходимый путь всякому», часто исповедовался у казначея иеромонаха Даниила и освящал себя благоговейным принятием тела и крови Христовых. После ранней обедни будучи особорован (в другой раз), 18 сентября 1872 г, он сказал мне: «помолитесь, чтобы Бог послал христианскую кончину». Мирный, кроткий и спокойный старец с редким терпением переносил свой продолжительный недуг и с полным вниманием принимал родных, посещавших его в монастыре и в больничной палате. В городскую больницу он. в присутствии моей старшей сестры и мужа ее – священника, отправился вечером 19 сентября того же года, благословив меня на прощанье. Как говорила его сиделка, он неохотно употреблял внутренние лекарства, как почти никогда не употреблявший их, и вместо пеклеванного попросил себе черного хлеба. «Что же дайте ему черного, что же с ним делать»?, – с улыбкой сказал доктор. Священником при больничной церкви, как известно, был А. Н–ч. Вспоминая обстоятельства кончины своего родителя, он писал ко мне, что за две недели перед кончиной, приступая к св. Тайнам (к нему А. Н. пришел с обеденными Дарами), молитву: «Верую, Господи, и исповедую» больной сам произнес, изменившись в лице, с жалостным воплем, а в последний день жизни утром рано проговорил громко: «простите меня все ради Бога, – умираю», потом был опять исповедован и приобщен и часто после этого стал он впадать в беспамятство, но приходя в себя каждый раз крестился. За полчаса перед кончиной, придя в сознание, он перекрестил и поцеловал того же сына, затем снопа впал в беспамятство и скоро предал дух свой Господу Богу, 16 ноября, в¾ 10 часа утра 1872 г., на 92 году от рождения. Болезнь его разрешилась, вероятно, параличом сердца. Сестры милосердия в один голос свидетельствовали А. Н–чу: «ваш батюшка был человек самый богобоязненный, каких нам редко случалось видеть; все-то начинал он с молитвой и перекрестившись: кушать ли начнет, или пить, вставать или ложиться, все наперед перекрестившись».

Отпевание новопреставленного, предполагавшееся (как о том и печатно объявлено было) 18 ноября – в день тезоименитства митрополита Платона, о котором рассказывать любил мой дед, которого и портрет, писанный масляными красками, остался у меня после деда, – происходило 19 числа, то есть в день кончины святителя Филарета, родившегося в Коломне. За обедней в больничной Марие-Магдалинской церкви, недавно перед тем возобновленной, была особая в этот день заупокойная ектенья с возглашением имен глубокочтимых, приснопамятных иерархов. В конце отпевания произнесена мной надгробная речь:

Вопроси старцы твоя, и рекут тебе, говорит Писание (Втор.32:7), хваля опытность старцев, испытанных долгой жизнью, а молодых людей предостерегая от самомнения и самочиния. Рекут тебе старцы. А сей достопочтенный великий старец, почти уже столетний, молчит. Не хочет видно тратить слова понапрасну, без настоятельной, особенной надобности; не дает совета тем, кто не просит у него, как непохвально поступают иные, т. е. и не просящим дают советы, вследствие собственно гордости и самообольщения. Наш старец смиренномудр, да и не словоохотлив, сядет на едине и умолкнет (Плч.3:28); он любит больше творить, а меньше говорить, почитает за лучшее краткие молитвы творить как можно чаще, чем пустые речи говорить. Но если станем и вопрошать его о предметах полезных и душеспасительных, не будет отвечать нам – нет, ни за что: потому что уста его запечатлены с самой минуты его христианской кончины. Было время, я многократно вопрошал старца и он обязательно, с радушной простотой и сердечной любовью беседовал со мной, погружая ум мой в размышление о путях Божьих, чудно открывшихся в возлюбленном отечестве нашем, или в собственной его жизни.

Родные, во множестве окружающие гроб сего старца, благословенного Богом не одним долголетием, но и многочадием, ко всем благорасположенного и к вам особенно, дети его, внуки и правнуки! В настоящие тяжелые минуты общего нашего сетования о лишении дорогого для нас существа, да послужит в утешение и назидание нам благочестивая жизнь старца, исполненного не столько лет, сколько лета или дни свои наполнившего делами благими; жизнь веявшая миром и искренностью, ознаменованная христианской простотой, которая составляла как бы душу ее и лучшее украшение; жизнь не только чуждая изысканности, но свободная и от чрезмерной заботливости, несогласной с преданностью воле Божией; жизнь со множеством разных скорбей и неприятностей, но не чуждая и радостей, какие изобильно посылал ему Господь, или сам он находил во Господе, не предаваясь наслаждениям недозволенным, малодушию, ропотливости... Всего невозможно изобразить²²⁴ в короткий срок времени, но я сознаю, что сказал слишком мало и желаю на несколько минуть продлить надгробную речь.

Что еще скажу? Апостол Павел, исчисляя некоторые действия духа, противоположные плотским, пишет: плод же духовный есть... вера, кротость, воздержание (Гал.5:22–23). Правилом веры, образом кротости, воздержания учителем православная Церковь величает святителя Николая Мирликийского, а наш соименный ему маститый старец был ревностным подражателем угодника, прославленного Богом на небе и на земле, стяжавшего «смирением высокая, нищетою богатая». Родной брат в Бозе почившего архимандрита Гермогена, память которого благословленна, как память человека Божия, добре Богу и Церкви послужившего, новопреставленный походил на него не одним внешним благообразием, но и нравственными высокими качествами. Вот человек, в котором не было никакой лести, коварства и лукавства; вот душа кроткая, незлобная, многотерпеливая, благоговейная; вот старец – краса рода нашего, еще может быть неоцененный нами по достоинству!

Блажен, егоже избрал ecu и приял, вселится во дворех Твоих, Господи (Пс.64:5)²²⁵! Блажен путь, в он же идеши днесь душе, яко уготовася тебе место упокоения. Из обители земной, где в молитвенном покое, в сообществе с иноками посвятившими себя Богу, проведены последние годы твоей многотрудной жизни, позван ты в небесные обители. Поминай оставленных тобой в молитвах твоих, а мы не столько плакать, сколько молиться будем о упокоении тебя, к жизни нестареемей и присносущней преставльшегося, со святыми, мы никогда не забудем тебя, никогда. О возлюбленный старец, дед мой! как можем мы тебя забыть?

В числе родных, отдававших ему последний христианский долг и провожавших его тело, везомое под балдахином, до самой могилы на Ваганьковском кладбище, находился известный Петр Васильевич Хавский: он горько плакал по своем друге, которого нередко посещал в моей квартире.

В обычные дни поминовений Н. П–ча (за исключением разве 40-го, который случился в день Рождества Христова), признательный к нему зять его протоиерей И. М. Б–кий с христианской любовью учреждал трапезу в своем доме и на кладбище, где старец погребен возле Веры Н., поставил мраморный памятник в виде пирамиды, увенчанной крестом, с надписью: «Отцу патриарху рода нашего, священнодиакону Николаю Прокопиевичу Федоровскому от признательных детей, внуков, правнуков и праправнуков».

На другой стороне памятника вырезаны слова: «Господи! кто обитает в жилищи Твоем? Ходяй непорочен, и делаяй правду, глаголяй истину, иже не ульсти языком своим и сребра своего не даде в лихву» (Пс.14). Он с простотой и искренностью богоугодной, не по плотской мудрости, но по благодати Божией жил в мире (2Кор.1:12) и особенно у меня. Мир праху его и покой душе его!

Суббота Лазарева,

24 марта 1890.