Письмо № 22. Н.С. Фуделю

28 VIII 1949, с. Большой Улуй ¹⁴¹

Милый и дорогой мой Николаша.

Спасибо за письмо от 17 VIII. Ты теперь уже, наверное, на Кавказе, а когда придет письмо, будешь возвращаться. Надеюсь, что ты отдохнешь, а не просто совершишь поездку. Я, конечно, не знаю, но думаю, что небольшое опоздание никто тебе не поставит в вину. Хотел бы я видеть тебя. Ты теперь, наверное, меняешься с каждым годом в лице. Последняя твоя карточка у какого-то письменного стола. А загорских карточек я так и не получил и уж совсем не представляю себе, на что похожи мои дочери.

Твой вопрос: можно ли преодолеть и как преодолевать свое внутр<еннее> притупление – конечно, сейчас для меня трудный. Ответить на него должен тот, кто это притупление сам уже преодолел. Я могу только что-то предчувствовать или догадываться, как еще ничего не преодолевший. Прежде всего и сердцу и разуму делаются очевидны некоторые факты. Прежде всего очевидно, что внутри человека действуют как бы два противоборных закона, один условно называется законом духа, а другой – плоти. Как бы их ни назвать, самый факт борьбы их очевиден до крови. Это борьба жестокая и страшная и в конце концов все сводится к ней: к борьбе за обладание человеком. Одни эту борьбу могут совершенно не осознавать, т<ак> к<ак> они всецело подчинились плоти и ею мыслят, и ею чувствуют. Те, кто не хотят этого подчинения плоти, вступают на путь больших мучений и длительного труда, иногда кажущегося совершенно безнадежным, но иногда, вдруг, открывающего внутри ума и сердца и всех составов человека и мозгов такие голубые небеса и золотые солнца, что у человека замирает душа от предчувствия блаженства победы и он готов трудиться еще 1000 лет. Ноне только в этом видении – плодтруда. Он также в том, что человек чем больше трудится, тем больше приобретает мира и прочности. В чем же заключается труд? Мне кажется, прежде всего в том, чтобы всегда трудиться. Это не парадокс для избежания точного ответа. Блаженство предощущаемое, счастье и тишина прозреваемая, столь неизреченно велики, что они могут только как молния озарить на минуту душу и вновь она остается в потемках. И вот тогда начинается труд не забыть, труд не переставать верить, труд хранить в себе память тех мгновений озарения, труд искания их вновь и вновь, стучать перед захлопнувшейся дверью, просить, добиваться, умолять, никуда не уходить и стоять, как нищий, перед дверью к сокровищам. Тот, кто считает себя богатым, – не станет этого делать, только нищие могут стоять у дверей. Только нищие могут испытывать этот духовный голод, а богатые никогда его не знают, они всегда довольны собой, своими книгами, своими достижениями или даже своим табачным дымом. Непрестанно добиваться опять того же на миг пришедшего и куда-то скрывшегося счастья, всегда его помнить, всегда ему верить, как величайшей реальности – вот в чем труд. Попробуй-ка всегда помнить! Это величайший труд. В этом и есть вера – хранить в себе невидимое как величайшую видимую реальность, блюсти в себе всегда какую-то чашу, чтобы она была готова принять божественное вино, которое в нее прольется тогда, когда ему будет угодно, – не по моим заслугам, а (по совсем иным законам духа) по любви Божией.

Так вот, в этом «всегда» и заключается самый главный труд. «Иногда», «изредка» почти все или даже, может, все люди способны озариться. Вот идет кто-нибудь по улице и откуда-нибудь с 3-го этажа донесется до него какая-нибудь мелодия, может быть, песня, слышанная в детстве, и в человеке раздвинутся на секунду стены и душа примет солнце и тут же опять погаснет и не ищет вновь. Во всегдашнем искании Бога, в постоянной неудовлетворенности, в алчной жажде божественного пития, в этом постоянстве толкания дверей – и заключается трудность труда. Но тогда человек показывает, что он действительно возлюбил то, что он получил когда-то на минуту и теперь хочет получить это навсегда. Он не может быть без этого, он задыхается вне этого и он готов все отдать за однажды открывшееся перед ним сокровище. Тут уже не «любовь», а «влюбленность» в божественное, тут в душе возникают силы, и рождается разум, и возникает разумение, и сходит в нас мудрость, и облекается она в терпение – все для того, чтобы искать Возлюбленного.

«Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашел человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет и покупает поле то» ¹⁴². Трудности велики, но и воздаяние безмерно. Терпение нужно великое, но и утешение неизреченно. Потому и сказано, что «узок путь, ведущий в Жизнь, и немногие находят его» ¹⁴³.

Может, я говорю слишком отвлеченно. Для меня самого здесь нет отвлеченности, все вполне конкретно. Всегда искать, всегда жаждать, всегда трудиться – это означает многое, очень многое, и очень малое, и очень трудно измеримое и очень ничтожное. Это самоограничение, это волевая узда на всех членах тела, в частности, на глазах, чтобы они учились, созерцая временное, восходить к вечному, это терпение чужих недостатков, это непрестанная молитва, это непрестанное трезвение, чтобы заслужить хотя бы глоток «того» вина, это постоянное «выхождение» из своей скорлупы к людям, на помощь к ним, на утешение к ним, это опять-таки и еще раз самоограничение, т<о> е<сть> понуждение себя. Пока человек жив, суждено ему проходить «сквозь тесные врата» ¹⁴⁴, и «тесность» эта становится неощутима только уже после многих лет труда и терпения.

«Человекам невозможно. Богу же все возможно» ¹⁴⁵, т<о> е<сть> с Ним преодолевается всякая трудность.

Но никакая «теория» ничему не научит. А в этом вопросе «практика» заключается в том, чтобы человек потянулся бы, как цветок к солнцу, к тому, чтобы полюбить Бога. Я уже сказал, что здесь даже не хватает слова «любовь», или, вернее, обычного его «фонетического» тела, здесь хочется сказать «влюбленность», некое безумие любви к возлюбленному Богу и Господу и Человеку Иисусу Христу. «Будет безумным, чтобы быть мудрым» ¹⁴⁶ и чтобы найти само дыхание жизни и в нем жить.

А если хочешь быть «умным», то ничего не найдешь и даже песенки с 3-го этажа скоро перестанут открывать стену. Так, дорогой мой и милый Николашенька, мыслится мне. Сладчайшие плоды с дерева жизни дает труд наш для освобождения от греховного притупления. Не досадуй на меня, если мыслю неясно или пишу плохо.

Человек пишет неясно, когда чувствует неясно, когда не по силам для него то, что он пишет. И вот я в себе чувствую, что плохо я пишу, неясно, что не так об этом обо всем надо говорить, что об этом надо иметь в себе слова, как существа живые и теплые и непорочные. А если слова не как живые существа, то лучше молчать.

Обнимаю тебя, желаю очень здоровья и крепости на всю предстоящую зиму.

Твой п.

Целую Тамару, приветствую ее. Мунечку целую. Я очень рад за тебя, что ты с ними.