Письмо № 21. Н.С. Фуделю

7 VIII [1949, с. Большой Улуй] ¹³²

Милый и дорогой мой Коленька.

Спасибо за письмо от 31 VII. Я давно не писал тебе по двум причинам. Во-первых, я был почему-то убежден, что ты с начала июля где-нибудь опять на Кавказе ¹³³. Во-вторых, мне все это время было трудно писать и я ограничивался главным образом открытками. Ты ошибся: мне совсем так же хочется жить, как и прежде. Но писать – бывают времена в жизни, когда не пишется. И «серого настроения» у меня нет. Мне было даже немного досадно за тебя, что ты пишешь такие пустяки, Впрочем, конечно, за тысячи верст можно невесть что о другом подумать.

Горе и есть горе ¹³⁴. Я готовился к нему задолго и все не готов остался. Я здесь абсолютно один, нет ни развлекающего шума города и жизни людей, ни утешающего голоса ближних, утешающего не в смысле слов утешения, а в смысле величайшей утешительности самого звука их голоса, этого любимого «колебания волн». Варенькино синее платье не мелькает у меня перед окном. Между прочим: если вообще мне не хотелось писать, то больше всего хотелось, пожалуй, тебе, но я останавливался перед мыслью о твоем отсутствии. Все закономерно. Мамины письма вначале были часты, а потом редки, и я должен был много пережить в молчании.

По-видимому, ты не получил одного моего письма, где я просил написать некоторые подробности. Я, впрочем, ничего и не прошу и не добиваюсь, все, что нужно знать человеку, он всегда это получает и все это узнает, в свое время. Моя любовь к жизни никак не умалилась. Смерть всякого любимого существа учит еще сильнее и ближе искать источника жизни и бессмертия, точно после поражения искать путей к мести.

Чем больше человек прожил с другим, чем больше он свыкся идти с ним вместе – тем невероятнее для него смерть этого другого. И для меня до сих пор невероятна эта смерть! Вот о себе. Ты пишешь о «внешних толчках» какого-нибудь «неблагополучия», которые приводят вдруг к благополучию внутреннему: ты перестаешь дремать и скучать, начинаешь жить полно, в радости и страдании. Эта проблема старая, как мир, вернее, как грех мира, ибо она началась с греха. История грехопадения заключается в том, что человеку стало «скучно» быть сыном Божиим и он захотел стать самим богом.

В результате он потерял сыновство, а в душу его заполз какой-то рабский дух, дух раба, умеющего жить только тогда, когда над ним палка. В благополучии человек «скучает», дремлет и зевает, он не видит, не знает, не верит в те возможности и богатства свободной внутренней жизни, которые раскрыты перед ним в его благополучии. Ему надо только понять сердцем и волей одно: что это «благополучие» – пустыня, горячая, жаркая, безводная, которую надо пройти, чтобы достичь до воды, что «царство Божие силою берется и только употребляющие усилие достигают его» ¹³⁵. Чаще всего мы не понимаем, не видим, не верим этому. Жара слишком тягостна, глаза слипаются и вялость во всем теле.

«Бес полуденный» водит нас, как и «Зимние бесы» в пушкинском стихе ¹³⁶.

И вот тогда, когда мы уже, наверное, близки к полной внутренней смерти. Бог посылает нам, во Спасение «внешние толчки». Они могут быть разные. Иногда достаточно резкой зубной боли, чтобы человек образумился. Иногда бывает нужна смерть близкого, чтобы человек проснулся и стряхнул свое душевное рабство. Иному более полезны страдания тела, иному души. Апостол сказал просто: «страдающий плотью перестает грешить» ¹³⁷. Самый страшный и тяжкий грех это равнодушие, – умирание духа нашего, и оно может быть внезапно разрушено посланным страданием.

Но, конечно, из этого не следует, что нужно искать страдания. Нужно искать другого: освобождения от рабского духа греха, уменья жить во всем и всегда, и в радости и в страдании, если оно встретилось, и в тишине и в буре, т<о> е<сть> искать того, чтобы быть всегда внутренне свободным, внутренне деятельным, не равнодушным, горячим, горящим, к жизни, к Богу, к людям. «Духом пламенейте. Господу служите» ¹³⁸. В этом есть труд, в этом есть воля, и воля и есть труд, ибо воля хочет действовать, трудиться, жить, созидать в бесконечные веки блаженных веков.

А смерть хочет безволия и небытия. Легче всего умереть, труднее всего – полюбить нескончаемость жизни. Зато те, кто действительно полюбили, вкушают от «древа жизни», т<о> е<сть> возвращаются в первоначальное состояние человека, в состояние блаженства духа и тела и уже не понимают просто, что такое слово «трудно», ибо, когда человек счастлив, ему все легко.

Своими словами о том, что после окончания инст<иту>та ты, наверное, уедешь, ты меня огорчил, – значит, еще очень не скоро мы с тобой увидимся. А я мечтал иногда о другом, что ты будешь работать где-нибудь близко и мы хоть в неделю раз будем вместе. Жизнь ведь исключительно коротка. Твоя жизнь и твой путь меня очень заботят.

От мамы идут хорошие письма. Не забудь 30 сентября ¹³⁹ быть у нее на именинах, она любит этот день.

Я как-то просил, нельзя ли мне выписать «Moscow News» ¹⁴⁰ для того, чтобы не забыть язык и быть в состоянии заработать хоть что-нибудь, когда я кончу срок и смогу куда-нибудь переехать в город. Выписать ее, я знаю, трудно, тираж небольшой, но все же возможно. Спроси Тамару – я тогда пришлю денег. Я совсем не знаю, что я буду делать, когда смогу отсюда уехать, но думаю, что работа преподавателя языка или переводчика подошла бы мне больше всего. Впрочем, неважно, это еще очень далеко. Значит, ты на 4-м и последнем курсе? Я никогда не испытывал этого состояния и всегда был только на первом. Целую Тамару, целую тебя, мой такой дорогой и хороший мальчик.

Твой п. Я всегда мыслью с тобой.

Когда любишь, вот как я тебя, то часто мучает мысль невозможности дать любимому все то благо, которое бы хотел для него. У меня это мучение «осложняется» еще тем, что я знаю, что в нашей здешней жизни все блага вообще относительны и для получения подлинного и вечного блага их, может быть, иногда лучше совсем не иметь, по мере своих сил, конечно. Но это «неимение» есть «страдание», лишение в той или иной степени. А как можно желать страдания другому, даже малейшего? Никак нельзя, и отсюда – раздвоение, двойная тревога и двойная мука за любимого.

Это так, разговор с собой.

Да сохранит тебя Бог от всякого зла!

Пиши мне обо всем, что захочется писать.