1872 г.

2-го января получено было мною из Рима от бывшего Инспектора Витебской Семинарии Архимандрита Александра очень интересное письмо.

«Так много пережито мною, – пишет мне О. Александр – в последнее время, что я решительно затрудняюсь, с чего начать настоящее мое к Вам письмо. Заранее прошу извинить, если оно выйдет бессвязным. К разнообразнейшим психическим ощущениям, непозволяющим мне мыслить последовательно, в настоящий момент примешивается ощущение чисто физического свойства, доводящее меня чуть не до слез. Холодно, холодно, так холодно, что, написав строчку, необходимо идти отогревать окоченелые руки к камину, своим первобытным устройством напоминающему те скудные теплом очаги, около которых я некогда согревался в степях монгольских⁷³¹. Как всесильна судьба! Вопреки людским предположениям и моим собственным мечтам, сбылось-таки на мне ее предопределение: я – в Азии, и в этом никто меня не разуверит; я – в центре языческого мира, это слишком очевидно. Все дурные качества азиатов: нахальство и трусливость, жадность и леность, невежество и самомнение, и проч. и проч.–присущи Римлянам. По внешности, как все азиаты, они черномазы, неряшливы, сухопары и вялы. Как всем азиатам, им более сродна идея политеизма: мало им было одного папы, мало одного короля, мало пока обоих вместе, – и вот они теперь недовольны. Как все азиаты, римляне способны питать уважение и сказывать безусловное послушание только личностям в роде Каракаллы, Калигулы, Нерона⁷³². Нынешний Король⁷³³ много грешит, стараясь быть популярным, запросто являясь на парадных гуляньях, в частных общественных собраниях. Напротив Папа выказал глубочайшее знание сердца Римлян, провозгласив себя полубогом, непогрешимым, живым провидением... Если бы в настоящее время кто вздумал собирать голоса за Папу и за Короля, весьма вероятно голоса всех Римлян оказались бы на стороне папы. Но если бы затем какой-либо кардинал, ободренный таким единодушным сочувствием к св. Отцу, попробовал скомандовать: «объявившие себя за Папу бери оружие и руби врагов!», то выше всякого сомнения, что все Римляне отказались бы от всякого активного участия в таком серьезном деле и стали бы придерживаться строжайшего нейтралитета (что и случилось недавно). Вот самая решительная черта чисто азиатского характера!... Об идололатрии Римлян срамно есть и глаголати. Ни на городских площадях и улицах, ни во внутренних дворах частных домов, ни даже на лестницах скромнейших помещений, – в роде моего, – здесь глаз нельзя поднять без того, чтобы не узреть какую либо Венеру, бесстыдно кажущую свои ничем неприкрытые красы; и –благо бы ещё – одну, а то чаще всего в объятиях уродливого Фавна, на козлиных ножках, с весьма недвусмысленным выражением в лице и всей фигуре... Некоторые из сих мраморных красавиц проникли даже в храм Св. Петра и там, без всякой застенчивости, расположились на гробницах знатнейших пап!... После всего этого, не в праве ли я утверждать, что попал в центр современного языческого мира? Рим имеет и другую более привлекательную сторону, но речь о ней я отлагаю до следующего письма.

Спешу принести мои искренние благожелания Вашему Преосвященству по случаю близких праздников и наступающего нового года⁷³⁴. В следующем письме пришлю Вам цветок с могилы О. Порфирия. Я занимаю то самое помещение, в котором он страдал, а потом скончался»⁷³⁵.

4-го ч. дано было мною Консистории предложение следующего содержания: «Пользующийся с давних пор в русской церковной литературе почетною известностию, Действительный Статский Советник Андрей Николаевич Муравьев препроводил ко мне пятьдесят экземпляров изданного им сочинения под заглавием: Письма о Православии, с просьбою о приобретении оных для церковных библиотек Полоцкой епархии. Кафедральный Протоиерей Андрей Альбицкий, которому поручено было мною прочитать означенное сочинениё и сделать об оном отзыв, донес мне от 23-го декабря минувшего 1871 г. за № 48, что книга «Письма о Православии» может быть полезна, по его мнению, для всякого Православного христианина, а особенно для служителя Православной церкви.

Посему, препровождая при сем в Консисторию 45 экземпляров помянутого сочинения г. Муравьева, предлагаю оной распределить это количество экземпляров между монастырскими и приходскими церквами, где имеются достаточные денежные средства, со взысканием за каждый экземпляр по 1 рублю серебром, и полученные за книги деньги доставить Эконому Архиерейского Дома, для отсылки по принадлежности».

14-го февраля писал я в Москву Преосвященному Игнатию:

«Препровождаемую при сем награду благоволите вручить по принадлежности, и желательно, чтобы она украсила награждаемая в высокоторжественный день 19-го числа.

В запечатанном пакете на имя С. П. Оконнишникова⁷³⁶ вложена копия с отношения ко мне Обер-Прокурора Св. Синода и выписка из законов, относительно взыскания и препровождения, куда следует, определенных за награду денег.

Немало берет у меня времени пребывающий в Витебске с 26-го января Ревизор здешних духовно-учебных заведений С. В. Керский⁷³⁷. Много и довольно частое беседуем мы о непорядках, им замечаемых, и о недостатках, мною ему заявляемых. Впрочем, очень приятный и любезный собеседник».

14-го января писал мне из Москвы Тайный Советник С. А. Маслов⁷³⁸:

«Посылаю Вашему Преосвященству печатно мою благодарность за подаренные мне книжки о княжне Евфросинии⁷³⁹. Сколько Богу угодно, буду стараться, чтобы желание Полочан и Витебской епархии о возвращении к ним их законного наследства⁷⁴⁰ исполнилось. Помолитесь обо мне грешном Вашему Преосвященству преданном слуге С. Маслове».

При этом письме приложен был № 10 газеты «Современные Известия» от 11-го января. В нем я прочитал следующие строки:

«Заметка ниже прилагаемая, доставленная Москвитянином 12 года, как назвал себя автор, касается одного из тех случаев, которые повторяются не годами, а столетиями. Дадим сперва слово почтенному корреспонденту; он вот что пишет:

«О перенесфнии части Святых мощей преподобной Евфросинии, Княжны Полоцкой, из Киева в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь. Витебск, 1871 г.»

«Под этим заглавием издано подробное описание торжества жителей Витебской епархии и в особенности Полочан при перенесении частицы мощей. Событие это весьма замечательно, в наше время, по многим отношениям.

Княжна Евфросиния Полоцкая, устроивши в 1146 г., близ Полоцка, Спасо-Евфросиниевский монастырь, уже в преклонных летах, отправилась на поклонение Гробу Господню в Иерусалим и там скончалась в 1173 г. 23 сентября, оставив в наследство родной стране: пример своей святой жизни, крест с мощами, до сих пор сохраняющийся в бывшей ее обители, и свои нетленные мощи, которые вынесены были русскими иноками из Палестины и привезены в 1187 г. в Киев. Они до сих пор сохраняются там в дальних пещерах, как наследство, законно принадлежащее Полоцкому Княжению.

Православные Полочане, подавленные католиками и униатами, стали просить себе этого наследства от, Киевлян, и уже с 1839 г. Полоцкие иерархи и граждане ходатайствовали о перенесении мощей св. Евфросинии в Полоцкую Спасскую ее обитель; но хранители этого наследства, драгоценного для Полоцкой страны, до сих пор не соглашались на такую, просьбу. В Москве и Сергиевой Лавре хранится живое предание, что высокочтимый в иерархах блаженной памяти Московский Митрополит Филарет душевно желал и заявлял это желание где и кому следует, чтобы мощи св. Евфросинии были возвращены на родину. Наконец, по особенному личному ходатайству настоящего Полоцкого Епископа Саввы, бывшего викарием Московским, Высокопреосвященный Киевский Митрополит⁷⁴¹ в 1870 г. уведомил его об отделения частицы мощей св. Евфросинии, для Полоцкой обители, именно, среднего перста правой руки. Как драгоценно это наследство для Полочан, можно видеть из подробного описания перенесения этой частицы из Витебска в Полоцк. Какая же будет радость для Полочан и всего Полоцко-Витебского края, когда передастся им из Киева и все наследство св. Евфросинии для ее СпасоЕвфросиниевского монастыря? В Киеве много нетленных мощей и своих подвижников, а мощи Полоцкой Княжны, по праву, принадлежать Полочанам. Пожелаем, чтобы это исполнилось по христиански в мире и любви.

Москвитянин 12 года.

9 Января 1872 г.»

«Упоминание о книжке возбудило и в нас желание пробежать ее. Оставляя в стороне официальную часть торжества, и в самом описании то, что может быть причислено к обычным риторическим украшениям в повествованиях такого рода, не могли мы не остановить внимания на фактах, чистых фактах, которые касаются при том народных проявлений. Все перенесение мощей было сплошным торжеством, сплошным богомольем и громадным по местности стечением.

...Не только православные жители г. Витебска притекали на поклонение преподобной, приходили из Смоленской и Могилевской губерний; приходили римско-католики и старообрядцы. Невозможно было равнодушно взирать на то, как некоторые, с ранней литургии и до самой вечерни, стояли на коленах пред святыней, или неподвижно, со сложенными молитвенно руками, или припав головою к ступени, на которой стоял ковчег... Храм не затворяли иногда до позднего вечера... Почти каждый приходивший на поклонение приобретал себе на память или крестик, или какое либо священное изображение, или книжки жития преп. Евфросинии (стр. 33, 34).

Это относится к пребыванию мощей в Витебске. Вот места, касающиеся шествия из Витебска в Полоцк:

«Стечение народа, как градского, так и пришедшего из разных мест губернии, было на этот раз так громадно, что протяжение его по улицам невозможно было окинуть взглядом; едва ли Витебск видел когда что-либо подобное»... (43).

« . . .Умилительно было видеть окружающие путь возвышенности, усеянные богомольцами, из коих одни в благоговейном безмолвии поджидали приближающейся крестный ход со святыней, а другие спешили к ней, чтобы присоединиться к шествию. День был будний. Многие поселяне, работавшие в поле, завидев крестный ход, бросали свои занятия и спешили, навстречу святыне. Матери поселянки, с грудными детьми на руках, не будучи в состоянии поспевать за процессией с дорогой для них ношей, передавали своих младенцев первым встречным, часто: совсем незнакомым им людям, и таким образом, несколько облегчив себя, сопровождали святыню на значительное расстояние. Иные, не, имея возможности следовать за крестным ходом, в умилении простирались на земле, и в таком положении оставались до тех пор, пока не замолкали, в отдалении звуки песнопений церковных, непрестанно оглашавших пространство вокруг несомой святыни. Шествие удалялось; между тем многие из богомольцев, как бы не замечая этого, коленопреклоненные, с воздетыми горе руками, не трогаясь с места, продолжали молиться» (49–54).

«...Более счастливые, коим удавалось приблизиться к святыне, терялись в выражении овладевавших ими чувств; кто рыдал вслух; кто приникал челом к св. раке; кто падал ниц;.кто складывал у подножия ковчега со святыней посильные приношения – холст, лён, шерсть и т. п.» (60).

«..:Тут были богомольцы, как после узнали мы, не только из Велижского, Невельского, Себежского, Дриссенского, Режицкого, Динабургского, Полоцкого, Лепельского уездов, но и из Опочки Псковской губернии. В предшествии и сопровождены тысяч народа священное шествие продолжалось без поспешности, с наблюдением всей тишины и должного порядка... На дороге, кроме обычных выражений благоговейного чувства – открытой головы, слов молитвы, крестного знамения – мы заметили нечто особенное: некоторые женщины сопровождали святыню на коленах; одна при встрече оной распростерта была на земле в виде креста (лежала, по местному выражению, крыжем на земле)»... (87).

«Это происходило в прошлом 71 году и в конце 70-го, в пределах древнего Полоцкого Княжества, вызванное перенесением части останков Полоцкой Княжны XII столетия! Из недавних времен мы знаем еще один пример подобного неугаснувшего родства с своим прошедшим, пример Углича, в сороковых годах ходатайствовавшего о возвращении себе домой колокола, сосланного за звон по убиении Царевича Дмитрия⁷⁴². Но в Полоцке простая историческая память соединяется на сей раз с значением памятуемой религиозным и национальным для народа, целые века осажденного и насилием чужой национальности и насилием чужой веры. Между прочим в оной из речей, произнесенных в Полоцке местным старожилом во время описываемого события изображено в ярких чертах все безотрадное почти погибавшее положение и русской народности и православия в этом крае лет тридцать–сорок назад. И поляки с католиками не оставляли в былое время содействовать укреплению своей стихии тоже святынями своими достоверными и недостоверными. Описание упоминает, что отчасти и успели направить этим путем к католическим костелам даже православных, по крайней мере, на известные дни года. Праздники Тела Господня, Антония Падуанскаго, в Витебске и Полоцке, привлекают тысячи не одних католиков с приношениями и молитвами. С другой стороны не упускалось случаев распускать и мысль, что сама Княжна Евфросиния, память о которой должно быть не умолкала в народе, была-де «униатка». С этой точки зрения, перенесение святыни из Киева в Полоцк, получает не просто религиозное, но вместе политическое значение: с новою силою воскрешая в Полочанах память о древней княжне, которая, по сказанию жития, отправляясь в Иерусалим, обещала «не оставлять одноземельцев в своих молитвах», оно оживило в тех же Полочанах и память о своем древнем единстве с русским народом и исконной принадлежности к православию. Подобные воспоминания, торжественно и религиозно в целом крае возбужденный живым свидетельством перенесения останков преподобной Княжны, стоят, по своей действенной силе, целого десятка новозаводимых училищ, возобновленных храмов и всех издаваемых распоряжение об обязательности политически господствующего языка.

Приветствием упомянутому событию, во всяком случае приятному для национального чувства, можно было бы и кончить, если б не смущала еще одна мысль, которая собственно и вызвала нас на настоящую заметку; она же, по-видимому, возбудила и почтенного Москвитянина 12-го года. Даже читатель совсем посторонний, без сомнения, останавливался возмущенный, узнавая, что ходатайствовать о возвращении мощей своей Княжны в город древнего ее княжения приходилось Полочанам неоднократно; что приходилось даже прибегать за особым содействием к Иерарху всероссийски уважаемому⁷⁴³; что необходимо было, наконец, подниматься местному Архиерею на путешествие, чтобы личными просьбами облегчить ходатайство; и что ходатайство в конце концов было удовлетворено, но как? Отделением одного перста! Лично мы без возмущения не могли этого читать. Трудно представить побуждения, почему Киевской иерархии заблагорассудилось отказывать столь настоятельным просьбам, тем более и имеющим столь много значения и для православия и народности в крае, чему от Киевлян православных должно бы ожидать по-видимому самополнейшего сочувствия. Но уступить, наконец, просьбам и засвидетельствовать свое сочувствие отделением перста святопочившей Княжны, – воля ваша, –это подымает все чувства не только православные, но просто – человеческие.

Распространяться далее мы не намерены. Достаточно вызвать только представление, чтобы возмутиться; раскрывать смысл такого отношения к чтимым останкам и такого удовлетворения чтителям – это было бы только еще сильнее возмущать чувство. И Угличанам в просьбе тоже отказывала местная иерархия, в обладании которой находился сосланный колокол. Но там были копеечные расчеты; не хотелось отдать ценность, которая, как ни была маловажна, но все-таки значилась в инвентаре; желали возбуждением сомнений в подлинности колокола отклонить грозивший ущерб на сотню рублей. А тут-то что могло побудить и к первоначальным отказам и, наконец, к соизволению, выраженному столь оригинально».

Не очень полюбилось мне послесловие редакции, приставленное к Заметке Москвитянина 12-го года, и это я высказал, не обинуясь, в письме к Степану Алексеевичу от 22-го числа.

«Спешу исполнить, – писал я Его Превосходительству, – ваше желание, препровождая вместе с сим по пяти экземпляров книжек – «Жития препод. Евфросинии Полоцкой», и «О перенесении части св. мощей ее». О денежном вознаграждение за эти брошюры не должно быть и речи. Если мне с Вами считаться, то, без сомнения, я останусь еще пред Вами в долгу. И так извольте раздавать, кому пожелаете, книжки эти gratis и, если угодно, от моего имени. Усерднейше благодарю Ваше Превосходительство за изъявляемую Вами готовность споспешествовать печатным словом к исполнению благочестивого желания Полочан видеть у себя родственную святыню. С сердечною признательностию прочитал и Вашу печатную заметку о нашем духовном торжестве. Но не могу сказать того же о послесловии к ней, приложенном Редакциею Современных Известий.

Автор этого послесловия едва ли прав в своем негодовании на Киевскую Иерархию. Не она виновна в том, что св. мощи Преп. Евфросинии, несмотря на усиленные ходатайства Полоцкой Иерархии, до сих пор остаются в Киевских пещерах. Передать эту святыню из Киева в Полоцк, в цельном ее виде, не во власти Киевской Иерархии, хотя бы она на сие и согласилась: это – дело высшего церковного священноначалия и даже Высочайшего соизволения, точнее же сказать, дело премудрой и всеблагой воли Божией. Видно, «что или не пришло еще: время (если только определено судьбами Божиими когда либо придти ему), или мы, обитатели Полоцкой области, еще недостойны принять и сохранять у себя эту вожделенную святыню. Уделить же часть от нетленных останков Благоверной Княжны решился, по моему ходатайству, сам Высокопреосвященный Митрополит Арсений, не испрашивая на это особого разрешения; и эту малую по виду, но равно, великую, как и весь составь телесный, по благодатной силе, частицу Св. мощей приняли, как я, так и вверенная мне духовная паства, с глубокою признательностию к досточтимому Киевскому Архипастырю.

Отделением перста от нетленного тела препод. Евфросинии автор послесловия возмущается сам и опасается за возмущение чувства своих читателей. Что удивительного, если при таком грубом воззрении, какое делает автор на чистое и святое дело, и возмутится религиозное чувство некоторых читателей и в особенности православных чтителей святыни? Но на это же самое дело есть иная более верная и безопасная точка зрения. Ужели автору (если он православный) неизвестна история распространения подобных персту преп. Евфросинии святынь по всему православному миру? Разве это первый опыт такого, как выражается автор, отношения к чтимым останкам? Ужели он никогда не бывал в Кремлевских соборах и, не видал там множества великих и малых частиц от св. мощей разных Угодников Божиих? Ведь все эти части, в свое время, были отделяемы от нетленных останков святых мужей и жен, без сомнения, так же, как и перст десныя руки Преп. Евфросинии. Православная церковь, конечно, иными очами, нежели автор помянутого послесловия, взирала на это дело, когда строго заповедала, чтобы в каждом храме, освящаемом от Архиерея, под св. престолом, а равно и в каждом антиминсе, полагаемом на престоле, непременно были части мученических мощей.

После сего, согласитесь сами, достопочтенный Степан Алексеевич, можно ли в делах, подобных настоящему, так поспешно и неосмотрительно произносить гласный и укоризненный суд о высокопоставленных и притом ни в чем неповинных лицах»!...

Вслед затем г. Маслоч снова писал мне от 28-го числа:

«Приношу мою благодарность за присланный книжки о жизни и перенесении мощей св. Княжны Евфросинии в Полоцк. – Да поможет Бог перенесению из Киева и всего нетленного тела ее на родину. Об этом я писал ко всем Членам Св. Синода и прилагаю копию с письма к нашему Митрополиту Иннокентию. Прочие письма с некоторыми переменами; сущность таже.

Вы справедливо указываете на основание обычного отделения частиц мощей, но я засвидетельствую Вам конфиденциально, что лица, упоминаемый мною в письме к Митрополиту Иннокентию, с потрясающим душу сочувствием отзывались о решимости отрезать средний перст у целых мощей Княжны; тоже чувство я заметил у всех духовных и светских людей, читавших книжку о перенесении перста.

Я убежден, что это дело не замрет и мощи св. Евфросинии возвратятся на родину при Ваших о том молитвах и попечении.

Молю Бога, чтобы это совершилось, как дело правое, патриотическое и православное. Св. Синод не захочет подвергнуть себя суду общего сочувствия к правде. Никакие отговорки и оправдания не изменят потрясающего чувства, испытанного мною и издателем «Современных Известий»⁷⁴⁴.

Вот содержание письма к Высокопреосвященному Митрополиту Иннокентию, копию коего Степан Алексеевич прислал мне:

«Высокопреосвященнейший Владыко и Архипастырь!

Между самыми приближенными лицами к блаженной памяти Митрополиту Филарету хранится память его заботы о перенесении мощей св. Княжны Евфросинии из Киева в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь, что без сомнения подтвердят Вашему Высокопреосвященству и Сергиевой Лавры Наместник Антоний и Ваш Викарий Преосвященный Леонид.

Не мог желать неисполнимого такой Святитель, как в Бозе почивший Филарет. Вы его преемник! Не оставьте, Ваше Высокопреосвященство, содействовать в Св. Синоде об осуществлении благочестивой и патриотической мысли и желания Полоцкой страны и Митрополита Филарета в мире и любви, чего желал и Современник 12-го года в прилагаемой при сем газете. Если издатель, будучи сам магистром из духовного звания, увлекся неравнодушием в своем примечании, то чего ожидать от других? Осуществление и желание блаженной памяти Митрополита Филарета предупредить подобную полемику и сделает радость всей Полоцкой пастве с благодарением Свят. Синоду, чего искренно желает Вашего Высокопреосвященства преданный слуга» и проч.

Возвратимся несколько назад.

17-го ч. писал мне из Киева А. Н. Муравьев:

«Получив из Витебской Духовной Консистории 50 руб. за высланный мною книги (Письма о Православии), приношу Вам мою благодарность и вместе с тем долгом поставляю препроводить Вам лично две моих новых брошюры⁷⁴⁵, которые быть может для Вас будут интересны».

В ответ на это писал я от 28 числа:

«Усердно благодарю Вас за доставление мне двух Ваших брошюр, очень для меня интересных.

По одной из них я совершил с Вами мысленное путешествие в Почаевскую Лавру и древний Острог. Хотя и имеется у меня Описание Почаевской Лавры, и даже не одно, но читать его до сих пор мне не удавалось. Ваш же краткий, но красноречивый, очерк я с большим удовольствием прочитал. Любопытно было мне познакомиться по Вашей брошюре и с современным состоянием Острожского братства и его женской школы, хотя я знаком уже с первоначальною историею того и другой по весьма интересной книжке Граф. А. Д. Блудовой⁷⁴⁶, под заглавием: Пять месяцев на Волыни⁷⁴⁷. При этой книжке приложен прекрасный вид Братской церкви свв. Кирилла и Мефодия. Вы пишете, что это едва ли не первый храм на всем пространстве нашей родины, посвященный имени Славянских Апостолов. Позвольте Вам доложить, что в Витебске, при Полоцкой Д. Семинарии, устроен и освящен мною во имя сих Апостолов храм прежде Острожского.

По другой из Ваших брошюр я, вслед за Вами, воскресил в своей памяти дорогие имена отечественных литераторов и поэтов. Немногих из них знал я лично, но с произведениями их более или менее знаком с юных еще лет. Я никогда не был поэтом, но читать стихи лучших из наших поэтов, в юности своей, я страстно любил. Множество поэтических произведений мною было тогда списано и выучено на память. Какая, в самом деле, громадная в литературном отношении разница между первою и второю половиною текущего столетия! Что это за печальное переживаем мы время! Не повторяется ли уже над нами древний Божественный приговор: не имать дух мой пребывати в человецех сих, зане суть плоть (Быт. 6:3). Грубый материализм, грубые плотские удовольствия, грубое поклонение идолу корыстолюбия – вот, по моему мнению, печальная характеристика нашего времени!...

Обращаюсь к Почаевской Лавре. Вы виделись и беседовали с Преосвящ. Агафангелом⁷⁴⁸. Это – мой ближайший земляк и даже свойственник, хотя и не очень близкий. Любопытно знать, как он здравствует и как пребывает, доволен ли своею паствою и своим положением? В Вятке он жаловался на суровость климата, здесь, в этом отношении, я полагаю, он вполне доволен и спокоен.

Препровождаю Вам при сем печатную заметку⁷⁴⁹ по поводу изданной мною (хотя и не мною составленной) книжки «О принесении части св. мощей Преп. Евфросинии...» Благоволите прочитать ее и произнести о ней правдивый суд».

18-го ч. Невельский Предводитель Дворянства Н. И. Евреинов, посылая мне ящик хороших яблоков, писал мне:

«Позвольте мне поднести Вашему Преосвященству ящик Ваших любимых яблоков. Бывши в Петербурге, я вспомнил, как нравились Вам заграничные яблоки этого сорта, и, имея удобный случай взять с собою, не преминул воспользоваться в надежде сделать этим приятное Вашему Преосвященству. Желаю, чтобы моя посылка не пострадала от перевозки; уложены были, кажется, хорошо.»

На это я отвечал от 20 числа:

«За Ваши вкусные и приятные древесные плоды посылаю Вам для услаждения Вашего духовного вкуса некоторые произведения духовной литературы⁷⁵⁰.

С утешением прочитал я в газетах известие о Высочайше пожалованном Вам высоком чине⁷⁵¹. Искренно приветствую Вас с Монаршим к Вам благоволением».

29-го ч. писал я в Рим Архимандриту Александру:

«Приношу Вам искреннюю благодарность за Ваше любезное послание. Оно не пространно, но от первой и до последней строки исполнено живого интереса. Прошу Вас и впредь продолжать с нами такую беседу, ни сколько не стесняясь формою изложения.

Подобные Вашим письмам получал я некогда из Рима от доброго товарища моего о. Порфирия. Если Вы, по обещанию своему, пришлете мне цветов с его могилы, то этим доставите мне душевное утешение: я искренно любил его за его чистосердечие и благородство характера. Желал бы я знать, есть ли кто-нибудь в настоящее время в Риме из помнящих о. Порфирия и сохраняется ли о нем память. Покойный, по своей чрезмерной любознательности, употреблял много старания на изучение достопримечательностей и сообщал мне и покойному Митрополиту подробные о них сведения, которые иногда печатали мы в духовных журналах. О. Порфирий входил в ученые собеседования с некоторыми лицами из латинского духовенства, между прочим, с иезуитом Мартыновым и ученым канонистом (ныне уже кардиналом) Питра⁷⁵². Последний мне лично знаком. Он некогда был в Москве и занимался при моем посредстве изучением рукописей Синодальной библиотеки. Если он здравствует и если случится Вам где либо встретиться с ним, напомните ему обо мне.

Выборы кандидатов на инспекторскую должность в Полоцкой Семинарии окончены лишь на сих днях. Дело не обошлось, конечно, без интриг и заявлений со стороны некоторых избирателей, и в особенности о. Красовицкого. Жребий, наконец, пал на Вашего зятя⁷⁵³, с чем Вас и поздравляю. С своей стороны, я не замедлю представить сем Св. Синоду.

В письмах Ваших ко мне из Петербурга многое осталось для меня загадочным; я надеялся получить от Вас объяснение, предполагая, что увижусь с Вами при отправлены Вашем в Рим. Не можете ли теперь написать мне что-либо в объяснение насчет, напр., какого то нового фактора и т. под.»

9-го февраля писал мне из Киева А. Н. Муравьев:

«Радуюсь, что угодил книжицами Вашему Преосвященству, а теперь я сделал описание моей образной⁷⁵⁴ и, напечатав, пришлю Вам также на поклон; а Вы мне пришлите описание патриаршей ризницы на русском⁷⁵⁵ и французском⁷⁵⁶, ибо у меня таковых не обретается, а мне они нужны для себя, а иногда указать иностранцам, когда чрез Киев из Одессы или Вены едут в Москву и у меня бывают.

Прочел я статейку о мощах Преп. Евфросинии, очень резко и обидно написана, да еще человеком незнающим, что можно отделять св. мощи, но то справедливо, что можно было бы безобидно для Киева уступить Вам все мощи, при обилии оных в пещерах.

Преосв. Агафангел здравствует и........ акклиматизировался на юге».

12-го ч. писал мне Высокопреосвященный Евсевий, Архиепископ Могилевский:

«Пользуясь случаем, посылаю Вашему Преосвященству в пятый раз напечатанную книгу под названием: Беседы о седьми спасительных таинствах Православной церкви⁷⁵⁷.

Прошу Вас принять с братскою любовно, в коей не сомневаюсь и которая дозволяет мне посылать Вам старое как бы новое.

Не раз я пожалел, что минувшею весною не доехал до Витебска. А будущая весна, если Господь дозволит ею пользоваться, принадлежит другому краю. Впрочем, все будущее в деснице Вседержителя».

В ответ на это писал я Его Высокопреосвященству от 21 числа:

«Безмерно дорого для меня изреченное мне от Вашего Высокопреосвященства благожелание мира о Дусе Святе: возмущаемый немирными служебными отношениями дух мой постоянно и всего более нуждается в этом вожделенном даре Благодати.

С чувством глубокой признательности принял я и другой вещественный дар Вашего Высокопреосвященства: это новый, драгоценный для меня знак Вашего милостивого ко мне внимания и благорасположения.

Пятое издание Бесед о Таинствах – это весьма знаменательное и отрадное явление для нашего, поистине, суемудренного века. Видно, что Пастыреначальник наш Господь Иисус Христос немало еще сохраняет Своею благодатно душ, непреклоняющихся пред темным кумиром современного лжеименного просвещения и жаждущих чтения назидательного, духовного.

Жаждет душа моя свидания и собеседования с Вашим Высокопреосвященством: Ваша многоопытная и поучительная беседа, я уверен, много успокоила и умиротворила бы дух мой. Но не знаю, когда и как устроить мне путь к Вашему престольному граду? Открою к Господу путь мой, и Той сотворит благопотребное и полезное для меня.

Препровождаемую при сем книжку благоволите принять, как малое приношение за Ваши великие ко мне милости.»

13-го ч., в воскресенье, было в моем архиерейском доме годичное собрание Членов Православного Миссионерского Общества⁷⁵⁸; при чем, по обычаю, была произнесена речь, которая вместе с Отчетом и напечатана⁷⁵⁹.

19 ч. писал мне из Москвы Преосвященный Игнатий:

«Вчера во время всенощной, которую я слушал в Покровской церкви, Вами устроенной⁷⁶⁰, получил Ваше любезное письмо и утешительное поручение.

Ныне медаль возложена на г. Оконишникова⁷⁶¹. Хорошо, что в такой великий день⁷⁶².

В Московской Биржевой Газете 3-го Февраля напечатано об открытии новой епархии Таганрогской и Азовской, и переведении меня яко бы в Таганрог. Слух распространился по Москве, и дошел до меня, и, признаюсь, нисколько меня смутил. Устроение новой кафедры, Консистории и Семинарии, думаю, не по моим силам. Что же? 14-го Февраля получаю письмо от Московского Святителя, который говорит, что в Святейшем Синоде и помину о сем не было. Так не основательны нынешние печатные известия! Если, возлюбленнейший Авва, суждено мне и высшему Начальству угодно было бы дать мне иное назначение, то желал бы я на такую епархию поступить, где прежде были Архиереи. Но в Москве лучше.

Впрочем, да будет воля Божия».

21-го числа получена была мною из Мурома от Праск. Степ. Царевской телеграмма с следующею прискорбною вестью:

«Двадцатого числа в восемь часов вечера Василий Васильевич Царевский⁷⁶³ скончался. Просим помолиться за усопшего».

22-го числа Почетный Блюститель Полоцкого женского училища, Московский купец С. П. Оконишников письмом извещал меня о получении им, чрез Преосвященного Игнатия, Царской награды (золотой медали) и выражал за это признательность; при чем уведомлял меня о намерении Преосвященного Можайского посетить Витебск.

23-го числа получено было мною из Москвы от Протоиерея Николаевской, на Арбате, церкви Ст. Ив. Зернова⁷⁶⁴ письмо следующего содержания:

«Горестное известие о кончине приснопамятного Ивана Ивановича Четверикова, последовавшей 4-го Декабря 1871 года, без сомнения в скором времени достигло до Вашего Преосвященства. Тем не менее вдова покойного Анна Димитриевна Четверикова поручила мне особо уведомить Ваше Преосвященство о постигшем ее тяжком несчастии. Уже после погребения Ивана Ивановича найдено было в бумагах его составленное им еще в Июне месяце (9 ч.) 1870 года домашнее завещание, собственноручно им писанное, где он, между прочим, просит известить и Ваше Преосвященство о его кончине, «смиренно прося (подлинные слова завещания) и святейшего Владыку Савву Полоцкого, за его посильные труды в пользу православных церквей, помянуть его в своих святых молитвах». Таковую последнюю просьбу умершего супруга его почитает себя обязанною довести до сведения Вашего Преосвященства в той уверенности, что Ваши святительские молитвы благотворны будут душе усопшего, и успокоительны для ее глубоко пораженной души. Препоручая же мне передать Вашему Преосвященству слова завещания Ивана Ивановича, и выражающееся в них упование, Анна Димитриевна присоединила и от своего лица усерднейшую к Вашему Преосвященству просьбу – преподать ей с осиротевшими детьми Ваше Святительское благословение.

Исполняя сие поручение, и себе нижайше прошу Вашего Архипастырского благословения и святительской молитвы. Я же в моих недостойных служениях никогда не забываю возносить Ваше священное любезное моему сердцу и высокочтимое имя. Да вспомоществует Вам святитель Божий, всесильная благодать Господа нашего Иисуса Христа, в Вашем многотрудном, равном Апостольскому, служении».

На другой же день, 24-го числа, поспешил я ответить достопочтенному о. протоиерею:

«Так как с Анною Димитриевною я лично не знаком и так как ей угодно чрез Ваше посредство передать мне волю и желание покойного супруга ее Ивана Ивановича, то и я, в свою очередь, прошу Вас, достопочтеннейший Стефан Иванович, быть посредником и изъяснителем моих чувств пред достопочтенной Анною Димитриевной. Выразите ей мое искреннее душевное соболезнование о посетившей ее, по воле Божией, тяжкой утрате. Весть о кончине Ивана Ивановича, так неожиданно и так, по человеческим расчетам, преждевременно последовавшей, весьма поразила и опечалила меня. Мы так многого ожидали еще в будущем от его неутомимой и самоотверженной деятельности на пользу бедствующих церквей нашей западной окраины, хотя уже им безмерно много было сделано не только для западной, но и для других окраин нашего Отечества. Но судьбы Божии неисповедимы!...

О кончине незабвенного благодетеля Ивана Ивановича я извещен был на другой же день телеграммою от Высокопетровского о. Казначея⁷⁶⁵. По получении этого горестного известия, я немедленно распорядился совершением заупокойной литургии и соборной панихиды, к которой призвано было все Витебское духовенство. Затем, чрез Консисторию предписано было причтам всех церквей, куда поступили какие бы то ни было приношения чрез посредство покойного Ивана Ивановича, совершать о нем молитвенные поминовения. В моей же домовой церкви совершались втечении шести недель ежедневно заупокойные о нем литургии с краткою литиею в конце оной; и затем имя усопшего раба Божия Иоанна внесено в общий синодик Кафедрального Собора, для вечного поминовения. Наконец, никогда не будет забыто это дорогое имя и в моих частных молитвах, пока я буду оставаться на Полоцкой кафедре.

Препровождаемую вместе с сим и адресованную на Ваше имя посылку с иконою Препод. Евфросинии Полоцкой и книжкой о перенесении части св. мощей ее из Киева в Полоцкий Спасский монастырь, потрудитесь вручить Анне Димитриевне, в благословение ей и ее осиротевшим детям, с искренним от меня пожеланием благодушного терпения среди постигшей ее горести и благодатного утешения от Господа.

Такую же книжку посылаю и Вам в залог моего глубокого к Вам уважения и душевного благорасположения».

2-го марта, писал мне из Рима Архимандрит Александр пространное и очень интересное письмо:

«Я замедлил с моей к Вам корреспонденцией. Причину сего мне легче Вам рассказать, чем назвать.

Кажется, я имел случай когда то прежде сознаться Вам, что у меня сохранилась одна только сильная привязанность на земле – это привязанность к дочери. И вот, в первых числах настоящего года получаю из Витебска письмо, которым меня извещают, что дочь моя безвременно родила и по этому поводу находится в опасном положении. Это грустное известие так меня поразило, что я сделался неспособным связно отвечать на самые простые вопросы; о корреспонденции же нечего было и думать. До получения успокоительных известий прошло довольно времени. Затем, когда они были получены, и получены не от кого иного, а от самой виновницы моей скорби, мое душевное состояние из одной крайности перешло в другую. От избытка радости я мог только повторять: ну, слава Богу! слава Богу! Приняться же за какое бы то ни было серьезное занятие я был не в состоянии. А тут наступил карнавал⁷⁶⁶; Римляне начали бесноваться, как угорелые. Грешный человек!... я не отходил от окошка, внимательно следя за всеми их проказами... Одно осталось для меня совершенно непонятным: как это Римляне могут предаваться самому необузданному веселью без нашей очищенной, употребляя исключительно только свое винишко, которого по меньшей мере бочку нужно было бы выпить, чтобы войти в кураж, чувствовать себя в подпитии?!.. Карнавал, впрочем, далеко еще не прошел, как я начал приходить в себя. Первая мысль, довольно ясно мною сознанная, смутила меня: как же это так?!.. почти три месяца прожил я в Риме, и до сих пор даже голоса о себе не подал Владыке Митрополиту?! Несколько раз принимался строчить, чернил, но ничего не выходило... Так и прошло все это время в одних попытках. Да и в самом деле, о чем писать? Политика – не мое дело; да сверх того, я в ней ничего не смыслю; а посольство наше держит себя за великою китайскою стеною – решительный признак того, что за нею, как и за действительною китайскою стеною, кроме домашних дрязг, ничего не обретается... А Папа? Рассказать разве как он заигрывает с нашими барами и барынями, – как такие-то получили от Папы целый воз цветов, а такая то пышный букет, третья же – только ветку оливкового дерева... и пояснить затем: притча сия означает, что такие то внесли динарии св. Отцу, находящемуся в темнице, 100,000 франков русским золотом, такая то – 10,000, а последняя совсем поскупилась... Но рассказ о подобных вещах мог бы навести на самые грустные размышления – не о суете мирской, – о ней даже приятно думается после сытного обеда, – а о предметах более частных и, следовательно, для каждого из нас более дорогих и близких... Не изобразить ли, как воспитывается здесь наше аристократическое юношество, будущая интеллигенция и сила России? Но это – сюжет еще более грустный, чем первый... Русские – а по-русски не говорят?! Русские – а о России не имеют никаких понятий, или – самые превратные!? Русские – а России и русских не любят!? Что же это такое?! Как это назвать?! Где, кроме нашего злополучного отечества, в какой еще стране – между дикими ли, или между самыми просвещенными народами – можно указать на подобное явление?! Противоестественно, безнравственно и чисто уж по-русски глупо! Впрочем, я здесь с ними нисколько не церемонюсь, и не дальше как вчера об одной княжне, ни слова не знающей по-русски и оправдывающей свое невежество тем, что русский язык – варварский, в присутствии тетушки Ее Сиятельства, выразился так: Княжна N очень мало знает русский язык для того, чтобы судить – варварский ли он, или нет; повторять же с чужого голоса – значило бы подражать попугаям... Затем, если Княжна желает быть последовательной, ей следует также отказаться от Княжеского титула... Некоторые (см. Маяк) ученые утверждают, что слово Князь – татарское, следовательно, варварское. Наконец, еще последовательнее было бы со стороны Княжны, если бы она отказалась от русского золота: ведь оно добыто руками мужиков, русских варваров. Эта тирада была выслушана не с большою приятностию, и только одна русская нянюшка-старушка, незаметно присутствовавшая при нашем разговоре, похвалила меня, заметив: вот уж правду говоришь, батюшка; одно слово – балуют здесь наши барышни... За такой комплимент нянюшке приказано было убираться в детскую...

Я однако ж должен сознаться, что не очень продолжительное время затруднялся выбором сюжета для письма ко Владыке. Счастье на этот раз мне поблагоприятствовало. В самый разгар карнавала совершилось в Риме событие, невозможное в прежнее, очень еще недавнее время. Произошел публичный диспут между некоторыми проживающими здесь протестантскими Пасторами и Римско-католическими священниками, на тезис, выраженный евангелическим Министром Шиарелли в следующей грубой форме: Св. Петр никогда не был в Риме. Само собою разумеется, что я был на диспуте, все видел, высмотрел и почти все выразумел, о чем толковали. На следующий день Capitale начала печатать отчет о диспуте. Я убедил своего о. диакона перевести эти статьи; но так как Capitale, известная своим либеральным и антикатолическим направлением, слишком, очевидно, гнула на сторону протестантов, я решился в письме к Владыке восстановить истину по другим источникам и поддержать, на сколько это было возможно, обижаемых католиков. Письмо вышло довольно интересное, но я несколько опасаюсь за принятую в нем мною форму изложения. Вместо сухих размышлений и длинных описаний, ради краткости и наглядности, я нарисовал живую картину, представил лица в действии, заставил их самих говорить... Спустя два-три дня, в отдельном конверте, я сообщу Вашему Преосвященству копию сего письма и попрошу дать мне Ваше о нем суждение.

О. Диакону стоило неимоверных усилий добыть себе и мне билеты на диспут. Католическая сторона наотрез отказала, ссылаясь на то, что уже все билеты их розданы. Таким образом, нам пришлось сидеть на протестантской стороне, хотя, собственно говоря, наше естественное место было между теми и другими, в золотой средине, – не потому впрочем, чтобы в спорном вопросе наше дело была сторона, а потому, что мы не допускаем крайностей ни той, ни другой стороны... Признаюсь, я до сих пор порядком не могу взять себе в толк, как можно делить по категориям, – на приверженцев и противников, – слушателей диспута до его окончания?!.. Зачем предрешать то, что должен решить диспут? Но здесь такова логика во всем... Так, напр., католическая партия, идучи на диспут, запаслась довольно увесистыми палками, – вероятно, с целию придать больше силы своим доводам, – но полиция, заметив эти аргументы, попросила оставить их в передней. Диспут был весьма интересен. Теперь для меня понятно, почему древние Греки и Римляне, оставляя театр и цирк, шли слушать своих ораторов. Здесь истина ни при чем и не тот побеждает, на чьей она стороне; побеждает красноречие!... Католики далеко отстали в этом отношении от протестантов, а мы – от тех и других. – Для библиотеки Вашего Преосвященства препровождаю один экземпляр речей, говоренных на диспуте⁷⁶⁷. О. Диакон, при некотором сотрудничестве с моей стороны, намеревается также перевести и эту книжицу – в тех видах, что распространение ее в русском переводе было бы весьма полезно в западном и юго-зададном нашем крае.

Из писем к моим родным Вашему Преосвященству известно, что в конце истекшего года я совершил поездку в Неаполь. С тех пор прошло довольно времени, и я боюсь, что теперь рассказ мой будет не так жив и выйдет гораздо бледнее.

Мы оставили Рим в 6 часов утра. Пред глазами нашими была самая грустная картина: среди необработанных полей, мизерных виноградников и запущенных садов, торчали развалины каких то древних зданий, напоминая о том, что здесь когда то была жизнь... Кто заел ее? кто превратил в пустыню этот благодатный край? почему над Геркуланом, засыпанным пеплом Везувия, вырос целый город, а на здешних развалинах даже полевой цветок не раскрывает своей почки? Великая китайская стена древнее базилики св. Петра: что же из этого? Картина почти мгновенно переменилась, когда мы проехали границу бывших папских владений: тщательно возделанные виноградники, хорошо устроенные сады – с оливковыми, тутовыми, миндальными и иными деревьями – окаймляли наш путь. В стороне виднелись приветливые виллы, домики фермеров были чище, даже вино не так кисло... Хорошо! несравненно лучше, чем в Риме и его окрестностях; но не настолько хорошо, чтобы можно было удовлетвориться и не пожелать многого и очень многого... Какая-то мертвенность во всем, отсутствие новой струи жизни, забитость, апатия, неряшество и грязь истинно классическая! Поверите ли, Ваше Преосвященство, что, прожив три месяца в Италии, я еще не слышал песни, не видел беззаботно играющих детей. Вокруг меня не живые люди, а мраморные статуи, сошедшие со своих античных пьедесталов. Некоторые признаки жизни они обнаруживаюсь только при виде денег... да и эту отрасль человеческих отношений позаботились лишить всей прелести ее поэзии. Изверились они друг в друге настолько, что не доверяют ближнему ни в чем, ни на волос, ни на одну копейку. Примерно у меня слуга; я посылаю его на гривенник купить мне фруктов, и тут же беру с него росписку в том, что он получил от меня гривенник; иначе, он поставит мне этот гривенник в счет в конце недели, или в конце месяца; того же самого слугу я посылаю с запиской к знакомому, и в конце недели в счете значится: снесена записка – 10 сольдов, т. е. 15 наших коп., так как, нанимая слугу, я забыл договориться, что он обязуется носить также и мои записки. Затем, покупая в лавке десть почтовой бумаги, беру росписку; расплачиваясь на улице с извозчиком, подзываю городового и прошу его быть свидетелем того, что я расплатился и т. д. Что это такое!? Это ли плоды цивилизации?! Да на что, после этого, дана человеку совесть?!.. Как это мерзко, гадко! Недостает только того, чтобы невеста, награждая своего жениха первым девственным поцелуем, потребовала в этом от него росписки!! А впрочем, кто их знает? Может быть и это между ними водится...

Начинало уже смеркаться, когда мы подъехали к Неаполю. Везувия нельзя было видеть, так как весь он был покрыть туманом. Мы остановились в лучшей гостиннице. Переодевшись наскоро, я отправился по делам; отыскал нашего консула, к которому имел бумаги; по счастливой случайности у него встретил Настоятеля местной греческой церкви; представился Министру Двора Его Высочества и получил все нужные приказания: 28 числа Великому Князю угодно было слушать обедню, а 29 молебен новому лету. Все сие было выполнено нами исправно, чинно, без признаков замешательства, робости и т. под. Великий Князь остался вполне доволен и принял меня не один, а вместе с Великою Княгинею, весьма милостиво: усадил, осведомлялся о прежней моей службе, много расспрашивал о Китае и Китайцах; Великая Княгиня выказала свое особенное удовольствие, когда я начал бранить Рим, Римлян, их цинизм, неряшество, бестолковость, лень и т. под. Между прочим узнавши о том, что в последнее время я служил в Витебске, Великий Князь заметил, что проездом видел Витебск, из окна вагона, и нашел его, т. е. Витебск, весьма мизерным (что весьма справедливо)... Затем Великий Князь изволил осведомиться, кто в Витебске Губернатором, и когда я назвал Павла Яковлевича Ростовцева⁷⁶⁸, Его Высочество начал о чем то в полголоса разговаривать с Великою Княгинею, поминутно произнося имя Якова Ростовцева.

Церковь, в которой я служил, замечательна во многих отношениях. Замечательна прежде всего ее история. Основанная православными Греками, она несколько веков процветала, о чем отчасти может свидетельствовать нынешнее ее благолепное состояние; потом ею завладели Униаты-Греки; наконец, когда нынешнее Италианское Правительство, по примеру других Христолюбивых правительств, начало закрывать церкви господствующей религии, не касаясь иноверных, тогда Униаты, чтобы спасти свою церковь от кассировки, отдали ее грекам православным; теперь же, когда гроза прошла, опять стараются отнять ее у Православного Архимандрита и его прихожан. Вторая особенность этой церкви заключается в том, что она в алтарной своей части представляет тот уродливый беспорядок, какой обыкновенно вносила уния в эту часть храма. Престол каменный, продолговатой формы, отодвинуть от стены так мало, что нашим протодиаконам не пройти здесь ни за что; горнего места, таким образом, нет; на престоле – цибориум⁷⁶⁹ в виде этажерочки, на которой по сторонам кладутся служебнички, поминальники, записочки памятные и иной хлам; Царские двери есть: на одной половинке изображен св. Петр (sic!), на другой Ап. Павел, но половинки эти не запираются, – их заменяет завеса из парчи, поднимающаяся вверх складочками, на подобие шторы; вместо копия употребляется обыкновенный столовый ножик; покровец на чаше круглый, совершенно похожий на блюдечко; наконец, настоятель Неапольской церкви перенял от униатов обычай служить на одной просфоре, с пятью, впрочем, печатями.

В оба дня церковные службы продолжались не более одного часа; таким образом я имел достаточно времени, которое мог употребить по собственному усмотрению. Я и воспользовался им: познакомился с некоторыми проживающими здесь русскими семействами, побывал в лучших частях города, забежал на полчасика в пропаганду, где поболтал с несчастными детьми, похищенными в Китае... (Один мальчик, озираясь, выдал мне свою тайну, сказав дрожащим голосом: «я никогда не прощу патерам моей насильственной разлуки с родиной и родными»)... Наконец, более четырех часов употребил я на обозрение музея, вмещающего в себе все редкости, добытые при раскопках в Геркулане и Помпее. В детстве слышал я однажды от моей нянюшки сказку, в которой повествовалось, что вследствие чар какой то ведьмы целый город, со всем что было и жило в нем, вдруг окаменел. Добрая няня и не подозревала тогда, что ее питомец впоследствии собственными глазами увидит окаменелый город. После обозрения музея, на другой день находясь в Помпее и мысленно размещая все, виденное мною накануне в музее, на соответственных местах, я действительно мог вообразить себе, что нахожусь среди окаменелого города. Не берусь передать Вашему Преосвященству те чувства, которые волновали меня при обозрении Помпеи. Признаюсь только, что, оставляя этот мертвый город и направляясь к гостиннице, мимо которой никто не проходит пробыв более 6-ти часов в Помпее, я мысленно повторял про себя: люди всегда были теже что и теперь люди – с тем гением и с теми же страстями и страстишками; если помпейцам жилось лучше, чем нам, и они были счастливее настоящих поколений, то последняя, постигшая их, ужасная катастрофа стоила 99-ти лет привольной жизни. Впрочем, есть вещественные доказательства того, что и они страдали...

26-го Февраля отслужены мною панихиды по всем почившим и особо над могилою О. Порфирия. Посылаю Вашему Преосвященству обещанный цветок. Над прахом О. Порфирия поставлен мраморный, весьма художественный памятник, изображающей аналогий с разогнутым на нем евангелием. О. Порфирия очень многие здесь помнят, не только русские, но и римляне. Вообще он оставил по себе самую прекрасную память. В церковном архиве я нашел связку бумаг, принадлежащих О. Порфирию. Рассмотрев ее, я нашел почти исключительно одни сочинения студентов Москов. Академии по предмету Патристики; манускрипта, принадлежащего самому О. Порфирию, – ни одного. Книги его большею частию расхищены, а которые остались, те не представляют никакого интереса.

С Кардиналом Питра я пока не имел случая встретиться, но я его встречу, или нарочно побываю и передам поклон от Вашего Преосвященства. Я неохотно знакомлюсь с здешними монсиниорами. Слишком много нехороших вещей о них я слышал... а кого я не уважаю, с тем мне невыносимо тяжело водить даже простое знакомство. Исключение в этом отношении я сделал только для одного монсиниора, по фамилии Говарта. Он природный англичанин, принадлежит к знатнейшей фамилии, богат, живет роскошно, кормит знакомых своих отменными обедами, много путешествовал по востоку, знает Турецкий и Арабский языки, а теперь изучает русский с таким успехом, что может при пособии лексикона читать Московские Ведомости, обладает прекраснейшею библиотекою и состоит при св. Петре настоятелем какого то братства, наконец, не замечен в склонности пропагандировать... Он обещал показать мне все достопримечательности, находящаяся в соборе св. Петра, в Ватикане, в катакомбах и даже вызывался представить меня Папе, но я отклонил это предложение под предлогом незнания италианского языка. Этот Прелат мне с первого разу понравился. Надеюсь, что знакомство с ним будет для меня полезно.

Никак не могу привыкнуть к Риму, – все мне в нем не нравится, разумеется, за исключением природы и бесспорно-прекрасных произведений искусства. Наступила первая седмица поста – и положительно есть нечего. Питаюсь одними фруктами, да и те не слишком-то дешевы. А на дворе благодать, как у нас в конце мая; все деревья в цвету; давно уже перестал топить камин. Но одновременно с наступлением теплых дней воздух стал портиться в Риме; духота, смрад, пыль скоро разгонять форестьеров; тогда и я уберусь куда-нибудь, в более благоустроенное и здоровое место».

Вслед за этим письмом получена была мною и обещанная копия с письма Архимандрита Александра к Высокопреосвященному Исидору, Митрополиту Новгородскому. Вот что писал О. Александр Его Высокопреосвященству:

«Честь имею почтительнейше представить на милостивое благоусмотрение Вашего Высокопреосвященства весьма интересный труд О. Диакона нашей Посольской церкви N. В прилагаемой тетради заключается почти подстрочный перевод всего того, что было напечатано в Римской газете Capitale о публичном диспуте, состоявшемся 9 и 10 февраля между некоторыми проживающими здесь протестантскими пасторами и римско-католическими патерами на тезис, выраженный евангелическим Министром Шиарелли в следующей категорической форме: «св. Петр никогда не был в Риме». Газета Capitale, известная своим либеральным и антиклерикальным направлением, конечно, слишком далека от полного беспристрастия. Сверх того, ее можно упрекнуть еще в том, что в настоящем случае она не столько излагает ход диспута и знакомит с содержанием речей диспутантов, сколько ликует победу протестантов и тешится над потерпевшими поражение клерикалами. Впрочем, тяжесть этого последнего упрека уменьшается отчасти в виду того, что, одновременно со статьями Capitale, печатаются подлинные речи диспутантов, воспроизведенные стенографами, – отчасти же, и главным образом – прибавил бы от себя сторонний, беспристрастный свидетель спора, – тем еще, что в речах этих заключается весьма мало интересного в научном отношении. В статье В. Михайловского, напечатанной в Духовной Беседе за 1861 год (т. 13) и случайно оказавшейся в моей дорожной библиотеке, я нашел о спорном предмете гораздо больше сведений, чем сколько было их высказано во все течение диспута. Если некоторые читатели Capitale – туземцы и иностранцы – поражены речами протестантов, то это не делает им большой чести... За всем тем, нельзя не согласиться с газетою Capitale, что диспут, вызванный Шиарелли, весьма замечателен... Да, он замечателен и в высшей степени интересен; но только никак не научною, а совершенно другою, чисто бытовою своею стороною. Газета Capitale слишком увелечена триумфом победы, говорит неспокойно, делает частые отступления, пропускает без внимания многие частности, – от чего рассказ ее выходит растянутым, и описываемый диспут теряет на ее страницах значительную часть не только своей характерности, но и правдивости. Справедливость же требует заметить, что, если ликования протестантов не совсем неосновательны, и католическая сторона не лишена некоторой доли утешения. Что клерикалы уязвлены в самое чувствительное место, что они публично оскорблены и унижены – это не подлежит сомнению. Но совесть не упрекает их по крайней мере в том, что они приняли удар совершенно пассивно и в искусстве отразить его выказали мало энергии и бесспорно принадлежащей им издавна ловкости. Что же касается окончательной и решительной победы, о ней, конечно, не может быть пока еще и речи.

Поводом к диспуту послужило следующее объявление Шиарелли, появившееся 1-го февраля на страницах Capitale:

«Евангелический министр Шиарелли предложить своим слушателям ряд чтений, в которых будет говорить против утвердившегося между Римскими католиками мнения о 25-летнем первосвященстве Aп. Петра в Риме, и в заключение основательнейшим образом докажет, что, напротив того, св. Петр вовсе даже не был в Риме». Прочитав это объявление, добрые Римляне не знали что и подумать. Одни из них, более строгие католики, надеялись, что заявление г. Шиарелли – не более как куриоз; что не только предполагаемый чтения на невероятную тему, но и сам г. Шиарелли принадлежит к области фантастических созданий какого-либо досужего корреспондента газеты Capitale. Но другие, – и таких было значительное большинство, – именно все, причисляющие себя к так называемой здесь прогрессивной и антиклерикальной партии, отнеслись к заявлению Шиарелли несколько иначе. Предоставляя богословам ведать о том – был ли, или не был Св. Петр в Риме, они ухватились за заявление Шиарелли как за новый, весьма удобный случай – подразнить своих противников, и порешили, что следует поддержать чтения Шиарелли, идти его слушать, потешиться как он будет громить клерикалов, – больше этого они ничего не желают. Заявление Шиарелли, таким образом, получило опасную гласность; о нем начали толковать не только в салонах и гостинных, но и в кофейнях, читальнях, винных лавочках и т. под. Клерикалы, имеющие и теперь возможность все слышать и все видеть..., заметив смуту, возбужденную безбожным заявлением Шиарелли, встрепенулись! Как так!? Как же это?! Да что же это такое будет?! А по всем человеческим соображениям можно было ожидать, что, во 1-х, этот противный Шиарелли сдержит свое слово и станет читать... Зажать рот ему нет теперь никакой возможности. Во 2-х, также весьма вероятно, что пойдут слушать его очень многие: одни, пагубное ослепление которых достойно всякого сожаления..., другие же только из любопытства, а иные просто по глупости, зауряд с другими; но во всяком случае Шиарелли будеть иметь многочисленных слушателей. В 3-х, Шиарелли будет говорить ничем не стесняясь, не встречая ни от кого возражений... Чего он не дозволить себе при такой опасной свободе?! Какой тлетворный яд еретических умствований может при этом излиться из уст его... В 4-х, пусть бы там Шиарелли толковал что ему угодно, – по примеру ли Вольтера, или подобно Ренану... а то, вдруг, выдумал что – св. Петр никогда не был в Риме!?! и эти кощунственные слова он произнесет пред слушателями, в числе которых будет немало добрых католиков?! Нет, это уж слишком? этого так оставить нельзя! Этому необходимо помешать во что бы ни стало? и порешили, наконец, клерикалы, что этому не бывать.

Непосредственным следствием такого решения было то, с чего хроникер Capitale начинает свой рассказ. В час, назначенный Шиарелли для чтений, является в его проповедническую залу депутация от Римско-католического духовенства и предлагает держать диспут, с соблюдением всех тех формальностей, какие обычаем установлены для подобных случаев. Таким образом чтения Шиарелли не состоялись...). Затем, естественно, пошли необходимый приготовления к диспуту, (а время между тем уходит и умные люди им пользуются). Избраны председатели, определены условия диспута. Предложение – открыть диспут в одном из здешних обширных костелов – предусмотрительно устранено. К сожалению, совершенно случайно (sic!) зала, избранная для ведения диспута, оказалась весьма небольшою, так что в ней могло поместиться не более 220 слушателей, которым дозволено иметь вход не иначе, как по билетам. Обеим состязающимся сторонам предоставлено раздать одинаковое количество таковых билетов. Диспут, наконец, состоялся.

Нечего греха таить: католическим патерам пришлось таки посветить глазами... Приняв диспут, они уже поступились весьма многим, так как этим самым признали своих противников, как говорится, воюющею стороною. Предоставив затем свободу слова, позволили своим врагам высказать все, что у них накипело на душе. Застигнутые невзначай, явились на диспут, не подготовившись к нему как следует, и по этой причине, а отчасти от душившей досады, не могли ни действовать ни говорить хладнокровно, обдуманно, последовательно, делали непростительные обмолвки и т. под., и т. под., так что действительно, не только дикция, развязность, хорошие манеры, уверенность в себе и благодушие, но логика и даже эрудиция оказались на стороне протестантов.

Пусть и так, могут сказать на это католики; пусть даже и востократ хуже все то, что вы о нас рассказываете по поводу этого диспута. Мы спрашиваем: кто был свидетелем нашего унижения? кто видел наше замешательство, ненаходчивость, неловкость и т. под. Пред кем ораторствовал г. Шиарелли? кого он убедил своими остроумными доводами? А если мы станем утверждать, что, напротив, преимущество во всем осталось за нами, – кто вам поверит? Ведь свидетелей не было!

Помилосердуйте! говорят протестанты: в зале было 220 человек слушателей!...

То то и есть господа, что вы обочлись: тех 110 человек, которые сидели на вашей стороне, мы не считаем. Они – ваши приверженцы, – следовательно, такие же еретики как и вы. Их мнение, голос, свидетельство – для нас ничто. Тем же, которые сидели на нашей стороне, мы сами раздавали билеты, и наверное уж знали, кому их дать. Это были, как вы сами заметили, почтенные особы, все наши, свои, которые из избы сору не выносят. Итак, что же вы взяли господа?! Между тем, чтения Шиарелли не состоялись, – а это-то и есть самое главное... Пусть попробует он опять открыть их в своей нечестивой проповеднической зале, и к нему из верных католиков никто теперь уже не пойдет. За это мы ручаемся; об этом позаботились уже наши проповедники, прогремевшие со всех кафедр, наши духовники... Ваша ошибка непоправима: вы не умели воспользоваться удобным случаем и упустили время. Печатайте теперь что хотите. Католикам запрещено читать еретические книги. Вы очень много рассчитываете на силу ваших доводов, на несокрушимость вашей логики, а мы вам на это скажем, что нам больше поверят на слово, в большем послушаются слепо и без всяких размышлений, чем сколько вы в состоянии доказать. Итак, на чьей же стороне победа? Вы успели только в одном: вы подняли вопрос в высшей степени для нас важный, но, к прискорбию, мало разработанный нашими богословами. Дайте срок, и этот пробел будет восполнен. Мы не замедлим... Подлинные речи диспутантов, появившиеся в печати, никого не соблазнят. Мало ли что печатается теперь?., бумага терпит все... Сверх того, в этих речах, ни тою, ни другою стороною не было высказано ничего особенно важного. Наше слово впереди»...

В конце 1871 г. рукоположен был мною из учителей Полоцкого духовного училища в священника к Успенской церкви села Пышников, Витебского уезда, Мефодий Цехановский. Будучи рожден от родителей римского вероисповедания, Цехановский принял православие во время обучения своего в Полоцкой военной Гимназии. Читая сочинение Иеромонаха Никанора⁷⁷⁰: «Разбор римского учения о видимом главенстве в церкви (Спб. 1856–1858 г.)», он убедился в правоте православной церкви и решился присоединиться к ней. По принятии Православия, он оставил военную гимназию и поступил, для дальнейшего образования и утверждения в догматах православной веры, в духовную православную семинарию – сначала Петербургскую, а потом Полоцкую в Витебске. Здесь он, по болезни не мог окончить полного курса, но впоследствии держал экзамен на степень студента, и был удостоен этой степени.

7-го числа писал мне из Киева А. Н. Муравьев:

«Приношу искреннюю мою благодарность Вашему Преосвященству за милостивое и скорое исполнение моей просьбы и присылку мне трех экземпляров Вашего указателя Патриаршей Ризницы, а за доставленное описание Вашего торжества и жития Преподобной я уже Вас в свое время благодарил. Скоро и я Вам пришлю печатное описание моей образной, а покамест нечем поклониться».

В ответ на это писал я от 23-го числа:

«Поспешая исполнением Вашего желания относительно доставления Указателя Патриаршей Ризницы, я не имел времени тогда писать Вам: прошу извинить.

Доброе и прекрасное дело задумали Вы – описание Вашей образной. У меня сохраняется самое приятное воспоминание о Вашей домашней святыне.

Читали Вы, конечно, в газетах о происходившем в Риме диспуте между католическими и протестантскими богословами по вопросу о том, был ли Апостол Петр в Риме. Мне прислали оттуда печатную книгу на италианском языке, в которой изложен весь ход этого интересного диспута. Я не разумею по-италиански, но для меня извлекли из этой брошюры сущность дела и изложили по-русски. Оказывается, что Ап. Петр никогда не бывал в Рнме. Если бы Вы пожелали прочитать присланную мне брошюру, напишите, и я немедленно вышлю ее Вам».

10-го Марта писал мне Игумен Московского Единоверческого монастыря Павел (Прусский):

«Ваше Преосвященство, осмеливаюсь беспокоить Вас следующими моими вопросами: а) Некоторые из присоединенных мною в Вашей епархии в прошлом 1871 г. изъявили мне желание, чтобы и в нынешнем году, в настоящий св. пост, я исповедывал их и приобщил св. Таин, которые и имею с собою; если угодно Вашему Преосвященству благословить исполнить желание их, соблаговолите в скорости без задержания меня о том уведомить; б) Некоторые семейства, имеющие жительство около Динабурга в бывшем посфлении, прежде принадлежали ко св. церкви, но теперь принадлежать к расколу. Многие тех семейств старики во младенчестве их, не по убеждению их родителей (беспоповцев), но по обстоятельствами, были крещены в св. церкви, а после православного крещения также еще во младенчестве, по желанию их родителей, были перекрещены в беспоповство, беспоповскими наставниками, и принадлежали к беспоповству и детей своих крестили по беспоповскому обычаю у беспоповских наставников, а во св. церкви детей своих не крестили; теперь они желают вседомовно присоединиться к св. церкви и просят меня послужить их присоединение по обряду единоверия; я недоумею, что делать: если отказать им в присоединении, тогда не только они останутся неприсоединенными ко св. церкви, но и их дети будут сущие беспоповцы; о сем прошу от Вашего Преосвященства наставления, как поступить в таком случае. За сим испрашиваю себе от Вашего Преосвященства Ваших святительских молитв и благословения, Вашего Преосвященства нижайший слуга и послушник Игумен Павел.

P. S. Если соблаговолите ответить, Ваше Преосвященство, пишите на имя Пимена Тихонова Крымова, в Динабург».

Вследствие сего, дано было мною 13-го ч. за № 844 Консистории предложение следующего содержания:

«Настоятель Единоверческого в Москве Никольского монастыря, Игумен Павел, мимоездом в Вильну находящейся в настоящее время в г. Динабурге, письмом от 10-го сего Марта уведомляя меня, что некоторые из присоединенных им в прошлом 1871 г. к единоверию беспоповцев Динабургского уезда изъявляют желание исповедаться у него в настоящую Четыредесятницу и приобщиться Св. Таин, а другие, пребывающие еще в расколе, желают присоединения к церкви на правах единоверия, просит моего разрешения первых принять ему на исповедь и причастить Св. Таин, а последних присоединить по прежнему примеру к церкви.

Предлагаю Консистории дать знать о. Игумену Павлу по надлежащему, что со стороны Епархиального Начальства не усматривается препятствия к исполнению той и другой его просьбы».

15 числа – день моего рождения. По этому случаю писала мне Начальница Витебской женской, гимназии, А. П. Ушакова:

«Вчера вечером сказали мне, что сегодня – день Вашего рождения. За радушие и доброту Ваши, Владыка Святый, к нам, совсем еще чужим здесь, хотелось бы и мне в этот день показать Вам свое усердие. Но к сожалению не нашлось у меня ни одной работы достойной, чтоб поднести Вам.

Поздравляя Вас, Преосвященнейший Владыка, от себя и всей семьи своей, я прошу Вас принять посылаемую у сего икону Нерукотворенного Спаса, которую взяли мы, отправляясь уже на железную дорогу в Витебск, после последнего нашего молебна в столь любимой нами часовне Петра 1-го, где, в течении 15-ти лет, слагались с верою мои радости и скорби. Вот почему, Владыка, образок этот я приношу Вам сегодня; примите его также просто и искренно, как просты и искренни были молитвы и слезы уезжавших из Петербурга в Витебск детей моих перед Спасителем. Да сохранит Он нашего дорогого и многоуважаемого Архипастыря, во и славу святой церкви Своей – на долгие годы! Да пошлет Он Вам здоровье, силы души и благодатную помощь Свою, в прохождении трудного Вашего поприща».

19-го ч. писал мне из Москвы К. И. Невоструев: «Давно уже я страдаю и очень изнемог от горловой болезни, так что часто чуть чуть на ногах держусь. Со вчерашнего дня однако стал чувствовать себя лучше и, по уверению врача, должен иметь надежду на выздоровление. О Христе радуюсь, что Господин жатвы рукою бывшего некогда хульника и гонителя, как называет себя Отец Павел (Прусский), исторгает плевелы на ниве Вашей. О. Павел просил меня, когда буду писать к Вашему Преосвященству, принесть от него Вам глубочайшую благодарность за снисхождение к его прошениям, присовокупляя, что нельзя объяснить ему в письме мне самой сущности этого дела, а разве после при личном свидании, и что благоволение Ваше много его утешило, а отказ много бы опечалил. Что я и с удовольствием исполняю сими строками, аки кимвал звяцаяй и ничесо же разумеваяй. О. Павел пишет, что теперь оканчивает дела свои в Витебской Вашей губернии и скоро сбирается в Москву.

За предварительное известие о ревизии Московской Семинарии покорнейше Вас благодарю. Но едва ли я буду подлежать ей с наставниками собственно Семинарии, потому что существенного отношения не имею, по случаю лишь сопричислен к ней⁷⁷¹, и занятия мои по описанию рукописей, состоящие из беспрерывных сличений, справок, разысканий по множеству книг и рукописей, хождений по библиотекам, не могут быть усчитываемы ревизией. При посторонних занятиях, требующихся моими отношениями к разным ученым обществам и лицам, я не опускаю официального дела. Бели же будут меня истязать, то я оставлю рало, хотя и с прискорбием: пусть ищут другого вола или осла, подобного мне.

Чрез г. Кунта⁷⁷² послал я Вашему Преосвященству оттиски двух статей моих, помещенных в Трудах 1-го Археологического Съезда: а) О Городищах древнего Волжско-Болгарского и Казанского Царства и б) Ананьинский Могильник⁷⁷³.

В Московской Академии О. Ректор, Александр Васильевич⁷⁷⁴, на второй неделе сего поста, похоронил свою матушку⁷⁷⁵ – близ Смоленской церкви, где кладутся студенты.

По милости О. Наместника⁷⁷⁶ я скоро должен буду, кажется, перебираться с прежнего места на новое, невыгоднейшее помещение – во флигеле близ колокольни. По моей библиотеке⁷⁷⁷ это перемещение весьма хлопотливо, затруднительно и вообще очень неприятно, и для занятий оно будет иметь невыгодные последствия. Но трудно мне против рожна прати. При покойном Владыке⁷⁷⁸, конечно, сего бы не было».

При письме от 22-го числа прислала мне из Москвы, для бедных церквей, известная уже благотворительница М. С. Смирнова 12 шелковых подризников, 6 перемен воздухов, и пелены для аналогия, 7-мь для креста, 7 епитрахилей и проч., извиняясь притом, что больше не успела сделать.

Благодарность за эти приношения я выразил Г-же Смирновой в письме от 11-го Апреля.

24-го ч. писал я в Муром теще моей Пр. Ст. Царевской, лишившейся сына⁷⁷⁹:

«Всем сердцем соболезную Вам в новой постигшей Вас на старости лет тяжкой скорби; но утешать в ней и успокоивать Вас обычным словом утешения не решаюсь, предоставляя это Тому, от Кого ниспослано Вам, не без премудрой, конечно, и благой цели, это новое испытание. Итак возверзите на Господа – Отца сирых и Судии вдовиц, – всю печаль Вашу, – и Он, Премудрый и Всеблагий, и препитает и утешит, и успокоит Вас, ими же Сам весть судьбами!

Я понимаю, что с кончиною дорогого Василия Васильевича Вы лишились последних надежных средств к жизни, но Бог милостив: пока я жив, Вы с своими последними сиротами не останетесь без насущнаго хлеба. Прошу Вас написать мне откровенно, сколько для безбедного существования Вашего трехчленного семейства необходимо в месяц денег. Я буду высылать Вам необходимую для Вас сумму пополугодно, в начале Января и Июля, когда я сам получаю из Казны жалованье.

Теперь вместе с сим посылаю Вам на Ваши праздничные потребности 100 руб.

О себе могу сказать только то, что я, по милости Божией, здравствую и по мере сил тружусь и исполняю обязанности своей службы».

Желая удостовериться в степени развития моего двоюродного внука, ученика высшего отделения Владимирской Семинарии Геннадия Виноградова⁷⁸⁰, готовившегося к поступлению в Духовную Академию, я приказал ему прислать мне свои письменные упражнения и изложить свой взгляд на совершившуюся реформу духовных Семинарии. И вот что он написал мне от 26-го числа:

«Не без смущения приступаю к исполнению возложенной Вами на меня обязанности представить отзыв о нашей преобразованной Семинарии. Так чувствовать себя, признаюсь, приходится по причине отсутствия одного общего, неустановившегося еще взгляда на значение реформы для нашей Семинарии. Из многих более истины, нужно сознаться, имеет за собою следующий взгляд. Реформа понизила развитие воспитанников со стороны рассудка, но сообщила, сравнительно с прежним, более знаний, – так говорят более проницательные наши наставники и так говорить заставляет сознание каждого из воспитанников. Странным, по-видимому, представляется подобное явление, когда мы говорим, что с обогащением со стороны знания, развитие рассудка в воспитанниках понижается, но это странное явление легко объясняется. Известна всем та общая педагогическая истина, что развитие человека тогда может быть правильно, когда средства для этого развития сообразны бывают с силами. К сожалению это общее педагогическое правило при нашей Семинарии далеко не выполняется и особенно по отношению к воспитанникам философского отделения; на долю этим последним выпало познакомиться с обзором философских учений; система этой науки обширна и истины философские изложены в ней крайне неудобопонятно. Много труда и много времени тратится воспитанниками на постижение непонятно изложенных одним из наших наставников⁷⁸¹ философских истин, но труд их непроизводителен и напрасен. Долгий их труд в конце концов увенчивается одним только знанием имен философов и общими положениями их философии, а подобное приобретенное знание весьма слабо влияет на развитие мысли. Таким образом философское отделение, как отделение по преимуществу имеющее целию развитие мысли в воспитанниках, не достигает цели. Чтением книг и усердием к сочинениям, как особым средством для развития мысли, воспитанники, по ограниченности досуга, пользоваться не могут; все время ими тратится только на изучение учебников и на знакомство с древними языками, к которым они были почти вовсе неподготовлены. Вследствие ограниченности досуга воспитанники мало занимаются своими сочинениями, а это не благоприятно влияет на развитие мысли. Кроме того, во времена до реформы наставниками нашими говорились лекции и иными довольно хорошие, способные доставить материал для самодеятельности воспитанников, а теперь, с реформою, лекции эти прекратились. Наставниками нашими избрана теперь одна только скромная и самая легкая роль – требовать постоянно отчет в уроках.

О достоинстве нашей Семинарии сравнительно с прежней еще не преобразованной можно сказать следующее: до реформы у воспитанников больше было времени для самодеятельности и больше являлось по этому развитых воспитанников, но меньше было побуждений заниматься делом и больше являлось поэтому неразвитых лентяев; в настоящее же время, правда, трудно встретить особенно развитых, стоящих неизмеримо выше пред товарищами, но не меньше зато труда отыскать и лентяя времен до реформы, – вот все, что можно сказать о сравнительном достоинстве нашей преобразованной Семинарии.

PS. Всепокорнейше прошу извинения у Вас, Ваше Высокопреосвященство, за поздний мой отзыв о Семинарии. Постоянное ожидание возвращения со стороны наставников поданных мною сочинений и было причиною медленности. Все сочинения воспитанников подаются у нас для проверки Ректору и им весьма долго задерживаются. По получения своих сочинений от Ректора немедля постараюсь выслать Вам одно из своих сочинений. Теперь, правда, есть одно сочинение, совмещавшее в себе бездну цифр и правил Апостольских, но я не счел нужным Вам представлять».

26-го же числа писал мне из Москвы Архимандрит Высокопетровского монастыря Григорий⁷⁸²:

«Усерднейше препровождаю на имя Вашего Преосвященства экземпляр составленной мною истории Златоустовского монастыря⁷⁸³. – Как первый опыт, она имеет в себе недостатки, но в разных отношениях представляет труд серьезный. Нелегко было в одно и то же время собирать материалы и заниматься их разработкой.

Вашему Преосвященству благоугодно знать, откуда я извлекаю резолюции покойного Митрополита Филарета?⁷⁸⁴ Из Архива Консисторского . Дела домовой митрополичьей Конторы хранятся, по прежнему, на Троицком подворье. Нынешний Владыка⁷⁸⁵ хотел было сдать их в епархиальную библиотеку, не то в архив Консистории, но Секретарь Его Высокопреосвященства г. Ренский, находя эти дела почему то нужными для себя, просил до времени оставить их на том же месте. Я пользуюсь подлинными резолюциями и, не доверяя никому, списываю собственноручно. Замечательно в высшей степени: все епархиальные Архиереи и Преосвященные Викарии получают Душеполезное Чтение за этот год (чего не случалось прежде никогда), – признают резолюции покойного Архипастыря полезными и пригодными для себя!

Но передача резолюции в редакцию Дущеполезного журнала оскорбила до крайности другого редактора – Епархиальной газеты⁷⁸⁶, в которой я начал помещать исторические статьи о Петровском монастыре. В отместку за это мнимое оскорбление, редактор газеты стал презрительно относиться к моим дальнейшим статьям и держит их не при чем. Не знаю, что и делать. Едва ли я не буду поставлен в необходимость отказаться от труда, предпринятого мной по чистому усердию, ради Первосвятителя Московского Петра⁷⁸⁷».

27-го ч. писал мне из Киева А. Н. Муравьев:

«Кланяюсь земно и спешу писать несколько слов, чтобы просить Ваше Преосвященство прислать мне итальянскую книжку⁷⁸⁸ о Римском словопрении, ибо я сим языком владею. Ожидаю ее с нетерпением. Разорять Вас на французские экземпляры⁷⁸⁹ больше не смею, хотя и можно бы раздавать проезжим в Москву иностранцам».

Чтобы удовлетворить нетерпеливому желанию почтенного Андрея Николаевича, я поспешил немедленно выслать ему итальянскую книжку и с ней два экземпляра моего указателя Патриаршей Ризницы на французском языке.

31-го ч. писала мне Начальница духовного женского училища Баронесса М. А. Боде⁷⁹⁰:

«Имею честь препроводить при семь «Письма о Православии» (А. Н. Муравьева), которые читала с истинным удовольствием; возвращаю эту книгу по Вашему приказанию, но желала бы ее приобресть, как для себя собственно, так и для училищной библиотеки.

Прилагаю также стихотворение моей поэтической воспитанницы, которое Вам угодно было иметь; кто знает, что из нее выйдет?... Первые стихотворные опыты Пушкина были не лучше»...

Вот стихи воспитанницы Ольги Котырло:

Душа страдает и томится,

Среди холодности мирской,

И мыслью тайною стремится

В далекий край земли святой.

Взмахни, суровый ветр, крылами,

Простри объятья мне свои!

Неси меня под облаками

В края желанные мои!

Неси меня туда, далеко,

Где море радостно кипит,

В края блаженнаго Востока,

Где все о Боге говорить!

Неси меня на верх Сиона,

Где взор мой узрит мира град,

На верх священный Елеона,

Где пальмы радостно шумят!

Неси меня на верх Фавора,

Где свет небесный осенял

Того, Кто создал сушу, море,

Кто все творил и созидал.

Неси меня туда, где плещет

Живой волною Иордан,

Когда луна вдали заблещет,

Когда в полях падет туман.

Под кровом пальмы наклоненной,

У вод шумящих стану я;

И будет взор мой восхищенный

Ласкать священная струя.

В краю пустыни неизвестной,

На берегу реки крутом,

Хранима силою небесной,

В глубоком сумраке ночном,

Я воспою крещенье Бога,

С воспламененною душой,

И, заглянувши в даль былого,

Найду отраду и покой!

Закройся неба свод лазурный,

Померкни месяц в вышине!

Шуми сильнее ветер бурный

В бездонной ночи глубине!

Неси меня, неси туда,

Где Жизнодавца гроб хранится,

Там светит дивная звезда,

Там жизнь духовная таится!

Но, как души моей смятенной

Живыя чувства передам,

Когда сей, Богом освященный,

Предстанет гроб моим очам?

Пред сим источником спасенья

Я буду радостно рыдать

И благодарности моленья

Живому Богу возсылать.

Играй волнами, ветр могучий,

Сильнее крыльями взмахни!

Раздвинь нахмуренныя тучи,

Отрадой новою дохни!

Неси меня на холм ужасный,

Где смерть свершилась над Христом,

На холм венчавшийся в день страшный

Страдальца дивнаго крестом.

И здесь, у поприща страданий,

Где был распят Спаситель мой,

Внимая истинам писаний,

Слию в молениях дух свой.

За чем я мыслью улетаю,

К чему душевно вдаль стремлюсь,

Того, о чем я так мечтаю,

Во век, быть может, не дождусь.

И мне ль, пороками теснимой,

Святыню Божию узреть,

И на холмы Ерусалима

Глазами грешными глядеть?

Но, Ты, Зиждитель Непреложный,

Надежда вечная моя!

Тебе, как Богу, все возможно,

Тобой достигну цели я!

В Твоем благом соизволеньи

Всему начало и конец;

Ты знаешь сердца помышленья...

Тебя молю я... о, Творец!..

Сподобь меня, Твое созданье,

Великой милости Своей:

От задушевнаго желанья

Не отврати Твоих очей!

И хоть бы, век свой доживая,

Пустилась я в желанный путь;

И еслиб мне, земля святая,

Достичь тебя когда-нибудь!

И хоть окинуть грешным взором

Твои великия места,

И стать над тем счастливым морем

Носившим некогда Христа!

Тогда мне путь другой лежит,

Моя надежда вся за ним,

Он жестким тернием покрыт

Ведет в иной Ерусалим».

Кроме этих стихов воспитанницы Котырло у меня сохранились еще два сочинения ее в прозе: 1) Описание моего характера, и 2) Что я думаю делать по окончании курса в училище, и как должна к тому приготовиться. То и другое сочинение юной писательницы заслуживает особенного внимания по картинности и живости изложения. Так как сочинения эти не обширны, нахожу возможным поместить их в моей хронике в цельном их виде. Вот они.

1) Описание моего характера.

«Как опишу я свой необузданный характер и с чем сравню его? Он подобен вечно шумящему водопаду, воды которого ниспадают с отвесной скалы в бездонную пропасть и который не может укротить никакое грозное явление природы. Действительно, уж сколько раз слышала я и увещания, и упреки, жалобы, к исправлению моего характера ничто не произвело на него никакого действия: он по прежнему остался и зол, и непокорен, и дерзок и нетерпелив и т. п.

Часто мною овладевает какая то бессознательная гордость, смешанная с раздражительностию, и, находясь в таком положении, я допускаю всевозможные дерзости наставнице, ежели она сделает мне какое нибудь замечание, а, между тем, хорошо знаю, что дурно делаю, не внимая словам Спасителя, Который говорит, что всякий, кто делает злые дела понимая, что дурно поступает, тот в будущей жизни получить больше наказания, нежели тот , кто делает теже дела по неведению.

Порою, погрузившись в какое нибудь воспоминание, я так предаюсь своим мечтам, что забываю о том, что вокруг меня происходить, и коснись в сию минуту слуха моего голос наставницы, повелевающий за что нибудь взяться, порывы сердца начнут вырываться из груди моей и я не обойдусь без того, чтобы не сказать наставнице какую нибудь дерзость, забывая слова Спасителя: будите незлобиви яко горлицы. Иногда, при чтении Евангелия, или какой нибудь священной книги, во мне родится такая горячая любовь к Спасителю, что, кажется, сейчас я готова была бы оставить все свои дурные дела и жить согласно с Его учением; но минет день, минет другой – и я уподобляюсь человеку, построившему дом свой на песке. На самом деле я действительно люблю Спасителя всею моею душою и телом, люблю молиться Ему и изливать пред Ним печаль свою, но в таких местах, где господствует ненарушимая тишина и где бы меня никто кроме Его не видел бы; но что говорит Сам Господь! Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в царствие небесное, но творяй волю Отца Моего, иже на небесех. (Мф. 7:21).

В моем характере нет ни мягкости, ни нежных чувств, так что часто и на приветливые слова, сказанный мне кем нибудь, я отвечаю холодно и грубо. Нередко во мне является вопрос: отчего обо мне все дурного мнения и от чего меня никто не любить? или уже это мне так кажется от того, что я сама почти никого не люблю? Понятное дело, ведь и Господь сказал: Вся убо, елика аще хощете, да творят Вам человецы, тако и вы творите им (Мф. 7:12).

Не знаю, отчего я никогда не восхищаюсь ни хорошеньким платьем, как бы оно ни было изящно отделано, ни танцами, которые так занимают моих подруг? у меня никогда не сорвется с языка: ах, как прекрасно! пожалуй, вместо того, не откажусь бросить презрительный взгляд на тот житейский предмет, которым восхищаются мои подруги. Одними только красотами природы я вполне могу восхищаться и, при виде их, невольно чувствую присутствие Божества; а, смотря на темное небо, усеянное звездами, забываю мои невзгоды и лишения. У меня почти нет любви к ближнему; только без хвастовства скажу, что люблю одних нищих: взгляд на них внушает мне что то евангельское. Мало того, у меня никогда не хранится в душе никакой тайны и, если я составлю в себе какое ни-на-есть мнение о людях, то и вывожу его наружу.

Никому из людей неизвестно мое пламенное желание отречься от мира и включить себя в число тех, кои всю жизнь свою посвятили на служение Богу, а о том я и не подумаю, хватит ли у меня тех христианских добродетелей, которые требуются от отрекшихся мира? Впрочем, может быть, самая уединенная монастырская жизнь больше на меня действовала бы. По временам какая то непонятная грусть овладевает мною, я душевно ищу чего-то, но не могу найти! Хочу улететь, но куда не понимаю!

Трудно было бы описать все черты моего характера, они для самой меня странны и непонятны!

Итак, что же ожидает меня в будущей жизни, после вышесказанных дурных склонностей? Ничего, кроме гибели!

Воздвигнись же, душа моя, из греховной глубины, ибо по словам Апостола, ныне время благоприятно, ныне день спасения».

2) Что я думаю делать по окончании курса учения в училище и как должна к тому приготовиться?

«Как огненная молния, яркою полосою сверкнув из темных туч, не давши взглянуть на себя, мгновенно исчезает, так быстро и незаметно летят дни мои, приближая меня к тому периоду жизни моей, когда я буду теснима заботами об обеспечении своего дальнейшего существования; и вот эти заботы почти уже у порога, с своими холодными объятиями; они уже готовы хлынуть на меня своею неукротимою волною!

Еще с ранних лет мрачные думы о будущем стали залегать мне в уме, и хладною струею падали на сердце, и при этом мечты мои пускались и теперь пускаются в далекое странствование, они переносились и теперь переносятся к первобытному состоянию человека. Зачем не теперь те времена, думаю я, когда люди были безгрешны и наслаждались райским блаженством, не зная никаких забот и лишений и созерцая своего дивного Создателя.

С течением времени, думы о будущем все более и более возрастают во мне, и должны когда-нибудь раскрыться предо мной во всем своем мирском безумии, должны не думы только, а заботы о будущем охватить меня своим бурным неумолкаемым потоком… Но я не буду домогаться нового плавания по волнам житейского моря!

Я не могу равнодушно, т. е. без отвращения, взглянуть, на этот мир, полный всякой суеты и тщеславия! Дума моя стремится вдаль!

О, если бы возможно было броситься в лоно темной ночи и улететь в ту даль, – даль благословенного Востока, туда, где была совершена великая тайна искупления человечества! Половину жизни моей отдала бы я, чтобы доставить себе возможность посетить место земного пребывания Спасителя и поклониться христианской святыне – Живоносному гробу. Если бы кто нибудь знал, какое во мне непреодолимое стремление в Палестину! я хочу видеть ее священные горы, пальмы, реки и города, а тем более град мира – Иерусалим – средоточие нашего спасения! Но едва ли придется мне исполнить это задушевное мое желание! Впрочем, я надеюсь на дивный и неисповедимый Промысл Божий. Кроме этого, у меня есть другая высокая, духовная цель, на достижение которой я имею более надежды. Я намерена расторгнуть связи с ненавидимым мною миром, ненависть к которому я хотя и не высказываю вполне наружно, но таю в глубине моей души, – расторгнуть связи с ненавидимым мною миром, и посвятить себя истинному монашескому житию, чтобы с горящим светильником встретить небесного Жениха! Мысль об этом намерении неразлучна со мною и неотъемлема никакими мирскими развлечениями. Мне представляется монастырь тихим покойным пристанищем, недоступным шуму и суете мира, располагающим к молитве и благочестивым размышлениям. Но я очень хорошо знаю, что трудно достигнуть монашества; для этого нужны смирение, беспрекословное послушание, терпение, кротость и еще множество других хороших качеств, необходимых также для жизни всякого христианина, в которых, признаюсь, у меня большой недостаток.

Бог знает, выдержу ли я еще строгие годы послушничества? но для меня служат утешением слова Иисуса Христа: «иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть» (Мф. 11:30).

Нередко, когда я изъявляю свое желание подругам, они осыпают меня едкими насмешками, говоря: «мы хорошо знаем, что вовек не сделаться тебе монахиней; не с твоим, дескать, характером достичь этого», и начнут мне рассказывать о монастыре такие нелепости, которым я не только не верю, но не обращаю на них ни малейшего внимания, и всегда отвечаю своим подругам: хоть вы гору взвалите на монастырь, а все таки я, по окончании курса учения, не стану добиваться такой жизни, какую вы намереваетесь предпринять, а рано ли, поздно ли, постараюсь достигнуть той цели, к которой незыблемо стремится моя жаждущая спасения душа! Подобные речи моих подруг, как я уже сказала, нисколько на меня не действуют, но только увеличивают мою скрытую ненависть и к миру, а тайная мысль шепчет мне: настанет, когда-нибудь, для тебя, бедный путешественник волн житейских, время, когда до слуха твоего не будут касаться подобные упреки и насмешки, когда душа твоя будет отдыхать под мирным келейным сводом... И вот рисуется в моем воображении одинокая монастырская келья, уставленная иконами, слабое мерцание восковой свечи озаряет неподвижные стены, а в окно ворвалась косвенная полоса света серебряной луны. Кругом царит невозмутимая тишина... При этом душа моя наполняется самыми отрадными чувствами; кажется сию минуту я готова была бы оставить грешный мир с его заботами и страстями, и улететь туда, где сестры святой обители подвизаются ради Христа. Чрез минуту, вместо этой сладостной картины, воображению моему представится мир во всем его безумном величии; но мне кажется, что никакие блага в нем не в состоянии были бы поколебать моего намерения! Только тогда я почувствую себя счастливою, когда надо мною будет совершен обряд пострижения, – когда следовательно у меня не будет преград к достижению вечного блаженства! Одно только монастырское обстоятельство приводить меня в смущение: это борьба с искушениями злых духов; но, впрочем, я вполне предам себя Божией воле, и надеюсь, что Бог будет моим защитником. Я буду молить Его о том, чтобы мне твердыми и непоколебимыми «стопами идти на новое поприще, и постараюсь для этого украсить себя выше упомянутыми качествами.

Еще об одном буду я молить Творца вселенной, чтобы Он, хотя на закате дней моих, сподобил меня посетить место Своего земного пребывания. В этих двух намерениях состоит вся цель моей жизни, в мыслях о них я нахожу отраду! она незаменима никакими радостями мира! Какого, подходящего к этому, счастия искать еще мне в этой жизни!»

Талантливая девица Котырло – дочь священника Россицкой церкви Дриссенского уезда (впоследствии Апанасковской церкви Лепельского уезда) Игнатия Котырло. В 1878-м году она находилась в Харькове, в качестве сестры милосердия, при одном из санитарных поездов.

В 4-й день апреля, в день памяти чудесного избавления драгоценной жизни Государя Императора от угрожавшей Его Величеству опасности (в 1866 г.), к общей благодарственной молитве к Господу присоединено было особенное молебствие по случаю введения Мировых Судов в Витебской губернии. По окончании божественной литургии и благодарственного молебствия в Кирилло-Мефодиевской, что при духовной Семинарии, церкви, совершен был мною соборне другой молебен в Екатерининской церкви, существующей при Губернаторском доме, где собраны были новоопределенные Мировые Судьи. После молебна эти новые избранники Правительства были приведены к узаконенной присяге, при чем предварительно мною сказана была соответствующая делу речь⁷⁹¹.

7-го ч. писал я в Москву П. Г. Цурикову:

«Препровождая к Вам чрез Преосвященного Леонида свидетельство Полоцкой д. Консистории о преподании Вам благословения Св. Синода за пожертвование Ваше на устройство иконостаса в Вербиловом монастыре Полоцкой епархии, непременным долгом поставляю выразить Вам и мою личную глубокую благодарность за Ваше благочестивое усердие к этой беднейшей обители вверенной мне епархии. Как залог моей искренней к Вам признательности, прошу принять от меня посылаемое при сем священное изображение Препод. Евфросинии Кн. Полоцкой, небесной покровительницы Белорусского края, и книжки – житие Благоверной Княжны и описание перенесения Части св. Мощей ее из Киева в основанную ею Полоцкую Спасскую Обитель.

Приветствуя Вас и достопочтенную супругу Вашу с приближающимся всерадостным праздником Христова Воскресения и призывая на Вас благодать Воскресшего Жизнодавца, с душевным уважением и преданностию имею честь быть» и проч.

Письмо это и приложенное при нем свидетельство, икону и книжку послал я на имя Преосвященного Леонида при следующем письме от того же 7-го числа:

«Препровождая на имя Вашего Преосвященства пакет с свидетельством о преподании благословения Св. Синода Воскресенскому купцу П. Гр. Цурикову за сделанное им значительное пожертвование в пользу одной из беднейших обителей Полоцкой епархии, покорнейше прошу Вас принять на себя труд вручить это свидетельство г. Цурикову, а вместе, благоволите передать ему и прилагаемые при сем икону и книжку.

Благодарение благочестивой Москве: как много благодеяний оказала она моей бедной епархии в течении пятилетнего моего здесь пребывания. Да воздаст ей за сие Господь сторицею!

В последнее время мне пришло на мысль привесть в некоторый порядок мой частный архив. При этом многое множество оказалось Ваших дорогих писем и записочек, начиная с пятидесятых годов. Я не успел еще привести их в хронологический порядок; надеюсь и это сделать, когда переселюсь в загородный дом. А недалеко уже и время этого переселения».

12-го ч. писал я в Москву купцу И. С. Камынину:

«Удивленный нечаянным посещением Вашим, спешу вслед за Вами изъявить Вам мою искреннюю душевную благодарность за Ваше посещение, которое тем приятнее, чем неожиданнее. В этом посещении все здешние видят ясное доказательство Вашего особенного искреннего ко мне расположения. Желал бы и я на ваш приятный сюрприз отвечать таким же сюрпризом, но, к сожалению, не могу. Будьте, впрочем, уверены, что я вполне ценю Ваше беспримерное ко мне усердие; и если не могу за равное воздавать равным, по крайней мере, не могу и укорять себя в недостатке желания служить Вам, чем могу; но чем более могу служить Вам, как не всегдашней усердной молитвою пред Престолом Божиим о Вас и о ваших присных? И в этом, я надеюсь, Вы можете быть уверены».

Нечаянное посещение, о котором упоминается в письме, произошло по следующему случаю. По просьбе Строительного Комитета по возобновление Витебского Кафедрального Собора, я поручил Ивану Степановичу, как человеку опытному, заказать в Москве для возобновляемого Собора разные церковные утвари, как то: паникадила, лампады, подсвечники и проч., но при этом забыл объяснить ему точную меру всех этих вещей. Считая необходимыми при заказе вещей, определить в точности их меру, Ив. Степанович хотел спросить меня об этом письмом. Начал писать, строк пять написал, но видит, что не то пишет, что хотел сказать (он человек не очень грамотный): разорвал написанное. Снова принялся писать, но опять видит, что нескладно написал... Подумал, подумал и решил отправиться в Витебск, чтобы лично со мною объясниться, о чем нужно. Явившись ко мне в один из воскресных дней Великого поста (кажется 2-го апреля) часа в три пополудни, он удивил меня своим неожиданным посещением, и еще более удивил, когда сказал мне, что на другой, день, в 5 часов утра, он должен возвратиться в Москву. Объяснившись со мною, о чем было нужно, он действительно так и сделал. Посещение это, по-видимому, странно и забавно, но в то же время не может не свидетельствовать об истинном усердии и расположении ко мне почтенного Ивана Степановича. Я никогда не могу забыть его.

Вместе с Иваном Степановичем писал я в Москву и к приятелю его, С. П. Оконишникову, который в шутку всегда называл Ивана Степановича, как много старшего его летами, дядюшкой. Вот что писал я Сергею Петровичу:

«Приветствую Вас с Екатериною Павловною и вашими чадами с великим и всерадостным праздником Христова воскресения. Жизнодавец Господь Иисус Христос да дарует всем вам жизнь, свет и обильную радость о Дусе Святе.

Известие Ваше о намерении Преосвященного Игнатия посетить меня настоящим летом доставило мне удовольствие. На сих днях я писал ему и убеждал его привесть в исполнение свое доброе намерение. Поддержите и Вы» в нем эту благую мысль.

Позвольте Вам с Никитою Алексеевичем⁷⁹² (которого прошу поздравить от меня с праздником) заметить, что Вам не следовало бы своего почтенного дядюшку одного отпускать в дальний путь. Что если бы с ним случилось в пути какое либо неблагополучие? Кто был бы за это в ответе? Без сомнения, племяннички. Впредь прошу Вас быть заботливее о своем дядюшке. Но если Вы не рассудили сопутствовать Ивану Степановичу, нельзя ли Вам присоединиться к свите Преосвящ. Игнатия, если он заблагорассудит посетить меня? Во всяком же случае надеюсь, что Вы не откажетесь принять участие в нашем радостном торжестве по случаю предстоящего освящения Кафедрального Собора. Меня уверяют, что если не в Августе, то в Сентябре, Собор будет готов к освящению».

Того же 12-го ч. писал я в Москву В. М. Бостанжогло:

«Долгом поставляю приветствовать Вас с Вашим семейством и родными и в лице Вашем всех Московских благотворителей моих и моей паствы с великим и всерадостным праздником Христова воскресения. Усердно молю Воскресшего Жизнодавца, да благодатный свет, воссиявший из Его священного Гроба, озаряет и оживотворяете души и сердца всех ревнующих о поддержании и благоукрашении бедствующих церквей вверенной мне епархии. Это радостное приветствие и это сердечное благожелание благоволите, достопочтеннейший Василий Михайлович, передать от меня, если можно, всем известным Вам благотворителям моим.

Возобновление нашего Кафедрального Собора приближается мало по малу к своему окончанию. Меня уверяют, что если не в Августе, то в Сфнтябре, Собор будет готов к освящению. Памятуя Ваше обещание, я позволяю себе надеяться, что Вы не откажетесь от участия в нашем церковном торжестве, если только Господь даст нам дожить до этого радостного и знаменательного события. Надеюсь, что, при Вашем содействии, и прочие благотворители почтят наше торжество своим присутствием».

14-го ч. писал я в Псков Единоверческому священнику – миссионеру о. Конст. Голубеву:

«Примите мою позднюю и тем более искреннюю душевную признательность за Ваши проповеднические труды среди заблуждающих овец вверенной мне паствы. Вы с достопочтенным О. Игуменом Павлом⁷⁹³, в Режице и Динабурге с окрестностями их, вели беседы, с иномыслящими в вере, яко же Павел и Варнава со Иудеи в Листре и Дервии. Желаю, чтобы посеянные Вами, хотя и на каменистой почве, семена чистого православного учения, при благословении Божием, прозябли и рано или поздно принесли добрые плоды во спасение слышавших оное.

Желательно было бы, чтобы Вы, по примеру того же св. Ап. Павла, сотворше время некое, изшли паки и прошли поряду страну Режицкую и Динабургскую, яко же он Галатийскую страну и Фригию, утверждая своя ученики в преподанном Вами учении.

О Ваших бескорыстных миссионерских действиях в пределах вверенной мне епархии с признательностию доведено будет до сведения Высшего Начальства.

Братски приветствуя Вас с великим и преславным праздником Христова воскресения, призываю на Вас и на Ваши многополезные труды благословение Воскресшего Господа».

В ответ на это о. Голубев писал мне от 20-го числа:

«Прошу Вашего святительского благословения и молитв к Богу о поспешении в проповедовании истины между заблуждающими, ибо ничего не значить ни насаждающей, ни напояющий, но возращающий Бог. Благодарим усердно за внимание к нашему труду и за сообщение Святейшему Синоду».

16-го числа, в день Пасхи, получено было мною письмо из Москвы от Преосвященного Леонида:

«Начинаю беседу с Вами в священную и страшную нощь великого пятка. Не знаю причины, почему не могу уснуть. Между прочим, может быть, и действие полной луны, которая тихо и светло катится по безоблачному небу; может быть и приток электричества в воздухе, ибо после всенощной, около 9 часов, я видел сильный блеск молнии. Сверкнуло и теперь, в половине третьего, термометр на 10 гр. тепла. Но и не очень сожалею о сне в нощь бессонную для Ока духовного мира, как наименовал Господа Иисуса Христа почивший наш Владыка. То с одной, то с другой колокольни летят торжественные звуки. Православные пастыри и верный народ в храмах духом следуют за своим Спасителем от Сионской горницы, празднично-устланной пестрыми коврами, по виноградным садам, чрез глубокую долину Иосафатову с ее сумрачным потоком, в густолиственный сад Гефсиманский: оттуда опять на Сион, на мраморо-стенный проавлион и авлион презренных преемников святого брата Моисеева и, жаждая видети кончину, предупреждают историческое время, и, сущей тьме, внимают нечестивому определению архиерейскому: «повинен есть смерти», которое последовало возсиявшу солнцу, – солнцу, которому должно было в этот день, не дойдя до своего запада, померкнуть от часа шестаго до часа девятаго. Они не останавливаются: стража утренняя отпирает ворота Иерусалима; следуют они за Иисусом к дому Пилатову, с аркою чрез улицу, что между крепостию и храмом; перебегают в дворец Ирода Антипы, возвращаются, слышат, как с лифостротона этот коротко-остриженный, обритый римлянин, в белой тоге с алою обшивкой, то, умывая руки, говорить, что он неповинен в крови праведника сего, то ставит его на одну доску с Вараввою, то хочет пощадить его, как неопасного претендента на царскую власть, или страшится посягнуть на Лице божественное, как могла языческая, суеверная голова понять Сына Божия, то, наконец, при криках: «Неси друг Кесарев», предает его, да распнется. Христос изъязвленный, измученный, уже не в препряде, а в одеждах своих; ибо следует исполниться писанию: «разделили иматий Мой меж собою и о хитоне Моем метнули жребий». Шумная толпа народа, его сожженные в совести вожди, около осужденного Иисуса под крестом; сотник Корнилий⁷⁹⁴ на коне едва успевает наблюсти порядок в тесноте узких улиц. Учеников не видно, кроме Иоанна; но «Пречистая грядет», с оружием в сердце, которое за 33 года приметил Симеон, и с нею жены ученицы и дщери Иерусалима. Вот с утренних полевых работ идущий, почтенный Симон Киринейский неожиданно встречается с этим жалостным шествием, и неожиданное благое иго креста Христова, первообраза всех крестов, возлегает на рамо сего избранника провидения. Вот уже и за городом: это тенистые деревья сада благочестивого магната Иудейского Иосифа, а это противное возвышение место позорнейшей казни... Стучат гвозди, крест возносится, хулы произносятся; слова благодатный – со креста; последняя царственная милость друга мытарей и грешников – разбойнику сораспятому, последний взор любви и слово – матери и другу, и, наконец, «совершишася»; глава преклонена, «предаде дух». Земля потряслась; «воистину Божий Сын бе сей», проповедовал с своего ратного коня, как с некоей кафедры, языческий воин, будущий мученик Христов; народ расходится, бия себя в перси; злодеи – священники и книжники торжествуют; «один человек погиб, а не весь народ»; они, следовательно, предусмотрительные избавители народа, и как хорошо, что при стольких хлопотах, не осквернились, не вошли в языческую преторию, могут с покойною совестию и радостным сердцем есть пасху... Несть радования нечестивым, и совесть убийц не знает мира. Пилат не столько грешен, но и тот в смущении, в досаде и на себя и еще более на них –нечестивцев. «Не пиши на кресте: Царь Иудейский». – «Как бы не так, многого захотели: еже писах, писах». И что же? Может быть, его слабодушие удовлетворилось на время; думал, что ошибка поправлена, сила римской власти показана, уважена, восстановлено и уважение к закону и суду. Но да не останут (на крестах) телеса в субботу. Исполнилось и последнее пророчество: «воззрят нань, его же прободоша». Тело намащено, погребено в новоизсеченной гробовой пещере Иосифа... Мироносицы сидят дома, ждут ночи и рассвета единой от суббот.

Владыко мой возлюбленный! Как замечтался я пером, исписав лист и ничего не сказав нового... Давно кончилось пение петухов – птицы этой нощи; скрылась луна, белеет утро, только звон колоколов не прекращается, даже, напротив, все гуще и гуще в тихом воздухе разносится! Простите меня, пожалуйста. Но мне было так сладко с старым другом провест часть этой ночи в Иерусалиме, за тысячи верст, за тысячи лет! Я даже не сожалею, что я не в ярко-освещенном Успенском соборе, а в безмолвной келлии пред лампадою, которая с другими иконами и вами дарованный мне Сергиев образ озаряет; что не в служебных я одеяниях, со свещею в руке, а в распоясанном черношерстяном рабочем хитоне моем, с пером в руке, с бумагой под пером и рукою. Когда придет это письмо к Вам, впечатления будут иные и у Вас и у меня. Дай Бог, чтобы мирно-радостны были они. В лучах праздника, проникших в душу, да утонут, поглощены да будут светом все мраки служебных и других неприятностей, невзгод.

Что нового? Владыка⁷⁹⁵ возвратился; зрение, слава Богу,, не только не хуже, даже получше. Писал из Петербурга, и с подворья пишет неутомимо. В неделю Ваий служил в Чудовом, а в Успенском совершал умовение ног. Ничего не желаю, как того, чтобы надолго стало его зрения, а с тем надолго продолжилось и на престоле Московском сидение, с условием терпеть теперешнего Дмитровского⁷⁹⁶ на его епископском, для немногих разве завидном, седалище.

Я учусь истории. Езжу на лекции Соловьева. Шло все прекрасно, по широкому раздолью; теперь корабль входит в узкость; как то знаменитый профессор проведет его. Эти лекции –прелюдия к выставке. Взглянуть бы Вам на Кремль: и окружен и увенчан деревянными высокими шалашами всяких форм и величин. Еще время выставки далеко не пришло, а думаю как бы поскорее прошло⁷⁹⁷.

Миссионерское дело – мог бы действовать в нем с истинною пользою только Владыка наш. Люблю дело, но не общество. Люди хороши, да способ занятий несносный, по крайней мере, для меня, давно изверившегося во всякую коллегиальность. «Дела делает человек, а не люди», незабвенные слова незабвенного Владыки⁷⁹⁸ к незабвенному профессору Феодору Александровичу (Голубинскому⁷⁹⁹).

Мирствуйте и в молитвах припоминайте иногда.

Москва. Апр. 14, великий пяток. 1872 г. (5 часов утра).»

На другой день Его Преосвященство поспешил написать мне еще несколько строк, с объяснением допущенной им в предыдущем письме ошибки. ГИ вот что писал:

«Вот сия «суббота преблагословенная» воссияла. Радость воскресения да воссияет в сердцах наших взаимною любовию о Христе Иисусе.

Простите, что бесконечное с мечтою бессонной ночи письмо не удержал у себя. Ум, недовольно следивший за воображением, допустил на стражу креста поставить Корнилия вместо Логгина, и многое допустил. Лучше бы его уничтожить – это письмо; если возупорствуете, перемените стражей.

Господь да даст нам разумение о всем.

Благословите и не лишите молитв Вашего послушника – Леонида.»

От 14-го же числа писал мне Инспектор Московской .Дух. Академии С. К. Смирнов:

«Душевно благодарю Вас за книжку о Св. Евфросинии. С. А. Маслов, когда был у меня, в гневных выражениях отзывался о том, что не дозволено перенести все мощи Святой в Полоцкую епархию, хотел напечатать о том, и напечатал. Были ли какие следствия его воззвания, мне неизвестно. Слава Богу, что мы имеем таковых радетелей о правде, но их, к сожалению,остается немного⁸⁰⁰.

Наша местность в течение всего поста была в тревоге по случаю болезни о. Наместника Лавры⁸⁰¹. Его постигла febris remoris: на помощь Страхову⁸⁰² был неоднократно призываем Варвинский⁸⁰³. В настоящее время о. Наместник выходит уже на служение, хотя слабость сил еще не оставила его. Владыка Митрополит обещал навестить его на Святой неделе.

Новостей Петербургских еще не знаю, ибо не видал еще приехавших из Петербурга. Есть слух, что наш о. Ректор⁸⁰⁴ представлен к ордену 1-й степени. Давно пора! В понедельник второй недели великого поста он схоронил свою матушку-старицу.

Недавно скончался в Москве брат Капитона Ивановича А. И. Невоструев⁸⁰⁵, на место которого я чуть чуть не попал в протоиерея. Я остановил дело в самом начале, потому что оказалось неудобным совмещение Академической службы с Московскою.

Дела Академические для меня увеличиваются: недавно на меня возложена редакция переводов Творений Св. Отцев. Не знаю, как пойдет дело. Издание надолго прекращалось, потому внимание к нему значительно ослабело; на днях только вышла четвертая книжка за прошлый год. Подписка довольно плохая и издержки по изданию не окупаются. В сроки войти весьма трудно. Может быть статьи Лаврова⁸⁰⁶ привлекут подписчиков. Дай Бог!

Из наставников академии в недавнее время представил в совет сочинение на степень доктора Петр Симонович⁸⁰⁷ который для сей цели несколько дополнил свою книжку о монашестве⁸⁰⁸. Я свое сочинение⁸⁰⁹ для сей цели окончил на первой неделе и собираюсь печатать. Срок представления и защищения докторских диссертаций для нашей Академии назначен в следующем году. Все наши здравствуют, кроме о. Филарета, который подвергался не один раз припадкам от полнокровия и собирается летом ехать за границу.

Вы пишете мне о VII томе Творений Григория Нисского. По признакам Вы не дополучили третьей книжки переводов из VII тома, и она будет Вам выслана в скором времени. В издании за прошедший год шло печатание VIII тома, которым и окончены все творения Св. Отца. На нынешний год будет издаваемо продолжение перевода Творений Св. Епифания».

В ответ на это писал я от 12-го мая:

«За присланную Вами и мною на сих днях полученную книжку Творений св. Григория примите мою усерднейшую благодарность. Искренно желаю успешного продолжения Вашего Академического журнала. По получении нескольких печатных объявлений о продолжении в текущем году этого журнала, я немедленно сделал распоряжение о рассылке оных по епархии и Консистории внушил, по возможности, содействовать к распространению по епархии родственного мне журнала. Желал бы я знать, сколько было в прошедшем году подписчиков на Ваш журнал в Полоцкой епархии.

Вы пишете, что Вы приготовили уже сочинение на высшую ученую степень, но не сказали, какой предмет этой диссертации. Надеюсь, что Вы не откажете мне в удовольствии иметь экземпляр Вашего сочинения.

Получил я две брошюры А. Ф. Лаврова⁸¹⁰, по всей вероятности, от самого автора, и прочитал их с особенным интересом. При свидании, прошу передать мою искреннюю благодарность достопочтенному защитнику иерархических прав.

Ревность С. А. Маслова о перенесении мощей Преп. Евфросинии очень похвальна, но не одобрителен тон журнальной статьи об этом важном предмете. На днях я получил от него письмо с известием, что в этом деле принимает живое участие Московский Первосвятитель.

Наша новонареченная Витебская Семинария⁸¹¹ совершенно осиротела – остается без Ректора и Инспектора. Инспектор⁸¹², как известно, отправлен в Рим на поклон к непогрешимому; а Ректора⁸¹³ на сих днях взяли в Комитет раненных Архимандритов (разумеется, Комитет цензурный). Кандидаты на инспекторскую должность представлены, но утверждения еще не последовало. Относительно избрания кандидатов на ректорство была уже мирская-наставническая сходка, и намечено 11 кандидатов, но кому суждено будет занять вакантное кресло председательское, сие ведомо Единому Всеведущему. Бывший Инспектор Архим. Александр не скучает в Риме и пишет мне оттуда очень интересные письма в роде тех, какие получал я некогда от о. Архимандрита Порфирия⁸¹⁴.

С особенным интересом прочитал в газетах известие о путешествии за границу Е. Е. Голубинского⁸¹⁵ (в Грецию и Славянские земли); вот какой прогресс в наших духовных академиях».

От 14-го также числа, приветствуя с праздником, писал мне из Москвы К. И. Невоструев:

«Накоротке виделся я с о. Игуменом Павлом, бывшим у Ваших раскольников по проповеди: он доволен благодатию Божиею, споспешествовавшею ему во вразумлении и обращении заблуждающих, и ожидает еще больших плодов от посеянного семени но той же милости Божией; превозносит Вашу решимость и данное ему позволение, отсюда особенно производя успех. Конечно, сам он Вам подробно напишет о своей проповеди в краю Вашем. А я, если при удобнейшем свидании узнаю больше и что для Вас нужно, не премину сообщить Вам.

Меня и родство наше поразила посланная от Господа скорбь: 1-го Апреля скончался братец мой, отец протоиерей Казанского собора Александр Иванович, после продолжительной, но по соображениям нашим непредвещавшей такого исхода, болезни. Покойный пожертвовал 10,000 рублей на Московскую Духовную Академию, и 10,000 рублей на содержание одного заштатного бедного, но высшего академического образования или вообще достойнейшего священника. Библиотеку свою довольно значительную пожертвовал в Епархиальную библиотеку; много оставил после себя ученых трудов, целые кипы бумаг, разбором коих я теперь и занимаюсь, удивляясь великим трудам братца, с коими постараюсь познакомить ученую публику, и самые бумаги впоследствии сдам в ту же Епархиальную библиотеку⁸¹⁶.

Сам я нахожусь теперь также в болезни, томящей меня уже месяца два и сильно изнурившей; по оной и с покойным видеться не мог часто, и теперь писать более не могу».

На это отвечал я от 20 мая:

«Усопшему брату Вашему, много, хотя и втайне, потрудившемуся на поприще учености, да будет вечная память, а Вам всеусердно желаю многолетнего здравия и успеха в рассмотрении и оглашении ученых трудов покойного о. протоиерея.

Посланные Вами чрез книгопродавца Кунта оттиски статей Ваших о древностях Вашего родного края были получены мною своевременно; простите, что до сих пор я не благодарил Вас за них. Я выписал и самый Сборник⁸¹⁷, в котором помещены Ваши статьи: издание очень интересное и весьма тщательно изданное».

21-го ч. писал я в Рим архимандриту Александру:

«Христос воскресе! Обращаясь к Вам с этим радостным приветствием, спрашиваю себя: благовременно ли уже оно теперь для Вас, обитателя столицы западного христианства? текущий у нас светлый праздник не миновал ли уже для Вас? не обязаны ли Вы, живя в Риме, праздновать Пасху в одно время с Латинянами, подобно тому, как Римские католики, находящиеся в пределах Русского Царства, обязаны совершать этот праздник в одно время с русскою православною церковию, или Вы не подчинены такому закону? Напишите мне об этом.

Весна у нас началась немного позднее, чем в Риме. В первых числах текущего месяца стояла такая погода, какая не всегда бывает в Мае: в некоторые дни термометр показывал в тени 17 и более градусов тепла; не только кустарники, но и некоторые деревья оделись уже листьями, пего прежде не бывало. Не влияние ли это той кометы, которая угрожает нападением на нашу планету? Я помышляю уже о переселении в Залучесье, где, если не буду наслаждаться изящною итальянскою флорой, то и не испытаю того неприятного пекла, каким награждает Вас итальянское лето.

Второе послание Ваше, полученное мною 11-го Марта, еще интереснее, нежели первое; благодарю Вас от души за доставление мне интересных сведений. Из присланной Вами книжки, за которую также усердно благодарю Вас, о. Ректором⁸¹⁸ сделано для меня извлечете в русском переводе, которое прочитано мною с особенным интересом, как нечто для меня совершенно новое, так как настоящим спорным вопросом мое внимание никогда не было занято. Книжку Вашу отправил я, для прочтения, А. Н. Муравьеву, в Киев.

Ваше описание диспута, отправленное в Петербург, составлено и изложено приличным тоном, за исключением двух-трех выражений, в роде: тешиться и т. п., которые могли бы не совсем понравиться покойному Владыке Московскому⁸¹⁹ – строгому стилисту (о Новгородском⁸²⁰) я не говорю, потому что не знаю его литературного вкуса)».

27-го ч. получил я из Владимира письмо, с приложением некоторых брошюр, от Преосвященного Иакова. От 24-го числа писал он:

«Пользуясь случаем (но не здоровьем), посылаю Вам, Владыко святый, брошюру о выборном начале⁸²¹ и Календарь на 1872 г. Примите их вместо красного яичка.

Вчера Владыка⁸²² возвел Косминского Игумена Наума во Архимандрита Переславского Никитского монастыря.

По делу о Науме случился курьёз. Еще на 5-й неделе Поста прислан из Синода указ о перемещении его в Настоятеля Никитского монастыря, с умолчанием о возведении его в сан Архимандрита. Владыка, не объявляя указа, написал к Ив. Вас. Рождественскому⁸²³, чтобы сие значило, и получает в ответ, что Синодом разрешено перевести Наума Архимандритом, что о Науме он доложить в Синоде. Когда потребовали объяснения, г. Павловский⁸²⁴ изволил сказать, что в указе намеренно не сказано о возведении Наума в Архимандрита. Наум недавно получил палицу; архимандрия была бы второю наградою в один год, чего закон не дозволяет. В Синоде сквозь пальцы посмотрели на такое своеволие, и велели Наума внести в список награждаемых. Меня удивляют такие выходки со стороны Канцелярии.

Из Москвичей получили после Владыки награды Преосвященный Можайский⁸²⁵ и о. Ректор Горский⁸²⁶. Можете поздравить их со звездами, если еще не слыхали.

Награда Александру Васильевичу кстати. Он, говорят, ослабел в своей деятельности по Академии и за студентами будто бы вовсе не смотрит. На сколько это справедливо, не берусь доказывать, а сожалеть о слухе готов, по уважению моему к О. Ректору. Да воспрянет же»?

30-го ч. отвечал я Его Преосвященству:

«Усерднейше благодарю Вас за книги и добрые вести. За книги могу и я Вас чем либо отблагодарить, но вестями добрыми похвалиться не могу.

Брошюру о выборном начале читал я тем с большим интересом, чем менее сочувствую я этому началу: у меня до сих пор, кроме выборов по делам учебных заведений, никаких других не существует. Да и от этих выборов существенной пользы для дела очень мало.

Желал бы я знать, откуда Вы приобрели Благочинническую инструкцию. У меня не только у многих Благочинных, но и у Консистории нет ни одного экземпляра этой инструкции. Относились назад тому года два в Московскую Синодальную Типографию, но оттуда ответили, что в продаже этой инструкции нет и не будет впредь до введения новой судебной реформы. Нельзя ли указать, где можно приобресть этой книжицы экземпляров 30 или 40?

Посылаю Вам фотографические виды моих жилищ зимнего и летнего. Если Вам они полюбятся, то прошу посмотреть их и в натуре. И зимнее помещение мое удовлетворительно, а летнее еще лучше. Дача моя имеет все условия для приятного препровождения лета, недалеко от города – минуть 20 езды; очень обширна – десятин 100; изобилует прекрасною водою; окружена лесами и полями: местоположение очень красивое; воздух необыкновенно чистый и свежий. Имеется при том и церковь, как изволите видеть на снимке. Завтра переселяюсь я на свою прекрасную дачу».

27-го числа писал мне из Москвы С. А. Маслов⁸²⁷:

«Христос воскресе! Этот светлый праздник, по обычаю моему, провел я в Сергиевой Лавре; возвратившись оттуда, вчера был у Высокопреосвященнейшего Священно-Архимандрита и Митрополита нашего Иннокентия. Речь была, и о перенесении мощей Св. Княжны Евфросинии в Полоцк. Вот слова Архипастыря, которые, с его благословения, передаю Вам: «Надо, чтобы инициатива этого вопроса была от Епископа Полоцкого Саввы». Сын Высокопреосвященного Гавриил Иванович⁸²⁸, заявивший мне, что он принимал в этом деле. живейшее участие, провожая меня, сказал: надо, чтобы Преосвященный Савва сделал к Киевскому Митрополиту⁸²⁹ формальное об этом представление и при нем приложил и частное свое письмо; если получится от Киевского Митрополита формальное согласие, то съ этим Преосвящ. Савва вошел бы в Синод. А Высокопреосвященный Митрополит, в разговоре со мною, говорил тоже, прибавляя, что «тогда Синод, с своей стороны, не будет препятствовать представлению Преосвященного Саввы, а теперь кто же из Членов поднимет этот вопрос». Вот суть разговора. Господь благословить дело молитвами св. Евфросинии, конечно, желающей быть полезною своими мощами родине.

Передавая суть вчерашнего разговора, я присоединил бы мое желание, чтобы с Вашею просьбою к Киевскому Митрополиту сделали представление просьбы от всей Полоцкой губерний и Губернатор и Предводители Дворянства и Почетные Граждане, чтобы эта просьба была не только от Архипастыря, но и от всей Полоцкой страны, тогда труднее будет отказать. Печатный лист «Современных Известий» был отослан ко всем Членам Св. Синода и к Митрополиту Арсению. Дай Бог, чтобы он не заупрямился сделать, умное и христианское дело».

4-го Мая обратился я к Высокопреосвященному Иннокентию, Митрополиту Московскому, с письмом следующего содержания:

«Тайный Советник Степ. Алекс, Маслов в письме своем от 27-го минувшего Апреля сообщает мне, что он имел 26-го числа с Вашим Высокопреосвященством разговор о перенесении мощей Препод. Евфросинии, Княжны Полоцкой, из Киева в Полоцк, и что слышал от Вас следующие слова: «надо, чтобы инициатива этого вопроса была от Епископа Полоцкого». Затем г. Маслов передает мне от лица о. Протоиерея Гавриила Ивановича совет, чтобы я обратился по сему делу к Высокопреосвященному Митрополиту Киевскому с формальным ходатайством и, по получении согласия со стороны Его Высокопреосвященства, вошел затем с представлением в Св. Синод, со стороны коего будто бы препятствия не будет.

Не имея причины сомневаться в действительности и верности сообщенного мне Степаном Алексеевичем, тем не менее я желал бы, в настоящем случае, иметь непосредственное удостоверение от Вашего Высокопреосвященства, дабы тем с большею надеждою на успех мог я приступить к начатию столь важного дела.

Благоволите же, Милостивый Архипастырь, почтить меня уведомлением о том, не было ли в Св. Синоде речи о вожделенном для меня и для моей паствы перенесении мощей Препод. Евфросинии и в каком направлении ведена была речь. Если, действительно, как пишет мне г. Маслов, со стороны Св. Синода, в случае соизволения со стороны Киевского Архипастыря, прекословия не будет, я не замедлю начать предварительные частные сношения с Высокопреосвященнейшим Митрополитом. В противном же случае, оставлю это дело до другого более благоприятного времени.

Препровождаемое при сем Описание перенесения Части Мощей Препод. Евфросинии покорнейше прошу принять от меня с обычною Вам благосклонностию».

В ответ на это почтил меня Его Высокопреосвященство следующим собственноручно писанным (карандашом) письмом от 13-го числа:

«Отвечаю Вам на письмо Ваше.

Почин дела о перенесении мощей вполне зависит от Вас. Только прежде, нежели Вы приметесь за писание о сем предмете, Вам нужно переговорить лично – прежде с Киевским Мнтрополитом и с Лаврою. Заручившись их согласием на словах, – ехать в Питер и там переговорить с Митрополитом⁸³⁰ и, главное, с Обер-Прокурором⁸³¹. Если он убедится в цели Вашего желания, попросить его доложить о сем Государю; и если последует воля Его, тогда уже принимайтесь писать официальные бумаги сначала Киевскому, потом в Святейший Синод. И тогда дело может решиться скоро и удовлетворительно.

Следовательно Вам нужно прогуляться прежде в Киев, а потом в Питер. Вот, по моему мнению, кратчайший и лучший путь.

Здоровье мое удовлетворительно; но зрение все еще плохо».

4-го числа писал мне из Петербурга бывший Ректор Витебской Семинарии, Архимандрит Арсений⁸³²:

«Его Высокопреосвященство, Митрополит Исидор, принявши меня утром 4-го мая, изволил поручить мне уведомить Ваше Преосвященство, что, если из имеющихся кандидатов в ректора Витебской Семинарии никто не будет избран или одобрен Вами, он рекомендует с своей стороны нынешнего Инспектора Могилевской Семинарии, Архимандрита Израиля⁸³³, который, как имеющий только степень кандидата, не может быть баллотируем, но может быть представлен Вашим Преосвященством; Архимандрита Израиля одобрял и одобряет и Преосвященный Могилевский⁸³⁴».

Вследствие сего, я обратился к высокопреосвященному Евсевию, архиепископу Могилевскому, с письмом от 8-го июня:

«Обращаюсь к Вашему Высокопреосвященству с следующею покорнейшею просьбою.

Бывший Ректор Витебской Семинарии, ныне Член С.-Петербургского Цензурного Комитета, Архимандрит Арсений, по приказанию Высокопреосвященного Митрополита Исидора, уведомил меня от 4-го минувшего мая, что, если из имеющихся кандидатов в ректора Витебской Семинарии никто не будет избран, Его Высокопреосвященство рекомендует с своей стороны Инспектора Могилевской Семинарии, Архимандрита Израиля, который, как имеющий только степень кандидата, не может быть баллотируема но может быть представлен на должность Ректора.

Так как, по произведенным на законном основании выборам, желающих баллотироваться на должность Ректора Витебской Семинарии не оказалось, мне ничего не остается делать, как последовать указанию Высокопреосвященного Митрополита. Но предварительно долгом поставляю покорнейше просить Ваше Высокопреосвященство почтить меня уведомлением, не имеется ли какого-либо препятствия с вашей стороны к представлению Инспектора подведомой Вам, милостивейший Архипастырь, Семинарии на должность Ректора Семинарии Витебской; и если не имеется, не благоволено ли будет сообщить мне хотя краткие сведения о способностях и нравственных качествах Архимандрита Израиля, мне вовсе незнакомого».

В ответ на это Его Высокопреосвященство писал мне от 12-го того же Июня:

«На, письмо Вашего Преосвященства 8-го июня, полученное мною 11-го того же июня, честь имею отвечать Вам.

К увольнению Инспектора здешней Семинарии Архимандрита Израиля, препятствий нет; хотя он и нужен для Семинарии, но нельзя человека держать, когда порядок требует ему занять другое поприще деятельности.

Поведения он примерно доброго. За это он любим и уважаем обществом Семинарским и внешним.

Познаниями он богат, потому что, проводя жизнь истинно монашескую, уединенную, постоянно сидит за книгами и старается умножать богатство ума.

Долговременная служба доставила ему разностороннюю опытность в служебной деятельности.

По уважению изложенных качеств о. Архимандрита Израиля, Семинарское Общество единогласно изъявляло желание иметь его своим Ректором и просило меня ходатайствовать о назначении его Ректором Могилевской Семинарии, по выбытии из оной Ректора, ныне Преосвящ. Палладия⁸³⁵; я охотно ходатайствовал о сем пред Св. Синодом. Святейший Синод не утвердил, по уважению правила Устава Д. Семинарий, предписывающего избирать в Ректора только докторов и магистров; а о. Архим. Израиль только кандидат.

При этом прилагается извлечете из его, Архимандрита Израиля, послужного списка.»

9-го мая получено было мною письмо из Владимира от Преосвящ. Иакова. Он писал мне от 6-го числа:

«У меня к Вам есть просьба. На вакансию ректора в Вашей Семинарий нельзя ли баллотировать известного Вам Архимандрита Митрофана⁸³⁶, бывшего года 4 без дела, а теперь с Ноября 1870 г. .(1 1/2 г.) читающего в Семинарий нашей Св. Писание. Ведет себя очень хорошо и характера отличного. Был бы Вам верный слуга. Если наставники, по Вашему предложению, согласятся его баллотировать, могут спросить его согласия телеграммой. Рекомендую Вам. Я третий год знаю его и могу ручаться за него. Сам он не пишет к Вашему Преосвященству, по смирению и из предосторожности, как бы не забаллотировали его, чего он не желает.

Владыка поручает мне посетить села Владимирского уезда, зараженные расколом. Неохотно берусь я за это дело, по незнакомству с расколом. Думается, что наделаешь шуму и скорее вред сделаешь, чем что нибудь полезное. Владыка говорит: наша обязанность сеять; успех не от нас; надо творить волю Пославшего. Не скрою, что с трепетом принимаю эту миссию. Намерен служить в этих селах. Архиерейское служение в раскольничьих селениях вещь очень важная по впечатлениям на массу. Почему знать, не воздействует ли на ожесточенные сердца чья либо молитва? Помолитесь.

Кстати. Нельзя ли, при обозрении церквей, совершать Архиерейское служение с меньшею торжественностию и, если можно, как делать, чтобы не унизить сана Архиерейского? Архиереи служат по священнически, но это только на покое, в уединении, как Преосвящ. Никодим⁸³⁷ на Перерве, в своей церкви, с одним келейником. Этого допускать в публике нельзя, по крайней мере, неудобно. Не слыхали ль чего о сем от покойного Владыки⁸³⁸? Возить с собою свиту тяжело, а без свиты что сделаешь? В Муроме у меня при соборе певчие тамошние и диакон подготовлены, и ризница сделана. Подобные подготовки нужно сделать в разных городах; этим можно сокращать расходы по служению. Другого способа не вижу».

Чрез два дня, т. е. 11-го числа, получил от него же другое, послание за № 597. В нем Преосвященный пишет:

«Если угодно, при нашей Семинарии есть, кроме о. Митрофана, другой Архимандрит, очень годный в Ректора, это о. Григорий⁸³⁹, бывший Уфимский Ректор, в Сентябре 1869 г. удаленный от должности. Он уже 4-й месяц состоит при нашей Семинарии преподавателем догматического Богословия. Он будет умнее Митрофана; отлично пишет проповеди. Характера, как видится, хорошего. Вообще держит себя прилично; ростом только невелик, если Вы любите рослых. Я советовал бы предложить и его на выборы. Впрочем, воля Ваша да будет.

Для дальнейшей беседы не имею времени. Простите».

На оба письма дан быль мною ответ в одном письме. Вот что писал я Его Преосвященству от 13-го числа:

«Не знаю, что сказать Вашему Преосвященству относительно рекомендуемых Вами кандидатов на ректорство в нашу Семинарию. Предварительные распоряжения по избранию кандидатов на ректорство уже сделаны Семинарским правлением: сделаны запросы к намеченным лицам, о их согласии на баллотирование, но ответы еще не получены. Всех кандидатов оказалось 11 человек; из них шесть не принадлежат к Полоцкой епархии. Чем дело кончится, еще неизвестно. А между тем из Петербурга дано мне знать, что в случае, если выборы не состоятся, я могу представить на должность Ректора Инспектора Могилевской Семинарии⁸⁴⁰, о котором в Св. Синоде имеется хорошее понятие, – и представление мое будет удовлетворено.

Вы спрашиваете, нельзя ли, при обозрении церквей, совершать архиерейское служение с меньшею торжественностию, и притом не роняя архиерейского сана? Если архиерей, вместо трех пар священников, будет совершать литургию с одною парою священников, чрез это нисколько не уронится сан архиерея. Так я нередко служил в Московском Высокопетровском монастыре. Если вместо басистого диакона будет служить диакон не очень голосистый, но благоговейный и хорошо знающий порядок служения, это также нисколько не повредит делу. Если вместо большого хора певчих будут петь семь-восемь человек стройно и скромно, цель служения может быть достигнута. Но ужели Владимирский архиерейский хор так скуден, что нельзя отделить от него какую либо часть для поездки с Вами по епархии, а сумма, отпускаемая из казны для путешествия по епархии Владимирских Преосвященных, вероятно, не меньше той, какую получает Полоцкий архиерей».

20-го ч. писал мне А. Лукашевич, состоявший, по окончании курса в С.-Петербургской Дух. Академии, при Канцелярии Св. Синода и приготовлявшийся к занятию секретарской должности в какой-либо Консистории (впоследствии Секретарь Симбирской Консистории). Родом он Витебский. Ему поручил я наведаться о чиновнике Хозяйственного Управления К. Е. Ловецком, который 10 Января взял у меня 80 руб. взаимообразно и не возвращал. Исполнив мое поручение, вот что писал он мне:

«Исполняя поручение Вашего Преосвященства, имею честь сообщить те сведения, которые мне удалось собрать на счет г. Ловецкого. Много виноват пред Вашим Преосвященством в том, что не успел сообщить Вам несколько раньше эти сведения. Причина этому, впрочем, заключается не в моем нежелании поторопиться исполнением Вашего поручения, а в неудобстве забирания подобного рода справок в чужой Канцелярии. Господин этот вовсе не заслуживает внимания Вашего Преосвященства. Это один из тех шалопаев чиновников, которые, вместо усердного исполнения своих служебных обязанностей, занимаются усерднейшим утаптыванием Петербургских мостовых. Впрочем, столоначальник, у которого он занимался, говорил, что, если взять его в ежовые рукавицы, из него может выйти порядочный копиист.

У нас, слава Богу, все обстоит благополучно. Дела идут медленно, вероятно, вследствие нестерпимой жары, которою в настоящее время опаляется Петербург».

После сего я обратился с письмом к г. Директору Хозяйственного при Св. Синоде Управления, В. А. Лаврову. 29-го числа писал я Его Превосходительству:

«Канцелярский Чиновник Хозяйственного Управления при Св. Синоде Константин Евстафиев Ловецкий, явившись ко мне в первых числах Января текущего года, словесно просил меня о принятии его на службу в подведомую мне Консисторию, но когда я сказал ему в ответ, что в Полоцкой Консистории, кроме Секретарской вакансии, другой свободной должности нет, он на другой или на третий день явился ко мне уже с письменною просьбою, в которой я отказать ему не мог; а именно, он представляя на вид внезапную болезнь, постигшую будто бы его мать и брата, просил меня о выдаче ему взаимообразно восьмидесяти рублей, с обязательством возвратить эту сумму из своего жалованья.

Не получая до сих пор от г. Ловецкого не только уплаты денег, но и никакого уведомления, позволяю себе обратиться к Вашему Превосходительству, как ближайшему Начальнику Чиновника Ловецкого, с покорнейшею просьбою побудить г. Ловецкого к уплате взятой им у меня суммы, или сделать зависящее распоряжение о вычете этой суммы из получаемого им жалованья, и о последующем почтить меня уведомлением.

При сем имею честь препроводить к Вашему Превосходительству собственноручную записку Чиновника Ловецкого и его росписку на оной в получении 80 рублей серебром».

Долго не получал я на это письмо ответа. Наконец 25-го Сентября г. Лавров пишет мне:

«По возвращении в Петербург из командировки, я имел честь получить письмо Вашего Преосвященства с обязательством бывшего Канцелярского Чиновника Хозяйственного Управления при Св. Синоде Ловецкого о возврате 80 руб., выданных ему Вами.

Долгом считаю уведомить Ваше Преосвященство, что г. Ловецкий был один из лентяев чиновников и, вследствие предложения моего о подаче в отставку, он испросил отсрочку на две недели и отпуск в Витебск, где, по его словам, надеялся получить место; по возвращении из отпуска в Феврале подал в отставку и был уволен. В эту поездку свою г. Ловецкий воспользовался добрым расположением Вашего Преосвященства; по справке в настоящее время здесь его не оказалось; впрочем, и во время службы его по духовному ведомству, отыскивать его было весьма трудно, потому что, делая долги, он скрывал место своего жительства.

Росписку г. Ловецкого имею честь при сем возвратить».

Подобные случаи с нашей братиею архиереями бывают очень не редки. Здесь мне пришел на память подобный случай с покойным Преосвященным Евгением⁸⁴¹, бывшим архиепископом Ярославским. Когда он был на Ярославской кафедре, к нему явился раз также Синодский Чиновник, но поважнее Ловецкого, и обратился с просьбою о снабжении его известною суммою на путевые издержки до Петербурга, куда он возвращался из командировки в Вологду. Преосвященный не отказал в просьбе, но вслед за этим чиновником написал официальное письмо к тогдашнему Обер-Прокурору Графу Протасову и спрашивал, куда прикажет Его Сиятельство написать в расход выданную такому-то чиновнику сумму. Протасову это очень не понравилось»

29 ч. писал я в Киев А. Н. Муравьеву:

«В следующем году, 23-го мая исполнится семьсот лет со времени преставления Преподобной Евфросинии. Как было бы благовременно, если бы к этому дню возвращено было Спасской Обители все ее нетленное наследие, хранящееся в Киевских пещерах. Москва не перестает возбуждать меня к продолжению начатого дела относительно перенесения Мощей Благоверной Княжны Полоцкой и подает мне некоторые для сего советы, но я пока затрудняюсь приступить к этому делу, ожидая некоторого благоприятного случая (свидания с Обер-Прокурором Св. Синода), который, может быть, последует в Сентябре. Между тем не можете ли и Вы, при Вашем искреннем к этому делу сочувствии, преподать мне некий совет, как удобнее и благонадежнее снова начать ныне дело о перенесении из Киева в Полоцк мощей Препод. Евфросинии? Нельзя ли Вам, при свидании с Киевским Владыкою и его Наместником, завести речь об этом предмете и предрасположить их к уступке вожделенной нам святыни, не упоминая, впрочем, о моем имени».

9-го июня из Москвы от игумена Иосифа получено письмо с приложением молитвы, составленной митр. Московским Филаретом; текст этой молитвы следующий:

«Господи! не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты Один ведаешь, что мне потребно, Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Отче! даждь рабу Твоему, чего сам я и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою, сердце мое Тебе отверсто: Ты зришь нужды, которых я не знаю, зри и сотвори по милости Твоей: порази и исцели, низложи и подыми меня; благоговею и безмолствую пред Твоею святою волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами, приношу себя в жертву. Тебе, предаюсь Тебе; нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою; научи меня молиться, Сам во мне молись. Аминь⁸⁴².

10-го Июня получил я из Киева от А. Н. Муравьева письмо с приложением описания его домашней святыни⁸⁴³. Он писал:

«Вот Вам моя Патриаршая ризница в замен Вашей, Преосвященнейший Владыка. Примите милостиво и не думайте, чтобы я с Вами считался письменно око за око и зуб за зуб. За италианскую книжку⁸⁴⁴ паки благодарю и вот что об ней скажу. Когда протестанты говорят, то они правы, а когда католики, то и те правы; одним словом помози Бозе и «насему и васему». Текстами писания невозможно доказать Петрово присутствие в Риме, но нельзя и отринуть вселенского предания столь глубоко укорененного; следственно те и другие правы.

А касательно мощей Преподобной, неужели Вы доселе не знаете людей, с кем имеете дело. Что им до Полоцка, да и до мощей нет дела, ко всему равнодушны; но и ногтя не уступят, потому что это свое, а если прикажут, то и всё отдадут: что хотите, то и берите. Итак, если хотите успеть, просите через мирян свыше, а через духовных, ручаюсь Вам, ничего не получите; не тратьте напрасно слов и писаний. Вот на это был бы полезен Генерал-Губернатор, который бы лично доложил, что это нужно для края. Вы говорите о случае, не намекая каком, какой же я Вам могу подать совет? За одно лишь Вам отвечаю, что здесь добровольно ничего не получите. Итак действуйте, как знаете».

8-го Июля писал я конфиденциально в Петербург Члену-Ревизору Учебного Комитета при Св. Синоде, Статскому Советнику, С. В. Керскому⁸⁴⁵, производившему в начале 1872 г. ревизию Духовно-Учебных Заведений Полоцкой епархии:

«Писать к Вашему Высокородию побуждает меня следующее обстоятельство.

Известна Вам неприятная история, происходившая по делу о выборах кандидатов на инспекторскую должность в нашу Семинарию; не безызвестно и то, что из двух кандидатов, получивших при выборах равное число шаров, жребий пал на учителя Лебедева, и он был представлен мною первым кандидатом, а за ним Дружиловский. Дело это я считал решенным, тем более что оно сделано было на законном основании, но вышло иначе. Указом Св. Синода от 6-го минувшего июня предписано произвесть перебаллотировку учителей Дружиловского и Лебедева. Предписание высшего начальства исполнено; перебаллотировка произведена и при этом на стороне Дружиловского оказалось большинство голосов.

Я не отрицаю, что избиратели могли действовать здесь по совести. Но нельзя не обратить при сем внимания и на следующие обстоятельства. Во-первых, выборам предшествовало нечто, подобное тому, что было пред избранием Семинарского Эконома. Выборы назначены были на 30 число минувшего Июня; а 29-го был день ангела учителя Петра Дружиловского. Никогда прежде не праздновавши своих именин, г. Дружиловский вздумал ныне ознаменовать этот знаменательный, конечно, для него, день приличным пиршеством, к которому были приглашены все избиратели; и вслед затем, при производстве выборов, оказались на его стороне два лишних голоса. С другой стороны, небезызвестны недружелюбные отношения некоторых избирателей к учителю Лебедеву, коего вся вина в том, что он зять прежнего Инспектора Семинарии⁸⁴⁶. Я лично не имею ничего против Дружиловского, но если принять во внимание его флегматически характер, его происхождение униатское (если не католическое, судя по имени его отца – Людвига), его супружество с девицею, у коей между родственниками есть католики, и, наконец, доказанную уже неисправность его по должности библиотекаря о чем в Ваших руках имеется обстоятельная выписка из дел Семинарского Правления), то, если он утвержден будет в должности Инспектора, нельзя будет не поскорбеть о сем. При своем флегматическом характере и под влиянием партии, его избравшей, Дружиловский едва ли может действовать на предстоящей ему должности с успехом и пользою для заведения. Мысли эти вполне разделяет и исправляющий должность Ректора Семинарии г. Слиборский. Не далеки были, помнится мне, и Вы от такого воззрения на личность Дружиловского. Между тем, как относительно учителя Лебедева ни Вы при ревизии не заявили мне ничего неодобрительного, ни мною никогда не было замечаемо что-либо предосудительное.

Если бы, при рассуждении в Учебном Комитете о настоящем деле, Ваше Высокородие заблагорассудили подать справедливый и беспристрастный голос, и тем возвратили бы это дело на прямой и истинный путь, этим принесли бы пользу и подведомому мне учебному заведению, и мне доставили бы душевное удовольствие, удовлетворив чувству справедливости».

14-го ч. я вынужден был обратиться, за советом и наставлением, к Первенствующему Члену Св. Синода Высокопреосвященному Исидору, Митрополиту Новгородскому, с следующим конфиденциальным письмом.

«Долгом поставляю обратиться к Вашему Высокопреосвященству с сыновнею просьбою о преподании мне отеческого совета и наставления в следующих весьма прискорбных обстоятельствах. В начале текущего года дошло до моего сведения, что Протоиерей Витебского Кафедрального Собора Андрей Альбицкий⁸⁴⁷, с некоторого времени, вошел в излишне близкие, почти дружественные, отношения с двумя, подчиненными ему, соборными диаконами, и проводить с ними время во взаимных угощениях. Призвав Протоиерея, я спрашивал его о сем, и он признался, что действительно приглашает иногда к себе диакона Лебедева и Рачитского и сам изредка у них бывает. Причиной такого предпочтения этих линь пред прочими членами кафедральнаго причта он представил то, что он, при постройке в прошедшем 1871 г. дома, одолжался у них, или чрез них у их родственников, деньгами. Как ни благовидна, по-видимому, причина близких отношений. Протоиерея к диаконам, но я сделал ему строгое внушение и предостережение на будущее время относительно излишне дружественных, неприличных в его положении, сношений с лицами, ему подчиненными, и он принял мои внушения с покорностию. При сем справедливость требует заметить, что лично я никогда не замечал в нетрезвом виде ни Протоиерея, ни диаконов, хотя первый из них, по своим служебным обязанностями весьма часто бывал и бывает у меня во всякое время дня и вечера.

Затем, в конце прошедшего Апреля, или в начале Мая, когда снова стали распространяться по Витебску худые слухи о поведении Протоиерея, я внушил ему, что, при таких обстоятельствах, ему неудобно оставаться не только на настоящем месте, но и в пределах здешней епархии, и советовал ему немедленно удалиться куда бы то ни было. Он и сам понял затруднительность своего положения и готов был бы последовать моему совету, если бы не видел препятствия в том, что он не может скоро удовлетворить кредиторов, у коих заимствовал деньги на постройку дома.

Но это препятствие я не мог бы признать непреодолимым, если бы не оказалось другого более важного препятствия к немедленному удалению Альбицкого из Витебска. Препятствие это заключается в том, что Альбицкий до сих пор не передал ризничных и других церковных вещей преемнику своему по должности кафедральнаго ключаря, которую он занимал до возведения в сан Кафедрального Протоиерея, т. е. до 6-го Декабря 1870 г. На должность Ключаря назначен мною в Январе 1871 г. священник Динабургской Александро-Невской церкви Василий Кудрявцев⁸⁴⁸. Прибыв к месту своего нового назначения в Феврале месяце, Кудрявцев должен был немедленно приступить к принятию от протоиерея Альбицкого ризницы и прочего соборного имущества; но так как ризничные вещи, по случаю перестройки Кафедрального Собора, разложены были в разных, и притом холодных помещениях, сдача и прием оных отложены были до весеннего теплого времени. Между тем, в Мае месяце Ключарь собора Кудрявцев назначен был депутатом по следственному делу о монастырях Полоцкой епархии, производившемуся по Указу Св. Синода чрез Могилевского протоиерея Твердого. В этой командировке Кудрявцев провел все почти лето, до половины августа. Затем, в течении сентября и частию октября, можно было бы заняться передачею соборного имущества, и я неоднократно напоминал об этом как протоиерею, так и Ключарю, но по каким-то причинам они не успели, или не хотели этого исполнить. Между тем снова настала зима, неблагоприятствующая занятиям подобного рода. Наконец, при наступлении весны настоящего года, я настойчиво приказал, чтобы немедленно приведено было в известность все соборное имущество и передано было в ведение Ключаря Кудрявцева; для чего назначена была новая Комиссия из пяти членов кафедрального причта, так как некоторые из членов прежней комиссии, назначенной для составления новой описи соборного имущества, по разным причинами выбыли из оной. Таким образом не далее, как в мае текущего года, приступлено окончательно к поверке прежнего и описи вновь поступившего имущества Кафедрального Собора.

Между тем в июле месяце начали распространяться по городу новые, неблагоприятные о протоиерее Альбицком слухи, будто бы он для удовлетворения своих кредиторов, которых у него, кроме диаконов соборных, оказалось немало и из Витебских граждан, прибег к заимствованию из соборных сумм. Я призвал Альбицкого к новому допросу, но он уверил меня, что суммы соборные находятся в целости. Призвав затем Ключаря, я спросил его, где и как хранятся соборные суммы, и целы ли они; но он мне ответил, что ему с достоверностию это неизвестно, так как он еще ни разу не участвовал в свидетельствовании сумм. Это крайне меня изумило. – Но так как все это происходило накануне моего отъезда в епархию для обозрения церквей, я отдал ключарю строгий приказ, чтобы к моему возвращению из епархии суммы были освидетельствованы, и составлен был о том надлежащий акт. По возвращении моем из поездки мне представлен был акт, подписанный 5-ю членами комиссии, в котором значится, что все соборные суммы, в количестве 8067 руб. 78 к. находятся на лицо. Несмотря на это засвидетельствование относительно наличной суммы, я приказал Ключарю представить мне краткий отчет о приходе и расходе сумм за последние три года. Но Ключарь не успел еще исполнить моего поручения, как протоиерей Альбицкий вошел ко мне с донесением от 10-го сего июля о том, что церковные приходо-расходные книги, хранившиеся в соборной ризнице, кем-то скрыты, и подозрение в этом сокрытии возлагает он на ключаря Кудрявцева с соборным диаконом Орловым, и что о сем событии он в тот же день заявил полиции. В виду сего последнего обстоятельства, донесение Альбицкого я сдал в консисторию для сведения; между тем словесно допросил Ключаря о книгах. Ключарь словесно же объяснил мне, что, хотя он за несколько пред тем дней имел в своих руках, для исполнения возложенного мною на него поручения приходную книгу, но книга эта затем лично взята была у него протоиереем, и где она теперь находится, ему неизвестно; расходной же книги он вовсе не видел. Между тем Витебское полицейское управление, при отношении от 11-го числа, препроводило ко мне представленное оному протоиереем Альбицким объявление о пропаже книг на мое распоряжение. Объявление это сдано мною на рассмотрение консистории. Само собою разумеется, что для отыскания утраченных книг и для разъяснения всего дела должно быть назначено формальное следствие.

Вот обстоятельства, о которых я долгом почел довести до сведения Вашего Высокопреосвященства. Прошу вразумления, как мне надлежит поступить: нужно ли об этих обстоятельствах теперь же официально донести Св. Синоду, или я могу пока ограничиться настоящим заявлением пред Вашим Высокопреосвященством, как первенствующим членом Св. Синода, в ожидании, чем кончится формальное следствие о пропаже соборных приходорасходных книг.

Благоволите же, Высокопреосвященнейший Владыко, преподать мне, в настоящих прискорбных обстоятельствах, совет и наставление».

В ответ на это Высокопреосвященный Митрополит писал мне от 17-го числа:

«Изложенные в письме Вашем от 14-го Июля обстоятельства, по передаче соборного имущества Ключарю Кудрявцеву, не совсем ясны, и потому трудно дать какой-либо определенный совет.

Видно, что Альбицкий с 6-го Декабря 1870 г. до настоящего времени заведовал соборным имуществом без участия причта, и даже не приглашал никого к месячному свидетельствованию церковных сумм.

Производилось ли когда-нибудь положенное уставом Консисторий срочное свидетельствование соборного имущества, не видно.

Где были разложены соборные вещи по прибытии Ключаря, в самом ли соборе, или в частных домах, и под чьим находились наблюдением также не видно. Ключарь мог по частям пересматривать, по крайней мере, ценные вещи, а он даже не позаботился и сумму свидетельствовать.

Трудно понять, почему необходимо было командировать. Ключаря депутатом по делу о монастырях, когда известно было, что ему нужно заниматься приемкою соборного имущества. Такое поручение могли исполнить более свободные.

В половине Августа, по возвращении Кудрявцева, сделано было подтверждение Альбицкому и Ключарю, с прикомандированием Комиссии из 5-ти членов соборного причта; но они не исполнили приказания. Все сии подтверждения и настояния делаемы были от Вас лично и словесно; но Консистория почему-то оставалась в стороне. Вероятно, Консистория назначила бы посредника из членов своих, на том основании, что сдатчик – член ее, и Ключарь с прочими членами соборного причта не мог иметь, как подчиненный, сильного влияния на протоиерея и побуждать его к скорейшему окончанию дела.

Распространившиеся в Июне слухи о том, что Альбицкий взял из соборной суммы деньги для уплаты кредиторам должны были повести к заключению, что нужно тотчас освидетельствовать соборную сумму (для этого достаточно двух часов), и взять ее или на сохранение в Консисторию до решения дела, или положить в Казначейство. Но Вы опять ограничились личным допросом Альбицкого и Ключаря, и, несмотря на донесение Ключаря, что его ни разу не приглашали к освидетельствованию суммы, нашли достаточным приказать, чтобы к возвращению Вашему из епархии суммы были освидетельствованы. Положим это исполнено, и суммы оказалось 8067 р. 78 к. Но куда же после того поступила эта сумма? Ужели опять в руки Альбицкого? И если нужна была поверка прихода и расхода за три года, почему же нельзя было поручить это Консистории?

Вскоре, после поверки суммы, 10 Июля Альбицкий донес, что книги утрачены. Но вы опять ограничились личным допросом Ключаря, а донесение Альбицкого передали Консистории только для сведения, и неизвестно, сделано ли какое распоряжение о взятии суммы под сохранение. Ибо могло быть, что Альбицкий, на время освидетельствования суммы, взял у кого-либо на стороне недостающее количество, а по освидетельствовании опять возвратил, и, не предварив Начальство о потере книг, поспешил в тот же день объявить о том полиции.

Все это показывает, что молва о Альбицком имела основание, и что скрыть приходо-расходные книги кроме его, никому не было нужды. Хорош и Ключарь, и Комиссия, свидетельствовавшие сумму и донесение, что все соборные суммы 8067 р. 78 коп. находятся на лицо! На каком же основании они вывели такой итог и ручались, что все суммы целы, когда не видели расходной книги? и почему Кудрявцев в то же время не объявил Начальству, что расходной книги не было предъявлено Комиссии?

Заявление мне о таких обстоятельствах ни в каком случае не может заменять донесения Св. Синоду; ибо я не обязан все частные получаемые мною сведения доводить до Св. Синода, тем более что настоящее дело требует не словесного объявления. Надобно поспешить допросом лиц, прикосновенных делу: показания их укажут, как вести дело далее, и не нужно ли будет, по новом освидетельствовании и взятии суммы под сохранение, наложить запрещение на дом Альбицкого, руководствуясь указанными в законе правилами».

Высокопреосвященный Митрополит пишет, что в моем письме неясно изложены обстоятельства дела по передаче соборного имущества, но я и не имел в виду излагать эти обстоятельства со всею ясностию и подробностию. Главная моя цель была только довести до сведения Высшего Начальства о прискорбных происшествиях и поступках Протоиерея Альбицкого, чтобы окружающие меня не думали, что я прикрываю Альбицкого, как своего земляка и якобы фаворита.

Владыка пишет, что слухи о том, что Альбицкий взял из соборной суммы деньги для уплаты кредиторам, должны были повести к заключению, что нужно тотчас освидетельствовать соборную сумму и проч.

Но я, имея в виду, что соборная сумма расхищена Протоиереем Альбицким, потому и не велел тотчас освидетельствовать ее, чтобы дать Альбицкому время собрать взятую им сумму и вложить в сундук. И мой расчет оказался верен. Пока я ездил по епархии, Альбицкий успел собрать по городу несколько тысяч; не доставало только сот семи рублей, и эта только сумма осталась невозвращенною в соборную кассу. А если бы я, по первому известию, распорядился освидетельствовать соборную кассу, эта касса, без сомнения, оказалась бы пустою, и надежды на ее возврат не было бы никакой, так как у Альбицкого, в это время, собственности уже не было почти никакой.

Протоиерей Альбицкий вскоре после пропажи книг удален был мною от Кафедрального Собора и определен, согласно, впрочем, его желанию, к сельской приходской церкви в местечке Освеи Дриссенского уезда.

Племянник мой (по жене), диакон Ивановской Единоверческой церкви Ф. С. Виноградов⁸⁴⁹ письмом от 18-го числа, между прочим, извещал меня, что сын его Геннадий⁸⁵⁰, по окончании курса во Владимирской Семинарии, послан на казенный счет, для дальнейшего образования, в С.-Петербургсскую Д. Академию.

18-го ч. писал я в Москву Преосвящ. Леониду:

«Между тем, как Вы, столичный обитатель, утешаетесь торжественными церковными процессиями, наслаждаетесь лицезрением Царственных Особ, внимаете беседам мудрых и ученых мужей, погружены в кипучую общественную деятельность, я – Витебский отшельник мирно пребываю в своем деревенском тихом уединении, наслаждаясь чистым и благоуханным воздухом, беседуя с природою и изредка с живыми тварями, время от времени являющимися ко мне из града обительного. При всех, однако ж, приятностях загородной жизни, терплю я нынешним летом одно немаловажное лишение – лишение купанья. Быстротечная, но мелководная нынешнею весною, Лучеса, на берегу коей расположена моя вилла, до сих пор загромождена лесом, который ежегодно сплавляется по ней в Двину, и потому нет возможности устроить купальню. Впрочем, это лишение я вознаграждаю обычным домашним употреблением воды из той же речки.

За неимением возможности ежедневно пользоваться живою беседою с людьми, ко мне близкими и образованными, я обратился к собеседованию с мертвыми хартиями, которые, впрочем, дышат для меня самыми живыми и разнообразными чувствованиями. Вздумалось мне еще зимою привести в порядок мой домашний архив и перечитать письма, какие сохранились у меня от родных и знакомых. А писем этих оказалась не одна тысяча; некоторые из них относятся еще ко временам моей юности, т. е. к тридцатым и сороковым годам. Сколько в этих искренних и задушевных письмах сохранилось для меня радостных и печальных воспоминаний! Сколько в них интересного для меня и поучительного! Подлинно, перечитывая их, я, по слову Псалмопевца, поминаю дни древние и поучаюсь. Всего более сохранилось у меня дружественных писем и записок от Вашего Преосвященства (около 200)⁸⁵¹. Материалом, заключающимся в этих письмах, я думаю со временем воспользоваться для составления мемуаров о моей жизни, исполненной, как Вам известно, немалых приключений.

Извините, что поздно отвечаю на Ваше пространное духовно-созерцательное послание – плод всенощного бодрствования. Братское послание это, содержащее в себе историю страстей Христовых, получено мною в день преславного Его воскресения. Среди светлых дней Пасхи едва успел я прочитать его. На Фоминой неделе я начал уже помышлять о переселении за город, и 1-го мая поселился на даче. Вскоре затем предстояла поездка в Полоцк на праздник препод. Евфросинии, а потом в другие уезды для обычного посещения и обозрения церквей. Ныне был я, между прочим, в Велижском уезде, примыкающем к Смоленской епархии. Здесь увидел я совсем иное, нежели в большей части прочих уездов моей епархии; здесь совсем иный дух и в народе, и в духовенстве; здесь, одним словом, веет уже Русью, и я как будто побывал во Владимире, или в Москве. Возвратившись из поездки, нашел по обычаю немалую кучу пакетов и Консисторских произведений, рассмотрение коих потребовало от меня немалого, конечно, времени.

Вас смущает дело о сокращении приходов⁸⁵², и неудивительно! А у меня, наоборот, дело это сошло почти уже с рук без особенных затруднений, так как я с своими сотрудниками, хотя и предположил некоторые приходы раздробить и присоединить к соседним, но, вместе с тем, признал нужным образовать по местам новые приходы, а при некоторых приходах удвоить причты, и таким образом, число причтов в епархии не только не сократилось, но еще умножилось. Дело это, потребовавшее, правду сказать, немалых трудов, нами уже окончено и было представлено, куда следует, но недавно возвращено назад, для пересмотра в двух соединенных присутствиях – церковно-строительном и по обеспечению духовенства.

Но на днях возложено на нас новое тяжелое дело, о каком у Вас и в помине нет. Я разумею дело об обеспечении земельным наделом и постройками сельских причтов – дело денежное и многосложное. Не знаю, как Бог поможет его исполнить, при недостатке у меня добрых и благонадежных помощников»⁸⁵³.

24-го ч. писала мне из Москвы Н. П. Киреевская⁸⁵⁴:

«Долго, долго молчала я словом, но не чувством, всегда неизменно Вам преданным о Господе! В течении этого времени много и многое – тяжко-трудное переходило, по милости Божией, но, когда испытывалось, было очень тяжело, и делиться нерадостным не решалась, хотя несомненно верую в участие доброе Ваше.

Когда начала я оздоравливать от тяжкой болезни моей и мои больные чудом милости Божией начали понемногу оживать, – тогда получилась весть из Оптиной пустыни о безнадежном состоянии нашего старца отца Илариона, которого уже и приготовляли к кончине, особоровали и постригли в схиму. Можете представить, что я чувствовала?! Помолилась с упованием на милость Божию, послала за лошадьми и чрез день была у одра болящего. Пробыла при нем 9 дней; депешею выписала опытного врача из Москвы, который несколько облегчил страдания старца, но сказал, что болезнь его есть паралич сердца, от сильного напряжения сердечного и трудов не по физическим силам, и что он весьма не надежен, и не может долго продлиться его жизнь, особенно, если будет у него забота, или скорбь сердечная.

Некоторое время ему было получше, вывозили его на воздух в сосновый лес; задыхание несколько уменьшалось, и старец счел себя полуздоровым, потому что мучительная бессонница у него уменьшилась. Настал пост, и братия им любимая желала у него исповедоваться и передать свои скорби. Старец, любвеобильный, не мог отказать им и чуть не сделался жертвою любви к ближним! На 5-е Июля ожидали его кончины... но, Господь сохранил его до днесь, хотя весьма в трудном положении. Ожидали врача весьма искусного из Петербурга, которого, тайно от старца, усердствующие дети его духовные просили приехать; старец же против всякого лечения. Я стремлюсь душою к старцу, – но какая то сила препятствий меня как бы закабалила в Москве; однако, надеюсь, что Бог благословить мне грешной избавиться от кабалы тяжкой, и может удасться в конце этой недели уехать к возлюбленному святому старцу. Уехать же из Москвы, не написав к Вам, не могла по сердцу».

2 августа получил я письмо из Саввинского Звенигородского монастыря от Преосвященного Леонида. – Вот что он писал мне от 27-го июля в ответ на мое письмо от 18-го того же месяца:

«Отшельнику Витебскому отшельник Звенигородский бьет челом и шлет глубокую искреннюю благодарность за письмо, от которого веет благоуханием той сельской природы, среди которой живет и которая во всяком его летнем письме является такою свеженькою.

Владыка наш⁸⁵⁵ чрез Обер-Прокурора⁸⁵⁶ спрашивал Государя Императора, не надобно ли ему оставить кафедру по причине потухающего зрения. Государь изволил сказать: «нет надобности: дела не стоят, а по епархии, для обозрения, могут ездить викарии». В силу этих слов и совершаются нами объезды. Я сделал две поездки, по епархии, одну в конце мая – возвратился к открытию выставки; другую в конце июня. Теперь в Саввине с 17-го, как настоятель. Аще Бог позволит, в начале Августа перееду в Разумовское, где опять имею летнюю резиденцию по дружественности Александра Алексеевича (Зеленого)⁸⁵⁷, который, сдавая Петру Александровичу Валуеву министерство, сказал ему, шутя, что сдает его и с арендными статьями, какова, напр., его дача в Петровском-Разумовском.

В «походах» своих вижу я и нынче подтверждение мысли моей, что для истинного блага православного народа надобно заботиться об умножении числа приходов, при непременном уменьшены числа кабаков, а не сокращать их для сельского улучшения быта духовенства. Предо мною всё ярче и ярче выступают из мрака событий молниевидные слова почившего Владыки: «Вижу такую идущую на нас тучу, что, когда она разразится, люди даже способность потеряют вспомнить, что было до грозы.» Страшно, чтобы суды Божии не начались с дома Божия – за приверженность передового духовенства к мирским новизнам, сельского – к материальной стороне быта с полным непониманием его улучшений без утраты духовных интересов служения, – высшего – за человекоугодие.

Ответствую на Ваше письмо по статьям.

Не все, что вижу в Москве, можно назвать общественною деятельностию, – это суматоха. Вы заметили, с каким успехом вышли мы из трудного положения при открытии выставки. Нас привели к пристани собственно встречать ботик. Показался ботик, ближе, ближе.... О радость! На нем нет никого, а сияет икона Богоматери, бывшая в походах с Петром 1-м. От М. Н. Каткова⁸⁵⁸ пришли за материалами для описания духовной части праздника: я сел к столу и написал: «когда войска отдали честь ботику, церковь колокольным звоном и проч. (не помню) чествовала икону, сиявшую на ботике, в знамение того»... Не знаю, кому пришла счастливая мысль поставить на ботике икону, а действительно весь смысл шествия ботика переменился для внимательного. Светские, почтенные люди, глумясь, не без основания, говорили нам: как же будете припевать ботику то: «преподобне» или «мучениче»? После газетной этой статьи никто уже не глумился, а она появилась на другой же день. И нынче, как в прежние разы, виделся с Н. П. Игнатьевым⁸⁵⁹. Этот дипломат вполне оправдывает отзыв о нем нашего Владыки покойного⁸⁶⁰. – Его ум, находчивость, твердость, и глубокая преданность церкви дают ему право на благодарность отечества и молитвы церковные.

Из Царских Особ Государь Великий Князь Сергий Александрович, навестив меня в тот проезд чрез Москву, не застал дома; в нынешний (16-го июля) пригласил меня обедать запросто. С ним протоиерей Рождественский⁸⁶¹: это хорошо и для Великих Князей, и для народа. Д. С. Арсеньев⁸⁶² сам воспитан в благочестии и заботится о развитии благочестия в Великих Князьях. Дай, Господи! Сергий Александрович не только мне сказал, но поручил мне и братии Сторожевской передать некоторые весьма приятные слова. Он очень вырос; но в этом стройном высоком гусаре мне все видится милое дитя, которому я застегиваю русскую шубку, на проводах с Саввина подворья, чтобы не простудилось. Это было в тот год, как он, ради здоровья, проводил в Москве осень и начало зимы⁸⁶³. Он помнил все: как со мною видался, как он посещал обитель нашу, а я – Ильинское и т. д. Значит, мирские впечатления не вытесняют впечатлений церковных и вещественные духовных. – Дай-то Бог!

Мудрость и ученость теперь на выставке, где я был только для обозрения Севастопольского отдела, по приглашение А. А. Зеленого. Герой войны сам объяснял ее подробности – это интересно; и постановка предметов превосходная. Особенно заняла бы Вас модель, вовсю действительную величину, со всеми мельчайшими подробностями, до плесени на стенах, – модель церкви в инкерманских пещерах и семейного кладбища оттуда же... Так незаметно очутился я там же, где Вы теперь, по словам Вашим, находитесь, – посреди мертвых... Вполне сочувствую вам. Когда я здесь бываю, вижу около себя жизнь двоякую: монастырскую, которая рядом веков связывает меня с препод. Саввою и веком его. Однажды прикоснувшись к этой почтенной древности мыслию, я отдаюсь всецело воспоминаниям и живу в XIV и XV веке. Совершенно ничтожная жизнь нынешнего ничтожного Звенигорода нисколько не заслоняет древнего исторического города и из тумана веков довольно ясно выступает в красе своих аксамитов и полноте своих характеров и Юрий Дмитриевич⁸⁶⁴ и Анастасия Юрьевна⁸⁶⁵ и вся их семья Княжеская; пока воображение воссоздает их дворцы на горе подле собора, мысль хочет проникнуть в их душу, где примечаешь противоположности резкие, которые примирялись как-то, а как, еще не понимаю. Для, исторических монографий нет у нас, – да, увы! едва ли еще и могут быть, – ни Тацитов, ни Прескоттов, ни Вальтер-Скоттов. Мысль о мемуарах приветствую от всей души. Только желал бы, чтобы автор позабыл на этот раз пошиб академический, был менее классиком, более романтиком, или лучше дееписателем, верным исторической истине, не пренебрегающей никакою чертою, как бы ни была она мелка, если только она дает игру физиономии, рельефность предмету. История – изображение жизни, жизнь вся – драма, вся поэзия. Ея назидательность, ее мораль не в словах, а в разительно-истинном сопоставлении событий. Так, по крайней мере, я смотрю. Иначе не умею смотреть на историю. Задача трудная, и вот почему не дерзаю приступить к тому, что никогда не престану почитать своим долгом –мемуары об отношениях моих к Митрополиту Филарету, моему второму отцу.

Так как этим мемуарам естественно было бы предпослать и дать им в проводники то, что составило бы моей собственно жизни памятники, то и вышло бы нечто похожее на Ваше предприятие. Писем у меня много⁸⁶⁶, хотя все едва ли не самые интереснейшие, как думаю, уничтожены по вниманию к лицам писавшим. Есть памятные записки, отрывочно веденные. Сожалею, что мало сохранилось деловых бумаг, во множестве изшедших из рабочей моей в течении 13-ти лет настоящего моего служения. Если взять с тех пор, как себя помню, писать искренно, не стесняя себя ни в широту, ни в глубину, но разумеется, писать с талантом историка и изяществом литератора, то выйдет, я уверен, нечто столь разнообразное и своеобразное, столь картинное и драматическое, столь романтически-занимательное и религиозно-назидательное, что возбудит общее внимание. Но ни времени, ни терпения, ни уменья нет у меня. Сколько уже листов, листков валяются у меня там и сям с началом, прологом моих записок. На всяком листике вариант одной и той же трогательной сцены. Монастырский храм, чудотворная икона, пред нею молодая прекрасная женщина в горячей, слезной молитве поручает свое 2-х-летнее болящее дитя, его жизнь, его судьбы, угоднику, пред ликом коего молится. Этот монастырь – Сергиева пустынь близ Петербурга; этот угодник препод. Сергий; эта женщина – Анна Ивановна⁸⁶⁷, которую Вы знали вдовой-старушкой, а Степан Алексеевич⁸⁶⁸ – девицей красоты необыкновенной; а это дитя, следовательно, аз, мних Леонид, мирским именем Лев, Васильев⁸⁶⁹ сын. Затем, кое-что еще, и опять тоже; чрез нисколько лет опять за тоже. Поразительно живо воспоминается мне первый вывоз меня, дитяти, в большой свет, в один из блистательных домов Петербурга двадцатых годов. Это под искусным пером могло бы быть интересною страницею. Судьба превосходной семьи полна трогательного драматизма. С 1828 г. и след ее простыл для меня, как будто бы не существовала. Что же бы Вы думали? В Белгороде случайный вопрос открыл мне ее. Я увидел внуков и правнуков почтенной Г-жи Глебовой; это дети и внуки ее дочери, старушки, которую я помню очень живо 17-тилетней девушкой. Я не видал ее, но вступил в переписку: это самый ранний свидетель моей жизни. А вводные-то лица! Общий для моих и ваших записок колосс – Филарет Московский. Потом, соименники его: Киевский⁸⁷⁰, Черниговский⁸⁷¹, Григорий⁸⁷² Новгородский, Архим. Макарий⁸⁷³; а дружеское гнездышко⁸⁷⁴ под крышкой дома великого Никона, а старцы, как Иларий, а Лавра с ее Антонием⁸⁷⁵, а милая Вифания, а дивные плеяды Академии. Переступим за черту церковную. Разве не довольно потребуют труда личности, как Слепцов⁸⁷⁶ (читали ли Вы в «Русск. Вестнике» статью: Н. П. Слепцов, – прочитайте)⁸⁷⁷, Савельев⁸⁷⁸, некоторые типичные старцы, приятели моих родителей; а мои наставники, товарищи в пансионах: английском, французском, особенно в Горном Институте, а плаванье в товариществе, из которого вышли: министр Зеленой⁸⁷⁹, товарищ министра (Морского) Лесовский⁸⁸⁰, воспитатели Великих Князей, сынов Царевых – Посьет⁸⁸¹, Бок⁸⁸², адмиралы – боевые, ученые, Керны⁸⁸³, Бутаковы⁸⁸⁴. Наконец, немало свиданий и даже продолжительных бесед с Высочайшими Особами. Мне выпал жребий быть представленным и говорить с Их Величествами и всеми Их Августейшими детьми и некоторыми другими членами Царственного Дома; с некоторыми беседовал неоднократно, и немало, и серьезно, одних принимал как гостей, у других сам был гостем, говорил им речи, писал письма. Какую галерею женщин-христианок могу я представить и в черных рясах и в светской одежде, скромной, бедной и пышной, блистательной, но все искренно-преданных Господу Иисусу Христу, самоотверженных, духовно-мудрых, страдающих, борющихся, трудящихся, победно-выходящих из общей битвы жизни – одни зримо для немногих, другие видимо для всех. Наше положение в обществе имеет ту невыгоду, что пред нами многие маску надевают; но я не хочу и дела иметь с масками. Хочу лучше своею выгодною стороною пользоваться и хранить память наставительную о тех, которые открывают душу свою в той глубине, до которой ничей глаз не доходит. А какое множество таких: трудно, даже невозможно припомнить всех. Думал я и о форме; думал, что естественнее и живее повествовать в порядке хронологическом, по периодам; думал, что отчетливее, яснее по предметам; думал предварительно наделать очерков биографических; многое думал и ровно ничего не сделал. Иногда думалось: пусть бы кто-нибудь вызвал меня на труд письменных воспоминаний. Ждал и, наконец, дождался. После 30-ти лет молчания отозвался ко мне товарищ по воспитанию, потом гвардеец, теперь Полтавский помещик, отец и дед, Г. А. Ракович, потом Кл. Н. Стремоухова, рожденная Глебова, о которой я упоминал. Оба желают, чтобы я рассказал им о себе все, что произошло со мною с тех пор, как расстались. С ним расстался я в 1840 г., с нею в 1828 г.: тут чуть не вся моя жизнь. Но день за день, то некогда, то лень, то не умею взяться: так и не начинал. Дайте пример: не вразумлюсь ли?...

Но когда же я кончу? Давно пора. Без 1/4 часа полночь и наступить 28-е, памятное нам обоим по ходам и служениям в Новодевичьем монастыре. У нас дожди очень препятствуют полевым работам, но вчера и сегодня погода превосходная. Новая луна показалась и скрылась за горизонт. Ночь черная, но теплая; даже на такой высоте, как мои кельи, тихо и тепло; окна отворены; в глубокой тьме блещут звезды. Покойной ночи и долгоденственное и мирное житие».

Под влиянием взглядов Каткова и прочей литературной братии на православное русское духовенство, как на замкнутую касту, наше высшее Правительство рассудило разомкнуть эту мнимую касту и открыть свободный доступ к священным должностям для всех желающих. При этом, без сомнения, оно рассчитывало на быстрый прилив новых свежих сил из всех сословий. Но расчет этот оказался крайне несостоятельным: охотников на священнические, в особенности – сельские, места из других сословий не было и нет. Правда, являлись изредка искатели счастия на поприще церковного служения, но кто эти искатели? Был у меня один пример, и вот какой. Подал мне прошение один отставной чиновник, по фамилии Томковид, из окончивших курс в Полоцкой семинарии, о принятии его в духовное звание и о представлении ему священнического места. Так как из документов его оказалось, что он в последнее время был на службе при Полоцкой Градской больнице, то я поручил своему секретарю написать Протоиерею Полоцкого Софийского Собора Иваницкому и спросить его о нравственных качествах чиновника Томковида. И вот что на этот запрос написал мне о. Иваницкий от 2-го августа:

«По отношению Канцелярии Вашего Преосвященства, от 31-го июля за № 1985, честь имею смиреннейше донести, что у меня были свои собственные сведения о Мартине Томковиде, так как Софийского собора причт отправляет все христианские требы в Полоцкой Градской больнице, при которой Томковид в последнее время состоял в должности бухгалтера. Здесь ему больших трудов не предстояло и жалованья он получал по 12 р. 50 к. в месяц. Сверх сего ему предлагались угощения от подрядчиков больницы. Что бывало и как написано, все сходило с рук благополучно. Начальство не было к нему взыскательно, но при этом что дальше, то больше Канцелярия больницы приходила в расстройство, а Бухгалтер так привык к угощениям, что редко бывал трезв.

Поэтому ему и отказали от службы.

Мог он выйти из Семинарии и с хорошими задатками, но когда вслед затем он женился на мещанке и погрузился в мещанскую сферу, то, в продолжении протекших 20-ти лет, по-видимому изгладились в нем и следы того, чему он учился. Из него образовался неисправимый канцелярист старого покроя, устарелых привычек, и сама вопиющая семейная бедность не изменила их в нем».

30-го ч. писал мне из Вильны Попечитель Учебного Округа Н. А. Сергиевский:

«Имея в настоящее время верное сведение о времени приезда Графа Дмитрия Андреевича Толстого в г. Витебск, поспешаю известить Ваше Преосвященство, что прибытие Графа последует 14-го Сентября. Полагаю, что Граф пробудет в Витебске дня четыре. Из Витебска предположено ехать в Могилев, а из Могилева прямо в Полоцк. Открытие Семинарии в Полоцке предположено 24-госентября – день воскресный. Я приеду в и Витебск не позже 13-го сентября и не замедлю быть у Вашего Преосвященства.

Простите мне формат бумаги. Пишу на даче, где у меня не оказалось иной бумаги».

9-го Сентября писала мне из Москвы Е. В. Кашинцова⁸⁸⁵:

«Целую благословляющую Вашу руку за милостивое дозволение поднести Вам мои две ничтожные работы; они, конечно, переживут меня, но как при жизни, так и после, они Вам невольно будут напоминать об истинно-душевнопреданной Вам и умеющей ценить Вас. Грустна, Владыко, земная жизнь; в молодости лет ее не понимаешь, когда вокруг нас все радость; но когда стоишь на последних ступеньках и куда не оглянешься, никого из близких нет.... сердце тоскует! Несомненно, что меня еще поддерживают молитвы моей праведной матери, которая признана таковою не только всеми знавшими ее, но и наисправедливейшим и далеко нельстивым ее духовником, которого надгробная речь у меня сохраняется; я полагаю, что Вам не случалось и не случится слышать подобной, где бы духовник присоединялся к оплакивающим и находил бы не только своей собственной потерей, но и потерей для самой церкви, лишившейся наилучшего своего члена, служившего примером, и указывая на красоту, лежащую во гробе, он заключил тем, что вполне уверен, что Господь исторг эту розу из земного вертограда, дабы смрад не коснулся ее святости; вот, Владыко, какова была моя мать; но когда все ее оплакивали, я не понимала горьких слез – мне было три года. Потеря же отца ежечасно меня благословляющего и любившего моего мужа, как сына, потеря сестры, составлявшей со мною одну душу, менее, чем чрез два года другой, тоже мною любимой, хотя и от другой матери, в заключение лишение: спутника⁸⁸⁶ моей жизни.... с этою потерей я уже вся уничтожена! Конечно, здравый смысл доказывает, что доживши до моих лет весьма естественно всех пережить, но сердце не стареет и более, чем когда-нибудь, ищет друга; – первейший друг для меня – это Вы, а с Вами то я и розно! Вы, давно оставивший мир и посвятивший себя Богу, перешедший чрез земное горе, поддержаны постом, молитвой и трудами, касающимися до Вашего высокого сана, увенчаны уже радостно, видя большую пользу для края, Вам вверенного; а я... пуста подвигами, добрых дел за собой не знаю! краткая и грешная моя молитва может ли проникнуть в небо! А земные треволнения, заботы о том и другом, нескончаемые труды с неблагодарными крестьянами, любовь ненагражденная и неоцененная прислугой – крушат до нельзя! Думам нет конца, а для перемены – обратишься опять к сердечным потерям! чувствуешь уже усталость жить... а страшишься перейти в вечность. С каким ответом туда предстанешь! Чем наполнена моя путевая ноша? В ней нет ничего для искупления моих грехов! А еще, в здешнем мире – кто будет моей путеводительной звездой? Страшна мне эта мысль, Владыко. О! как страшна! И вот размечтавшись таким образом, я сильно горевала, что под руками нет у меня описания земной жизни Божией Матери, которая чего-чего не перетерпела; в самые минуты этих мыслей мне докладывают о возвращении доброй нашей просвирни, бегу ее обнять и получить свежие вести о Вас. Владыко, как вдруг неожиданно вручается мне от Вас желаемая книга! Я даже изумилась столкновению мыслей, и несказанно Вас благодарю. Не сетуйте за столь длинное письмо, а допустите мысль, что обременяющая Вас им есть истинно преданная Вам душою и нельстивым сердцем».

12-го ч. писал мне из Владимира Преосвящ. Иаков, Еп. Муромский:

«Лето прошло. Далее Владимирской епархии я не выезжал. И слава Богу! Свой воздух благотворно подействовал на меня. Начиная с 27-го мая по 10 августа я семь раз выезжал для обзора церквей, всякий раз возвращаясь на короткое время в свою келью.

Осмотрены мною 90 церквей. Везде почти церкви хороши и большею частию содержатся хорошо. С прискорбием я осматривал две княжеские церкви заброшенные. Это у князя Воронцова в селе Андреевском и князя Салтыкова в Черкутине, месте родины графа Сперанского. Тут встретил и на кладбище, где погребены родители графа, небрежность, и побранил, что не возобновлена вокруг памятника сгнившая решетка, а ведь по случаю столетия графу пили в Черкутине шампанское и речи говорили.

Вы, конечно, изволите помнить Митрофана Ивановича Алякринского⁸⁸⁷, бывшего некогда Семинарским доктором. Он умер 30-го августа и похоронен нами 2-го сентября в женском монастыре. После себя оставил он 50,000 и дом. Деньги назначил на дела благотворительные, напр., в Попечительство для молодых вдов и сирот 24,000 рублей, в женский монастырь 5,000 и дом, в Семинарию 3,000 руб. на бедных студентов, коим по окончании курса нечем жить, и в разные церкви. Царство ему Небесное! Умер 83 л. почти на ногах.

Не так умер о. Феоктист, бывший некогда Экономом Московского Троицкого подворья, потом Владимирского Архиерейского дома и, наконец, Настоятелем Новгородского монастыря. Он поехал в Иерусалим нынешнею весной и там оставил в чьих-то неизвестно руках 50 или 60,000 рублей, – взял с собою 17,000 в Рим, где и скончался в августе или в июле; оказались 4000 руб. у Преосвящ. Алексия⁸⁸⁸ в Донском и дом на чужое имя во Владимире. В Риме деньги пропали, про Иерусалимские ничего не знаю, а Преосвящ. Алексий писал к Митрополиту Исидору, что делать с деньгами, и ответа еще не получал; дом, вероятно, останется в руках доверенного. Хорошо, если все эти сведения не попадут на зубы публицисту, а то дадут память усопшему и живым достанется.

Преосвященный Курский⁸⁸⁹ навлек на себя гнев Св. Синода: не делает будто бы ничего и живет все на даче. Поручено обозреть Консисторию соседу, Харьковскому⁸⁹⁰... Я просил Преосвящ. Сергия выслать мне сто экземпляров его проповедей. Он пишет, что склад книг у Ферапонтова⁸⁹¹, а в Курске нет книг и в продаже. Судите, говорит, о размерах моей предосторожности, и то не спасает от клеветы. Этим он намекает на свое настоящее положение. Духовенство, как слышно, сильно недовольно им; а проповеди его очень хороши. Спасибо ему! Полагаю, Вы имеете от него экземпляр, как один из его преемников по Академии. Не то, я с удовольствием прислал бы книжку.

Преосвященный Леонтий⁸⁹² что-то неспокоен и будто желал бы переместиться на новоселье. Недоволен, что викарий⁸⁹³ не рука в руку здоровается с ним, а устами к устом. Подобные вещи, полагаю, немудрено бы устранить.

Вот Вы свободны от всяких столкновений с викарием. Повсюду что-то жалуются на викариев. Чем это объяснить? Неопределенностию ли отношений викариев к своим Владыкам, неуживчивостию ли их, не постигаю, а на деле существуют неудовольствия. Отношения покойного Московского Владыки к своим викариям по письмам его удивляют некоторых из архипастырей. Да, Москва могла справедливо гордиться добротою в Бозе почившего Архипастыря: он был правилом веры и образом кротости, при всей его строгости. Я не смею пожаловаться на своего владыку⁸⁹⁴: он ко мне милостив».

14 ч. прибыл в Витебск важный гость – Министр Народного Просвещения и Обер-Прокурор Св. Синода Граф Дмитрий Андреевич Толстой и остановился в квартире губернатора. После обеда Н. А. Сергиевский извещал меня краткою запиской: «Граф приехал и будет у Вашего Преосвященства сегодня со мною в исходе 7-го часа вечером». В назначенный час высокопочтенные гости пожаловали ко мне пешком. Подан был чай и десерт. Граф был со мною очень любезен и искренен. Пользуясь таким добрым расположением его духа, я тут же начал изъяснять ему о своих тягостных служебных обстоятельствах и о нуждах епархиальных. Выслушав меня внимательно, он попросил доставить ему в Петербург, ко времени его возвращения из путешествия, памятную записку, – что мною и было исполнено в свое время и о чем будет сказано в своем месте. Между прочим, я просил Его Сиятельство о скорейшем назначении в подведомую мне Консисторию Секретаря, которого не было у меня полтора года, – и он с дороги, из Вильны, написал в Петербург своему товарищу, Ю. В. Толстому, чтобы тот сделал немедленное распоряжение о назначении Секретаря в мою Консисторию, – и вслед затем явился ко мне в звании Секретаря состоявший при Обер-Прокурорской Канцелярии Чиновником Коллежский Советник Абрамов⁸⁹⁵, который пред тем был уже Секретарем в двух Консисториях – Екатеринославской и Кишиневской.

Утром на другой день, получил я от Н. А. Сергиевского записку следующего содержания:

«Спешу сообщить, что Граф официальных больших приемов делать не желает. Благоволите представить подведомственных Вам по частям: при посещении Графом Собора – Соборное духовенство; при посещении Семинарии – Семинарских; при посещении училища девиц – служащих при нем, и т. д. Если бы при таком порядке, кто-либо не попал в представление, то можно будет представить пред обедом у Вас.

Обед у Вас в воскресенье отлично совпадает со днем именин Графини Софьи Дмитриевны, супруги Графа. Мое мнение личное такое: хорошо, если бы Вы по приезде Графа к Вам к обеду 17-го Сентября вручили ему небольшую икону и просфору для передачи имениннице.

Еще мое мнение: хорошо было бы, если бы Вы при отъезде Графа из Витебска, или в Полоцке, вручили ему икону для его сына Глеба, которого он любит больше себя и который постоянно болеет.

Все это мои личные мнения, совершенно конфиденциальные и передаваемые из доброго чувства к Вам на Ваше усмотрение.

Пишу наскоро, поздно ночью».

В тот же день, около 12-ти часов, ездил я к Графу поблагодарить его за посещение, а в 5 часов обедал вместе с ним у Губернатора, куда приглашены были все высшие городские чины. После обеда просил я Его Сиятельство принять и от меня хлеб-соль 17-го числа, в воскресенье, на что он охотно согласился.

Между тем наш гость, в ночь на 16-е число, почувствовал себя нездоровым вследствие простуды, которую он получил в Гимназии, присутствуя на уроках. Впрочем, болезнь скоро уступила принятым врачебным мерам. В тот же день, в 4 1/2 часа по полудни, извещал меня Н. А. Сергиевский:

«Здоровье Графа теперь лучше и завтра он будет у Вашего Преосвященства, если не последует никаких перемен в здоровье. Завтра после обедни он намерен также быть в Училище девиц духовного звания и взглянуть хотя снаружи на новое здание этого училища; а в прочие места едва ли поедет;, впрочем, подробнее передам сегодня вечером лично».

В воскресенье, 17-го числа, я служил ради болящего Графа, который, впрочем, к этому дню почти совсем выздоровел, в домовой Губернаторской церкви. После литургии поздравил Графа с именинницею и поднес ему икону и просфору.

Напившись чаю у Губернатора, мы поехали с ним в женское духовное училище, которое, в ожидании окончания постройки нового каменного здания, помещалось в весьма ветхом деревянном доме, под такою же сгнившею крышею.

Из училища заехали в Кафедральный Николаевский Собор, который в то время возобновлялся, и архитектура которого Графу очень понравилась. В Духовной Семинарии, которая также ремонтировалась, Граф не был.

В 5 часов пополудни знаменитый гость пожаловал ко мне, в сопровождении Губернатора и Попечителя Учебного Округа, кушать. К столу было приглашено еще человек 15 из духовных и светских лиц.

На другой, или на третий день Министр, в сопровождении Попечителя учебного округа, Н. А. Сергиевского, отправился в Могилев, для ревизии тамошних учебных заведений, а чрез три или четыре дня снова возвратился в Витебск, мимоездом в Полоцк, где 24-го числа предположено было открытие Учительской Семинарии. – На Витебской станции железной дороги не преминул явиться к Графу пресловутый Протоиерей Юркевич и подал ему просьбу с жалобою на меня. В чем состояла жалоба, не знаю; знаю только, что просьба оканчивалась словами: «Граф! помогите, помогите, помогите»!... Граф, прочитавши просьбу, в присутствии Н. А. Сергиевского, разодрал ее в клочки, приговаривая: «Помогаю, помогаю, помогаю».

По приглашению Попечителя и отчасти по долгу службы, должен был и я отправиться в Полоцк для присутствования при открытии Учительской Семинарии. Выехав из Витебска 23-го числа в 6 часов утра, в 9 часов я был уже в Полоцке и по обыкновению остановился в Богоявленском монастыре.

Выслушав всенощную в зимней монастырской церкви, я на другой день, 24-го числа, в воскресенье, служил собором литургию и молебен в Николаевской военно-гимназической церкви, в присутствии Министра, Начальника губернии, Попечителя Округа и многих других чинов.

Затем, в здании, предназначенном для Учительской Семинарии, последовал торжественный акт, на котором мною произнесена была речь и преподано благословение новооткрытому заведению, при чем вручен был образ Христа Спасителя.

Вот как описано было в свое время торжество открытия Полоцкой Учительской Семинарии:

«Редкое из учебных заведений уездных городов России открывалось среди столь торжественной и многознаменательной обстановки, с какою последовало, 24-го сего сентября, открытие Учительской Семинарии в г. Полоцке. В торжестве по этому случаю приняли личное участие: Его Сиятельство г. Министр Народного Просвещения Граф Дмитрий Андреевич Толстой, Его Превосходительство г. Попечитель Виленского Учебного Округа Н. А. Сергиевский, Преосвященный Епископ Полоцкий и Витебский Савва, г. Витебский Губернатор П. Я. Ростовцев, один из Окружных инспекторов Виленского учебного Округа, несколько Директоров Гимназий, реальных училищ и учительских семинарий, членов местного Николаевского братства и многие другие лица из учебного ведомства, духовенства, мировых и судебных учреждений Витебской губернии.

Пред актом открытия Полоцкой Учительской Семинарий, в местной Николаевской военногимназической церкви совершена была Божественная литургия и благодарственное молебствие Преосвящ. Епископом Саввою, в сослужении Архимандрита Полоцкого Богоявленского монастыря Григория, Законоучителя военной гимназий Протоиерея Добрадина и других лиц из местного духовенства. Во время богослужения весьма стройно и умилительно пели три хора певчих: на правом клиросе Архиерейские певчие, на левом новопоступившие в Учительскую Семинарию воспитанники и на хорах певчие из воспитанников военной гимназий. На литургии после причастного стиха, законоучителем Полоцкой Учительской Семинарий, священником Высоцким, сказано было приличное случаю слово на текст: молю вас, братие, достойно ходити звания, в неже звани бысте (Еф. 4:1). По окончании молебствия провозглашено было многолетие Государю Императору, всему Царствующему дому, Святейшему Синоду, Преосвященному Полоцкому и Витебскому Савве, начальствующим, учащим и учащимся.

По окончании божественной литургии и молебствия и по собрании всех присутствовавших при торжестве и воспитанников семинарий в актовом зале ее, воспитанниками пропета была церковная песнь: «днесь благодать св. Духа нас собра»; затем Его Сиятельство г. Министр Народного Просвещения объявил Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета об открытии Полоцкой Учительской Семинарий.

Вслед за сим Его Преосвященство Епископ Полоцкий и Витебский Савва обратился к Его Сиятельству, к присутствовавшим и к воспитанникам с следующими словами:

«Великую радость возвестили Вы нам, Сиятельнейший Граф, от лица Августейшего Монарха, соизволившего, по Вашему предстательству, открыть в этом древнем граде новый рассадник просвещения, для распространения в среде здешнего народонаселения умственного образования.

С глубокою признательностию к Царю Просветителю должна быть принята всеми православными обитателями града Полоцка и окрестных весей эта радостная весть.

Просвещение, как духовный свет, конечно, везде и для всех благопотребно и достожелательно. Но если принять во внимание особенные, можно сказать, исключительные обстоятельства здешнего края, если вспомнить прошлое, многовековое угнетение здешнего, в особенности православного населения, со всеми его горькими последствиями, как в материальном, так и в духовном отношениях, если представить, наконец, продолжающуюся еще и на наших глазах нравственную борьбу белорусского простолюдина с окружающими его иноплеменными и разноверными элементами, то, по справедливости, должно сказать, что здесь более, нежели где-нибудь, ощутительна потребность в здравом, более или менее широком, народном образовании.

Но чем яснее сознается, чем живее ощущается потребность в народном образовании, тем неизбежнее возникает мысль о необходимости приготовления способных и годных для удовлетворения этой потребности деятелей. Я разумею народных наставников. И вот, мудрое и благопопечительное правительство не замедлило явиться к нам на помощь в этом важном и существенно-необходимом деле, учреждая ныне здесь рассадник народного учительства.

И так, да будет благословенно начало и благопнодно продолжение существования столь благодетельного дарованного нам ныне учреждения!

Теперь к вам, молодые юноши, обращаю мое слово. Вас привлекло сюда – с одной стороны, желание получить более широкое и основательное образование, с другой – намерение послужить впоследствии приобретенными здесь познаниями на пользу ваших младших братьев и сестер. Прекрасное желание, достохвальное намерение! Будем с утешительною надеждою ожидать плодов вашего учения и затем успехов вашей деятельности на поприще учительства.

Святая церковь напутствовала уже вас на новое предстоящее вам поприще учения своими молитвенными благожеланиями.

Ныне пришел и я, как предстоятель здешней православной церкви, призвать на вас и на предлежащий вам подвиг учения и учительства благословение Того, Кто есть единый истинный учитель и верховный источник всякой мудрости и всякого знания. В знамение сего благословения и в залог моего пастырского благожелания, вручаю Семинарии для вас священное изображение воплощенного Слова Божия, Господа Иисуса Христа, Который, во время пребывания своего на земле, не возбранял детям приходить к Нему.

Приступайте же к Нему – Источнику мудрости и вы, сколько можно чаще, в ваших молитвах, чрез достойное участие в таинствах церкви, и Он, всеблагий, умудрить вас быть не только успешными и благонравными сынами учения, но со временем и разумными и честными деятелями на поприще учительства⁸⁹⁶».

При последних словах к нему приблизился г. Директор новооткрытой Семинарии и принял пожертвованный для Семинарии, в видимый знак преподанного ей благословения, образ Спасителя.

Затем произнесены были речи г. Попечителем Виленского Учебного Округа и Директором Семинарии. Наконец был прочтен и представлен к подписанию акт об открытии Полоцкой Учительской Семинарии. Его подписали: г. Министр Народного Просвещения Граф Д. А. Толстой, Епископ Полоцкий и Витебский Савва, Витебский Губернатор П. Я. Ростовцев и Попечитель Виленского Учебного Округа Н. А. Сергиевский.

После акта был завтрак с обычными тостами, и таким образом торжество окончилось в 3 1/2 часа по полудни⁸⁹⁷"

Вечером Граф Дмитрий Андреевич, по моему приглашению, посетил древнюю, основанную в XII столетии преп. Княжною Евфросиниею, Спасскую обитель, где ему показана была келья св. Основательницы и предложен. для лобызания Животворящий Крест, устроенный и оставленный на память обители Преп. Евфросинией. Еще в Витебске мы с Графом вели речь о необходимости перенесения мощей Преп. Евфросинии из Киевских пещер, где они почивают, в Полоцк; но здесь, на месте земных подвигов Преподобной, Его Сиятельство выразил самое живое искреннее сочувствие к давней и неотступной мысли православных жителей г. Полоцка о перенесении помянутой святыни, и он тут же дал мне слово тотчас, по возвращении в Петербург, доложить об этом Государю Императору, что и исполнил, как увидим далее.

На обратном пути из Спасского монастыря Граф заезжал в Полоцкий Доминиканский костел, где хранится полуистлевшее тело известного Андрея Боболи⁸⁹⁸, служащее предметом соблазна для местных православных жителей.

На другой день, 25 числа, в 9 часов утра Граф Дмитрий Андреевич посетил меня в моей квартире. Разговор был о Боболе, о Польских униатах, близких к воссоединению, о Министре Иностранных Дел, Князе А. М. Горчакове⁸⁹⁹, которого Граф называл индифферентистом и почитателем Папы, так как он воспитан за границей.

В два часа пополудни я возвратился в Витебск, а Граф из Полоцка отправился в Вильну, откуда потом ездил в Минск. Здесь произошло нечто особенное. В Минске так же, как и в Витебске, у Губернатора Токарева для Министра был торжественный обед, к которому, разумеется, приглашен был и местный Преосвященный Александр⁹⁰⁰. Обед был приготовлен весь из мясных блюд. Преосвящ. Александр, находясь долгое время на службе в западном крае, привык к употреблению мясной пищи, и потому, не стесняясь, вкушал предлагаемое за трапезой у Губернатора Токарева, в виду Обер-Прокурора Св. Синода. Графу Толстому это показалось до того странным и неприятным, что он не хотел ехать затем на обед к Преосвященному, и наконец согласился по приглашению Преосвященного под тем только условием, если хозяин, предлагая гостям за трапезой мясные блюда, нам ограничится рыбною пищею. Так было и сделано. Между тем Граф, возвратившись в Петербург, не преминул сообщить о своем неприятном впечатлении Первенствующему Члену Св. Синода⁹⁰¹, а этот поручил Преосвященному Архиепископу Могилевскому Евсевию⁹⁰² сделать своему соседу Преосвященному Александру внушение и предостережение. Справедливость всего этого подтвердил мне лично сам Преосвящ. Александр, при проезде своем чрез Харьков в июне 1877 г. на Донскую епархию.

Возвратимся несколько назад.

17-го Сентября писал мне из Полоцка Законоучитель новооткрытой Учительской Семинарии, бывший Велижский Благочинный, Священник М. Высоцкий:

«Непременным долгом считаю довести смиреннейше до сведения Вашего Преосвященства, что Протоиерей Околович⁹⁰³, состоящий на священнической вакансии, при Горбачевской церкви, имеет дерзость лично принести какую-то жалобу Его Сиятельству Обер-Прокурору Св. Синода на Епархиальное Начальство за то, что оно ему до сих пор отказывает в соответственном его заслугам месте в Епархии».

Протоиерей Околович действительно намеревался подать в Полоцке какую-то просьбу Обер-Прокурору, но только он не был допущен к Графу.

Протоиерей Фома Околович замечательная личность. Он один из старейших священнослужителей Полоцкой епархии (ему более 75-ти лет). По окончании курса в Виленском Университете, он был профессором в бывшей Полоцкой Греко-Унитской Семинарии; затем, оставивши учебное поприще, принял священство и был благочинным; но при этом он не оставил своей страсти к карточной игре. Раз, получивши из Казначейства для подведомого ему духовенства полугодовое жалованье, он все его проиграл, и чрез то естественно навлек на себя сильный гнев Преосвящ. Архиепископа Василия. Вслед затем он удален был от благочиннической должности и во все время управления Полоцкою епархиею Архиепископа Василия оставался без наград⁹⁰⁴.

26-го числа писал мне из Владимира Преосвященный Иаков:

«В следующее воскресенье Вы с паствою будете молиться препод. Савве о здравии и спасении своем, по случаю Вашего тезоименитства. Позвольте принять и меня в лик молящихся за Вас, да благословит Господь входы и исходы Ваши и проч. От души приветствую Вас с этим днем.

Сегодня в Москве, в первый раз по утверждении устава, собираются члены учредители Братства Святителя Петра для действий против раскола, по мысли о. Игумена. Павла (Прусского). Я просил записать меня в Члены. Дай Бог успеха новорожденному обществу!

Прошу Вас сообщить мне, что делает второй Архиерей во время литургии, когда совершают ее двое Владык. Мне доставалось при таком служении принимать потир на великом выходе и потом осенять свечами, затем причащать служащих. Говорят, что еще что-то должен делать сослужащий? Как бывало это при Московском Святителе?

Имеете ли Вы ректора в Семинарии и кого? Рассказывают курьезы. В Саратове, кажется, избранного священника посвятили в Протоиерея – и он отказался от ректорства, поставив предлогом то, что за ним не оставили его прихода. Что-то в роде этого было еще где-то. Дождемся, пожалуй, что некого будет назначать и в начальники и наставники Семинарий, а также и в священники. В наставниках уже нуждаются; инде года два остаются вакансии незанятыми. Кажется в 4 Семинариях ректоров нет. В Воронеже 1 1/2 года Семинария без ректора.

Изволили ль читать в Беседе статьи Ростиславова⁹⁰⁵ о монастырях. Обратите внимание, если не читали. Удивляться надо, как автор изучил дело. Владыка думает, что у него есть агенты в разных городах, которые собирают и доставляют ему разные сведения, получая за то вознаграждение. Мне кажется, что подобными статьями подготовляют не реформу, а уничтожение монастырей. Покончив с нашим судопроизводством Граф примется за монастыри.

Преосвящ. Макарий⁹⁰⁶ вызван к 15-му Сентября в Петербург для продолжения дела по судоустройству, и протянется дело еще месяц или два. Обер-Прокурор склоняется более к мнению Лебединцева⁹⁰⁷. Проэкт разошлется Архиереям на обсуждение. Вот случай постоять за каноны, которые по мысли Лебединцева обходят или отменить думают. Нам что делать? Молиться и молиться, да даст Господь силу и разумение старейшинам.»

В тот же день писал мне Инспектор Москов. Дух. Академии С. К. Смирнов:

«Имею счастие приветствовать Вас со днем Ангела Вашего и от всего, глубоко-преданного Вам, сердца желаю Вам новый год Вашей жизни препровождать в совершенном здравии и в глубоком мире духа, невозмутимом никакими приражениями тлетворного духа времени.

Давно не имею о Вас сведения! И нынешнее лето не мог собраться к Вам, будучи занят отделкою своей диссертации, так что вакациального отдыха мало имел.

Поступившие из окончивших у нас курс в Вашу Семинарию, вероятно, поведали Вам о состоянии Академии и Академического братства. Призрите их любовию Вашею: все они люди хорошие; в особенности рекомендую Петра Смирнова, как юношу скромного, доброго и усердного к делу.

Думаю, что Вы в недавнее время имели случай, и, может быть не один, беседовать с сильными мира сего. Поделитесь со мною, если можно, Вашими впечатлениями.

У нас, по милости Божией, все обстоит благополучно. В праздник препод. Сергия служил в Лавре Владыка-Митрополит, а на другой день обедал у о. Ректора вместе с Членами Совета. Зрение его, по-видимому, не ухудшается. В день Вашего ангела предполагается в Академической церкви служение Преосвящ. Игнатия, и затем будет обычный акт, на котором речь будет читать Егор Васильевич⁹⁰⁸.

Летом здесь было много приезжих из разных концов России, и между ними немало Архиереев. Был у меня и ночевал Преосвящ. Платон⁹⁰⁹, Епископ Томский; посещал меня еще Преосвящ. Павел⁹¹⁰ Тотемский. Из давно невиданных воспитанников нашей Академии виделся я с ректором Олонецкой Семинарии П. Ф. Щегловым⁹¹¹ и с моим товарищем Белостокским Протоиереем Стацевичем.

Из наших наставников Евгений Ев. Голубинский⁹¹² и Д. Ф. Касицын⁹¹³ пребывают за границей; последний, впрочем, не по распоряжению начальства, а по болезни. О. Филарет⁹¹⁴ возвратился из Мариенбада с исправившимся здоровьем, но еще не с полным. Крепко болит Капитон Иванович⁹¹⁵, который лето провел на даче Хлудова за Москвой, но теперь лежит в больнице; по свидетельству видевших его, положение его может внушать опасения. Н. И. Субботин⁹¹⁶ схоронил в Шуе свою матушку.

P. S. О. Наместник⁹¹⁷ плох здоровьем и в праздник не служил.»

На это обязательное письмо замедлил я своим ответом. Не ранее 29-го декабря мог я ответить почтенному Сергею Константиновичу, и вот что писал я ему:

«Простите моей косности ради Воплотившегося и принесшего на землю мир Сына Божия и примите тем усерднейшее поздравление мое с наступающим новым летом благости Божией.

Посещение в сентябре месяце Витебска Графом Дмитрием Андреевичем⁹¹⁸ оставило во всех весьма приятное воспоминание; а для меня в особенности оно было благодетельно. Все почти шестилетние недоразумения мои, при личном объяснении с Его Сиятельством, разъяснились. Благодетельные и существенно важные последствия моего личного свидания с Графом начинают уже теперь обнаруживаться.

Освящение Кафедрального Собора, совершившееся 26-го Ноября, составляло для меня истинно-духовное торжество. В непродолжительном времени буду иметь удовольствие прислать Вам экземпляр печатного описания этого торжества.

Кончина Капитона Ивановича⁹¹⁹ глубоко меня огорчила: с ним продолжались у меня самые добрые искренние отношения. Кто будет продолжать его ученый труд по описанию рукописей Синодальной Библиотеки?

Питомцы Ваши поступившие к нам на службу с усердием принялись за свое дело. Для них открыл я доступ в мою библиотеку.»

1-го Октября – день своего Ангела провел я обычным порядком – в молитве и в приеме поздравителей и гостей.

3-го числа писал я во Владимир Преосвященному Иакову:

«Приношу Вашему Преосвященству искреннюю благодарность за Ваши братские послания.

В письмах Ваших много сообщено мне новостей, хотя некоторые из них очень печального свойства. Побеседую с Вами об этих новостях.

Вечная память приснопамятному Митрофану Ивановичу⁹²⁰! Я начал его знать с 1834 г., когда я поступил учиться в Семинарию; нераз пользовался его врачебного помощию;. по окончании курса в 1840 г. находился некоторое время, под его начальством в звании смотрителя Семинарской больницы и в то же время был учителем его питомца;: но в 1862 г., в звании Ректора Академии я был ревизором, между прочим, и его медицинской части во Владимирской Семинарии и испросил ему благословение Св. Синода⁹²¹, – чему покойный был рад наипаче всякой другой награды и благодарил меня за это в самых искренних выражениях. Митрофан Иванович всегда отличался глубокою религиозностию, высокою нравственностию и крайнею скромностию в домашней жизни, почему и неудивительно,, если он оставил после себя такой значительный капитал, которым распорядился так, как и следовало ожидать, судя по его нравственному характеру.

Сколько отрадно было слышать о добром употреблении приобретенного имущества покойного Митрофана Ивановича, столь же прискорбно знать о стяжаниях, оставшихся после Архимандрита Феоктиста. Думал ли покойный, кому достанутся его богатства, которые, вероятно, доставал он не без усилий и, может быть, не без насилия для совести (да простит ему сие всеблагий Бог!). Ф. Феоктиста знал я и по Владимиру; был у него и в Новгороде. О его кончине в Риме, вероятно, напишет мне состоящий при тамошней миссии Архим. Александр, бывший Инспектор Витебской Семинари

О Курском Владыке⁹²² печальные вести. Видно, что у него поп Попов не хуже моего Протопопа Юркевича, женатого на родной племяннице моего достопочтенного предшественника⁹²³. Впрочем, мой Юркевич совершенно почти истощился в своих кознях и ябедах. и потерял всякий кредит в Петербурге. В Курскую Консисторию, без сомнения, вопреки ее желания назначен ревизор, а я сам прошу ревизора для моей Консистории, и мне не дают. По слову писания врази человеку – домашние его; у меня, могу сказать не обинуясь, первый враг моего душевного спокойствия – моя почтенная Консистория, с которой мне приходится вести почти ежедневную брань. Одни из ее членов не умеют дела делать, да и. не хотят, а частию даже и не могут учиться делать; другие могут делать, но хотят делать непременно по своему, а не так, как требует закон и справедливость. Я не разумею здесь взяточничества, которого у нас в настоящее время, сколько мне известно, не существует; но разумею слепое пристрастие к своим туземцам и такое же предубеждение против чужих – пришельцев из разных епархий, которых здесь с давнего времени очень много.

Что Преосвященный Подольский⁹²⁴ неспокоен и помышляет о бегстве, это нимало неудивительно. Западная окраина с ее иезуитским, доселе еще неисчезнувшим, духом не может служить приятным убежищем для нас, пришедших с востока. Что викарий Преосвящ. Леонтия приветствуется с ним уста ко устом, это также объясняется очень просто: ведь он сверстник его по академическому образованно, а по рождению даже старше его. Тут неизбежны фамилиарные отношения.

Вы ублажаете меня за то, что я не имею Викария; и рад бы иметь, да не на что; у меня нет ни богатых монастырей, ни других источников для содержания помощника. Впрочем, для меня нужнее викария хороший секретарь и два-три члена Консистории. Но представьте мое горе – у меня полтора уже года вовсе нет секретаря в Консистории; его должность исправляет малосведущий и малоопытный Столоначальник. Четырех уже Секретарей пережил я, а пятого жду, и не дождусь: говорят – нет еще готовых для этой важной должности людей в разсаднике, существующем при Канцелярии Синода. Это слышал я на сих днях из уст самого виновника и насадителя этого малоплодного, если вовсе не бесплодного, рассадника.

Вам известно, конечно, что в минувшем месяце наш Витебск удостоился посещения г. Министра Народного Просвещения⁹²⁵. Как высокий посетитель остался, по-видимому, доволен нашим градом, так и обитатели града, с которыми он имел сношения оффициальные и частные, остались им вполне довольны. И для меня посещение Графа имело очень важное значение; в искренней и продолжительной с ним беседе я излил, можно сказать, всю. душу, все мои скорби и затруднения, и получил от него разъяснение многих недоразумений. С Его Сиятельством совершили мы 24-го числа в Полоцке торжественное открытие Учительской Семинарии – учреждения, весьма благодетельного для здешнего края.

Вы спрашиваете, что делает при соборном совершении литургии второй Архиерей? Кроме того, что Вы описали, кажется, ничего не делает; разве, если случится ставленник в диакона и если благословит первенствующий архиерей, то рукополагает сего ставленника. В последнее время, покойный Московский Владыка как то случайно мне заметил, что, при служении двух или трех архиереев, все они вместе могут слушать входные молитвы, и по приложении к иконам, старший отправляется для облачения на амвон, а прочие царскими вратами входят в алтарь, и там облачаются. Так мы и поступили с Преосвященным Леонидом в день празднования юбилея покойного Владыки, при служении с Преосвящ. Филофеем⁹²⁶ в Лаврском Троицком соборе.

Статей Ростиславова о монастырях я не читал и не знаю, удастся ли прочитать: почитал его грубую и наглую брань на достопочтенных иерархов, в том числе и на покойного Московского святителя, в статьях о Петербургской Академии, помещенных в Вестнике Европы⁹²⁷. С этим бессовестным автором я давно знаком, по его первому ругательному сочиненно о духовных училищах, напечатанному за границей. По поручению покойного Владыки, я писал даже замечания на одну из двух книг об этом предмете⁹²⁸. Порицать и бранить кого бы то ни было очень легко, но пусть порицатели покажут сами пример безукоризненного действования на каком бы то ни было поприще.

Будем ожидать новых Уставов по церковному судоустройству и, если потребуется по сему предмету отзыв, потщимся исполнить требуемое».

20-го ч. писал мне из Вильны попечитель учебного округа Н. А. Сергиевский:

«Граф Дмитрий Андреевич⁹²⁹ поручил мне написать Вашему Преосвященству, чтобы потрудились прислать в Петербург, ко времени возвращения Графа туда, т. е. 29 сего Октября, изложенными на бумаге те сведения о случаях перенесения св. мощей из одних мест в другие, какие Вы передавали Графу на словах в Витебске. Справка эта, нужная Графу для известного дела, должна быть адресована в собственные руки Его Сиятельства».

Изъясненное в письме требование я не замедлил исполнить. 27-го того же Октября я препроводил в Петербург на имя Его Сиятельства Графа Д. А. Толстого записку о случаях перенесений св. мощей и других христианских святынь из одних мест в другие, при следующем письме:

«Спешу исполнить требование Вашего Сиятельства, изъясненное мне в письме Н. А. Сергиевского от 20 сего Октября, относительно доставления Вам сведений о случаях перенесений св. мощей и иных христианских святынь из одних мест в другие.

В препровождаемой при сем записке изложены мною краткие сведения о всех почти случаях перенесфний святынь, упоминаемых в месяцеслове Православной церкви. Из этих сведений Ваше Сиятельство изволите удостовериться, что с самых первых веков христианства и до позднейшего времени в Православной церкви совершались, иногда по особенному устроению Промысла Божия, а иногда по действию лишь благочестивой ревности верующих, перенесения той или иной святыни из одного места в другое.

Молитвами Препод. Евфросинии Полоцкой да поможет Вам Господь преклонить мысли и сердце Благочестивейшего Государя к соизволению на перенесение нетленного тела этой Угодницы Божией из Киевских пещер в созданную ею, в земной ее отчизне, Спасскую обитель, к истинному утешению духовных дщерей ее и к духовному ограждению прочих чад Полоцкой церкви от опасного для чистоты православия влияния мнимых святынь латинских костелов.

Принося, или вернее повторяя Вашему Сиятельству глубокую душевную благодарность за Ваше благосклонное внимание к моим как личным, так и епархиальным нуждам, оказанное во время незабвенного пребывания Вашего в Витебске и Полоцке, с истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть и проч.»

В помянутой записке изложены мною следующие случаи перенесений святых мощей и других святынь:

«I. В церкви Греческой и в прочих православных церквах на востоке и западе:

1) Вскоре после мученической кончины св. Апостола Варфоломея, последовавшей в Армянском городе Альбанополе, честные мощи его перенесены были на остров Липару в город того же имени; а в царствование Греческого Императора Феофила, ок. 839 г., они перенесены были из Липары в Беневент. Память сего пренесения совершается Августа 25 дня.

«(Месяцослов Православно-Кафолической Восточной церкви, сост. Прот. Д. Вершинским, Спб. 1856 г., под 25 числом Августа, стр. 131).

2) Около 108 или 117 г. перенесены были св. мощи Священномученика Игнатия Богоносца, епископа Антиохийского, из Рима, где этот святитель принял мученическую кончину в 106 г., в Антиохию. Память Января 29 дня.

(Там же, стр. 17, 18).

3) В первой половине IV столетия перенесены были св. мощи Великомученика Феодора Стратилата († 319 г. Февр. 8 д.) из Ираклии – места мучения в Евхаиты – место рождения его, по завещанию, сделанному им своему слуге Уару. Память 8-го Июня.

(Там же, стр. 89).

4) В 412 г. св. Кирилл, патриарх Александрийский, по наставлению от Ангела, перенес мощи свв. мучеников Кира и Иоанна в селение Мануфин из Канопа, близ Александрии где эти мученики пострадали в 311 году. Память Июня в 28-й день.

(Минея-Четия под сим числом).

5) Мощи Первомученика и Архидиакона Стефана, обретенные в 415 г. Пресвитером Лукианом, сначала перенесены были из селения Кафаргамалы, где они погребены были Гамалиилом, в Иерусалим, а впоследствии в Царьград. Память сего последнего перенесения совершается во 2-й день Августа.

(Минея-Четия и Месяцослов Вершинского под сим числом).

6) В 438 г., по единодушному желанно Константинопольских христиан и по совету Патриарха Цареградского Прокла, Император Феодосий Младший соизволил на перенесение мощей св. Иоанна Златоуста из Коман – место заточения и кончины святителя – в Константинополь, на его святительский престол. Память 27-го Января.

(Минея-Четия).

7) В 845 г. перенесены были мощи преподобного Феодора, игумена Студийского, из Херсониса Акритова в Царьград и положены были в одном месте с мощами св. Платона, дяди его, и св. Иосифа, Епископа Солунского, брата его. Память 26-го Января.

(Месяцослов Вершинского).

8) В 846 г., по совету Патриарха Мефодия, благочестивая Царица Феодора повелела перенести мощи св. Никифора, Патриарха Цареградского, из Проконнеса, куда заточен он был Императором Львом Армянином за иконопочитание, в Константинополь. Память 13-го Марта.

(Минея-Четия).

9) По изволению Греческого Императора Льва Философа (886–911 г.), перенесены были с острова Кипра в Царьград мощи св. Праведного Лазаря. Память 17-го Октября.

(Пролог).

10) По воле Болеслава, князя Чешского, в 932 г. (по другим, в 935 г.) перенесено было нетленное тело убиенного брата его, Князя Вячеслава, из города Болеславля в Прагу и положено в церкви св. Вита. Память 4-го Марта.

(Пролог).

11) В 944 г. перенесен был из Едеса в Царьград Нерукотворенный Образ Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Празднование в 16 д. Августа.

(Минея-Четия).

12) В 1087 г., по особенному откровению Божию перенесены были мощи Святителя и Чудотворца Николая из Мир-Ликийских в Бар, Апулийский город в. Италии. Память 9-го Мая.

(Минея-Четия).

13) В 1206 г., перенесены были из Мглина (в Болгарии) в г. Тернов мощи св. Илариона, Епископа Мглинского; а в недавнее время (около 1860 г.) они тайно перенесены из Тернова в Константинополь. Память первого перенесения совершается церковию в 21-й д. Октября.

(Пролог. – Святые Южных Славян, соч. Филарета, Архиеп. Черниговского, Отд. II, стр. 162–3, Чернигов, 1865 г.).

II. В Церкви Российской:

14) В конце XII в., перенесены были русскими иноками из Иерусалима в Киев нетленные мощи Преподобной Евфросинии, Княжны Полоцкой. Преподобная Евфросиния скончалась в 1173 г., 23-го Мая, в Иерусалиме, когда она отправлялась для поклонения св. местам. В 1873 г. исполнится семьсот лет со времени блаженной кончины ее. К этому времени весьма прилично было бы возвратиться нетленному телу Преподобной Евфросинии в ее отечественный град Полоцк и в созданную ею Спасскую Обитель.

15) В половине ХIII века перенесены были нетленные тела свв. мучеников Михаила, Князя Черниговского, и Феодора болярина его, из Орды, где они пострадали в 1245 г. от татарского хана Батыя, в Чернигов; а затем из Чернигова в Москву, где и ныне почивают в Архангельском Соборе. Память сего перенесения совершается 14-го февраля.

(Пролог. Минея-Четия под 20-м числом Сентября. Месяцослов Вершинского).

16) В 1395 г., в Княжение Великого Князя Василия Димитриевича, по случаю нашествия на Россию Тамерлана, перенесена была из Владимира в Москву Чудотворная Икона Божией Матери, именуемая ныне Владимирскою. Празднование 26-го Августа.

(Минея-Четия).

17) В 1404 г. последний Смоленский Князь Юрий Святославич, быв изгнан Литовским Князем Витовтом, удаляясь из Смоленска, взял с собою и принес в Москву древнюю Чудотворную икону Божией Матери. По прошествии 52 лет, жители Смоленска испросили себе у Великого Князя Василия Васильевича принадлежавшую им святыню обратно; и в 1456 г. икона Божией Матери торжественно отпущена была из Москвы в Смоленск, а для Москвы сделан был с этой иконы точный список, который и находится ныне в Новодевичьем монастыре.

(Пролог под 28 ч. Июля; Месяцослов Вершинского под тем же числом).

18) В 1606 г., по воле Царя и Великого Князя Василия Иоанновича Шуйского и по совету Патриарха Гермогена, перенесены были из Углича в Москву мощи св. Димитрия Царевича, «да положатся, сказано в Минеи-Четии, со отцем его и дедом и с прочиими прародительми его на утверждение царствующему граду». Память сего события совершается Июня в 3-й день.

(Минея-Четия под сим числом).

19) В 1591 г., по просьбе братии Соловецкого монастыря, перенесено было нетленное тело Филиппа, всероссийского Митрополита, из Тверского Отроча монастыря, где он скончался в 1569 г., в Соловецкую обитель, где был Игуменом; а отсюда в 1652 г., по совету Новгородского Митрополита Никона, благочестивый Царь Алексей Михайлович повелел св. мощи Филиппа перенести в Москву, где он совершал священно начальственное служение. Празднование сего последнего перенесения совершается 3-го Июля.

(Словарь Историч. о святых православных в Российской церкви, изд. 2-е, Спб. 1862 г. стр. 238).

20) В 1595 г., по просьбе граждан г. Свияжска, перенесены были мощи Свят. Германа архиеп. Казанского из Москвы, где он скончался, в г. Свияжск.

(Церковь и ее служители. Вечный календарь, под 6 Ноября. Москва, 1879).

21) В 1718 г. возвращены были из Староладожского Никольского монастыря мощи Преподобных Сергия и Германа в Валаамский монастырь, откуда они взяты были во время разорения этой обители Шведским полководцем Делагарди. Память сего события совершается 11-го Сентября.

(Месяцослов Вершинского, под сим числом).

22) В 1724 г., по державному изволению Императора Петра I, перенесены были из Владимира в С.-Петербург св. мощи Благоверного Великого Князя Александра Ярославича Невского.

23) Перенесены были мощи св. Симона, первого епископа Владимирского († 10го Мая 1226 г.) из Владимира в Киевские пещеры.

(Краткие жизнеописания Русских святых, сост. Архим. Игнатием, Спб. 1875 г.)».

Наместник Московского Кафедрального Чудова монастыря, Архимандрит Вениамин⁹³⁰, в качестве председателя совета новооткрытого Братства Св. Петра Митрополита, обратился ко мне от 4-го ноября за № 26-м, с письмом следующего содержания:

«По благословению Высокопреосвященнейшего Иннокентия, Митрополита Московского, учреждено в Москве противураскольническое Братство святого Петра Митрополита и в день памяти Святителя 21 декабря настоящего года имеет быть торжественное открытие оного.

Совет Братства, озабочиваясь избранием к сему дню почетных Членов, которые милостивым и просвещенным вниманием к деятельности Братства, весьма много могут споспешествовать успешному достижению предположенных им целей, и приняв во внимание Вашу Архипастырскую готовность содействовать всем трудящимся на пользу церкви просвещением отпавших в раскол, некогда присных ее чад, поручил мне обратиться к Вам, Милостивый Архипастырь и Отец, с покорнейшею просьбою почтить Братство Святого Петра Митрополита принятием звания его Почетного Члена.

Почтительнейше при сем препровождая к Вашему Преосвященству пять экземпляров Братского Устава, испрашиваю новоучрежденному Братству и себе Ваше Архипастырское благословение.»

В ответ на это писал я Совету Братства от 15-гочисла за № 3066:

«Приношу Боголюбивому Совету Братства искреннюю благодарность за оказанную мне честь избранием меня в число Почетных Членов Братства св. Петра Митрополита.

Вполне сочувствуя благим целям почтенного Братства и призывая оному помощь и благословение Божие, желаю, чтобы просветительная деятельность сего Братства не ограничивалась пределами Московской епархии, но простиралась и вне оных.

С прискорбием видя среди православных чад вверенной Мне Полоцкой епархии немалое число заблудших и отпадших от православной церкви в раскол душ и не имея в своем распоряжении достаточных миссионерских средств, ни материальных, ни нравственных, с утешительною надеждою позволяю себе ожидать от обилующего теми и другими средствами новооткрываемого Братства Святого Петра, Митрополита Всероссийского, благопотребной помощи для возвращения в недра Православия заблудших душ».

Граф Д. А. Толстой свято исполнил данное мне 24-го сентября, в Полоцке, слово относительно доклада Государю Императору о перенесении мощей препод. Евфросинии из Киева в Полоцк. По возвращении из поездки в Западный край, при первом же представлении Его Величеству, 4-го ноября, в Царском Селе, он доложил об этом, и тотчас же собственноручно написал мне следующее:

«Пишу к Вашему Преосвященству из Царского, только что вышедши из кабинета Государя Императора, чтобы уведомить Вас, что Его Величество повелели Св. Синоду обсудить и представить Себе доклады: не было ли бы благовременно и полезно, если б мощи Препод. Евфросинии были перенесены из Киева в Полоцк, при чем предварительно потребовать заключения Митрополита Киевского⁹³¹ и Ваше.

Поспешите же, Преосвященный Владыко, согласиться с Митрополитом Арсением. Я же, с своей стороны, думаю доказать уже делом все мое сочувствие к Вашему благому для церкви желанию».

Получив столь отрадное письмо 7-го числа, я поспешил изъявить Графу мою искреннюю благодарность. 11-го числа писал я Его Сиятельству:

«С чувством сердечного благодарения к Богу и душевной признательности к Вашему Сиятельству прочитал я драгоценные строки Вашего письма от 4-го сего ноября.

Благословенный день этот, в который изречена священная воля Помазанника Божия о деле, столь важном и близком моему сердцу, отныне будет сугубо знаменателен и достопамятен для меня, ибо это день моей Архиерейской хиротонии⁹³², совершившейся десять лет тому назад.

Согласно наставлению Вашего Сиятельства я поспешил написать Высокопреосвященному Арсению, Митрополиту Киевскому, и убедительно просил Его Высокопреосвященство не воспрещать совершенно благого дела, на которое столь благоволительно воззрел Благочестивейший Государь.

Неизлишним почитаю препроводить при сем, для сведения Вашего Сиятельства, точный список с моего письма к Преосвященнейшему Митрополиту.

Ожидая дальнейших со стороны Вашего Сиятельства распоряжений и наставлений по настоящему столь важному и многонолезному делу, с которым навсегда соединено будет Ваше дорогое имя, с истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть и проч.»

Вот что писал я Киевскому Митрополиту Арсению:

«Имею честь обратиться к Вашему Высокопреосвященству с смиренною и усердною, хотя уже и не новою для Вас, Милостивейший Архипастырь, просьбою.

Во время пребывания, в минувшем Сентябре месяце, в Витебске и Полоцке, Его Сиятельства, Г-на Обер-Прокурора Св. Синода, по поводу ревизии им, в качестве Министра Народного Просвещения, светских учебных заведений и открытия Полоцкой Учительской Семинарии, при собеседованиях моих с Его Сиятельством, разговор наш нераз касался мысли о перенесении мощей препод. Евфросинии Полоцкой из Киевских пещер в созданную ею Спасскую обитель, – мысли, с давнего времени присущей всему православному населению не только г. Полоцка, но и всей Белоруссии, и многократно выражавшейся в письменных заявлениях пред высшим, как церковным, так и светским, правительством.

Граф Дмитрий Андреевич, в бытность свою в Полоцке, изволил посетить вместе со мною Спасо-Евфросиниевский монастырь, и здесь, на месте земных подвигов преподобной Евфросинии, он глубоко проникся сочувствием к мысли, одушевляющей православных жителей Полоцка и в особенности сестер Обители, и обещал при сем свое ревностное содействие к осуществлению этой благой мысли.

Ныне Его Сиятельство уведомил меня, письмом от 4-го сего Ноября, что Государь Император соизволил повелеть Святейшему Синоду обсудить и представить Его Величеству доклад: не было ли бы благовременно и полезно, если б мощи Преподобной Евфросинии были перенесены из Киева в Полоцк, при чем предварительно истребовать от Вашего Высокопреосвященства и от меня заключения.

Высокопреосвященнейший Владыко! Умоляю Вас и боголюбезную братию Св. Киево-Печерской Лавры именем Божиим и препод. Евфросинии не воспрещать совершению благого дела, на которое столь милостиво благоволишь воззреть Благочестивейший Государь! Усердные молитвы многих тысяч православных и имеющих быть православными душ вечно будут возноситься к нему о Вас и о вверенной Вашему Архипастырскому попечению братии за Ваше, Милостивейший Архипастырь, соизволение даровать, или вернее возвратить Полоцкой Спасской Обители ее законное и священное наследие – нетленные мощи Благоверной ее основательницы и первой Настоятельницы.

Причины, по которым в прежнее время были отстраняемы просьбы по сему предмету Полоцких граждан и ходатайства моего предшественника, могли в то время почитаться благословными и уважительными; но в настоящую пору, после событий 1863 г. и после многих и важных перемен как в религиозном, так и общественном положении православного Белорусского населения, причины эти такого значения иметь уже не могут.

Поручая, впрочем, настоящее святое дело благочестивой ревности, и моей собственной, и добрых чад моей духовной паствы, воле Божией и Вашему Архипастырскому благоизволению, с глубочайшим высокопочитанием и сыновнею преданностию имею честь быть и проч.»

Между тем, Граф Д. А. Толстой на другой же день объявил, в своем предложении Св. Синоду, Высочайшую волю по вопросу о мощах Св. Евфросинии. Вслед затем последовал ко мне из Св. Синода от 12 Декабря,. № 2543, Указ, в коем изъяснено:

«По Указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали предложение Г-на Обер-Прокурора, от 5-го Ноября сего года за № 3948-м, о перенесении мощей преподобной Евфросинии из Киева в Полоцк. И по справке приказали: Во исполнение Высочайшей воли дать знать указами Преосвященному Митрополиту Киевскому и Вашему Преосвященству, для немедленного представления в Св. Синод требуемых Высочайшею волею заключений Вашего Преосвященства по вопросу: не благовременно ли и не полезно ли для православной церкви в Северо-Западном крае, чтобы мощи преподобной Евфросинии, покоющиеся в Киево-печерской Лавре, были ныне перенесены в Полоцк».

Получив этот указ 14-го Декабря, 18-го числа я донес Св. Синоду следующее:

«Во исполнение Высочайшей воли, Указом из Св. Синода от 12-го сего Декабря за № 2543, предписано мне немедленно представить в Св. Синод заключение по вопросу: не благовременно ли и не полезно ли для православной церкви в Северо-Западном крае, чтобы мощи преподобной Евфросинии, покоющиеся в Киево-Печерской Лавре, были ныне перенесены в Полоцк.

Вследствие сего долгом поставляю изъяснить следующее:

Из дел Полоцкого епархиального Управления усматривается, что с самого первого времени, по воссоединении в 1839 г. с Православною Российскою церковию отторженных в бедственное время чад ее, так называвшихся Униатов, и по восстановлении в 1840 г. находящейся близ г, Полоцка Спасской женской обители, первоначально Основанной в XII столетии преп. Евфросиниею, Княжною Полоцкою, а с конца XVI века бывшей в руках иезуитов, возникла и до настоящего времени присуща здешнему православному населению мысль о перенесении почивающих в Киево-Печерской Лавре мощей преп. Евфросинии в созданную ею Спасскую обитель.

Еще в 1840 г. предшественник мой Высокопреосвященный Архиепископ Василий обращался к Высшему Начальству с ходатайством о перенесении честных мощей преп. Евфросинии из Киева в Полоцк. Тоже ходатайство повторил он в 1852 г. в конфиденциальном отношении к бывшему Обер-Прокурору Св. Синода, Графу Николаю Александровичу Протасову.

В 1858 г. по тому же предмету обращались в Св. Синод с просьбою православные жители г. Полоцка.

В 1864 г. бывший Главный Начальник Северо-Западного края Граф Муравьев, отношением от 30 Марта уведомляя Высокопреосвященного Архиепископа Василия, бывшего Полоцкого, что крестьяне Полоцкого уезда православного вероисповедания, в составе 13-ти волостей, а также мещанское общество г. Полоцка просят предстательства его пред Государем Императором о дозволении перенести мощи препод. Евфросинии, Княжны Полоцкой, почивающие ныне в пещерах Киевских, в Полоцк, и что он, вполне сочувствуя этому благочестивому заявлению Полочан и признавая таковое перенесете мощей препод. Евфросинии весьма полезным в видах возвышения в населении страны религиозного духа и приверженности к православной церкви, просил по сему предмету предварительного заключения Его Высокопреосвященства.

В 1868 г. бывший Начальник Витебской губернии Действ. Ст. Сов. Коссаговский в секретном отношении своем от 27-го мая к главному Начальнику Северо-Западного края между прочим излагал, что, если неудобно перенести куда либо из Полоцкого Доминиканского костела находящееся там полуистлевшее тело Иезуита Андрея Боболи, признаваемого римскими католиками мучеником и блаженным и привлекающего к себе на поклонение толпы не только католиков, но и православных поселян, особенно в 23-й день мая, когда Православная церковь чтит память преп. Евфросинии Полоцкой и когда, вместе с тем, не без лукавого намерения постановлено Римскою церковию праздновать означенному Боболе, на том основании, что это 8-й день после его мученической смерти, то, в видах с одной стороны противодействия столь вредному влиянию мнимой латинской святыни на простой православный народ, а с другой для обращения сего народа к поклонению святынь Православной, справедливо и полезно было бы возбудить вопрос о перенесении мощей святой Евфросинии, Княжны Полоцкой, из Киева в Полоцк.

Столь многократные заявления и усиленные ходатайства о перенесении мощей Преп. Евфросинии из Киева в Полоцк что иное суть, как не выражение общего глубокого и неизменного убеждения в существенной потребности для православного населения города Полоцка и его окрестностей иметь у себя, хотя бы единственную, древнюю и родственную ему по плоти, и духу святыню, в виду мнимых святынь, коими изобилуют, к соблазну православных, все почти римско-католические костелы Северо-Западного края? Но доныне все эти заявления оставляемы были без последствий, все ходатайства, по тем или другим причинам, были отстраняемы. – Между тем, мысль о перенесении мощей Преподобной Евфросинии не только не угасла в здешнем православном населении, но время от времени возбуждается с большею силою; внешние поводы к возбуждению этой мысли далеко еще не устранены: большая часть римско-католических костелов с их чтимыми святынями остаются неприкосновенными.

Между причинами, по которым отстраняемы были в прежнее время ходатайства о перенесении мощей Преподобной Евфросинии из Киева в Полоцк, указывались, между прочим, следующие: а) гражданская незначительность г. Полоцка; б) неблагоприятное по отношению к Православно географическое и этнографическое положение его; в) уединенность в краю относительно отдаленном; г) нравственное и вещественное преобладание здесь населения иноверного (Указ Св. Синода от 26 Июля 1860 г. за № 3378).

Но изложенные здесь причины, которые могли признаваться благословными и уважительными в 1860 г., после событий 1861–1863 г.г. и после устройства железных путей сообщения, по которым так же удобно стало отвсюду иметь сообщение с Полоцком, как и с Киевом, – причины эти такого значения иметь уже не могут.

Итак перенесение мощей препод. Евфросинии, Княжны Полоцкой, из Киево-Печерской Лавры, в созданную ею Полоцкую Спасскую обитель, и в прежнее время всегда вожделенное, ныне особенно благовременно и благопотребно для православного населения Белорусского края, и в особенности для жителей города Полоцка, к ограждению их от опасного для чистоты Православия влияния латинских святынь и к утверждению их в преданности св. православной церкви».

Такого же содержания, как и вышеизложенный, Указ послан был из Св. Синода и к Высокопреосвященному Арсению Митрополиту Киевскому, на который им, от 27 марта 1873 г., за № 72 дан следующий ответ⁹³³:

«а) Назад тому лет тридцать, при самом начале обращения Унии в Православие и несколько позже того был еще некоторый благовидный предлог желать и домогаться перенесения мощей Преподобной Евфросинии в Полоцк, для закрепления новообращенных Полочан в Православии, но и тогда Святейший Синод, по тщательном и всестороннем обсуждении дела, домогательства сего не признал заслуживающим удовлетворения. А теперь в продолжении столь многих лет Полоцкая Паства, без сомнения, успела уже с православием освоиться и в вере утвердиться, и за тем в перенесении мощей в Полоцк никакой серьезной надобности, кроме прихоти человеческой, не усматривается.

б) В Октябре 1870 года Полоцкий Епископ Савва в письме ко мне, для противодействия соседнему католичеству, привлекающему к себе и Православных, просил меня уделить ему частицу мощей Преподобной Евфросинии и, по моему распоряжению, Лаврским Духовным Собором значительная часть мощей – целый перст десныя руки Угодницы Божией, – была уделена ему и помещена им в Спасо-Евфросиниевском монастыре. Затем от 6-го декабря того же года он снова писал ко мне, извещая о получении сего бесценного дара и при сем выражая от своего лица и от лица всей своей паствы и всеобщий восторг и глубокую благодарность за оказанное ежу благодеяние, и полное довольство сим даром. Но не прошло и двух лет, как его великое усердие к новоприобретенной святыне от чего-то ослабело и бесценный дар почему-то показался ему малоценным и ничтожным, и он начал разными путями домогаться перенесения в Полоцк целых мощей Преподобной Евфросинии, забывая при сем, что святыня мощей для истинно верующих и в малом виде столько же, как и в большом,. равно досточтима и равно действительна: по мере веры в благодатную их силу, а не по величине и объему они благотворно действуют на обращающихся к ним с молитвою к Богу, дивному во Святых Своих. Такой образ мыслей и действий в лице Епископа более, нежели предосудителен: он соблазнителен для паствы, производя в ней неправильное понятие о мощах, которое Православная церковь отвергает как суеверное, и которого, благодаря Бога, и простолюдины наши не имеют, равно чествуя и цельные мощи святых, и малые частицы их.

в) Если Епископ Савва желает иметь в Полоцке цельные мощи для большего и сильнейшего противодействия теснящему его католичеству, ожидая верного от сей меры успеха, то он жестоко ошибается: у Иезуитской Коллегии не будет недостатка в средствах ослабить и совсем уничтожить в народе веру в силу и действие мощей Преподобной Евфросинии, как есть тому примеры многочисленные, и таким образом, вместо ожидаемой им пользы от перенесения мощей, они только сами, а с ними и Православная церковь, подвергнутся поруганию и посрамлению. Притом же предместник Саввы, на Полоцкой кафедре, Преосвященный Василий и без пособия мощей умел однако же не только оградить свою паству от совращения в католичество, но и совершенно отторгнуть от общения с ним и возвратить в Православие. Значит, для ограждения Полоцкой паствы от римско-католического влияния не мощи нужны, а кое-что другое, более безопасное и несомненно действительное.

г) 1863й год, когда во всем Западном крае, в том числе и в Полоцке, внезапно вспыхнул мятеж, когда все носящее имя русское и православное подверглось без разбора всякого рода обидам, оскорблениям и поруганиям, показал на самом опыте, как мудро и предусмотрительно поступил Святейший Синод в 1860 году, домогательство о перенесении мощей Преподобной Евфросинии в Полоцк, как неуместное и бесполезное, а в дальнейших своих последствиях даже вредное, решительно отвергнув и оставив без удовлетворения. Но кто может поручиться, что ничего подобного в этом крае не случится впоследствии и следовательно опасаться за будущее нечего?..

д) Допущением перенесения мощей в настоящее время Святейший Синод поставил бы себя в резкое, неблаговидное и ничем в строго-христианском смысле неоправдываемое противоречие с самим собою, противоречие в глазах народа подрывающее его авторитет и колеблющее веру в твердость и неизменность постановлений его по делам церковным, а это, как полагаю я, немаловажно и стоить позаботиться о предупреждении и предотвращении всяких к тому поводов и случаев.

е) Самое место в Киевских пещерах, на котором ежегодно сотни и тысячи богомольцев привыкли видеть мощи Преподобной Евфросинии, а по перенесении оных долженствующее остаться пустым, послужило бы неистощимым источником разных толков и пересудов, нёдоразумений и сомнений, на которые трудно было бы отвечать, чтобы успокоить вопрошающих, а к простым любопытствующим, скорбящим и сетующим, без сомнения, присоединятся и люди злонамеренные, которые нарочно будут раздувать нечистое пламя клеветы и осуждения, чтобы распоряжения правительства представить, сколько возможно, в более невыгодном свете, для своих нечистых целей.

ж) Наконец, пример перенесения одних мощей неминуемо возбудить целые десятки, подобных домогательств о перенесении других, которых, по благочестию предков наших и по желанию самих святых подвижников, из разных стран в пещерах Киевских, как в некоей небесной сокровищнице, немало покоится. Что же придется с этими домогательствами делать? и Всем отказывать? Несправедливо. Удовлетворять? Неудобно и опасно. То, что в высших слоях общества представляется легким и полезным, в средних и низших является и трудным и вредным и неуместным.

Представляя о сем на благоуважение Святейшего Правительствующего Синода, всенижайше прошу оный употребить свое благопопечительное ходатайство пред Его Величеством, дабы благоволено было сие новое домогательство о перенесении мощей Преподобной Евфросинии из Киевской Лавры в Полоцкий Спасский монастырь оставить без удовлетворения⁹³⁴...» Таким образом священная воля Благочестивейшего Монарха остается без исполнения... Не странно ли это, чтобы не сказать более?! Но возвратимся назад. Московский фабрикант К. В. Прохоров прислал мне копию с своего письма к Московскому Митрополиту Иннокентию, писанного в Ноябре 1868 г. Вот что заключается в этом письме:

«В настоящее время евреи начали усиливаться по жительству не только в Москве, но почти и во всех великороссийских городах. Недавно, в проезд мой от Москвы чрез Тулу, Орел и Курск до Белгорода, во всех этих местах мне встречалось весьма много евреев, находящихся там, вероятно, по торговле. Водворение их для русского купечества и всего нашего промышленная класса людей служить большим вредом для нашей русской торговой промышленности подобно налетающей саранче на хлебные поля земледельцев.

Бывший Нижегородский Епископ Иеремия⁹³⁵ относил водворение евреев в великорусских губерниях в наказание нашему русскому купечеству за непочитание IV-й заповеди Господней, так как воскресный день не освящается по своему назначению, а в оный более занимаются от раннего утра до вечера торговлею, – и хотя некоторые ходят в церковь, но уже с нечистою головою, наполненною земными интересами.

А может быть угодно Всевышнему Промыслу допустить водворение евреев в великорусских губерниях и для того, чтобы им обратиться в христианскую веру при посредстве наших православных Пастырей церкви, для большего утверждения и распространения чрез них нашей Православной веры. Поэтому, как наше Миссионерское Общество переводится из Петербурга в Москву, весьма бы нужно при оном обратить особенное внимание на евреев, избрать к обращению их в христианскую веру сотрудников не из одних только духовных лиц, но и светских, издать для руководства их к убеждению принятия христианской веры книжки, подобно имеющемуся «Указанию пути в Царствие Небесное»⁹³⁶, изложив в оных и объяснив совершившиеся пророчества о пришествии Мессии на землю для спасения рода человеческого.

Если же Миссионерское Общество, по каким либо случаям, отложит столь важный и необходимый предмет своего действия к обращению евреев в христианскую веру, то, при обессилении чрез Них нашего русского купечества, и самая наша Православная вера может подвергнуться некоторому ослаблению зависимостию русских от евреев и переменою чрез них нравов и образа мыслей по вере; а еще может чрез них пострадать городское приходское духовенство по своему содержанию.

В Полтаве, при тюремном замке, находился священник, происходивший из евреев, Николай Кузнецов, который в недавнее время обращал с успехом евреев в христианскую веру при малых его средствах, о чем много уже было писано в С.-Петербургское Миссионерское Общество. Еще также один священник города Ельца Герасим Марков (теперь по преклонности лет лишившийся зрения) мне передавал, что он в своем городе обратил в христианство несколько семейств из евреев, и имел на то от Епархиального Начальства свидетельство.

А покойный Московский Митрополит Платон, проездом чрез Могилев в Киев, заметив, что католическое духовенство в то время старалось обращать православных в католичество, будто говорил: «Не лучше ли было бы католическому духовенству стараться более об обращении евреев в христианскую веру!»

В виду предстоявшего освящения возобновленного Кафедрального Собора, я обратился с приглашением к участию в этом торжестве к разным лицам как в Москву, так и в некоторые другие места.

Преосвященному Леониду писал я:

«Если бы Ваши обязанности дозволили Вам предпринять путешествие до града Витебска и принять участие в предстоящем торжестве освящения нашего Кафедрального храма, то это доставило бы мне великое душевное утешение. К сожалению, торжеству нашему не совсем благоприятствует погода; но и раньше не было возможности совершить освящение, ни далее откладывать неудобно, по причине испытанных мною в течении трех зим затруднений в отправлении торжественных богослужений.

Пространное и весьма интересное послание Ваше от 27-го Июля из Саввинского уединения обязывает меня к соответственному посланию, но для сего требуется удаление в Залучесскую пустыню, которое теперь для меня невозможно; а городской шум и неотступные дела весьма неблагоприятствуют пространным письменным собеседованиям. Впрочем, постараюсь рано или поздно уплатить Вам лежащий на мне долг дружбы».

Преосвященному Игнатию писал я:

«Если бы Ваше Преосвященство почтили своим присутствием и деятельным участием предстоящее торжество освящения моего Кафедрального храма, доставили бы мне этим великое утешение.

Но если Ваши обязанности не дозволят Вам принять личное участие в нашем духовном торжестве, не признаете ли, по крайней мере, возможным прислать к нам представителя от лица Вашего и от Вашей Св. Обители, достопочтенного О. Казначея⁹³⁷, который так много потрудился для меня и для моей епархии».

П. Н. Батюшкову писал я:

«Возобновление Витебского Кафедрального Собора, начатое при Вашем добром содействии, приведено, наконец, с Божиею помощию, к вожделенному окончанию. В 26-й день сего Ноября предположено, если Бог благословит, совершить освящение оного.

Признательный Витебск с Епископом своим во главе усерднейше просит Ваше Превосходительство принять участие в его духовном торжестве. Позвольте надеяться, что Вы не откажетесь своим посещением доставить нам истинное утешение и возможность лично изъявить Вам нашу искреннейшую благодарность за Ваше деятельное участие в обновлении нашего главного епархиального храма.

В ожидании Вашего посещения с глубоким уважением и преданностию имею честь быть» и проч...

Были посланы мною пригласительные письма В. М. Бостанжогло, И. С. Камынину, С. П. Оконнишникову, Н. А. Молодцову, И. А. Лямину, И. А. Кононову, П. И. Губонину, А. И. Хлудову и А. В. Ганешину.

Но из многих званных на торжество освящения нашего Собора оказалось очень мало избранных. Большая часть сказали: «имей нас отреченных»; а иные вовсе не отозвались на мой пригласительный зов.

10-го ч. писал я в Вильну Попечителю Учебного округа Н. А. Сергиевскому:

«Если бы Вам, после торжества Полоцкого, ⁹³⁸ служебные обстоятельства позволили принять участие и в нашем торжестве Витебском, то я был бы весьма утешен. 26-го сего ноября предположено, если Бог благословить, совершить освящение нашего: Кафедрального Собора. После немалых затруднений, испытанных мною в течении трех минувших зим, относительно совершения праздничных и торжественных богослужений, я несказанно радуюсь о предстоящем церковном торжестве.

Если Вам неудобно будет пожаловать к нам на торжество освящения Собора, позвольте ожидать Вас, согласно Вашему обещанию, к храмовому празднику нашему, который вместе есть и Ваш личный праздник. А если и этого не случится, то, когда бы Вы ни пожаловали ко мне, всегда будете самым приятным и вожделенным для меня гостем».

24 числа получил я письмо из Москвы от П. Н. Батюшкова. Он писал мне от 20-го числа:

«Несказанно тронутый доброю обо мне памятью Вашего Преосвященства считаю долгом принести Вам мою живейшую благодарность за приглашение прибыть в Витебск, к торжеству освящения Вашей кафедральной церкви.

Бывшая деятельность моя по устройству церквей в западных губерниях навсегда запечатлела в сердце моем самые отрадные воспоминания. Приехать в Витебск чтобы видеть в полном росте посеянное мною зерно было бы, конечно, великою для меня радостию, но есть в жизни случаи, когда лучшие наши мечты, близкие и вполне возможные, по-видимому, к осуществлению, остаются навсегда мечтами; в этом, именно, положении нахожусь я теперь. Выразиться яснее я не могу, но прошу Ваше Преосвященство перенестись мыслью обо мне за три года, и тогда, я уверен, само собою уяснится для Вас неудобство моей поездки, по какому бы то поводу ни было, в западный край⁹³⁹».

Наконец, после долгого и нетерпеливого ожидания, настал для меня и для православных граждан Витебска вожделенный день. 26-го ноября, когда в русской церкви воспоминается освящение церкви св. великомученика Георгия, яже в Киеве пред враты св. Софии, предположено было совершить освящение обновленного и благолепно украшенного кафедрального храма во имя святителя и чудотворца Николая, иже в богоспасаемом граде Витебске.

В Субботу, 25-го числа, в 5 часов вечера, раздался звук большого соборного колокола, призывающий к всенощному богослужению православных жителей Витебска. Массы народа со всех сторон устремились к возобновленному храму, ярко освещенному как внутри, так и снаружи. Чрез полчаса по начатии благовеста, началось торжественное всенощное богослужение, на котором я выходил с тремя архимандритами, двумя протоиереями и тремя священниками на литию и величание. В храме были не только православные, но многие и из других вероисповеданий и даже некоторые из евреев, во множестве толпившихся на площади пред освещенным разноцветными огнями собором, проникали, как говорят, внутрь храма.

На другой день, пред литургиею, после обычного водоосвящения, совершено было мною, по церковному чиноположению, освящение храма и затем божественная литургия, при окончании коей произнесено было мною приличное торжеству слово о значении христианского храма⁹⁴⁰.

При торжественном совершении обряда освящения храма и за литургиею присутствовали Начальник губернии, Губернский Предводитель Дворянства и прочие городские власти. Из Московских благотворителей были И. С. Камынин, С. П. Оконнишников и Н. А. Молодцов.

По окончании литургии в моих архиерейских покоях приготовлен был на значительное число лиц приличный завтрак, а в 5 часов здесь же сервирован был обеденный стол, к которому были приглашены Начальник губернии и многие другие почетнейшие лица. За столом после обычных тостов за здравие Государя Императора и проч., возглашен был тост за здравие г. Министра Внутренних Дел А. Е. Тимашева, как ближайшего исполнителя Высочайшей воли о возобновлении и благоукрашении новоосвященного Собора, и вслед затем отправлена была к Его Высокопревосходительству, за моею и П. Я. Ростовцова подписью, благодарственная телеграмма, на которую тем и другим из нас получены были от г. Министра ответные телеграммы с выражением признательности.

Более подробное и обстоятельное описание настоящего торжества заключается в напечатанной, по моему распоряжению, брошюре, под заглавием: «Торжество освящения Кафедрального Николаевского Собора, в г. Витебске. Витебск, 1873 г.⁹⁴¹."

На другой день после освящения собора, 27-го числа, получено было мною из Москвы от Преосвященного Леонида письмо от 25-го числа:

«Вседушевно поздравляю Вас с торжеством церкви древле-православного Витебска; духом Вам соприсутствую; исполняюсь преизбытком Вашей духовной радости; искренно сожалею, что не могу, по приглашению Вашему, быть у Вас сослужебником и гостем в этот благознаменательный день праздника Вашего града стольного и сердца Вашего Архипастырского.

Чтобы кто-либо из епископов Московских был в этот день в Витебске, который со всею страною тянул некогда к Московскому Митрополичьему престолу, – это желание я понимаю. Вы знаете, как я сознаю необходимость живого между епископами общения для оживления церковно-народного быта; но это возможно было бы только при полуофициальном сношении Вашем со Владыкою Московским.

Что касается понятного сердцу желания Вашего, чтобы из людей, исстари Вам преданных, были около Вас свидетелями Вашего богоблагословенного успеха, то остается одно повторить Вам уверение, что между особенно сочувствующими Вам стоить издали взирающий и радующийся, не видя видящий».

28-го ч. писал мне из Вильны Н. А. Сергиевский:

«Сердечно благодарю Вас за то, что Ваше Преосвященство вспомнили меня при готовившемся торжестве освящения нового Собора и позвали меня на этот духовный праздник. Бесконечно люблю я Ваши служения и духовные торжества; часто присутствуя на них, когда бываю в Витебске, всегда испытываю светлые минуты, переживая их в такой же силе, как это бывало во дни моей доброй юности, молюсь также, как бывало молился в Москве и Сергиевой Лавре при служениях покойного Владыки нашего Филарета. Можете после этого представить, с какою радостию полетел бы я к Вам в особенности на освящение Собора. Помешала болезнь, из неважной обратившаяся в мучительную. С 23-го появился у меня флюс; с 24-го стали формироваться нарывы в щеке; 25 и 26 я лежал уже в забытьи, не подымая головы от подушки, так как все бросилось на голову; вчера два нарыва мне вскрыли и стало несколько легче, могу писать и пишу к Вам первому. Спешу поздравить Вас с торжеством освящения, с этим светлым праздником Вашей души. Я, мирянин, не могу без особого хорошего волнения души присутствовать на всяком храмовом освящении; нет слова на языке для изображения того, что в подобном случае чувствуется там, далеко в душе. Что же должны были испытать Вы непрестанный молитвенник у престола Божия, совершитель Таин Божиих, освятив новое и такое благолепное селение славы Божией и принесши там бескровную жертву? Горячо поздравляю Вас.

Если будет описание торжества освящения, благоволите прислать и сделайте меня заочным участником в этом торжестве.

14-го ноября освящен устроенный мною храм при Поневежской Учительской Семинарии; тогда же открыта и Семинария. А на днях я получил из Москвы пожертвование – пять тысяч на устройство храма при Полоцкой Семинарии⁹⁴² в пределах Вашей епархии. Это радость для меня великая; это будет третий храм, который удается мне устроить при учебных заведениях Округа за время трехлетнего управления им.

Ревизия Округа Министром окончилась для меня весьма утешительно. Граф нашел мое дело в отличном состоянии: и нераз благодарил меня при отъезде, а вчера по телеграфу уведомил, что Государь изволил пожаловать мне чин Тайного Советника. Знаю, что Вы сочувственно примете эту новость, и вперед благодарю за это сочувствие».

29-го числа получено было мною письмо из Рима от Архимандрита Александра. Вот что он писал мне от 18 числа:

«Прошу извинения, что так долго не писал. Заучился... Чрезвычайно досадно было слышать вокруг речи, говор, смех и не понимать ничего. Вот я и порешил, как можно скорее выйти из этого неприятного положения. В этих видах, первым делом, я отказал моему учителю-итальянцу, который отпускал мне знания весьма скудной меркой, по какой то допотопной методе; потом накупил хороших лексиконов, фразеологий, грамматик, книжек заманчивого содержания несамостоятельно, без всякой строгой методы, но ревностно и усидчиво принялся за работу. В таких занятиях прошло время до лета не без пользы, как оказалось после, но и без слишком заметного успеха. Разговорная речь мне никак не давалась. И знаю, бывало, как нужно сказать, но никак не могу выговорить: с языка не сползает. Но вот, после Троицы, мои прихожане один за другим оставили Рим; в вечном городе сделалось невыносимо душно и смрадно; печень моя разболелась; я взял отпуск на месяц и, по счастливой случайности, попал в такое укромное местечко, где не слышно было ни одного звука русской речи. Приходилось поневоле говорить по итальянски, читать итальянские газеты – и, я заговорил и начал читать... Чрез месяц же возвратился в Рим совершенным итальянцем, даже преодолел мое природное отвращение от макарон и прокисшего вина, стал в невероятном количестве пожирать салат и всякую иную траву. Конечно, до основательного знания языка еще далеко, приняться за какой-либо серьезный труд еще нет возможности, поэтому-то я и не оставляю моих прежних домашних упражнений. Вопреки всем моим ожиданиям, свободного времени оказывается у меня совсем не так то много. Довольно частые церковные службы, – обязательные и заказные, – ежедневные уроки Закона Божия, неизбежные в моем положении посещения моих знакомых прихожан, сопровождаемые где завтраком, где обедом, где вечерним чаем, – отнимают у меня все мое время. Нередко случается так: отправившись в 8 часов утра из дому, я до половины 11-го провожу на уроках; с уроков непосредственно спешу в церковь; после обедни часа два пропадает за завтраком у какой-либо светлейшей; за сим, сделав еще два-три визита, опять являюсь в церковь для отправления вечерни; после вечерни следует обед у другой светлейшей; наконец, день заканчивается в третьем доме за вечерним чаем около одиннадцати часов. Когда тут заниматься? В голове и желудке оказывается столько неудобоваримых вещей, что нужен бывает порядочный промежуток времени, чтобы оправиться. Таким образом оказывается, что и наша заграничная служба бывает иногда не легка...

Истекшею осенью я затеял было одно по существу своему весьма простое дело; но, как оказалось, оно не только потребовало от меня значительного труда, но еще угрожало наделать хлопот и причинить убытки.

Надоело мне выслушивать замечания некоторых моих прихожан: «как жаль, что здесь нет певчих как в Париже, Вене и других местах». Объяснять, что Рим не одно и тоже что Париж и Вена, что возможное в Париже и Вене – с французами и немцами – может оказаться неудобоисполнимым в Риме с итальянцами, – было бы и слишком долго, и не повело бы ни к чему. Поэтому то я решился угостить моих прихожан «певчей из итальянцев», рискуя при этом потерять собственных тысячу франков, так как на содержание хора никто не выражал желания жертвовать. С большим трудом удалось мне завербовать четыре голоса из певцов ватиканских; псаломщики мои усердно принялись за работу и в одну неделю переписали им ноты. После нескольких спевок, новые певчие прокричали обедню. Это было именно в день Покрова. Пели они стройно и в такт, но без всякой экспрессии, бездушно. Всякому было ясно, что исполняемая музыка хороша; но в то же самое время всякий замечал, что исполняющие ее не понимают того, что поют. Отзывы прихожан о «певчей» были разнообразны до противоположности. Одна из крайних сторон объявляла себя решительно за певчую, заверяя, что дело пойдет... Противоположная сторона высказывалась принять какое бы то ни было участие в их содержании и угрожала еще при этом, что станет реже посещать богослужение. Я выслушивал все эти замечания не без смущения, но про себя повторял: обмелется – мука будет... Действительно обмололось – и скорее, чем я ожидал; но вышла совсем не мука, а какая то грязная пыль. После двух обеден и последующих затем двух спевок, к третьей обедне певчие не явились. Причиною неявки выставлена была болезнь двух голосов. Затем, к концу обедни, явился один из певчих для переговоров и при этом заявил,. что плата – 7 франков каждому за обедню – мала, что петь без органа очень тяжело, что 11-й час самый неудобный, так как в это время совершаются обедни в католических храмах и т. д... Выслушав все это, я начал подозревать... но притворился, что придаю серьезное значение высказанным замечаниям, и порешил дело следующим образом: приходите, сказал я певчим, в следующее воскресенье в церковь, очаруйте окончательно своим пением моих прихожан, и, я уверен, все ваши резоны будут уважены. Но певчие не пришли, и даже на глаза не показались более. Мои подозрения оправдались... а чрез несколько времени я имел возможность доскональнейшим образом удостовериться, что певчим запрещено петь в схизматической церкви. (Те же певчие поют ежедневно в театрах разные куплетцы... и на это их духовное начальство смотрит снисходительно). За эту фанатическую выходку я имел и теперь имею возможность отомстить католикам. Ко мне захаживает несколько лиц, в том числе два католических священника и один диакон. Лица эти очень недвусмысленно высказываются, что, будучи внутренно привержены к учению восточной церкви, они, при известных условиях... не прочь и открыто принять православие. Но дело это очень серьезно, очень свято, чтобы я решился принять в нем участие под влиянием чувства мести. Затем в Риме есть довольно значительная группа людей, по заверению некоторых – более 9ти тысяч, – которые не могут примириться с догматом Папской непогрешимости и другими нововведениями католической церкви. Во главе этой группы находится много лиц, принадлежащих к церковному клиру, людей обладающих ученостию, но так мало обеспеченных в материальном отношении, что они, страха ради... чтобы не потерять всего, не решаются и не имеют возможности ничем заявить о своем существовании. В последнее время в среде этих лиц возникла мысль об образовании Комитета, по примеру старокатоликов других стран, и об издании журнала, который служил бы органом этого Комитета. Но при осуществлении этой благой мысли встретилось затруднение, по поводу презренного металла... и досаднее всего, что maximum желаний не простирался свыше 4000 фран. Но и эта небольшая сумма оказалась не по моим личным средствам. Впрочем, с своей стороны, я сделал и сделаю все, что будет от меня зависеть. Первым делом я написал обо всем Секретарю Спб. Отдела Общества Любителей Духовного Просвещения и, если он пришлет мне неудовлетворительный ответ, буду искать ресурсов в среде моих прихожан. Может показаться странным, что люди, стоящие во главе 9-ти-тысячного общества единомышленников, нуждаются в таких сравнительно ничтожных средствах. Чтобы понять это явление и поверить его действительности, достаточно узнать основную черту характера Римлян и посмотреть их жизнь. Римлянин скорее пустить в ход нож, чем пожертвует грош. И он отчасти прав: богатство и достаток сосредоточены в немногих руках; дороговизна на предметы первой необходимости непомерная; труд оплачивается плохо, содержание состоящих на коронной службе скудное. Большинство семейств, состоящих из мужа, жены и нескольких детей, – люди, принадлежащее к среднему сословию, живут в такой скудной обстановке, что, не видевши, трудно поверить: ухитряются обходиться без всякой прислуги; в доме ни плошки, ни ложки; утренний кофе совершают в кофейнях, где кстати прочитывают утренние газеты gratis и опрятывают слегка ребятишек, пользуясь даровой подогретой водой и салфетками содержателя ресторана; перекусывают на ходу у разнощиков и у стоек с съестным; обедают в дешевых – за 15 коп. с персоны – харчевнях, где их начиняют всякою травой; вечера, чтобы не жечь свечки дома, проводят в прогулках по Корсо и другим улицам, и т. д. Вот чисто цыганская жизнь! Можно ли требовать от этих людей, питающихся более воздухом, чем хлебом, чтобы они жертвовали на Комитеты, учрежденные хотя бы-то и в видах поддержания чистоты религии? Иное дело – пошуметь... на это они горазды!.. И если при этом поманить их, хотя издалека, уменьшением налогов и понижением цены на предметы первой необходимости, то они сочинят какую угодно демонстрацию, зададут хоть кому кошачий концерт, станут бить окна. На днях чуть было не произошла подобного рода история. Именно, в прошлое воскресенье положено было учинить демонстрацию с целию добиться всеобщей подачи голосов; но правительство пронюхало и приняло свои меры, – призваны были войска, поднята на ноги полиция, оповещены благонамеренные обыватели. К счастию в этот день с утра до вечера шел дождь. Под благовидным предлогом – дурной погоды – демонстрация была отложена республиканцами, имевшими действительною целию низвергнуть нынешнее правительство, и учредить республику. А жаль, что последовал такой скучный конец... Любопытно было бы посмотреть... все равно – ничего серьезного не вышло бы.

Благодатный край Италия. Природа здесь щедра к людям. Но, как видно, и под этим благословенным небом живется, многим не легко. К этому заключению я прихожу, просматривая здешние газеты, которых номера испещрены объявлениями о различных распродажах. То, что предки накопляли в течение веков, чем дорожили как святыней, нынешнее поколение спешит продать с молотка, как ненужный хлам. Особенно многочисленны распродажи книг редких изданий и рукописей древних. Случайно я попал на одну из таких распродаж и приобрел за ничтожную цену: 1) превосходное издание Вульгаты с французским переводом, комментариями, симфониями и изящными эстампами, 2) Филона в латинском переводе. Жаль, что я профан по этой части, а то мог бы исподоволь составить себе хорошую библиотеку. Если бы Вашему Преосвященству понадобилось приобрести какие-либо древние издания, прошу только сообщить их заглавия, – поусердствую... Из произведений современного искусства достойны внимания: камеи, мозаики и поддельный жемчуг. Кораллы необыкновенно дороги; вещи из черепахи не разнообразны и все почти принадлежат к серии женских украшений; поделки из лавы, хотя более разнообразны, но необыкновенно грубой отделки и отличаются совершенным безвкусием. Самое же важнейшее зло заключается в том, что пересылка вещей из Италии в Россию весьма затруднительна и ничем не гарантирована. Оказывается, что на этот счет в варварской России больше порядка. Славны бубны за горами».

30-го ч. получил я из Москвы от Высокопетровского Казначея Игумена Иосифа следующую прискорбную телеграмму:

«Капитон Иванович⁹⁴³ вчера в ночи скончался».

К. И. Невоструев, сын Елабужского священника, Вятской епархии, обучался в Вифанской Семинарии, под надзором старшего брата своего профессора этой Семинарии Александра Ивановича⁹⁴⁴, который впоследствии был протоиереем Казанского Собора. В 1836 г., по окончании курса Семинарии, поступишь в Московскую Д. Академию, где в 1840 г. окончил курс в первом разряде (под 10-м номером) с званием магистра, и назначен был на должность профессора в Симбирскую Семинарию. В 1849 г. вызван был в Москву, для совместного занятия с профессором Московской Академии А. В. Горским описанием Славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки; впоследствии он один продолжал этот важный и многоученый труд. Помещение он имел в Чудовом монастыре.

Вступивши 1-го Сентября 1850 г. в должность Синодального Ризничего, я тотчас познакомился с почтенным Капитоном Ивановичем и в продолжении многих лет был ближайшим свидетелем его неутомимых ученых трудов. При постоянных усиленных трудах, он нередко подвергался разным болезненным недугам: то страдал от сильных ревматических болей во всем теле, то жаловался на слабость зрения. – Наконец, после продолжительной и тяжкой болезни в 1872 г., он сошел 29-го Ноября в гроб, оставив по себе искреннюю скорбь в сердцах всех знавших и уважавших его, как истинно-ученого мужа и примерного христианина. Буди ему вечная память!

Погребени Капитона Ивановича совершено было в церкви Чудова монастыря Преосвящ. Леонидом, Епископом Дмитровским. При сем произнесена была редактором Душеполезного Чтения, священником В. П. Нечаевым⁹⁴⁵ прекрасная речь, в которой он представил верную характеристику почившего⁹⁴⁶.

Подобная речь произнесена была в публичном заседании Общества Любителей Российской Словесности при Московском Университете 25-го Февраля 1873 г. В. Барсовым⁹⁴⁷.

1-го декабря писал мне из Москвы Высокопетровский Казначей Игумен Иосиф:

«Капитон Иванович скончался 29-го Ноября; в этот же день послана была к Вам от меня телеграмма. Отпевание в Чудовом монастыре 2-го Декабря, а земле предан в Покровском.

О. Ректор Александр Васильевич⁹⁴⁸ приехал и у меня пребывает, и при испрошении Вашего благословения свидетельствует Вам нижайшее почтение».

В ответ на это писал я от 10-го числа:

«Печальная телеграмма Ваша о кончине доброго моего друга Капитона Ивановича получена в свое время. Царство ему небесное! Мне любопытно знать, куда поступит его драгоценная библиотека⁹⁴⁹ и кто будет продолжать его труды по описанию рукописей Синодальной библиотеки.⁹⁵⁰

По отправлению телеграммы и вообще по Вашей со мною корреспонденции все издержки производите, пожалуйста, на мой счет. Мне совестно вводить Вас в какие бы то ни было материальные издержки; и без этого с Вашей стороны слишком уже много для меня услуг.

Память о мне достопочтеннейшего О. Протоиерея Александра Васильевича весьма утешительна для меня.»

4-го ч. писал я в Вильну Н. А. Сергиевскому:

«Вы ни мало не ошиблись на счет моего сочувствия к Вашей радости. Искренно сорадуюсь Вам и сердечно приветствую Вас с новою Монаршею к Вам милостию. Высочайшее пожалование Вам столь высокого чина, судя по летам Вашим, может казаться необычайным, но если принять во внимание Ваши труды и необычайную деятельность по службе, это Монаршее к вам благоволение есть справедливое и вполне Вами заслуженное воздаяние. Слава и благодарение Господу, благопоспешающему Вам в Ваших трудах и привлекающему на Вас благоволительный взор Монарха! Честь и хвала Вам, во благо употребляющим дарованные Вам от Господа таланты!

Сорадуюсь также Вашей радости о приобретении способов к устройству храма в Полоцкой Семинарии. Желаю, чтобы Господь даровал мне утешение видеть совершение Вашего доброго предприятия и послужить к низведению благодатного освящения на предполагаемый храм.

Очень сожалею, что неблаговременная болезнь воспрепятствовала Вам разделить с нами истинно радостное торжество освящения нашего Кафедрального храма. К торжеству этому много было званных, но мало оказалось избранных. В день освящения храма молящихся было весьма много. Храм наполнен был не только православными, но и католиками и даже евреями. Служение совершено было, при помощи Божией, стройно и благолепно. Описание торжества приготовляется и будет со временем напечатано. Экземпляр этого описания непременно будет доставлен и Вашему Превосходительству».

10-го числа писал я в Москву знаменитому историку С. М. Соловьеву:

«Присланный мне Вашим Превосходительством 22-й том Вашего многолетнего и неутомимого труда есть двадцать второй, если не более, знак Вашей дорогой о мне памяти и Вашего доброго ко мне расположения. Тем драгоценнее для меня эти знаки, чем менее имею я прав на Ваше ко мне внимание. Примите же, достопочтеннейший Сергий Михайлович, выражение моей искреннейшей сердечной признательности за Ваше многолетнее ко мне благорасположение.

Как малый знак моей признательности, благоволите принять от меня прилагаемую при сем брошюру⁹⁵¹ и фотографический снимок нашего Витебского Кафедрального Собора, который некогда обращен был в православный храм из латинского иезуитского костела и, после вторичного возобновления, вновь освящен мною 26-го минувшего Ноября.

Призывая на Вас и на Ваши многополезные ученые труды Божие благословение, с глубоким уважением и преданностию имею честь быть» и проч.

Братство св. Петра Митрополита препроводило ко мне, при письме от Председателя Совета своего, официальное извещение от 19-го Декабря за № 62 об избрании меня в Почетные Члены Братства⁹⁵². Йзвещение это выражено, в следующих словахъ: «Московское Братство святаго Петра Митрополита в общем собрании членовъ–учредителей, происходившем^ 12 числа сего Декабря месяца, избрало Вас, Преосвященнейший Владыка, в число, своих Почетных Членов, согласно предварительно испрошенному от Вашего Преосвященства соизволению на принятие сего звания.

Совет Братства св. Петра Митрополита имеет честь почтительнейше уведомить о сем Ваше Преосвященство и вместе нижайше просить Вас, Милостивейший Архипастырь и Отец, не оставлять новоучрежденное Братство в его деятельности на пользу Православной церкви Вашим Архипастырским вниманием и помощию.»

Письмо Председателя Совета Архимандрита Вениамина от 22-го ч. следующего содержания:

«Препровождая к Вашему Преосвященству официальное известие об избрании Вас в Почетные Члены Братства Св. Петра Митрополита, долгом поставляю от имени Братства выразить Вам, Милостивейший Архипастырь и Отец, глубочайшую признательность за ту готовность, с какою Вы благоволили принять сие звание.

Вместе с сим имею честь препроводить к Вашему Преосвященству изданную Братством Св. Петра Митрополита на память его торжественного открытия книжку, которую благоволите принять с свойственною Вам благоснисходительностию.»

С своей стороны, я почел долгом принесть Совету Братства благодарность за сделанную мне честь. От 23-го Января 1873 г. за № 15 я писал:

«Получив от Совета Братства Св. Петра Митрополита от 19-го Декабря истекшего 1872 г. за № 62 уведомление об избрании меня в число Почетных Членов сего Братства, долгом поставляю повторить Совету Братства глубокую благодарность за оказанную мне таковым избранием честь.

Искренно желаю, чем могу, споспешествовать благим целям новооткрытого Братства.»

Около двадцатых чисел Декабря был в Витебске, по служебным обязанностям, Попечитель Виленского учебного Округа, Н. А. Сергиевский. По прежним примерам, все свободные от официальных занятий часы он проводил у меня, и с ним беседовали о всем с полною искренностию и откровенностию. По возвращении из Витебска в Вильну, он писал мне 24-го числа:

«Поспешаю принести Вашему Преосвященству усерднейшее поздравление с наступающим праздником Рождества Христова, искренно желаю провести оный в духовной радости и добром здоровьи.

Я только что от Вашего гостеприимства. Горячо благодарю Вас, глубоко чтимый Владыко, за Ваш ласковый и радушный прием.

Настоящие минуты чрезвычайно суетливы: и дела и поздравительные письма одолевают. Поневоле кончаю.»