Глава седьмая. Путь от монастыря до развалин города Фарана

Мая 18, пятница. Исполнилось желание сердца моего. Я видел богошественный Синай и молился на местах явления Бога пастырю Моисею и пророку Илии, с трепетом помышляя о собственном явлении пред Ним в день страшного суда.

Исполнилось желание сердца моего. Я почтил честные страдания святейшей невесты Христовой великомученицы Екатерины и перед священной ракой ее просил Господа уневестить и мою душу, обрученную Ему.

Исполнилось желание сердца моего. Я узнал крины Христовы, процветшие в пустынях Синая. Их благоухание врачует меня.

Дело мое кончено здесь. Пора идти в другие страны христианского Востока.

Рассвело. Монастырские служители тихо спустили меня на веревке с высокой стены обители. Переводчик мой Ибрагим дал знак бедуинам к отъезду. Навьюченные верблюды пошагали по стропотной юдоли. Я перекрестился и с пустынными старцами пошел позади длинного поезда. Утренний свет отражался на нас от Хорива, а от нас струились длинные тени к горе святой Епистимии. Чистейшая синева неба поглощала разлив этого света, а прохлада майского утра умеряла теплоту его. Старцы проводили меня до холма Ааронова и тут простились со мной, как прощаются братья о Господе. На этом холме развевалось белое знамя с именем царственной великомученицы. В монастыре звонили во все колокола и стреляли из пушечек и ружей. Горы грохотали. Я молился безмолвно.

5½ часов. – От Ааронова холма погонщики навьюченных верблюдов моих поворотили направо в Уади Шех; а я с переводчиком и с четырьмя проводниками поехал прямо через песчаную Рахийскую долину в ущелье Накб-Хау. Мне хотелось видеть это ущелье. Через полчаса мы достигли до высшей плоскости Рахи, с которой дождевые воды текут в две противоположные стороны, одни к подошве Хорива, а другие в глубь ущелья Ха́у. С этой плоскости не видать священной вершины Синая. Следовательно, не здесь стояли израильтяне, когда в первый раз Бог изрекал им десять заповедей и когда они видели эту гору дымящуюся (Исх.20:18) Проводники говорили мне, что на противоположной стороне ее есть другая обширнейшая Раха и что оттуда виден верхний остов Синая так ясно, как видна большая пирамида у Каира. Я пожалел, что по слабости здоровья не мог видеть эту Раху и, веря бедуинам, предположил, что там в первый раз возвещено было Десятословие народу Божию. – С высшего места Рахийской долины взорам представляется великолепная картина. Когда тут смотришь к монастырю, видишь гранитную гору св.Епистимии, словно огромный дом, а Хорив, словно закругленный алтарь церкви, который возвышается в конце обширной площади, усыпанной песком и обставленной отвесными высотами, будто монастырскими келлиями. Когда же смотришь в противоположную сторону, видишь ущелье Хау меж багряных гор, будто тесную улицу меж высоких зданий монастырских. Вся эта местность в связи с долиной Шех представляет собой нерукотворенную лавру. Небесный Зодчий от вечности приготовил ее для таких избранников своих, каковы были Нил, Орентий, Георгий Арселаит, Иоанн Лествичник, Иоанн епископ и мученик. Под влиянием этой мысли я в последний раз благоговейно взглянул на Хорив и на св.обитель. Бедуин поворотил и повел моего Эджина по другому склону Рахийской долины. Сижу на нем и громко пою: «Неопальная огню, в Синаи прича́щаяся купина Бога яви медленно-язычному и гугнивому Моисеови и проч.». Стезя подо мной понижается, а горы окрест меня возвышаются. Это кажущееся движение увеселяет меня.

6½ часов. В начале Накбийского ущелья находится родник сладкой воды. Около него растут дикие финичия и белые раскидистые тополи, все молодые. За ним стропотная дорога пролегает среди безобразных скал и бугров серого цвета, разделенных рытвинами. Трудно было ехать тут на верблюде. Я спе́шился в самом высшем месте ущелья и, оглянувшись назад, увидел часть горы Джебель Муса, с которой Моисей приметил купину. Подле меня шел юный бедуин. В одном месте он остановился и начал пристально смотреть на дорогу. Я думал, что он отыскивает потерянную вещицу свою. Но переводчик поведал мне, что он по верблюжьим следам, напечатленным на песке, гадает: когда тут проехали бедуины. Мы спросили об этом зоркого молодца; и он не обинуясь сказал нам, что нагруженные верблюды прошли тут вчера в полдень. Это удивило меня. А бедуин удивился тому, что я удивляюсь, и молвил: «Мы по следам в песке распознаем не только время проезда каравана, облегченного или нагруженного, но даже пол и возраст пешеходов. Эти следы ясно показывают нам, кто прошел: старик или возмужалый человек, юноша или девица, беременная или праздная женщина». Вот глазок-смотрок! Вот совершенство! Невольно пожелаешь его, когда смотришь через синие стекла. Услышав такую новость, я снял с себя очки и начал протирать их. Юный бедуин попросил у меня этой странной для него вещицы и, когда надел очки на нос и взглянул на горы, запрыгал от радости и сказал: «Если б вы подарили мне эти глаза, то я видел бы, где серны рождают детенышей своих; но вам они нужны; возьмите их и любуйтесь нашей прекрасной родиной». Я вооружил свои глаза и, идя, зорко рассматривал Накбийскую теснину. Она сплошь облицована высокими гранитными горами, которых верхи зазубрены, но не столпообразны. На левой стороне ее узкая стезя извивается между огромными и небольшими камнями, отвалившимися от горного кряжа, понижаясь волнообразно. В некоторых местах, ближе к выходу из теснины, она вымощена дикими камнями в виде лестницы. А этот выход очень крут и стропотен. Тут ущелье вдруг обрывается. С дороги смотришь в глубь его и видишь каменистые уступы, убеленные и углаженные дождевыми водами, кои в зимнее время бурным потоком стремятся с них в соседнюю долину. Мне кажется, что Накбийское ущелье образовалось от напора потопных вод, устремившихся с за-синайской Рахи в долину Шех. Более полутора часа мы то ехали, то шли по этому ущелью. С верхней части устья его взорам представилась вдали широкая пустыня, уставленная беловатыми холмами. Склон ее направлен к морской стороне Синайского полуострова. За нею видны возвышения Фейранские и пирамидальные вершины горы Барна́т.

15 минут 9-го часа. Спустившись с крутоярого Накба, мы сели на верблюдов и поехали в прямом направлении к долине Шех, сперва по глинистой при́выси, потом по глубокому руслу Уади Слаф между глинистыми стенками желтого цвета, далее по широкой песчаной равнине (¾ 9-го часа) Эта равнина унизана засохшими кочками, которых колючие побеги давно ощипаны верблюдами. У высшей выпуклости ее подле горы Орф начинаются две Уади, Га́рби и Та́алеб, и направляются в противоположные стороны. Первая стелется на юго-восток к долине Шех, вторая на юго-запад к горе Хау. Тут виден растянутый кряж Зербала. Проехав вдоль сей равнины, мы поднялись на высоту той пустыни, которая видна была из устья Накбийского ущелья, и долго ехали по ней и по руслу Уади Се́геб, покрытому увядшими кустарниками и кочками. Вся эта местность песчана, дика и неблагообразна. Но она незабвенна для меня. Тут я сердечно скорбел и горько плакал об одном присном мне человеке, который основательно изучил многие науки, а не только не ведает опытно, – что такое ничем не пленяемое сердце, совершенная любовь, вселение Христово, нерасхищаемость молитвы, обилие божественного озарения, – не только не имеет того свидетельства свыше, которое дается успевающему в благочестии и в котором не земной тростью пишется: не тщеславен, не гневлив, бескорыстен, благосерден, любит безмолвие, твердо памятует суд страшный, стяжал бесстрастную молитву, – но даже лениво повторяет и часто забывает превосходную для всех азбуку: послушание, пощение, плач о грехах, исповедь, смирение, труд, терпение в злостраданиях, добровольное уничижение, непамятозлобие, братолюбие, кротость, беспристрастие, отложение мирских попечений, непытливость простосердечной веры, незлобие и проч. (смотри 26-е слово преподобного Иоанна Лествичника)

¾ 12 часа. Приближался полдень. Было жарко. Поезд мой вошел в долину Шех и тотчас поворотил по ней налево к Зербалу. Эта долина весьма широка, ровна, чиста, но безводна. В ней амалекиты напали на задний полк израильтян, стороживший ущелья Рутайбе и Хау, и были разбиты Иисусом Навином.

Ровно в 12 часов мы подъехали к утесистому холму, врезавшемуся в эту долину, и у подошвы его расположились отдыхать в ожидании навьюченных верблюдов своих. Холм отбрасывал длинную тень. Она послужила нам вместо простыни на песчаном ложе.

В третьем часу пополудни прибыл караван мой. Бедуины, щадя усталых верблюдов своих, не хотели ехать далее. Надлежало ночевать у холма.

Эта необходимость, вначале тяжкая, под конец показалась мне приятной. Вечером, когда солнце скрылось за Зербалом, я долго любовался громадными вершинами сей горы.

Мне казалось, что тут остановились и огустели недавно ужасавшие меня волны Средиземного моря. Смотрю на них и говорю сам себе: вот эта крайняя справа волна, как зыбучая пирамида, обрушилась на пароход и едва не унесла меня к Левиафану; вот по этим зубчатым всплескам дымящее судно бежало с подскоком и, сотрясаясь, скрипело страшно; вот с этой остроконечной волны оно прянуло в бездну, глуби которой равнялось продолжение моего страха; из этой зияющей бездны поднялось оно к небу и бежало по вершинам зыбучих пирамид. При таком взгляде Зербал был вдвое милее мне, как гранитная картина моего бурного плавания от острова Сиры до Александрии в январе настоящего года. Налюбовавшись этой картиной, я обратил внимание на холм, у которого довелось ночевать, и заметил на нем множество надписей. При виде их возрадовалась душа моя. По наблюдении оказалось, что лицевые стороны холма покрыты неизвестными чертами и резами. Многие из них видны неясно, а некоторые почти изгладились от времени, съедающего лицевину холма, который состоит из крупнозернистого, неплотного гранита. Я выбрал из них три яснейшие и отподобил их⁹⁶ в надежде когда-нибудь узнать их содержание, время и писарей. Таинственные надписи понудили меня осмотреть холм со всех сторон. Сзади он волнист и соединен с соседними буграми так покато, что тут удобно всходить на широкое темя его; а с лица он отвесен и слоист. В огромных и ноздреватых слоях его видны как бы выдолбленные язвины. В переднем, трисоставном углу его, обращенном к востоку, высоко от земли иссечено седалище для человека либо идола; и к нему ведет тропинка, наклонно иссеченная в боку утеса. Явно было, что этот холм в древние времена служил сборным местом. Люди, чертившие на нем загадочные для нас надписи, приносили тут жертвы или вели куплю и продажу, или рассуждали об общих делах своих. Вероятно, холм служил им вечей и жертвенником. Проводники мои назвали его Мока́д сеи́дна Му́са, что значит «седалище досточтимого Моисея», и поведали, что тут отдыхал сей великий пророк. Это предание, которого простота ручается за глубокую древность его, породило во мне мысль, что у сего холма совершилось то, что описано в восемнадцатой главе Книги Исхода. «Седе Моисей судити люди: стояху же пред Моисеом вси людие от утра до вечера. Видев же Иофор вся, елика творяше людем, рече: что сие, еже твориши людем? почто ты един седиши, вси же людие предстоят тебе от утра до вечера? Рече же Моисей тестю: понеже приходят людие ко мне просити суда от Бога: егда бо бывает им распря, и приходят ко мне, разсуждаю коемуждо. Рече же тесть Моисеов к нему: не право ты твориши глагол сей. Трудом утрудишися несносным и ты, и вси людие сии. Ныне убо послушай мене и присоветую тебе… усмотри себе от всех людий мужы сильны, Бога боящыяся, мужи праведны, и поставиши их над ними тысященачальники и стоначальники и письмоводители. И судят людей по вся часы: слово же неудоборешительное донесут к тебе: малыя же суды да судят они, и облегчат тя, и спомогут тебе. Послуша же Моисей гласа тестя своего и сотвори вся, елика рече ему». Из предыдущей 17-й и последующей 19-й главы той же Книги Исхода видно, что Моисей виделся с тестем своим в Рафидине при горе Божией (18:5), вскоре после победы израильтян над амалекитами, и что оттуда он перешел с народом своим в пустыню Синайскую и ополчился прямо горы сей (19:2) Выражения: «при горе Божией и прямо горы сей», показывают, что Рафидин находился недалеко от Хорива, но в таком расстоянии, что эта гора не видна была оттуда, а Синайская пустыня прилегала к Хориву так близко, что израильтяне, остановившись в ней, видели сию гору перед собой. Точно таково положение долины Шех. Она пролегает не перед самым Хоривом, а у подошвы смежных с ним гор Хау, Ель-Фрейя и Умлёз. Находясь в ней, Моисей мог сказать, что он виделся с тестем своим при горе Божией, но не сказал бы, что свидание происходило прямо горы сей, т.е. перед лицом ее. Ибо не видать ее оттуда. От долины Шех до Синайской пустыни (ныне две Рахи), прилегающей к самому Хориву с двух сторон, северной и южной, ездят в один малый день. И Моисей с народом своим сделал один переход из Рафидина в эту пустыню. Стало быть, долина Шех соответствует Рафидину. А так как тут происходило свидание Иофора с Моисеем и тут вождь израильтян, сидя, решал дела их, то остается признать Шехский холм сборным местом сего народа. Подле него раздолье велико, пажитей много, а воду можно было доставать в ближнем ущелье Хау. Я не думаю, чтобы письмена на этом холме были еврейские; ибо подобных им нет нигде в обетованной земле, ни на скалах, ни на тамошних гробницах. Они должны быть древнее. Вероятно, их начертали первобытные жители Синая кинеи; и они же устроили тут жертвенник, или прорицалище. Так как при холме, о котором идет речь, мадиамский священник присоветовал Моисею весьма мудрое учреждение, которое немедленно было исполнено, то это событие осталось в памяти мадиамлян, живших на Синае. Проезжая мимо сего места, они рассказывали детям и внукам своим, как тут Моисей судил народ свой и как Иофор научил его лучшему порядку в судопроизводстве, и называли холм именем вождя израильского. Таким образом, предание переходило из рода в род до тех мадиамлян, которых видел в соседнем Фаране блаженный Антонин мученик около 600 года по Рождестве Христове. А от них оно перешло к бедуинам, прибывшим на Синай в конце седьмого века. Согласие сего простого предания с повествованием Книги Исхода о судейском седении Моисея в Рафидине, неизбежное приурочение этой пустыни к долине Шех и обретаемость в ней холма под названием «седалище досточтимого Моисея» заставили меня признать это место священным. Новое понятие породило во мне новую радость; и я под влиянием сего чувства сладко заснул у подножия седалища великого пророка.

19, суббота. В половине четвертого часа после полуночи разбудили меня. Встав с песчаного ложа, я почувствовал обновление сил своих и признал справедливым замечание синаитов, что пустынный воздух, при воздержании, способствует восстановлению здоровья слабосильных людей.

20 мин. 5-го часа. – Скоро бедуины навьючили верблюдов. Поезд мой двинулся. Я пошел пешком, потому что было холодно. Иду и рассматриваю местности. За холмом досточтимого Моисея долина Шех стелется то вправо, то влево, то прямо. Восходящее солнце греет тут путников сзади, а перед глазами их высится пирамидальный и зубчатый Зербал. Одна из гранитных вершин его имеет вид кресла. Эта гора весьма хорошо видна до того места, где долина Шех загибается направо и соединяется с Уади Фейран; а оттуда уже не видать ее, потому что дорога пролегает близ горной цепи, заслоняющей воздушный простор от низенького человека.

Ровно в 6 часов мы въехали в Фейранскую долину. Отличительным признаком соединения ее с Уади Шех служит большая высота багряных гор, обрамливающих ее с обеих сторон. Эта долина весьма красива. В самом начале оной я увидел, чего не ожидал, именно, роскошные манновые дерева (тарфы), приосеняющие извилистое русло дождевого потока. Тут едешь, как в саду. Хвойная зелень приятна очам, а тень высоких манн защищает от палящего солнца.

20 мин. 7-го часа. Проехав первый лесок, мы внезапно очутились перед тесным и коротким ущельем, или точнее сказать, перед воротами, как бы прорубленными в гранитном холме. Отвесные стены его, багряного цвета, под ярким освещением солнца, блестели, как стекла. На них я заметил две загадочные малые надписи, одну направо, другую налево, почти у самой земли, и профиль человеческого лица с длинным носом и тонким усом. Что же представилось за воротами? Та же долина с теми же деревами, как длинная аллея. Но и она вдали, казалось, замкнута была багряногранитными утесами. Вид их, мелькавший сквозь хвойную зелень тарф, чаровал зрение. Когда они расступились перед нами, мы очутились в третьей манновой аллее. Тут я увидел перед собой гору, которая возвышалась над своими соседками, как пирамида. Бедуины назвали ее мне Джебель Бана́та и поведали, что на этой горе и на смежной с ней, называемой Збирь, водится много оленей и серн (gazelles) с прекрасными черными глазами. Счастливо им пастись там и пить холодную воду после жирных крастелей синайских! Может быть, Банана видна и из второй аллеи; но я проглядел ее. Сквозь третью же аллею заметил между скалами множество наплывов желтой глины. Эта аллея в конце своем густа, как лес. В нынешнем году манна не уродилась. Проводники говорили мне, что они собирают ее через три года, а собирают до восхождения солнца в виде белых крупинок, из коих иные кругловаты, иные многоугольны и плоски. Эти крупинки появляются не из иголочек Тарф, а из-под багряной коры их, и слезками падают к корням на землю. Когда осветит их солнце, они обращаются в клейкое вещество. В холодном же месте их можно хранить очень долго в том виде, в каком они падают на землю.

3 мин. 8-го часа. Из третьей аллеи поворот в четвертый манновый лесок довольно крут. А за поворотом – та же долина и те же виды.

10 мин. 8-го часа. Из этого леса мы въехали в широкий полукруг, облицованный и как бы замкнутый высокими отвесными горами. Тут новое зрелище представилось нам. Из-за этих гор посматривали на нас кудрявые головы Зербала, а сзади прощалась с нами Баната. Я говорю о сей горе так, потому что верх ее походит на согбенного летами исполинского старца в остром кукуле. В полукруге переднюю гору бедуины назвали мне Дже́бель Мна́джа. Я подивился их разумной охоте давать имена каждому холму, каждой горе, каждой скале, всякой долине и дебри, всем родникам воды и даже травам и колючим растениям и продолжал любоваться очаровательным полукругом, вдоль которого тихо нес меня послушный Эджин. Смотрю влево от дороги и вижу у отвесной скалы два финичия. Они как бы испугались поезда моего и стали в тени. Их зелень у темно-багряного гранита казалась весьма яркой. Озираюсь кругом и сквозь густой перелесок манн усматриваю в разных местах плодовитые дерева: гранаты, гаргады и си́дыры. Их воспитывают фаранские бедуины. Ищу взором выхода из очарованного полукруга.

18 мин. 8-го часа. Он вдруг расступился; и Эджин мой вошел в узкое ущелье, отененное финиковыми пальмами. Новое место, новая красота синайской природы! Зрению не верится! Но ухо слышит шум пальмовых ветвей, колеблемых ветром, и руки осязают чешуйную кору дерев, принесенных, как говорят бедуины, из рая.

22 мин. 8-го часа. От сего ущелья Уади Фейран простирается прямолинейно вдоль горных кряжей. Эти багряные кряжи, их чешуйные отроги и ребра, перехваченные отвесными утесами, и между ними финиковые рощи и манновые дерева, растущие кружками, над деревами же и утесами светло-синее небо, словно зеркальный потолок, – все это я не умею изобразить и только чувствую, как всемогущ, премудр и благ Творец в самой пустыне.

Красота Фейранской долины и обработанные сады в ней предзнаменовали мне близость древней столицы Синая. Любопытство мое возрастало по мере увеличения удовольствия моего при виде изящных предметов.

30 мин. 8-го часа. Еду и с Эджина вижу впереди ручей. Он струится по зеленому лужку. Вдоль его пасутся черные длинноухие козочки и белые курчавые овечки. Не верю очам своим. Припоминаю, что нахожусь в каменистой пустыне, и думаю, что мне представляется призрак, или ма́рево. Но Эджин мой бежит и начинает пить. Стало быть, течет вода! Спускаюсь с верблюжьего горба и осязаю – вода! Пью – вода! И какая? Прозрачная, чистая, холодная, сладкая. Ручей тихо вытекает из земли среди юдоли, как слеза вытекает из ока, и мелко струится узкой полосой к городу Фарану, которого, однако, не видать оттуда. Близ источной лунки его образовалась лужа. Поодаль от нее бедуинка сидела под финичием и стерегла своих коз и овец. Подле нее борзилась собака и лаяла на нежданных пришельцев. Немного подальше в финиковой роще под шалашом, составленным из пальмовых ветвей, покоился бедуин: не знаю – садовник, хозяин или сторож. Налево от истока ручья стояло каменное корыто. Оно было наполнено водой. На дне его лежал большой скорпион. Однако наши верблюды пили тут сладкую влагу, не боясь сего ядовитого ползеца. Кажется, он был мертв.

Восемь часов. У истока ручья поезд мой пробыл несколько минут и ровно в восемь часов отправился далее. И меня посадили на Эджина. Он пошел, но поскользнулся в луже, упал и сбросил меня в воду. К счастью, я не ушибся, и моя записная тетрадка не подмокла. Проводник оправил на Эджине все мои вещи и повел его за повод. Дорожка извивалась между садами. Скоро показалось бедуинское кладбище. Оно огорожено обломками камней, воткнутыми в землю. В середине его над чьей-то могилой стоит мраморный столбик. Смотря на этот памятник, не славы и не тщеславия, а любви или уважения к усопшему, я думал, что колонна на могиле, первоначально, означала то же, что знаменует колонна в храме, т.е. τὸ ἑςὼς καὶ μόνιμον τοῦ Θεοῦ = вечное бытие Бога⁹⁷. Кто, первый, водружал такой памятник над прахом человека, тот думал: «Жив Господь, жива будет и душа усопшего». Вера устроила кладбища: она и объясняет надгробные памятники. За местом вечного покоя бедуинов опять я увидел приснотекущий ручей. Через несколько минут кончилась Фейранская долина, и показалась обширная котловина. В ней стоял опустевший город. Проводник по направлению ручья довел меня до ближних развалин; и тут подле маленькой за́води, наполненной водой, я приказал поставить кущу.

Сижу в ней за деревянным складным столиком и письмоводителю своему сказую путевые впечатления. А письмоводитель мой – карандаш.

Фейранская долина, обставленная гранитными горами и отвесными скалами багряного цвета, накрытая светло-синим чистейшим небом, освещенная майским солнцем, лесистая, садовая, тенистая, – краса Синая, Эдем в пустыне! В ней дышишь самым живительным воздухом и чувствуешь в себе удвоение сил. Извивчивость гор придает ей вид очаровательный. Смотришь вдаль: там долина замкнута скалами. Подъезжаешь к этим преградам: их нет. Взглянешь в глубь неба: под ним перекрещены пирамидальные верхи гор. Устремишь взор свой к корням тарф: при них видишь кисею, сотканную солнцем из игольчатого хвоя. Эти тарфы инде кустятся отдельными кружками, инде составляют чащу лесную, инде извиваются, как искусственные аллеи в саду. Стволы их, одни высятся прямо, другие откидываются в стороны, иные стелются по земле; и из всех их торчат вверх молодые побеги. Зеленый хвой, приятный очам, одевает их сверху донизу. А Фейранские горы – загляденье! Они от подошв до вершин испещрены разноцветными полосами: красными, черными, пепловидными, темно-зелеными. Эти полосы, по большей части прямые, торчат на темени скал, как гребни, в точном смысле сего слова; а инде на месте их видны узкие углубления, как бы искусственные канавки. Во многих местах у утесов бугрятся наплывы желтой глины, странного вида. Их замечал я и между скалами высоко от уровня Фейранского русла. Явно, что они образовались от осадки ила, увлекаемого дождевыми потоками с окрестных высот. Стало быть, на этих высотах есть ложбины, котловины и наклонно – ровные места, как на Хориве, ель-Фрейе и Хамре. В русле Фейранской долины попадаются огромные камни белого цвета с голубыми и синими крапинками. Они весьма гладки, как будто выточены токарем. Подобоцветных скал и гор тут нет. Стало быть, эти камни занесены сюда из других мест сильнейшим стремлением вод. Думаю, что самая возвышенная часть Синайского полуострова, где венцом стоят горы Ум-Шомар, св.Екатерины, Хорив, Ед-Дер, Ель-Фрейя, Хау, Збир, Баната и Зербал, некогда была покрыта морской водой и что в запертых долинах меж этих гор, после потопа, долго стояли озера, пока не прорыли себе выходов в Чермное море. Хлынув в эту пучину, они повлекли с собой многие камни. Но извивчивость долин остановила сии тяжести. После стока озер выросли на Синае тарфы, смерчия, акации и разные злаки. Когда пришли на сей полуостров первые жители, амалекиты и кинеи, застали тут все эти самородные растения и дерева и, нашедши множество родников воды, прозвали новое жилище свое Синаем, выразив этим речением влажность места⁹⁸. Что касается финиковых пальм и других плодовитых дерев, то они пересажены были сюда из Аравии ранее рождения Моисея, который уже застал на Синае семьдесят стелехов финиковых.

Сравниваю Фейранскую долину с длинной горницей, в которой потолок устроен из светло-синего стекла, стены обиты багряною тканью, а середина уставлена красивыми деревами.