Источник

Двенадцатилетний Отрок Иисус в храме Иерусалимском

По поводу одной картины

Из истории известны немалочисленные примеры того, как замечательнейшие и прославившиеся впоследствии люди еще в раннем детстве в различных необыкновенных случаях обнаруживали свое великое призвание и как бы преднамечали будущее славное свое служение. Нечто подобное, но несравненно поразительнейшее, известно из земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, – когда именно Он, двенадцатилетним Отроком, посетивши с родителями Своими416 Иерусалим в праздник Пасхи, остался, отставши от них, в храме и, беседуя здесь с учителями закона, вызвал восторженное удивление со стороны всех к необычайной мудрости вопросов и ответов Своих. Драгоценно повествование о сем случае, сохранившееся в Евангелии от Луки (Лк. 2:41–51); оно бросает свет на историю детства Иисусова, о котором сведений более почти не имеется; однако же, такое значение повествование евангелиста Луки имеет только при правильном его разумении, а что последнее не столь легко и не непосредственно доступно, – достаточно засвидетельствовал сам священный повествователь. Ибо, передав ответ Господа нашедшим Его во храме – Матери Своей и Иосифу, он замечает, что они не поняли сказанных Им слов (Лк. 2:50).

Это именно заключительное в повествовании замечание служит указанием на необычайный, сверхъестественный характер всего события. Слова Иисуса направлялись к объяснению Его поведения, – поэтому непонимание их родителями Его знаменовало, что и все событие осталось для них загадочным и непонятным, что, говоря иначе, оно было необъяснимо с обычной, человеческой точки зрения. Действительно, причина непонимания самими родителями Иисуса слов Его и Его поведения, заключалась должно полагать, в том, что ими не была еще достаточно усвоена истина о Божественном достоинстве Его, и вера их в Него была еще не полна и не совершенна. Великие знамения, окружившие Его рождество, указывали на необычайность Его Лица и дела, но – никакие внешние знамения не достаточны были вообще для полного постижения тех великих тайн веры, в познание которых человека вводит только Дух Святый (1Кор. 2:10–11), снисшедший уже потом. И сверх того – Иосиф и Мария были пока свидетелями еще начала чудесной жизни Божественного Отрока, тогда как жизнь Его, как и Божественная личность, уясняется только при сопоставлении начала ее с концом, – когда вся она рассматривается в законченной целостности своей и полноте; разумение частного берет себе начало и меру только в разумении общего.

До времени и ближайшим сродникам Иисуса не дано было постигать всего величия Его. И много еще лет спустя,417 на браке в Кане Галилейской, на замечание Матери Своей относительно хозяев брака: вина не имутъ, – Господь отвечал Ей: что мне и тебе, жено? Не у прiиде часъ Мой (Ин. 2:3–4), – и в толковании на эти слова св. Иоанн Златоуст пишет: «они (Мать и братья Господа) еще не имели о Нем надлежащего понятия; а Его Мать, по той причине, что родила Его, хотела приказывать Ему во всем, по обычаю всех матерей, тогда как должна была чтить Его, как Господа, и поклоняться Ему;.. не знали Его, как должно, ни Матерь Его, ни братья.418 Непосредственно, впрочем, после передачи настоящего случая сам Евангелист замечает, что Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце своем (Лк. 2:51), но и это замечание, сделанное еще ранее, в повествовании о поклонении пастырей (Лк. 2:19), и ныне лишь повторенное, со всею ясностью указывает на постепенность возрастания благоговения и веры самой Непорочной Матери в отношении Ее Божественного Сына.

Итак, пример самих родителей Господа Иисуса Христа ясно дает понять, что история пребывания Его, в двенадцатилетнем возрасте, на празднике Пасхи, в храме Иерусалимском, может быть понятной в самой сущности своей – только при признании за нею характера сверхъестественного, чудесного; только при воззрении на Самого Отрока, как на Лице Божественное, а на все это событие, – как на знамение и откровение божественной премудрости и достоинства Его. Но поверхностный взгляд на дело представляет его в другом свете. Таким светом осветил всю эту чудесную историю в новой картине своей известный своим направлением художник Поленов. Вот объяснение к картине его, написанное, конечно, не без его ведома, которое мы приводим не от себя (так что обвинение в превратном толковании смысла картины ни в каком случае не может быть возведено на нас), а заимствуем его из распространеннейшего иллюстрированного журнала «Нивы»; вина последнего в сеянии соблазна среди сотен тысяч читателей, в том числе – самых простых и неразвитых, совершенно очевидна и не подлежит не малейшему оправданию.

«Картина художника Поленова, говорится в № 16 “Нивы” 1896 г., превосходно передает выражение лиц этих (иудейских законников) мудрецов, поседевших над старыми книгами, измученных в бесплодных поисках истины, за которую они принимали мелочную экзегетику и утонченное толкование всяких мелочей старого Закона; на этих лицах написано изумление, затаенный страх, глубокая задумчивость; в глазах же Отрока светится то вдохновенное увлечение еще полусознанной идеей, которая привела Его, впоследствии, к познанию и провозглашению истины великого христианского учения. Эта исключительная (?) преданность идее, за которую Он принял крестную смерть,419 уже тогда настолько завладела Его отроческим духом, что Он не устрашился поставить ее выше всего существующего, выше сыновнего долга, выше кровных уз, когда ответил встревоженным родителям,420 нашедшим Его после долгих поисков во храме: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что мне должно быть в доме, принадлежащем Отцу Моему?»421 В мягкой (?) душе Отрока, с самых юных лет постигшего поэтическую прелесть библейских сказаний, рано взволновавших Его лирическую душу, зарождался уже иной свет, разгоралась уже ярким пламенем заря будущего великого учения любви к Богу и любви к ближнему. Эта поэзия, эта лирика, это божественное откровение совершенно ускользали от погруженных в темную схоластику книжников – учителей, постигших формы и мелочи древнего закона и упустивших из виду то зерно вечной истины, которое Иисус сумел извлечь из него, развить, дополнить и провозгласить»...

Вот образец будто бы естественного и следственно верного понимания необычайного события со стороны одного из видных представителей современного, так называемого, реализма в искусстве... Родителям Иисуса событие это представлялось непонятным даже при вере в Божество Его, но только по неполноте и несовершенству этой веры, а мудрецам нынешнего века оно кажется вполне понятным и при полном отсутствии подобной веры и при низведении дивного Отрока до степени обыкновенных людей, только до крайности увлеченного одною идеей. Это объяснение события само говорит за себя, само предполагает известные выводы. Во всяком случае – его одного достаточно, чтобы видеть, как мало мнимо реальное представление необычайного события соответствует духу евангельского повествования о нем. Подробнейшее же обозрение и обсуждение самого повествования не оставляет никакого сомнения в том, что и при естественной точке зрения на событие – Иосиф и Мария были столь же правы в своем непонимании его, сколько неправы утверждающие, что оно понятно и совершенно изъяснимо таким именно образом.

Остановимся вниманием на двух существенных обстоятельствах всего события: на беседе двенадцатилетнего Отрока с учителями закона и – на ответе Его Матери Своей, когда Она нашла Его в храме после трех дней томительных и безуспешных поисков.

1. Правдоподобно ли допустить, без признания сверхъестественного характера за событием, что двенадцатилетний Отрок, беседуя в храме Иерусалимском с учителями закона, заставлял всех слушающих Его дивиться разуму и ответам Своим? И как дивиться!.. Это не было снисходительное одобрение и похвала со стороны старших и даровитому ребенку, – нет, родители нашли Иисуса в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их (Лк. 2:46). Он занял почетное место, с Ним беседовали, как равные с равным. Савл, впоследствии апостол Павел, был талантливейшим и замечательнейшим учеником Гамалиила, но сидел он лишь при ногу Гамалiилову (Деян. 22:3), как сам свидетельствует об этом. И вот, восседая в сонме учителей,422 Отрок Иисус спрашивает и отвечает, как спрашивают Его и отвечают Ему и сами учители закона; о возрасте Его уже забыли; различие лет не имело уже, очевидно, значения, когда все, слушавшие Его, дивились разуму и ответам Его (Лк. 2:47). Впрочем, каково было впечатление от беседы Иисусовой, это, как мы сейчас слышали, «превосходно передает картина художника Поленова... На лицах учителей написано изумление, затаенный страх, глубокая задумчивость... Эти жалкие, поседевшие в своей мертвенной науке, «учители», с изумлением и затаенным страхом, слушали вдохновенного Ученика. Его новые, смелые речи, проникнутые высшим, неведомым им духом, в которых звучали отголоски нового миросозерцания – стройного и величественного и грозившего гибелью всей их хитро возведенной схоластике, построенной на зыбком, уже шатавшемся фундаменте»423 и т. д. Словом, в отношении впечатления от речей Отрока Иисуса на картине художника Поленова «превосходно» передано столь многое, что добавлять по этому предмету более уже нечего.

Но кто были эти учители, столь удивленные и смущенные беседой Отрока, и кто был Самый Отрок?..

Отнюдь не берем на себя неблагодарной задачи быть защитниками учителей Иерусалимских, чья действительная мелочность направления и неразумная ревность по букве закона на страницах Евангелия засвидетельствована не только словом, но и страшным делом Богоубийства. Однако же, заключать отсюда о легкой и будто бы естественной возможности даже отроку, только даровитому и умному, смутить, поразить и привести в удивление и страх этих руководителей духовной жизни иудейского народа – было бы слишком неосновательно и поспешно.

Припомним прежде всего, что все собеседование происходило не в каком-либо захолустье, а в Иерусалиме, – политической и религиозной столице народа, и здесь – не в частном доме и не на какой-нибудь площади, а в самом храме: не естественно ли полагать, что с Отроком Иисусом беседовали не какие-либо случайные и непризванные толкователи закона, а знатоки своего дела и, быть может, высшие представители духовной учености того времени. И в высоте их научного развития нет оснований сомневаться. Иудейское богословие того времени, под влиянием сношений с греками, уже усвоило философское, умозрительное направление, а борьба партий – фарисейской и саддукейской – не могла не содействовать развитию его в приятном направлении. В лице св. апостола Павла мы имеем выразительного представителя высокого богословского развития тогдашнего раввинизма, и кто только знаком с его писаниями, пред тем, конечно, излишне доказывать всю глубину и силу богословского мышления ученика Гамалиилова. Не забываем, что писания его – богодухновенны, но озарение от Духа Святого не уничтожало личных дарований, приобретенных знаний и развития священных писателей; силою Духа Святого только освещено было то, что уже составляло природное и приобретенное содержание души великого Апостола.

И какое бы мелочное направление ни усвоивали учители закона в Иерусалиме, – это еще не свидетельство их невежества и неразвитости; несомненная мелочность отличала и схоластическую науку средних веков, и, однако же, схоластики были бесспорно ученейшими людьми своего времени, а некоторые из них отличались и изумительною ученостью, и имен их не забудет история. Притом, самая мелочность направления не только не препятствует, но наоборот – особенно способствует необычайному развитию искусства словопрения, диалектики; даже самому ученому и убежденному, но не искусившемуся в состязаниях подобного рода, человеку приходится уступать и слагать оружие пред силой мнимо логических доводов искусного совопросника: как же двенадцатилетний Отрок мог состязаться с целым сонмом их?..

Соображая все сказанное, мы, становясь на естественную точку зрения, на которой стоит указанный истолкователь картины Поленова в обсуждаемой евангельской истории доселе усматриваем не большую естественность, чем если бы на ученом собрании нашей Духовной Академии или богословского факультета университета вдруг выступил двенадцатилетний мальчик и своими вопросами и ответами привел в смущение и изумление (не говорим уже о страхе) все ученое собрание... Сомнительная естественность!..

Но пойдем далее. Кто был Сам дивный Отрок?..

Представим дело в самом, так называемом, естественном, т. е., рационалистическом освещении, заранее извинившись пред читателем, ибо делаем это по необходимости.

Отрок происходил из самого простого звания; сын бедного плотника, Он не мог получить блестящего образования, которое, впрочем, для Его лет невозможно было бы и во всяком другом звании и положении. Его знания должны были ограничиваться теми сведениями, какие Он мог получить от Своих родителей, – но Его отец был престарелый ремесленник, а Его юная Мать воспиталась в храме, внимая словам тех же учителей, которые ныне, в изумлении и страхе, внимали новому и странному для них учению Сына Ее... Ему не откуда было заимствовать этого учения, – особенно в столь раннем именно возрасте, – когда и позднее слушатели Его в изумлении вопрошали: откуда Ему премудрость сия? Не Сей ли есть тектонов сын? (Мф. 13:54–57; Лк. 4:22) Како Сей книги весть не учився? (Ин. 7:15)

Итак, остается предположить, что ко времени посещения Иерусалима и храма на двенадцатом году Своей жизни, Иисус самостоятельно дошел до известных религиозных убеждений, даже – до «нового миросозерцания – стройного и величественного». В пояснение нам и говорят о «поэзии» и о «лирике» Его души, в этой поэзии и лирике усматривается и «божественное откровение». Пойдем на встречу предположениям. Быть может, скажут еще, что восторженно религиозная Мать – и Сыну передала, если не готовые понятия, каких Она не могла получить в храме иерусалимском, то – самое настроение Свое, следуя которому Он рано дошел до познания таких религиозных истин, которые не открыты были еще духовным очам самих учителей закона.

Однако такое объяснение невозможно с психологической стороны: в двенадцать лет подобное духовное ясновидение совершенно чудесно. Если нас призывают стать на естественную точку зрения, то против естественности предполагаемого духовного развития Отрока Иисуса мы и должны прежде всего возражать.

Какова религиозная жизнь у двенадцатилетнего ребенка, хотя бы и рано усвоившего особое религиозное настроение?.. Она питается еще более чувством, чем понятиями; религиозные представления сохраняют еще свою детски наивную конкретность. Внутренняя работа направлена не на критическое сопоставление и обсуждение догматов, а на усвоение сердцем воспринятого в безусловной вере. О выработке в этом возрасте какого-либо нового религиозного миросозерцания, хотя бы в основных его началах, можно говорить только разве по недоразумению, – и о чем мог беседовать двенадцатилетний Отрок с учителями храма иерусалимского, чем мог возбудить такое удивление со стороны их, остается непонятным. Если при этом будут настаивать на религиозном развитии Иисуса, в одном каком-либо направлении, например поэтическом, если будут ссылаться на примеры подобной же односторонности в развитии у детей с самого раннего возраста какой-либо одной способности, то и эти ссылки не будут стоять в согласии с психологией.

Известны, действительно, примеры, когда одни дети обнаруживают необычайные музыкальные способности; они устраивают общественные концерты и в качестве знаменитых людей объезжают свет, едва достигнув десятилетнего возраста; другие дети необычайно быстро и без внешних пособий: чернил и бумаги, в уме могут решать труднейшие математические вычисления и т. д. Но уподоблять таким гениальным детям Отрока Иисуса в отношении религиозного развития Его – неосновательно уже в виду того, что самая способность религиозная (выразимся так) совершенно различна от других способностей человеческого духа: все остальные способности более или менее самостоятельны в отношении одна к другой, а религиозная способность объемлет всю духовную жизнь человека: поэтому высокое религиозное развитие мыслимо только при столь же высоком развитии всех сил ума, воли и чувства. Будучи относительно самостоятельными, прочие способности потому так необычайно рано и могут развиваться при односторонности этого развития, что развиваются на счет других способностей; но если религиозная способность объемлет все прочие, то на счет чего же может совершаться необычайно раннее одностороннее развитие ее?

На этом-то основании должно утверждать, что преждевременного религиозного развития, подобного по своей необычайности раннему развитию музыкальных, математических или других каких-либо способностей, не может быть и вовсе, – то же, что обычно разумеется под таким именем, не есть на самом деле религиозное развитие, а лишь некоторое болезненное явление. Это – известным образом направленная мечтательность, так называемая – экзальтированность, склонность, наконец, к ложному аскетизму. Нечего и говорить, что никакого «нового откровения» ребенок с таким направлением не может поведать миру; он может возбуждать только сожаление к себе, а не то восторженное удивление, какое Отрок Иисус возбудил в храме Иерусалимском... Конечно, мы не отрицаем возможности и весьма ранних проявлений великих задатков духовно-религиозной жизни у иных людей, – и сказания о жизни прославленных Святых со всею силою подтверждают это, – но в чем должны состоять эти проявления, мы уже указали: они не могут пока идти далее глубоко благоговейной настроенности, при особой чистоте сердца и всех помыслов.

Но пред нами еще одно психологическое наблюдение, окончательно ниспровергающее мнимо естественное объяснение необычайной религиозной прозорливости и мудрости Иисуса в двенадцать лет. Замечено именно, что поразительно раннее одностороннее развитие не приносит благих плодов впоследствии; из знаменитых детей – музыкантов, математиков и т. д. чрезвычайно редко и даже почти никогда не выходит замечательных деятелей, когда они достигают зрелых лет, и когда время серьезной деятельности собственно только наступает. Преждевременное развитие губит талант. Но то, что называется преждевременным религиозным развитием, приносит и еще горчайшие плоды; оно отражается самыми гибельными следствиями в духовной жизни человека. Оно ведет часто к самым последним крайностям мистицизма или разочарования и неверия... Таково то духовное развитие, какое представители мнимой естественности в науке и искусстве думают навязать Иисусу, в Котором несравненная чистота, высота, совершенство как проповеди, так и всей до конца религиозной жизни признается и ими самими!..

2. Слова Отрока Иисуса в ответ Матери Своей представляют прямое и непосредственное свидетельство с Его стороны о Своем Божестве – и совершенно непонятны, если лишать их этого смысла. Рационалистическое изъяснение события, по странному недоразумению, в них именно ищет для себя основания и оправдания, но как мало на самом деле они вяжутся с таким изъяснением, ясно непосредственно, с первого взгляда. Не останавливаясь вновь на доказательствах всей несостоятельности мнимо естественного толкования в них нельзя усмотреть никакого смысла, – раскроем положительное их содержание.

С горячим порывом материнской любви, нашедши Сына, сидящим среди учителей во храме, Мария сказала Ему: Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великою скорбью искали Тебя. И на эти слова последовал Его спокойный, божественно величественный ответ: зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему? (Лк. 2:48–49).

Ответ стоит в точнейшем соотношении с самим вопрошением: в противность мысли о земном Своем, мнимом отце, Отрок говорит о Боге, Своем истинном, небесном Отце; земному происхождению Своему Он противополагает Божественное и вечное, и все земные связи и отношения подчиняет высшему служению Своему,424 соизмеряя их с достоинством Бога, снисшедшего только на землю. Он – еще несовершеннолетний Отрок; справедливо, что Ему еще прилично быть в доме Отца Своего и не выступать за пределы его, – но, ведь, не хижина в Назарете, а храм и есть дом Его истинного Отца. «Неужели вы этого не знали?» – вопрошает Господь Свою Мать и Иосифа, самым вопросом подтверждая, что это знать – они должны, что им вполне должен быть ясным смысл делаемого Им противоположения небесного Отца – мнимому отцу Своему, Иосифу; Он призывает их, иначе говоря, вспомнить только, что известно им об Его безмужном рождестве... Итак, та истина, что Иосиф – не отец Его, что место обыкновенного отца для Него заступает Сам Бог: вот душа ответа Иисусова, вот сущность его и истинный смысл!..

Конечно, нет достаточных оснований видеть в нем указание на тайну отношений к Богу Отцу вторые Ипостаси св. Троицы, – Бога Сына,425 но этим нисколько не умаляется значение его, как торжественного свидетельства Господа о Своем Божестве. Во многих случаях, когда Господь Иисус Христос называл Бога Своим небесным Отцом, это наименование имело действительно некоторое особое значение: оно не исключало, но, с другой стороны, только включало в себя обозначение вечных отношений Его к Первому Лицу Пресвятой Троицы, как – Бога – Сына, обнимая все вообще Богочеловеческое отношение Его к небесному Отцу. Когда, например, Господь обращался к Нему, с молитвой: Отче! прiиде час: прослави Сына Твоего (Ин. 17:1), то, очевидно, Он именовал Его Отцом, не как вечный Сын по Божеству, ибо, как таковой, Он не мог молиться вообще и в частности – молиться о приращении Себе божественной славы, бесконечно совершенной от века. Очевидно, что, помимо вечных, в наименовении Отца находили себе выражение и временные отношения, и Бог для Иисуса являлся Отцом по Его Человечеству. Изыдохъ отъ Отца и прiидохъ въ миръ: (и) паки оставляю миръ и иду ко Отцу (Ин. 16:28), – говорил Он Апостолам Своим, расставаясь с ними.

В таком-то именно смысле Он называл Бога Отцом Своим уже двенадцатилетним отроком: пусть отметят это все, кто занят вопросом «о постепенном развитии у Иисуса сознания Его Богочеловечества и мессианства», которые наш автор называет «идеей» всей жизни Иисуса. Со своей стороны полагаем, что сказанного достаточно, чтобы видеть, насколько удачна затея поборников рационализма и реализма в искусстве – воспользоваться историей пребывания двенадцатилетнего Отрока Иисуса в храме иерусалимском для своих целей: можно сказать, что против них именно и направлена эта история.

* * *

416

) Называем так Марию и Иосифа, следуя самому Евангелисту, который в свою очередь в этом словоупотреблении следовал примеру Богоматери, в беседе с Иисусом назвавшей Иосифа отцом Его. Как мало, однако, было в этом внешнем наименовении значения, противного истине Его безмужного рождества, достаточно указывает то обстоятельство, что ни в одном кодексе или переводе не сделано попытки слова: родители – γονεις – заменить каким-либо другим. Ср. Godet, Commentar zu dem Evangelium des Lucas (Hannover. 1872) S. 63 (Deutsch. bearbeitet von Wunderlich).

417

) Приблизительно восемнадцать.

418

) Святого отца нашего Иоанна, Архиепископа Константинопольского, Златоустого Беседы на Евангелие св. Иоанна Богослова. С греческого, ч. I, стр. 256 –263. (СПб 1854).

419

) Курсив принадлежит нам. Отмечаем им особенно выдающиеся в известном направлении и характерные фразы и слова.– Разве Христос умер на кресте только за идею?..

420

) В каком случае?..

421

) Редкий пример бесцеремонного отношения к евангельскому тексту.

422

) А не на полу, в странной позе, как на картине г. Поленова.

423

) «Нива» ibid.

424

) Ср. Мк. 3: 33: кто Матерь Моя и братья Мои?..

425

) Против чего настойчиво возражает Godet, op. cit., S. 65.

Из современных газетных толков о христианском браке


Источник: Новая заповедь / К. Сильченков. - СПб. : Центр изучения, охраны и реставрации наследия свящ. Павла Флоренского, 1999. - 383, [1] с. : ил.

Комментарии для сайта Cackle