1859 год⁶⁷

Январь. День 1. Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое... Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Воздаждь ми радость спасения Твоего, и Духом Твоим владычним утверди мя.

Из Иверского монастыря отправлено письмо мое к синодальному обер-прокурору графу Александру Петровичу Толстому о моей находке бесед Фотия, патриарха Константинопольского.

День 12. Получено письмо сего графа от 20 ноября прошедшего года.

Я не отвечал на это письмо по недостатку у меня времени. Но теперь, при начертании «Книги бытия моего», во-первых, помещаю здесь выдержку из письма моего к графу от 4 октября 1858 года, во-вторых, повинность свою в неточном знании предмета, о котором писал мне Толстой.

Выдержка. В книгохранилище Есфигменова монастыря есть греческое Четвероевангелие, написанное на пергаменте в 1311 году. На первых страницах его указан известный порядок чтений Апостола во весь круглый год, а в конце изложено соответствующее ему последование чтений Евангелия. В самом же начале этой рукописи сказано, что такой порядок и такое последование чтений бывает в кафолической и апостольской церкви великого града Божия Антиохии. Итак, вот где придуманы, избраны и установлены ежедневные чтения Нового Завета – в Антиохии! Греки составили из них особенный, отборный, рядовой Апостол и особенное, отборное, рядовое Евангелие. А славяне означали их в середине и на полях всех четырех Евангелий, Деяний и Посланий апостольских, в конце же прилагали указатели их сообразно с антиохийским уставом. Правда, и у нас употреблялось подобное греческому отборное Евангелие с отборным Апостолом; но рукописи этого рода очень редки, да и в числе их немногие писаны в XI веке: полных же Евангелий и Апостолов славянских с указанием в них чтений весьма много старинных и новых, рукописных и печатных. Такое отличие славянских изданий церковного Евангелия и Апостола от изданий греческих поясняется только тем, что для славян полный Новый Завет с указаниями ежедневных чтений оного переведен был ранее появления в греческой церкви отборного Евангелия и Апостола и что они прежнее сокровище свое постоянно предпочитали этому нововведению. Да и в библиотеках восточных я не видывал греческих рукописей такого Евангелия и Апостола ранее XI века. Впрочем, если бы и нашлись такие из них, кои писаны были в IX, VIII или VII столетии, то все-таки надлежит думать, что просветители и пастыри славян заблагорассудили переводить Новый Завет не с них, а с полных Четвероевангелий и Апостолов, дабы дать этому новопросвещенному народу полное новозаветное откровение с указанием чтений его на полях и в конце рукописей, как это водилось древле.

Повинность. Под Евангелиями и Апостолами отборными, рядовыми, я разумел чтения, выбранные из Четвероевангелия, из Деяний и Посланий св. апостолов, и по неделям распределенные, начиная со дня Пасхи, а под Евангелиями и Апостолами полными – Четвероевангелия и все Деяния и Послания апостольские. Мое прилагательное «отборный» – сбивчиво и не соответствует предмету.

Лучше бы написать: Избор, Ἐκλογή, Ἐκλογάδιον, или Выбор чтений евангельских и апостольских на круглый год, начиная с первого дня Пасхи. Такие изборы у греков появились очень рано, численно сказать, около 470 года, и составлены были царем Львом Фракиянином, а изборы чтений апостольских (а́пракос) мнихом Исаией в 587 году. Но тогда, когда я писал письмо графу Толстому, не знал этого и, предполагая, что греческие изборы явились не ранее X или XI века, вообразил, что славянам переводили весь Новый Завет с указаниями на полях его еженедельных чтений евангельских и апостольских, а не изборы со дня Пасхи. Исповедую теперь это неведение свое и утверждаю, что у славян впервые явились изборы. Просветитель моравских славян, как видно из жития его, перевел для них не Четвероевангелие, а изборы евангельские, начиная со дня Пасхи: «Исперва бе Слово». У нас самый старший избор есть так называемое Евангелие Остромирово (XI в.); избор Евангелий извода сербского в собрании моих рукописей написан в 1195 году⁶⁸.

День 31. Я письменно просил графа Толстого отсрочить мне и спутнику моему пребывание на Востоке на пять месяцев, с 26 мая по 26 октября, поставив на вид вот что. В области ведения и изящных искусств, воспринятых святой Церковью, многое исследовано мною, вновь узнано, соображено и возведено на степень начал Православия, которых уяснением условливается благотворность многосторонней деятельности духовенства в кафолической Церкви. Но некоторые исследования, сведения и соображения мои о действующих в этой Церкви силах веры, слова или школы, права и искусства должны быть переверены и дополнены, как на св. горе Афонской, так и в других указанных мне св. Синодом местах. А для совершенного окончания сего занятия, к которому присоединено особенное дело мое в Египте, не достанет у меня времени, назначенного мне в этот раз для пребывания на Востоке. Посему я прошу... отсрочить...

Февраль. День 3. Из Ивера послано письмо к графу Толстому о переводе Библии с греческого языка на грузинский афонским монахом Евфимием Торникием в начале XI века с приписанием греческого текста в этом переводе.

День 20. Ужасно утомился, работая пером. Мочи нет. Голова трещит. Satis pro nostris peccatis⁶⁹.

День 23. Из Ивера отправлено письмо к тому же графу об оном же переводе, но поведано, что перевод сей написан Евфимием без греческого текста, который перебелен особо и (будто бы) хранится в Сионском соборе в Грузии.

NB. В обоих письмах этих я не ручался за достоверность афонских известий о помянутом переводе и греческом подлиннике его.

В этот же день я письменно просил Толстого исходатайствовать мне высочайшее разрешение на то, чтобы одесская портовая таможня выдала мне мою библиотеку, которая имеет быть привезена из Иерусалима, выдала без пошлины и без всякого сношения с одесским цензурным комитетом.

День 25, середа на первой неделе Великого поста. После Преждеосвященной обедни я обедал вместе с иверской братией в обширной трапезе. Подавали две похлебки из чечевицы и фасоли, и взвар из сушеного винограда и из сухих винных ягод с черносливом. Три монаха, не бывшие сегодня за утреней, были наказаны в трапезе тем, что тянули четки, т.е. клали земные поклоны, перебирая в руках своих весьма длинные четки шерстяные, одни для троих. Это наказание продолжалось не долее десяти минут. После обеда я выехал в подворье Русика на Карее, дабы тут с помощью иконописцев уяснить себе значение многих технических выражений в той греческой рукописи о церковной живописи, с которой поручено мне сверить русский перевод ее. Здешние иконописцы охотно помогают мне в этом труде моем.

С 26 по 28 и в первые дни марта я в названном подворье оканчивал перевод помянутой «Ерминии» и в то же время внимательно рассматривал стенопись в карейском соборном храме, видел монашеское кладбище на Карее, посетил рабочие храмины местных иконописцев и, побеседовав с ними, составил краткое сказание об афонских зографах и о произведениях их кисти.

Мои заметки о карейской стенописи Панселина изложены особо⁷⁰.

А мое сказание об афонских зографах помещено в «Истории св. горы»⁷¹.

О кладбище же карейском пишу несколько строк в настоящей «Книге бытия моего». Против входа во двор протатского собора, под колокольней его, на противоположной ему стороне главной карейской улицы, видится калитка с навесом, устроенная в 1839 г. Когда пройдешь через нее, очутишься на монашеском кладбище. Это Святое поле, Божие поле, очень мало. На самой середине его стоит малая, приземистая церковь во имя Святителя и Чудотворца Николая. Я молился в ней. Но не знаю, когда она построена была, и никто не знает сего, а расписал ее монах Макарий в 1787 году, 24 августа, как это доказывает надпись на косяке окна, освещающего левый клирос: Ἱστορίθη τὸν παρὸν παρεκκλήσιον διὰ συνδρομῆς τῶν πανοσιοτάτων ἐν ἱερομονάχοις κυρίου Νικηφόρου καὶ κυρίου Τιμοθέου. Χεὶρ Μακαρίου μοναχοῦ. 1787, αὐγούστου 24⁷². Эта церковь есть не что иное, как четвероугольный, равносторонний домик, с куполом. Стенопись в ней весьма посредственна. Краски, особенно красная, так ярки, что глазам больно. Иконостас позолочен. Старинных икон нет.

Март. День 1. Ясно и тепло на Афоне. Я в подворье Русика на Карее, перевожу по-русски конец «Ерминии» Дионисия Фурноаграфиота о церковной живописи.

День 3. Из афонской Кареи отправлено мое письмо к Толстому со следующими напоминаниями ему: «Благоволите уведомить меня заблаговременно: будет ли дано денежное пособие состоящему при мне воспитаннику Благовещенскому, отсрочат ли пребывание мое с ним на Востоке на пять месяцев, решитесь ли вы докладывать Государю Императору о беспошлинном ввозе в Одессу библиотеки моей и при ней старые иконы, помимо тамошнего цензурного комитета и, наконец, было ли и будет ли какое-либо слово о мне в св. Синоде. Ваши предварительные уведомления о всем этом, каковы бы они ни были, поощрят меня повелевать моими обстоятельствами с полным самоотвержением и с совершенной преданностью воле Бога».

День 4. Сегодня кончено мною исправление русского перевода с греческого подлинника «Ерминии о живописном искусстве» Дионисия Фурноаграфиота, в семь часов и 50 минут пополудни, в карейском подворье Афоноруссика. Слава и благодарение Богу!

День 16. Это – день моего выезда из Афоноруссика в Фессалию. Так как мое путешествие по этой стране описано особо⁷³, то в настоящем дневнике отмечаются только передвижения мои туда-сюда и моя переписка с разными лицами⁷⁴.

Вечером 18дня я приехал в Солунь и остановился в подворье Афонорусского монастыря, близ восточных ворот сего города.

День 21. Из Солуня полетело к графу Толстому ходатайство мое о принятии в российское подданство иверского архимандрита Даниила, долго управлявшего Иверо-Никольским монастырем в Москве.

День 22. Оттуда же ему же написано уведомление о предстоящем путешествии моем в монастыри метеорские и оссоолимпийские.

В дни 20, 21 и 22 оттуда же отправлено письмо к фрейлине Эйлер о действиях благодати в душах наших, о стологадании и о предстоящем мне путешествии по Фессалии.

В дни 27 и 28 я ездил в недалекое от Солуня село Перистери и обозрел тамошние древности.

В 29день писал Борису Павловичу Мансурову о выборе места на Афоне под странноприимный дом для наших богомольцев.

А в 31день отправился из Солуня в Фессалию на еллинском пароходе «Панеллинион».

Апрель, 1, середа. Этот пароход, постояв малое время в пристани острова Скиафо, быстро полетел в Пагасийский залив Фессалии и в половине первого часа пополудни бросил свой якорь не очень близко от крепости Воло, но в виду ее. Мои чемоданы потребованы были в местную таможню для осмотра. Но скоро я избавился от сего мытарства. Меня нашел тут и высвободил греко-влах Стамо, которому я рекомендован был нашим солунским консулом, и увел меня в греческую селитву, новую Димитриаду, отстоящую от Воло на полверсты. Опрятный дом его послужил мне удобным перепутьем.

2, четверток. Весь этот день мой проведен был в обозрении турецкой крепости Воло, новой и старой Димитриады, что на ближайшем холме Гури́ца, где однажды в год, именно в день Живоносного Источника, показывается из земли Святая вода. На обратном пути от названного холма, близ новой Димитриады, встретился со мною еллинский вице-консул Маргари́ти, служивший в Яффе, во время пребывания моего в Иерусалиме, с 1851 по 1854 год. Он узнал меня, и я узнал его. Оба мы, идучи в город, вспомнили лучшие дни, проведенные подле палестинских святынь, и лучших людей тамошних, говорили о войне Франции с Австрией, и не без радости предвидели освобождение Италии от ига немецкого. Г. Маргарити, как и все греки, не любит австрийцев, препятствовавших учреждению еллинского королевства и завидующих развитию морской торговли его. Когда зашла речь о неблагодарности их к русским, которой они удивили весь мир в последнюю войну турок с нами, тогда я рассказал умному собеседнику следующий анекдот. Некто спросил нынешнего цезаря Австрии: «Почему приветствуют вас: „апостольское величество”? Какой апостол основал австрийскую империю?». – «Не вспомню», – ответил цезарь. Но сзади ему подсказали громко: «Иуда предатель».

3, пятница. Я в Лариссе. Гощу у нашего консульского агента хаджи Лаза́ру, православного и зажиточного христианина.

4, суббота. Был у ларисского митрополита Стефана и, упросивши его служить обедню завтра и помянуть усопших моих, вручил ему два голландских червонца с поминальной запиской. Он не словоохотен.

5, воскресенье. Рано отслужена обедня. Усопшие мои помянуты. Я читал по-славянски: «Верую во единаго Бога Отца» и Отче наш. А по городу пронеслась молва, что я говорил проповеди о присоединении Фессалии к Греции. Народу было очень много. Русские казаки, служащие султану под начальством Садык-паши (поляка Чайковского), ставили свечки перед святыми образами. Митрополит священнодействовал без диакона. Сослужившие с ним священники говорили ектеньи и читали Апостол и Евангелие. Не торжественно это! А диакона нет потому, что никто из ларисских христиан не хочет диаконствовать по причине скудости доходов. Греку дай золото, так и диаконом он будет, а не дашь, не прогневайся и молись Богу без диакона. Вечером я был у Мехмета Асиз-паши. Дом его снаружи подперт длинными бревнами, кои упираются почти в середину узкой улицы. Мы по-французски говорили о племенах, населяющих Сирию, маронитах, друзах, ансариях, потому что паша бывал в этой стране. Я расхваливал ему красоты Фессалии, ее здоровый климат, плодородие и довольство жителей, говорил, что путешествую по этой стране как археолог, историк, поэт, философ и священник Бога Вышнего, прихлебывая чай, который паша полюбил, проживая в Одессе военнопленным; вообще старался обаять пашу и словом, и взором, и улыбкой, дабы он не подозревал во мне политического соглядатая, и наконец попросил его дать мне проводников до Метеор. «Я пошлю с вами жандармов; они будут охранять вас во все время вашего путешествия здесь; будьте спокойны», – сказал он, пожимая мне руку. Я поблагодарил его и откланялся ему. Провожая меня до дверей горницы, он предложил мне посетить казацкого начальника Садык-пашу, но услышал от меня ответ отрицательный: «Теперь поздно, и я не решаюсь утруждать его».

Не забыть бы. Осматривал я Лариссу с учителем местной греческой школы, но не нашел тут ничего достопримечательного. А судьба сего города мало известна мне. Он стоит у реки Пиния, впадающей в Солунский залив моря, в классической области Пеласгиотии, а основан был пеласгами. Тут еллинский герой Персей, в 1431 году до Р.Х., во время общественной игры на площади нечаянно убил своего деда Акрисия неловко пущенным диском. Ларисса была столицей троянского богатыря Ахиллеса. В ней жил Филипп, отец Александра Великого. Этот город взят был с бою в 302 году до Р.Х. Димитрием Полиоркетом, а в 192-е лето – Антиохом III. Помпей укрылся в нем после того, как проиграл сражение на Фессало-Фарсальской равнине. В начале четвертого века нашей эры в Лариссе уже были христиане. Тогда их епископ св. Ахиллий присутствовал в Первом Вселенском Соборе в 325 году и подписал определение его. Из истории Лариссы, когда она находилась под игом турецким, помещаю здесь два события. В 1657 году в этом городе находился султан Мехмет. Тогда явились к нему послы казаков, живших между Днепром и Днестром, явились вместе с гетманом их Дорошенком и просили его принять их в свое подданство. Султан охотно принял их и гетману пожаловал знаки власти, бунчук и санджак. В 1770 году, когда произошло восстание пелопонесских греков против турок, жители Лариссы потерпели страшные бедствия. Тогда янычары ежедневно убивали от 10 до 20 христиан ларисских и наипаче зажиточных, которые не успели бежать. В указанном году, 6 марта, пребывавший в Фессалии Ага-паша с двумя другими пашами призвал в Лариссу три тысячи христиан из области города Трикки для того, чтобы они для успокоения страны объявили ему, что и что им надобно, и получили от него справедливое удовлетворение, и выслушав их, приказал умертвить всех их. Приказание его было исполнено. Тогда все улицы Лариссы завалены были гниющими трупами. С той поры и в тамошней церкви долго не совершалось богослужение, и митрополит едва-едва спасся, убежав в ближайший город Тирнаво. Ларисса с околотком ее издавна управлялась собственным начальством, так называемым мухавиза, под надзором фессалийского сатрапа, жившего в Трикке, а во дни Али-паши янинского и преемников его стала столицей Фессалии.

Староста единой и единственной церкви в Лариссе, Марко Панаиоти, красавец, с обличием славянским, по просьбе моей, доставил мне список ларисских иерархов, но только с 1550 года. Помещаю его здесь, так как он не вошел в описание путешествия моего по Фессалии⁷⁵.

Годы: 1550. Виссарион, уроженец из села Порты триккской епархии, бывший епископом в Стагоне.

1560. Неофит, племянник его.

1580. Иеремия, трижды бывший патриархом Вселенским.

1652. Паисий, бывший таким же патриархом.

1660. Дионисий, такой же патриарх.

1669. Иаков, такой же патриарх.

1691. Парфений, возобновитель кафедрального собора в Трикке.

1722. Гавриил.

1749. Иаков.

1750. Мелетий Тенедосец, патриаршествовавший в Константинополе в 1767 году.

1796. Дионисий Каллиа́рхис.

1806. Рафаил.

1807. Порфирий.

1811. Гавриил Кангас из Иоаннины.

1818. Поликарп из Бификуки.

1821. Феодосий из Велласа.

1822. Кирилл.

1822. Поликарп во второй раз, убитый во время восстания греков.

1822. Кирилл Сулца́с, святительствовавший только 40 дней и скончавшийся.

1823. Дамаскин из Фарсалы.

1825. Мелетий с острова Си́фно.

1836. Анфим Виза́нтиос.

1837. Анания с острова Митили́ни.

1853. Стефан.

Ларисский митрополит всечестный есть вместе и экзарх Фессалии и Еллады. Ныне под священноначалием его состоят только четыре епископа: триккский, гардикийский, стагонский и фавмакский.

Ларисские христиане в начале семнадцатого века учредили у себя школу для детей своих. Первым учителем в ней был некий Анаста́си. Она существует и ныне.

В Лариссе жителей насчитывается 35000. Большая часть из них – магометане, прочие же христиане и евреи.

6, понедельник. В половине третьего часа пополудни я с присными моими выехал из Лариссы по большой дороге, ведущей к городу Трикке, и в половине восьмого остановился ночевать в селе За́рке, у преосвященного Анфима, епископа гардикийского. Он принял меня весьма радушно.

7, вторник. На другой день, в пять часов утра, осмотрена была мною живопись в церкви, почти соединенной с домом епископа, списаны все местные надписи и замечена особенность на кладбище, расположенном тут же на дворе вокруг деревянной колоколенки. Какая особенность? А вот какая! На всех земляных могилах стояли деревянные фонарики с дверками; а в них теплился неугасимый огонь на глиняных блюдечках.

Простившись с епископом, я отправился в путь в половине седьмого часа и в начале двенадцатого остановился у развалин древнейшего города Гардики. Тут срисованы были мною остатки циклопических стен и осмотрен глубокий кратер вулкана. А спутник мой Благовещенский начертил вид опустевшей и развалившейся церкви св. Параскевы.

В половине третьего часа поезд мой двинулся с этого места и в половине пятого достиг до города Трикки. Здесь мы остановились в доме грека Ку́чко, которому поручил нас хаджи Лазару.

8, середа. В Трикке мне посчастливилось получить из рук преосвященного епископа Анфима (святогорца) старинный деловой кодекс святейшей митрополии Трикко-Ларисской и в одной из четырех приходских церквей, именно в Рождество-Богородичной, видеть, чего никогда я не видывал; я разумею две немалые иконы, лежащие на налое, так называемые страстные. Из кодекса я, в бытность свою в метеорских обителях, выписал для себя многое любопытное и необходимое для церковной истории Фессалии. А о реченных иконах помещаю здесь краткую заметку. На одной изображены евангельские события, совершившиеся в понедельник, вторник, среду и четверток Страстной седмицы, а на другой – события в остальные дни ее. Обе эти иконы написал Димитрий Каларфиот в 1787 году. Кисть его незавидна, но хороша мысль изобразить на иконе всю Страстную седмицу.

В Трикке на холме высится турецкая крепость. Мне захотелось осмотреть ее. Осмотрел внутри и снаружи, но не нашел того, что предполагал найти, т.е. циклопической постройки.

Город Трикка, ныне Трикала, построен был в незапамятное время и назван так именем Трикки, дочери Асопа и жены Ипсея. В нем, по заверению Страбона⁷⁶, находилось древнейшее и знаменитейшее капище Ескулапа, τὸ ἱερòν τοῦ Ἀσκληπιοῦ τὸ ἀρχαιότατον καὶ ἐπιφανέστατον. Христианство воссияло здесь, вероятно, в одно время с появлением его в Лариссе, т.е. в конце третьего века. Ибо в 325 году в Трикке были епископ Диодор и вместе с ларисским архипастырем Ахиллием присутствовал в Первом Вселенском Соборе. Из числа триккских епископов известны в богословской литературе Олимпиодор и Икумений († 945). Первый написал толкования священных книг Иова, Екклесиаста и Иеремии, весьма часто пользуясь екзаплами Оригена, наипаче в изъяснениях книги Иова⁷⁷. Второй кратко и ясно истолковал Деяния апостольские, семь соборных посланий и все послания апостола Павла⁷⁸.

В Трикке, по заверению г. Кучко, находится 12000 жителей, греков, евреев и турок, а во всем округе сего города – 50 деревень и 28000 душ.

9, Четверток Великий. В половине десятого часа дня я сел на белого коня и отправился в первый метеорский монастырь, чествуемый во имя св. архидиакона Стефана; здесь встретил и св. Пасху.

Так как все метеорские монастыри, населенные и запустевшие, достаточно описаны мною в моем «Путешествии по Фессалии», то я, не любя повторяться, не говорю ни слова в этом дневнике о своем пребывании в сих монастырях и только сказую: что такое Метеоры.

Греческое слово Мете́орон означает подоблачную высоту, которая издали кажется неясной и вычурной. Таковы высоты метеорские близ города Трикки. Они суть не что иное, как ринутые подземным огнем на поверхность земли глинисто-каменистые растворы и лавы, ринутые весьма высоко и огустевшие в виде волн, холмов, шатров, столпов, колонн, обелисков, пирамид, мачт, корабельных остовов, стенных укреплений с зубцами и куполами, и даже в виде птиц, зверей и человеков, в разных положениях их. Эти дива дивные, эти каменные, голые массы, высокие и приземистые, громадные и малообъемные, с пещерами внутри и с монастырями на вершинах и в отвесных боках их, эти многочисленные вулканические утесы, примкнутые к горам и отделенные от них, стоят слитно и раздельно, прямо и наклонно, остриями вниз, тупеями вверх, и на небольшом пространстве, как бы в боевом порядке построены отдельными взводами и густыми массами, лицом к реке Пинию, тылом к горам, и составляют правое крыло у монастырей Преображенского и Варлаамского, левое у обители св. Стефана и города Стагона, а центр у холма Дупиани. Как эти утесы, так и монастыри на них обрисованы Благовещенским на 19-ти листах, и нарисованы весьма удачно, А топографическую карту их составил я сам, принимаясь за это дело по частям многократно. Вычурнее всех метеорских видов есть гора Кукла, на которой стоят монастыри св. Стефана и св. Троицы. Приближаясь к этой горе по дороге от Трикки, видишь, сперва, громадного каменного митрополита в клобуке, согбенно сидящего задом к зрителю, и подле него харю Нептуна на утесе Алисо, потом на отрогах Куклы усматриваешь, на правом углу, бородатого Девкалиона, при котором был потоп в Фессалии, на левом – жену его Пирру, а за нею служанку с водоносом на плече, перед ними два каравая, один на другом, которых не съешь и в миллионы лет; повыше же их зришь низверженных и израненных исполинов с их щитами и обитель св. Стефана, втиснутую в верхние расщепы утеса, словно каменный стакан, вставленный в горсть руки между поднятыми и растопыренными пальцами. У этой обители виднеется голова человека, будто служащего обедню. Она покрыта скуфьей.

Обнимая взором Метеоры, дивишься и говоришь: «Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса един», а смотря на монастыри, построенные на высочайших и отвесных столпах и в пещерных боках утесов, сознаешь крепость веры и самоотвержения древних отшельников, которые с помощью лома и веревки взошли на такие столпы и утесы, дабы стать ближе к небу.

В эти монастыри меня поднимали в сетке, прикрепленной к канату. Возносясь туда и спускаясь оттуда, я постепенно чувствовал робость, страх, трепет, ужас и обомление, особенно в те минуты, когда между стремнинами качался над пропастями, когда земля, казалось, уходила подо мною в бездну, когда подтягивали меня к помосту подъемной башни, опрокидывая голову мою в пропасть, и когда перед полетом вниз усаживали меня в сеть, собирали кольцеобразные узлы ее над моей головой и, продев в них железный крюк, сталкивали меня с помоста башни в бездну. Ужасные минуты!.. Были дни, в которые мне приходилось подниматься на метеорские столпы и опускаться с них по два и по четыре раза, так что я пролетал воздушные пространства иногда в 40, иногда в 55 сажен, по ровному отвесу, между страшными скалами, коих основания поставлены на крутых склонах земли гораздо ниже тех мест, откуда поднимается и куда опускается сеть с трепещущим в ней седоком. Трудно было привыкать к таким полетам. Для ободрения себя я, согнутый в сетке в две дуги, пел разные священные стихи, но не перемогал своих ужасов. Они сдавливали сердце мое и выдавливали слезы из глаз моих в монастырских церквах перед ликами Спасителя и Богоматери. Это были горячие слезы благодарения за спасение моей нептичьей жизни.

Май, 5, вторник. Последний монастырь метеорский, в который поднимали меня в сетке, был Никольский, прозываемый Анапавса́. Оттуда я перебрался к стагонскому епископу Феофилу в прошлую пятницу и, проведши у него в доме три дня в книжных занятиях, сегодня отправился в Трикку. Здесь гостеприимный Кучко приютил меня во вновь отделанных горницах, а преосвященный Анфим, приняв из моих рук кодекс епископии его, благословил меня на путь дальний.

6, середа. Утром у нас все было готово к отъезду в Лариссу. Но неожиданно приехал в дом Кучки игумен Метеоропреображенского монастыря и потребовал от меня рукописную Библию XIV века, которая с его дозволения взята была из монастырской библиотеки и которой я дорожил как редкостью. Напрасно я упрашивал его дать ее мне под расписку на один год за ручательством нашего агента хаджи Лазару в ее целости и возвращении по принадлежности. о. Каллиник был непреклонен; и я возвратил ему эту метеорскую жемчужину! Переговоры мои с ним задержали меня часа на два. Потом я не без печали выехал из Трикки и ночевал в Зарке у епископа Анфима.

7, четверток. Отдыхаю в Лариссе у г.Лазару. Мил он мне; мило и все небольшое семейство его. Но неуспешно было ходатайство его у митрополита Стефана о выдаче мне на год вышеупомянутой рукописной Библии. Преосвященный отказался помочь мне в этом деле, потому что Метеоропреображенский монастырь вполне не зависит от него.

8, пятница. Однако эта неудача не сокрушила меня. Я надумал устранить ее посредством нашей Императорской миссии в Константинополе и написал туда письмо⁷⁹.

Как только кончена была переписка этого послания, явился ко мне грек из Аграфской области и объявил, что он по просьбе моей (перед отъездом в Метеоры) писал знакомым своим в Фурне об иеромонахе Дионисии, составившем руководство к церковной живописи, Ἑρμηνείαν τῆς ζωγραφικῆς τέχνης, и получил оттуда уведомление, что этот Дионисий был в Фурне школьным учителем, ушел на Афон и оттуда возвратился в это селище около 1733 года, где и написал стихи в похвалу Богоматери. Это уведомление согласно с показанием афонского живописца Макария, что Дионисий жил на св. горе в начале XVIII века.

9, суббота. Предпринимается новое путешествие в новые места Фессалии, именно в Димитриевский монастырь на горе Оссе через пресловутую Темпейскую долину, и в обители на высотах Олимпа⁸⁰.

***

Из Фессалии я приехал в Руссик 7-го июня 1859 года и на другой день написал Мансурову.

Июнь, 9, вторник. Сегодня отправлено мною письмо к синодальному обер-прокурору графу Толстому.

10, середа. В Руссике мне хорошо. Отдохну здесь еще дня четыре и потом пойду в монастыри Ксенофский, Дохиарский, Зографский, Кастамонитский, Ватопедский и Пандократорский. Тамошние библиотеки, а в Зографе и архив, ожидают мою любознательность.

15, понедельник. Настал пятый час пополудни. Я отправился на лодке по морю в соседнюю с Руссиком обитель преподобного Ксенофонта и провел в ней пять дней⁸¹.

20, суббота. От обители Ксеновской рукой подать до монастыря Дохиарского. Здесь я пробыл четыре дня и, кончив свое книжное дело, отплыл в монастырь Зографский. А дело это описано (даже напечатано) особо⁸². Посему нет ему места в настоящей «Книге бытия моего».

24, середа. В Зографе братья славяно-болгары приняли меня весьма радушно и поместили в наилучшем архондарике, в котором мне и просторно, и светло, и покойно. Спаси их Господи, а меня укрепи на предлежащий мне подвиг. Сюда я приехал вечером.

Готовы у меня особые тетради для записи архивных и книжных занятий моих здесь. А в этой книге отмечается кое-что особенное.

29, понедельник. Сегодня в соборной церкви монастыря я служил божественную литургию с болгарцами-старцами. После службы мне принесли Апостол церковный, написанный на бумаге, в лист, в монастыре Чирепище в 1630 году, и пожертвованный в Зограф в 1656-е лето Господне. Перед началом его помещены шесть небольших статей разного содержания. Из них в пятой перечислены все апостольские писания и в конце ее сказано:

"В лето ҂ЅЧЕ (6095=587) оглавлен бысть апостол от Исаиа мниха и открыты быше субботы и недели. и понедельник. и вторник. и среда. и четверток. и петки, дабы разумно было на скоро изъобретение (т.е. дабы можно было скоро отыскивать чтение Апостола). Такожде и по мⷵцем апостолы святым, и послания, откуда писана, и как написаны быше».

По прочтении этого сказания я на самом манускрипте написал: «Какое драгоценное сведение! Господи Боже мой! Благодарю Тя от всего сердца моего и от всея души моея, яко сподобил мя еси открыти и уразумети сие в день памяти святых апостолов Твоих Петра и Павла, по совершении божественной службы в богоспасаемой обители святаго великомученика и победоносца Георгия, рекомаго Зограф. 29 июня 1859 года».

Достоверно не знаю: кто этот Исаия и где он жил и трудился. А предположение мое о находимости его в клире церкви Антиохийской, в которой Феофил, Серапион, Татиан, св. мученики Лукиан, Феодорит Кирский и другие усердно и с умением занимались испытанием и толкованием св. Писания, это предположение пока пусть остается на границе библейской критики. Быть может, оно со временем и в область этой науки войдет как сущая правда.

Июнь. От 1-го до 17-го. Во все эти дни я прилежно занялся своим делом: списывал надписи, пересмотрел все славянские книги в благоустроенной монастырской библиотеке и перебелил весьма много разных юридических актов, редко выходя за ограду обители для прогулки и лишь на два дня съездив в соседний монастырь Кастамонит. Все эти занятия в дни жаркие утомляли меня. В один из них (11-й) я, окончив свою работу, написал под ней: «Устал! Голова кружится!». А в 16-й день прописал: «Ужасно устал я; глаза мои тяжки, а голова светла». Из Зографской обители посланы были 14, 15 и 16 дня четыре письма к товарищу синодального обер-прокурора князю Сергею Николаевичу Урусову. В первом испрашивалась отсрочка моего пребывания на Востоке до 26 апреля 1860 года; во втором доложена просьба о высылке мне 1000 рублей годового жалования и 1000 рублей пенсии с 1-го мая 1858 года по 1-е мая текущего года полуимпериалами в наше генеральное консульство в Константинополе. В третьем я просил ускорить решение недоконченного дела об определении меня к должности и вместе дополнить дело о последнем отправлении меня на Восток указанием мне временного помещения в случае какого-либо затруднения устроить вскорости союз уделенных мне Богом дарований и сил с потребностями той Церкви, к которой я принадлежу. В четвертом письме уведомил Урусова, что г. Севастьянов, изъявивший желание принять меня в сотрудники при художественных занятиях его на Афоне и обязавшийся уделить мне 1000 рублей из суммы, назначенной на экспедицию его, еще не прибыл на Святую гору.

17, пятница. По окончании своих занятий в Зографе я отправился в Хиландарь и приехал сюда в полдень. Здесь у меня было много дела такого же, как и в прочих монастырях афонских. Оно задержало меня в этой сербской (ныне болгарской) обители до конца месяца августа.

В 12 день месяца, в 6½ часов пополудни, шел дождь, а в следующий день, в десятом часу пополуночи, был такой сильный ливень, что русло ручья от монастыря до моря наполнилось водой аршина на три в высь. Скоро она прибыла, но скоро убыла.

Сентябрь. Весь этот месяц, с первого дня до последнего, проведен был мною на Востоке в книжных архивных занятиях, за исключением дней 12 и 13. В эти дни я ездил в Хиландарь для наблюдения над тамошним колодцем, устроенным, как думалось, финикианами, когда персидский царь Ксеркс перекапывал перешеек Афонский. Этот колодец сделан особенным образом. В глуби его, с восточной стороны, есть простор, из которого веет воздух так, что к западу отдувает спущенный на бечевке к самой воде фонарь со свечей. Оттуда идет приток воды. А на противоположной стороне проделан выход для нее, из которого она течет под монастырем и вливается в соседний поток, иногда пересыхающий, иногда текущий бурно. Точно таково устройство древнейшего колодца подле афонского городка Иерисса. Подобных водоемов нет нигде на Афоне. Их никогда не делали монахи. Они строили водопроводы на поверхностях горы. Вот почему хиландарский колодец я усвояю не им, а подданным Ксеркса финикианам, которые, как известно, умели находить подземельную воду и пускать ее вверх через пробуравленные черепы земли.

В бытность мою в Хиландаре 13-го сентября, в воскресенье, в 12¼ часов пополуночи, слышан был слабый удар под землей, а за ним тотчас последовал другой удар, сильнее и долее. Тогда я обедал. В 3½ часа пополудни опять был мгновенный удар под землей. Неприятно! Тревожно!

Октябрь. День 2. Нечего мне делать в Ватопеде. Пора ехать в другие обители. Надобно мне побывать в русском ските, называемом Серай, и тут видеться с г. Севастьяновым, потом в Пандократоре и Ставрониките. Итак еду.

В этот раз мой проводник и погонщик мулов провел меня в Карею по дороге не береговой, а горной, которая пролегает немного ниже афонской выси, называемой Крионеры. Тут от Ватопеда до Кареи много влаги и разного леса. Растительность богатая!

День 5. Сегодня я виделся с г.Севастьяновым в Серайском ските, а другой день – в карейском подворье Руссика, и передал ему все свои сведения о замечательных иконах и стенных изображениях, о книжной живописи и прочих древностях, какие только были показаны мне в 12 монастырях афонских.

День 7, середа. Минули 9¼ часов пополуночи. Я выехал из вышеназванного подворья в монастырь Пандократорский и прибыл сюда в конце 11 часа. Здешние отцы приняли меня весьма благосклонно и поместили в самом лучшем архондарике.

В Пандократоре соборная церковь алтарем своим обращена прямо к морю, а в Ватопеде и в Руссике соборы поставлены вдоль моря. По этим заметкам рисуй карту Афона.

Мои занятия в Пандократоре были такие же, как и во всех прочих обителях святогорских. Они продолжались до 17 дня сего месяца. Окончив их накануне этого дня, я написал в своей путевой тетради: «Днем: небо ясно, море тихо и прозрачно; в нем рыбы играют. Ночью: море тихо. Я спокоен. В небе горят звезды. Во мне пламенеют вера, надежда и любовь».

Дни 17 и 18 я провел в русском ските св. Пророка Ильи, принадлежащем Пандократору, в 19день обозревал развалины старого Руссика, известного под названием Ксилургу, а в следующие дни, до 22 октября, пробыл в обители Ставроникитской, где исполнил свое афонское дело, отсюда же переместился в карейское подворье Руссика и еще раз взглянул на стенопись протатского собора.

День 23. Сегодня возвратился в Руссик в ожидании известий из С.-Петербурга, и в следующие дни отправил туда несколько писем:

Подобны всех этих писем сохранены мною особо. Посему нет надобности помещать их в этой «Книге бытия моего».

Ноябрь и декабрь. Оба эти месяца я безвыходно провел в Руссике, сидя у моря, и ожидая хорошей погоды из Питера. Неладно было настроение души моей пылкой. Но сердитый пыл ее умерялся самообладанием, которое у меня весьма действенно. А при самообладании продолжались и занятия мои. Я изложил половину описания путешествия моего в Фессалии по путевым заметкам своим, и принимал живое участие в приискании у Афона удобнейшей пристани для наших торговых пароходов по просьбе чиновника нашего генерала-адмирала по имени Бориса Павловича Мансурова.

Помянутое описание не входит в состав настоящей «Книги бытия моего». А дело об оной пристани излагается здесь подробно.

Пароходы нашего торгового общества Одесского, по настоянию нашего генерала-адмирала Константина, начали посещать Афон с 1858 года, но приставали в самом неудобном месте, именно у Руссика, где нет безопасной якорной стоянки. Надлежало приискать такую стоянку. За это дело взялся я, и 1-го августа того же года в первый раз из Руссика писал Мансурову об удобном месте, на котором можно построить помещение для нашей пароходной агенции и для наших поклонников, посещающих св. гору.

В том же месяце, 12 дня, послано было Мансурову другое уведомление мое об острове Мульяни.

В том же месяце, 18 дня, в 9 часов пополуночи, Мансуров и я, мы ездили на пароходе «Ласточка» к острову Мульяни и осмотрели его.

В 6-й день сентября 1858 года Мансуров из сирийского города Бейрута уведомил меня письмом, что он согласен на мое предположение поставить на Мульяни первый приют для наших поклонников. А я 20 декабря того же года из Иверского монастыря писал ему о мульянийском деле.

Окончена и настоящая «Книга бытия моего».

Quiiece liber

Donec eas in mundum

Talis, qualis es

incultus⁸³.