Глава III. Горицкий монастырь, исторические сведения об оном; игумения Маврикия Ходенева; слепая старица Феодосия; Феофания Готовцова; ее сестра Маврикия Щулепникова; Ангелина Кожухова; Агния Шилова

Воскресенский Горицкий монастырь (3-го класса, девичий) состоит в Новогородской епархии, в Кирилловском уезде, на левом берегу реки Шексны, вытекающей из Белаозера и впадающей в Волгу; находится в расстоянии 7 верст от города Кирилова по большой Санкт-Петербургской дороге, от Вологды в 127 верстах, и от Новгорода в 614 верстах. Кем эта обитель основана и когда именно, неизвестно, но в начале XVI века уже существовала, и в 1544 году княгиня Старицкая, Евфросинья Андреевна, рожденная княжна Хованская, жена удельного князя Андрея Ивановича, родного дяди Иоанна Грозного, построила собор, каменный в два яруса, первоначально крытый тесом и имевший только два престола: наверху – Воскресения Христова, внизу – Кирилла Новоезерского. Впоследствии иждивением седьмой супруги Иоанна Грозного, Марии Феодоровны (из рода Нагих во иночестве Марфы), в верхнем ярусе устроены еще два придела: 1, во имя Божией Матери иконы Одигитрии и 2, Кирилла Белоезерского. Через некоторое время к этим приделам пристроены новые два придела: 3, во имя святого царевича Димитрия и 4, святой великомученицы Екатерины. В 1831 году при больничном корпусе, выстроенном монахиней Марией (в миру бывшей Параскевой Николаевной Хованской), устроена была церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы, а в 1852 году на хорах в этой церкви вновь сделаны два придела: 1, во имя святого Архистратига Михаила и прочих бесплотных Сил и 2, святого Предтечи и Крестителя Иоанна. Колокольня каменная над соборной папертью строена в 1611 году царицей, инокиней Марфой.

При поступлении моих сестер в Горицкий монастырь настоятельницей там была игуменья Маврикия, и так как она замечательная старица, то скажу о ней что знаю. В миру ее звали Мария Матвеевна Ходнева, она была дочь Белоезерского дворянина Матвея Ивановича, жившего неподалеку от монастыря. С детских лет она отличалась особенной сосредоточенностью, молчаливостью, кротостью и сострадательностью к бедным. Она весьма охотно посещала храм, любила молитву и, по примеру своих родителей, строго соблюдала посты. Она рано выучилась читать книги церковной печати, но при всех усилиях плохо разбирала гражданскую грамоту. Мария имела еще сестру, которая была старше ее несколькими годами. Отец ее умер и, спустя некоторое время, ее мать вышла вторично за человека с характером весьма тяжелым. В особенности чувствительно было для Марии, что, как при отце ее, не соблюдались у них в доме посты. Она решилась вступить в монастырь, и в 1801 году, имея от роду лет 18, вступила в Воскресенский Горицкий монастырь, находившийся неподалеку от имения ее матери. Монастырь был штатный, в большом упадке, сестер в нем было до 70, а настоятельницей тогда была игумения Маргарита. В 1806 году при пострижении Мария была названа Маврикиею, а в 1810 году, по смерти Маргариты, единогласно всеми сестрами избрана в игумению, и как она ни плакала и ни отговаривалась, сестры настаивали на своем выборе, и она была утверждена и в июне посвящена в Новгороде епископом Иоасафом, викарием Новогородским. Ей было тогда лет около 33.

Сделавшись настоятельницей, мать Маврикия вполне подчинила себя, по примеру своей предшественницы, духовному руководству Новоезерского архимандрита Феофана, бывшего в то время благочинным монастыря. Этому достопочтенному старцу одинаково обязаны своим благоустроением как Новоезерская обитель, так и Горицкая, но трудно определить, на чьей стороне был перевес: на стороне ли руководителя Феофана или на стороне руководимой настоятельницы Маврикии.

В 1831 году, будучи еще мирянином, я пришел в летнее время посетить моих сестер в Горицкую обитель и желал быть у них в келии; но так как вход в келии не для всех был доступен, то и должен я был лично испросить благословение игумении быть у них в келии, находившейся в связи с настоятельскими покоями. Игумению довелось мне тогда видеть в первый раз: она была уже не молодых лет, на вид ей можно было дать лет 55, или более. Роста она была среднего, довольно худощавая, но лицо имела круглое, голову всегда держала наклоненную, постоянно перебирала в руках шерстяные четки, одежду носила самую простую, ни сколько не отличавшуюся от одежды прочих сестер обители. Она говорила весьма тихо, не возвышая голоса, была вообще молчалива, ограничиваясь при разговоре точными ответами и редко сама делала какие-нибудь вопросы.

С самого первого времени поступления своего в управление обителью мать Маврикия стала помышлять об устроении общежития, ибо Горицкий монастырь был дотоле штатным. Когда она стала говорить о своем желании старцу Феофану, преобразовавшему уже Новоезерский монастырь, он похвалил ее благое намерение, но спросил ее вместе с тем: на что она расчитывает для поддержания общины, когда у монастыря нет никаких доходов? «Надеюсь единственно на Господа и на ваши святые молитвы», – отвечала она. – «По вере вашей дастся вам, невозможное у человеков возможно у Господа».

Преобразование обители не всем было по мысли: многие роптали, другие вышли, и в монастыре осталось только человек сорок. В тяжелый для России 1812 год, в самый день Пасхи, была первая общая трапеза.

Сказав что мне известно о самой игумении, возвращаюсь к рассказу о посещении моих сестер. Они жили вместе со слепой старицей по имени Феодосия, одной из самых давних сподвижниц игумении. Старица эта, как мне рассказывали, препровождала все свое время в постоянном повторении молитвы: «Богородице Дево! Радуйся». Молитвенное ее правило было таково: сперва она прочитывала молитву эту 130 раз, а после того повторяла ее поодиночке за матушку игумению, за матушку казначею, за матушку благочинную и т. д., пока не перечитает ее за всех сестер обители. После того она начинала туже молитву за всех известных благотворителей и за других живущих, и когда кончит читать молитву за живых, прочитывала ее известное число раз сряду за монастырских коровушек, питающих святую обитель сию. Потом переходила к повторению молитвы за усопших. Это непрестанное призывание имени Пресвятой Богородицы и произношение ее молитвы, обратившееся у старицы как бы в умную молитву, по замечанию в обители, возымело на старицу благодатное действие: она имела иногда видения, слышала пение, и под конец жизни стяжала дар прозорливости.

На следующий день по моем приходе в монастырь, я пришел к ранней обедне в больничную Покровскую церковь и попал на отпевание одной послушницы. Когда приспело время нести гроб на кладбище, сестры подняли оный, а с ними вместе понесла и мать игуменья. Видя это, я стал спрашивать: кто была покойница? И узнал, что она была одна из простых послушниц, умершая в больнице, и что игумения имела обыкновение нести гроб до самой могилы и провожать каждую из сестер, кто бы она ни была.

Покровская церковь была строена в 1831 году иждивением княжны Параскевы Николаевны Хованской, во иночестве Марии, в схиме Параскевы. При церкви в то время были длинные, одноэтажные по обеим сторонам пристройки, в которых находилось 16 больничных, довольно тесных келий, каждая об одном окне. Как храмоздательницу и строительницу игумения сделала мать Марию начальницей церкви и смотрительницей больницы, и потому в храме она имела послушание церковницы и жила тут же в здании больницы. Все ее отличие от других состояло только в том, что она занимала две кельи вместо одной, то есть два окна, а не одно.

Княжна Хованская родилась в 1778 году, она была фрейлиной Императрицы Марии Феодоровны. В 1824 году она приехала с княжной Варварой Николаевной Долгорукой в Горицкий монастырь помолиться, и ей так там понравилось, что она решилась остаться совсем. Игумения поручила княжну одной старице, Епифании, строгой подвижнице и весьма взыскательной, которой княжна безпрекословно и с глубоким смирением во всем повиновалась. Старица научила ее тому же рукоделию, которым сама занималась: шить башмаки и столярничать, а также и прясть волну. Когда, в мою бытность, мать Мария жила уже в здании больницы, то в одной келье она занималась своим рукоделием, а в другой была молельная и спальня. В то время ей было слишком 50 лет; роста была среднего, весьма статная и видная собой и, глядя на лицо ее, можно было думать, что смолода она была замечательной наружности. Жизнь провождала она подвижническую, стараясь подражать древним инокам. В обращении своем со всеми была весьма смиренна, кротка и беспрекословно послушная настоятельнице и своей старице, ни в чем не имела своей воли. Вполне нестяжательная, она предоставляла в полное распоряжение игумении значительное денежное вспомоществование, ежегодно присылаемое ей родственниками, ничего для себя самой не оставляя, и в своей келье не имела ничего, кроме носильного платья. Она ни в чем не отличалась от сестер, носила одежду такую же, как и все прочие, и довольствовалась общей монастырской трапезой.

Под конец жизни Господь посетил ее тяжким недугом: все тело ее покрылось ранами и струпьями, подобно Иову Многострадальному; но это не возмутило ее благодушия, она терпела с великой кротостью свою болезнь до самой кончины.

Окруженная сестрами, напутствованная христианскими таинствами, она тихо и мирно отошла ко Господу ноября 10 дня 1840 года. Мне сказывали самовидцы, что час ее кончины ощутили бесноватые, бывшие тогда в монастыре и находившиеся в ближней слободе.

В заключение о княжне, схимонахине Параскеве, скажу, что была она из того же рода князей Хованских, к которому принадлежала и несчастная супруга князя Андрея Иоанновича Волоцкого, Евфросинья Андреевна, храмоздательница Воскресенского собора в 1544 году, и в Горицком монастыре довольное время подвизавшаяся и под именем Евдокии постриженная, а в 1569 году октября 15 дня утопленая в Шексне. С ней вместе тогда утоплена и жена ее племянника Юрия Васильевича, невестка Иоанна Грозного, рожденная Иулиания Дмитриевна Палецкая, во иночестве Александра. Обе жертвы Иоанновой жестокости погребены в Горицкой обители, первоначально в отдельной часовне, против соборного алтаря, ныне же над могилами воздвигнут теплый соборный храм. Итак, в Горицкой обители были две подвижницы из одного и того же рода князей Хованских, на расстоянии 280 лет, обе храмоздательницы, и обе там погребенные.

Немного лет спустя после того, как мать Маврикия вступила в управление обителью, именно в 1816 году, под ближайшее руководство нестарой еще, но опытной уже настоятельницы, по указанию старца Феофана, поступила одна из значительных Вологодских владелиц, некто Александра Алексеевна Клементьева¹⁷, надворная советница. Скудной средствами обители она принесла в дар щедрые и богатые вклады и все свое достояние, но выше всех жертв ее была жертва себя самой и трех юных своих дочерей, из коих младшей было 11 лет. Клементьева с дочерьми, предавшая себя вполпе руководительству старца Феофана, была впоследствии пострижена под именем Агнии, а дочери ее названы: старшая Аркадией (умершая в 1821 году), вторая Арсенией (бывшая впоследствии преемницей игумении Маврикии) и третья, младшая, Асинефой, живущая и доныне мать Агния, вполне преданная игумении Маврикии, была деятельной и ревностной ее помощницей во всех ее полезных и благих предприятиях. Она помогала строить храм во имя Пресвятой Троицы. Каменщики и другие мастеровые были ее собственные люди, ею призванные. Она сама и ее дочери вместе с прочими сестрами делали кирпичи, носили воду с реки (когда еще не проведена была в монастырь ключевая вода), наравне с прочими ходили на разные монастырские послушания, пели на клиросе и читали в церкви. Ее же иждивением построены два каменных корпуса и ограда, в холодном соборе украшен ею придел во имя иконы Смоленской Божией Матери, где и ее же чудотворная икона Одигитрии над царскими вратами в серебряном сиянии и спускаемая наподобие иконы Успения в Киеве, царские врата и иконостас вызолочены на палемент, и на двух местных иконах Спасителя и Божией Матери во весь рост сделаны серебряные ризы.

Старшая дочь, мать Аркадия, пожертвовала на украшение придела Смоленской Божией Матери всю свою часть, доставшуюся ей из имения отца. Она занималась живописью, и рассказывают, что когда писала иконы, то всегда с постом и молитвой, питаясь в то время одной просфорой. Она была, говорят, весьма сострадательна и нищелюбива, так что когда она бывало идет в церковь и в это время кто-нибудь из нищих станет просить Христа ради, она не задумается и отдаст все, что при ней случится: и носовой платок и шейный, а взойдя на крыльцо, снимет, так чтобы никто не видел, чулки, отдаст и их. Она была весьма кротка и смиренна, скончалась 6 мая 1821 года.

Вот какой замечательный сон видела о ней старица Феодосия*¹⁸ по прошествии пяти недель после ее кончины. «Вижу я, рассказывала старица, что пришла ко мне какая-то монахиня и будит меня, а я и спрашиваю ее: Да ты кто же такая старица? Я ведь тебя не знаю. Посмотри-ко хорошенько, говорит она, я ведь Аркадия, я всегда была добра к тебе. Я по голосу узнала, точно Аркадия, а на лицо-то и смотреть не могла: такой был от нее свет, венец у нее над камилавкой и даже до плеч пресветлый. Да как же это, Аркадьюшка, ты здесь, говорю это я ей, ведь ты же умерла, мы тебя ведь и в могилу схоронили? А она мне и говорит: Нет, мати, я не умерла, а ожила. И повела это она меня в какую-то часовню, смотрю, стоит там большой образ Богородицы, весь разукрашенный разноцветными каменьями. А Аркадьюшка-то указывает мне на образ, да и говорит: обе матушки предали меня Божией Матери, и теперь уж я не ваша и не с вами. И в часовне-то это такое благоухание и такой свет, что и сказать нельзя! Вышли мы оттуда и пришли в другую часовню: и там такой же свет и такое же благоухание, и слышу, что поют, а никого не вижу. Я и спрашиваю ее: что же, матушка, такое, кто же, мол, это поет-то? А она мне и говорит: А вот ты еще поживи-ко, да помолись, так тогда и узнаешь. И уж как в часовне хорошо было, кажется, и не вышла бы оттуда. Пришли в третью часовню: там все венцы, да все такие светлые, так блестят это они, что и смотреть на них невозможно. Тут Аркадьюшка-то мне и сказала, что это Господь для праведных уготовал, мол, сии венцы». А потом еще говорила: Вы по мне не плачьте, мне ведь здесь хорошо! И мне на пользу сказала: Ты, говорит, иногда ходишь без благословения матушки игумении, так этого не делай, хотя бы ее и в келии не было, поклонись келье, заочно благословись. Опять это мы вышли и пришли к пребольшой и преглубокой яме, так что и дна ее не видать. Ну а это-то, матушка, что же, мол, такое? А она мне и говорит: вот кто не милостив и не имеет любви к ближнему, так вот где ему место. Стали мы переходить через яму по перекладинке, а оттуда так и веет холодом, такой мороз пресильный, что глаза от холода слипались. Потом пришли мы к огненной реке... А там-то, Царь Ты мой Небесный! уж такой трескот, смрад, дух какой! А огонь-то, словно гром гремит, а волнами-то грешников снизу так кверху и поднимает, словно черные головни какие, кого по пояс выплеснет, кого по горло, а то голова или рука покажется, да и опять их волнами и зальет! Такой крик, такой вопль и смрад, что и терпеть не можно! Я инда у себя во рту этот дух долго чувствовала! А над рекой три пребольшущие горы, так что и конца края им не видно, стоят и зыблятся. А я опять Аркадьюшку спросила: ну это-то что же, мол, такое, матушка, что горы-то покачиваются? А она-то мне и говорит: что когда света преставление будет, и тут прибавится еще грешников, так эти горы-то на них падут и покроют их, и будет им тогда тут вечная мука, и этого вопля их тогда уже больше не будет слышно. И я закричала: отпусти ты меня, Аркадьюшка, отсюда. Я должно быть и в самом деле закричала, потому что сестры, которые спали в моей келии, услышали, что я кричу, прибежали, да и разбудили меня. Спаси их, Господи! Было ровно 12 часов ночи».

Мать Агния устроила еще и другой придел во имя Владимирской иконы Божией Матери, в Троицкой церкви на хорах. Агния была для игумении Маврикии твердая и надежная опора: ибо игумения несмотря на то, что была из дворянского семейства, не умела писать, а только с трудом могла подписывать имя. Агния была ее письмоводительница, и все бумаги писала сама. Она была и закупщицей, ездила на ярмарки, делала нужные для монастыря закупки, сама все укладывала и отправляла; но эти хлопоты не мешали ей в точности исполнять монастырское правило и вычитывать все службы. Вполне преданная игумении, она была неутомима и, несмотря на свои уже преклонные лета, ревностно хлопотала о пользе обители, так что и смерть застала ее почти на труде: она за несколько дней до кончины только что возвратилась с ярмарки, занемогла, поспешили ее напутствовать и особоровать, и так она мирно отошла ко Господу в 1841 году, имея лет 75 от роду.

Мать Арсению с самого поступления в монастырь мать игумения препоручила руководству монахини Евгении, которая была клиросная головщица и великая подвижница. Она была девица, дочь одного курского священника, и сперва была в монастыре в Курске, но ей показалось, что там недовольно строго живут и, никому не сказавшись, она ушла оттуда со странницами и пришла в Горицкий монастырь. Впоследствии она была в Курске и неописанно обрадовала отца, явившись к нему, тогда как он считал ее уже умершей и поминал за упокой.

Весной 1818 года поступила в Горицкий монастырь вдова генерал-майора, Александра Сергеевна Готовцова, рожденная Шулепникова. Она родилась в 1787 году в Костромской губернии в Солигалицком уезде, в имении отца своего. Ее мать была по фамилии Белкина, Доминика Ивановна, дочь Вологодского воеводы. Александра Сергеевна воспитывалась в Санкт-Петербургском Екатерининском Институте, вскоре по выходе оттуда она вышла замуж за генерала Готовцова, овдовела прежде года, имела дочь и, лишившись ее, по прошествии нескольких лет вступила в Горицкий монастырь. Когда я стал знать ее, ей было за тридцать лет, она была довольно высокого роста, величава, стройна, и лицем весьма красива. Воспитанная в неге и в роскоши, она умела отрешиться от всех прежних своих привычек, вела жизнь воздержанную, была любима и настоятельницей, и всеми сестрами, которые ее и боялись, и уважали. Она прожила 27 лет в монастыре, и когда в 1845 году по Высочайшему повелению была вызвана в Санкт-Петербург (для восстановления там женского монастыря), все плакали, ее провожая: в столь продолжительное время пребывания в монастыре она никого не обидела, ни даже словом, и оставила по себе самые приятные воспоминания, которые и теперь еще сохраняют о ней Горицкие старицы-старожилки.

Старшая сестра матери Феофании, старая девица Анна Сергеевна Шулепникова, поступила в тот же Горицкий монастырь четыре года спустя после ее вступления. Она была весьма строгой, подвижнической жизни и разрешала на молочную пишу только на Пасхе, от Рождества до Крещения и в Троицкую неделю. Впоследствии она была пострижена с именем Маврикии и приняла схиму. Она выстаивала все службы и, пока еще была в силах, ежедневно бывала у двух обеден. Когда после она стала страдать от глухоты, вследствие головной боли, ее усердие к церкви от того не охладело:, она все-таки присутствовала при всех богослужениях и обыкновенно становилась в церкви в промежутке, который между алтарем и иконостасом, и по книгам сама вычитывала для себя всю службу от начала до конца. Все свое недвижимое имение мать Маврикия продала за 40 тысяч и деньги отдала игумении. Когда мать Феофанию вызвали в Санкт-Петербург, схимонахиня Маврикия была уже в преклонных летах и, будучи схимницей, как ни любила сестру свою, но последовать за ней не решилась, и мирно и тихо окончила дни свои в Горицкой обители на 82 году от рождения, в 1855 году.

Почти в одно время с материю Маврикею, то есть около 1822 года, поступила в Горицкий монастырь Александра Степановна Кожухова, дочь бригадира и сестра Курского губернатора, родом из Костромы. Она была в переписке с Новоезерским архимандритом Феофаном, к которому имела большую веру. Будучи уже сосватана, она поехала принять благословение старца Феофана, но он не благословил ее вступать в брак, а советовал, для спасения души, вступить в Горицкий монастырь: Александра Степановна не задумалась и, хотя ей нравился ее жених, она ему отказала и поступила в монастырь, себя вполне предала в волю отца Феофана и игумении Маврикии, и беспрекословно им повиновалась. При пострижении ей дано было имя Ангелики. Она вела жизнь весьма строгую: келии своей никогда не топила, теплой одежды не имела, ходила без чулков, носила власяницу, а под оной – медный параманд на цепи и медный пояс и крест, а верхнюю ее одежду составляло грубое парусинное платье. В ее келии не было ничего, кроме узенькой скамьи с деревянным возглавием и рогозиной, и ведра для воды. Пища ее была постоянно постная, кроме Святой Пасхи и времени от Рождества Христова до Крещения. Ночи проводила она на молитве; послушание ее было у свечного ящика, и от продолжительного стояния, холода и других подвигов, под конец ее жизни она с великим трудом могла переставлять ноги, ибо они были покрыты ранами. Но тем не менее старица прожила до 82 лет и тихо, мирно и безболезненно заснула вечным сном в 1870 году.

Долголетняя жизнь строгих подвижников и подвижниц не есть ли лучшее доказательство, что воздержание и пост не сокращают лета нашей жизни, как утверждают сластолюбцы, а, напротив того, продолжают за те пределы, которых редко достигают миряне, изобретающие все возможные средства, чтобы услаждать свое чрево, сохранить здоровье, дабы продлить жизнь, в суете иждиваемую?

В заключение моего рассказа о Горицком монастыре, упомяну еще об одной подвижнице, которая туда поступила в 1834 году, следовательно, когда я уже и сам был в монастыре, о матери Агнии, бывшей в миру Александре Алексеевне Шиповой. То, что скажу о ней, известно мне из достоверных источников, от инокинь Горицких, самовидиц ее жизни. Александра Алексеевна родилась в 1785 году; отец ее Голостенов был Костромским губернатором и любим Императором Павлом, а мать была рожденная Катенина. Александра Алексеевна вышла замуж за Ивана Антоновича Шилова, когда ей едва исполнилось 15 лет, следовательно, около 1800 года, и прошло около 6 лет, а детей у них не было. Шипов имел великую веру к новопрославленному тогда угоднику Божию, преподобному Феодосию Тотемскому, которому он усердно молился, чтобы он испросил у Господа чадородие его жене. По прошествии некоторо времени они были обрадованы рождением сына, Алексея. Мальчик подрос и оказывал в учении необыкновенные свои дарования: родители им утешались, но радость скоро омрачилась печалью: Шилова заболела ногами; она не могла ходить, страдала от нестерпимой боли; врачи истощили все свое искусство и не принесли ей ни малейшей пользы, так что с лишком два года носили ее на простынях. Однажды она в изнеможении заснула и видит во сне, что к ней пришел преподобный Феодосий Тотемский, обещая ей исцеление. Она рассказала свой сон мужу и некоторым из близких, которые стали ее уговаривать съездить к мощам преподобного, но она, по своему смирению, никак не допускала мысли, чтобы сон ее был не иное что, как мечта. Муж ее неотступно просил ехать, она согласилась и действительно получила у мощей преподобного мгновенное исцеление: в церковь ее вели с трудом, а из церкви она возвратилась одна, никем не поддерживаемая и совершенно здоровая. По смерти своего мужа она дала себе обещание, что как скоро сыну ее минет 25 лет, она непременно вступит в монастырь. Наступил 1834 год; ее сыну, находившемуся в то время адъютантом при великом князе Михаиле Павловиче, исполнилось уже 27 лет, но она все еще не была в монастыре и не знала даже, как объявить сыну о своем намерении, опасаясь, чтобы по любви своей он не стал препятствовать ей в исполнении давнишнего ее намерения.

Вот как она сама рассказывала Горицким старицам о своем удалении из мира:

«Однажды в летнее время, когда сын мой был в лагере, я стояла на молитве и слышу, что внутренний голос опять мне повторяет слова апостола: «Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения» (Кор.2:63). И эти слова слышались мне, и повторяла я их себе несколько дней сряду. Я стала мало-помалу приготовляться к отшествию, приводить дела в порядок и собираться в путь. Июля 13, в день празднества Архангела Гавриила, я всех людей разослала, отправила куда-то и экономку, бедную дворянку, у меня жившую; взяла, что было можно, квартиру заперла и ключ отдала соседям, чтобы передать его экономке, когда она возвратится, помолилась и, сказавши слова Давида: «Скажи ми, Господи, путь, в онь же пойду?» отправилась в путь. Куда мне идти я и сама не знала, так как никогда без провожатого никуда не хаживала. Думаю себе: ежели выйду на Московскую дорогу, то пойду в Московские монастыри, а ежели на Новогородскую, то в Новгородские. Долго я шла, и наконец пришла в царское село, солдатские домики: тут, в палисаднике, я прилегла и, не спавши ночь от утомления крепко уснула. Пробудилась и опять пошла; день был жаркий, солнце сильно пекло, я стала изнемогать. Едет какой-то мужичок в телеге и говорит мне: «Куда это ты, барыня, идешь? Ты, кажись,, устала; присядь-ко, я тебя верст с десяток, пожалуй, подвезу». Я спросила его: «Куда эта дорога ведет?» «Куда ведет? Вестимо, в Новгород». Я села в телегу в первый раз в жизни... «Вишь ты, как солнце-то печет, говорил мужичок... Вот нака-сь мой кафтан, хорошенько загородись им, приляжь, авось заснешь, уж больно ты умаялась...» Хотя тележная тряска с непривычки была ужасна, но усталость превозмогла, и я крепко заснула. Долго ли мы ехали, не знаю. Кричит мужичок и будит меня: «Вставай, барынька, приехали». Я было стала давать ему деньги, но он не принял. На мне была шляпа, но неловко было идти в ней... я старалась променять ее на крестьянский платок, большой шелковый мой платок на какой-нибудь шушун, но шелкового платья никто не хотел взять, опасаясь, быть может, не краденое ли оно. Наконец я добралась до Новгорода и поселилась на квартире у одной солдатки, у которой прожила с неделю. Я ходила по церквам и решилась проситься в какой-нибудь монастырь. Видя необыкновенную странницу в крестьянском одеянии и в шелковом платье, меня не только нигде принять не хотели, даже и в разговор никто со мной не вступал. Я пошла за город – слышала, что в шести верстах есть Сырков монастырь. Подхожу к монастырю, а у ворот стоит казначея. Спрашиваю: «Нельзя ли видеть игумению?» Доложили. Игумения приняла меня ласково и спросила: «Что тебе угодно?» – «Пришла проситься в святую вашу обитель». – «Да ты кто же такая?» – «Беглая солдатка», – сказала я. – «От кого же бежала ты?» – «От мира и от сына». «А кто твой сын?» – «Солдат, служит при великом князе Михаиле Павловиче». Игумения пристально посмотрела на меня. «Теперь, милая, не древние времена», – сказала она. – «Ты мне всю правду говори и покажи бумагу, тогда я представлю по начальству. Сына следует уведомить... а между тем ты здесь поживешь...» Я так обрадовалась, что хотят меня принять, что поклонилась игумении в ноги и подала ей мою бумагу, – дворянское свидетельство, и была принята. Я уведомила сына, построила отдельную себе келию, но никак не могла успокоить себя: меня влекло в Горицкую обитель. Наконец я решилась ехать. Игумению Маврикию я знала более двадцати лет, с Феофанией Готовцовой и с ее сестрой мы еще в миру были друзьями... были еще и другие знакомые мои и родственницы в Горицкой обители. Общежительный устав пришелся мне по духу...»

Вскоре после вступления, Шилову постригли в рясофор, в 1844 году – в мантию с именем Агнии, а в 1847 году – в схиму, с прежним именем Александры.

Она вела строгую подвижническую жизнь, в точности выполняла монашеские правила и монастырский устав, занимала должность письмоводителя, вела книги. Была ко всем очень добра, сколько могла благотворительна, всем и каждому помогала и словом и делом и, проживши двадцать лет в обители, с миром опочила о Господе в 1854 году.