Глава II. Возникновение и первоначальное существование монастырей

Содержание. Участие в основании и устройстве монастырей общества и правительства. Принятие монашества под старость. Монастыри-приюты под старость после военной жизни. 1) Монастыри донских казаков. Чернеев Николаевский монастырь. Боршов монастырь. Его оборонительное значение. Его земельные владения. Тяжбы и столкновения с соседями. Воронежский Покровский монастырь. Покровительство донских казаков. Земельные владения. Внутренняя жизнь. Вражда партий. Устьмедведицкий Межигорский монастырь. – 2) Монастыри полковых казаков. Лебедянский монастырь. Предания о его возникновении. Связь его с историей дома Романовых. Исторические данные о начале и быте монастыря. Троицкий Елецкий монастырь. Тешевский Задонский монастырь. Связь его со Сретенским Московским и с памятью о нашествии Тамерлана. Даншина пустынь и Карачунский монастырь, – их неустойчивое существование при набегах разных «воинских людей». Семилуцкая пустынь – значение ее в качестве инвалидного дома. Толшевский монастырь – особенности его положения на незащищенной стороне р. Воронежа. Быт монастыря. Воронежские монастыри – Успенский и Алексеевский. Их основание, земельные владения и внутренний строй. Лысогорская пустынь. Коротоякский Казанский женский монастырь. – 3) Монастыри черкасские. Пятницкий Острогожский женский монастырь. Дивногорский монастырь. Его основание. Особенности положения. Опасности от внешних врагов и средства защиты. Пещерокопательство. Владения и столкновения из-за них с соседями. Шатрище и устроенная в нем пустынь. Общая характеристика монастырской жизни. Управление. Состав братии. Имущества монастырей. Связь с миром. Экономические связи. Церковная зависимость. Значение воевод и приказных. Черты внутреннего строя в жизни монастырей. Труд монахов. Пещерокопательство. Значение донских монастырей для края. Количество монастырей и монахов, как показатель тяготения населения к монашеству. Колонизационное значение монастырей.

Обычно монастырь должен возникать, как завершение монашеского подвига: монастырь есть организованное монашество. Так было в начале монашества на востоке. Так было и в России в XI веке⁸. Так же возродилось русское монашество в XIV веке. Так ли возникали монастыри на Дону в XVII веке? Быть может, так возникли некоторые, сравнительно немногие монастыри, напр., Елецкий на Каменной Горе, Лебедянский – Красногорский, Пятницкий – Острогожский. Здесь дело обстояло почти так, как рисует возникновение русских монастырей в XI веке проф. Е. Е. Голубинский, т. е. сначала являлось общество монахинь-черничек. Эти монахини по призванию, но без пострижения, жили в миру, посещали приходские церкви. Когда определялась значительная группа таких лиц, тогда являлась нужда организовать из них монастырское общежитие. Но далее и здесь аналогия кончается: организация монашеского общества являлась не делом выдающейся подвижницы, а делом правительства, горожан (в Лебедяни) или епископа (в Ельце). С большою вероятностью можно предполагать, что таким же образом возникли женские монастыри в Усмани и Коротояке. В русском народе в XVII в. монашество было не новшеством, а традиционным явлением. Поэтому каждый город и уезд выделяли из себя известный процент чернецов и черниц, сначала питавшихся своим трудом и Христовым именем, а потом, под покровительством населения, получавших земли и угодья для своего пропитания. В этом Донская Украина, населенная русскими людьми, не представляла чего-нибудь особенного, а разделяла воззрения и обычаи центральной России.

Но в возникновении других монастырей замечаются черты местного быта, влияние украинского местоположения и зависимость от разнохарактерных элементов населений.

Монашеский подвиг бывает делом всей жизни, когда он охватывает своей высотою и уводит из суетного мира на служение «единому на потребу». Но в русском народе столь же часто монашество являлось делом конца жизни, а не всей жизни. Отмаливать грехи перед смертью – этот мотив был всегда силен среди русских людей. Невысокий сам по себе, этот мотив однако получал почтенный смысл по сложившимся для русского народа историческим условиям. Монашество принималось под конец жизни за невозможностью принять его раньше, и не только для отмаливания личных грехов, а и для успокоения от трудов бранной жизни. Так принимали схиму еще русские князья и бояре. Этот же мотив был господствующим в истории возникновения большинства придонских монастырей. Прямые указания на этот мотив находим в истории возникновения монастырей – Боршева, Семилуцкого, Покровского Воронежского, Даншинского, Донецкого Предтечиева, Мигулинского, Усть-Медведицкого, Кременского, Шатрищевского. Этот мотив определенно указывается даже в сухих официальных бумагах-челобитьях и межевых записях. Монастырь рисуется здесь именно как место успокоения и как приют под старость. Типичное выражение этого взгляда читаем, напр., в следующей челобитной полкового казака Т. Новикова. Новиков рассказывает, что в 1652 г. он был послан из Воронежа в отъезд. В 50 верстах от Воронежа его схватили татары и взяли в плен. Один год он прожил в плену у крымских татар, потом был продан на каторги в Турцию, где пробыл 16 лет, после чего бежал на родину. Здесь у него оставалось три сына – полковых казака. Но двое были убиты в боях, а третий служит полковую службу. «И при старости, – продолжает Новиков, – меня призреть стало некому и скитаюсь меж дворы и кормлюсь Христовым именем. А обещание у меня есть, чтобы мне в Боршевом монастыре постричься у Троицы Живоначальной. Сказавши, что для выполнения этого обещания у него нет вклада, Новиков просит «пожаловать его за его службишку и за старость и за нужное полонное терпение и за кровь и за смерть двух сыновей – постричь в Боршовом монастыре безвкладно, чтобы ему старому бесприютному скитаючись меж дворы не умереть⁹».

Но обе эти группы монастырей были однородны в том отношении, что вполне зависели от местного населения. А это имело большое влияние на их строй. Та рознь населения, которая отмечена выше (гл. ), неминуемо должна была сказаться на монастырях. Донские монастыри испытали на себе своеобразное право патроната со стороны своих устроителей и покровителей, и история монастырей отразила на себе своеобразные черты истории и быта каждого элемента населения. Пользуясь покровительством одной группы населения, они часто подвергались немилости и притеснениям других, что вело к острым столкновениям и без того враждующего населения.

В виду этой неразрывной связи быта монастырей с жизнью населения, мы и изложим историю их возникновения и быта в трех группах: 1) монастыри донских казаков; 2) монастыри полковых казаков; 3) монастыри черкасские.

1. Монастыри донского казачества возникли из желания казаков иметь место успокоения от тревог бранной жизни и приют под старость. Посещение знаменитых центральных и северных монастырей России, особенно Соловецкого, было распространенным обычаем среди донских казаков¹⁰. Не имея ни одного монастыря на нижнем течении Дона, казаки не думали об основании его там до V века условия жизни, полной тревог и опасностей, совсем непригодны были для мирной жизни. «Некоторое подобие монастыря донские казаки имели подле Черкасска, – это так называемый Монастырский Городок, основанный около 1593 года. Здесь при богато устроенной часовне, жили, подобно монастырским отшельникам, увечные, престарелые и бездомные донские воины, проводя последние годы свои в повседневных молитвах. Здесь впоследствии поселились больные и израненные из числа тех славных донских воинов, которые, взяв Азов в 1637 году, владели им в продолжение четырех лет и выдержали затем достопамятное «Азовское сиденье». Но в зиму 1643 г. пришедшие из оставленного Азова турки ночью ворвались в Монастырский Городок и истребили всех жителей¹¹. В часовне Монастырского Городка, по преданию Старочеркасска, ежедневно отправлялось богослужение иеромонахами Киевского Межигорского монастыря, которые присылались сюда по просьбе донских казаков¹². Кроме того, донцы постригались в монастырях г. Воронежа, в Св. Горах. В конце же XVI и начале XVII века казаки основали свой монастырь, но не на Дону, а в более безопасном месте, неподалеку от г. Шацка (нын. Тамбовской губ.). Это Чернеев Николаевский монастырь, основанный в 1593 году черным попом Матвеем, по преданию – донским казаком. Казаки ходатайствовали пред правительством о наделении этого монастыря землями и угодьями и сами жертвовали на его содержание. Так, они пожертвовали монастырю, на помин души, «на реке на Вороне бортной ухожей и рыбную ловлю, да один приток реки Хопра¹³. Но удаленность монастыря от нижнего Дона, конечно, была очень чувствительна. Поэтому казачество в 1613 году устроило новый монастырь на Дону. Это –Боршов или Борщов монастырь во имя Св. Троицы, находившийся в 40 верстах на юг от Воронежа. Южнее его в момент его возникновения не было ни городов, ни острожков вплоть до донских городков на южном течении Дона, тогда тоже немногочисленных. Боршов монастырь строился именно для атаманов и казаков, «которые из них постригаются и которые из них же раненые и увечные в том монастыре будут¹⁴».

Положение этого монастыря на правом берегу Дона, говоря относительно, было безопасно для казаков, стоявших лицом к лицу против татар, он мог казаться тихим пристанищем. В это время и оседлое население строит свои поселки по правому берегу Дона, почти не заходя на левый, и в своем расселении доходит как раз до Боршова монастыря, почему самый южный стан Воронежского уезда назывался Боршевским. Но спокойствие здесь было лишь относительное. Татарские набеги за все XVII ст. были очень часты и опустошительны. Поэтому необходимо было оградить монастырь от «воинских людей». Для этого мало было монастырской ограды – нужна была крепость, а для крепости нужны были охранители. Впоследствии, в царствование Алексея Михайловича, по Дону были устроены правительством, кроме городов и острожков, сторожи, т. е. мелкие сторожевые пункты. Но при возникновении Боршова монастыря этих пунктов еще не было. Поэтому казаки сделали из монастыря настоящую крепость. Монастырь был огорожен стоячим дубовым острогом. На воротах его была устроена башня с бойницами, в которых помещались пищали; а над башней возвышалась колокольня. Кроме того, на стенах было устроено три бойницы. У ворот монастырских стояли две пушки. За монастырем была расположена монастырская слобода, окруженная двойными дубовыми надолбами на две с половиной тысячи сажен в окружности. Самый монастырь от слободки отделялся поляной; вдоль и поперек поляны стояли в три ряда надолбы; а по переулкам слободки были устроены «опускные» надолбы. Дорога в монастырь шла через речку, на которой был устроен мост с воротами. На конце моста стояла сторожевая изба с башней. У ворот и избы стояли стражи с ружьями. Наконец, на монастырских полях тоже были устроены надолбы на три версты. На каждом угле, по линии надолбов, было устроено по одному караульному острожку. В летнее время, когда происходили полевые работы, на этих острожках стояла наемная стража с ружьями. Для охраны монастыря при нем проживали наемные сторожа – всего десять дворов. Но главную охрану, конечно, составляли донские казаки, имевшие влияние и на управление монастырем. Всего было 21 двор донских казаков¹⁵.

Устроивши монастырь, донские казаки позаботились о его обеспечении. В момент возникновения монастыря местность, занятая им, представляла «дикое поле», и потому можно было воспользоваться им по усмотрению. Монастырь и занял правый берег Дона, между впадающими в него речками Пороем и Голышевками – на 8 верст расстояния¹⁶. Здесь было пашни 300 четвертей в поле, всего 900 чт., т. е. 450 десятин; сена на 500 копен, т е. сенокосной земли 50 десятин, лесу в длину на 3, в ширину на 2 версты, т е. площадь в 6 кв. верст. Впоследствии, в 1683 г. было еще примерено 526 четвертей в поле, пахотной земли, т. е. 1578 четв. или 789 десятин, и сена на 400 копен, т. е. 40 десятин. Таким образом земли, занятой полем, лугами и лесом, под монастырем было около двух тысяч десятин. – Помимо этой земли, еще задолго до основания Коротояка, в 1623 году, донские казаки возбуждают ходатайство о пожаловании монастырю «за их раны и кровь» вотчины «Богатый Затон» со всеми угодьями. В эту вотчину входили – Банный Затон, Осиновый ерек, Осиновое озерко, озеро Копанище с Копанищенским истоком, озера – Кривое, Белое, Круглое и озеро Богатый Затон. Эти озера с потеклями лежали по Ногайской стороне Дона. По Крымской стороне угодья Богатого Затона шли от устья реки Тихой Сосны до речки Лиски, включая озера: два Никольских, Беленький Затонец, Никольскую Таловую, Кочковатую, Подгоренский завод и исток, два затонца отхожих в Икорском Юрту, затоны Волчий и Щучий. В средине этих угодий протекала река Дон. Монастырь пользовался здесь рыбными ловлями, сенными покосами и лесами¹⁷. Московское правительство без затруднения согласилось отдать эти земли и угодья монастырю, во внимание к службе донских казаков. Но это было в царствование Михаила Феодоровича, когда правильная государственная колонизация в этом районе еще не начиналась. Положение дела должно было измениться в царствование Алексея Михайловича, с устройством в этом районе городов и острожков. В 1647 г. основан г. Коротояк. В 1648 г. построен на татарском перелазе г. Урыв. Около этих городов возникает сеть сел: Голдаевка, Сторожевое (1652 г.), Новая Голышевка, Аношкино, Мастюгино, Оськино. При этом часть Голышевцев заняла себе земли на Ногайской стороне. Но это было неудобно в виду постоянной опасности татарских набегов. Поэтому голышевцы перешли на правую сторону Дона и здесь захватили часть монастырской земли, считая ее диким полем. Это вызвало протест со стороны Боршевского игумена Дионисия. Вызванный для следствия межевщик Яков Свистунов в 1655 г. признал жалобу монастыря справедливой, произвел размежевание и разломал дворы голышевцев, принуждая их выселиться с неправильно захваченной земли. Но голышевцы жаловались на монастырь в Белогород. В 1658 г. было произведено новое межевание (Михаилом Вырубовым), на основании которого боярин Семен Заборовский решил спор в пользу голышевцев. – Почти одновременно с этим тяжба возникла у монастыря с костенскими драгунами села Сторожевой Поляны: на захват последними монастырской земли (Старого Боярака) жаловался в 1664 году Боршевский игумен Филарет¹⁸. Обе стороны считали себя правыми и потому не хотели согласиться с решением межевщиков и воевод. Это делало тяжбу нескончаемой, обостряя отношения тяжущихся сторон до кровопролитных схваток. Выше сказано, что в 1655 году межевщик Яков Свистунов ломал дворы Голышевцев, сгоняя их с монастырской земли. В том же году Боршевский игумен Иоосиф произвел нападение на с. Сторожевую Поляну, разломал и пожег 26 домов, выгнал драгунских жен и детей и «животы» пограбил. Потерпевшие подробно исчислили свои убытки – всего на 648 рублей¹⁹. Но и служилые люди не оставались в дому. В конце 70-х годов Голышевцы, насильственно завладевши монастырскими владениями, напали на игумена Алексея и избили его так, что он от этих побоев и умер²⁰. Для окончания тяжбы в 1683 г. был послан на спорную землю межевщик Иван Талызин. На основании произведенного им следствия, монастырь был утвержден в своих прежних владениях; а Голышевцы, которым не хватало земли в Голышевских полях, были переведены в с.с. Сторожевое, Мастюгино и Подоскино²¹.

Ведя борьбу с соседними полковыми казаками, монастырь в тоже время должен был защищать свою вотчину Богатый Затон от Острогожских черкас. Монастырь оказался как бы в тисках после основания Коротояка и Острогожска. Богатый Затон был приманкой и для Коротоячан, и для Острогожчан. Острогожский полковник Иван Сас завладел частью Б.-Затона и на речке Лиске поселил черкасскую деревню. Межевщик Иван Талызин признал этот захват несправедливым. Впрочем, деревня еще ранее этого межевания сгорела.

Во всех этих тяжебных делах, оканчивавшихся в пользу монастыря, заметна сильная рука донских атаманов и казаков, челобитья которых внимательно выслушиваются и удовлетворяются, несмотря на основательность жалоб их соперников. Как далеко шло покровительство властей донским казакам, об этом говорит судьба их ходатайства об устройстве в Воронеже монастырского подворья. В своем челобитье донские казаки утверждают, что место для подворья Боршова монастыря было отведено еще по межеванью Романа Киреевского 137 (1629) года. Но справки в Поместном Приказе не подтвердили этого показания. Несмотря, однако, на незаконность ходатайства, противоречие его Соборному Уложению, несмотря на то, что просимая усадьба в Ямской слободе была уже занята, царский указ отдал ее монастырю «за службы» донских казаков (1684 г.)²².

Однако привольному и привилегированному житью Боршева монастыря приходил конец. Окруженный новым населением, он энергично отстаивал свои права. Но во второй половине XVII века правительственная колонизация на среднем Дону заставила донских казаков волей-неволей отодвинуть район своего влияния на юг. Боршевские владения вошли в черту правительственной регламентации, и недалек был момент, когда Московская власть вмешается в жизнь монастыря и положит конец покровительству донских казаков. Момент этот наступил с открытием Воронежской епархии.

В скором времени после Боршова возник Воронежский Покровский женский монастырь (1623). Устройство монастыря в Воронеже, даже в городском остроге (крепости) – на склоне надречной горы – говорит о том, что он давал приют любительницам иноческого уединения из Воронежских обывательниц. И в судьбе монастыря принимали участие Воронежские дворяне, стрельцы и всяких чинов городские люди²³. Но особенное значение для монастыря приобрело донское казачество. В этот монастырь, как значится в одной челобитной донских казаков, «въезжали их матери и сродницы²⁴». Поэтому между монастырем и донскими казаками устанавливаются отношения покровителей и покровительствуемых. Ясно, что для женского населения казачества этот монастырь был тем же, чем Боршов монастырь для мужского. На нижнем Дону в XVII в. не было женского монастыря по тому же, почему не было и мужского, – вследствие постоянных тревог бранной жизни. Между тем среди казацких женщин были любительницы иноческого житья. Были также матери и сродницы, оставшиеся после смерти своих сыновей, мужей и братьев – кормильцев без крова и пищи. Для последних Покровский монастырь был своего рода богадельней. Вот почему донские казаки оказывали ему особое покровительство. Вскоре после возникновения монастыря и устройства в нем Покровской церкви, в 1627 г. ему была пожалована весьма доходная вотчина на р. Дону – речка Форосань, впадающая в Дон с нагайской стороны²⁵. Она простиралась на сорок верст – по всему течению р. Форосани, включая пашни, покосы, озера и леса. По показанию монахинь, вотчина эта «всякими угодьями изобильна²⁶», и лучше ее на Дону нет²⁷. Вотчина эта лежала рядом с владеньями Боршова монастыря. Такое близкое соседство наводит на предположение, что и ее облюбовали донские казаки, избравшие вотчину для Боршова монастыря.

На этой вотчине, при впадении р. Форасани в Дон, возникла монастырская деревня Избыльная (ныне село Старая Хворостань). В 1657 году в ней было 37 дворов крестьянских и бобыльских²⁸, в 1658–25 дворов²⁹. Кроме того, на посаде при самом монастыре до 1657 г. монастырю принадлежала слободка из 9 дворов; но в 1657 г. она отошла от монастыря «в посад»³⁰.

С построением Коротояка и для Покровского монастыря начались те же стеснения, что и для Боршова. Новые поселенцы не признавали прав монастыря на Форасанскую вотчину. В 1651 году им назначены были, между прочим, поместья в Сторожевой Поляне. Между тем монастырь эту землю считал своею. В 1663 г. коротоячанам даны были поместья на ногайской стороне, и опять они заняли часть монастырской земли. Даже на крестьянской усадьбе деревни Избыльной коротоячане построили свои дворы. Около того же времени село Избыльное было «разорено и выжжено без остатка в приход Крымского хана»³¹. «Монастырские крестьяне и бобыли все разбежались в украинские города, а иные сошли на Дон»³². Этим запустением, быть может, и объясняется легкий захват коротоячанами монастырской земли. В 1673 году коротоячане получили приказ выселиться оттуда, но не потому, что они незаконно захватили земли и усадьбы, а потому, что их поселение на незащищенной ногайской стороне было признано опасным, почему они и были переселены «в черту» – на русско-крымскую сторону Дона. Но и здесь они заняли земли, которые Покровский монастырь считал своими. А через десять лет, когда выселяли коротоячан с вотчины Боршова монастыря, часть их, переселенная в с. Мастюгино, не захотела поселиться на отведенной земле, не найдя там воды и лесу, а просилась поселиться за Доном, на что получила разрешение уже в 1699 году. И опять они захватили часть монастырской вотчины. Неоднократные жалобы монастыря на эти захваты вызывали следствия и новые межевания (Ивана Ивашкина и Федора Богданова)³³; но тяжбы не прекращали, а приводили к насилиям и побоищам. Здесь повторялось тоже, что и с Боршовым монастырем. Очевидно, и здесь местное служилое население не считало монастырь своим. Даже соседний Лысогорский монастырь посягал на вотчину Покровского монастыря³⁴. Лысогорский монастырь, по-видимому, созданный выходцами из местных полковых казаков, стоял заодно с коротоячанами против Покровского монастыря. Естественно, что Покровский монастырь искал себе защиты у своих покровителей – донских казаков. Последние просили царя Алексея Михайловича, во избежание тяжб, взять Форасань «на себя»³⁵, а монастырю дать «иную вотчину по той же реке Дону, которая от украинских городов удалела»³⁶. Т. е. казаки просили монастырю свободной земли, лежащей поближе к ним. Хотя эта просьба не была удовлетворена, но монастырь продолжал надеяться на помощь казаков, «для того что великие государи их жалуют и по их войсковому челобитью спорные земли Боршова и Чернеева монастыря разведены». Сами казаки, во время путешествий в Москву, останавливаясь в Воронеже, поощряли такое к ним обращение и даже диктовали текст челобитных для отсылки их чрез Войсковой Круг к государям. Во время этих же остановок монастырь получал от казаков пожертвования и, кроме того, нарочито отправлял к казакам на лодках сборщиц подаяния³⁷.

Но если Боршов монастырь долгое время мог оставаться вотчиной донских казаков, то этого не могло быть с Покровским монастырем. Устройство монастыря в Воронеже делало его приютом не для одних казацких жен и матерей, а и для Воронежских обывательниц. Сами игуменьи искали себе покровительства у Воронежцев, состоя с ними в близком родстве. Такая кровная связь иногда ставила монастырь в очень тяжелое положение: воронежцы вмешивались во внутреннюю жизнь монастыря и чинили обиды тем монахиням, которые враждовали с их родственницами. Иногда дело доходило до побоев и разгрома монастыря.

В половине XVII в. в монастыре образовались две враждебных партии. Во главе одной стояла игуменья Агафья со своим зятем Родионом; во главе другой – старица Ульянея со своим племянником Григорием Прибытковым. Повод распри неизвестен. Но в 1664 г. вражда так обострилась, что Ульянея и большинство других стариц вынуждены были проживать вне монастыря. Недовольные жаловались, что игуменья грабит монахинь, ломает их кельи, опустошает их вотчину³⁸. Дело дошло до того, что все до единой монахини ушли из монастыря. Ушел и священник, долгое время служивший при монастыре. Разбежались и монастырские крестьяне³⁹. На беду незадолго перед тем сгорела монастырская церковь, и монастырь окончательно оскудел. Воронежцы вместе с недовольными монахинями просили Рязанского митрополита Илариона уволить игуменью Агафью и разрешить избрание новой игуменьи. Разрешение последовало, и сестры избрали себе старицу Ульянею Прибыткову (1669 г.)⁴⁰, т. е. ту, которая стояла во главе недовольных. Между тем игуменья Агафья не считала себя виновной; напротив, жаловалась в Москву на Ульянею, Григория Прибыткова и всех недовольных ею монахинь. Обвиняя последних в безчинной жизни, она особенно сетовала на обиды Гр. Прибыткова, говоря, что он разломал и свез из монастыря келью своей тетки, приводил на монастырскую площадку цыган и устроил с ними конский торг. Он бранил стариц; не ограничившись этим, он разломал окно и влез в келью старицы Каптелины, грозя убить ее⁴¹. Этому челобитью не дали веры, и Ульянея осталась игуменьей. Но долго после того монастырь не мог оправиться. При одновременном разорении вотчины (см. выше) и монастыря, чрезвычайно трудно было устроить вновь церковь. К тому же у монастыря скоро не стало священника, и только в 1672 г. разрешено служить при монастыре (но без литургии) запрещенному попу Николаевской церкви Тимофею Савельеву⁴². Но прежний священник Симеон продолжал числиться при монастыре. Повидимому, он не сочувствовал новой игуменье: при вступлении ее в должность Симеон не хотел передавать ей церковную ризницу; а потом относился к ней непочтительно, бранил и даже бил ее и старицу Каптелину за то, «будто она свадьбы венчает (?) без грамоток». Со своей стороны игуменья обвиняла его в нетрезвости и говорила, что церковь Божия стоит «без пения»⁴³.

Тяжелое положение монастыря увеличивалось от повинностей. Монастырь должен был платить по полтиннику с крестьянского двора на жалованье ратным людям⁴⁴; по 8 денег с двора полоняночных денег⁴⁵ и давать прокормление присылаемым отставным стрельцам⁴⁶. При опустении вотчины и разорении монастыря, нельзя было надеяться на оброк. Поэтому сестры неоднократно возбуждали ходатайство о сложении с них этих повинностей, и иногда просьбы их удовлетворялись⁴⁷.

А между тем, при нормальном течении жизни, монастырь мог бы благоденствовать. Монастырь брал с 46 крестьянских дворов деревни Избыльной по два рубля в год оброку с каждого двора. С одного звена р. Дона и озера Белого брал «доброй» рыбы возов по 50–70 и больше. С других озер – Большого Дениса, Истобного, Подпольного, Говенного и Тубки – крестьяне привозили в монастырь осенью рыбу соленую и зимою – поливную. С деревни монастырь собирал к праздникам Рождества Христова, Светлого Христова Воскресения и Петрова дня – сыр, сметану, яйца и коноплю. В Избыльной Поляне на монастырь засевался хлеб – по 1, 1½ и 2 чети на сестру и по 15–20 четей священнику с причетниками. Два верхних Форосанских юрта – Дубовый и Лучку Вязовую, а также речку Форосань монастырь отдавал на оброк рублей по 7–10 в год. «А река Форосань от устья и до верховьев в степь будет верст на 50, а по ней многие пляса, волочат рыбу неводами и запоры запирают, и звериные ловли». Но, по-видимому, монастырь неточно определил свои доходы: в том же документе, жалуясь на голышевцев, захвативших монастырские рыбные ловли, старица Ульянея говорит, что в одну зиму новоголышевцы разделили рыбы по 4 воза, а в селе у них будет больше 50 дворов. Далее читаем заключение к этой характеристике доходности вотчины: «а по Дону по реке с верхов и до казачьих городков такой погожи со всякими угодьями, озер хороших, больших и рыбных и лесов с пчелиными уметники... и сенными покосы и звериными ловли и всякими угодьями изобильно нигде нет»⁴⁸.

Итак, во второй половине ХVII века условия донской колонизации сложились так, что стеснили влияние донского казачества на монастыри, возникшие в начале столетия при его ближайшем участии. Верхнее и среднее течение Дона «до казачьих городков» заселилось московскими служилыми людьми, не благоволившими к казацким монастырям, – это – с одной стороны. С другой стороны – район казачьих городков, особенно северная часть его, уже не представлял такого «поля», каким был в начале XVII века. Казацкие станицы и городки могли служить защитой и для мирного населения, а потому не было нужды выносить монастыри к северу, в местности, близкие к центру России. Явилась возможность строить монастыри среди казацкого населения. В половине XVII века и возникает первый такой монастырь– Усть-Медведицкий. Место под монастырь было отведено в 1652 году жителями Усть-Медведицкой станицы⁴⁹... Монастырь строил «бывшего (?) монастыря Чернеева священной игумен Исай, груб и недостойный, а строил своим посилием и руками, а братия были: старец Иосиф, старец Корнилий да старец Кирилла»⁵⁰. Таким образом новый монастырь получил своего первого настоятеля от старинного казацкого монастыря, – факт, подтверждающий связь монастырей, возникших при участии казаков. Под монастырь было отведено место против станицы – на правом берегу Дона, на полторы версты ниже главного рукава Медведицы. Это была площадь над Доном, с обеих сторон ограниченная горами, отчего монастырь получил название Межигорской пустыни. На строение монастыря было испрошено разрешение у войскового Круга и благословение патриарха Никона. Начало монастырю было положено в 1665 году, а окончание постройки, точнее – окончание постройки храма, падает на 1670 г.. Хотя монастырь был устроен по обещанию одной станицы, но уже с первых лет своего существования он ведался с Войсковым Кругом и пользовался вниманием войскового атамана Фрола Минаева, который, по преданию, и постригся здесь с именем Филарета⁵¹.

О первоначальной жизни монастыря сведений не сохранилось. Осталось только предание о нападении на монастырь разинцев с их атаманом Стенькою или с кем-нибудь из его подручников. Об этом событии местный историк повествует так. «Приближались к Островской станице. Пожарное зарево стояло на небе, и в темноте ночной указывало путь, по которому шли разбойники. Но пощажена была станица: здесь расположился на ночлег сам предводитель разбойников. В виду его, по ту сторону Дона, блестели золотые главы Межигорской пустыни. Новые, недавно отстроенные здания монастырские, освещаемые заревом пожара среди ночной тьмы, представляли обманутому взору Разина вид богатого монастыря, и веселили его алчную душу приманкой богатой поживы. Он отдал приказ разграбить пустынь. Хищники бросились к добыче; но сильное волнение реки остановило их на половине пути к монастырю, и сколько они ни употребляли усилий, чтобы переправиться через Дон, а принуждены были возвратиться ни с чем. Однако, неудача не могла заставить Разина отказаться от своего намерения; напротив, он решился во что бы то ни стало овладеть монастырскими сокровищами, и не позже, как на другой день. Действительно, восходящее солнце осветило Разина пред св. воротами обители. Хотя Межигорская пустынь, по преданию, была окопана рвом и обнесена валом для защиты ее от набегов разбойничьих шаек, которые в XVII в. нередко производили здесь разбои; но что значила эта защита против разъяренных, жаждущих крови и поживы разбойников? Поэтому, предав себя на волю Божию, иноки собрались в церковь и безмолвно ожидали появления страшного гостя. И он явился перед ними, но явился – мирным богомольцем. Что же было причиною внезапного изменения в Разине? Боязнь за собственную жизнь, страх суда Божьего, угрожавшего ему в ночном видении лишением зрения за дерзкое покушение на обитель; чувство собственного бессилия пред могуществом Божьим, чувство сильное, потрясающее нередко души самых бесстрашных злодеев. Ласково обошелся Разин с монахами и набожно сложил у алтаря принесенные с собою дары – серебро и два фунта жемчуга на украшение храма. Потом удалился к бунтующим в бездействии толпам своим и, увлекаемый своей несчастной судьбой, повел их туда, где ожидал его праведный суд царский и позорный топор палача»⁵².

2. Монастыри северного Дона возникли при участии и под покровительством местного служилого населения. Мы изложим сведения об их возникновении и первоначальном быте, начиная с самых северных и переходя к югу.

Самый северный Донской монастырь – Троицкий-Лебедянский. Монастырское предание относит основание его к глубокой древности, связывая его начало с именами князя Юрия Святославовича Смоленского и атамана Тяпки. В княжение Иоанна Калиты был послан из Москвы боярин Тяпкин (или Тяпка) с данью в Орду к хану Узбеку. Соблазнившись деньгами, Тяпка присвоил их себе и, скрываясь от московских властей, избрал для своего обитания Романовские леса на берегу р. Дона. Здесь он собрал шайку вольницы и промышлял набегами. Однажды он захватил вовремя набега священника, который и поселился в городке Тяпки, отправляя в часовне молебные службы. Тяготясь шумною жизнью вольницы, священник просил отпустить его на гору, в лес, для уединенной жизни. После одного набега, удачу которого Тяпка объяснил Божией помощью, просьба священника была удовлетворена, и он в версте от городка, на поляне Романовского леса, поселился в двухэтажном каменном здании: низ был жилищем его, а верх – храмом во имя пр. Илии. Сам Тяпка, под конец жизни, удалился сюда и принял монашество; его примеру последовали и некоторые его сподвижники. После Куликовской битвы монастырь был разорен татарами. Под опустошенною Ильинской церковью поселился после того другой любитель пустынного уединения – священник или игумен Петр, к которому прибыл, неизвестный преданию по имени, удельный князь, лишенный княжества, жены и детей, – как думает местный историк, – Юрий Смоленский. Последний обстроил монастырь и здесь же скончался 14 сент. 1407 года. На этот раз монастырь существовал до 1542 г., когда монастырь снова был разграблен татарами. Монахи заперлись в ограде, не хотели сдаться и мужественно защищались. Татары осадили монастырь и сделали первый приступ, но неудачно, потому что монахи искусно защищались: они вскипятили воду, подпустили в нее муки и этою клейкой жидкостью обливали взбиравшихся на монастырскую стену татар. Тогда татары переменили тактику: из дуба они соорудили стенобитную машину и пробили ею ограду, после чего ворвались в монастырь. Монахи были перевешаны на деревьях, имущество все разграблено, келии и ограда сожжены. Уцелели только стены церкви пр. Илии. С тех пор монастырь запустел на много лет⁵³.

Таковы предания. Частности в них легко могут опровергнуться, а самые крупные факты, вроде основания монастыря атаманом Тяпкой и устройства его Юрием Смоленским, стоят вне критики. Для научной истории можно извлечь из этих преданий только самое общее положение, без имен и точных хронологических дат – что монастырь существовал еще до ХVII в., но потом разрушен, а в XVII веке устроен вновь.

Точные хронологические даты не говорят о начале монастыря в XIV–XVI вв. Эти даты определенно говорят, что монастырь возник в начале XVII века. Один документ говорит, что монастырь устроен до 131, т. е. до 1623 года – при строителях Савелии и Захарии⁵⁴. А эти строители жили в монастыре еще в 136, т. е. в 1628 году⁵⁵, – ясно, что древность монастыря не восходит глубже начала XVII века. Монастырское предание утверждает, что в начале XVII века здесь подвизался опальный боярин Федор Никитич Романов, укрывшийся от преследований Годунова; здесь он и принял иночество с именем Филарета⁵⁶. Но так как, достоверно известно, что Федор Романов постригся не по собственной воле, а по приказу Годунова⁵⁷, то это предание следует отвергнуть. Однако, какая-то связь между Лебедянским монастырем и домом Романовых была: при устроении монастыря ему были пожертвованы богослужебные книги и два зазвонных колокола царем Михаилом Феодоровичем и его матерью – инокиней Марфой⁵⁸. Быть может, это объясняется соседством монастыря с вотчиною Романовых. Монастырский историк пытается доказать близость Филарета Никитича к монастырю тем, что монастырь в его патриаршество стал приписным к патриаршему дому; но это объяснение совершенно неудачно: монастырь был приписан к патриаршему дому гораздо позже, в патриаршество Иоакима.

Основателями монастыря были строители Савелий (= Савватий), Захария и черный священник Иосиф. Вокруг них собралось небольшое братство. Частью своим иждивением, частью мирскою помощью они устроили в двух верстах от г. Лебедяни, в Романовском лесу, деревянную церковь во имя св. Троицы с приделом во имя пр. Илии и с трапезою. Рядом с церковью выстроили колокольню. Церковной утвари и богослужебных книг в монастыре оказалось достаточное количество. Около церкви монастырь занял площадь в 40×25 сажен. Здесь стояли пять келий, житейка и отведено место под монастырское кладбище. Монастырь был обнесен стоячим тыном. Братия состояла из 5 монахов, двух бельцов, двух дьячков и пономаря.

На первых порах монахи питались Христовым именем. У монастыря не было земли; только в Лебедяни город отвел монастырю две усадьбы (15×10 и 6×5 сажен). И несмотря на такую необеспеченность, обитателей в монастыре было достаточно. Здесь проживали и мирские люди в ожидании пострижения, бывшие для монастыря даровыми работниками. Но местные власти, воеводы и приказные, стали брать этих «вкладчиков и монастырских бобылей» на свои работы. Следствием этого было то, что бобыли стали расходиться из монастыря. Братия жаловались на воевод государю, на что последовал указ воеводам не утеснять монастырь⁵⁹.

В 1628 году монастырю была дана земля по соседству с ним – по 60 четей в поле, т. е. 180 четей или 90 десятин, на 500 копен сенокосу, т. е. 50 десятин, и 10 десятин лесу. В 1650 году монастырь владел уже 350 десятинами земли и прежним количеством сенокосу⁶⁰. В тоже время монастырю были даны на оброк в Воронежском уезде речки Девица (где монастырь построил мельницу) и Еманча. Но здесь монастырь столкнулся с местными полковыми казаками, не признавшими его прав на названные речки⁶¹. Поэтому монастырь в 1662 году просил взять у него мельницу и речки на великого государя и заменить их денежным жалованьем. 17 мая 170 года, т е. 1662. Эта просьба была уважена, и монастырю на пропитание было указано выдавать по 200 рублей (?!) из таможенных доходов на Туле⁶².

Определенная дата о Троицком Елецком монастыре относится к 1619 году⁶³, когда монастырю отведена была усадьба в г. Ельце. Отсюда ясно, что монастырь возник в начале XVII в. В 1630 году монастырю были даны земли – Старое Селище под Сусловым лесом, пустошь на р. Мечи под Рыскиным лесом, пустошь на р. Ельце – Созыкина поляна, Лепекина и Яблонова поляны. Всего монастырю было дано по 270 четей в трех полях, т. е. 405 десятин⁶⁴. Во главе монастыря стояли игумены Авраамий (под 1630 г.), Моисей (под 1646 г.), Павел (под 1658 г.) и старец Герасим (под 1670 г.). При игумене Моисее монастырь выстроил скит на Каменной горе во имя иконы Знамения Пресв. Богородицы Курской, в котором проживало по 2–3 монаха.

Монастырь стоял за городом Ельцом на посаде в Троицкой слободе, на р. Сосне. В 1692 году в нем были две деревянных церкви – во имя св. Троицы (величиною 19×6⅔ сажен) и во имя свв. ап. Петра и Павла (7×4 саж.). На монастырской усадьбе стояло 10 келий. Вся усадьба, огороженная забором, занимала площадь в 44×23 саж. Под монастырем стояла монастырская слободка из 12 дворов⁶⁵.

На юго-восток от Елецкого монастыря, на Дону вначале XVII в. возник Тешевский монастырь, получивший название от речки Тешевки, впадающей в Дон. Основателями монастыря были старцы Кирилл и Герасим⁶⁶, по преданию, прибывшие сюда из Московского Сретенского монастыря. Последний был основан в память встречи чудотворной Владимирской иконы Божией Матери после нашествия на Русь Тамерлана (1392 г.). Пришельцы устроили на р. Тешевке при впадении ее в Дон пустынь в память того же чудесного события, избавившего Русь от нового погрома. Здесь, на Дону, было особенное побуждение вспоминать это событие, так как северный Дон подвергся нападению Тамерлана, который именно отсюда неожиданно ушел на юго-восток, не разгромивши центральной Руси. Так утверждались духовные связи между центральной Русью и ее юго-восточной окраиной. Естественно, что для пришельцев-москвичей занятая ими местность на Большой Московской дороге, на правом берегу Дона, была Задонскою, отчего и монастырь получил название Задонского. Но можно дать и другое, столь же естественное, объяснение этому названию. Данная местность в XVII в. входила в Елецкий уезд и от своего уездного города была Задонскою, как был и стан Засосненский.

Самое раннее известие о Тешевском монастыре находится в Елецких Писцовых книгах 1615 г. За монастырем в это время уже числилась Тешевская слободка в верховьях р. Тешевки, на монастырский жеребей приходилось пашни паханые четверть с осьминою. Рядом с монастырем поселился стрелецкий голова Филипп Иванов Тюнин, у которого было паханой земли четверть без полуосмины, да за ним же починок Тороторин, усть речки Проходни, на берегу р. Дону под Тешевским лесом на изроге, – здесь паханой земли было четь с полуосминою. В 20-х годах из части Тешевской слободки, принадлежавшей Тюнину, образовалось с. Пречистенское. При таком близком соседстве, естественны земельные недоразумения, которые в 1626 г. привели к тяжбе между монастырем и Тюнином. А через два года (1628) Тюнин захватил у монастыря починок Елисеевский. Впрочем, этот починок был новым приобретением монастыря, который округлял свои владения без документов. Монастырю теперь уже принадлежало паханой земли 6 четей да перелогом 4 чети, да дикого поля 11 четей. В монастырской слободке Тешевке был уже полный причт из «белого попа, дьячка, пономаря; здесь же стоял двор монастырский да детенышей 5 дворов, да крестьянских дворов 6, да бобыльских 6. Паханой земли у слободки было 15 четей крестьянской и 5 четей бобыльской, да прелогом 25 четей да дикого поля 35 четей, всего по 80 четей в трех полях; сена по обе стороны р. Репца 100 коп.= 10 десятин». В 1632 году, после смерти Ф. Тюнина, игумен Прохор судебным порядком возвратил монастырю Елисейский починок. По р. Дону у монастыря были рыбные ловли, а на р. Проходне была устроена мельница. Особенную выгоду монастырю представляло его положение на большой московской дороге: это положение не только привлекало в монастырь богомольцев, но и повело к устройству при монастыре торжка, доход с которого шел на монастырские нужды. Монастырь же получал доход и с перевоза через р. Дон.

Писцовая книга 1615 г. так изображает Тешевский монастырь «Ограда древена, ворота простые затворные на монастырь. А в монастыре церковь во имя Пресв. Богородицы Сретение Владимирской иконы, а церковь поставление, и в церкви образы местные и книги и ризы и у церкви колокола и все церковное и монастырское строение двух старцев Кирилла да Герасима. Да в монастыре келий: келья черного попа Геласея, келья старца Михаила, келья старца Иева». В половине XVII в., при игумене Леониде, братии было 12 человек. – Монастырская слободка в 1628 г. имела 17 дворов, в 1658 г. 39, в 1661 г. – 58, в 1678 – 41⁶⁷.

В 12 верстах от Тешевского монастыря, вероятно, вначале XVII в. возникла Спасопреображенская Даншина пустынь. Сохранилось предание, что основатели Тешевского монастыря первоначально остановились и устроили пустынь на Даншином городище, а затем уже перешли на Тешевку. Несомненно то, что Даншина пустынь запустела еще до составления Писцовых книг 136–138 (1628–1630), почему в указанном выше предании нет ничего невозможного. Запустение монастыря могло зависеть от слишком открытого его положения на возвышенном городище, выходящем на большую московскую дорогу. Всяким «воинским людям», от участников Московской смуты начала XVII века и воровских казаков до крымских татар включительно, монастырь мог служить приманкой. Но с другой стороны городище над большою рекой останавливало на себе внимание пустынножителей в мирное время. В половине XVII века здесь снова возникает обитель. Ее устроителем является местный житель Артемий Иванов Лазарев, взявший себе Даншино городище в поместье и давший обещание устроить здесь монастырь. На устройство монастыря была исходатайствована благословенная грамота рязанского митрополита Моисея. Монастырю дана была земля в количестве 40 четей в поле, всего 120 ч., т. е. 60 десятин, 3 десятины сенокосу, лесу на версту в длину и ½ версты в ширину по берегу Дона. Артемий Лазарев постригся в монахи с именем Авраамия и устроил монастырь. Но «воинские люди» сожгли монастырь. Сын Авраамия – Воин – пытался восстановить монастырь и уже исходатайствовал на это благословенную грамоту рязанского митрополита Илариона, но за смертью его это предприятие не осуществилось⁶⁸.

На 50° сев. широты, на правом берегу р. Воронежа в начале XVII в. возник Сретенский Карачунский монастырь, посвященный памяти того же события, что и Тешевсвий. «Образы, и книги, и ризы, и всякое церковное строенье – было делом игумена Никона. Благотворителями монастыря были донские казаки: благовестный колокол был пожертвован вкладчиком Назаром Романовым. Главная монастырская церковь была деревянная шатровая, с папертью вокруг нее. Другая церковь во имя Николая Чудотворца – с трапезой – устроена клецки. Около церквей были расположены кельи – старца Петра (очевидно, настоятеля) и три братских кельи, в которых в 1615 г. помещались 5 монахов. Монастырь был обнесен стоячим тыном. Над св. воротами была устроена башня, на которой висели три колокола. За монастырем помещался скотный двор. Уже в 1615 году монастырю принадлежало земли по 200 четей в поле, всего 300 десятин. Из этой земли на монастырь обрабатывали «детеныши» 20 четей в поле. Крестьянской пашни было 10 четей в поле. Сена по р. Дону по обе стороны от Кривоборья до Негочевского устья – 85 десятин. Лес большой хоромный и дровяной по обе стороны р. Воронежа, «вопче» с деревнями Пруцкою, Глушицами и Пекшевой.

Таким образом уже, в начале XVII в. Карачунский монастырь имел определенное устройство, значительный участок земли и начал собирать под свои стены «детенышей» – крестьян и бобылей. Судя по тому, что эти крестьяне распахивали для себя только 10 четей, можно думать, что их было немного. Заселение только начиналось. В скором времени около монастыря образовался значительный поселок – в 54 двора крестьянских и бобыльских. Над ними был поставлен особый монастырский приказчик. Поселок имел свой причт из священника Василия, дьячка, пономаря и просвирницы. Но в 1623 г. большая часть крестьян и бобылей разбежалась, частью «от городских податей», частью «от татарские войны», т. е. очевидно от местного татарского нашествия, частью «от игумена Варсонофия»: всего оказалось 35 запустевших дворов и пепелищ. Около того же времени сгорела церковь во имя св. Николая Чудотворца, после чего при Сретенской церкви был устроен придел во имя Николая Чудотворца. Что касается владений монастыря, то к прежним прибавилось 40 четей лесу за р. Воронежем, два звена р. Дона и затон Шолохов. Наконец, под монастырем был устроен торжок⁶⁹.

После игумена Варсонофия, в документах упоминаются Феодосий (под 1629 г.) и Леонид (под 1640 г.). В начале 40-х годов монастырь снова подвергся нападению татар, опустошивших и разоривших 17 крестьянских и бобыльских дворов. В 1644 г. в монастырской слободке было только 2 крестьянских и 12 бобыльских дворов. В тоже время монастырь остался без игумена, попов и дьячков, – оставался только пономарь⁷⁰.

Под след. 1645 г. упоминается игумен Авраамий, под 1647 – старец Александр, под 1659 – Варсонофий. В монастыре было 7 монахов, а монастырская слободка состояла из 27 дворов⁷¹. Но в этом году «приходил под Воронеж крымский хан войною и монастырь их разорил, а братий всех и крестьян посекли, а иных крестьян же и жен и детей побрали в полон, а уходцов, крестьян же и детей их, только семь человек, и те одинокие»⁷². На этот раз татарскому опустошению подвергся весь уезд – разорено 100 (?) сел и 500 дворов⁷³. Монастырь оставался разрушенным «без остатку» до конца 60-х годов. Еще в 1670 г. он стоял «без пения». Но в том же 1670 г. встречаем упоминание о строителе Гедеоне⁷⁴, под 1673 г. – Митрофане⁷⁵ и под 1681 г. – Феодосии. Впрочем монастырь не смог теперь получить надлежащего устройства. Вследствие частых разорений и других каких-нибудь причин, в него не приходили новые иноки. В 1682 году в нем проживал только один старец⁷⁶.

В 40 верстах к юго-западу от Карачунского монастыря, на правом берегу р. Дона, был расположен Семилуцкий Преображенский монастырь. Возникновение монастыря относится к 1620 году⁷⁷. Строителем его был вкладчик воронежец Василий Струков⁷⁸. В первые годы своего существования монастырь получил местное специальное значение. Служилые люди – полковые казаки, расселенные близ Воронежа, явились и насельниками пустыни. Для них монастырь явился как бы инвалидным домом. «Полоненики, выходя из полону, раненые и увечные» были пострижениками Семилуцкого монастыря⁷⁹. Поэтому и самый монастырь получил название больничного⁸⁰. Естественно, что такой монастырь – инвалидный дом находился на иждивении местного воронежского населения. Вероятно, в 50-х годах XVII в. об этом первоначальном значении пустыни стали забывать, почему и сборы «мирской милостыни» на содержание обители сократились. Впрочем, мы высказываем это лишь как предположение. Строитель монастыря Митрофан указывает другую причину: «воронежцы служилые и жилецкие люди обедняли, а иные разошлись, и впредь питаться им нечем и одежи взять негде». При таких обстоятельствах братия прибегла к обычному источнику содержания: испросила жалованье у великого государя. До 1647 г. монастырь владел только огородною землею – Вострою Лучкой на Дону. В 1647 г. монастырю дано было на прокормление плесцо р. Дона⁸¹. Вероятно, около того же времени монастырю отдана была на оброк речка Марки с потеклями⁸². В 1661 году, по указу в. государя, положено было выдавать монастырю по 20 четей ржи, овса по томуж на год, из казенных воронежских житниц⁸³. Несколько ранее дана была земля – 40 четей по р. Ведуге⁸⁴. В 1657 году права на эту землю были подтверждены⁸⁵. В 1659 году монастырю были пожалованы рыбные ловли: р. Икорец, да на Дону затоны: Бабий, Окунев, Ведугский, Ситов, озеро Жировое с протоком. Раньше эти ловли находились на откупе у сына боярского Мины Прибыткова – по 25 р. в год. Монастырю они переданы по 26 р. в год⁸⁶.

Окрестное население недружелюбно отнеслось к владельческим правам монастыря. По-видимому, тесная дружеская связь между населением и монастырем прекратилась уже к концу 50-х годов. Когда монастырь стал получать от правительства разные угодья, холодные отношения к нему со стороны населения усилились, так как ранее эти угодья уже были заняты служилыми людьми и казаками, хотя и не были закреплены за ними формально. Выходило так, что монастырь отбивал угодья у окрестного населения. Во второй половине XVII в. в соседство к Семилуцкому монастырю переселились черкасы, основавшиеся в сл. Ендовище. Эти уже совсем были чужими для монастыря, и столкновения с ними из-за земельных владений были неизбежны. Но обнаружение этой розни и неприязненных отношений относится уже к концу XVII в.

Сравнительно с другими монастырями Придонья, Семилуцкий монастырь был беден. Он не имел пашенной земли, у него не было ни крестьян, ни бобылей⁸⁷. Поэтому и монастырские постройки были, конечно, очень непрочны. Уже в 1647 г. черный поп Карп, очевидно, настоятель монастыря, доносил, что Всемилостивого Спаса и чудотворного образа великомуч. Пятницы церковь старая развалилась, а новой воздвигнуть нечем⁸⁸. (Под 1653 г. упоминается строитель пустыни Кирилл⁸⁹). А за 1658 г. есть сведение, что в монастыре нет ни игумена, ни строителя, а живут в монастыре только шесть черных старцев⁹⁰. Впрочем, под следующим 1659 г. упоминается опять строитель Кирилл⁹¹, а под 1660 г. строитель Митрофан⁹². Какие были настоятели монастыря после Митрофана до 80-х годов, или он оставался настоятелем за все это время, неизвестно, как неизвестен состав братии и состояние пустыни.

Бедствия монастырей Карачунского и Даншина красноречиво говорит о том беззащитном неустойчивом положении, какое они занимали. Но эти монастыри занимали первый – правый берег р. Воронежа, второй – левый берег р. Дона. Эта местность была заселена гораздо гуще, чем левый берег р. Воронежа. К концу XVII в. на правом берегу р. Воронежа было 16 поселений с церквами – от Белоколодезя до Чертовицкого. В тоже время на левом берегу стояло только 4 села с церквами. Далее от берега, на юго-востоке, население было еще реже. Правда, в средине XVII в. здесь были устроены города – Орлов (1646) и Усмань (1650). Но, не смотря на это, к концу XVII в. на восток от Воронежа насчитываем всего только 23 селения с церквами. Главною причиной этой медленности заселения края были те опасности от набегов «воровских людей», среди которых приходилось жить новым поселенцам.

И, несмотря на эти опасности, еще вначале XVII в., задолго до основания названных городов, здесь возник монастырь – в дремучем лесу, покрывавшем берега р. Усмани. По преданию, его основателем был пчеловод. Пчеловод, по большей части, одинокий человек, даже если живет недалеко от села. Его стихия – природа да Божия работница – пчела, с которой он может говорить ему только понятною речью. Вначале XVII в. это одиночество было почти полным уединением, благодаря малонаселенности края. Один из пчеловодов и поселился со своим пчельником на потоке («колодезе»), впадающем в р. Усмань. Это был Константин или, по местному произношению, Константин. Местность, по которой протекал поток, лежала выше русла болотистой р. Усмани, берега которой были так низки, что представляли из себя почти непрерывные топи, с которыми трудно было бороться одинокому человеку. По местному преданию, Константин, ходивший за пчелами, ютившимися в дуплах деревьев, и для себя самого нашел приют в дупле громадного дерева, – гигантские размеры деревьев, сообщившие местности название Толшеи, способствовали такому способу обитания. Пчельник Константина, привлекши к себе искателей пустынного жития, и сделался монастырем. Оградою его на первых порах служил плетень или тын пчельника, а кельи были если не дуплами, то незатейливыми избушками; вместо церкви на первых порах, вероятно, стояла часовня. Естественно, что монах пчеловод посвятил эту часовню памяти покровителей пчеловодства – свв. соловецких подвижников Зосимы и Савватия. Впоследствии выстроенная на месте часовни церковь тоже была посвящена их имени.

В соседстве с пустынью поселились дети боярские Пареного. Они заняли местность около Толшей еще до 1635 г.⁹³. Поселившись около пустыни Константина, Пареного сделались устроителями монастыря в обычном значении слова. Они выстроили на берегу р. Усмани монастырские здания и выделили в пользу монастыря часть своей дачи «для поминовения родителей их⁹⁴. Вследствие этого Пареного считали монастырь своим фамильным кладбищем и даже своим владеньем и часто вмешивались в монастырскую жизнь. Зависимость от помещиков, конечно, была неудобна для монастыря; да едва ли был значителен и участок земли, данной ими монастырю. Но если он был и значителен, то необходимо было закрепить его за монастырем. Это закрепление произошло уже в 1684 году⁹⁵. А до того времени монастырь не чувствовал себя полным собственником данной ему земли. – Угодья его состояли из леса и топей и потому мало давали дохода братии. Испытывая нужду в содержании, монастырь ходатайствовал пред правительством о даровании ему хлебного и денежного жалованья. В 1677 г. монастырю пожаловано было по 10 руб. денежной руги из таможенных и кабацких доходов⁹⁶ и, кроме того, по 12 четвертей ржи и овса. Около этого же монастыря на Нешковом колодезе монастырь устроил мельницу. Кроме того, монастырь собирал пошлины с торжка, устраивавшегося под монастырем в праздник Преображения Господня, и с перевоза через р. Воронеж под селом Ступиным.

Находясь в глухом лесу, монастырь на первых порах не нуждался в обычной монастырской ограде, а потом окружен был деревянным забором. Здесь были устроены две деревянных церкви – во имя Преображения Господня и свв. Зосимы и Савватия. Кельи выстроены были в виде отдельных домиков – в каждом была келья и сени. Кроме того, в монастыре были отдельные постройки для трапезной, хлебни и поварни. Наконец, за р. Усманью стояли три избы для монастырских работников, смотревших за скотом и молочным хозяйством. Монастырские кельи строились на монастырский счет, но иногда и на счет состоятельных братий. Братии в 1677 году было 9 монахов и 9 причетников и трудников.

Откуда пришли первые насельники монастыря, неизвестно. Со времени основами г.г. Орлова и Усмани в монастырь стали поступать посадские и служилые люди из этих городов. С основанием этих городов положение монастыря сделалось более устойчивым. При самом основании Усмани монастырю было отведено в новом городе – против Пушкарской слободы – под двор и огород место – «для осадного времени»⁹⁷, – интересная прибавка, свидетельствующая, что монахи по временам вынуждены были бросать свой монастырь и спасаться от набегов воинских людей в соседнюю крепость. Так установилась естественная связь между городом и монастырем.

В общем состав монастыря был простонародный. Во главе ее стоял «черный поп» – строитель, избиравшийся по общему согласию братии. Также по общему согласию избирался казначей монастыря, который иногда и не носил священного сана. После старца Константина во главе монастыря упоминаются строители Иосиф – под 1646 г. и Авраамий – под 1677 годом.

Начало монашества в г. Воронеже восходит ко времени основания города (1586 г.). Но первые монахи проживали частно или строили свои кельи близ церквей. В Писцовых Книгах 1615 г. упоминается у церкви пр. Илии «на церковной земле пять келий бобыльских»⁹⁸.

Первый монастырь г. Воронежа – Успенский, возник в 1600 году. Он называется «строеньем царя Бориса»⁹⁹ и «строеньем игумена Кирилла»¹⁰⁰. Л. Вейнберг пытался доказать, что этот монастырь возник раньше – одновременно с основанием города (1586 г.). Но при ясном выражении – «строение царя Бориса» (царств 1598–1605) – это мнение следует считать ошибочным.

Монастырь был устроен на самом берегу р. Воронежа, на посаде города. Уже вначале XVII в. ему были даны значительные угодья и права. Так, ему было предоставлено право собирать «пошлину проходную и мытную и с судов пристанища и со всякого зверя пошлину»¹⁰¹. Еще раньше монастырю дано было по 300 четей земли в трех полях, в 1674 г. у монастыря было 450 четей, в том числе 300 четей доброй земли. Из них запахивалось 50 четей (Писцов. Кн., стр. 131). Лесом монастырь владел «вопче» с помещиками – на 1 версту в длину и 1/2 версты в ширину. Монастырю принадлежали три плеса р. Воронежа, озера: Долгое, Побочное, Затонец Иван с озерками, луга за р. Воронежем и на протоке мельница¹⁰². В Чертовицком стане монастырю принадлежала земля в соседстве с землею беломестных атаманов и казаков по Долгую поляну. Наконец, в деревне Сушиловке – 50 четей земли¹⁰³ и сенные покосы¹⁰⁴.

На левой стороне р. Воронежа, почти против монастыря, вначале же XVIII в. возникла монастырская деревня, называвшаяся Заворонежской¹⁰⁵ и Клементьевой¹⁰⁶. Небезопасное положение ее на левом берегу реки заставляло думать о средствах защиты: около деревни стоял дубовый острог, на воротах которого возвышалась башня, а за острогом шли надолбы.

Положение монастыря на низменной части города, на самом берегу р. Воронежа, скоро дало себя почувствовать: полая вода разрушительно действовала на монастырские постройки. Уже в 1616 году, по словам игумена Феодосия, «в монастыре храмы развалились и кельи от полые воды погнили и ограду монастырскую вода разнесла, а алтарная стена висит над водою». В виду всего этого игумен просил разрешения перенести монастырь на более удобное место, на Старое Казарское Городище. Разрешение последовало, причем «на переселку» монастыря были пожалованы – Казарское Городище, две полянки, рыбные ловли на р. Воронеже, проток Инютин с озерами и с покосами, проток Трегубов и черный лес по обе стороны р. Воронежа¹⁰⁷.

Но монастырь не воспользовался предоставленным ему правом переселения. Двинуться с места было трудно, так как монастырь успел обзавестись не только собственно монастырским инвентарем, но и значительной слободкой. Правда, деревянная церковь («клецки») во имя Успения Божией Матери с приделом в честь Феодора Стратилата, была ветха. А колокольня помещалась под шатром на четырех столбах, и весь монастырь был обнесен дубовым тыном. Но в этих стенах стояли уже 8 монашеских келий, две житницы, хлебня, пекарня и поварня. А за монастырской стеной расположилась монастырская оброчная слободка, тянувшаяся с нижней части города (55 дворов) и по склону горы (33 двора). Каждый двор уплачивал монастырю по два алтына в год¹⁰⁸. Переселиться на новое место было очень невыгодно. Между тем, оставшись на старом месте, монастырь продолжал округлять свои владения. Его покровителями были не только местные жители, но и донские казаки¹⁰⁹. В 1627 г. ему были пожалованы затоны Малышевский, Голышевский и Телевский¹¹⁰. В 1637 г. – дикое поле в Долгой Поляне по 20 четей в трех полях, прежде принадлежавшие Покровской церкви. Заворонежская или Клементьевская деревня разрасталась в 1629 г. в ней жили – монастырский приказчик, 8 дворов работников (пчеловод, рыболовы, скотники и проч.), один крестьянский двор, 8 бобыльских и 6 дворов пустовых¹¹¹. Для оброчной слободки при монастыре, равно как и для деревни Клементьевской и для самого монастыря, при монастыре проживал многочисленный причт. Замечательно, что с самого начала монастыря, при 13 старцах и игумене, богослужение совершал белый поп Варфоломей¹¹². А в 1629 г. монастырский причт состоял из двух священников (у одного из них было 4 бобыльских двора), трех дьячков, просвирницы, пономаря и церковного сторожа¹¹³. К 40-м годам монастырское хозяйство еще более усложнилось: здесь в особых дворах при монастыре проживали конюхи, бочарник, повар, рыболовы, хлебники, квасовар, гвоздарь, огородник, сапожник, швецы, плотники, солодовники, кузнецы, перевозчики¹¹⁴. Братия состояла из 34 лиц: игумена Сергия, трех иеромонахов и 30 монахов¹¹⁵. Приход из посадских людей к 80-м годам исчислялся уже в 183 двора. Из них крестьянских дворов было 9 и бобыльских 8. В том же приходе 10 дворов вдовьих и 32 нищих¹¹⁶. Может быть, эти дворы раньше составляли «слободку на посаде кормящих старцев», стоявшую на полугоре повыше Ямской слободки, в которой в 1615 г. было 21 дворов. Там жили вдовы, убогие и увечные¹¹⁷. Во всяком случае характерно то, что значительный поселок из вдовьих и нищенских домов вошел в приход монастыря, – черта, лишний раз доказывающая тесную связь монастыря с местным населением и сообщающая монастырскому быту полу мирской, богаделенный характер. Что касается деревни Клементьевской, то ее положение не считалось удобным. В 1654 г. игумен Алексей ходатайствовал, чтобы земля, занятая этой слободкой, была взята на великого государя, а монастырю была дана земля в количестве 150 четей в другом месте, бывшее селище Федора Плясова, рядом с Бобяковскими поместьями, под Дроновым липягом, на колодезе Головеске, впадающем в р. Усмань. Ходатайство игумена было уважено в 1661 году¹¹⁸. Но, по-видимому, монастырь не переселил своих крестьян на новое место. Деревня Клементьевская осталась на старом месте и в 186 г., т. е. в 1678 г. в ней насчитывалось 2 крестьянских и 17 бобыльских дворов¹¹⁹. В последующее время владения монастыря увеличились приобретением мельницы на р. Девице с угодьями¹²⁰, ранее принадлежавшими Троицкому Лебедянскому монастырю¹²¹, и сенных покосов при впадении р. Девицы в Дон¹²².

В 1620 г. в Воронеже был основан другой мужской монастырь – Окатовский. Поводом к его основанию послужило следующее обстоятельство. В 1620 г. на Воронеж напали «многие литовские люди и черкасы». 12 февраля воронежцы устроили удачную вылазку и побили врагов. Память избавления от опасности население «всем городом и уездом – всякие люди» обещались ознаменовать созданием храма и монастыря. А так как город избавился от опасности в день памяти Святителя Алексея, митрополита Московского, то обетный храм и монастырь и решено было посвятить имени московского Святителя и Чудотворца¹²³.

Строителями нового монастыря явились – игумены Успенского монастыря – бывший Кирилл (он же был и строителем Успенского монастыря) и его племянник игумен Феодосий. По смерти Кирилла Феодосий сделался настоятелем обоих монастырей¹²⁴. Эти строители решились теперь воспользоваться данным в 1616 г. Успенскому монастырю правом переселиться на Старое Казарское городище. Монастырь устроили на Окатовой поляне. Для нового монастыря были отданы и те угодья, которые в 1616 г. были даны «на переселку» Успенского монастыря: две полянки, плесо р. Воронежа, проток Инютян с озерками, покосами и другими угодьями, проток Трегубов и черный и боровой лес по обе стороны р. Воронежа¹²⁵. Пашни отведено было по 300 четей в трех полях.

Первым игуменом был Кирилл, бывший ранее, еще до 1616 г., игуменом Успенского монастыря и скончавшийся в 1631 или 1632 г. Под его управлением было 6 монахов; из них один – черный поп. Писцовая книга 137 (1629) года говорит, что «в церкви образа и книги и ризы, у церкви колокола и всякое монастырское строенье – игумена Кирилла»¹²⁶. Но из истории возникновения монастыря видно, что и горожане помогали монастырю своими пожертвованиями. А Переписные Книги монастыря 152 (1644) г. утверждают, что в церкви образы и книги и ризы и сосуды церковные – строенье донских казаков¹²⁷. Быть может, последние пришли на помощь монастырю уже при перестроении храма: неизвестно по какой причине храм монастырский в 40-х годах или в конце 30-х был посвящен «Пречистой Богородице Владимирской» с приделом во имя митрополита Алексея¹²⁸.

Около новой пустыни скоро возникла монастырская слободка. Кроме гостиного двора и двора монастырского служки (приказчика ?), здесь уже в 1629 г. стояло 4 крестьянских двора¹²⁹, а в 1658 г. – 9 дворов монастырских работников (скотника, бочара, хлебника, огородника, швеца, кузнеца, рыболова и плотника); 7 дворов монастырских бобылей не пашенных и 5 дворов пустых бобыльских¹³⁰. В 1676 г. в слободке было 13 дворов крестьянских и 32 бобыльских¹³¹. Кроме того, за р. Воронежем уже в 1620 г. монастырю принадлежал починок Трегубов, или деревня Рожка (Отрожка), в которой было 6 дворов детенышей и крестьян, в 1658 г, – 11 дворов, в том числе 2 пустых. В монастырские крестьяне поступили – пятницкий дьячок, пономарь Успенского монастыря и боярский сын Стародубцов¹³². В 1664 г. Трегубов починок состоял из 27 дворов; в 1667 из 30. Кроме этих монастырских поселений, приходом к монастырю в 70-х годах причислялись 61 двор посадских людей¹³³. Наконец, когда за Воронежем, на Нагайской стороне возникла Казачья слободка (Придача ?), то она тоже вошла приходом к Алексеевскому монастырю¹³⁴. В виду такого большого прихода, при Алексеевском монастыре, как и при Успенском, был многочисленный церковный причт: в 1658 г. он состоял из 2 попов, 2 дьячков, пономаря, просвирницы и церковного сторожа¹³⁵; в 1676 г. причт почему то сократился: он состоял из одного попа, дьячка и просвирницы¹³⁶.

Преемником первого игумена был с 1632 г. Феодосий (Протопопов). При нем монастырь получил на оброк с 1 сент. 1634 г. Белозатонский юрт, с платою за него 23 р. оброку в год¹³⁷. Затем под 1653 и 1665 г.г. упоминается игумен Иосиф¹³⁸ (Варяинов). Под 1676 г. упоминается игумен Павел¹³⁹, и в том же году – Питирим¹⁴⁰. В это время монастырь имел уже новую каменную церковь. Грамота Рязанского митрополита Иосифа на ее построение была выдана в 1666 г.¹⁴¹, а устроена она в 1674 г. Построение каменной церкви было явлением необычайным для Воронежских монастырей XVII в. и свидетельствует о материальном благосостоянии монастыря. Главною статьей дохода был богатый угодьями Белозатонский юрт (ныне села Мамоны Верхний и Нижний, Павловского уезда). Здесь были не только рыбные ловли, леса и сенные покосы, но еще лосиные стойла, бобровые гоны, в лесах водились даже куницы¹⁴². Платя 23 оброку, монастырь не только покрывал его доходами с юрта, но еще выручал 80 руб. чистого дохода. Кроме того, монастырь имел сенокосы по p.p. Хаве и Тамлыку – на 24 стога.

Рядом с материальным достатком росло и общественное значение монастыря. В половине XVII в. он стал преимуществовать пред Успенским монастырем и его настоятели, по-видимому, бывали как бы наместниками Рязанских митрополитов.

За чертою Воронежского уезда, южнее Боршова монастыря и Форосанской вотчины Покровского монастыря, в начале XVII в. возник Лысогорский монастырь (близ с. Селявного Корот. у.). Уже в 1626 г., в настоятельство строителя Сафрония, монастырю была отмежевана земля рядом с Форосанским ухожаем. Это было еще до построений городов Урыва и Коротояка. С построением этих городов Лысогорский Троицкий монастырь оказался как раз в узле границ этих уездов и Воронежского. Вследствие этого недоразумения из-за земельных владений, возникшие между урывчанами, коротоячанами и Покровским монастырем, не могли не коснуться и Лысогорской пустыни, почему Лысогорскому монастырю тоже пришлось возбуждать ряд ходатайств о размежевании его земли от соседних владений. Сохранившийся документ, излагающий эти ходатайства и размежевания, определяет монастырские владения главным образом на правом берегу Дона. Здесь монастырь владел лесом под г. Урывом и в уезде вообще с урывчанами. Монастырская земля шла от пустыни по дороге в Урыв, с Урыва на с. Сторожевое, а оттуда вниз по течению Дона до пустыни. Это составляет значительный треугольник; но измерить эту землю было невозможно «за озерами, топями и лесами». Кроме того, монастырю были отмежеваны на Нагайской стороне сенные покосы близ р. Хворостани – по дороге на р. Икорец – 100 четвертей – 50 десятнн¹⁴³.

Документы не дают почти никаких другнх сведений о монастыре. Можно извлечь только имена настоятелей пустыни, ходатайствовавших об укреплении за нею земли. После Софрония (1626–1651 г.) упоминается Евфимий (1659)¹⁴⁴, Иосиф (1675), Ефрем (1676–1677)¹⁴⁵. Монастырь был малолюден. В 1659 г. в нем было 7 братий вместе со строителем да 4 детеныша, из которых один – дьячок Ивашко распоп¹⁴⁶.

Когда был основан город Коротояк (1647), то к его уезду и была приписана Лысогорская пустынь¹⁴⁷. И, по-видимому, отношение к ней Коротоякских помещиков было более дружелюбное, чем к Покровской вотчине. Наоборот, Покровский монастырь относился к Лысогорскому так же враждебно, как и к коротоячанам. С течением времени, Лысогорская пустынь могла даже стать под покровительство нового города. Но во второй половине XVII в. значение этой пустыни должно было ослабеть: в Коротояке основан свой монастырь, по соседству с городом, но выше по течению Дона, на горе. В нем была устроена Вознесенская церковь с приделом в честь преп. Сергия Радонежского¹⁴⁸. В 1659 г. монастыря еще не было, а в 1675 г. монастырская церковь уже обветшала. Монастырь был основан в 1675 или 6 г.г.¹⁴⁹. Монастырь на первых порах содержался на подаяния благотворителей. Но, вероятно, подаяния эти были незначительны: монастырская церковь скоро обветшала, стала разрушаться; разрушались и монастырские постройки. Для возобновления строений монастырь испросил себе мельницу на р. Девице¹⁵⁰. А ранее, в 1675 г. монастырю была отведена земля, между селами Девицею и Песковаткой, в количестве 100 четей в поле, т. е. всего 150 десятин¹⁵¹.

Приблизительно в то же время в Коротояке возник женский монастырь Казанский. К концу 70-х годов он был очень многолюдным: в нем было 50 сестер. Но сестры не захотели «быть в послушании у игумении и терпеть общежительного повиновения». Поэтому они разбрелись из монастыря и стали проживать у сродичей по мирским домам¹⁵².

Верстах в 15 от Коротояка вниз по течению р. Дона над правым берегом его нависает высокая шатрообразная меловая гора, называющаяся Шатрищем. На небольшом уступе этой горы образовался¹⁵³ один меловой столп. В нем выдолблено окно, чрез которое проникает свет в пещеры, находящиеся внутри горы. Со стороны же Дона есть еще два окна и дверь в пещеры. С другой – противоположной – стороны в пещеры ведет дверь, выдолбленная приблизительно на половине высоты горы. Эта дверь приводит в коридор, упирающийся в одно из указанных окон над Доном. Если повернуть, не доходя до этого окна, направо, то пред посетителем откроется помещение церкви, разделенной меловой стеной на алтарь и отделение для молящихся. В алтаре, за престолом, устроено горнее место, как бы для архиерейского богослужения, в древнем стиле. Из церкви ведет пещерный ход, спускающийся винтообразно к подошве горы на протяжении 200 сажен. Вероятно, прежде при подошве горы был выход (как в соседних Дивногорских пещерах).

Происхождение этих пещер покрыто мраком неизвестности. Можно думать, что он, как и соседние Дивногорские, служили не одним целям подвижничества. Быть может, первоначально они были защитою и почти неприступною крепостью – убежищем в этом опасном месте, подвергавшемся нападениям кочевников.

Когда возникла здесь пустынь – тоже неизвестно. Единственный рассказ о пустыни принадлежит восстановителю монастыря – бывшему попу Мелетию. Рассказ этот весьма много дает для характеристики донского монашества. Мелетий был попом в Ельце, откуда был переведен в Коротояк в «нужное время». Овдовевши, он лишился права священнодействовать, и был взят коротоякскими воеводами в полк. Полковую службу он нес 17 лет, терпя бедность и разные лишения и не получая никакого жалования. Состарившись и одряхлевши, он не мог снискать себе пропитание. В монастырь ему тоже нельзя было поступить, так как в монастыри без вклада не принимали. И вот в такой крайности Мелетий просит царя разрешить ему поселиться «в пустыне над рекою Доном, в меловой горе, где устроена церковь во имя Преображения Спаса нашего Иисуса Христа. Эта пустынка, рекомая Шатрища, теперь стоит пуста, без пения, разорена от воровских казаков». Мелетий просит разрешить ему постричься в этой пустынке, а на пропитание припахать земли возле той пустыни. Челобитье Мелетия было подано в 1677 году. А 24 октября 1678 года последовал указ великого государя митрополиту Михаилу Белоградскому и Обоянскому о пострижении Мелетия, с ограничением – не принимать в пустынь иных и прихожих людей без государева указа¹⁵⁴.

Других сведений о монастыре мы не имеем. Только в грамотах соседнего Дивногорского монастыря упоминается о Шатрищевском монастыре и о принадлежавшей ему земле.

По правую сторону р. Дона тянется кряж меловых гор, почти без всякой растительности. Но левая, луговая сторона, перемежающаяся частыми озерами, оживляет местность. Недалеко от устья р. Тихой Сосны, ниже по Дону, в уступе меловых гор приютился Дивногорский монастырь. Эта большая река, бегущая в 70 саженях от обители, эти нависающие скалы и широкий простор луговой равнины – радовали сердце древних пустынножителей, как они радуют современных монахов и богомольцев, прибывающих в монастырь. Но особенную, своеобразную прелесть местности составляют так называемые Дива. Это громадные белые столпы самых причудливых форм, возвышающиеся над береговым горным кряжом. Различаются Большие и Малые Дива. Большие находятся выше впадения в Дон р. Тихой Сосны. Их было около двадцати; но с проведением под горным кряжом железной дороги началось их разрушение, в видах ограждения полотна дороги от обвалов и крушений. Теперь целыми остались только 4 столпа, остальные наполовину и более разрушены. Малые Дива находятся над самым монастырем, который от них получил свое название. Их только три; но тем не менее они придают обители своеобразную красоту, особенно один столп; на вершине его водружен крест, под самым столпом выдолблена церковь, а из нее идут длинные переходы пещер.

О происхождении каменных столпов, называемых Дивами, существует несколько мнений. Первое и пожалуй наиболее вероятное – предположение принадлежит путешественнику Гмелину (1751 г.) и повторено митр. Евгением Болховитиновым. «Фигуры сих столбов, – говорит последний, – произошли оттого, что гора, беспрестанно осыпаясь, оставляет на себе возвышенными сии груды мелу, укоренившегося на кряже гор» (Описание Воронежской губернии. 1800 г., стр. 181–185). – Но такое мнение отрицается некоторыми позднейшими исследователями. Так, Майнов находит в Дивах следы искусственных сооружений древности: он заметил на вершине Больших Дивов следы постройки в виде обода, идущего вокруг вершины горы. С южной стороны этой постройки находится, по-видимому, искусственный выступ скалы. К этому Л. Б. Вейнберг делает следующие дополнения. Он указывает на расположенное над Большими Дивами Маяцкое городище, представляющее правильный квадрат приблизительно в 1600 □ сажень. В западном углу городища прежде был колодезь в 16 □ аршин. Находясь на огромной высоте, он едва ли мог служить обыкновенным колодцем. В самых же Дивах тоже, по его мнению, было множество печерок. Столпы расположены в одну линию по краю горы и ясно носят на себе следы искусственной кладки. Это, по мнению Вейнберга, остатки каменной стены, некогда окружавшей и защищавшей эту гору вместе с ее обитателями. Такими обитателями, по его мнению, в древности были хазары¹⁵⁵. Совершенно иное значение Дивам придает Е. Л. Марков. «С первого невольного взгляда на Большие Дива, пока еще ни ум, ни фантазия не успели переработать непосредственных впечатлений глаза, – я инстинктивно ощутил себя у подножия каких то гигантских языческих идолов. И прежде, чем я собрал и привел себе на память все то, что я знал из книг об этих странных произведениях природы, моя фантазия художника уже живо нарисовала мне в мгновенно-вспыхнувшем беглом эскизе – картину давно минувшего времени, когда долбленые челны каких-нибудь полудиких обитателей Дона, проплывая мимо глухих лесных берегов священной для них реки, – в первый раз поражались зрелищем этих удивительных каменных великанов, загадочно белевших среди темных чащ леса и провожавших их безмолвными рядами с высоты своих недоступных круч. В детски-образной фантазии язычника-дикаря это, конечно, должны были быть сами боги, что владычествовали над опасными стремнинами реки, разбивали в бурю о камни берега их утлые суденышки и топили в омутах водоворотов не угодивших им злосчастных пловцов. Слово дивы, девы, dives, тесно сродное с deus, – во многих арийских языках имело приблизительно одно и то же общее значение божественности и только впоследствии приобрело переносное значение дивного, удивительного»¹⁵⁶.

Большие, а особенно Малые Дива, поражавшие прежних путешественников своею белизной, теперь потемнели, как бы закоптились и замшились. Кроме того, Большие Дива теперь наполовину разрушены. Года 3–4 тому назад их стали разламывать, по распоряжению железнодорожного начальства, в виду опасности обвалов и крушения поездов железной дороги, проходящей под ними. Разрушение этих загадочных памятников старины вызвало заявление со стороны М. Д. Свербеева, который просил Воронежскую Ученую Архивную Комиссию возбудить ходатайство о воспрещении этой разрушительной работы. Присутствовавший в Комиссии г. Начальник губернии П. А. Слепцов обещал принять меры к охранению столпов от разрушения. (Труды Ворон. Уч. Арх. Комиссии, в. I, ж. стр. ХLVI–VII). Но уже теперь это не прежние Дива: Некоторые из них срыты на половину, у других снята вершина; в целом виде сохранилась небольшая группа близ пещерной церкви. Однако и теперь, если подходить к Дивам сверху, со стороны Маяцкого городища, то предположение Л. Б. Вейнберга покажется правдоподобным. Дива – это, как будто, вторая линия укреплений, вторая стена, защищающая нагорное население от набегов врагов. А углубляющиеся линии, как бы разделяющие столпы на отдельные камни, приложенные друг к другу, еще более утверждают в мысли, что это гигантское сооружение – дело рук человеческих. Но это предположение быстро исчезает, когда пойдешь от Больших Див вниз по течению реки. Достаточно одного взгляда на меловой берег реки, чтобы убедиться, что строение этого берега однородно со строением столпов Див: те же углубляющиеся линии, разделяющие меловые пласты берега на отдельные глыбы, как бы искусственно прилаженные друг к другу. Еще труднее допустить искусственное происхождение Див потому, что Дива разбросаны на 10-верстном расстоянии, а не под одним Маяцким городищем. Зачем было сооружать по одному столпу в других местах по течению реки? Гораздо проще видеть в этих столпах не искусственное сооружение, а своеобразное явление природы, которым впоследствии воспользовались для своих целей местные жители.

Происхождение Дивногорских пещер так же загадочно, как и происхождение Див. Если Л. Б. Вейнберг считает их, как и самые Дива, созданием Хазарского племени, то другой любитель-археолог – Д. М. Струков – относит их происхождение к первым векам христианства. Так, пещеры напоминают ему не только пещерные храмы Крыма, но даже подземные ходы и храмы христианских катакомб. Особенно остановила на себе внимание Струкова одна комната в пещерах Малых Див – в виде неправильного квадрата, суживающегося к востоку. Здесь, в передней части комнаты, находится небольшая, весьма узкая ниша, подобная тем, как думал Струков, которые в катакомбах были местом погребения мучеников и на которых совершалась литургия. По правую и левую стороны от этой ниши высечены из мела небольшие выступы в форме столов. Это и был, по мнению Струкова, древнейший храм в Дивах, основание которого он относит к первым векам христианства. Свое предположение Струков хотел обосновать научными соображениями и новыми изысканиями в Дивах. Но смерть прервала его работу. В 1902 году с бумагами Струкова, переданными в Румянцевский Музей, познакомился М. II. Трунов, прочитавший на основании их доклад о Дивногорских пещерах в Воронежской Ученой Архивной Комиссии. Но смелое предположение Струкова не нашло себе сочувствия среди местных археологов¹⁵⁷. А когда тот же доклад был предложен для XII Археологического Съезда в Харькове, то даже не был одобрен к прочтению в заседаниях Съезда, очевидно, потому, что научность сообщения здесь была подвергнута еще большему сомнению.

Предположение Струкова опирается на такие неопределенные данные, что лишает возможности говорить прямо за или против его. Когда ходишь по длинным коридорам пещер, расположенных в Больших или Малых Дивах и в Шатрищи, то не можешь допустить мысли, чтобы эти пещеры были вырыты ничтожною горстью монахов половины XVII в., – для этого нужны были толпы народа. И самый тип пещер переносит мысль к временам давно минувшим. Но, ведь, можно с вероятностью допустить, что эти пещеры были вырыты не в одно время, а в течение нескольких столетий. Даже в XIX веке копание пещер продолжалось и весьма усиленно, а в таком случае размеры пещер уже перестают быть удивительными. С другой стороны, тип пещерных храмов мог быть заимствован Дивногорскими пещерокопателями и в позднейшую эпоху по подражанию не только катакомбам первых веков, но и пещерам Киевским. Возникновение монастыря в связи с переселением на Дон приднепровских казаков делает это подражание Киевским пещерам весьма вероятным. В XIX же веке местное население неоднократно в прошениях к Епархиальному Начальству указывало на зависимость Дивногорских пещер от Киевских.

Когда возникла здесь обитель? По-видимому, не ранее XVII века, так как ранее самая местность была не только не заселена, но и предоставляла дорогу (Калмиусскую сакму), по которой постоянно бродили татары, тревожившие окраины Русского царства. Только в XVII веке Русское правительство устраивает здесь ряд городов, острогов и сторожевых пунктов, к числу которых принадлежали – Коротояк, расположенный на Дону, в 7 верстах от Малых Див (основан в 1646 году) и Острогожск, основанный на р. Тихой Сосне, в 18 верстах от Малых Див – в 1652 году. Ниже мы увидим, что и после того жители этих мест были в постоянном страхе от татарских набегов. Впрочем, некоторые урочища, вроде Маяцкого городища, расположенного над Большими Дивами, и курганы с остатками погребения – свидетельствуют о том, что здесь в древности, задолго до XVII века, были поселения; но когда они стерты с лица земли, до сих пор остается загадкой. Во всяком случае, уже в конце XIV века эта местность представляла безлюдную пустыню. Об этом свидетельствует Игнатий, спутник Московского митрополита Пимена, путешествовавшего Доном в Константинополь в 1389 г. «Бысть же, – говорит он, – путное шествие печально и унынливо: бяше бо пустыня зело, не бяше бо видети тамо ни града, ни села,... точию места пустошь все и не населено; не бе бо видети человека, точию пустыня велия и зверей множество». Скука и уныние путников рассеялись на время только при виде каменных столпов. «Приплыхом к Тихой Сосне – видехом столпы белы; дивно ж и красно стоят рядом, яко стози малы, белы ж и светлы зело, над рекою, над Сосною».

Второе упоминание местности находим под 1501 г.¹⁵⁸. Третье под 1637 годом. Но и под этим годом, в определении владений, данных Коротоякским казакам, встречается только упоминание Больших и Малых Див¹⁵⁹, но нет даже намека на существование монастыря. Между тем, упоминание о монастыре было бы неизбежно при перечислении урочищ, особенно при упоминании Див, если бы монастырь существовал. Правда, народное предание относит основание монастыря в неопределенную даль, а историки, писавшие об этом монастыре, считали временем основания монастыря то XV, то XVI, то XVII столетие¹⁶⁰.

Народное же предание, занесенное в исторические описания монастыря, считает основателями обители иноков Ксенофонта и Иоасафа, которые первые остановились в горном уступе и начали рыть пещерную церковь в столпе. Это предание до сих пор разделяется окрестным населением, которое на первой странице в своих поминаниях и теперь часто записывает имена иноков Ксенофонта и Иоасафа; а могилы их указываются направо от пещерной церкви. Но откуда пришли эти иноки и когда они здесь жили, на это нет никаких указаний не только в письменных памятниках, но и в народном предании. Можно только думать, что если монастырь существовал до половины XVII века, то он почему-нибудь был упразднен к этому времени, так что новым любителям пустынного жития пришлось «строить монастырь вновь»¹⁶¹. Такое новое строение обители совершилось в 1653 году.

Около этого времени совершилось переселение на свободные донские степи приднепровских казаков, бежавших с родины от польско-католического гнета. Одна партия этих казаков испросила себе у Московского правительства разрешение поселиться по реке Тихой Сосне и занять новостроящийся город Острогожск. Это совершилось в 1652 г. Нет сомнения, что с казацким полком бежали из Приднепровья не только священники¹⁶², но и монахи, испытывавшие едва ли не большее преследование от поляков, чем сами казаки. Вот эти иноки-малороссы и сделались основателями Дивногорского монастыря. Во главе их стоял игумен Гурий. «В 161 (т. е. 1653) году, писал он царю Алексею Михайловичу, построили они в Дивных горах монастырь вновь и церкви поставили и кельи и ограду около монастыря учинили своими трудами». При самом же основании монастыря были устроены две церкви: одна во имя Успения Пречистой Богородицы «выбита в камени в столбе у горы, а на берегу реки Дона – церковь великого Чудотворца Николы». Монахов в ново устроенной пустыни было 15 человек; кроме того, были бельцы¹⁶³.

Жизнь братии только что возникшего монастыря сопряжена была с большими трудами. Братия избрала для монастыря это место по его сравнительному удобству. Впадина, образовавшаяся в горном кряже, укрывала монастырь от непогоды, а соседство Дона и Тихой Сосны облегчало пути сообщения и сближало монастырь с Острогожском, в уезд которого входил монастырь. Но при всем том оставались громадные затруднения при устройстве монастырской усадьбы. Устроиться у самого подножья горы было невозможно, так как весеннее половодье затопляло не только приречный луг, но и подступало к горе. Луг, расстилающийся под горою, высыхает только к концу мая. Поэтому братия и избрала местом для церкви один из столпов (Див), стоящих на значительной высоте, приблизительно на 2/3 всей высоты мелового кряжа. В этой то естественной постройке, с виду отчасти напоминавшей храм, монахи и выдолбили пещерную церковь, если не нашли уже готовой пещеры – остатка какого-то старинного поселения. В виду того, что пещеры здесь составляют не одну церковь, но расходятся от нее в виде коридоров, а ещё более – в виду того, что подобные же пещеры открыты и при Больших Дивах и в Шатрище, – естественно предполагать, что братия остановилась здесь, между прочем, и потому, что нашла здесь готовые пещеры, может быть – незначительные. Монахи расширили и приспособили их не только для церкви, но и для братских келий. Но весьма возможно и то, что монахи вновь вырыли эти пещеры. Они пришли из Приднепровья, полного рассказами о святых Киевских пещерах. Мысль образовать здесь, в вольном изгнании, подобие Киевских пещер, была не только возможна, но и весьма вероятна. А вид этих пещер еще более наводит на эту мысль. Это в сущности те же Киевские пещеры, только более упрощенные. От пещерной церкви идет, на протяжении 56 сажен, коридор, весьма неровно, то поднимаясь, то опускаясь, и выходит наружу недалеко от церкви. Из этого коридора идет разветвление, спускающееся вниз, к берегу р. Дона. В конце главного пещерного хода, или – лучше – в начале другого входа, сохранились помещения для жилья – келии. Можно представить себе, сколько нужно было положить труда, чтобы устроить этот монастырь!

Постоянное жительство в пещерах было почти невозможно. Сырой, удушливый запах извести вынуждал иноков подумать о другом, более удобном помещении. Поэтому, при самом же основании монастыря, братия выстроила другую церковь, под горою, во имя Николая Чудотворца. Пожар истребил эту церковь, после чего на ее месте была устроена (в 1658 г.) церковь во имя Успения Богоматери, а пещерная освящена во имя Иоанна Предтечи. Здесь же, внизу, братия выстроила келии и обнесла монастырь оградой. Но для этого предварительно нужно было срезать часть горы (53×41 саж), так как меловой кряж здесь почти нависает над лугом¹⁶⁴.

Между тем и пропитание давалось братии недаром. Правда, казаки, поселившиеся в Острогожске и его окрестностях, помогали своим землякам монахам. Но, вероятно, эта помощь не была значительною, так как сами казаки, устраиваясь на новом месте, нуждались во многом. Поэтому основатель монастыря игумен Гурий и его преемник Андроник обращались с неоднократными просьбами о материальной помощи к Московскому правительству. «А помощь нам в строенье и подаяния ни от кого нет. И государь пожаловал бы нас, велел бы дать нам в Коротояке город из своих государевых житниц на пропитание хлеба, как ему государю Бог известит. И великий государь Алексей Михайлович новочеркасского Острогоща города Успенского Дивногорского монастыря игумена Гурия с братией пожаловал – велел им своего государева жалованья хлебной милостыни давать в Коротояке из своих государевых житниц по 10 четвертей ржи, овса по тому ж на год». В то же время монастырю было пожаловано по 10 р. денежного жалованья в год¹⁶⁵.

Преемником игумена Гурия был поставлен игумен Андроник. Он принадлежал к числу первых иноков-строителей монастыря и получил поставление в игумена в 1658 году, по приказу местоблюстителя патриаршего престола Питирима, митрополита Сарского и Подонского, – от Вятского епископа Александра. И при нем пустынь продолжала испытывать материальную нужду. Поэтому игумен, вместе с монастырским вкладчиком, Острогожским полковником Иваном Дзинковским, обратился с новым челобитьем к царю Алексею Михайловичу. «Прокормиться нам, богомольцам твоим, и монастырские нужды построить нечем, место пустынное и от городов далече. Милостивый великий государь! пожалуй нас богомольцев и холопа своего (т. е. И. Дзинковского), для нашего иноземчества и за мою, холопа твоего, службишку, вели к той пустыни для строения монастыря и на прокормление нам, богомольцам твоим, на р. Тихой Сосне, пониже Маяцкого городища, против монастыря и близко устья Сосны построить мельничный амбар своим заводом, и покос, что подле того же лука»¹⁶⁶. Челобитчики выясняли далее, что новая мельница и покос, по своей близости к монастырю, были бы очень удобными угодьями. И эта просьба была удовлетворена¹⁶⁷.

Таким образом новый монастырь получил теперь небольшие средства для своего дальнейшего существования. Но его положение близ Калмиусской сакмы, по которой совершались частые набеги на Русь татар, делало его существование небезопасным. Монастырь, действительно, скоро испытал все неудобство этого положения. «К тому монастырю, показывал один из братии, учали (начали) быть татарские приходы частые и монастырю (причиняется) разорение беспрестанное». Эти частые нашествия татар имели своим следствием то, что при третьем игумене – Тихоне в 1671 году, часть братии не выдержала беспокойной жизни и бежала из монастыря. Они удалились к западу от Дона, в пределы нынешней Курской губернии, в местность, лежавшую между ново построенными тогда городами Суджею и Миропольем. Здесь над рекою Пслом, на старом городище, «что словет Девичий монастырь», они построили новый монастырь и церковь во имя Николая Чудотворца. Таких выходцев из «Див-монастыря» было пять: иеромонахи Феодосий, Лаврентий, Кесарий, Памва да старец Никодим¹⁶⁸.

Но не вся братия ослабела в борьбе с опасностями. Если состав всей братии в это время, как и при основании монастыря, исчислялся в 15 иноков, то оставшихся в «Див-монастыре» было 10 человек, кроме бельцов, о которых совсем не упоминают основатели Миропольского монастыря. Во главе оставшихся стоял игумен Тихон – Около того же времени монастырь выдержал новую опасность: рядом с ним, на Дивьих горах, произошло сражение между Фролкою Разиным и царскими войсками. Победа осталась за царскими войсками. Судя по тому, что к мятежникам примкнул благодетель монастыря, Острогожский полковник И. Дзинковский, трудно решить отношсние к Разинцам монахов дивногорских. Но, конечно, они не были в числе мятежников, потому что тогда их постигла бы такая же кара, как и всех, примкнувших к разинцам. Как бы то ни было, а постоянная опасность то от татар, то от «воровских людей» (т. е. от противников Москвы) – заставляла братию быть настороже и запасаться нехитрыми средствами обороны¹⁶⁹. Монахи в случае опасности могли укрываться в своих пещерах, имевших несколько выходов. А на монастырской колокольне, рядом с тремя небольшими колоколами, были утверждены «две пушки железные, шмуровница турецкая железо и пушка медная»¹⁷⁰.

Игумен Тихон в течение своего настоятельства озаботилcя новыми приобретениями для монастыря. В 1674 г. он исходатайствовал у великого государя жалованную грамоту на построение мельницы на р. Потудани, «пониже Потудонского моста, что ездят с Коротояку на Урыв, промеж лесу или где приищется порозжее место». Мельница была выстроена о 4 камнях, с толчеею в 5 ступ¹⁷¹. В 1684 году игумен Тихон ходатайствовал о даровании монастырю третьей мельницы – на р. Тихой Сосне, на Песках повыше города Острогожска, против церкви Михаила Архангела. Эта мельница была выстроена еще в 1670 г. полковником Иваном Дзинковским, полковым писарем Маркою Жуковцевым и сотником Василием. Но когда в 1671 году Дзинковский был казнен за свое участие в бунте Разина, то мельница была отобрана на великого государя и отдана на оброк кадашевцу (с Кадашево под Москвой) И. Кожевникову с платой оброку по 23 рубля в год. Теперь, по ходатайству игумена Тихона, эта мельница была отдана монастырю, но выдача монастырю денежного и хлебного жалованья была прекращена¹⁷². В 1686 г. игумен Тихон просил у великого государя пожаловать монастырю 2 десятины земли для устройства мельничного двора и для выгона лошадям; а вместе – разрешить пользование городским общим лесом. Просьба игумена была удовлетворена¹⁷³. В Острогожске же, на реке Мерине, монастырю была пожертвована мельница о 2 камнях вдовою полковника Буларта¹⁷⁴.

Для монастыря были наиболее удобны и выгодны такие угодья, как мельницы, потому что они давали чистый доход, не требуя рабочих рук. Поэтому на первых порах монастырь так усиленно и ходатайствует о пожаловании ему мельниц. Напротив, земельные владения тогда мало давали дохода, при отсутствии рабочих рук, а поэтому братия на первых порах не обнаруживала желания завладеть значительными земельными участками. Правда, при игумене Андронике, в 1663 году монастырю дана была лука в устье р. Тихой Сосны. Но владение этой лукой было очень затруднительно. Несмотря на то, что это луговое пространство отмечено за монастырем в строельных и межевых книгах, на него же предъявляли свои права соседние коротоячане. Чтобы объяснить этот спор из-за земли, необходимо помнить общие условия тогдашнего надела землями по p.p. Дону и Тихой Сосне (См. гл. I). После 1646 года коротоячане были испомещены по p.p. Дону и Тихой Сосне. Но вот в 1652 году на Тихой Сосне возникает новый город – Острогожск, с населением малороссийским. Правительство наделяет это пришлое из Приднепровья население землями по р. Тихой Сосне, а коротоячанам отводит земли выше по Дону, по соседству с владениями Боршева и Воронежского Покровского монастырей. Но естественно, что многие коротоячане продолжали считать себя собственниками земель по р. Тихой Сосне. Отсюда возникают земельные тяжбы, обострявшиеся племенною рознью населения. Дивногорский монастырь, возникший почти одновременно с Острогожском и основанный тоже малороссами, принимал участие в этих тяжбах. На его землю в устье р. Тихой Сосны заявил свои права коротоячанин Аггей Филатов с товарищами. Они не признали меж и граней монастырской земли: вырубили деревья, на которых были насечены грани, и вырыли межевые столбы. С этими посягательствами на землю пришлось бороться уже преемнику игумена Тихона – архимандриту Амвросию. По его челобитью, для решения спора, Острогожский стольник и воевода Иван Павлов отправился на устье Тихой Сосны, предварительно потребовавши от коротоякского воеводы высылки на спорную землю документов, а также и самих коротоячан, заявляющих свои права на землю. Но Коротоякский воевода Дмитрий Воейков не выслал документов, а коротоячане не выехали для решения тяжбы. Поэтому спор был решен при наличности только представителей от монастыря и, конечно, в пользу монастыря (10 Июля 1699 года)¹⁷⁵.

В административном отношении Дивногорский монастырь первоначально входил в Патриаршую область. Следом этой зависимости служит сохранившаяся грамота о поставлении игуменом монастыря Андроника¹⁷⁶. С открытием Белгородской епархии – в 1666 году, монастырь, как и весь Острогожский уезд, вошел в состав этой новой епархии. Неизвестно, в чем выражалось влияние на монастырь патриаршего и митрополичьего управлений, кроме, конечно, поставления для монастыря настоятелей и иерархических лиц. Можно думать, что удаленный от епархиального управления, Дивногорский монастырь жил почти самостоятельно, не подлежа строгому надзору патриархов и митрополитов. Такое положение дела продолжается до 1699 года, когда Дивногорский монастырь, как и весь Острогожский уезд, был приписан к епархии св. Митрофана, первого епископа Воронежского.

Несколько лет спустя после Дивногорского в Острогожске возник монастырь девичий. До 1659 года этого монастыря не было, как благоустроенной обители: на запрос 166 (1658 г.) о количестве монастырей и церквей в уезде, из Острогожска отвечали, что «в Острогожске в городе и на посаде монастырей нет», только в уезде есть Дивногорский монастырь¹⁷⁷. Но за тот же год есть указание, что в Острогожске проживали монахини – «переезжие киевские черницы»¹⁷⁸. Можно думать, что эти черницы на месте прежнего обитания острогожских черкас составляли общину, и теперь, когда черкасы устроились в Острогожске, перешли сюда. Во главе их стояли черницы Евдокия и Фекла. Острогожский полк был для них покровителем и ходатаем пред правительством. Полковник Иван Дзинковский отказал монастырю землю пашенную и сенные покосы на р. Мерине и потоке¹⁷⁹ и хранил у себя жалованные грамоты, данные монастырю¹⁸⁰.

Монастырь был посвящен великомуч. Параскеве-Пятнице. Он был довольно многолюден – до 40 стариц – и имел общежительное устройство. В 70-х годах за монастырем укрепляются разные угодья и руга. В 1673 г. за монастырем утверждена (при игумении Таисии) пашенная земля и сенные покосы за р. Мерином, подле дороги из Острогожска в Ольшанск. В 1674 г. монастырю дано 25 десятин сенных покосов Ивана Горелкова, убитого во время бунта 1671 г.¹⁸¹. В 1684 г. монастырь получил 5 р. руги из таможенных доходов и по 40 четвертей ржи и овса. В 1684 г. игуменья Елизавета испросила в безоброчное владение мельницу на р. Потудани, выше с. Песковатого, с которой раньше взималось по 4 р. оброку¹⁸²; а так как коротоячане не позволяли рубить лес и возить землю для устройства этой мельницы, то игуменья испросила по берегам р. Потудани две десятины земли¹⁸³. Кроме того монастырь пользовался половиною дохода с воскобойни, устроенной на подворье Дивногорского монастыря. А в 1686 г. восковой промысл отдан одному девичьему монастырю со взиманием с него 1 руб. оброку¹⁸⁴.

С 1681 г. монастырь стал испытывать стеснения от посадских людей и воевод. Как сказано выше, в это время разбрелись монахини из Коротоякского Казанского монастыря. Четыре из них пришли в Острогожск. Здесь воевода «для своея мзды» пустил их в Пятницкий монастырь. Они явились сюда со своими сыновьями, внучатами и сродниками; устроили кельи и стали проживать, во всем сопротивляясь монастырскому общежительству. А их родственники производили в монастыре бесчинства. В тоже время в монастыре поселились семь семей мирских людей. Разобравши монастырскую ограду, они построили свои дворы, стеснивши монахинь и внесши расстройство в монастырскую жизнь. В тоже время монастырю перестали выдавать жалованье. После наведенных справок, подтвердивших, что монастырь беден, великие государи пожаловали монастырю ругу, игуменье – по полтине денег, по 3 четверти ржи и овса; 20 старицам – по 8 алтын 2 деньги и хлеба, по 2 четверти ржи и овса. Поселившихся четырех стариц Коротоякского монастыря и семь мирских семейств приказано выселить из монастыря. Но, несмотря на этот приказ, Острогожский воевода Иевлев «не свел» мирян из монастыря. На новое челобитье игуменьи, с обвинением Иевлева во взяточничестве, последовал вторичный приказ выселить мирян¹⁸⁵.

Таким образом, Острогожскому девичьему монастырю покровительствовали родственные черкасы, но утесняли служилые люди. Был, впрочем, случай утеснения монастыря черкасом. Острогожский полковник Иван Сас причинил убыток монастырю, устроивши свою воскобойню¹⁸⁶; но этот полковник вообще плохо поддерживал общение интересы черкас, заботясь более о личной выгоде, за что вызвал с их стороны неудовольствие.

***

Мы собрали и изложили документальные сведения, какие нам удалось отыскать, воспользовались и немногочисленными преданиями, заслуживающими доверия. Сведения эти довольно скудны и на основании их нельзя дать истории каждого монастыря в отдельности. Но отдельные штрихи и статистические даты в своей сложности дают возможность составить общее представление, как о строе придонского монашества, так и о его значении для местного населения.

Обычно придонский монастырь возникает почти одновременно с утверждением в местности оседлого русского населения. Монастырь – это небольшой поселок. В центре его стоит деревянная церковь с незатейливой церковной утварью. Близ церкви устроены 4–5 келий-изб. Вокруг поселка деревянный забор или стоячий тын, имеющий против церкви «святыя ворота», над которыми возвышается башня для колоколов, а иногда вместе с колоколами и для пушек. За забором расположена слободка из дворов монастырских крестьян, бобылей и работников; здесь же стоят дворы священников и причетников. Так монастырь сливался с приходом, и являлось нечто среднее между мирскою и отшельническою жизнью.

Во главе монастыря стоит настоятель – чаще черный поп с именем строителя, иногда два строителя вместе, иногда игумен и очень редко – архимандрит. Под его управлением состоит малочисленная братия человек в 6–15; весьма редко – в женских монастырях – число братии доходит до 40 –50. Здесь же живут бельцы-трудники и вкладчики. В монастырь принимают только с вкладом, который частью обеспечивает содержание монастыря.

Устройство монастыря общежительное. Но это – своеобразное общежитие, далеко отступающее от уставного. Оно нарушается и строителями, и братией, и покровителями-мирянами, особенно последними. Миряне часто являются в монастыре хозяевами; устраивают здесь торжки, иногда даже разламывают монастырские стены, чтобы на монастырской земле выстроить себе дома. И эти поступки находят себе защиту в воеводах и приказных, для которых не кажется странным поселение в монастыре мирских людей. Так бывало тогда, когда население и власти не были расположены к монастырю. Немногим лучше было положение дела, когда население покровительствовало монастырю. Тесная связь мира с монастырем законна и полезна и для мира, и для монастыря только в том случае, когда ограничивается взаимным служением, которое выражается для монастыря в его нравственном воздействии на мир, а для мира – в материальной помощи монастырю, в обеспечении предметами первой необходимости тех иноков, которые почему-либо лишены возможности снискать себе пропитание своим трудом. Но когда помощь мирян делает монастырь богатым владельцем и тем налагает на него заботы хозяйственного характера, отвлекая от иноческих подвигов, – тогда эта помощь вредна монастырю. Еще более вреда и расстройства в монастырском строе замечается там, где покровители миряне вмешиваются во внутренний строй и распорядки монастырской жизни. И то и другое обнаружилось в жизни придонских монастырей. Правда, говоря относительно, придонские монастыри были несравненно беднее монастырей центральных и северных. Однако и у них были вотчины, и их земли тянулись на десятки верст, а это втягивало их в чисто мирские интересы – до того, что интересы духа отступали на задний план. А если судить о монастырском быте только по письменным документам, сохранившимся в разных архивах, то получается впечатление, что интересы подвижничества совсем подавлены были хозяйственными заботами. Из-за этих забот они не только вступают в сношения с местными и центральными властями, но и вступают с соседним населением в открытую борьбу, которая выражается не в одних судебных тяжбах, но и в вооруженных столкновениях.

Чувствуя над собою надежную охрану и защиту со стороны мира, монастырь не всегда подчинялся церковной власти. Это обстоятельство осложнялось тем, что край еще не вошел в сферу правильного церковно-административного воздействия. В первой половине XVII в. только Елецкие и Воронежские монастыри числились в Рязанской Епархии. Но за отдаленностью от Переславля Рязанского, и эти монастыри свою зависимость выражали только испрошением благословенных грамот на построение церквей, посвящением монастырских ставленников в священный сан да уплатою дани в митрополичий казенный приказ. Среднее и нижнее течение Дона числилось в Патриаршей области; но здесь влияние епархиального владыки – патриарха затруднялось еще более отдаленностью от Москвы. С открытием Белогородской епархии (1667 г.) часть рассматриваемого района (по р. Тихой Сосне) вошла в состав этой новой епархии. Здесь епархиальный центр был ближе; но заметного влияния белогородского владыки на церковную жизнь Острогожского уезда не замечается. А, кроме того, некоторые местности оказываются в каком-то неопределенном положении: таков был, напр., Коротоякский уезд. Из монастырей в самом неопределенном положении был Лысогорский, оказавшийся между Воронежским, Урывским и Коротоякским уездами.

Неудивительно, после всего этого, что монастыри и монахи находили более удобным и по церковным делам обращаться не к отдаленной или маловлиятельной епархиальной власти, а к близкому и сильному светскому правительству. Даже просьба о безвкладном пострижении в монастырь направляется к великому государю чрез Разрядный Приказ.

Местный власти, воеводы и приказные, хорошо понимали эту слабую сторону в положении монастырей и пользовались ею. Они могли поселять в монастыре мирских людей, брать монастырских трудников на свои работы. А в том случае, когда они благоволили к монастырю, они могли защищать его от епархиальной власти. В 1629 г. жаловался на воронежских воевод рязанский архиепископ Антоний великим государям Михаилу Феодоровичу и патриарху Филарету Никитичу. «Посылал я на Воронеж своих детей боярских трижды в Боршов монастырь но игумена Симеона – давать в великом духовном деле, и ваши государские стольники и воеводы Воронежа города Степан Иванович Великанов да Степан Федорович Стрешнев того игумена Симеона в великом духовном деле моим вашева государева богомольца детем боярским на поруки давать не дали и тому игумену ко мне в Переславль ехать не велели»¹⁸⁷.

Особенно положение делалось запутанным в тех монастырях, которые пользовались покровительством донских казаков. Последние ведали монастырские дела в своем войсковом круге и не считали монастыри подчиненными церковной власти. Когда же нужно было исходатайствовать монастырю какое-нибудь угодье, то они сносились с высшею светскою властью не чрез епархиальное начальство, а чрез Посольский Приказ.

Но, как ни много было неустройства в монастырской жизни, придонские монастыри XVII века представляли крупную культурную силу. Выше уже указано, что монастыри со своим полу мирским характером имели крупное благотворительное значение, являясь как бы инвалидными домами и богадельнями для населения, еще не вполне осевшего и устроившегося в новом крае. Но, кроме этого, монастыри имели большое значение колонизационное и религиозно-нравственное.

Монастыри на протяжении всей христианской истории возникают в местах особенно живописных. Русские монастыри в этом отношении заслуживают особенного внимания. Живописные горы, дремучие леса, реки – вот где ютились русские обители. Но, кроме красот природы, монах как будто чутьем угадывал выгоду местоположения. Выбирая место для монастыря, он останавливался там, где сама природа могла дать ему пропитание. Без хозяйственного инвентаря, с одинокими рабочими силами, он не надеялся на скорую культуру земли. Поэтому он более ценил продукты рек и лесов, дающиеся и одиноким силам. Здесь он действовал наверняка. Но он в тоже время угадывал, где возможна в будущем культура земли, куда придут землепашцы, и потому вокруг монастырских стен оказывалась плодородная земля, на которую шел землепашец, делавшейся крепостным у монастыря. А. если не было поля вблизи, или – если оно было уже занято, монастырь намечал себе угодье в другом месте и выпрашивал его себе на пропитание. Придонье в этом отношении не представляло исключения, а выразительно подтверждало общее правило. Если смотреть на карту Придонья в XVII веке, то выгодное положение монастырей и их угодий невольно бросится в глаза. Двадцать монастырей занимают лучшие угодья. Из них Тешевский сидит на большой московской дороге, у перевоза через Дон. Успенский собирает торговую и мытную пошлину с товаров, идущих р. Воронежем вниз на Дон и вверх к Москве. А вместе с Алексеевским он владеет всеми почти приречными угодьями у города: у Старого Казарского Городища до теперешнего шлюза, верст на 15. Боршов занял границу оседлости до половины XVII в. и, укрепившись, взял в свои руки русло Дона с прилегающими лесами, покосами и лугами – на 8 верст по течению, а ниже верст на 25 по течению завладел богатейшим плесом р. Дона с озерами, затонами, лугами, лесами. Между этими двумя участками в Дон вливается р. Хворостань; – она вся на 50 верст течения отдается Покровскому женскому монастырю. Насколько верно здесь было чутье монахинь, об этом говорит теперешнее население этого края. Почти непрерывно, по обе стороны реки, тянутся большие села и деревни: Красный Лог, Запрудское, Верейское, Можайское, Данково, В. и Н. Марьино, Рождественское, Тресоруково, Дмитриевское, Почебское, Давыдовка, Дракино, Машкино, Бодеевка, Хворостань (монастырская деревня Избыльная). Вслед за Богатым Затоном начинаются угодья Дивногорского монастыря, занявшего устье Тихой Сосны и как бы сторожившего торговые обороты Сосны и Дона. Еще ниже, на границе теперешнего Павловского и Богучарского у.у., лежит Белый Затон с богатейшими угодьями. Теперь там – многолюдные села Верхний и Нижний Мамоны.

Монастыри являлись только починками, около которых начиналась земледельческая жизнь. Сами они не были землепашцами. Только привлекши под свои стены «детенышей», крестьян и бобылей, они делались землевладельцами. Но и тогда земля распахивалась только на пропитание крестьян и братии, – для сбыта хлеба на сторону земля не обрабатывалась. Даже количественно пашенная земля точно не всегда определялась, частью за невозможностью измерить ее, а быть может и потому, что только землею некоторые монастыри не дорожили, считая ее мертвым капиталом. Так, владенья Покровского монастыря измерены и обмежеваны со всею тщательностью, но количество пашенной земли в них не обозначено. Это количество определено из 20 у 11 монастырей, в общей сложности равняясь 4387 десятинам в трех полях, но из этой земли, судя по документам, земля обрабатывалась, десятин по 10–20 на крестьян и братию, лишь в немногих монастырях. Количество монастырских крестьян также было не велико. Да и с них монастырь охотнее брал оброк – рыбою, молочными продуктами, маслом и т. п. Поэтому и в своих угодьях монастырь пока ценил больше всего рыбные ловли, сенные покосы, а также мельницы, перевозы, торжки, так как все это без обилия рабочих рук давало чистый доход. Что касается казенного хлебного и денежного жалованья, то оно выдавалось немногим беднейшим монастырям; но и тогда оно шло взамен безоброчных угодий, которые облагались в таких случаях оброком.

Если колонизационное значение монастырей в XVII в. несомненно, то гораздо труднее установить характер и размеры религиозно-нравственного их влияния. Монастыри на Дону возникли тогда, когда монашество в русском обществе сделалось любимым традиционным явлением. Монастырь появлялся везде, где бы ни началась русская колонизация. Как явление традиционное и потому давно сделавшееся привычным и будничным, монашество давно потеряло позицию новизны и молодого увлечения. Его принимают далеко не одни исключительные натуры, одушевленные одною мыслью послужить Богу; нет, оно – удел и золотой средины, ищущей в монастыре сравнительного покоя под старость от треволнений мирской жизни. Что донские монастыри создала традиционная любовь к монашеству, это несомненно: достаточно припомнить многострадальную судьбу Даншина и особенно Карачунского монастыря, чтобы признать, что в эти монастыри влекло не «прохладное житие», а желание жить для Бога. Но эта жизнь протекала, по-видимому, ровно и обычно, как обычны, серединны были сами постриженики монастырей.

Когда современный путник посещает Александро-Невскую или Троице-Сергиеву Лавру, то он не может увидеть, убедиться воочию, какие работы исполняют монахи и исполняют ли какие-нибудь. Личный труд монахов закрыт от посетителей этих монастырей. Но когда тот же путник посетит Валаам и увидит работы монахов на лугах и огородах, побывает в каменотесной, иконописной, швальне, сапожной и др. мастерских, – тогда вопрос о труде монахов не возбудит никаких сомнений. Какое впечатление вынес бы в этом отношении от донских монастырей путешественник XVII века? Монастырские работы выполнялись наемными работниками, бобылями и крестьянами. Даже нужды ежедневной жизни – изготовление пищи, питья, шитье одежды и обуви, ловля рыбы на ежедневный обиход – удовлетворялись теми бобылями, которые составляли монастырскую слободку. Церковно-богослужебные нужды и те не всегда отправлялись монахами, так как при монастыре жили белые священники и причетники. При таком положении дела вопрос о труде монахов остается открытым, по крайней мере, относительно более крупных монастырей – г. Воронежа и Боршева. Мелкие монастыри, особенно женские, не имевшие средств содержания, конечно, питались своим трудом и Христовым именем.

Насколько население ценило даже такое, так сказать, будничное монашество, об этом говорят следующие статистические выкладки. В настоящее, время на 2½ миллиона населения Воронежской Епархии приходится около 200 монахов и монахинь и около 1400 послушников и послушниц, – эти цифры до некоторой степени определяют тяготение к монашеству населения. Попытаемся тот же прием приложить к оценке придонского монашества XVII века. Но за то время этот прием может дать основание к более широким выводам. То было время, когда только начиналась правильная колонизация края. Следовательно, указанный прием дает основание заключать не только о степени тяготения нового населения к монашеству, но и о колонизационном значении монастырей. А отмеченный полу мирской характер монастырей, делавший их и приходскими церквами, покажет, насколько они удовлетворяли общим религиозным потребностям православного населения. Затруднение состоит лишь в том, что о населении среднего и нижнего Дона за XVII столетие нельзя иметь точных сведений, – так неустойчиво было это население, так плохо еще оно поддавалось регистрации. Поэтому для предполагаемых выводов мы возьмем, для примера, лишь Воронежский уезд, обнимавший теперешние уезды – Воронежский и части уездов Задонского, Землянского, Нижнедевицкого и Коротоякского. Площадь, занимаемая уездом, равнялась приблизительно 7200 кв. верст (120×60). На этом районе в 1615 г. был один город Воронеж с 8 приходскими церквами и 19 сел с церквами. Следовательно, всего в уезде было 27 приходских церквей. Но эти 27 приходских церквей не удовлетворяли религиозных потребностей края, в то время в уезде было 4 атаманских слободы, 8 селец, 19 деревень, 8 починков и 3 слободы, т е. 42 населенных пункта, кроме г. Воронежа, с 850 дворами. Монастырей в уезде было 3 мужских и 1 женский. В 1676 году было 15 приходских церквей в г. Воронеже и 39 церквей в уезде при 996 дворах. Монастырей было 7. Таким образом в 1615 г. один монастырь приходился на 9 приходов и на 283 мирских двора и, если предположить на каждый двор по 5–10 человек, на 4250–8500 человек населения. А в 1676 г. один монастырь приходился на 8 приходов, на 142 двора и на 1420 человек населения. B настоящее время (по переписи 1897 года) православное население Воронежской губернии равняется 2531253 при 914 приходских церквей и 18 монастырей. Следовательно, теперь каждый монастырь приходится на 50 приходских церквей и на 140 тысяч населения.

Если принять во внимание эти цифры, то окажется, что процент монашествующих к населению и, следовательно, тяготение населения к монашеству было в 6 раз благоприятнее, чем в конце XIX века.

Но значение донских монастырей XVII в. окажется еще более внушительным, если обратить внимание на то, что эти монастыри служили не одним целям отшельничества, а и непосредственно церковно-религиозным нуждам окрестного населения. При 27 приходских церквах – 3 монастыря и при 54 – 7 монастырей в одном Воронежском уезде – эти цифры определенно говорят, какую службу несли монастыри для края. Все они были и приходскими церквами. Некоторые имели при себе и белый причт для своих монастырских слободок. А монастыри Успенский, Акатово-Алексеевский и Семилуцкий, кроме того, были приходскими храмами в самом тесном значении этого слова.

Таково значение всех вообще придонских монастырей. Это ровное, обычное, так сказать будничное служение краю. Поэзией подвижничества, увлекающей население и настраивающей его жизнь на высокий тон, как мы уже сказали, придонские монастыри вообще не отличаются. Исключение составляют загадочные Дивногорские и Шатрищевские пещеры, свидетельствующие о религиозном порыве и увлечении. Если эти пещеры и не были вполне созданием монахов, то одно продолжение пещерокопательства, устройство в пещерах церквей, срезание горы для устройства монастыря первобытными заступами и жизнь на этих урочищах, в темноте и сырости, при постоянной опасности от воинских людей, – говорит о высоком подвижническом настроении. А главное – эти памятники духа говорят о традиционной связи между донским и днепровским монашеством. Любопытно, что до сих пор в окрестном населении живет фантастическая легенда: будто Шатрищевские пещеры, винтообразно спускающиеся к подошве горы, не оканчиваются у подошвы, а идут ниже русла Дона, пересекают потом реку под руслом поперек и идут до Днепра (!), т е до киевских пещер. Не трудно понять, как перешли на Дон приднепровские традиции, если припомнить, что устроителями Дивногорского монастыря были приднепровские черкасы. С тех пор пещерокопательство сделалось традицией местного подвижничества. И до сих пор во многих местах епархий очень популярен этот подвиг, создавший множество пещер, чему способствует и обилие в местности меловых гор.