Глава I. Отличительные особенности колонизации Дона

Содержание. Доисторический период в жизни Донского края. Начало истории края – с XVI века. Правительственная колонизация – полковые казаки. Вольная колонизация – донские казаки. Приднепровские черкасы. Рознь этих групп населения Земельные столкновения. Политическая рознь. – Особенности церковной жизни. Номинальная зависимость донских казаков от Московского патриарха, черкасс – от Белогородского митрополита и полковых казаков – от Рязанского митрополита.

Говоря о колонизации Дона, необходимо различать ее историческую эпоху от той, которую следует назвать доисторической. Дон был известен еще Геродоту. На течении этой реки археологи находят монеты всех столетий после Р. Хр¹., – ясно, что здесь давно жили люди и вели в известной мере культурный образ жизни. Но что это были за люди, к какой народности они принадлежали и в каких деяниях проявилось их существование, все это покрыто мраком неизвестности. В вещественных памятниках старины (каковы, напр., городища) есть данные предполагать, что здесь долгое время жили хазары, стоявшие на высокой степени развития². Но и их история покрыта мраком неизвестности. Наконец, есть попытка утверждать, что собственно русская колонизация началась здесь рано и уже в XII в. выразилась в создании городов, напр., Воронежа³. Однако и эти попытки встречают серьезные возражения и объясняются не столько научными соображениями, сколько любительским обычаем местных археологов начинать историю края с возможно глубокой древности. Поэтому мы и называем все эти сбивчивые гадания о далеком прошлом Донского края доисторическим периодом Придонья.

Собственно историческая жизнь бассейна р. Дона насчитывает немного более трех столетий. До XVI века Дон был тем политическим буфером, который отделял Русь от орды, сюда пытались простирать свое влияние и русские, и, напр., грамоты Московских митрополитов на Червленый Яр делают очевидным, что здесь обитали православные христиане, если не русского происхождения, то стоявшие в известных отношениях к русским митрополитам. Но в тоже время эта местность была под сильным влиянием Орды. Об этом говорят местные придания, а еще с большею убедительностью многочисленные татарские названия рек и урочищ, сохранившиеся до сих пор (Усмань, Тамлык, Хава и др.). Неоднократные нашествия татар на коренную Русь совершались чрез эту же местность, делая ее временною стоянкой ханских орд. С разделением Орды на Крымскую и Ногайскую ослабело ее влияние, она потеряла прежнее грозное значение для Руси. Но Дон продолжал еще оставаться «полем» для татарских нашествий и набегов. Берега Дона с тех пор получили названия – крымского (правый) и ногайского (левый). Во время этих набегов татары пользовались старыми становищами и городищами⁴ или строили новые крепости, пролагали шляхи, сакмы и перелазы, которые потом, в течение всего XVII века, помнило Русское правительство.

Только с возрастанием могущества Москвы после ее окончательного освобождения от татарского господства, Россия могла более успешно бороться с татарским влиянием на Дону. Это случилось уже в конце царствования Иоанна Грозного, т. е. уже во вторую половину XVI века⁵. Желая укрепить за собой эту окраину и вместе сделать ее оплотом против татарских вторжений, правительство строит здесь целую сеть городов и острожков, т. е. маленьких крепостей – с башнями, деревянными надолбами и земляными валами. Так возникли – Воронеж (1586 г.), Валуйки (1593), Усерд (1737–1741), Верхососенск (1637), Полатов, Ольшанск (1645) Коротояк (1647), Усмань (1650), Орлов (1650), Острогожск (1652) и др. – Но устройство этих крепостей в чистом поле было бы пустою затеей, если бы здесь одновременно и даже несколько ранее правительственной колонизаций не началась колонизация вольная. В это именно время, т. е. в царствование Иоанна Грозного обнаруживается на Дону своеобразное население, известное под названием казачества. Это беглецы из центральной Руси, не вынесшие тягостей Московской государственной жизни или пожелавшие свободы от общественных и семейных уз. Они бежали преимущественно на нижнее течение Дона, туда, куда почти не могла проникнуть Московская власть. Но очутившись вне опасности от Москвы, эти вольные люди на чужбине почувствовали свою кровную связь с Москвой, когда оказались в соседстве с ненавистными татарами и турками. Уже правительство Грозного воспользовалось этим тяготением казачества к родной земле и, как будто не зная, что это – «воровские» люди, стало привлекать их на царскую службу, жалуя их разными дарами и льготами. Так постепенно возникло вассальное отношение казачества к Москве, выгодное для той и другой стороны. По Дону строятся казацкие городки; самым северным из них был Донецкий городок, стоявший на нынешней границе Воронежской губерний и Области Войска Донского. Но влияние донского казачества простиралось и далее на севере, усиливаясь во время частых путешествий казаков в Москву. Это влияние сказывалось иногда и в Воронеже и даже в Ельце. Ведя постоянную борьбу с внешними врагами, вынужденное подавлять внутреннюю смуту, Московское правительство всеми мерами привлекало к себе казаков и, как будто забывая их собственную неблагонадежность, жаловало их богатыми угодьями по Дону.

Но почти одновременно с этими милостями правительство вынуждено было и ограничивать привилегии казачества: устройство городов и острожков сопровождалось поселением в них и вокруг них жителей, переведенных из центральных провинций. Эти «сведенцы», известные под именем полковых казаков, заняли все ново построенные города и их окрестности. Собственно крепости могли вместить незначительную часть их. Охрана границ требовала массы полковых казаков «в поле», на татарских перелазах, валах и в острожках. Для этой массы, переселенной сюда поневоле с семьями, правительство отдало земли и угодья, прилегающие к Дону и его притокам в пределах нынешней Воронежской губернии: по Тихой Сосне, Потудани, Девице, Воронежу и др. Безраздельное пользование богатствами края ушло от донских казаков, и на среднем течении Дона неизбежно должны были начаться столкновения их с новыми поселенцами. Они обострялись разностью положений тех и других – вольностью и привилегиями донского казачества, неволею и пригнетенностью полковых казаков. Явное покровительство Москвы вольным казакам и ограничение полковых еще более обостряло положение, приводя иногда к открытым схваткам. Не лучше было для правительства тогда, когда донские казаки во время своих путешествий в Москву и обратно сманивали полковых казаков на Дон – в вольные. Верные Москве полковые казаки имели основание роптать на правительство за его покровительство воровским казакам.

В половини XVII в. к этим двум элементам населения присоединился третий. В 1652 г., с разрешения Московского правительства, на среднее течение Дона переселяются приднепровские казаки. Так как в это время воевода Арсеньев начал постройку нового города – Острогожска в целях той же обороны края от «воинских людей» – татар, то приднепровский казачий полк воспользовался этим и испросил себе позволение занять новый город. Но город Острогожск, как и другие сторожевые города, был только центром для нового населения, которому понадобились большие участки земли по течению Дона и его притоков. Сначала правительство отвело им течение р. Тихой Сосны, на которой стоит Острогожск. Это течение и образовало Острогожский уезд. Но за первым полком и после продолжали подходить приднепровские казаки, которым нужно было отводить новые земли. Так в их владениях оказались города – Урыв, Ольшанск, сл. Ендовище и др. места. Между тем раньше эти места уже начали заселяться полковыми казаками. Так, р. Тихая Сосна была отдана Коротоякским детям боярским. Теперь им велено было очистить ее и перейти севернее – к г. Костенску. Но здесь они оказались в неприятном соседстве с черкасами г. Урыва. Еще более должно было чувствоваться стеснение в земле и угодьях близь Воронежа, где великорусское население было довольно густо, но куда переселились черкасы – (сл. Ендовище). Между тем стеснения скоро обнаружились и там, где их не ожидали. Выселенные с Тихой Сосны к Костенску полковые казаки заняли вотчину донских казаков – землю Боршева монастыря и вызвали нескончаемую тяжбу с влиятельным донским войском, тянувшуюся до конца XVII столетия.

Таков был состав местного населений в XVII веке. Его элементы оказались совершенно разнохарактерными по своим взглядам, привычкам и симпатиям. Рознь их не сглаживалась от совместной жизни, а скорее обострялась земельными тяжбами. Иногда это обострение принимало даже политический характер, выражаясь в недоброжелательстве к Московскому правительству, которое каждым враждующим элементом подозревалось в особенной благосклонности к врагу.

Нужно, впрочем, заметить, что и без того местное население иногда оказывалось политически неблагонадежным. Еще до появления сюда полковых казаков донское казачество неоднократно готово было грабить границы Московского царства, а во время Московской смуты конца XVI и начала XVII в.в. заявило себя большою приверженностью к самозванцам. Когда потом явились здесь многочисленные города и острожки с полковыми казаками, последние не могли не знать об этих изменах, знали, что и в их время войсковой круг действует самочинно и часто вопреки правительству. Если, несмотря на это, донские казаки пользовались привилегиями, в ущерб служилым людям, то это не могло не вызвать раздражения не только против донцев, но и против Московского правительства. Сохранилась весьма характерная, хотя и отрывочная, фраза попа с. Голышевки, населенного полковыми казаками. Когда в 1681 году на Дону узнали о стрелецком бунте, то Голышевский поп говорил: «На Москве стало смятение, а наша рука возвысилась»... Здесь чувствуется радость по поводу «смятения», потому что вместе с ним у полковых казаков развязываются руки: не боясь Московской власти, они свободно могут расправиться со своими соседями по Боршевской вотчине – донскими казаками. Еще более эта политическая окраска в розни населения замечается в отношениях донских казаков к черкасам. Здесь привилегии черкасам (напр. варить пиво и мед) могли казаться прямо оскорбительными для служилых людей. С другой стороны, тот контроль, которому подверглись черкасы от воевод и приказных людей, этих агентов Московской власти, – вызывал в них неудовольствие против Московского правительства. Все это ярко сказалось во время Разинского бунта, охватившего область Дона. Кроме части донского казачества, к Разину пристали черкасы Острогожска и Ольшанска во главе с Острогожским полковником Иваном Дзиньковским. Бунт выразился прежде всего в грубой расправе с приказными г. Острогожска и Ольшанска, а потом в открытой схватке с войсками воеводы Г. Ромодановского, командовавшего полковыми казаками. Замечательно, что коротоячане в это время более всего старались обвинить в измене черкас. Кроме верноподданнических чувств, здесь могли быть и расчеты экономического характера, желание получить в свое пользование угодья и земли, отданные черкасам.

В одном только, по-видимому, должны были сходиться эти разнородные элементы населения: в приверженности к православной вере. Но и здесь на деле оказалась рознь, – не в исповедании веры, конечно, а в вопросах церковного управления и экономических. Полусвободное – полу подчиненное положение донского казачества естественно повело к тому, что войсковой круг не только вмешивался в церковные дела, но и считал себя вправе решать возникающие затруднения в церковной практике. Официально нижнее течение Дона числилось в Патриаршей Области; но фактически эта зависимость почти ни в чем не обнаруживалась. Войсковой круг и казацкая старшина избирали лиц на священнические и причетнические места, он же лишал их этих мест. Только посвящение духовных лиц производилось патриархом или с его благословения. Когда же возникали в местной церковной жизни затруднения, уладить которых войсковой круг не мог, то он обращался не к патриарху, а чрез посольский приказ к великим государям. Только под конец XVII в., когда нижний Дон сделался притоном раскола, Московские патриархи перестали ограничивать свое пастырское руководительство областью Дона одним только посвящением не ими избранных, им совершенно неведомых духовных лиц. Рядом с внешними мерами к искоренению раскола, замечаются попытки пастырского воздействия на казачество со стороны патриарха. Но и тогда, вследствие отдаленности нижнего Дона от Москвы, это пастырское воздействие не могло быть непосредственным: Московский патриарх стал действовать на донское казачество чрез Воронежского епископа. Но войсковой круг, привыкший к вольности в церковном управлении, с большим трудом привыкал к этому архипастырскому влиянию и обнаружил систематическое нежелание признавать епископскую власть на протяжении не только XVII, но и XVIII века, когда все течение Дона было отдано в ведение Воронежского епископа.

Черкасское население Дона первоначально – с 1652 г. по 1667 год – тоже ведалось в епархии патриарха; но вследствие той же отдаленности от Москвы и здесь власть патриарха была более номинальной, чем действительной. С 1667 г. Острогожский уезд вошел в область Белогородского митрополита. Но до сих пор еще не найдено следов архипастырского воздействия этих митрополитов на черкас, кроме, конечно, посвящения избранных на месте лиц в священные должности.

Наконец, собственно служилое население, входящее в район нынешней Воронежской губерний, находилось под церковною властью Рязанских митрополитов. Здесь, говоря сравнительно, епархиальная власть могла сказаться явственнее, чем среди донцов и черкасов. В Воронеже был даже митрополичий дом⁶, в котором, по-видимому, ведались дела по епархиальному управлению, хотя нет даже намека на приезд сюда Рязанских епископов. Сохранились и немногочисленные письменные памятники участия Рязанских епископов в местной церковной жизни⁷. Но и здесь церковная жизнь более была предоставлена произволу населения, так как расстояние от Рязани в 400 верст, чрезвычайно затрудняло правильное архипастырское руководительство краем. И когда была учреждена Воронежская епархия, то ее первому епископу, св. Митрофану, пришлось вести трудную борьбу с самочинием в церковных делах – как с духовенством, так и с мирянами.

Таким образом, благодаря историческим обстоятельствам, в церковном отношении край оказался почти беспризорным. И та рознь, которая отмечена в экономической и общественной жизни, оказалась в силе и в церковной жизни. Эта же рознь вместе с самочинием, в частности, сказалась и на монастырском быте. Начало монашества на Дону поэтому представляет явление своеобразное. Будучи традиционным выражением религиозного чувства русского населения, оно в тоже время отличалось в своем строе от монашества центральной и северной России. Отметить эти своеобразные черты и составляет одну из главных задач автора.