7. Вечная Осанна Богу

Так враг рода человеческого, сатана, некогда побудивший народ кричать Христу «осанна», а затем «распни, распни Его», теперь сам приготовил себе ту же участь. Человеко-бесовское «осанна сатане» вдруг сменилось бешеным воплем отчаяния и проклятия ему. «Распни, распни сатану», – вопиют обманутые люди. «Сожги, раздави его, мерзкого обольстителя», – кричат неистово бесы. «Осанна Зверю» превратилась в вечное его распятие, вечное проклятие, унижение, вечное мучение в мрачных глубинах ада...

«Обратится болезнь его на голову его, и на верх его неправда его снидет...» (Пс. 7, 17).

И если Господь наш Иисус Христос после унижения и распятия воскрес из мёртвых для вечной славы, то сатана уже больше не восстанет, чтобы обольщать вселенную! Нет! Довольно!

«...И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. И взял он дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, сковал его... и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы...» (Откр. 20,1–3)

Также схвачен был Зверь (Антипод), и с ним лже­пророк. Оба живые брошены в озеро огненное, горящее серой. (Откр. 19, 20)

И сказал Сидящий на Престоле: «Совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец... Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном. Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серой...» (Откр. 21, 6–8).

«Се, творю все новое...»

И вот тогда вмиг засияют во Вселенной сияющие светила, и наша грешная земля уже не будет потухшей планетой, как сейчас, но новой самосветящейся красавицей-звездой, предивно совершающей своё течение среди подобных себе... И на этой новой звезде (обновлённой нашей Земле) вечно будет звучать дивный гимн Великой хвалы Единому Богу, в Троице славимому.

Кто будет жить на этой новой земле?

Праведники. Все те, кто жил когда-то на ней и страдал за Бога и правду; все те, кто в жизни ничего не получал, кроме слез, насмешек, голода, холода, жажды; все те, кто на земле был ничем, а станет всем; все те, которые возлюбили более Бога, нежели временные сладости и временную славу. Они будут жить, наслаждаться радостью. И всем хватит места. И всем хватит счастья.

И что это будет за жизнь? Каковы широты её существования? Какова полнота счастья и любви обновлённых людей, рабов Божиих? Что они будут делать? Что они будут петь? Какие мелодии, звуки каких гимнов и песней будут раздаваться по цветущим лугам и долинам Божьего Рая?

Ответы на эти вопросы кто нам может дать?..

«...И слышал я как бы голос многочисленного народа, как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных говорящих: АЛЛИЛУИА! Ибо воцарился Господь БОГ Вседержитель! Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу» (Откр. 19, 6–7)

Осанна, вечная осанна Богу, в Троице славимому, ныне и присно и во веки веков!..

Аминь. (Истинно так!)

* * *

Где мы тогда с тобой будем, мой друг и приятель? В каком месте поместит нас Бог? Куда заведут нас наши дела, которые мы делаем теперь?

Вот что. Если мы хоть сколько-нибудь вкусили, по милости Божией, сладость любви к Богу, вкусили горечь и обман греха; если мы уже решили бесповоротно быть Христовыми и вместе страдать и жить с Ним, то будем петь и кричать Ему «осанна» всегда, пока живём. Крики безум­ной толпы, побои озлобленной черни, ярость мучителей- судей обрушатся на нас разом. Пусть! Не страшно!

Неправедный пусть ещё творит неправду,

Нечистый пусть ещё сквернится,

Праведный да творит добрые дела ещё

И святый да освящается ещё.

«Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною, чтобы воздать каждому по делам его!» (Откр. 22, 11–12).

* * *

Господи! Ты придешь, а если мы будем не готовы встретить Тебя? Что же тогда будет с нами? Ведь вот любим тебя, верим, что идёшь судить землю, терпим за Тебя много: ненависть, насмешки, клеветы, темницы, позор; плачем о грехах своих, о том, что худо делаем... и вот, все это Ты видишь, Господи! Помоги же нам достойно встретить Тебя...

А что будет тогда с матерьми, которые теперь день и ночь плачут о детях своих? И если бы собрать воедино эти слезы, то, наверное, образовалось бы новое море на земле, «море слез родительских». Дети не признают родителей, дети грубо попирают кровь и слезы матерей. И страдания последних все увеличиваются! Как Ты, Господи, рассудишь все это?

А что будет тогда с младенцами!

С теми крошками, которые совсем Тебя, Господи, не знали и не знают? Им никто про Тебя не сказал. Их никто к Тебе не подвёл. Они – настоящие сироты: невинные, бедные, несчастные, малютки! Как они? Что с ними будет? Какое место их покоя?

О Владыка Вселенной! Трудно всем нам! Тяжело идти Твоим путём! Тяжело!

Но мы идём, мы верим, что Ты – «путь, истина и жизнь». Идём, падаем, слабеем, плачем, вновь идём, вновь падаем, вновь незримо поднимаешь нас, как малых младенцев...И мы... во все минуты нашей горькой жизни непрестанно Тебя благодарим и любить не перестанем, и любя Тебе вопием: «ОСАННА! ОСАННА! БЛАГОСЛОВЕН грядый ВО ИМЯ ГОСПОДНЕ!...»

(Господи! Гряди же скорее, ждём!)

Аминь.

Блажен человек,

иже обрете премудрость

(притчи Соломона)

В Московскую Духовную Школу (тогда она располагалась в зданиях Московского Новодевичьего монастыря, и называли её «Богословские курсы») Василий Петрович Агриков приехал в 1946 году. Как и многие другие фронтовики, он был в военной форме: тёмная шинель с петлицами танкиста, армейская фуражка, китель, офицерские брюки и солдатские сапоги; в одной руке чемодан, а в другой сетка с огромнейшим волжским арбузом – угощение для московских студентов. Начальное 4-х классное образование не помешало ему поступить в Семинарию, особенно помогла рекомендация архиепископа Филиппа.

В первое время Василий учился слабовато – не было способностей заучивать наизусть, особенно нелегко давался русский язык. Трудно приходилось не только ему, но и другим фронтовикам. Молодым было проще – у них хорошая память, а они, «старички», все-таки уже потрёпанные, а надо заучивать разные спряжения, склонения. Преподаватели при опросе иной раз делали им снисхождение. На первых порах Василий был одним из последних учеников. Но благодаря своей усидчивости и любви к изучаемым предметам он не отставал от других, а преуспевал в познании премудрости Божией. Господь наделил его способностью хорошо писать сочинения, на которые в Духовных Школах обращали сугубое внимание – он всегда писал их на пятёрки. Не только сам писал, но помогал и товарищам: диктовал им, а они записывали.

Имея природную простоту и смиренное сердце и вдобавок унаследованную от благочестивых родителей глубокую религиозность, скромность и рассудительность, Василий невольно привлекал к себе людские сердца. Поэтому на курсе к нему все относились с большим уважением и благоговением. Насколько почитали его свои же однокашники, видно из того, что они всегда обращались к нему по отчеству: Василий Петрович.

На утренние службы всегда вставал первым и будил товарищей, не пропускал ни одного братского молебна, полунощницы и даже на раннюю Литургию ходил.

В 1950 году он успешно окончил Семинарию, что дало ему возможность в том же году поступить в Духовную Академию, куда принимали только отличников без троек. А завершил её через четыре года лучше всех – со степенью кандидата Богословия – и был оставлен профессорским стипендиатом при Академии.

И был ecu монах

Покоривый себе воли Божией

(акафист Преподобному Сергию)

Василий всегда чувствовал, что призвание Божие ведёт его не к семейной, а к безбрачной жизни. Поэтому он избрал путь монашества. В июне 1952 года, ещё будучи студентом третьего курса Академии, с одним из своих однокурсников пришёл в монастырь и стал послушником, а через 2 месяца его постригли в рясофор. Послушаний прошёл много: они довольно быстро менялись: и два, и три послушания нёс одновременно. В течение примерно года, может быть, больше, был и на кухне (чистил картошку), и на просфорне, и в переплётной, и в плотницкой мастерской, и на клиросе, и за свечным ящиком, выполнял и черные работы. В начале 1953 г. проходил послушание пономаря, а с марта месяца ему поручили монастырскую библиотеку.

В 1953 году Василий был пострижен в мантию с наречением имени Тихон, в честь преподобного Тихона Луховского, Костромского чудотворца. Когда отца Тихона уже не было в монастыре, – ему пришлось его покинуть, – братия Лавры, скорбя о разлуке с ним, продолжали отмечать этот день более десяти лет после его ухода из обители и пели многолетие отцу Тихону после братского обеда.

На первых порах он придерживался очень строгих правил. Как-то ездили с собратом в Глинскую пустынь. Когда возвращались обратно, к ним присоединилась одна женщина. Тогда он решил идти не с нею, а метрах в десяти, на расстоянии, говоря ей: «Ты иди впереди или сзади, нам нельзя с женщинами ходить».

В 1953 году монах Тихон был хиротонисан во иеродиакона, а затем в иеромонаха. Даже в таких, казалось бы, формальных документах, как характеристика, анкета, рапорт, монастырское священноначалие отмечало необычайно добродетельную жизнь молодого инока. Его характеризовали как «беспримерного монаха, отличающегося благочестием, добротою, с любовью исполняющего все поручаемые ему послушания, нрава вежливого, тихого, скромного, пользующегося любовию у братии Лавры и у богомольцев».

После окончания Академии её Ректор протоиерей Константин Ружицкий и инспектор Николай Петрович Доктусов предложили отцу Тихону стать преподавателем Библейской Истории в 1-м классе Духовной Семинарии. Он согласился и с честью оправдал оказанное ему доверие. С сентября 1954 года с большою любовию и сердечной теплотой он стал преподавать новоначальным семинаристам Священную Историю Нового и Ветхого Завета, за что получал от своих воспитанников благодарность и добрые отзывы. Позже в Академии он преподавал Пастырское Богословие.

Дам вам пастыри по сердцу моему

(Иер. 3,15)

Принятие сана отец Тихон считал очень ответственным делом, относился к этому серьёзно, со страхом Божиим. После того, как он стал священником, многие из его родственников пожелали быть священнослужителями: брат его, а потом два племянника приняли священство. Вообще, вся семья была благодатного духовного покроя.

Молодой пастырь и подвижник во время учёбы в стенах Академии тщательно изучал духовный опыт святых отцов. Так, сохранилось его обстоятельное семестровое сочинение, написанное на III курсе и высоко оценённое преподавателями, – «Невидимая брань» (по епископу Феофану). Кандидатская работа отца Тихона, успешно защищённая в 1954 году, называлась «Преподобный Феодор Студит как организатор общежительного монашества», а стипендиатский отчёт 1955 года – «Преподобный Иоанн Лествичник как представитель Восточного аскетизма». Продолжая учёбу в Духовной Академии иеромонах Тихон был, как и прежде, прост и разумен в общении и беседах как со своими однокурсниками, так и с другими людьми, чем заслужил уважение не только товарищей, но и руководителей, преподавателей Духовных Школ.

В монастыре его скоро назначили духовником и старшим проповедником. Наместник Лавры архимандрит Пимен (Извеков) очень уважал Отца Тихона и только ему поручал проповедовать Слово Божие. Служились две Литургии: Наместник говорил проповедь на одной из них, а он – на другой. Когда говорил проповедь, только выйдет и так тихо-тихо произнесёт только два слова: «Братья и сестры...» Голос у него был таким умилительным, что все знающие его люди уже всхлипывали, доставали платочки, плакали навзрыд.... Передать то впечатление очень трудно, это надо было видеть, слышать, чувствовать. Батюшка находил ключи к сердцу каждого человека, подбирал такие проникновенные, затрагивающие душу слова, что люди очень искренно каялись после его проповеди.

Когда Наместник уезжал, отец Тихон выполнял его обязанности, был его заместителем. Ему поручали большие, ответственные посты: с 1954 года проходил послушание эконома Лавры, а с сентября 1955, по благословению Святейшего Патриарха Алексия, стал казначеем.

Отец Тихон был исключительным тружеником и подвижником. Какие он нёс подвиги, сколько выполнял послушаний! Кроме уже перечисленного, он заведовал свечным ящиком, регентовал на левом клиросе, а по праздникам – на правом. Причём делал это как-то по-особенному: целомудренно, тихо и кротко. Регентовал левой рукой, так как был левша, и руку держал очень красиво. Руководил также любительским хором. Пели с ним и матушки, и девушки, и старушки.

Бывало, Великим постом на пассии или в другой праздник отец Тихон, отец Кирилл и благочинный архимандрит Феодорит пели втроём. Об этом Батюшка Тихон вспоминал позже на Кавказе.

Говорили, что спал Батюшка всего по двадцать минут: ляжет, поспит, потом встаёт и выполняет какое-то послушание. Работает, работает, снова ляжет, поспит и дальше трудится.

Когда отец Тихон стал преподавать в Академии, многие обязанности по казначейству легли на плечи его помощника, теперешнего духовника Лавры архимандрита Кирилла (Павлова). Батюшка Кирилл до сих пор с глубоким благоговением и великою любовию вспоминает отца Тихона, любя его за простоту и благоразумие.

На праздники, после всенощного бдения, Батюшка с вечера до утра исповедовал людей. Исповедь начиналась где-то в 10 часов. Заканчивал он давать «разрешительную» молитву около 4 часов утра, а в пять уже приходил служить раннюю Литургию, которую служил часто. Перед исповедью он всегда говорил проповедь и не начинал исповедовать до тех пор, пока не видел в народе состояния раскаяния. Часто с любовью взывал: «Кайтесь, кайтесь, миленькие, родные!» Когда же люди начинали внутренне сокрушаться о том, что плохо, нерадиво живут, плохо исправляются, тогда он приступал к исповеди. К нему выстраивалась очередь. В то время в Сергиевском Трапезном храме Лавры ещё не было приделов преподобного Серафима Саровского и святителя Иоасафа Белгородского. На этом месте, у росписи Спасителя или Божией Матери, ставился аналой, и к Батюшке была очередь исповедников через весь храм, от входа Трапезного храма до самого аналоя. Его чада пока дождутся своей очереди, бывало, и прочитают правило, и попоют, и подремлют, а Батюшка все сидит и принимает народ до самого утра. На исповеди он сам задавал вопросы про то, что было забыто, объяснял все неясное. Потом дерзновенно говорил: «Прощаю, разрешаю от всех грехов от юности твоей». И всех он старался принять, утешить: сострадал в скорбях, на благословение раздавал крестики, иконки. Хотя духовные чада его были очень многочисленны, следует сказать, что для отца Тихона принятие в духовные чада не было простой формальностью. Сам он не раз говорил: «Чтобы взять в духовные, мне надо пролить море слез».

Батюшка вникал в душу кающегося, помогал осознать свой грех. На исповеди или в беседе старался показать опасность греховного состояния. Например, говорит чадо: «Поссорился с братом», а он, раскрывая пагубность этой ссоры, говорит: «А что за этой ссорой стоит? Ты посмотри, что она производит в твоей душе. Когда ссоришься – теряешь любовь, а нету любви – значит, вне Бога. Ты пойми!» Людям служил жертвенно.

Образ отца Тихона, как пастыря, хорошо дополняют его собственные слова, написанные в пору преподавания им Пастырского Богословия. Не придавая решающего значения практическое опытности пастыря, он считал главным в этом нелёгком служении «духовное горение... Пастырь Церкви Христовой должен пламенеть любовью к людям и любовью к Горнему миру..., пастырю надо любить, что дышать воздухом. И любить, не делая различия, без; расчёта, без выбора. Любить и радовать людей, именно РАДОВАТЬ, – это есть постоянное и тихое торжество истинной пастырской любви..., ибо пастырь без любви, что цветок без цвета, утро без зари, день без сияющего солнца, или как по апостолу – потухшая звезда, блуждающая во мраке ночи (Иуда 1,15)».

Отец Тихон занимался приёмом людей в братию. Кого-то он мог сразу принять, а кому-то даст совет: «Побудь дома с месяц, посмотри на себя, может быть, у тебя что изменится и ты останешься». Так иногда и бывало – незадачливый подвижник уедет, подумает, подумает и не вернётся. Батюшка видел всю душу человека.

Много лет в прихожей отца Тихона, по соседству за перегородочкой, жил послушник Иван Тимофеев, в монашестве наречённый Михеем (ныне старший звонарь Лавры игумен Михей). Его принимали за келейника, но на самом деле скорее Батюшка заботился, ухаживал за ним, как за родным сыном, всегда будил: «Ванюшка, вставай»!

Архимандрит Тихон всегда возглавлял Пасхальную праздничную службу в Троицком соборе. В те годы на Светлой седмице братия, даже отцы средних лет, как Батюшка Тихон, часто подымались на колокольню. Отец Тихон сам не звонил, но любил послушать колокольный звон. Звонили как придётся: кто в один, кто в два колокола, а кто ударял в большой колокол «Лебедь». Пришёл как-то отец Михей, и хотя в первый раз, но сразу же взялся за несколько колоколов и, действительно, у него хорошо получились ритмические удары. Батюшка посмотрел, послушал и говорит. «Ты смотри, не бросай, продолжай учиться». Прозрел, что своим талантом отец Михей украсит Лаврские службы.

Отец Тихон был необыкновенно кротким, смиренным, тишайшим человеком. Ростом – высокий, худой, маленькая бородка была у него... Ходил тихо, маленькими шагами, целомудренно так, благоговейно. Глядя на него, думалось: «Согрешает ли он в чем-нибудь помыслами? Такой он святой и безгрешный!» На трапезе, во время чтения жития святых, часто видели: он сидит за столом, все вздыхает, вздыхает, а слезы прямо в тарелку льются... Говорили, что он имел дар прозорливости. Из многих примеров вспомним некоторые.

Пришла к Батюшке на исповедь духовная дочь, народу было очень много, но Батюшка её сам подозвал. Мама у неё болела сахарным диабетом – просит: «Батюшка, помолитесь». Он молчит. Тогда она положила на аналой записку: «Помолитесь о болящей Анне». Вдруг Батюшка бросает на пол эту записку. Она берет, снова подаёт Батюшке, но он опять её сбросил. Раза три так бросал. Подумала: «Батюшка, наверное, из-за чего-то обиделся». Взяла записку, положила снова на аналой. В конце исповеди Батюшка благословил и говорит: «Читай акафист Успению Божией Матери». Дома читала акафист, не придав значения этим словам. Лишь через две недели, когда мама умерла, догадалась, что Батюшка бросал записку – подавал знак о скорой смерти мамы...

Подобный случай был с другой девицей. За пять лет до смерти мамы она её перевезла к себе в Сергиев Посад. У мамы отнялись ноги и она почти все время лежала, лишь немного сидела. Дочка спросила Батюшку: «Можно ли оформить маме 1-ю группу инвалидности?» Он ответил: «Не надо, не успеете. Пока будете оформлять документы, мама уйдёт». В скором времени так и произошло: мама отошла в иной мир.

Батюшка очень заботился о людях и так любил их, что говорил: «Если у вас есть какая-то скорбь, какое-то недоумение – идите, бегите ко мне под Успенский собор!» Звал к себе на исповедь. А в то время исповедовали богомольцев в крипте под Успенским собором в приделе всех русских святых.

В 60-тые годы в Семинарию поступил учиться один студент, который был уже в зрелом возрасте, около сорока лет. Учиться было тяжело, много нужно было заучивать наизусть и, может быть, из-за этого у него начались сильные головные боли. Такие боли были, что хотелось голову чем-то перевязать, крепко сжать её. И вот братья студенты ему говорят: «У нас тут хороший батюшка есть, отец Тихон. Он под Успенским собором исповедует, пойди, поговори с ним, может, чем-то поможет, подскажет что делать». Больной студент ещё не знал его и никогда не видел. Пришёл под Успенский собор, нашёл Батюшку. Только подходит к нему, а тот поворачивается, зовёт его по имени и говорит: «Я давно тебя жду, иди сюда». Сам назвал его по имени! Взял руками за голову, подержал, прижал, потом говорит: «Ну, а теперь иди, читай акафист Покрову Матери Божией. Матерь Божия тебя исцелила!» И вот с тех пор около тридцати лет прошло, рассказывал он, голова у него никогда уже не болела, а учиться также стал лучше.

Как-то раз семинаристы решили пойти посмотреть подземный ход, который был здесь в Лавре. Это было в конце 60-х годов. Зная о слухах, что отец Тихон прозор­ливый, один из них подумал: «Если он прозорливый, я сейчас к нему подойду и возьму благословение, может быть, он мне что-то скажет? Он ничего не знает, и я его практически не знаю». Вот он подходит, так себе думает, берет благословение у батюшки Тихона, а тот говорит: «Ну что? Собрались в подземный ход идти? Ну, идите, идите. Посмотрите, посмотрите».

Архимандрит Тихон был также духовником Академии и Семинарии. К нему шло очень много молодёжи, так как он прекрасно преподавал и отдавался людям полностью. Это было отмечено руководством Академии: в 1963 году Батюшка получил звание доцента. Вообще, у него был особый Божий дар: обращать к Богу молодых. Тянущиеся к Богу молодые души находили в отце Тихоне ответ на то, что им было потребно. Девушки, подростки, студенты и даже учёные приезжали к нему из Москвы, чтобы поисповедоваться и утром причаститься. Монахи молодые благоговели перед ним, смотрели на него с восторгом, ибо Батюшка был аскетом, искренно преданным монашескому деланию, был большим молитвенником. Каждый день пребывал в храме на службе. И в праздники, и в будние дни люди приезжали к нему и всегда могли найти его в храме.

Однажды на уроках Пастырского Богословия в Семинарии отец Тихон вызывает семинариста и спрашивает по теме. А тот плохо урок знал и ничего не мог ответить. Тогда Батюшка обратился к студентам: «Братия, что ему поставить?» Те кричат: «Кол ему! Кол ему поставить!» А он говорит: «Нет, братия! Неправильно, поставим ему пятёрку!» – и ставит в журнал «отлично». Незадачливый семинарист сел на своё место. А в следующий раз, когда его вызвали, он, к удивлению всех, отвечал хорошо, был полностью готов. Так Батюшка преподавал уроки пастырской мудрости не только на словах, но и на деле, своею жизнью. Он был необычайно милостив и к молодым, и к старым. Вспоминали, как на лекции по Пастырскому Богословию он говорил: «Братия, вы старыми людьми не гнушайтесь – полюбите эту сопливую старушку!»

Один семинарист мечтал о монашестве, сердце разгорелось – только в монастырь. Но в то время прописаться в Лавре было уже очень, очень трудно. Не зная как поступить, решил посоветоваться: «Батюшка, как мне быть – может быть, целибатом на приход идти?» Монахом на приходе ещё труднее. А тот ему в ответ: «Ты молись Антонию Великому, он тебе откроет». Стал молиться и вот, интересно, по молитвам отца Тихона видит во сне: выходит преподобный Антоний Великий из Царских врат, выходит, а на груди у него дощечка, на которой золотыми буквами написано: «Такой-то такой-то, разрешается только постриг! Ни­какого целибатства!!!»

Хотя архимандрит Тихон официально не был братским духовником, но многие из братии выбирали его своим наставником. Он очень любил братию. Рассказывали, что, живя в монастыре, он имел такую удивительную особенность: иногда ходил по келиям, причём знал, в каком состоянии находится живущий в ней брат. Он мог придти, например, когда инок упал духом, заперся в келии, унывает сильно, и никто об этом не знает. И тут вдруг приходит Батюшка, стучится к нему и начинает разговаривать. Он заходил в келию или уводил немощного брата к себе, утешал, и после этих разговоров тот уходил окрылённый. Уходил и знал, что надо делать, хотя до этого ему казалось, будто все кончено, ни в чем уже нет смысла. Был, к примеру, такой случай: один монах хотел уйти из монастыря, никто об этом не догадывался. Отец Тихон пришёл, поговорил с ним – и брат остался. Старцу все было открыто, кто какою немощью побеждён. У него была необычайная любовь, внимание. Болью брата жил, всем, чем мог, сколько его хватало, помогал. Кто хоть раз у него побывал, пообщался с ним, знал это... И, конечно, молитва его была очень действенной.

«Все покрывать любовью!» – был его основной девиз. «Жертвенность, жертвенность», – всегда повторял он...

Приехала как-то в Лавру к Батюшке духовная дочь, ставшая впоследствии монахиней. Пожаловалась, что не может терпеть, когда мама выпивает. Она раздража­лась на неё, нервничала, если видела её «весёлой». Батюшка выслушал и сказал несколько раз: «Она не будет, не будет больше пить». Дочка вернулась домой и, в самом деле, у мамы тяга к спиртному пропала. Прожила она после этого исцеления ещё 13 лет.

Часто отец Тихон свои деньги, братские и преподавательские, раздавал тайно как милостыню. Наберёт трояков, десяток, пятёрок, завернёт их, даст своему соседу отцу Михею и говорит: «Ну-ка, пробегись по Лавре! Раздай». Передачи, которые ему приносили, он отправлял братии: «Михеюшка, иди, отнеси такому-то, скажи: старушка передала». Тот приносит, отдаёт, а брат спрашивают: «От кого?» Отец Михей начинает придумывать, но иногда отцы догадывались: «Да что ты сочиняешь? Знаю – Тишенька прислал!»

Слово отца Тихона было с силой. Через него Господь открывал Свою волю, нарушение которой добром не оканчивалось. Одна из его духовных дочерей в 17 лет очень захотела замуж, но Батюшка не благословил. Он говорил: «Ну что я сделаю. Нет ей благословения от Господа. Что я-то могу сделать? Ну не благословляет её Господь!» Все равно вышла замуж. Потом муж умер, осталась одна с пятью детьми... Другая – тоже. Батюшка не благословлял, но не послушалась – родила сына, потом заболела раком и ещё молодой умерла. Но бывало и наоборот, иной предложит замуж и даже сам жениха покажет, а другой иначе – даст маленькие чётки и скажет: не заглядываться на семинаристов, а читать Иисусову молитву, «Богородицу»...

Не раз его молитвы ограждали от беды. Приехала в Лавру к вечерне его чадо. Видит – идёт Батюшка на службу, подбегает: «Батюшка, благословите!» Он благословил её и говорит: «Тебя Господь спасёт». Она обрадовалась, думала, Царствие Небесное получит. Отстояла службу, как на Небе, сестры к ней подходят: «Служба кончилась, пойдём». Ночевали они у хозяйки, одной знакомой матушки. Отвечает: «Вы идите, я ещё побуду». Не хотелось уходить. Потом, когда все разошлись, и она пошла домой. Идёт радостная, ничего не замечает. Нужно было проходить мост. Смотрит – впереди стоит один молодой человек, а подальше – другой. Идёт смело, а на середине моста один из них вдруг подошёл: «Давай кошелёк, а то речка твоя будет!» Ну, она ему кошелёк отдала – пять рублей всего было. Тот говорит: «Пойдём, я тебя провожу, а то могут ещё встретить тебя». Действительно, проводил до дома. Пришла, дрожит, рассказывает хозяйке, а та: «Это ещё хорошо, благополучно обошлось, с тобой милость Божия. Другие приходят все мокрые, да избитые, лежат по три дня, не встают». Тут-то и вспомнились слова Батюшки: «Тебя Господь спасёт», – это его молитвы выручили.

Блажени есте, егда поносят вам, и изженут...

(Мф. 5,11)

Через много лет, уже вне Лавры, Батюшка рассказал, что когда он в 1961 году впервые надел митру архимандрита, её ободок сильно врезался в голову. А когда снял – вся голова была в крови. Тогда он понял, что с ним должно произойти что-то страшное...

За то, что к отцу Тихону шло очень много людей, на него началось гонение. Враг прислал злобных людей, клеветников; появились очень эксцентричные женщины, которые стали бегать за отцом Тихоном, преследовать его. Как на праведного Иоанна Кронштадтского бросались женщины, называли их «иоаннитками», так и отцу Тихону Господь попустил такое испытание, такой крест. Они оскорбляли Батюшку, кусались, старались сорвать одежду монашескую, бросались перед ним на землю и хватали за ноги, Батюшка падал. Студенты и братия защищали, отбивали его. Женщин набрасывалось человек шесть-семь и уже шёл настоящий кулачный бой. Постоянно его охраняли. Днём нельзя было спокойно пройти по монастырю – только рано утром или поздно вечером. Невозможно стало исповедовать. Трудно было даже служить и это удавалось все реже и реже. Женщины-хулиганки били стекла в храме. Сторожа не могли с ними справиться, хотя им помогали чада – матушки и девушки; но они их избивали, чтобы только пройти. Переодевались в мужскую одежду и пробирались в алтарь. Когда Батюшка служил, залезали на Царские врата и кричали во все горло.

Уходил он в Семинарию, жил в корпусе Семинарском, рядом с Инспектором, так как был духовником Семинарии. Но они проникали и туда, несмотря на то, что было много вахтеров и дежурных семинаристов. Удержать их не могли, они находили удобные моменты, отвлекали этих сторожей и пробирались в его комнату. Дело дошло до того, что они стали бить стекла в корпусе, и отец Тихон уже не выходил, пребывал внутри монастыря. Как-то раз он шёл в Патриаршие покои из братской столовой, а одна женщина прорвалась на гульбище, что вокруг Трапезного храма, увидала Батюшку и с высоты прыгнула на него, бросилась с гульбища во двор. Отец Тихон, хотя неожиданно все это было, успел уклониться к стене, и она упала на землю. Пришлось вызвать скорую помощь и объяснять: «Вот, человек трудился, работал...» Скажи в то время, что за монахами бегают, так прыгают на них: скандал, сенсация была бы...

Говорили, что эти женщины, их было человек 15–20, за большую плату посылаются от КГБ. Когда их сдавали в милицию за хулиганство, они тут же оказывались на свободе – их выпускали. И действительно, одна из них спустя много лет призналась одному из старших отцов, что получала за свои выходки большие деньги. А некоторые имели какое-то повреждение духовное. Та женщина, что бросилась вниз и упала около отца Тихона, поломала ноги, таз, разбила позвоночник, долго болела, а когда поправилась, снова стала преследовать Батюшку.

Архимандрит Тихон был очень прославлен среди всех духовников. Его больше всех полюбили и его постигла та же участь, что и первых Лаврских старцев, за которыми много шло народа. Тогда ещё хорошо помнили отца Савву, которого перевели в Псково-Печерский монастырь, отца Михея и отца Никона, которых напра­вили в Одессу.

Время было очень трудное, но и благодатное. Великая Киево-Печерская Лавра была уже закрыта. Милиция терзала Почаевский монастырь. Постоянно ожидали закрытия и Троице-Сергиевой обители. Власти даже обсуждали возможность перевода Лавры в другой город. Братия утешали друг друга: «Хотя бы ещё один день пожить в монастыре, напитаться духовности. А там пойдём куда-нибудь страдать». Ухудшилось снабжение, резко повысили цену на электричество, начались перебои с водоснабжением. Милиция следила и за братией, и за богомольцами, особенно за молодыми парнями и девушками – порой хватали их и вели в отделение. Священникам не разрешали беседовать с народом и отвечать на вопросы на территории, вне храмов. Каждый новый человек, приехавший в Лавру помолиться или поработать, был на учёте. С послушников силой снимали подрясники, не давали ночевать в обители – заставляли жить у мирских людей. А иногда забирали в отделение, издевались, запугивали, изматывали многочасовыми допросами. Очень трудно было поступить в монастырь, а те, которые уже подвизались в нем, терпели множество скорбей.

Однажды вызвал Батюшку Тихона следователь и сказал: «На Вас поступила жалоба, что Вы такую-то, такую-то обозвали дурой при свидетелях, это нарушение законодательства. Поэтому Вам придётся оставить Лавру, на Вас подано в суд». А отец Тихон предварительно собрал, приготовил, наверное, около сорока писем этой самой женщины, которая ему и всем делала пакости. В её письмах чего только не было: и всякие непристойности, и нецензурные слова, и матерщина, и клевета – все, что есть в голове у помешанного человека. Все эти письма Батюшка передал следователю и говорит: «А что же, разве она не дура, если такое себе позволяет?» Желая себя защитить, он сказал следователю о своей известности не только среди православных верующих, но и среди преподавателей, студентов в Москве и даже за границей: «Может быть большой скандал, если вы будете меня судить». А следователь отвечает: «Успокойтесь, успокойтесь, мы так все сделаем, что никто ничего не узнает и никто возмущаться не будет». И вот над ним устроили суд, но не в нашем районе, а, как говорили, в Зарайске. Свидетелей из тех женщин было человек двадцать. Ему предложили дать расписку, что он не будет иметь связи с Москвой – запретили въезд в Москву, запретили переписку. Он подписался, и после этого больше от него ничего не слышали, он держал своё слово.

Шёл 1968 год. Не только власти были недовольны отцом Тихоном. Широким фронтом наступал экуменизм. Номера ЖМП пестрели статьями митрополита Никодима. Семинаристы просили Батюшку разъяснить Церковную политику, задавали вопросы, а он отвечал: «Вот вы, студенты, не знаете, а что же мирские люди? Икономия, акривия... Могут ли они знать, что под этим? Знаете, какое предательство Церкви здесь, в этих словах?! Изменение полностью устава, изменение всего!»... И через две недели его из Академии удалили. «Блажени изгнани правды ради!»

Архимандрит Тихон дважды уходил из Лавры: в первый раз его отпустили в непродолжительный академический отпуск – надеялись, что его гонительницы успокоятся. Не помогло. Скандалы продолжались. Наместник Лавры архимандрит Платон (Лобанкин) позвонил в милицию: «Уберите этих девок». А те отвечают: «Пока вы не уберёте Агрикова, мы не можем их убрать». Тогда Наместник стал назначать Батюшку служить Акафисты в Троицком соборе у мощей Преподобного Сергия дважды в день, чтобы чаще на него нападали. Братия, студенты, конечно, его охраняли, старались провести кратким путём через Патриаршие покои и Никоновский придел. В храме хулиганкам не давали бесчинствовать, но на улице они забегали вперёд, старались броситься под ноги. Положение складывалось невыносимое.

По словам одной духовной дочери в октябре 1968 г. перед своим уходом Батюшка написал ей в письме: «Причастись в четверг на этой неделе...». И зная, что служит в Лавре последнюю Литургию, добавил: «сиротка». Рассказывали, что ему было приказано выехать из обители в 24 часа.

В тот день к соседу Батюшки, отцу Михею, пришла мама. Давно она собиралась принести к нему икону Божией Матери «Благовещение». То одно мешало, то другое. Говорила: «Сынок, забери икону, мне её негде держать, я же все по квартирам скитаюсь». Этой иконой маму благословили перед выходом замуж. Она была написана на доске, очень простенькая, но красиво украшенная фольгой. Как раз в ту минуту, когда отец Михей открыл дверь матери, Батюшка Тихон выходил из своей келии перед вторым окончательным отъездом из Лавры. Он увидал икону и удивился, почувствовав, что встретил её неслучайно, остановился и говорит: «Мать, благослови меня иконой!» Она испугалась: «Батюшка, да я же грешница великая! Как я могу Вас благословлять?!» «Нет, нет-нет! Благослови!» Опустился на колени и мама осенила его иконой. Батюшка приложился, потом поднялся, в свою очередь благословил мать с сыном и сказал: «Ну вот все, прощайте, совсем уезжаю, надо скорее уезжать». Они заплакали...

Предчувствие Батюшку не обмануло. Эта встреча, воистину, стала знаменательной. Ибо упокоился он у алтаря подмосковного храма Благовещения Пресвятой Богородицы.

Следует отметить, что гонения на отца Тихона почти не отразились в архивах Лавры и Академии. Его труды в Духовных Школах были прерваны, согласно документам, 20 октября 1968 года в связи с академическим отпуском по состоянию здоровья. А через пять месяцев его откомандировали и из монастыря по благословению Патриарха на Троицкое подворье в Переделкино.

Постигшее отца Тихона искушение и гонение было чрезвычайной бедой, горем для Лавры и Академии, которые в его лице потеряли образец духовности, любви, смирения и христианской простоты. Он оставил монастырь в полном расцвете духовных и телесных сил. Но без Промысла Божия ничто не совершается. Богу было угодно, чтобы он шёл другим путём.

Прощаясь с Лаврой, Батюшка очень скорбел и плакал о студентах, которые остались в Семинарии, Академии после его ухода. Он говорил одной монахине: «Очень мне жалко ребятишек, очень жалко. Их будут совсем по-другому учить, когда я уйду. Не то им будут читать». И сильно плакал.

Когда же он выходил из Лавры, то долго стоял в Святых вратах около фрески, где изображено причащение Преподобного Сергия. Очень любил Преподобного Сергия и не хотел расставаться с любимым монастырём, родной братией, дорогими чадами-сиротами. Очень долго плакал и молился, чувствовал, что он больше не вернётся сюда. Впереди было 33 года изгнания и скитания на чужбине, когда порой он замерзал и негде было преклонить голову...Позже отец Тихон советовал одному брату: «Нуж­но держаться за мантию Преподобного Сергия, из Лавры старайся сам никогда не выходить. Если выгонят – все Сам Господь устроит. Будут предлагать разные дол­жности, туда-сюда поехать – ты старайся не уезжать. Потом будут стараться выгнать из Лавры – что от тебя зависит, делай, чтобы не уехать. А если сделать ничего не сможешь, то Матерь Божия, Преподобный Сергий все сами устроят. Преподобный Сергий не оставит».

Не имамы зде пребывающаго града,

но грядущаго взыскуем

(Евр. 13,14)

Как-то раз на исповеди он с любовью наставлял свою духовную дочь, молодую девушку, впоследствии монахиню: «Ты такая молодая, детка. Сохрани свою чистоту. Я за тебя молиться буду». Вдруг Батюшка вздрогнул, встал и, истово осенив себя крестным знамением, сказал: «Ох! Ты ничего не видишь. Какой он страшный, как он рвётся за моей душой. Но она крепко охраняется Богом». Духовная брань с врагом не прекращалась ни на мгновение. Отца Тихона перевели сначала в Переделкино, но преследовавшие его женщины и там стали безобразничать, рвали его одежду, кусали. Здесь в Лавре была преграда, проходная и стены, а там ничего этого нет. Так ему приходилось убегать от них.

Вскоре по совету знакомых матушек он уехал в Закарпатский Свято-Николаевский Мукачевский женский монастырь. Его духовные чада потянулись за ним и туда. Исповеди у него были для них – одна радость. Всякое слово, сказанное Батюшкой о родных или о чем-нибудь ещё, сбывалось, все было так, как он благословит.

В Мукачево стал он ежедневно служить. Часто проповедовал в праздники. К Богослужению он был прямо-таки голодный, особенно к Литургии. Рады были и насельницы Мукачевской обители, что Господь послал им такого доброго пастыря. Богослужения, совершаемые им, проповеди и исповеди были истинным утешением. Службы там отличались тем, что народ пел вместе с хором многие песнопения. Так на Литургии, кроме «Херувимской» и «Милость мира», пела вся церковь. Игуменией в то время была матушка Афанасия.

Рассказывали, что на эти службы сперва стали приходить женщины. Одна другой стали рассказывать: «Ой, Марько, да ты пиды на Черничу горку. Таки гарни проповиди каже профэссор на казатэрнице». Потом одна из них стала говорить своему мужу: «Иванко, пидэм на Черничу гору, – Марько, да що я там не бачив?! – Да ты пиды послухай, як профэссор з Москвы таки чудни проповиди каже!» Муж сперва сопротивлялся, потом пришёл на праздник, послушал и вскоре сам стал проповедником отца Тихона. Мужикам говорит: «Эй, мужыкы! А ну, пидите в недилю на Черничу гору. Там профэссор таки файни проповеди каже!» И вот весь город пошёл! Наконец заинтересовался, пришёл в храм сам начальник милиции – сперва в церковь, а потом в келию, стал с Батюшкой беседовать. Отец Тихон о себе рассказывает: «Я прошёл по всем вашим местам, дошёл до самого Берлина. Так неужели мне нельзя места найти, что за мной гоняются?» Милиционер очень к нему расположился: «Отец профэссор! Пожалуйста, служите, живите у нас!»

Пожил он там спокойно года два, а потом гонительницы его выследили, приехали в Мукачевский монастырь и стали опять буйствовать. Священники монастырские заперли отца Тихона в своём здании, а мужики собрались, хулиганок били, крепко били. Но все равно, – оправятся, едут к нему, опять лезут, стали окна разбивать.

Тогда духовные чада около 1970–71 гг. помогли отцу Тихону переехать в городок на Северном Кавказе. Приютила его семья верующих, которые стали его преданными чадами. Боясь огласки, Батюшка не выходил из дома. Пожив немного, он попросил главу семейства (впоследствии он принял священство, а одна из его дочерей – монашество) поселить его в каком-нибудь глухом селении, где можно было бы выходить из дому без опаски и служить. Это и было сделано. Батюшку отвезли к родственникам в горнее селение Маруха. Домик был маленький, ветхий. Прислуживала Батюш­ке бабка – матушка Зинаида.

Там Батюшка часто уходил в горы. Однажды он помолился Господу и попросил, если есть в горах Его рабы, показать ему какого-нибудь из них. Он долго ходил и вдруг увидал на скале одного монаха, молящегося с поднятыми руками. Долго, часа два, отец Тихон стоял, смотрел на него и тоже молился.... Через два часа, когда подвижник закончил молитву, он обернулся, увидал отца Тихона, испугался и убежал.

У Батюшки в станице Маруха жил ослик. Матушки, которые приезжали и помогали Батюшке, этого ослика использовали в работах. Однажды они его нагрузили навозом, да так, что ослик присел. Отец Тихон ослика жалел и защищал, а ослик чувствовал святость Батюшки и по-своему любил его. Удалось узнать дальнейшую судьбу этого ослика. После отъезда Батюшки из Марухи ослик три дня плакал, ревел, из глаз его лились крупные слезы. Потом он ушёл в лес и там умер.

Духовные чада приезжали к нему, исповедовались ночью. Враг не оставлял Батюшку и в этом глухом селении. Неоднократно слышали (во время исповеди), как он стучал в окно, грозя Батюшке. Один брат из его чад вспоминал: «После исповеди у Батюшки такое состояние ощущалось, как невесомое! Такой духовный подъем, такая Благодать, не испытываемая ранее. Просто удивительное состояние было».

Говорили ему: «Батюшка, отец Тихон, как жалко, что ты в таком гонении, столько на тебя напастей». А он отвечает: «То ли ещё будет. Это цветочки, а ягодки впереди». Так сказал...

Господь скорбями, болезнями, гонениями укреплял душу Своего избранника. Всего того, что Батюшка пережил среди скитаний, мы, наверно, уже не узнаем. И в письмах о себе он практически ничего не говорил: «О себе не пишу, Бог знает мой Крест, молись, чтобы его донести». Своим чадам запрещал что-либо о себе рассказывать: «О мне храни молчание. Так велит Бог!», – часто повторял он в письмах и об этом же очень просил при встречах. В другой раз среди утешений и советов для духовной дочери прорвалось: «Но кто поймёт и вынесет мои узы?! Я связан по рукам и ногам, но ведь дух не вяжется,... чем трагичнее положение – тем горячее молитва...».

Женщины, что преследовали Батюшку, когда теряли его из виду, начинали выслеживать его духовных чад. Так они и до Марухи добрались, доехали до самого места вслед за его духовной дочерью.

Нашли его и вновь стали хулиганить: кидаются на него, барабанят в дом – никакого сладу с ними нет, милицию не слушают...

Тогда отец Тихон пошёл на хитрость. Он незамет­но договорился, чтобы подали вовремя машину, приготовил какие надо вещи, вышел к ним и говорит:

– Что вы хотите от меня?

– Батюшка, мы с тобой хотим побеседовать!

– Ладно. Пойдёмте!...

Там банька была маленькая, он зашёл в баньку, завёл их и говорит:

– Почему я от вас бегаю, потому, что вы себя плохо ведёте, если бы вы вели себя хорошо, я бы от вас никуда не убегал. Вас бы принимал, выслушивал, а так как вы меня гоните, преследуете, мне приходится от вас скрываться. Вот садитесь здесь в бане, я буду, как на лекции, отвечать на все ваши вопросы. Садитесь, садитесь. Ну, задавайте вопросы...

А у него был приготовлен ключ. Ему задают вопросы, он отвечает, ходит, их убаюкивает, убаюкивает, потом вдруг вышел за дверь и запер их! Они подняли крик, шум. А там окошечки были маленькие, нельзя было разбить окна и выбраться, иначе они легко бы вышли. Кричат, стучат, а Батюшка спокойно сел в машину и уехал в неизвестном направлении.

Из города вызвали милицию и сказали: вот такие-то, такие-то начали преследовать жильца, стекла бить. Женщин забрали в милицию, но через день-два их выпустили. У них какие-то были документы, может быть – сотрудников Комитета Госбезопасности, милиция их не могла задержать.

Тогда Батюшка уехал в Тбилиси, а потом – в Сухуми, где стал жить в затворе. И только здесь, в Иверии, под покровом Божией Матери, в Её первом уделе, только здесь Господь даровал ему покой. Сюда его гонительницы уже не проникали. По благословению Патриарха Илии и митрополита Зиновия он здесь остановился и стал жить.

Поселился в доме на горочке, недалеко от железнодорожного вокзала. Этот дом дала ему духовная старица матушка Феофила, у которой в годы юности и учёбы духовным сыном был Грузинский Патриарх Илия. Она вспоминала, что ему как-то безрукавочку сшила... Патриарх приезжал повидать и Батюшку, и Матушку.

Сама матушка Феофила с десяти лет ушла в монастырь. У Батюшки келейничала матушка Зинаида, в монашестве Зенона. Она ему помогала в службе, так как знала весь устав – где-то регентом была. Отец Тихон ежедневно совершал Литургию, очень много знал молитв наизусть, часто сам пел баритоном. С матушкой Зинаидой была ещё раба Божия Мария из Сухуми. Они были Батюшкиными чадами и за ним ухаживали очень хорошо. Но в Сухуми ему тоже было нелегко. В храм не ходил. Службу совершал в доме, а жара такая, что пот градом течет.

Примерно в эти годы Батюшка принял схиму. Он этого не скрывал, многие знали, что он схимник, но его нового имени никто точно не знал... Наверное, оно было известно только очень близким людям, келейникам.... А многие духовные чада ошибочно поминали его, как схиархимандрита Василия, потому что Батюшка, смиряясь, говорил: «Молитесь за послушника Василия!» Назывался мирским именем.

В затворе отец Тихон принимал очень мало людей, в основном отвечал на письма. Был удивительный случай. Письмо, написанное Батюшке его чадом в пору многих скорбей и искушений, до него не дошло – где- то затерялось. Но Господь ему все открыл и он сам утешил скорбящую душу своим ответом.

Один брат, желавший принять монашество, смог попасть к Батюшке в 1991 году. Его встретила монахиня и минут через 10–15 провела в домик. «Передо мной, – рассказывал он, – стоял высокий худой человек, у него была небольшая жиденькая бородочка. Смотрел на меня очень внимательно. В комнате был один стул, стол, какой-то шкафчик. Я зашёл, а он говорит: «Так,.. садись, садись-садись!» Мне неудобно: Старец будет стоять, а я буду сидеть. Говорю: «Да нет-нет! Батюшка, Вы садитесь, я буду около Вас стоять!» – «Нет, Ты должен сидеть, сидеть должен, а я должен около Тебя стоять». Я смутился, думаю: «Ну, придётся смиряться». Вспомнил про Паисия Величковского, как ему игумен говорил: «Садись». Он все отказывался, а потом в монастырь его не приняли. Я послушался, сел.... Потом много поучительного, интересного рассказал. Батюшка предостерегал: «Больше всего бойся блуда и пьянства. Монаху, который впадает в эти грехи, очень тяжело вырваться, бесы захватывают. Милость Божия, если он освободится...» Много мы с ним говорили...

Хотя у меня были деньги, он мне дал ещё, напоил водой из своего колодца, попрощались, я взял благословение и ушёл. Иду от него и не могу понять, думаю: по воздуху я, что ли, иду? Но смотрю – нет, вроде по земле. Такое было впечатление. Потом опять... Такая лёгкость на душе, мир, такая тишина, радость, теплота какая-то, любовь к каждому человеку. На каждого человека с любовью смотришь, с вниманием, жалостью, с болью. Каждый человек как сокровище... Такая тишина, никаких помыслов и в то же время глубокое осознание своего недостоинства. Думаю, как я живу нерадиво, монахом хочу стать... Такое удивительное состояние было после беседы с Батюшкой...»

В целом, общение Батюшки с людьми, письма, которые он писал – во всем была какая-то мягкость. Дело даже не в словах. Бывает, что человек говорит слова, но без Духа. Эти слова как-то не ощущаются. А тут в обращении ко всем людям слова простые, бесхитростные: «Дорогой ты мой, милый...», или «Дорогой ты, батюшка...», или «Дорогая моя, милая матушка... Но все это говорится с необычайной любовью, растворено благодатью Божией... Всегда он просил: «Помолитесь за меня грешного, я зело грешен...»

В середине 90-х годов, когда один из насельников Лавры беседовал с Батюшкой, он вдруг сказал:

– Я скоро умру.

– Аввочка, отец Тихон, ради Твоих всех чад, ради нас, Лаврских братий, которые Тебя все так любят, не умирай, поживи ещё ради нас.

– Ну, хорошо, отче, я ещё поживу, ещё поживу...

Он давно болел. Ещё в первые годы войны Батюшка очень сильно простудился, когда наши войска стремительно перешли в наступление. Тогда он застудил ноги и всю жизнь мучился с ними. Ноги никак не могли согреться. Не помогали ни шерстяные, ни пуховые носки, ни шкура, которую Батюшке подарили, чтобы он стелил её в келии на пол. Живя в Лавре, с конца 50-х годов, Батюшка стал отлучаться из монастыря в лечебные отпуска для поправки здоровья. Состояние осложнялось, вероятно, вследствие перенесённой контузии. А теперь он был совсем больной, ноги, руки опухшие, сердце больное... Письма писал с большим трудом, рука не слушалась – была парализована. Потом не только руки, вообще, из-за болезненности тяжело было писать. Отвечая на письма, извинялся за неразборчивый почерк.

Духовник Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл (Павлов) говорил, что отец Тихон в годы затворничества духовно очень преуспел.

Отец Тихон хотел в Сухуми остаться, но, видно, на то не было воли Божией, началась война. Очень трудно было. Мародеры, бандиты буквально все отбирали, грабили: консервы, продукты – все унесли. Батюшка рассказывал: «Ночью они ходили по крышам, я был на одной Иисусовой молитве». Как-то раз они одели маски, вошли к Батюшке, говорят: «Нам надо помолиться. Уходите». А сами сняли и вынесли все иконы. Так что в последние дни у Батюшки ни одной дорогой иконочки не было, одни бумажные литографии: Матери Божией, Преподобного Сергия, Серафима Саровского... Среди этих бед удалось переслать Батюшке посылочку маленькую. Он, рассказывали, был очень рад. Потом Батюшка писал в письме: «Дорогая мать, как я был тронут, что меня не забыли!» Вообще, всякое благодеяние, помощь, оказанные ему, не оставались без ответа. Если не делом, то словом он старался поблагодарить своих благодетелей.

В 1994 году, поздней осенью, Батюшка отслужил Литургию и сказал: «Два часа на сборы». Быстро, что могли, собрали, взяли с собой какие-то книжечки – остальное все оставили. Уехали на микроавтобусе из Сухуми до Сочи. Из-за взрыва железнодорожного полотна в районе Гагры поезда дальнего следования не ходили. Дом, в котором жил Батюшка, вскоре сожгли...

Из Сухуми уехали на Украину и поселились примерно в 100 км от Почаева на Волыни. Почему там? Батюшка говорил: «Я проходил здесь, воевал, мне Волынь эта знакома». Жил он в деревушке у матушки Пантелеймоны, недалеко от храма, со своим келейником Почаевским иеромонахом Паисием, с которым подвизался на Кавказе. Климат там, конечно, был лучше, чем в Сухуми. Батюшка иногда выходил – там была земля, садик. Можно было немного походить, посидеть. Но так как огородик был незакрытый, а обведённый сеткой, то осенью и зимой Батюшка, избегая многолюдства, мало бывал на свежем воздухе, находился почти все время дома.

Службу они с отцом Паисием совершали утром и вечером. Батюшка в храм ходил редко, служил, молился в келий, предпочитал уединение. Туда к нему также приезжали люди, которых он исповедовал, причащал.

Даже спустя много лет Батюшка очень любил Лавру – скольких Лаврских он поминал! Но читал много записок из других монастырей, городов, где пришлось побывать – прямо целые стопки, списки с именами Батюшка за собой вёз. Идёт утреня, читают утренние молитвы, потом – полунощница, уже обедня начинается – а он все со стопой поминальных записок стоит, сам поминает. Раз как-то его духовные чада целый день переписывали старые записки, потёртые от его рук. Рассказывали такой случай: он молился в келье, а враг приступил: «Что ты все поминаешь, кто тебя тут слышит!» А Батюшка: «Читал и буду читать».

На Украине отец Тихон раза два-три болел, у него был инсульт. Но практически до последнего времени Батюшка оставался на Волыни и лишь за полгода до кончины в первой половине 2000 года переселился под Москву, в село Тайнинское Мытищинского района. Говорят, что он сам решил почему-то переехать. Батюшка до того ослаб, что боялись – он не перенесёт дороги. Но тут, под Москвой, ему стало лучше, его выходили и он даже поправился.

В Мытищах живёт его племянник – отец Владимир, настоятель храма Благовещения Пресвятой Богородицы. Рассказывали, что в тот день когда Батюшка приехал в Тайнинку, все иконы в храме замироточили...

Тут он продолжил свои подвиги. В келье у него был маленький храмик. Сын племянника, отца Владимира, иеромонах Сергий, помогал Батюшке совершать службы. Отец Тихон в последнее время практически каждый день сам служил и причащался. Лишь когда себя плохо чувствовал, за него служил келейник отец Сергий.

Скончавшуся мужу праведну,

не погибнет надежда

(Притча Соломона)

Примерно за месяц до смерти Батюшка выразил намерение вернуться в Троице-Сергиеву Лавру, хотел посоветоваться об этом с Лаврским духовником, архимандритом Кириллом. Но потом этот вопрос отложили, все это как-то задержалось, и говорили, что Батюшка Тихон почему-то передумал... Но желание такое у него было. Более того, среди братии в последние годы жила уверенность, что отец Тихон умирать приедет в Лавру, которую он продолжал любить. В конце 90-х он писал: «Советую Вам крепко держаться за мантию Сергия, великого Чудотворца. Ныне новые мамаи и ханы хотят нас разогнать, как тогда. Но Сергий и его Святая Лавра стоит века, и она непобедима. Помоги Вам, Господи. Внимайте себе».

Вероятно, Батюшка знал время своего отшествия ко Господу. Некоторым чадам в последние годы он говорил, что больше уже не увидятся. Так и случилось.

Перед самой кончиной отец Тихон себя чувствовал лучше обычного, поэтому его смерть была какой-то внезапной. Кое-кто собирался к нему ехать в Мытищи, но получилось так, что не успели. Не думали, что Батюшка так скоро уйдёт. К тому же он иногда, видимо, осознавая, что мир стоит на краю гибели, говорил и писал: «Мы с вами доживём до второго пришествия».

Следует сказать, что у отца Тихона было благословение патриарха Пимена на ежедневное келейное совершение Литургии и прочих служб суточного круга. Он не мог без службы. Также и в среду вечером 2/15 ноября Батюшка молился, по своему обычаю, в келии. В пол десятого вечером в конце утрени он произнёс: «Слава Тебе, показавшему нам свет!», – и после этих слов скончался.

Лишь теперь, когда начались заупокойные молитвы о новопреставленном подвижнике, многие впервые услышали его схимническое имя: схиархимандрит Пантелеймон.

Здесь уместно вспомнить такой случай. Когда Батюшка в последний раз уезжал из Лавры, то дал одной из духовных дочерей иконочку исцелителя Пантелеймона. Благословил её и сказал: «Я уезжаю, вот тебе иконочка великомученика Пантелеймона, оставляю тебя под его покровительством». Она приложилась к иконе, заплака­ла, решила, что будет болеть, раз получила икону исцелителя. А оказалось, что это было прозрением почти за 30 лет об имени покровителя и Батюшки, и его духовных чад, что стало ясно лишь во время похорон.

На четвёртый день по кончине в Благовещенском храме села Тайнинское, в субботу, Божественную Литургию, отпевание, а накануне заупокойное Богослужение возглавил митрополит Сергий Солнечногорский, управляющий делами Московской Патриархии. Сослужил ему в день погребения владыка Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский. Служило также много духовенства, среди которого были из Лавры архимандриты Лаврентий и Виталий, а всего молилось с народом из Лаврской братии около 20-ти человек. В гробу Батюшка лежал покрытый схимой. Хотя в последние годы он жил скрытно, но многие люди все-таки узнали о его смерти и приехали на погребение. Собралось полторы-две тысячи человек.

Услыхали о кончине Батюшки и его гонители. Когда хоронили, то из органов приехал человек, поднял воздух с лица и освидетельствовал, точно ли это умер отец Тихон или нет. Даже теперь он живой для них был опасен. Дожили до его смерти и кое-кто из преследовавших его женщин – их видели на похоронах...

Место для могилы выбрали за алтарём храма. Закончились похороны, начались панихиды, но и потом не прекратились молитвы о новопреставленном Старце. Усердно поминали его на Богослужениях и в любимой им Лавре, словно в ответ на последние завершающие слова из его воспоминаний: «Святая милая Лавра Сергия Преподобного, прости меня и помолись о мне грешном...»

Батюшка написал несколько книг о почивших братиях Троицкого монастыря, с которыми он вместе делил радости и горе, которого было больше... Писал, твёрдо веруя, что они отечески молятся о нас, живых, вместе с Преподобным Сергием молитвенно помогают тем, кто помнит их, читает воспоминания о них, подражает им в своей жизни. Теперь, после кончины отца Тихона-Пантелеимона, сказанное ещё в большей мере приложимо к нему самому. При жизни велика была сила его молитв о тех, кто прибегал к нему за помощью. Веруем, что и теперь будут услышаны молитвы с поминанием его имени, ибо надеемся, что он теперь стоит у Горнего Престола и молится о всех, почи­тающих его память.