Переезд от Пекина до Кяхты по почтовому тракту, в 1847 году

Мне выданы были две подорожные, одна из Военной Палаты, в ведении которой состоят почтовые дороги, другая из Трибунала, заведующего Русскою Духовною Миссиею. По этим подорожным, называемым Хопай, я имел право на каждой станции брать для себя по две верховых лошади и пользоваться казённым столом. Для сопровождения меня до русской границы, откомандирован был один из трибунальских битхеши, по имени Дэ. Ему дана была Каньхэ, или Улипяо, т. е. курьерская подорожная, с которой на каждой станции по Китаю, кроме казённого стола, он имел право брать по одному чину серебра (80 коп. асс.), под названием Коуфын, или съестных денег. Наши вьюки на верблюдах еще вчера отправились из Пекина прямо в Калган. – В 9 часов утра, после молебствия в путь шествующим, выехали мы целым поездом и за Ань-динь мынь'скими воротами остановились у русского кладбища. Здесь я поклонился свежей могиле друга, простился с товарищами своей пекинской жизни, сел в китайскую повозку, – и мулы наши забренчали бубенчиками. Дул сильный северо-западный ветер и задушал нас облаками пыли и песку. Позади нас длинные стены Пекина едва виднелись в пыльной атмосфере; над столицей Китая простирался желтоватый туман; западные и северные горы покрыты были словно дымом, как обыкновенно бывает весной. Наш поезд был парадный; впереди нас ехал один из слуг и вёз саблю Дэ в красном чехле, как требовало того чиновное обыкновение. В слободе Цин-хэ мы остановились на короткое время. Отсюда, переехав по огромному каменному мосту через высохшее ложе речки Цин-хэ, мы пустились по полям, покрытым зеленеющей пшеницей; по дороге проехали через городок Шахэ, обведённый стеной и с большим каменным мостом через речку того же имени. К закату солнца ветер стих и мы въехали в Чан-пин чжоу, город похожий на хорошую деревню. При минской династии этот город был в чести и пользовался многими льготами, потому что вблизи его находятся кладбища минских государей; но с воцарения нынешней династии он потерял свою значительность; положение его на дороге за границу не приносит ему никакой пользы, потому что торговая дорога идёт в стороне от него. Мы остановились на почтовом дворе, называемом Гун-гуань.

Вот образец его: большой и чистый двор со службами по сторонам; в средине главное здание в три звена, оклеенное обоями и опрятное; к вечеру подают небольшую красную свечу и приносят стол с десятью блюдами на персону; разумеется, все эти блюда прошлогодние. Вскоре по приезде нашем начали являться к нам один за другим станционные чины; они известны под почётным именем Сянь шен, – так называют чаще всего учителей. Главный из них Бань-чай-ши, в роде нашего смотрителя; все другие низшие называются Тин-чай-ши. Так как станционные обязаны были дать нам только верховых лошадей, а нам нужны были упряжные мулы, то дело не обошлось без жарких прений и подарков. – Здесь температура значительно холоднее пекинской.

Рано утром разослано было станционным по 1000 малых чохов; все обошлось в 5000 чохов (12 руб. асс) там, где, без уменья справиться с делом, можно было истратить до 30 000 ч. Дэ раздал также несколько ящиков с сладкими хлебцами и закусками; здесь, как и во всем Китае, подобные посылки служат вместо денежных подарков. – В 6 часовутра мы выехали из Чан-пин чжоу в западные ворота, которые от ветхости грозят скорым падением вместе со стенами. Утро было ясное и прохладное. Перед нами на З.-С.-З. постоянно виднелась раздвоенная гора, образующая восточное полотно горнаго прохода Гуань-гоу. Дорога местами покрыта щебнем, но вообще весьма хороша. Ближе к ущелью мы спустились через низкий увал в широкую ложбину, усеянную крупным песчаником и ясно увидели отверстие, которое мы, бывало, тщетно отыскивали взорами с западных и северных гор. Два полотна ущелья сходятся отвесными залавками; скат западного исчерчен древней стеной; на восточном уцелели только две подзорные башни, да развалины древних укреплений рисуются темной дугой. Дорога, по которой мы ехали, промочена ручьём, вытекающим из ущелья. Поселяне развели этот ручей на мелкие каналы и завели среди камней плантации плодовитых дерев и огороды; оттого вход в Гуань-гоу как будто зарос зелёной рощей. Направо у нас остался высокий холм с красивой кумиренкой на верху, господствующей над окрестными полянами. Отсюда налево, по трудному взъезду, устланному большими камнями, мы поднялись к укреплённому местечку Нань-коу (южное отверстие). Некогда оно было военным постом, весьма важным по своему положению при входе в ущелье; но теперь обратилось в слободу, куда заезжают купцы для ночевья. Мы остановились в татарской гостинице с огромным двором и просторными зданиями. Отсель начинаешь встречать татар, укоренившихся здесь с давних времён; впрочем они забыли свой язык и почти вовсе потеряли отличительные черты своей родовой физиономии; в китайском народе они известны под именем Цзе-цзяо-жень, т. е. людьми запретительного учения, вследствие магометанского закона не пить вина и не есть свинины. От Нань- коу на запад, верстах в 15-ти, в местечке Гуань-ши есть мечеть. Нам отыскали в Нань-коу Фань-тоур’а, т. е. деревенского старосту, по прозванию Фань, который взялся перенести нас со всем багажом через ущелье за 21000 малых чохов (50 р. асс); по этому случаю мы разменяли здесь самое плохое китайское серебро по 4020 чохов за лану. Проезд по ущелью простирается на 25 вёрст. И так Фанъ-тоур приготовил для нас двое кресел, каждое о четырёх носильщиках; кузова повозок сняты с колёс и каждый поднят был на плечи четырёх человек; четыре колеса навьючены на двух мулов, мелкая поклажа на верблюдов. После длинных сборов мы спустились в ущелье. Ничего не может быть печальнее вида здешних гор весенней порой; ущелье начинается широким проходом; горы далеко расступились, чтобы дать место ложу, сплошь усеянному камнями; бесцветный вид горных скатов облекался в прозрачный туман, или жаркий и удушливый пар; протекающий по ущелью ручей исчезал во множестве прорытых каналов; поселяне скрали этот единственный дар здешней природы для орошения своих огородов. Нужда и терпение их изрезали каменистую ложбину зелёными полосами рассадов, которые одни несколько оживили мертвое однообразие пустынных гор. К полудню мы прибыли в Цзюй-юн гуань и остановились для отдыха в станционном доме, за южной стеной этой крепости. Здешний Гун-гуань похож на кумиренку в китайском вкусе и убран так, как редко можно встречать в китайских казённых зданиях. Цзюй-юн гуань, крепость и застава, с давних времён считалась первою твердынею в пограничных укреплениях Китая, о чём упоминает филосов Ле-цзы, живший за 4 века до Р. X.; но теперешний вид её поздней постройки. С северной и южной стороны по двое ворот; среди крепости воздвигнуто нечто в роде триумфальной арки; свод её пятигранный, горизонтальная крыша обставлена балюстрадой; внутри и снаружи по стенам, сложенным из тёсаных камней, высечены фигуры будд и царей духов. От Цзюй-юн гуан'я до ворот Великой стены извивается тесное ущелье, постепенно возвышаясь, на протяжении 12-ти вёрст. От него начинаются и продолжаются до Калгана пикеты, называемые Тай; они поставлены через каждые пять ли (2,5 версты), и состоят из башни для сигналов и пяти конических фигур на квадратных пьедесталах для ставки солдат. В старинные времена здесь были кроме того Дунь, или постоянные казармы через каждые 5 вёрст. Проезжая ущелье, везде видишь зубцы, башни, развалины и следы стен. Дождевые потоки прорыли по ущелью широкий и глубокий овраг, размыв сплошные стены и переходы, некогда соединявшие обе стороны ущелья. Лавируя меж камней, мы то теряли из вида и слуха ручей, то снова слышали шум его падения с уступов. На встречу нам то и дело попадались длинные вереницы мулов и ослов со вьюками; изредка бросался в глаза пёстрый и яркий наряд китаянок, путешествовавших на ослах, представляя резкий контраст с простым и диким величием здешних гор. Меня пронесли под нависшей скалой, мимо знакомого мне огромного камня, на котором высечены тибетские буквы, а потом мимо кумиренки, высеченной в скале и всегда посещаемой проезжающими русскими. В основании её я снова увидел надпись санскритскими, тибетскими и маньчжурскими буквами. Носильщики наши были с редким терпением и невероятною способностью к труду; они редко отдыхали и то не иначе, как у деревенских трактиров и чайных палаток. К концу ущелье делается теснее и круто поднимается к воротам Великой стены. Этот подъём известен под именем Падалин. Великая стена, освещённая солнцем, издали представляется действительно древнейшим и как будто неразгаданным памятником минувших времён. Цвет её античный, называемый китайцами фа-хуан, т. е. желтоватым; в бастионах чернеются отверстия; в стене множество глубоких трещин. Проезжая воротами, я заметил, что стена не так широка и высока, как кажется издали. Стены и башни у ворот обвалились; внутренность стены набита крупным песчаником и глиной. За воротами ущелье прекращается; обе стороны его расходятся и исчезают в отдалённыхвозвышенностях. Здесь мы оставили линию Великой стены, проведенную по южным грядам Тайханского хребта. Перед нами на всех ближних высотах показались сторожевые башни цепью вдаль. – Огромный, извивающийся по горам и утёсам плацдарм Цзюй-юн гуан’я, развалины укреплений, встречающиеся на каждом шагу, уцелевшие сторожевые башни, здания для военных караулов, ― все здесь невольно напоминает воинственные времена Китая, его борьбу с северными варварами. Дело известное, что Великая стена не удержала их от вторжения в Китай; но мысль оградиться стеной от набегов кочевых народов остаётся замечательною по сообразительности оседлых китайцев. Они полагали, что если варвары и перелезут через Великую стену, то должны тащить за собой и коней своих, – без коней они плохие воины, а перетащить коней через стену не так-то легко. В настоящее время нет нужды в таких преградах; монголы уже не страшны. «Монголы, сказал Цянъ-лун, упали и ослабели от ламского влияния». – Вот как развивает эту истину один из новейших писателей в Китае: «Бессилие монголов для Китая благо, а управление Монголией посредством буддизма есть одно из самых важных политических соображений Китая. Если сравнить монголов с хуннами и древними турками, которые перелезали горы, являлись неожиданно, оглашали все границы стуком своего оружия и в своих диких степях пили кровь и пожирали мозг, то представляется вопрос: как это случилось? Теперь чувство милосердия истребило в них страсть к убийству; вера в воздаяния обуздала их свирепость; это подвиг Цзун-хавы, принесший пользу и Китаю и другим народам. Оттого при минской династии 50 лет сряду на границах Китая не зажигались вестовые маяки, а при настоящей династии монголы уже 200 лет живут в глубоком мире». От ворот Великой стены дорога идёт по отлогому спуску до местечка Ча-дао. Оно занимает большое пространство и обнесено правильной и ровной стеной; улица длинная и чистая и представляет ряд гостиниц.

В 5 часов пополудни мы остановились за северной стеной Ча-дао в татарской гостинице. Ча-дао значит распутье; здесь дороги расходятся: одна идёт на северо-запад, в Калган; другая на запад, через Тай-тун-фу к пограничной заставе Ша-ху-коу. От Ча-дао на З. и С.-З. открывается широкая Хуай-лай'ская долина, на западе упирающаяся в хребет гор, среди которых заметна Цзи-мин шань, как шатёр. – Из Ча-дао мы отправились на наёмных мулах, по долине на С.-З. – Дорога усеяна песком и песчаником. К вечеру мы завидели Юй-линь (вязовая роща), обсаженную метлообразными вязами. Слобода обнесена глиняной стеной. На ночевье мы поместились в почтовом доме, здании довольно опрятном.

В 8 часов утра мы отправились из Юй-линя сначала прямо на запад, а потом несколько на С.-З. Дорога лежала по долине ровной и широкой, с севера и юга ограничиваемой цепями гор. Небо было ясно и горы рисовались чётко; на южной гряде их белелась полоса снега; сильный ветер дул нам прямо в лицо, но без пыли. Через 15 вёрст мы прибыли в уездный город Хуай-лай сянь. В город ведут несколько узких ворот. Проехав длинную улицу, мы остановились за северной стеной в почтовом дворе, на котором был и щит, и чиновнический дворик. Переменив здесь лошадей, мы отправились далее на запад, по-прежнему, под сильным ветром; окрестности были покрыты туманом. В 2 часа пополудни мы прибыли в Ту-му, небольшое местечко, огороженное глиняной стеной с зубцами. Близ Ту-му, один из государей минской династии, дал монголам сражение, потерял его и взят был в плен.

С утренней зарёй мы поднялись из Ту-му. Дорога сначала была камениста, но потом сделалась ровной и гладкой. С рассветом снова подул ветер. Приближаясь к Ша-чэн'у, мы почувствовали винный запах с винных заводов, находящихся вне и внутри этой слободы. Около стен Ша-чэн’а лежат огромные кучи хлебных выжимок. Вино выкуривается из проса, но чрезвычайно дурно на вкус, потому что, как замечают, для курения его жгут не дрова, хворост, или cyxие растения, а каменный уголь. В Ша-чен’е есть также фабрика грубой бумаги, называемой Цао-чжи, употребляемой в лавках на обёртку покупных вещей. Мы остановились в богатой татарской гостинице; стена залы, в которой мы поместились, увешана была коллекциею картин, изображающих в подробности разведение бумажного дерева и выделку бумаги; на каждой картине объяснение; эта коллекция издана была по повелению Цянь-луна. От Ша-чэн’а хорошая дорога до Синь-бао-ан’я, т. е. нового Бао-ань, это город, обнесённый большой стеной; он зависит от Бао-ань чжоу, находящегося в стороне от дороги и составляющего последнюю область на северо-западе чжилийской губернии. Областное управление в Синь-бао-ан’е. Мы въехали в город через трое ворот. По улице толпились молодые люди с татарскими физиономиями и в рубахах, похожих на татарские. Надобно заметить, что население Хуай-лай'ской долины более татарское, чем китайское; оттого физиономия и китайское наречие здесь особенные. За Синь-бао-ан’ем начали попадаться на встречу нам толпы поселян, тащивших за плечами корзины с каменным углём, которого в окрестных горах вдоволь. Мы приближались на право, к северным горам. Ветер нагонял туманы, покрывавшие гору Цзи-мин шань. Река Ян-хэ, вытекающая из-за этой горы, разделена здесь на множество канавок, из которых наделаны квадраты для посева риса и пшеницы. Там, где эти водяные поля приближаются к горам, устроен широкий насыпной мост. С правой стороны его крутые скаты горы, с левой необозримая мокрая равнина. За мостом разреженная роща, сквозь которую виднелась кумиренка и несколько домиков, разделенных лужайками. Отсюда к Цзи-мин-и дорога делалась все хуже и хуже. Цзи-мин-и, или Цзи-мин-пу, городок, обнесённый стеной и расположенный при южной подошве горы Цзи-мин шань.

Почтовый двор помещается в даосской кумирне. На стене комнатки, в которой мы поместились, повешено несколько красных бумажек с именами жертвователей в пользу кумирни; большая часть их были чиновники из Улясутая и Кобдо; есть также имена тарбагатайских посланцев, приводивших к пекинскому двору киргизских лошадей. Цзи-мин шань возвышается в северо-западном углу Хуай-лай'ской долины; на юго-запад от горы простирается другая гряда гор, огибающая долину по направлению на юго-запад; за этой гранью долины, отделённою от Цзи-мин шан’и только рекой Ян-хэ, находится губернский город Сюань-хуа фу; чтобы добраться до него, надобно обогнуть западный хребет гор через проход, образуемый помянутой рекой. Это составляет один из самых трудных переездов на всём пути от Пекина до Калгана. Ян-хэ, река мутная и чрезвычайно быстрая, хотя и мелкая, проложила себе ложе между гор и так подмыла подошвы их, что дорогу принуждены были высекать в береговых скалах и пролагать по каменным увалам. Ложе её в некоторых местах шириной в полверсты, но при втечении её в Хуай-лай’скую долину узко и тесно. Сначала мы ехали против течения этой реки на восток, огибая северную подошву Цзи-мин шан’и, по каменистым ухабам; потом спустились на ложе реки, представлявшее широкую полосу мокрого песка. Ветер нёс облака сухого песка и едва не опрокидывал наших повозок. Миновав красивую усадьбу Шан-хуа-юань, мы достигли того места, где по ложу начались пашни и показалась зелень пшеницы. Отсюда через увал дорога снова спускается к Ян-хэ, которая течёт здесь с шумом и быстротой между двух скал. От этой теснины надобно было переехать через несколько трудных увалов, известных под общим именем Лао-лун бэй, т. е. спины старого дракона. Дорога выбита по полосе сплошного камня зигзагами. После мучительной езды по камням и под порывами жестокого ветра мы выбрались на туманную и скучную равнину и по ней доехали до Сюань-хуа фу. Издали город представляется огромным; в него ведут четверо ворот; самые предместья его ограждены стенами. Эти укрепления остались с тех пор, как Сюань-хуа фу был военным пограничным постом. По улицам много народа и лавок. Мы остановились в Лэн-дян’е, т. е. холодной гостинице (с одними номерами без стола). Сюань-хуа фу известен по выделке войлочных шапок. От него до Тай-тун фу (к Ша-ху-коу) идут две дороги: одна в 125, другая в 170 вёрст. – По рассказам одного христианина из китайцев, католический храм в Сюань-хуа фу есть здание большое и высокое; богослужение совершается публично и все чины городские знают о том; католические колокола звонят на весь город. Во время службы употребляется музыка, состоящая из органа и китайских инструментов; есть даже медные тазы. В торжественные дни приезжает сюда епископ, по имени Пао-ло (из европейцев), который живёт в местечке Си-ван-цзы, в 60 верстах от Калгана. Христианских семейств в Сюань-хуа фу насчитывают до 300. О здешних татарах идут недобрые слухи: говорят, что они промышляют по большим дорогам и выходят для грабежей за границу Китая в Монголию; католические христиане усиливают эти слухи, как кажется, из опасения, чтобы избавить от подозрения христианские семейства, которых весьма много за границей.

В 7-мь часов утра мы выехали из Сюань-хуа фу. Путь наш лежал на запад по широкой песчаной равнине. Был сильный ветер. В Мао-юй-лин’е мы останавливались на несколько времени. Отсюда до Калгана дорога также песчаная, но сноснее прежней и приближается к северу. Калганское ущелье ещё издали виднеется среди низких пикообразных гор.

Мы прибыли в Калган в 4 часа по полудни. Въезжаешь в этот город словно в Пекин, – столько же шума, народа и лавок на улицах. Повозки наши едва пробрались сквозь толпу народа, осаждавшего открытый театр. Мы въехали в Син-шен дянь, тесную и плохую гостиницу, хотя надпись на воротах её гласила, что «здесь высокие и благородные друзья наполняют залы и собираются целыми толпами». – Главные комнаты занимал проезжий пекинский чиновник, сосланный за какое-то преступление в Монголию, на 18-ю станцию; он остановился в Калгане для закупки провианта и вещей, которых не найти в монгольских степях. Калган разделяется на две слободы: верхнюю (Шан-бу) и нижнюю (Ся-бу); верхняя богаче; в ней конторы китайских купцов, торгующих в Кяхте и лавки с русскими товарами. Слободы отделяются одна от другой широкой площадью, по которой постоянно встречаются двухколёсные омнибусы, унизанные седоками. В верхней слободе нет гостиниц. Она начинается тесными улицами; здесь богатые лавки с мелкими русскими вещами, но дороговизны чрезвычайной; фарфоровая, посуда дороже пекинской; сахар три рубля асс. за фунт; мадера в 2 р. сереб. бутылка; есть также шёлковые платки, коленкор и проч. Только одни меха дешевле, чем в Пекине и Кяхте. – Кто хочет познакомиться с уличною жизнью китайцев, тому следует пройти по улицам верхней и нижней слободы в Калгане. Главная улица в верхней слободе, состоящая из контор кяхтинских купцов, с одной стороны оканчивается возвышенной, в виде башни, даосской кумирней, с великолепным каменным всходом; с другой – открытым театром. С платформы этой кумирни можно обозреть одним взглядом и широкую улицу, как будто вставленную среди гор, и огромную толпу народа при театре, с которого виднеются размахи богато одетых актёров, и двухэтажные дома купцов, вместо крыш с открытыми галереями, на которых хозяева, расположившись кучами, пьют чай из огромных китайских самоваров и созерцают театральные представления. В нижней слободе тоже театр; но здесь мелкие торговцы запружают улицу; из трактиров беспрестанно раздаются голоса половых, которые пересчитывают на всю улицу заказываемые посетителями кушанья, и крики весёлых компаний, возглашающих хором за каждой новой чашечкой вина. – К нам приставили несколько сторожей; но мы оставили только одного и отпустили других. – вскоре по приезде, отправился к гусай-амбаню с докладом о нашем прибытии и о том, что мы намерены отправиться из Калгана 4-го числа 4-й луны (5-го мая), день счастливый по календарю.

Весь день небо покрыто было дождливыми облаками. Несколько здешних чиновников посетили Дэ. У них только и было речи, что о сослуживцах их в Пекине и лицах важных в трибунале. Один из них жаловался на монголов, ближайших к границе, говоря, что они нисколько не расположены к здешним властям, скрытны, не хотят, хотя и умеют, говорить по-китайски, и только подслушивают, что говорят другие. У здешнего И-чжуань-дао, или управителя станции, нашлись с Дэ общие воспоминания; этот чиновник был в Урге, находился в недавнем походе против возмутившихся дикарей за Синин, – за что и получил белый шарик на шапку, с повышением в чине, и был послан в Хлассу угощать чаем при новом Далай-ламе. Дэ также был в Хлассе, в свите Бао-да-жен’я, посланного Китайским Правительством для утверждения нового Далай-ламы в этом звании. – Приходил также один из кяхтинских купцов, по прозванью Ли, которому чайная контора под фирмою Ши-дэ-цюань доставляет лучшиe после Мэй-юй-гун чаи. Он горько жаловался на притеснения кяхтинского заргучея и превозносил до небес ум и справедливость Дэ бэй-цзы. По его рассказам, ургинский ван обо всём доносит немедленно пекинскому двору, что происходит на границе. – Вечером Дэ получил от своего сына, кяхтинского бошко письмо, которым он извещает своего отца о скором прибытии в Кяхту новой русской миссии и советует ему хлопотать о назначении его, Дэ, провожатым приставом.

Переезд от Калгана до Пекина чрезвычайно труден в двух местах: от Сюань-хуа фу до Цзи-мин-и, через Лао-лун-бэй, и от Ча-дао до Нань-коу по Гуань-гоу. В этих местах тележная езда почти вовсе невозможна, или по крайней мере мучительна. Не менее затруднительна и верховая езда на мулах; ибо, кроме того что надобно запастись своими сёдлами, мулы в ходу тряски и медленны, привыкли перевозить только вьюки и каменный уголь. Самая удобная здесь езда в крытых носилках (то-цзяо-цзы), налагаемых на двух мулов. Эти носилки двух родов: рогожные и холщовые. Рогожные без окон, с одними рогожными дверцами; они утверждаются на шпеньках, или колышках, прикреплённых к сёдлам мулов; оттого носилки качаются вместе с походкой мулов и причиняют седоку легкое беспокойство. В носилках холщовых есть стеклянные окна; кроме того они не натыкаются, а навешиваются на седла мулов, оттого спокойнее рогожных; в рогожных носилках можно положить с собой до 2,5, а в холщовых до 2-х пудов поклажи. Дорогая цена за рогожные носилки от Калгана до Пекина 20000 м. ч. (около 10 руб. сер.); за холщовые 25000 м. ч. (около 13 руб. сер.). ― Перевозка тяжестей производится вьюками на мулах и верблюдах. Самый большой вьюк на мула в 220 гинов (7 пудов); на верблюда в 500 гинов (около 16 пудов). За одного мула от Калгана до Пекина платят 4000 м. ч. (2 руб. сер.). За верблюда неопределенно: от 10000 до 5000 м. ч. и даже дешевле.

Китайские купцы имеют свои станции по дороге от Калгана до Пекина; гостиницы, в которых они помещаются, самые лучшие и удобные по всей дороге.

Татарские:

В Калгане: Тун-хай дянь в нижней слободе.

В Сюань-хуа фу: Юй-чэн гуань, вне города (Нань-гуань-вай).

В Шачэне: Юй-чэн гуань, что у западных ворот (Си-мынь-нэй).

В Хуай-лай сяне: Чжао фань-пу.

В Чадао: Юй фань-пу.

В Нань-коу: Хэ фань-пу.

Китайские:

В Шахэ: Ван-цзя фань-пу.

В Цин-хэ: И-хэ фань-пу.

Сегодня послано по монгольским станциям Чуань-дань, или передовое известие, по которому станционные должны иметь в готовности для нас юрты и скот. Нам предстоит ехать по почтовой дороге, главной во всей Монголии и весьма важной для китайского правительства. Эта дорога ведёт и в Ургу, и в Улясутай, и в Кобдо, и даже в Тарбагатай; дорога в Или через Хамиль дальше, чем через Сайр-усу. Сообщения с Урумци, складочным местом провианта и военных заготовлений для Западного края (таким местом было прежде Гань-су, а потом Хамиль), могут быть гораздо скорее через Чжан- цзя коу (Калган), чем через Цзя-юй гуань. Почтовая дорога из Калгана соединяется с дорогой из Хуху хотон’я, или хуа чэн’а, в котором производится торговля китайцев с монголами и из которого выходить в Монголии много жизненных припасов, сделавшихся для монголов необходимостью. Вот что говорит о станционной дороге по Монголии Вэй-юань, новейший китайский писатель: «Монгольские степи не имеют естественного разграничения; поэтому во внутренних и внешних чжасаках проведены межи и границы для кочевья их и пастбищ; в местах гористых и на реках воздвигнуты обо; а там, где нет ни гор, ни рек, поставлены караулы для охранения рубежей. В Шэн-цзин’е и Гирине рубежом служит тын, сплетённый из ивовых прутьев; такие тыны расставлены по внутреннему и внешнему Хингану. Как горы разделяют две противоположные страны, холодную и теплую, такое точно значение имеет Великая стена для Китая. Но в стране степной, пастбищной, станции всего важнее. Во внутреннюю Монголию ведут пять путей для сообщения со всеми знамёнами; именно: через Си-фынь коу, Гу-бэй коу, Ду-ши коу, Чжан-цзя коу и Ша-ху коу. Что касается до внешней Монголии, то станции начинаются с алтайских станиц и проходят все караулы. Дороги во внутреннюю Монголию удобны для торговых сношений и изобилуют травой и водой. Учреждение военных станций началось со времени похода Канси против Чжунгаров, продолжалось при Цянъ-лун’е, во время войны в Или, а приведено к концу с учреждением пограничного помощника главнокомандующему, управляющего левым крылом. Эти станции начинаются за Великой стеной, в Чахарах, идут сначала на север, потом на северо-запад, наконец на запад и оканчиваются в Улясутай; всего 48 станций. Этим путём переписываются между собой пограничный помощник главнокомандующего и чахарский Дутун (Гусай-амбань). Бумаги от Чжэбцзунь-дамбы (ургинского хутухты) и от четырёх халхаских ханов в Палату Внешних Сношений и те, которые идут из Палаты к хутухте и ханам, отправляются с станционными чиновниками; по сему и отправляются в Монголию на почтовую службу чиновники, за преступления заслужившие ссылку; но чиновники эти, страшась холода и путевых лишений, нанимают вместо себя монголов. Кроме того есть еще отдельные пути сообщений в четырёх аймаках; но станции содержат сами халхасцы; по этим станциям проезжают посланцы от Пекинского Двора с дипломами на достоинства хана, князя и т. п., жалованьем и жертвенными вещами; в таких случаях местные князья, бэйлы и др. приготовляют людей, рабочий скот и пищу и ждут посланца на станции днём и ночью; по проезде же его станции снимаются. Впрочем эти временные станки не включаются в число казённых. – Станции так важны, что Хубилай, государь Юанъ’ской династии, ставил их учреждение наравне с покорением Цзинъского государства».

Рано утром к нам на двор ввезено было до десяти длинных двухколёсных телег, для нагрузки на них наших тяжестей. Лошади наняты были на казённый счёт. Для наших повозок мы запаслись монгольской упряжью. Наш обоз давно уже был в дороге, когда мы отправились из гостиницы на мулах, с извозчиками из лао-сиров (жителей Шаньсийской губернии). Доехав до верхней слободы, мы поворотили налево к калганской заставе (где и таможня); здесь мы остановились для прописания наших имён. От заставы к Монголии ведут два ущелья: одно на северо-запад, по которому проходит купеческая дорога и проезжают русские миссии; другое восточнее, где пролегает почтовая дорога: мы поехали по последнему, сначала около длинного гласиса, которым обведена Калганская стена и который устроен, как кажется, против напора горного потока, вытекающего из ущелья. Ложе ущелья широкое, ровное и чистое как скатерть, усаженное по краям ивами и вязами. Подъём был почти вовсе незаметен; только горный ручей чем выше, тем глубже и быстрее. Несколько раз мы переезжали его вброд. Ненастный, мелкий дождь облекал все окрестности туманом. Верстах в 8 от Калгана ущелье разделяется на два прохода; один из них и главный идёт на северо-восток, среди высоких гор и отвесных скал к Долон-нору; другой, незначительный, на север, по отлогому подъёму. Взобравшись на этот подъём, мы продолжали путь среди тех низких гряд, которыми обыкновенно оканчиваются хребты гор. Вскоре мы прибыли к Толо мяо, слободе, так названной по небольшой ламской кумирне, и остановились для отдыха в порядочной гостинице. Толо мяо населена лаосирами, или шаньсийскими переселенцами, как почти вся часть Монголии, прилегающая к Китаю. От Толо мяо мы ехали по каменистой дороге. Здесь ущелье расходится на несколько вёрст; горы кончились и по сторонам идут только цепи низких холмов. Ненастье было в полном раздолье. Мы сидели в закрытых китайских одноколках, как в тюрьме, слушая, как мелкий дождь дробил в масляный холст, покрывавший повозки; изредка на встречу нам прозвенят бубенчики мулов со вьюками, проскрипят телеги с каменным углём, или в стороне раздастся лай собак из одиноких жилищ, обнесённых стенами. Дурная дорога и погода заставили нас остановиться на половине пути между Толо мяо и первой станцией, в деревенской гостинице, близ лаосирского селения By-ши цзя-цзы (50 домов). В сквозной комнате, в широком кану вмазаны были два котла; в них варили обед, подкладывая на огонь каменный уголь и раздувая его выдвижными махами; толпа извозчиков, в ожидании обеда, расселась на кану и, с трубками в зубах, завела речь на своём странном и едва понятном наречии. Через несколько времени приехал наш обоз и трактир наполнился еще партиею извозчиков. Вечером наши свитские приютились вместе с ними у котлов и, по китайской привычке, завели нескончаемый разговор. При ярком свете очага расхаживало лаосирское племя в коротких полосатых плащах; подумаешь, будто перенёсся во времена их праотца Фу-си. Иные из них были в непромокаемых войлочных плащах из овечьей и козьей шерсти; вода стекает с них как с клеёнки. – Здешние шаньсийские переселенцы народ богатый; они обрабатывают поля, имеют огороды, большею частью с луком; плодовитых дерев не разводят; главный доход их от перевоза товаров в Курень и Кяхту. Селения их называются по числу домов 50-домным, 40-домным, и т. д. Ими заведует особое казённое место в Калгане, называемое Ли-ши-фу.

Ранним утром небо очистилось от ненастных облаков; холод был столь резкий, что мы едва согревались в зимнем платье, тогда как в Калгане нам казалась слишком тёплой летняя одежда. С восходом солнца мы были уже в дороге и ехали под холодным северо-западным ветром и под шум отдаленного потока, поднимаясь на увалы легко и без труда. Север застилался тучами дождя и снега, в который не проникал ни один луч солнца. Часов в 7 утра мы прибыли на первую монгольскую станции, Чаган-долгай²⁵. Она расположена среди зелёных увалов, не вдалеке от подошвы уступа, который ведёт на монгольские высоты. Станционное здание походит на китайскую кумиренку, обведено стеной; комнаты и мебель опрятны и богаты; Флигели с низкими канами во всю длину комнат; двор выстлан квадратами из песчаника. Везде бросается в глаза китайская живопись, китайская архитектура и китайские надписи. На станции, кроме прислужника из лаосиров, не было никого из монголов; уже через несколько времени из ближнего кочевья приехал битхеши. С сих пор нам приходилось иметь дело с станционными монгольскими чинами; полный комплект их состоит из четырёх человек: чжангин²⁶ (смотритель), куньду²⁷ (помощник смотрителя, лицо распоряжающееся), битхеши (станционный писарь), и бошко (власть исполнительная). Почтари называются улаци²⁸, прислужники галъци²⁹ (огнёвщики). Все они получают казённое жалованье в Калгане. Они обязаны содержать на станции известное число лошадей и верблюдов и доставлять проезжающим по казённой надобности, смотря по важности лица, барана, полбарана, или одну баранью ногу. В чахарских кочевьях тяжести перевозятся волами на одноколках самой простой и грубой работы; колёса сплочены из нескольких кусков дерева и вертятся вместе с осью. Оборванные улаци, для перевозки наших тяжестей, навезли до 30 таких телег и запрягли в них волов. Наши китайские повозки не были еще перестроены для дороги по Монголии. В 10 часов утра мы поднялись со станции и поехали к горному уступу, который всё ещё был покрыт глубоким туманом; на смежных горах лежал снег. Подъём не высок, но крут; при подошве подъёма мы в последний раз взглянули на зелёные деревья; тут же построена кумирня, посвященная Гуань-лао-е, в которую проезжие чиновники заходят поклониться прежде, чем вступить на монгольские степи. Дорога на вершину горы каменистая и грязная; поднявшись на неё, как на берег, мы очутились на равнине, покрытой снегом, как белым полотном. Здесь устроено из камней столообразное обо, первый признак степной жизни, как будто в противоположность китайской кумирне внизу. Здесь оканчивается калганский, или второй после Гуань-гоу, подъём на монгольские высоты. Далее на север и северо- запад открывается безбрежная плоскость, исчерченная увалами. По снегу мы ехали версты три. Со снежной полосы мы переехали на длинные лощины, покрытые зеленеющей травкой. Природа совершенно изменилась; местность раздольнее, воздух чище и свежее; небо освободилось от ненастных туманов и кучевые облака, гонимые сильным северо-западным ветром, бежали нам на встречу; быстрые тени их представляли на зелёных полях странные миражи: города и пашни, разделенные на равные участки. Налево, возвышеннейшие увалы обнажали свои снежные вершины; самые отдаленные от нас казались лучезарными полукружиями. Местами виднелись юрты, а изредка и хижины; на ближних холмах торчали обо; кругом не было ни одного деревца, ни одного ручья; самая дорога теряла колеи, потому что нас везли, где пришлось, или где казалось лучше и прямее. С последнего увала мы незаметно спустились к станции Бургасутай. Время было к полудню; однако же мы решились переночевать здесь, потому что наш обоз на волах, – перевозка самая медленная, – должен был придти поздно. Станция состоит из небольшого двора и трёх комнат, которые лучше и опрятнее, чем в большей части китайских гостиниц. Она расположена при подошве одного из тех увалов, которыми поднимается монгольская степь; к югу он спускается круто, к северу отлого, но так что северное основание его выше подошвы южного спуска. На углублениях подобного рода заметно oбилие воды. На здешней станции по этому месту протекает речка с С.-З. на Ю.-В. С вершины увала, на юге ясно видна цепь гор, образующих естественную границу Китая и Монголии; горы до половины ската покрыты были снегом. На восток и север отсюда равнина; запад застилается возвышениями. Бургасутайский увал можно заметить по часовне на западной оконечности его, и по столообразному обо на восточной. Часовня издали представляется большим и красивым киоском, – так зрение обманывается на плоской равнине. На самом деле это небольшое здание китайской архитектуры, на кирпичном цоколе; в часовне заперт кумир дракона, владыки вод, потому что подошва увала омывается ручкой. Столообразное обо состоит обыкновенно из трёх ярусов, один другого меньше; кругом его множество мелких кучеобразных обо и шестов. На шестах навешаны номы (холщовые лоскутья с отпечатанными по-тибетски заклинаниями), пуки конских волос, деревянные ножи, и пр.; вблизи разбросаны бараньи лопатки с надписью: ом! Перед обо̀ положен большой камень с выдолбленным углублением для жертв и курений. Так просты степные храмы. Подобные обо встречаются не так часто, как простые, кучеобразные; последними усеяны все возвышенности Монголии; по величине обо̀ можно узнавать относительную высоту холмов, на которых они воздвигнуты, особенно в тех местах, где возвышения идут сплошным рядом. – К вечеру ветер начал крепчать. По рассказам здешних монголов, объясняющихся по-китайски довольно хорошо, Долон-нор отстоит отсюда на восток в двух днях пути. – Взаимные отношения монголов и китайцев странны; первые ненавидят последних, а последние глубоко презирают их.

•« • ••

2) Халютай. А. П. – 3) Оротай.

•« • ••

2) Халютай. А. П. – 3) Оротай.

Утро холодное и ветряное. Восток и север застланы неподвижными облаками. Наши повозки преобразованы на монгольский лад. Ось и вся сбруя долой; кузова повозок утверждены на новых осях в 8 футов длины для того, чтобы от скорой езды повозки не опрокидывались; к каждой оглобле привязаны ремни, в которые продето по длинной поперечной жерди. Двое улаци положили концы этой жерди к себе на сёдла, и крикнув: пошо́! (пошёл!)³⁰, поехали вскачь; дорогой лошади переменялись несколько раз и всякий раз оглобли падали наземь и улаци доставалось от жерди. Дорога сначала шла по каменистому подъёму. Через несколько увалов перед нами открылась широкая равнина, усеянная в разных местах озерками; влево виднелась двухэтажная кумирня со множеством принадлежащих ей строений; в ней, по рассказам монголов, до 500 лам, и слава её далеко распространяется по Монголии. В полдень мы доехали по этой равнине до станции Халютай³¹. На станционном дворе три небольшие и плохие комнаты.

От Халютая далее дорога ровная до последнего увала, с которого мы увидели небольшую долину, светившуюся в разных местах от озёр. При подошве северного увала расположена станция Оротай³². В ней три комнаты, сбитые из глины и обнесённые такой же стеной. На станции мы застали одного лаосира, который развозил в одноколке русский картофель и продавал его по 3 коп. асс. за гин.

С рассветом вся станция была в движении. Утро было холодное, небо облачно. Со станции мы поднялись на увал, и с него длинною равниной переехали на другой. Везде однообразие; с высоты увала видишь, будто долина ограничивается вдали высокими горами, а при подошве их протекает светлая река; но по мере приближения к ним, горы понижаются и превращаются в низкие увалы; реками кажутся места, освещенные солнцем. Воздух чист и, не смотря на ветер, ни одна пылинка, ни песчинка не поднимается с твёрдого грунта; только подъезжая к станции, замечаешь в воздухе лёгкое облачко дыма от курящегося аргала. Мы прибыли на станцию Куйсутай³³. Комнаты в ней лучше Оротайских; стены выбелены, и на одной из них видны следы китайской картины. К полудню разыгрался страшный ветер; от его порывов наше жильё, не защищённое ни откуда ни одним возвышением, готово было разрушиться. Небо покрылось туманами; наш обоз застигнуть был дождём; две телеги оставлены были на дороге, потому что волы выбились из сил; к ним послали со станции подмогу. Всё это заставило нас остановиться здесь на ночевье. До сих пор вода была хороша; на здешней станции она чрезвычайно дурна.

Солнце взошло при ясной погоде, без ветра, и осветило здешнюю долину, в низменных местах усеянную кочками дересу³⁴, как щетиной. Между кочками перелетали певчие птички и расхаживали журавли. Наши тяжести навьючены были на верблюдов. От Куйсутая дорога ровная почти вплоть до следующей станции Чжагасутай³⁵; станция расположена на половине ската длинного холма, при лощине, покрытой кочками дересу; кочки образуются на самых низменных местах здешних долин. С появлением их почва сделалась бесплоднее и песчанее. Станционный дом, по обыкновению, и здесь состоит из трёх комнат. Здешние монголы тоже говорят по-китайски, но уже с монгольским акцентом. Со станции наши тяжести отправлены на волах, верблюдах и лошадях. Взъехав на плоский увал, мы заметили на низменных местах солончаки яркой белизны; отсюда мы перекрестили несколько дорог. За плоским увалом следовало ещё переехать небольшой холм; с этого холма открывается долина, на севере ограничиваемая пустынным хребтом Мингайским; влево виднелась куча юрт; кочевье монгольского чжаланя по нашему, полковника. Станция называется Мингай, по имени ближнего хребта гор. Комнаты в ней отделаны весьма хорошо, чисты и уютны. Нас посетил чжалан по своему званию смотрителя следующих станций. Он сказывал, что получено известие, что Гуй да-жень, главнокомандующий в Улясутае, скоро отправится оттуда. На его место назначен То да-жень. – Здесь граница Чахарии. Мы проехали её кочевья с юго-востока на северо-запад. Мингай-ола отделяет более или менее богатые пастбища чахарские от пустынной Гоби. Некоторые писатели китайские разумеют под этим названием всю степь до границ Урги и даже России; но путешествовавшие по Монголии китайские чиновники называют Гоби одну полосу Монголии и полагают её окружность в 500 вёрст. Китайские войска часто делали походы во внутренность Монголии; поэтому осталось много любопытных сказаний, как о путях, которыми они шли, так и о трудах и лишениях, испытанных ими в степях. Со временем опыт научил китайское правительство, во время войн в Монголии, принимать все меры предосторожности для сохранения своих армий. – «Продовольствие армии в походах за Великую стену есть предмет самый важный, – так говорит Вэй-юань. Юн-лэ, государь минской династии, два раза не мог продолжать войны в Монголии за недостатком провианта и принуждён был возвращаться назад. При Кан-си, когда войска двинулись в одно время с трёх пунктов, маньчжурская дивизия, отправившаяся из Гуй-хуа чэна и не щадившая своих верблюдов и лошадей, на половине дороги пришла в критическое положение; между тем, как войска, выступившие из Нин-ся, под предводительством Инь-хуа-сина, запасшиеся всем нужным, не потерпели никакой крайности». – Инь-хуа-син взял для своего отряда провианта на 5 месяцев; он положил в месяц на одного солдата по 25 фунтов крупы; одна корова назначена была для однодневного пропитания 60 человек; один баран в день на 15 человек. Припасы навьючены были на верблюдов, мулов и лошадей. Вьюк одного верблюда был не более 4,5 пудов и равнялся трём вьюкам лошади и мула. Провианта было много, но употребляли его с бережливостью. Сверх того, Инь-хуа-син сам наблюдал за травами и водой; посему, хотя он шёл по стране опустошённой и выжженной, однако ж сохранил в своём войске здоровье и силу, и даже уделил голодавшим маньчжурам часть своего запаса, когда соединился с ними. Армией, шедшей среднею дорогой, предводительствовал сам император. На каждой станции, где становились лагерем, государь сам учил, как близ самых палаток находить водяные жилы. В местах, называемых шаньда, где почва низменна и сыра, и в местах называемых сайр, или горных логах, вода показывается на глубине двух футов. В местах буриду, где чрезвычайная густота трав удерживает влагу, вода большею частию не хороша. В местах куйбур вода прикрыта топким слоем, так что дикие мулы достают себе воду ударами копыт. Трав в степи много, но только юрху может быть хорошей пищей для лошадей и верблюдов. Так как противный ветер причиняет лошадям одышку, то при каждой остановке государь приказывал проминать лошадей по ветру от 5 до 10 вёрст для того, чтобы дыхание лошадей было свободнее. Артиллерийские повозки и телеги с багажом не могут скоро подвигаться вперёд, от песчаного грунта; поэтому их надобно заменять вьючными верблюдами. В степи нет ничего лучше верблюдов для перевозки тяжестей. Он несёт на себе до 4,5 пудов, требует для себя воды не много и неразборчив на траву».

Южный склон Мингайского хребта крут и идёт сплошным уступом с запада на восток, а на севере и северо- западе он раздробляется на цепи отдельных холмов, связывающихся между собой широкими и высокими лощинами. Чем далее на север и северо-запад, тем возвышеннее лощины, так что Мингай ола образует третий и ближайший подъём на Гоби. За этим хребтом начинаются станции харчиньские и дорога принимает направление на З.-С.-З. На эти станции отряжаются и чередуются монголы и из других племён: Турбот, Билэ, Халхасцы. Кроме того, к харчиньским станциям для вспоможения приписаны монголо-китайцы, известные под именем Хабсулга, т. е. приписных; это помесь китайцев с монголками. Они живут близ границ Китая и разделяются на восточных (Дун-гун) и западных (Си-гун), последние при Ула-хатуни, занимаются хлебопашеством, сеют просо и кунжут, разводят коров, но живут в юртах; жилища их от Хуху хотон’я в 5 днях пути. Из Хабсулга отряжаются по жребию по восьми человек на каждую харчиньскую станцию; тот же жребий решает, сколько лет каждый из них должен прожить на станций. Они приводят с собой скот, но жалованья не получают.

Утро было довольно ясное. Большая часть наших вьюков нагружена на верблюдов. От станции мы ехали прямо на север, к широкой лощине, рассекающей Мингай олу поперёк; на восток от лощины протяжение хребта представляется выше. Подошва хребта ровная и усеяна белым, как снег, кварцем; самые горы не высоки, каменисты и холмообразны. Углубившись в ущелье и переезжая по лощинам, мы встретили такой сильный напор ветра, что лошади не могли ступить вперёд и одна из них упала на колена. В мрачном воздухе облака пыли неслись на нас со свистом. Долго мы ехали по горным логам, не покидая из вида Мингайских холмов, пока не заметили вдали большую кучу, как будто стогов сена. То были юрты станции Чэчэрту³⁶. Для нас приготовлена была особая юрта, устланная красным войлоком; стенки юрты завешаны были красным холстом. Гальци кипятил на аргале, в думбе кирпичный чай для нас. В юрте был нестерпимый жар, усиливаемый компанией любопытных монголов; ветер пробирался под стенки юрты и обдавал нас какой-то плевой и запахом молока и аргала. С этой станции мы начали чисто монгольскую жизнь без телег, и без оседлых жилищ. С Чэчэрту нам дали по три перемены лошадей для каждой повозки, потому что двух оказалось недостаточно. После полудня мы отправились далее, переезжать холмы Мингая. Так как дорога лежала более на запад, то нам приходилось не скоро выбраться из северных отрогов этого хребта. Мы ехали по высоким горным лощинам. Ветер проносил над нами дождевые облака, но так быстро, что только изредка капли дождя брызгали на нас, и кропили зеленеющие скаты холмов. И небо, и горная природа здесь обманчивы. Смотря на встречные тучи, ждёшь сильного дождя, но порыв ветра уносит их далеко на юго-восток; иногда подумаешь, что горные места кончились, впереди ничего не видно, но через четверть часа снова на горах. В иных местах, горные лога принимают вид длинного ущелья с зелёным ложем, где на чистом и ровном грунте не видно ни одного камешка. По дороге встретили улясутайского галду (секретаря), возвращающегося в Пекин. Мы прибыли на станцию Циндай³⁷ среди глубокого тумана, навеянного ветром; вскоре однако ж небо прояснилось, только ветер был холоден. Станция стоит на равнине, несколько склонённой на восток; кругом отдельные холмы; вдали на северо-западе видна сплошная цепь возвышенностей. Вода здесь чрезвычайно дурна, так что нельзя употреблять её ни на питье, ни на умыванье.

Утром, при тихой и ясной погоде мы оставили станцию и с ней вместе систему Мингайских гряд. Дорога сначала шла по ровному месту; кругом была голая степь, без зелени. Затем мы проехали несколько увалов; с последнего из них мы уже не спускались; перед нами открылась равнина и вдали, на горизонте, гребнистый холм, единственная здесь точка опоры для глаз. Мало помалу при подошве его очертилась куча юрт станции и вскоре мы прибыли на нее. Станция называется Улань-хада³⁸. Она расположена при подошве холма, по вершине которого проходит каменный гребень. Камни навалены грудами от С.-В. к Ю.-З. Пласты и трещины их под 45°. Между камнями выказывались пятилепестковые белые и желтые цветочки. Кругом почва песчаная, с мелкими, как дробь, камешками. По песку блестят на солнце бесчисленными искрами золотистые и слюдистые частички, пяти и шестигранные; они легче своего объёма и сдуваются ветром как плева; попадаются небольшие агломераты гранита и кварца, в которых они как будто вставлены. В три часа по полудни мы снялись со станции, и, перевалившись за гребнистый холм, ехали по отлогим увалам; почва песчаная, усеянная крупным щебнем; кругом степь желтоватого цвета; на юго-западе виднелись ещё острые холмы Мингая; между частыми перевалами попадались небольшие кочки дересу. Ветер дул постоянно. К закату солнца мы выехали на ровное место, покрытое щебнем; по дороге цвёл ирис. Солнце давно уже село, как по разведённым огням мы заметили станцию Бомбату³⁹. Юрта поставлена на песке. Монголы говорили, что здесь постоянно дуют ветры и только к ночи утихают; оттого весной дождевые облака проносятся над степью без капли дождя; скот, не находя себе пищи на голой почве, чахнет и падает; но за то, как скоро выпал дождь, почва тотчас начинает зеленеть, – так сильна растительность на степи, по-видимому, совершенно бесплодной. – Beтеp, в замен того, придаёт здешним пустыням некоторую жизнь; ночью степная природа приходит в своё естественное состояние мёртвого покоя; равнины, озарённые лунным светом, остаются бесцветными и безжизненными. ― Судя по потребностям монголов и восхищению, с каким они принимают некоторые вещи, самый интересный для них подарок: курительный листовой табак и вино; горстью табаку и стаканом вина можно услужить любому монгольскому чиновнику. Лекарства, какие бы ни были, они берут и берегут набожно. Другие лестные для них подарки: мелкий нюхательный табак, трубка с прибором, красные и голубые ленты, позументы и кисти.

Утром был мелкий ненастный дождь; но подул ветер и небо стало прояснятся. Отправившиеся с нами улаци⁴⁰ были большиею часию ламы. Дорога шла по почве песчаной и часто каменистой. В одном месте мы переехали ручей, текущий на С.-В. по широкому ложу. Переехав ещё два сухие песчаные ложа, мы прибыли на станцию Шархада⁴¹. Сделалось тихо и тепло. Станция расположена на ровном месте, близ самой подошвы одного песчаного холма. Точно такие холмы видны на севере и северо-западе; на юго-западе выдаётся также песчаный холм, в виде низкого и длинного уступа. Впрочем грунт перемешан со щебнем и мелкими камешками; оттого почва тверда, как шоссе. Здешний холм огибается ложем, как будто высохшего потока; оно состоит из двух полос сыпучего песка. Если смотреть на окрестности с вершины холма, глазам представляется гладкая и молчаливая степь жёлтого цвета; без всякого признака растительности. Горизонт обведён синей чертой. На песчаной равнине разбросано 15 юрт нашей станции; они разделены одна от другой загородами из песчаника и правильными кучами аргала. При затишье, небо успело покрыться дождевыми облаками; перепал дождь. Со станции мы поднялись на высоты Шархады и ехали по холмам разделявшимся песчаными лощинами; инде пробирались среди куч песка, походивших на огромные муравейники; дорога, заметно, шла вверх, с тем вместе природа делалась печальнее. Здесь холмы округлые, без всякой угловатости; самые камни в скатах гор образуют не угловые, а круглые линии. Выбравшись из песчаных холмов Шархады, мы очутились на безбрежной равнине. На встречу нам попалось несколько вершников, – то были чиновники, возвращавшиеся из Улясутая, да двое лам-пилигримов, которые шли пешком за своими вьючными верблюдами. В одном месте нашу дорогу перебежало стадо серн на северо-восток. Дорога была ровная и гладкая до самой станции Булуту⁴². Станция расположена на открытом и ровном месте, ничем не защищённом. Кругом станции необозримая даль; только на юге виднеется силуэт холмов. Почва усыпана песком и мелким щебнем; на ней растёт небольшая травка, состоящая из пучка головок, на вид колючих, да дикий лук, которого дудочки лежат по земле; вот единственная зелень и корм для скота; оттого он и тощ. Юрт на станции всего пять и те плохи, да и жители их почти одни ламиссы. У нас гальци⁴³ также ламисса. В стороне отсюда колодезь; такие встречаются на всех станциях, на некоторых по два и по три. В глубину сажени полторы до мутной воды; вверху узкое отверстие не более двух четвертей в поперечнике; оно обложено большими камнями; внутренние стены колодца выложены толстым слоем сухого растения. Тонкая колода из хвойного дерева тщательно сохраняется, как изделие из такого материала, которого нет в степи. Кто хочет достать воды из колодца, тот должен иметь свою бадью, шест и веревку.

Погода утром ясная и холодная. Со станции мы ехали по гладкой равнине, конца которой было невидно; всего был один только перевал и то не значительный. Станция Олон-худук⁴⁴, на которую мы прибыли, подобно прежней, расположена на ровном месте; только отсюда к северу дорога идёт возвышаясь. Поднявшись со станции, мы ехали сначала небольшими неровностями; затем следовали ровные и длинные подъёмы без спусков, пока наконец мы не выехали на равнину. Ветер дул по прежнему; воздух был чист; по горизонту переливались светлые волны воздуха, подобно бурным потокам, освещённым солнцем. Дорогу нашу постоянно пересекали стада серн, в одном направлении на север. К станции Чаган-худук⁴⁵ мы спустились по лёгкому склону, довольно зелёному для здешних мест. Почва здесь песчаная и во многих местах усеяна кучами дересу. Мы хотели было ехать дальше, но в это время поднялась сильная туча с вихрем; всё однако ж кончилось несколькими каплями дождя. К вечеру ветер стих, но было холодно, как зимой. Туча пронеслась на юго-восток.

Утром дождевые облака снова заволокли небо. Северный ветер был жестоко холоден. Мы отправились со станции, когда погода сделалась ясною. Сначала мы неприметно поднимались на высоты; потом, переехав плоский увал, долго следили около оврагов; дорога была прекрасная до тех пор, пока мы не спустились в долину, покрытую непрерывными песчаными кучами дересу, которые доходили до высоты холмов; дорога извивалась между ними по чистому и мягкому песку, без примеси дресвы; это поле дересу пересекалось широким ложем сыпучего песка; долина идёт от юго-запада, где, по-видимому, она ограничивается холмами; к северо-востоку она расширяется на необъятное пространство. На северном берегу песчаного ложа расположена станция Шарамурень⁴⁶. Отправляясь с этой станции, мы должны были прежде выбраться из куч дересу; затем путь наш лежал к северному берегу долины; верхние пласты его беловаты, а ниже до подошвы красного цвета. Поднявшись на берег, мы вёрст 25 ехали по ровной мелкокремнистой почве; на равнине не заметно было ни понижения, ни повышения; она оканчивается котловиной; выбравшись из котловины, мы очутились на песчаной почве; вдали на скате плоского увала зачернелись юрты станции, как точки. Мы добрались до неё опять через поле дересу. Станция Ола-худук⁴⁷ расположена на склоне холма, который отлого поднимается на северо-запад и оканчивается обо. Почва по скату холма твёрдая, усыпана мелкими камешками и разноцветными голышами; пучкообразное растение с малиновыми цветочками и душистая травка Акь росли здесь во множестве. Со всех других сторон песчаная равнина. Пониже станции три колодца.

Утром подул ветер тихий, но столь холодный, что нельзя было долго стоять на одном месте. Со станции мы поднялись на увал, и с вершины его вёрст 20 ехали по гладкой и ровной дороге, усыпанной мелким щебнем. Равнина кончилась небольшой долиной с дересу; отсюда через увал мы попали на другую такую же долину, пересекаемую ложем сыпучего песка. Далее шёл легкий подъём на высокую равнину, с которой открылся вдали одинокий холм, при котором расположена станция; вблизи её надобно было ещё переехать два ложа, одно с сыпучим, другое с землянистым песком. Здесь песок со щебнем преобладает, а дересу растёт только в отдельных плоских углублениях. Станция называется Цзисхунгор⁴⁸ по имени каменного холма, при южной подошве которого она расположена. Цзисхунгор выходит сюда восточным концом своим; высота его незначительна, но единственная по отношению к окрестному местоположению. Он состоит из цельных и мелких камней, переложенных ссевшимся песком, в виде запёкшейся глины. Общее направление каменных пластов его на 45° в глубину. Холмы разделяются на несколько сферовидных вершин, которые тянутся на З.-С.-З.; на них по обо. С вершины Цзисхунгора открывается вид на все четыре стороны, вид совершенной пустыни. Окружная плоскость до самого горизонта жёлтого цвета, потому что песок здесь повсеместная почва; на этом фоне, утомительном для зрения, прорезываются в разных направлениях полосы, указывающие на небольшие углубления и плоские насыпи песка; в углублениях бесчисленное множество мелких куч дересу. На юго-восток, юг, и юго-запад плоская покатая равнина; на восточном горизонте длинное, столообразное возвышение. Вся северная часть, начиная от горизонта, покрыта рядами песчаных холмов, как волнами. Ближние из них соединяются с Цзисхунгором и вместе идут на запад и северо-запад. Всё промежуточное пространство однообразно. Ветры и дожди образовали по равнине круги и лощины; на ближнем ложе нет признаков давних, или недавних потоков, на песке не заметно ни одной струйки, а только видны в берегах впадины, промытые водой; но надобно думать, что это сухое и песчаное ложе, как и все те, которые мы проехали, служат естественными водохранилищами; действительно колодцы выкапываются преимущественно на этих ложах. – Вода здесь до крайности дурна на вкус и запах. – К полудню сделалось так жарко, как мы ещё не испытывали в дороге; воздух был тих и удушлив. Поднявшись со станции, мы начали объезжать восточный мыс Цзисхунгора; дорога сначала была ровна и жар сменился прохладой; но вслед за тем мы вступили в бесконечное море песчанистых холмов и бугров, пересекаемое долинами дересу; почва изрезана огромными пластами камней, кварцевого образовала. Со ската на скат, с бугра на бугор, мы поднимались всё выше и выше, и чем дальше, тем глуше делались пустынные дебри; среди мёртвых высот не на чем было остановить взгляда; только приближаясь уже к станции, на главном из здешних холмов показалось обо; эта простая груда камней радует путника, показывая присутствие живых существ. Здесь нагнал нас чжангин станции верхом на верблюде; он ездил в соседние кочевья, с намерением занять для нас лошадей и верблюдов, но и там, как на его станции, почти весь скот пал; потому что от бездождья и сухой погоды, продолжавшейся уже несколько недель, на почве не было ни былинки для скота. От холма с обо мы поворотили налево и через ложа сыпучего песка доехали до станции Хирамухор⁴⁹. С вершины ближнего холма кругом видны только песчаные горы, холмы и бугры; на севере из-за холмов показывается песчаная полоса от востока на запад, в виде широчайшей реки; песчаные лощины кажутся озерами чистой воды. Возвышение почвы к северу и северо-западу всё ещё заметно продолжается. Станция расположена среди холмов, на берегу песчаного ложа, которое прорезывает их с юго-запада на северо-восток. Почва повсюду песчаниста и мелко-камениста; не вдалеке от станции, в ложе, вырыты два колодца; вода в них хорошая. На юго-запад от станции, по берегу того же ложа, небольшая долина завалена таким множеством костей павшего скота, как будто они скинуты сюда с целого аймака; тут лежали остовы коров с уцелевшими головами, бараньи лопатки, огромные кости верблюдов и остовы лошадей с полусгнившими седлами; хищные птицы мало поживились падалью; им остались только головы, да копыта; всё прочее съедено самими монголами. – Через здешнюю станцию проехал китайский купец из Хухухотоня с товаром на четырёх вьючных верблюдах; он продаёт и меняет его монголам. По его словам, этот город отстоит отсюда на юг в шести днях пути, а вьючные верблюды доходят в 8 и 9 дней.

Утром погода была тихая и ясная. С помощью заёмных лошадей и верблюдов, станционные успели отправить половину наших тяжестей на следующую станции. Вслед за ними поехали и мы. Сначала нам нужно было перебраться через Хирамухорский⁵⁰ хребет; после нескольких перевалов, мы достигли верхней точки его, откуда мы усмотрели на северо- западе бесчисленные гряды холмов; между ними белелись полосы песчаного грунта; мы ехали по каменистому кряжу овальными перевалами, которые казались обожжёнными, от чёрного камня, составляющего основу здешних гор; издали они кажутся тёмнозелёными. От подошвы спуска началась площадь, усеянная купами харганы, буддарганы и дэрэсу. Харгана⁵¹ – корявое, древянистое растение; оно низко; круглые отростки его почти стелятся по земле; его можно назвать деревом-карликом; чем почва твёрже и бесплоднее, тем харгана шире, зеленее и могучее; на каменных скатах здешних гор из неё образуются целые кущи здоровой зелени; но чем место ниже и ровнее, тем она бледнее и меньше. Листья её тонки, узки и продолговаты; ствол и ветви толсты и изогнуты; цветы небольшие, жёлтые. Буддаргана⁵² растёт купами в виде букетов; на блёклых стволах её поднимаются тонкие стебли с зёрнышками; она встречается в низменных местах и у солончаков, цветы её желты. Что касается до дэрэсу, её гибкие, но не сокрушимые стебли покрывают песчаные кучи. Эти растения как будто созданы для здешних пустынь; природа озаботилась оградить ими твёрдость почвы и обуздать здешнюю стихию – песок; без них, может быть, последние скудные участки кормовой зелени занесены были бы песком. – На половине дороги, по равнине проходит широкая полоса белого и твёрдого песка на восток; на этом ложе выкопан колодец с хорошей водой. С равнины мы заметно поднимались опять вверх. Холмы и долины служат уступами для северо-западных высот. Почва постоянно изменялась; она была то песчаная с булыжником, то ровная с кремнистыми камешками, то покрыта чернокаменным слоем, то светло-жёлтая, без камешка и растения; но вообще для езды она превосходна. Между тем собралась туча, но ветер разнёс её и набросил на нас облако песка, размоченного дождевыми каплями. К станции мы своротили несколько на юго-запад и доехали до неё по широкой песчаной поляне к закату солнца. Станция Болынь⁵³ расположена при подошве одного холма, при самом его начале; по равнине с юго-запада проходить ложе, огибает холм с севера и потом идёт на северо-восток. Кругом вдали цепи холмов, да равнины, раздольно усеянные дересу; на севере поднимались гребнистые гряды.

Сегодня была у нас здесь невольная днёвка, потому что другая половина наших тяжестей привезена сюда уже ночью. Утро было тихое и ясное; на небе ни одного облачка, кругом глубокая тишина. К полудню жар был несносный, больше всего от накалившейся песчаной почвы. – Котловина, в которой расположена станция, лишена степных растений; она ровна, гладка и усыпана прозрачными голышами, более всего белого цвета; холмы выложены каменными пластами; юго-восточный белеется, как снег; скаты его усыпаны разбитым кварцем; на вершине высовываются огромные куски этого камня; они лежат пластами, круто углубляющимися на юг; рядом другой холм, состоящий из кварцевого конгломерата двух видов: cеepого и красноватого; эти камни лежат без всякого направления. Болынский⁵⁴ холм состоит из камней последнего рода; широкие пласты их углубляются на восток. Долина испещрена разноцветными камешками; между ними попадаются кремнистой породы Цахиор⁵⁵. – Смотря на многочисленные ложа, рассекающие ocнование каждого увала в Гоби, ложа широкие и в иных местах по два и по три вместе, спрашиваешь как они образовались? Неужели только от потоков дождевой воды? Все эти ложа идут в одном направлении; северные и северо- западные берега их вообще холмисты, а противоположные отлоги. Во многих местах цепи холмов образуют полукружия с крутым скатом, как будто яры больших рек, или идут параллельно с глубокой полосой в виде ложа, удобного вместить огромную массу воды. Как бы то ни было, колодцы вырываются на ложах; дождевая ли то вода, хранящаяся в песчаных резервуарах; вытекает ли она из внутренних жил, или с незапамятных времён хранится от рек и озёр, исчезнувших от неизвестной причины? – Колодцев на здешней станции несколько; вода в них хорошая.

Утром, при тихой погоде, в воздухе распространился туман. В наши повозки, за неимением лошадей, запрягли верблюдов. Дорога сначала шла по равнине; потом через увал мы спустились в долину, имеющую вид широкого и длинного ущелья и усеянную дересу, и ехали по ней более половины дороги. Под конец, долина широко расходится; правый берег её оканчивается долгим холмом, изрытым чёрными каменными кучами; а левый далеко углубляется на запад; впереди открывается песчаная равнина, очерчиваемая вдали двумя тёмными линиями холмов. К этой равнине мы приближались по скату левого берега долины, среди дересу и могучих харганы и буддарганы. По равнине мы ехали под тёплым ветром и при пасмурной погоде. Не вдалеке от выхода из долины, среди куч дересу и сыпучего песка, растёт толстый и зеленый вяз; на полфута от земли он разделяется на два ровные и многоветвистые ствола; ветви его широко раскидываются и образуют зелёный шатёр среди глухой и мёртвой пустыни. Средина равнины лишена всякой растительности. Мы приближались к гряде холмов, усмотренной нами еще из ущелья, и вскоре прибыли на станцию Суцзибулак⁵⁶, Она расположена не вдалеке от подошвы чёрной скалы, крайнего и самого высокого из цепи здешних холмов, и отделяется от нее длинной ложбиной с мелкой зеленью, по которой протекает небольшой ручей; сквозь зелень пробивается белая пыль гучжира. В воздухе было жарко, туманно и ветрено. На чёрной скале едва можно было стоять на ногах; страшный ветер с юга бушевал здесь со всею силой и разбрасывал в стороны воткнутые в обо деревянные сабли, ножи и копья. Крутые обрывы скалы сплошь усыпаны каменьями железного цвета, или правильнее, кусками каменных пластов, разбитых какою-то силою на мелкие части. Вершина скалы покрыта огромными пластами черного камня; здесь нет ни земли, ни песку; общее направление пластов трудно распознать; одни углубляются на запад, другие на юг почти отвесно. Большая часть их расколота на равные участки, только различных форм. На больших массах камня цвет чисто железный, а на отломках преимущественно ржавчинный. Таких скал здесь семь; в соединении они образуют полукружие, как ограду песчаной полосы, простирающейся вдоль на неизмеримое расстояние в виде белой плоскости. Подобные же холмы тянутся грядами на север, северо-запад и запад. Цвет их больше металлическо-зеленый. Все они не имеют горных скатов и как будто явились на равнине нечаянно; равнина совершенно другой почвы и у подошвы их не возвышается; на ней нет и камней из рода тех, которые составляют массу этих гор. – Невдалеке от станции на юго-запад устроена кумирня, называемая Раши-самбала; она помещается в четырёхсторонней юрте, с четырёхстороннею же крышей; около неё четыре простых юрты. По рассказам станционных, при кумирне считается 72 ламы, с одним даламой, или настоятелем, и двумя гэсгуями, или благочинными. Со станции нас повезли ламы. Сначала мы ехали по почве довольно ровной и твёрдой, пересекаемой полосами белой дресвы и мелкой дересу; потом через несколько кочковатых увалов поднялись на высокую долину, где снова начались холмы; переехав через ложе, проходящее по полосе дересу, мы продолжали жали путь по здешним возвышенным лощинам. Солнце склонялось уже къ западу. В это время застигла нас туча пыли; она поднялась на западе; жёлтой полосой, закрыла солнце и медленно подвигалась вперёд, вбирая в себя подиимавшиеся с почвы новые облака пыли; в воздухе было тихо, как перед грозой; наконец этот туман окружил нас со всех сторон и в то же время подул холодный ветер; сквозь сумерки и туман едва можно было видеть окрестные холмы, между которыми мы пробирались; под конец мы заметили два холма, стоявшие по обеим сторонам дороги; то были ворота, которыми мы выехали из извилистой системы здешних холмов; впереди открылась ровная даль; песчаная почва усеяна кучами дересу и харганой; дорога шла по кочкам. К станции Толи-булак мы прибыли ночью.

Утро туманное; вчерашнее облако ещё не совсем пронеслось. Станция расположена на ровном месте, невдалеке на запад от цепи низких холмов; вблизи по зелёному ложу протекает ручей на С.-С.-З.; далее множество могильных насыпей и два кургана с остатками на верху глиняных стенок; в курганах были печи для выделки и высушки кирпича и кровельной черепицы, при постройке ближней кумирни. Эта кумирня рядом со станцией и называется по-китайски: Цы инь сы, т. е. Покров Милосердия. Она обведена красной стеной, звеньев в 20 как длины, так и ширины. В ограде два двора, с храмами, довольно богатыми; в главном из них седалище для кутухты и множество украшений, пожертвованных проезжими чиновниками; кумиренные здания с востока и запада отделены жёлтой стеной от двух длинных флигелей, в которых живут ламы. Кумирня сложена из большого и длинного кирпича; пол и крыльца устланы квадратными кирпичами и длинными камнями; во всём китайская архитектура. В кумирне есть тибетский Ганьчжур и Данчжур, да книги три, или четыре заклинаний на монгольском и маньчжурском языках. Штатных лам, получающих жалованье, до 20. – Отправившись со станции, мы начали переезжать ряды холмов, составляющих здесь особую систему; промежуточные лощины бо́льшею частию песчаны и каменисты; не смотря на то, растительность здесь лучше и зелени больше, чем в прежних гористых местах. Последняя лощина наполнена теми камнями, обточенными самой природой, которые правильным расположением своим обманывают глаза путника, представляясь ему развалинами древних зданий. Отсюда дорога поднимается на небольшой хребет, уставленный множеством обо̀. С него мы спустились на необозримую равнину и простились, по крайней мере, на неопределенное время, с царством пустынных холмов; душа радовалась, когда впереди открылось ровное место, волнуемое только плоскими увалами; пустыня гораздо сноснее на ровной степи, чем в неисходимом лабиринте каменных и песчаных бугров. К станции равнина несколько склоняется, а потом опять поднимается, так что станция остаётся в углублении. Место её еще издалека заметно по полосе зелени. Она называется Тугурик. Близ неё солончак, который образует среди окружающих его увалов круглое углубление. Озеро с трёх сторон окружено высокими песчаными буграми, покрытыми буддарганой. Вход к озеру открыт только с одной стороны; он покрыт зелёной травой. – Здешней станцией, предположительно, оканчивается Гоби; дальнейшие станции находятся в Халхе, в ведомстве И-чжуань-дао, пребывающего в Сайр-Усу. Отсюда до следующей станции один перевал в виде горба, в 40 вёрст переезда. Со станции мы сделали лёгкий подъём вплоть до горы Богдо-хаирхан, или просто Хаирхан; она проходит почти на половине дороги, на самой высшей точке перевала, по направленно с юго-запада в виде ровного стола, и у самой дороги оканчивается крутым обрывом в виде мыса, или красного яра; почва каменистая и песчаная, но ровная и гладкая; инде виднелись полосы красного песка; всё прочее пространство покрыто было пучками растения орто; широкие и зелёные снопы его поддерживали букеты малиновых цветочков; местами пробивалась мелкая травка. Сколько можно было заметить, мы достигли, если не до самой возвышенной точки Монгольской степи, то по крайней мере были на одной из самых высоких. До сих пор мы видимо поднимались на высоты севера и северо-запада и постоянно видели перед собой возвышенный горизонт, но теперь, смотря с выпуклой подошвы Хаирхана, ни с какой стороны не встречаешь более значительной возвышенности; здесь в первый раз северо-западный горизонт отдалился от нас и понизился. На Хаирханской высоте ни один холм отдельно не поднимается; все ровно и плоско. От Хаирханского мыса мы спустились по склону увала до станции Мухур-Гашун. Она расположена на равнине; на северо-запад отсюда начинается длинный увал. Мухур-гашун есть первая станция в Халхе. Дорога, которая до предшествующей станции лежала на С.-З. и более на З.-С.-З., здесь поворачивает несколько на север.

Утро прохладное; небо заволоклось облаками; в воздухе распространилась сырость, как будто после дождя. Дорога со станции сначала шла по сыпучим пескам. Здесь буддаргана достигала гигантского размера. Потом мы переехали через четыре увала, из коих на каждом было по цепи холмов; почва вообще красная, местоположение возвышенно; общая покатость с востока на запад. С последнего увала, на северо- западе, мы заметили купу жилищ яркой белизны, как будто стадо лебедей; подумаешь, что это ставки, или палатки; то были каменные здания кумирни Хони цзи сумо⁵⁷. Стены и субурги, окружающие её, окрашены мелом, которого здесь много, и белы, как снег. Станция Хоници⁵⁸ расположена на восток от кумирни. По-китайски кумирня называется Боэньсы, т. е. кумирня великой милости; внутреннее и внешнее устройство её изящной архитектуры; храмы светлы и убраны со вкусом; в одном из них столбы обтянуты сининскими коврами, с яркими китайскими рисунками. Кумирня приведена в теперешнее состояние при Цзя цине. Уверяют, что кроме тибетского Ганьчжура и Данчжура в ней есть монгольский Ганьчжур и даже печатные доски. – В здешних степях растительность усилилась сравнительно с прежними; все растения в цвету. Со станции мы пробирались сначала между холмами, потом спустились в долину с солончаком и свежею зеленью; отсюда через увал переехали на такую же точно долину; здесь есть колодец и здесь же впервые появились бабочки. Далее следовала еще цепь холмов; за ними открылась ещё широкая равнина, на которой росло множество вязовых дерев; почва до самой станции песчаная; местами есть сыпучий песок. Мы прибыли на станцию к закату солнца. Она называется Нарым-Бильгэху⁵⁹, и расположена на необозримой равнине, только с востока ограничиваемой грядою холмов. Здешнее местоположение плоско, но возвышенно; общий скат с С.-В. на Ю.-З. – На станции, вместо аргала, употребляют вязовые тонкие поленья. Уверяют, что в окрестностях вязового леса весьма много.

Солнце взошло на туманном горизонте, при тихой погоде. От станции мы ехали на северо-восток вёрст 30, потом углубились в цепь песчаных холмов, представляющую ряд отдельных низких сопок; округлые верхи их покрыты слоем темного камня, как будто черепками разбитых горшков. При одном из таких холмов расположена станция Хачжабци⁶⁰. Дорога была большею частию песчаная, с ложами сыпучего песка. Воздух нагрелся сильно. К полдню песчаная почва станции накалилась; с холмов, одетых в туман, несло удушливой теплотой; ветер несколько охлаждал воздух, но по временам наносил струи жара. Кругом холмы, похожие на кучи золы; почва покрыта песком, смешанным с чёрными камешками. Впереди видны были ряды таких же холмов, с ровными в промежутке долинами. После полудня налетел на станцию ураган и сорвал одну юрту; вслед за тем поднялся жестокий ветер. Небо застлалось тучевыми облаками. – На здешней станции, как и на предшествовавших, вода была хороша. Со станции дорога шла далее между песчаными холмами, по ложам с сыпучим песком; потом, через равнину, снова углубилась в ряд таких же холмов; это был самый трудный переезд во всем нашем пути; нам предстояло перевалиться через горный кряж Хачжабци; долго поднимались мы на него, следуя по ложу с сыпучим песком; колёса и ноги лошадей и верблюдов глубоко вязли в песке; берегом этому ложу служили груды чёрных камней, среди которых местами росли вязы; в расселинах камней проглядывала зелень. По дороге мы заметили два колодца с хорошей водой. Вершина Хачжабци красноватой почвы, с чёрными камешками; она имеет вид опрокинутого котла, так что спуски с неё довольно круты; с хребта мы переехали через долину на один отрог его, идущий с ним параллельно, в виде увала; здесь снова мы наехали на пласты чёрного камня, которые представляются остатками зданий; между этими пластами тянулись лощины с богатой зеленью. Со ската увала мы съехали на полосу песка, с кучевыми растениями; затем ровное место и прекрасная дорога до самой станции Чжалату⁶¹. Станция расположена на равнине, несколько склонённой на юг.

Утро было мрачное; все небо обложилось ненастными облаками. Со станции мы перебирались через увалы, увенчанные буграми, переехали несколько котловин и много песчаных лож; впрочем, последняя половина дороги состояла из легких увалов и твёрдой почвы, испещренной малиновыми цветочками орто и жёлтыми буддарганы. К станции мы съехали по ровному скату. Она называется Чжубури⁶² и расположена на полосе сыпучего песка. Почва красновата; по ней рассеяны чёрные камешки и встречаются новые против прежних роды растений. Около станции холмы, в виде неправильных волн; по лощинам приятная зелень. Во время нашего пребывания на станции, со всех сторон поднялась мелкая пыль и подул сильный ветер, едва не сносивший наших юрт. Вода на станции дурна. Мы отправились со станции под мелким, но резким дождём; дорога шла сначала по увалам с зелёными скатами; мы проехали по красной полосе, твёрдо убитой и без камешка; около неё росла зелёная травка; по левую сторону тянулся низкий вал, покрытый зеленью; другая половина дороги была ровная, местами красно-песчаной почвы; по дороге выбит вершниками ряд тропинок, опушённых травой и цветами. Во всю дорогу шёл мелкий дождь до самой станции Борообо⁶³. Станция расположена на равнине; кругом ни одного возвышения. Вода здесь хороша. Со станции мы переехали несколько увалов, с ложами красного песка; почва везде красноватого цвета; дорога прекрасная, как гладкий помост. За увалами ровное место. Здесь настигла нас гроза: туча с громом и молниею окатила нас проливным дождём, а бурный ветер гнул наши повозки на бок. На станцию Хутул-долон⁶⁴ мы прибыли уже ночью.

Всю ночь дул сильный ветер, так что наша юрта покачивалась из стороны в сторону. Утро было чисто и свежо; холодный ветер резал и морозил лицо. Станция расположена на ровном месте; на севере отсюда тянется низкий песчаный уступ жёлтого цвета; только верхняя часть его покрыта чёрными камнями. На северо-востоке, при подошве сопки с обо, построена кумирня; все другие стороны равнины ничем не ограждены. Благодаря вчерашнему дождю, в воздухе ни тумана, ни атома пыли; лица монголов просветлели радостью; для почвы монгольской степи дождь – небесная манна; песчаный грунт тотчас всасывает благодатную влагу и не дает солнечному жару и ветрам испарять её; впитанная влага скоро произрастит сочную траву, не роскошную и разнообразную, а простую и низкую, но тем более питательную для скота, что исключительно для произращения её работает вся сила почвы. Этой питательностью степных растений, надобно объяснять крепость монгольских лошадей, питающихся только подножным кормом. – Мы двинулись со станции под страшным шумом и завыванием ветра, по почве твердопесчаной серого цвета. Проехав песчаный уступ, мы продолжали путь по однообразной дороге, местами переезжая через ложа сыпучего песка; кругом виды были печальны: растение редкое и пожелтевшее; уступы, в виде залавков и все возвышения покрыты были или черноватым слоем, или жёлтыми полосами песка. Так ехали мы до самого Саир-усу. Ничего не может быть печальнее подъезда к этой станции: сначала идут бугры песка, покрытые грубой зеленью; ближе, в разных местах тянутся тоже песчаные залавки; исключая юго-западную цепь песчаных холмов, равнина ни откуда не защищена и представляется бесплодной и пустынной. На право, к северо-востоку, показалось много юрт, раскинутых на значительном пространстве; от них на запад, жилища трибунальских чиновников; на юг от последних, такое же здание, – кумирня Гуань лао е. Мы направились к юртам и встречены были здешними чинами. Саир-усу есть место довольно важное тем, что через этот пункт проходят сообщения с Ургой, Улясутаем, Кобдо и Тарбага- таем; депеши от главнокомандующего в Или ко двору пересылаются по этому же тракту. Из трибунала командируются сюда на три года два чиновника: один и-чжуань-дао, или главный смотритель почтовых станций, и один битхеши, в качестве секретаря. Палаты и жилища для этих чинов построены с соблюдением всех правил китайской архитектуры, сбиты из глины и такой же стеной огорожены; переднее здание для битхеши, заднее для и-чжуань-дао. Эти чиновники считают себя здесь заживо погребёнными: особенно невыносимо для них лишение удобств китайской кухни и отсутствие всякого общества, где можно было бы убить скучное время. Доставать провиант можно не иначе, как из Калгана, более чем за 1000 вёрст; а в Урге нечего купить. По этому они довольствуются одной монгольской бараниной; в год на человека выходит 60 баранов; за барана платят только по 2 кирпича чая. Теперешний и-чжуань-дао старик, с синим непрозрачным шариком. Он был некогда приставом, провожавшим русскую миссию до Кяхты в 1821 году. Между прочим он сказал нам, что вчера проехал здесь Фын да-жень, бывший в Или, а теперь перемещённый в Ургу на место маньчжурского амбаня. Кумирня Гуань лао е, с рисованным его изображением, также сбита из глины и также в китайском вкусе. – Ветер продолжал дуть с невероятною силой, поднимая облака крупного песка; по: равнине с трудом можно было идти; дюжий гальци (истопник) едва удерживал нашу юрту. Под этим ветром мы отправились на С.-С.-В. переезжать скучную и пустынную равнину Саир-усу, неправильно исчерченную и покрытую серым цветом. Высокий и гребнистый увал отделяет её от долины Суцзи; эта долина покрыта бедною зеленью; с востока она ограничивается длинной, как будто песчаной полосой, посеребрившейся от солнечных лучей; на севере и северо-западе тянутся гряды холмов. Приехав на станцию Суцзи⁶⁵, мы вступили на почтовый тракт, зависящий от Дэ бэйцзы; отселе все станции до Урги, и от Урги до Кяхты, не казённые, а содержатся самим Ваном. Станция Суцзи расположена на покатости, с которою сходится на востоке белая полоса, – это песчаная почва, усыпанная белым мелким щебнем. – Вода здесь порядочная.

Утром небо покрыто было осенними туманами; северо-западный ветер был не силен, но холоден. От станции дорога идёт через цепь песчаных холмов, которые отделяют долину Суцзи от Сологайских перевалов; эти перевалы состоят из одного общего и высокого увала, разделённого на несколько других, хотя не столь значительных подъёмов и спусков. Наклонение почвы неопределенно, то на восток, то на запад. Своротив с дороги несколько на северо-восток, мы прибыли на станцию Сологай. Она расположена между двумя увалами; из них предстоящий оканчивается холмами; начало его песчаное, покрытое беловатым камнем. К полудню ветер стих и сделалось тепло. За этой станцией началась прежняя и вечная история песчаных холмов; бока их покрыты были чёрными камнями; затем следовало песчаное ложе, усеянное булыжником и имевшее вид ущелья; с ложа мы переехали на цепь увалов; большая часть которых также покрыта булыжником; потом почва вдруг изменяется, сначала она красного цвета и без камней, далее усыпана мелким щебнем. Последний увал, как и перед прежней станцией, есть высокая площадь, со всех сторон покатая; с неё мы спустились к станции Баянь-Бильгэх⁶⁶. Местоположение её весьма приятно; она стоит на долине ограждённой с юга и юго-запада увалами, а с запада и северо-запада цепью отдалённых холмов, в виде куч, и столовой горой; с востока тянется ряд отдельных холмов; с севера также цепь небольших возвышенностей, за которыми в лёгком тумане виднеется столовая гора. По всему видно, что мы вступили в отроги гор. Красноватая почва везде покрыта щебнем и лёгкою зеленью. Верхи холмов одеты пластами камней темно-малинового и зелёного цветов, одинакового образования, так что в куче камней средина зелёного, а окружность малинового цвета; цвет на них лежит пятнами и полосами. Пласты камня углубляются на юг. По долине пасутся стада лошадей и коров. Мы помещались в юртах, в которых ночевал амбан, поэтому они убраны были с монгольским великолепием; целых пять юрт было соединено вместе для помещения амбаня и его семейства; в главной, т. е. самой дальней, пол устлан был холстом; у стенки устроен низкий нар; на жаровне кипятился огромный медный чайник, с кирпичным чаем, варёным на молоке; перед нами на столике поставлены молочные пенки и длинные куски кислой творожной пастилы на медном блюде, которое покрыто было слоем грязного сала. Не смотря на степное великолепие нашей ставки, мы терпели важные неудобства; чтобы добраться до вельможного жилища, надобно было пролезть через трое дверей, поднимая у каждой тяжелую войлочную дверь и нагибаясь чуть не до земли. К закату солнца ветер стих, сделалось тепло. Не смотря на позднее время, мы двинулись со станции. Переехав хребет северных холмов, мы при свете вечерней зари спустились в Бурын-хаирханскую долину и объехали с запада величественную гору Бурын-хаирхан; она идёт с востока на запад в виде стола, и, достигнув крайнего возвышения, вдруг оканчивается отвесным обрывом. Эта гора господствует над долиной и окружными высотами; подошва её, усыпанная крупным щебнем, отлого расходится во все стороны. От подошвы Бурын-хаирхана мы направились к цепи холмов, ограждающих с севера здешнюю долину. Выбравшись из долины, мы ехали остальной путь глубокой ночью, под туманным небом; дорога была прекрасная, только местами были склоны и кочки. Через несколько времени показались огни станции Баянь хошо⁶⁷. Небо заволоклось облаками.

I

I

Ночью выпал дождь. Утро было влажное и холодное, как осенью; небо покрыто дождливыми облаками. Станция расположена при подошве крутого спуска с увала, через который мы вчера переехали; с востока и запада тоже высокие увалы; в другие стороны, особенно на С.-В. и С.-З., местоположение более открытое. Почва песчаная и дресвянистая; есть и зелень. Небо начинало проясняться, когда мы поднялись со станции. Сначала мы ехали по равнине; затем, между двумя увалами, по ложбине с дересу выехали в долину, окруженную со всех сторон ровною цепью возвышений; по вершине их проходит каменный гребень; можно подумать, что здесь была огромная изгородь, или царское кладбище в китайском вкусе. С вершины северного подъёма идёт на север чрезмерно длинный спуск, и с последнего увала открывается прекрасная Бурдахская долина; среди её возвышаются две чёрные скалы, называемые одним именем Бурын-хаирхана кругом отдалённые горы; в воздухе было тихо, но изредка наносились струи холода; дождливый туман застилал небо и скрадывал формы окрестных возвышенностей. Спустившись к Бурын-хаирхану на север, мы поворотили отсюда на северо-восток и по долине доехали до станции Бурдахан⁶⁸. Она расположена на ровном месте, вдали гор; из них более других заметны, на юго-западе Бурын-Хаирхан, на востоке Баин даг, на севере Борокчон. Со станции мы отправились далее по направлению к Баиньдагской долине; эта долина повсюду усеяна дересу. С неё мы переехали на увалы, напоминавшие нам чахарские поляны; впереди и по сторонам расстилались широкие полосы зелени; нигде не видно было острых возвышенностей; увалы были круглы и плоски, с различными склонами и направлениями; дорога шла то через вершины увалов, то по западному, или восточному скату их, то по ровным лужайкам; с каждого увала, она расстилалась перед нами вперёд до самого горизонта, как лента. Почва везде твёрдая, песчаная, с мелкой, как дробь, дресвой. Только к станции почва бледнеет; наконец мы наехали на кочки дересу, близ которых расположена станция Хутул-Торем⁶⁹. Станция расположена между увалами; на юг идут возвышения, с которых мы съехали; невдалеке от станции, около дороги, небольшая квадратная кумирня, сбитая из сосновых досок, далее озеро, берега которого покрыты белым слоем гучжира; вода в озере, как будто разведена извёсткой; такая же вода в ближнем колодце. Растительное царство с каждой станцией приращается новыми травками и цветочками; между ними показались незабудки. Почва изрыта норами сусликов (оготонов). Солнце склонялось к закату по туманному небосклону, когда мы поднялись со станции. Нам предлежало переехать два холма, казавшиеся отрогами какого-нибудь хребта. Оба они имели форму опрокинутого котла: высоки, выпуклы и покрыты зеленью. Переезд через них составляет половину всей дороги до следующей станции; с вершины их мы видели внизу другие холмы, уже погружавшиеся в вечерний туман. На спуске, вместе с прохладой, на нас веяло ароматом душистых растений. Остальной путь мы продолжали в ночной темноте, местами по камням, но большею частию лавируя между ними, благодаря необыкновенной зоркости улаци и лошадей. Так мы прибыли на станцию Модон.

Станция расположена между низкими увалами, среди больших полос зелени. Ночью выпала сильная роса, так что песок промок, как от дождя. Утром воздух был свеж и влажен, как в пекинских горах осенней порой. Отправившись со станции, мы ехали по восточным и западным скатам увалов на С. и С.-С.-В. Дорога часто песчано-камениста, но вообще весьма хороша; последняя долина была засеяна дересу, отсюда по ровному месту мы доехали до станции Наран-орто. Станция расположена на огромной плоскости, наклонённой к востоку и югу; на юге она упирается в подошву трехзубцового кряжа, холмов, за которыми поднимается ряд сплошных возвышенностей; на севере виднеются пологие увалы, некоторые белого цвета. Время было тихое и теплое; к полудню собралась туча, но дождь был небольшой и редкий; вскоре засияло солнце, подул ветер и мы отправились далее перекрещивать увалы. По дороге попадались солончаки и везде, где есть они, на почве мы замечали зелень; с севера на нас нашла ещё туча, но с небольшим дождём; после дождя распространился легкий и влажный туман; воздух пропитался запахом трав; почва едва выказывала свой песчаный грунт; местами дорога проходила по ложам зелени, усеянным лазоревыми и жёлтыми цветочками, над которыми вились белые и жёлтые бабочки. Затем мы переехали высокую плоскость, огражденную с двух сторон каменистым гребнем; возвышенности делались значительнее, спуски круче. Своротив с зелёной дороги на лево, мы прибыли на станцию Талабулак. Станция расположена на огромном круглом ложе высохшего озера; это ложе заметно ещё издалека, представляясь полосой песка среди зелени; кругом, на далёкое пространство, идут плоские возвышенности, среди которых здешнее место составляет углубление; оно обведено кругом полосой дересу; почва ложа твёрдо-песчаная, с высохшей травой; по берегам его просвечивают белые пятна гучжира. Солнце склонялось к западу по пламенному горизонту и с юга подул холодный ветер, когда мы отправились со станции. За этой станцией дорога была прекрасная; при свете вечерней зари можно было заметить кругом безбрежную равнину, а на западе цепь холмов; наклонение почвы было с востока на запад. Никогда ещё дорога и лошади не были так хороши. При вечерней звезде горизонт сократился и покрылся туманом. Небо было не ясно; свежий и влажный воздух проникал до костей. В одно время заметно было, что мы ехали по покатости; потом несколько кочек дересу; но затем дорога снова сделалась ровной и гладкой, как стекло. Уже перед станцией дорога из прекрасной вдруг сделалась дурной; мы наехали на солончак, заросший дересу, и во всю прыть помчались по кочкам, не смотря на то, что заводные монголы, при каждой большой куче, кричали нашим улаци, чтоб они огибали. В темноте безлунной ночи, между чёрными кучами дересу, ярко серебрились под нами зигзаги и площадки солончака; местами попадались целые полосы его, как будто освещенные луной; но то была мертвая белизна, на которой не скользили тени наших лошадей и повозок. Версты через две такого пути, мы прибыли на станцию Эндырдово⁷⁰. По рассказам здешних монголов, острия древних стрел находят в большом количестве на западе, близ реки Сайхан-ула; они же сказывали, что не вдалеке отсюда, на Ю.-З. протекает река Эндэр-ола, а на С.-В. есть кумирня.

Утром была ясная и тихая погода. Станция расположена на широкой долине; близ неё на западе, с юга на север, проходит широкое ложе солончака на необозримое протяжение; далее на запад, где по описанию должна быть Эндэр-ола, идёт цепь сплошных холмов, за которой высится другая с пиками, в виде гор. На северо-востоке горы. Со станции мы отправились по прежнему направлению на С.-С.-В., по ровной долине; чем далее мы ехали, тем более сближались между собой гористые берега долины; наконец долина упирается в поперечную цепь холмов, за которой начинаются меньшие долины, разделённые правильными цепями гор от В. к З. и от Ю. к С. Тут расположена станция Цзиргаланту⁷¹. Она стоит почти среди долины; кругом горы, особенно на В. и Ю.-В., где они тянутся на запад правильными хребтами. Горы резко обрисовывают долину и покрыты, как и долина, зеленью. Они холмообразны, в виде сопок; почва твёрдопесчаная, красноватого цвета; на ней появляются новые растения. Ветер начал разгонять туманы, когда мы отправились со станции; по долине мы ехали до самого перевала, за которым простирается Долонская лощина. Лощина имеет вид длинного ущелья, между двумя увалами, покрытыми зеленью; все низменные места её заросли мелким дересу. По дороге росли разнообразные травы и цветы; почва местами красная, но щебня уже не было видно. Лощина занимает большую часть дороги; с неё, через крутые и зелёные увалы, мы прибыли на станцию Долон⁷². В расписании она названа Бутэх. Станция расположена на долине, окружённой горами, не вдалеке от подошвы Долон-олы⁷³. Скаты этой горы усеяны красивыми букетами незабудок и душистой травкой. К закату солнца, мы поднялись со станции. Дорога шла по долине на С.-В. Мы потеряли из виду восточный берег её, но западный рисовался ещё синими гребнями; вдали на севере виднелись горы, в виде зелёных сопок. Казалось, что мы прямо упремся в подножие хребта. Ещё засветло мы доехали до станции Бухэк⁷⁴. Она расположена в начале ущелья, которое поднимается и углубляется внутрь гор. Скаты обоих берегов его круты; по ущелью, среди зелени, с шумом протекает ручей чистой и холодной воды. На юге, откуда мы приехали, виднелись чёрные и белые полосы, как будто страшные пустыни; на западе простирается в безграничную даль ряд высоких гребней. На севере поднимаются над нами высокие холмистые горы.

1) Чжиргаланту. А. П.

1) Чжиргаланту. А. П.

Ранним утром, при ясной погоде, мы начали подниматься по ущелью; выше оно делается широким оврагом с овальными боками; мы взъезжали по западному берегу ущелья, то спускаясь, то снова поднимаясь по извилистой дороге, пока наконец не достигли вершины хребта; здесь сложено обо; отсюда перед нами открылась перспектива громадных гор; многоглавые вершины их покоились в утреннем тумане, чуть, не под нашими ногами; это Ургинский Нордянь. Какое сравнение между дикою природою скалообразных и пустынных Калганских гор с раздольными лощинами и зелёными скатами гор Ургинских! Мы прощались с унылой природой монгольских степей и с наслаждением вдыхали в себя свежие и чистые струи воздуха, несшиеся к нам с севера, с неприступных высот. Спуск был крутой, длинный и живописный; несколько человек держали сзади наши повозки, потому что дорога лежала по опасным стремнинам; почва была гладкая и зелёная. Спустившись с Бухэкского хребта, мы очутились на долине, которая идёт с востока на запад. По обеим сторонам её возвышаются величественные горы. По долине густая зелень, среди которой извивается и бежит по мелким камням глубокий ручей Торгэн-гол. Местами виднелись юрты и множество скота паслось на здешних привольных пажитях. Наш путь, лежавший на С.-В., преграждался западным протяжением горы Богдо-олы; по этому дорога склонилась через долину на С.-З., к тому месту, где хребет понижается и образует легкий перевал на север, в виде седла. Перебравшись через этот перевал, мы спустились, по наклонению северного ската, на равнину, где расположена станция Босэк. В расписании следующая после Бухэк станция наименована Тола-бира (т. е. река Тола). Кругом далёкие горы; на восток, не вдалеке от станции, низкий увал, отделяющий нас от ургинской долины. На севере, вблизи подошвы громадных гор видна густая роща, или плантация вязовых дерев. Она растягивается с востока на запад, по берегу Толы, и вместе с этой рекой углубляется на С.-З., в узкое ущелье, с отвесными сторонами. Со станции мы поехали несколько на Ю.-В. и версты через три были на вершине увала; перед нами открылась ургинская долина и в глубине В.-С.-В. раскинулся жёлтой полосой Курень. Сначала мы ехали на Ю.-В., около хребта высоких гор, сверху покрытых дремучим сосновым бором. Многоветвистая Тола прорезывает долину с Ю.-В. на С.-З. Мы переехали вброд три широкие и глубокие русла и три протока её; они наполнены мелким песчаником. Кажется, что Тола часто меняла и меняет своё ложе. На право от нас шло протяжение Богдо-олы; Тола подходит к хребту близко; берега её и подошва горы заросли зеленой рощей; гора стоит отвесно и вершиной своей, покрытой лесом, смотрится в реку. Весь хребет зарос тёмным сосновым бором. От переезда через Толу мы ехали на северо-восток и мало помалу приближались к Куреню; он был у нас по левую руку; на Ю.-В. от него, на берегу Толы, видны белые стены и зелёная черепица на крыше кумирни, вновь построенной для будущего Кутухты. Курень расположен по южному скату увала тремя кучами, разделёнными одна от другой широкими улицами; почва по улицам жёлто-песчаная; по ним бродило множество лам и монголов. Жилища представляют сплошную массу низких зданий, с крышами, красными воротами, бесчисленным множеством шестов и развевающихся хадаков. Проехав мимо одного высокого храма, мы углубились в восточное предместье Куреня, потом в лабиринт отдельных квадратных юань цзы (жилых домов), обнесённых частоколом; внутри их хижины и шесты с хадаками; у красных ворот появлялись оборванные ламы. В ближних юань цзах живут ламы; далее на восток есть юань цзы, где живут огородники и даже чиновники. Проехав частоколы и оставив на правой стороне жилища и присутственные места амбаней, мы заметили, наконец, влево, одинокое здание с красными воротами и деревянным щитом, обнесённое частоколом. Это было Гун гуань, или подворье, где обыкновенно останавливаются русские миссии. В нём поместились и мы. В Гун гуане, как в казённом месте, живут по три года трибунальские бошко. Кроме тайцзи, исправлявшего при нас должность служителя, к нам приставили тусулакчи (начальника станции, лежащих от Урги до Кяхты).

Мы прожили в Урге с 28-го мая по 1-е июня. 30-го мая, по принятому обыкновению, я являлся к амбаням за тем, чтобы посидеть в присутственном месте, ответить на вопросы о дороге и принять угощение, состоявшее из разного рода сластей. 31-го мая Дэ бэйцзы (ургинский правитель) уехал на поклонение горам: Богдо-ола и Кэнтэй.

В провожатые нам от Урги до Кяхты со стороны Дэ бэйдзы даны были: один тусулакчи, один куньду и гунгуаньский тайцзи. Около полудня, когда над Богдо олой нависло тучевое облако, мы отправились из подворья на запад к Куреню. Проехав между базаром и войлочными лавками, устроенными в предместии Куреня, мы своротили на север, на куреньский перевал; дорога здесь широкая и гладкая; почва жёлтая до красна. Перевал не крут, но довольно длинен; по косогору мы спустились в долину, имеющую вид широкого ущелья, и направились на северо-восток; почва здесь кажется чернозёмом; по ущелью протекает ручей, на берегах которого растут вязы и берёзы и множество цветов-колокольчиков; по лугам паслись буйволы. Налево поднимался хребет, покрытый густым сосновым и берёзовым лесом. В углу долины, заросшем чащей дерев, мы очутились у подножия Толготского перевала, – живописного, но высокого и трудного. Дремучий лес с обеих сторон примыкал к нашей дороге; почва покрыта была оранжевой сараной и васильковой коко. На вершине хребта, между двумя холмами, как стенами, мы принуждены были дать лошадям отдых. Далее на север и северо- запад, перед нами открылся длинный ряд безлесных гор, протяжение и отроги здешнего хребта, который, понижаясь холмообразно, наконец вовсе лишается лесной оболочки. Крутым и длинным спуском, мы съехали с хребта на ровную и зелёную поляну, по которой извивался мелкий ручей Куйгол. По этой поляне мы в направлении на С.-З. прибыли на станцию Куй; однако ж она расположена не на ручье этого имени. С Ю.-В. и С.-В. облегают её горы. Вдали виднеется лесистый Толгот. Почва здешней долины звонкая, так что топот лошадей слышен ещё издалека, как удары в бубны. Весь день был облачный, вероятно, от множества лесов, растущих по хребтам гор. Трава по долине мелкая и без цветов.

Утром небо покрыто было дождливыми облаками; веяло влажностью, но почва была суха. Мы отправились со станции сначала на север, потом уклонились на запад, к Олин-даба; при подошве этого перевала протекает ручей Наринь; подъём был не труден; на вершине его треглавое обо; отсюда мы заметили высокий хребет, ограничивающий Борголтайскую долину; спуск на неё сначала крут, но потом делается пологим и чрезвычайно живописен. Мы ехали на С.-С.-З. Почва по дороге, особенно по косогорам, красноватого цвета. К станции Борголтай – мы уклонились от дороги влево. На запад от станции, ручей Борголтай, протекающий на юг, омывает подошву лесистого хребта. Кругом горы, понижающиеся на восток; из-за ближних гор выдаются лесистые. Со станции мы отправились на север и переехали два увала, соединяющие здешние горы; далее, по длинному и ровному скату на С.-В., покрытому зеленью на беловатой почве, мы доехали до станции Хунцал. Эта станция есть небольшое подобие харчиньских местоположений: на ней беловатая гучжирная почва, мелкий дересу, кругом холмы пустынные, и вблизи озерко или болото с водой, похожей на щёлок; кругом озерка болотные кочки; трава мелкая, с мириадами прыгающих насекомых. Часа в два по полудни поднявшись со станции, мы переехали несколько даба, или перевалов; из них первый крут и с длинным спуском. Первые четыре даба огибают величественную гору Ного модо даба, по-китайски Хуа му ба, а по-русски «берёзовый хребет»; он состоит из огромных каменных масс и до самой вершины покрыть берёзовым лесом. Скалистая вершина его, усаженная прямыми березами, высится над окружными горами и издали представляется под облачным жилищем горного духа. С даба мы спустились в небольшую долину, кругом обведённую высокими горами. Остальными перевалами мы приближались к западным грядам гор, мало помалу оставляя восточные. Путь наш лежал на С.-З.; дорога была широкая и гладкая. Во всё время переезда погода стояла прекрасная. Поворотив на право с дороги и пересекши несколько тропинок, прибыли на станцию Баян-бирхай. На восток от станции тянется хребет Ноинь-ола, составляющий, по-видимому, протяжение Ного модо даба и покрытый густым лесом; на половине ската, по лесу простирается красная полоса, как будто бы лес был обожжён. Баянь-бирхайская долина со всех сторон опоясана живописными горами и покрыта густой травой; на ней заметно множество следов исчезнувших зданий; прямые и круглые рвы образуют правильные фигуры, как будто основания. На восток от станции, при подошве длинного холма, который заслоняет её от долины Ноинь-олу, остаётся целый ряд таких следов, расположенных симметрически. Глубокий овраг, вырытый дождевыми потоками, изуродовал часть этих оснований. На запад отсюда есть следы гораздо большего размера и разных очертаний. Какие здания существовали здесь? Может быть то были ставки ургинских князей, приезжавших сюда на облаву, или шатры, в которых пировал куреньский хутухта. На это могут возразить только тем, что ставки, шатры и юрты монголов обращены бывают лицом, т. е. дверьми, на юг; а все входы на оставшихся следах обращены на восток, к Ноинь-оле. Предание гласит также, что некогда рyccкиe жили здесь хозяевами. В подтверждение того, что здесь прежде жил народ оседлый, можно указать на множество следов оставленных пашен и водопроводов для орошения полей; а монголы здешних долин ещё недавно начали приниматься за хлебопашество. – Ряд уцелевших следов показывает основание семи зданий, расположенных полукругом.

Утро было тихое и прохладное; в воздухе ощущалась свежесть и благовоние. Поднявшись со станции, мы ехали по Баянь- бирхайской долине, потом, через холмистый перевал, переехали на другую долину, которая на западе, кажется, соединяется с бирхайской. Здесь много пашен и древних следов зданий. Оставляя назади Ноинь-олу, образующую северную гряду куреньских гор, мы приближались к другой системе, или к другой горной гряде, к которой с юга ведут Мангатайские ущелья. Долина оканчивается возвышением, на которое мы неприметно поднялись, по направлению к С.-С.-В. Отсюда мы усмотрели светлую полосу Харагола возвышение на севере круто обрывается и образует каменистый берег, как будто стёсанный руками человека; близ берега протекает речка Харагол с востока на запад; она здесь шириной не более 20 шагов; переехав через неё вброд, мы добрались до станции Хара по большим болотным кочкам, покрытым зеленью. Торговая дорога находится отсюда на западе. Погода была тихая и тёплая; горы облеклись туманом, предвещавшим жар. Отсюда мы отправились на С.-З. по долине покрытой дересу и потом через легкий перевал спустились в Мангатайские теснины; горы стояли отдельными купами без увалов, голые и красные; oни покрыты были седыми камнями, на которых цеплялся мох – грубой зелени. Почва представляла гладки помост, без травы. Этими ущельями мы приближались на С.-С.-В. к Мангатаю, страшному для обозов, по живописному подъёму. Подошва его заросла берёзовым лесом; из глубокого ущелья вытекал ручей и падал по каменистому подъёму каскадами; мы поднимались по крутизнам и окраинам, заросшим деревами; множество берёз поломано, или высохло; мириады насекомых, более всего бабочек, поднимались из влажной травы, испуганные нашим поездом; под сенью берёз цвело бесчисленное множество цветов, среди которых более других красовались астры, похожие на розы; стук от наших повозок громко раздавался в окрестных дебрях; лошади, под неудобной упряжью, с неимоверными усилиями тащили наши экипажи по скользким подъёмам, смоченным ручьём и усеянным большими камнями. Вершина хребта представляла ровную плоскость, с берёзовой рощей; почва устлана была ковром сараны; на западе поднимается высокий холмистый пик; в роще развешаны номы, или лоскутья с тибетскими молитвами; два берёзовых обо увешаны, между прочим, дощечками с именами китайских фамилий, торгующих купцов в Кяхте. Спуск с Мангатая был не так крут и труден, как подъём. На право, по ущелью, растущие берёзы целыми рядами были поломаны, как будто от урагана. Почва везде красноватого цвета. При конце спуска лес прекращается. Отсюда мы обогнули дугу на C.-В., С. и С.-З., по скучным увалам и при том под сильным жаром; кругом холмообразные горы представляются пустынными. К станции Баин-гол мы под ехали по равнине. Станция расположена на ровном месте, по северную сторону тихой и тинистой речки Баин-гол и не вдалеке от южного перевала; вдали холмистые горы; на западе виднеется высокий хребет, – протяжение южных гряд. – Со станции мы отправились по долине до ближнего перевала, за которым открылась другая, в виде длинного подноса, заросшая дересу. Уклонившись от долины направо, чтоб обогнуть крутые холмы, мы ехали с увала на увал и наконец, по западному скату восточных холмов, прибыли на станцию Намто; не задолго перед тем мы переехали через речку Станция расположена на скате холма, поднимающегося на восток; ниже на запад, по болотистому ложу, протекает речка Сараин-гол, кажущаяся стоячею. Кругом цепи пустынных холмов; на севере поднимается гряда высоких гор. Воздух сыр и наполнен болотными испарениями.

Утром погода была ясная и холодная. Мы отправились по горному руслу речки, которое тянется на север, в виде длинного ущелья и заросло дересу. Путь наш лежал по восточной стороне ущелья, около тальника, который растёт по берегу речки. Ущелье оканчивается холмом; объехав его с востока, мы заметили влево, у подошвы горы, красивую кумирню; отсюда мы спустились на равнину и, переехав речку Куйтун-гол , прибыли на станцию Дерэс-тоболон. Станция расположена при подошве самого главнаго из возвышений; долина здесь идёт с востока на запад. Жар был нестерпимый и мы не без сожаления воспоминали о прохладных степях монгольских. Отсюда мы отправились по горам; вся наша дорога состояла из подъёмов и спусков. Первый подъём был так крут, что, казалось, не возможно было на него взъехать. За ним следовал высокий, крутой и опасный косогор; затем начались спуски и встретился ещё один значительный подъём. Виды кругом были пустынны; длинные и однообразные холмы без пиков и извивающиеся увалы представляли скучную и утомительную картину. Наш путь лежал на север. С последнего холма, по сыпучему песку, мы спустились на Ирогольскую долину. Она испещрена была зелёными полосами болотных кочек. С севера долина опоясывается грядой диких, гребнистых гор, резко отличающихся от однообразных возвышенностей юга. По долине местами рос тальник. Станция Иро-гол расположена далеко от южного берега реки Иро. Жар был сильный. Со станции верблюды со вьюками и наши повозки переправлены были вброд через реку, западнее станции, а нас перевезли через реку на ладье, или правильнее, на двух связанных брёвнах. Здесь Иро в ширину не более 40 шагов. С Ирогольской долины мы углубились в широкое ущелье, а из него налево, по крутому и длинному взъезду, поднялись на вершину Намадаба. Отсюда мы съезжали, как будто в огромный котёл, по длинному и глубокому спуску, который приводить к тёмной теснине, с обеих сторон огражденной высочайшими горами. Далее теснина расширяется и выводит на широкую долину, ограждённую горами и покрытую зеленью. На севере долина открывается горными воротами. Мы доехали к станции Нарин-могой по болотным кочкам. Близ станции протекает мутная речка; на востоке и западе видны горы, покрытые лесом.

Утром мы поднялись со станции, при ясной и тихой погоде. На северо-востоке показались русские пограничный горы, облечённый в туман. Оставив долину, мы проехали два сосновые бора; за ними с последнею возвышенностью кончилась система Ирогольских гор. Перед нами на севере, за неровною плоскостью, открылась гористая пограничная линия; западное протяжение гор отлогое и покрыто лесом, а восточное выше и пустыннее. От нас на север на половине горного склона, забелелись церковь и колокольня в Кяхте и рядом с ними стены чайного пакгауза. К станции Гилан-нор мы спустились по лёгкому склону. Отсюда, по неровной дороге, среди болотных кочек, нас скоро повезли к Кяхте; за болотными кочками следовала довольно ровная дорога; невдалеке от границы, справа мы миновали холм с обо, – последнее напоминание Монголии. ― В Маймачене дожидался нас Заргучей. По заведенному порядку, он угостил нас обедом. Вскоре прибыл к нам г. пограничный начальник и ввёл меня в пределы отечества. – Путь от Пекина до Кяхты, по расчётам, в 2,230 вёрст, я совершил в течение сорока дней.

Примечание. Расстояния по дороге от Пекина до Калгана заимствованы мною из купеческого дорожника; по дороге от Калгана до Урги ― из расписания монгольских станции, доставленного из Калганского Почтового Управления; а от Урги до Кяхты определяемы были примерно.

Иеродиакон Палладий Кафаров.