316. О свободе пропаганды лжеучении
Читатели помнят мои дневники “Два слова о свободе вероисповеданий” по поводу одного “письма” преосвященного Андрея Уфимского к пастырям по этому вопросу. Мне тогда не хотелось верить, чтобы сей святитель говорил о желательности полной свободы пропаганды всяких лжеучений на Руси, и я старался объяснить слова его в смысле свободы “исповеданий”, а не “проповеданий”. В новом своем “письме к пастырям Уфимской церкви” вот что он пишет по поводу статей, ссылаясь на “Русское Знамя”, а не на “Троицкое Слово” и как бы не желая упоминать о последнем, хотя статьи напечатаны первоначально в “Троицком Слове”. Не хотелось бы думать, что это сделано намеренно, чтобы дать читателям понять, ну, стоит ли обращать внимание на то, что говорит какое-то “Русское Знамя”? Известно, что ведь это – орган крайних правых ретроградов. Владыка и мое имя скрыл от читателей, сославшись, что пишет “член Государственного Совета”, а что это пишет архиерей об этом умолчал.
Итак, вот его слова:
“Я глубоко убежден, что всякие законы, ограничивающие пропаганду иноверия, это – полный самообман для служителей Церкви. Живое слово всегда останется психологическою потребностью верующего сердца, и оно найдет способ говорить о вере без всяких “заманиваний” и за чаем в гостях, на базаре, в мелочной лавке, в кузнице, на мельнице (специально для пропаганды выстроенных!) и т. п. И ограничительные для такой пропаганды законы будут только усыплять православных деятелей и наталкивать всякое иноверие и инославие на проявление самой разнообразной инициативы. Эта инициатива теперь и находится всецело в руках всякого неправославия, а мы, православные, только еще вздыхаем о потерянном покое, буквально ни за какое дело не умея взяться. Позорное положение”...
Теперь, к сожалению, уже ясно, что владыка за полную свободу всякой пропаганды не только инославия, но и иноверия. Мои опасения вполне подтвердились, хотя я старался оградить его от нареканий в таком истолковании его слов. Итак, пусть являются к нам на Русь православную турецкие муллы, тибетские ламы, немецкие баптисты, латинские иезуиты: надобно всем открыть двери – пусть каждый проповедует свою веру, нам не нужен завет равноапостольного Владимира, который выпроваживал таких проповедников за пределы России как вредных соблазнителей, оберегая свой народ от заразы каких бы то ни было лжеучений. Запретительные законы для таких пропагандистов, по мнению Уфимского святителя, “будут только усыплять православных деятелей и наталкивать всякое иноверие и инославие на проявления самой разнообразной инициативы”. “Живое слово” таких совратителей нашего доброго, но в знании своей веры младенчествующего народа “всегда останется психологическою потребностью их верующего сердца”: они найдут способы выкрасть из народной души сокровище веры православной и в чайных, и на мельницах, и в кузницах, и на базаре – так уж пусть лучше открыто и беспрепятственно повсюду проповедуют свои ереси, повсюду совращают православных простецов – прочь полиция, пусть одно духовенство, одни пастыри с ними ведаются. О, какое торжество было бы тогда у всех непрошеных учителей, сколько налетело бы этой саранчи на Русь-матушку!
Как жаль, что собрат мой по святительству не вчитался в мои статьи, а может быть, и познакомился-то с ними не в целом, а по выдержкам левых газет из “Р. Знамени”. Он нашел бы там, например, указание на нашу народную психологию, на убеждение в том, что “все, что законом дозволено, то не грешно”: правильно это или неправильно – я не говорю, а что народ простой именно так думает, то можно услышать от каждого мужичка, который не может и доселе примириться, например, с разрешением зрелищ в посты и под праздники, поставляя это, так сказать, в счет правительству как его слабость, как потачку “грешному делу”. Он прочитал бы там, что детей надо ограждать от влияния вредных людей, несмотря на то, что эти люди пользуются свободой в их убеждениях, в их личной жизни. Владыка выписал мои слова о том, что “закон должен строго запретить всякую пропаганду ересей”, что он должен наблюдать за исполнением сего правила, но не вдумался в то, что я говорю дальше: “Закон должен это делать не потому, что вера православная сама по себе нуждается в такой охране, а просто потому, что православие есть основа жизни народной, есть душа души народной, что православию обязан народ всеми теми сокровищами духа, которыми теперь восхищаются другие народы, сокровищами, которым обязана в свою очередь Русь своим величием, духовную красою, своим единством, могуществом и без которых она погибнет, исчезнет с лица земли”. Кажется, ясно, что православие есть сокровище не только церковное, но и государственное, и государство, со своей стороны, должно оберегать его во имя своего же блага, помогая Церкви в охране ее чад от волков хищных, которых владыка хочет пустить в стадо Божие для того, чтобы разбудить пастырей. Выводить отсюда заключение, какое делает он, будто “пастыри не хотят служить Церкви”, просто грешно: пастыри и делают, что могут, хотя, к скорби нашей, и не все, чтоб оградить Церковь, а государство должно оберегать православие во имя собственного блага, если только оно хочет непорушно существовать в виде святой Руси, а не рассыпаться постепенно в мелкие кусочки на развалинах этой Руси. В том и союз Церкви и государства, что Русский Царь непременно, по основным законам, исповедует православную веру и именуется в самих законах “защитником и блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния”. Очень прискорбно, что владыка все играет на слове “полиция”, как бы давая понять пастырям, своим читателям, что указать полиции на расходившегося сектанта, издевающегося над нашими святынями, дело позорное, что удалить пропагандиста из среды православных при помощи полицейской власти, когда этот пропагандист-сектант оскорбляет чувство православных своими ругательствами по адресу святой матери нашей Церкви, есть дело постыдное. Прошу судить самих читателей, так ли это? А что если без полиции сами православные своим судом вздумают расправиться с сектантом? Или все должны умиротворять пастыри и только пастыри? Надо помнить, что теперь разные баптисты, штундисты и прочая ересь саддукейская действует не по одним только религиозным побуждениям, но и по найму от немцев: кто же теперь не знает, что Германия не жалела десятки миллионов на пропаганду баптизма в России? Уже по этому одному государство должно принимать меры против такой пропаганды, благо это теперь перестало быть тайною. Пускаться теперь в рассуждения о какой-то “мятущейся совести”, о “бесчисленных колебаниях души человеческой в искании истины” по отношению к пропагандистам, как, по-видимому, делает это Уфимский святитель, просто странно. Или я не понимаю, о чем он говорит? Вот его слова: “Твой дух в смятении? Ты ищешь святого (бывает и не святое?) прославления имени Божия? Ты блуждаешь, твоя мятежная совесть не находит покоя? Ты ищешь истины и не знаешь, где ее найти? Несчастный! Почитай газету “Русское Знамя”, и она тебе даст безошибочный ответ, что самая настоящая истина, признанная законом и охраняемая тем же законом, находится в полицейском участке. Сходи туда, и там тебе, твоей мятежной совести, укажут, где эта истина”.
Что значит эта, да простит мне владыка, выходка? К кому он обращает свое слово, пропитанное горькой иронией? К сектанту? Судя по тому, что он пишет это непосредственно после того, как привел мои слова: “руки прочь, знай свою моленную”, – можно бы подумать, что – да; но судя по тому, что говорит он дальше, надо думать, что к православному: “а если твоя совесть, пишет он, будет по-прежнему смущаться, если ты опять будешь ошибаться, заблуждаться в искании истины, опять ты можешь надеяться, что до полного твоего падения в религиозном отношении полиция не допустит, и ты опять очутишься в полицейском участке для вразумления и для охранения тебя от всяких ошибок”.
Вот как представляет себе владыка существующую теперь схему вероисповедных законов. Приведя отрывок из моей статьи и называя самую статью “полицейским катихизисом”, Уфимский святитель называет этот отрывок “великолепным по глубине понимания вопросов мятущейся религиозной совести” и заявляет, что он “его никогда не понимал и не поймет”.
Выходит как будто, что для успокоения этой “мятущейся религиозной совести” надо беспрепятственно пустить в стадо Божие волков, разных еретиков, – они разбудят пастырей, пастыри прогонят волков... словом: сотворим злая, да приидут благая, не согреша не покаешься, или что-то вроде того. Сказать правду: и мы ничего не понимаем, что говорит владыка.
По прочтении его нового письма, стало одно ясно: он за полную свободу всякой пропаганды лжеучений, за то, чтоб государство вовсе отступилось от всякого покровительства Церкви в этом отношении, что дело борьбы с сими лжеучениями всецело и единственно должно лечь на плечи пастырства: “Я, говорит он, никогда не попросил бы полицеймейстера спасать православных от какой-нибудь пропаганды, я, с Божией помощью, постарался бы сделать это сам; иначе умный полицеймейстер остался бы обо мне очень плохого мнения”. И, совершенно не к делу и не к месту, делает намек на “самого популярного в Петрограде человека, хлыста самой отвратительной окраски”. “Что же, вопрошает святитель: у таких господ искать защиты Церкви”?
Я не ищу защиты Церкви у каких-то хлыстов; я признаю справедливым, чтобы русский закон, закон Русского государства, стоял на страже того исповедания, которому государство обязано своим величием, своим бытием. Надо, чтобы враги Церкви знали этот закон и боялись вторгаться в народную душу с целью грабежа ее сокровищ; надо, чтобы сам народ знал этот закон и с точки зрения этого закона ценил свои духовные сокровища, не говорю уже о целях небесных, о спасении души. Позор был бы для государства, если бы оно бросило на произвол еретиков судьбу своего народа-строителя, народа-хозяина. Не позор ли, что немцы имеют до 17-ти семинарий для духовного развращения русского юношества, а на Руси только две миссионерских школы?.. Не стыд ли, что немцы ассигнуют десятки миллионов на совращение нашего народа в баптизм и прочие ереси, а у нас до сих пор большинство пастырей живет подаяниями? А тут еще проповедуется полная свобода пропаганды всевозможных ересей и тому же духовенству говорят: ваше дело бороться с ними, а не требовать помощи от государства. И борется оно, сколько может, но бывают же случаи, когда надо пустить в ход и “бич от вервий”, и если Сам Божественный Основатель и Глава Церкви не стал творить чуда, чтобы очистить храм от торгашей, а употребил самое простое человеческое средство – “бич от вервий”, то почему же государству не употреблять того же средства, когда сие потребно бывает и полезно не только для Церкви, но и для самого государства? И напрасно мой Уфимский собрат утверждает, будто гражданские законы “защищают и охраняют не Церковь, а только грешный покой грешной иерархии”: по мере сил, при помощи Божией, иерархия делает свое дело и не думает ни о каком “покое”, но она вправе ожидать, для пользы того же народа и самого государства, чтоб и государство не относилось безразлично к защите народа от покушений на его святую веру.