282–283. Думы и заботы

«Газеты» приветствуют семинаристов с разрешением поступать во все университеты по окончании четырех классов семинарии. Сорок лет мечтали об этом питомцы духовных семинарий; давным-давно и опыт, и простой здравый смысл свидетельствовали, что курс духовной семинарии, кончая четвертым классом, нисколько не ниже классических гимназий, а по философскому развитию семинаристы всегда стояли выше гимназистов. Стало быть, простая справедливость с этой точки зрения требовала уравнения семинаристов в правах с гимназистами.

Но это решение старого вопроса заставляет невольно задуматься над многим. Конечно, «невольник – не богомольник», как говорит пословица, и не полезно для самой Церкви насильно держать в духовном звании тех молодых людей, которые бегут из него, как бы безмолвно отрекаясь от служения родной Церкви. Это, в некотором смысле «разгрузит» наши духовно-учебные заведения от излишнего, бесполезного для самой Церкви, балласта в высших классах, где преподаются уже специальные пастырские дисциплины. Бог с ними, с этими «беженцами» из рядов кандидатов пастырства: Господь никого не привлекал к служению апостольскому насильно: пусть идут «погребать своих мертвецов» – меняя небесное на земное, церковное на мирское. Но вот вопрос, есть ли тут чему радоваться, с чем поздравлять? Радоваться ли тому, что юношам, как-никак воспитывающимся на средства Церкви, предоставлена возможность уйти от Церкви, от служения ей – матери заботливой, ничего не щадившей на их воспитание? Я не говорю о нужде задерживать это бегство, мне хотелось бы отметить это отсутствие чистого идеализма в самих беженцах, эту их холодность к матери- Церкви, скажу больше – неблагодарность к ней, хотя бы только в отношении тех материальных средств, какие на них издержаны Церковью: в самом деле, придет ли в голову этим юношам возвратить хотя бы то, что она издержала на них? Увы, было бы бесполезно напоминать им – а так бы хотелось напомнить, – что самое рождение под крылышком Церкви многих из них, самое воспитание под покровом храма Божия, одно это уже должно бы нравственно обязывать их пойти путем отцов своих, стать смиренно у подножия престола Божия на ту божественную стражу, с коей уходят в иной мир их старики-отцы. Подумали бы: кто их заменит? Кто послужит Церкви Божией с таким знанием церковной жизни, народного духа, народных воззрений, как это могли бы делать дети духовенства, воспитанные среди народа, по селам и деревням, учившиеся большею частью с детьми народа первоначальной грамоте, в церковноприходских школах, жившие одною жизнью с деревней, а потому и понимающие простецов лучше всякого интеллигента? Увы, кажется, нынешним семинаристам лучше не напоминать обо всем этом. Не оглядываясь, они, эти юноши, мечтающие об университетах, бегут от звания отцов своих, прогоняя от себя всякую мысль о Церкви, о том, как она теперь нуждается в приливе бодрых, свежих сил в состав своих служителей, – бегут, обманывая себя, будто они тоже хотят «служить народу» на других поприщах, забывая, стараясь забыть, что наш «народ-богоносец» прежде всего, ищет царствия Божия и правды Его, а ему теперь предлагают разные непрошеные просветители – то отраву сектантства, то яд безбожия и социализма. Хотелось бы громко взывать к этим юношам: остановитесь, одумайтесь, вернитесь!.. Но, повторяю: это бесполезно. В их мечтах, кажется, выше всего свобода от рясы, как-никак связывающей и обязывающей, простор в выборе службы, жалованье, крупное жалованье, в несколько раз превосходящее те крохи, какие получают их отцы в виде 300-рублевого казенного оклада и тех копеек, какие собираются с прихожан. О том, что часто из сотен мечтателей достигают в некоторой степени удовлетворения своей мечты только единицы, а большая часть к концу жизни начинают завидовать своим сверстникам, скромно трудящимся в звании пастырей Церкви на месте своих отцов, никому и в голову не приходит. Знаю я таких счастливцев, которые получают тысячи, но, во-первых, много ли их? Именно единицы. А во-вторых, и это главное: действительно ли счастливы они? Ведь чем выше положение, тем больше ответственность; чем больше обеспечение, тем больше искушений; чем больше удовлетворяются наши, никогда, по свойству нашей души, ненасытимые желания и мечты, тем больше разгораются страсти к еще большим стяжаниям, еще более высшим положениям. Это уж закон грешного сердца нашего, если только человек не предаст себя всецело водительству благодати, смиряющей и спасающей от такого рабства закону греха. Духовным-то юношам, казалось бы, надо знать все это. Но вот я пишу эти строки и боюсь, что иной юноша, читая мои строки, уже готов с жаром молодости возразить мне: «Все это мы не хуже вас знаем, но ужели вы не знаете той нужды, в какой живут отцы наши? Ужели вы хотите, чтобы и мы, видя эту нужду, добровольно и сознательно пошли на непосильный подвиг, который подневольно несут наши отцы?» – Знаю я, добрые юноши, хорошо знаю нужду лютую наших батюшек; видал даже больше, чем воображение ваше теперь может нарисовать ее вам. Например: батюшка идет служить заупокойную обедню за крошню мякины, чтоб было чем покормить свою корову, сам возит навоз на свое поле, потому что нечем заплатить крестьянину, да и не перечтешь всех тех случаев, в коих проявляется, – прежде, по крайней мере, проявлялась нужда наших сельских пастырей. И вот за этот-то подвиг смирения, незримо и безмолвно назидающий паству и созидающий крепость народного духа – низкий поклон этому батюшке от лица родной земли, за это смирение и ниспосылается ему Божие благословение. Но поймут ли наши беженцы из духовной школы тайну этого смирения, стяжавшего Божие благословение?.. Ведь для этого надобно крепко веровать в Божий Промысл, а такой-то веры и не видно у них. Меня поймут те же батюшки, по полсотни лет прослужившие в одном и том же приходе, так сроднившиеся со своим родным приходом, что и на предложение своего архипастыря не согласившиеся перейти на лучшее место, на опыте видевшие чудеса Божие, телесными очами незримого, но духом ощущаемого промышления. Вот такими-то старцами и крепка наша Русь Православная, ими-то и стоит она, матушка, вот уже около тысячи лет, и народ крепко любит таких батюшек, любит и бережет их по-родному. Но все меньше и меньше их становится на Руси. На их место появляется совсем иной тип, тип сельского священника – второразрядника, мечтающего даже и не об академии, а уж об университете. Да простят мне эти батюшки-мечтатели: такой тип мне кажется каким-то уродливым явлением в среде пастырства нашего. Обручился человек с Церковью в святейшем Таинстве хиротонии, дал обеты пред алтарем Господним служить «единому на потребу» душ христианских, получил в Таинстве благодатные силы для сего служения, и вдруг – поворот: хочу в университет, меня «сжигает жажда высшего знания», хочу «занять место среди корпораций учителей на подбор с высшим образованием», не хочу «быть отсталым невеждой пред своей паствой» и так далее, и так далее. И это пишет, печатает сельский батюшка. Семинаристы-беженцы из своего звания, по крайней мере, хоть еще люди свободные, повторяю: если не хотят служить родной Церкви-матери – пусть себе с Богом ищут счастья на стороне, пусть будут врачами, адвокатами, даже ветеринарами. А вот сельский батюшка не стыдится говорить в газете: «Поневоле пойдешь в ветеринарный институт, когда вход в академию старательно забаррикадирован». Он не хочет «пребывать на задворках знания», какими, очевидно, считает родную семинарию с ее богословскими предметами. По его убеждению, если он не пройдет высшую школу, хотя бы то было даже не университет, а только ветеринарный институт, то – «кому будет интересно видеть его отсталым невеждой пред своею паствой»? Не стоит, конечно, много говорить о таком иерее: грустно думать, что есть у нас вот такие иереи, и нет сомнений: они-то и внушают своим детям-семинаристам то презрительное отношение к своему званию, которое заставляет их бежать в светские высшие учебные заведения. Больно сознавать, что так гаснет идеал доброго пастыря для нашего доброго простого народа в сознании кандидатов пастырства и самих пастырей. Утешаешься мыслию, что таких любителей «высших знаний» не так уж много, чтобы по ним судить о всем сельском духовенстве. Да, идеал гаснет, светильники угасают, как я писал об этом печальном явлении еще пять-шесть лет тому назад. Семинарист сороковых годов прошлого столетия еще мечтал о пастырском служении как о предстоящем ему подвиге, готовился к нему по мере сил и уменья, а нынешний кандидат священства как будто стал неспособен даже и представить себе подвиг такого служения: дайте ему прежде всего хорошее жалованье, почетное положение в обществе, ну тогда он, может быть, и пойдет во священники, – не забывайте: ведь он кончил курс в первом разряде, а теперь такое блаженное время, что и второразрядники свободно могут поступать в высшие учебные заведения, а там он получит ярлык – простите – диплом, открывающий ему двери для всякой государственной и общественной службы. Горько писать эти строки, скорбно сознавать, что так понизились идеалы в среде нашего юношества духовного, но, по- видимому, – это факт. И нельзя не задуматься над ним: ведь это – признак недобрый.

Другая забота: наши семинарии, доселе имевшие своею главною задачею готовить пастырей для народа, самым положением дела теперь как бы устраняются от этого дела, превращаясь в общеобразовательные заведения и лишь по имени еще оставаясь «духовными». Я говорю об общеобразовательном курсе их. Власти церковной предстоит решать вопрос: откуда брать священников для деревни? Надежда на то, что в специальные классы богословские пойдут юноши из других сословий, что они-то и дадут достаточный запас вполне правоспособных кандидатов священства, едва ли в полной мере оправдается. Нет сомнений, что явятся юноши добрые, способные, как ныне принято выражаться, «внести свежую струю» в служение пастырское, но таких будет немного; среди даже таких немало будет людей, недостаточно обвеянных тою церковностью, которая столетиями внедрилась в наше духовное сословие и которая в церковном строении нужна как связующий цемент, как незримая, часто неуловимая стихия народно-церковной жизни. «Свежая струя» отнюдь не должна уносить из народно-церковной жизни эту стихию, напротив, должна очищать и укреплять ее; но когда священник недостаточно крепко впитал ее в себя, в свою личную жизнь и свое мировоззрение, то есть опасность, что он бессознательно, по неведению, может внести в нее нечто вредное. Будут, без сомнения, и такие, которые пойдут в семинарии вовсе не ради Иисуса, а ради того же хлеба куска, ради коего шли и дети духовенства, – ради обеспечения в жизни как мало пригодные на других поприщах жизни. Где пройдут эти кандидаты на семинарию свой общеобразовательный курс – это тоже небезразлично. Например: проходить богословские предметы, особенно Священное Писание, без знания древних, особенно греческого языка, дело непрочное. Не для деревни нужно знание этих языков, а просто для основательного усвоения такого предмета, как Священное Писание. А этот предмет должен стоять в наше время всяких сект и лжеучений особенно прочно, как фундамент всего богословского образования. Наше время требует, чтобы семинария, как специально пастырская школа, не понижала, а напротив – повышала общий уровень богословского образования в сравнении с дореформенными семинариями. Батюшка, «сжигаемый жаждою высшего знания», о коем я говорил выше, жаждет какого-то мирского «знания», ищет его в университетах, институтах, а пастырю Церкви, особенно сельскому-то, едва ли оно и нужно. Ему необходимо вот это – действительно высшее знание, основательное изучение Священного Писания и курса богословских наук, а оно должно даваться пастырскою школою, а не какими-то особыми еще «законоучительскими институтами». Уж если говорить об институтах, то прежде всего и нужнее всего требуется институт для специальной подготовки к борьбе с сектантской пропагандой, и мы не сомневаемся, что такой будет открыт при первой возможности: его устав уже готов, место назначено, даже половина средств найдена.

Для Церкви большая опасность в наше время – это стремление духовного юношества куда-то все вверх и вверх; не удалось кончить курс в первом разряде, чтоб поступить в академию, поступил в священники – позволь ему держать экзамен на студента (был случай: прошение об этом подавал даже один почтенный батюшка – член Государственной Думы), не дозволяют – еще проще: откройте двери в академию для всех семинаристов без различия разрядов. Что это, как не карьеризм какой-то? Ведь если в академию не принимают второразрядных, то это совершенно понятно: не всякий и в первом разряде кончивший курс бывает способен проходить курс высших наук по своему развитию, умножать число «кончивших» академию с претензиями, но без достаточной зрелости в умственном отношении неполезно для Церкви. И без того у нас интерес лица так часто берет верх над интересом дела, что дело всюду почти страдает от этого неестественного порядка вещей. А внизу, в деревне, нет людей сколько-нибудь пригодных для дела: во священники приходится посвящать не кончивших уже не только семинарию, но и духовное училище. Присоедините к этому бесконечные ходатайства со стороны прихожан и не прихожан о недостойных кандидатах, и вы поймете, как тяжело архиерею право править слово истины и оберегать свою, почти всегда слишком многолюдную, паству от вторжения в нее разных волков хищных во образе сектантов и раскольников.

Жалобы на необеспеченность духовенства стали общим местом, когда говорят о бегстве семинаристов из духовного звания. И жалобы эти, при упадке нравов в народе, конечно, заслуживают полного внимания со стороны тех, у кого в руках решение этого вопроса. Но вот горе: ведь нельзя же отрицать и того, что есть немало священников-счастливцев в этом отношении – они и обеспечены жалованьем, и получают значительные доходы как от прихожан, так и от земли, от садоводства и вообще от сельского хозяйства. А между тем... среди таких обеспеченных не особенно много истинных пастырей-тружеников нивы Господней, ревнителей веры и благочестия. И люди внимательные замечают, что именно более обеспеченные-то батюшки и являются более равнодушными к исполнению своего пастырского долга. Казалось бы, слава Богу, жить можно, только трудись во славу Божию, – так нет: человек обращается просто в чиновника-требоисправителя. С тревогой вопрошают наблюдающие это явление, что если мечта духовенства осуществится, жалованье будет дано, духовенство будет обеспечено, а пастыри будут обращаться в чиновников, пожалуй, и тщательно исполняющих свои внешние обязанности, но душою далече отстоящих от своей паствы? Не к тому я говорю, чтобы отдалить исполнение желанной мечты духовенства, а хочу указать на опасность от вторжения в среду духовенства иносословного элемента, чуждого хороших церковных традиций, как бы то ни было еще и теперь воспитывающих дух терпения в скорбных обстоятельствах жизни и врожденную привязанность к своему родному званию. Замечено, что священнослужители из иносословных, как в среде белого, так и монашествующего духовенства, легкомысленнее слагают с себя священный сан, чем лица, вышедшие из духовного же сословия по рождению. Надо помнить, что и народ строго смотрит на «расстриг» как на изменников алтарю Господню. Все это побуждает заботливо помышлять о будущем пастырстве. Особенно жалеть «беженцев» из семинарий нет нужды, но надо более осмотрительно взамен сих беженцев наполнять семинарии иносословными. Особенно желательно закрыть двери пастырской школы для некоторых инородцев: чтый да разумеет.